Индия такая добрая. Она самая лучшая подруга в мире. Я сижу здесь в ее роскошной ночнушке и прелестном кардигане, ем ее шоколад и уже прочитала пятьдесят страниц ее обожаемой Анны Франк. Сейчас Анна уже в своем убежище. Я тоже.

Все это как во сне. Индия ведет себя так, как будто готовилась к этой минуте всю свою жизнь. Она дважды за вечер взбиралась тайком сюда — убедиться, что со мной все в порядке, и каждый раз приносила мне что-нибудь еще. Даже предложила своего плюшевого медвежонка. «Из-за нее… то есть из-за него я покажусь тебе просто ребенком. Но я берегу его как память о счастливом прошлом. Не думай, я с ней… с ним не играю. Я просто решила, что тебе с… ним будет уютнее».

Я сказала, что она ужасно милая, но мне в самом деле не нужен ее старый медвежонок.

У меня никогда не было плюшевых мишек. И я даже никак не пойму, отчего дети так их любят. У меня было несколько кукол Барби. Когда я была маленькой, мне они казались такими классными с этими их выпуклыми грудками и высокими каблучками, и вообще одетыми как взрослые. Мама тоже очень любила играть с ними. Мы представляли кукол то известной моделью, то знаменитой актрисой, мама делала им разные голоса, и они забавно разговаривали друг с дружкой.

Как было здорово, когда я была маленькая и мы жили с мамой только вдвоем…

Нет, это неправда. Она почти никогда не хотела играть со мной, ей хотелось просто лежать на спине, и курить свои самокрутки, и пить, и таращиться в телик, а когда я надоедала ей, она кричала на меня или шлепала. Мама в самом деле иногда давала волю рукам и еще говорила мне, что во всем виновата я, если бы я не родилась, она бы сейчас веселилась со своими друзьями, а не торчала бы дома каждую ночь со мной, надоедливой соплячкой.

Лоретта даже моложе, чем была моя мама, когда я родилась, она тоже прикована к Бритни, но никогда не кричит на дочурку, наоборот, Бритни для нее — свет в окошке. Правда, Бритни хорошенькая, у нее большие голубые глазки и чудесные золотистые волосы — словом, просто картинка, и Нэн считает, что она станет отличной моделью для журнальных обложек.

Я никогда не была хорошенькой. И сейчас-то довольно дурна, но ребенком была еще некрасивей: глаза косили, волосенки редкие, и вся я была в экземе, постоянно чесалась и вечно плакала. Пожалуй, неудивительно, что маме я не очень-то нравилась.

Хотя Нэн всегда любила меня. Малюткой я часто оставалась у бабушки, когда у мамы появлялся бойфренд — не Терри, их было четверо или пятеро до него, — и мы перебирались в северные районы, где жилье стоило дешево, да только там невозможно найти работу, так что не было в этом никакого смысла. Все бойфренды моей мамы были ужасные. У некоторых были дети, но они не приходили и не жили с нами. Всегда получалось так, что были только мама, я и бойфренд, пока она не сошлась с Терри. Мне пришлось привыкать, что Кайл и Бетани всегда живут с нами. Их мама немного свихнулась на наркоте, так что Терри стал их опекуном. Если он сумел однажды провести суд, убедив их, что он хороший отец, то почему бы ему не проделать то же самое еще раз.

Он и правда хороший отец для малыша Гэри, играет с ним в аэроплан, кружит его, то вверх подымет, то опустит чуть ли не к полу. С Кайлом и Бетани он тоже хорош, купил им велосипеды, самокаты, часто дурачится с ними, борется с Кайлом и щекочет Бетани, пока она не начинает визжать. Он и со мной хотел проделывать то же, но мне было тошно, когда он начинал лапать меня. Вот с тех пор он и окрысился.

Я просто не нахожу себе места из-за Нэн. Она же беспокоится, что со мной. Я должна как-нибудь дать ей знать, что у меня все в порядке.

Да, у меня все в порядке. Хотя надо бы иметь под рукой ингалятор, если вдруг начну задыхаться. В груди у меня немного теснит. Хорошо бы выпить колы, но это идея не из лучших. Я все еще стараюсь не пользоваться ведерком.

У Индии это ведерко для бумаг, использовать его, как… — это просто ужасно. Оно ведь тоже очень красивое, черное с розами, в стиле ее фантастической спальни. Я терпела, терпела, ерзала, тесно сжимала ноги, но все же пришлось сдаться. Как ни странно, начать оказалось ужасно трудно, хотя мне уже было невтерпеж; главное, невозможно сесть, как положено, пришлось висеть над ведерком. Но когда полилось, меня охватил страх: вдруг я не смогу остановиться? Что, если польется через верх, разольется по полу? Но внезапно все кончилось, и ведерко не совсем заполнилось — хотя, если бы понадобилось часто… А как быть, если потребуется другое? Да я просто умру, когда Индии придется выливать все это.

Я не могла отвести глаз от бутылки кока-колы. И зачем я съела весь шоколад! Знаю, это тайные запасы Индии. Может, мне придется все время питаться шоколадом? Я отдала бы все на свете за одну яичницу Нэн или жаркое. Ох, я неблагодарна. Бедная Индия. Я счастлива, счастлива, счастлива, что у меня такая замечательная подруга.

Судьба была к нам добра, позволила Индии выглянуть в окно своей спальни в ту самую минуту, когда я шла мимо их дома.

Но эта спальня! Я и не подозревала, что Индия так богата. Ее папа, должно быть, зарабатывает миллионы. И мама. Не могу поверить, что она действительно та самая Мойя Аптон, знаменитый модельер! Интересно, те вещи в углу — Мойи Аптон?

Да это же супер, они все совершенно потрясные. Индия, видно, сбрендила, если ей все это не нравится. Я перебрала все вещицы до единой. Перемерила бог знает сколько одежек. Надеюсь, мама Индии не рассердится… Да, глупее этой фразы в моем дневнике еще не было. Она куда больше рассердится за то, что я скрываюсь в ее доме!

Особенно мне приглянулись черные брючки и черный топик с розой из блесток. Они были мне в самый раз, хотя я такая маленькая и худая! Вот бы поглядеться в зеркало. Может быть, я надену это завтра, если Индия разрешит. Я снова нырнула в ночную сорочку. Надо постараться уснуть. Хотя усталости я не чувствовала. Мне даже никак не сиделось на месте. Все время хотелось куда-то бежать. И я неотвязно думала о Терри.

Рано или поздно я должна буду вернуться. И тогда он примется за меня. Мне казалось, что все гестаповцы Анны Франк воплотились в этом чудовище.

Индия была права насчет «Дневника Анны Франк». Это грандиозная книга. Она начинается как самый обыкновенный дневник, какие ведут чуть ли не все девочки. Анна описывает подарки, полученные на день рождения, и всех девочек из ее класса, на многих из них обижается. Потом рассказывает о своих приятелях-мальчиках. Это меня как-то раздражает. Но потом настает момент, когда ей приходится скрыться в убежище, и вся история превращается в настоящую драму. Но нет, это не какая-нибудь выдуманная история, это ее реальная жизнь. Я заглянула на последнюю страницу. Ужасней конца уже и быть не может.

Странно думать о том, что Анна Франк была бы сейчас старой леди, если бы ей удалось продержаться в убежище еще те несколько месяцев до окончания войны. Они прожили в своем тайнике больше двух лет.

Не знаю, как я выдержу в своем убежище хотя бы два дня. Мне так одиноко. Поскорей бы вернулась Индия! Но сейчас пришла эта Ванда. Я услышала, как Индия очень громко сказала: «О, Ванда, ты уже вернулась!» — явно надеясь, что я услышу и пойму, что надо сидеть очень тихо.

Здесь та-ак тихо. У Анны были по крайней мере сестра, родители, Петер и его семья. Я бы не возражала и против того старого брюзги-дантиста. Мне просто необходим был хоть кто-нибудь, с кем можно говорить. Кто угодно.

Ладно. Я сделаю кого-нибудь сама.

Вот! Я воспользовалась творениями Мойи Аптон, свернув футболки, засунула их в джемпер и джинсы, теперь понятно, что они на ком-то надеты. Затем свернула в шар еще несколько футболок и приставила его к свитеру сверху, и еще надела на него забавную шерстяную шляпу. Словом, получилась Некая Особа в свитере. Я могла назвать ее Китти, как называла Анна Франк свою воображаемую подругу.

Китти счастливая. Ей не надо пользоваться ведерком. Мне надо.

У нее нет ушей, так что не нужно все время прислушиваться к шагам внизу.

Я не приделала ей нос, поэтому она не знает, какой запах от этого ведерка.

У нее нет также глаз, и она не может видеть эту страшноватую нежилую мансарду. Слава богу, здесь есть электричество. Я не стану выключать его, даже когда лягу спать.

Но я не могу спать. У меня нет часов, но мне кажется, уже полночь. Я слышала, как двое по очереди входили в ванную. Сперва Индия, потом Ванда. Резервуар урчал, потом еще какое-то время слышен был плеск воды. Родители Индии, наверное, пользовались ванной ниже, на втором этаже. А потом наступила тишина, и это длилось бесконечно. Я прочитала еще сотню страниц из дневника Анны. Потом нарисовала особую открытку-благодарность для Индии; на картинке мы стояли с ней обнявшись. Мне пришлось несколько раз ее перерисовывать. Сначала Индия получилась у меня чересчур большой, и я подумала, это может огорчить ее. На второй картинке слишком энергично изобразила мой шрам, получилось так, словно Терри расколол мне голову надвое. Удалась только третья, я раскрасила нас поаккуратнее, а вокруг обвела красным сердечком и все оставшееся место разрисовала разноцветными маргаритками. Наконец моим очень красивым почерком, почти курсивом, написала: Индии, самой лучшей подруге в мире.

Ей это непременно понравится, я знаю. Все время, пока я рисовала открытку, мне было хорошо. Я чувствовала себя не такой одинокой. Но теперь мне опять плохо. И, может, это глупо назвать Индию моей самой лучшей подругой, ведь мы только что познакомились. И не так уж много я о ней знаю. Я все еще чувствую себя с ней иногда немного скованно, совсем не так просто и уютно, как с Пэтси.

Как бы мне хотелось сейчас свернуться на кровати Пэтси.

Нет, я хотела бы обнять Нэн.

Ох, Нэн.

Ох, Нэн.

Ох, моя Нэнни.

Кажется, я заснула уже под утро. И проснулась в ужасе, потому что открылась крышка люка. Я не понимала, где я. Я спрятала голову под одеяло — вдруг пришел Терри и сейчас он меня схватит. Но, конечно, это явилась Индия, старательно балансируя на одной руке подносом с завтраком.

Я с тоской жду, что мне опять придется жить на одном шоколаде. Но вот что она принесла мне на завтрак: миску кукурузных хлопьев с сахарным сиропом, нарезанные дольками бананы и молоко, два тоста, один с медом, другой с абрикосовым джемом, блюдце клубники, стакан свежего апельсинового сока и чашку чаю.

— Половину чая я пролила, — сказала она уныло.

— Все прекрасно! Замечательно! Я так тебе благодарна, Индия! — Под мышкой у нее я увидела какую-то большую и серебристую штуку. — Что это? Крышка от кастрюли?

Индия покраснела.

— Это от самого большого маминого сотейника. Просто я подумала про это ведерко, понимаешь? — Она подошла к ведру, стоявшему в углу, и, деликатно отвернувшись, опустила на него крышку. Подошло как нельзя лучше.

— Ну вот! И мне будет проще и легче выносить его. Я сделаю это прямо сейчас, пока в доме все спят.

Словом, я, как маленькая леди Мак, села и принялась за роскошный завтрак, пока бедная Индия тащилась вниз с поганым ведром. Один Бог ведает, как она умудрилась спуститься с ним по этой лесенке и не уронить его. Вернула она его чистеньким, оно приятно пахло «Утенком».

Индия долго оставалась со мной. Мы обе были в ночных рубашках и вдруг превратились в маленьких девочек, разыгравшихся после сна; мы возились, хихикали (давясь), играли в разные глупые игры — в «крестики-нолики», в «виселицу» и в «морской бой». Обычно в этих играх я бываю намного сильнее других (играть с Пэтси не имело смысла, у нее-то я всегда выигрывала), но Индия оказалась крепким орешком. Все-таки «виселицу» я выиграла у нее дважды — она не разгадала, какие слова я задумала, хотя мне казалось, что она обязательно догадается: «ТАЙНОЕ УБЕЖИЩЕ». Потом она захотела играть в вопросы-ответы по Анне Франк, но тут было ясно, кто выиграет. Вместо этого мы решили нарисовать ее. Выбрали ее самое лучшее фото и стали срисовывать. У Индии получилось красивее, с бордюром из крошечных дневников и ручек, да и сходство ей удалось лучше. Она вежливо сказала, что мой рисунок ей нравится больше, но мы обе знали, что она приврала.

— Мне хотелось бы походить на Анну, — сказала Индия, погладив фотографию. — Ты только посмотри, какие у нее красивые глаза! Она выглядит такой умной, правда?

— Да, только мне не очень нравятся ее волосы. И зачем она так завивает их? Я думаю, ей куда больше пошли бы прямые волосы, длинные, до плеч. Хотела бы я иметь такие!.. Ты счастливая, Индия. — И я потянула ее за одну косичку.

— Я свои волосы ненавижу. Мне больше нравятся вот такие мягкие волосы, как у тебя. И твоя челка нравится. Она такая милая.

Она тронула ее — и я привычно отшатнулась.

— О господи, прости меня! Все еще больно?

— Нет. Правда нет, ни капельки.

Индия бережно раздвинула мою челку и осмотрела шрам.

— Как он мог, Дарлинг? — прошептала она.

— Видела бы ты, что он делал с моей мамой. Он сломал ей челюсть, выбил два зуба, ударил ее кулаком в живот, когда она ждала Гэри…

— Но тогда почему, почему она остается с ним?! — недоуменно спросила Индия.

— Н-ну… она его любит.

— Невозможно любить человека, который избивает тебя!

— Возможно, если ты такая глупая, как моя мама. После этого он всякий раз становится шелковый, плачет, клянется, что это никогда не повторится. А она, ненормальная, верит ему.

— И все-таки я не понимаю, — сказала Индия. — Ну кто бы поверил такому человеку?

Но теперь Индия верит! Сегодня днем она поднялась ко мне с ПОРТАТИВНЫМ ТЕЛЕВИЗОРОМ!

— Знаешь, кажется, это удачная мысль. Ванда ушла, папа спит, мама умчалась в свой офис, так что никто и не узнает, — отдуваясь, сказала Индия. И как она втащила на чердак такую тяжесть!

— Скоро ты перенесешь сюда всю свою спальню, — сказала я. — Но вообще-то здорово! Просто класс!

Индия включила телик и немного покрутила тумблеры, пока не настроила на какую-то программу.

— А, «Новости», — сказала я. — Может, и меня покажут?

Я просто пошутила — но МЕНЯ ПОКАЗАЛИ! Сперва говорили об одном политике, потом что-то о деревнях — словом, обычная скукота, и вдруг прямо над головой ведущей появилась моя фотография!

— Это я, Индия, смотри!

— Да нет, это не ты, — усомнилась Индия в ту самую минуту, когда назвали мое имя.

Она меня не узнала, потому что фотография была старая, примерно двухлетней давности, я там выгляжу совсем ребенком. Мы с мамой на каникулы ездили к морю, и, хотя вообще-то я маленькая, на фотке получилась крупнее — загорелая, улыбающаяся, с двумя смешными хохолками собранных резинкой волос. А на моем плече его рука, рука Палача Терри. И самое ужасное — я смотрю на него снизу вверх и глупо улыбаюсь во весь рот. Мы тогда только что познакомились с ним и его детьми, и он из кожи лез, ухаживая за мамой и мной, таскал нас по всем аттракционам увеселительного парка, угощал пиццей, рыбой, чипсами и мороженым. Всякий раз, купив Кайлу и Бетани какую-нибудь игрушку, футболку или бейсбольную кепку, он сразу покупал точно то же и мне. Я втюрилась в него так же пылко, как мама, хотя меня и считают умной.

Я ненавижу эту фотографию. Ведущая «Новостей» сказала, что я потерялась двадцать четыре часа назад. Полиция бросила большие силы на розыски, но пока никто меня не обнаружил — хотя имеются неподтвержденные свидетельства, что я шла с каким-то мужчиной.

— Да я ни за что не ушла бы с мужчиной! У них что, крыша поехала?

— Так же было, когда Анна со всей семьей скрылась в убежище. Каких только слухов не было, то там их видели, то еще где-то, в самых разных местах. Люди клялись, что видели их собственными глазами.

— О! Смотри! О господи!

На экране появилась квартира Нэн — но ее самой не было видно, только прядка светлых волос и чуть-чуть плечо; она сидела на краешке дивана. В центре была мама с крошкой Гэри; Терри стоял рядом, одной рукой обнимая обоих. Мама плакала. Терри плакал тоже, из его зеленых глаз катились слезы.

«Мы так беспокоимся за нашу Дарлинг, — говорил он прямо в камеру, голос был хриплый от волнения. — Пожалуйста, дорогая наша девочка, вернись домой — если можешь».

Мама снова разрыдалась, и Терри прижал ее к себе — сама нежность и заботливость.

Меня тошнило.