Я думала, у нас будет лучшее в мире Рождество. Я проснулась очень рано и села как можно медленнее, чтобы не трясти кровать. Не хотела разбудить Виту или Максика. Я хотела сберечь это мгновение для себя одной.

Я сползла к краю кровати, извиваясь, чтобы не задеть Виту. Она всегда спала, свернувшись в клубочек, точно обезьянка, подтянув коленки к остренькому подбородку. Маленький холмик под одеялом едва доходил до середины постели. Было очень темно, совсем ничего не видно, но можно было шарить на ощупь.

Моя рука погладила три маленьких шерстяных носочка, так туго набитых, что чуть не лопались. Это были крошечные полосатые носочки, они не налезли бы даже на Виту. Фокус был в том, чтобы выяснить, как много малюсеньких подарков можно туда напихать.

Вита с Максиком ценили чувство юмора рождественского деда. Они оставляли для Санта-Клауса крохотный пирожок на кукольной тарелочке и вино в наперстке и писали ему благодарственные записки на квадратиках бумаги размером не больше почтовой марки. То есть Вита не могла уместить свои корявые печатные буквы на таком маленьком клочочке, так что она писала: «Дорогой Санта, я тибя лублу и пажалуста прениси мне много много падарков твой лудший друг Вита» — на большом листе, а потом мелко-мелко его складывала. А Максик просто рисовал букву "М" и целую тучу сердечек.

Я тоже писала такую записку, но на самом деле я только притворялась ради Виты с Максиком. Я-то знала, кто кладет в носочки рождественские подарки. Я считала, что он в сто раз волшебнее какого-то там бородатого старика в красной шубе.

Я пошарила под носочками. Рука задела три свертка в шуршащей оберточной бумаге, перевязанные шелковыми ленточками. Я ощупала их, гадая, который из трех мой. Один пакетик был очень маленький, твердый и квадратный, другой — плоский, прямоугольный, а третий — большой, неуклюжий, мягкий, очень широкий с одного конца. Я еще дальше свесилась с кровати, пытаясь определить, что это за странная форма. Ерзая на краю, высунулась слишком далеко и рухнула на пол головой вниз.

Максик проснулся и заверещал.

— Ш-ш! Тише, Максик! Все хорошо, не плачь, — зашептала я, подползая мимо подарков к его матрасику.

Максик не желает спать в нормальной кровати. Он устраивает себе логовище из кучи подушек, одеял и всех своих мягких игрушек. Самого Максика не всегда и найдешь среди затрепанных старых мишек.

Я раскопала меховую гору и добралась до Максика. Он весь трясся в своей спальной фуфайке и подштанниках. Еще одна причуда Максика — он ненавидит пижамы. У моего братика много разных причуд.

Я залезла к нему на матрасик и крепко прижала малыша к себе.

— Это же я, дурачок.

— А я подумал, это дикое чудовище за мной пришло, — всхлипывал Максик.

«Где водятся дикие чудовища» — любимая папина книжка. Там рассказывается про мальчика по имени Макс, как он приручает всех этих диких монстров. Нашего Максика назвали в его честь. Но то, что папа прочитал ему эту книжку вслух, было большой ошибкой. Наш Максик не сумел бы приручить ни одного из чудищ. Он и дикого пушистого крольчонка не смог бы приручить.

— Дикие чудовища все заперты в книжке, Максик, — шепнула я. — Кончай реветь, всю ночнушку мне промочишь. Ну, веселей, сегодня же Рождество!

— Санта-Клаус уже пришел? — завопила Вита, выскакивая из-под пухового одеяла.

— Ш-ш! Еще только шесть часов. Но он приходил и подарки принес.

— И мне принес? — спросил Максик.

— Нет, тебе ничего не принес! — Вита спрыгнула с кровати и бросилась к подаркам. — Ага! «Миленькой Вите, с любовью от Санты». А вот еще: «Дорогой Вите, с большой любовью от Санты». А вот на этом: «Чудесной, замечательной Вите с огромной любовью от Санты». А вам двоим ничегошеньки!

Максик снова заплакал.

— Да она просто дразнится, Максик. Не поддавайся ей. А ты, Вита, закрой рот. Веди себя хорошо, сегодня ведь Рождество. Не трогай подарки! Мы их откроем в маминой-и-папиной кровати, ты же знаешь, как всегда.

— Пошли к ним! — Вита вскарабкалась на кровать, прижимая к груди все три подарка.

— Нет-нет, еще рано. Мама рассердится.

Я кое-как отцепила от себя Максика и кинулась в погоню за Витой.

— Мой папочка не будет на меня сердиться, — сказала Вита.

Я терпеть не могла, когда она так говорила — мой папочка. Это она нарочно вредничала, напоминала, что мне он на самом деле не родной папа.

Он всегда говорил, что любит меня не меньше, чем Виту и Максика. Я надеялась, надеялась, надеялась, что это правда, потому что я его любила больше всех на свете, даже самую чуточку больше, чем маму. Больше, чем Виту и Максика. И уж точно больше, чем бабушку.

— Давай лучше подождем до семи, Вита, — сказала я.

— Нет!

— Ну хоть до полседьмого. Мама с папой вчера поздно вернулись домой, они, наверное, устали.

— Ничего они не устали, сегодня же Рождество! Ну что ты такая зануда, Эм! Тебе просто нравится мной командовать.

Витой практически невозможно командовать, хоть она на несколько лет меня младше и ровно в два раза меньше. Это она всеми вокруг командует с тех пор, как научилась садиться в коляске и визжать. Да уж, тот еще подарочек — такая сестричка, как Вита. Все время приходится хитрить, чтобы с ней справиться.

— Если ты залезешь сюда и уютно устроишься в постели, я тебе расскажу новую сказку про принцессу Виту, — сказала я. — Это рождественская сказка о том, как Вита прилетела в мастерскую Санта-Клауса и он позволил ей самой выбрать себе подарки. И она познакомилась с миссис Рождество и со всеми их детишками — Ритой Рождество, Ровеной Рождество и маленьким Роджером Рождество.

— А можно принцу Максику поиграть с Роджером Рождество? — спросил Максик.

— Нельзя! Это моя сказка! — сказала Вита.

Зацепило! Она снова забралась в постель. Максик тоже приполз, прихватив с собой целую охапку игрушечных медведей. Я лежала в серединке и придумывала сказку дальше. Сказки про принцессу Виту все до одной были ужасно скучные, потому что в них говорилось о чудесной, распрекрасной зазнайке принцессе Вите. Все вокруг в ней души не чаяли, все мечтали с нею дружить и дарили ей потрясающие подарки. Мне приходилось в подробностях рассказывать о каждом нарядном платье принцессы с крылышками в тон, ее семимильных кроссовках, изукрашенных драгоценными камнями, и золотой короне точно такого же оттенка, что и длинные пышные кудри принцессы Виты.

Наша Вита ерзала на месте и попискивала от волнения, а когда я начала описывать золотую корону (и розовую бриллиантовую диадему, и рубиновые заколки, и аметистовые зажимы для волос), она встряхнула головой, как будто на самом деле причесывала свои длинные пышные кудри. Вообще-то никаких кудрей у нее нет. У Виты тоненькие, реденькие детские волосики, по цвету как бежевая хлопчатобумажная пряжа. Вита уже несколько лет их отращивает, но они пока не достают даже до плеч.

У меня волосы не мышиного, скорее соломенного цвета, густые и крепкие. В распущенном виде они достают почти до талии (если запрокинуть голову назад).

— Пожалуйста, пусть в сказке будет про принца Максика! — взмолился Максик, тычась макушкой мне в шею. Волосы у него такой же длины, как у Виты, угольно-черные, с длинной челкой. Если он сильно ворочается во сне, к утру они торчат во все стороны, словно щетка трубочиста.

Я сказала:

— У принцессы Виты есть брат по имени принц Максик, самый большой и храбрый мальчик во всем королевстве.

Максик вздохнул от удовольствия.

— Щас! — сказала Вита. — Ну его, этого принца Максика. Расскажи, как принцесса Вита поехала в гости к Санта-Клаусу.

В итоге мне пришлось рассказывать две сказки сразу, перескакивая с одной на другую. Пять минут про принцессу Виту, потом пару слов о том, как принц Максик сразил семиглавого огнедышащего дракона, и снова о том, как принцесса Вита каталась в санях Санта-Клауса.

— А на самом деле драконов с семью головами не бывает, правда? — сказал Максик.

Я сказала:

— Нет, ты убил самого-самого последнего.

— А откуда ты знаешь, что других драконов не осталось? Вдруг они прячутся у себя в пещерах? — спросил Максик.

— Да, их там целая толпа, притаились в темноте, чтобы никто не видел, а ночью они все вылезут и бросятся на тебя! — радостно объявила Вита.

— Ну что ты такая вредная, отстань от него! — рассердилась я. — Не то я тебя буду пытать!

Я схватила ее тощую ручку-палочку и сделала ей «крапивку».

— А мне не больно! — захохотала Вита. — Я никого не боюсь! Я — принцесса Вита! Если чудища только сунутся ко мне, я их отпинаю своими семимильными кроссовками, они живо у меня запросят пощады.

— Сейчас ты у меня запросишь пощады! Я тебя защекочу!

Я принялась щекотать у нее под подбородком, под мышками, скрести ей живот.

Вита хихикала, дрыгалась и брыкалась, пытаясь забиться от меня под одеяло.

Я позвала:

— Давай, Максик, помогай!

— Защекочу, защекочу! — пискнул Максик, согнув пальцы коготками, и неумело замахнулся на Виту.

Она уже и так заходилась от хохота, поэтому взвизгнула, хоть он ее и не коснулся.

— Я щекочу Виту! — гордо сказал Максик.

— Да, видишь, как она тебя испугалась. От нас не убежишь, Виточка, мы — безжалостные мучители-щекотатели!

Я сунула руку под одеяло и нашарила ее пятки. Одну ухватила, чтобы Вита не могла сбежать, а вторую принялась щекотать изо всех сил.

— Ай, ай, перестань, садистка! — вопила Вита, вырываясь.

— Эй, кого тут убивают?

Папа вошел в комнату, в одних джинсах, уперев руки в бока.

— Папа! — заорали мы все хором и повисли у него на шее. — С Рождеством тебя, папа!

— Пап, смотри, Санта уже приходил!

— Он принес целую кучу подарков, и все для меня! — сказала Вита.

— Размечталась, Виточка! — Папа подхватил ее на руки и закружил.

— И меня, и меня! — канючил Максик.

— Нет, Максик, тебя мы будем подбрасывать, как блинчик на сковородке.

Папа поднял Максика и стал подкидывать его вверх. Максик визжал от ужаса, но терпел, потому что не хотел остаться в стороне.

Я тоже не хотела оставаться в стороне, но я знала, что меня папе не поднять. Я снова села на кровать, чувствуя себя огромной и неуклюжей, как никогда. Папа сделал вид, что откусил кусочек от Максика-блинчика, и отпустил его. Потом папа улыбнулся мне. Отвесил поклон:

— Разрешите пригласить вас на танец, принцесса Эсмеральда, мой сверкающий зеленый изумруд?

Я вскочила, и папа принялся отплясывать со мной отчаянный джайв, распевая песенку красноносого олененка Рудольфа в ритме рок-н-ролла. Вита и Максик прыгали вокруг — Вита легко, как перышко, Максик тяжело топая об пол.

— Эй, эй, успокойтесь, дети, не то мы разбудим маму.

— А мы хотим ее разбудить! — сказала Вита. — Мы хотим смотреть подарки!

— Ну ладно, пойдем поздравим ее с Рождеством, — сказал папа. — Несите свои подарки.

— Они ведь на самом деле не все для Виты, да, пап? — спросил Максик.

Там по одному подарку для каждого из вас, — сказал папа. — Вот этот — для моего любимого сыночка…

— А я — твоя любимая дочка, да, папа? — сказала Вита, отпихивая меня локтем.

— Ты — моя замечательная маленькая дочурка, — сказал папа.

Я затаила дыхание. Я не хотела быть его большой дочерью.

— А ты — моя замечательная взрослая дочка, Эсмеральда, — сказал папа.

На самом деле меня зовут не Эсмеральда, а просто Эмили. Все остальные наши зовут меня Эм. Я так любила, когда папа называл меня Эсмеральдой!

— Давай я приготовлю чай для вас с мамой, — предложила я.

Еще я очень любила, когда со мной обращались как со взрослой. Виту и Максика даже близко не подпускали к кухонной плите, они и чайника-то включить не умели.

— Это было бы прекрасно, радость моя, но, если ты начнешь греметь посудой на кухне, бабушка обязательно проснется.

— А! Да.

Вот уж чего нам совсем не хотелось, это чтобы бабушка забралась в мамину-и-папину кровать вместе с нами.

— Тогда пошли, дети. Рождественское шоу начинается!

Папа зевнул и провел рукой по длинным волосам. У моего папы самые роскошные волосы на свете, такие длинные, густые, черные и блестящие, как у Максика, только у папы волосы намного ниже плеч. Днем он их заплетает в толстую косу, чтобы не мешались, а на ночь распускает, и это так красиво! Здорово и необычно, папе до того идет! Иногда он говорит, что они ему надоели, что он похож на какого-нибудь дурацкого хиппи, и грозится их остричь.

Так он и познакомился с мамой. Он зашел к ней в парикмахерскую, на верхнем этаже Розового дворца, и попросил их обкорнать. Она только посмотрела на него и сказала: ни за что. Сказала, что вообще-то ей не нравятся мужчины с длинными волосами, но папе это очень к лицу, у нее просто рука не поднимется испортить такой неповторимый облик. Так и сказала. Я знала эту историю наизусть. Папе понравилось, что она говорит ему комплименты, и он пригласил ее встретиться с ним после смены. В результате они весь вечер провели вместе и безумно влюбились друг в друга. С тех пор они не расставались. Прямо как в сказке. Только живут они не в заколдованном замке, потому что мама не так уж много денег зарабатывает в парикмахерской, а папа зарабатывает еще меньше. Он работает актером, но теперь у него еще есть свой магазинчик в Розовом дворце. Он очень много работает, что бы там ни говорила бабушка.

Лестничную площадку мы перешли на цыпочках, чтобы не разбудить бабушку. У нее самая большая комната, окнами на улицу. Наверное, это справедливо, ведь дом-то ее, но из-за этого маме с папой приходится тесниться в крохотной спаленке, а нам с Витой и Максиком вообще повернуться негде. Бабушка предложила, чтобы кто-нибудь из нас ночевал в ее комнате, но, на наш взгляд, это просто кошмарная идея.

Начать с того, что бабушка жутко храпит. В то рождественское утро ее храп слышно было даже через закрытую дверь. Папа тихонечко всхрапнул, передразнивая ее, и все мы захихикали как сумасшедшие. Пришлось зажать себе рты руками (а это непросто, когда несешь рождественские чулки и пакеты, которые так и норовят выскользнуть из рук!). Мы ворвались в мамину-и-папину спальню, роняя подарки на пол, и попрыгали на кровать, давясь от смеха.

Мама проснулась и села. Волосы падали ей на глаза.

— Что?.. — пробормотала она.

— Мамочка, счастливого Рождества!

— С Рождеством тебя, малыш, — сказал папа и поцеловал ее.

— Ах, поздравляю, поздравляю, милый! — сказала мама и обняла его, перебирая пальцами его волосы.

— Мне тоже рождественский поцелуй, мам! — потребовала Вита, ухватив ее за голое плечо.

— И мне! — сказал Максик.

— И мне, и мне, и мне! — заголосила я, дурачась.

— Поздравляю вас всех с Рождеством, дети. Все получите по самому горячему поцелую через минуточку.

Мама закуталась в халат и выбралась из постели.

— Ты куда? — позвал папа, снова залезая под одеяло. — Иди к нам!

— Сейчас, только загляну в ванную.

Было бы свинством начать разворачивать подарки без нее. Пришлось подождать. Когда мама вернулась, от нее пахло зубной пастой и ее особенным розовым мылом, лицо у мамы было напудрено, белокурые волосы взбиты, как всегда, в высокую прическу и закреплены лаком.

— Иди сюда, смотри, как у нас тут уютно.

Папа подпихнул Виту с Максиком, освобождая место для мамы.

Он взъерошил маме волосы, как маленькой. Мама и словечка не сказала, хотя только что идеально их уложила. Она дождалась, пока папа примется помогать Максику вытаскивать подарки из чулка, и быстренько подправила прическу, пригладила челочку и подкрутила волосы на концах. Это совсем не потому, что она озабочена своей внешностью, просто ей очень хотелось быть красивой ради папы.

У нас такая традиция — открывать подарки по очереди, начиная с младшего, вот только с Максика начинать — не самый лучший вариант. Он долго-долго копался, осторожно вытаскивал первый малюсенький пакетик из чулка, сперва его пощупал, потом опасливо потряс, как будто там могла быть спрятана крошечная бомба. Когда все-таки решился открыть, то целую вечность пытался поддеть ногтем краешек скотча.

— Ну скорее, Максик, — не выдержала Вита. — Дерни как следует, и все!

Максик сказал:

— Обертка красивая, жалко рвать. Я потом все свои подарки опять заверну, когда посмотрю.

— Дай-ка я тебе помогу, сынок, — сказал папа и в одну минуту освободил все маленькие подарки Максика от блестящих оберток.

Максик подставил руки лодочкой, и все подарки поместились у него в ладошках: волшебный карандаш, который рисует красным, зеленым, синим и желтым одновременно, блокнотик на серебряной пружинке, крохотулечная желтая пластмассовая уточка, размером с ноготок, малюсенький игрушечный трактор, миниатюрная коробочка конфет-горошка «Смартиз», часики на пластиковом ремешке, зеленый стеклянный шарик и собственные щипчики для ногтей (Максик вечно клянчил папины).

— Откуда Санта-Клаус знает, что мне хотелось получить? — спросил Максик.

— В самом деле, откуда? — с серьезным видом отозвался папа.

— Поможешь мне их опять завернуть, пап?

— Конечно помогу.

— Теперь я! — объявила Вита, вывалила все свое добро на одеяло и давай сдирать обертки маленькими цепкими пальчиками.

Она нашла крошечную подвеску-балерину в розовой пачке, блестящие заколки для волос в форме бабочек, набор наклеек с котятами и щенятами, красненькую коробочку с изюмом, малюсенькую фиолетовую расческу и щетку для волос, книжечку про кролика с таким мелким шрифтом, что и не прочтешь, бусы из букв, складывающихся в слова: «Я люблю Виту», и настоящую губную помаду.

— Надеюсь, Санта-Клаус принес тебе самую светлую помаду, — сказала мама. — Ну что, Эм, теперь ты загляни в свой чулок.

Я была уже большая и не верила в Санта-Клауса, но все-таки он решил меня порадовать. Я нашла маленький оранжевый дневничок с ключиком, крохотное мыльце в виде сердечка, фиолетовую гелевую ручку, заколки для волос с вишенками, крошечную жестяную коробочку с лиловыми леденцами, ластик с изображением маленькой крольчихи Миффи, специальную закладку для книг Дженны Уильямс и маленькую баночку серебряного лака для ногтей.

— Мне нравится цвет, — сказала мама. — У Санты хороший вкус, Эм. Вот бы он и мне что-нибудь положил в чулок!

Я сказала:

— У тебя будут наши подарки, мам.

На самом деле они не такие уж замечательные. Мы всегда готовили для мамы с папой самодельные подарки, поэтому глядеть там было особенно не на что. Максик нарисовал маму, папу, Виту и меня, но узнать нас было сложно. Похоже на пять картошек на зубочистках.

Вита тоже нарисовала семейный портрет. Себя она изобразила очень большой, так что голова упиралась в верхний край листа, а ноги — в нижний. Для пущей красоты она нарисовала себе пышные длинные волосы и серебряные туфельки на высоченных каблуках. По бокам от себя она нарисовала маму и папу, а на нас с Максиком места не осталось, пришлось нас запихнуть в верхние углы — только головы и плечи, словно у химер на старинных рисунках.

Я была уже большая, чтобы рисовать дурацкие картинки. Мне хотелось приготовить настоящие подарки. Бабушка недавно научила меня вязать, и вот в начале декабря я затеяла связать маме с папой одеяло. Я вязала, вязала и вязала — на прогулке, дома у телевизора, даже в уборной, но к сочельнику успела связать всего одиннадцать квадратиков — не хватит даже на одеяльце для новорожденного.

Из самого красивого розового квадратика я соорудила своеобразный кошелечек, застегивающийся на пуговицу-жемчужинку. Деньги в нем хранить не вышло бы, слишком он был дырчатый, но мама могла, например, положить туда свою расческу. Остальные десять квадратиков я сшила друг с другом, получился длинный-длинный шарф для папы. Он оказался немножко кривоватым и закручивался на концах, но я надеялась, что папе все равно понравится.

— Я просто в восторге, Эм! — сказал папа и намотал шарф себе на шею. — С детства мечтал о длинном полосатом шарфе, с тех пор как посмотрел «Доктор Кто». Спасибо тебе, золотко. — Он погладил неровное вязаное полотно. — Такой уютный! Я всю зиму буду теплый, как пирожок.

Я почувствовала, как у меня горят щеки. Скорее всего, на самом деле папу шарф ужаснул и он ни за что в жизни не показался бы в нем на людях, но в то же время он как-то заставил меня поверить, будто шарф ему действительно нравится.

Мама подарила папе мягкий черный свитер с V-образным вырезом. Папа тут же его надел, но мой шарф не стал разматывать.

— А где же мой подарок? — спросила мама с таким же жадным нетерпением, как Вита.

— Какой подарок? — поддразнил ее папа.

Потом он сунул руку под кровать и протянул маме прямоугольный сверток. Мама сперва пощупала сверток, потом развернула подарочную бумагу. На кровать выпала пара серебряных туфель-босоножек из тоненьких ремешков с вот такими каблуками!

— Господи! — взвизгнула мама. — Какая красота! Ой, милый, какая роскошь, это же потрясающе, просто невероятно!

Она кинулась упоенно целовать папу.

— Ну что ты, что ты, это же просто туфли, — сказал папа. — Давайте, дети, открывайте и вы свои большие подарки.

Он помог Максику развернуть огромный дорогой набор фломастеров «Каран д'Аш» и большую пачку специальной белой бумаги для рисования.

Мама сказала:

— Фрэнки, он же еще совсем маленький! Он будет сильно нажимать и раздавит у них все кончики!

— Не буду! — сказал Максик.

— Будет, — сказала я маме одними губами.

Максик уже испортил мне красный и голубой фломастеры. Я невольно позавидовала, что ему подарили такой шикарный набор, куда лучше моего.

— Моя очередь, моя очередь, моя очередь! — заверещала Вита, стаскивая обертку со своего громадного пакета.

Из-под бумаги высунулось что-то странное — длинное, коричневое, кривое. Потом второе такое же.

— Что это? — завопила Вита.

Затем показался круглый розовый нос.

— Это клоун? — спросил Максик со страхом.

Летом папа водил нас в цирк, и Максик так испугался клоунов, что забился под сиденье и просидел там до конца представления.

— Попробуй нажми, — посоветовал папа.

Вита ткнула нос пальцем. Заиграла нежная музыка, похожая на звон колокольчика.

Я сказала:

— Это танец феи Драже из какого-то балета. Мы проходили по музыке.

Вита сорвала остаток обертки, и перед нами оказалась очень хорошенькая голова пушистого оленя с двумя изогнутыми плюшевыми рожками. Это была девочка-олень — у нее были большие карие стеклянные глаза, невероятно длинные ресницы и красный улыбающийся ротик с мягким розовым язычком. На ней была розовая балетная пачка с атласным корсажем и тюлевой юбочкой.

— Обожаю, обожаю! — объявила Вита и пылко прижала игрушку к сердцу.

У оленихи были длинные болтающиеся мохнатые ножки в розовых атласных балетных туфельках, но стоять на них она не могла. Я приподняла тюлевую юбочку и увидела большую дыру.

— Не смотри ей в попу! — прикрикнула на меня Вита.

— Ай, Эм ведет себя неприлично! — сказал Максик.

— Ничего подобного! Я все поняла, это же перчаточная кукла, она надевается на руку!

— Угадала, Эсмеральда, — сказал папа. — Давай-ка, Вита, познакомься с ней поближе. Посмотрим, что она может рассказать о себе.

Он нажал на розовый носик, чтобы остановить музыку, и надел куклу себе на руку.

— Здравствуй, принцесса Вита, — сказал он за олениху смешным умильным женским голосом. — Я — Балерина. Я из оленьей упряжки Санта-Клауса. Возможно, ты слышала о моих друзьях, их зовут Франт, Прыгун и Хитрунья. Еще у нас есть знаменитость, Рудольф — тот, что вечно простужается. Такой зазнайка, особенно с тех пор, как у него появилась собственная песенка! Ну, я-то, конечно, всегда бежала в упряжке впереди всех, пока не поняла, что таскать сани не так уж и здорово. У меня очень нежные копытца. Когда уволилась, Санта был убит горем, но мы, артисты, не должны зарывать свой талант в землю. Теперь я — партнерша принцессы Виты по танцам и ее верный скакун!

Папа заставил Балерину низко поклониться и сделать пируэт, заплетя винтом длинные мягкие ножки. Вита захлопала в ладоши, вся красная от волнения.

Мне снова стало завидно. Не могли, что ли, и мне подарить такую куклу? Тогда мы с папой подолгу играли бы вместе. У Виты и Максика в этом году замечательные подарки! А почему мне такой крошечный? Все равно как еще один сувенирчик из чулка.

— А ты, Эсмеральда, собираешься посмотреть свой подарок? — спросил папа.

Он надел Балерину Вите на руку и стал показывать, как с ней нужно обращаться. Вита изо всех сил замахала Балериной. Максик с хохотом стал ловить олениху. Один рог нечаянно ткнул его в глаз.

— Эй, эй, осторожнее! Ой, Максик, ну перестань, это совсем не больно. — Мама перехватила руку Виты и прижала к себе Максика, чтобы его утешить. — Правда, Эм, открой свой подарок. Что же такое там может быть?

Я развернула бумагу, чувствуя себя очень глупо оттого, что на меня все смотрят, и заранее сложила губки бантиком, чтобы сказать «спасибо» и изобразить благодарный поцелуй. Потом открыла маленькую черную коробочку и уставилась на то, что в ней лежало. Я была совершенно потрясена. Я не могла выговорить ни слова.

— Что там, Эм?

— Покажи нам!

— Тебе нравится?

Это было золотое колечко с мерцающим темно-зеленым драгоценным камушком.

— Очень нравится, — прошептала я. — Это изумруд!

— Ну, не настоящий изумруд, солнышко, — сказала мама.

— Нет, настоящий! — сказал папа. — Разве я всучил бы своей дочке подделку?

Своей дочке! Этим словам я была рада почти так же сильно, как и чудесному колечку.

Мама сказала:

— Не говори глупостей, Фрэнки. Настоящие изумруды стоят сотни фунтов!

— Совсем не обязательно, если походить по антикварным распродажам и отыскать маленький изумрудик для одной замечательной девочки, — сказал папа.

Он снял колечко с бархатной подушечки и надел мне на безымянный палец правой руки.

— Точно по размеру! — ахнула я.

— Я заказал его специально для тебя, принцесса Эсмеральда, — сказал папа.

— Сколько же ты на все это потратил? — Мама запрокинула голову, как будто тонула.

— Не думай об этом, — сказал папа. — Я хотел устроить для нас особенное Рождество, чтобы дети запомнили его на всю жизнь.

— Но мы уже и без того в долгах…

— Перестань, Джули, — резко сказал папа.

И мама перестала. Мы устроили кучу-малу на кровати, все впятером — нет, вшестером, считая Балерину, а потом услышали, как бабушка спускается по лестнице и включает чайник.

Вита не желала расставаться с Балериной и за завтраком держала ее у себя на коленях. Максик тоже вцепился в свои фломастеры, кое-как пристроив набор на тощих коленках. Я все время вытягивала руку перед собой, любуясь колечком.

— Правда, у нас самый замечательный папа на свете? — сказала Вита.

Бабушка фыркнула:

— Что ты на этот раз натворил, Фрэнки? Ограбил банк?

Папа засмеялся и обнял ее за плечи.

— Ладно тебе, Эллен, не надо хмуриться, сегодня Рождество! Не ворчи, старушенция, ты же на самом деле меня любишь!

Он чмокнул ее в щеку. Бабушка оттолкнула его, качая головой, но все-таки не удержалась и улыбнулась. А когда развернула свой подарок, то захохотала во все горло. Папа подарил ей модные узкие джинсы.

— Побойся Бога, Фрэнки! Я ведь бабушка!

— А фигура у тебя почти как у твоей дочери, так зачем же ее прятать? Ты шикарно будешь смотреться в джинсах, в сто раз лучше, чем в этих задрипанных мешковатых штанах. Ну, примерь!

— Не воображай, что ты сумеешь ко мне подольститься! — сказала бабушка, но сразу после завтрака надела новые джинсы.

Папа оказался прав — у бабушки действительно была очень хорошая фигура, а мы раньше и не замечали. Папа восхищенно присвистнул. Бабушка велела ему не валять дурака, а сама покраснела от удовольствия.

— Конечно, на улицу я в этом не выйду, — сказала она. — Но для дома сойдет.

После рождественского обеда бабушке пришлось уйти к себе и снова переодеться. Обычно все мы ели по отдельности. Вита, Максик и я пили чай сразу после школы. Мама перекусывала на ходу, а обедала позже, с папой. Бабушка подогревала себе низкокалорийные полуфабрикаты и садилась с подносом перед телевизором, когда там показывали сериалы «Ист-Эндерс» и «Коронейшн-стрит». Но Рождество — особенный праздник. В этот день мы обедаем все вместе, стол накрывают настоящей скатертью, и бабушка достает свой лучший белый с золотом сервиз из застекленного шкафчика, где у нее хранятся фарфоровые статуэтки: барышня в розовом платье с кринолином, продавец воздушных шаров, русалочка с зеленым чешуйчатым хвостом и девочка с мальчиком в фарфоровых ночных рубашках.

Мы все надели бумажные шляпы из хлопушек и выкрикивали смешные девизы. Вита расхохоталась, отпивая из бокала свое «вино» — сок черной смородины «Райбина»; сок пошел ей в нос, а оттуда разбрызгался по белой вышитой скатерти. Случись такое со мной или с Максиком, бабушка бы на нас налетела, но своей любимой Виточке она только погрозила пальцем и велела успокоиться.

Вита страшно привередничала за едой, ни в какую не желала даже притронуться к брюссельской капусте и пастернаку и в виде большого одолжения согласилась съесть один крошечный кусочек индейки. Она требовала только жареную картошку.

— Ну может ребенок на Рождество съесть то, что ей хочется? — Папа соскреб вилкой всю еду с ее тарелки и насыпал ей целую гору жареной картошки.

Максик тут же раскричался, чтобы ему тоже положили одну жареную картошку. Мама с бабушкой вздохнули, раздраженно глядя на папу, — мол, смотри, что из-за тебя вышло.

— По крайней мере, Эм ест без капризов, — сказала мама.

— Эм все ест. Я удивляюсь, как она и тарелку заодно не сжевала, — откликнулась бабушка.

И давай зудеть насчет калорий, углеводов и всякого такого прочего, хотя мама всегда на нее за это злится и говорит, что она доведет меня до анорексии.

— Жди! — бессердечно отвечает на это бабушка.

Я не стала обращать на нее внимания и упрямо слопала индейку, колбаски «Чиполата», жареную картошку, и пюре, и пастернак, и брюссельскую капусту до последней крошки, и потом еще кусок рождественского пудинга с зеленым желе, и с красным желе, и с кремом, и еще пирожок с мясом, и виноград, и три шоколадки из рождественского набора.

Потянулась и за четвертой, но тут бабушка шлепнула меня по руке.

— Побойся Бога, Эм, ты же лопнешь! Желудок у тебя, видно, резиновый. Отвыкай так напихиваться. Просто не понимаю, как все это в тебя влезает. Я так объелась! Пойду сниму эти пижонские джинсы и прилягу.

— Ладно тебе донимать принцессу Эсмеральду. У девочки здоровый аппетит, и это замечательно, — сказал папа. — Так, дамы, можете отдыхать, а мы, мужчины, помоем посуду. Возьмем на себя черную работу на кухне, а, Максик?

Максик принял папины слова всерьез и кинулся с грохотом собирать со стола любимый бабушкин фарфор.

— Осторожнее, тарелки побьешь! — всполошилась бабушка.

— Да уж, тут бабушка права, малыш, — сказал папа. — Знаешь что, нарисуй-ка мне красивую картинку своими новыми фломастерами, а я пока спокойно займусь мытьем посуды.

Максик улегся на пол и принялся трудиться над рисунком, прищурив глаза и высунув язык от усердия. Своими-то фломастерами он рисовал бережно, не то что моими.

Какое-то время Вита его дразнила, барабанила пальцами по фломастерам в коробке, как будто по клавишам рояля, но жареная картошка и ее одолела. Она улеглась на диван, пристроив у себя на руке Балерину и уютно уткнувшись носом в ее бархатную головку. Мама свернулась калачиком в углу дивана. Сказала, что хочет посмотреть выступление королевы по телевизору, но глаза у нее закрывались, и через минуту она уже уснула.

Я сидела, вытянув перед собой руку, и любовалась своим настоящим изумрудиком. Я все никак не могла поверить в это чудо. Папа сказал, что купил его дешево, но я знала, что кольцо все равно стоило кучу денег. Дороже, чем мамины серебряные босоножки, чем бабушкины джинсы, чем олениха Виты и Максиковы фломастеры.

Значит, папа любит меня не меньше, чем Виту и Максика, хоть я на самом деле не его дочка. А уж я-то его любила больше всех на свете! Гораздо, гораздо, гораздо больше, чем своего родного отца.

Я его уже несколько лет не видела. И не хотела видеть. Мы с мамой не хотели больше иметь с ним никакого дела.

Я решила, что пойду и помогу папе мыть посуду, хоть он и сказал нам всем, чтобы ему не мешали. Я тихонько вышла в коридор, помахала рукой с кольцом своему отражению в зеркале над телефоном. Колечко подмигнуло мне зеленой искоркой.

Дверь в кухню была притворена. Слышно было, как папа что-то бормочет сам с собой. Я широко улыбнулась. Он что, моет посуду и поет песни? Я осторожно и бесшумно открыла дверь. Папа стоял ко мне спиной.

— Любимая, любимая моя, — сказал он.

Я подумала, что он обращается ко мне. Потом увидела, что плечи у него чуть сгорблены, рука прижата к уху. Он говорил по мобильнику.

— Да, да! Ах, Сара, я тоже так по тебе скучаю! Но я никак не могу вырваться из дому на Рождество, все это много значит для детей и Джули. Я стараюсь устроить для них праздник, хотя, видит Бог, теперь это стало так трудно! Но скоро я все им скажу. Долго мне не выдержать. Я схожу с ума, я так хочу быть с тобой, малыш. Я уйду, клянусь тебе.

— Папа, не уходи!!!

Он резко обернулся. Я ждала — вот сейчас он скажет, что я все неправильно поняла. На самом деле он не разговаривал с подружкой, он просто репетировал роль или разыгрывал какую-нибудь дурацкую шутку. Папа всегда умел кому угодно заговорить зубы. Пусть скажет хоть что-нибудь, даже если я буду знать, что это неправда.

Он ничего не сказал. Только стоял и смотрел на меня, глупо закусив губу, — совсем как Максик, когда его поймают на каких-нибудь безобразиях. В мобильном телефоне жужжал чей-то голос.

— Я тебе перезвоню, — сказал папа и отключил телефон, держа его очень осторожно, словно гранату с выдернутой чекой.

Мы смотрели друг на друга, как будто в стоп-кадре. Больше всего на свете мне хотелось отмотать пленку назад ровно на одну минуту, чтобы я снова стояла в коридоре, такая счастливая, и размахивала своим кольцом с изумрудом.

— На самом деле ты от нас не уйдешь, правда, папа? — спросила я шепотом.

— Прости меня, Эм, — тихо ответил он.

Вокруг меня все поплыло. Я пошатнулась, согнулась над раковиной, и меня вырвало прямо на сложенную в мойке фарфоровую посуду.