Обо мне

Меня зовут Трейси Бикер.

Мне 10 лет и 2 месяца .

Мой день рождения 8 мая. Как назло, Питер Ингем родился в один день со мной, и нам испекли один торт на двоих. Пришлось резать его вдвоем одним ножом. И каждому досталось только по полжелания. Все равно я не верю в желания. Они не сбываются.

Я родилась в какой-то больнице незнамо где. И была очень хорошенькой. Только, спорю, орала не переставая.

Мой рост — см . Точно не знаю. Я пыталась измерить себя линейкой, но все время сбиваюсь. А помощи просить не хочу, для дневника я все должна делать сама.

Мой вес — кг . Тоже не знаю. У Дженни в ванной стоят весы, но они показывают вес не в килограммах, а в стоунах и фунтах. На них я почти ничего не вешу. Я худышка.

Цвет глаз у меня темный. Я умею пучить глаза и вращать ими, как настоящая ведьма. Вот бы стать ведьмой! Я бы навыдумывала зловещих заклинаний, взмах палочкой — вжик! — и Луиза лишается золотистых кудряшек… Вжик! — и тоненький голосок Питера Ингема переходит в писк, появляются усики, растет длинный голый хвост… Вжик! — но на странице больше нет места, так что прочие злодеяния я оставлю при себе.

Цвет волос у меня золотистый, кудри достают мне до пояса. Поверили? Зря. Волосы у меня темные, жесткие и торчат во все стороны.

Цвет кожи у меня пятнистый, когда я объедаюсь шоколадом.

 

Моя фотография

Вообще-то глаза у меня не косые. Это я состроила рожицу.

Я начала этот дневник неизвестно когда. Не все ли равно? Это не для школы. Однажды я ради смеха поставила в школьном дневнике 2091 год и написала о ракетах, космических кораблях и пришельцах с Марса, которые хотят слопать землян на завтрак. Будто мы перенеслись на сто лет в будущее. Мисс Браун так и вскипела от негодования.

 

Снова обо мне

ВСЕ, ЧТО МНЕ НРАВИТСЯ

Мое счастливое число 7. Почему же, когда мне было семь лет, меня не удочерила семья богачей?

Мой любимый цвет кроваво-красный. Берегитесь!!! Ха-ха.

Мой лучший друг Бывали и у меня друзья, но Луиза переметнулась к Жюстине, и теперь я одна.

Мое любимое блюдо Все, и побольше. Вкуснее всего, конечно, именинный торт. Нет, любой торт. Конфеты, батончики «Марс», попкорн, мармелад, мороженое в вафельном стаканчике, биг-маки с картошкой фри и клубничным молочным коктейлем.

Мое любимое имя Камилла. Камилла была моей подругой в прежнем детском доме, прелесть что за малышка. У нее были чудесные волосы, я заплетала их в сотни тугих косичек, и она не плакала, даже если я затягивала слишком туго. Она очень ко мне привязалась. Для нее мигом нашли семью. Я просила, чтобы ее новые мама с папой разрешили нам видеться, но ничего не вышло.

Мой любимый напиток темное пиво. Шутка. Однажды я и правда хлебнула пива, но мне не понравилось.

Моя любимая игра мазаться гримом. У Адели тумбочка битком набита косметикой, и однажды мы с Луизой немного подурачились в ее комнате. Луиза накрасилась по-взрослому, никакого воображения. А я зачернила веки так, что взгляд стал зловещим, и пустила по подбородку струйку крови из красной помады. Ну чем не вампир? Вот малышня визжала!

Мое любимое животное В приюте живет кролик Латук, но он немного вялый и скучный. Не лижется в нос, не ходит на задних лапах. Я мечтаю о ротвейлере — вот тогда моим врагам не поздоровится!

Мой любимый фильм ужастики.

Больше всего я люблю, когда приезжает мама.

 

ВСЕ, ЧТО МНЕ НЕ НРАВИТСЯ

Имена Жюстина. Луиза. Питер. И много-много других противных имен.

Блюда Не перевариваю суп. Особенно с комками жира. Когда-то у меня была опекунша, гадкая тетя Пегги, она варила настоящие помои. Представьте себе: суп, похожий на плесень — нет, скорее на рвоту, — и мне ведено съесть все до последней ложки. Брр!

Больше всего я не люблю Жюстину. Громилу-Гориллу. И когда нет мамы.

 

Моя семья

Это я и моя мама

Такой я была в детстве. Видите, какая хорошенькая. Со мной мама. Она красивее всех на свете. Как бы я хотела быть хоть чуть-чуть похожей на нее.

Я жила с мамой. Папу я никогда не видела. Нам было здорово вдвоем, пока не появился Громила-Горилла. Я его невзлюбила, он меня тоже. Он стал меня избивать. И меня забрали в детский дом. Мама, ясное дело, выставила его за дверь.

Мои родные живут в Я точно не знаю, где сейчас мама. Ей не сидится на одном месте, приходится все время путешествовать.

Их телефон Этого я тем более не знаю. В детстве я все время звонила маме по игрушечному телефону, и мы болтали до бесконечности. Понарошку, конечно. Правда, в пять лет я верила, будто на том конце в самом деле мама.

Я люблю своих родных, потому что мама красивее и веселее всех. И привозит мне чудесные подарки.

 

Мои опекуны

Тут мне нечего писать. Теперь у меня нет опекунов.

Меня удочеряли дважды. Сначала были тетя Пегги и дядя Сид. Они мне не понравились, с другими детьми я не сдружилась и даже не переживала, когда они от меня отказались. Потом меня взяла к себе другая семья. Джули и Тед. Молодые, знающие, что нужно детям. Они купили мне велосипед. Я уже решила, что мне наконец-то повезло. Я старалась вести себя как идеальный ребенок и ни в чем им не перечила. Я думала, что останусь с ними, пока не приедет мама, но… мне не хочется рассказывать о том, как все закончилось. Меня выставили НИ ЗА ЧТО! Я так разозлилась, что расколошматила велосипед — единственную память о Джули и Теде. Меня перевели в другой детский дом и написали в газетах, что мне нужна семья, — но никто не откликнулся. В детском доме уже не знают, что со мной делать. Ну и пускай. Все равно скоро за мной приедет мама.

 

Моя школа

Я учусь в начальной школе Кингли. Это уже четвертая по счету школа. Вроде она ничего.

Мою учительницу зовут мисс Браун. Как она злится, если называть ее просто мисс!

Мы учим математику. Занимаемся физкультурой. Рисуем. Пишем сочинения. Все как у всех. На дом нам задают всякие поделки, но в детском доме их почти не из чего мастерить. Поэтому меня никогда не хвалят и не отмечают звездочкой.

Мне нравится писать сочинения. Я написала кучу рассказов и сама нарисовала к ним картинки. Я даже мастерю книжки. Для Камиллы я сделала книжку-малышку про то, что она больше всего любит. С большими картинками и подписями печатными буквами: ПЛЮШЕВЫЙ МИШКА, МОРОЖЕНОЕ, ТВОЯ ЛУЧШАЯ ПОДРУГА ТРЕЙСИ.

Еще мне нравится рисование. Мы рисуем специальной гуашью. В детском доме тоже есть набор красок в перепачканных баночках и с комками. И кисточки никуда не годятся. А в школе кисточки мягкие и пушистые. Вчера я нарисовала целую картину. На месте учительницы я бы поставила мне золотую звездочку. Нет, даже две золотые звездочки.

Мой класс 3 "А".

Мои одноклассники На то, чтобы перечислить всех, уйдет целый вечер. Я пока не завела настоящих друзей. А какой толк в друзьях, если меня все равно скоро отсюда заберут?

Мои учителя редкостные зануды. Не хочу о них писать.

Я езжу в школу на микроавтобусе. Как все детдомовцы. Я бы предпочла собственную машину или ходила бы пешком — нет ведь, нельзя.

Дорога занимает час. мин. Когда как. Иногда малыши никак не соберут свои пеналы, а старшие пытаются улизнуть от школы, и тогда мы ждем целую вечность.

В школе мне не нравится форма — она для всех серая. Но у меня от старой школы осталась только темно-синяя форма. Учителя все понимают и не возражают, но другие ученики смотрят на меня как на чужую.

 

Мой детский дом

Нашего социального работника зовут Илень. Временами она бывает настоящей занозой, Илень-Мигрень, вот так.

Мы говорим о всякой скукотище.

Мне не хочется говорить о маме. Только не с Илень. Незачем ей знать, как я отношусь к маме.

 

Если бы я была…

Взрослой, я жила бы в собственном доме, набитом всякими современными прибамбасами. У меня была бы огромная спальня. Все в ней было бы только мое, даже двухэтажная кровать, и я всегда спала бы только наверху. Еще у меня был бы будильник с Микки-Маусом, как у Жюстины, большая коробка с гуашью и мягкие кисточки. И никто не смог бы отобрать их и сломать. У меня был бы свой телевизор, и я сама решала бы, что смотреть. Я бы не ложилась спать до полуночи, обедала только в «Макдоналдсе» и разъезжала по городу в большой спортивной машине. И в любую минуту смогла бы вскочить в нее и умчаться к маме.

Полицейским, я бы арестовала Громилу-Гориллу и навсегда упекла его за решетку.

Котенком, я бы отрастила длиннющие когти и острые клыки. Я бы кусала и царапала всех вокруг, люди бы меня боялись и делали все, что я скажу.

Обижена, я бы отомстила обидчику.

Невидимкой, я бы за всеми шпионила.

Очень высокой, я бы топтала всех огромными ногами.

Очень богатой, я бы купила себе дом и… Об этом я уже писала. Надоело мне отвечать на вопросы. Так, что у нас дальше?

 

Моя история

НАПИШИ РАССКАЗ О ЧЕМ ЗАХОЧЕШЬ

Жизнь Трейси Бикер

Жила-была девочка, и звали ее Трейси Бикер. Дурацкое начало, прямо как в сказке. Я не люблю сказки. Они все одинаковые. Добрым, послушным и красивым девочкам (длинные золотистые кудряшки и так далее) непременно везет: подумаешь, подмести пару угольков или посидеть в мрачной башне, где полно паутины, зато потом подворачивается принц — «и они живут долго и счастливо». Прекрасным и послушным девочкам всегда сопутствует сказочная удача. Но не дай бог родиться безобразной и своенравной — везения не видать. Наградят идиотским прозвищем вроде Румпельштилцхен, и ни один король не пригласит на бал. Мало того, как ни помогай принцу или принцессе, не услышишь и спасибо в ответ. Как тут не обидеться? Разъяришься, затопаешь ногами — и провалишься в землю по пояс. Или докричишься до безумия, тебя саму запрут в башне, а ключ выбросят.

Я в свое время натопалась и накричалась. Меня частенько запирали. Однажды я просидела под замком целый день. И целую ночь. Это было еще в первом приюте, я никак не могла успокоиться, потому что меня разлучили с мамой. Я была совсем маленькой, но нянечек это не смутило. Меня заперли в чулане. Я не выдумываю. Хотя вообще-то я часто привираю. Так веселее. Тетя Пегги говорила: «Опять сочиняешь».

Я все время выдумывала: «Тетя Пегги, что сегодня было! К нам заходила мама! Я запрыгнула в ее шикарную спортивную машину, и мы помчались по магазинам. Мама купила мне огромный флакон потрясающих духов, „Пуазон“, прямо как те, что дядя Сид подарил тебе на день рождения. Я играла в отравителя, ведь „пуазон“ по-французски „яд“, и случайно вылила весь флакон прямо на себя — чувствуешь запах? Но это мои духи. Что случилось с твоими, не представляю, наверное, кто-то из ребят их стащил».

И все в таком духе. По-моему, выходило убедительнее некуда, но тетя Пегги даже не слушала. Она начинала качать головой, багровела и выходила из себя: «Гадкая девчонка, ты опять сочиняешь!» И шлепала меня.

Приемная мать не должна шлепать ребенка. Я пожаловалась Илень на тетю Пегги, но та только вздохнула: «Знаешь, Трейси, иногда ты сама напрашиваешься». Гнусная ложь. Ни разу я не просила тетю Пегги: «Тетушка, отшлепай-ка меня побольнее». А она по правде шлепала сильно, чуть пониже ягодицы, где очень чувствительное место. Тетя Пегги мне совсем не нравилась. Если бы мы жили в сказке, я бы наслала на нее страшное проклятие. Думаете, вырастила бы у нее на кончике носа громадную бородавку? Заставила бы плеваться жабами и лягушками каждый раз, как она откроет рот? Нет, есть у меня в запасе кое-что похуже. У нее из носа постоянно бы текли длиннющие сопли, сколько ни сморкайся, и она бы рыгала на всю улицу, стоило ей только заговорить. Вот это месть!

Ну и ну. Даже позлорадствовать не дают. Когда я начала писать «ЖИЗНЬ ТРЕЙСИ БИКЕР», рядом уселась Илень, наш вредный социальный работник. И как только я стала хихикать, замышляя проклятия для тети Пегги, она удивилась и спросила:

— Трейси, над чем ты смеешься?

— Не ваше дело, — сказала я.

— Трейси, как не стыдно, — ответила она и стала листать мои записи. Вообще-то читать чужие дневники некрасиво. Когда она дошла до злоключений тети Пегги, то вздохнула: — Трейси, это не дело.

— Не ваше дело, Илень, — подтвердила я.

Она снова вздохнула и принялась шевелить губами. Я знаю, она задерживает дыхание и считает до десяти. Так надо делать социальным работникам, когда они говорят с трудным ребенком. Разговаривая со мной, Илень постоянно считает.

Досчитав до десяти, Илень улыбнулась мне широкой фальшивой улыбкой. Примерно так:

— Пойми, Трейси, — принялась объяснять Илень, — ты заполняешь совершенно особый дневник. Это память, которая навсегда останется с тобой. И что же ты записываешь на память? Одни глупости и грубости.

— Я пишу о своей жизни, — возразила я, — и пока что в ней не было ничего замечательного. Чем плохи мои глупости?

Тут Илень снова вздохнула, уже сочувственно, обняла меня одной рукой и произнесла:

— Я знаю, как тяжело тебе приходилось, но ты — ты сама — замечательная. Ты прекрасно это знаешь.

Я покачала головой и попробовала высвободиться.

— Конечно, знаешь. Самая что ни на есть замечательная, — повторила Илень, не разжимая хватки.

— Раз я такая замечательная, что же никто не хочет меня удочерить? — сказала я.

— Дорогая, я знаю, как ты расстроилась, когда от тебя отказались Джули и Тед. Не переживай. Рано или поздно мы найдем для тебя самых лучших родителей.

— То есть страшно богатых?

— А может, и не родителей, а одинокую женщину. Если она сможет стать ответственной матерью.

Я пристально на нее взглянула:

— Илень, у вас нет мужа. И, спорим, вы были бы ответственной матерью. Почему бы вам самой меня не удочерить?

Вот теперь пускай выкручивается.

— Видишь ли, Трейси… Все не так просто… Во-первых, у меня много работы. Я нужна стольким детям…

— Если вы меня удочерите, то сможете бросить работу и заботиться только обо мне. Вам будут выплачивать за меня пособие. Спорим, вам еще приплатят за то, что опекаете трудного ребенка с агрессивным поведением и так далее. Ну так как, Илень? Вы не пожалеете, честное слово.

— Даже не сомневаюсь, Трейси, но — прости, я не хочу заводить детей, — сказала Илень.

Она попыталась крепко меня обнять, но я ее грубо оттолкнула.

— Я пошутила, — объявила я. — Жить с вами! Умереть можно. Вы глупая, скучная, толстая и трясетесь, как кисель. Не дай бог такую приемную мамашу.

— Трейси, ты имеешь полное право сердиться, — произнесла Илень, пытаясь сохранять спокойствие, и незаметно втянула живот.

Я сказала, что вовсе не сержусь, хотя голос сам сорвался на крик. Я сказала, что мне плевать, а у самой глаза наполнились слезами. Но я не заплакала по-настоящему. Я никогда не плачу! Если у меня и текут слезы, так только от аллергии.

— Ну вот, теперь на мою голову свалятся отвратительные проклятия, — пошутила Илень.

— Я уже взялась за дело, — пригрозила я.

— Хорошо, — сказала она.

— Опять вы со своим «хорошо», — заметила я. — Как всегда: «Хорошо, я не против, если тебе от этого станет легче»; «Трейси, я вижу, у тебя в руке огромный окровавленный топор, сейчас ты в ярости снесешь мне голову. Хорошо, давай, если тебе от этого полегчает, я и глазом не моргну, мы, социальные работники, в любой ситуации сохраняем хладнокровие и невозмутимость».

Она не удержалась и рассмеялась.

— Попробуй останься невозмутимой с тобой, — сказала она. — Пиши что хочешь, кнопка. В конце концов, это твоя история.

На том и порешили. В моем личном дневнике я могу писать все, что захочу. Только я не знаю, с чего начать. Может, спросить совета у Илень? Сейчас она в другом углу гостиной, возится с задохликом Питером. Он никак не может придумать, что писать в дневнике. Заполняет ответы очень медленно и вдумчиво, дурацкими синими печатными буквами. Он так старается писать аккуратно, но на его труды жалко смотреть. Вот и сейчас он смазал верхнюю строку и запачкал всю страницу.

Я окликнула Илень, но она не может оторваться от Питера. Бедняжка все волнуется, что напишет неверный ответ, будто мы сдаем идиотский тест на сообразительность. Я этих тестов накатала море. Проще пареной репы. Я справляюсь с ними в мгновение ока. Считается, раз ты детдомовский, то глуп как пробка, но я почти всякий раз набираю сто баллов из ста. Нам, правда, не говорят результаты, но я голову даю на отсечение, это так.

ТРЕЙСИ БИКЕР ОБЫКНОВЕННАЯ ВЫПЕНДРЮШКА, НИЧЕГО ГЛУПЕЕ Я НЕ ЧИТАЛА, А РАЗ У НЕЕ ТАКИЕ БОЛЬШИЕ МОЗГИ, ПОЧЕМУ ОНА ДО СИХ ПОР ПИСАЕТСЯ В ПОСТЕЛЬКУ?

Не обращайте внимания на чужие каракули. Все это гнусная ложь. Так всегда. Стоит оставить вещь без присмотра, как какой-нибудь паразит ее испортит. Но такой низости я не ожидала. Писать гадости в чужом дневнике! Только один человек на такое способен. Ну, Жюстина Литтлвуд, погоди! Я до тебя доберусь.

Я только отлучилась спасти Илень от полудохлого зануды Питера и скосила глаза в его дневник. Я чуть не рухнула. Знаете, кто для него лучший друг? Я. Я!

— Это что, шутка? — вскипела я.

Он покраснел и начал мямлить, пытаясь закрыть от меня страницу, но я уже успела прочесть. "Мой лучший друг — Трейси Бикер". Черным по белому. Не черным — расплывчато-синим, но суть та же.

— Уйди, оставь Питера в покое, — вступилась Илень.

— Да, но вы посмотрите, что за чушь он несет. Я Питеру Ингему не подруга!

— По-моему, очень мило, что Питер хочет с тобой дружить, — возразила Илень. И состроила рожицу: — О вкусах не спорят.

— Очень смешно. Питер, с чего ты взял, что мы друзья?

Он пискнул, что у нас один день рождения на двоих, а потому мы друзья.

— Вовсе не обязательно, лопух, — заверила его я.

Илень начала сердиться и говорить, что я обижаю бедненького, несчастненького Питера, и, раз я не умею дружить, почему бы мне не уйти в свой угол и не заняться делом. А когда меня просят уйти, я из вредности остаюсь и начинаю стоять над душой. Что я и сделала.

Тогда Дженни позвала меня на кухню, притворившись, что ей нужно помочь с обедом, но я сразу разгадала ее хитрость. Дженни никого не шлепает. И даже не ругается. Она старается отвлечь непослушных детей разными уловками. С недалекими детьми номер обычно проходит. Но только не со мной. Впрочем, я люблю помогать на кухне, потому что, когда Дженни отворачивается, можно запросто стянуть ложку варенья или горсть изюма. Поэтому я пошла на кухню и помогла ей запихнуть в духовку целый противень рыбных палочек, пока она возилась со сковородой картошки. Сырые рыбные палочки на вкус куда хуже жареных, я проверяла. И почему они зовутся рыбными палочками? Рыбы не ходят с палочкой. У них и рук нет, только плавники. Тетя Пегги варила отвратительный молочный пудинг-тапиоку с мелкими скользкими комками, и я пугала других детей, что это рыбьи глаза. А самым младшим я рассказала, что мармелад делают из золотых рыбок, — и представьте, они мне поверили.

Когда Дженни стала раскладывать обед по тарелкам, я вернулась в гостиную, чтобы позвать всех к столу. Теперь припоминаю, Луиза и Жюстина затаились в углу, пряча что-то и хихикая. Я правда очень умная, я не вру, и как только я допустила оплошность — не возьму в толк. Надо было сразу понять, что они замышляют. Прочесть мой личный дневник и исписать его гнусными каракулями!

Любой плакса вроде Питера Ингема нажаловался бы взрослым, но я не ябеда. Я сама за себя отомщу. Я выдумаю .самую страшную месть. Как я ненавижу Жюстину! Пока она не появилась, мы с Луизой были неразлучны, мы держались друг за дружку, и даже наш противный детский дом не казался таким скверным местом. Мы стали почти сестрами, секретничали, и как-то раз…

У меня был свой секрет. Маленькая беда. Ночная неприятность. У меня отдельная спальня, и никто не догадывался о моей беде, кроме Дженни. И вот я поделилась с Луизой, чтобы показать, как я ей доверяю. Я сразу же поняла, что совершила ошибку. Луиза захихикала и потом иногда меня поддразнивала — даже пока мы были лучшими подругами. А потом она переметнулась к Жюстине. Я немного беспокоилась, что она ей насплетничает, но всегда убеждала себя, что она до такого не опустится. Кто угодно, только не Луиза.

Выходит, я ошиблась. Она обо всем рассказала Жюстине, моему заклятому врагу. Что же мне делать? В голове крутятся колесики…

Я могла бы ее избить.

Тик-тик.

Разрубить надвое одним ударом ладони.

Тик-тик.

Или попросить маму, чтобы она приехала в своем кабриолете и распластала Жюстину по шоссе.

Тик-тик. Ага! Тик-так. Тик-так. Придумала! И еще — больше я не оставлю дневник без присмотра. Буду всегда носить его с собой. Фигушки ты до него доберешься, Жюстина Литтлвуд. Ты у меня попляшешь. Еще как попляшешь!

Уже полночь. Я не могу включить свет, потому что по коридору наверняка бродит Дженни, а мне вовсе не хочется получить от нее еще одну головомойку, покорно благодарю. Я сижу с фонариком, батарейки садятся, в узком тусклом луче еле видно, что я пишу. Вот бы перекусить. В рассказах Энид Блитон школьники все время устраивают полуночные пиршества. Правда, едят они сардины со сгущенным молоком. Брр, ну и вкус. Я бы сейчас расправилась с батончиком «Марс». Только представьте: батончик «Марс» размером с кровать! Вообразите, как заманчиво было бы его облизывать, впиваться зубами в толстенный край, выбирать мягкую начинку полными горстями. А восхитительный запах шоколада! От одной мысли слюнки текут. Поэтому вся страница в каплях. Это слюнки, не слезы. Я не плачу. Я никогда не плачу!

Когда Дженни устроила мне взбучку, я сказала, что меня это вовсе не касается. В самом деле, при чем тут я?

— А по-моему, касается, Трейси, — сказала Дженни до противного сочувственно. — В глубине души тебе наверняка жаль, что ты так поступила.

— Тут вы ошибаетесь, — возразила я.

— Ну перестань. Представь, если бы твоя мама привезла тебе чудесный подарок, а кто-нибудь взял бы его и сломал.

И я сразу же вспомнила, что со мной случилось в самом первом приюте, еще до гадкой тети Пегги и злых и несправедливых Джули с Тедом. Ко мне приехала мама. Она привезла куклу, куклу почти с меня ростом, у нее были длинные золотистые волосы, огромные синие глаза и голубое кружевное платье. Я никогда не любила кукол, но эта была особенная. Я назвала ее фея Колокольчик. Раздевала до белых кружевных панталон, снова одевала, расчесывала золотистые волосы, качала, глядя, как она моргает голубыми глазами. На ночь я укладывала ее с собой в постель и шушукалась с ней о маме. Она знала, что мама скоро вернется, может быть даже завтра…

Ну ладно. Теперь меня тошнит от одних детских воспоминаний, но тогда я была совсем маленькой и глупой. Воспитательница подарила мне для феи Колокольчик старую коляску и сказала, чтобы я давала поиграть с ней и другим. Я, ясное дело, не собиралась отдавать куклу на растерзание малышне. Но потом пришла пора идти в школу. Игрушки можно брать в школу только по пятницам. Я плакала и умоляла, но воспитательница была непреклонна. Пришлось оставлять Колокольчик дома. Я укутывала ее одеялом и закрывала ей глаза, будто она легла отдыхать, а вернувшись из школы, неслась наверх в нашу тесную спальню и крепко прижимала ее к себе. Но однажды наверху меня ждало страшное потрясение. Веки у куклы распахнулись, но под ними зияли дыры. Какой-то негодяй выдавил ей глаза. Я не могла смотреть в ее пустые глазницы. Какая там подруга! Теперь мне было с ней страшно.

Воспитательница отвезла Колокольчик в мастерскую, и ей вставили новые глаза. Тоже голубые, но не такие яркие. Она разучилась моргать. Веки залипали или скакали вверх-вниз, придавая кукольному лицу глупое кокетливое выражение. Но мне было уже все равно. Испорченная кукла перестала быть моей феей Колокольчик. Она разучилась говорить со мной.

Я так никогда и не узнала, кто ее сломал. Воспитательница сказала: это останется загадкой. Бывает.

Дженни сразу разгадала загадку, едва Жюстина примчалась к ней, хныча, что ее дурацкий будильник с Микки-Маусом сломался. Часы постоянно ломаются. Была бы это еще модная и дорогая вещь. На месте Дженни я бы велела Жюстине прекратить рев. Я бы просто заткнула уши, чтобы не слышать нытья наглой маленькой ябеды: «Дженни, я точно знаю, кто его сломал. Это все Трейси Бикер».

Она взяла и настучала на меня. И Дженни не заткнула уши, потому что сразу отправилась меня искать. А на это потребовалось время. Я ждала такого поворота событий и вовремя скрылась. Не в доме, не в саду, как другие дети. Я не так глупа. В любом уголке детского дома тебя достанут через пять минут. Я же выбралась через заднюю калитку, вышла в город и принялась бродить.

Я повеселилась на славу. Восхитительно провела время. Сначала я завернула в «Макдоналдс» и съела биг-мак, картошку фри и клубничный коктейль, а потом отправилась в кино. Шла развеселая комедия, я смеялась так, что упала со стула. Потом я познакомилась с другими ребятами, и мы пошли в парк аттракционов, где я несколько раз подряд сорвала банк на «одноруком бандите». Затем мы все отправились на вечеринку, где я выпила целую бутылку вина, совсем некрепкого, почти как лимонад, и подружилась с одной девочкой. Она пригласила меня к себе и сказала, что в ее чудесной розово-белой спальне есть вторая кровать, как раз для меня. Она позвала меня остаться насовсем, если я только захочу, но я ответила…

Я ответила:

— Нет, спасибо, мне будет лучше в приюте…

Конечно, я не могла так ответить. Да меня никто и не спрашивал. Девочку я, как бы это сказать, выдумала. И вечеринку тоже. И парк аттракционов, и кино, и «Макдоналдс». Я бы не отказалась, но как пойдешь, если совсем нет денег.

Я же предупреждала, я люблю выдумывать. Так веселее. Кому интересна скучная правда? На самом деле я слонялась по городу, медленно закипая от раздражения. В конце концов я уселась на автобусной остановке и от скуки стала представлять, будто жду автобус. А куда я еду? Но тут стало совсем тоскливо, потому что я подумала о Вэтфорде, где когда-то жила мама. В прошлом году я собрала денег (потом мне здорово влетело, потому что я взяла их без разрешения) и двинулась в путь. Автобус, поезд, снова автобус — все, чтобы увидеть маму и сделать ей приятный сюрприз. Но сюрприз, и не очень приятный, ждал меня: дверь открыли новые жильцы и сказали, что мама съехала полгода назад, не оставив адреса.

Теперь я ничегошеньки о ней не знаю. Я могу хоть каждое утро садиться в новый автобус и все же не найти маму до конца своих дней. Тяжело искать, когда даже не знаешь, с чего начать.

Я так и сидела, нахохлившись, на автобусной остановке, когда в поле зрения возник знакомый белый микроавтобус. Это был Майк. Майк помогает Дженни за нами присматривать. Он редкостный зануда. Он почти не сердится, зато все время разглагольствует о правилах, об ответственности и всякой прочей чепухе.

Пока мы доехали до детского дома, меня уже тошнило от его нотаций. Но потом ко мне в спальню поднялась Дженни, и тут-то началось промывание мозгов. Она почему-то стояла на том, что это я сломала будильник Жюстины, хотя у нее не было ни единой улики. Я так ей и сообщила и добавила, что она вечно ко мне придирается, а это несправедливо. А она сказала, что мне станет легче, если я сознаюсь и извинюсь перед Жюстиной. Я ответила, что она, должно быть, шутит. С чего бы это мне было плохо? И потом, я не ломала этот проклятый будильник, не ломала, и все тут.

Еще не факт, что я лгу. Я не могу быть на сто процентов уверена, что сломала его. Ну да, я и правда зашла к ней в комнату, когда Жюстина отлучилась в туалет, и я правда взяла будильник — так, взглянуть. Она вечно его нахваливает, потому что ей, видите ли, его подарил папа. Фу-ты ну-ты. Она в отце души не чает, а он почти к ней не приходит. За все время она получила в подарок один-единственный дурацкий жестяной будильник. Я осмотрела его, чтобы понять: может, он какой-то особенный? Да ничего подобного. Спорим, отец Жюстины купил его на распродаже. И сделан будильник так себе, потому что я всего-навсего хорошенько завела пружину, чтобы маленький мышонок на секундной стрелке начал носиться как угорелый. Долго он не продержался. Раздалось жужжание, щелчок, руки Микки-Мауса отвалились, и маленький мышонок свалился вниз и затих.

Вполне возможно, он и так был на последнем издыхании. Может, стрелки отскочили бы у Жюстины в руках при заводе.

Так что извиняться я ни в коем разе не собираюсь.

Что-то сон не идет.

Посчитать, что ли, овец…

Я так и не могу уснуть. Уже полночь. Мне так тошно, что я снова вспоминаю маму. Хоть бы она меня забрала. Хоть бы кто-нибудь меня отсюда забрал! Почему мне не везет с опекунами? Тетя Пегги и дядя Сид были плохими людьми, я это сразу разглядела и ни на что не надеялась. Добрые тетушки не шлепают и не подмешивают головастиков в пудинг. Но во второй раз, когда меня взяли Джули и Тед, я искренне верила, что настал счастливый конец, как в сказке, и из Румпельштилцхена я превратилась в принцессу.

Вначале Джули и Тед показались мне замечательными. Я так и звала их — Джули и Тед. Они не хотели, чтобы я звала их тетей и дядей, как каких-то стариков. И Джули сказала, что я не должна называть ее мамой, потому что мама у меня уже есть. Как я была ей за это благодарна. Конечно, я мечтала о другой приемной маме, роскошной и блистательной. А у Джули были длинные неприглаженные каштановые волосы, она носила серые мешковатые комбинезоны и сандалии. Да и Тед был смешным бородатым очкариком в нелепых кургузых ботинках, не в шикарных «бульдогах», а скорее в унылых «дворнягах», просящих каши. И все же я решила, что этой семье можно доверять. Ошибочка вышла.

Я переехала в их дом. Мы отлично ладили, хотя они непонятно почему не давали мне есть сладости, смотреть ужастики и засиживаться допоздна. Но потом Джули стала одеваться еще мешковатее прежнего, она все чаще присаживалась отдохнуть, а у Теда очки стали подозрительно блестеть от влаги, и я почуяла неладное. Я пыталась с ними поговорить, но они только напряглись и стали делать друг другу знаки, а потом, не глядя мне в глаза, сказали, что все в порядке. Но я знала, что они лгут. Все переменилось.

Им даже не хватило духу все мне объяснить. Вместо них пришла Илень. Она только-только стала нашим социальным работником (они вечно меняются и сдают меня с рук на руки, как посылку). Мне она тогда не слишком нравилась. Честно говоря, я терпеть ее не могла, потому что до нее у нас был Терри, он звал меня сладенькой и каждый раз угощал конфетами. Илень ему в подметки не годилась.

Зря я вспомнила про конфеты. Эх, сейчас бы хоть леденец. Умираю с голоду.

В своей книжечке Илень наверняка сделала пометки: «Трейси Бикер. Угрюмая. Не поддается перевоспитанию». А в тот день, когда ужасная правда про Джули и Теда выплыла наружу, она точно отметила: «ТРЕЙСИ ПРЕВЗОШЛА САМУ СЕБЯ». Оказывается, Джули ждала ребенка, хотя врачи говорили, что детей у нее быть не может.

Сначала я ничего не понимала.

— Ну и здорово, Илень, — сказала я. — Четверо лучше, чем трое. У меня будет настоящая семья.

Илень было нелегко подобрать слова. Она разевала рот, не в силах объявить приговор.

— Вы похожи на рыбу, вытащенную из воды, — бесцеремонно отметила я. Сердце оглушительно стучало, я знала, что, когда Илень соберется с духом, произойдет плохое.

— Понимаешь, Трейси… Джули и Тед рады были жить с тобой, они очень к тебе привязались, но… Понимаешь, теперь у них будет свой ребенок, и они боятся не справиться с вами двумя.

— А, ясно, — сказала я глупым бодреньким голоском. — И они решили отдать своего дурацкого ребенка в приют, потому что не смогут справиться. И оставят меня. Потому что они завели меня первой, да?

— Трейси…

— Они ведь не вышвырнут меня на улицу, правда?

— Они хотят продолжать видеться с тобой и…

— Так почему бы им меня не оставить? Я буду помогать изо всех сил. Джули не о чем беспокоиться. Я буду ребенку второй мамой. Я все умею. Кормить из бутылочки, менять мокрые подгузники, хлопать по спине, чтобы ребенок отрыгнул. Я знаю детей, как никто.

— Конечно, конечно, Трейси. Но вот в чем беда. Видишь ли, когда Джули и Тед тебя удочеряли, мы им рассказали о тебе почти все. Включая кое-какие истории, случившиеся в первом приюте. Как ты заперла младенца в шкафу…

— Стива? Какой же он младенец! Противный маленький негодник, который вечно переворачивал нашу спальню вверх дном. Я просто убрала его в шкаф, чтобы спокойно навести порядок.

— Как ты затеяла игру в привидения с нехорошими последствиями…

— Помню! Малышня была в восторге. Я пряталась в укрытие, жутко завывала и выпрыгивала на них, завернувшись в простыню!

— И все до смерти пугались.

— Неправда! Они визжали от восторга! Если кто и боялся, так только я, потому что они были охотниками за привидениями, а я всего лишь маленьким несчастным призраком…

— Будь по-твоему, Трейси, но суть в том, что в твоих бумагах четко сказано: ты плохо ладишь с маленькими детьми.

— Грязная, чудовищная ложь! А как же Камилла? Я нянчилась с ней в самом первом детском доме, и она была от меня без ума. Правда!

— Я верю тебе, Трейси, однако… Понимаешь, Джули и Тед не хотят рисковать. Они боятся, что ты не уживешься с их ребенком.

— Поэтому меня надо выкинуть!

— Я же сказала — они хотят тебя навещать и даже водить в кафе.

— Ни за что! — заявила я. — Никогда больше не хочу их видеть.

— Трейси, ты поступаешь глупо. Все равно что отрезать нос, чтобы наказать лицо, — вздохнула Илень.

Ну она и придумала! Кто это на такое способен?

Представляете, как будет больно.

Почти так же больно, как уезжать от Джули и Теда.

Они хотели, чтобы я еще пару месяцев пожила с ними, но мне не терпелось убраться. И вот я снова на свалке ненужных детей. Джули и Тед дважды пытались со мной увидеться, но я к ним не вышла. Обойдусь без посетителей, покорно благодарю. Приехала бы мама. Интересно, где она сейчас? Почему она даже адреса не оставила? И как она сможет меня найти? Вот в чем загвоздка. Готова спорить, мама все время пытается меня разыскать, но не знает, где я живу. Когда она приезжала в последний раз, я жила у тети Пегги. Ну точно, мама поехала к тете Пегги, а эта старая карга отказалась говорить ей, где я теперь. Мама наверняка вышла из себя. А вдруг она узнала, что тетя Пегги меня шлепала, только представьте! Шлеп! Бум! Бац! Готова спорить, мама ей показала.

Как же я скучаю по маме.

Ясно, почему я не могу уснуть. Это желудок бунтует. Когда я плачу, мне всегда хочется есть. Что это я? Я вовсе не плакала. Я никогда не плачу.

Попробую-ка проскользнуть на кухню. Дженни наверняка уже спит мертвым сном. Решено, так и сделаю.

Вот я и вернулась. Устроила себе полуночный пир. Пальчики оближешь.

В буквальном смысле. Я мечтала о шоколаде, но нигде его не нашла. Наткнулась на открытую коробку хлопьев и как следует над ней потрудилась. А потом отправилась потрошить холодильник. Там оказалось мало съедобного. Сырая печенка на завтра, вчерашний холодный заварной крем. Я открыла масленку, запустила в нее палец, обмакнула в сахар и облизала. А что, вкусненько. Я лизнула еще и еще. Чтобы Дженни ничего не заподозрила, я оттопырила мизинец и ногтем прочертила следы, будто масло погрызли маленькие зубки. А потом нашлепала отпечатки мышиных лапок. Мыши любят масло, верно? Они едят сыр, а сыр — почти то же масло. Правда, в холодильник может забраться разве что мышь-скалолаз с ледорубом и в шипованных ботинках. Вскарабкается по голой отвесной стене пика Холода и превратится в супермышь с огромными мускулами, иначе как ей распахнуть тяжелую дверцу?

Может, Дженни будет самую капельку меня подозревать. А что толку? Она же не застукала меня пирующей у раскрытого холодильника.

Кое-кто меня все же видел. Уже не на кухне. Позже, когда я тихо кралась по ступеням наверх. На лестнице очень темно, и приходится все время смотреть под ноги. Дети часто бросают на лестнице погремушки, плюшевые игрушки и кубики. Если споткнуться и загреметь вниз, перебудишь всех.

Я осторожно нащупывала путь, когда с верхней площадки послышался тихий жутковатый стон. Я подняла глаза: в темноте колыхался белый силуэт, так похожий на призрака, что я чуть было не завопила.

Но Трейси Бикер голыми руками не возьмешь! Я никого не боюсь. Даже призраков. Так что я зажала рот рукой, чтобы сдержать крик, и поскакала наверх разобраться с этим несчастным пришельцем из потустороннего мира. Призрак оказался не призраком. Передо мной стоял испуганный, дрожащий Питер Ингем, сжимая в руках свои простыни.

— Что ты замышляешь, сопляк? — прошипела я.

— Ничего, — прошептал Питер.

— Ну конечно. Так, повел постельное белье на ночную прогулку.

Питер отвел взгляд.

— Намочил простыни, да? — сказала я.

— Нет, — пробормотал Питер. Он совсем не умеет лгать.

— Конечно, намочил. И несешь в туалет замыть, чтобы никто не догадался.

— Трейси, Трейси, не говори никому, — взмолился Питер.

— За кого ты меня принимаешь? Я не ябеда, — сказала я. — Тут нет ничего страшного. Завтра отведи Дженни в сторонку и тихонько расскажи ей о своей беде. Она тебе поможет. Она не рассердится.

— Правда?

— Правда-правда. А пока достань из сушилки свежее белье. И чистую пижаму. Господи, да ты ничего не знаешь. Сколько ты уже в детском доме?

— Три месяца, неделю и два дня, — сказал Питер.

— И только-то? Я провела по детским домам почти всю жизнь, — сказала я, вытаскивая простыни. — И как ты здесь очутился? Осточертел родителям? Я их не виню.

— Мама с папой умерли, когда я был маленьким. Я жил с бабушкой. Но она была совсем старенькая, и… и она тоже умерла, — шмыгнул носом Питер. — Больше у меня никого нет. Поэтому я здесь. Мне тут плохо.

— А кому тут хорошо? По сравнению с другими приютами тут еще прилично. Видел бы ты, где я жила раньше. Там детей избивают, запирают в чулане, морят голодом, а потом пичкают отбросами, притворяются, что накладывают тебе мяса, а на самом деле это рубленые черви и сушеные собачьи какашки…

— Замолчи, Трейси, — попросил Питер, хватаясь за живот.

— Кому это ты говоришь замолчать? — с притворной угрозой спросила я. — Давай ныряй назад к себе. И надень сухую пижаму. Ты весь дрожишь.

— Да, Трейси. Спасибо, Трейси. — Он помолчал, теребя в руках простыню. — Трейси, я очень хочу с тобой дружить.

— Зачем мне друзья? — сказала я. — Какой в них прок, если мама вот-вот приедет и заберет меня с собой. Дома у меня будут другие друзья.

— А-а-а, — очень грустно кивнул Питер.

— Впрочем… Пока я здесь, ты можешь быть моим другом, — сказала я.

И зачем я это сказала? Кому нужен этот тощенький глупенький довесок? У меня слишком доброе сердце, в этом моя беда.

Я уснула, и совершенно напрасно, потому что, стоило мне закрыть глаза, откуда ни возьмись полезли кошмары. Будто в моей голове включается видеомагнитофон и я надеюсь, что мне покажут уморительную комедию, но тут начинает завывать жуткая музыка. Все, я пропала. Прошлой ночью мне снился самый страшный ужастик в мире. Я застряла где-то в темноте, на меня двигался кровожадный зверь. Я понеслась от него как сумасшедшая. Передо мной возник большой круглый бассейн с выступающими камнями, на которых застыли люди. Я прыгнула на ближний камень, но мне не удалось удержаться: там распласталась жирная тетя Пегги. Я попыталась за нее ухватиться, но она отвесила мне хороший шлепок, я полетела и приземлилась на соседнюю кочку. Там стояли Джули и Тед; я хотела уцепиться за них, но они только повернулись ко мне спиной и даже не помогли подняться. Я попыталась перепрыгнуть дальше, но упала в воду и принялась грести по-собачьи. Плыть становилось все труднее и труднее. Всякий раз, когда я хотела выбраться из бассейна, на камне оказывались люди, они тыкали в меня палками и гнали прочь. С каждым разом я погружалась все глубже, пока…

…пока я не проснулась и не поняла, что мне снилась вода. А вода означает Беду с большой буквы. Пришлось самой мчаться к сушильному шкафу и корзине с грязным бельем. Что самое неприятное — меня угораздило столкнуться с Жюстиной. Похоже, ей сегодня было не до сна, глаза у нее покраснели. И тут, несмотря ни на что, мне стало немного совестно. Я широко улыбнулась и сказала:

— Мне очень жаль, что твой будильник сломался.

Я не стала ей намекать, что в этом есть моя вина. Я по-прежнему не уверена на сто процентов. И потом, глупо было бы себя разоблачать. Зато я ей посочувствовала, прямо как хотела Дженни.

Только перед свиньями вроде Жюстины Литтлвуд нет смысла расшаркиваться. Она не улыбнулась и не поблагодарила за сочувствие.

— Скоро ты действительно пожалеешь, Трейси Бикер. Погоди, я с тобой разберусь, — прошипела она. — А что это ты тут делаешь? Снова обмочила постельку? У-сю-сю!

Она на этом не остановилась и принялась меня оскорблять. Не стану даже писать, что она наговорила. Слова меня все равно не ранят. Вот ее угрозы меня немного беспокоят. Что она сделает, чтобы отомстить мне за будильник? Жаль, у нас на дверях нет надежных замков. Хорошо хоть, что у каждого своя спальня, пускай крошечная, не больше спичечного коробка.

Так теперь полагается. У детдомовцев есть право на личное пространство. Я бы не возражала сидеть в моем личном пространстве и писать, но Дженни только что просунула голову в дверь и велела мне топать в сад со всеми остальными. А я сказала:

— Ни за что.

В приюте всегда жизнь не сахар, но на каникулах хуже всего. Все дети целый день вместе, от старших получаешь одни тычки, младшие надоедают с глупостями, а бывшие друзья объединяются против тебя, шушукаются и обзываются.

— Может, помиришься с Жюстиной? — предложила Дженни, усаживаясь на мою кровать.

Я фыркнула и ответила, что она зря теряет время, и не только свое, но и мое, потому что отвлекает меня от дел.

— Как много ты написала, Трейси, — сказала Дженни, окидывая взглядом стопку страниц. — Скоро у нас кончится бумага.

— Тогда я стану писать на обратной стороне открыток. Или на туалетной бумаге. На чем угодно. У меня вдохновение. Я не могу остановиться.

— Ты и правда увлечена. Хочешь стать писательницей, когда вырастешь?

— Возможно.

Раньше мне это не приходило в голову. Я всегда собиралась вести свое ток-шоу на телевидении. ШОУ ТРЕЙСИ БИКЕР. Буду выходить на публику в блестящем платье, все зрители будут хлопать и кричать, а звезды кино и шоу-бизнеса станут зубами и когтями пробивать себе место в моем эфире. Впрочем, на досуге я могла бы пописывать книги.

— А знаешь, Трейси, сегодня к нам в гости придет настоящая писательница. Ты могла бы попросить у нее совета.

— А зачем она придет?

— Она пишет статью для журнала про детей из детского дома.

— Вот скукота, — протянула я, притворяясь, что позевываю, но у самой внутри все перевернулось.

Хотела бы я, чтобы обо мне написали в журнале. Еще лучше, конечно, чтобы про меня написали книгу, но ничего, это подождет. Главное, чтобы у этой дамы создалось обо мне нужное впечатление. Илень-Мигрень умудрилась напортачить даже в газетном объявлении, когда писала, что мне нужна приемная семья. Предоставь она это дело мне, к нам бы ринулись толпы людей, жаждущих удочерить милую крошку Трейси Бикер. Я умею себя подать.

ТРЕЙСИ БИКЕР

Найдется ли в ваших сердцах место для милой крошки Трейси? Замечательной красивой девочке нужны любящие родители. Фантастически богатая семья будет предпочтительнее, поскольку маленькая Трейси нуждается в игрушках, подарках и домашних животных, чтобы забыть все тяготы жизни, выпавшие на ее долю.

На Илень нельзя положиться. Она сама не знает, что творит. Не позволила мне даже принарядиться для съемки.

— Трейси, мы хотим, чтобы ты выглядела естественно, — сказала она.

Да уж, я вышла чересчур естественно. Настоящее чучело, на лице хмурая гримаса, потому что фотограф сюсюкал со мной, как с младенцем: «Сейчас вылетит птичка». А какой Илень составила текст!

Трейси

Трейси — живая, здоровая, общительная девочка десяти лет, которая долгое время провела в детском доме. У нее довольно сложный характер, поэтому ей нужны строгие, но любящие опекуны, готовые взять ее в семью на длительный срок.

Только подумайте!

— Илень, как вы могли так со мной поступить! — взвизгнула я, прочитав объявление. — Это все, что вы нашли во мне хорошего? Только то, что я здорова? Кстати, и это ложь. А как же аллергия?

— Я написала, что ты живая. И общительная.

— Ну да. Читаем между строк: дерзкая, грубая, трудный ребенок.

— Тебе виднее, — пробормотала Илень.

— Все это чушь, будто у меня сложный характер! Чем он такой сложный, а? Я что, набрасываюсь на людей? Только изредка. Или мебель крушу? Не чаще раза в месяц.

— Трейси, не твоя вина, что у тебя есть ряд проблем…

— У меня нет проблем! И как вы могли потребовать, чтобы со мной обращались строго?!

— Любящие люди, — добавила Илень. — Видишь, «любящие опекуны».

— Ну конечно, между взмахами ремня они будут рассказывать, как меня любят. Честное слово, Илень, это уже переходит все границы. Таким объявлением вы только привлечете сюда шайку садистов, обожающих измываться над детьми.

Не откликнулись даже садисты. Не откликнулся никто.

Илень твердила, чтобы я не переживала. Будто я виновата. Я-то знаю: если бы она чуть-чуть подумала и написала объявление получше, люди бы из-за меня передрались. Готова поспорить.

Хотя я только теряю время, нападая на Илень. Может, сегодняшняя встреча и есть тот счастливый случай, которого я ждала. Настоящий писатель должен знать, как преподнести факты так, чтобы я заблистала. Нужно только заинтересовать ее, чтобы она выбрала меня из прочих и решила писать только обо мне. Так, что же мне придумать?

Ага!

Вот тебе и ага. Скорее уж ой-ой-ой. Только я никогда не плачу, вы же знаете.

Не хочу даже рассказывать, как все прошло. Не думаю, что еще хочу стать писательницей.

Я старалась изо всех сил. Сразу после обеда понеслась наверх и начала колдовать над своей внешностью. Обычно я хожу растрепой, а тут заплела волосы в маленькие торчащие косички. Я же помню, как все восхищались косичками Камиллы и повторяли, какая она с ними хорошенькая. Лицо стало каким-то голым, я смочила слюной лишние пряди и скатала их в кудряшки.

Я выглядела чересчур бледно, а потому решила, что лицу не хватает красок. Я тайком пробралась в спальню Адели. Ей уже шестнадцать лет, по субботам она работает в торговом центре, и ее тумбочка битком набита косметикой. Я наложила немного румян, чтобы щеки казались ярче. И накрасила губы блестящей розовой помадой. Удлинила ресницы тушью. Нарисовала толстые брови. И щедро обсыпалась пудрой, так что лицо стало как пирог с глазурью. Когда я закончила, мне показалось, что я вполне ничего. По крайней мере, сама на себя непохожа.

Дело стало за нарядом. Нельзя, чтобы писательница увидела меня в старой футболке и юбке. Ни за что. По такому случаю требуется бальное платье. Только у меня нет бального платья. Я примерила пару вещей из гардероба Адели, но они оказались не в моем стиле.

Я стала перебирать в памяти одежду девчонок. У Луизы есть чудесное платье, которое ей пару лет назад подарила очередная тетя. Замечательное, настоящее бальное платье с буфами, пышной юбкой и нижней белой кружевной юбочкой. С тех пор Луиза подросла, но по особым случаям ей удавалось в него втиснуться. А у нас с ней один размер.

Я знала, как взбесится Луиза, если увидит на мне свое лучшее выходное платье. Но если я прежде успею показаться писательнице, игра стоит свеч. И я осторожно двинулась по коридору к ее спальне. Как назло, из-за двери доносились веселые голоса. Луиза сидела внутри. А с ней и Жюстина.

В довершение ко всему веселились они, обсуждая меня и мои ночные неприятности. Они фыркали от смеха. В любой другой день я бы ворвалась к ним и расквасила их маленькие вздернутые носы. Но я знала: если устрою драку, Дженни отошлет меня в спальню и запретит выходить, и я пропущу встречу с писательницей.

Поэтому я проявила чудеса выдержки и ушла, по-прежнему раздумывая, что бы такое надеть. Несмотря на жару, меня бил озноб, и я натянула мохеровый свитер, который Джули связала мне на Рождество. Когда Джули и Тед от меня отказались, я поклялась, что не притронусь ни к одной вещи, подаренной ими, и хотела порвать свитер на сотню маленьких шерстяных клочков. И не смогла. Он такой красивый, с ярко-голубой надписью: «Трейси». Сразу видно, что его вязали специально для меня. В нем колко и щекотно, если надеть на голое тело, но, как однажды сказала мама, красота требует жертв.

Мама у меня красавица. Как бы я хотела быть похожей на нее! Я была хорошенькой малышкой и вполне симпатичной девчушкой, но годы изменили меня не в лучшую сторону.

Что же, я поправила все, что могла. К свитеру шла только старая юбка в синих подтеках: в кармане лопнула ручка. Тут ничего не поделаешь. Может, писательница примет ее за модную варенку. Зато синие подтеки сочетаются с голубыми буквами на свитере.

Я продолжала крутиться перед зеркалом. Послышался топот: дети спускались вниз. Пронеслись смешки и шепот Луизы и Жюстины.

Лицо запылало без всяких румян. Донеслись гневные крики Адели, обнаружившей, что такая-сякая девчонка забралась к ней в комнату и разбросала косметику. Я решила пересидеть бурю.

Раздался звонок. Далеко внизу послышались женские голоса. Дженни ввела даму в гостиную. Пришла пора торжественного выхода.

Я сбежала вниз и ворвалась в гостиную, расплываясь в широченной улыбке. Нельзя смотреть букой, если хочешь понравиться людям. Мама всегда говорила: «Ну-ка, улыбочку!», — даже на прощание. Если собеседник строит кислую мину, поневоле будешь испытывать неловкость и вряд ли захочешь встретиться с ним снова.

Ну-ка, улы-ы-ы-бочку!

Едва я переступила порог, все взгляды устремились на меня. На лицах заиграли улыбки. На какое-то мгновение я решила — приветливые. Но улыбки оказались ухмылками. Жюстина и Луиза принялись толкаться, стонать и подвывать от смеха. Глаза Адели вспыхнули недобрым огнем. Только Питер Ингем искренне улыбался. Он подошел ко мне, часто-часто моргая.

— Классно выглядишь, Трейси, — слегка запинаясь, проговорил он.

Но я знала, что он врет. Не стоило себя обманывать. Я стала похожа на пугало. Ко всему привычная Дженни зажмурилась. Да и, похоже, напрасно я все затеяла, потому что писательница не пришла.

Я видела писательниц по телевизору. Все они неотразимы, как кинозвезды, носят роскошные платья, высокие каблуки и с ног до головы обвешаны бриллиантами. Как моя мама, только мама красивее их всех, вместе взятых.

Женщина, которую привела Дженни, скорее походила на заурядного социального работника или учительницу. Коротко стриженные каштановые волосы. Ни грамма косметики. Потертая футболка и мятые джинсы. Трейси на отдыхе, двадцать лет спустя.

Я решила вернуться в спальню. Так или иначе, нужно было скорее убираться с глаз Адели. Но Дженни поймала меня за свитер:

— Погоди, Трейси. Ты ведь хотела познакомиться с Кэм Лоусон.

— С кем? — не поняла я.

— Ну как же. С писательницей. Забыла? — прошептала Дженни. И продолжила еле слышно: — Зачем ты надела свитер в такую жару? И что ты сотворила с лицом?

— Она думает, что стала красавицей, — сказала Жюстина, вцепилась в Луизу, и они обе весело взвизгнули.

— Умерьте пыл, — строго сказала Дженни. — Трейси… Трейси! — Она крепко ухватила меня, не давая наброситься на глупых резвушек и проломить им головы. — Трейси, не обращай внимания. Иди поздоровайся с Кэм Лоусон.

Я хотела поговорить с Кэм (что это еще за имя?), хотя она и не походила на настоящую писательницу, и вдруг оробела. Обычно мне не занимать нахальства, но тут я растерялась и умолкла. Я пробурчала что-то неразборчивое Дженни, высвободилась и отошла в угол, исподлобья глядя на Кэм.

Питер увязался за мной хвостиком. Жюстина и Луиза по-прежнему потешались над моей боевой раскраской. Запал у них уже прошел, но Жюстина продолжала выдавливать из себя громкий притворный смех, а Луиза от нее не отставала.

— Не обращай внимания, — шепнул Питер.

— Ни капельки не обращаю, — сердито ответила я.

— Мне нравится твой свитер. И лицо. И прическа.

— Ну и дурак. Они ужасны. Я выгляжу как уродина. Я специально хотела себя изуродовать, — зло сказала я. — И не смей меня жалеть, Питер Ингем, слышишь? Убирайся от меня!

Питер беспокойно переступил с ноги на ногу.

— Убирайся, олух! — повторила я.

Конечно, после этого он убрался. Зачем я его обидела? Он и правда олух, но вполне компанейский. Я обещала быть ему другом. Вдвоем в углу гораздо уютнее. А все сгрудились вокруг так называемой писательницы.

Кэм показалась мне очень странной. Легкий, беззаботный тон, а внутри вся зажата. Все вертела в руках блокнот и ручку. Я разглядела обкусанные ногти! Ну и дела, большая, взрослая дама грызет ногти, как пугливый ребенок. Не такая уж она и большая, скорее маленькая и худенькая, но суть та же!

У мамы самые красивые руки в мире, ногти длинные, закругленные, покрытые лаком. Мама красит ногти каждый день. Обожаю запах лака, острый ацетоновый привкус, который щекочет ноздри. Однажды Дженни застала меня за тем, что я самозабвенно нюхала лак. Знаете, что она подумала? Что я нюхаю лак, как токсикоманы клей. Вы можете в это поверить? Я не стала ее разубеждать. Не объяснять же ей, что запах лака напоминает мне о маме.

Кэм как-бишь-ее вела себя странно. Она села на старый, скрипучий стул, обвила ножки ногами и стала разговаривать с детьми. Взрослые редко говорят с детьми. Чаще они разглагольствуют перед нами.

Они поучают.

Они долго и скучно расписывают себя.

Они рассказывают о тебе.

Они задают миллион никчемных вопросов.

Они без спросу высказывают свое мнение.

Даже социальные работники не отличаются от прочих. Иногда они делают непроницаемое лицо: мол, «тебе-ни-за-что-не-смутить-меня-деточка». Еще они любят выдавать очевидное за глубокую мысль.

«Кажется, сегодня ты чем-то расстроена и рассержена, Трейси», — изрекают они после того, как я учиню погром в спальне, наброшусь с кулаками на Жюстину, раскричусь и расшумлюсь. Ежу понятно, что я расстроена и рассержена.

Они считают, будто этими словами показывают, что понимают меня. Ничего они не понимают. Это не они приютские. А я.

Я думала, Кэм задаст каждому по паре вопросов и запишет ответы в блокнот, по-деловому и отстраненно. Насколько было видно из угла, она подошла к делу совсем по-иному.

Она слегка улыбалась, все время ерзала на стуле и будто взвешивала каждого из нас взглядом. Дети обступили ее тесным кольцом. Двое малышей попытались вскарабкаться к ней на колени. Они ластятся ко всем, кто к нам приходит. Это не значит, что посетитель им особенно нравится. Им просто не хватает ласки. Они бросились бы в объятия и к свирепой горилле с глазками в кучку.

Большинство посетителей, которые видят детдомовцев впервые, принимают их нежности на свой счет. Они начинают шумно восторгаться малышами и вести себя, как Мэри Поппинс. Но Кэм слегка растерялась и даже поморщилась. Я ее понимаю. У маленького Вэйна не переставая течет из носа, и он любит доверчиво потереться лицом о грудь гостя, размазывая сопли по всей одежде.

Кэм удерживала его на расстоянии вытянутой руки и отвлекла ребенка, едва он примерился к ее футболке. Она сунула ему авторучку, и он начал щелкать стержнем.

Одновременно она покачивала на ноге малышку Бекки, чтобы та не обиделась и не расхныкалась. Бекки пыталась вскарабкаться выше и задрала Кэм штанину, обнажив голую лодыжку. Ну и лодыжка! Вся покрыта тонкими волосками. Мама всегда бреет ноги и носит прозрачные шелковые чулки, чтобы подчеркнуть их красоту. У Кэм на ногах оказались носки, как у школьницы, только с необычным ярким рисунком. Сначала я решила, на них красно-желтые квадраты, а потом подошла ближе и разглядела: это книги. Надо будет завести себе такие носки, когда я стану писательницей.

Кэм — писательница. Старушка Кэм. Кэм — красно-желтый чулок. Дети спросили, что она написала. Оказывается, сначала она писала рассказы, но они не имели успеха, и она стала сочинять любовные романы. Странно, по ней не скажешь, что она грезит о любви.

Адель заулыбалась, любовь-морковь вполне в ее вкусе. Кэм стала вспоминать названия, мальчишки захихикали и стали делать вид, что их вот-вот стошнит. Дженни рассердилась, но Кэм сказала, что ей такие книги самой не нравятся, но что поделать, если людям хочется читать романтическую чушь.

Разговор перешел на книги. Максик сказал, что ему нравятся «Дикие штучки», потому что главного героя там зовут Макс. Кэм читала эту книгу; она скорчила рожицу, как на картинке, и все стали обезьянничать.

А я не стала. Я слишком умная, чтобы попусту кривляться. Сначала мой нос сам собой дернулся, но я сразу вспомнила про грим на лице и поняла, что окончательно выставлю себя на посмешище.

И потом, я раскусила Кэм. Я поняла, чего она добивается. Она нашла способ вытянуть из нас всю подноготную, не задавая нескромных вопросов. Максик без стеснения разъяснил ей, что его отец — настоящая Дикая Штучка. Адель мечтательно говорила о любви. Но я-то знаю, что в жизни не бывает вечной любви, как в книгах. Люди расстаются и перестают любить даже своих детей.

Даже клопик Питер вспомнил, как его бабушка обожала повести Кэтрин Куксон о нелегкой доле бедных девушек. Когда бабушка совсем ослепла, Питер читал ей вслух. От воспоминаний о бабушке у него на глазах навернулись слезы, и Кэм неловко протянула к нему руку. Она не решилась взять его ладонь и только сочувственно похлопала мальчика по запястью.

— Моя бабуля тоже умерла. И мамочка. Теперь они на небесах, с ангелами, — сказала Луиза, подражая детскому лепету.

Вот притворщица! Когда к нам приходят гости, Луиза прикидывается милой крошкой. Будто сама ангелочек. Как же! Эта милая крошка бывает несноснее меня. Ее пытались удочерить трижды, если не четырежды. И каждый раз Луиза возвращалась обратно. Но она клялась мне, что ей это безразлично. Мы уговорились, что не дадим себя удочерить, проживем в приюте до восемнадцати лет, а потом потребуем, чтобы нам купили одну квартиру на двоих. Набитую всякими современными штуковинами. Мы все продумали. Луиза даже начала выбирать для нас мебель, отделку и картины на стены.

Появилась Жюстина и все испортила. Как я ненавижу Жюстину Литтлвуд! Правильно я сломала ее дурацкий будильник. Жаль, я не могу раскромсать ее саму на мелкие кусочки.

Но вернемся к Кэм. Надо отдать ей должное, она не умилилась и не растрогалась, слушая ангельский бред Луизы. Не погладила Луизу по кудрявой головке и не посочувствовала бедняжке. Она спокойно кивнула и спросила, как Луиза представляет себе ангелов.

— Всем известно, мисс. У ангелов большие крылья, длинные белые балахоны и золотые кругляшки на голове, — ответила за нее Жюстина.

— Лучше нарисуй, — предложила Кэм, протягивая ей блокнот и ручку.

— Хорошо, — сказала Жюстина, хотя рисует она не ахти как. И завороженно уставилась на ручку. — Ой, Микки-Маус! Смотри, Луиза, Микки-Маус! Мисс, где продаются такие ручки? Здорово, я просто обожаю Микки. У меня есть будильник с Микки-Маусом, мне его подарил папа, но одна противная девчонка его сломала. Нарочно. — Жюстина обернулась через плечо и послала мне яростный взгляд.

Я оскалилась в ответ, делая вид, что меня это не касается. А при чем тут я? Мое лицо запылало, но это только оттого, что в свитере было очень жарко.

Жюстина нацарапала какие-то каракули, и Кэм кивнула:

— Так обычно рисуют ангелов. — Она обернулась к Луизе: — Ты так представляешь себе маму и бабушку?

— Ну… Примерно так, — сказала Луиза.

— Твоя бабушка стала бы носить такое платье? А нимб, золотой обруч? Он пойдет к ее прическе?

Луиза неуверенно хихикнула, не понимая, к чему клонит Кэм.

— Нарисуй сама, как выглядят на небесах твои мама и бабушка, — предложила Кэм.

Луиза взяла ручку, но художница из нее никудышная, и она все перечеркнула, не успев начать.

— Глупость какая-то, — сдалась она.

Я знала, чего хочет от нас Кэм. Я бы отлично изобразила маму и бабушку Луизы в щегольских ангельских балахонах. Вот так, например:

— Можно, я попробую, мисс? — попросил Максик, хватая ручку. — Я хочу крылья, как у ангела, чтобы летать, как самолет: уи-и-иу, уи-и-иу! — Он противно загудел и нарисовал на бумаге какие-то каракули.

В очередь выстроились даже самые старшие. Я тоже подступила ближе и вытянула шею, чтобы рассмотреть, что у них выходит. Бездарности!

Я уже решила, что нарисую, если Кэм попросит. Ангел — это так скучно.

Кэм подняла взгляд. И увидела, что я смотрю.

— Попробуешь? — спокойно предложила она.

Я слегка пожала плечами, будто мне безразлично. И медленно, шажок за шажком двинулась к ней. Я протянула руку за блокнотом.

— Это Трейси, — некстати сунула свой нос Дженни. — Это она хочет стать писательницей.

Мое лицо вновь запылало.

— Она? Писательницей? — удивилась Жюстина. — Шутите.

— Жюстина, не начинай, — сказала Дженни. — Трейси пишет настоящую повесть в своем дневнике.

— Все это полная чушь, — сказала Жюстина. И резко выхватила дневник у меня из-под свитера. Я дернулась — и опоздала. Жюстина уже завладела тетрадкой.

— Верни сейчас же! — взвизгнула я.

— Полная чушь, только послушайте, — повторила Жюстина, открыла дневник и сделала вид, будто читает плаксивым детским голоском: — «Жила-была девочка, и звали ее Трейси Бикер, дурацкое начало, и неудивительно, потому что я полная дура и страдаю недержанием…» Ааааааай!

Дальше я помню все как сквозь туман. Но дневник я отобрала. А из носа Жюстины фонтаном брызнула алая кровь. На душе сразу полегчало. Я хотела избить ее так, чтобы кровь хлестала у нее из каждой поры, но Дженни поймала меня и стала звать Майка. Меня отволокли в комнату отдыха. Но я не хотела отдыхать. Я вопила как ненормальная. Дженни попыталась меня утихомирить, но я не умолкала. Дженни ушла, в комнату вошел кто-то другой. Сначала я не разобрала кто, потому что в крике я закатываю глаза и мне нужно время, чтобы проморгаться. Потом я увидела джинсы, футболку и короткую прическу Кэм. Я вспыхнула, будто юная Жанна д'Арк.

Она наблюдала, как я бьюсь в истерике. Мне наплевать, если рядом Дженни или Илень. Им не привыкать. Почти все детдомовские время от времени впадают в буйство. Я, правда, чуть чаще, чем другие. Обычно я только вхожу в раж при виде взрослых, но перед Кэм я почувствовала себя выжившей из ума.

Но кричать я не перестала. Какой смысл? Она уже увидела и услышала все, что можно. Не попыталась меня успокоить. Не сказала ни слова. Просто стояла в дверях. На ее лице появилось выражение, которого я не выношу. Не терплю, когда меня жалеют.

Мне не нужна была ее жалость, и я велела ей убираться. То есть сказала я кое-что похлеще. Грубо накричала на нее. Она только пожала плечами, кивнула и ушла.

Я осталась одна-одинешенька со своими криками и руганью.

Сейчас я уже успокоилась. Мне разрешили выйти из комнаты отдыха. Я провела там вечность, мне даже принесли туда полдник. Теперь я в спальне и пишу, пишу, пишу без перерыва, не могу остановиться. Я уже так долго пишу, что натерла большую мозоль на среднем пальце правой руки. Вот такую:

Когда-то я, как все дети, играла с пальцами. Я придумала, будто они семья: мама Пальчик, папа Пальчик, старший брат Фредди, малыш Крепыш и сестричка Мизиничка. Я изобрела театр пальцев, научила их прыгать, взбираться на Колоночные холмы и заворачиваться на ночь в носовой платок.

Малышка Камилла души не чаяла в моем театре. Я придумала для каждого члена семейства Пальчиков собственный писклявый голосок. Они по очереди говорили с Камиллой и слегка нажимали ее носик-пуговку. Камилла смеялась так, что все ее тельце подпрыгивало. Как же я по ней скучаю!

Эй, кстати… Кэм. А что, если Кэм — это сокращение от Камиллы?

За завтраком я любовалась распухшим носом Жюстины, заклеенным пластырем.

Распухший нос идет к ее опухшим мозгам. Жюстина Литтлвуд считает, что лучше нее на свете нет. Вот и ошибается. Я правда не понимаю, что Луиза в ней нашла. Будь я Луизой, я бы предпочла дружить с Трейси Бикер.

Что самое обидное, я подружилась с Жюстиной раньше нее. Я помню, как Жюстину привезли к нам. Она казалась несчастной и растерянной. Ее мама сбежала с каким-то типом, предоставив отцу заботиться о дочери и двоих сыновьях. Но отец не сумел как следует позаботиться о детях, и всех троих забрали в приют. Мальчикам сразу же нашли опекунов, они были почти младенцами, с ними немного хлопот. Взять Жюстину опекуны не решились, сказали, что с большой девочкой слишком сложно.

Вообще-то с трудными детьми я схожусь легко. Мне Жюстина понравилась. И ее манера общения. Потосковав вечер, она будто заново обрела дар речи и начала всем хамить и виртуозно ругаться. Даже мне было чему у нее поучиться.

Жюстина не закрывала рта всю неделю, а в воскресенье неожиданно присмирела. В воскресенье к ней должен был прийти отец. Она уселась у окна сразу после завтрака, хотя он обещал появиться не раньше одиннадцати. Часы пробили одиннадцать. Двенадцать. Пришло время обеда, но Жюстина не притронулась к куриным крылышкам. Она просидела весь вечер у окна не шевелясь.

Стоило мне посмотреть на нее, у меня засосало под ложечкой. Я тоже прошла через ожидание. Я днями сидела у окна. В приютах. В домах опекунов. Я ждала маму.

Но теперь я поумнела. Больше никаких пустых ожиданий. Мама наверняка слишком далеко, чтобы заскочить мимоходом. Вот именно, она наверняка за границей, ей всегда хотелось путешествовать.

Возможно, она во Франции.

Или в Испании, греется на пляже.

Да что это я? Она наверняка в Америке. В Голливуде. Мама такая красивая, что любой режиссер будет рад предложить ей роль.

А когда находишься за сотни и тысячи километров от детского дома, в Голливуде, невозможно выкроить минутку и примчаться к дочери… правда же?

И все-таки, хоть я и перестала ждать, от стука в дверь у меня до сих пор перехватывает дыхание. Я замираю и жду, пока Дженни впустит гостя. Просто на всякий случай…

Так что я отлично понимала чувства Жюстины. Я не пыталась заговорить с ней, знала, она оторвет мне голову, просто незаметно подошла, уронила ей на колени леденец и отступила. Я стянула горсть леденцов у Вэйна. Его мамаша даже младше Адели и ничего не смыслит в детях. Она каждый раз приносит Вэйну сладости. Леденцы — только представьте себе — на палочке. Вэйн запросто может проткнуть себе глаз. Он и так постоянно в соплях, а от сладких леденечных подтеков становится липким, как суперклей. Так что я только делаю всем одолжение, забирая у него леденцы.

— Зачем делиться с противной Жюстиной? — удивилась Луиза. — Трейси, она такая гадкая. Вчера она толкнула меня на лестнице и даже не извинилась. Наоборот, сказала очень обидное слово. — Луиза поджала губы.

— Ай-ай-ай, неужели? — Я прыснула. — Что ты, она не противная. И потом, я не отдала ей красный леденец. Красный я сберегла для тебя.

— Спасибо, Трейси, — просияла Луиза.

Да, в те дни мы были не разлей вода.

Я следила за Жюстиной. Она не шевелилась еще с полчаса, словно не замечая конфеты. А затем ее рука потянулась к леденцу. Она развернула обертку и осторожно лизнула, будто опасаясь отравы. Леденец пришелся ей по вкусу. Она лизнула еще и еще, а затем запихнула его в рот целиком. Леденцы хорошо успокаивают нервы.

Она не поблагодарила, не улыбнулась. Когда она отчаялась ждать, то отправилась наверх, не глядя на меня. Но на следующий день за завтраком она мне слегка кивнула. Я тоже кивнула и отправила ей щелчком кукурузную звездочку. Она отправила другую в ответ. Мы стали перебрасываться хлопьями и установили мир. Конечно, мы не стали лучшими подругами. Моей лучшей подругой была Луиза. Ну-ну…

Поначалу Луиза скулила.

— Ну зачем нам нужна эта Жюстина? — стонала она. — Трейси, мне она не нравится. Она такая несносная.

— Я бы тоже не отказалась быть несносной. Это же здорово! Послушай, что ты такое говоришь, я же несноснее Жюстины! — опомнилась я, выпячивая подбородок.

— Вот ненормальная, — улыбнулась Луиза.

Но ее слова меня задели. Я начала ругаться покрепче Жюстины. Дженни сердилась, потому что Максик стал за мной повторять, и даже крошка Вэйн иногда выдавал такое, что она затыкала уши.

Затем я решила взять ее на слабо. Я всегда побеждала в слабо. Пока не столкнулась с Жюстиной.

Я подначила ее смачно выругаться, когда к нам на чай заглянул викарий. Она выругалась.

Она сказала, что мне слабо выбежать во двор голышом. Я выбежала.

Я сказала, что ей слабо проглотить червяка. Она проглотила.

Она сказала, что мне самой слабо проглотить червяка.

Я возмутилась: так нечестно. Нельзя повторять чужую подначку. Луиза раскрыла свой болтливый рот и заявила, что я боюсь червяков.

— А слабо проглотить двух червяков? — сказала Жюстина.

Я проглотила.

Честное слово, я проглотила! Почти. Я не виновата, что меня начало тошнить, едва червяки оказались у меня в желудке. Жюстина сказала, что я подержала их во рту и выплюнула, но это неправда.

Следующую подначку я задумала на славу. Я отлично катаюсь на скейте. Жюстина не умеет держать равновесие и поворачивать. Я соорудила во дворе трассу с препятствиями: качели, скамейки и так далее. И сказала Жюстине, что ей слабо проехаться. Она проехалась.

Она то и дело падала. Но каждый раз поднималась на ноги и продолжала путь. Я сказала, что она дисквалифицирована. Но Луиза решила, что Жюстина выиграет, если продержится до конца. Она продержалась.

Тогда Жюстина сказала, что мне слабо залезть на дерево у забора. Я залезла.

Не моя вина, что я не успела достичь верхушки. Я не просила Майка вмешиваться и снимать меня. Но Жюстина решила, что я проиграла, а Луиза ее поддержала. Я не поверила своим ушам. Луиза, на чьей ты стороне?

На этом подначки закончились, потому что Дженни топнула на нас ногой. Тут спорить бесполезно.

На следующий день отец Жюстины наконец навестил дочь. Жюстина нам все уши прожужжала о том, какой он красивый, настоящая поп-звезда. Он и есть певец: по вечерам он поет в барах, поэтому за Жюстиной и братьями некому стало присматривать. Вы бы его видели! Лысеющая голова. Отвисшее брюхо. Цепь на груди. Не хватало только брюк в стиле клеш и рубашки с кружевными отворотами.

Я бы ни за что не хотела иметь такого папочку. Жюстина издала тоненький радостный вопль и повисла у него на шее, как младенец-переросток. Он куда-то там ее сводил, и Жюстина вернулась в детский дом, светясь от счастья и захлебываясь от восторга. В руках у нее был… небольшой подарок.

Я разозлилась неизвестно на что. Пока отец к ней не приезжал, мы были как бы на равных. Но тут я стала ее задирать и говорить гадости про ее отца. Внезапно Жюстина разрыдалась.

Я была поражена. Кажется, я не говорила ничего настолько уж злого. Я и представить себе не могла, что Жюстина, которая всегда держалась на высоте, способна рыдать. Сама я никогда не плачу, что бы ни стряслось. Вот мама, она не приезжала ко мне бог знает сколько лет. Папы у меня нет и не было. Но чтобы я из-за этого рыдала?

И тут стряслось кое-что похуже. На меня накинулась… Луиза.

— Трейси, ты настоящее исчадие ада! — Она обняла Жюстину и крепко прижала ее к себе: — Не обращай внимания. Она просто завидует.

Это я-то завидую? Кому, Жюстине? Тому, что у нее есть толстый, противный папаша? Луиза, ты смеешься!

Но Луиза не смеялась. Она обняла Жюстину за талию и увела ее прочь.

Я сказала себе, что мне нет до них дела. Хотя в тот вечер я слегка переживала. Даже задумалась, не переборщила ли я с гадостями. Язык у меня острый как бритва.

Я решила, что улажу все за завтраком. Может быть, скажу Жюстине, что смеялась не со зла. Извиняться, конечно, не стану, но покажу, что мне жаль, что все так вышло. Я опоздала. Завтракать пришлось в одиночестве. Луиза не стала садиться со мной. Она пересела за столик у окна. К Жюстине.

— Луиза, ay! — позвала я. И повысила голос: — Ты что, оглохла?

Луиза не оглохла. Она перестала со мной разговаривать. Она перестала быть лучшей подругой мне и стала Жюстине.

Теперь мой единственный друг — писклявый мышонок Питер Ингем. Впрочем, с ним довольно весело. Я как раз писала о нем в дневнике, как вдруг кто-то робко поскребся в дверь. Будто маленький жучок. Я крикнула, чтобы он уносил свои лапки, я занята, но он продолжал шуршать. Пришлось подняться с кровати и спросить, что ему нужно.

— Трейси, давай играть, — предложил он.

— Играть? — грозно переспросила я. — За кого ты меня принимаешь? Я давно вышла из грудного возраста. Я занята. Пишу. — Но я уже так долго писала, что у меня болела рука, а средний палец покраснел и опух. Ох, тяжела доля нашего брата писателя! Но чего не вынесешь ради искусства.

Может быть, стоило немного развеяться.

— Во что же ты умеешь играть, головастик?

Он сморгнул и сделал шажок назад, будто я могла его раздавить, и пискнул, что умеет играть в игры на бумаге.

— На бумаге? — спросила я. — Ага. Скатаем бумажный мяч и будем пинать его, пока он не улетит? Или вырежем очаровательного медвежонка, расцелуем его и порвем на клочки? Заманчиво.

Питер нервно хихикнул:

— Нет, Трейси, игры, где надо писать и чертить. Мы с бабушкой играли в крестики-нолики.

— Вот это да, как увлекательно, — хмыкнула я.

Жучки не понимают сарказма.

— Отлично, я тоже люблю крестики-нолики, — сказал он и достал из кармана карандаш.

Его было не переубедить. И мы сели играть.

Пожалуй, мы неплохо скоротали время. Но что это? В нижнем углу страницы Питер жучиной лапкой тоненько нацарапал послание.

Ничего себе! Мне пришло письмо!

Не каракули от Питера Ингема. Настоящее письмо: пришло по почте, адресовано мисс Трейси Бикер.

В последнее время я почти не получала писем. Зато в приют приходило множество писем про меня. У Илень скопилась огромная папка. Я тайком ее пролистнула. Вы не поверите, какие у людей злые языки. Хорошо бы подать на них в суд за клевету! Вот было бы здорово! Мне присудят огромную компенсацию, сотни тысяч фунтов, и я скручу Жюстине, Дженни и Илень большую фигу. Сожму в горячей ладошке чековую книжку, уеду от них и…

У меня будет собственный дом. Я сама найму себе опекунов. Я буду им платить, и им придется выполнять все мои капризы. Я буду требовать именинный торт каждый день, а они станут покорно кивать и мчаться к плите.

И мне ни с кем не придется делиться.

Даже с Питером. Мне пришлось разделить с ним настоящий именинный торт. А он толкнул меня в бок и сказал:

— Что случилось, Трейси? Тебе нездоровится?

А я только-только закрыла глаза, чтобы задумать желание. В результате я не успела загадать, и если мама не приедет за мной в этом году, то только по вине Питера Ингема.

Хочется в это верить.

Но иногда я все же буду звать его к себе, чтобы поиграть в игры на бумаге. Мне понравилось: я всегда выигрываю.

Кого бы мне еще позвать? Может быть, удастся разыскать Камиллу. Я смогу за ней присматривать. Я куплю манеж и горы игрушек. Я до сих пор люблю детские игрушки. Должно быть, не наигралась в младенчестве. Я устрою настоящую детскую, а когда Камилла будет уезжать домой, я смогу возиться там сама, так, смеха ради.

Вспоминает ли меня Камилла? У детей такая короткая память.

Неужели все-таки Кэм — это сокращенно от Камиллы?

То письмо пришло от нее.

Сначала я немного расстроилась. Я надеялась, что письмо от мамы. Конечно, мама никогда мне не писала, и все же, когда Дженни за завтраком вручила мне конверт, я прижала его к себе и быстро зажмурилась, потому что глаза закололо и защипало, и, будь я послабее характером, я бы непременно разрыдалась.

— Да что это с Трейси? — зашептались дети.

Я быстро сглотнула и шмыгнула носом, открыла глаза и произнесла:

— Со мной все в порядке! Смотрите, мне пришло письмо! Письмо от…

— …Кэм Лоусон, как мне кажется, — очень быстро ввернула Дженни.

Я перевела дух:

— Ну конечно. От Кэм Лоусон. Видите? Она прислала письмо. Не кому-нибудь, а мне. Мне! Видите?

— И что она пишет?

— Не ваше дело. Тайна переписки.

Я вылезла из-за стола и ушла читать письмо. Я не сразу его распечатала. Все никак не могла перестать думать о маме. У меня даже начался приступ аллергии. И потом, я боялась вскрывать письмо Кэм. Она видела, как я бьюсь в истерике. А ну как решит, что у меня не все в порядке с головой?

Но в письме было только хорошее.

Кингтаун

Бич-роуд, 10

Здравствуй, Трейси!

У нас не вышло как следует познакомиться в прошлое воскресенье. Очень жаль, ведь Дженни мне рассказала о тебе, и ты мне с ее слов очень понравилась. Дженни говорила, ты любишь дерзить и сочинять истории.

Я совсем другая. Я всегда была пай-девочкой. Особенно в школе. Представляю, как бы ты меня дразнила!

Теперь, слава богу, я стала побойчее.

И я терпеть не могу сочинять. Этим я зарабатываю на жизнь. Каждое утро я, доев хлопья, сажусь за машинку, руки сжимаются в кулаки, глаза хмуро глядят на чистый лист бумаги, и я думаю: «Какой дурацкий способ заработать! Пора заняться чем-нибудь другим». Но больше я ничего не умею, и поэтому приходится писать.

А ты продолжаешь писать? Ты правда пишешь книгу о себе? Настоящую автобиографию? Большинство девочек твоего возраста не нашли бы, о чем рассказать читателю, но в твоей жизни столько всего произошло, что тебе можно в чем-то даже позавидовать.

Удачи тебе.

КЭМ

Свалка на Ли-роуд

Дом для трудных детей

Здравствуйте, мисс Лоусон!

Дженни говорит, я должна звать Вас «мисс Лоусон», хотя Вы и подписались «Кэм». Что за имя у Вас — «Кэм»? Если на самом деле вас зовут Камилла, надо так и говорить, потому что Камилла — чудесное имя. В прежнем детском доме у меня была подруга с таким именем, и оно ей очень нравилось. Я всегда растягивала его: «Ка-миии-лла», и Камилла смеялась. Она была очень умной, хотя и совсем маленькой.

А почему Вам нравится, что я дерзкая и своенравная? На самом деле я не всегда виновата в том, что происходит. Просто не надо ко мне цепляться. Многие сами начинают первыми. Но не будем показывать пальцем, я не ябеда, как некоторые.

Вам нравится, как я рисую? Мне понравились Ваши рисунки, очень забавные. Только я не понимаю, как Вам может не нравиться писать. Зачем Вы тогда пишете? Мне нравится писать. Нет ничего проще. Берешь ручку и бумагу, и слова льются сами собой. Вот только рука устает и пальцы распухают. А если какой-нибудь безмозглый мальчишка разжевал стержень, можно измазать чернилами руки, одежду и бумагу.

Как подвигается Ваша статья о детском доме? Если хотите, я могу Вам помочь. если Вам хочется узнать обо мне побольше, я буду рада рассказать. Я знаю все про все. Только спросите.

Да, я по-прежнему корплю над автобиографией. Автобиография. Какое умное слово. Я спрашивала у Дженни, что оно значит, и она объяснила. Оказывается, автобиография — это книга о себе. Правильно, я пишу историю своей жизни. Я бы показала ее Вам, но тут все очень личное. Не слушайте Жюстину, она все переврала. У меня тут есть захватывающие места, честное слово.

До встречи.

Ваша коллега-писательница

Трейси Бикер.

P.S.Жду Вашего ответа!

Бич-роуд, 10

Здравствуй, Трейси!

Спасибо за чудесное письмо. Я смеялась от души. И знаешь что? По-моему, ты родилась писательницей.

Мне бы не помешала помощь над статьей. Какие у тебя планы на субботу? Хотелось бы тебя повидать.

КЭМ.

Да , я терпеть не могу глупо-сентиментальное «Камилла». В школе меня дразнили до слез.

Свалка ненужных детей

Здравствуйте, Камилла!

У вас совсем не глупое и не сентиментальное имя. Таким именем стоит гордиться. Попробовали бы прожить с имечком вроде Трейси Бикер. Да, простите, что я пишу на такой бумаге. Дженни больше не дает мне чистых листов, говорит, моя писанина обходится ей в целое состояние, не пора ли мне передохнуть. Пришлось одолжить страничку из блокнота у одного из малышей. Противные картинки, правда? Не то слово.

Я с радостью помогу Вам в субботу. Какие у детдомовцев могут быть планы? Правда, за мной часто приходит мама, и мы идем гулять. Но сейчас она, скорее всего, за границей. Однажды она возьмет с собой и меня. Вряд ли это случится на днях, поэтому в субботу Вы сможете меня застать. Во сколько Вы придете? Завтрак у нас в 8.30, ем я быстро, так что в 8.35 уже освобожусь. Договорились?

С приветом от брата по перу… погодите, какой из меня брат?

С приветом от сестры по перу

Трейси

P.S.Ответьте, чтобы я знала точно, во сколько Вас ждать.

Бич-роуд, 10

Здравствуй, сестренка по перу!

В 8.35 встретиться никак не получится. В 8.35 я все еще…

Может, лучше в 10.35?

КЭМ. Ох, прости. КАМИЛЛА. Ужас!

P.S. Гоблинда просто прелесть. Напиши о ней рассказ.

Представьте себе, она пол-утра нежится в кровати! Ну и лентяйка! Еще и опоздала! Вместо 10.35 явилась в 10.41. Я уже отчаялась ждать. Вот вам и настоящая писательница, даже не может прийти вовремя.

А когда она пришла, никакого интервью не получилось. Кэм устроила бардак. Я ведь все продумала. Я преподнесла бы ей статью на блюдечке. Конечно, большей частью рассказ был бы обо мне. Еще я решила, что она могла бы поговорить с Питером Ингемом, чтобы статья не вышла однобокой. Взгляд со стороны девочки, взгляд со стороны мальчика. Остальные обойдутся.

Кэм достала маленький дребезжащий диктофон, и я буквально через минуту научилась с ним обращаться. Было здорово прослушивать запись на быстрой скорости, перематывать и снова слушать. Сначала я немного подурачилась, поговорила с австралийским акцентом, потом голосом заправского гангстера и Дональда Дака (это у меня здорово выходит), а затем перешла к делу. И поскольку я не гонюсь за славой и не жду, что все сливки достанутся мне, я передала диктофон Питеру Ингему.

Он отшатнулся, будто я направила на него заряженное ружье.

— Не бойся, Питер. Веди себя естественно и говори все, что хочешь.

— Что мне надо сказать? — пискнул Питер.

Я нетерпеливо вздохнула.

— Просто расскажи Кэм о себе.

— Но мне нечего рассказывать. Когда Илень дала мне дневник, я не знал, что в нем писать, — забеспокоился Питер. — Я жил с бабушкой. Она умерла. Меня забрали в приют. Вот и все.

— Ничего страшного, Питер. Трейси не должна приказывать тебе говорить. Если не хочешь, не надо, — сказала Кэм.

— Ничего себе, приказывать! Кто я, тиран? Это меня все строят. В прежнем детском доме был здоровенный парень, бритоголовый, в тяжелых армейских ботинках. Однажды я ради смеха налила в них заварного крема, но он не понял шутки, хотя видели бы вы, как забавно желтый липкий крем брызнул вверх по всей его штанине. С тех пор я стала местным изгоем, а он меня просто возненавидел. Ох, как он надо мной измывался!

Я собиралась пуститься в подробности, но тут, как всегда, вмешалась Жюстина Литтлвуд.

— Мисс, так нечестно. Трейси Бикер выпендривается, будто она пуп земли, а мы тоже хотим, чтобы вы нас выслушали!

— Заткнись, трещотка! — сказала я. — Камилла пришла не к вам, а ко мне. У нас с ней деловое совещание. Марш отсюда. Верно, Кэм?

— Вообще-то да, Трейси, я договаривалась с тобой. Но давай им немного уступим, — сказала Кэм.

Вот покорная овца! Называется, пришла ко мне! Ничего себе деловая встреча! Она должна была отослать Жюстину с остальными прочь. Питер не в счет, он безвредный. Но другие! Все без толку. Утро было потеряно впустую. Кэм дала каждому позабавиться с диктофоном, потом малыши вспомнили про ее ручку с Микки-Маусом и захотели порисовать, потом Дженни принесла Кэм кофе, а нам кока-колы, так что деловая встреча превратилась в большой пикник. Только у меня не было ощущения праздника. Я вновь осталась за бортом.

Вскоре я ушла сама. Я оглядывалась через плечо, а Кэм будто не замечала моего исчезновения. Но вскоре она меня догнала. Она по-прежнему держала на весу крошку Бекки, к ее ноге жался Вэйн. Кэм ткнула меня ручкой между лопаток.

— Погоди, — мягко сказала она. — Трейси, не пора ли нам начать твое интервью?

— По-моему, у вас есть с кем поговорить. Зачем тратить время на такую, как я? — едко процедила я. — Кажется, вы забыли, к кому пришли.

— А знаешь, что? Идем в твою комнату. Только вдвоем. Согласна?

— Ну ладно. — Я зевнула и пожала плечами. — Если вам так интересно. У меня уже пропало настроение. Но раз вы настаиваете… Разве что на минутку.

Но не так легко было отвязаться от малышки и Вэйна. Потом старшие спохватились и снова стали говорить, что выделять Трейси, мол, нечестно. Представляете, что придумала Кэм? Она дала им диктофон и сказала, что они могут наговорить все, что хотят, прямо на пленку. И оставила за старшую… Жюстину.

— Кэм, вы совершаете громаднейшую ошибку. Вы с ума сошли. Они в два счета разобьют диктофон, — ужаснулась я.

— Навряд ли. Жюстина будет включать запись. У каждого будет две минуты, чтобы рассказать о себе. Представьтесь и начинайте говорить. Питер, не волнуйся, это вовсе не обязательно.

— Да вы сбрендили! — возмутилась я. — Если и оставлять кого-то за старшего, так только меня. Я одна знаю, как обращаться с диктофоном.

— Вот и научи Жюстину, — сказала Кэм. — Она тоже сумеет.

— Ее — ни за что! — отрезала я. Но, подумав, согласилась. Жюстина тупа как пробка, до нее ничего не доходит с первого рази. Я стала вздыхать и закатывать глаза, Жюстина рассвирепела и толкнула меня. Я сжала кулак, готовясь к драке, но тут вмешалась Кэм:

— Лучше я объясню сама. Смотри, Жюстина, чтобы начать запись, нужно нажать на кнопку…

После долгих-долгих объяснений Жюстине удалось ухватить суть. Мисс Тупица Литтлвуд.

Наконец мы с Кэм смогли оставить им диктофон и подняться ко мне.

— Вы небось решили, что сумеете подружить нас с Жюстиной? — раскусила я Кэм. — Видите, зря старались. Мы были и будем заклятыми врагами до самой смерти.

Кэм только рассмеялась. И ей понравилась табличка на моей двери:

— К вам это не относится. Можете входить, раз я сама вас пригласила, — сказала я и распахнула дверь.

Честно говоря, в комнате царил легкий беспорядок. Я не успела застелить постель и убрать с пола носки, пижамную куртку, огрызки печенья и карандашную стружку, так что Кэм пришлось лавировать между ними. Но она ни капельки не поморщилась. Разглядела мои фотографии и рисунки, пришпиленные к стене, слегка кивнула и улыбнулась.

— Твоя мама? — поняла Кэм.

— Красавица, правда? Настоящая кинозвезда. Знаете, я думаю, может быть, она и правда кинозвезда. В Голливуде. Очень скоро она прилетит ко мне. И может быть, заберет меня с собой, и я тоже стану актрисой. Юной звездой. Трейси Бикер, чудо-ребенок Голливуда. Будет потрясающе, правда?

Я улыбнулась своей самой ослепительной улыбкой, крутанулась вокруг себя и сделала книксен. Кэм поддержала игру, захлопала и засвистела, будто восторженная поклонница.

— Я надеюсь, ты все же не бросишь писать, — сказала она. — Что новенького у Гоблинды?

— Погодите, не все сразу. Сначала надо закончить автобиографию.

— Ты никому-никому не даешь ее почитать? — просительно вздохнула Кэм.

— Никому-никому, — подтвердила я. И засомневалась. А как же Илень-Мигрень? И Луиза с тупицей Жюстиной. Даже Питеру я дала заглянуть одним глазком, иначе он не верил, как много я написала. Почему бы не поделиться с Кэм? Она стала мне кем-то вроде друга.

Я позволила ей прочитать абзац-другой. Пришлось держаться настороже, потому что я отпустила там на ее счет пару нелестных замечаний. Она случайно наткнулась на свой портрет, но не обиделась, а расхохоталась:

— Знаешь, Трейси, не мне, а тебе следовало бы поручить статью. У тебя бы вышло гораздо лучше.

— Как статья? Складывается потихоньку?

Она слегка смутилась:

— Не совсем. Есть одна сложность. Понимаешь, редактор требует слезливый и проникновенный рассказ о милых ранимых детишках, такой, чтобы читатели потянулись за носовыми платками.

— Правильно, так и надо.

— Трейси, да брось ты. Какие из вас милые ранимые детишки? Боевые, сильные, упрямые. Я хочу написать о вас правду, но редактор меня не поймет.

— Я тоже вас не пойму. Кэм, я хочу, чтобы вы написали, что я милая! Иначе никто не захочет меня удочерить. Мой срок годности давным-давно истек. Если ты старше пяти-шести дет, ты обречен. Из славного карапуза ты становишься трудным ребенком. А я еще и внешностью не вышла, так что никто не роняет слез умиления, глядя на мой снимок. Кроме того, меня нельзя удочерить насовсем, и все знают, что я не смогу стать им настоящей дочерью.

— Потому что мама от тебя не отказалась?

— Точно. Она правда скоро меня заберет, но пока мне так хотелось бы пожить в настоящем доме, а не на свалке ненужных детей. Иначе я не смогу адаптироваться в жизни.

Кэм изумленно приподняла брови.

— Я знаю, что значит это слово. Я слышала разговор Илень с другими социальными работниками. Это значит, что ребенок привыкает жить в замкнутом мирке и никогда не сможет научиться самостоятельной жизни. К восемнадцати годам мы отстаем от других и не умеем ни ходить по магазинам, ни готовить, ни общаться с людьми. Хотя мне это вряд ли грозит. Спорим, я и сейчас смогла бы жить одна! Только дайте мне денег, и я мигом умчусь по магазинам и отлично проведу время.

— Я в тебе не сомневаюсь, — сказала Кэм.

Тут в дверь, хныча и жалуясь, поскреб Максик. Я велела ему отвязаться от нас: мы с Кэм ведем очень важную журналистскую беседу, но он не послушал:

— Мисс, мисс, так нечестно! Большие девчонки отобрали диктофон, скажите им, чтобы отдали! Они играют в певиц, мисс, а я хочу рассказать вам о себе!

Кэм улыбнулась, посмотрела на часы и вздохнула:

— Пожалуй, мне пора спускаться. Я все равно убегаю через минуту.

— Вот это прав да нечестно! Оставайтесь, пообедайте с нами, Дженни не станет возражать, а по субботам у нас настоящие гамбургеры.

— Не получится, я обедаю с подругой в городе.

— Вот как. Что вы будете есть?

— Наверное, выпьем по бокалу вина и съедим по салату. Моя подруга боится растолстеть.

— Кому по вкусу салат? Если бы я обедала в городе, я бы пошла в «Макдоналдс». Съела бы биг-мак, картошку фри и клубничный коктейль. Видите, я вполне разбираюсь в жизни, правда?

— Значит, ты была в «Макдоналдсе»?

— Сотню раз, — небрежно отмахнулась я. И помолчала. — Не внутри, конечно. Когда меня опекали правильные зануды Джули и Тед, я все просила их сводить меня, но они говорили, что это помоечная еда. А я сказала, это их любимые бобы и жидкие овощные кашицы — настоящая помойка, они и выглядят так, будто их один раз уже ели… Короче говоря, они так и не сводили меня в «Макдоналдс».

— Неудивительно, — с усмешкой сказала Кэм.

— Знаете, мне ведь разрешено обедать со взрослыми в городе.

— Неужели?

— Правда-правда. В любой день. И знаете, я постараюсь написать за вас статью. Прямо на этой неделе. И покажу вам. А потом мы ее обсудим. К примеру, за обедом в «Макдоналдсе». Прозрачный намек.

Кэм хлопнула себя по лбу, будто ей только что пришла в голову потрясающая мысль.

— Послушай-ка, Трейси! А не сходить ли нам на следующей неделе в «Макдоналдс»?

— Всегда пожалуйста! — Я притихла. — Правда? Вы не шутите?

— Честное слово. В следующую субботу. Я заеду за тобой около двенадцати, идет?

— Я буду ждать.

Я буду ждать. А пока лучше мне написать ей письмо, чтобы она не забыла наш уговор.

Свалка ненужных детей

Здравствуйте, Камилла!

Я корплю над статьей. Покажу Вам в субботу. Мы с Вами условились встретиться. В полдень. Чтобы пойти в «Макдоналдс».

Ваша сестра по перу Трейси Бикер.

P.S.Гоблинда просит передать, что, если Вы возьмете с собой и ее, она не станет шалить и ни разочка не рыгнет.

Мы договорились на двенадцать. А Кэм — не самая пунктуальная из моих знакомых. Она придет не раньше десяти минут первого. Или даже двадцати. Или в половину. Зачем же я уселась у окна сразу после завтрака?

Ненавижу ждать. Все время сосет под ложечкой. Не могу ни на чем сосредоточиться. Даже писать не могу. Я целую неделю не притрагивалась к дневнику, потому что была занята статьей для Кэм. Статья готова, она вышла на славу, я ничуть не преувеличиваю. Кэм может смело нести ее издателю и получать заслуженную похвалу. Я могла бы затребовать весь гонорар, но я не жадина. Я готова поделиться с Кэм поровну, мы подруги.

Питер мне тоже друг. На этой неделе мы каждую ночь сталкивались в коридоре, выбегая менять простыни. Мы тихонько перекидывались парой слов и разбегались, но сегодня Питеру приснился кошмар про смерть бабушки, и он тихо осел у моей двери и заплакал. По странному совпадению мне тоже приснился ужасный сон про маму, и со мной случился сильный приступ аллергии. Обычно я в такие минуты никому не показываюсь: еще решат, что у меня красные глаза и мокрый нос оттого, что я рыдала. А я никогда не плачу, что бы ни стряслось.

Но я знала, что Питер не будет меня дразнить, и прислонилась к косяку рядом с ним. Я почувствовала, что он весь дрожит, обняла его тельце и прошептала, что он мой самый лучший друг на все времена.

Питер только что подошел ко мне и предложил поиграть. Да, неплохо было бы скоротать время.

Ну красота! Победа казалась уже в кармане, когда на горизонте появилась Илень-Мигрень. Она привезла нам новенькую и задержалась поговорить с Питером.

— И не рассчитывайте, Илень, у меня у самой разговор с Питером, — сказала я.

— Но-но, Трейси, — ответила Илень.

— Не нокайте мне, я не лошадь, — сказала я.

Илень показала мне все тридцать два зуба. Такая улыбка говорит: я бы с радостью надрала тебе уши, деточка, но я обязана быть снисходительной.

— Трейси, я понимаю, ты слегка взвинчена из-за встречи с писательницей. Дженни мне все рассказала. Отличный сюрприз.

— Еще бы. Ее тоже ждет неплохой сюрприз: я написала за нее статью.

— А у меня есть небольшой сюрприз для нашего Питера, — сказала Илень, отвела Питера в сторонку и стала что-то ему внушать.

Она до сих пор говорит с ним, понижая голос так, чтобы никто не услышал. Но у Трейси Бикер ушки на макушке. Илень рассказывает о каких-то старичках. Их дети давно выросли, и теперь им одиноко. Они бы хотели о ком-нибудь заботиться. О маленьком мальчике. Таком, как Питер.

Вот так-так. Похоже, тютя Питер обретет семью и будет жить долго и счастливо.

Я должна радоваться. Питер мой лучший друг.

Но как мне радоваться, если Питер уедет насовсем и больше не сможет быть мне лучшим другом?

Как несправедливо. Питер только-только осиротел, и его уже забирают. Я провела в детских домах долгие годы, а для меня так и не нашлось семьи.

Ну и ладно, кому охота жить со стариками? Илень сказала «пожилая пара». То есть совсем древняя. Нудная и строгая. Старики не умеют носить джинсы, писать смешные письма и водить детей в «Макдоналдс».

Хоть бы Кэм поскорее пришла. Но время еле движется. Ждать ее раньше полудня глупо и бессмысленно.

Сзади притулилась Жюстина. Думаю, она ждет отца. Надеюсь, он не узнает, что с будильником приключилась маленькая неприятность. Он меня поколотит: с него станется. Правда, будильник теперь как новенький. Дженни отнесла его в мастерскую, где стрелки починили. Я была даже рада увидеть, как Микки снова скачет по кругу. Жюстина заметила, что я смотрю на ее часы, и пребольно меня толкнула, так что я чуть не упала. Она сказала, что, если я посмею дотронуться до будильника еще хоть раз, она меня как следует отлупит. Ничего себе! Мои кулаки сжались, я приготовилась наподдать ей, потому что никому не позволено говорить с Трейси Бикер в таком тоне. Но мысль о Кэм меня остудила. Дженни и без того на меня сердита. Если я затею драку с Жюстиной, плакал мой «Макдоналдс».

Я взяла себя в руки. И свысока улыбнулась Жюстине.

— Неужели каждый спор обязательно решать насилием? — сказала я.

Эту девчонку железным самообладанием не сломить. Она решила, что я трушу.

— Струсила, струсила, — едва слышно бормочет она теперь. — У Трейси Бикер заячье сердце.

Я не стану обращать на нее внимания. Буду сидеть и писать. И ждать. Теперь уже недолго. Хотя кажется, что впереди целая вечность.

Я привыкла сидеть и ждать. Раньше я часами ждала маму. Когда же она придет? Сегодня мне приснился ужасный сон. Мы с Кэм поехали в «Макдоналдс», ням-ням, объедение, я уписывала обед за обе щеки. Потом я взглянула на часы и увидела, что уже час дня. В моей голове пробила тревога: в час за мной обещала приехать мама, и я страшно перепугалась.

Я выбежала на улицу и понеслась к детскому дому, надеясь успеть, села на автобус, но водитель меня ссадил, потому что я не могла оплатить проезд. Я столкнулась с тетей Пегги, она понеслась за мной, силясь шлепнуть побольнее. Тут Джули и Тед схватили меня и повалили, подбежала Жюстина и швырнула меня в реку, я не смогла выплыть и стала тонуть… и проснулась. В мокрой постели.

Не думайте, я знаю, это был всего лишь сон. Но что, если это был вещий сон? Вдруг мама правда приедет ко мне и не застанет, потому что я уйду с Кэм?

Надо поговорить с Илень.

Вот и поговорили. Легче мне не стало.

— Илень, можно вас на секундочку? — спросила я.

— Трейси, ты же видишь, я говорю с Питером.

— Вы говорите с ним уже битый час. Большего занудства я не слышала. Между прочим, вы и мой социальный работник тоже. Пожалуйста, идемте со мной, мне надо с вами поговорить. Позарез.

Илень вздохнула. Потрепала шевелюру Питера и ободряюще подняла ему подбородок. И только затем наконец-то подошла ко мне:

— И в чем дело, Трейси?

Я сглотнула, не зная, как выразить то, что у меня на душе.

— Трейси, ты что, издеваешься надо мной? — сказала Илень.

— Нет! Просто… Я хочу спросить… мама… Она ведь не знает, что я здесь, да?

— Вот оно что. Думаю, не знает.

— А если бы она захотела… она смогла бы меня отыскать, правда?..

Я еле прошептала последние слова, но Жюстина все услыхала.

— Кому придет в голову искать такую, как ты, Трейси Бикер? — усмехнулась она.

— Ну-ка заткнись!

Жюстина скорчила противную рожицу, а Луиза услужливо подхихикнула. И потянула подругу за рукав:

— Идем отсюда. Познакомимся с новенькой. У нее с собой аж два чемодана, представляешь, сколько одежды!

Но Жюстине было не до тряпок, и Луиза ушла наверх одна. Зная Жюстину, я подозревала, что она по-прежнему нас подслушивает (у некоторых людей никакой совести!), но мне надо было во что бы то ни стало получить ответ.

— Мама пойдет за мной в прежний детский дом. И там ей скажут, где меня искать, да?

— Конечно же, скажут, — успокоила меня Илень. — Трейси, не переживай. Во всех детских домах есть сведения о том, куда ты переехала. Если мама захочет тебя найти, все очень просто. Они поднимут записи и скажут маме, где ты теперь.

— Слава богу, — сказала я.

— Трейси, что произошло? Я тебя не успокоила?

— Да нет, теперь все в порядке.

Но я по-прежнему переживала. А вдруг мама и правда приедет сегодня? И не застанет меня. Сможет ли она дождаться? Или ей надоест, она встряхнется и снова улетит? Я вернусь от Кэм, и Дженни скажет: «Да, кстати, Трейси, пока тебя не было, забегала мама. Она хотела забрать тебя в Голливуд, но опаздывала на рейс и не могла ждать».

Что мне делать?

Может, мама и не приедет. Она ни разу не приезжала. А вдруг приедет? Не к добру этот сон. Иногда сны сбываются.

Меня уже подташнивает. Кажется, я раздумала идти в «Макдоналдс».

Видите? Настоящая кровь.

Теперь мне уже не пойти в «Макдоналдс», хочу я этого или нет. Я затеяла драку и посажена под замок.

Вот как все произошло. Я направилась к Питеру. И зашептала ему на ухо:

— Питер, хочешь пойти с Кэм в «Макдоналдс»?

Питер вытянул шею, ему стало щекотно от моего дыхания.

— Вместе с тобой?

— Нет, вместо меня. Я передумала. Все будет в порядке, я сама поговорю с Кэм. Ты ей нравишься, она не станет возражать.

Питер обеспокоенно заморгал:

— Трейси, я не могу. Я уже приглашен на обед. Семьей, о которой говорила Илень.

— Стариками, из которых песок сыплется? — уточнила я.

Илень предупреждающе подняла брови, но я продолжала:

— Спорим, они не возьмут тебя в «Макдоналдс»!

— Трейси, почему бы тебе не пойти самой? — спросила Илень. — Ты ведь так ждала этого дня.

— Конечно, только… лучше я останусь здесь. На всякий случай.

Илень, может, и настоящая мигрень, но она быстро складывает два и два.

— Трейси, я не думаю, что твоя мама сегодня приедет, — тихо сказала она.

— Ну да. Я знаю. Но мне приснился сон… Что она приехала.

— Я уверена, это был чудесный сон, но…

— Нет, это был настоящий кошмар, потому что я уехала с Кэм, и она меня не застала, и…

— И ты проснулась вся в слезах в мокрой постельке, — пробормотала Жюстина.

— Я сказала — заткнись, — угрожающе произнесла я.

— Трейси, на твоем месте я бы пошла с Кэм, — сказала Илень.

— М-м-м. Не знаю. Что-то мне расхотелось. — Я снова взглянула на Питера. — Кто заставляет тебя встречаться со стариками именно сегодня? Познакомишься с ними в другой раз. А сегодня отправляйся с Кэм и попробуй биг-мак.

Питер задергался. Илень положила руку ему на плечо. Он взглянул на нее, затем на меня:

— Прости, Трейси, но я сам хочу с ними познакомиться. С тетей Ви и дядей Стэнли.

— Конечно, Питер. А Трейси хочет пообедать с писательницей, — кивнула Илень.

— Не хочу.

— Вот я бы пошла, — сказала Жюстина. — Но не могу. Я жду папу. Сегодня я обедаю с ним.

— Точно как в прошлую субботу. Правда, он так и не появился, — напомнила я.

— Ну и что! Он приходит ко мне, пусть редко. А твоя знаменитая мамочка вообще ни разу не показывалась, — бросила Жюстина.

— Врешь! — завопила я. — Она приезжала ко мне сотни раз. Скоро она приедет и заберет меня насовсем. Я буду жить в Голливуде и… Прекрати смеяться надо мной, свинюшка!

— Какая же ты дура! — задыхалась от смеха Жюстина. — Твоя мамочка никакая не звезда. Луиза мне все рассказала. Твоя мамочка просто пустое место. Никогда она к тебе не приедет. Она не появлялась уже тыщу лет. Да она давным-давно тебя позабыла. Или обзавелась кучей новых детишек и не хочет даже вспоминать страшненькую, противную Трейси.

Я ударила ее. Еще раз и еще. Я продолжала молотить, ни о чем не жалея. Из ее носа снова хлынула кровь. Мне тоже слегка досталось, почти не больно. Теперь я сижу в комнате отдыха, часы давно пробили полдень, вместо меня с Кэм отправится кто-нибудь другой, ну и пусть. Одно утешение — не Жюстина.

Может быть, мама все же придет.

Я слышу шаги. Дверь начинает открываться. Мамочка?!

Нет. Конечно нет. Мама никогда ко мне не приходит. В дверях стоит Кэм.

Я взглянула на Кэм и зарыдала. То есть зарыдала бы, если бы я вообще когда-нибудь плакала.

— Ой-ой-ой, — сказала Кэм. — Да, вижу, ты мне не рада, Трейси.

Она села прямо на пол рядом со мной, дожидаясь, пока я утихну. Потом залезла в карман джинсов и достала мятый платок. Передала его мне, чтобы я промокнула последствия аллергии.

— Что будем делать? — спросила Кэм.

— А у нас есть выбор? Я наказана.

— Вовсе нет. Тебя отпускают со мной. Я спрашивала у Дженни. Илень объяснила, как все произошло.

— Откуда ей знать! Как я ненавижу, что вы все время меня обсуждаете, — сердито сказала я.

— Представляю, как это раздражает, — согласилась Кэм. — Впрочем, считай, что ты все время в центре внимания. Ну, высморкайся как следует. Хорошо, ты сегодня не накрашена.

— Смеетесь?

— Поддразниваю. Идем?

— Ага.

Я все еще слегка беспокоилась, а вдруг придет мама, хоть и понимала, как это наивно. Я знала почти наверняка, что все это мечты. Глубоко-глубоко в душе я чувствовала, что Жюстина права. И все же беспокойство не исчезло.

— А как же мама?.. — прошептала я.

— Боишься, что она придет и не застанет тебя? — поняла Кэм. — Это дело поправимое. Мы позвоним из города в детский дом, чтобы узнать, не появилась ли она. И если она приедет, мы мигом примчим тебя обратно. Идет?

— Здорово, — улыбнулась я.

Так мы с Кэм все же отправились в «Макдоналдс». У Кэм древний травянисто-зеленый «Ситроен», немногим лучше микроавтобуса.

— Мама под страхом смерти не села бы в такую развалюху, — сказала я. — У нее «Кадиллак».

— Угу, — кивнула Кэм.

Я обиделась:

— Вы киваете из вежливости, да? Вы ведь не верите, что у мамы «Кадиллак».

Кэм взглянула на меня:

— А ты сама веришь?

Я немного подумала:

— Иногда.

Кэм снова кивнула.

— А иногда я знаю, что все выдумала, — пробормотала я. — Это ничего? Что я все время вру?

— Я выдумываю все рассказы из головы. Так что по мне здорово, когда люди сочиняют, — сказала Кэм.

— Я не забыла статью. Я ее закончила. Вам не придется мучиться. Хотите, я вам почитаю? Вы будете поражены, честное слово. Думаю, я справилась, как заправский журналист.

И я начала читать:

— «Тонкие черты Трейси Бикер искажены страданием. На долю умной, очаровательной девочки выпали страшные мучения в так называемом детском доме. Обстоятельства вынудили ее красивую талантливую мать отдать родную кровинку на попечение чужим людям. Вскоре она вернется за любимой дочкой, но пока славной маленькой Трейси нужна заботливая семья. На свалке брошенных детей Трейси вынесла много унижений и издевательств…» Кэм, что вы смеетесь?

— Издевательств? — еле выдавила Кэм.

— Только взгляните на мои руки. Видите, на костяшках настоящая кровь.

— Точно. Оттого, что ты расквасила бедной Жюстине нос, — заметила Кэм. — Это ты всех унижаешь и издеваешься над остальными детьми.

— Возможно. Но если я напишу правду, кто меня удочерит?

— Не знаю, — сказала Кэм. — Если бы я удочеряла ребенка, я бы, наверное, взяла самую вредную и трудную девчонку. С такой не соскучишься.

Я взглянула на нее. И так и застыла. Колесики в моей голове закрутились: тик-тик-тик.

На какое-то время еда заняла все мои мысли. Я съела биг-мак и большую картошку фри, запила их клубничным коктейлем. Кэм от меня не отставала. Потом она взяла себе кофе, а мне — еще один коктейль. И мы, сыто отдуваясь, откинулись на стульях. Пришлось немного расстегнуть ремни.

Я снова достала статью и прочитала Кэм еще несколько выдержек, но она вновь принялась хохотать.

— Трейси, ты меня уморишь, — слабым голосом произнесла она. — Нет, ничего не выйдет. Замечательная статья, но редактор никогда ее не напечатает. Так нельзя.

— Разве неправда, что Трейси Бикер — самая умная и чудесная девочка в мире?

— Вполне допускаю. Но то, что ты написала про Луизу, Жюстину и остальных…

— Ничего, кроме правды.

— Неправда. Я их знаю, и они мне нравятся. Более того, нельзя откровенно клеветать на Дженни, Майка, Илень и других взрослых. Они подадут на тебя в суд.

— Ну и пожалуйста, пишите сами, — обиженно сказала я. — Что же вы напишете?

— Не знаю. Кажется, я вообще передумала писать статью. Бог с ними, с деньгами, вернусь к своим рассказам.

— Где же ваш профессионализм? — упрямо сказала я. — Тогда бросайте писать. Найдите себе работу, где платят кучу денег. Скажем, возьмите на воспитание ребенка. За это дают огромное пособие.

Кэм вскинула брови.

— Мне бы о себе научиться заботиться, — сказала она.

— Тем более. Вам нужен кто-то, кто заботился бы о вас, — объявила я. — Кто-то вроде меня.

— Трейси… — Кэм не отвела взгляда. — Нет. Прости. Я не могу тебя удочерить.

— Еще как можете!

— Прекрати. Даже не начинай. Я не в том положении, чтобы брать ребенка.

— В том, в том. Для этого не нужно выходить замуж. Одинокая женщина может опекать ребенка только так.

— Я не замужем и замуж не собираюсь. Никакого мужа. И никаких детей.

— Чудненько. Терпеть не могу детей. Особенно младенцев. В вас ведь не проснется материнский инстинкт, а?

— Ни за что. Получаса с маленьким Вэйном довольно, чтобы материнский инстинкт заснул раз и навсегда, — сказала Кэм.

— Будем жить-поживать вдвоем.

— Нет!

— Подумайте, я не тороплю.

Кэм засмеялась:

— До чего же ты упряма, подруга! Ладно, я подумаю. Но ничего не обещаю. Договорились?

— Договорились. — Я победно похлопываю ее по ладони. — Можно мне позвонить домой? Я прямо как инопланетянин И Ти в фильме, да? Я два раза смотрела. Можно Ти Би позвонить домой? Только у нее нет монетки.

Кэм дала мне десять пенсов, я отправилась к телефону у туалета и позвонила Дженни. Сердце слегка подпрыгивало, пока я ждала ответа. И когда она сказала, что мамы нет, я слегка взгрустнула, хотя и знала, что чудес не бывает.

Впрочем, теперь у меня были другие заботы. Я понеслась к Кэм.

— Ну так как? Вы подумали? Что вы решили? Берете меня? — настойчиво спросила я.

— Эй, не торопи события! Мне еще думать и думать. Я почти уверена, что откажусь.

— Почти. Это хорошо. Значит, не на сто процентов.

— М-м-м. А что же ты? Ты на сто процентов уверена, что хочешь жить со мной?

— Я бы, конечно, предпочла, чтобы вы были побогаче. Пошикарнее, что ли. Чтобы мне было потом легко пробиться в жизни.

— По-моему, ты пробьешься куда угодно и без моей помощи.

— Нет, Кэм. Вы нужны мне.

Я смотрела ей прямо в глаза. И она снова не отвела взгляда.

— Трейси, мы едва знакомы.

— Будем жить вместе и узнаем друг друга как следует, так, Кэм? Камилла — куда шикарнее. Я хочу, чтобы моя приемная мама была донельзя шикарной.

— Трейси, брось. Это я-то стану шикарной? И потом, я же говорила: мне не нравится имя Камилла. Меня дразнили в школе. И вообще, так меня звала мать. — Кэм недовольно поморщилась.

Я поразилась ее тону и гримасе.

— Вы что… вы… не любите свою маму? — спросила я.

— Недолюбливаю.

— Почему? Она вас что, била?

— Что ты! Нет, она вечно указывала мне, как жить. И отец тоже. Они хотели, чтобы я стала такой, как они, а когда поняли, что я хочу быть другой, не смогли с этим смириться.

— И вы совсем не видитесь?

— Видимся. На Рождество.

— Отлично, значит, их приемная внучка будет получать рождественские подарки.

— Трейси! У нас ничего не выйдет. Помимо прочего есть масса житейских причин. У меня нет места для двоих. Я еле поворачиваюсь сама.

— Я худенькая, много места не займу.

— Моя квартира размером со скворечник, ты бы только видела.

— Вы меня приглашаете? Отлично!

— Я вовсе не… — начала Кэм — и рассмеялась. — Ладно, поехали ко мне. Только вот Дженни я обещала вернуть тебя сразу после обеда.

— Ти Би может снова позвонить домой.

— Ладно. Скажи Дженни, мы вернемся к чаю.

— А на чай вы меня не пригласите? Ну пожалуйста!

— Вот что мы сделаем. Только ради тебя притворимся знатными дамами и сыграем в чаепитие. Часа в четыре. Правда, не представляю, как в нас влезет еще хоть кусок. Но к пяти я доставлю тебя назад. Договорились?

— А как же ужин? Послушайте, я могу остаться и на ночь, нам позволяют. Мне не нужна пижама, я могу спать в трусах и в майке. И умывальные принадлежности не понадобятся, я и в приюте не всегда моюсь на ночь…

— Вот это да! Если мы будем жить вместе — если, Трейси, если, — тебе придется умываться каждый вечер. Прекрати. В пять назад. И точка. На сегодня вполне довольно.

Я решила остановиться. Иногда я чувствую, что могу пережать.

Я позвонила в приют. Кэм тоже взяла трубку.

— Ти Би дважды звонила домой. Как И Ти. Знаете, что дали И Ти? — с надеждой сказала я. — Шоколадных «блошек».

— О тебе напишут все воскресные газеты. «Девочка, которая лопнула», — улыбнулась Кэм.

Она купила мне «блошек». Не какую-то жалкую пачку — огромный пакет.

— Ух ты! Вот спасибо, — сказала я, запуская руку внутрь.

— Это не тебе одной. Будь добра поделиться со всеми детьми.

— Пустая трата добра.

— Учись делиться, жадина.

— Хорошо, поделюсь с Питером. И с Максиком. И с малышами.

— Нет уж, со всеми. Включая Жюстину.

— Ну вы скажете!

Кэм притормозила чуть дальше по улице, у кондитерской. Меня она внутрь не взяла. И вышла с большой коробкой в руках.

— Пирожные к чаю?

— Очень может быть.

— Ням-ням. Мне понравится жить с вами, Кэм.

— Немедленно прекрати. Слушай, Трейси, нас немного занесло. Мне нравится с тобой, я надеюсь, мы проведем еще много отличных суббот…

— Отлично! В «Макдоналдсе»? Обещаете?

— Это я тебе могу обещать. Но удочерение… Мне не хочется вселять в тебя лишние надежды. Давай пока не будем к этому возвращаться и останемся друзьями, хорошо?

— Приемная мама может быть отличным другом.

— Ты как собачка, нашедшая косточку. Ни за что не отцепишься, да?

— Гав-гав!

У меня неплохо выходит ее веселить. Она мне нравится, даже очень. Не так, как мама, ясное дело. Но пока мамы нет, Кэм вполне сойдет.

Ее квартира привела меня — меня! — в ужас. Крохотная. Обшарпанная. Еще хуже комнат в детском доме. А видели бы вы ее спальню! Кэм бросает пижаму на пол, прямо как я!

Ничего, когда я сюда перееду, все изменится. Я помогу ей наладить быт.

— Покажите ваши книги, — сказала я, подходя к шкафу. — Это все вы написали?

— Что ты! Только те, что на нижней полке. Не думаю, что они тебе понравятся.

Скукота и тягомотина. Я пролистнула страницы и не нашла ни одной картинки, ни одной шутки, даже ни одного неприличного слова. Надо будет научить ее писать хорошие книги, иначе она никогда не заработает на ту жизнь, к которой я хочу привыкнуть.

Может, мне проще самой поторопиться и издать собственную книгу? Я попросила Кэм научить меня пользоваться печатной машинкой.

Печатать тяжелее, чем писать. Но в конце концов я настучала настоящее письмо. Я положила его на письменный стол Кэм, чтобы она обнаружила его, когда вернется домой.

Честное слово, Кэм, я стану лучшим в мире приемным ребенком. Вот увидите.

С любовью от Трейси Бикер, девочки, котораянелопнула.

Я была близка к тому, чтобы лопнуть. Угадайте, что Кэм купила к чаю! Большой торт, с вареньем и кремом. Сверху торт был белым и гладким, но Кэм взяла горсть «блошек» и выложила: «ТБ».

— Мой собственный именинный торт, — счастливо сказала я.

— Даже не поделишься? — спросила Кэм.

— С вами? Конечно, поделюсь. Но больше ни с кем. В день рождения мне пришлось делить торт с Питером. Представляете?

— Я думала, вы дружите.

— Дружим. Но при чем тут торт? Именинный торт ни с кем не хочется делить, даже с самым лучшим другом, — сказала я.

Все же слова Кэм меня затронули, и я обдумывала их, пока жевала первый громадный кусок торта. И второй кусок, щедро сдобренный кремом и вареньем. И третий тоненький ломтик. И пока пощипывала глазурь с верхушки.

— Спасибо, куда вкуснее, чем именинный торт в приюте, — поблагодарила я.

— Вот и чудненько.

— Питер сегодня встречается с какими-то нудными стариками, — поделилась я.

— Правда?

— Наверняка они не возьмут его в «Макдоналдс». И не купят ему торт.

— Возможно.

— А поскольку мы с Питером друзья, и день рождения у нас в один день, и именинный торт мы делили пополам… будет справедливо, если я отнесу ему кусочек, — сказала я. — Как вы считаете?

— Чудесная мысль, — отозвалась Кэм. — Я заверну для него кусочек. И второй — для тебя. Только обещай мне не провести всю ночь над унитазом.

— Обещаю. А можно мне самой разрезать торт? Если он вроде как именинный, я могу вроде как загадать желание, правда?

Кэм протянула мне нож, я закрыла глаза и от всей-всей души пожелала…

— Спорим, вы знаете, чего я пожелала? — сказала я Кэм.

— Я догадываюсь.

— Хотите, скажу.

— Ни за что. Если скажешь, не сбудется, — ответила Кэм.

Я состроила рожицу. И задумалась.

— А знаете, если это вроде как день рождения, у меня вроде как должны быть подарки. — Я помолчала. — Прозрачный намек.

— Трейси Бикер, у тебя нет ни стыда ни совести!

И все же сработало!

Кэм оглядела комнату и задержала взгляд на книжном шкафу. Я уже решила, что получу очередную скучную книгу. Но она отвела взгляд. Подошла к письменному столу и взяла ручку с Микки-Маусом.

— Поздравляю, Трейси. Счастливого Простодня, — сказала она и вложила подарок мне в ладонь.

На минуту я потеряла дар речи. Это не так часто со мной случается. Я перепугалась, что у меня вот-вот начнется приступ аллергии. Но я взяла себя в руки, улыбнулась, выставила большие пальцы вверх и запрыгала от радости.

Ровно в пять мы были в детском доме. Какая пунктуальность, когда этого не требуется! У порога я слегка раскапризничалась. Поцеплялась за Кэм. Мне хотелось чуть-чуть продлить этот удивительный день. Это еще не доказывает, что я трудный ребенок, правда?

Все сошло мне с рук. Кэм приедет в следующую субботу. В двенадцать. Она дала слово. Я снова увижу мою будущую приемную маму. Я сделаю все, чтобы мое желание сбылось.

После того как мы распрощались, мне потребовалось время, чтобы прийти в себя. Я пропустила чай, но не беда. Я и так объелась тортом, биг-маком и «блошками». В пакете осталось еще порядочно «блошек». Я съела только красные. Еще розовые, голубые и фиолетовые. Мои любимые. Несимпатичными «блошками» я так и быть, поделюсь.

Я вышла из комнаты отдыха и собрала оставшиеся «блошки» и куски торта. Они слегка помялись, когда я прощалась с Кэм, но Дженни помогла мне почистить их и выложить на тарелку

Я нашла Питера в его спальне. Он непривычно тихо сидел на кровати.

— Ой, — сказала я, — твои гости не пришли.

— Пришли, — сказал Питер.

— Тебе они не понравились, да? Ничего, не расстраивайся, смотри, что я нам припрятала. Настоящий именинный торт, объедение.

— Спасибо, Трейси. — Питер стал рассеянно жевать ломтик. — Нет, ты не права. Мне понравились тетя Ви и дядя Стэнли.

— Спорю, они не водили тебя в «Макдоналдс».

— Нет. Мы ели рыбу с картофелем. Как у бабушки. Рыба с картофелем, бутерброд с маслом и стакан чаю.

— Скукотища! Я ела биг-мак, картошку фри, клубничный коктейль, даже два, а потом Кэм купила мне целый пакет «блошек» и чудесный торт, на котором выложила мое имя. Я могла бы слопать его целиком, но вспомнила о тебе и попросила завернуть большущий кусок. Так вот. А ты даже не ешь. Тебе не нравится? Я так хотела сделать тебе сюрприз.

— Нет, что ты, очень даже вкусно. — Питер вежливо откусил кусочек. — Ты такая славная. Я рассказал о тебе тете Ви и дяде Стэнли — о том, что ты моя лучшая подруга. Они очень хотят с тобой познакомиться.

— Пускай особо не настраиваются. Вот увидишь, меня удочерит Кэм.

— Правда? Вот здорово! Понимаешь, тетя Ви и дядя Стэнли очень хотят взять меня к себе, так мне кажется. Они сами сказали. Они хотят забрать меня как можно скорее.

— Значит, ты сваливаешь и бросаешь меня одну, — подытожила я. — Большое спасибо.

— Трейси… Я вовсе не хочу тебя бросать. Так я им и сказал. Но раз тебя забирает Кэм…

— Ну да, да, Кэм не терпится заполучить меня, но такие дела на горячую голову не делаются. Сначала надо все хорошенько обдумать.

— Я знаю. Я и пытаюсь думать, — сказал Питер. — Трейси, кто бы ни усыновил меня, кто бы ни взял тебя, мы все равно останемся друзьями навек, правда? Мы будем друг друга навещать. И писать письма.

— Я буду писать тебе моей собственной ручкой с Микки-Маусом. Смотри!

— Ой, Трейси, ты ведь не стащила ее у Кэм, правда?

— А, значит, так ты обо мне думаешь? Она сама мне ее подарила, дурачок. Я же говорила, она от меня без ума. Давай поклянемся. Мы останемся друзьями навек, что бы ни случилось. Ой, почему ты не ешь глазурь? Тебе не нравится?

— Я хотел оставить самое вкусное напоследок. Угощайся, Трейси, я буду только рад.

Приятно разделить торт с лучшим другом.

Потом я взяла пакет «блошек» и обошла всех-всех. Я дала каждому по конфете, даже Луизе и новенькой. Они вместе примеряли одежду новенькой девочки у нее в спальне.

Жюстина сидела внизу. У окна. Ее отец так и не приехал. Ее нос был заклеен свежим пластырем. Она шмыгала.

Я смотрела на нее. Сердце начало отчаянно колотиться. Я подошла ближе. Жюстина обернулась с надеждой в глазах. Она ждала увидеть Луизу. Но у Луизы, похоже, теперь новая лучшая подруга. Плохо же мы знали Луизу.

Жюстина слегка подпрыгнула, увидев меня.

— Что тебе надо, Трейси Бикер? — пробормотала она, вытирая слезы.

— У меня для тебя сюрприз, — ответила я.

Я думала, что дам ей «блошку». Но… Вы мне не поверите! Я протянула ей ручку с Микки-Маусом!

У меня точно шарики за ролики заехали. Надеюсь, Кэм подарит мне еще такую ручку. В следующую субботу. Когда мы снова увидимся. Когда она скажет мне, что все обдумала и готова стать мне приемной матерью.

Все началось со сказки. И закончится тоже сказочно. «И жили они долго и счастливо…»

 

 

Без дома

Вы знаете этот старый фильм, который всегда показывают по телевизору на Рождество? «Волшебник страны Оз»? Я его обожаю. Особенно злую Западную колдунью. Мне нравится ее зеленое лицо и злобное хихиканье, но больше всего я люблю ее крылатых обезьян. Чего бы я только не отдала, чтобы завести себе хоть одну такую — злющую и стремительную! Она носилась бы по небу, хлопала крыльями и как только почуяла бы в воздухе противный запах растворимого кофе и талька, «аромат» учительницы-мучительницы миссис Сейчас-Меня-Вырвет Бэгли, бро-си-лась бы прямо на нее и с диким визгом утащила куда подальше.

Уж В. Б. получила бы как следует! Я всегда потрясающе сочиняла рассказы, но с тех пор как попала в эту дурацкую новую школу, миссис В. Б. только и пишет: «Очень небрежная работа, Трейси! Следи за орфографией!» На прошлой неделе нам задали придумать рассказ «Ночью». Классная тема, правда? Ну, я и написала восемь с половиной страниц об одной девушке, на которую однажды в темную зловещую ночь напал маньяк и чуть ее не убил, но она прыгнула в реку и подплыла к разбухшему от воды трупу. Затем еле-еле добралась до берега и увидела, как с кладбища льется мерцающий свет. Оказывается, там была оккультная секта, которая мечтала принести в жертву невинную юную девушку, и эта девушка была как раз то, что им требовалось.

Мой рассказ был по-настоящему ТАЛАНТЛИВЫМ, гораздо интереснее всех статей, которые пишет Кэм. (Я вам скоро о ней расскажу.) Мне кажется, что такой рассказ вполне можно опубликовать. Я напечатала его на компьютере Кэм, чтобы все было поаккуратней, и включила программу для исправлений, надеясь, что миссис В. Б. придет в восторг и напишет: «Превосходно, Трейси! Ставлю тебе десять баллов из десяти, и еще приклей себе три золотые звездочки на тетрадь. А во время большой перемены я куплю тебе пакетик леденцов». Представляете, что она написала на самом деле? «Видно, что ты старалась, Трейси, но это очень несвязный рассказ. У тебя больное, исковерканное воображение». Я посмотрела в словаре слово «исковерканный». Миссис Бэгли советует нам смотреть незнакомые слова в словаре. Оно означает «лишенный прежней формы». То, что надо! Мне хотелось бы исковеркать миссис Сейчас-Меня-Вырвет Бэгли. Я бы ее коверкала и коверкала до тех пор, пока бы у нее глаза на лоб не полезли, а руки и ноги не закрутились вокруг толстой задницы. Вот было бы здорово! Стоит мне написать какое-нибудь чуть-чуть неприличное слово, как миссис Бэгли прямо из себя выходит. Не знаю, что бы она делала, если бы я действительно выругалась и сказала бы что-то вроде *****, или *****, или вот еще ***** (ничего не поделаешь — цензура!!!).

Потом я посмотрела в словаре словосочетание «бесцельно бродить». Оно означает «идти ради собственного удовольствия в неопределенном направлении». Именно этим я сегодня и занималась вместо того, чтобы сидеть в скучной школе, — прогуливала и бродила по городу в прекрасном настроении без всякой цели, а на свои карманные деньги купила большой фиолетовый блокнот. Буду писать в нем свои сверхстрашные страшилки, такие «исковерканные и бессвязные», какие только смогу придумать. А еще напишу историю о себе. Вообще-то я уже все о себе написала в «Дневнике Трейси Бикер». Назову свой рассказ «Дневник Трейси Бикер — 2», или «Что еще произошло в жизни храброй и замечательной Трейси», или «Невероятные приключения потрясающей и необыкновенной Трейси», или «Для тех, кто хочет еще почитать про ужасную Трейси Бикер, которая гораздо злее злой Западной колдуньи из „Волшебника страны Оз“».

Да… Помните, я вам рассказывала об этом фильме? Там есть один эпизод, которого я по-настоящему боюсь. Просто смотреть не могу. В первый раз я даже чуть не расплакалась. (Вообще-то я никогда не плачу. В этом отношении я как кремень или подошва на старых ботинках. Или на новых. Как самая крепкая подошва «мартенсов»…) Это сцена в конце фильма, когда Дороти ужасно надоело жить в стране Оз. Конечно, если бы вы меня спросили, я бы сказала, что это ненормально. Кому охота возвращаться в черно-белый и скучный Канзас-Сити и оставаться обычным ребенком, у которого отбирают собаку, если можно танцевать в серебряных туфельках в Изумрудном городе? Но Дороти весь фильм так по-дурацки себя ведет! Все никак не может понять, что ей и нужно-то только щелкнуть каблуками своих туфелек, и она снова окажется дома. Вот и все. Так вот, именно тот эпизод, где она говорит: «В гостях хорошо, а дома лучше», — меня и достал. Потому что сама я так сказать не могу. Совсем не могу. У меня нет дома. Ну, во всяком случае, до недавнего времени не было. Если не считать детского дома. Если место, где ты живешь, так называется, ты можешь точно быть уверен, что это не настоящий дом, а просто мусорная свалка для ненужных детей. Некрасивых, дурных и трудных детей. Тех детей, которых не хотят усыновлять. Детей с истекшим сроком годности, как продукты, которые уценивают, а потом выбрасывают на свалку. Ну, конечно, в этом доме были и совсем ужасные дети, такие, например, как Жюстина Литтлвуд…

Мы были заклятыми врагами, но потом помирились. Я даже дала Жюстине свою замечательную ручку с Микки-Маусом. Естественно, пожалела об этом на следующий день и даже попросила вернуть, притворившись, что только одолжила ей ручку на время. Но с Жюстиной этот номер не прошел. Куда там! С Жюстиной всегда так: котлеты отдельно, а мухи отдельно. А также осы, пчелы и другие насекомые.

Странно, но сейчас мне ее не хватает. Даже когда мы были заклятыми врагами и играли в слабо , нам все равно было весело. Я всегда лучше всех придумывала самые невероятные, дурацкие и жестокие испытания. Я никогда ничего не боялась и всегда выигрывала, пока в наш детский дом не пришла Жюстина. И даже тогда я все равно выигрывала. Почти всегда. Но Жюстина и сама умела придумать такое!..

Я по ней скучаю. И по Луизе тоже. Но особенно мне не хватает Питера. Вот это странно — поначалу, когда он поступил к нам, я терпеть не могла худосочного старину Питера. А теперь мне кажется, что он был моим лучшим другом. Если бы я могла с ним опять встретиться! Особенно сейчас. Потому что я гуляю сама по себе, и, хотя мне весело прогуливать и я нашла самое лучшее в мире укрытие, все равно мне как-то одиноко.

Было бы здорово с кем-нибудь подружиться. Когда ты из детского дома, нужно завести себе как можно больше друзей, потому что у тебя нет семьи.

Ну, у меня, положим, семья есть. У меня самая замечательная, самая красивая, самая лучшая мама на свете. Она страшно знаменитая голливудская кинозвезда — постоянно снимается, ее всюду приглашают, и у нее нет на меня ни минутки, вот почему я в приюте.

Кого это я пытаюсь обмануть??? Не вас. Даже не себя. Когда я была маленькая, я всем так и говорила, и некоторые ребята принимали мой рассказ за чистую монету и даже вели себя так, как будто он произвел на них большое впечатление. Зато теперь, когда я завожу свою киносказку, они недоверчиво поджимают губы и за моей спиной хохочут. И это те, кто подобрее. А остальные прямо в лицо мне говорят, что я чокнутая. Они даже не верят, что у меня мама — актриса. Я точно знаю, она снималась в каких-то там фильмах… Мама прислала мне большую красивую фотографию, на которой она в декольтированном вечернем платье. Но сейчас, слушая меня, ребята толкают друг друга, хихикают и говорят: «В каком это фильме снялась твоя мама, Трейси Бикер?» Поэтому я их луплю. Иногда по-настоящему. Я здорово работаю кулаками. Иногда, правда, только воображаю, что у меня это хорошо получается. Вот бы и с миссис Бэгли так поступить. Глупо говорить учителю в глаза все, что ты о нем думаешь. Сегодня утром она задала нам написать новое сочинение — «Моя семья». Предполагалось, что нас учат писать автобиографию. Отличный способ для любопытных учителей выведать все секреты своих учеников! Так вот, Вырвет Б. велела нам приступить к работе и, застревая толстыми бедрами между партами, стала с трудом пробираться к моей. Благополучно добравшись, она склонилась надо мной и приблизила ко мне свое лицо. В какую-то ужасную секунду я даже подумала, что она собирается меня поцеловать!

— Ты, конечно, напиши о своей приемной матери, Трейси, — прошептала она так, что у меня защекотало в ухе от мятного запаха пастилок «Тик-Так».

В. Б. думала, что ее никто не слышит, но весь класс перестал писать и уставился на нас. А я уставилась на них и, как можно дальше отодвинувшись от миссис Бэгли, твердо сказала:

— Я напишу о своей настоящей маме, миссис Бэгли.

И стала писать. Страницу за страницей. Сбивчивым почерком, не заботясь о правописании, точках и заглавных буквах, потому что все это пустая трата времени. Я написала потрясающий рассказ о себе и о своей маме. Только мне не удалось его закончить, потому что миссис Бэгли снова совершила путешествие по классу и, склонившись надо мной, самым неприличным образом стала из-за моего плеча читать мое сочинение. Затем она тяжело вздохнула. Я думала, опять начнет зудеть по поводу моей неаккуратности, орфографии и запятых, но на этот раз она заныла не из-за того, как написана работа, а из-за ее содержания.

— Снова тебе не дает покоя твое богатое воображение, Трейси, — сказала она сладко-фальшивым покровительственным тоном. Она даже несколько раз произнесла «так-так», покачивая головой и глупо ухмыляясь.

— Что вы имеете в виду? — резко спросила я.

— Трейси, не разговаривай со мной таким грубым тоном. — В ее голосе послышалось возмущение и все такое. — Сколько раз я объясняла, как надо писать автобиографию? О себе и своей жизни нужно писать правду.

— А это и есть правда. Самая настоящая правда! — возмутилась я.

— Хватит, Трейси, — сказала она и начала зачитывать вслух отрывки, на этот раз не пытаясь понизить голос, как будто это была революционная прокламация: «Моя мама — кинозвезда. Она снимается в голливудских фильмах вместе с Джорджем Клуни, Томом Крузом и Брэддом Питом. Они все считают ее очень талантливой и хотят стать ее бойфрендами. В новом фильме Леонардо Ди Каприо будет исполнять роль ее младшего брата. На репетициях мама с ним очень подружилась, и он видел мою фотографию, которую она все время носит в сумочке. Он говорит, что я классно выгляжу, и хочет мне написать».

В этом месте, передразнивая меня, миссис Бэгли ядовито заговорила высоким голосом. Весь класс так и покатился со смеху. Некоторые от смеха чуть не описались. Миссис Бэгли ухмыльнулась и поджала губы.

— Ты действительно в это веришь, Трейси? — спросила она.

И я сказала:

— Я действительно верю в то, что вы глупая старая кошелка и можете сниматься в фильме про летучих мышей-вампиров.

На миг мне показалось, что она собирается подтвердить свои вампирские качества и вцепиться клыками мне в шею. Конечно, ей этого хотелось. Но она просто выставила меня из класса и велела стоять за дверью. Видите ли, устала от моей наглости! Я сказала, что меня от нее тошнит, и это хорошо, что ее зовут миссис В. Бэгли. Другие дети могут гадать, что означает буква "В", — Вера, Виолетта или Ванесса, — но я-то знаю, что ее имя — Вырвет, и оно очень подходит к ее фамилии, потому что она похожа на содержимое бумажного пакета, который дают в самолете, когда тебя тошнит.

В. Б. вернулась в класс, когда я высказала только половину того, что хотела, и дальше я разговаривала сама с собой, привалившись к стене и уставившись на свои туфли. Я сказала, что мне доставляет удовольствие прогуливать ее уроки, потому что она скучная-прескучная и ни за какие коврижки не хочет нормально учить детей. Она не хочет учить нас не только за коврижки, но и за нугу, сливочную помадку, лакрицу и рахат-лукум. И я убедила себя в том, что стоять в коридоре мне очень даже нравится.

В это время мимо прошел мистер Хатеруэй с маленьким хлюпиком из третьего класса, у которого текла кровь из носа.

— Сама с собой разговариваешь, детка? — спросил он.

— Нет, я говорю со своими туфлями, — злобно ответила я. Я думала, что он тоже на меня накинется, но он только кивнул, продолжая вытирать платком струйку крови из-под носа малыша.

— Я тоже люблю поговорить со своими ботинками, когда мне грустно, — сказал он. — Это друзья, которые всегда меня понимают. Я думаю, что для доверительной беседы лучше всего подходят ботинки фирмы «Хаш Паппиз».

Хлюпик хныкнул, и мистер Хатеруэй снова вытер ему нос.

— Пошли лучше, дружок, в медпункт.

Он слегка кивнул мне, и они ушли. До этой минуты я была убеждена, что новая школа ужасна на 100 процентов, а сейчас, может быть, на 1 процент она стала нормальней, потому что мне понравился мистер Хатеруэй. Если бы меня выгнали из шестого класса к малышне, он мог бы быть моим учителем. Но все равно школа была противной на 99 процентов, поэтому я решила из нее убраться.

Это оказалось проще простого. На перемене миссис В. Б. делала вид, будто не замечает меня. Ноздри ее раздувались так, словно от меня воняло. Поэтому я молча обменялась с ней любезностями, тоже наморщив нос, но меня проигнорировали.

После перемены был урок музыки с мисс Смит, поэтому за меня отвечала уже она. А я не собиралась торчать на музыке: мисс Смит тоже ко мне придирается, и только потому, что однажды я ударила барабанной палочкой по чьей-то голове вместо барабана. Поэтому я с беспечным видом проскользнула по коридору, как будто направлялась в туалет, и очень осторожно пересекла вестибюль, хотя миссис Лудовик была занята малышом и его носом. Там было так пусто, как после третьей мировой войны. Прошмыгнув в дверь, я оказалась во дворе. Главные ворота были закрыты, но для супер-Трэйси это не препятствие. Я вскарабкалась на стену и в одно мгновение перемахнула через нее. Свалившись с другой стороны, я оцарапала колени, и, хотя кровь быстро остановилась, они остались ужасно грязными. Наверное, в кровь мне попала куча микробов, и в любую минуту могла подняться температура, а изо рта пойти пена. Мне и вправду было не по себе, а еще очень хотелось есть. Зря я потратила все свои деньги на блокнот! Особенно жалко, что он такого же фиолетового цвета, как обертка от молочного шоколада «Кэдбери». Скоро у меня из-за этого слюнки потекут. Мне очень хотелось все бросить и побежать к Кэм, но часы только что пробили час. Время обеда. Только вот есть мне нечего. И нечего думать, чтобы возвратиться домой до чая, иначе Кэм что-то заподозрит.

Можно было бы показать ей мои ободранные коленки и сказать, что со мной случилось что-то очень ужасное и меня отправили домой, но Кэм подумает, что я опять ввязалась в драку. У меня и в прошлый раз были неприятности.

Несправедливо это! Не я первая начала. Во всем виновата Роксанна Грин. Это она, насмехаясь, что-то сказала друзьям по поводу моей футболки. Она выпендривалась в своей футболке с буквами DKNY, поводя плечами и так и сяк. Я начала ее передразнивать, и все засмеялись. Поэтому она завелась:

— А какая у тебя футболка, Трейси?

И не успела я ответить, как она сказала:

— Знаю, из магазина для бедных!

Все снова засмеялись, но на этот раз совсем противно — ну я и рассвирепела и обозвала ее разными словами. Вроде ничего особенного и не сказала. Но в ответ она обозвала меня безотцовщиной и еще добавила, что это слово как нельзя лучше мне подходит, потому что папы у меня действительно нет.

Поэтому мне и пришлось ее стукнуть, ведь так? И это было справедливо. Только Роксанна и ее девчачьи прихвостни так не думали и нажаловались миссис Вырвет Бэгли. А она, конечно, тоже решила, что это несправедливо, и наябедничала мистеру Донну, нашему директору, который вызвал в школу Кэм. Меня потащили в кабинет, и при этом я еще много чего довольно громко наговорила. Кэм обняла меня и прошипела прямо в ухо: «Остынь, Трейси».

Я старалась. Я попыталась остыть и представить себе, что плыву по прекрасному прохладному озеру с голубой водой. Но я кипела от возмущения, и вода в моем озере тоже закипела, и я сказала директору все, что я о нем думаю, а также о его прыщавых учителях и паршивых учениках. (Ознакомьтесь с моим словарным запасом, миссис В. Б.!)

Меня опять не исключили. Не повезло! Нужно было быть еще нахальнее, потому что я не хочу ходить в эту ужасную школу. И я сама себя исключила. И вот я здесь.

В потаенном месте. Можно даже сказать, «эксклюзивном». В моем собственном доме. Наконец-то дома! Ну конечно, сейчас здесь не очень уютно. Нужно как следует пройтись пылесосом, да не одним, а тремя, четырьмя или даже пятью. Хоть в доме и пусто, а уборка не помешает. Кругом валяются пустые банки из-под пива и коробки из «Макдоналдса». Пол завален всяким рекламным мусором — прямо у входной двери можно по щиколотку увязнуть в разных буклетах.

Я выбрала другой путь. Увидела, что дверь закрыта, все завалено, и с другой стороны очень аккуратно пролезла через разбитое окно, а потом прошла в маленький садик за домом, потому что очень хотелось писать. Давно уж брожу по улицам в поисках туалета!

В тот день, удрав из школы, я пошла гулять и вдруг увидела этот пустой дом в тупике, заросшем ежевикой, где так легко спрятаться. Тут я и решила перемахнуть через забор и осуществить задуманное. Только присела — вдруг откуда ни возьмись выскочил черный кот. От неожиданности я подпрыгнула и чуть не описала свои кроссовки! Когда все благополучно завершилось, я представила себе, что очутилась в джунглях, и попробовала поймать кота. В моих джунглях он был тигром. Только приготовилась превратиться в укротительницу — и на тебе! Кот высоко задрал хвост и удалился с гордым видом, промурлыкав: «Мур-муржалуйста, отстань!»

Пришлось бродить по джунглям и дому в полном одиночестве. Классный дом, хоть и без удобств: воду отключили, свет не горит, а батареи холодные, но в гостиной стоит шикарный диван с бархатной обивкой. Какой-то пьяница истоптал его грязными ботинками, но я попробовала поскрести грязь и поняла, что от нее можно легко избавиться. Принесу сюда подушку и одеяло и еще чего-нибудь вкусненького. Ух, у меня даже дух захватило! Только это в следующий раз. А сейчас пора отправляться к Кэм.

 

Дома у Кэм

Кэм взяла меня на воспитание. По моей инициативе. Когда я снова очутилась в детском доме, мне так захотелось найти приемную семью! Просто до жути! Об этом даже писали в газетах — так, напечатали небольшое сообщение о моих недостатках. Нахмуренная физиономия на школьной фотографии выглядела не очень привлекательно — неудивительно, что никто не отозвался. Затея с рекламой оказалась не самой удачной — особенно когда кто-то из ребят принес газету в школу и начал ее всем показывать. Я говорю о другой школе, которая была на порядок лучше. А об этой и говорить нечего — хуже не бывает!

Во всем виновата Кэм. Это она сказала, что нужно туда ходить. Видите ли, очень близко от дома. Знала ведь, что возненавижу школу с самого первого дня! Старое здание из красного кирпича, классы с коричневыми стенами, раздевалка с противным запахом, и почти все учителя пожилые… Говорят так, будто их обучали ораторскому искусству в каком-то старомодном заведении, — это оттуда у них мерзкий саркастический тон. Сейчас покажу:

«Очень умно с твоей стороны, Трейси, опрокинуть баночку с водой для мытья кисточки». (Случайно, а может, и нарочно прямо на фирменную футболку Роксанны!)

Или вот еще:

«Я просто поражена, что именно ты исписала всю доску неприличными словами, Трейси Бикер». (Замечательно злыми и неприличными словами!)

Или:

«Пожалуйста, Трейси Бикер, не могла бы ты говорить еще громче? Глухая старушка на другом конце улицы не совсем расслышала, что ты сказала». (Мне специально пришлось повысить голос. Как еще заставить ребят в группе к себе прислушаться?)

Ненавижу работать в группе! Все они сидят по маленьким группам — Роксанна и ее банда! Новоиспеченный Алан Ширер с сумасшедшими футбольными фанатами, Бэшер Диксон со свитой, плакса Лизи, придурок Дон, Ханна — «ума палата» и зубрила Эндрю — всех их распределили по группам. А тут еще и я.

Миссис В. Б. каждый раз сажает меня в новую группу. Иногда я сама себе группа. Подумаешь! Мне это даже нравится. Терпеть их всех не могу!

Кэм говорит, нужно постараться с кем-нибудь подружиться. Не желаю дружить с толпой неудачников! Вот я и ною все время и прошу Кэм забрать меня из этой противной школы и перевести в другую. Бесполезно! Правда, она даже ездила в Лондон и спрашивала, нельзя ли меня куда-нибудь перевести, но ей там ответили, что все остальные школы в нашем районе переполнены. И она им поверила и не стала больше суетиться. Если ты хочешь чего-нибудь добиться в этой жизни — надо бороться! Уж я-то знаю!

— Тебя поставили на лист ожидания, — говорит Кэм таким тоном, словно эта новость меня обрадует.

Вот еще! Полжизни жду, когда же наконец она начнется, моя настоящая жизнь! Когда Кэм пришла в наш детский дом, чтобы собрать материал для своей скучной статьи, я подумала, что удача вот-вот мне улыбнется. Тогда ей за работу заплатили всего-то сто фунтов, а обо мне в статье почти ничего и не было сказано. Я решила, что Кэм вполне может стать мне приемной матерью — ведь мы обе писательницы. Еще пришлось ее долго упрашивать! Но я умею добиваться того, чего захочу. А заполучить Кэм мне уж очень хотелось. Просто до жути! Поэтому, когда она сказала: «Ладно, Трейси, давай попробуем! Ты и я, хорошо?» — я ликовала.

Что может быть лучше? Я прямо была на седьмом небе — так хотелось выбраться из детского дома! Мочи не было ждать! Илень-Мигрень, социальный работник (ее давно ко мне прикрепили), нарочно тянула с оформлением документов. «Не вижу смысла торопить события, Трейси», — говорила она.

Ничего себе! Не видит смысла!

А если бы Кэм передумала?! Ведь ей пришлось ходить на все эти собеседования да еще на курсы. А ей это надо? Она не любит, когда командуют и указывают. Прямо как я! Было так страшно: вдруг Кэм решит, что уж слишком муторное это дело…

В конце концов мы все-таки провели выходные вместе. Было классно! Кэм хотела, чтобы все прошло тихо: прогулка в парке, вечер у видика и коробка с горячей пиццей, но я сказала, что в детском доме у меня все это уже было. Нельзя ли отпраздновать наш первый уикенд вместе как-то по-особенному?

Вы уже слышали о моем таланте убеждать — и Кэм сдалась и повела меня в «Мир приключений» в Чессингтоне. Вот было здорово! А еще купила большого плюшевого питона с глазами-бусинами и черным раздвоенным языком. Сначала Кэм долго распространялась по поводу того, что не хочет покупать мою любовь, но я заставила питона обвиться вокруг нее несколько раз, и он ей «сказал», что ему так хочется, чтобы мы его купили! Однажды питон проголодался и решил чего-нибудь пожевать — ну и съел пушистого плюшевого кролика и несколько игрушечных мышей в придачу, а владелец магазина страшно на него разозлился…

Питона Кэм мне все-таки купила, но при этом заявила, что сошла с ума, — теперь ей придется всю неделю сидеть на хлебе с сыром, так как входные билеты и обед из гамбургера с чипсами стоили целое состояние. Вот бы мне сразу и догадаться, что она жадина! Но в тот момент меня не волновали недостатки Кэм — очень уж хотелось, чтобы она взяла меня на воспитание. А может быть, это она не обратила внимания на мои недостатки?

Во всяком случае, сначала все было так, как будто мы обе нацепили розовые очки и только и делали, что глупо улыбались в нашем безоблачном и розовом, как лепестки цветов, мире. В воскресенье вечером, когда надо было возвращаться в детский дом, Кэм обняла меня почти так же крепко, как и я ее, и сказала, что готова вытерпеть любую волокиту, чтобы взять меня на воспитание.

И все у нее получилось. Вот на этом самом месте моего рассказа и надо было поставить точку. «И жили они долго и счастливо».

Только я не всегда чувствую себя счастливой. И в общем, по-моему, Кэм тоже не рада.

Сначала все было замечательно. Илень говорит, что у нас закончился так называемый медовый месяц. Теперь понимаете, почему я называю ее Мигрень? Вечно она так заумно выражается! И все-таки с ней в чем-то можно согласиться: правильно, Кэм и я были чуть-чуть похожи на молодоженов. Ходили всюду, взявшись за руки, и если мне чего-нибудь сильно хотелось, я всегда могла ее уговорить, но никогда не перегибала палку, потому что боялась, что она рассердится и отправит меня обратно. Но прошло время…

Не знаю — вдруг все переменилось. Раньше Кэм водила меня куда-нибудь, чтобы угостить вкусненьким, и все мне покупала. В основном фирменные вещи, которые мне были очень нужны, иначе на меня нападали бы всякие противные девицы вроде Роксанны. Кэм говорит, что она не может позволить себе такие траты — вот еще! Я точно знаю, что государство ей очень много за меня платит. И она еще смеет жадничать! А писательские гонорары?!

Кэм говорит, что мало зарабатывает. Совсем крохи. Сама виновата. Не то пишет! Тратит кучу времени на скучные статьи для больших журналов, в которых даже картинок нет! А ее книги и того хуже. В жутких мягких обложках — про бедных женщин и их проблемы. Кому охота читать такую ерунду, я вас спрашиваю?! Писала бы что-нибудь романтическое! Давно ей твержу, что можно быстро разбогатеть на книгах в красивых глянцевых обложках, которые все берут с собой в отпуск. Про красивых женщин с кучей шикарных нарядов и про сильных и преуспевающих мужчин. Ну и вот, потом с ними происходят разные приключения… В таких книгах много говорится о грубом и жестоком мире.

Кэм только смеется надо мной и говорит, что терпеть не может таких книг. Еще ей наплевать на успех. А вот мне нет! Я хочу, чтобы моей приемной мамой можно было похвастаться. А как похвастаешься? Ведь о ней никто не слышал! И нет в Кэм ничего особенного или сексуального. Она не пользуется косметикой, а волосы у нее такие короткие, что не требуют никакой укладки и просто торчат в разные стороны. И одевается она ужасно. Одни футболки да джинсы — и уж, конечно, не от дизайнера. И дом у нее выглядит неухоженным.

Я-то надеялась, что буду жить в большом доме с шикарной мебелью и разными прибамбасами, а не в такой убогой квартирке. У Кэм на полу даже нормального ковра нет! Обычные доски, покрытые лаком! И несколько ковриков, разбросанных тут и там… Конечно, если мне захочется покататься по полу, то пожалуйста — наш вполне сойдет для этой цели, только вот смотреть на него невозможно. А видели бы вы наш диван! Кожаный-то он кожаный, но обивка вся потрескалась, и Кэм приходится ее прятать под большим лоскутным пледом и старыми подушками, расшитыми крестиком. Подушки она сама вышивала. Она и меня пыталась научить вышивать крестиком. Неудивительно, что это так называется: чем дольше ты вышиваешь, тем злее становишься и тем больше тебе хочется поставить крест на этом занятии!

У меня есть своя комната, но по размеру она мало отличается от той, что была у меня в детском доме. Подумать только — чуть больше буфета!

А Кэм еще и вредная… Сначала говорила: делай с комнатой все, что захочешь. Ну, безусловно, у меня были кое-какие идеи. Мне хотелось огромную кровать, пуховое одеяло в шелковом пододеяльнике и собственный туалетный столик с подсветкой вокруг зеркала. Как у кинозвезды… Еще мягкий, как кошачий мех, белый и пушистый ковер, а также собственный компьютер, чтобы писать рассказы. Ну еще, конечно, музыкальный центр, домашний кинотеатр с видео… Свисающую с потолка трапецию, как в цирке, чтобы было на чем тренироваться… Еще чтобы из моей комнаты была дверь в отдельную ванную, где я могла бы целыми днями плескаться в белой пене.

Кэм повела себя так, будто я шучу. Когда до нее дошло, что мне совсем не до смеха, она сказала:

— Хватит, Трейс. Как все может поместиться в такой коробке?

Тут она права. Как можно было меня сюда поселить?! Я что, вещь какая-нибудь, которую можно передвигать с места на место? Почему нельзя жить в комнате Кэм? Там почти нет никакой мебели, кроме книг да маленькой кровати. Вот пусть Кэм со своими пожитками и переедет в мою!

Я изо всех сил пыталась ее убедить. Ныла и канючила, но Кэм была непреклонна. Так я и оказалась в этой каморке и еще должна благодарить судьбу за то, что мне разрешили самой выбрать краску для стен и купить новые шторы и пододеяльник для пухового одеяла. Я выбрала черный — он как нельзя лучше соответствует моему мрачному настроению.

Не думала, что Кэм воспримет это всерьез и клюнет на черный. Черные стены, черный потолок… Правда, это она предложила нарисовать блестящие серебряные звезды. Неплохая идея. Вообще-то я не очень люблю черный цвет. Я не боюсь! Ничего не боюсь, но мне нравится лежать в кровати, смотреть на потолок и видеть над головой сияющие звезды.

Кэм побегала по магазинам и нашла черные простыни с серебряными звездами и такие же шторы. Шить она совсем не умеет, поэтому края у штор кое-где задраны, а кое-где провисают, но я знаю, что Кэм старалась. Она называет мою черную комнату «пещерой летучей мыши». Купила мне несколько маленьких плюшевых летучих мышей, и теперь они свисают с потолка. Такие хорошенькие! А мой питон лежит на полу у двери и служит затычкой от сквозняка. На самом деле он может напасть на любого, кто задумает вторгнуться в мои владения.

Например, на Джейн и Лиз. Терпеть их не могу! Это подруги Кэм. Вечно приходят и суют нос в чужие дела. Сначала я считала их нормальными. Джейн — толстуха. Видели бы вы ее задницу! Лиз — маленькая и юркая. Джейн однажды водила меня в бассейн (в купальнике она смотрится не самым лучшим образом), но нам было весело вместе. Там была такая специальная труба — разгоняешься и с размаха плюхаешься в воду, а еще машина для искусственных волн. Джейн покатала меня на плечах и не надулась, когда я предложила ей побыть китом, даже плеснула в меня водой, как из фонтана.

Но вот однажды Джейн зашла, когда мы с Кэм не то чтобы ругались, но сильно спорили, и я выкрикивала всякие там слова. Еще как-то она зашла, когда я сидела и дулась в своей «пещере». Позже я слышала, как она говорила Кэм, что глупо терпеть все мои выходки. Да, она слышала, что я много пережила, но это не дает мне никакого права быть такой наглой.

Я долго думала, что Лиз нормальная. Сначала я волновалась — ведь она учительница, но оказалось, что Лиз совсем не такая, как миссис В. Б. Знает все неприличные анекдоты, любит посмешить… У нее есть собственные ролики, и однажды она дала мне на них покататься. Вот было классно! А как я здорово на них смотрелась! Носилась туда-сюда и ни разу не упала. Потом я стала приставать к Кэм и говорить, что давно пора купить мне такие же. Увидев, как я здорово катаюсь, Лиз вдруг задергалась и сказала, что Кэм сама денег не печатает.

Вот жалость!

Потом Лиз завела старую шарманку: мол, любовь и трата денег — это не одно и то же. Будто прямо на глазах превратилась в В. Б.!

Я все равно думала, что в Лиз что-то есть, но однажды она зашла поздно вечером, и из своей «пещеры» я услышала, как Кэм плачет после нашей очередной стычки — точно уж не помню из-за чего. Ну, на самом-то деле помню. Кажется, я взяла у нее из кошелька десятку — ведь не украла же! Во всяком случае, она моя приемная мама и должна на меня пахать, а не быть такой жадной и экономить на моих карманных деньгах. И чего реветь из-за какой-то несчастной бумажки в десять фунтов? Я могла бы взять двадцать! Нечего всюду оставлять кошельки, если потом переживаешь из-за того, что деньги пропадают. Старушка Кэм не от мира сего. В детском доме она бы не продержалась и десяти минут.

Так вот, когда Лиз пришла, я обвилась вокруг своей двери, как мой питон, чтобы подслушать, о чем это они разговаривают. Как я и предполагала, говорили обо мне. Лиз все спрашивала, что произошло на этот раз, и Кэм сначала держала язык за зубами, а потом раскололась: видите ли, маленькая озорная Трейси — воровка. Кэм припомнила и другие пропажи. Да, однажды я действительно взяла у нее на время ручку. Ну ладно, не одну, а несколько. Ну еще этот дурацкий медальон, который ей мама подарила. Не собиралась я его красть! Только хотела посмотреть, что там внутри.

Ведь знала, какая Кэм ябеда! А Лиз-то хороша! Все ей пела, что не надо копить переживания в себе — лучше как следует выплакаться. А потом села на своего любимого конька и поехала: будто я ворую, чтобы привлечь к себе внимание и завоевать любовь. Все учителя и социальные работники одинаковые, все дуют в одну дуду. Я своровала деньги, потому что они мне были нужны. И ручка мне тоже была нужна. Ну а медальон мне понадобился, потому что в него можно было вложить фотографию моей настоящей мамы.

У меня есть одна фотография, на которой она потрясающе выглядит: настоящая кинозвезда с улыбкой от уха до уха. Догадайтесь, кому это она улыбается? Малышке, которую держит на руках, а та вцепилась в ее роскошные белокурые волосы… Да это же я!

Вот бы у Кэм были длинные волосы! Мне бы так хотелось, чтобы и она классно выглядела. И тоже была необыкновенной, как кинозвезда. И больше улыбалась. А не сутулилась и не переживала бы из-за меня.

Когда у нас сидела Лиз, Кэм наплакалась вволю и сказала, что ничегошеньки у нее со мной не получается. Все не так, как она думала. Так я и знала! Ведь чувствовала, что она от меня откажется. Ну и ладно. Подумаешь! Буду я еще переживать! Лиз сказала, что это пройдет, просто я лезу вон из шкурки, пытаясь показать все, на что только способна.

— А я тебе говорю — это она проверяет, насколько хватит моих сил, выдержу я ее выходки или нет, — сказала Кэм.

— Не позволяй ей так себя доводить, — ответила Лиз. — Встряхнись, Кэм! Нельзя ставить свою жизнь в зависимость от Трейси! Никуда не ходишь! Даже свои курсы забросила!

— Не могу же я оставлять Трейси по вечерам! Я заикнулась было о приходящей няне, но девочка оскорбилась.

— Тогда почему по утрам ты не ходишь в бассейн? Ты ведь была в такой прекрасной форме! Почему вы с Трейси не ходите плавать до начала занятий? Джейн сказала, что ей в бассейне очень понравилось.

— Просто времени ни на что не хватает. Такая морока собирать ее к девяти в школу! О, господи! Вот еще что… Трейси никак не может там ужиться, мне постоянно звонит директор… Просто не знаю, что делать.

— А почему бы не поговорить с Трейси и не рассказать ей о своих переживаниях?

— Трейси на них наплевать. Ее интересуют только собственные чувства. Ей самой сейчас не очень легко, вот она на мне и отыгрывается.

— А ты не иди у нее на поводу. Попробуй хоть раз сказать «нет», поставь ее на место, — говорит ужасная Лиз.

— В этом-то все и дело — она не может найти своего места. У нее никогда не было дома.

С одной стороны, мне стало легче оттого, что она все выплеснула, а с другой, — не хочу, чтобы меня жалели. Не хочу думать, что меня взяли на воспитание из жалости. Гораздо приятнее считать, что все произошло по-другому: Кэм была одинока, а теперь у нее есть цель в жизни. И еще думать, что она от меня без ума. Кэм говорит, что меня любит, но она не может любить меня так, как настоящая мать. Она не хочет каждый день покупать мне угощения и давать кучу денег, а еще не разрешает оставаться дома, прогуливать эту ужасную школу.

Никогда туда не вернусь! Хоть каждый день буду прогуливать — мне это раз плюнуть! Я все правильно рассчитала и явилась домой точно в срок. Кэм сидела на нашем старом диване и писала в блокноте очередную печальную историю. Она вздрогнула, когда я ввалилась в дверь, но нашла в себе силы улыбнуться. И тут на меня что-то нашло, будто я по ней соскучилась, и все такое… Я подбежала к ней и плюхнулась рядом.

— Эй, Трейси, поосторожней! — сказала она и попыталась вернуться в прежнее положение. — Ты диван сломаешь. И меня тоже.

— Все равно половина пружин сломана.

— Послушай, я тебе никогда не обещала, что ты будешь жить во дворце.

— Скажи лучше — в убогом шалаше, — буркнула я и поднялась с дивана. Затем прошлась по комнате и попинала ногой старую рухлядь.

— Прекрати, Трейси! — резко сказала Кэм.

Ага! Решила не идти на поводу у Трейси! Это я ей не поддамся да пройдусь по ней ногами! Кэм заметила мои кривляния и испугалась.

— Не надо, Трейси! У меня был тяжелый день. Помнишь статью, которую я писала?

— Не приняли?

— Да нет. Просто у меня нет вдохновения. К тому же застряла на половине четвертой главы романа.

— А надо писать то, что будет продаваться! Что-нибудь захватывающее, где много действия. — И я притворилась, что показываю на ней прием карате. Даже не дотронулась до нее, но Кэм заморгала. — Что-нибудь поживей и посексуальней! — Я завиляла бедрами и захлопала ресницами.

— Как бы не так! — сказала Кэм.

— Подожди, вот стану писательницей и разбогатею.

Я посмотрела на отрывки, которые Кэм нацарапала в блокноте.

— Я могу написать гораздо больше. Сегодня столько страниц исписала — почти целую книгу.

— К уроку по английскому?

— Да нет… — О-о, осторожно, Трейси. — Так, кое-что личное. Пишу на перемене и во время обеда.

— А можно почитать?

— Нет!

Не желаю, чтобы она знала о фиолетовом блокноте. Я спрятала его в школьный рюкзак. Иначе начнет гадать, когда я его купила и откуда у меня деньги. Опять полезет в кошелек, а нам не нужны скандалы.

— Ладно, ладно. Личное так личное. Ну хоть одним глазком можно взглянуть?

— Ты становишься прямо как В. Б. Она заставила нас писать автобиографию. Противная и любопытная старая кошелка! Да еще попросила написать о семье!

Кэм напряглась и забыла о моих сочинениях на личную тему. Так и было задумано!

— Она сказала, что нужно писать о приемной матери…

— А ты?

— Я написала о своей маме. О том, что она голливудская актриса и так занята, что не может со мной встретиться. Ты же знаешь.

— Да, знаю.

— Только В. Б. мне не поверила, да еще поиздевалась надо мной!

— Это ужасно!

— Ты ведь мне веришь, Кэм? Веришь в то, что я рассказываю про свою маму? — Я очень внимательно наблюдала за ее реакцией.

— Ну… Я знаю, как много мама для тебя значит, Трейси.

— Ха! Ты думаешь, все это чушь? Очередной рассказ, который я придумала?

— Нет! Но если… если ты веришь, что это правда…

— Неправда! — вдруг закричала я. — Все неправда! Я все придумала. Глупо и по-детски. Никакая она не актриса — просто ей нет до меня дела.

— Ты этого не знаешь, Трейси. — Кэм попыталась меня обнять, но я вырвалась.

— Все я знаю. Уж сколько лет ее не видела! Все ждала, ждала и ждала ее в детском доме. С ума я, наверное, тогда сошла. А она и не собиралась за мной приходить. Если бы кто-то ее спросил, помнит ли она такую Трейси Бикер, она бы только рассеянно взглянула и сказала: «Погодите — Трейси? Знакомое имя. А кто это?» — Черта с два она переживает! Ну и мне на нее наплевать. Не хочу, чтобы она была моей мамой.

Я не собиралась все это говорить. Кэм уставилась на меня, а я на нее. В горле пересохло, а в глазах защипало, и я чуть не расплакалась, только, конечно, я ведь никогда не плачу!

Кэм смотрела на меня, а я почти не видела ее сквозь слезы. Протянула к ней руки и шагнула навстречу, как в тумане.

И вот тогда зазвонил телефон. Мы обе вздрогнули. Я заморгала. Кэм сказала:

— Пусть звонит!

А я не могу, чтобы он звонил, и сняла трубку.

Это была Илень-Мигрень. Со мной она разговаривать не захотела. Ей была нужна Кэм. Всегда так! Ее ко мне прикрепили! И звонила она из-за меня, но сначала ей нужно было поговорить с Кэм. Потом она и мне рассказала.

Никогда не догадаетесь! Моя мама звонила! Она хочет меня видеть!

 

Дома у Илень

Я никогда не была у Илень дома. Только в офисе. Она постаралась, чтобы там было уютно, как дома. На стене висят фотографии детдомовцев, и я среди них тоже есть. Она повесила тот снимок, на котором я скосила глаза и высунула язык. Еще у Илень есть огромный медведь, который взгромоздился на шкаф с картотекой и терроризирует маленького сиреневого кролика с поникшими ушами.

На столе у Илень стоит старая открытка-валентинка. Я, конечно, взяла ее и тайком прочитала: «Моему маленькому кролику от большого медведя». Фу! Там же стоит фотография в рамке тщедушного замухрышки в очках с толстыми стеклами. Должно быть, он и есть большой медведь. Еще на стенах офиса висят разные девизы в рамках. Например: «Чтобы здесь работать, необязательно быть сумасшедшим, но это может помочь!» и стишок о старухе, обожавшей фиолетовый цвет, и что-то там еще типа: «Прислушайся к голосу ребенка в своей душе». Плевать мне на какого-то там ребенка в ее душе. В этой жизни я ее ребенок, а от нее не так-то просто добиться чего-нибудь путного, даже если я буду кричать так, что у меня голова оторвется.

— Ну успокойся, Трейси, — сказала она.

— И не собираюсь! — вопила я. — Хочу встретиться с мамой! Я так долго ждала! Столько лет! Поэтому хочу увидеть ее прямо сейчас!

— Криком ты ничего не добьешься, Трейси, — сказала Илень. — Теперь ты знаешь, как много времени требуется на оформление документов.

— Плевать мне на это оформление! Почему мне нельзя встретиться с мамой прямо сейчас?

— Потому что нужно подготовиться к встрече.

— Подготовиться! Да я полжизни прождала! При всем желании нельзя лучше подготовиться, даже если очень постараться!

— В том-то и дело, Трейси. Мы не хотим, чтобы ты перевозбудилась.

— Так вы думали, что сначала скажете: «Мама хочет тебя видеть», а потом — что мне нельзя с ней встретиться, и это меня успокоит?!

— Я не говорила, что тебе нельзя с ней встретиться. Конечно, можно!

— Когда?

— Когда мы выберем подходящий день.

— Кто это «мы»?

— Ну, я и Кэм.

— Почему? Почему мы не можем сами встретиться — только я и мама?

Однажды мы уже встречались с мамой. Я помню. Как сейчас! Мы чудесно провели время, я и мама. Она потрясающе красивая, моя мама! Чудные белокурые вьющиеся волосы до плеч. Такая нарядная! На высоких каблуках… Великолепно смотрится! Во всяком случае, смотрелась, когда я в последний раз ее видела. Давно это было.

Я все прекрасно помню. Это было еще в детском доме. Тогда мама меня в первый раз навестила. Она подарила мне куклу и повела в «Макдоналдс». Чудный был денек! Еще нагнулась ко мне и поцеловала на прощание. Помню сладковатый запах пудры и то, как ее белокурые кудри щекотали мне щеку. Я так крепко обняла маму, что, когда она выпрямилась, я продолжала висеть у нее на шее, как обезьянка, и это ей не понравилась, потому что следы от моих грязных ботинок остались на ее нарядной юбке, и я испугалась, что она рассердится и больше не вернется.

Я сказала:

— Ты ведь придешь за мной в следующую субботу? И поведешь меня в «Макдоналдс»? Обещаешь?

Она пообещала, но не вернулась. Я ждала ее и в ту субботу, и в следующую, и потом. Так напрасно и ждала ее каждую субботу. Она не вернулась, потому что получила сногсшибательное предложение из Голливуда и сыграла в том потрясающем фильме, и…

И кого я обманываю? Что это из меня так и прет эта старая малышовская сказка? Возможно, она никогда и не была хорошей актрисой. И уж точно не снималась в голливудских фильмах. А не вернулась она, потому что ей было все равно. Оставила меня на несколько лет в приюте, и все.

Меня забрали в детский дом, потому что она плохо со мной обращалась. Все гуляла со своим бойфрендом, а меня бросала одну. А потом у нее появился жуткий тип, который, как только я начинала реветь, всякий раз отпускал мне затрещину. Я как-то прочитала свое досье. Кое-что из него я и сейчас помню, поэтому меня и мучают кошмары.

Почему же мне так хочется увидеть маму?

И не хочется вовсе!

Нет, хочется!

Даже после того, как она со мной обошлась?

Все равно она моя мама.

У меня есть Кэм.

Она не настоящая мама, а приемная, и вообще я ей надоела.

Нужно, наверное, обсудить это с Илень.

В тот день, когда я уже была готова к разговору, она приветливо мне улыбнулась:

— Ну, Трейси, рада тебе сообщить, что мы договорились о твоей встрече с мамой. — Илень прямо сияла от удовольствия и была похожа на веселого кролика с салатной грядки.

— А я не хочу сейчас ее видеть, — сказала я.

Нос Илень задвигался, как у кролика:

— Что ты сказала?

— Что слышали. Я не обязана с ней видеться, если не хочу. А я и не хочу!

— Трейси, ты смерти моей хочешь? — спросила она и резко выдохнула, блеснув крупными, как у кролика, зубами. Затем прищурилась и как будто задумалась, но я-то знала, что она медленно считает до десяти. Вечно она так со мной обращается! Досчитав до десяти, Илень фальшиво мне улыбнулась: — Понимаю, Трейси.

— Ничего вы не понимаете!

— Естественно, ты волнуешься. Конечно, эта встреча очень много для тебя значит. И ты не хочешь рисковать. Не хочешь, чтобы тебя снова подвели. Но я несколько раз говорила по телефону с твоей мамой. И кажется, она, как и ты, с нетерпением ждет этой встречи. Уверена, на этот раз она придет.

— Сказала, не хочу ее видеть! — заявила я, но на самом деле покривила душой.

Она попыталась мне подыграть:

— Ладно, Трейси, если не хочешь встречаться с мамой, я ей сейчас позвоню и все отменю. — И она начала набирать мамин номер.

— Эй, подождите! Не надо торопиться!

Илень захихикала:

— Вот ты и попалась!

— Не очень-то это профессионально с вашей стороны так меня дразнить, — высокомерно сказала я.

— Да ты не то что меня, ты любого профессионального святого доведешь, — сказала Илень и потрепала меня по голове. — Ну а как у тебя дела с Кэм?

— Нормально.

— Знаешь, она на сто один процент за то, чтобы ты встретилась с мамой, но ей немного не по себе.

— Ну, к этому приемная мать должна быть готова, ведь так? Удалиться в нужную минуту, поощрять контакты с биологическими родственниками… Я читала проспекты.

— Ты сама доброта, Трейси, — сказала Илень и вздохнула.

— Только не я, Илень. У меня вообще нет сердца, — ответила я.

Итак… Завтра я увижу маму! Может быть, поэтому я и не могу заснуть в три часа ночи? Пишу и думаю, как все пройдет? И вообще, придет ли еще мама?

О-о. В соседней комнате послышалось какое-то шевеление. Кэм заметила в моей комнате свет.

Пишу позже. Я думала, Кэм сердится, но она заварила нам по чашке чаю. Кэм села на один край кровати, а я на другой, и мы стали его потягивать. Вообще-то я не люблю противный травяной чай, но на этот раз Кэм принесла пакетик клубничного, вкус которого показался мне не таким уж отвратительным.

Хоть у меня и нет сердца, но я подумала, что она захочет поговорить по душам. Слава богу, Кэм стала рассказывать о том, как в детстве, когда она не могла уснуть, придумывала себе сказку.

— Я тоже умею сочинять леденящие душу страшилки про призраков.

Но Кэм сказала:

— Нет, маленький вампирчик, сказка на ночь должна успокаивать. — И стала рассказывать, как представляла себе, что ее ватное одеяло — большая белая птица, на которой можно было полетать в звездном свете. Птица уносила ее к озеру, и они парили в темноте, а затем устраивались на ночлег в огромном гнезде, устланном мхом…

— Вы спали прямо в слизи и птичьем помете, да?

— А вот и нет! Мох был мягкий и свежий, весь покрыт пухом. Белая птица раскидывала крылья, а я к ней прижималась. И было так тепло и уютно, и я слышала, как под снежно-белыми перьями бьется ее сердце.

— Ага. Поняла! Это убаюкивающий рассказ, — сказала я, но после того, как она поправила одеяло и взъерошила мне волосы. (Почему они все так делают? Я что, щенок какой-нибудь?)

Оставшись одна в темноте, я попробовала сочинить свою историю.

Только я была в черной пещере. Я Трейси Бикер, а не какая-нибудь рохля Кэм. Я сочинила историю про летучую мышь-вампира и про то, как мы вместе понеслись сквозь ночь. Залетели в окно миссис В. Б. и укусили ее в шею, а затем к Роксанне и ущипнули ее прямо за кончик носа. И как только обе завизжали, мы тут же вылетели вон.

Кажется, моя летучая мышь унесла меня в свою пещеру, и мы повисли там вниз головой вместе с другими мышами, только к тому времени я, наверное, уже заснула.

А сейчас проснулась. Еще рано. Я жду.

Интересно, придет она или нет?

И она пришла, пришла, пришла!!!

Кэм пошла со мной к Илень, но осталась ждать в коридоре, и Илень, к моему удивлению, тоже вышла из комнаты. И супервстреча века прошла без посторонних — только я и мама!

Я сидела в комнате Илень и все крутилась и вертелась в ее маленьком кресле на колесиках. И тут появилась эта женщина, которая приблизилась ко мне и заморгала от удивления.

Маленькая крашеная блондинка с ярко-красными губами, в очень короткой юбке и на высоких каблуках.

Красивая женщина, стильно и сексуально одетая, с очаровательным лицом и длинными светлыми волосами.

Моя мама.

Я ее сразу узнала. А она меня нет и все продолжала моргать, как будто попала себе прямо в глаз щеточкой от туши для ресниц.

— Трейси? — спросила она и оглянулась по сторонам, как будто в комнате было полно детей.

— Привет, — глупо пропищала я.

— Ты не моя Трейси, — сказала мама, покачивая головой, — ты слишком большая.

Для своего возраста я довольно худая и маленькая, поэтому я не поняла, что мама имеет в виду.

— Моя Трейси — малышка. Смешная маленькая девочка с торчащими косичками, которая устраивала трам-тарарам, когда их надо было заплетать. — И она пристально уставилась на меня. — Неужели это была ты?

Я схватила прядь своих волос и изобразила, что заплетаю косичку.

— Когда ты была совсем маленькая, у тебя был отвратительный характер. Это ты? Правда? Моя Трейси?

— Мама!

— Ну и ну!

Наступила пауза. Мама уже приготовилась распахнуть объятия, но вдруг передумала и притворилась, что просто решила потянуться.

— Ну, — снова сказала она, — и как ты жила все это время, дорогуша? Скучала без меня, а?

Я мысленно прокрутила все прожитые годы на огромной скорости. Я вспоминала. Хотела ей рассказать, как все было на самом деле. Но никак не могла собраться с мыслями. Ведь мне палец в рот не клади, кого хочешь заговорю. Спросите любого! А тут сидела и только кивала.

Мама была разочарована такой реакцией.

— Я чуть с ума не сошла — все о тебе думала, — сказала она. — Строила разные планы, как тебя забрать, но все как-то не получалось. То одно мешало, то другое…

— Съемки? — прошептала я.

— Гм.

— В Голливуде?

— Не совсем так.

— Ну ты ведь актриса, правда, мама?

— Да, милая. Еще я часто работаю моделью. Участвую в разных показах. Ну да ладно. Я всегда мечтала, чтобы мы снова стали жить вместе. Но мне хотелось, чтобы все устроилось наилучшим образом, понимаешь?

Нет, я не поняла, но промолчала.

— Еще я вечно связывалась не с теми мужчинами, — призналась мама, присев на край стола Илень и роясь в сумочке.

— Помню, — осторожно вставила я, — был у тебя один такой. Терпеть его не могла!

— Да, как я сказала, их было несколько. А мой последний? Настоящая свинья! — Она тряхнула головой, зажгла сигарету и глубоко затянулась.

Илень никому не разрешала курить в своей комнате. Да и во всем здании курить было запрещено. Если кто-нибудь из персонала или клиентов хотел пару раз затянуться, нужно было выйти на улицу и курить у служебного входа. Я была уверена, что сию же секунду загудит сирена.

— Мама, — сказала я и показала головой на плакатик с перечеркнутой сигаретой.

Она лишь презрительно фыркнула и вновь затянулась.

— Я отдала ему свое сердце, — сказала она, ударив себя в грудь и роняя пепел на свитер. — А ты знаешь, что он сделал? — И она наклонилась ко мне: — Он его растоптал! — Мама скрипнула своим высоким каблуком так, будто сама принимала в этом участие.

— Мужчины… — сочувственно сказала я тоном, каким, бывало, произносили это слово Кэм, Джейн и Лиз.

Мама взглянула на меня и вдруг расхохоталась. Я почувствовала себя полной идиоткой и снова завертелась на стуле Илень.

— Эй, хватит вертеться! У меня от тебя голова кружится! Иди сюда! Неужели ты не хочешь поцеловать маму после стольких лет разлуки?

— Конечно, хочу, — робко сказала я, хотя целоваться, в общем, не очень люблю.

Мама наклонилась ко мне, и я чмокнула ее в напудренную щеку и вдруг, почувствовав родной запах, крепко обняла ее.

— Эй, осторожней, милочка! У меня же в руках сигарета! Ни к чему такие проявления чувств. Прямо как маленькая актриса. — И она вытерла мне лицо. — Подумать только! Настоящие слезы!

— И вовсе нет! — шмыгнула я носом. — Я никогда не плачу. Это сенная лихорадка.

— А где здесь сено? — спросила мама и оглядела офис. На ее сигарете снова вырос столбик пепла, и она стряхнула его в кроличью кружку Илень. Надеюсь, Илень в нее заглянет, прежде чем захочет налить туда кофе.

— У меня на многое аллергия, — сказала я, вытирая нос.

— Эй, у тебя хоть есть бумажная салфетка? — недовольно спросила мама. — Надеюсь, на меня-то у тебя нет аллергии?

— Может быть, на твои духи, хотя они так чудесно пахнут!

— Ax, — сказала мама, вытирая мне лицо бумажной салфеткой, — это «Пуазон». Мой свинтус подарил мне их перед тем, как сбежать. Подумать только! Ушел к этой глупой девчонке чуть постарше тебя!

— Типичный мужской поступок, — сказала я.

Мама снова захихикала:

— Откуда это ты таких слов понабралась?

— Кэм так часто говорит, — не подумав, сказала я.

— Кто это Кэм? — спросила мама.

Я почувствовала, как в животе у меня екнуло:

— Моя… приемная мама.

Мама выпрямилась и бросила салфетку в корзину для мусора. Промахнулась, но не стала поднимать ее с пола.

— А! — сказала мама и так сжала сигарету, что из той вывалились все горящие внутренности, затем хотела бросить и ее в корзину и опять промахнулась. — А, это та, которой ты понравилась? Социальный работник… — Мама слегка понизила голос: — Как там ее зовут?

— Илень-Мигрень.

Мама перестала хмуриться и снова захихикала:

— И впрямь похожа! И все-таки следи за своим языком, Трейси.

Я высунула язык, скосила глаза и сделала вид, что слежу за ним. Мама вздохнула и покачала головой:

— Нахаленок! Так вот, она мне позвонила и сказала, что эта женщина свалилась как снег на голову и забрала тебя из детского дома. Да?

Я кивнула.

Мама зажгла еще одну сигарету и снова рассердилась:

— Почему ты на это согласилась? Ты ведь не хотела жить с той женщиной, правда?

Я не знала, как мне на это реагировать, и только слегка пожала плечами.

— Она мне кажется подозрительной. Одинокая. Лишних денег нет. Судя по твоим вещам, малообеспеченная. Где она покупает тебе одежду? На барахолке?

— Угадала!

— Не может быть! Уж могли бы быть и поразборчивее с приемными родителями! Неужели нельзя было найти кого-нибудь получше? Во всяком случае, теперь тебе не нужна приемная мать. Ты ведь не сирота! У тебя есть мама. Это я.

Я заморгала.

Она снова вздохнула и затянулась.

— Я хотела, чтобы ты жила в приличном месте, где тебе обеспечен достойный уход.

— Я не хочу туда возвращаться! — вырвалось у меня.

Мама прищурилась:

— Что они там с тобой делали?

— Там было ужасно! За малейшую провинность меня запирали одну в комнате и без конца ко мне придирались! Да еще во всем обвиняли! И там была одна здоровенная девчонка, Жюстина, которая меня все время била. Ну, конечно, и я в долгу не оставалась. А еще мы играли в слабо , и я гораздо лучше придумывала разные испытания. Однажды перед детским домом я пробежала по саду голышом, а Жюстина съела только одного червяка, а я съела целых двух — таких скользких и противных!

— Ну ты и хулиганка! В этих детских домах такое дурное влияние! Не волнуйся, ты туда не вернешься.

— Значит… я буду жить с Кэм?

Мама склонила голову набок:

— А разве ты не хочешь жить со мной?

Я молча уставилась на маму и долго смотрела на нее во все глаза. Мне хотелось перемотать ее, как пленку, чтобы вновь услышать эти слова. Мне не верилось. Она что, шутит?

— Правда? С тобой, мама?

— Я же сказала!

— А долго? Целую неделю? — спросила я.

— Почему неделю? А что, если всегда?

— Ух!

У нее во рту была сигарета, поэтому я не решилась прыгнуть ей на шею. Вместо этого я запрыгала на стуле Илень и снова изо всех сил его раскрутила.

— Не делай этого. У меня сейчас голова отвалится, — сказала мама.

Я резко остановилась.

— Пора нам жить вместе, моя хорошая, — мягко сказала мама. — Я так скучала по своей маленькой девочке! Давай попробуем — только ты и я?

Мне показалось, что она взяла меня за руку и мы вместе стали подниматься по золотой лестнице прямо в небо. И вдруг я споткнулась о ступеньку, потому что кое о чем вспомнила.

— А как же Кэм?

— При чем тут Кэм? — спросила мама. Она еще раз затянулась и потушила сигарету прямо в кружке с кроликами. Я представила себе, как задрожали их пушистые хвостики.

— Подумаешь — Кэм! Она чужой нам человек. Ах, Трейси, как чудесно мы заживем! Сначала куплю тебе что-нибудь новенькое — в общем, немного приодену.

— Я готова, мама. Ты на этот счет не волнуйся! Купим одежду от дизайнера?

— Только все самое лучшее для моей девочки! И никаких вещей из дешевых магазинов! Ты же не хочешь выглядеть так, как другие дети? Нужно, чтобы ты была особенной!

— Уж ты не сомневайся, все будет как надо! — И я еще раз крутанула кресло. — Купим настоящие фирменные вещи, не подделки, да?

— За кого ты меня принимаешь? — возмутилась мама и встала руки в боки.

— За мою маму, — ответила я.

Итак… Вот я и подошла к счастливому концу своей сказки, а еще и полблокнота не исписала!

Буду жить с родной мамой! Буду! Обязательно буду! Как только улажу все формальности с Илень.

— Я все устрою, — сказала мама.

Да, а как быть с Кэм?

Кэм…

 

Дома у Александра

Я возмущена поведением Кэм! Мне потребовалось столько сил, чтобы обо всем ей рассказать! Я ужасно переживала! Чуть не плакала! Мне казалось, что и ей будет нелегко. А вы знаете, похоже, ей все равно! Она не вздыхала, не плакала и не прижимала меня к себе. Просто сидела и кусала ногти, хотя меня всегда за это ругает. И молчала. Ни слова не проронила! Ничего не сказала типа: «Не уходи от меня, моя милая Трейси, ты для меня так много значишь. Я не смогу без тебя жить». Ничего подобного!

Поэтому я рассердилась и сказала, что моя мама считает, что у меня потрепанный вид, и собирается меня приодеть и накупить кучу модной одежды. Я думала, хоть это ее заденет. Думала, она скажет: «Ах, Трейси, мне так плохо! Я никогда не покупала тебе нормальной одежды. Но знаешь, если ты пообещаешь остаться, мы пойдем с тобой по магазинам, и я буду размахивать своей кредитной картой, как волшебной палочкой. Носи что хочешь! Деньги — не проблема! Только останься со мной!» Но ничего подобного я не услышала. Кэм продолжала молчать.

Ну я и рассвирепела, потому что ей явно было все равно, и начала трещать без умолку про все, что мне купит мама: компьютер, ролики, новый велосипед, поездку в Диснейленд, но Кэм даже не шевельнулась. Даже не попыталась предложить свои условия! Просто ей было наплевать. Она все сидела, грызла и грызла ногти, как будто ей стало смертельно скучно и она никак не могла дождаться, когда же я наконец заткнусь. Ну уж тогда я вконец рассвирепела, и мне захотелось влезть в свои «мартенсы» и пройтись в них по ней. Я продолжала заливать про маму: и какая она красивая, и как великолепно одета, и как мы нежно обнимались — как будто и не расставались вовсе!

А она так и не сказала ни слова. Только чуть ли не до мяса сгрызла ногти.

— Скажи хоть что-нибудь!

Она продолжала неподвижно сидеть, а потом вынула руку изо рта и пробормотала:

— Я не знаю, что сказать.

Писательница называется!

— Я думала, что хоть со словами у тебя все в порядке!

— Просто они застряли в горле, — пробормотала она так, будто я выдавила суперклей прямо на ее миндалины.

Я подошла к ней вплотную. Она вся скукожилась, как будто я действительно по ней попрыгала. В груди у меня вдруг что-то кольнуло. Вдруг показалось, что мама я, а она моя маленькая девочка.

— Ты ведь расстроилась, правда, Кэм? — тихо спросила я.

Она что-то пробормотала в ответ и снова стала грызть ногти. Я потянулась к ней и взяла ее за покусанную руку.

— Тебе плохо, потому что вернулась моя мама? — спросила я с надеждой в голосе.

Какое-то время Кэм ничего не отвечала. Потом как-то странно мне улыбнулась (прямо во весь рот).

— Я рада за тебя, Трейси, — тихо сказала она.

Я резко отпустила ее руку, будто меня обожгло, и выбежала вон из комнаты.

Подумать только! Рада! Еще смеет так улыбаться! Наверное, ждет не дождется, когда наконец от меня избавится. Совсем меня не любит! Ну, и мне все равно! И не нужна она мне вовсе! У меня теперь есть мама!

Буду с ней жить и не подумаю переживать, даже если больше никогда не увижу Кэм. Просто не буду ее замечать. Замру на какое-то время, пока не начну жить с мамой. А в школу ни за что не пойду.

У меня в школе одни неприятности. Я начала там играть в слабо. Совершенно случайно! Роксанна продолжала обзывать меня на букву "б", потому что знала, как меня это задевает, и по правилам игры я попросила произнести это слово в присутствии В. Б. Я рассчитывала, что Роксанна испугается. Но, сверкнув глазами, она согласилась. Затем подошла прямо к миссис В. Б. и сказала:

— Трейси Бикер велела мне сказать это слово, миссис Бэгли, — и произнесла его вслух, а потом спросила, прямо как маленькая мисс Невинность: — Оно что, грубое?

Догадайтесь, кто попал в переплет?

— Выиграла! — сказала Роксанна.

Я высунула язык и стала изо всех сил грубо крутить им перед ее носом.

— Слабо так же высунуть язык перед миссис Бэгли? — сказала Роксанна.

Я и высунула. Ну что, догадались, кому опять попало?

— А теперь моя очередь, — сказала я, подбегая к Роксанне во время перемены. Я бросила взгляд в сторону раздевалки — и тут меня осенило: — Слабо забежать в мальчишечий туалет?

Ну, она и забежала, только сказала, что это я ее туда толкнула. Естественно, что из-за этого у меня прибавилось неприятностей.

Теперь ее очередь придумывать мне испытание. Она подождала до обеда. А нам давали спагетти по-болонски. В школе я их терпеть не могу! Повар делает их ярко-красными, похожими на извивающихся червяков! В сердцах я оттолкнула от себя тарелку.

— Разве ты не любишь спагетти, Трейси? — спросила Роксанна, и глаза ее сверкнули нехорошим блеском. — Ладно, слабо вывалить их себе на голову?

Ну, я и выполнила ее приказ, а когда ее банда захохотала, я вывалила спагетти Роксанны ей на голову.

Естественно, все закончилось как нельзя хуже для меня. Мало того что меня с позором отвели к директору, но еще и велели стоять целый день около его кабинета. Мимо прошел мистер Хатеруэй и покачал головой.

— Новый бант? — спросил он, вытаскивая спагетти у меня из волос. — Похоже, сегодня ты побила все рекорды, Трейси. И что бедной миссис Бэгли с тобой делать?

Я была уверена, что она придумает какую-нибудь самую что ни на есть жестокую пытку.

Не знаю, с какой стати я должна подчиняться этой противной и злобной кошелке! Даже на перекличку не пойду! Какое мне дело до того, что они позвонят Кэм и нажалуются? Долго я в этой школе не задержусь. Мама отправит меня в новую школу, где я буду самой популярной, — ведь моя одежда будет обязательно новой и от дизайнера. И все будут меня бояться и из кожи вон лезть, чтобы со мной подружиться. Даже все учителя будут думать, что я самая лучшая, и я стану первой ученицей не только в классе, но и во всей школе!

Погодите! Скоро сами увидите!

Ну вот, когда Кэм отвела меня сегодня в школу, я помахала ей рукой и сначала побежала на площадку для игр, а потом понеслась дальше. Затем вернулась на площадку и обежала вокруг ребят, потом побежала в сторону дороги и опять вернулась обратно, а потом опять выскочила на дорогу и как припустила! Все бежала и бежала, как будто за мной гнались с сачком, крючком и щипцами. Не понимаю, отчего это я побежала как сумасшедшая? И тут меня осенило: я же бегу к своему дому!

Завернула за угол — и тут прямо надо мной просвистел футбольный мяч и чуть не сшиб мне голову с плеч. Не знают, с кем связались! Ведь это Трейси — суперзвезда, девочка-вратарь с потрясающей реакцией! Я подскочила, быстро схватила мяч и прижала его к груди. Готово!

— Ура! — завопила я и сама себя поздравила.

И тут выскочил амбал с круглой, как мяч, головой. Его очень короткая стрижка напоминала колючки, а на лбу будто было написано: «Чем возиться со стрижкой, лучше побриться наголо».

— А ну отдай мяч! — велел он.

— А ты видел, как я его поймала? — сказала я и запрыгала. — Какой был момент!

— Тебе просто повезло, — сказал Футболист, выбил у меня мяч и стал за ним бегать.

— Просто я ловкая! — возмутилась я. — Давай стукни по мячу и увидишь, как я его опять поймаю!

— С девчонками не играю!

— Девчонки классно играют! Например я!

— А вот и нет. Давай вали отсюда, малявка!

И вдруг я пошла в атаку. Амбал замер от удивления, ожидая какого-нибудь подвоха, и совсем забыл про мяч. Я легонько ударила по мячу и выбила его из-под ног Футболиста.

— Вот это удар! — завопила я, продолжая вести мяч. — Великая Трейси Бикер и ее незабываемая игра! Мяч переходит к ней, вот это девчонка! Ой!

Футболист не стал со мной церемониться. И как наподдал по мячу, а я как грохнусь! Прямо на спину.

Я упала и застонала. Футболист прекратил игру, а мяч снова пронесся прямо у меня над головой.

— Ты как, малявка? — спросил он.

— Нормально, вот только решила немного на тротуаре полежать, — пробормотала я.

— Я не собирался тебя толкать. Не думал, что ты такая маленькая.

— С чего это ты взял, что я маленькая? — возмутилась я.

— Давай вставай! — Он нагнулся, протянул мне свою большую розовую ладонь, и через секунду я уже была на ногах. — Ну, ты как? Имей в виду — сама во всем виновата. Нечего было хватать мой мяч.

— Я не хватала, я удар оттачивала. А у тебя защита хромает. Смотри!

Я снова приготовилась ударить по мячу, но на этот раз он был умнее и не дал мне даже приблизиться к нему.

— Хватит, малявка! — смеясь, сказал он и убежал с мячом за угол.

— Эй, не уходи! Эй, Футболист, вернись! Поиграй со мной, а? Ведь больше не с кем! Ну давай! А, Футболист?

Но он ушел.

— Ну и ладно. Подумаешь. Все равно играть не умеешь! — завопила я и свернула к дому.

Решила, что дом обязательно станет моим. Пока не начну жить с мамой и у меня не будет настоящего дома.

С подушкой и одеялом у меня ничего не вышло. И с едой тоже. Я пошарила по карманам: не осталось ли в них чего? Под руку попался только прилипший к салфетке кусок жвачки. По крайней мере, когда-то он был жвачкой. Хоть вид у него был не очень аппетитный, все-таки лучше, чем совсем ничего! Денег у меня тоже не было. Похоже, придется играть «в худосочную модель», которой суждено умереть с голоду в собственном доме. Не очень-то весело.

И вдруг случилось нечто странное. За домом тянулась неухоженная дорожка. На ней я нашла старую коробку из-под жареного цыпленка — а вдруг хоть там что-то осталось? Не везет так не везет — кто-то вылизал ее дочиста. Я влезла через боковое окно, осмотрела кухню и прошла в гостиную. Звук моих шагов гулко отскакивал от дощатого пола. Старые шторы были задернуты, и в комнате было темно. Но посредине все так же стоял красный бархатный диван. На одном его конце была черная бархатная подушка, а голубое одеяло аккуратно прикрывало самые грязные пятна.

Я уставилась на подушку и одеяло так, будто сама, как фокусник, только что произвела их из воздуха. Как в старой сказке. Долго и пристально разглядывала я их, чтобы понять, откуда же они взялись. Может, мои руки отделились от тела и действовали сами по себе? Мне понравилась эта мысль, хотя что-то в ней было таинственное и зловещее. А что, если руки притаились где-нибудь в углу и по моей команде готовы взмахнуть пальцами-крыльями?

— Ладно, подушка и одеяло материализовались, а где еда? — сказала я и уже приготовилась щелкнуть пальцами.

И вдруг я замерла, так и не успев как следует щелкнуть и только впившись ногтем в большой палец. У окна лежала перевернутая картонная коробка, накрытая клетчатым кухонным полотенцем. На ней стояла одноразовая тарелка с целым пакетиком «блошек». Конфеты были аккуратно разложены по цвету: коричневые, зеленые, голубые, сиреневые, розовые, красные и оранжевые. Сердцевина была желтой, поэтому вся конструкция напоминала цветок. Я так и задрожала от затылка до копчика. Больше всего на свете люблю «блошек»! А тут их целая тарелка и будто специально для меня!

— Вот так чудо! — прошептала я и обошла вокруг картонного столика.

Протянула руку, взяла красную конфетку и лизнула. Настоящая! Покатав ее во рту, я торопливо схватила еще пригоршню. А вдруг исчезнут? Потом подошла к пыльным шторам, раздвинула их и решила посмотреть, откуда это вдруг все взялось. Заглянула за одну — и вскрикнула от неожиданности. В ответ тоже кто-то вскрикнул. На подоконнике сидел мальчик, подняв колени прямо к острому подбородку. Открыв рот от удивления, он все время моргал и крепко прижимал к себе книгу.

— Ты что здесь делаешь? — закричала я. — Хочешь меня напугать?

Он еще крепче прижал к себе книгу, как будто ее хотели отнять, потом изо всех сил зажмурился, и его лицо исказилось от страха.

— Ты сама меня напугала, — прошептал он.

— Что ты делаешь в моем доме? — строго спросила я.

Он чуть выпрямился и робко сказал:

— Это мой дом.

— Ты здесь не живешь!

— Нет, живу. Во всяком случае, днем живу. Я превратил это нежилое помещение в свой дом. Принес подушку, одеяло и еду.

— Что ты сделал? Ах да! Принес конфеты.

Он посмотрел на тарелку и сказал:

— Ты испортила мне композицию.

— Только малыши любят играть с едой. — Так говорили, когда я жила в детском доме и любила всем показывать, как зеленый горошек штурмует холм из пюре.

— А ты и вправду подумала, что здесь не обошлось без колдовства? — спросил он.

— Вовсе нет, — твердо ответила я.

— Я услышал шаги и решил, что ты большая и очень страшная, — сказал он, выпрямившись и спустив ноги. — Вот я и спрятался.

— А я и на самом деле большая и страшная, гораздо больше тебя, хлюпик.

— Все больше меня, — покорно согласился он.

— Сколько тебе лет — девять или десять?

— Почти двенадцать.

Я так и уставилась на него:

— Вот уж никогда бы не подумала!

— Знаю.

— Так что ты здесь делаешь? — снова спросила я, угощаясь «блошками» и протягивая ему тарелку из вежливости, — ведь это он их принес.

Мальчик меня любезно поблагодарил, взял одну голубую конфетку, надкусил ее, как печенье, и ничего не ответил.

— Ты что, прогуливаешь? — спросила я опять.

Помолчав еще немного, он кивнул.

— Ты ведь никому не скажешь, правда? — спросил он и проглотил конфетку.

— Я не ябеда, — сказала я и оглядела его с ног до головы.

Надо же, это он-то прогуливает!

— Ты похож на любимчика всех учителей и еще на зубрилу, — продолжала я, показывая пальцем на его толстую книгу и пытаясь разобрать ее название: «Алек-сандр… Ве-ли-кий». Как это — великий?