Держась за руки, мы с Нэн возвращались в Латимер. Пока мы шли по тенистым авеню Паркфилда, никто не обращал на нас ни малейшего внимания. Моя фотография красовалась во всех газетах и на телике, но не запомнилась. По дороге мимо нас проносились машины. Одна полицейская машина даже остановилась, пропуская нас по «зебре». Нэн и я кивнули им и улыбнулись. Ни один человек не обернулся, не взглянул на нас еще раз.

Наверное, дело было в одежде от Мойи Аптон. В ней я выглядела совсем иначе.

— Мама и Терри все еще у тебя, Нэнни? — спросила я.

— Нет. Одна газета предложила им сделку — пятьдесят тысяч фунтов за эксклюзивное интервью, — так что их спрятали от других журналистов в каком-то отеле вместе с Кайлом, Бетани и Гэри. Господи, этот малыш без конца капризничает. И ведь тоже мой внук, но меня к нему совершенно не тянет.

— Мне он брат, но тоже не очень нравится, — сказала я.

Я крепко держала бабушку за руку, словно маленькая.

— Видно, в папашу своего пошел, — продолжала Нэн и стиснула мою руку. — Ты не вернешься к ним, Дарлинг. Мне наплевать, кто бы что ни говорил. И пошли они к черту, все эти социальные работники, которые знай бубнят: бабушек и дедушек назначают опекунами внуков лишь в самых исключительных случаях. Провались они все пропадом, вместе с адвокатами твоей мамочки. Если они артачатся из-за моего Пита, то он просто будет жить где-нибудь в другом месте, когда выйдет из кутузки.

Я так и застыла, глядя на Нэн. Ее голубые глаза, устремленные на меня, сверкали. Ее конский хвост развязался, и белокурые волосы неистово развевались на ветру.

— Но ведь ты любишь Пита, — прошептала я.

— Ясное дело, люблю. Но я и тебя люблю, Дарлинг. Так же, как и всех моих собственных детей — может быть, даже больше, но ты не смей никому проболтаться, слышишь?.. Это была такая мука — не знать, как ты, где ты. Я должна была сказать тогда в больнице, кто тебя так поранил. Я должна была тогда же обратиться в Социальную службу. И ни в коем случае не должна была выставлять тебя из дому в ту субботу… я ведь думала только о том, чтобы избавить тебя от скандалов с Терри. Я вела себя страшно глупо, но теперь я буду бороться за тебя, Дарлинг. Я допустила, чтобы эта свинья лила притворные слезы перед камерами. Но я знала: придет и мое время высказаться — когда ты вернешься целой и невредимой. Вот тогда я все расскажу тем журналистам и телевизионщикам, каков он на самом деле.

Я подергала Нэнни за руку.

— Я сама расскажу им, Нэн.

Но как только мы вступили в район Латимер, началось форменное столпотворение. Меня тамошние жители знали. Увидев нас, они подняли шум. Детишки со всех ног бросились к нам. Даже старые леди покинули свои скамейки, окружили нас кольцом и таращились на меня с почтительным ужасом, как будто я восстала из мертвых. Когда мы добрались до квартала Эльм, нас сопровождало уже целое войско.

У пандуса для скейтбордов припарковался телевизионный фургон, несколько репортеров и фотографов дружно пили чай. Не разъехалась и полиция: копы в плащах и резиновых перчатках рылись на помойке в зловонных мешках с мусором.

Мы с Нэн стояли там, все еще держась за руки. Стояли и наблюдали. Один из репортеров узнал Нэн, потом посмотрел на меня. Его голова дернулась. Он исподтишка бросил взгляд на занятую своим делом полицию и бросился к нам.

— А вот и Дарлинг! В целости и сохранности! Ну же, миленькая, быстро расскажи мне, что и как.

Тут подлетел другой репортер, локтем оттолкнув первого.

— Нет, нет, право на эксклюзив за нами! Пойдем со мной, деточка. Мы устроили твою маму, папу и всех детишек в спокойном отеле. Ты должна поехать с нами.

Фотограф уже снимал меня, просил смотреть то вверх, то вниз, то улыбнуться; от вспышек его камеры у меня в глазах плыли оранжевые круги.

Полицейские выглянули из мусоросборки и тоже подбежали к нам.

— Это та самая девочка? А ну-ка, оставьте ее в покое, парни, живо! Дарлинг, иди сюда! — сказал полицейский.

Вся эта публика вертелась вокруг нас, кричала, жестикулировала, трещали вспышки; потом подошел мужчина с телевизионной камерой и какой-то парень с наушниками и телеустановкой, а другой с микрофоном на длинной палке, и меня засыпали вопросами. При этом все они спорили, велели мне стать туда, стать сюда. И всё так громко, так шумно, так нереально, словно я попала в какой-то комикс. Я прижалась к Нэн, единственному здесь реальному существу.

Она наклонила ко мне голову:

— Куда ты сама хочешь идти, Дарлинг?

— Домой, к тебе! — сказала я громко и отчетливо.

— Ну и отлично, родная. Скажи им.

Журналисты все еще орали вокруг меня, полиция старалась увести меня с собой, телевизионщики тыкали мне чуть ли не в лицо своими журавлями-микрофонами. Мне никогда больше не представится такого замечательного случая высказать все.

— Я хочу жить с моей бабушкой, — сказала я. — Я видела по телевизору, что допрашивали Майкла, он живет в соседней квартире. Все, что про него говорили, чепуха. Он никуда не уводил меня. И никто не уводил. Я убежала сама. Я пряталась несколько дней, потому что не хочу жить с мамой. Не хочу — из-за отчима. Мне говорят, что я должна вернуться, но я не хочу. Я жила с бабушкой с самого Рождества и хочу с ней остаться. Пожалуйста… пожалуйста… я прошу вас… ведь мне можно остаться с моей бабушкой?!

На следующий день это было во всех газетах — кроме той, что договорилась с Терри об эксклюзиве. «Маленькая Дарлинг рассказывает свою историю!» Мне без конца приходилось говорить и говорить. В полиции. У социальных работников. И опять журналистам.

Одна газета затеяла специальную рубрику: Право ребенка на выбор. Специальный журнал для старшего поколения сделал интервью с Нэн «Права бабушки». О нас говорили в передаче «Звоните нам» по местному радио и немножко — в передаче «Час женщины». Потом мы с Нэн побывали на шоу «Эстер», и нас интервьюировали в «Сегодня утром». По телевизору я не слишком распространялась про Терри. Просто дала понять, что не выношу его. Я люблю мою маму, но бабушку люблю больше. И просто хочу жить с ней. Я повторяла это снова и снова, тысячу раз.

И ЭТО СРАБОТАЛО!

Нам с Нэн пришлось пойти на очень страшное собрание, где было много важных шишек из Социальной службы. Мама тоже была там. Терри не явился. Его, конечно, пригласили, но он сказал, что не намерен торчать там и, как тупой школьник, выслушивать поучения от безмозглых социальных работников. В общем, я передаю не слова, а смысл того, что он наговорил. Он был вне себя от ярости, потому что потерял «свои» пятьдесят тысяч фунтов за несостоявшееся эксклюзивное интервью; кроме того, одна газета провела собственное расследование и опубликовала беседу с одной из его бывших подружек, которая сказала, что он часто бил ее и держал в страхе ее детей.

Я так обрадовалась, когда узнала, что мне не придется его увидеть. Хотя видеть маму было тоже очень тяжело. Мне стало по-настоящему дурно. Она здорово обозлилась на меня.

— Как ты могла так поступить с нами, Дарлинг? Говорить всем, что тебе плевать на нас. Извалять наше имя в грязи, так что нам нос нельзя высунуть на улицу — все на нас смотрят и шушукаются. Один парень даже плюнул в моего Терри и назвал его подонком. Мне все равно, что бы ты ни говорила, я считаю, что он был тебе хорошим отцом, с какой стороны ни посмотри, и я тоже изо всех моих сил старалась быть тебе хорошей матерью, хотя ты никогда не была покладистым ребенком, с тобой было нелегко ладить. Ты всегда смотрела на нас исподлобья, паршивая девчонка. Что ж, живи со своей бабушкой, если тебе так хочется. А нам будет лучше без тебя, и мне, и Терри, и детям. Мы тебя больше не любим. Мы не хотим знать тебя, ясно?

Как только собрание закончилось, мама поспешила к выходу, всем своим видом показывая, что не собирается даже проститься со мной. Я бросилась за ней.

— Мама, прошу тебя! Тебя ведь я все-таки люблю, — сказала я.

— Что ж, ты выбрала странный способ показать это, сделала все, чтобы я выглядела совершенной дрянью, — сказала мама злобно… и вдруг крепко обняла меня. — Будь хорошей девочкой, Дарлинг. Как бы там ни было, ты все еще моя девочка, — прошептала она мне в самое ухо.

Несмотря ни на что, мне так хотелось прижаться к ней. Можно было подумать, я готова вернуться к ней, даже после всего, через что я прошла. Хотя знала: она не способна заботиться обо мне. И понимала, что на самом деле это я бы заботилась о ней.

— Мне так плохо, Нэн. Ведь она моя мама.

— Знаю, лапонька. Она моя дочь. Но сейчас я не могу думать о том, что лучше для нее. Сейчас я должна думать о том, что лучше для тебя.

Итак, я опять живу с Нэн. В первую неделю все немного напоминало сумасшедший дом, репортеры продолжали крутиться вокруг, не давали прохода. И миссис Уоткинс выскакивала на галерею и осыпала меня ужасной бранью, как будто это я обвиняла Майкла. Но сам он, как видно, на меня не сердился. Он всякий раз махал мне рукой и улыбался из-за спины своей матери, несмотря на то, что она запретила ему разговаривать со мной.

Социальные работники согласились с таким решением неохотно. Они намеревались каждые полгода заново оценивать ситуацию. Я знаю, все может измениться, когда Пит выйдет из тюрьмы. Не уверена, что Нэн на самом деле выберет меня, а не его. Он отец Пэтси. Но какое-то время я могу жить с моей Нэн спокойно. Может, это и неправильно — требовать от человека клятву навечно.

Индия уверена, что всегда сумеет где-нибудь меня спрятать. Не в том секретном убежище. Их дом выставлен на продажу. Но Мойя говорит, они найдут жилье неподалеку. Ей необходимо жить поближе к студии. И мы с Индией не можем потерять связь друг с другом — к тому же я работаю теперь на ее маму.

Я — новая модель Мойи Аптон!

Индия не возражает, хотя сама она просто терпеть не может вещи от Мойи. Но признает, что на мне они все-таки выглядят классно. Я-то считаю, что они выглядят просто фан-тас-ти-чес-ки! Мы сделали несколько фотографий для журналов «Вог» и «Татлер». Мойя не имеет ничего против, что я бледная и худая. Для нее не помеха мои немного косящие глаза и даже шрам на лбу. Я очень волновалась, когда газета «Гардиан» напечатала статью о том, как вредно использовать истощенных уличных беспризорных, заставляя их работать моделями для модных журналов. Я думала, Мойя откажется от меня и снова вернется к Фебе, как к своей главной модели, но она сказала, что это как раз хорошая реклама.

Индия вздохнула и закатила глаза — но меня не терзала.

Мы все еще лучшие подруги навсегда. И такими навсегда останемся. Ведь это так, Индия?

Да да да да да да да да да да да да да да да да да да!