Севилья

6 июня 2006 года, вторник, 20.45

Теплый ветерок облетел патио, взъерошив большое мертвое, высохшее растение в темном дальнем углу галереи.

— Думаю, лучше будет придерживаться хронологического порядка, — заметил Пабло. — Почему бы вам не рассказать, как вы нашли Артуро Хименеса?

Треск и шелест мертвых листьев заставили Фалькона посмотреть в иссохший угол. Давно надо было избавиться от этого растения.

— Поиск Артуро я связывал с надеждой на воссоединение с Консуэло, я представлял себе это как нечто вроде испытания. Но в действительности все оказалось несколько проще. Мне повезло: мне помогли, — сказал Фалькон. — Я поехал в Фес с одним из членов моей вновь обретенной марокканской семьи. Он нашел проводника, который привел нас к дому Абдуллы Диури где-то в глубине медины. Дверь была украшена затейливой резьбой, в остальном же снаружи дом не представлял собой ничего особенного. Но за дверью оказался настоящий рай — несколько патио, бассейны, миниатюрные сады, которым позволили прийти в упадок, но которые еще хранили следы былого величия. Где-то не хватало черепицы, где-то растрескались полы, решетки вокруг галереи были кое-где сломаны. Слуга, впустивший нас, рассказал, что Абдулла Диури умер лет двадцать назад, но память о нем жива, ибо он был добрым и поистине великим человеком.

Мы хотели поговорить с кем-нибудь из его сыновей, но слуга сказал нам, что в доме живут только женщины, а сыновья рассеялись по Марокко и Ближнему Востоку. Тогда мы спросили, не согласится ли кто-то из женщин обсудить с нами деликатную историю, которая произошла около сорока лет назад. Он спросил наши имена и удалился. Через четверть часа он вернулся, попросил моего марокканского родственника остаться у дверей и повел меня в долгое путешествие по дому. Наконец мы оказались в одной из комнат второго этажа, откуда сквозь отремонтированные решетки открывался вид в сад. Он оставил меня там, и через какое-то время я обнаружил, что в комнате есть кто-то еще. Женщина в черном, с лицом полностью скрытым вуалью, указала, куда мне сесть, и я поведал ей свою историю.

По счастью, я поговорил с моими марокканскими родственниками о своем намерении, так что теперь я знал, что мне надо быть очень осторожным, излагая эту историю. Мне следовало придерживаться марокканской точки зрения.

— Что это означает? — спросил Хуан.

— Что Рауль Хименес — злодей, а Абдулла Диури — спаситель семейной чести. Если бы я хоть раз непочтительно отозвался о патриархе, если бы я выставил его преступником, похитителем детей, я бы ничего не добился. Это был хороший совет. Женщина выслушала меня молча, неподвижная, как статуя под черным покрывалом. Когда я закончил, из рукава одеяния показалась рука в перчатке и бросила карточку на низкий столик между нами. Затем она встала и вышла. На карточке был напечатан адрес в Рабате, номер телефона и имя: Якоб Диури. Еще через несколько минут слуга вернулся и проводил меня до дверей.

— Не совсем поиски Святого Грааля, — заметил Хуан, — но впечатляет.

— Марокканцы любят таинственность, — пояснил Фалькон. — Абдулла Диури был весьма ревностным мусульманином, и Якоб потом сказал мне, что в доме в Фесе специально ничего не меняют — в память о великом человеке. Никто из сыновей не смог оставаться в этом доме, они не вынесли этой атмосферы, вот почему он пришел в такое плачевное состояние. Им стали безраздельно владеть женщины этого семейства.

— Итак, вы получили адрес в Рабате… — напомнил Пабло.

— Я переночевал в Мекнесе и позвонил Якобу оттуда. Он уже знал, кто я такой и чего хочу, и мы договорились встретиться на следующий день у него в Рабате. Как вы, наверное, знаете, он живет в громадном современном доме, который выстроен в арабском стиле и располагается на окраине города, в районе, отведенном для посольств. Там не меньше двух гектаров земли: апельсиновая роща, сады, теннисные корты, бассейны, — маленький дворец. Лакеи в ливреях, розовые лепестки в фонтанах и прочее в том же духе. Меня провели в огромную комнату с видом на один из бассейнов. Повсюду стояли кожаные диваны кремового цвета. Мне принесли мятного чая и оставили одного; я томился там полчаса, пока не появился Якоб.

— Он был похож на Рауля?

— Я видел танжерские снимки Рауля, когда он был молодым человеком, не таким потрепанным жизнью. Черты сходства были, но Якоб — животное совсем другой породы. Рауль разбогател, но, как ни старался, в душе так и остался андалузским крестьянином, а Якоб — человек очень утонченный, он много читает по-испански, по-французски и по-английски. Он говорит и по-немецки. Этого требует его бизнес. Он делает одежду для всех крупнейших европейских производителей. Среди его клиентов — Диор и Адольфо Домингес. Якоб — как леопард, а Рауль — как ворчливый старый лев.

— И как же прошла ваша первая встреча? — спросил Пабло.

— У нас сразу все пошло как по маслу, а со мной такое нечасто случается, — ответил Фалькон. — Сейчас мне трудно общаться с людьми моего круга и воспитания, а вот со всякими неудачниками, с теми, кто не вписывается в свой слой, я схожусь быстро: похоже, у меня к этому особый талант.

— Почему так? — поинтересовался Хуан.

— Видимо, привычка сосуществовать с собственными страхами дала мне способность понимать комплексы других или, по крайней мере, не судить о человеке по первому впечатлению, — сказал Фалькон. — Так или иначе, уже при первой встрече мы с Якобом подружились — и, хотя мы мало видимся, мы остаемся друзьями. Собственно, он мне позвонил вчера вечером, сказал, что хотел бы встретиться со мной в Мадриде в ближайшие выходные.

— Якоб знал вашу историю?

— Он читал о ней в газетах, когда был скандал с Франсиско Фальконом. У них там было много шума, когда выяснилось, что знаменитых фальконовских обнаженных на самом деле нарисовал марокканский художник Тарик Чечауни.

— Удивляюсь, как это журналисты не попытались его выследить, — сказал Пабло.

— Они пытались, — ответил Фалькон. — Но не продвинулись дальше порога дома Абдуллы Диури в Фесе.

— Вы сказали, что Якоб не вписывается в свой слой, — подал голос Грегорио. — Но с первого взгляда так не кажется. Преуспевающий бизнесмен, женат, двое детей, правоверный мусульманин. Судя по всему, он отлично вписан в социум.

— Да, при взгляде со стороны кажется именно так, но, как только я с ним познакомился, я увидел его неприкаянность, — ответил Фалькон. — Он был доволен своим положением и при этом чувствовал, что находится не на своем месте. Его оторвали от собственной семьи, но Абдулла Диури ввел его в свою и даже дал ему свою фамилию. Его настоящий отец и не думал его разыскивать, но Диури обращался с ним точно так же, как с собственными сыновьями. Однажды он признался мне, что не только уважал Абдуллу Диури, своего похитителя, но и любил его, как отца. Но несмотря на то, что новая семья его приняла, он так и не избавился от ужасного ощущения, что собственная семья бросила его на произвол судьбы. Вот что я имел в виду, когда сказал, что он не вписывается в свой слой.

— Вы говорите, он женат, — сказал Пабло. — Сколько у него жен?

— Всего одна.

— Разве это в порядке вещей для такого человека, как Якоб Диури? — спросил Хуан.

— Может быть, вы лучше прямо зададите мне вопрос, вместо того чтобы ходить вокруг да около?..

— Нас интересует, насколько вы близкие друзья с Раулем, — объяснил Хуан. — Если он рассказывает вам интимные подробности о себе, значит, ваши отношения могут оказаться для нас полезными.

— Якоб Диури — гомосексуалист, — устало ответил Фалькон. — Его брак был вызван требованиями общества, в котором он вращается. Это одна из его обязанностей как мусульманина — жениться и завести детей. Но в сексуальном смысле его интересуют исключительно мужчины. И чтобы предвосхитить ваши вопросы: именно мужчины, а не мальчики.

— Почему вы считаете, что эта подробность может быть для нас важна? — полюбопытствовал Хуан.

— Вы — шпионы, и я просто хотел предупредить вас, что гомосексуальные связи не являются его уязвимым местом.

— Почему мы задаем вам вопросы о Якобе Диури? — спросил Хуан.

— Сначала мне хотелось бы узнать, каким образом Якоб признался вам, что он гомосексуалист, — проговорил Пабло.

— Обидно вас разочаровывать, Пабло, но он ко мне не приставал, — сказал Фалькон. — Как вы о нем это разузнали?

— В наши дни разведки многих стран мира тесно сотрудничают, — ответил Хуан. — Богатые, преуспевающие и ревностные в вере мусульмане… отслеживаются.

— Однажды мы с Якобом говорили о браке, и я сказал, что мой продержался недолго, что моя жена ушла от меня к известному судье, — объяснил Фалькон. — Я рассказал ему о Консуэло. А он сказал мне, что его собственный брак — только ширма, что он гей и что модельный бизнес ему очень подходит.

— Почему?

— Потому что в этой сфере много привлекательных мужчин, не ищущих постоянных отношений, которые он не может им предложить.

Молчание. Хуан всем своим видом показывал, что пора двигаться дальше.

— И что случилось после того, как вы подружились с Якобом? — спросил Пабло.

— В начале нашего знакомства я виделся с ним довольно часто — несколько раз за три-четыре месяца. Я начал изучать арабский и, когда мог, ездил к родственникам в Танжер. Якоб приглашал меня к себе. Мы беседовали, он помогал мне с арабским.

Люди из СНИ одновременно отхлебнули пива.

— А что стало с Консуэло? — поинтересовался Хуан, выпуская дым в вечерний воздух.

— Я уже упоминал, что рассказал Якобу о Консуэло и своем интересе к ней. Он только рад был приехать в Севилью, чтобы помочь мне. Ему понравилась идея стать посредником.

— Сколько тогда прошло времени после вашего разрыва с Консуэло?

— Около года.

— Вы не спешили.

— Такие вещи нельзя делать с налета.

— Как вы общались, — спросил Пабло, — если она с вами не разговаривала?

— Я написал ей письмо, спросил, не хочет ли она познакомиться с Якобом, — сказал Фалькон. — Она написала в ответ, что очень бы хотела, но что эта встреча должна пройти наедине.

— И вы так никогда больше и не увидели Консуэло? — изумился Хуан.

— Якоб делал для меня все возможное. Они друг другу понравились. Он пригласил ее на ужин от моего имени. Она отказалась. Он предложил сопровождать ее. Она отклонила это предложение. Объяснений она не давала, и на этом все закончилось, — сказал Фалькон. — Может быть, выпьем еще пива и вы мне объясните цель столь глубоко личных вопросов?

На кухне Фалькон поймал глазами свое прозрачное отражение в темном стекле. Он ни перед кем так не раскрывался с тех времен, когда побывал в руках Алисии Агуадо, а было это больше четырех лет назад. Собственно, с тех пор он ни с кем, кроме Якоба, не вел задушевных бесед. Не то чтобы он испытал облегчение, поговорив об этом с чужими людьми, но эта беседа вновь вызвала в нем прилив чувств к Консуэло. Глядя на свое отражение в окне, он заметил, что бессознательно поглаживает то место на руке, которым он вчера об нее случайно ударился. Он потряс головой и откупорил еще литр пива.

— Вы улыбаетесь, Хавьер, — заметил Хуан, когда Фалькон вернулся. — После таких страданий… Я поражен.

— Я одинок, но не подавлен, — заявил Фалькон.

— Не самое плохое состояние для детектива средних лет, который расследует убийства, — произнес Пабло.

— То, что я детектив по убийствам, не особенно осложняет мне жизнь. В Севилье случается не так уж много насильственных смертей, и большинство этих дел я раскрываю, так что работа в полиции дает мне иллюзию, что я решаю проблемы. А как вы знаете, иллюзии помогают жить, — сказал Фалькон. — Если бы я пытался что-нибудь сделать с глобальным потеплением или сокращением численности океанских рыб, тогда, вероятно, мое душевное состояние было бы куда хуже.

— А как насчет глобального терроризма? — поинтересовался Пабло. — Как вы собираетесь с этим справиться?

— Это не моя работа. Я расследую убийства людей, которые совершают террористы, — ответил Фалькон. — Я понимаю, что дело может оказаться сложным. Но, по крайней мере, у нас есть хоть какая-то возможность его распутать, к тому же трагедия пробуждает в большинстве людей их лучшие качества. Я бы не хотел оказаться на вашем месте: ваша работа — предвидеть и предотвращать теракты. В случае успеха вы становитесь безвестными героями. В случае неудачи на вашей совести оказываются жизни невинных жертв плюс проклятия прессы и наставления равнодушных политиков. Так что если вы собирались предложить мне работу — нет, спасибо.

— Не совсем работу, — уточнил Хуан. — Мы хотим знать, готовы ли вы предоставить кусочек-другой для заполнения одной разведывательной головоломки.

— Я уже говорил вам, что больше не гожусь в шпионы.

— На первых порах мы бы попросили вас послужить вербовщиком.

— Вы хотите, чтобы я завербовал Якоба Диури в информаторы разведки? — спросил Фалькон.

Люди из СНИ кивнули, отхлебнули пива, закурили.

— Во-первых, я не имею представления, о чем Якоб мог бы вам сообщать, а во-вторых, почему именно я? — спросил Фалькон. — Наверняка у вас есть опытные вербовщики, которые выполняют такие задания постоянно.

— Речь не идет о сведениях, которые он мог бы передать нам прямо сейчас. Он сможет кое-что нам сообщить, если сделает определенные вещи, — сказал Пабло. — Да, вы правы, у нас есть опытные сотрудники, но ни у одного из них нет с ним таких особых отношений, как у вас.

— Но в основе моих «особых отношений» с ним — дружба, душевная близость и доверие. Что от всего этого останется, если в один прекрасный день я спрошу у него: «Якоб, будешь шпионить в пользу Испании?»

— Ну, не только в пользу Испании, — заметил Грегорио. — В пользу всего человечества.

— Вот как, Грегорио? — произнес Фалькон. — Надо не забыть ему об этом сказать, когда я стану просить его предать родных и друзей и начать давать информацию человеку, которого он знает всего четыре года своей сложной жизни.

— Мы не делаем вид, будто это легко, — отозвался Хуан. — Кроме того, мы не склонны недооценивать важность такого контакта и понимаем, что в том, о чем мы вас просим, есть определенные моральные затруднения.

— Спасибо, Хуан, вы меня успокоили, — ответил Фалькон. — Вы сказали — «на первых порах». Значит ли это, что потом последует что-то еще? Лучше скажите мне сразу. Попытаюсь переварить это вместе с теми костями и хрящами, которые вы уже мне кинули.

Сотрудники СНИ переглянулись и пожали плечами.

— Нам только что сообщили, что антитеррористический отдел севильского управления КХИ собираются допустить к расследованию, — произнес Хуан. — Мы полагаем, что там имеет место утечка информации, и мы хотим знать, кто этот двойной агент и кому он передает информацию. Вам придется с ними тесно сотрудничать. Ваше мнение будет для нас неоценимым.

— Не понимаю, почему вы думаете, что я могу проделать такую работу.

— Вы набрали очень высокий балл в этом собеседовании, — объяснил Пабло.

— А по моральной шкале сколько у меня баллов?

Люди из СНИ хором рассмеялись. Не то чтобы они сочли сказанное смешным: это было просто облегчение от того, что неловкость удалось сгладить.

— Я получу что-нибудь в обмен на все это? — поинтересовался Фалькон.

— Деньги, если вы хотите именно этого, — озадаченно проговорил Хуан.

— Я думал не о количестве евро, а скорее о доверии, — сказал Фалькон.

— А конкретнее?

— Вы можете мне о чем-то рассказывать, — пояснил Фалькон. — Понимаете, сейчас я не говорю вам ни «да», ни «нет», но вы, вероятно, могли бы сказать мне, почему так важен оказался этот исписанный пометками Коран, который мы нашли в «пежо-партнере»…

— На данном этапе это невозможно, — отрезал Пабло.

— Мы начинаем склоняться к мысли, что наши севильские находки, — проговорил Хуан, перебив своего подчиненного, — отражают лишь фрагмент куда более масштабного террористического плана.

— Более масштабного, чем освобождение Андалузии? — спросил Фалькон.

— Мы склонны полагать, что в плане, о котором мы слишком мало знаем, что-то пошло не так, — ответил Хуан. — Мы считаем, что в нашем распоряжении оказалась представленная в форме Корана шифровальная книга террористической сети.