Севилья

8 июня 2006 года, четверг, 04.07

Кальдерон пришел в себя, вздрогнув и задев головой стену. Он лежал лицом на деревянном полу. В нос ему бил запах лака. Его веки резко поднялись. Он вдруг почувствовал себя предельно бодрым и собранным, словно где-то рядом таилась опасность. На нем по-прежнему была та одежда, в которой он проходил весь вчерашний день. Он не понимал, почему лежит в коридоре своей квартиры. Неужели он был так измотан, что упал и сразу отключился? Он посмотрел на часы: четыре с минутами. Значит, он отрубился всего минут на десять. Таинственная история. Он помнил, как вошел в квартиру, помнил, что на кухне горел свет. Свет там был до сих пор, но сейчас Кальдерон лежал подальше, в глубине квартиры, где было совершенно темно и где благодаря кондиционерам стояла прохлада. Он с трудом поднялся на ноги, прислушался к себе. Нет, он цел и невредим, даже не стукнулся головой. Видимо, он просто сполз по стене.

— Инес! — громко позвал он, озадаченный светом на кухне.

Кальдерон расправил плечи. У него затекло тело. Он вступил в ромб света на полу коридора.

Сначала он увидел кровь — огромное, быстро ширящееся темно-красное пятно на белом мраморе. Этот цвет в ярко-белом сиянии был как сигнал тревоги. Он отступил назад, словно ожидая, что тот, кто сюда вторгся, еще здесь. Нагнувшись, он увидел ее за стулом и столом. Он сразу понял, что она мертва. Ее глаза были широко раскрыты, и в них не было ни единого проблеска света.

Кровь растеклась по правую сторону стола и затекла под него. Казалось, вязкую жидкость засасывает под ножки стула и стола. Она была настолько яркой, что ему казалось, будто она пульсирует, словно в ней еще оставалась жизнь. Кальдерон на четвереньках обогнул стол: слева лежала Инес, ее вялые ступни были разведены и смотрели в сторону раковины. Ночная рубашка у нее задралась. Он перевел взгляд с ее белых ног на белые хлопчатобумажные панталоны и дальше, — и там, выше пояса, как раз и начинались синяки. Он понятия не имел, что его кулаки нанесли такие чудовищно зримые повреждения. Только теперь он подумал, что ему следовало бы увидеть это раньше: все его тело захлестнуло знакомое паническое ощущение, которое, казалось, сжимает горло и перекрывает ток крови, поступающей в мозг. Не вставая с колен, он попятился и подпер голову руками.

Он выполз из кухни и уже в коридоре встал на ноги. Потом он поспешно вышел из квартиры, для чего пришлось отпереть дверь. Он резким движением включил свет на лестнице, огляделся и вошел обратно. На кухне по-прежнему горел свет. Инес по-прежнему там лежала. Пятно крови было на расстоянии одной кафельной плитки от деревянного пола коридора. Он нажал на глазные яблоки и потер их, но это не изменило той жуткой картины, которая лежала перед ним. Он снова обрушился на четвереньки.

— Долбаная сука, безмозглая долбаная сука, — повторял он. — Вот полюбуйся, какую хрень ты натворила.

Кричаще-яркая кровь, казалось, заполнила собой кухню. Жидкость двигалась, пожирая белый мрамор и подбираясь к нему. Он отступил в обход стола. Омерзительная лиловость синяков, казалось, успела за это короткое время сгуститься, или это с ним шутили шутки постоянные переходы из света в темноту и обратно. Она лежала ничком, разведя ноги, и он увидел у нее на бедрах следы своего ремня. Он снова упал на колени, прижал кулаки к глазам и начал всхлипывать. Вот и все. Это конец. С ним покончено, покончено, покончено. Даже самый неопытный государственный судья сможет легко сколотить против него совершенно очевидное дело. Человек, избивавший жену, зашел слишком далеко. Человек, избивавший жену, трахался с любовницей, только что вернулся от нее, произошла ссора, и на этот раз… Ну да, это могла быть случайность. Это была случайность? Возможно. Просто на этот раз он переборщил и она раскроила свою глупую башку. Он стукнул по столу.

И вдруг все прошло так же быстро, как накатило на него. Кальдерон опустился на корточки и понял, что ужасная паника вдруг исчезла. Его ум снова заработал. Во всяком случае, ему казалось, что он заработал. Он не понимал только природы того внутреннего ущерба, который наносила ему паника, не понимал, как она открывает электронные двери, за которыми таятся слабости его характера. Но, насколько Кальдерон мог судить, его ум снова обрел стальную ясность, свойственную ведущему судье Севильи, и ему пришло в голову, что большого холодильника у него нет и единственный выход — вынести ее из квартиры, притом немедленно. До рассвета оставалось чуть больше часа.

Ее вес не представлял сложностей: в Инес было сорок восемь килограммов. Но ее рост, метр семьдесят два, вызвал определенные трудности. Он обежал стол и ворвался в пустующую комнату, где хранились дорожные вещи. Он взял самый большой чемодан, какой смог найти: громадный серый «самсонайт» на четырех колесиках. Из шкафа он выхватил два белых полотенца.

Одно полотенце он расстелил на пороге кухни, чтобы кровь не просочилась в коридор. Другим обернул Инес голову. Его чуть не стошнило. Ее затылок был раздавлен в кашу, и кровь жадно впитывалась в полотенце, алое пятно пожирало белизну. Он нашел мешок для мусора, натянул ей на голову и завязал бечевкой. Потом он вымыл руки. Он положил чемодан на стол, поднял Инес и положил внутрь. Нет, она была слишком большая, даже в позе эмбриона она сюда не помещалась. Он никак не мог впихнуть ее ступни, а даже если бы ему это удалось, все равно у нее были чересчур широкие плечи, и он не смог бы закрыть чемодан. Он опустил на нее взгляд; его немалый интеллект бешено работал — но, увы, двигался не в том направлении.

— Придется мне ее разрезать, — сказал он себе. — Отпилю ей ноги и сломаю ключичные кости.

Нет. Это не поможет. Он видел фильмы и читал детективы, где кромсают трупы, и это, похоже, никогда не срабатывало, даже в тех выдуманных историях, где по замыслу автора везде должна хлестать кровь. И потом, он брезглив. Он всегда корчился от омерзения на своем диване, когда смотрел по телевизору «Радикальное изменение». Подумай еще раз. Он обошел квартиру, рассматривая предметы обихода с совершенно непривычной точки зрения. Стоя в гостиной, он какое-то время смотрел на ковер, словно желая, чтобы этот путь не был банальнейшим из банальных.

— Тебе нельзя заворачивать ее в ковер. Это сразу выведет на тебя. То же самое и с чемоданами. Думай еще.

Река была всего в трехстах метрах от Сан-Висенте. Ему нужно просто положить ее в машину, проехать пятьдесят метров, повернуть на улицу Альфонса Двенадцатого, двигаться прямо, до светофора, потом пересечь улицу Нуэво-Торнео, а за ней будет, как он помнил, довольно темная дорога, которая спускается к реке и загибается влево позади огромной автобусной станции на площади Армас. Оттуда уже считаные метры до воды, но этот отрезок набережной облюбовали утренние бегуны, так что ему надлежит действовать быстро и решительно.

Маляры. Недавно он разозлился на них за то, что они оставили на лестнице мешковину, служившую им укрывной тканью, теперь же мысль о ней вспыхнула у него в голове. Он снова выбежал из квартиры, ударил по выключателю, зажигая свет на лестнице, и тут же остановил себя и поставил замок двери на «собачку». Это было бы слишком: выбежать без ключей и захлопнуть дверь в свою квартиру, где на полу в кухне лежит твоя собственная мертвая жена. Он ринулся вниз, одолевая по три ступеньки разом. Да, там оно все и лежало, под лестницей. Нашлись даже банки с краской, чтобы утянуть тело на дно. Он вытащил кусок забрызганной краской мешковины. Потом взлетел вверх по лестнице и расстелил его на чистой половине кухни. Потом вынул ее из чемодана, где она лежала, словно ассистентка иллюзиониста, уложил ее на мешковину и завернул края. Он приоткрыл рот, судорожно глотая воздух: вдруг его захлестнул ужас. Прекрасное лицо Инес теперь было скрыто мешком для мусора, покрывавшим, казалось, голову пугала.

Кровь дотекла до полотенца, положенного на пороге, и ему пришлось перепрыгнуть через нее. С неуправляемостью тяжелой падающей вешалки он обрушился в коридор, врезавшись в стену головой и плечом. Пожатием плеч он стряхнул с себя боль. Он прошел к себе в кабинет, рывком выдернул ящики и нашел катушку упаковочной ленты. Он поцеловал ее. На обратном пути он старался ступать ровнее; на сей раз он осторожнее перемахнул через пропитанное кровью полотенце.

Он обернул ленту вокруг ее лодыжек, коленей, пояса, груди, шеи и головы. Бечевку и оставшуюся ленту он положил в карман. Он не стал тратить время на то, чтобы полюбоваться своей женой, он выбежал из квартиры, схватив ключи от дверей и брелок от гаража. Снял дверь с «собачки». Снова врубил этот проклятый свет на лестнице — тик-так-тик-так — и ринулся вниз по ступенькам. Он помчался по Сан-Висенте к гаражу, который был рядом, за углом. На повороте он ткнул пальцем в кнопку на брелоке, и ворота гаража начали подниматься, но так медленно, что он подпрыгивал перед ними в растущем раздражении, ругаясь и молотя кулаками воздух. Нырнув под на четверть поднявшиеся ворота, он побежал вниз по пандусу, нажимая другую кнопку на брелоке, чтобы зажечь свет. Он отыскал свою машину. Он не садился за баранку этой чертовой штуковины уже несколько недель. Кому в Севилье нужен автомобиль? Спасибо всем чертям, что у меня есть машина.

Ошибки недопустимы. Он выкатился задним ходом, спокойно, словно вдруг принял бета-блокатор. Не спеша поднялся по пандусу. Ворота гаража только сейчас поднялись полностью. Автомобиль, подпрыгнув, выехал на улицу, где стояла мертвая тишина. Красные цифры на приборной доске сообщили ему, что сейчас 4.37. Он остановился на обочине рядом со своим домом, нажав кнопку, чтобы открыть багажник. Потом рванулся вверх по лестнице, на этот раз в темноте, упал и так сильно ударился голенью о верхнюю ступеньку, что боль рикошетом прокатилась по костям, дойдя до черепной коробки. Он даже не остановился. Он отпер дверь, замедлил движение перед кухней и перешагнул через кровавое полотенце.

Инес. Нет, это больше не Инес. Он подхватил ее. Она была нелепо тяжелой для женщины, которая весила меньше пятидесяти кило и потеряла не меньше трех килограммов крови. Он вытащил ее в коридор, но она оказалась слишком тяжелой, чтобы нести ее на руках. Он перекинул ее через плечо и закрыл дверь квартиры. Он осторожно спустился по лестнице, снова в темноте. На данном этапе это было бы уже совершенно невыносимо — долбаное тиканье и свет. Он высунул голову из подъезда, поглядел на улицу. Пусто.

Два шага. В багажник ее. Закрыть багажник. Закрыть дверь подъезда. Подожди. Не торопись. Подумай. Банки с краской, балласт для тела. Открыть багажник. Назад под лестницу. Взять две банки. По весу — как Инес. Погрузить их в багажник. Закрыть его. В машину. Зеркало заднего вида. Фар не зажигать. Спокойно. Медленно и плавно. Уже почти все. Это сработает.

Машина Кальдерона в одиночестве стояла перед светофором на площади Армас, светофор горел красным. Огоньки на приборной доске лучились ему в лицо. Он снова для проверки посмотрел в зеркало заднего вида, увидел в нем свои глаза. Глаза были жалкие. Зеленый свет. Он пересек шесть пустых полос и поехал по спуску, ведущему к реке. Уже начинало брезжить. У реки было не так темно, как ему бы хотелось. Он предпочел бы подземную тьму, черную, как антиматерия, начисто лишенную света, как погибшая звезда.

Еще много нужно было сделать. Ему надо вытащить тело, прикрепить банки с краской и отправить все это в реку. Он хорошенько, не спеша огляделся по сторонам, но все равно не мог поверить, что вокруг ничто не шевелится. Помотав головой, он постарался избавиться от этой паранойи. Открыл багажник, вынул тело, положил его на набережную — рядом с машиной, используя ее как прикрытие. С нечеловеческой силой он выволок банки с краской. С него градом лился пот. Рубашка прилипла к телу. Ум отказывался работать. Это последний этап. Делай.

Он не видел мужчину на задах автобусной станции, не знал, что тот звонит в полицию. Он работал с яростной торопливостью, пока человек бормотал в свой мобильный, докладывая обо всем, что видит, в том числе и о номере машины Кальдерона.

Автомобилей на улицах не было, и патрульная машина прибыла меньше чем через минуту. Она совершала объезд у реки, ниже по течению, меньше чем в километре отсюда, когда двое ехавших в ней патрульных полицейских получили сообщение из коммуникационного центра управления полиции. Машина скатилась по спуску, ведущему к воде, с выключенным двигателем и потушенными фарами. В зоне видимости был только автомобиль Кальдерона. Он стоял на коленях за своей машиной, приматывая вторую банку с краской к шее Инес. Пот капал с него на мешковину. Он закончил. Теперь ему оставалось только протащить эти почти сто килограммов около метра по набережной, перевалить их через невысокий парапет и бросить в воду. Он собрал последние силы. Вместе с двумя банками краски труп стал совершенно неподъемным. Он подсунул под него руки, не заботясь о том, что обдерет кожу на пальцах и костяшках. Он подталкивал ее бедрами. Его грудь и пах были очень близко от земли, и со стороны он напоминал гигантскую ящерицу с добычей, с которой она не в состоянии справиться. Тело Инес повернулось и ударилось о парапет. Он задыхался и всхлипывал. По лицу у него текли слезы. Он не чувствовал боли в ободранных пальцах и сорванных ногтях, но, когда фары патрульной машины наконец зажглись и он оказался пойман в эту световую клетку, словно экспонат террариума, он застыл на месте, как подстреленный.

Полицейские вышли из машины, держа оружие на изготовку. Кальдерон вытащил руки из-под трупа, перевернулся. Теперь он лежал на спине. В такт рыданиям его желудок трясся в конвульсиях. Главным чувством, которое он выкашливал из себя, было облегчение. Все кончилось. Его поймали. Все это омерзительное отчаяние ушло, и теперь он может расслабиться, окунувшись в бесславие и позор.

Пока один патрульный стоял над рыдающим Кальдероном, другой шарил фонарем по перевязанному клейкой лентой свертку из мешковины. Он надел латексные перчатки и сжал плечо Инес — просто чтобы убедиться в том, что он уже знал: что перед ним труп. Затем он вернулся к патрульной машине и вызвал управление.

— Говорит «Альфа-два-ноль», мы у реки, недалеко от поворота на Торнео, за автобусной станцией на площади Армас. Подтверждаю: здесь находится мужчина сорока с небольшим лет, он только что пытался избавиться от неопознанного трупа. Хорошо бы сюда прибыл старший инспектор отдела убийств.

— Номер машины?

— SE 4738 НТ.

— Ни хрена себе.

— Что?

— Это тот же номер, который дал мне тот тип, что сообщил об инциденте. Черт подери, не верится.

— Кто владелец машины?

— А ты его не узнаешь?

Патрульный позвал напарника, и тот направил фонарь Кальдерону в лицо. По виду в нем было трудно узнать человеческую особь, не говоря уж о конкретной личности. Его лицо кривилось, точно в агонии, как у самого пылкого певца фламенко. Патрульный пожал плечами.

— Понятия не имею, — сказал он в рацию.

— А тебе не кажется, что это судья Эстебан Кальдерон? — спросил оператор.

— Черт! — выговорил патрульный, роняя микрофон.

Он наставил свой собственный фонарь в лицо этому человеку, схватив его за подбородок, чтобы стоял смирно. Агония Кальдерона отступила, на лице читалось удивление. Патрульный позволил себе двусмысленную улыбку, прежде чем залезть обратно в машину.

Фалькону пришлось вырываться из сна, как спелеологу, который застрял в пещере и отчаянно пытается достичь пятнышка света, сияющего среди непроглядного мрака. Он проснулся, сильно вздрогнув и всхрапнув от отвращения, словно его извергла из себя собственная кровать. Свет ночника больно бил по глазам. Зеленые цифры на часах известили его, что сейчас 5.03. Какое-то время он боролся с телефоном и потом снова утонул в подушке, прижимая трубку к уху.

В трубке раздался голос дежурного по коммуникационному центру управления полиции. Он говорил сбивчиво и настолько торопливо, да еще и с таким сильным андалузским акцентом, что Фалькон улавливал в каждом втором слове лишь начальный слог. Он остановил дежурного и велел ему повторить все еще раз.

— Инцидент у автобусной станции на площади Армас. За автобусной станцией, на берегу реки, рядом с мостом Чапина, обнаружен мужчина, который пытался избавиться от трупа. Мы достоверно установили, кто владелец машины, которую использовали для перевозки трупа на это место, и мы достоверно идентифицировали мужчину, который пытался избавиться от тела. Старший инспектор, этот мужчина… это Эстебан Кальдерон.

У Фалькона свело ногу, словно его внезапно ударило током. Одним движением он выскочил из кровати и тотчас же зашагал по комнате.

— Эстебан Кальдерон, судья? Вы уверены?

— Теперь да. Патрульный проверил у него документы и прочел мне номер. Этот номер плюс номерной знак машины подтверждают, что этот человек — Эстебан Кальдерон.

— Вы уже с кем-нибудь об этом говорили?

— Еще нет, старший инспектор.

— Вы звонили дежурному судье?

— Нет, вы первый, кому я звоню. Я должен был…

— Как сообщили об инциденте?

— Поступил анонимный звонок от человека, который выгуливал собаку у реки.

— Во сколько?

— Звонок принят в четыре пятьдесят две.

— Разве в это время гуляют с собаками?

— Старики, у которых бессонница, гуляют. Особенно когда днем такая жара.

— Как он об этом сообщил?

— Позвонил сюда с мобильного, рассказал о том, что видит, продиктовал мне номер машины и оборвал связь.

— Его имя и адрес?

— У меня не было времени, чтобы спросить.

— Никому об этом не говорите, — приказал Фалькон. — Позвоните этим патрульным и скажите им, чтобы они не упоминали в эфире об этой ситуации, пока я не свяжусь с комиссаром Эльвирой.

Казалось, спальню зримо заполняет атмосфера катастрофического скандала. Фалькон вышел в галерею над патио. Утро было теплое. Его тошнило. Он позвонил Эльвире, дал ему несколько секунд на то, чтобы проснуться, и затем изложил новости самым взвешенным тоном, на какой оказался способен. Последовавшее молчание Фалькон прервал сам, сообщив Эльвире, сколько человек на данный момент знают о произошедшем.

— Мы должны во что бы то ни стало как можно скорее убрать с улицы и его, и машину, и тело, — сказал Эльвира. — Нам понадобится судья и судмедэксперт.

— Судья Ромеро — надежный человек, к тому же он не враг и не друг судьи Кальдерона.

— Не должно возникнуть впечатление, будто мы его прикрываем, — проговорил Эльвира, словно бы обращаясь к самому себе.

— Такое не прикроешь, — заметил Фалькон.

— Мы должны абсолютно все делать по правилам. Возможно, расследование придется проводить не вам, если учесть статус судьи Кальдерона.

— Думаю, начать процедуру лучше мне, — сказал Фалькон.

— Проведите все обычные действия, но никто, ни один человек не должен об этом распространяться. Нельзя допустить утечек, пока мы вместе не составим заявление для прессы. Я поговорю с комиссаром Лобо. Пусть дежурный по коммуникационному центру сделает все нужные звонки, но ни под каким видом не информирует прессу. Если это выплывет до того, как мы успеем приготовиться, нам придется век расхлебывать эту кашу.

— Единственный человек, которого мы не можем проконтролировать, — тот аноним, что сообщил о происшествии, — напомнил Фалькон.

— Но он вряд ли знает, о ком именно сообщал, верно? — спросил Эльвира.

Такой громкий скандал вряд ли удастся замолчать. Эльвира требовал слишком многого. Новость начнет просачиваться наружу сквозь стены управления. Фалькон связался с коммуникационным центром, дал нужные инструкции и приказал дежурному вызвать на место Фелипе и Хорхе. Он принял душ. Стоя под сверлящими струями воды, он пытался придумать разумное и невинное объяснение того, почему Кальдерона обнаружили рядом с трупом на берегу реки.

Было уже половина шестого, и давно начался рассвет, когда он пересекал площадь Армас, направляясь к месту происшествия. Машин на Тор-нео было по-прежнему очень мало. Патрульная машина стояла на верхней части спуска, выставив на дорогу аварийные конусы, чтобы сюда не сворачивали другие машины. Дежурный судья уже был на месте, как и полицейский фотограф: сейчас он делал снимки. Приехали Хорхе и Фелипе; их пропустили вниз.

Кальдерона нигде видно не было. Двое патрульных следили за тем, чтобы оградить этот участок берега от утренних бегунов. Дежурный судья сообщил Фалькону, что Кальдерон сидит на заднем сиденье патрульной машины с одним из полицейских, обнаруживших происшествие.

— Мы ждем только судмедэксперта, он должен осмотреть тело.

Вверху спуска взвизгнули шины, и вниз скатился автомобиль. Вылез судмедэксперт со своим саквояжем. Он уже надел белый комбинезон с капюшоном, на шее у него висела маска. Он пожал всем руки, натянул перчатки, и они приступили к осмотру тела. Приехала «скорая помощь» — не включая сирену и мигалку.

Судебный медик разрезал скальпелем ленту, которой было обернуто тело. Он продвигался от ног к голове. Затем он раскрыл мешковину. Голова, завернутая в черный мешок для мусора, выглядела устрашающе, словно тело стало жертвой какого-то полового извращения. У Фалькона закружилась голова. Эксперт бормотал в диктофон что-то о серьезных гематомах на торсе. Он разрезал скальпелем бечевку вокруг шеи трупа и приподнял край мешка. У Фалькона потемнело в глазах, и ему пришлось ухватиться за рукав судьи.

— С вами все в порядке, старший инспектор? — спросил тот.

Голова под мешком была завернута в полотенце, передняя часть которого была белой, с потеками крови. Эксперт поднял край полотенца и опустил его обратно. Контуры лица проступали, как сквозь саван. Он отвел другой край полотенца, и Фалькон рухнул без сознания, когда ему в сетчатку впечатались черты его бывшей жены.

Фалькон пришел в себя на земле. Дежурному судье удалось подхватить его и прервать его падение. Над ним склонились санитары из «скорой помощи». Он услышал голос дежурного судьи над их головами:

— У него шок. Это его бывшая жена. Не надо бы ему здесь быть.

Санитары помогли ему подняться. Судмедэксперт продолжал бормотать в микрофон. Он измерил температуру трупа, провел расчет и вывел предположительное время смерти.

Фалькон смотрел сверху вниз на тело Инес, и к глазам у него подступили слезы. Это была сцена из ее жизни, которую он никогда себе не представлял, — ее смерть. За эти годы он много думал и говорил об Инес. Он десять раз заново переживал их совместную жизнь и чуть не свел с ума Алисию Агуадо. Он сумел избавиться от навязчивых мыслей о ней, только когда осознал, кто она на самом деле, и отдал себе отчет в том, как плохо она с ним обращалась, как дурно вела себя по отношению к нему. Но это должно было кончиться не так. При всем своем эгоизме она такого не заслуживала.

Санитары увели его от тела и усадили на низенький парапет у реки, подальше от того места, где трудился судмедэксперт. Фалькон делал глубокие вдохи и выдохи. Подошел дежурный судья.

— Вы не сможете заниматься этим делом, — сказал он.

— Я позвоню комиссару Эльвире, — кивнул Фалькон. — Он пригласит внешнего следователя. Весь мой отдел — заинтересованная сторона.

Эльвира на какое-то время утратил дар речи, пока наконец не выдавил из себя положенные соболезнования. Катастрофа была гораздо чудовищнее, чем он предполагал, и, пока он говорил сначала с Фальконом, а потом с дежурным судьей, омерзительность предстоящей утренней пресс-конференции начала расползаться по его внутренностям, точно злокачественная опухоль.

Дежурный судья закончил разговор и отдал мобильный Фалькону. Они пожали друг другу руки. Фалькон в последний раз посмотрел на тело. Ее лицо было совершенным, на нем не было никаких повреждений. Он недоверчиво покачал головой. Перед ним возникло воспоминание: несколько лет назад он встретил Инес на улице. Она смеялась, смеялась так громко, что ее летящие волосы, казалось, увлекают ее вперед, и она клонилась назад на своих высоких каблуках.

Он отвернулся и покинул место происшествия. Он прошел мимо патрульной машины, куда поместили Кальдерона. Дверца была открыта. Квакала рация. Кальдерон был в наручниках, его истерзанные кровоточащие руки лежали на коленях. Он смотрел прямо перед собой, не изменив направления взгляда, даже когда Фалькон, наклонившись, заглянул в машину.

— Эстебан, — позвал Фалькон.

Кальдерон повернулся к нему и произнес фразу, которую Фалькон слышал из уст убийц чаще, чем все остальные слова:

— Это сделал не я.