Пролог

Дождливую зиму сменила весна, и теперь она могла наслаждаться свежим воздухом и музыкой. Женщина раскачивалась в плетеном кресле, словно завороженная глядя на луну и высокие сосны, и слушала, как стрекочут в ночи цикады и кузнечики.

Больше всего ей нравилось слушать блюзы — волшебные звуки гитары, вторящей ей губной гармоники и едва уловимый хриплый мужской голос. Все это доносилось из музыкального клуба Хопкинса, расположенного в миле или двух вверх по течению, на луизианской стороне реки Сабин, когда ветер дул с той стороны. Вместе с желтым светом и синим сигаретным дымом эти звуки впитывал в себя лес — черный, как сам грех, и теплый, словно губы любовника. Чарующая музыка плыла к ней по волнам тишины, повисшей над водой. Иногда она представляла себе, будто они играют специально для нее.

Тогда она закрывала глаза и позволяла музыке проникать внутрь и просачиваться в кровь. Какая-то часть ее "я" поднималась и начинала танцевать, а другая — все раскачивалась и раскачивалась в кресле. Очень часто она разрешала тому привидению, что когда-то было ею, петь вслух, пока сама она молча кивала в такт музыке.

Медленный сексуальный ритм наполнял ее воспоминаниями о низко звучащем, бархатном мужском смехе и о таком милом младенческом плаче, о воскресных песнопениях в церкви и об ослепительных рассветных лучах на верхушках восточнотехасских сосен.

Она раскачивалась и танцевала, качала головой и пела, и думала, что может до самой смерти слушать блюзы, а значит, все будет хорошо.

 

Глава 1

К тому времени, когда Элли Коннор в семь часов вечера в четверг добралась до Пайн-Бенда, тучи нависли совсем низко и грозили разразиться ливнем.

Она устала сидеть за рулем, каждые сорок миль крутить ручку радиоприемника — и почему только проповедники оккупировали весь эфир? — и от монотонного вида белой ленты дороги, убегающей из-под колес ее автомобиля. На своем немодном, но довольно надежном "бьюике" она выехала сегодня в семь часов утра, планируя прибыть в Пайн-Бенд днем. У нее имелась еще славненькая "тойота", но по работе ей часто приходилось колесить по небольшим городам Америки, и оказывалось, что если в дороге возникают какие-то проблемы, то с отечественным автомобилем они решаются гораздо проще. Эта закономерность подтвердилась еще раз, когда она потеряла сальник гдето на диких просторах Арканзаса.

Неполадка задержала ее на три часа, но теперь она наконец свернула с шоссе направо и проехала сквозь маленький восточнотехасский городок, где все уже закрывалось на ночь. Ей пришлось остановиться у заправки и спросить дорогу, потом она свернула на узкую дорожку, чуть ли не тропу, почти полностью скрытую деревьями, растущими вплотную к колее.

В приемнике что-то затрещало, и она выключила его.

— Почти приехали, дорогая, — сказала она своей собаке Эйприл, примостившейся на соседнем сиденье.

Эйприл высунула нос в приоткрытое окошко, моргая от ветра, а может, от предвкушения того, что скоро сможет выскочить из машины. Помесь лайки и колли, псина была добродушна, очень терпелива и очень умна. Элли потрепала ее за уши и стряхнула клок шерсти — собака линяла.

Дорога сделала поворот, и машина выехала на открытое пространство — сплошные поля вокруг и небо. На мгновение из-за быстро плывущих облаков сверкнул единственный луч солнца, ярко-золотой на пурпурном холсте неба. Верхушки деревьев на этом золотом фоне казались черными, изящно-кружевными, и на минуту Элли забыла об усталости. Она оперлась о руль, чувствуя, как занемели плечи, и залюбовалась открывшимся видом.

Бабушка сказала бы, что это перст Божий. Конечно, Джеральдина Коннор почти во всем видела перст Божий, и Элли решила, что это доброе предзнаменование.

Эйприл заскулила, уткнув свой нос в щелку, и Элли, сжалившись, опустила стекло. Собака радостно выставила голову в окно, внюхиваясь в мягкий воздух и ловя в нем неизвестно какие собачьи удовольствия. Элли, не обладающая звериной тонкостью нюха, ощущала только аромат первых летних трав и слегка отдающий медью запах речной воды, долетавший откуда-то из густых лесных зарослей.

Дорога опять свернула, и после этого широкого и длинного поворота Элли выехала на очищенную от деревьев территорию. На вершине холма стоял дом — внушительное квадратное сооружение, окрашенное в белый цвет. Его окружала густая зеленая трава, а позади лужайки находились несколько больших, основательных оранжерей. Деревья словно охраняли эти личные владения, придавая особняку вид крепости. Розы в цыганском разноцветье окаймляли крыльцо и подъездную дорожку.

Элли улыбнулась. Конечно же, особняк имел название — "Лисий ручей", и владельцем его являлся Лоуренс Рейнард, доктор Рейнард, хотя она и не знала, в какой области знаний он получил свое научное звание. Она вообще мало знала о нем из тех писем, что получала по электронной почте, и замечаний, которые он оставлял в чате для любителей блюзов. Высказывания его были эксцентричны и блестящи. Элли подозревала, что он пьет.

Она несколько месяцев переписывалась с ним по поводу Пайн-Бенда и Мейбл Бове, исполнительницы блюзов, которая когда-то жила в этом городке, была фигурой загадочной и романтичной и являлась темой последнего биографического исследования Элли. Девушка немного поколебалась, прежде чем принять предложение Рейнарда остановиться в его гостевом домике, пока она закончит биографию, но, по правде говоря, Элли не путешествовала без своей собаки, и иногда бывало довольно трудно снять жилье, за которое с нее не запросили бы втридорога по этой причине.

Однако, сворачивая на дорожку, Элли ощутила, как все ее сомнения вернулись снова. Электронная почта лишает человека всякой возможности судить о партнере по переписке: нельзя увидеть ни бегающих глаз, ни плохого почерка, ни беспокойных жестов, которые предупредили бы о неуравновешенности характера. И то, что Элли приехала в начале сумерек, тоже было существенным минусом, в случае, если ситуация вдруг окажется сомнительной. Она намеренно собиралась прибыть в разгаре дня, но этот чертов сальник задержал ее. А теперь она слишком устала, чтобы беспокоиться о том, где будет спать, лишь бы собака оставалась в ее комнате.

Нажав на тормоз, она сквозь ветровое стекло рассмотрела веранду. Там сидели двое мужчин — белый и черный. Ей не приходило в голову, что Рейнард может оказаться негром, хотя, подумав, Элли поняла, что это вполне возможно. Она негромко посигналила, чего не делала несколько лет, и белый мужчина слегка наклонил голову в знак приветствия.

Элли вышла из машины и на минуту остановилась, испытывая облегчение от того, что можно сменить позу. Воздух был напоен ароматом магнолий и роз — тяжелым, густым, вызывающим головокружение и настолько чувственным, что она ощутила его всей кожей. Элли с наслаждением вдыхала его, подходя к веранде и отряхивая шорты цвета хаки, пытаясь разгладить их.

— Здравствуйте, — сказала она.

Оба кивнули, но ни один не вскочил с места, чтобы поприветствовать ее. Элли засомневалась, правильно ли она поняла адрес.

Кудлатая дворняжка оказалась не настолько сдержанной. Она подпрыгнула и тревожно залаяла. Торопясь прекратить это безобразие, Эйприл принялась было выбираться из машины, но Элли приказала ей:

— Сидеть!

И собака, взвизгнув, покорилась. Низкий голос произнес:

— Саша, замолчи.

Дворняжка перестала гавкать и решила дождаться, когда Элли подойдет поближе к ступенькам. При этом она радостно виляла хвостом.

Элли подавила желание пригладить волосы. Они были взлохмачены, от влажного воздуха торчали в разные стороны, но теперь только душ помог бы привести их в порядок. Она решила поднять на макушку солнечные очки, чтобы убрать волосы с лица, и теперь по крайней мере могла все видеть, когда подходила к ступенькам и в туманном сером свете разглядывала мужчин, пытаясь понять, не ошиблась ли она.

Негру с лицом цвета темного полированного орехового дерева было что-то около сорока пяти. Аккуратно подстриженная остроконечная бородка с несколькими седыми прядями, серьезно сжатый рот, глаза большие и спокойные. Он расположился на веранде, закинув длинные ноги на перила. Элли могла бы себе представить, что человек такого типа писал ей послания под именем Рейнарда.

Но тут ее внимание привлек второй мужчина. Темные тени залегли под его высокими скулами и вдоль чистой линии подбородка, окружили большие глаза неразличимого в сумерках цвета. Она отметила и другие детали: босые ноги, потертые джинсы, легкую небритость. Волосы у него были густые и длинные, непередаваемого оттенка. У щиколотки торжественно восседала костлявая белая кошка. Элли переводила взгляд с одного мужчины на другого.

— Сдаюсь, — сказала она. — Кто из вас доктор Рейнард? — Белый с усмешкой встал, и Элли показалось, что она проходила некое испытание, которое с успехом выдержала.

— Это я, — ответил он. — А вы, должно быть, мисс Коннор.

У него был опасный голос — отдающий виски и сигаретным дымом, и Элли услышала безошибочный звон монет в его по-южному невнятно произносимых гласных.

— Мы вас ждали.

Элли вздохнула, подавив внезапное желание выпрямиться, встряхнуть головой, чтобы показаться привлекательнее.

— Вы выглядите не так, как я вас себе представляла, доктор Рейнард, — мягко произнесла она.

— Зовите меня Блю. Никто здесь не зовет меня по-другому. — Он наклонил голову, и копна густых, волнистых волос упала ему на плечо. — Говоря по правде, вы тоже не такая, как я ожидал.

— Я расскажу вам о своих представлениях, если вы расскажете о своих.

Он помолчал, потом медленно и обаятельно улыбнулся.

— Женщина по имени Элли, которая пишет чужие биографии, для меня выглядит, как библиотекарша средних лет. — Его улыбка говорила о том, что он знает: это будет воспринято без обид.

— Аналогично, — сказала Элли. — Мне казалось, что мужчина, который с бутылкой виски под рукой проводит все свободное время в чатах, болтая ерунду, должен выглядеть, как Кейт Ричардс. Средних лет и изрядно потрепанный.

Мужчина удивленно хмыкнул.

— Беспутный — это может быть, — сказал он, подняв палец. — Потрепанный тяжелой жизнью — это определенно. Но я не все время провожу за компьютером. Только ночное.

Негр тихо рассмеялся. Элли совсем забыла о его присутствии. Рейнард жестом указал на него:

— Мисс Коннор, это Маркус Уильяме. Элли вежливо кивнула:

— Как поживаете? Он ответил:

— Прекрасно, спасибо.

Южная манера, о которой она уже забыла.

— Ну, — проговорил Рейнард, выпрямляясь, — могу я вам что-нибудь предложить? У меня есть сладкий чай, может, еще лимонад и, — он со значительной улыбкой поднял свой стакан, — хороший кентуккийский бурбон.

— Спасибо, но сегодня я от всего откажусь. Я бы предпочла уже расположиться на ночь. — Со стороны машины донесся звонкий призывный лай. Элли взглянула через плечо. — И моя собака хочет немедленно выйти.

— Незачем его мучить, — мужчина взмахнул рукой, — пойдите выпустите его.

— Ее, — автоматически поправила Элли и заколебалась: — Точно можно?

— Она не сделает ничего такого, чего еще не сделала моя собственная псина.

Эйприл, как будто подслушав разговор, еще раз громко тявкнула. Дворняжка на крыльце, не в силах больше сдерживаться, сбежала по ступенькам и лизнула пальцы Элли. Рейнард улыбнулся:

— Выпустите свою собачку, детка, пока она не лопнула.

— Спасибо. — Элли поспешила к машине, дворняжка бежала за ней. — Выходи, солнышко.

Эйприл выпрыгнула и понеслась к траве, где присела с выражением блаженства на морде. Чтобы удержать дворняжку, Элли гладила ее мягкие золотистые ушки.

— А ты умница.

Негр на веранде фыркнул:

— Помойная собака.

Элли улыбнулась, повернувшись вполоборота.

— Тогда она, должно быть, принадлежит вам, доктор Рейнард.

— Маркус просто сноб, вот и все. Не обращайте на него внимания.

Он тихо посвистел. Дворняжка во всю прыть понеслась вверх по лестнице и остановилась, чуть не врезавшись в его колени. Он наклонился и крепко потрепал ее — кажется, мужчины всегда так обращаются с собаками. Как будто для того, чтобы привлечь его внимание, костлявая белая кошка обошла вокруг его ног, и Рейнард рассеянно погладил ее по спинке.

Элли наблюдала за ним и чувствовала, как напряжение оставляет ее. Мужчина не казался несдержанным или очень странным — наверное, будет вполне безопасно остаться. Словно почувствовав ее взгляд, Рейнард выпрямился и посмотрел на нее, отпив виски из стакана. В сумеречной тишине звякнули кубики льда.

— Теперь, когда с вашей собакой все в порядке, вы уверены, что не хотите ничего выпить?

Его голос завораживал, медленно затягивал, был глубок, и ей потребовалось некоторое время, чтобы понять, что он задал ей вопрос. Что не помешало ей ответить отрицательно:

— Нет, спасибо. Правда.

— Тогда я принесу ключ. Если вы проедете немного вперед, я вас там встречу.

Он указал на дорожку, которая, казалось, вела к оранжереям, светившимся мягким зеленым светом. Наконец Элли заметила под большим дубом маленький домик. Она почмокала губами, подзывая собаку.

— Приятно было познакомиться с вами, — сказала она Маркусу.

— Удачи вам в написании биографии.

— Он вам рассказал?

— Мейбл — наша единственная надежда прославиться, поэтому мы и проявляем такие собственнические инстинкты.

Элли улыбнулась:

— Обещаю, что буду стараться изо всех сил.

— О большем не стал бы и просить.

Она посвистела Эйприл и снова забралась в машину, за время короткой поездки поймав себя на том, что напевает: "Вон там есть красный домик…" — и в уме исполняет песню в стиле Джимми Хендрикса, с тем туманно-сексуальным звучанием, за которое его так обожествляли некоторые поклонницы.

Она закатила глаза, в душе негодуя на собственное подсознание, заставлявшее ее, уже не в первый раз, напевать какуюнибудь нелепицу в самый неподходящий момент. Кажется, Блю ничего не услышал. Она взглянула в зеркало заднего вида. Лучше бы его звали Лоуренс.

Идя через луг, разделяющий его особняк и бывшее жилище для рабов, которое в двадцатые годы было перестроено в гостевой домик, Блю твердил себе, что это алкоголь заставляет так гореть его кожу. Он весь день трудился на солнце и, может, слегка обгорел. А бурбон на голодный желудок ударил ему в голову. Но когда Элли выходила из машины у домика, она снова чем-то привлекла его внимание. Она не принадлежала к тому типу женщин, которые ему нравились. Он любил мягких, пышных блондинок, которые носили легкие летние платья, слегка просвечивающие. Женщин смешливых и без острых углов, с которыми не надо было напрягаться. Чем несерьезнее, тем лучше. Маркус называл таких шлюшками, Блю предпочитал думать, что с ними просто легко общаться.

Во всяком случае, Элли Коннор была совсем другого типа. Маленькая и слишком худая, угловатость вместо мягких выпуклостей, шорты вместо летящих юбок и курчавые черные волосы, падающие на лицо. Судя по ее посланиям, она — сильная личность, умна и знает, чего хочет. Впечатление только усиливалось от того, как решительно она вздергивала подбородок и жестко, не отворачиваясь, встречала их с Маркусом взгляды. Его бы совсем не удивило, если бы у нее в отделении для перчаток обнаружился револьвер — она показалась ему женщиной, которая не оставляет места для игры случая. Но даже ей пришлось повозиться, пытаясь вытащить из багажника тяжелый чемодан. Блю подошел ближе:

— Позвольте мне.

— Спасибо.

Он взял чемодан, она — какие-то другие вещи и пошла за ним, молча дожидаясь, пока он отпирал дверь. Внутри он зажег лампу на столе.

— Вот. Домик маленький, но уютный. Она положила на стол сумку.

— Здесь здорово, — сказала Элли, и это прозвучало искренне.

— Я надеялся, что вам понравится, — ответил Блю, откидывая с глаз волосы. — Я взял на себя смелость притащить сюда кое-какой материал, о котором мы говорили, — он указал на аккуратную стопку папок и книг на столе, — и попросил Лэни, это моя тетя, она живет со мной, заказать, чтобы сюда доставили кое-какие продукты. Она приобрела в основном все — кофе, молоко и прочее, — но если чего-то будет не хватать, скажите. Ближайший магазин в пяти милях — там, откуда вы приехали.

Минуту она просто оглядывалась. Он снова лениво скользнул взглядом по ее губам. Она, может, вовсе не принадлежит к его типу, но рот у нее чертовски хорош. Накусанный пчелами, как сказала бы его мама. Здесь освещение было получше, и Блю мог разглядеть что-то экзотическое в чертах ее лица. Слегка раскосые глаза, высокие скулы и блестящие черные волосы — это заставляло его предположить, что она, может быть, русская или из Восточной Европы.

— А! — внезапно произнесла Элли и подошла к полке, положив руки на проигрыватель для CD. — Превосходно! Я вожу с собой переносной, но этот гораздо лучше. — Она повернулась и посмотрела прямо на мужчину. — Очень мило с вашей стороны проявить такое гостеприимство, — сказала она и понимающе блеснула глазами. — Хотя я подозреваю, что вы были пьяны, когда посылали приглашение.

Блю поморщился:

— Признаюсь.

Ничего особенного для позднего вечера, когда он обычно входил в Интернет, надеясь поспорить с кем-нибудь.

— А как вы догадались?

— Ваши предложения звучат по-другому. И вы переставляете буквы в словах.

Он скрестил руки, улыбаясь, чтобы скрыть смущение.

— Ну вот, а я-то думал, что такой хитрый, а на самом деле мог бы все это время с таким же успехом громко кричать о своем состоянии.

— Не то чтобы. Я просто угадала.

— Ну, с бурбоном или без, но я был искренен. Можете оставаться здесь столько, сколько захотите. Я рад, что вы занимаетесь ее биографией. Давно пора.

— И я благодарна, невзирая на обстоятельства. Терпеть не могу подыскивать место, где можно держать Эйприл, и я не оставлю ее в какой-нибудь конуре.

Услышав свое имя, собака застучала хвостом по половицам.

— Это характеризует вас с лучшей стороны, мисс Коннор. — Она посмотрела на него спокойно и серьезно, и Блю тоже посмотрел на нее, и все эти месяцы, когда они переписывались, вспомнились обоим. Ему нравилась ее точность и некоторая стеснительность с оттенком юмора. Они в основном обсуждали блюзы, но часто отклонялись от темы, и тогда он улавливал интригующий намек на нечто большее — на скрытый гнев, может быть, или просто на сдерживаемый темперамент.

— Действительно, очень странно видеть, насколько вы отличаетесь от того, что я себе представлял, — импульсивно проговорил он.

Что-то мелькнуло в ее взгляде и исчезло так быстро, что он не успел понять, а она уже сунула руки в задние карманы шорт и отвернулась. Золотистый свет лампы обрисовывал линию ее подбородка, и Блю поймал себя на мысли, что ему нравится эта чистая линия. У нее очень красивая кожа, она заставляет его вспомнить о лепестках орхидеи в одной из его оранжерей.

— Аналогично, — ответила Элли и, снова подняв голову, посмотрела на него.

Он не привык, чтобы женщина смотрела так прямо. Словно передумав, она подошла к столу и расстегнула молнию на сумке, открыв десятки компьютерных дисков в пластиковых коробочках, и достала несколько. Это был спокойный жест, так поступает тот, кто хочет скрыть какую-то неловкость, и Блю понял, что должен понять намек и оставить ее обустраиваться.

Но музыкальный вкус человека говорит о нем больше, чем можно подозревать, и он не удержался от того, чтобы не заглянуть в сумку.

— Что у вас здесь? — Он ткнул пальцем. — Вы не против, если я посмотрю?

— Нет. Конечно, нет.

Диски громоздились беспорядочной кучей.

— Вы сможете потом разобрать их по порядку.

Она печально вздохнула и улыбнулась ему мимолетной улыбкой:

— Я должна быть уверена, что моя собака и мои диски в полной безопасности.

Он опустил голову, почему-то смутившись. Посмотрел на названия, гадая, действительно ли хочет узнать о ней так много, но не перестал перебирать диски. Конечно, блюзы. Потом он цыкнул и покачал головой, достав запись Лайтнинга Хопкинса. Элли взяла диск у него из рук.

— Вы ясно дали попять, что думаете по поводу стиля дельта, доктор Рейнард. Верните мне мою классику.

Он ухмыльнулся. Они достаточно поспорили о разных стилях. Блю не нравился жесткий звук дельты, а Элли была равнодушна к джазу, что он считал почти святотатством.

— Я собираюсь приучить вас к хорошему джазу, дорогая, — пробормотал он и снова нагнулся над сумкой.

Здесь царило разнообразие — немного альтернативного рок-н-ролла, песни в стиле кантри, которые он называл "историями", кое-что из классики.

— Барокко, да? — спросил он, доставая пару дисков и открывая коробочки, чтобы взглянуть на список произведений.

Она удивилась:

— Вам это нравится?

— Похоже, вы изумлены, детка. — Он положил диски назад, и неловкость заставила его поворочать шеей. — То же можно сказать и о вас. Никогда не встречал вас в других чатах.

— А вы посещаете другие?

— Некоторые.

Это заставило его вспомнить о том, как она комментировала его пьяное состояние. "Стыдно".

— Что ж, — проговорил он, выпрямляясь. — Оставляю вас до утра. Утром буду рад показать вам город и представить кое-кому, кто может рассказать что-нибудь интересное.

— Вам незачем полностью посвящать себя этому, доктор Рейнард,

— Блю.

— Блю, — повторила она. — Я уверена, что не заблужусь здесь.

— Конечно. Но будет лучше, если вы позволите мне отвезти вас. — Он пожал плечами. — Городок у нас маленький.

Она все еще колебалась, Потом сказала:

— Хорошо. Увидимся утром.

— Не давайте клопам кусать себя, — хмыкнул он. И, выходя, остановился, чтобы почесать Эйприл за ухом.

За дверями его окружила ночь с поблескивающими в траве светлячками, и Блю почувствовал себя слегка не в своей тарелке. Он прижал руку к груди, глубоко вдохнул, потом выдохнул и расправил плечи. Представил себе большую, раздутую сумку и большую, натренированную собаку. "Безопасность", — сказала она. Музыка и собака. Безопасность для мисс Элли Коннор с решительным разворотом плеч и с этим прямым, непреклонным взглядом.

Он покачал головой. Может, все дело в том, что любая девушка выглядит лучше в вечернее время. Ему просто надо поесть и выспаться. Но, вернувшись на веранду, он произнес:

— Она интересуется не только блюзами. У нее есть и классические записи. И многое другое.

Маркус кивнул и молча подал ему стакан с бурбоном, словно желая утешить. Блю выпил его до дна, и ощущение ожога отвлекло его, потом снова наполнил стакан и поставил бутылку на деревянный пол веранды. Прошло немало времени, становилось все темнее, крыльцо слегка поскрипывало. Блю снова потер ребра.

— Она не похожа ни на одну из твоих шлюшек, это уж точно, — сказал Маркус.

— Да, не похожа.

— Потрясающе чувственные губы.

— Угу. — Блю сделал несколько глотков. Низкий, рокочущий смех нарушил тишину.

— Значит, и великие мира сего тоже способны на человеческие чувства?

— Она не в моем вкусе.

— М-м… Это я видел. — Маркус встал и поставил свой стакан на плетеный стол. Потом вытащил из кармана ключи. — Думаю, пора мне отправляться и побарахтаться со своей женщиной.

— Иди к черту, Маркус.

Тот только рассмеялся в ответ.

 

Глава 2

Элли в маленьком домике нетерпеливо откинула волосы с лица, почти буквально ощущая тяжесть долгой поездки на плечах и тонкий слой пыли на коже. Эйприл тщательно обнюхивала пол, идя по какому-то невидимому следу через всю комнату, потом на кухню и в угол. Там, явно удовлетворенная, она со вздохом улеглась напротив раковины.

— Вначале — самое важное, — сказала Элли.

Она открыла пластиковые пакеты, в которых лежали тяжелые керамические собачьи миски, и наполнила одну из них водой из-под крана, поставив в угол, где никто не сможет задеть ее ногой. Эйприл виляла хвостом с белым кончиком, глядя, как Элли открывала десятифунтовую пачку сухого корма и наполняла вторую миску, которую затем поставила на пол.

— Думаю, после завтрака прошло уже много времени.

Позаботившись о собаке, девушка принялась заглядывать во все шкафчики, обнаруживая продукты, о которых говорил Блю, — ничего особо аппетитного, пока она не открыла холодильник.

— Пиво! — выдохнула Элли. — Благодарю тебя, Господи!

Она открыла бутылку и, не утруждая себя поисками стакана, сделала большой глоток. Пиво было холодным и терпким. Ее пересохшее горло жадно впитывало его, и она, не отрываясь, выпила треть бутылки. Рядом на полке холодильника стояла многообещающая миска, накрытая фольгой, — явный признак того, что внутри находится что-то домашнего приготовления, наверняка дело рук неизвестной Лэни, которая, возможно, и поставила на стол экстравагантный букет из голубых астр и кремовых роз. Элли подняла край фольги и увидела золотистые куски жареной курицы, усыпанные черными точками молотого перца. У нее заурчало в животе. И хотя она намеревалась сначала принять душ, а потом поесть, но теперь схватила куриную грудку и впилась в нее зубами.

На вкус блюдо было восхитительным, и Элли застонала от наслаждения. Курица, приготовленная по-южному, такая сытная, что похоже, ее жарили в свином жире. Элли облокотилась о столешницу, одной рукой держа пиво, другой — грудку, и расправилась с ней, не останавливаясь даже, чтобы отдышаться.

Вот так, стоя босиком и чувствуя безумную усталость, она каким-то внутренним слухом уловила ночную песенку цикад. Элли ощутила нахлынувшую на нее волну почти невыносимой благодарности. За шесть последних лет она побывала в Миннесоте и Монтане, в Вашингтоне и Калифорнии — колесила по всей стране, проводя исследования для написания различных биографий и получая удовольствие от этого процесса. Ей повезло: она разработала свой собственный, легкий разговорный стиль, который принес ей популярность, обычно несвойственную этому жанру литературы, — и хотя Элли не была богатой, на жизнь ей хватало.

Но Мейбл заставила ее вернуться назад на Юг. Стоя в этом миленьком домике, Элли чувствовала одновременно и облегчение, и скованность. Она не так далеко от дома. Тщательно завернув косточку в кусок пакета и выбросив в ведро под раковиной, откуда Эйприл не сможет ее откопать, она подошла к столу у окна, из которого был виден большой дом на холме. На столе лежали материалы, касающиеся Мейбл, и Элли с любопытством открыла папку.

Биографию надо было закончить через семь месяцев. "Нет, — поправила себя она, глядя на большой календарь, приклеенный к стене синей изолентой, — через шесть месяцев и двадцать четыре дня". Большая часть карьеры певицы уже описана, и музыкальное сопровождение готово — это оказалось легко. Оставалась гораздо более трудная, но в то же время самая интересная работа для Элли: надо было раскрыть личные мотивы, написать историю жизни, которая дарила музыке душу.

И в этом случае надо было еще разгадать тайну, потому что в 1953 году Мейбл Бове исчезла с лица земли. Большинство считало, что она умерла, и почти все улики указывали на это, но Элли хотела убедиться наверняка и раскрыть наконец секрет. Чтобы отыскать ключ к разгадке, самым лучшим местом был ПайнБенд, где Мейбл родилась и выросла.

Шесть месяцев и двадцать четыре дня. Элли вздохнула, локон над ее лбом взлетел и снова упал на глаза. Она подумала, не придется ли ей просить продлить отведенное время и перенести срок сдачи. А если так случится, то как растянуть аванс еще на пару месяцев. Когда в приступе энтузиазма она девять месяцев назад взялась за написание биографии, ей и в голову не могло прийти, что Мейбл находятся так близко от ее собственного города и это обстоятельство заставит ее так долго копаться.

Ой, не обманывай себя, Коннор!

"Хорошо! Ничего, кроме правды". В самом тайном, самом сокровенном уголке своей души Элли знала, что Мейбл Бове родом из Пайн-Бенда и что о ней будет интересно писать. Элли просто тянула время, дожидаясь, пока будет в состоянии заняться раскопками своей собственной жизни. Она осознанно сделала Мейбл предметом очередного расследования благодаря одной-единственной фотографии, которую увидела в библиотеке Энн-Арбор, когда заканчивала предыдущий проект. Но подсознательно этот выбор был подкреплен ее растущей необходимостью отыскать собственного отца.

"Вот так и работают мозги, — подумала она, сделав еще глоток пива и пролистывая материалы, собранные в папке, — живешь себе, считая, что знаешь, чем занимаешься, а сама все это время делаешь нечто совершенно другое".

Два года назад у бабушки Элли, ее единственной родственницы, случился сердечный приступ. После этого она, казалось, полностью поправилась — каждое утро проходила по четыре мили, следила за калориями и сама себя обслуживала. Но Элли была вынуждена смириться с фактом, что бабушке уже за восемьдесят. Она не вечная. А потом Элли останется совсем одна — если не отыщет своего отца.

Такое внезапное направление поисков ее немного смущало. Она едва могла признаться самой себе, что приехала сюда для того, чтобы найти его. И как-то получалось, что она достойна жалости только потому, что хочет его отыскать. Ее мать, в конце концов, никогда не была образцом добродетели. Она ни словом не обмолвилась бабушке, кто является отцом ее ребенка. Может, она сама этого не знала, а может, у нее были веские причины, чтобы этр скрывать. Вдобавок ко всему Элли испытывала неудобство от того, что придется заниматься поисками мужчины, который, вероятно, уже обзавелся домом и семьей и даже не вспомнит о дикой девчонке-хиппи, которую занесло в Пайн-Бенд в 1968 году.

Но в последнее время Элли, погружаясь в жизнь людей, о которых писала, иногда ловила себя на том, что начинала размышлять о подробностях жизни собственного отца. Гадала, кто он, о чем мечтает, как смеется. Биографии начинаются с родителей. Кем были ее родители? Любили они друг друга? Или оказались всегонавсего двумя заблудшими душами, повстречавшими друг друга в темноте? Мейбл и мама Элли. Потерянные женщины. Элли посмотрела в сторону города, которого не было видно. Где-то там находятся ответы на все ее вопросы. История Мейбл начиналась там.

В отличие от других ее расследований это было гораздо сложнее. У нее не имелось ни имени, ни даже фотографии, только открытки, которые мама посылала бабушке летом 1968 года, все с почтовым штемпелем Пайн-Бенда. Не много для начала.

Блю искупался и сделал несколько сандвичей с жареным мясом, но его все еще одолевало беспокойство — тело ощущало усталость после длинного дня, а разум метался, перескакивая с одной мысли на другую. С той половины дома, где жила тетя Лэни, доносился легкомысленный смех из какой-то телевизионной комедии.

Он вымыл тарелки и поставил их в сушилку, потом посмотрел в окно на маленький домик под высокими, стройными соснами. Там горел свет, и он подумал, чем же сейчас занимается девушка, какую музыку она слушает?

Он вспомнил эту странную коллекцию дисков. Его опыт отношений с женщинами подсказывал ему: в том, что касается музыки, все они делятся на две категории. Были любительницы жвачки, которые так никогда и не вырастали из стиля, полюбившегося им в старших классах. Радио у них всегда было настроено на волну кантри, чего-нибудь старомодного или в лучшем случае рока. И были серьезные дамы. Эти предпочитали классику или кельтские баллады, может быть, немного "новой волны", но ни в коем случае никаких плебейских, по их мнению, направлений типа кантри или южного рока. Коллекция Элли напоминала его собственную. Всего понемногу. Он не знал, почему его это так задело, но, заглядывая в ее сумку, он словно получил предупреждение.

Блю отвернулся от окна и, твердо решив удержаться от соблазна провести ночь в компании бутылки и Интернета, вышел из дома, а Саша с надеждой потрусила за ним.

— Останься, — сказал он, закрывая двери, и по хорошо утоптанной тропинке отправился через луг к оранжереям.

Их было три. Самая старая и маленькая являлась его основным рабочим местом, где можно было с особой тщательностью заботиться о молодых растениях различных видов. Вторая, намного больше, была местом для проведения экспериментов, которые привлекали к нему особое внимание в ботанических кругах. Завтра прибывает человек из Стэнфорда, чтобы посмотреть эту оранжерею, и Блю с Маркусом всю неделю надрывались как проклятые, готовясь к этому визиту. Но самой любимой была большая оранжерея. При одном ее виде он уже ощущал, как его плечи расправляются, а напряжение оставляет тело. Ее крыша вздымалась бледной аркой на фоне темного неба, из-за стеклянных стен поблескивали розоватые лампы, расположенные в углах, чтобы не нарушать целостности экосистемы.

Он вошел внутрь и затворил за собой дверь, потом постоял минуту, закрыв глаза и настраиваясь, чтобы ощутить, почувствовать и услышать все. Воздух был напоен ароматом влажной земли, первобытным и плодородным, заставляющим думать о щедром урожае. Вторым по интенсивности был запах воды, слегка отдающий металлом. Блю мог мысленно представить себе эту влагу, собирающуюся на стеклах оранжереи и на листьях, серебряными каплями скатывающуюся с крыши и образующую лужицы. Над этими основными нотами в воздухе висел легкий, элегантный аромат самих цветов с их уникальными, характерными и не всегда гармонирующими друг с другом оттенками. Сегодня только что распустившийся цимбидиум перекрывал все остальные запахи, как звук трубы заглушает весь оркестр. Этот явный прекрасный запах он определил безошибочно.

Блю прислушивался и в густом, влажном воздухе, который так его успокаивал, улавливал еле слышные, короткие звуки, издаваемые ящерицами, и хлопанье крыльев птиц, разбуженных незваным гостем, и писк каких-то крошечных зверьков. Он даже представил себе, будто может слышать, как в. этом плодороднейшем уголке шуршат насекомые — пауки, жуки и стрекозы. Целый мир насекомых.

Днем это была красота, почти невыносимая, и картина ее слегка затмевала не менее чарующее впечатление от ароматов, звуков и прикосновений. Ночью цветы и листья словно образовывали полог какой-то пещеры, таинственной, бесцветной и немного опасной.

Это лучше, чем виски, хотя в последнее время он иногда забывал об этом. Порой жизнь превращается в скучную привычку. Босиком продвигаясь сквозь мир, который он создал, направляясь к керамической скамье, Блю решил, что слишком уж зависит от бурбона по ночам. А может, и нет. Он нахмурился и сунул руки в прохладную, душистую черную землю в бочке, набрав полные пригоршни, чтобы полюбоваться, как она блестит при слабом свете. По его мнению, вся эта чертова страна слишком мало пьет, потому что до смерти боится быть самой собой. Надо бежать, надо что-то выполнять, надо быть в форме девяносто семь часов в день. Это не для него. Несколько рюмок за ночь не сделают из него пьяницу, и будь он проклят, если какая-то тощая пигалица с деревенским произношением заставит его отказаться от вполне цивилизованной привычки.

Утром Элли позвонила бабушке. Джеральдина Коннор ответила по мобильнику, который всегда носила в кармане передника. Элли платила за него и настаивала, чтобы бабушка никогда с ним не расставалась. Она сейчас была в саду — Элли слышала, как где-то поют птицы.

— Привет, бабуля, — сказала она. — Чем занимаешься?

— Здравствуй, дорогая! Выдергиваю сорняки. Как прошла поездка?

— Прекрасно. Я потеряла сальник в каком-то городишке в Арканзасе, но все обошлось, так что я добралась сюда в целости и сохранности.

— А хозяин дома? Он какой?

Элли заколебалась на секунду.

— Он очень мил. Домик хорошенький, и Эйприл есть где побегать. — Чтобы избежать комментариев, она быстро добавила: — У тебя есть чем писать? Я продиктую номер телефона.

Но Джеральдина что-то учуяла.

— Погоди, детка, — с ноткой раздражения проговорила она. — Я должна пойти в дом и взять карандаш. Так он молодой, этот доктор Рейнард?

— Не очень. Думаю, ему около тридцати пяти. — Элли подошла к столу и посмотрела на его дом. — У него есть оранжереи.

— Для чего?

— Понятия не имею.

— Я все равно считаю, что это безумие — принимать приглашение от человека, о котором ты ничего не знаешь. Бог весть, что он собой представляет.

Хлопнула дверь кухни, и Элли словно увидела красные хромированные пластмассовые стулья на кухне. Сейчас бабушка открывает шкафчик направо от раковины, ящичек для всякой всячины, в котором действительно полно хлама, и роется в нем, отыскивая карандаш.

— Я готова, — сказала бабушка.

Элли прочитала номер, написанный на аппарате.

— Это исследование должно занять у меня всего несколько недель, а потом я вернусь домой и закончу книгу.

— Детка, повторяю, что я справляюсь прекрасно. Тебе вовсе не надо перестраивать свою жизнь так, чтобы окружать меня заботой.

— Я приеду не для того, чтобы заботиться о тебе. Просто мне хочется проводить с тобой больше времени. Только если, — добавила она с улыбкой, — ты не против моего присутствия.

— Не говори глупостей.

— Тогда ладно. Я тебе напишу, но думаю, что к концу месяца уже все закончу. — Она взглянула на календарь на стене и подавила легкое чувство паники, возникшее при виде сегодняшней даты.

— Поступай как надо, детка. Я по-прежнему считаю, что ты гоняешься за облаками.

Элли поняла, что сейчас Джеральдина имеет в виду не Мейбл Бове.

— Неужели тебе совсем не любопытно?

— Нет, конечно! С чего бы я после стольких лет стала волноваться по поводу того, с кем спала твоя мамочка?

Элли закатила глаза. Хотя на самом деле все так и было, как-то немного обидно, когда это произносится вслух.

— Во всяком случае, это побочное расследование. А вообще-то мне надо написать биографию.

— Мм. Что, он симпатичный?

— Кто?

— Ты прекрасно знаешь кто.

Она знала, и ложь вызывала у нее неприятное чувство. Со вздохом Элли призналась:

— Слово "красивый" в данном случае не передает всего, что можно было бы сказать.

Бабушка поцокала языком.

— Не потеряй голову на этот раз.

— Ну уж нет, я усвоила урок. Хорошенького понемножку! — Удовлетворенная тем, что предупредила внучку о возможной опасности, Джеральдина сказала:

— Буду молиться за тебя, как всегда. Я тебя люблю.

— И я тебя люблю, бабуля. Позвоню через пару дней.

Думая об этом предупреждении, Элли не сделала ничего, чтобы как-то приукрасить свою внешность перед тем, как утром за ней зашел Блю. Она надела практичные хлопчатобумажные шорты, чистые и отглаженные, но совсем не сексуальные, и такую же чистую, выглаженную блузку. Намочила волосы и зачесала их назад, закрепив широкой заколкой, и решила не краситься, но потом пошла на компромисс, наложив чуть-чуть румян, чтобы скрыть свою бледность, и говоря себе, что делает это исключительно для самоуважения.

Невинная ложь, которая открылась сразу же, как только она в ответ на его стук открыла дверь.

— Доброе утро, — протяжно проговорил Блю.

Элли втянула носом воздух. Вместе с ароматом роз донесся запах чистого мужского тела. Она пыталась убедить себя, что вчера преувеличивала его красоту. Вовсе нет.

— Доброе, — ответила она.

Закрыла дверь, позволила ему распахнуть перед ней дверцу грузовичка. Блю сел за руль.

— Как насчет завтрака? — спросил он.

— Было бы здорово.

— Хорошо. — Он завел машину и потянулся к радио. — Вы не против?

Элли покачала головой. Он щелкнул переключателем, и она приготовилась слушать рок-н-ролл, а может быть, соул или блюз. Вместо этого машину наполнили веселые звуки свинга. Элли улыбнулась, забыв о сдержанности, и посмотрела на него, подняв брови. Он выруливал со стоянки и поймал ее взгляд, когда повернулся, чтобы посмотреть в зеркало заднего вида.

— Что? Вам не нравится?

"Черт, — подумала она. — Не просто голубые глаза. Конечно, нет". Эти глаза заставили ее подумать о том неуловимом мгновении, которое разделяет ночь и день, свет и тьму, надежду и отчаяние.

— Нет, на самом деле мне нравится. — Она наклонила голову. — Просто я не ожидала такого от вас. Это ужасно понью-йоркски.

Он подмигнул:

— Держись ко мне поближе, детка. Я полон сюрпризов. — Элли хмыкнула, и напряженность оставила ее. Ну что ж, он великолепен! Но она с этим справится.

— Расскажите мне о городе, — попросила она.

Все время короткого пути он развлекал ее забавными историями о том, как зарабатывались и терялись состояния в городке.

— И вот, — насмешливо проговорил он, — историческое событие. Пайн-Бенд, три тысячи жителей.

Они ехали по сонной главной улице, на которой стояли дома, возведенные в основном сто лет назад, и среди них странно выглядели "Макдоналдс" и современная автозаправка. Одна из боковых улочек была перегорожена, и Элли увидела экскаваторы и другую строительную технику.

— Что здесь будет? Супермаркет?

— Мы не такие большие, чтобы заиметь супермаркет, — с ухмылкой сказал Блю. — Здесь возводится памятник ветеранам Вьетнама. — Он притормозил за тягачом, в трейлере которого стояли лошади, и посмотрел в зеркальце. — Маркус, с которым вы познакомились вчера, заведует строительством. Предполагалось, что мемориал закончат к Дню памяти, но теперь они перенесли открытие на Четвертое июля. Посмотрим.

Элли взглянула на него:

— Это правда?

— Да. Хотите — верьте, хотите — нет, но несчастный городишко потерял в этой войне больше сорока человек.

— Почему так много? — Он пожал плечами:

— Патриоты, наверное.

Блю повернул за угол возле здания суда — огромного, сложного архитектурного сооружения из красного камня — и подождал, пока какая-то машина выедет со стоянки напротив явно популярного кафе. Водитель машины помахал ему, с неприкрытым любопытством посмотрев на Элли. Блю помахал в ответ и занял освободившееся место.

— Мы прибыли.

"У всей этой картины очень домашний уютный вид", — подумала Элли, выходя из грузовичка. Здание суда с широкими лужайками вокруг и аллеей густых ореховых деревьев, грузовики и фермерские повозки на улицах, толпа белых и черных людей, спешащих по своим делам, пока не стало слишком жарко.

— Ну как? — спросил Блю.

— По-домашнему, — улыбнулась она.

В кафе было так же уютно. Оно явно насчитывало уже не один десяток лет, но стены недавно перекрасили, нанеся зелено-белый рисунок вьющегося плюща, а зеленое пластиковое покрытие перегородок и стульев выглядело совсем новым. Официантки были в свободных брюках, рубашках-поло и теннисных туфлях. Одна из них спешила выполнить заказ, но, когда увидела Блю, тотчас сменила направление.

— Эй, красавчик, — сказала она.

— Как поживаешь, Джули? — Блю за локоть притянул Элли поближе. — Это моя гостья, Элли Коннор.

— Привет, — без энтузиазма произнесла официантка. Элли сдержала улыбку. — Вот сюда. Столик для двоих у окна. — Она дождалась, пока они прошли и сели, потом добавила: — Я же знаю, как ты любишь провожать взглядом девчонок.

— Спасибо.

Блю взглянул на Элли, и в его глазах заплясали веселые огоньки.

— Старая подружка? — предположила Элли, когда официантка отошла.

— Да, семнадцатилетней давности. — Он не рассмеялся вслух, но она увидела, как поползли в стороны уголки его рта. — Кому-то надо быть неотразимым, верно?

— Какая скромность с вашей стороны.

Небрежное пожатие плеч, такой обаятельный и одновременно самокритичный жест. Блю наклонился вперед и понизил голос:

— Несколько месяцев назад ее бросил муж. Она просто страдает от одиночества.

— Я постараюсь выглядеть не слишком отпугивающе, — прошептала в ответ Элли, потом посмотрела на официантку.

Рыжеволосая, высокая и подтянутая, она обладала той ухоженной красотой, которая у Элли всегда ассоциировалась с женщинами Техаса. Она хмыкнула.

— Уверена, что ваша знакомая просто в ужасе.

Ей не удалось достаточно быстро отвести глаза, и неистовая синева его глаз обрушилась на нее.

— Любая женщина, которая хоть что-нибудь понимает, пошла бы на все, чтобы иметь такой рот, как у вас, — сказал он.

Теперь было почти невозможно удержаться от того, чтобы не поджать губы, или скривить их, или прикусить.

— Я вовсе не напрашивалась на комплимент, — ответила она, открывая меню.

— Прошу прощения. А я решил, что напрашивались. — Элли подняла глаза и увидела, что он улыбается. Блю взглядом указал на меню:

— Бисквиты с сиропом здесь обалденные. Вам надо их попробовать.

Когда они вышли из кафе в яркий солнечный день, Элли подняла голову и глубоко вдохнула запах мха и магнолии. Погладила себя по животу.

— Это было здорово. Спасибо.

— Не за что, мэм. Приятно смотреть, когда женщина ест с таким аппетитом. — Он махнул рукой в сторону городского квартала. — Давайте навестим Роузмэри. Она должна быть сейчас на месте.

— Превосходно.

Элли переписывалась с Роузмэри Грейс, племянницей Мейбл Бове, которая хоть и не помнила своей тети, но обещала показать Элли семейные письма и фотографии.

— Это сразу в конце квартала, — сказал Блю, поднимая руку, чтобы поприветствовать кого-то. — Мы можем добраться туда пешком.

Элли шла рядом с ним, наслаждаясь погодой и той легкостью, которую она ощущала в его присутствии. Эта легкость зародилась в самом начале их переписки, но вчера девушка была смущена его неожиданной красотой. Сегодня неловкость исчезла, и она могла расслабиться. Еще ей было приятно находиться в маленьком городке. Элли нравились та простодушная непосредственность, с которой люди здесь общались друг с другом, их приветственные жесты и улыбки, которыми они обменивались на улицах. Она кожей ощущала их доброжелательность и легкое солнечное майское тепло.

На другой стороне улицы красовалось здание суда с куполом и колоннами по фронтону. Густые кусты и ореховые деревья протянулись от него к тротуарам, предлагая укрыться в тени и внушая чувство незыблемости. На углу стояла церковь белого цвета со шпилем. На этой стороне улицы располагались различные магазины: булочная, распространяющая запах печеного хлеба, обувной магазин с вывеской, салон красоты и, наконец, книжный магазин Роузмэри.

Да, Элли знала этот мир. Удивительно, как она соскучилась по нему.

Пухлая, аккуратная негритянка лет сорока пяти боролась с замком главного входа. Очевидно, это и была сама Роузмэри. Когда они подходили, она нетерпеливо стукнула в дверь ногой. Блю хмыкнул.

— Доброе утро. Чем-нибудь помочь?

— Какая-то ерунда, — сказала женщина, отступая. — Все время заедает. Не знаю, что с ним случилось.

Блю открыл дверь через секунду и торжественно вернул хозяйке ключи.

— Его надо смазать, вот и все. У меня есть в машине масло. Сейчас принесу. — Он направился было назад, но потом вернулся, улыбаясь. — Где же мои манеры? Роузмэри Грейс, это Элли Коннор.

Роузмэри подняла брови.

— Мы бы и сами разобрались, Блю.

— Тогда я пошел за смазкой.

— Давай. Входите, Элли, — пригласила Роузмэри. — Я опоздала на пятнадцать минут, и меня это выводит из равновесия. Они так перекопали улицы из-за этого чертова мемориала, что невозможно пройти.

Пока хозяйка, оставив сумочку на прилавке, включала везде свет, Элли огляделась. Большая комната, каждый дюйм которой занят книгами, а в воздухе стоит легкий запах пыли, бумаги и клея. Старые книги в твердых и мягких обложках, во всех существующих жанрах, аккуратно расставлены по алфавиту. Четко выведенные указатели на стенах направляли читателей в различные секции: научной фантастики и фэнтэзи, истории и мемуаров, мистики.

— Мне необходимо кое-что сделать, — сказала Роузмэри, направляясь в дальнюю часть магазина. — Если вы можете задержаться на минутку, то я скоро вернусь.

— Не торопитесь, — ответила Элли. — Я совсем не спешу.

Комната была поделена на две части, и новые книги находились по другую сторону кассы. Элли с одобрением отметила, что здесь стараются демонстрировать новые поступления. Она увидела таблички с обозрениями или рекомендациями явно местных читателей: "Делберт Риз говорит, что это хороший военный рассказ". Вокруг царили чистота и порядок, книги были расставлены в соответствии с логикой — показатель, редко встречающийся в маленьких магазинчиках. Роузмэри знала свое дело и относилась к нему со всей серьезностью. Благослови ее Господь!

В дальней части зала над открытой аркой был прикреплен набранный на компьютере лозунг "Любовные романы для всех!". Элли заглянула туда и увидела большую комнату, ярко освещенную благодаря широкому окну, из которого открывался вид на деревья и небольшой ручей. Кресла, не новые, но уютные, были расставлены по углам, и поблизости, для удобства, стояли светильники. Элли вошла и огляделась.

Новые книги демонстрировались с тем же тщанием, что и в первой комнате, с открытыми титульными листами, с маленькими отпечатанными рецензиями под некоторыми из них.

— А, вот вы где! — сказала, входя, Роузмэри. — Вы читаете любовные романы?

— Я читаю все, — призналась Элли. — Или раньше читала. Моя работа требует так много чтения, что я, кажется, никогда не выбираю книги для удовольствия. — Она обвела жестом комнату. — Это место побуждает меня начать этим заниматься.

Роузмэри указала на одно из кресел.

— Присаживайтесь.

— О, я не хочу отвлекать вас от работы. Я просто рассчитывала, что мы сможем договориться о встрече.

— Глупости. Если кто-нибудь придет, он меня отыщет. — Негритянка опустилась в кресло у окна и разгладила на коленях бордовую юбку. — Пожалуйста, придвигайтесь.

— Спасибо.

Прозвучал электронный звонок, и донесся голос Блю:

— Это я! — Роузмэри впустила его, потом вернулась к Элли. У негритянки были большие почти черные глаза, а нос покрывали золотистые веснушки, придававшие ее взрослому лицу юный вид.

— Ну, расскажите-ка мне, почему вы решили написать биографию моей тети? Она была интересной личностью, но я не могу себе представить, каким образом вы на нее наткнулись. О ней так мало писали.

— Да, — согласилась Элли. — Поэтому книга должна получиться замечательная. Я вышла на Мейбл случайно. Заканчивала исследование о другом блюзовом музыканте и увидела ее фотографию.

Элли хорошо помнила тот день: она сидела в книгохранилище Мичиганской библиотеки, позади нее что-то бормотали китайские студенты, и тут она заметила эту странно притягивающую взгляд фотографию красивой женщины, смеющейся, словно бросающей вызов всему миру.

— Она была снята с Курилкой Джо Ризом, и он смотрел на нее так, — Элли помолчала и с улыбкой покачала головой, — как будто готов был съесть ее. Но она смеялась, словно не замечая этого. Мне понравилось, какой красивой и свободной она выглядела, но подпись под фото гласила, что она исчезла через три дня. — Элли развела руками. — Это просто пронзило меня, и захотелось выяснить, кто она такая.

— Я знаю это фото. — Роузмэри улыбнулась. — Она, конечно, была не такой, как все. Мой отец рассказывал о ней — он никогда так и не смирился… с этим. — Она опустила глаза, смахнула с юбки несуществующую пушинку. — Он хранил все письма, которые она когда-либо ему написала и которые вы увидите, как я и обещала. Моя сестра Флоренс говорила, что были еще какие-то дневники, но я понятия не имею, где они.

Дневники! Элли с трудом удалось сохранить спокойное выражение лица. Письма и фотографии очень помогут, но она и не подозревала о том, что существуют дневники.

— Хорошо, — ответила она, подавив волнение. — Но… да, дневники — превосходный источник. Если бы вы могли расспросить людей, узнать, не в курсе ли кто-нибудь, где они находятся, это было бы огромной помощью.

— Я спрошу.

Вошел Блю, держа в руке толстый роман в мягкой обложке, который он явно пролистывал до этого. Элли с любопытством наклонила голову, чтобы прочитать название: "Омнибус Ниро Вулфа".

— Похоже, вовсе не требовалось, чтобы я вас друг другу представлял, — прокомментировал он.

— Нет, сэр, не требовалось, — сказала Роузмэри. — Опыт подсказывает мне, что двум женщинам очень редко бывает нужен мужчина.

Блю поднял банку со смазкой.

— Только если случается неприятность с замком. Волосы львиной гривой упали ему на лоб, а глаза блестели озорством.

Глядя на него, Элли поняла — вряд ли найдутся женщины, которые не представляли бы его, хотя бы в воображении, в своей постели. Некоторые мужчины обладают такой притягательной аурой, что всегда безошибочно знают, как и когда действовать. Она опустила взгляд на его руки.

— Вы будьте с ним настороже, Элли, — не слишком шутливо произнесла Роузмэри. — Вам об этом еще никто не говорил?

Элли взглянула на Блю.

— Я уже и сама поняла.

Вчера вечером она увидела, что заинтересовала его. Это нервировало ее, и она притворилась, что ничего не замечает. А потом, когда он рассматривал ее диски, она отчетливо ощутила исходящую от него неприязнь или разочарование. У него, конечно, есть свои тайны. Обаятельный южанин, сплошной флирт и подтрунивание — это только имидж, который он выставляет на всеобщее обозрение. Разглядывая его сейчас, она уловила тень другого человека. Того, который напивался по ночам и искал собеседников в Интернете. Заблудшего, может быть, и очень одинокого.

Она невольно вздохнула: "Конечно, заблудшего". У Элли был выдающийся талант находить обреченных и красивых мужчин, которые страдали от всех возможных и невозможных несчастий и бед, мужчин, приговоренных к ранней смерти изза пьянства или неспособности выносить тяготы жизни. Она ничего не знала о жизни Блю, но он настолько явно принадлежал к этому типу, что она даже разозлилась на себя.

Здесь присутствовали все признаки, ей оставалось только задуматься буквально на три секунды.

После крушения своей последней любви — к скрипачу из оркестра Цинциннати — она мысленно дала себе клятву: "Я. Элл и Коннор, торжественно клянусь с этого момента встречаться только со здравомыслящими мужчинами, которые ценят постоянство!" И она намеревалась сдержать свое обещание. Элли повернулась к Роузмэри.

— Вы не против назначить мне время для работы с письмами и фотографиями? Это может занять у меня не одну неделю. Вам будет удобно, если я перевезу их к себе в дом, или мне лучше просматривать их на месте?

Роузмэри выглядела обеспокоенной.

— Я бы предпочла, чтобы вы их никуда не увозили, — сказала она.

— Без проблем. Я это прекрасно понимаю. Когда можно приступить?

— Думаю, в любой день. Все хранится у меня на чердаке. Как насчет завтра? Встретимся около семи, я вас устрою, и можете работать так долго, как захотите. Моя домработница будет там, если вам что-нибудь понадобится.

— Это было бы чудесно. — Элли встала и протянула руку. — Я так довольна, не могу вам даже передать.

Роузмэри пожала ей руку, наклонив голову и улыбаясь.

— Есть еще люди, которые могут рассказать кое-что о Мейбл. Почему бы вам не прийти сюда завтра вечером? У нас здесь собирается группа читательниц. Я уверена, что им захочется поговорить с писательницей, и могут появиться люди, которые поделятся с вами своими идеями и предположениями.

Элли колебалась. У нее очень много работы, а вечера предназначены строго для творчества. Это было ее неукоснительным правилом.

Но потом она подумала о женщинах, которые соберутся на эту встречу. Роузмэри в таком возрасте, что должна помнить то лето, когда была зачата Элли Наверное, придут и другие, а такое неформальное собрание будет прекрасным способом получить информацию, не раскрывая своих карт.

— Хорошо, — сказала она. — Во сколько и где?

— В семь. Как раз здесь. — Роузмэри повернулась и взяла с полки книгу. — Вот это мы намерены обсуждать. Взгляните, если у вас будет время.

Элли взглянула на красивую глянцевую обложку.

— Я попытаюсь.

 

Глава 3

На улице Блю все еще немного поеживался оттого, что Элли хотя и безмолвно, но явно отвергала его. Почему? Он нахмурился. Ему нравятся женщины, и он им тоже нравится, и что плохого в легком флирте?

Под глазом у него задергался нерв, и Блю заморгал как раз в тот момент, когда из дверей, мимо которых они проходили, раздался голос:

— Блю Рейнард, если ты не зайдешь поздоровайся, то в следующий раз я тебя так обкорнаю!

Вернувшись в привычный мир, он наклонил голову набок и улыбнулся сквозь жалюзи. Конни была бальзамом для его раненого самолюбия, и он решил, что стоит показать Элли: есть женщины, которые смотрят на него не как па сверчка на кухне — приятная музыка и все такое, но слишком уж похож на таракана, чтобы держать его в доме.

— Но, дорогая, — пропел он, просовывая голову в дверь, — я просто задумался на минутку. Ты же знаешь, что я никогда не упущу возможности навестить свою любимую парикмахершу.

Конни Юинг оставила расческу в волосах клиентки и, подбоченившись, сказала:

— Так-то лучше!

Элли остановилась рядом с Блю. Он прикоснулся к ее локтю, приглашая войти, и открыл дверь, пропуская ее вперед. Девушка в кресле Конни взвизгнула и закрыла лицо.

— Мама! Ты постоянно так со мной поступаешь! Мужчин нельзя пускать в женскую парикмахерскую!

— В салон красоты, девочка, — с многострадальным выражением на лице проговорила Конни.

Блю хмыкнул и опустился в пустое кресло рядом с дочкой Конни. Шона, которой еще не исполнилось семнадцати, с мученическим стоном прижала к лицу полиэтиленовую шапочку. Он потянул ее вниз, открыв один зеленый глаз.

— Ух ты!

Она попыталась оттолкнуть его, но он легко увернулся, рассмеявшись. По другую сторону от него стояла Алиша Уильяме.

— Элли, — y сказал Блю, — познакомьтесь с женой Маркуса.

Элли не выказала и тени удивления, пожимая руку высокой стройной негритянке с множеством косичек до пояса, которая была намного моложе Маркуса.

— Здравствуйте, — сказала Элли.

— Приятно познакомиться, — ответила Алиша. — Маркус говорил мне, что вы приехали, чтобы написать биографию Мейбл Бове. Это здорово.

Пожилая негритянка, клиентка Алиши, с интересом обернулась.

— Это действительно так? — живо спросила она. Элли улыбнулась:

— Да. Вы ее, случайно, не знали?

— Деточка, да я ходила с ней в одну школу!

— Вот это да! — Элли вопросительно взглянула на Блю, и он кивнул. — Вы не позволите мне взять у вас интервью?

Блю увидел, как негритянка немедленно замкнулась.

— О Господи, это было так давно, и память у меня уже не та, что раньше. Не думаю, что от меня вы услышите чтонибудь новое.

— Я оплачу обед в вашем любимом ресторане, если вы согласитесь часок побеседовать со мной.

— Ой, пусть она сводит вас в ту маленькую английскую чайную в Тайлере, — сказала Алиша. — И угостит печеньицами, которые вы так любите.

Пожилая женщина поджала губы.

— Ну, не знаю. Прошло уже столько лет с тех пор, как Мейбл нас оставила. Не знаю, вспомню ли я что-то, что сможет вам помочь. — И хитро добавила: — А вам нравятся чайные?

Элли улыбнулась, и Блю поймал себя на том, что снова уставился на ее губы. Один такой рот на миллион. Он отвел взгляд, услышав, как она ответила:

— Я их обожаю. Можно вам позвонить? Договорились?

— Я подумаю день или два, детка.

— Хорошо. Я живу в домике Блю, так что можете связаться со мной в любое время.

Конни издала мурлыкающий звук.

— Ой, дорогуша, идите сюда и расскажите мне все. — Она повела плечами, зная, что этот жест позволяет по достоинству оценить ее пышный бюст. Блю одобрительно ухмыльнулся, и она подмигнула ему. — Он не задергивает занавески на окнах, когда переодевается?

Элли рассмеялась и подняла одну бровь, наклоняясь ближе, чтобы тихо сказать:

— Я вам все расскажу.

— Умница!

Блю покачал головой, понимая, что это говорится в шутку. Хотя Конни овдовела три года тому назад, она пока оставалась верна памяти мужа. Не то чтобы одинокие мужчины Пайн-Бенда не интересовались ею. Конни всю жизнь была секс-бомбой.

— Дорогая, — проговорил он, — я постоянно повторяю, что буду счастлив устроить просмотр лично для тебя. Ты только скажи.

Шона Юинг застонала.

— Прекратите, пожалуйста. У меня уже горят уши. — Блю слегка толкнул ее ногой. Год назад она без памяти влюбилась в него, но потом внезапно и сразу охладела. Конни говорила ему, что, похоже, Шона перенесла свои чувства на кого-то, с кем познакомилась в лагере, но девчонка ничего не рассказывала. Алиша предложила:

— Блю, ты должен как-нибудь привезти Элли к нам на ужин.

— Это хорошая идея.

Блю откинулся в кресле, наблюдая за Элли. Он поймал себя на том, что снова любуется линией ее щеки, и нахмурился. Одно дело для мужчины любоваться ртом — это естественно, если представить себе, как много можно связать с этой частью лица. И совсем другое — начать думать, как мила ее щечка. Он подскочил.

— Я должен заняться работой, леди. Вы сможете поболтать с Элли завтра — она придет на ваше собрание книгочеев.

— Правда? — спросила Алиша. — Я тоже иду. Я за вами заеду, если хотите. Мне по пути.

— Отлично! Буду ждать. — Элли открыто улыбнулась всем. — Было очень приятно познакомиться с вами.

Конни вдруг наморщила лоб.

— У вас тут нет никакой родни, Элли? Уж больно мне знакома ваше лицо.

Блю успел заметить легкую тень тревоги на лице девушки. Она отрицательно покачала головой.

— Я никого не знаю, — она подняла руку, — увидимся завтра вечером.

"У Элли есть секрет. Это интересно!"

Возвращаясь обратно в "Лисий ручей", Блю молчал. Элли подняла толстую книжку в мягкой обложке, которая лежала на сиденье между ними, и спросила:

— Рекс Стаут — это писатель-детективщик пятидесятых годов?

— Тридцатых. — Блю остановился и пропустил вперед огромный трейлер. — А вы никогда не читали о Ниро Вулфе?

Она перевернула книгу, чтобы просмотреть рецензии.

— Я о нем слышала. Это сыщик, верно?

Он кивнул, ожидая зеленого света светофора.

— Очень колоритный тип. Любимый герой моего отца. В его кабинете я обнаружил целую кипу книг о Ниро Вулфе, когда мне было одиннадцать или двенадцать. Прочитал их все от корки до корки. — Дорога освободилась, и Блю газанул через узкое двухполосное шоссе. — Я считал, что Ниро Вулф — самый великий человек на свете.

Элли нравился его голос — такой музыкальный, с глубокими нотами и медленным ритмом.

— А почему?

Минуту он молчал, и у Элли сложилось впечатление, будто он обдумывает, что можно сказать, а что нет.

— Он такой добродушный толстяк, который посылает своих людей собирать факты, касающиеся различных дел. У него есть повар-гурман, Вулф — знаток пива. — Блю усмехнулся уголком рта. — Но больше всего мне понравилось, что он коллекционирует орхидеи. В верхней части дома у него есть специальная комната, и он проводит там два часа каждое утро и каждый вечер, занимаясь орхидеями.

Элли вспомнила об оранжереях.

— А в какой области наук вы получили степень, доктор? — спросила она. — В садоводстве?

— Почти. В ботанике.

Элли рассмеялась, не удержавшись:

— Правда?

Он неохотно улыбнулся, искоса взглянув на нее.

— Знаю, знаю. Чудачество, верно? Все в округе тоже считают, что это такая шутка. Я просто никогда не любил бездельничать.

— Значит, ваши оранжереи полны орхидей, как у Ниро Вулфа?

Он посмотрел ей прямо в глаза, сверкнув голубизной радужек.

— Думаю, вам проще пойти и выяснить это, не так ли, мисс Коннор?

"Ну и почему это прозвучало так зловеще?" Она положила книгу на место.

— Наверное, я так и сделаю.

Элли скорее предположила бы, что он получил степень в какой-нибудь эзотерической и абсолютно бесполезной области философии или истории. Его послания были яркими и иногда немного таинственными. Она бы сказала, что он превратил безделье в своего рода искусство, судя по тому огромному количеству времени, которое он проводил в чатах. Она поерзала на сиденье, сложила руки. Взвесила все. Значит, он не просто красавчик.

Всю оставшуюся дорогу от города до его владений они промолчали. Элли смотрела в окно, стараясь не думать о том, на что похожа оранжерея, полная орхидей. Блю включил радио. Мелодия свинга заполнила пропасть между ними веселыми звуками трубы, и Элли на минуту закрыла глаза, представив себе отчаянную публику, старавшуюся в неистовом танце забыть о войне, которая увела их любимых на другой конец света.

— Свинг всегда заставляет меня испытывать меланхолию, — сказала она.

— Простите. — Он положил руку на переключатель. — Поищем что-нибудь другое,

— Нет-нет, я не это имела в виду. — Она пожала плечами. — Просто объяснила.

Он кивнул, убрал руку. Элли хотела спросить, почему он выбрал эту волну, предпочтя ее "40 лучшим хитам" или классике, но передумала. Затормозив перед ее домиком, Блю, не выключая мотора, сказал:

— Утром я отвезу вас к Роузмэри, ее дом трудно найти.

— Вам вовсе не обязательно это делать, Блю. Я не собиралась лишать вас всего свободного времени.

— Этого я бы вам и не позволил. Немного помочь по-соседски — совсем другое дело. Буду здесь в половине седьмого.

Элли кивнула, решив, что не стоит спорить:

— Спасибо.

Она вышла и смотрела, как он отъезжает, чувствуя какое-то странное стеснение в груди. Это был одновременно и соблазн, и предупреждение. Блю Рейнард произвел на нее гораздо большее впечатление, чем она ожидала.

Но не в ее характере было сидеть и подробно анализировать подобные вещи. Она выпустила Эйприл, чтобы та немного побегала, потом налила себе стакан чаю и села на ступеньках крыльца, прихватив с собой одну из папок с материалами, что оставил ей Блю. В основном это были газетные вырезки 30-х и 40-х годов, и Элли ощутила теплую волну благодарности за то, что он побеспокоился об этом

Она отложила ксерокопии статей в сторону, придавив их камнем, чтобы не унесло ветром, и быстро просмотрела остальные материалы. Списки музыкальных клубов, их адреса, возможные контакты, имя редактора местной газеты, адрес церкви. Последнее заставило ее улыбнуться. Насколько было известно, церковь в жизни Мейбл не сыграла большой роли. Но тогда множество детей впервые учились петь именно в местных церковных хорах.

Последней лежала фотография, черно-белая, глянцевая, размером 8x10 — такие часто снимают в клубах путешествующие фотографы. Группа из семи или восьми человек сидела вокруг стола, разодеты все были в пух и прах, волосы напомажены и прилизаны, на темных лицах сияют улыбки. В центре — юная Мейбл Бове, с затуманенными смеющимися глазами экзотической формы. На ней темное платье в горох из вискозы, не скрывающее ее русалочьих форм.

Элл и долю смотрела на снимок, ощущая ту же самую боль, которую почувствовала, когда впервые увидела портрет Мейбл. Сколько ей лет на этой фотографии? Восемнадцать, девятнадцать? Элл и перевернула снимок и увидела: "Музыкальное кафе Хопкинса, 2 ноября, 1939 г.".

Даже еще не восемнадцать. Мейбл было шестнадцать, и она уже так поособенному смотрела Мейбл было шестнадцать.

Элли со вздохом встала и посвистела Эйприл, которая тотчас примчалась по высокой луговой траве. "Пора рассказать настоящую историю Мейбл Бове! Почему она исчезла как раз в тот момент, когда должна была обрести славу и состояние, о чем мечтает каждый музыкант?"

Роузмэри любила обедать в парикмахерской Конни. Обеих женщин связывала иногда даже нежеланная для них дружба, связывали обстоятельства, не зависящие ни от одной из них, начиная с решения правительства штата о смешанном обучении в их маленьком городке. В тот год они вместе пошли в старший класс. Потом их парни — Бобби и Маркус — отправились в учебный лагерь для новобранцев в одном автобусе. В начале семидесятых был такой период времени, когда Конни оставалась единственным человеком в мире, с кем Роузмэри могла поделиться своими страхами, и наоборот. Но после этого они разошлись и каждая жила своей жизнью. Вышли замуж, нарожали детей и переживали все, что было связано с этим. Обе были из хороших семей, и каждая заняла достойное место в обществе. Они разговаривали время от времени, встречаясь на улице, но этим и ограничивалось их общение.

Пять лет назад колесо их жизни снова повернулось в одну сторону: они овдовели с разницей в четыре месяца, первой — Конни.

Она проводила много времени за чтением астрологических прогнозов и утверждала, что их звезды находятся в одном ряду. Роузмэри считала, что обе они — жертвы стечения неблагоприятных обстоятельств.

Сегодня Роузмэри более чем обычно не терпелось приступить к традиционному обмену сплетнями.

— Как здесь тихо, — сказала она, плотно притворяя за собой стеклянную дверь, чтобы сохранить прохладу, которую создавал кондиционер.

Конни делала "химию" миссис Джонкинс, главе школьного совета, и кислый запах состава смешивался с запахом лака для ногтей, который маникюрша аккуратно наносила на очень длинные ногти Алиши.

— Не знаю, как ты делаешь прически с такими ногтями, — качая головой, произнесла Роузмэри, — или что-то сажаешь у себя в саду.

Алиша улыбнулась своей раздражающей кошачьей улыбкой и посмотрела на накрашенную левую руку — ту, на которой красовалось широкое золотое кольцо, когда-то надетое на ее палец Маркусом.

— Такие ногти у меня всю жизнь. Они словно каменные. Говоря по правде, не знаю, как бы я обходилась без них.

— Ну, — через весь зал спросила Конни, — что вы думаете об этой писательнице, что привел Блю?

— Кажется, она приятная.

Обычно кто-нибудь помоложе собирал деньги и бежал за сандвичами или другой едой к лотку у дороги, и сегодня это задание выпало на долю Шоны, дочери Конни. Роузмэри открыла кошелек и отсчитала девушке четыре доллара, пока та записывала заказы на старом конверте.

— Купи мне сегодня буррито. И если увидишь моего сына, передай, что я опоздаю к ужину.

— Хорошо, — ответила Шона, продолжая записывать. Она спрятала деньги Роузмэри и пошла к дверям. — Он говорил мне, что работает до семи. Мы сегодня должны заниматься математикой. — Она помахала. — Я быстро.

Думая об Элли, Роузмэри сказала:

— Ужасно видеть, как такая славная девушка поддается чарам Блю. Это уже заметно по ее глазам. — Она покачала головой. — И она совсем не в его вкусе, верно?

— Совсем не в его, — согласилась Конни, — но я готова поспорить, что он все равно затащит ее в постель уже на этой неделе.

— Надеюсь, что нет, — проговорила Алиша. — Он такой кобель.

Конни надела на голову клиентки пластиковую шапочку.

— Ты несправедлива, Алиша. У него просто были удары в жизни. И жена у него умерла не так давно. Мужчина после такого горя вынужден немного развеяться.

— Прошло не меньше пяти лет. — Алиша вытянула перед собой руки и разглядывала ногти, прищурившись. — Потому что я здесь уже столько времени. Пять лет — это слишком много, чтобы попрежнему сходить с ума от горя.

— Ты знаешь, я к нему очень хорошо отношусь, — вступила в разговор Роузмэри, стараясь высказаться так, чтобы не пришлось соглашаться с Алишей. — И все же… Иногда надо продолжать жить по привычке.

Алиша фыркнула.

— Не хочу видеть, как он разобьет сердце этой славной малышке. — Роузмэри помолчала. — Она совсем не хорошенькая, правда?

— И тощенькая, — добавила Конни. Она поджала губы.

— А я считаю, что она привлекательная, — сказала Алиша. — И смуглая. Никогда не понимала, что мужчины находят в этих бледных, как поганки, девицах.

Роузмэри рассмеялась:

— Не все находят, лапочка. — Алиша тряхнула косами.

— Во всяком случае, мой не находит. — Она улыбнулась. — Ой, давайте оставим бедняжку в покое. Она никак не показалась мне глупенькой, а мы все видим, что Блю заходит издалека. Такой мужчина… — она пожала плечами, — он просто родился, чтобы стать кобелем.

— Кобель — неподходящее слово, — заметила Конни. Она похлопала миссис Дженкинс по плечу, чтобы та пересела в другое кресло.

— Тогда кто? Как по-другому можно назвать мужчину, который перебирает женщин, словно сорта пива?

Конни улыбнулась:

— Он просто дамский угодник, вот и все. Ему нравятся женщины. В этом нет ничего плохого.

Роузмэри откинулась в кресле, скрестив руки. Она вспомнила момент, когда в книжном магазине Блю стоял, опустив руки, и смотрел на Элли с потерянным выражением лица. Так же вел себя Маркус, когда вернулся с войны, и был таким потрясенным, что несколько месяцев не мог спать.

— Может, она просто будет ему хорошим другом, — сказала она. — Человеку нужен друг.

Все замолчали, задумавшись над этим.

— Да, — согласилась Конни. — Нужен.

Элли еще раз сверилась с картой и подъехала к библиотеке округа Стоунволл, которая располагалась в старом кирпичном здании посередине маленького парка. Высокие окна выходили на густую зеленую лужайку с высокими деревьями, создающими приятную тень. "Именно так и должна выглядеть библиотека", — решила Элли, разглядывая каменных львов, охраняющих вход. С одной стороны от него журчал фонтанчик, и она заметила блестящую золотую рыбку в пруду.

Элли открыла высокие, тяжелые двери и с удовольствием обнаружила, что внутри библиотеки сохранился старый дух. И в воздухе, пахнущем старым клеем, пылью и книжными переплетами, и в запахе натертого черно-белого пола, и в солидных дубовых столах и стульях, занимающих центр зала и окруженных полками. Здесь даже имелся балкон с резными перилами, к которому вели железные ступеньки. Надпись над ступенями гласила: "Справки".

В этот весенний день здесь было мало посетителей — молодая мамаша с малышом, старик, дремлющий над газетой, и худой, изможденный мужчина, согнувшийся над журналом. Элли обогнула круглые ступеньки и подошла к подтянутой женщине за столом. Ее очки висели на шее на ядовито-зеленом шнурке, и этот цвет абсолютно не сочетался ни с ее строгим платьем рубашечного покроя, ни с мягкими завитыми светлыми волосами.

— Могу я вам чем-нибудь помочь? — дружелюбно осведомилась она.

— Надеюсь, что да. — Элли достала из сумочки список. — Меня зовут Элли Коннор. Я писала вам о том, что собираюсь здесь проводить исследования о жизни Мейбл Бове.

— О, конечно! — Женщина встала и протянула руку. — Я миссис Нэнс, главный библиотекарь. — Она энергично отодвинула свой стул и жестом пригласила Элли следовать за ней. — Я взяла на себя смелость приготовить для вас кое-какой материал — мы еще не компьютезированы, поэтому найти некоторые сведения было бы очень долгой работой, и я решила, что вы предпочтете читать, а не рыться на пыльных полках.

Миссис Нэнс остановилась напротив длинного стола, где книги стояли в стопках соответственно размеру. Она положила руку на пачку огромных книг в темных переплетах.

— Это газетные подшивки. Я достала их за несколько лет, и они должны вам пригодиться. Вот это, — она указала на стопку материалов в мягких обложках, и Элли узнала диссертации, — несколько докторских, вам они могут показаться интересными. Одну из них я получила по межбиблиотечному абонементу, но ее несколько недель не надо возвращать, так что если она окажется вам полезной, мы можем подержать ее подольше.

Элли была очень тронута.

— Похоже, у вас есть вторая профессия — учительница. — Женщина хихикнула.

— Нет, этого я не могу сказать. Но я читала одну из ваших работ — ту, которую вы написали о Лауре Реддинг, работа просто чудесная, и я никогда еще не имела возможности помогать писателю. — Она махнула рукой. — Во всяком случае, мне очень приятно, что вы изучаете жизнь бедной Мейбл. Она самая известная личность, когда-либо жившая в Пайн-Бенде, и мы ею гордимся. Это печальная история, и люди должны ее узнать.

Заинтригованная Элли спросила:

— А что печального вы в ней находите, миссис Нэнс? — Живые карие глаза библиотекаря застыли, и она посмотрела в высокое окно.

— Тогда было тяжело даже просто родиться женщиной, еще тяжелее черной женщиной, и особенно красивой и талантливой черной женщиной. — С немного удивленной улыбкой она добавила: — Думаю, печально то, что она родилась не в свое время. У нее не было никаких шансов.

Элли кивнула, чувствуя странную грусть.

— Я согласна с вами

— Ну, стоит ли меня слушать! Не буду вас больше отвлекать от работы. Если вам что-то понадобится, позовите меня.

— Хорошо.

Элли вдохновенно приступила к делу: достала пачку чистых карточек, свою любимую шариковую ручку — с черной пастой, а не с синей, которая, по ее мнению, выглядела недостаточно серьезно — и открыла первую газетную подшивку. Там посередине лежала голубая закладка, и Элли осторожно переворачивала пожелтевшие страницы, пока не добралась до нее. Внизу листа она увидела заголовок:

МЕСТНАЯ ДЕВОЧКА ЗАВОЕВЫВАЕТ ПРИЗ

В прошлый четверг Мейбл Бове, дочь Джейкоба и Мерлин Бове, заняв первое место, получила приз в 100 долларов за исполнение псалмов. Четырнадцатилетняя девочка, которая поет в церковном хоре с пяти лет, исполняла "Тяжелый крест" — по ее словам, любимый псалом ее отца. Мейбл, учащаяся школы Карвер, заявила, что собирается отложить деньги на учебу в колледже. "Я бы хотела изучать оперу", — призналась она.

Элли отметила дату и записала информацию, потом взяла вторую карточку и сделала пометку для самой себя — проверить возможность для черной девочки заниматься оперой где бы то ни было в конце 30-х. Еще она отметила название начальной школы. Ей нравилось, когда она могла увидеть собственными глазами реалии, связанные с жизнью изучаемой личности, что иногда позволяло ей многое понять.

К четырем часам свет в комнате померк. Солнце клонилось на запад. Плечи у Элли заболели оттого, что она сидела согнувшись над своими заметками. Она уже заполнила две большие пачки карточек — одну фактами и датами, а вторую — заметками и вопросами, на которые требовал ось найти ответы. Ей удалось просмотреть первичный газетный материал только за четыре года. Она потянулась и подумала, что хорошо бы пролистать подшивки за 1968 год — в то время ее мать провела лето в Пайн-Бенде. Элли почувствовала себя виноватой за то, что имела еще один, скрытый мотив своего появления здесь, но ей не хотелось афишировать свою личную жизнь.

Внезапно Элли показалось бесполезным и глупым заниматься выяснениями таким образом. Роузмэри и Конни, а возможно, даже и миссис Нэнс были в таком возрасте, что смогли бы ответить на вопросы Элли. Вполне вероятно, что одна из них припомнила бы ее мать, Диану. Оставалось только расспросить их.

Но, по правде говоря, Элли была не вполне уверена в своем желании обрести отца. Она не имела никакого представления о том, какой была ее мать, когда жила в Пайн-Бенде, и с кем она здесь путалась. А что, если она была чокнутой наркоманкой, имевшей дело с бандой рокеров, или кем-то в этом роде? Такое, конечно, вполне возможно.

Диана Коннор была красавицей, неуправляемой и доставлявшей сплошное беспокойство с самого рождения. Ее родители, которым было за тридцать, когда она родилась, вынужденно мирились с ее бунтарскими замашками. Ничто не действовало на Диану — она смеялась над угрозами, игнорировала запреты и даже редкие взбучки, которыми отец по старинке, по-деревенски пытался ее урезонить, переносила стойко, не изменяя себе. В шестнадцать лет, когда ей окончательно наскучили школа и родной городишко на западе Луизианы, она "проголосовала" на шоссе и покинула родительский дом.

Единственное, что осталось Элли после нее, — это коллекция открыток, которые Диана честно посылала домой раз в неделю. Новостей в них было немного, это были просто почтовые отправления из разных мест — Санта-Фе и СанФранциско, Атланта и Вашингтон — и полный список маленьких городов по всей стране плюс краткое сообщение, что-то вроде: "Привет. Как поживаете? Я в порядке. Сейчас путешествую с Люком, у него мотоцикл. Целую, Диана".

На Рождество 1968 года Диана неожиданно вернулась домой, беременная и совершенно разбитая. Родители приняли ее, и она оставалась с ними достаточно долго: родила девочку, которой дала дикое имя — Бархатный Закат. Когда ребенку (бабушка перекрестила ее в Элли в честь своей любимой сестры) исполнилось шесть месяцев, непостоянство Дианы снова взяло свое, и она сбежала. Лицо Джеральдины всегда принимало слегка ошарашенное выражение, когда она рассказывала об этом своей внучке: "Она уже, казалось, становилась нормальной молодой женщиной, любящей свою малютку дочь. А потом вдруг, — бабушка щелкала пальцами, — раз, и ее нет".

Во время второго отсутствия Диана не утруждала себя отправкой открыток. О ней ничего не знали до тех пор, пока из Лас-Вегаса не позвонил офицер полиции и не сообщил, что Диана была найдена мертвой в ближайшем лагере хиппи — погибла от передозировки наркотиков.

"Было трудно представить себе, — думала теперь Элли, — что могло удерживать беглянку с развевающимися волосами и в тонкой одежонке в таком городишке, как Пайн-Бенд. Что, спрашивается, привело ее сюда? И что заставило задержаться более чем на три месяца? Очевидно, мужчина".

Элли оглянулась на миссис Нэнс, которая разговаривала по телефону, встала и громко прошептала:

— Миссис Нэнс!

Когда женщина посмотрела на нее, Элли указала на полки, и та энергично закивала.

Старые подшивки обнаружились легко, и, пролистывая страницы, Элли сочинила легенду, которой воспользовалась бы, если бы пришлось объяснять собственные действия: она бы сказала, что родилась в 1968 году и у нее такое хобби — интересоваться всеми событиями этого года.

Газеты были подшиты за каждый год в отдельности. Она вытащила нужную пачку, потом выбрала еще одну из 40-х и вернулась к столу. Миссис Нэнс продолжала "висеть" на телефоне. На долю секунды Элли испытала такое ощущение, как будто кто-то очень сильно предостерегал ее от последующих действий. Может быть, о некоторых вещах лучше не знать?.. А если ее мать стыдилась мужчины, который оставил ее беременной, и сбудутся самые худшие предположения Элли — что Диана была подружкой банды байкеров? Возможно, она никогда не называла имени мужчины, потому что их было слишком много.

Нет! Сердце подсказывало Элли, что это был один-единственный мужчина, удерживавший дикую девчонку на одном месте целое лето. И если она не попытается выяснить, кем был этот мужчина, то до конца жизни будет жалеть об этом. Глубоко вздохнув, она начала читать, зная, что в историческом расследовании никогда нельзя предугадать, где может оказаться настоящий самородок информации.

Главные новости тем летом, казалось, сосредоточились на трех вещах: скандал, связанный с растратой, исчезновение молодой женщины и война во Вьетнаме. Каждую неделю целая страница посвящалась солдатам, служившим в армии — на Окинаве, в Германии или других местах, названия которых она почти забыла. В основном новости поступали из самого Вьетнама: "У Питера Стру опять проблемы с ногами, Джек Маки прислал матери прекрасный шарф из Сайгона".

Сидя в тихом библиотечном зале и ощущая запах пыли, Элли почувствовала, как ее восприятие времени и места странным образом переменилось. Вьетнам был давним событием, печальной, ужасной ошибкой. В отрывочных воспоминаниях он ассоциировался у нее с транспарантами и девушками, которые вставляли в оружейные дула цветы. Но здесь были имена и фотографии парней, моложе ее на десять лет, посылавших письма домой из далеких джунглей своим матерям и подружкам, и газета печатала новости с такой помпезностью, которая скорее подошла бы Второй мировой войне.

Испытывая некоторую неловкость, Элли поставила подшивку на полку вместе с остальными, которые сегодня просматривала. Миссис Нэнс, как будто ожидая ее, взяла со стола тяжелую связку ключей.

— Закончили на сегодня?

— Да, спасибо. Ничего, если я оставлю все это здесь на ночь? Я должна встретиться кое с кем утром, но могу прийти после обеда. Они не помешают?

— Господи, нет, конечно. Можете оставить все хоть на неделю. Никто сюда особо не приходит.

Элли улыбнулась и подняла руку, прощаясь. Спускаясь по железным ступеням, она не могла отделаться от мысли, что же ее хиппующая мамочка делала в городе, который так явно выступал в поддержку войны. Что притягательного она могла здесь найти? Еще одна загадка.

Но этой загадке придется подождать. Вдруг как-то сразу Элли почувствовала, что безумно устала и хочет заняться чемто другим, не связанным с прошлым, полным тайн. Интересно, есть ли в городке магазин видео, где она могла бы взять напрокат видеомагнитофон и несколько кассет с современными комедиями?

Идея показалась ей гораздо более заманчивой, чем следовало бы, принимая во внимание объем работы, который предстояло проделать. Она заключила договор сама с собой — если она будет работать всю эту неделю по вечерам, то к выходным выяснит насчет видика и устроит себе настоящее воскресенье. Притворится, будто она находится где угодно, только не в сотне миль от дома, в поисках ответов на вопросы, и при этом вовсе не уверена, что хочет их найти.

ВЛЮБЛЕННЫЕ

Когда она впервые увидела его, он смеялся. Что-то в этом звуке задело ее, это был смех, полный неудержимого веселья, чистого удовольствия, такой щедрый, что она немедленно обернулась, чтобы посмотреть, кто может смеяться так самозабвенно.

И когда она увидела его, человека, который так смеялся, сидя в полумраке со своими друзьями, он показался ей таким же золотым, как звук его смеха. Его волосы поймали последний луч заходящего солнца, и красноватые искорки в темноте сверкнули как огонь Волоски на его руках были такого же оттенка, что заставило ее подумать об Адонисе.

Она понимала, что нельзя так глазеть, но почему-то не могла заставить себя отвернуться. Он, должно быть, почувствовал ее взгляд, потому что повернул голову и посмотрел прямо на нее, улыбка все играла на его губах, а потом погасла.

Он быстро отвел взгляд, снова посмотрел на нее, и теперь наступила ее очередь наклонить голову, отвести взгляд, устыдившись, что она посмела даже на одну минуту лишить мир этого совершенного смеха.

Но не в силах отказаться от одного, последнего, взгляда, она подняла глаза и обнаружила, что он с улыбкой приближается к ней. Как будто он знал ее, как будто ждал, когда она появится.

 

Глава 4

Блю устал. Пыль и пот образовали какую-то липкую корку на его шее, а его руки были покрыты грязью. В системе разбрызгивания для одной из оранжерей лопнула главная труба сегодня утром, и они не могли обнаружить прорыв до середины дня. Блю с Маркусом наконец нашли его в заболоченном месте за оранжереей, но запаять трубу удалось не сразу.

Маркус посмотрел на заходящее солнце и гаечный ключ выскользнул у него из рук.

— На сегодня мы сделали все, что могли, парень Давай не будем ничего планировать на вечер, а завтра поутру сразу приступим к делу.

Блю кивнул, сдаваясь.

— Есть какие-нибудь идеи? Ты здесь самый большой специалист по технике.

— Только не сейчас. Думаю, тебе просто придется эту ночь следить за детками. — Он отер лоб запястьем, оставив на темной коже полосу светло-коричневой грязи. — Я утром заеду к Шумейку, куплю несколько колен.

— Черт побери!

Детки, о которых говорил Маркус, были прихотливыми орхидеями и являлись частью экспериментальной работы, которую Блю проводил, чтобы выявить более эффективные способы их проращивания. Для того чтобы исследование увенчалось успехом, условия должны были полностью копировать тропический лес, а поломка могла задержать все на несколько месяцев. Мысль о потерянном времени просто убивала его. Он уперся руками в бедра.

— Ну что ж теперь поделаешь.

— Да. — Маркус со стоном поднялся на ноги и потянулся. — Я потащусь домой и приму душ. Сегодня вечером у меня встреча с городским советом по поводу памятника.

Блю кивнул.

— Планируешь открыть его четвертого июля?

— Пока да, — ответил Маркус. — Буду рад, когда это все закончится.

— Еще бы.

— Да. — Маркус смотрел куда-то далеко, за линию горизонта, может, в лица тех, чьи имена будут выбиты на памятнике. Одним из них был брат Блю, убитый в Сайгоне в последние дни войны. — Эта женщина только что подъехала, если тебе интересно.

Блю, взглянув через плечо, обнаружил, что Элли выбирается из машины, и мурашки пробежали у него по позвоночнику. Он ничего не понимал. Четыре года он обращал внимание на женщин только тогда, когда у него уже не было сил терпеть. И вот появляется она, настолько не в его вкусе, что могла бы быть мальчиком, а он думает о ней весь день.

Элли не видела их, и Блю не стал привлекать ее внимания.

— Давай на этом и порешим, — устало проговорил Маркус.

— Ты иди. Я позабочусь обо всем.

"Он будет только рад занять себя, чтобы не думать об… — Блю покрутил головой… — о разных вещах. Не думать о таком".

— Не стану спорить. Увидимся завтра утром.

Блю долгое время не двигался с места, ощущая смертельную усталость из-за того, что долго выбрасывал лопатой мокрую землю из ямы. Грязь у него на шее стала трескаться, когда он пошевелился, а запястья покрывала жидкая глина.

Только мысль о вянущих растениях заставила его приняться за дело. К тому времени, как он закончил проверять температуру, устанавливать затемнение и увлажнять стены оранжереи изнутри при помощи шланга, у него уже не оставалось никаких мыслей. И это было хорошо. Он намеренно не смотрел в сторону домика, хотя и слышал, что там звучала музыка, что-то тихое и задушевное, неразличимое в вечерних сумерках.

Когда он зашел на кухню, тетя Лэни выскочила из другой комнаты. Это была маленькая, худая старушка с седыми волосами. Она сжимала длинные руки поверх голубого ситцевого фартучка.

— Я как раз собиралась задействовать тебя, милый, — сказала она. — Моей кошке надо к ветеринару.

— Моей кошке, ты хочешь сказать.

Пайкет принадлежала жене Блю и была старой уже тогда, когда они поженились. Теперь она дотянула до семнадцати лет и стала тощей, как проволока, и такой же старой в пересчете на человеческие годы, как и его тетушка — бабушкина сестра. Обе нуждались в особой диете и в визитах "скорой помощи", и обе в сто крат дороже платили за его заботу. Он не мог себе представить, как проживет без кого-то из них, хотя все говорило о том, что скоро ему придется с кем-то расстаться. А может, и нет. Он думает так на протяжении десяти лет, и никто из них пока не собирается оставлять его.

Пайкет, с общей для всех больных кошек грустью, прикорнула под кофейным столиком.

— Эй, дорогуша, — сказал Блю и схватил ее за шкирку, пока она не успела сбежать. Ее ушки были горячие, а складка кожи, когда он ее сжал, не расправилась. — Да, тебе снова придется отправиться к доктору.

Лэни уже вытащила переносной домик и постелила в нем полотенце, пахнущее Блю. У Пайкет было заболевание почек уже два года, и время от времени ей приходилось проводить ночь у ветеринара под капельницей.

Блю усадил ее в домик, и Пай уставилась на него сквозь прутья, но, казалось, смирилась со своей долей.

— Ты уже звонила туда? — спросил Блю тетю.

— Нет, но позвоню немедленно. Если ты не поедешь, то они скоро уйдут.

Он поцеловал тетю в седую макушку.

— Спасибо, Лэни. Иди смотри свои мыльные оперы. Я сам позабочусь об ужине.

— В холодильнике есть салат. Обязательно поешь и не проводи весь вечер за бутылкой.

— Хорошо, мэм.

Через два часа, оставив Пайкет у ветеринара под капельницей, рассерженную, но не взбешенную, Блю наконец добрался до душа. Он смыл с себя всю грязь, надел джинсы и пошел на кухню посмотреть, что оставила ему Лэни. Вынул из холодильника салат, решил, что не голоден, и вместо этого налил себе выпить — бурбон со льдом. Из комнаты Лэни, из полуподвала, доносились звуки телевизора, и Блю с минуту виновато смотрел на виски. Потом добавил в стакан еще глоток. Бывают дни, когда выпить необходимо, и сегодня как раз один из таких дней.

Повернувшись, чтобы убрать лед в морозилку, он боковым зрением уловил какое-то движение и остановился, вглядываясь в кухонное окно. Оно выходило на гостевой домик, оранжереи и открытый склон между ними, где в самом низу он и заметил движение. Это была Элли со своей собакой.

С этого расстояния он не мог разглядеть деталей и выражения ее лица, но игра была старой как мир. Элли подпрыгивала, наклонялась, боролась с собакой, поворачивалась, бежала и останавливалась. Эйприл скакала и носилась за ней. Блю потирал грудь, наблюдая за ними и отпивая бурбон. В сгущавшихся сумерках красная рубашка девушки казалась ярким пятном, ее волосы — кляксой, а собака — черно-белым клубком.

Потом они обе устали, а Блю все стоял, босой, и отхлебывал виски. Эйприл растянулась на небольшой полянке перед крыльцом, и девушка упала рядом с ней. Они еще немного повозились, Элли взъерошивала шерсть собаки, а затем положила голову на ее черно-белый живот. Она обняла псину за шею и рассеянно гладила ее, лежа на траве. Они долго-долго лежали так. И только когда обе поднялись и вошли в дом, он отправился в комнату, захватив с собой новую порцию виски и пакетик чипсов.

Блю автоматически включил телевизор и упал в свое любимое кресло, старое и огромное, которое было постоянной принадлежностью комнаты с тех пор, как он себя помнил. Это было кресло отца. В мигающем голубом свете телевизора он задремал, а потом и крепко заснул. И как это часто случалось, когда он не оглушал себя выпивкой, ему приснился сон. Длинный, тускло освещенный коридор с закрытыми дверями по обе стороны. Блю ощутил давящее, горькое чувство потери, когда посмотрел на эти двери. Если бы он только знал, какую из них открыть. Он открыл одну, и там был его брат.

— Эй, забияка, — сказал Джек, и "ежик" на его голове засверкал в лучах солнца. — Блю со вздохом облегчения опустился в кресло у окна.

— А я думал, что ты мертв.

А потом он увидел, что его брат на самом деле был мертвым.

Он подскочил и проснулся, рассыпав чипсы по всему полу. Долго панически моргал, а слишком яркая, живая картинка сна не исчезла. Боже, как он ненавидел этот сон! За каждой дверью одно и то же: его мать, его жена. Он провел ладонью по лицу. По крайней мере спящий мозг не показывал ему отца.

Сквозь открытые стеклянные двери донеслась музыка, которая вместе с ветерком прилетела со стороны реки. Не останавливаясь ни на секунду, Блю встал и пошел на звук, как лунатик, все время понимая, что его притягивает безмятежность, с которой Элли играла с собакой. Он пошел босиком по лугу, привлекаемый печальным женским голосом, который пел блюзы. Временами эта музыка была единственным его утешением.

В открытую дверь домика он увидел Элли, раскачивавшуюся в танце. Она стояла посреди комнаты с листком бумаги в руке, как будто поднялась, чтобы сделать что-то, и оказалась захваченной музыкой. Она как будто стала частью ее. Ее плечи, голова и руки двигались нежно, легко, словно скользя по течению темных нот. Блю стоял на глинистой земле и наблюдал за ней, опустив руки, не в состоянии ни войти в дом, ни уйти вообще, зачарованный музыкой и беззаботной душой женщины, которую он, не должен был желать, но почему-то желал.

В голове Элли проносились самые разные образы. Она стояла посреди комнаты и раскачивалась под музыку, позволяя духу Мейбл поселиться в ее теле. Она была уже не самой собой, а шестнадцатилетней негритянкой, которая танцевала в музыкальном клубе. Платье из искусственного шелка скользило по ее голым ногам. Она пыталась услышать смех Мейбл, ощутить его заразительный огонь но даже в музыке и танце он не материализовался. Со вздохом она опустила плечи и, открыв глаза, снова стала Элли.

Эйприл сидела у кухонного стола, подняв голову и навострив уши, а ее хвост счастливо колотился по полу. Элли повернулась. Сквозь потемневшие от времени жалюзи на дверях она увидела Блю. Он стоял во дворе, расстегнутая рубашка отброшена назад, ноги босые. Лампа освещала одну его щеку. Его потерянная, безыскусная красота поразила ее. Он просто стоял там. Элли очень медленно подошла к двери и осторожно открыла ее приглашающим жестом. Она ничего не сказала, только ждала, пока он сделал шаг, потом другой, остановившись у ступенек. Она поощрительно кивнула.

На стерео зазвучала песня Сонни и Брауни "Уплывай", обольстительномедленная, словно подернутая дымкой, и полная обещаний, которые не могут быть выполнены. Блю посмотрел перед собой и, казалось, проснулся, понял, где он находится. Он опустил глаза, снова взглянул на Элли.

— Я услышал музыку, — хрипло проговорил он.

— Входите, — она открыла дверь, — у меня еще есть пиво. Я достану вам бутылочку.

— Вот в это время я и посылал вам сообщения по Интернету, — сказал он, поднимаясь на крыльцо, — в это время ночи. Я заходил в чат посмотреть, о чем вы болтаете, и отвечал вам.

Элли улыбнулась:

— Я тоже писала по ночам. И чуть не занялась этим сегодня, но потом решила, что это будет глупо, раз вы всего в двух шагах от меня.

— Через сеть общаться легче.

Она ощущала его присутствие, как первый глухой рокот приближающейся грозы.

— Да, — согласилась она, — это так.

— Я вам не помешаю?

"Помешаете", — чуть было не сказала она. Но только потрясла головой и жестом пригласила его войти. Он повернулся боком, она отклонилась назад, прижавшись спиной к дверной раме, но он все равно ребрами скользнул по ее груди, а одной рукой задел ее бедро и, вместо того чтобы пройти, резко остановился.

Остро чувствуя, где они соприкасаются, она не смела даже вздохнуть. Элли не поднимала головы, ее захлестнула волна стыда и ощущения опасности — почему она не пригласила его, как обычный человек? — и испытывала особую неловкость. Так бывало всегда, когда она начинала понимать, что очень сильно чего-то хочет.

Этот момент все тянулся — одну секунду, две, пять, пока она не вынуждена была вздохнуть, что заставило ее грудь плотнее прижаться к нему, и она знала, что это произойдет. Его рука теперь касалась ее бедра ладонью. Она подняла глаза.

Он ничего не говорил, ничего не делал, только стоял, легко прикасаясь к ней. От него слегка пахло виски, и Элли подумала, что он, наверное, немного сошел с ума. А может, и по-настоящему. Наверное, было глупо принимать его приглашение погостить, и еще глупее впускать его сегодня, когда все то, что придавало ему вид нормального человека, испарилось и раскрылась его суть: обреченный. Он был обречен, и знал это.

Она выскользнула и оставила его стоять там, а сама прошла к холодильнику. Эйприл поднялась поприветствовать его, так спокойно, как будто он здесь жил. Элли открыла холодильник и достала две бутылки пива. Когда она обернулась, Блю не было. Вместо облегчения, которое испытала бы любая здравомыслящая женщина, она ощутила острое разочарование. Она почти кинулась к дверям и позвала, выйдя на крыльцо.

— Я здесь, — очень низким голосом проговорил он. — Мне нужен был глоток воздуха.

Она протянула ему пиво, он взял бутылку, и странное ощущение внезапно исчезло.

— Я, может быть, и не беспокою тебя, детка, — сказал он. — Но ты, похоже, меня беспокоишь.

Только теперь она почувствовала облегчение.

— Обольститель, — ответила она, сделала жадный глоток и села на ступеньку, спиной прижавшись к столбу.

Он разместился в паре шагов, облокотясь о стену, и вытянув ноги.

— Здесь раньше жили рабы, — сказал он и поднял голову, как бы прислушиваясь. — Моя мама ни за что не пришла бы сюда ночью. Она говорила, что здесь обитают призраки.

Теперь голоса Сонни и Брауни пели о том, как детей Африки силой увозили в Америку, и эта мучительная, горькая песня всегда заставляла Элли чувствовать себя эмоционально не защищенной.

— Здесь нет никаких призраков, — твердо сказала она, — а вот ваш дом выглядит так, словно там их обитает пара дюжин.

— Это точно, — ответил он серьезно.

— Кто-то из них охотится за тобой?

— Один или два. Ты не видела, как они загнали меня сегодня сюда?

— А, так вот что произошло.

Она улыбнулась в темноте и глубоко вздохнула, чувствуя запах земли и многообразные оттенки речной воды, и еще тысячу запахов различных растений. Небо над головой сверкало звездами, миллионами звезд, которых никогда не видно в городе. Она многое забыла.

— Я и не знала, что скучаю по дому, пока не приехала сюда, — тихо проговорила Элли.

— А откуда ты?

Она хотела ответить, но он поднял руку;

— Нет, позволь, я угадаю.

— Давай.

Он поджал губы.

— Не должно быть слишком далеко отсюда. Ты стараешься говорить идеально, но не можешь скрыть акцента. Не Техас.

— Нет.

— Тогда Миссисипи. Может… Джексон?

— Нет и еще раз нет.

— Хм. — Он отпил пива. — Не слишком далеко на восток. Только если какаянибудь Каролина?

Элли рассмеялась.

— Я заметила, что ты не называешь такие места, как Саванна, или Атланта, или Шарлотта.

— Ты — сельская девушка.

Она знала, что он имел в виду не только это — ее акцент был недостаточно легким для этих мест.

— Тут ты прав.

— Ладно, сдаюсь.

— Свитуотер, Луизиана, — сказала она.

— Это меньше сотни миль. — Он посмотрел на нее, и она почувствовала, что он хочет спросить о чем-то еще. — Так я не очень ошибался. Ты почти что из наших мест.

— Почти.

Наступило молчание. Элли прислушивалась к одинокому кузнечику, трещавшему в темноте, и ей показалось, что она слышит и плеск воды неподалеку.

— А где река? Я все собираюсь ее найти.

— Как раз за этими деревьями на юг. Я уверен, что Эйприл уже отыскала ее, но будь осторожней. Там много змей.

— Я не городская, помнишь? Он кивнул.

— У тебя там семья?

— Бабушка.

— А родители?

— У меня осталась только бабушка.

— Это необычно. Она пожала плечами.

— Да. Они все умерли. — Это прозвучало так прямолинейно, что она добавила: — Что происходит с лучшими из нас.

Он прислонился затылком к стене, так что стала видна линия горла.

— Мои родители тоже умерли.

— Ты был единственным ребенком?

— Нет. Мой брат погиб во Вьетнаме. — Блю отпил еще пива. — Теперь он один из призраков этого дома.

— Должно быть, он был намного старше тебя.

Она не очень хорошо умела определять возраст, но Блю выглядел не старше чем на тридцать пять.

— На семь лет. Мы оба были нежданными детьми.

— А твои родители? — спросила она. — Их давно нет?

— Давно-давно. — Он набрал в рот пива и подержал его немного, словно собираясь с мыслями. — Мама очень тяжело пережила смерть Джека. В день его похорон у нее был сердечный приступ, после которого она так и не оправилась. Она умерла следующим летом, а отец… — Блю вздохнул, — он не мог смириться с потерей их обоих. И выстрелил себе в рот после Дня благодарения.

Его голос произносил слова медленно, протяжно, словно он рассказывал ей о том, как следует ровно подстригать траву, и от этого история звучала еще ужаснее.

— Сколько тебе тогда было?

— Двенадцать в конце всего.

Ей как будто нанесли удар в живот. Еще один побежденный. Ее талант отыскивать несчастных мужчин приводил ее к обиженным и брошенным, но она еще не встречала такого, у которого родители покончили с собой.

— Прости!

— Древняя история, дорогая. Я даже их не очень помню. Меня вырастила Лэни. Я выжил. — Он посмотрел на нее. — Тебя тоже вырастила бабушка?

— Вместе с дедушкой. Он умер пару лет назад, от удара, упал с грязными по локоть руками, когда чинил мотор своего грузовичка. — Она мягко улыбнулась, вспоминая. — Бабушка пошла позвать его на ужин, а он сидит, прижавшись щекой к карбюратору, словно только что заснул с любовницей. И держит в руке гаечный ключ.

Теплый смех Блю прозвучал для нее наградой.

— Он любил машины?

— Нет, мой милый. Ты любишь шоколадное мороженое. Люди любят своих детей. А у него в груди был приводной ремень, я готова в этом поклясться. За всю свою жизнь он ни разу не имел чистых ногтей, но мог заставить работать все, что угодно.

— Такой талант ценится на вес золота. — Блю хмыкнул. — Как считаешь, ты его не переняла?

— Я могу поменять свечи, но это все.

— Жаль. — Он потер лицо. — Мне в последнее время ужасно не везет с техникой. — Блю поставил пустую пивную бутылку. — Это напомнило мне о том, что пора позаботиться о растениях. Спасибо за пиво,

— Не за что.

— Не хочешь пойти посмотреть оранжереи?

Он спустился по ступенькам и остановился. Элли смотрела на его живот, то место внизу, что выглядит особенно беззащитно у мужчины. Ей внезапно и остро захотелось прижаться к нему губами. Она подняла глаза.

— Я бы очень хотела посмотреть, но не сегодня, спасибо.

— Тогда увидимся утром.

Он растаял в темноте, и Элли снова увидела его только несколько мгновений спустя в падавшем из дома свете.

Вот беда. Она скрестила руки на животе, но не уходила, следя за его темным силуэтом. Если бы она была женщиной другого типа, Блю Рейнард мог бы стать для нее неплохим развлечением. Наверное, есть очень много женщин, которые не прочь сделать большой хороший глоток этого горячего напитка под названием "секс", а потом спокойно уйти, и она не сомневается, что Блю включит для нее все свое обаяние, если она выкажет хоть малейшее намерение переспать с ним.

Но ей очень тяжело далось понимание того, что это не для нее. Начнется со слов, которыми она будет убеждать себя, что это все игра, естественное поведение двух взрослых людей, считающих друг друга привлекательными. Она наверняка будет наслаждаться. В хорошем настроении он будет великолепен в постели. К несчастью, Элли знала, что этим она не удовлетворится. Она захочет выяснить, что его гнетет. Ей не понравится быть только мимолетным увлечением. Она начнет искать способы привязать его к себе, и тогда он сбежит. Она подумала о том, как он выглядел сегодня — безумным, потерянным, голодным. Вот чем все кончится: она захочет владеть его душой и сердцем, и это желание сведет ее с ума. Она со вздохом вошла в дом. Такой мужчина, как он, может доставить только хлопоты, а она уже давно вышла из того возраста, когда это казалось романтичным. Дайте ей постоянство и душевный покой.

Теперь дом казался очень тихим. Музыка выключилась. Ее записи были разбросаны по всему столу. Она подумала, что работала сегодня больше двенадцати часов. Чувствовала себя немного взвинченной, беспокойной. Ей не хотелось снова окунаться в дела. На секунду она решила было зайти в Интернет. Это был ее обычный способ расслабиться. Но зная, что Блю там не будет, что ее не ждут никакие сообщения, она поняла, что это не доставит ей прежнего удовольствия. Они несколько месяцев каждый день обменивались посланиями — иногда длинными, иногда одной или двумя строчками, и теперь ей было немного не по себе осознавать, что она стала зависеть от них. Он стал чем-то постоянным в ее жизни, с его остроумными и резкими репликами, с проблесками настоящего великолепия.

Она испытывала огромное искушение пойти за ним в оранжерею, посмотреть, что может раскрыться в нем там. Вместо этого она заколола волосы на затылке и направилась в ванную, только под струями душа поймав себя на том, что мурлычет свою любимую мелодию. Дженис Джоплин, "Мне нужен мужчина, который любил бы меня…" "Ужас!" Она рассмеялась и подставила лицо под воду, смывая искушение.

Элли проснулась задолго до того, как поднялось солнце. Она съела немного тостов с домашним клубничным вареньем и выпила кофе, сидя за маленьким столиком, чтобы заодно пересмотреть и перегруппировать свои карточки, отыскивая какую-нибудь зацепку, которая могла бы пролить свет на причины исчезновения Мейбл. На первый взгляд ее жизнь выглядела типичной американской историей "из Золушки — в королевы": молодая девушка из маленького городка, наделенная исключительным талантом и настойчивостью, чтобы пробиться в звезды. Мейбл никогда не была замужем, у нее не было детей, и все свои силы она посвятила воплощению заветной мечты и достигла ее — подписала контракт, который означал бы для нее славу и настоящие деньги. А потом исчезла с лица земли.

Элли нахмурилась и выглянула наружу. Вставало солнце, омывая весь мир розовым светом. Птицы чирикали на деревьях. Она слушала, улыбаясь и представляя свою бабушку, когда та лущила горох и называла этих птиц: малиновка, жаворонок, сойка, крапивник, ворона. Элли могла различить милую песенку скворца, и трели воробья, и вечную трескотню сороки.

Она взглянула на часы. Только начало шестого утра. Блю заедет за ней позже.

— Пошли, Эйприл, — сказала она и взяла поводок

Уши собаки взлетели вверх, а когда она услышала позвякивание поводка, то громко тявкнула один раз и заплясала на задних лапах. Элли улыбнулась и вышла на крыльцо, затворив за собой дверь.

Утренний воздух был прохладным и насыщенным влагой, приятно оседавшей на лице. С земли поднимался туман, полоска кустов шиповника вдоль дорожки выделялась розовым пятном на фоне темнозеленых листьев.

Тропинка, которая вела от подъездной дорожки к домику, разветвлялась в трех направлениях Одна шла к дому, вторая к дороге, по которой впервые приехала Элли. Третья вела на юг, в туннель, образованный из деревьев, и девушка решила исследовать этот путь. Помня предупреждение Блю насчет змей, она надела башмаки и не сходила с дороги, чтобы Эйприл невзначай не наткнулась на гнездо. Это была узкая грунтовая дорога, разделенная полоской травы, значит, по ней ездили, оставляя колею. Деревья и кусты вплотную подступали к краю дороги, и Элли подумала о паутине, она не выносила ее липкого прикосновения к шее, руке или губам. Ее пугала не столько сама паутина, сколько мысль о том, куда мог забраться наук — в волосы, например.

Было тихо и пустынно, хотя один раз она сквозь просвет в деревьях разглядела крышу какого-то строения, но не заметила подхода к дому и решила, что там есть другая тропинка. Как и обещал Блю, тропа вывела ее к реке, широкой, с медленным течением темно-зеленых вод в раннем утреннем свете Какая-то фигура маячила на берегу в десяти ярдах вверх по течению, опустив удочку в воду, кажется, мужчина в рыбацкой шляпе. Элли подвела собаку к воде и крепко держала поводок, вдыхая прохладный, мшистый воздух реки, леса и хвои и позволяя ему заполнить израненные высохшие места в ее душе. Радостно пели птицы.

Элли мучительно захотелось, чтобы здесь сейчас оказалась ее бабушка. Она представила, как та нарезает ревень для пирога в своем выцветшем фартуке, закрывающем всю грудь, плечи и ноги. Бабушке не годятся маленькие переднички в оборках. Именно река и раннее утро навеяли ей воспоминания о доме. Как все сельские жители на белом свете, Элли всегда поднималась рано, и часто они с бабушкой выходили из дома до рассвета, чтобы собирать ягоды или просто прогуляться по лесу. Элли научилась любить эту особенную утреннюю атмосферу и природу, простые житейские радости вроде той, когда сидишь на берегу реки и слушаешь плеск воды и пение птиц. Ее дедушка любил рыбалку, но редко позволял Элли присоединяться к нему. С улыбкой она прилегла на берегу и наблюдала, как рыбак забрасывал удочку и подсекал твердой, уверенной рукой. Когда совсем рассвело, она увидела, что это не мужчина, а худощавая пожилая негритянка.

Женщина заметила Элли и дружески помахала рукой, потом жестом пригласила ее подойти.

— Доброе утро, — сказала негритянка, наклоняя голову, чтобы лучше видеть сквозь очки. — Вы, должно быть, гостья Блю?

— Элли Коннор, — представилась девушка.

— Приятно познакомиться. Гвен Лейсер. Отец Блю продал мне этот маленький кусочек земли, что вы видели вон там, — кажется, это было сорок лет тому назад.

Элли вежливо кивнула.

— Сегодня клюет?

— Так, немного. Поймала несколько пескарей себе на ужин, но я охочусь за сомом. Вы любите сома?

— О да, мэм. Жаренного в сухарях?

— Верно.

Голос у негритянки был грудной, мягкий, она произносила слова протяжно, как будто с ленцой, слегка пришепетывая на звуке "с".

Эйприл натянула поводок, пытаясь понюхать что-то в земляной ямке, и Элли сделала шаг, отпуская ее.

— Мой дедушка иногда брал меня на рыбалку, — сказала она. — Я уже много лет не рыбачила.

— По моему опыту, человеку надо немного состариться, прежде чем он вспомнит, какое это удовольствие.

Элли хмыкнула.

— Может быть.

Она смотрела, как женщина Забрасывала и подсекала, любуясь спокойным ритмом ее движений и тихой, как дыхание, мелодией старого псалма который та напевала.

— Я слышала, что вы пишете биографию Мейбл Бове, — сказала негритянка.

— Да. Вы ее знали?

— Немного. — Она посмотрела сквозь линзы очков, такие толстые, что они искажали ее глаза до комичных размеров. — Как случилось, что вы заинтересовались Мейбл? Не так много народу ее сейчас помнит.

Элли тихо рассмеялась.

— Точно так же сказал мой редактор. — Она слегка покачала головой, потом перевела взгляд на бегущую воду. — По правде говоря, я не знаю. Что-то в ее лице тронуло меня, вот и все. Иногда так происходит — какая-то мелочь захватывает твою душу, и у тебя нет другого выбора, кроме как следовать за ней.

— Это так. — Миссис Лейсер кивнула. — Думаю, со мной тоже так было, раз или два. — Она улыбнулась. — Я бы сказала, что старушка Мейбл хорошо встряхнула этот городишко. Она была не простой девчонкой.

Элли почувствовала нервную дрожь в плечах.

— Вы можете рассказать мне о ней?

— Расскажу что помню. Она была красавицей, но это вы уже знаете, вся зажигалась от музыки, чего нельзя понять по фотографиям.

— Вы ходили с ней в одну школу?

— Да. И она постоянно пела. Мы ей завидовали, знаете ли, потому что она привлекала всеобщее внимание. И ее папа был достаточно зажиточным фермером, так что она одевалась лучше некоторых и задавалась.

Элли рассмеялась, жалея? что у нее нет с собой записной книжки.

— Миссис Лейсер, я привыкла все записывать и не хочу ничего упустить. Вы не против, если в следующий раз я приду с блокнотом?

— Вовсе нет, детка. В любое время.

— А как насчет кафе Тайлера? — Она улыбнулась. — Я вчера познакомилась в городе с одной женщиной, она делала прическу и сказала, что ее можно уговорить дать интервью, только если я приглашу ее на чай. Я собираюсь это сделать.

— Кто это был? Вы не помните?

Элли не могла назвать имени, но описала даму. Миссис Лейсер покачала головой:

— Нет, спасибо.

— Ну, хорошо. Как насчет завтрашнего утра, то же время, то же место? Вы рыбачите каждый день?

— Если только колени меня не беспокоят. Но завтра я отправляюсь в Даллас, немного отдохнуть. Вернусь в начале следующей недели и дам вам знать.

Женщина подала ей руку, которая когда-то была изящной и с длинными пальцами, а теперь скрючилась от артрита.

— Я вас оставляю, — сказала Элли. — Удачи в ловле сома.

— Осторожнее с этим мужчиной, — подмигнула ей негритянка. — Он неотразимый.

— А мы просто друзья.

Глаза старой женщины блеснули за толстыми стеклами очков.

— Полагаю, вы пока не входите в число его девиц. Но еще не родилась такая женщина, которая может противостоять этой печальной красоте.

Элли засмеялась.

— Да, он очарователен. Но у меня иммунитет. — Негритянка весело кивнула.

— Приносите с собой удочку. Я не буду возражать.

— Спасибо. Обязательно.

"Одна из его девиц". Элли подумала, как он стоял там вчера, словно не в себе, подумала о его загорелой коже и о том, как он остановился в дверях, прижав руку к ее бедру. Конечно, у него толпы женщин. Он, наверное, ничего не может с этим поделать. Чем еще заниматься бедненькому богатенькому мальчику, кроме как пить и преследовать женщин?

Когда она вернулась к домику, Блю сидел на ступеньках крыльца, и не успела она собраться, как с изумлением ощутила охватившую ее страсть. Утреннее солнце золотило пряди его длинных волос и волоски на загорелых, сильных руках, и он выглядел, как решила Элли, угрожающе соблазнительным.

— Эй, — сказал он, — я принес тебе кофе.

— Я провела на реке меньше часа, ты давно ждешь? — Она взяла предложенную кружку, заметив, что он добавил в кофе молока. Потом отпила и поняла, что он запомнил, когда в кафе Дорри она сыпала в свою чашку много сахара. — Кофе восхитительный!

— К вашим услугам, мэм.

— Я опоздала, или ты пришел раньше? — снова спросила она.

— Я пришел раньше, — он опустил голову, разглядывая дощатые ступеньки, — хотел извиниться перед тобой за вчерашнее. — Он поднял лицо, и солнце высветило яркую синеву его глаз. — Ты, должно быть, подумала, что я совсем ненормальный, стою во дворе и слежу за тобой.

Элли подняла брови.

— Ну, может быть, не совсем нормальный. Он печально улыбнулся.

— Во всяком случае, я не опасен. Я не хочу, чтобы ты думала, что тебе надо бежать отсюда и подыскивать себе какоенибудь другое жилье. Я больше не буду тебя беспокоить.

— Это ничего, — ответила она и заколебалась. — Но знаешь что? Я вижу… — Она замолчала, потом начала снова: — У тебя здесь репутация дамского угодника, и видит Бог, у тебя есть для этого дар, но мне ничего подобного от тебя не нужно. Мне нравится разговаривать с тобой. Думаю, у нас много общего. Но самое последнее, что я бы сейчас сделала, — это связалась с каким-нибудь сердцеедом, который заставит меня забыть о сроках сдачи материала.

Он наклонил голову, одарив ее ослепительной белозубой улыбкой.

— Ты говоришь, у меня особый дар? — Она закатила глаза.

— Брось, Блю, не будь таким со мной. Мне не нужен флирт.

— О, нам всем нужен флирт время от времени.

— Тебе, может, и да. А мне нет. Он фыркнул.

— А как насчет следующего, мисс Коннор? Невозможно заставить леопарда изменить свои пятна, так что тебе придется смириться с тем, что я флиртую. — Улыбка исчезла с его губ, а взгляд стал прямым и честным. — Но мне нравится твой ум, твоя компания, и я ни за что не хочу разрушить прекрасную дружбу, навязывая секс, потому что найти секс легко, а друзей — нет, на этом мы и порешим. Ты можешь сколько угодно закатывать глаза и говорить мне, что я зря распускаю хвост, но я просто не в состоянии разговаривать с женщиной, время от времени не пытаясь обольстить ее. — Его глаза заблестели. — Договорились?

Элли рассмеялась.

— Ты неисправим, — она протянула ему руку, — договорились. И в дальнейшем я буду очень благодарна, если ты станешь застегивать рубашку при посещении.

Его большая ладонь обхватила ее руку, и Элли заметила, что у него квадратные ногти. Такая изящная рука, прекрасной формы. Как и все в нем. Она отпустила его ладонь.

— Я постараюсь запомнить. — Он качнул головой в сторону тропинки. — Ты была на реке?

— Да. — Теперь, когда правила были установлены, она могла с легкостью указать ему, чтобы он подвинулся, уступив ей место. — Я там познакомилась с одной пожилой дамой, она ловила рыбу.

— Гвен Лейсер. Она молодец и тебе понравится. — Он выпрямился, его внимание привлекло что-то на лугу между большим домом и гостевым домиком. — Вот черт!

Элли увидела замурзанную собачонку, которая во весь опор неслась по дорожке с высунутым языком, так что уши развевались. Эйприл вскочила и предупреждающе залаяла, но собачонку это не остановило. Она забежала во двор и, не успев остановиться, врезалась в колени Блю.

— Саша! — сказал он, наклоняясь, чтобы погладить ее по голове. — Как ты выбралась?

Это была та же самая псина, которую Маркус назвал "помойной", и не совсем несправедливо. Она представляла собой дворняжку средних размеров, с жесткой шерстью и косматой мордочкой, напоминающей терьера. Поприветствовав Блю, она с выжидательным выражением подошла к Элли и села так спокойно, словно не была до этого взбудоражена донельзя.

— Какая славная! — сказала Элли, протягивая руку. — Ах ты умница!

Эйприл заскулила, и Саша подпрыгнула к ней, чтобы познакомиться. Они обнюхались, и, очевидно, не обнаружив ничего угрожающего, Эйприл игриво припала на передние лапы, и собаки умчались, прыгая, набрасываясь друг на друга, барахтаясь в пыли.

— Эта собака ведет себя хуже всех, — заметил Блю.

— Кто, Саша? Она прелесть!

— Она сбежит откуда угодно. Я уже начинаю думать, что она умеет перелезать через заборы.

— Знаешь, если бы меня спросили, какую собаку ты бы предпочел завести, я бы ни за что не назвала такую.

— Да? — Он лениво взглянул на нее. — А что бы вы выбрали, мисс Коннор?

— Немецкую овчарку, — ответила она. — Это очевидно. Что-то такое мужественное и прекрасное.

— Ну, вообще-то я люблю больших собак. — Он пожал плечами. — Просто Саша однажды появилась у меня под Дверью. Ну и можно сказать, что мне тогда было необходимо присутствие любого живого существа.

Элли решила, что не будет выяснять, что терзало его в тот момент.

— Эйприл счастлива. Пусть Саша приходит к нам, когда захочет.

— Может, оставишь Эйприл с ней? Они могут поиграть на заднем дворе, и Эйприл не будет одиноко, когда тебя нет целый день.

— Хорошо.

— Нам пора отправляться, Роузмэри ждет нас

 

Глава 5

Дом Роузмэри было действительно трудно найти, и Элл и порадовалась, что Блю предложил отвезти ее. Им пришлось ехать по шоссе, ведущему из города, мимо огородов, каких-то мастерских, обогнуть две церкви, прежде чем они свернули на узкую дорогу, через каждые четверть мили ныряющую в густой лес. Блю поворачивал то направо, то налево, потом выехал к широким, расчищенным фермерским угодьям. На краю поля, засаженного, по-видимому, соей, стоял трехэтажный деревянный дом, покрашенный в белый цвет, с широкой верандой, окружающей строение с трех сторон. Элли вышла из машины и улыбнулась.

— Это похоже на дом, в котором я выросла.

— Да? Ну, тогда ты должна представлять, какой здесь чердак.

— Душный?

— Это уж точно. Дольше чем до обеда мы не выдержим. — На веранду вышел молодой парень.

— Привет, Блю.

— Привет, Брэндон. Ничего пока не натворил? — Парень улыбнулся:

— Вроде нет. — Высокий, с атлетической фигурой, он выглядел крепким и здоровым, как все сельские мальчишки. — Ты слышал, что я поступил в военно-воздушную академию?

— Да ты что! Но я не удивлен. — Блю хлопнул его по плечу. — Твоя матушка, наверное, сбилась с ног.

В дверях появилась Роузмэри.

— Сынок, не задерживайся. Отнеси это на почту и бегом в школу.

— Ладно, мам. — Он улыбнулся Блю.

— Подожди-ка. — Блю положил руку на плечо Элли, жестикулируя другой рукой. — Элли, это сын Роузмэри и украшение Пайн-Бенда. Брэндон, это Элли Коннор. Она приехала, чтобы написать биографию твоей… кто она тебе, двоюродная бабушка? Мейбл Бове.

— Рад познакомиться. — Брэндон крепко пожал ей руку и помахал, сбегая со ступенек.

Блю с улыбкой повернулся к Роузмэри:

— Прекрасный парень. Есть чем гордиться.

— Он хороший мальчик. — Она распахнула двери: — Заходите. Я вам все объясню, а потом должна убежать Мне надо еще заскочить в банк перед открытием магазина.

Она провела их по лестнице, застеленной ковром и заканчивающейся широкой площадкой, потом свернула, и они оказались перед деревянной дверью.

— Здесь нет кондиционера, и становится жарко как в аду, поэтому мы держим эту дверь закрытой, если вы не возражаете. Я ставлю на окно вентилятор, но единственное время, когда можно выдержать такую жару, — это утро.

Комната была длинной и полутемной, с боковыми окнами. Под открытыми балками громоздились вещи нескольких поколений — старая одежда, поломанные игрушки, ряды чемоданов. В стороне стоял открытый чемодан, и Роузмэри остановилась возле него

— Письма и фотографии здесь Они перемешаны с чем попало Мне удалось рассортировать часть, но боюсь, вам придется просмотреть все остальное. Если обнаружите что-то, с чем не сможете разобраться, просто отложите это в сторону, и обсудим находку позже

Элли ощутила знакомое волнение и улыбнулась Роузмэри:

— Даже не могу выразить, как я вам благодарна.

— Надеюсь, вы найдете то, что ищете. — Роузмэри отдала ключ Блю. — Пожалуйста, заприте входную дверь, когда закончите.

— Хорошо.

— Я увижу вас сегодня на встрече книголюбов, Элли? — спросила Роузмэри.

— Ни за что не пропущу такое событие. — Элли заколебалась, не желая показаться назойливой, но, умирая от любопытства, все же поинтересовалась: — Вы, случайно, ничего больше не выяснили о дневниках?

Та щелкнула пальцами.

— Я забыла, детка, но сегодня обязательно позвоню сестре.

— Спасибо.

Элли и Блю расположились возле чемодана и разработали план. Поскольку Блю знал многих жителей городка и мог исключить тех, кто не имел отношения к расследованию, он вызвался сортировать сотни фотографий, сложенных пачками, а Элли сконцентрировалась на поиске писем от Мейбл. Их было не так много, как она надеялась, — пара дюжин, но Элли все равно обрадовалась. Она попыталась удержаться от немедленного прочтения, отложив его на потом, но одна дата привлекла ее внимание, и она осторожно извлекла из конверта старый листок бумаги.

— Послушай, — сказала она и стала читать вслух:

Сент-Луис, 3 февраля 1944 года.

Дорогой Гарри!

Я сижу в халате с бумажным стаканчиком кофе в руке, который Мэри только что принесла мне из закусочной за углом, и не могу передать тебе свои чувства. Я пела вчера вечером! Понимаю, что это не новость, и я пою каждый вечер, но вчера все было по-другому. Я пела одну из своих собственных песен, и старый Даймонд Поко играл для меня на гитаре, и народ сходил с ума! Они вопили, танцевали и хлопали так долго, что я не знала, как поступить. У меня чуть не разорвалось сердце. А потом ко мне подошел человек из звукозаписывающей компании и заказал мне ужин. Сегодня я собираюсь встретиться с его боссом по поводу возможности записать пластинку!!! Ты можешь в это поверить?

Блю наклонился ближе, чтобы поверх руки Элли взглянуть на письмо, и прядь его волос коснулась ее щеки, создав ощущение удивительной близости, и она внезапно почувствовала все части своего тела, испытывая чувство неловкости. От него слегка пахло каким-то экзотическим ароматом, который она не смогла бы назвать. Элли быстро прочитала постскриптум:

P.S. Если у кого-то есть лишние чулки, то мне они просто необходимы.

— Ух ты! Меня прямо в дрожь бросает. — Он потянулся за письмом, и Элли отдала его, снова поворачиваясь к чемодану. — Похоже на просьбу, да? Причем безотлагательную.

— Точно.

Он осторожно вернул ей письмо.

— Она была чертовски молода, я все время забываю об этом.

— И шла война, — ответила Элли. — Я никогда не задумывалась, как это влияло на все, на всю жизнь. Бензин, шины, чулки. Ничего не хватало.

Она вынула из сумки пачку чистых карточек и сделала отметку, чтобы проверить, что и как распределялось и какие проблемы это могло вызвать.

— Это ужасно, — сказал Блю, поднимая голову. — Совершенно непонятно, верно? Что могло случиться, что она просто ушла, после всего, после всех своих стараний?

— Да, действительно. — Неловкое ощущение собственных локтей ослабло, и теперь Элли просто смотрела на человека, который разделял ее страсть к блюзам. — Почему?

— Может, ее кто-то убил?

— Большинство так и думает. Но где? Как? Нет никаких следов.

— Это настоящая тайна. Ты думаешь, что сможешь ее раскрыть?

— Надеюсь.

— Может, тебе нужна помощь Ниро Вулфа? Элли усмехнулись:

— Того типа с орхидеями?

— Точно.

Он вернул ей письмо и снова занялся сортировкой фотографий. Элли закончила разбираться с письмами от Мейбл, потом опять стала просматривать бумаги, чтобы отложить как дополнительный материал письма от родственников, которые приходились на те же годы. Было вполне возможно, что один родственник поделился с другим сплетнями о Мейбл. Во время работы Элли и Блю изредка переговаривались. Один раз он слегка подтолкнул ее локтем и подал фото.

— Посмотри на это.

Там Элли увидела молоденькую негритянку в тяжелой синтетике начала 70-х рядом с мужчиной со стрижкой "афро" размером с глобус. Элли невольно улыбнулась.

— Это Маркус?

— Конечно.

— А кто с ним?

— Роузмэри. Они, очевидно, долго встречались.

Элли подумала об этих двоих и поняла, что они, по всей вероятности, одного возраста.

— И что случилось? Блю снова взял фото.

— Не знаю. Маркус не очень хорошо перенес свой опыт войны. Я слышал, как он рассказывал об этом безумии, и думаю, что несколько лет он был невменяем, пока Алиша, его жена, не привела его в чувство. Роузмэри была славной девушкой. Может, ей не понравились его выходки, и она его прогнала.

— А Роузмэри замужем?

— Она вдова. Они с Конни, с которой ты познакомилась вчера в салоне красоты, обе потеряли своих мужей с разницей в несколько месяцев. Оба относительно молодые люди — не старше сорока пяти лет. Это было очень печально. — Он поднял голову, пряча фото в карман рубашки. — Вот тогда они и начали собираться в кружке любительниц чтения. — Блю посмотрел на следующий снимок. — Ты там хорошо проведешь время. В этом кружке одни ненормальные. Парней туда не допускают.

Элли переворошила пачку писем 50-х годов — слишком поздно для нее.

— Похоже, будет интересно.

Он рассмеялся и передал ей другую фотографию.

— Ну, я над ним поиздеваюсь. Посмотри-ка.

На этот раз была снята группа людей. Элли узнала Маркуса, который высунул язык, и Роузмэри. Снимали в парке или в чьем-то дворе. Элли улыбнулась, почти не заинтересовавшись, и взглянула еще раз.

И вдруг сбоку увидела знакомое лицо. Внезапный жар заставил запылать даже мочки ее ушей. Она увидела смеющуюся молодую женщину, на самом деле почти девчонку, в цветастой ситцевой юбке. Она завязала блузку под грудью, и ее длинные рыжие волосы разметались по рукам.

Элли не знала, что сказать.

— Какого года этот снимок? Шестьдесят восьмой или шестьдесят девятый год? Очень смешанная группа для того времени. — Слова звучали спокойно и холодновато, выражая интерес и сдержанное любопытство, ничего более. Она потянулась за фотографией, и Блю отдал ее. — Школы объединили совсем незадолго до этого.

— Хм. — Блю задумался, — Правильно. Помню, когда я учился в школе, мы держались каждый своей компании. Белые с белыми, цветные с цветными, черные с черными.

— Мы тоже. А я намного младше тебя. — Она улыбнулась. — Интересно, почему эти ребята не разделились?

Он наклонил голову.

— Может, потому, что сегрегация только что закончилась. Может, они были идеалистами. Хотели, чтобы сказка стала былью.

Элли смотрела на него, вспоминая свою собственную школу. Маленькая сельская школа на Юге, наверняка такая же, как здесь. У них были двое-трое очень смелых ребят, которые общались со всеми, и между группами никогда не было особой вражды, но после занятий они расходились в разные стороны. Она готова была побиться об заклад, что до сих пор происходит то же самое, во всяком случае, в ее родном городе. Потом она снова взглянула на смеющееся лицо своей матери.

— Кто все эти люди?

— Всех не знаю. — Он указал пальцем. — Это, конечно, Маркус. И Роузмэри. Вот ее сестра, Флоренс, и Конни. Это, — он показал на очень светлого негра, обнявшего Маркуса за шею, — Джеймс Гордон. Они с Маркусом были лучшими друзьями чуть не с колыбели. Его убили во Вьетнаме. Этих парней — тоже. Бобби Мейкпис, — он ткнул в парня со слегка взъерошенными волосами орехового цвета и маленькой остроконечной бородкой, — был женихом Конни Юинг. И… не могу вспомнить, как звали этого парня. Когда он погиб, в газете напечатали его большую фотографию, в возрасте шестнадцати лет, с призовым бычком, которого он вырастил и продал за рекордную цену. — Его голос смягчился. — Моя мама плакала.

— А это кто? — Элли указала на девушку в цветастой юбке.

— Не знаю. — Он взял снимок, сузил глаза. — Там был какой-то автобус с хиппи, он совсем развалился близ города, как раз тем летом. Я не очень хорошо помню, но четверо или пятеро из них остались здесь на все лето. Мой брат считал их отбросами общества.

С внезапным ужасом Элли подумала, что ее отцом мог оказаться брат Блю. Тогда Блю приходится ей дядей.

— А сколько ему было лет?

— Около четырнадцати или пятнадцати, кажется. "Фу!"

— Хм… — Она старательно разглядывала лица, пытаясь сочинить что-нибудь, что помогло бы объяснить Блю ее странную заинтересованность. — Он есть здесь на фото?

— Нет. Он был слишком мал. — Блю просмотрел еще несколько фотографий, сделанных в один день, и передал их ей. — А, я знаю, что это такое. Для парней, которые отправлялись на войну, каждое лето устраивалась вечеринка. Общий праздничный ужин и большая кружка пива где-нибудь в парке. Так делали до самого конца войны. Я ходил туда со своим братом. — Он просмотрел еще несколько снимков. — Вот. — Блю покачал головой и отделил один снимок группы парней, состоящей из Маркуса, светлокожего мальчика, который был его лучшим другом, и троих белых. — Только Маркус и еще один белый парень вернулись домой. — Блю поднял глаза. — Как раз на этом месте и возводится памятник.

Ощущая странное волнение, Элли взяла фото.

— Бедный Маркус.

Мальчики смотрели на нее из солнечного дня, и вся жизнь была у них впереди. Только некоторые из них достигли уже того возраста, когда можно было отпустить бородку, а их тела еще отличались той неловкой худобой, от которой девочки избавляются гораздо быстрее.

Когда Блю отвернулся, чтобы взять другие фотографии, Элли притворилась, что просматривает свою пачку, а потом, словно потеряв к ним интерес, положила первые несколько снимков на пол, указательным пальцем придерживая тот, на котором была ее мать.

— Какие они все милые! — сказала она, поверх плеча Блю разглядывая следующий снимок.

Это были обычные фотографии, запечатлевшие самые разные моменты жизни: люди ели, смеялись, корчили рожи, гримасничали кто как мог. Блю перестал ворошить фото, когда обнаружил еще один снимок Маркуса с другом. Фотограф поймал момент, когда они оба с выражением скрытого веселья наклонились над своими хот-догами, и их волосы блестели на солнце.

— Они были так молоды, — сказала Элли. Когда она потянулась за снимком, Блю отдал ей всю пачку с торопливостью, которая заставила ее поднять глаза. — Что-то не так?

— Нет! — Это прозвучало тяжело. — Тут моя жена. — Он тихо застонал. — Я и забыл, какой хорошенькой она была в детстве.

— Жена?

— Она погибла. В автокатастрофе пять лет назад. — Эти слова пронзили ее, и Элли подняла глаза.

— Мне очень жаль. Тебе не слишком везло, верно?

Он повел плечами, потом вложил фотографии ей в руки и встал.

— Я хочу поискать что-нибудь попить. Сейчас вернусь. — Она кивнула, отводя от него взгляд, этот голодный взгляд, который захочет проникнуть в его израненную душу, и — что? Она никогда не знала, зачем ей эти больные места в душе мужчины, но они всегда притягивали ее. Может, она хотела возложить на них руки, как целитель в древности, и убрать боль. Это никогда не срабатывало. Она вздохнула и воспользовалась случаем, который предоставляла ей судьба, — попыталась отыскать еще какие-нибудь фотографии матери.

Их оказалось две. На одной она была с другой девушкой, одетой в том же стиле хиппи. На второй она облокотилась о стол, на котором Маркус и парень с бородкой орехового цвета играли в какую-то игру. Диана улыбалась, но было невозможно определить, парню ли с бородкой или кому-то за кадром. Блю сказал, что бородатый был женихом Конни. Если Диана с ним путалась, тем больше причин у Элли не открывать пока своего секрета. Чувствуя вину — Роузмэри открыла перед ней свой дом, а Элли собиралась украсть несколько фотографий, — она тем не менее вложила все три снимка в свой блокнот и пообещала себе, что вернет их, как только сможет. Это же не воровство, если она принесет их назад.

Блю все не появлялся, и любопытство заставило ее еще раз, медленнее, просмотреть пачку фотографий, отыскивая ту, где была его жена. На фото, где Маркус и его друг дрались за какую-то еду, в стороне смеялась маленькая светловолосая девочка, и еще она оказалась на другом снимке. Прямые длинные волосы, испачканное платьице, и такая худая, что выпирают локти и коленки. Ей тут не больше пяти-шести лет, возможно, чья-то младшая сестренка.

Элли услышала шаги Блю, и у нее мелькнула мысль оставить все как есть. Но когда он дал ей кока-колу, она без колебаний — подняла снимок.

— Она действительно была хорошенькой. Как долго вы были женаты?

— Шесть лет. Я ездил в Эквадор, чтобы изучать орхидеи для своей диссертации, а когда вернулся, она уже выросла, расцвела и ждала меня. — Он с печальной улыбкой посмотрел на фото. — Она преследовала меня всю жизнь, а я и не замечал ее, пока не приехал.

— Вы были счастливы?

Он медленно кивнул, вспоминая.

— Все вдовцы были счастливы в браке, верно? — Он улыбнулся, но она заметила, что его глаза снова стали тусклыми, как прошедшей ночью. Блю опять стал серьезным. — Да, мы были счастливы.

Элли тоже улыбнулась, спокойно глядя ему в глаза.

— Хорошо.

Он дернул ртом.

— Это все давно прошло. — Снова расположился у чемодана. — У нас не так много времени. Займемся делом.

Перед тем как высадить Элли, Блю заехал к ветеринару за кошкой. Пайкет совсем выздоровела, судя по ее виду, и ее носик и ушки снова порозовели. Когда он доставал ее из клетки, на мордочке у нее было блаженное выражение, и она уткнулась ему в шею, мурлыча от радости. Ветеринар хмыкнул:

— Ну и кошка. — Он дал Блю бутылочку с антибиотиком, чтобы избавиться от инфекции, вызвавшей болезнь на этот раз, потом его лицо стало серьезным. — Блю, ты же знаешь, она долго не протянет. Некоторые считают, что надо позволить кошке быть кошкой — пусть живет без ограничений, до своего конца. Тебе стоит подумать об этом.

Знакомое ощущение — у Блю словно сжалось что-то внутри, заставив его резко вздернуть голову.

— Ей можно ставить капельницу хоть каждую неделю, верно?

— Можно, но…

— Спасибо.

Блю заплатил по счету, усадил Пайкет на плечо, другой рукой взяв домик. Когда он открыл дверцу машины, кошка весело прыгнула на сиденье, поприветствовав Элли звонким мурлыканьем, и устроилась у нее на коленях.

— Что с ней было? — спросила девушка, мягко прикасаясь к выбритому пятну на ее передней лапке.

— Ничего серьезного, — ответил он. — Она должна придерживаться особой диеты, с низким содержанием белков, и принимать антибиотики, чтобы избавиться от инфекции.

Элли наклонилась к носику Пай.

— С низким содержанием белков? Ну-ка, скажи ему, Пай. Давай. — И заговорила высоким, мяукающим голосом: — Прости меня, дорогой Блю, но кошки — плотоядные животные.

— Я знаю. — Он неуверенно улыбнулся. — Но ей придется придерживаться диеты, иначе она заболеет еще сильнее.

— И она действительно ест такое? Он помолчал.

— Не очень хорошо.

Элли громким шепотом произнесла:

— Приходи ко мне в гости, милая. Я о тебе позабочусь.

— Нет! — нахмурился Блю. — Лэни делает такую же глупость. Вот ты бы кормила человека, выздоравливающего после инфаркта, кусками бекона?

— Нет, наверное, нет. Только если бы ему было сто два года и он бы всю жизнь ел бекон.

— Пайкет не сто два.

Элли прикоснулась к его руке:

— Да я просто поддразниваю тебя, Блю. Это очень мило, что ты так о ней заботишься. Я бы не дала ей ничего запрещенного.

Как будто понимая, о чем речь, Пай внезапно мяукнула, словно говоря: "Ну пожалуйста". Они оба рассмеялись. Когда они выезжали с парковки, Элли сказала:

— Блю, а можно отсюда домой как-нибудь проехать через черную половину города? Может, мимо школы для черных?

Он криво ухмыльнулся:

— Детка, в наши дни нет школ для черных. Есть только смешанные.

— Хорошо. — Она улыбнулась. — Кошка будет не против посидеть в машине подольше?

— Мне она кажется вполне довольной. — Пай сидела на коленях Элли и громко мурлыкала. — Это не займет много времени.

Город все еще был поделен на две половины — черную и белую, без особого пересекающего движения, кроме как в пригородах, или в том случае, когда земля принадлежала сразу и черному, и белому владельцам, как у семей Блю и Гвен Лейсер. Блю обогнул ряд ферм, проехал мимо молочного магазина, прачечной и кегельбана и вырулил на узкую дорогу. Он указал на полосу только что вспаханной земли, черной и жирной:

— Отец Мейбл владел сотней акров как раз за этой возвышенностью. Ей приходилось преодолевать путь в три мили до школы, по этой вот дороге, и возможно, через эти поля.

Элли опустила стекло, впустив жаркий полуденный воздух. Ветер сдувал ее волосы, открывая серьезное, внимательное лицо. Блю решил, что она запоминает все детали, и, словно в подтверждение его теории, она глубоко вздохнула, поднимая нос, как собака, которая принюхивается к запахам. Он улыбнулся.

— Пройдя через поля, — продолжал он, сворачивая, — она, должно быть, пересекала этот мост, — грузовичок протарахтел по доскам, положенным через ручей, — а потом входила вон в ту рощицу и срезала угол, проходя по аллее. — Он свернул за угол и остановился перед зданием школы. — И приходила сюда.

Недавно здесь, в двухэтажном каменном строении с высокими окнами по всему фасаду, открыли больницу. Оно не слишком отличалось от остальных зданий того же времени в городе, хотя и было лишено некоторых готических деталей.

Элли ничего не говорила, только внимательно вглядывалась через дорогу в эту местность и назад, туда, где протекала речушка. Ее рука лениво поглаживала Пайкет.

— Миссис Лейсер сказала, что Мейбл была заносчивой. — Она улыбнулась Блю своей проказливой улыбкой.

Ее лицо сразу изменилось, уголки глаз поднялись, подчеркивая высокие скулы, и стали видны белые, здоровые зубы. Блю поймал себя на том, что хочет поцеловать ее. Он посмотрел на ее горло, на руки, гладившие кошку, на стройные бедра, потом снова на этот широкий, милый рот и прищурился.

Она заметила и наклонила голову так, что волосы упали и закрыли чистую линию ее щеки. Ее улыбка погасла.

Блю выставил локоть в окно, взглянул на школу.

— Могу себе представить, что она зазнавалась. Ее отец был самым богатым негром на тридцать миль в округе, а потом у нее еще и объявился голос. — Он подумал о снимках. — Не говоря уже о том, что она была красавицей.

Элли тихо рассмеялась.

— Да. Точно.

Блю включил первую передачу.

— Ну что, все посмотрела или хочешь, чтобы я тебя еще повозил по округе?

— Мы можем возвращаться. Спасибо.

— Рад угодить, мэм.

ЛЮБОВНИКИ

Она лежала рядом с ним на смятой постели, лениво раскинувшись в солнечных лунах, которые падали сквозь окно, окрашивая их нагие тела в золотой цвет. Он лежал на животе, со скомканной простыней под бедрами, неудобно, но он был слишком пресыщен, чтобы двигаться, и поверх согнутого локтя смотрел на нее. Свет играл на кончиках его ресниц, делая их белыми. Ее кожа блестела от капелек пота вдоль верхней губы и по щекам, шее, по гладкой выпуклости груди и в темной ямке пупка. Его рука покоилась рядом с ее талией, он провел пальцем по крутой округлости ее таза, любуясь его силой, и подумал, что однажды там может зародиться ребенок, если они решат зачать. Он попытался представить себе, как ее живот, почти впалый сейчас, будет выглядеть раздувшимся от его плода, и его губы расползлись в улыбке.

Она открыла глаза, увидела его улыбку и сама улыбнулась в ответ. Веки ее отяжелели, глаза были полузакрыты, ресницы отбрасывали тончайшие тени на щеки.

— Пенни, — проговорила она и погладила его по голове. Он оперся подбородком на руку и положил другую руку ей на живот. У него были большие руки, как у его отца, если верить рассказам бабушки, но вся его ладонь уместилась между выступами ее косточек.

— Я думал о детях.

Ее тело напряглось от удивления. Он почувствовал, как что-то сжалось под его ладонью, почувствовал ее страх.

— Почему?

Он посмотрел на свою руку, ощутил гладкость ее кожи под ладонью, прикосновение волосков к мизинцу и представил себе ручки и ножки, спинку, головку и все остальное, образующееся под этой кожей и состоящее наполовину из него и наполовину из нее. Но у него не было ответа.

— Я не знаю, — проговорил он и посмотрел ей в глаза, заметив в них настороженность.

— Что бы ты стал делать? — спросила она, и в легкой напряженности ее руки он ощутил беспокойство.

Он не хотел, чтобы действительность, внешний мир вторгались в их украденное, священное время, и постарался избавиться от мыслей. Поднявшись, он наклонился над ней и прижался губами к ее пупку, потом ниже, где будет расти это тельце, потом снова поцеловал ее.

— Я бы целовал его каждый день.

Она засмеялась грудным смехом, потом свернулась калачиком, избегая его щекочущих прикосновений. Он кувыркался вокруг нее, и его переполняла жгучая радость, пока они боролись, щекотали и дразнили друг друга, наслаждаясь ощущением близости — кожа к коже, бедро к бедру, рука к руке, ласка губ.

 

Глава 6

Блю высадил Элли, обустроил Пай и направился в оранжереи, чтобы окунуться в цифры, образцы и описания и таким образом подавить смутное чувство печали, которое охватило его при виде фотографий. Он больше не вернется на чердак Роузмэри.

И дело было не только в снимке его жены Энни, это горестное ощущение пришло к нему и из-за Мейбл с ее печальной историей, из-за Маркуса, Джеймса, Бобби Мейкписа и всех тех юных парней, таких веселых и полных жизни, которую у многих из них отняли, и из-за мыслей о брате и о том, как быстро летит время и как мало радости он всегда получал.

Блю не понимал, как Элли выносит это, все время окунаясь в чужое прошлое. Он перерезал бы себе вены, если бы ему пришлось заниматься такими вещами.

Услышав шум ее автомобиля на дороге, он подошел к двери, наполовину прячась в тень, чтобы увидеть, в каком она состоянии после целого дня, полного грустных историй Он наблюдал, как она вышла из машины и немедленно выпустила Эйприл побегать. На этот раз они отправились по дороге, ведущей в город, и Эйприл все время подпрыгивала, чтобы лизнуть пальцы хозяйки, а Элли постоянно останавливалась, чтобы понюхать розы. Ей нравились цветы. Она прикасалась к ним, проводила ладонью по веткам.

Он подумал о том, чтобы привести ее сюда, в оранжерею, в этот мир, который он создал из своего горя, но потом чтото заставило его смутиться от этой мысли. Было достаточно наблюдать за ней и за собакой, такими счастливыми в этот влажный вечер, занятыми такой чепухой, как прогулка по дороге мимо зарослей цветущих диких роз.

Блю опустил голову и вернулся назад, к привычному уюту описаний и видимых результатов, в мир цветов, которые цвели задолго до того, как на земле появился человек, и будут цвести еще долго после того, как он исчезнет.

Клуб книголюбов Пайн-Бенда собирался каждый четверг вечером, в течение уже шести лет, увеличив количество своих членов с пяти до почти двадцати, хотя редко бывало, чтобы они все собирались вместе. Правила были просты: каждая участница по очереди имела возможность предложить какую-то книгу, и они читали по книге в неделю. Никаких определенных направлений в литературе. Роузмэри настояла на том, что это не имеет значения, поэтому они читали все подряд: детективы, классику, любовные романы и даже фэнтэзи иногда. В группе не было больших любительниц научной фантастики, хотя они прочли пару и таких книг, и никто не любил ужастики. Роузмэри считала, что присутствие мужчин в клубе нарушило бы этот баланс, и даже обвинение в феминизме ее бы не огорчило. Только женщины. Во времена ее мамы женщины собирались за шитьем и для благотворительных обедов. Книги, по ее мнению, были поводом ничуть не хуже.

Конни прибыла в шесть тридцать, запыхавшись, как всегда.

— Роузмэри, ты должна попробовать вот это.

Она сняла бумагу с подноса с закусками и взяла из середины огромную черную маслину, протягивая ее Роузмэри пальцами с длинными ярко-красными ногтями. Роузмэри покорно взяла угощение.

— Ну, здесь просто мягкий сыр в середине. Что в этом такого необычного?

Конни взяла еще штучку и положила ее в рот.

— Я никогда раньше не думала, что можно так приготовить. Это чудесно!

Она закрыла глаза, смакуя деликатес, и Роузмэри в миллионный раз подумала, какая жалость, что Конни Юинг ни с кем даже не встречается. Высокая и пышногрудая, она все еще была красавицей. У нее продолговатые голубые глаза и хорошенький ротик. Каждый второй мужчина в городе вожделел к ней с тех пор, как ей исполнилось двенадцать, и она вырастила такую грудь, да еще вдобавок длинные ноги, но Конни в шестнадцать лет отдала сердце парню, которого потом забрал у нее Вьетнам, вот и все. Ну, кроме ее мужа Джорджа, но если подумать, то с ним в общем-то не сложилось.

— И что же ты сегодня изменила? — спросила Роузмэри.

— А! — Конни поставила поднос на стол и обернулась, горделиво выпрямившись. — Я переменила свой цвет. Что скажешь?

— Какой цвет?

— Макияжа, глупая. А то я, кажется, смущала собственную дочь. — Она печально улыбнулась Роузмэри. — Я просто сделала все посветлее, добавила коричневый оттенок.

— Тебе идет, — искренне сказала она. — У тебя хорошая кожа. — Они расставляли складные стулья. — А где сегодня Шона?

Конни махнула рукой.

— Опять где-то с этой Кики. Я ее теперь почти не вижу.

— Привыкай, милая. Остался всего год до выпуска.

— Да уж.

Пришла сестра Роузмэри, Флоренс, и принесла бутылку воды и тарелку печенья с отрубями. Она целый год уже сидела на диете и потеряла почти пятьдесят фунтов, вплотную приблизившись к своему подростковому весу. Сразу за ней явились еще двое членов клуба — миссис Нэнс, библиотекарь, и Лайнет Коул, женщина средних лет с русыми волосами и в очках с толстыми стеклами. Они поставили свои тарелки на стол и стали болтать, а через несколько минут пришли еще двое.

Первой была Элли Коннор, биограф. А второй — жена Маркуса Уильямса, Алиша, со своими косами до пояса и костлявыми ногами. Конечно, они явились вместе, подумала Роузмэри. Алиша, наверное, предложила подвезти Элли, когда узнала, что та собирается прийти.

И все равно это раздражало. Алиша. Всегда Алиша. Она приехала в город однажды летом, чтобы присмотреть за своей бабушкой, познакомилась с Маркусом и поставила себе задачу сделать его своим мужем. Что казалось бы совсем нормальным, если бы она не была слишком молода для него и он бы не выглядел тогда дураком, веселясь повсюду с девчонкой, которая годилась ему в дочери. А потом она родила этих детишек — бах, бах! — как нечего делать. А Роузмэри потребовалось семь лет, и выкидышей столько, что не хотелось и вспоминать, прежде чем получился Брэндон.

Затем Конни наняла Алишу плести эти дурацкие косички, делать выпрямление волос и стрижки, которые сейчас хотят иметь все молодые негритянки, хотя, конечно, сама Алиша никогда не называла их иначе, чем "афроамериканки", что тоже раздражало Роузмэри. Лично она всегда сама ухаживала за своими волосами.

Конни говорит, что это у Роузмэри пунктик такой, и всем, казалось, эта девица нравится, так что Роузмэри тоже приходится ее терпеть. По крайней мере она сегодня не притащила с собой младенца. А то иногда сидит и кормит его прямо перед всеми, словно ее не заботит, кто видит ее грудь.

Пришли трое остальных — молодые белые женщины, замужние, они вступили в клуб в прошлом году. Конни называла их тройняшками. Они все были блондинками и юными идеалистками. Одна из них, миленькая девочка не старше двадцати лет, была писательницей-любительницей и в свободное время печатала на старой машинке роман, посвященный средневековью и полный тайн.

Дав им несколько минут, чтобы наполнить тарелки и поприветствовать друг друга, Роузмэри заговорила. Она поймала себя на том, что снова глазеет на Алишу, смеющуюся в углу с Элли, как будто они дружат уже тысячу лет.

— Почему бы вам всем не подойти сюда и не присесть? Думаю, нам пора начинать. — Когда все расположились на складных стульях, она указала на Элли. — Хочу, чтобы вы познакомились с писательницей Элли Коннор. Она остановилась у Блю на то время, пока изучает биографию моей тети Мейбл.

— У Блю Рейнарда? — спросила одна из "близняшек", вытаращив глаза.

Элли улыбнулась:

— Только не говорите мне, что в вашем городе есть еще Блю.

Конни сказала:

— Она хотела спросить: "Того самого Блю, который должен быть помещен на обложку любовного романа?" — И рассмеялась, когда "тройняшка" покраснела. — Они послали его фотографию в журнал, на конкурс. Когда он это узнал, его чуть было не пришлось связывать.

— Мы не хотели сделать ничего плохого, — ответила "близняшка" № 2 и облокотилась о стол. — Согласитесь, что он похож на кинозвезду.

— Он очень красив, — мягко проговорила Элли.

— Красив — это еще не все, — заметила "близняшка" № 3. — Моя бабушка, говорила, что некоторые мужчины могут воспламенять взглядом, а он как раз такой. Смотрит так, как будто, — она немного поерзала на месте, — знает все.

"Близняшка" № 1 шлепнула ее по руке:

— Ты — замужняя женщина!

— Ну и что? У меня же есть глаза, верно? — Она подмигнула Элли. — Вы нам расскажете, если удастся поцеловать его, ладно?

— Надин! — воскликнула Алиша. — Ну ты и шлюшка.

Надин безмятежно рассмеялась:

— Я просто искренняя. — Она взяла книгу недели, женский роман с закрученным сюжетом. — Кстати, тебе понравилась эта книга?

Алиша смягчилась:

— Очень. И героиня забавная.

Роузмэри откинулась на спинку стула, довольная тем, что все наконец пришли к согласию. В группе столько индивидуальностей, что дискуссия по поводу новой книги иногда превращалась в нескончаемый спор. Элли обменялась с ней взглядом, и Роузмэри подмигнула ей. На какое-то неуловимое мгновение Роузмэри охватило чувство, что все это когда-то уже было. Что-то в лице Элли, в ее улыбке вдруг ясно кого-то напомнило. Она попыталась ухватить эту малость — может быть, форма глаз? — но Элли уже отвернулась, и дежа-вю исчезло.

"Забавная девчонка", — подумала Роузмэри. Маленькая и сильная, и у нее боевой характер, что всегда нравилось Роузмэри. Не размазня. Умница. Но совсем не хорошенькая, если не считать копны черных кудрей, с которыми она ничего не делает. Плоская настолько, что, наверное, даже не носит лифчик. У нее треугольное личико и угловатая фигура. Было ясно: девочка считает Блю более чем красивым, а сама, к сожалению, не принадлежит к тому типу женщин, которые ему нравятся. Вот Надин, в открытом летнем платье, позволяющем видеть красивые тонкие руки и декольте, как раз в его вкусе. И Джуэл тоже, хотя она несколько полновата. Зато у нее цвет лица как у фарфоровой куколки, пышные формы и незатейливый ум, не отягощенный интеллектом. Именно такой тип он, кажется, предпочитает.

С легким беспокойством Роузмэри заставила себя думать, что Элли не питает никаких иллюзий по поводу Блю Рейнарда. Потому что он разобьет ей сердце, если она ему это позволит.

Элли выжидала, пока шло обсуждение книги, и потом, когда три молодые блондинки, библиотекарь и еще одна женщина ушли, она решила, что заседание окончено.

Но их уход был воспринят остальными как сигнал. Все встали, наполнили свои тарелки и удобно расположились в креслах. Чтобы посплетничать, как выяснилось. Они с увлечением обсуждали события недели. Все высказывания были беззлобны, но Элли готова была поспорить, что ни одно из происшествий не осталось без внимания.

Когда разговор коснулся того, что городской совет окончательно одобрил дату открытия памятника героям Вьетнама — 4 июля, Алиша застонала:

— Я буду безумно счастлива, когда это все наконец закончится!

Роузмэри вздернула подбородок.

— Это важно для нас, Алиша.

— Я знаю. — Она, словно защищаясь, подняла руки: — Простите! — И искоса взглянула на Элли, закатив глаза.

Элли улыбнулась и решила не упускать такого удобного случая.

— Сегодня утром я видела фотографии этих парней, которые вместе с Маркусом отправились на войну. Их было шестеро или семеро. Вы обе тоже были на снимках.

Роузмэри послала Конни встревоженный взгляд, и Элли удивленно уставилась на парикмахершу, но, кроме опущенных глаз, не заметила ничего необычного.

— Это, должно быть, тот пикник, который мы устроили перед их отъездом, — сказала Роузмэри.

— Блю тоже так решил. — Элли наклонилась вперед. — Это какой-то деликатный вопрос? Мне не стоит им интересоваться?

— Вовсе нет, — ответила Конни. — Это был классный день. Никогда его не забуду, пока жива. — Ее глаза зажглись от воспоминаний юности. — Мы все были счастливы. Помнишь тех девчонок? Я думала, наши парни помрут оттого, что те не носили лифчиков. — Она расхохоталась. — Бобби все хотел, чтобы и я свой сняла — можешь себе представить? Да я бы сама себе надавала оплеух. Элли рассмеялась.

— Да, Маркус так старательно притворялся… — Роузмэри взглянула на Алишу и осеклась. — Прошу прощения, — проговорила она искренне. — Что за бестактность с моей стороны.

Алиша покачала головой и, справившись с поп-корном, наконец произнесла:

— Я не переживаю по этому поводу, Роузмэри. И хотела бы послушать. — Она застенчиво пожала плечом. — Если ты не против рассказать.

— Я не понимаю, — вступила в разговор Элли. — Я чего-то не знаю?

Конни ответила:

— Роузмэри и Маркус Уильяме встречались еще в старших классах школы, до тех пор, пока он не вернулся с войны. Мой дружок Бобби тоже есть на тех фотографиях. Симпатичный такой, с бородкой. Ты его видела?

Элли кивнула и слегка улыбнулась ей.

— Видела, очень милый.

— Ну… — Она продолжила: — Он не вернулся.

— Простите!

— Я хочу услышать о Маркусе, — сказала Алиша. Роузмэри хихикнула.

— Тем летом в городе остановились две девчонки-хиппи. Маркус таращил глаза на маленькую блондинку, хотя держался внешне спокойно. — Она наморщила лоб. — Как же ее звали? Такая худенькая крошка и всегда ходила босиком. У нее еще волосы были длиной чуть не в двадцать ярдов. — Она шлепнула Конни по руке: — Ты не помнишь?

— Они называли ее Рапунцель. И все сходили по ней с ума. — Элли слушала наполовину разочарованно, наполовину зачарованно. Блондинка — это не ее мать. Но где-то именно в этом времени надо было искать разгадку секрета ее отца.

— Сколько парней было в тот день? — Конни нахмурилась.

— Давай посмотрим. — Она называла имена, загибай пальцы с длинными яркокрасными ногтями: — Бобби и Маркус, конечно. Кузен Роузмэри Джеймс…

— Он тоже не вернулся, — сказала Роузмэри, и в ее словах все еще звучало настоящее горе.

— И еще… должно быть, шесть или семь человек. Бинкл и парень с наградой — как его звали, Роузмэри?

— Не помню. А… Дэвид. Нет, Деннис.

— Точно, Деннис. — Она повторяла имена, считая. — Да, думаю, все.

Элли мысленно подбирала сравнения, чтобы по ассоциации запомнить все имена. Бобби Мейкпис запоминался легко. Бинкл напоминал звон колокольчика. И парень с наградой по имени Деннис. Блю чтото говорил о нем и о призовом бычке. Нужно будет полистать газеты за то время.

Напряженное чувство ожидания бродило в ней, но Элли старалась тщательно скрывать свой интерес.

— Так странно, — сказала она. — Довольно много парней отправились на эту непопулярную войну. Значит, ваш город был очень патриотично настроен. Разве здесь не стали бы ненавидеть хиппи?

Роузмэри покачала головой:

— Нет, они были такие милые. Большинство из них задержались не больше. чем на неделю или две. Кажется, остались пятеро или шестеро, двое парней, остальные девушки. Они работали в городе — где-нибудь на подхвате, и от них не было никакого беспокойства. — Она смотрела куда-то далеко, в прошлое. — Это они показали нам, что творится в мире.

— Может, нам надо было внимательнее к ним прислушиваться, — сказала Конни. — Только Маркус и Бинкл из всей этой группы вернулись домой. И даже Маркус…

Элли проговорила:

— Блю сказал, что Алиша вылечила Маркуса.

Алиша взглянула на Роузмэри, потом опустила глаза на свои руки.

— Он сам вылечился. Думаю, помогло время.

— Нет, девочка, — сказала Роузмэри. — Это твоя заслуга.

— Ему был нужен кто-то, кто не знал войны, — заключила Конни, — чтобы он мог освободиться от воспоминаний.

Элли пришли на ум строчки из песни: "… найди цену свободы…"

— Когда я смотрела на их лица сегодня утром, у меня разрывалось сердце, — тихо проговорила она. — Они были так молоды.

Наступила тишина, глубокая, бездонная. Ее нарушили слова Конни:

— Если бы я больше прислушивалась к тому, что говорили эти девчонки! Они предлагали нам всем уйти в Канаду. Интересно, что бы изменилось сейчас, если бы мы так и сделали? Мы бы все просто сбежали и оставались там?

Роузмэри покачала головой:

— Не надо об этом, подружка. Не могу вынести. — Она вздохнула и встала, глядя на Элли. — Извини, детка. Мы, кажется, сошли с рельс. Ты хочешь поговорить о Мейбл?

Элли почувствовала вину. Ведь это она, в конце концов, склонила их к воспоминаниям, которые причинили им боль.

— Я подожду.

Внезапно Конни заговорила:

— У меня идея! Я думаю, что мы все должны принести наши фотографии и организовать что-нибудь на эти выходные. — Она помолчала и продолжала с перехваченным горлом: — Вспомнить мальчишек не только как солдат, но и вообще! Джеймс был музыкантом, а Деннис — звездой родео, а Гэри мог танцевать как бешеный, а Бобби… — Она смахнула слезы. — Как вы считаете? Я не хочу думать, что от них остались только имена на стене.

— Конни, это будет…

— Знаю, знаю. Я просто думаю, что это нужно нам самим. — Она вытерла лицо ладонью. — Мужчины думают о смерти. Я считаю, что, может быть, нам следует подумать о жизни.

Роузмэри решительно кивнула:

— Я поговорю с миссис Нэнс. Может, мы сумеем создать нечто вроде ретроспективы. Она знает все об этом, как его, сканировании, у нее точно появятся какие-нибудь идеи.

Элли взглянула на Алишу, и они торопливо попрощались с женщинами, отвлеченными своим планом, чтобы уйти. На улице Алиша остановилась:

— Фу… Это было сильно!

Элли кивнула, чувствуя, что на сегодня она выдохлась. После долгого утра на чердаке она провела целый день, анализируя содержание писем, и наметила сюжет книги, который, как ей показалось, обещал быть интересным. Потом, измотанная жарой, она заснула под вентилятором и проспала до ужина. Но и это ее не освежило. Она оставалась вялой и беспокойной.

По пути домой Элли заметила:

— Ты не очень-то нравишься Роузмэри, верно? — Алиша фыркнула.

— Ты заметила, да?

— Мы видели ее фото с Маркусом, когда они были молодыми. У него была огромная прическа "афро".

— Он мне рассказывал. Блю весь день дразнил его этим. — Она мягко свернула на дорогу, которую Элли для себя называла "Розовой". — Я не думаю, что Роузмэри уж очень хотела его, но ее задело, что он достался мне. — Она улыбнулась. — Она так себя ведет, как будто я белая.

Элли рассмеялась.

— Я бы хотела найти какой-нибудь способ как-то все это сгладить, — призналась Алиша. — Мне нравится наш клуб, И: у меня не так много дел, а у них должен быть кто-то, кто бы держал их в курсе происходящего в мире.

— А эти девушки на самом деле посылали фото Блю в журнал?

— О Господи! Он взбесился, когда узнал, но слова Надин — чистая правда. Он в двадцать тысяч раз красивее, чем большинство этих моделей с обложки. Он слишком горд для того, чтобы выставлять себя напоказ, но, думаю, они не сдались.

Элли попыталась представить себе Блю, с мрачно-задумчивым и голодным видом взирающего с обложки романа, держа в объятиях какую-нибудь красавицу.

— Он тебе нравится, так ведь? — Алиша притормозила на подъездной дорожке.

— Не в этом дело. Мы переписывались почти целый год. — Она помолчала, думая об остроте его ума, которую он скрывает за ленивым растягиванием слов и подмигиванием. — Думаю, я еще не встречала человека умнее, понимаешь? И он действительно любит блюзы.

— Ты полагаешь? — Алиша улыбнулась. — И откуда, как ты считаешь, взялось его прозвище?

Элли засмеялась.

— Ну конечно! Я об этом и не подумала. — Она выбралась из машины. — Спасибо.

— Послушай, Элли, — спокойно сказала Алиша. — Я не хочу вмешиваться в твои дела, но ты должна знать, что он не… то есть… он вроде как…

— Сумасшедший?

— Ну, это тоже, но я хотела сказать — игрок. — "Игрок!" Она давно не слышала этого слова.

— Не беспокойся, — с улыбкой ответила Элли, — я не ищу себе мужчину, а если бы даже искала, он не в моем вкусе.

— Хорошо. — Негритянка преувеличенно-облегченно вздохнула. — Как женщина, я должна была тебя предупредить.

Длинный выдался день. В домике Элли сбросила туфли и опустилась в кресло у стола, автоматически включив свой ноутбук. Потерла лодыжки, потом встала, чтобы покормить Эйприл. Собака растянулась у стены и практически не подавала никаких признаков жизни. Только когда хозяйка подошла, чтобы погладить ее, она открыла один глаз.

— Саша тебя совсем измотала, да?

Эйприл облизнулась, тихо простонала и снова заснула.

— Как я тебя понимаю! — сказала Элли, зевая. Захватив с собой стакан чаю, она вернулась к столу, чтобы проверить, нет ли в ее электронной почте посланий от агента или редактора. Ожидая, пока загрузятся файлы, она открыла записную книжку и осторожно достала снимки, позаимствованные из чемодана Роузмэри. Ее мать была так молода, что это казалось странным. "Но ведь, — подумала Элли, — она и умерла молодой". Ее мать не дожила до возраста теперешней Элли. Это была печальная мысль.

Когда сегодня утром она увидела на снимке хорошенькое, ясное личико и длинные рыжие волосы своей матери, горе словно пронзило ее. За все годы она ни разу не скучала по этой женщине, которая задумчиво смотрела на нее с фотографии. Почему же теперь?

Подавив эмоции, она записала те крохи информации, что получила от Роузмэри, Конни и Блю, и попыталась совместить лица и имена. Поскольку она взяла только те снимки, где была ее мать, то у нее отсутствовали портреты всех парней, но выделить Бобби Мейкписа с его бородкой, потом Маркуса и Джеймса оказалось легко. Оставались еще двое белых парней, один очень смуглый, с широкой улыбкой, а второй очень худой, с кривыми ногами любителя родео.

Элли поджала губы и взяла фото, где ее мать кому-то улыбалась — то ли Бобби, то ли еще кому-то за кадром, и мысленно взмолилась: "Не Бобби, Господи! Пожалуйста!"

По правде говоря, этот парень ей понравился. Его внешность очень напоминала внешность самой Дианы — рыжие волосы, молочно-белая ирландская кожа, очень синие глаза, солнечная улыбка и какая-то дерзкая сексуальность. Если он был ее отцом, то Элли тогда — генетический атавизм.

Смуглый парень похож больше. Кто он — тот самый Бинкл или звезда родео? Элли откинулась на спинку кресла, прикусив губу. Как она сможет собрать все факты без посторонней помощи? Она не хотела, чтобы кто-нибудь узнал о том, что она ищет своего отца. Что, если он семейный человек, чья жена не знает о его связях с проезжей девчонкой-хиппи? Что, если это окажется Бобби Мейкпис и сердце Конни будет разбито из-за измены тридцатилетней давности?

Нет, пока она будет делать, что возможно, сама. Ее компьютер подал сигнал, показывая, что пришло сообщение. Элли без большого интереса нажала на кнопку и снова уставилась на фотографии. Сигнал прозвучал почти немедленно, давая понять, что почта поступила.

В папке было только одно письмо, от доктора Лоуренса Рейнарда. С улыбкой она открыла его.

"Эй, дорогая, — писал он, — зачем тебе потребовалось это фото?"

"Попалась!" Элли попыталась придумать какую-нибудь отговорку, но не могла сочинить ничего правдоподобного. Внезапно решившись, она напечатала ответ: "Это личное, расскажу, когда смогу". Она нажала на клавишу, чтобы отослать сообщение, и положила ноги на стол, запоминая лица на фотографии, чтобы потом узнать их в ежегодниках в библиотеке.

Компьютер снова загудел, удивив ее. Послание от Блю. Улыбаясь, она открыла его. "Почему бы тебе не прийти попить со мной пива? Я собирался побуянить в чатах, но лучше поговорю с реальным человеком".

Элли заколебалась. Она не была уверена в том, что сможет оставаться равнодушной к его харизматической сексуальной привлекательности. "А ты прилично одет?" — наконец напечатала она. Ответ пришел немедленно: "Да, мэм. Застегнут на все пуговицы". Она хмыкнула. "Хорошо. Сейчас буду. И не спрашивай меня снова о снимке".

 

Глава 7

Выключив компьютер и лампу, Элли надела шлепанцы, вышла на улицу. Дом на холме сиял огнями, кроме того, Блю включил и уличный свет. И все равно вокруг было очень темно. В траве трещали цикады, густой воздух, напоенный ароматами нагретой за день земли, мягко касался ее лица. Она глубоко вдохнула и остановилась, чтобы насладиться этим покоем.

Жизнь в деревне такая умиротворенная. Ведь людьми, как правило, управляют эмоции, где бы они ни жили, так, что всегда та или иная драма превращает все в хаос. Но здесь, в этой безмятежной обстановке, без рева машин и крика соседей сверху и без такой мелочи, как телевизор и радио, включенных постоянно, Элли чувствовала себя легко и свободно. Ей нравилось дышать воздухом, а не бензином и видеть небо над головой.

Какая-то тень испугала ее, и она от неожиданности вскрикнула, но тут Блю взял ее за руку.

— Это всего только я, — сказал он.

На долю секунды она позволила себе прочувствовать, какая это большая и сильная рука, загрубевшая от работы. Она инстинктивно сжала его пальцы и проговорила:

— У вас сексуальный голос, доктор Рейнард.

— Вы заигрываете со мной, мисс Коннор? — Она тихо рассмеялась:

— Может быть.

— Хорошо. Мне это нравится. — Он шел по тропинке, держа ее за руку. Элли не противилась. На веранде он отпустил ее и жестом указал на стул. — Я пью бурбон. А ты что пожелаешь? Не то же самое, конечно.

— Я не против бурбона, если ты доведешь меня назад.

— Осторожнее. Я могу принять это за приглашение.

— Ты удивительно нахальный, знаешь это?

— Да, знаю.

Она услышала позвякивание льда в стакане и тихое бульканье, потом он подал ей виски.

— Спасибо.

Он уселся на ступеньке.

— Не многие женщины в. наше время пьют неразбавленный бурбон.

— Я не часто.

— Но сегодня ты немного вышла из равновесия, верно? — Она взглянула на него:

— И ты тоже.

Он спокойно ответил:

— Да, это так. Кажется, у нас обоих есть свои шкафы со скелетами.

— Как у большинства людей.

— Ты так считаешь? Не знаю. Похоже, многие просто стараются не создавать себе лишних проблем. Я встречаю таких в городе. Ребята, которые со дня своего рождения делают только правильные шаги, которые живут спокойной жизнью без особых хлопот, и вообще… У них все в порядке. Они никогда не превышают свой кредит, не забывают подстричь траву на газоне и не оставляют работу недоделанной.

Элли прихлебывала из стакана холодный огонь и слушала.

— Ты никогда не замечала, — продолжал он, — что у этих людей, кажется, не бывает и большого горя? Вроде того что их дети никогда не разбиваются, а их дома не горят. Они как будто защищены каким-то большим облаком безмятежности.

— Это обманчивое внешнее впечатление, Блю. Никто не может прожить без печалей и потерь. Таковы правила игры.

Он повернулся к ней, и, хотя в темноте Элли не могла хорошо видеть его лицо, она почувствовала, что он весь внимание.

— Ты действительно в это веришь?

— Моя бабушка говорит, что бывают зеленые времена. — Она подогнула под себя ногу. — Времена, когда все идет как надо. У тебя достаточно денег, чтобы платить по счетам, и никто не умирает, и все происходит так, как и должно происходить. — Она замолчала, чтобы сделать еще один маленький глоток. — Но бывают и серые времена, когда все идет не так. Ты теряешь домашних животных и людей, и у тебя проблемы с деньгами.

— Не серые, — сказал он. — Синие времена… когда ломается вся сантехника.

Она засмеялась.

— И в машине отказывает топливный насос.

— Ты расшибаешь себе палец на ноге, а на руках образуются заусенцы.

— Все заканчивается, и начинают болеть зубы. — Его смех раскатился в ночи, низкий и звучный.

— Молния ударяет прямо в модем. У тебя когда-нибудь такое случалось?

— Нет. Я все выключаю, когда гроза.

— Я теперь тоже. Однажды у меня сгорел весь компьютер целиком.

— Это не серые времена, это глупость.

— Ну, я его не выключил, когда пошел спать. Может, я тогда немного выпил.

— У меня такое чувство, что ты частенько выпиваешь понемногу. Это так?

Он ответил не сразу, лениво покачивая стакан:

— Да, пожалуй, так.

— Почему?

— А что, нужна какая-то причина? — Элли пожала плечами:

— Я не знаю. Может, и нет. Ты просто… ну, ладно.

— Продолжай. Я что?

Темнота и тишина делали ее смелее.

— Ты — загадка, доктор Рейнард. Например, твоя ученая степень.

— Моя степень?

— Ну да. Как это — большой, сексуальный, избалованный южный мальчик и с научным званием в области ботаники?

— У меня хорошо получается со всем, что растет. Растения не разговаривают, и если погибают, то всегда можно вырастить другие. — Он замолчал и улыбнулся ей слегка печально. — Если заботиться об орхидее, то она переживет и тебя, и твоих внуков.

— Ты не любишь терять.

— Нет… хотя можно было бы подумать, что я к этому привык. Я слишком много уже потерял.

— А зеленые времена? Они у тебя были?

Он встал и наполнил свой стакан, перед тем как ответить:

— Да. — Это прозвучало резко. — Но я думаю, было бы лучше, если бы их у меня не было.

— Если бы ты на самом деле так считал, то не пил бы столько.

Он замер, не донеся стакан до рта. Искренне удивленный таким выводом, Блю спросил:

— Ну-ка, еще раз? Что ты имеешь в виду?

— Нет-нет. Это не мое дело. — Она посмотрела в темноту, прислушиваясь к стрекотанию цикад. — Тебе нужны зеленые времена, но ты боишься их, поэтому и прячешься за бурбоном.

Он коротко хохотнул и почти вызывающе опрокинул стакан.

— Ерунда. Не всех надо направлять в общество анонимных алкоголиков. Я пью, потому что мне это нравится.

— Ты спросил — я ответила.

— Да. И в твоих словах есть доля правды, как бы я этому ни противился. — Он посмотрел на стакан. — А может быть, выпивка становится привычкой, она действительно ограждает от многого.

Элли наклонила голову.

— И от чего же она оберегает? — Блю взглянул на нее.

— Кажется, теперь я в этом не уверен.

Элли, расслабившись от спиртного, почувствовала, что не хочет никуда идти. Она хотела сидеть здесь, на веранде, с этим мужчиной, пить и разговаривать в темноте так долго, как сможет.

— Расскажи мне о зеленом времени, — тихо попросила она.

Он повернул голову, и лунный свет омыл его высокие скулы, подбородок и рот.

— Вот эти сегодняшние фотографии и были отражением зеленого времени. Вся моя жизнь тогда была зеленой, с самого рождения. Моя мама всегда пела, и танцевала, и рассказывала глупые анекдоты. Папа очень часто уезжал по делам, но всегда привозил нам подарки. У нас были три кошки и две собаки и аквариум с золотыми рыбками. Приезжали мои дядюшки и брали меня на рыбалку. Мой брат, конечно, досаждал мне, выдумывая всякие прозвища, но Господи, я почитал даже землю, по которой он ходил.

Элли улыбнулась:

— Это нормально, я бы сказала.

— А потом была Энни. Моя жена, — произнес он с легкой хрипотцой. — Она все крутилась рядом и выводила меня из равновесия. У ее родителей был дом как раз на той стороне реки, — указал он. — Но мне даже нравилось быть для кого-то героем.

— Бедная Энни! — рассмеялась Элли. — Но она ведь победила в конце концов, верно? И привела тебя к алтарю.

Он смущенно кивнул:

— Да, привела. Но к тому времени уже я на этом настаивал. — Он добавил и встряхнул виски в стакане, немного отпил. Заговорил снова, уже широко улыбаясь: — Она не желала спать со мной, пока я не надену ей кольцо на палец. Можешь себе представить? В наше-то время!

— Она, наверное, слышала о вашей репутации, сэр. Похоже, она была умной женщиной.

— А кто говорит о моей репутации?

— Да все!

— Правда? — Это прозвучало обиженно. Элли засмеялась:

— Блю, все, кого я встречаю, говорят мне почти одно и то же: "Держись от него подальше. Он кобель. Он сумасшедший". — Она помолчала. — У тебя ужасная репутация!

Он оскорбленно прижал руку к сердцу.

— Ну это уж слишком! Я вовсе не такой плохой. — Он нахмурился. — Во всяком случае, этого не было до того, как она умерла. Ей я нравился.

— Ты же не хочешь сказать, что тебя это действительно задевает?

Блю пожал плечами, не желая признаваться. Разговор был для него болезненным, и по какой-то причине это немного расположило Элли к нему.

— Они все тебя любят, — сказала она и провела ступней по его ноге. — А я никогда не слушаю сплетни.

Он слегка улыбнулся:

— Лгунья!

Элли немного покачалась в кресле, вдыхая ночной воздух и размышляя о том, каково быть ребенком в таком доме.

— У тебя было прекрасное детство.

— Да, — тихо ответил он. — Теперь ты. Расскажи о своем зеленом времени, Элли.

Его завораживающий голос заставил ее представить себе, как бы он говорил это ей на ухо, если бы они занимались любовью. Она хотела отпить еще виски, но с удивлением обнаружила, что ее стакан пуст.

— Могу я налить еще?

— Давай я налью.

— Я могу и сама. — Она встала. — Я помню одно лето. Мне было тринадцать лет. Моя бабушка работала в булочной, но взяла отпуск на все лето, чтобы провести время со мной, пока я не стала слишком большой, чтобы радоваться ее компании. — Налив виски, она снова села. — В этот год мы вырастили огромный урожай. У нас всегда росли ревень, и горошек, и кукуруза, но тем летом мы посадили все, что только могли придумать. Арбузы и дыни, и георгины размером с суповую тарелку, о которых говорил весь город, я не шучу. Это была тяжелая работа, и бабушка заставляла меня полоть, даже когда я не хотела, но знаешь — это действительно было какое-то чудо. Местная газета даже напечатала фотографию нашего сада. — Она вздохнула. — Теперь я, когда ощущаю запах ревеня, всегда вспоминаю то лето. — Молчание, легкое, как влажный воздух, установилось между ними. Элли продолжила: — Следующим летом умер мой дедушка. Вот тогда начались синие времена.

— Как получилось, что ты жила с бабушкой? А где была твоя мама?

Элли насторожилась.

— Она была как бы неуравновешенной и умерла, когда мне было два года. Я ее совсем не помню.

— А твой отец?

— Я никогда его не знала, — осторожно проговорила она и, чтобы убедиться, что Блю ничего не заподозрил, добавила: — Не думаю, что она сама его знала. Ведь это поколение выступало за свободную любовь, помнишь?..

Он вытянул ногу и поставил босую ступню выше ее ступни.

— Бедняжка Элли, ты заставляешь меня чувствовать себя плохо.

— Каким образом?

— Я думаю, ты права, что по самой своей сути я трус. Вот почему я бы предпочел жить в бесцветном времени.

Его нога слегка подвинулась, и Элли захотелось сбросить шлепанцы и поставить ступню ему на щиколотку, просто чтобы касаться его. Она знала, что если сделает это, ее ожидает следующий шаг. И поэтому сказала:

— Но без этих плохих времен у нас не было бы блюзов.

— А они и не понадобились бы нам. Непонятно, согласился он с ней или нет.

— Но ведь это стало бы трагедией, — произнесла она.

— Знаешь, действительно стало бы.

Она вытянула ногу из-под его стопы и встала.

— Сегодня был длинный день. Мне надо отдохнуть.

— Хорошо. Я надену туфли и провожу тебя.

— Нет, спасибо, не беспокойся. Здесь же недалеко.

Он придвинулся ближе, и Элли ощутила запах его кожи, этот легкий экзотический аромат, присущий только ему.

— Я не собираюсь приставать к тебе, если ты боишься именно этого.

Она наклонила голову, сопротивляясь его голосу, чувствуя его, как прикосновение языка к спине. Просто нелепо, что она так на него реагирует. Она потрясла головой.

— Нет, об этом я не беспокоюсь. Просто не хочу доставлять тебе лишних хлопот.

— Вот уж напрасные церемонии. — Он нырнул в дом, потом снова высунул голову. — Серьезно, подожди меня, ладно? Слишком темно.

Она кивнула и, когда за ним захлопнулась дверь, в буквальном смысле взяла себя в руки, чтобы не допустить взрыва естественного сексуального желания, который мог вызвать Блю. Она должна сохранять ясную голову или закончит тем, что подпадет под очарование Рейнарда и окажется в его постели, а она знала по опыту, что не принадлежит к тем женщинам, которые могут спать с мужчиной, а потом просто взять и уйти.

Что он сказал сегодня утром? Что найти секс легко, а друзей — трудно. Он как раз такой мужчина, который может переспать и уйти и, наверное, постоянно так и делает. Как и большинство мужчин. У него это просто привычка — спать с женщинами, которые ему нравятся, привычка естественная, как дыхание, и он, похоже, постарается переспать и с Элли, — пока они не расстались. Именно ей придется позаботиться о том, чтобы этого не произошло.

В два часа ночи Блю окончательно понял, что не заснет, и встал. Он вышел на кухню за стаканом воды, а потом отправился наверх, на чердак. Это было второе его любимое место после оранжерей. Собачка Саша с готовностью присоединилась к нему. Здесь стояли пара кресел, телескоп и CD-плейер, от которого тянулся длиннющий провод к розетке. Лэни утверждала, что когда-нибудь Блю сожжет весь дом.

Появилась Пайкет, как маленькое белое привидение, и счастливо свернулась на спинке его кресла. Саша со вздохом расположилась справа от него, и он удобно закинул ноги повыше. Это была привычная картина: ночь, животные и звездное небо.

Он редко спал крепким сном. И это не было результатом потерь, которые он пережил на восьмом и девятом годах жизни, как считали его школьные психологи и учителя. И не было вызвано смертью жены во взрослом возрасте. Он не отрицал, что его психика, вероятно, пострадала от всего этого, но причина бессонницы крылась в чем-то совсем другом.

Блю часто просыпался среди ночи с горячей головой. В первый раз это случилось, когда ему было восемь. В тот день он ходил вместе с матерью в библиотеку. Поскольку в заливе формировался циклон, Блю захотел прочитать об этом побольше Он заказал книгу о торнадо, ураганах и смерчах и буквально проглотил ее. Мысль о том, что ветер движется по кругу, образуя высокие и низкие фронты, воспламенила его, и остаток дня он пытался вовлечь кого-нибудь в обсуждение этих явлений. Мать выслушала его, но, казалось, не поняла всего чуда происходящего. Отец был сердит. Лэни уделила ему массу внимания, но потом ей пришлось заняться ужином.

Разочарованный Блю вышел из дома и глазел на облака, потом пошел к реке посмотреть на течение, где спиральный цикл жизни повторялся, когда вода заходила в изогнутую бухточку и делала круг, прежде чем выйти наружу. В лесу он видел тот же цикл в годичных кольцах на пне срубленного дерева. А вечером, когда собрались тучи, он с живейшим интересом наблюдал, как ветер гонит их по небу.

Той ночью Блю в первый раз посетила бессонница. Он внезапно пробудился от крепкого сна с ощущением, что сможет сейчас увидеть все устройство вселенной — галактику и звезды, отраженные в воде реки, и цикличную структуру ураганов и торнадо. Взволнованный своим открытием и возбужденный, он сделал то, что будет потом повторять всю жизнь, — вышел и сел на крыльце, в пижамке с ковбоями. Он устроился, чтобы смотреть, как с неба льется дождь, и отпустил свои мысли бродить, где им вздумается.

Он быстро понял, что не стоит рассказывать о своих ночных раздумьях. Вопервых, ему никак не удавалось вразумительно объяснить и описать величие картины — ведь он мог видеть всю структуру целиком, — касалось дело погоды, экологии или математики. Во-вторых, он начал приобретать репутацию мальчика со странностями.

В девятом классе, через два года после того, как погибли его родители, Блю постоянно попадал в переделки и прямиком направлялся в колонию для несовершеннолетних. Но словно для того, чтобы уравновесить все неудачи, один раз ему крупно повезло: он получил в воспитатели Флоренс Грейс, сестру Роузмэри.

Она, казалось, поняла все с самой первой недели и начала действовать. Вместо того чтобы цыкать и укоризненно качать головой, она попыталась выяснить, что можно сделать. Флоренс учила его геометрии, потом тригонометрии, и за один год он усвоил все основы исчислений. Она выяснила, какие эксперименты по изучению погоды, биологии и ботаники он может проводить самостоятельно. Она приносила ему биографии великих ученых и мыслителей, которым, как и ему, не давал покоя собственный пытливый ум, и обеспечивала книгами о поэмах и мечтателях, философах и романистах всех времен. Флоренс говорила, что не имеет представления, куда заведут его собственные мозги, но единственным способом выяснить это было получение информации из всех областей знаний, пока что-то не щелкнет у него в голове.

Блю, изголодавшийся и по вниманию, и по знаниям, поглощал все, что она ему давала, и даже больше. В тот год он спал всего по три часа. Он читал, размышлял и экспериментировал. Флоренс научила его вести дневник, и он часто заполнял страницу за страницей своими наблюдениями и раздумьями. Она спасла его.

Последние четыре года ему не давала спать не жажда знаний. Он приходил сюда, скрываясь от демонов, которые терзали его ум, от привидений, которые преследовали его и выгоняли из дома, как предыдущей ночью. И пригнали сегодня. Те, которые пробудили в нем желание пойти в гостевой домик и лечь рядом с худой женщиной с непослушными волосами, позволив ее смеху окружить его, словно облаком. Какой у нее чудесный смех! Но он оставался здесь, с запрокинутой к небу головой, с кошкой на коленях и собакой под рукой. Он был умным человеком и знал, что мир иногда бывает жесток, но ему по всем меркам не везло с людьми просто катастрофически. Маркус иногда называл его Иовом — шутка, которая не смешила ни одного из них. Блю временами думал, что в прежней жизни он, должно быть, очень сильно насолил Господу или просто родился под несчастливой звездой.

Теперь Блю считал, что безопаснее жить легко и просто. Пока он не связывает себя слишком крепко с кем-нибудь, его жизнь вполне удачна. У него есть друзья и дом, работа и деньги, позволяющие заниматься всем, чем вздумается. Когда он начинает ощущать голод, то всегда находятся женщины, желающие согреть его постель на ночь или на неделю.

Но сейчас ему снова вспомнились слова Элли: от чего спасает стена? Он нахмурился. Последние несколько лет многие упрекали его за выпивку. Лэни прятала от него бутылку, когда считала, что он уж слишком злоупотребляет. Даже Маркус, который не отказывался от пива в субботу вечером и всегда любил пропустить стаканчик виски в конце рабочего дня, пару раз заметил, что, может быть, Блю пьет немного больше, чем надо. Но он никогда не обращал внимания на эти высказывания. Какая разница, что думает Элли? Она чужой человек, просто прохожая.

И все же его беспокоило, что она знала, когда он пьет во время их переписки по электронной почте, и считает, будто бы он прячется за этим. Но внезапная потеря Энни разбила его на части, разрушила его веру, его надежды, даже его способность во что-то верить. В такой боли жило безумие, которого Блю не пожелал бы никому, и он отчаянно с ним боролся.

Блю занялся экспериментами, вечными цветами, окунулся в строительство большой оранжереи, где смог бы точно, насколько это возможно, передать условия тропического леса в Центральной Америке. Он работал по десять, двенадцать, четырнадцать часов в сутки, наняв Маркуса в помощники и приглашая бригады для выполнения той работы, которую они не могли проделать вдвоем. Ночью он открывал бутылку бурбона и осушал ее, чтобы заснуть. Стена из работы и виски. Он возвел ее, чтобы выздороветь. Здесь скрывалась истинная правда. Он, оказывается, не в состоянии иметь дело с реальностью и пока не может повернуться лицом к жизни.

Неужели это так плохо? Ведь что-то вроде этого есть даже в Библии? Что вино надо давать горюющим или сохранять для бедных, чтобы они меньше сожалели о своей судьбе. Может быть. Он не помнит точно. Итак, сидя в темноте, он решил, что, наверное, цепляется за привычки, в которых уже не нуждается. Может, уже безопасно сломать стену и выйти навстречу настоящей жизни. Возможно, он попытается, просто чтобы увидеть. Пора. И даже приоткроет свое сердце, на чуть-чуть, чтобы понять, как это по-настоящему увлечься женщиной — не только сексуально, но полностью. Может, он поцелует ее и посмотрит, что получится.

Как будто читая его мысли, Пайкет ткнулась головой ему в подбородок, тихо мурлыча. Он улыбнулся и провел рукой по ее костлявой спине.

— Она тебе нравится, правда? — Блю взглянул на домик. — Мне тоже.

Что-то очень похожее на надежду шевельнулось в нем, освежающее и мягкое, как большой глоток холодной воды.

— И мне тоже, — повторил он.

 

Глава 8

Элли пару дней держала дистанцию, желая проявить твердость характера в отношении Блю Рейнарда и его шарма. Она водила старушку из салона красоты в чайную Тайлера, но интервью оказалось менее чем удовлетворительным. Миссис Портер в своих воспоминаниях только слегка коснулась

Мейбл Бове, а потом заговорила о других событиях своего девичества. Но время Элли не было потрачено зря — она узнала массу деталей из жизни негритянки в 30-х, 40-х и 50-х годах и сможет потом использовать это, восстанавливая картину мира Мейбл. Элли с нетерпением ожидала возвращения Гвен Лейсер. А пока ее дни текли по установившемуся удобному руслу. Вечерами она писала. Раннее утро посвящалось исследованию, проводимому на чердаке Роузмэри, дневное время уделялось библиотеке. Часть его она посвящала тому, что делала заметки по материалу, которым снабдила ее миссис Нэнс, но в основном Элли разыскивала своего отца. То, что она обнаружила фото матери, придало этой задаче особую безотлагательность, и, проглядывая снимки из школьных ежегодников с 1966 по 1969 год, она ощущала нетерпеливое волнение.

В субботу вечером весь второй этаж библиотеки был в ее единоличном распоряжении и Элли с радостью зарылась в архивы. Чтобы не попасться, она брала с полки только по одному ежегоднику и тщательно маскировала его обложку различными бумагами, газетными подшивками и другими исследовательскими материалами.

Вначале ею руководили только два компаса: образ жизни ее матери в то время и ее собственная внешность, которую она наверняка унаследовала от отца. Диана была белокожей, с голубыми глазами и рыжими волосами. Элли имела темные волосы и зеленые глаза, а цвет ее кожи приближался к тому, что бабушка называла оливковым, хотя сама Элли думала о нем как о желтоватом. Дедушка с бабушкой тоже были светлокожими и голубоглазыми.

Так что вначале она внимательно рассмотрела всех троих парней на фото в старшем классе, где они были "прилизаны" и правильно усажены. Здесь они выглядели очень похожими друг на друга — аккуратно подстриженные волосы, темные костюмы с галстуками и почти одинаковые искусственные улыбки. Кандидаты в ФБР, не иначе.

Поскольку школа была маленькой, Элли смогла обнаружить по нескольку снимков "Короткостриженого" Денниса и "Живого" Бинкла. Деннис занимался борьбой и вызвал настоящий ажиотаж тем, что продал выращенного им бычка за самую высокую цену, когда-либо назначавшуюся на ярмарке штата. На фото он выглядел как типичный сельский паренек — джинсы на кривых ногах, худая шея с выдающимся кадыком. Элли прищурилась. Было трудно определить цвет его кожи из-за того, что снимок оказался черно-белым, но если бы Диане потребовался такой тип, она смогла бы познакомиться с десятками подобных парней в своем собственном городке.

Бинкл казался более подходящим. Даже на черно-белых фотографиях было видно, что он смуглый Его атлетическая фигура украшала групповые снимки футбольной и волейбольной команд. Он, решила Элли, симпатичный, но список видов его деятельности включал также должность вице-президента, члена партии молодых республиканцев, клуба "Будущие бизнесмены Америки", танцевального комитета и шахматного клуба. Карьерист с улыбкой политика.

Даже если Диану привлекла явно сексуальная внешность парня, Элли сомневалась, чтобы он уделил ей хоть минуту внимания. Она написала для себя заметку: "Бинкл женат? Блю его знает? Посмотреть в телефонной книге его адрес, узнать, чем он занимается".

Оставался Бобби Мейкпис. Кроме портрета, сделанного в старшем классе, имелся еще только один его снимок, и под его именем не значилось ни названия какого-нибудь клуба, ни какого-либо вида деятельности. На этом снимке он был в куртке с бахромой и улыбался в объектив поверх гитары. Прическа в слегка нелепом стиле "Битлз", который, вероятно, казался очень смелым для того времени в таком маленьком городке. Парень был вызывающе красив.

Элли могла себе представить, что ее матери очень понравился бы такой мальчик. И она должна была показаться глотком свежего воздуха революционно настроенному провинциалу. Элли наклонила голову, пытаясь в его лице или улыбке обнаружить что-нибудь свое. Она снова взяла групповой портрет. Бобби Мейкпис стоял между Конни и Роузмэри, обнимая обеих. Его волосы были явного ржавого оттенка между светлым и рыжим. Он казался вполне подходящим кандидатом, и если бы она не встретила Конни, Элли испытала бы искушение подробнее порасспросить жителей городка. Теперь это в некотором смысле было похоже на предательство. Лучше немного подождать.

Она еще раз перевернула страницу, чтобы взглянуть на Бинкла, и должна была признать, что здесь сходства гораздо больше. Его волосы, темные и немного кудрявые, обрамляли лицо с резкими чертами. Она улыбнулась, когда поняла, что отмечает различия. Ей не хотелось, чтобы этот парень оказался ее отцом. Забавно! Хотя люди меняются. Он мог пойти на войну и стать настоящим человеком.

От нечего делать она посмотрела на следующую страницу и тотчас обнаружила школьное фото Конни. Ее волосы были немилосердно начесаны, губы накрашены белой помадой, а вокруг шеи красовалось ожерелье в форме сердечек. Удивительно, до чего Конни мало изменилась. Она очень красиво стареет.

Рядом с ней было лицо, которое показалось ей знакомым, — светлокожий негр с озорной улыбкой. Взяв общий снимок, Элли обнаружила его рядом с Маркусом — другой погибший ветеран, Джеймс Гордон. Трое парней из одного класса — это слишком много. Неудивительно, что Маркус захотел поставить им памятник — все они были из одного выпускного класса.

Элли с любопытством нашла имя Маркуса в оглавлении и теперь рассматривала большую коллекцию фотографий: Маркус в спортивной форме с диском в руках, с лентой вокруг шеи. Подпись гласила, что он лучший в штате бегун на расстояние в милю. Он также был на групповом портрете членов школьного самоуправления, что ее немного удивило, может, из-за того, что о нем рассказывали как о хулигане. Последний снимок Маркуса находился на одной из последних страниц. Он стоял рядом с Джеймсом, и оба они хохотали во все горло.

Как раз под ними было фото Мейкписа с гитарой. Элли ощутила легкую меланхолию при виде этих двух мальчиков, Джеймса и Бобби, которые в самом начале жизни погибли где-то в далеких краях. И снова ее поразило, каким нереальным ей всегда казался Вьетнам. Не только нереальным, но и ужасно скучным — старым, пыльным, древним, окруженным странными, непонятными для нее конфликтами. Но тем вечером с Конни и Роузмэри прошлое ожило, и, вглядываясь в старые фотографии давно убитых мальчиков, она почти услышала их голоса, музыку и грохот войны. Как биограф, она часто испытывала подобные эмоции — когда мгновение истории переставало быть просто фактом, изложенным на бумаге. Вспомнив, что брат Блю тоже погиб во Вьетнаме, она обратилась к оглавлению и нашла там Рейнарда. Он был тогда в девятом классе. Младенец.

Услышав шаги на лестнице, Элли захлопнула ежегодник и спрятала его под своим блокнотом. Библиотекарь проплыла мимо, приветливо помахала ей, но не остановилась. Она явно спешила в дамскую комнату. Как только она исчезла, Элли поспешила поставить ежегодник на место. Достаточно для одного дня. Ей надо сконцентрироваться на книге, иначе она никогда ее не закончит.

Когда она готовила салат на ужин, в дверях показался Блю.

— Тук-тук, — сказал он. — Можно войти?

— Конечно. Хочешь колу или что-нибудь еще?

— Что угодно, только холодное и мокрое, — ответил он, входя. — Сегодня жарко как в аду. Я погибаю!

Элли достала банку "Доктора Пеппера" и налила в стакан со льдом. Он жадно пил, закрыв глаза. Даже в футболке, видавшей лучшие времена, и после целого дня работы в оранжерее ему удавалось выглядеть очаровательно.

— Что-то произошло?

— Я просто решил проверить, как ты. Как продвигается исследование?

Она кивнула, не глядя на него.

— Хорошо. Я думаю, что наконец кое-что начинает вырисовываться. Роузмэри обещала найти дневник.

— Это здорово! Я подумал, может, ты захочешь пойти с нами. Мы с Маркусом и Алишей собираемся сегодня вечером в один из музыкальных клубов. Там есть бармен, который помнит Мейбл. Она там пела раз или два, но главное, что он был в нее влюблен. Ты пойдешь?

— Да! — Она даже не попыталась скрыть восторг. И, улыбаясь, смотрела на него. — Знаешь, даже если это не было бы связано с Мейбл, я все равно пошла бы послушать блюзы.

Он выпрямился и подошел ближе, между ними осталось расстояние в ладонь шириной.

— Да? — Он поднял бровь. — А как начет Маркуса и Алиши? Надо ли мне привлекать их, или ты бы пошла только со мной?

Элли взглянула на него, зачарованно уставившись на загорелые скулы, на очертания его рта.

— Не знаю, — честно ответила она. — Наверное, лучше, если они пойдут.

— Тогда я сделал правильное предложение. — Он одним пальцем прикоснулся к ее плечу, потом отступил. — Я зайду за тобой около половины десятого. — У дверей он обернулся. — Это клуб для черных в основном, если ты собираешься нарядиться.

— Спасибо за предупреждение, — улыбнулась Элли. Она знала, что надеть.

Насвистывая, Блю доехал до дома Маркуса. Запах жареного мяса разносился в воздухе, и Блю пошел вокруг дома к затененному деревьями заднему дворику. Когда он остановился у калитки, выскочил толстый щенок и опасливо залаял на посетителя. Двухлетний мальчишка, такой же пухленький и круглый, подскочил к Блю с той же веселой готовностью.

— Эй, дядюшка!

Блю вошел и опустился на корточки, чтобы почесать щенку пузико, а потом зарычал и подхватил на руки мальчишку.

— Кто съел всю мою кашу? — воскликнул он. Джеймс завизжал:

— Это папа!

— Да, и я не боюсь никаких великанов — Маркус, приветствуя Блю, поднял подбородок. — Разве я тебе еще не надоел за неделю?

— Я унюхал эти бифштексы возле самого своего дома. — Блю поднял брови и поставил Джеймса на землю. — Скажи маме, что мне надо пива.

— И иди тихо, когда будешь его нести. А то, когда бежишь, оно сильно вспенивается.

Блю прислонился к дереву.

— Что вы делаете сегодня вечером?

— Пока никаких планов. А ты что предлагаешь?

— Я только что сказал Элли, что мы все… э-э… собираемся сегодня к Хопкинсу.

— Ну и хорошо.

Из дома вышла Алиша в ярко-желтом летнем платье, которое делало ее похожей на цветок. На бедре она несла младенца, Лину.

— Привет, Блю. — Она поцеловала его в щеку. — Прибыл на обед?

— Я прибыл, чтобы вытащить вас сегодня вечером из дома.

— Правда? — Она оживилась. — Ну как, Маркус? Мы уже несколько месяцев никуда не выбирались. Твоя мама присмотрит за детьми Она мне говорила в начале недели, что редко их видит

— Прекрасно, — отозвался тот. — Знаешь, кто сегодня будет играть?

Блю отрицательно покачал головой

— Вижу, ты, как всегда, все распланировал.

— Эго был один из таких импульсивных моментов Хорошенькая женщина, появилась возможность, у меня рот сам и открылся.

Алиша нахмурилась:

— Это не Шейла, нет? Она раздражает меня своим скрипучим смехом.

Блю хмыкнул:

— Элли хочет посмотреть клуб, для своей книги. Продолговатые темные глаза негритянки стали холодными.

— Ты кобель, Блю Рейнард, а мне она нравится, ясно? Так что брось свои штучки. Просто будь самим собой хотя бы раз в жизни.

— Я ее не преследую, — ответил он, клятвенно поднимая руку. — Честно. Она просто… — Он помялся. — Она — друг. И все. Она мне нравится.

Элли знала, что она некрасива. И это не было самообманом или кокетством типа "мои губы слишком пухлые, нос слишком мал, глаза слишком большие", которым пользуются девушки, не принадлежащие к числу хорошеньких. Просто, по ее теории, каждая женщина в Америке, а может быть, и во всем мире, в возрасте шести лет уже знает, кто красив, а кто нет.

К счастью, ее это мало беспокоило. У нее хорошая кожа, зубы, и ей не — приходится беспокоиться о своем весе, что само по себе уже благословение, перевешивающее любой физический недостаток. Она любит пиво, и пончики, и курицу, жаренную на сале. Но Элли считала, что за это она заплатила. Она могла есть что угодно, но ни один мужчина никогда не остановился на улице и не проводил ее страстным взглядом. Ее лицо было некрасиво, волосы — слишком непослушны, и отсутствовали все те пышные формы, которые так нравятся настоящим мужчинам.

В повседневной жизни Элли не задумывалась о том, как выглядит. Слегка подрумянивалась, чтобы скрыть желтизну лица, но помадой почти не пользовалась, а ее гардероб состоял в основном из немнущихся вещей из смесовых тканей, которые можно было стирать и сушить в прачечной. Но иногда женственность брала в ней верх. Посещение музыкального клуба, в котором когда-то пела Мейбл, было как раз одним из таких случаев. Она знала, что надеть, чтобы в выгодном свете представить свой небольшой арсенал достоинств — приличные ноги, хорошие плечи и грудь — так, чтобы не выглядеть совсем уж плоской в обтягивающем платье.

Элли включила крутой рок-н-ролл, пока принимала душ, брила ноги и выщипывала брови, и счастливо напевала, подкрашивая раскосые глаза (плюс) и тускловатое лицо (минус). Платье было простым, проще некуда — черный футляр с опасным вырезом, в котором слегка виднелся ее небольшой бюст. Черные чулки. Черные босоножки на высоких каблуках. Волосы — поскольку с ними все равно ничего нельзя было сделать при такой влажности — она просто высоко зачесала. Слегка приплясывая в крошечной ванной, она добавила последний штрих. Однойединственной по-настоящему привлекательной чертой своего лица девушка считала рот и сегодня накрасила его алой помадой. Это придало глазам зеленоватый таинственный отсвет, а рот стал выглядеть просто опасным. Она с удовольствием подумала о Блю.

После чего ей потребовалось пойти на кухню и выпить пива, чтобы успокоить нервы и восстановить душевное равновесие. Она сумасшедшая, раз идет с ним, сумасшедшая, раз хочет привлечь его внимание, но так оно и есть. Элли хотела, чтобы он увидел ее такой, и поэтому так обрадовалась приглашению. Кроме того, это был уважительный повод принарядиться и не показаться полной идиоткой.

Она была готова немного раньше времени и, чувствуя себя взвинченной, схватила первый попавшийся диск и поставила его в плейер, потом принялась расхаживать по комнате под музыку.

"Проклятие! По крайней мере будь честной, Коннор, — сказала она себе. — Ты его очень хочешь. Перестань притворяться и признайся в этом. Ты хочешь его, потому что он большой, избалованный и красивый, а может, еще и потому, что он абсолютно недоступен и все остальные тоже хотят его".

Она отпила пива, пошла на кухню, потом вернулась назад. Эйприл, чувствуя ее беспокойство, подняла голову.

— Все в порядке, детка, — сказала Элли, останавливаясь, чтобы погладить собаку. — Тебя избавили от подобных желаний, когда ты была маленькой, так что тебе не придется страдать по этому поводу.

"Так возьми и переспи с ним!"

Это был голос дьявола. Элли знала это, потому что он звучал резонно и говорил очевидные вещи. "Просто переспи с ним. И покончи с этим".

Она глубоко вздохнула, прошлась до двери и обратно, ожидая, когда прозвучит голос ангела, который скажет какуюнибудь ерунду о попранной добродетели. Он так и не прозвучал, и Элли решила, что погубила ангела своим невниманием. К тому же похоть никогда не прислушивается к ангельским голосам.

Причины переспать с ним явные, многочисленные. Их слишком много, чтобы успеть обдумать за десять минут. Но логика могла сработать.

— Причины, по которым не следует, Элли, — вслух проговорила она.

Причина первая. Он страдает где-то в глубине души, а у нее талант замечать именно таких мужчин. Влюбиться в Блю Рейнарда было бы полной катастрофой. Не только потому, что, получив свое, он бросит ее, хотя и это очевидно, разрушится дружба между ними, что является причиной номер два. Она влюбится, а он будет чувствовать себя связанным, тогда она будет липнуть к нему, а ему придется сбегать, и они никогда больше не смогут посидеть ночью на веранде или обменяться сообщениями по электронной почте.

Натянутые нервы слегка отпустили, и она перестала метаться по комнате. Перед Элли появилась картина того, как Блю печально смеялся в темноте, не стесняясь ее. За прошедший год она научилась ценить их приятельские отношения, его остроумные высказывания и неординарные мысли. Она должна была признать, что гораздо легче было общаться с ним по Интернету, когда она представляла его себе опустившимся вариантом Кейта Ричардса, но такова уж жизнь. Он ведь не виноват в том, как выглядит. Его стук напугал ее так, что она выплеснула пиво себе на палец. Облизывая его, Элли крикнула:

— Входи! — После чего поставила пиво на стойку и взяла свою сумочку.

Дверь открылась.

Он стоял в дверном проеме, такой свежий и опасно-сексуальный в джинсах и простой белой рубашке с серебристым галстуком. Его синие глаза, казалось, пульсировали и излучали электрические волны, что всегда немного пугало ее. Задохнувшись, Элли неотрывно смотрела на него.

— Прошу прощения, — наконец произнес Блю. — Я зашел за Элли. Вы не знаете, где она?

Элли засмеялась, раскинув руки.

— Похоже, тебе понравилось.

Он поднял бровь и оглядел ее всю, очень медленно, с головы до пят, с удовольствием остановившись подольше на шее, кромке платья и ногах.

— О да, — проговорил он с восхищением. — Я все еще не могу поверить, что ты так изменилась.

— Ты и сам весьма неплохо смотришься. — Он подмигнул.

— Это мой крест.

Элли усмехнулась. Он пропустил ее, и она остановилась на ступеньках, поджидая его.

— Вам незачем флиртовать со мной весь вечер, доктор Рейнард.

— Вот тут вы ошибаетесь, мисс Элли. — Он протянул руку и обернул ее выбившийся локон вокруг своего пальца. — Если я не стану флиртовать, мне придется действовать.

Самые кончики его пальцев скользнули по ее шее, и Элли пришлось собраться, чтобы скрыть дрожь удовольствия.

— Плохая идея, — тихо проговорила она. Он опустил руку.

— Ты права. Пойдем.

 

Глава 9

"Музыкальный автомат" Хопкинса стоял среди сосен, у излучины реки. В 1922 году предприимчивый молодой человек по имени Люк Хопкинс решил, что его семье пора иметь какую-то собственность. Он и его четыре брата построили здесь танцзал из сосновых досок — одну большую, открытую комнату с окнами, чтобы впускать свежий ветер с реки, и с вентиляторами для охлаждения любителей потанцевать или тех, кто мог слишком разгорячиться из-за блюзов.

В ревущие двадцатые годы он славился своей особой атмосферой и великодушной и благодарной публикой. Даже знаменитости иногда останавливались здесь на джем-сейшн или просто чтобы вспомнить свои корни. Во время сухого закона процветала торговля самодельным джином и кукурузной водкой. Клуб выжил и в 40-е, и в 50-е и теперь по праву гордился званием одного из старейших действующих музыкальных клубов в округе.

Парковка сегодня была забита — все собрались послушать местного парня, который стал звездой, а теперь заехал всего на один вечер. Блю придержал открытую дверь для Элли, еще раз глубоко вдохнув аромат ее духов, когда она прошла рядом. Это позволило ему полюбоваться низким вырезом ее платья, отблеском света над ее плечами и особенно восхитительным видом сзади.

Ему нравились женщины. Нравилось в них все — как они пахнут и как двигаются, как во время танца поднимают красивые руки, как смеются и кокетничают, форма их ног, бедер и груди. Он знал, что и Элли ему тоже нравится, но вначале его привлек ее острый ум, гораздо больше, чем внешность. Сегодня она выглядела совсем по-другому, и он никак не мог прийти в себя.

Когда они подошли к столику, за которым уже сидели Маркус и Алиша, тот встал и, любуясь девушкой, присвистнул:

— Детка, ты выглядишь просто здорово! — Алиша взвизгнула:

— Элли! Ты сверкаешь как бриллиант!

Элли, которая явно уже не раз переживала подобную удивительную трансформацию, безмятежно улыбнулась:

— Спасибо!

Маркус, поймав взгляд Блю, поднял бровь. Блю стукнул себя кулаком в грудь, как будто стараясь снова завести сердце после его остановки. Маркус ухмыльнулся. Элли, усаживаясь, обвела зал оживленным взглядом.

— Здесь здорово! А Мейбл действительно пела тут?

— Да, — ответил Блю. — И нам повезло. — Он указал на длинную стойку, где над своими бурбонами, джинами и пивом согнулись несколько стариков, все негры и среди них невысокий черный бармен с абсолютно седой остроконечной бородкой и пузцом пьющего человека.

— Это Док за стойкой. Он здесь с сорок шестого года.

— Он не выглядит таким старым! — воскликнула Элли.

— Думаю, ему около семидесяти, — сказал Маркус. — Он устроился сюда на работу, когда его отца убили в Италии. — Он взглянул на Блю. — Кажется, где-то в сорок четвертом?

Блю кивнул:

— Да, знаю, что тогда Док был еще ребенком.

— Док сможет заинтересовать тебя, Элли, — продолжал Маркус, облокотясь о стол и оживляясь, — он знал Мейбл лично. Они до определенного возраста были очень близки, выросли вместе. Потом она здесь немного пела.

— А он будет со мной разговаривать?

— Любой человек в здравом уме не отказался бы от этого, дорогая, — с медленной улыбкой проговорил Блю. — Пойдем, я тебя представлю. Сегодня у тебя не будет времени, поскольку здесь сейчас начнется нечто, но ты будешь знать его, а он — тебя.

Она встала, и они вместе пошли мимо тесно стоящих столиков и стульев. Блю положил руку ей на спину, как раз над кромкой платья, частично чтобы иметь уважительную причину прикоснуться к ее коже, которая была именно такой нежной, как он и предполагал, и частично чтобы утвердить свое право на нее. Большое количество оценивающих мужских глаз провожало ее, когда она протискивалась мимо стульев, поворачивалась, с извиняющимся видом улыбалась самым естественным образом.

И этим удивляла его. Некоторые белые женщины чувствовали себя неуютно в этой толпе, даже вместе с ним. Были здесь и другие белые, но в явном меньшинстве, девицы со слишком большим количеством косметики и взбитыми прическами, сидящие в углах с парнями, увешанными золотом. Несколько семейных пар зашли, чтобы послушать музыку, были и мужчины среднего возраста, которые работали вместе с неграми на пилораме. Одна смешанная пара — черная женщина и белый мужчина, женатые больше двадцати пяти лет, — были постоянными посетителями, и Блю поприветствовал их, проходя мимо.

У бара Блю и Элли сели на высокие стулья, и Блю открылся вид ее бедра, обтянутого черным нейлоном.

— Славные ножки, — сказал он. Она улыбнулась:

— А ты безнадежен, верно?

Его задело, что ей были не важны его слова — она явно не собиралась воспринимать его всерьез. Чтобы скрыть это, он похотливо поиграл бровями.

— Да, я такой. Хочешь, научу тебя кокетничать?

Элли наклонила голову, и ее ярко-алые губы слегка изогнулись в порочной, понимающей улыбке. Веки обольстительно опустились, подчеркивая раскосый разрез глаз.

— Думаю, мне известно все, что надо. — Она медленно, как кошка, моргнула.

И вот так мгновенно, между одним и другим вдохом, Блю понял, что попался.

— Похоже на то, моя милая. — Подошел Док, спасая его.

— Блю Рейнард, — сердечно проговорил он. — Как поживаешь, парень? Давно не видел тебя здесь. — Он поощрительно подмигнул Элли. — И кажется, понимаю почему.

— Док, это Элли Коннор. Она собирается писать книгу о Мейбл Бове и приехала в наш город, чтобы провести исследование. Я сказал ей, что ты как раз тот самый человек, с которым надо поговорить.

— Это правильно. — Лицо Дока посерьезнело, он слегка прищурил глаза. — Как случилось, что белая девушка хочет написать такую историю, если вы не против того, что я спрашиваю?

— Ну а почему бы и нет? Док поджал губы, кивая:

— Справедливо. — Какой-то посетитель потребовал выпивку. — Давайте я принесу всем что-нибудь выпить и сразу вернусь.

Они заказали виски "Джек Дэниелс" для Блю.

— Мне то же самое, — сказала Элли. Когда Док отошел, Блю улыбнулся:

— Осторожнее, сладкая моя. Я могу напоить тебя и уговорить лечь со мной в постель.

— Я большая девочка. И сумею с тобой справиться.

— Конечно, сможешь, если захочешь, — ответил он и рассмеялся. — Извини. Это уж слишком, даже для меня.

— Тебе должно, быть стыдно.

— Мне стыдно, — сказал он и повесил голову, изображая смущение.

Когда она засмеялась, он поднял подбородок, и какое-то мгновение они просто смотрели друг на друга. Он увидел в ее глазах тщательно скрываемое восхищение, смешанное со сдержанностью, — она считала его опасным. "Кобель", как сказала Алиша.

— Ты опять думаешь о моей репутации, да?

— Может быть.

А может, он и на самом деле кобель. Репутация, в конце концов, основывается на реальности, как бы ни противно ему было это признать. Может, его тянет к ней не потому, что в ней есть что-то особенное, а потому, что он недавно потерял всякий интерес к "шлюшкам" и пока не решил, какой еще тип отношений с женщинами его привлекает. Он поднял ее руку и сам себе изумился, когда поцеловал ее в ладонь.

— Со мной ты в безопасности, — сказал он.

— Правда?

Вопрос прозвучал хрипловато, музыкально и заставил Блю взглянуть на ее пухлые губы, соблазнительные, как сам грех.

— Ну может, и нет.

Подошел Док, и этому моменту странно возникшей близости пришел конец.

— Ну как, юная леди? — спросил Док. — Что вы скажете, если мы договоримся о встрече в какой-то из дней и вы сможете задать мне все вопросы, какие захотите?

— Было бы прекрасно! Обед в понедельник?

— Неплохо. Я буду ждать вас в кафе "У Дорри" в час дня. — Он махнул Блю. — Можешь тоже приходить, если хочешь.

Блю кивнул, понимая намек. Доку будет неудобно, если увидят, что он обедает наедине с белой женщиной, невзирая на то что прошло тридцать лет с тех пор, как всех уравняли в правах. Привычки Дока сложились в другие времена.

— Я приду.

Элли нравился клуб, нравилось здесь все — панели из сосны, простой дощатый пол, слегка вышедшая из моды реклама на стенах. Ей нравились и посетители, которые качали головами, погружаясь в серьезный разговор, или закидывали их назад, хохоча над шутками. Нравился запах виски и сигаретного дыма, пропитавший воздух. Нравились вентиляторы под потолком. Но больше всего ей нравилась музыка. Блюзы всегда опьяняли ее, и оркестр сегодня был очень хорош — двое певцов, электрогитара и саксофон, звонкие барабаны. Они играли, импровизируя и не соблюдая никаких правил, касающихся эпохи или того, что считалось настоящей музыкой, свободно сочетая мелодии и голоса в полнозвучные композиции, которые сводили толпу с ума.

Элли подумала, что сейчас она почти что в раю. Она доверяла своим спутникам, полагая, что им известно, что могут блюзы сделать с человеком, и поэтому не сдерживалась, не пыталась завязать разговор, а просто плыла вместе с музыкой, летала, мечтала, улыбалась, даже смеялась иногда. Какая-то часть ее понимала, что опасно разрушать все барьеры, когда она скрывает столько секретов и сидит с мужчиной, которого хочет и которому должна противостоять, так близко, что иногда чувствует его дыхание на плече или шее.

Но невозможно было не поддаться этому общему настроению в клубе. Музыка, тихие звуки голосов, кружащие над нотами, и глубинное наслаждение, от которого у нее таяло все внутри.

Во время перерыва она со слегка опьяневшей улыбкой повернулась к остальным и по их лицам увидела, что они тоже захмелели, как будто музыка была наркотиком. Алиша подняла стакан и улыбнулась.

— Уф, — сказала она.

— Аминь, — проговорила Элли.

Блю поерзал рядом с ней, и ткань его рубашки задела ее голую руку.

— Итак, доктор Рейнард, — Элли пыталась прикрыться разговором как щитом, — каким образом вы заслужили такое прозвище?

Когда он повернулся к ней, даже в полумраке клуба его глаза блестели почти невыносимо, такие прекрасные, что невозможно было оторваться от них. Дрожь беспокойства прошла по ее бедрам. Впервые Элли заметила, какие длинные у него ресницы, и какие золотистые у них кончики, и как они ловят свет, падающий со стороны бара. Он минуту смотрел на нее, явно не думая о вопросе, потом покачал стаканом и взглянул на Маркуса.

— Наверное, однажды летом я спятил, — сказал он.

— Нет, Элли, он не просто спятил, — подключился Маркус.

Он наклонился вперед и с каким-то удовольствием поставил локти на стол. Элли подумала о фото, где Маркус демонстрировал дикую прическу и туфли на высоченной платформе, и поняла, что он собирается сравнять счет. Блю тоже это вонял.

— Ну давай, давай, — сказал он, со смущенной улыбкой наклоняя голову.

— Ты когда-нибудь знала мальчишку, который сходил с ума по какой-нибудь песне, проигрывал ее снова, и снова, и снова, пока не захочешь его убить? — спросил Маркус, не обращая внимания на Блю.

Элли улыбнулась:

— Конечно.

— Так вот, Блю свихнулся на "Мужественном мальчике". Не важно, в какое время суток — ты, может быть, этого не знаешь, но он никогда не спит, — эта песня гремела из окон его дома так, что звенели стекла.

Представив себе юного Блю с несоразмерными для его возраста длинными руками и торчащими от худобы ребрами, танцующего в большом пустом доме, Элли почувствовала, будто что-то пронзило ее.

— Ведь не на несколько месяцев, — сказал он. — Просто эта песня меня захватила. На пару недель.

— Нет, Элли, на несколько месяцев, — возразил Маркус. — Снова, и снова, и снова. Когда он наконец понял, что существуют и другие песни, которые могут ему понравиться, мы чуть не устроили парад. Лэни стала называть его Блю, и прозвище прилипло.

Блю расхохотался, и это неожиданно удивило Элли.

— Интересно, знают ли эту историю дамы из клуба любительниц чтения?

Алиша засмеялась.

— Мне тоже интересно. Ой, им это понравится.

Блю опустил локти на стол и придвинулся ближе к Элли:

— Должно быть, тебе придется посвятить некоторое время для выяснения моих секретов.

Тот же свет, что касался его ресниц, теперь ласкал линию его носа и падал в ямку над верхней губой. Элли выпрямилась и одернула юбку. Блю заметил этот жест.

— А ты, детка? — спросил он. — Ты танцевала под какую-нибудь песню босиком, напевая в тюбик губной помады?

Он проговорил это тихо, нараспев. Она посмотрела в свой стакан, позвенела кубиками льда.

— Нет, — ответила Элли. — Я тогда была старше.

— Да? — один слог, который скользнул медленно, словно палец в вырез ее платья. — Расскажи мне.

Маркус и Алиша, очевидно, обменялись тайными знаками, потому что в этот момент оба встали.

— Мы скоро вернемся, — сказала Алиша. — Я вижу одну приятельницу, с которой хочу познакомить Маркуса.

Блю даже не поднял глаз, Элли кивнула. Она не заметила, что он придвинул колено и теперь касался ее бедра. Кто-то бросил в музыкальный автомат несколько монет, и зал наполнили звуки "Мужественного мальчика".

Элли рассмеялась, а Блю покачал головой, через плечо глядя на Маркуса, который отходил от автомата с ничего не выражающим лицом.

— Босиком, да? — поддразнивала Элли. Блю поднял бровь.

— Достаточно обо мне. Ты была старше, — напомнил он, прикасаясь пальцем к ее руке.

— В колледже мы делили комнату с одной девушкой, которая встречалась с гитаристом, игравшим блюзы, — сказала она. — Она приглашала меня послушать, но я все занималась. Знаешь, я была хорошей студенткой.

— А что ты тогда изучала?

— Архитектуру, хочешь — верь, хочешь — нет. — Через столько лет Элли сама улыбнулась абсурдности своего выбора. — Я очень любила музыку, но не могла заниматься ею, поэтому и решила, что буду строить здания. Но в колледже студентов расселяли, согласуясь с их интересами и воспитанием, а я много училась играть на разных инструментах, вот и написала в анкете, что больше всего интересуюсь музыкой. — Она пожала плечами, вспоминая. — Я заполучила эту подругу, и все было хорошо, кроме того, что она постоянно пыталась затащить меня на тот или иной концерт или в тот или иной клуб. — Элли невольно возвращалась в воспоминаниях к одному вечеру. — Я училась в штате Нью-Йорк, там было холодно, к чему я никак не могла привыкнуть, и я провалила экзамен по математике, скучала по дому, и у меня даже не было парня. Блю хмыкнул:

— Не похоже на восемнадцатилетнюю.

— Именно. Так что моя соседка вытащила меня, и мы отправились послушать, как играет ее друг. То есть я слышала блюзы и до этого, но не увлекалась ими настолько. В тот вечер… — она замолчала, вспомнив боль, которую ощутила, когда он начал играть, — гитара словно рассказывала историю всего мира, но особенно мою историю. — Она покачала головой. — Это задело меня так глубоко, что я никогда не смогу объяснить. — Она улыбнулась. — Знаешь, кто это был?

Его глаза сверкнули.

— Скажи.

— Лерой Калхоун.

Он запрокинул голову, смеясь так же, как минуту назад, и его освещал золотой свет, придавая ему какую-то беззащитность. Лерой считался одним из лучших блюзовых гитаристов в стране, и его стиль — печальный, глубоко эмоциональный — мог выжать слезу даже из камня.

— И тогда, похоже, твоя судьба переменилась, — предположил Блю. — Ты на следующий же день стала изучать другие предметы?

— Нет мне потребовался целый семестр, чтобы решить, чем заниматься. Закончилось тем, что я поменяла колледж, чтобы изучать музыку с научной точки зрения. И только потом, еще через пару лет, я выяснила, чем хочу заниматься — а именно исследованием жизни музыкантов и тем, чтобы писать о них для таких людей, которые любят музыку, но не могут ее сочинять.

— И как я.

С некоторым чувством вины она подумала, что не очень много внимания сегодня уделяет Мейбл, и осмотрелась, стараясь представить себе, как все здесь выглядело при ее жизни. Кое-что показалось ей знакомым.

— У меня есть фото Мейбл в возрасте шестнадцати лет в клубе. Это не здесь?

— Здесь. Как сказал Маркус, они с Доком дружили. Наверное, именно он пригласил ее.

Элли положила руку на стол, задумавшись о девушке на снимке и гадая, не лежала ли здесь ее рука.

— Что же могло случиться? — размышляла она вслух. — Я просто не понимаю, как она могла пробиться к дверям, которые открывались перед ней, пропуская в огромный мир, — а потом взять и уйти.

— Ты ничего не обнаружила в письмах?

— О, я нашла массу деталей, касающихся ее жизни, о которых ничего не знала, и теперь понимаю, что это была за личность, и это тем более странно. Она не позволяла никому и ничему стоять у нее на пути, но это не была жесткость. Ей помогало врожденное чувство юмора.

— Я действительно думаю, что кто-то ее убил.

— Может быть. Но такое убийство трудно скрыть. — Он сжал зубы.

— Только не в те дни. И не черной женщины. Она могла бы исчезнуть где угодно и когда угодно, и никто даже глазом бы не моргнул.

Элли покачала головой:

— Нет, только не Мейбл. К тому времени она уже становилась известной, и ее особенно любили в тех районах, где жили негры. — Она подняла брови. — Не говоря уже о том, что она ничего не делала без чьей-то галантной помощи. Мужчины ее обожали.

— Тогда, может, она убежала с кем-нибудь?

— Я почему-то так не думаю. Нет никакого подтверждения тому, что она любила кого-нибудь из этих парней. Ни одно имя не повторяется в письмах больше одного-двух раз.

Моя интуиция подсказывает мне, что она просто ушла. Таков был ее выбор.

— Но почему?

— Вопрос на двадцать тысяч долларов Я не могу обнаружить ничего. Должно же быть что-то, какая-то травма, или тайна, или несчастная любовь. Что-то, понимаешь? Но я задокументировала почти всю ее жизнь, кроме шести недель, и не похоже, чтобы там было нечто необычное.

Пришел Маркус.

— Ох, и умеют же эти женщины болтать! Блю спросил:

— И когда был этот шестинедельный провал?

— В середине пятьдесят второго, за несколько месяцев до ее исчезновения.

— Обсуждаете исчезновение Мейбл? — спросил Маркус. Элли кивнула.

— У тебя есть какое-нибудь предположение?

— У Маркуса всегда есть предположения.

— Да, представь себе, — нисколько не смутившись, сказал Маркус. — Подумайте сами. Когда мужчина теряет все — его заставляет пойти на отчаянный шаг гордость, или честь, или какой-то удар, нанесенный его мужскому достоинству. Все эти люди, которые выпрыгивали из окон, когда рушился рынок ценных бумаг или когда выяснялось, что они годами носили женское белье.

Блю спросил:

— Ну а женщины?

В тот же самый момент Элли произнесла:

— Нет, мужчина скорее склонен к тому, чтобы убить свою женщину.

— Правильно, — сказал Маркус. — Мужчина действует как в драме. Но женщина может наказать себя, испытывая чувство вины или любви. Я не могу представить себе, чтобы Мейбл чувствовала себя хоть в чем-то виноватой — значит, это должна быть любовь.

— Ты считаешь, что она наказала себя?

— А что же еще?

— Ты не признаешь версии, что ее могли убить, а тело спрятать, и так никогда и не найти?

— Нет. Она носила в сумочке 38-й калибр и несколько лет ездила по всей стране, побывав в довольно опасных местах. Она знала, как себя вести. — Он жестом заказал новую порцию виски, — Я полагаю, что-то ее терзало.

— Мне эта версия нравится, — сказала Элли. — Может, это была вина. И любовь — какой-нибудь любовный треугольник или что-то в этом роде. Или она так расстроила влюбленного в нее человека, что он что-то с собой сделал.

— Не может быть, — заявил Блю. — У Мейбл было столько мужчин, она не знала, что с ними делать. Я могу согласиться с версией, предполагающей вину за что-то, но не из-за любви. Она была человеком другого склада.

Элли улыбнулась, потому что в его голосе прозвучала нотка раздражения, и она подумала, что все они говорят о давно погибшей певице так, как будто она была их подругой. Казалось, Мейбл на всех производила такое впечатление, что делало ее превосходным объектом для написания биографии.

— Не отбрасывай ничего, — сказала она, — я научилась, складывая кусочки жизней, тому, что у каждого есть и слабое место, и какая-то тайна.

Блю посмотрел на нее со странно серьезным выражением лица.

— Я это запомню, — проговорил он.

Элли подумала о снимке и о том, что он не стал тогда ничего выяснять.

— Может, — сказал он, — Док что-нибудь знает.

— Надеюсь. Я, наверное, просмотрю еще раз все свои записи, чтобы выяснить, не было ли там тайной любви. Это каким-то роковым образом больше похоже на правду.

— Я все-таки считаю, что ты выбрала неверный путь, — с упрямой улыбкой заявил Блю. — Ты теряешь свое собственное время. — Он махнул официантке, чтобы она повторила их заказ. — И я собираюсь сменить тему разговора, поскольку не хочу спорить с красивой женщиной.

Элли улыбнулась:

— Хорошая идея.

— Как продвигается строительство мемориала, Маркус?

— Похоже, что мы успеваем к Четвертому июля. На прошлой неделе привезли плиты, доставили бетон, и уже замостили тротуар. — Его лицо приняло усталое выражение. — Может, когда все закончится, люди успокоятся. Конни Юинг смотрит на меня зверем всякий раз, когда мы встречаемся. — Он покачал головой. — Я действительно считал, что люди будут рады, особенно кто-нибудь вроде Конни, И хотел, чтобы она выступила на открытии, но она отказалась категорически.

— Кстати, о Конни, — сказал Блю, — мы видели у Роузмэри несколько снимков, где вы все вместе на каком-то пикнике.

Элли замерла. Она даже не смотрела на Блю, опасаясь, что выдаст себя, но ощущала благодарность за то, что он завел этот разговор, за то, что почувствовал необходимость для нее найти ответы, связанные с этими снимками, и за то, что проявил доброту и не стал требовать от нее правды. Под столом она прикоснулась к его ноге, и он понимающе пожал ей руку. Когда она попыталась высвободиться, он прижал ее ладонь к своему бедру.

— Пикник? — переспросил Маркус, наморщив лоб. — А кто там был?

— Ты с Джеймсом, Конни, Роузмэри. — Он помолчал. — Энни, ей было около шести. — Взглянул на Элли: — Помнишь, кто еще?

Да, умно. Заставляя ее перечислять тех, кого она помнила, он быстрее поймет, кто ее интересует.

— Имен не помню.

Она на долю секунды засомневалась, в каком порядке называть их и скрывать ли тех, кто значил для нее так много, потом просто принялась перечислять в том порядке, в котором вспоминала:

— Парень с бородкой, парень, похожий на ковбоя, женщина, одетая как хиппи, еще одна негритянка… — Она пожала плечами, как будто это не имело для нее никакого значения. — Вот все, кого я помню.

Маркус был потрясен.

— Это снималось за день до того, как мы уехали. — Он внезапно постарел лет на двадцать, лицо его осунулось, рот печально сжался. — Черт! Я бы хотел посмотреть эти фотографии. — Как будто вспомнив, где находится, он поднял голову. — Но это разрывает мне сердце. — С горестной улыбкой он сказал Элли: — Мой лучший друг и я вместе отправились воевать. Я вернулся, а он нет. Кажется, я так никогда и не смирюсь с этим.

Блю под столом погладил ее руку.

— А ты почему-то ничего о нем не рассказывал.

— Да? — Маркус дернул плечом. — Я знал его чуть ли не с пеленок. Его воспитывала бабка, а она была злее бешеной собаки, так что он все время проводил у меня.

— Ты любил его? — не удержавшись, спросила Элли. Маркус поднял голову.

— Любил. Его все любили. Он был одним из лучших людей, которых я встречал. И самых обаятельных. Он мог бы стать президентом благодаря своему обаянию. — Маркус, казалось, уплыл куда-то в воспоминаниях, потом отогнал от себя эти мысли. — Все давно прошло.

Заговорил Блю:

— Почему Конни так сердится? И почему ты хотел, чтобы она выступила? Ведь ее муж умер от рака?

— Дело не в нем. Ты бы видел Конни в те дни. Господи помилуй! Она была сложена, как… — он замолчал, искоса взглянув на Элли, — как богиня, и всегда такая бойкая на язычок, что все в радиусе ста миль ее хотели. Но она встречалась с Бобби с тех пор, как им исполнилось двенадцать лет, и не обращала на остальных никакого внимания.

— Который из них он? — спросил Блю.

Элли знала. Парень с рыжеватыми волосами, бородкой и гитарой. Бобби Мейкпис. Она молча переживала: а вдруг он окажется ее отцом?

— Почему вы пошли в армию? — спросила она, потом поняла, как бестактно это прозвучало. — Прости. Я не это хотела сказать. Половина парней оказались среди погибших. — Она осторожно высвободила руку, и Блю отпустил ее. — Сейчас это кажется такой глупой потерей.

— Это и была потеря, Элли, — сказал Маркус. — Только двое из тех, кого ты видела на снимке, вернулись домой — я и Бинкл, эта задница.

Блю рассмеялся:

— Бинкл, если тебе интересно, сейчас такой холеный тип, инженер, он просидел всю войну на Окинаве, а теперь хочет прослыть патриотом и утирает слезу, как только услышит о прошлом.

Оркестр снова собирался, и вернулась Алиша.

— Ой, давайте сегодня не будем говорить о памятнике, ладно?

Маркус взял ее руку и поцеловал.

— Мы уже закончили. — Остальным он сказал: — Алиша пострадала от этого достаточно, уж поверьте мне.

Музыканты настроили инструменты, и оркестр заиграл чувственное вступление к "Пересмешнику". Элли закрыла глаза.

— Как мне нравится эта песня.

— Мне тоже, — ответил Блю. — Пойдем потанцуем?

Она подумала о том, почему ей этого хочется. Как хорошо будет почувствовать его объятия, его тело рядом. Она представила себе, как будет раскачиваться в кольце его рук.

Со всей честностью, на которую была способна, посмотрела ему в глаза.

— Нет, спасибо, — тихо проговорила она и добавила для очистки совести: — Я не так уж хорошо танцую.

Он согласно кивнул:

— В другой раз.

По дороге домой Блю молчал, и Элли, все еще под впечатлением и уставшая и, может, немного меланхоличная, просто смотрела в окно, позволяя ветерку играть волосами и вдыхая запах реки, коровьего навоза и сосен. Ее опять поразило, какая глухая темень стояла там, где они свернули на узкую дорожку к его владениям. Ни одна машина не проехала мимо них. Было уже поздно, почти два часа ночи.

Он подъехал к домику и заглушил мотор. Тишину нарушало только стрекотание миллионов кузнечиков. Элли приподнялась:

— Спасибо, Блю. Я прекрасно провела вечер.

— Позволь, я открою дверцу.

Не успела она возразить, как он уже вышел, обогнул машину и распахнул дверь, пока она поднимала туфли, которые сняла раньше. Он протянул руку, поддерживая ее.

— Ой, как мне нравятся джентльмены, — поддела она его. Он слегка улыбнулся, но ничего не сказал. Она прижала туфли к груди.

— Что-то не так, Блю? — Секундная тишина, потом:

— Ничего, что не смог бы вылечить хороший сандвич. Ты не голодна? Я могу сделать нам несколько.

— Хм-м…

Говоря по правде, она всегда была голодна, и особенно после долгого вечера и съев один только салат на обед. Она наклонила голову. Он весь вечер не делал никаких попыток сблизиться. Она подумала, что может доверять ему и сейчас… в нем было что-то очень одинокое.

— Вообще-то я люблю сандвичи.

— Правда? Ты согласна?

Ее тронули его удивление и радость. Она кивнула.

— Ты подождешь минутку, пока я переоденусь?

— Конечно.

Она очень быстро выбралась из платья и колготок — со вздохом облегчения — и надела чистые шорты и топик. Когда она вышла из ванной, Эйприл сидела посреди комнаты и с надеждой виляла хвостом. Блю стоял у стола, держа в руке фотографию. Увидев Элли, он положил снимок, и хотя она ожидала совсем другого вопроса, он сказал только:

— Готова?

— Да. Можно взять Эйприл?

— Конечно, — улыбнулся он.

Она подумала, что впервые находится у него дома, и место оказалось более приятным, чем она ожидала. Блю настоял на том, чтобы она сидела за столом, пока он будет сооружать бутерброды. Все еще пребывая в приятном, слегка опьяненном состоянии, она с удовольствием отмечала чистоту в комнате с бордюром, изображающим плющ на стенах, и белыми прозрачными занавесками. Это была веселая комната, не совсем во вкусе Блю, каким она его себе представляла, а он — судя по тому, как он двигался — был вовсе не прочь проводить время на кухне.

Блю невольно вызывал восхищение — высокий, подтянутый, в джинсах и белой рубашке, со слегка взъерошенными волосами, в которых поблескивали золотые пряди, выцветшие во время работы на открытом воздухе. Насколько она могла судить, в его внешности не было ни одного недостатка.

— Знаешь, — лениво проговорила она, — ты бы, наверное, выиграл в этом конкурсе среди желающих попасть на журнальную обложку.

Он зазывно улыбнулся ей:

— Мне очень приятно узнать, что вы так думаете, мисс Коннор. Мне было бы трудно угадать ваше мнение, если бы вы сами его не высказали. — Этот тягучий, напоенный виски голос богатого мальчика заставил все сжаться у нее внутри, но она подсунула под себя ногу и пожала плечами с таким скучающим видом, какой только сумела изобразить.

— Тебе не нужна я, чтобы выслушивать, как ты великолепен. Сдается мне, что все женщины вокруг твердили тебе об этом с того возраста, как ты научился ходить.

Он хмыкнул, добавляя в сандвичи ломтики помидора.

— Лэни ни за что не хочет покупать майонез. Я добавлю другую приправу, ладно?

— Ладно. Лэни — твоя тетя, да?

— Вообще-то она сестра бабушки. Моя мама договорилась, чтобы для нее оборудовали комнату внизу, в полуподвале, еще много лет тому назад, когда она овдовела. Она заботилась обо мне всю жизнь.

— Когда погибли твои родители?

— Да. Была еще приходящая няня, но Лэни справлялась лучше. Когда я отправился в колледж, она переехала жить в город, но когда я вернулся, она вернулась тоже. — Он поставил на стол тарелки с сандвичами и кувшин с холодным сладким чаем, который потом налил в высокие бокалы со льдом.

У Элли в животе заурчало, и она с улыбкой взглянула на Блю:

— Великолепное зрелище!

— Ну, приступай, моя сладкая. Уж я-то не отстану.

Это была очень приятная трапеза. В окна влетал прохладный ветерок, и тишина благотворно действовала на ее взвинченные нервы. Ей нравилось, как он бросал кусочки собакам, Саше и Эйприл, и обе ждали хлебных крошек, навострив уши и вежливо вытянув вперед лапы, как статуэтки.

— Смотри, — сказал Блю и бросил Саше кусочек помидора; она поймала его в воздухе, а потом отпустила, позволив упасть с языка на пол.

Блю рассмеялся.

— Это жестоко, — возмутилась Элли, но все равно засмеялась, когда Эйприл кинулась на помидор и проглотила его не жуя. — Единственное, чего она не ест, — это картошка. Даже чипсы не ест.

И чтобы извиниться перед псиной, бросила Саше кусочек бекона. Как будто почуяв, что здесь кормят, на кухню вбежала Пайкет и ожидающе мяукнула. Элли начала было отщипывать мясо, но потом вспомнила.

— Ей нельзя даже крошечный кусочек?

Пай подошла к ногам Элли, а потом поднялась на задние лапки. Блю страдающе взглянул на нее.

— Ей это очень вредно. — Элли сильно нахмурилась.

— Ой, ну совсем-совсем маленький? Посмотри на нее! Она же умирает от голода!

— Я знаю, как ей угодить. — Он потер кусочек хлеба о бекон и положил его на пол. Кошка кинулась, схватила хлеб и проглотила его. Блю хмыкнул. — Видишь? Ей все равно.

— Ладно. Я не хотела вмешиваться. — Элли откинулась на спинку стула. — Все было превосходно, Блю! Спасибо! — Вспомнив кое-что еще, она добавила: — И спасибо, что вызвал на разговор Маркуса.

— Ты что-нибудь узнала?

— Да. — На секунду она задумалась. Может, стоит рассказать Блю. о своих поисках? Вдруг он сумеет помочь? — Или нет. Не знаю.

Он терпеливо не сводил с нее глаз. Внешний лоск, особенно отличавший его сегодня, растаял в жаркой атмосфере клуба, и хотя он не растерял ни капли своей красоты, Элли поняла, что таким он нравится ей больше, вызывая доверие.

— Кто эта женщина на снимке? Хиппи?

Элли выдохнула и призналась:

— Моя мать. Но я была бы очень благодарна, если бы ты не извещал об этом всех вокруг. Меня несколько смущает собственное желание выяснить о ней все.

— Я никому не скажу ни слова. — К ее удивлению, он потянулся через стол и взял ее руку в обе свои. — Наверняка у тебя болят руки от работы на компьютере.

Он потер сильным загорелым большим пальцем костяшки ее пальцев, и это решительное движение показалось ей таким приятным, что она чуть не застонала.

— Продолжай так, и я твоя рабыня, — сказала она.

— К вашим услугам.

Он поднял голову, и его удивительно синие глаза блеснули. Прядь волос упала ему на лоб, и он не отбросил ее, а просто продолжал свой наркотически-чудесный массаж, разминая небольшие участки на ее запястье и ладони, где накопилась усталость, а потом каждый палец в отдельности.

— Расскажи мне о своей матери.

Элли не хотелось говорить. Она хотела закрыть глаза и таять, прижавшись к нему, ощущать этот экзотический аромат, идущий от его волос, быть ближе к его пьянящему голосу, к его губам. Он потянулся за второй рукой, и она с радостью позволила ему взять ее.

— Она была проблемной, — сказала Элли. — Беглянкой, но не из-за того, что поссорилась с родителями. Просто беспокойной натурой. Каким-то образом она очутилась здесь тем летом, после чего у нее родилась я.

Его руки замерли на секунду.

— Ты знаешь, кто твой отец? Элли покачала головой.

Он возобновил массаж, глядя куда-то вдаль.

— Поэтому ты считаешь, что это может быть кто-то из присутствовавших там. На пикнике.

— Да. — Взволнованная, она положила свободную ладонь поверх его и своей рук. — Блю, мне действительно неудобно, я не хочу, чтобы меня жалели. И я предпочту не открываться никому, если это будет создавать какие-то проблемы.

Он был совсем рядом, и Элли не подозревала, как сильно она хотела, чтобы он поцеловал ее, пока он не сделал этого — просто наклонил голову и с тихим полустоном прижался своим прекрасным ртом к ее губам Она не сразу закрыла глаза и увидела тень его загнутых ресниц на щеке, так близко, что все расплывалось, до того как его вкус и запах поглотили ее, словно первые мягкие блюзовые аккорды гитары.

Его губы. Нежные и умелые, и какие-то очень правильные, не агрессивные, потому что он достаточно быстро отклонился и посмотрел на нее очень серьезно.

— Я никому не расскажу, Элли. Обещаю.

Но в тот момент ей было все равно. Она прикоснулась к его худой щеке, и он снова поцеловал ее, как будто подкрепляя обещание, и на этот раз она не просто позволила ему. Она целовала его в ответ, гладя его щеку, ухо, густые волосы, ощущая округлость его головы и теплоту кожи. От него пахло виски и немножко потом — после долгого вечера.

Поцелуй стал глубоким, даже глубже, чем она могла ожидать. Не шум в ушах, а словно какая-то песня звучала у нее в крови, зажигая ее, прокатываясь вниз по горлу и до самых ступней. Она почувствовала, когда это зажгло и его тоже, в ту же самую секунду. Он склонил голову набок, и его пальцы на ее затылке напряглись, он тихо, потерянно застонал и стал целовать ее почти свирепо. Она захотела укусить его, но остановилась на том, что позволила ему стянуть ее со стула и расположить между ног. Словно где-то вдалеке, она ощутила боль от того, что ударилась коленом об пол, но потом чувствовала только руки Блю вокруг своего тела, только его грудь, ноги и рот.

Они целовались, и целовались, и целовались, их тела прижимались друг к другу, их губы и языки выражали все.

Целовались до тех пор, пока Элли не подумала, что сейчас потеряет сознание. Целовались, пока она не почувствовала, что его тело дрожит.

Тогда он медленно отклонился, и чтобы прийти в себя, им потребовалось некоторое время, как будто бы пришлось выбираться из глубокого каньона. Руки Блю обвили ее шею, он прижался лицом к ее лбу и глубоко дышал. Элли от блаженства закрыла глаза, ни о чем не думая в его объятиях, все еще ощущая эхо их поцелуев в груди. Он поднял голову и посмотрел на нее. Элли чувствовала его легкую дрожь и собственную слабость.

— Думаю, тебе лучше идти, — наконец проговорил он. Она кивнула. Поколебавшись, кончиками пальцев нежно прикоснулась к его скуле под левым глазом. Кожа была горячей, слегка покрасневшей.

Элли убрала с лица волосы, и он помог ей встать. Долгое, опасное мгновение она колебалась и ощущала, что он тоже колеблется. Потом твердо отступила назад:

— Спокойной ночи!

Он сделал глотательное движение. Сунул руки в карманы. Кивнул:

— Спокойной!

 

Глава 10

Естественно, Блю не смог заснуть. Покрутившись полчаса, он встал и, вместо того чтобы идти на веранду, отправился с телескопом вверх по лестнице.

Это был хороший телескоп, подарок отца, который этим жестом показал, что поощряет стремление сына к знаниям. За прошедшие годы Блю несколько раз подумывал, не приобрести ли ему что-нибудь получше, но он ведь не был специалистом в астрономии, а для его хобби ему вполне хватало и этого.

С крыши он мог смотреть поверх деревьев. Домик стоял на краю леса, и он подумал о спящей Элли, гадая, в чем она спит. И хотя ему хотелось представить ее в каком-нибудь прозрачном неглиже, он признался себе, что скорее всего это большая футболка. Или какая-нибудь простая ночная рубашка без рукавов, с маленькими розочками на бретельках. Он представлял, как она лежит на спине — бретелька спустилась, и черные кудри разметались по подушке — и как он входит в эту темноту, располагается на кровати рядом с ней, целует ее шею сверху вниз, до плеча, как снимает покрывало и кладет руку ей на грудь.

Он вдохнул, медленно выдохнул, повел плечами, стараясь отогнать видение. "Боже! Ну и поцелуй!"

Саша взобралась по ступенькам, чтобы присоединиться к нему, и Блю приказал себе прекратить думать об Элли. Он наклонился к телескопу, разглядывая то, что невооруженному глазу показалось бы расплывчатым пятном. Сквозь линзы видна была группа из семи звезд, ярких, как бриллианты. Выпрямившись, он снова взглянул на далекое темное небо. Вселенная так огромна, что это заставляет думать, будто в жизни нет ничего по-настоящему важного. Он представил себе, как именно в этот момент рождается дитя, которое когда-нибудь полетит на корабле к этим далеким мирам. Интересно, успеют ли до его смерти получить какие-нибудь сведения о том, что они там обнаружат? Наверное, нет. Может, даже его правнуки этого не застанут, хотя для того, чтобы заиметь правнуков, надо сначала обзавестись детьми. Его ужасно разочаровало, что они с Энни так и не смогли зачать ребенка. Он молчал об этом, потому что это причиняло ей невыносимые страдания. Они только начали, сомневаясь, обсуждать идею приемных детей, как она погибла.

И снова в его мысли прокралась Элли в кольце его рук. Когда он целовал ее, то же чувство покоя, что и сейчас, охватывало Блю. Он опять взглянул на домик. Что страшного, если он просто пойдет туда, постучит в дверь и позволит ей раскрыть объятия и впустить его в свою постель? Что такого, если он ляжет рядом с ней в темноте и будет дышать и спать вместе с ней? Но он знал ответ. Это наверняка обидит ее. Нет, как бы он ни хотел ее, он должен оставить все как есть. Вздрогнув, он неожиданно представил себе весь ход своих мыслей: от Элли к звездам, потом к детям и снова к Элли.

Маркус Уильяме вырос на ферме в самом дальнем уголке округа и привык просыпаться до того, как закричит петух, чтобы справиться со своими обязанностями до прихода школьного автобуса, отвозившего его в только что объединенную среднюю школу. Маркус должен был напоить и накормить кур и собрать яйца к завтраку.

В более старшем возрасте из-за этой привычки он стал объектом розыгрышей учащихся из более состоятельных семей, но ему удавалось учиться при этом успешнее большинства из них. Сейчас, приближаясь к своему пятидесятилетию, он продолжал считать эту привычку большим преимуществом.

В это раннее летнее утро он проснулся от пения дроздов за окном, особенно меланхоличного в сером предрассветном воздухе. Где-то у соседей прокукарекал петух, что потревожило сон жены Маркуса. Она немного покрутилась, задев щиколоткой его ногу, тяжело вздохнула и снова устроилась в глубоком гнезде из подушек. Он подвинулся, чтобы провести кончиками пальцев по ее спине. Она может проснуться или хотя бы повернуться к нему во сне, и они займутся любовью, медленно и уютно, как все счастливо женатые пары. А потом Маркус встанет, примет душ и приготовит себе завтрак. Но в это утро она не шелохнулась, даже когда он погладил ее по затылку и провел ладонью вниз по позвоночнику. Последние недели дети доставляли ей много хлопот своими простудами, кашлем и капризами из-за этого. Маркус отвел с ее лица несколько тонких косичек, улыбнулся при виде ее полуоткрытого рта и слегка прикоснулся к виску поцелуем.

Он встал, включил телевизор на кухне и слушал утренние новости об ураганах, забастовках и далеких войнах, пока взбивал яйца для омлета. Серьезная брюнетка доложила о взрыве бомбы в автомобиле в Израиле, а эксперт по погоде радостно предупредил о том, что на Среднем Западе сложились идеальные условия для прохождения торнадо. И за всем этим потоком информации перед ним, как всегда, возник образ Джеймса. Иногда Маркуса тревожило, что Джеймс так глубоко проникал в его сердце, в его мысли, даже спустя тридцать лет. Ясно виделось его лицо, а горе было таким же острым и внезапным, как будто все это случилось вчера. Сегодня Маркус знал: это потому, что накануне вечером они говорили о нем и о тех потерях, что приносит война, в клубе. Устроившись с тарелкой и чашкой горячего, свежего кофе перед телевизором, Маркус переключил все внимание на новости и теперь подумал о Джеймсе так ностальгически-счастливо, как иногда мог думать только рано утром.

После завтрака Маркус шел пешком — это был его обычай — по сельским дорогам в центр города, где строился новый мемориал. Он долго и тяжело "выбивал" его, собирая документы, сравнивая, как служили ветераны из их округа, с тем, как воевали призванные из других частей страны. Маркус рассчитывал на патриотические чувства членов городского совета, прилагая особые усилия, чтобы уговорить летчика времен Второй мировой войны и Бинкла с его чувством вины. Это сработало наконец, и Бинкл отдал решающий голос.

Солнце выглядывало из-за леса на востоке, и его неяркие, туманные лучи падали на все еще сырую землю, где лежали гранитные плиты с гравировкой. Здесь были три панели, которые соединятся вместе, когда их поднимут, и Маркус ощутил боль, прижимая пальцы к треугольным буквам имен, среди которых было имя Джеймса.

Сегодня утром, когда его лицо овевал нежный ветерок, невольно вспоминалось детство и рыбалка на реке Коттон. Джеймса растила бабка, такая же черная и несгибаемая, как нож, выкованный из железа, и мальчик сбегал от нее в более свободный мир Маркуса — где были мама, от которой вкусно пахло, и толстуха бабуля, которая любила петь, и папочка, который брал их на рыбалку ранним утром, и целый выводок ребятишек, спавших как попало на койках, раскладушках и старой двуспальной кровати, иногда вчетвером. Присутствие еще одного ребенка никому не мешало.

У Маркуса было четыре брата и две сестры, и вдобавок он рос в часто меняющемся окружении двоюродных сестер и братьев, детей старшей сестры его матери. Они приезжали, чтобы пожить на ферме, — на месяц, на лето, а то и на несколько лет, задерживаясь по самым разным причинам неудачный брак, или их единственный родитель должен был работать в ночную смену, или из-за какой-то неприятности, в которую угодил ребенок, — город не так добр к негритятам, как деревня.

Но Джеймс был другим, особенным. Задолго до того, как познакомиться с ним, Маркус жалел мальчика, которого встречал на рынке или в церкви, с обиженно поджатым ртом, когда суровая бабка толкала, или тащила его за собой, или пилила за что-то. Маркусу казалось, что она его ненавидит, а он жалел любого мальчишку, которого никто не обнимал время от времени. Он не мог себе представить, как эта сердитая ворона стала бы обнимать Джеймса.

Сейчас он, конечно, знал все. Хэтти Гордон по-своему любила внука и хотела, чтобы он избежал участи своего отца. Маркус не помнил, как оказалось, что его мать стала постоянно присматривать за Джеймсом. Наверное, "Ворона" нашла работу, и о нем некому стало заботиться. В те времена логичнее всего было обратиться к соседке. И с самого начала, когда им обоим было по пять лет, Джеймс и Маркус стали неразлучными друзьями. Они ловили рыбу в реке и ночевали в спальных мешках, отгоняя комаров и глазея на звезды. Они лазали по деревьям или воображали себя пиратами. Становясь старше, они говорили о девчонках на своем особом языке, и даже когда Джеймс, с его харизмой, золотыми глазами и кожей цвета бледной охры, стал пользоваться большей популярностью, Маркуса это не раздражало.

За всю свою жизнь он никогда не испытывал более чистой любви, чем к Джеймсу Гордону. И еще он был абсолютно уверен, как в том, что эта рука — правая, а тот палец — на левой ноге, что Джеймс испытывал к нему точно такие же чувства.

В это прохладное золотистое утро, оставив спящую жену и детей, Маркус прикасался к большой букве Д, выгравированной на черном граните, и ощущал печаль, которую ему никогда не превозмочь. Он поднял голову, оглядывая скаты крыш и спящие окна городка. В своем вечном горе и тоске по другу, который погиб в далеких джунглях, он был не одинок. Были еще Конни Юинг, Роузмэри и Блю.

Блю. В те дни, когда он задумывался об этом, Маркус находил только одну причину своей дружбы с белым, который был на пятнадцать лет его моложе, — это сходство Блю и Джеймса. Не цвет кожи, не возраст и не воспитание, а какое-то сияние в улыбке, какая-то нотка в смехе. Даже какая-то обреченность в выражении его лица и тот соблазн, который он представлял для женщин.

Встав, Маркус позвенел ключами в руке и позволил себе ощутить тихую, спокойную гордость. Благодаря тому, что он не забыл, как работал над этим, мемориал стал действительностью. "Можно увековечить память и о Мейбл Бове, — подумал он, направляясь на работу. — Привести в порядок пару комнат в одном из ее старых домиков или устроить выставку фотографий в библиотеке". Роузмэри будет более чем рада помочь, в этом он уверен, и с выходящей в следующем году биографией, что пишет Элли, все вместе может привлечь внимание туристов.

Он посмеялся над собой: "Памятники — это мы сами. Мы помним — значит, и памятники не нужны".

Элли спала как убитая и проснулась, когда Эйприл положила морду на кровать и нетерпеливо заскулила прямо ей в лицо. Элли открыла один глаз, почувствовала, как в затылке накапливается головная боль, и накрыла голову подушкой. Эйприл положила лапы на кровать и, просунув нос под уголок подушки, снова тихо заскулила. Элли погладила ее уши, но псина настойчиво полезла еще дальше.

— Ладно, ладно.

Элли со вздохом встала, одернула рубашку, потом прошлепала до двери и выпустила собаку. Снаружи было темно, низко нависали облака, в воздухе пахло надвигающимся дождем, и она посмотрела на часы. Почти полдень. Удивительно, что она проспала так долго.

Блю!

Это имя пронеслось сквозь нее, когда она умывалась и включала кофеварку. Она сонно склонилась над стойкой, босиком, непричесанная, уставшая после длинной недели, заполненной работой.

Блю! Воспоминания кружили в ее не совсем еще проснувшемся мозгу — его волосы, его руки, его ресницы, его смех. И безмолвная, чувственная волна — рот-язык-руки-волосы — прокатилась по ее позвоночнику, голове, отозвалась в бедрах.

Блю! Начался дождь. Вначале упало несколько капель, стукнув о крышу веранды и по сухой земле, потом больше и больше, очень быстро, пока домик не окружила стена шуршащего, успокаивающего плеска. Звонкий лай донесся с крылечка, и Элли фыркнула от смеха, открывая дверь Эйприл. Собака ненавидела мокнуть под дождем.

Но рядом с собакой стоял человек. Элли, все еще заспанная, добрую минуту моргала глазами, пока не поняла, что стоит в ночной рубашке, старой, с рисунком, изображающим кошек. Она закрывала ее до колен, но ткань была такой старой, что девушка внезапно очень остро почувствовала свою кожу, соски и резинку трусиков поперек живота. И она не успела причесаться.

А он никак не пытался помочь ей выйти из этой нелепой ситуации, просто стоял на фоне стены дождя и выглядел как кинозвезда на обложке альбома — может, что-то туманное, нежное, братья Олмэн с песнями соул — в джинсах и простой белой майке, с волосами до плеч и непобритый.

Она не знала, что делать — сложить руки, чтобы закрыть грудь, или убрать и пригладить волосы, а без кофе было трудно быстро соображать, поэтому она не сделала ничего, потом попыталась сделать и то и другое, прикоснувшись к безумно торчащим волосам.

— Я не одета для гостей, — наконец произнесла она. — Приходи, когда я выпью кофе, может, тогда смогу связать пару слов.

Но он не понял намека. И вместо этого вошел в домик.

— Ты выглядишь утром как раз так, как я себе и представлял, — сказал он, и это прозвучало не как игривая любезность, голос его был теплее, глубже, нетерпеливее.

Страсть поразила ее, словно удар током, и она еще сильнее ощутила свою грудь. Но теперь, нисколько не смущаясь, Элли хотела почувствовать прикосновение этих рук с длинными пальцами. Желание и досада на себя нахлынули на нее одновременно, и она отошла, отвернулась, проводя руками по лбу, собирая волосы на затылке. Она держала их там и наконец овладела собой.

— Хочешь кофе?

— Нет, спасибо. Я хочу, чтобы ты кое-что увидела. Одевайся, а я приготовлю тебе кофе.

— Идет дождь.

Его глаза блеснули.

— Да, идет.

Теперь между ними был тот поцелуй. Она не могла не думать о нем, когда смотрела на Блю, и знала, что в его мыслях должно быть то же самое, и гадала, почему они просто не смирятся с этим, ведь теперь было абсолютно ясно, что они оба хотят близости. Сейчас или позже.

Его сверкающие глаза скользнули по ее груди, по ногам. Он сунул руки в задние карманы и кивнул в сторону ванной:

— Давай. Одевайся.

Она так и сделала и вернулась в джинсах и майке, первой попавшейся под руку — огромной, напоминавшей о прошлогодней поездке в Мексику. И в бюстгальтере. Доспехи.

Он размешивал сахар в чашке, когда она вышла, стягивая волосы в хвост. Когда он протягивал ей чашку, она подумала, что, не принимая во внимание бифштексы и бутылки вина, которыми ее потчевали перед соблазнением, ни один мужчина никогда не готовил для нее еду. И конечно, никто не варил ей кофе.

— Сегодня ты медленно соображаешь?

Элли уже хотела было отрицать это, но потом печально улыбнулась:

— Похоже, что так. А как тебе удается не засыпать на ходу?

Он подмигнул.

— Большая практика. Кроме того, вчера ночью я уступил тебе свою выпивку. А сам принял всего только три порции.

— М-м… — Элли пила кофе. — Я и не считала.

— Ты готова?

— Для чего? Неужели нам придется выходить в такой дождь?

— Поверь мне, тебе понравится. Здесь где-то есть зонтик. — Он открыл чуланчик и достал зонт. — Пошли.

И действительно, воздух был чудесен. Прохладный и очень душистый. Блю держал зонтик над их головами и говорил о погоде. Он шел к оранжерее. Даже сквозь пелену дождя Элли видела яркие пятна, прильнувшие к стеклам, и вспомнила, как он говорил об орхидеях. Неужели ей сейчас, в таком неуравновешенном состоянии, стоит идти туда с мужчиной? Она остановилась.

— Что ты хочешь мне показать? — Он понимающе усмехнулся:

— Ты боишься, маленькая девочка?

— Может быть.

Дождь намочил его плечи, его руки стали глянцевыми, что заставило ее думать о том, как можно лизнуть его, и она сделала большой глоток кофе из кружки, которую взяла с собой. Обожгла себе горло. "Вот так-то лучше!"

— Скорее опасаюсь.

Похоже, он хотел поцеловать ее, но передумал. Только улыбнулся очень нежно. Блю подвел ее к двери, которую распахнул, отступив назад, так, чтобы Элли оставалась под защитой зонта. Она втянула голову в плечи и заскочила внутрь.

Вначале ее поразил запах — неземной, прекрасный аромат, экзотический и опьяняюще-сексуальный. Повсюду были цветы самых разнообразных оттенков — белые и желтые, красные и ярко-розовые, синие, пурпурные и даже зеленые, полосатые, рябые и махровые. Они занимали все стены и цвели на ветвях деревьев, льнули к огромным, как в джунглях, стволам, покрытым какой-то корой.

Цветы, но не такие простые и обычные, как роза, сирень или даже лаванда; это было экзотично, как редкие духи. Она глубоко вдохнула, почти ощущая благоухание на вкус, и обнаружила, что в главную ноту цветов вплетается запах влажной земли и успокаивающий шум воды. Так пахнут волосы Блю!

— О Боже мой! — прошептала она, держа кружку с кофе, но забыв о нем и все выше и выше поднимая глаза. — Это все орхидеи? — спросила она осевшим от ужаса голосом.

— Не все. Но многие, — с гордостью ответил он. — Круто, правда? — Он взял ее за руку. — Но я не это хотел тебе показать. Пойдем.

Он повел ее по дорожке из гравия, и она увидела, что еще у порога он сбросил туфли и теперь шествует босиком по стране чудес, которую сам создал. Вокруг был густой зеленый лес с тайными сокровищами — Элли замечала маленькие озерца и водопады, тоже маленькие и побольше. Что-то мелькнуло, потом зашуршало, и Элли отскочила, вскрикнув, когда какая-то птица выпорхнула из своего тайника и села на дорожку.

— Птицы?

— Да. В основном спасенные. Тропические птицы, которых поймали и продали туристам, а те потом не знали, что с ними делать. Вот этот парень, кстати, сверкающий скворец.

Напуганная шумом, вперевалку вышла еще одна птица — белый голубь с яркоалым пятном на грудке, как будто его пронзила стрела. Несмотря на экзотический вид, он вышагивал той же агрессивной походкой, что и обычный городской голубь, и громко ворковал.

— Наверное, Пайкет сюда вход запрещен? — со смехом сказала Элли.

— О нет! — Блю рассмеялся вместе с ней и повел ее дальше.

Он поднырнул под сплетенные стебли растений и выпрямился, потянув Элли за собой.

— Вот! — И взмахнул рукой.

— Ой! — воскликнула она.

Глядя в разветвление "дерева", Элли увидела самый большой и самый красочный цветок из всех, которые когда-либо встречала. Он был красным, по меньшей мере четырнадцати дюймов в диаметре, с эффектной "губой" более бледного оттенка. Он роскошно покачивался на конце длинного, толстого стебля и просто ошеломлял своей красотой.

— Это великолепно, Блю!

— Я же тебе говорил. — Он гордо улыбнулся, восхищаясь цветком. — Я знал еще несколько дней назад, что она собирается расцвести, и вот сегодня — бум! Это произошло.

— Невероятно!

Элли медленно поворачивалась, внимательно разглядывая все вокруг — озера и водопады, деревья и лианы, цветы, листья, птиц, вылетающих из зарослей и снова с криками скрывающихся в них. Внезапно слезы подступили к ее глазам, нелепо и неудержимо.

— Это так прекрасно, — пробормотала она. — Но как?..

— Когда погибла Энни, — тихо сказал он, глядя вверх, — я не мог ни спать, ни есть, не мог ни с кем говорить. Я построил оранжерею до этою, и мы с Маркусом начали некоторые эксперименты по разведению, но после ее смерти я пришел сюда окончательно. — С печальной улыбкой он добавил: — Это помогло мне выжить.

— Тадж-Махал, — проговорила Элли, и у нее ком встал в горле.

Блю пожал плечами:

— Может быть.

Элли поморгала и отошла, чтобы рассмотреть гирлянду из красных с белыми точками цветов, образующих изящную арку, и чтобы отвлечься чем-нибудь неэмоциональным

— Ты экспортируешь их или продаешь? Зачем так много?

— В основном для экспериментов по разведению. Орхидеи — одни из самых ценных цветов в мире, и многие из самых редких экземпляров растут в естественных условиях в тропических лесах, которые принадлежат к одним из самых экономически не защищенных районов мира. — Он раскинул руки. — Не такая уж неожиданная идея использовать орхидеи и для того, чтобы сохранить тропические леса, и для того, чтобы улучшить экономическое положение бедных стран. Ты следишь за мыслью?

— Конечно.

— Вся проблема в том, что орхидеи невероятно трудно разводить. У них миллионы семян, но все должно быть абсолютно идеально, чтобы они проросли. Они должны питаться на особой почве, и даже когда получаешь растение, ему потребуется семь лет, чтобы стать взрослым.

— Значит, ты наверняка очень талантлив, раз у тебя есть все эти цветы.

— Нет. Они выносливые и сильные, и только и делают что цветут. Это им нравится. Дело в том, что самый лучший метод для их разведения, как мы обнаружили, — это вегетативное размножение, что требует стерильной лаборатории, массы оборудования и специальных знаний. — Он небрежно сорвал сухой лист с ближайшего растения и пригляделся к нему нахмурившись. Очевидно, то, что он увидел, успокоило его. — Итак, то, чем я здесь занимаюсь, — это как можно более точное воспроизведение условий тропического леса, чтобы выявить при этом органический способ разведения орхидей для массового рынка.

— И были успехи?

— Да, мэм. Знаешь, сколько заплатили бы за такие цветы гостиницы и шикарные рестораны?

Его гордость и радость были почти физически ощутимы.

— Блю, это здорово! Я рада за тебя!

— Настолько, что можешь вознаградить меня еще одним поцелуем?

Это удивило ее, поскольку прозвучало как-то внезапно. Но нет, не внезапно. Сама его поза этим утром говорила о том, что он хочет ее. И, о Господи, как же она его хотела тоже. Особенно теперь, когда увидела, что в его сердце цветут цветы.

Тем больше оснований сохранять голову на плечах. Блю Рейнард со своей музыкой и цветами был способен на то, что прежние случаи "разбитого сердца" покажутся чепухой до сравнению с этим.

— О нет, — проговорила Элли с точно рассчитанной ноткой издевки в голосе. — Боюсь, что целовать мужчину в таком окружении окажется слишком опасным даже для меня.

Он ухмыльнулся:

— Попытка не пытка.

— Точно.

Его тело расслабилось.

— Хочешь обзорную экскурсию?

— Очень.

— Хорошо. — Он взял ее за руку. — А потом, может, посмотрим у меня видео? Лэни дома, так что мы будем под присмотром.

— Договорились, доктор Рейнард.

 

Глава 11

Блю предложил Элли встретиться в полдень, чтобы пообедать с барменом из "Музыкального автомата" в кафе "У Дорри" в час.

Вчера днем они устроились в большой комнате в его доме и смотрели старые фильмы по кабельному телевидению. Лэни, забавная, остроумная старушка, сидела вместе с ними, держа на коленях Пайкет, и рискованно шутила, комментируя фильмы. Элли она понравилась. Девушка была благодарна пожилой женщине, потому что даже при ней Элли весь день ощущала присутствие другого человека, вытянувшегося на диване или на полу или сидевшего, развалясь в кресле. Она замечала в нем такое, на что никогда не обратила бы внимания в других мужчинах, — лунки его ногтей, например, его локти, нуждающиеся в хорошей дозе крема, мочки его ушей и ступни.

И он точно так же ощущал ее присутствие. Казалось, они оба искали уважительные причины, чтобы прикасаться друг к другу — сидя бок о бок, так, что их колени были единственной точкой соприкосновения, или передавая друг другу закуски, когда их руки задерживались чуть дольше, чем необходимо. Она видела, что происходит, и туман чувственности обволакивал ее — и она ничего не могла с этим поделать. И было к тому же так приятно, что не хотелось от этого отказываться. Прошло уже столько времени, и он — совсем не такой, как другие.

Наконец, измотанная долгой неделей работы и необходимостью сопротивляться ему, Элли попрощалась еще до ужина. Одна в своем домике, под непрекращающийся шум дождя, она читала роман и всеми силами старалась отвлечься от мыслей о Блю.

Сегодня утром эта повышенная эмоциональность улетучилась, и она снова была в своей тарелке. Наступил понедельник. Жара начинала сгущаться над полями, когда Элли направилась по тропинке к первой оранжерее. Она связала волосы в узел, чтобы освободить шею, но они не держались, и некоторые пряди прилипли к мокрой щеке. Яркие пятна этих экзотических, эротичных цветов всплыли у нее в памяти. Его запах, воспоминания о поцелуе, которым они обменялись у него на кухне в субботу ночью, кружили ей голову. Это заполнило все ее сны, лишило покоя, и теперь она не знала, какое у нее должно быть выражение лица и что ей надо говорить.

— Ладно, Коннор, веди себя по-взрослому. — Она прошагала остаток пути и с твердой решимостью распахнула дверь.

Было невозможно оставаться равнодушной к этой красоте. Роскошная прохлада оранжереи была так притягательна, что она почувствовала, как все напряжение стекает по позвоночнику вниз и сквозь ступни уходит в землю.

Лианы и деревья создавали небольшой полумрак. Она ощутила сквознячок на щиколотках, и ей захотелось разуться и пойти босиком. Из глубины этого великолепия вышел Блю в рабочей белой футболке и джинсах, запачканных землей. При виде его словно ток пробежал по ее телу, и волна воспоминаний — его рот, этот поцелуй — охватила ее, окрасившись не в алый цвет желания, а почему-то в зеленый и синий. Она не могла вымолвить ни слова.

— Привет, — тихо сказал он.

Блю снова был босиком. Волшебство развеялось, и Элли рассмеялась:

— Я хочу здесь поселиться! — Она сделала шаг, но замерла, когда что-то пронеслось у нее но ноге, — Это что, змея?

— Просто маленькая ящерица. Я подумывал о том, чтобы завести змей, но с ними слишком много возни. — Он поднырнул под ветку и подал ей руку. Улыбнулся и подмигнул: — И ящерицы не так много едят.

Переплетя ее пальцы со своими, он спросил:

— Как поживаете, мисс Коннор? — Слова звучали хрипло и медленно. — Я скучал, когда ты вчера ушла к себе.

— Я… э-э… — Она не могла сообразить, что сказать, и нахмурилась. — Я читала.

Он отпустил ее руку.

— Пойдем.

Она последовала за ним по вымощенной дорожке через заросли, заметив, что маленькие озерца поблескивали в самых даль. них уголках и располагались у подножия деревьев. Казалось, они каким-то образом связаны друг с другом.

— Построить это, должно быть, обошлось в целое состояние. Ты получил субсидию?

Он остановился, и его лицо приняло странное выражение.

— Я думал, ты знаешь. — Отрывисто, так, что она поняла: эта тема его смущает, он сказал: — У меня денег куры не клюют. Папочка мой был по-настоящему богат. А мама оказалась даже аристократичнее его.

— А-а… — Элли сунула руки в карманы.

— Почти все знают об этом. — Он взглянул на часы. — Вот черт, нам пора идти. Позволь, я переоденусь быстро и буду готов.

— Я подожду у дома.

— Нет необходимости. Грузовичок у входа. А здесь у меня хранится одежда, на случай если промокну.

И безо всякого предупреждения он стянул с себя тонкую майку. Он не остановился, не ждал, пока она посмотрит, но Элли все равно взглянула, и ее охватила дрожь. Его живот был произведением искусства, такой же блестяще-мускулистый, как на фото в журнале.

Он скомкал рубашку, как любой другой мужчина на свете, и понес ее к двери между двумя стволами деревьев, которую Элли вначале не заметила. Она смотрела на него, не отводя взгляда от ложбинки позвоночника. Уши у нее горели.

— Сейчас вернусь, — сказал он и исчез за дверью.

"Негодяй!" Элли повернулась спиной к двери. Она набрала воздуха, пытаясь успокоиться, но только наполнила легкие наркотическим ароматом цветов и земли, который окружал Блю по двадцать четыре часа в сутки. Она принялась ходить тудасюда и наткнулась на цветок, который выглядел в точности как женский половой орган. Отвернулась и увидела другой, великолепного коричнево-медного оттенка, с толстой коричневой тычинкой, или пестиком, или как это там называется у орхидей. Она закрыла рукой рот и засмеялась: "Секс, секс, секс!"

— Что такого забавного? — спросил Блю за ее спиной. Элли повернулась — он застегивал рубашку. Легкие озорные искорки плясали в его глазах. Она подняла бровь.

— Это просто какой-то притон разврата, а ты… — она подыскивала подходящее название для содержателя притона, — ты здесь главарь.

Он лениво улыбнулся:

— Ты должна была предупредить меня, что обладаешь викторианской чувствительностью, милая. Я бы тебя уберег от этого. — Он застегнул последнюю пуговицу и принялся закатывать правый рукав. — Знаешь, женщинам викторианской эпохи вообще не позволялось работать с орхидеями. Считалось, что женщины слишком для этого нежны.

— Это правильно.

— Ага. — Завернув рукава, он отошел. — Ты все еще под впечатлением?

Надо было ответить "да". Одного только аромата в воздухе, в его волосах было достаточно, чтобы возбудить ее, но в сочетании с его блестящими синими глазами, предлагающими то, что ей наверняка понравится, и соблазном, излучаемым этим прекрасным телом, ни одна женщина не устоит.

Она внезапно ощутила всеобъемлющий ужас.

— Блю, давай не будем делать этого, ладно? Немного флирта, пара поцелуев — это одно, но я не хочу разрушать нашу дружбу. Ты мне нравишься, но я не хочу иметь с тобой секс.

— Хочешь.

Ее щеки вспыхнули.

— Я не говорю, что мне бы это не понравилось. Уверена, что понравилось бы. Но это все слишком сложно, и я здесь ненадолго, и… — Она запнулась, дернула плечом. — Мне сейчас совсем не нужны трудности.

Он прикоснулся к ее руке, проведя пальцем от плеча к локтю.

— Все, о чем я думал вчера, — это тот поцелуй на кухне. Снова, и снова, и снова.

Она сжала зубы, страх придавал ей силы.

— Знаешь что? Со мной было то же самое. Я думала о том, как целовала тебя, и как мне это понравилось, и как мне нравишься ты. — Какая-то нерешительность прозвучала в ее голосе, и она опять сжала зубы, чтобы овладеть собой, прежде чем продолжила: — Я из тех женщин, которые пытаются спасти тонущего мужчину. А ты из тех мужчин, которые ищут женщину, чтобы держаться за нее. Но, по правде говоря, мне потом потребуется, чтобы ты во мне нуждался. Тебе это не понравится, и мое сердце будет разбито. И тогда мы потеряем то, что имеем.

— В этом все дело? — Его голос звучал низко, опасно. Она прямо встретила его взгляд.

— Да!

Он подошел ближе на один шаг, неслышно, босиком по траве. Провел рукой по ее щеке.

— Ты не в моем вкусе. Мне нравятся пышные блондинки, которые красиво одеваются и не заставляют меня слишком задумываться. Я надеялся, что ты будешь выглядеть подобным образом.

— Ничего не совпадает?

— Да, — согласился он. — Но это не имеет никакого значения. Все, о чем я думаю, — это как лечь с тобой где-нибудь, где долго не придется вставать. Я могу сказать, что буду уважать те границы, в которых ты так нуждаешься, но это будет ложью. Я даже не боюсь, когда ты говоришь, что станешь навязчивой. Я готов рискнуть. — Его взгляд был прямым, безотрывным и почти невыносимым. — Может, я уже готов выйти из своего убежища, Элли?

Она отбросила его ладонь.

— Может. А может, тебе просто скучно, а я здесь, под рукой.

— Элли! Черт побери! — Он нахмурился. — Все совсем не так.

— Да? — Как только он не понимает? — Ну, не важно, потому что я не могу спать с тобой, как бы мне этого ни хотелось. Так что перестань дразнить меня, и мучить, и играть в эти игры. Просто будь собой.

— Я не играю.

— Хорошо, скажу по-другому. Будь честен со мной. — Жесткость, которую она не замечала раньше, мелькнула в его глазах.

— На это я способен.

— Хорошо, — она взглянула на часы, — нам надо идти.

Стоянки напротив кафе были забиты пикапами, мусоровозами и множеством белых автомобилей с обозначениями различных государственных служб.

— Наверное, мы выбрали неудачное время для встречи, — сказал Блю, сворачивая за угол. — Я забыл, что сюда надо приезжать пораньше. Сейчас все обедают только здесь.

Он снова вывернул руль. Высокая негритянка неторопливо шла по полуденному тротуару, и Элли залюбовалась икрами ее ног. Блю посигналил, а потом выставил руку в окно, чтобы помахать ей. Она наклонила голову, пошевелила пальцами, покачала головой. Блю рассмеялся.

— Признайся, что ты влюблена в меня, милая.

— Отстань! — отозвалась она, но Элли заметила, что негритянка пытается скрыть улыбку.

— Это младшая сестра Роузмэри, — пояснил Блю.

— Да? Я с ней еще не встречалась. Он затормозил у книжного магазина.

— Она работает в суде. Пару лет назад нам пришлось здорово побороться за ту дорогу, что ведет от владений Гвен.

— Почему?

— Ну, эта история уходит корнями в далекое и печальное прошлое. После того как ввели равноправие, эта часть земли, где сейчас живет Гвен, была завещана их семье рабовладельцем, которого замучила совесть.

— Это был твой родственник? Он кивнул:

— Да. Мой троюродный прадедушка, Амброз Рейнард. Он был, судя по всему, настоящим негодяем. Не пропускал ни одной женщины, чтобы не соблазнить ее — белой, черной, рабыни, нищенки. Рассеял своих детей по всей стране.

Элли постаралась не делать никаких сравнений. Блю открыл дверцу, придержал ее для Элли и, должно быть, понял, о чем она думает.

— Только ничего не говори, — улыбнулся он. — Во всяком случае, некоторые из детей получили эту землю, но потом часть документов потерялась, а другая часть перепуталась Мой отец привел все в порядок вместе с Гвен до того, как умер.

— Она не родственница Роузмэри?

— Не близкая. Какая-то пятиюродная сестра или что-то в этом роде,

— Значит, она родня и Мейбл тоже? — Он опустил уголки рта.

— Не думаю. Мейбл была сестрой отца Роузмэри, верно? А эта земля досталась им от матери.

Элли захлопала глазами.

— Как сложно.

— Обычное дело в сельской местности, дорогая.

Он держал дверцу, и она поднырнула под его руку, направляясь в гудящее, словно улей, кафе. Весело звучала музыка кантри, добавляя шума к десяткам голосов, в основном мужских. Две официантки сновали среди столиков, но не торопились, если завязывалась беседа с посетителями, обмениваясь шутками и расспрашивая о детях. Элли заметила, как одна официантка усаживала какого-то старика с его приятелями и, взяв со стола солонку, сунула ее в карман. Дед стал возражать, но было видно, что ему приятно, что его воспринимают всерьез.

Мужчина в светлом льняном костюме нес свой счет в кассу.

— Блю Рейнард! — сердечно проговорил он, показывая в улыбке большие белые зубы. Он протянул руку. — Как поживаешь, парень? Я слышал, кто-то приехал из Стэнфорда, чтобы взглянуть на этот твой тропический бизнес.

Пока он говорил, его глаза оценивающе оглядывали Элли с быстротой врожденного политика. Он кивнул ей. Блю пожал ему руку.

— Здравствуй, Тодд. — Он указал на Элли, послав ей многозначительный взгляд. — Элли, это Тодд Бинкл. Тодд, познакомься с Элли Коннор, известным биографом. Здесь она собирает материал для книги о Мейбл Бове.

"Бинкл!" Элли удалось спокойно пожать ему руку с короткими, но сильными пальцами.

— Здравствуйте.

— Приятно познакомиться.

У него были большие глаза и лицо, когда-то сексуальное, а теперь тяжелое и оплывшее с возрастом. В волосах, слегка длинноватых на макушке, появились седые пряди. У него была явно средиземноморская внешность, греческая или, может, итальянская.

— Вы занимаетесь здесь исследованиями? — спросил он.

— Да.

— Это правильно.

Взгляд у него был какой-то подчиняющий, хотя и выражал искренний интерес. На фото в старшем классе он казался наглым. При личной встрече Элли решила, что скорее он очень притягательный.

— Вы обязательно дайте нам знать, когда выйдет книга, и мы позаботимся о том, чтобы здесь она получила самую широкую огласку. Вы сможете приехать сюда и выступить по радио?

— Тодд владеет местной радиостанцией, к тому же он член городского управления, — сказал Блю, — и постоянно думает о развитии нашего города.

— Это так! — Голос Тодда звучал уверенно. — Если мы собираемся внести свой вклад в развитие Пайн-Бенда, то не можем сидеть сложа руки. Мы должны осуществлять то, о чем мечтаем.

Хозяйка кафе поспешила принять у него оплату по счету. Когда он доставал из внутреннего кармана портмоне, Элли заметила у него на пальце тяжелое золотое кольцо с огромным бриллиантом. Оно не было похоже на обручальное, но с мужчинами никогда нельзя знать наверняка. Разведенный или одинокий подошел бы ей больше, чем женатый. Она не могла даже подумать о том, чтобы разрушить чью-то жизнь, заявив: "Эй, знаете что? А я ваша дочь".

Но со странным чувством сделанного открытия она поняла, что он и в самом деле может быть ее отцом. И наверняка это не так плохо. Она улыбнулась ему:

— Вы правы, мистер Бинкл. И я бы хотела приехать после публикации. У вас есть визитка?

— Да, мэм. — Он протянул Элли рельефную карточку, по цвету гармонирующую с его костюмом. — Я помогу вам продать часть книг.

— Спасибо. — Она заметила, что глаза у него зеленые, как у нее. — Почту за честь.

— Рад был повидаться, Блю. Сообщи мне, что выйдет из этих экспериментов, ладно?

— Хорошо, — ответил Блю. Он помахал кому-то в другом конце зала. — А вот и Док.

Бинкл ушел, и хозяйка взяла меню, чтобы усадить Элли и Блю.

— Не стоит, — сказал он ей. — Мы встречаемся с Доком, вон там.

— Хотите чаю или кофе?

— Чаю, пожалуйста, — ответила Элли.

— Мне тоже.

— Сейчас принесу. — Блю спокойно сказал:

— Он один из кандидатов, верно? — Бинкл. Элли подняла брови.

— Да. Как странно.

Он легко прикоснулся к ее руке.

— Все будет хорошо.

Док встал, когда они подошли.

— Как дела?

— Прекрасно, Док. — Блю легко и изящно пожал ему руку. — Спасибо, что согласились встретиться с нами.

— Не за что. — Когда они устроились в кабинке, Док добавил: — Знаете, всегда приятно поговорить о Мейбл. Не так уж много людей ее сейчас помнит.

— Надеюсь, книга поможет возродить интерес, — проговорила Элли.

Она достала блокнот, в который заносила заметки, и просмотрела вопросы, те, что обдумала вчера. Подошла официантка с высокими стаканами, в которых был чай со льдом, и пообещала через несколько минут принять у них заказ.

— Ой, — сказала Элли, — кажется, мне надо решить, что я буду есть. Какие здесь гамбургеры?

— Прекрасные, — ответил Блю, — но, насколько я тебя знаю, ты больше хочешь жареной картошки.

— Ты меня знаешь?

— Да, дорогая. Док, вы бы подумали, что она ест как птичка, верно? А она лопает как грузчик.

Элли даже задохнулась от такого преувеличения.

— Док, — сказала она, облокотившись о стол, — это ложь.

— Приятно посмотреть, когда женщина ест с аппетитом, — мягко проговорил он.

Его черные глаза одобрительно блеснули, но Элли не поняла, касалось ли это ее аппетита или подтрунивания Блю.

— В этом вы с Мейбл похожи. Она ела, как трое взрослых мужчин, и никогда не полнела. — С ласковой улыбкой он откинулся на спинку стула. — Я, бывало, говорил ей, что к старости она расплывется по-свински.

— Это как раз такой материал, который меня интересует, — сказала Элли и сняла колпачок с ручки, чтобы записать все. — Мне не удалось найти людей, которые бы хорошо ее знали. Роузмэри ее почти не помнит.

Подошла официантка и приняла их заказ. Блю фыркнул, когда Элли попросила принести гамбургер и жареную картошку. Она толкнула его локтем, не глядя.

Док спросил:

— У вас тут нет родственников, мисс Коннор? Я все думаю, что мне ваше лицо очень знакомо.

Вопрос, прозвучавший вскоре после того, как она встретила человека, который вполне может оказаться ее отцом, на несколько секунд остановил ее сердце. Она прижала руку к груди, подумав, что впервые поняла, как себя чувствуют, когда говорят: "У меня замерло сердце".

— Нет, — ответила она, надеясь, что никто не заметил паузы.

— Маркус говорил то же самое, — сказал Блю. Элли пожала плечами:

— Говорят, у нас у всех есть где-то двойник. — Тщательно следя за выражением собственного лица, она заглянула в свои записи и приняла решение. — Ладно, Док, самое важное, что я хочу узнать, — это почему она исчезла.

"Неверный шаг!" Элли видела, как его морщинистое лицо на глазах изменилось и стало напряженным и замкнутым.

— Я не желаю обсуждать это.

Он знал! Она была убеждена в этом, чувствовала настолько, что у нее побежали мурашки по спине, а желудок свело. Но, не споря с ним, она кивнула:

— Это достойно уважения. — Она опустила блокнот и положила на него руки. — Мейбл когда-нибудь влюблялась? Мои исследования показывают, что ее любили много мужчин, но нет никаких свидетельств того, что она отвечала комунибудь взаимностью.

— Мы все любили ее, — проговорил он, снова расслабившись. — Она была хорошенькой, это вы можете видеть, глядя на снимки, но дело не только в этом. Просто когда она входила в комнату, вы не могли удержаться от того, чтобы не смотреть на нее. — Он покачал головой, вспоминая. — Все. Старые и молодые, черные и белые. Без разницы. Она только улыбалась им своей необыкновенной улыбкой, и они все падали.

Элли почему-то взглянула на Блю. У него была такая же харизма. Даже когда он просто сидел вот так, вытянув одну ногу, потому что под столом не хватало места.

— Я слышала об этом, — сказала она и мягко повторила вопрос: — Неужели не было никого, кто привлек бы ее внимание?

— Было несколько человек, с кем она встречалась, — мрачно проговорил Док. — Немного со мной. С парнем из Нового Орлеана, который пел, Она долго поддерживала с ним отношения, то ссорилась, то мирилась.

Он скрутил острым кулечком пустой пакетик из-под сахара. Элли ждала. Наконец Док поджал губы и выдохнул:

— Но был один, которого она по-настоящему любила. Назывался он Персиком. — Прежняя горечь заставила его поджать губы. — Настоящее его имя Отис. Он был из тех мерзавцев, которые всегда плохо кончают, но Господи, стоило только Мейбл увидеть его, и уже ничто не могло остановить ее.

Прошло почти сорок лет, но Элли ясно видела, что имя соперника как будто обжигает рот Дока. Он взял стакан и сделал большой глоток чаю.

— Почему именно он, как вы думаете? — спросила она.

— Я сам себя спрашивал тысячу раз. Он нравился очень многим женщинам. Обаятельный, как сам змей-искуситель, и всегда шикарно одет.

— Так он ее тоже любил?

— Насчет любви — не знаю. Но они встречались. Персик налево и направо хвастал, что Мейбл Бове к нему неровно дышит, хотя и знал, что не следует говорить такого при мне. Да, некоторое время они были как пара голубков. Элли строчила так быстро, как могла. "Отис Маккол, Персик", — записала она своим тонким, как паутина, почерком, а вслух заметила:

— Мужчина, называющий себя "Персиком", должен быть очень уверенным в себе.

— Это прозвище придумала ему какая-то подружка, и оно так к нему и прилипло. Сам он не возражал. Бывало, хвастал, что на вкус он слаще персика из Джорджии.

Блю громко рассмеялся:

— Нахальный сукин сын! Док нахмурился:

— Наверное, я не должен был говорить этого при даме. Прошу прощения.

— О нет! — Элли все еще записывала, но смогла энергично помахать рукой. — Это классный материал.

— Не подумайте только, что она была неразборчива в связях, потому что это не так. Пока она не встретила этого вкрадчивого пройдоху, не думаю, что она спала с кем-то

Элли кивнула. Лично она считала такое маловероятным, но Док явно хотел думать о Мейбл по-своему.

— Моя цель — не публичное разоблачение, — сказала она. — Я просто пытаюсь понять, что она была за человек, живой человек, который написал всю эту великолепную музыку.

Официантка принесла их заказ, от которого еще поднимался пар. У Элли заурчало в животе при виде кудрявых ломтиков картошки на тяжелом керамическом блюде, поставленном перед ней. Блю наклонился ближе.

— Как ты собираешься и говорить, и есть, и делать записи в одно и то же время?

Она подняла руки и пошевелила пальцами:

— А я одинаково хорошо владею обеими руками.

Она намазала котлету кетчупом и горчицей, разрезала ее пополам, посолила картошку и положила блокнот на стол под правую руку. Взяв гамбургер левой, она спросила:

— И когда же она с ним: познакомилась?

Док засмеялся, обнажив зубы, слегка пожелтевшие от времени и табака.

— А ты нечто особенное, девочка, ты это знаешь?

— Спасибо.

Он отрезал кусочек бифштекса.

— Они встретились в пятьдесят первом и могли бы долго быть вместе, но однажды ночью Персика подстрелили возле Хопкинса.

Элли замерла.

— Подстрелили? Когда?

Он нахмурился, пожевал губами.

— Должно быть, в пятьдесят втором. Летом, это я помню, потому что стояла жара.

— Кто это сделал?

— Так никогда и не выяснили. Многие в этом клубе в ту ночь имели достаточно причин, чтобы убить его. Кто-то прятался среди деревьев как раз у входа и выстрелил ему прямо в сердце. Он умер до того, как упал на землю, и никакие женские вопли не могли уже вернуть его. Мы все решили, что это сделал Джек Горейс. Он угрожал Персику уже больше года, а тот все никак не оставлял его жену в покое.

— Мейбл быта с ним?

Док покачал головой. Элли позволила себе попробовать собственную еду, и когда первый ломтик картошки, горячий и соленый, идеально прожаренный, коснулся ее языка, она одобрительно причмокнула.

— Ты был прав, — сказала она, предлагая такой же ломтик Блю.

Он взял его и ухмыльнулся:

— Обычно я не ошибаюсь. Док снова заговорил:

— Мейбл не было в городе, когда это произошло, но утром она вернулась.

— Вы знаете точную дату? — спросила Элли, держа ручку наготове.

Он прищурился.

— Должно быть, где-то в июле пятьдесят второго.

Элли посмотрела на записи в блокноте. Через три месяца Мейбл сошла со сцены в Далласе, и ее больше не видели. Элли прикусила щеку, пытаясь решить, стоит напоминать об этом факте или умолчать? Блю решил за нее.

— Черт, Док, прошло всего три месяца после этого, и она исчезла. Похоже, что горе убило ее музыку.

Док аккуратно положил вилку.

— Это может выглядеть так, сынок. Но Господь свидетель, причина в другом.

— Вы знаете, но не говорите, — сказал Блю.

— Правильно. И более того, никогда не скажу.

— Можете вы по крайней мере объяснить мне, почему не хотите? — спросила Элли. — Это самая трагическая тайна, с которой я сталкивалась за все время своей работы.

Даже через сорок лет его глаза подозрительно затуманились.

— Да, так оно и есть.

— Вы любили ее?

— Любил, мисс Коннор. С того времени, когда она была еще совсем крошкой, до сегодняшнего дня. Она заслужила того, чтобы хоть кто-то хранил ее секреты. Этот кто-то — я.

ЛЮБОВНИКИ

Ночной воздух был плотным, как ткань, и горячим, как вода для купания, а лес стоял темный и таинственный. Это немного пугало ее, но она знала, куда идти.

Чья-то рука стащила ее с тропинки, и она вскрикнула от удивления, пока его рот, голодный и щедрый одновременно, не накрыл ее губы, заставив позабыть о страхе. Они упали под раскинувшую сучья сосну, где было уже постелено одеяло.

— Ты подумал обо всем, — прошептала она.

— Я скучал по тебе, — сказал он, целуя ее рот, потом лицо и глаза. Его бедра прижимались к ее бедрам.

— Я тоже. — Она обхватила его голову, притягивая и целуя. Потом оттолкнула его и села верхом, прижимаясь к его напряженной плоти. — Давай я покажу тебе как, — сказала она и медленно, чувственно расстегнула блузку, обнажив не стесненную ничем грудь.

Он застонал и потянулся к ней, а она стряхнула блузку с плеч, выгибаясь, чтобы прижаться своим жаром к нему снизу, а грудью — к его ладоням. Она вскрикнула, когда он сел и притянул ее ближе, задрожала, чувствуя, как его руки скользнули по ее голой спине, сдвигая ткань юбки и трусиков. Почти рыдая от желания, ощущала, как он освободил себя и нетерпеливо рванулся вперед, соединяя их. Путаница ее одежды, царапанье его джинсов о ее колени только добавляли чувственности, но ничто, ничто не могло сравниться со вкусом его рта, его языка, пляшущего на ее губах, когда он был там, глубоко внутри ее. Он поднял руку, застонав.

— Я люблю тебя! — Он двигался, выдыхая слова, прижимаясь губами к ее груди. — Я люблю тебя, я люблю тебя, я люблю тебя.

А когда произошло их разъединение и они лежали, задыхаясь, мокрые от пота, прижавшись грудью друг к другу, он обнял ее.

— Я не вынесу этого!

Она уткнулась лицом ему в шею и сдержала плач. Чтобы смолчать и не умолять его остаться, сказала единственное, о чем могла думать:

— Я люблю тебя.

Это не выражало всего. Это были легковесные слова, которые люди употребляют для колы и туфель. Они не смогли передать то ощущение света, которое наполняло ее грудь при одной только мысли о нем, передать всю его болезненную и радостную глубину.

Он поднял голову и взял ее лицо в ладони, целуя ее мягко, нежно, медленно.

— Мы что-нибудь придумаем, — сказал он.

И она позволила ему верить в это, так же как тысячи поколений женщин до нее.

— Да, — ответила она.

Потому что любила его. Потому что он хотел услышать это. Потому что правда разбила бы ему сердце и заставила отказаться от своего выбора.

Она любила его и поэтому пожалела.

 

Глава 12

Блю чувствовал себя полупьяным и поглупевшим от страсти мальчишкой. Он и забыл, как это интересно. Рядом с ним в небольшой кабинке сидела Элли, от которой пахло шампунем и кофе. Ее бедро касалось его в идеальном сочетании невинности и соблазна. Когда они с Доком беседовали, Блю наблюдал, как с быстротой ртути менялось выражение ее лица. Он восхищался тем, какая гладкая у нее кожа, думал о том, как намотает черный локон на свой палец. Но в основном думал, как поцеловать ее.

Вся проблема в том, что ее тревожит его репутация. Он нахмурился, глядя в стакан с чаем. Как же это случилось? Ему придется поговорить кое с кем из местных женщин. А пока он просто докажет мисс Элли Коннор, что он вовсе не кобель. Он гордится собой, потому что в музыкальном клубе ограничился малым количеством выпивки, а вчера вообще не испытывал соблазна открывать бутылку. И пока что ничего ужасного не произошло.

Выйдя из ресторана и шагая бок о бок с Элли к грузовичку, он спросил:

— Значит, ты думаешь что Бинкл может быть именно тем парнем?

— Не знаю. И хуже того, не имею представления, как это выяснить, не расспрашивая людей, которые могли знать мою мать. — Казалось, ей стало неприятно от этой мысли. — Я пока не хочу этим заниматься.

Он остановился на тротуаре, чтобы посмотреть на нее.

— Знаешь, я уверен, что они все были бы счастливы тебе помочь. И не оченьто понимаю, почему ты так старательно все это скрываешь.

Она наклонила голову. Носком туфли поводила по разметке на тротуаре.

— Не знаю. — Посмотрела через плечо и отодвинулась, чтобы дать пройти какой-то женщине. — Это сложно объяснить.

Он взял ее за руку и повел к скамейке, которая стояла под ореховым деревом.

— Посидим здесь?

— Может, я не… — Она насупилась. — Позволь, я сделаю это через Интернет. Мне так будет легче.

Блю никогда не видел ее настолько смущенной. Она сидела на краю скамейки, положив сумочку на колени и отвернувшись. И из-за того, что он испытывал желание, из-за того, что на всей земле не было сейчас человека, с кем бы он предпочел здесь находиться, он сказал:

— Я бы хотел услышать это от тебя. По Интернету можно, но это не по-настоящему. верно?

Она взглянула на него, сморщившись.

— Ты жутко приставучий, Блю Рейнард, знаешь об этом? — Он рассмеялся:

— Да, мэм.

Сплетя пальцы, она вздохнула и сказала:

— У всех остальных детей в школе были мамы и папы. Я жила в маленьком городке, там никто не разводился. И вот я воспитывалась у дедушки с бабушкой, и все знали, что моя мать сбежала и вернулась домой беременная. Это было ужасно неловко.

— Ты в этом не виновата.

Она раздраженно помычала и посмотрела на него, как бы говоря: "Спустись на землю".

— Ты же сам живешь здесь всю жизнь. И все прекрасно понимаешь.

Он, признавая ее правоту, поднял плечо.

— Мое настоящее имя было Бархат, и каждый год кто-нибудь слышал об этом впервые, — проговорила она с многострадальным видом, но он расслышал в ее голосе и веселые нотки, — и несколько дней все вокруг дразнили меня "бархатным кондомом". — Она не улыбалась, но ее ноздри задрожали.

Блю захохотал.

— Ой, конечно. Смейся, смейся, — сказала она, но и сама не сдержала улыбки.

Он заставил себя остановиться. Положил ладони на ее руку.

— Бархат, да?

— Даже хуже. Бархатный Закат. Абсолютно хипповское имя.

Он расплылся в улыбке.

— Бедная Элли.

— Да, да. Дети это любят, и я не единственная, кого дразнили. Но некоторые мамаши и учителя меня жалели. — Ее глаза сузились. — Это я ненавидела. Как будто со мной было что-то не в порядке из-за того, что я не могла назвать своего отца.

Элли не смотрела на него, когда говорила, и Блю заметил на ее щеках пятна персикового цвета, внутренний жар сильных эмоций. Он понял, что ее сдержанность дорого ей достается, и для нее будет опасно открыть слишком многое и сразу.

— Хорошо, — сказал он. — Я все понял.

— Да?

На этот раз его улыбка была совсем не веселой.

— Это не так уж сильно отличается от моей ситуации, Элли. Мой отец застрелился, и я жил в этом большом старом доме с теткой, и все были уверены, что я прямой дорогой направляюсь в ад.

Теперь она посмотрела на него глубоким взглядом своих зеленовато-карих глаз. Тонкая, соединяющая ниточка понимания протянулась между ними, притягивая их ближе друг к другу, и Блю был рад этому. Он встал.

— Пошли. У нас обоих сегодня есть работа. Проходя мимо салона Конни Юинг, он увидел, что Конни, Роузмэри и Алиша перекусывают чем-то из бумажных пакетов, и помахал им. Конни прокричала:

— Блю, зайди сюда!

Он остановился на тротуаре и ухмыльнулся.

— А ты обещаешь, что мне не передастся перхоть от твоих клиенток?

— Не знаю, — протяжно проговорила Конни, оглядывая его с ног до головы. — Возможно, мне придется связать тебя и… э-э… ну скажем, подстричь.

— Нахальная какая! — Он схватил Элли и держал ее перед собой, как будто обороняясь. — У меня сегодня есть защита. Вы мне ничего не сделаете.

Элли покачала головой, и он подумал, что она, должно быть, закатила глаза, потому что Алиша улыбнулась. В самое ухо Элли, так, чтобы больше никто не услышал, он пробормотал:

— А у тебя прекрасный тыл, женщина.

— Отстань! — резко ответила она и отпихнула его, спасаясь в кресле Алиши.

Конни хихикнула и похлопала по стулу рядом с собой, игриво поведя плечами. Когда она погладила его по ноге, он поощрительно улыбнулся и она ответила самой хищной своей улыбкой, скосив глаза во всем их голубом великолепии.

— Мы говорили о тебе, сладкий. — Угу.

— Сегодня мы собираемся устроить междусобойчик, чтобы подобрать фотографии для выставки на Четвертое июля, — сказала Роузмэри. — Прежде всего я хочу, чтобы ты принес те снимки, что обещаешь мне уже две недели.

Он поморщился:

— Прости. Я все забываю. — Он посмотрел на Элли: — Ты мне напомнишь, когда мы вернемся домой?

Она кивнула, почему-то мрачно.

— Во-вторых, — продолжала Роузмэри, — я хочу, чтобы ты пожарил курицу и принес, и помог хоть таким образом.

Он снова взглянул на Элли. Ее глаза молчаливо умоляли его — желание девушки участвовать в этом собрании было очевидным.

— Хорошо, — сказал он, наконец отрываясь от ее глаз и поворачиваясь к Роузмэри. — Это я могу. Во сколько?

— Наверное, около семи. Может, уже станет попрохладнее.

— Я приду.

— Ты тоже придешь, правда, Элли?

— Конечно, если я не помешаю.

Блю не мог удержаться, чтобы не поддеть ее слегка: — А я думал, что по вечерам ты работаешь. Она медленно опустила ресницы, снова напомнив ему кошку.

— Иногда я делаю исключения.

— Ой, это мне напомнило, — сказала Роузмэри, кладя салфетку на стол, — что надо прямо сейчас позвонить Флоренс и спросить, не знает ли она, где может быть этот дневник.

— Было бы чудесно, — поддержала идею Элли.

Через несколько минут в автомобиле Блю вставил ключ в замок зажигания и остановился.

— Ты мне очень обязана, Коннор. — Она наклонила голову.

— Ты прав. И мой долг все время растет, верно?

В этот момент он мог сказать, что знает способы, как расплатиться с ним, как-то пошутить. Но утонул в ее больших, глубоких глазах и подумал о маленькой девочке в саду, выдергивающей сорняки.

— Просто правильно напиши мое имя в предисловии.

— Написать "Блю"?

— "Лоуренс", — ответил он и завел машину. Веселый мотив свинга заполнил кабину, и он потянулся, чтобы увеличить громкость.

— Странно, что ты так неравнодушен к свингу, — сказали Элли.

Он положил руку на спинку сиденья, готовясь дать задний ход, и посмотрел через плечо. Поток машин, направленный по этой дороге из-за возведения памятника, мчался мимо. Пропуская их, Блю сказал:

— Моя мама любила танцевать. Это был ее любимый танец, и она кружила меня по всему дому.

Улыбка искреннего удивления появилась на лице Элли, и он подумал, что это одна из тех черт, которые нравятся ему в ней больше всего. Она любит жизнь во всех ее проявлениях.

— Ты умеешь танцевать свинг?

— Немного, — признался он. — Но никому не говори, ладно?

Она хмыкнула.

— Клянусь, что буду молчать.

Его большой палец покоился на спинке рядом с ее шеей, где свисал локон, выбившийся из хвостика. Блю погладил ее кожу легко, задумчиво. Ее реакция поразила его. Она опустила глаза, ее подбородок и уши слегка порозовели, а соски под тонкой футболкой едва заметно напряглись. Это воспламенило его.

— А, Элли, черт побери!

Быстрым жестом он нажал на тормоз, обхватил ее за шею и поцеловал так, что она не успела возразить.

Но все-таки попыталась. Он услышал слабый, тихий вскрик и заглушил его поцелуем. Тридцать шесть часов непрестанных мыслей о том, как прикоснуться к ней, ударили ему в голову, обожгли губы, шею и бедра, когда их языки сплелись. За долю секунды они вернулись в тот волшебный мир, что возник при их первом поцелуе, в их собственный мир, который Блю не узнал, но захотел в нем остаться. И Элли не была застенчива. Она открыла рот и целовала его с той же глубокой страстью, которую испытывал он сам. Тяжело дыша, он поднял голову.

— Если ты действительно думаешь, что мы можем выбраться из этого, не разделив постель, то ты не та женщина, за которую я тебя принимаю.

Она закрыла глаза, но это не помогло.

— Не знаю что и ответить.

— Не говори ничего. Может, тебе просто надо довериться мне.

Она улыбнулась мягко, но печально.

— Если я так сделаю, то стану не той, за кого себя принимаю.

— Сдаюсь.

Он отпустил ее. Снова положил руки на руль. Он чувствовал ее всем телом, на губах, и в животе, и по всему позвоночнику. Боже, он и забыл, что это значит — так сильно хотеть кого-то.

— Элли, — начал он и замолчал, — Я не такой, как они говорят.

— Они меня не волнуют, Блю.

— Тогда что?

Она смотрела прямо перед собой. Покачала головой. Потом пожала плечами. Он не стал настаивать.

Роузмэри случайно видела в окно, как Блю поцеловал Элли в кабине своей машины. Как раз посередине жалюзи сверкал солнечный зайчик, и поэтому она наблюдала как бы отдельные эпизоды картины. Разговор, потом это резкое, неожиданное движение и поцелуй — Господи помилуй! — поцелуй, от которого сводит ноги.

За ее спиной Конни тихо проговорила:

— Похоже, они готовы съесть друг друга.

— Что? — подскочила Алиша, выглянула и выругалась. — Я его убью, если он будет плохо с ней обращаться.

Конни протяжно произнесла:

— Ой, я уверена, что он будет очень хорошо с ней обращаться. Ты не услышишь от нее жалоб.

— Конни, не все сводится к сексу, — раздраженно ответила Алиша. — Я говорю о том, что он разобьет ей сердце. Я уже предупреждала его один раз. И ее тоже, раз уж на то пошло.

— Не все сводится к сексу, — согласилась Конни, серьезно поджав рот и продолжая смотреть в окно. — Но к этому сводится все поведение Блю Рейнарда.

Роузмэри встретилась взглядом с Алишей и впервые увидела в ней не молодую и стройную захватчицу, а женщину в своем праве, со своими собственными планами и взглядами на жизнь.

— Он мне нравится, — спокойно сказала Алиша. — Я просто не считаю его таким уж подарком.

— Ты права, — отозвалась Роузмэри и легко прикоснулась к ее руке. — Но что ты можешь сделать, чтобы остановить несущийся поезд? А этот явно сошел с рельс. Нам придется только ожидать крушения, чтобы потом собирать обломки.

* * *

Элл и повела Эйприл на короткую прогулку к реке, надеясь встретить миссис Лейсер. Но послеполуденное солнце было еще горячим, угнетающим. Даже вода в реке казалась какой-то густой, и, конечно, никого вокруг не было. Элли позволила собаке немного побегать в траве, а сама стояла, прихлопывая комаров и мошек на потной коже и думая о Бинкле.

Там, в кафе, ей было странно разговаривать с живым, во плоти, человеком, так постаревшим по сравнению со своими школьными фотографиями. В его темных волосах, больших глазах и чересчур полных губах она видела отражение собственных черт Его волосы были подстрижены довольно коротко, и невозможно было понять, вьются ли они, но цвет явно повторял черный цвет ее кудрей.

Эйприл шлепала по воде. Элли облокотилась о дерево и уставилась на мохнатые лапы ели, блестевшие на солнце от влажного воздуха. Когда она впервые увидела фотографии в ежегоднике, то не могла себе представить, чтобы ее взбалмошная мать нашла что-то привлекательное в Бинкле. И все же сегодня, заметив, что при всем его богатстве он легок в общении и проявляет интерес к людям, который кажется искренним, Элли изменила свое мнение. Если он в юности обладал хоть половиной такой уверенности в себе, то наверняка казался привлекательным и мог нравиться.

И по правде говоря, ее набор возможных отцов был совсем невелик Может, сегодня вечером удастся выяснить больше. Вполне вероятно, что Диана влюбилась в кого-то, кто не хотел сниматься или в этот день работал. Да что угодно. И все же Бинкл представлялся наиболее вероятной кандидатурой, и она ощущала странную смесь надежды и тревоги. "Займись делом, Коннор", — приказала она себе. И не двинулась с места. Взглянув через плечо, увидела крышу большого дома и представила себе Блю с руками, обсыпанными мукой, пока он жарит куски курицы для сегодняшнего ужина. Она вспомнила о его просьбе.

Перед тем как высадить Элли, он взял ее за руку. "Сделай мне одолжение", — медленно проговорил он. "Какое?" — "Когда войдешь в дом, не начинай думать обо мне, или о нас, или о чем-то еще, ладно? — Он был серьезен. — Пусть все будет как будет".

Элли тогда кивнула, но как может женщина выбросить такое из головы? Как может хоть кто-то выбросить из головы Блю Рейнарда? Когда он потянулся через сиденье, то приоткрыл рот, и она увидела край его передних зубов и розоватую тень языка, а потом вдруг этот язык оказался у нее во рту, и его волосы касались ее лица, а его палец запутался у нее в кудрях — и все причины, по которым она не должна была его целовать, просто исчезли. Ух!

Целых три дня ее нервы были напряжены до предела и реагировали на все — на каплю воды, упавшую на запястье, на прикосновение травы к босой ступне. Ее сны были горячими и тяжелыми, полными видений сплетенных тел и слившихся губ.

"Прекрати!"

Жара все-таки заставила ее посвистеть Эйприл, и они лениво направились назад по тропинке. Стояла почти гнетущая тишина. Птицы не шевелились на деревьях и не пели. Не колыхалась листва. Даже насекомые затихли.

Это напомнило Элли детство, летние дни, которые, казалось, длились по тысяче лет, и долгие скучные послеполуденные часы в поисках какого-нибудь спасения от жары — у ручья или в глубокой тени деревьев Она подумала, что была ужасно одиноким ребенком и, наверное, Блю был таким же.

Обходя последнюю группу деревьев перед домиком, она заметила Маркуса и Блю, стоявших перед оранжереей. Элли замедлила шаг. Судя по их жестам, они обсуждали какую-то проблему, и Маркус взял лист бумаги, который протягивал ему Блю, потом вытащил из кармана ключи и лениво помахал другу. Блю поднял какую-то коробку и понес ее в оранжерею.

Элли представила себе прохладный, ароматный воздух внутри этого длинного строения, и ноги сами понесли ее прочь от душного домика к оранжерее. К Блю.

Подойдя к двери, она услышала музыку. Остановилась, прислушиваясь. Одно из самых красивых, правда, несколько заигранных музыкальных произведений. Если Элли и сомневалась, стоит ли входить, то эти звуки отмели прочь все ее сомнения. Она открыла дверь и переступила через порог. Музыка охватила ее, печальная и мучительная, удивительно сочетающаяся с этой атмосферой. "Тадж-Махал". Она прошла несколько шагов, но, не увидя Блю, остановилась, чтобы впитать в себя эту необыкновенную гармонию — нарастающие звуки музыки, ослепительную красоту розовых ветвей над головой, приносящую облегчение, прохладу и запах влажной земли и цветов.

Элли подошла поближе к стелющимся побегам розовых и белых орхидей того типа, которые можно увидеть в детских комнатах и за корсажами дам, и попыталась вдохнуть аромат. Они не пахли, но все равно были прекрасны, и она подняла руку, чтобы прикоснуться к одному из цветков.

Внезапно сверху донесся какой-то звук, шипение, которое она не смогла распознать, а потом — дождь посыпался на нее мелкими капельками, освежая раскаленную кожу, увлажняя волосы. Элли подняла лицо, тихо смеясь. Разве бывала она когда-нибудь в подобном месте? Она пошла по тропинке, ныряя под ветки и низкорастущие деревья, по вымощенной гравием дорожке мимо маленьких прудиков с водой медного цвета, окруженных орхидеями в форме пауков, в форме труб и странных, неземных существ. Некоторые были огромными, другие — крошечными, некоторые — красивыми, другие — нет. Наконец сквозь густую зелень она заметила обтянутую джинсами ногу, нагнулась под очередной лианой и уже открыла было рот, чтобы выразить свой восторг. В эту минуту канон закончился, и вокруг воцарилась тишина. Элли чувствовала каждое, свое движение, ясно ощущала, как сгибались ее локти и колени, слышала гул крови в ушах и тихий шум собственного дыхания.

Из колонок загремела музыка Баха, веселое и одновременно горестное произведение, лучший из его скрипичных концертов, праздник и плач — смесь радости и печали, которую можно найти в любом моменте любой жизни. Элли поднялась, отбрасывая волосы с лица, и увидела его. Она замерла, не смея произнести ни слова. Потому что Блю стоял на небольшой полянке на фоне стены из буйно разросшихся орхидей, раскинув руки и запрокинув голову, и дождь серебром омывал его лицо, шею и руки, мочил его рубашку, джинсы и волосы. На его лице застыло такое выражение, которое можно было принять и за глубочайшее горе, и за немыслимую радость. Или за благоговение. Даже можно было представить, что он плачет, растроганный музыкой до глубины души, как и Элли.

И в этот момент она поняла. На земле больше не было такого человека, как он! Никого с таким буйством радости, страсти и горя в душе, с такой смесью красоты и потери, с таким сердцем, полным музыки и цветов! "Подумай, — сказала она себе. — Подумай, каково тебе будет, когда он начнет отстраняться, когда ты поймешь, что не можешь спасти его от самого себя. Когда тебе придется сесть в машину и уехать и вернуться к прежней жизни…" Но это было то же самое, что представлять себе последний день каникул в их первый день. Ты знаешь, что он наступит, но до него еще так далеко! Блю был прекрасен, когда стоял вот так среди цветов!

Пораженная, она, наверное, издала какой-то звук, потому что он повернулся и опустил руки. Его лицо было мокрым и словно светилось. Он не улыбался, просто серьезно смотрел на нее из-под намокших ресниц. Потом скрестил руки, взялся за край рубашки и снял ее одним движением. Бросил на пол и протянул руку Элли. Ее взгляд скользнул по его тонкой талии, потом по груди, и — она захотела стоять рядом с ним обнаженной. Ее ноги пошли сами, и она, подхватив край собственной футболки, стащила ее и бросила. Дождь стекал по ее лицу и груди, собирался в волосах, а потом падал каплями на плечи.

Он сделал шаг, схватил ее, обнял, и Элли ощутила пожар в крови под кожей, когда подняла глаза, чтобы взглянуть на него, на Блю. Он взял ее за подбородок и поцеловал грубо, без изящества, с животной потребностью, и она открылась и впустила его, так же грубо впиваясь в его губы. Он плотно прижал ее к себе. Она положила руки на пояс его джинсов, обняв его и ощущая эластичную ткань его белья, и почему-то эта деталь возбудила ее до крайности. Ей захотелось сорвать с него все, касаться его тела своим телом, и она куснула его губы и опустила ладони на его ягодицы. Его руки тоже скользили по ее спине, по бокам, а его рот — о, его рот! Он целовал, впивался, прикасался и пробовал, и каждое мельчайшее движение выражало неудержимую страсть.

Блю хотел ее!

Это вызвало в ней какое-то неистовство, и она прервала поцелуй, чтобы, не вытирая воды, потоками льющейся по лицу, расстегнуть его джинсы. Он втянул живот, помогая ей, и его ладони скользнули по ее плечам и спине, пока он не нащупал застежку ее бюстгальтера и не расстегнул ее. Элли опустила руки, и он упал между ними. Она отбросила его ногой и притянула руки Блю себе на грудь. Его ладони были слегка загрубевшими, но его рот, когда он опустился на колени и прижался губами к ее соскам, оказался шелковистым и горячим, и она закрыла глаза, испытывая острое возбуждение и закинув голову назад, под струи воды. Ее руки обхватывали его мускулистые плечи, шею, запутались в его волосах.

Он поднял голову, положил руки ей на плечи. Элли посмотрела вниз, закончила расстегивать и начала сдвигать одежду, но, чувствуя его взгляд и не слыша никаких слов, смутилась на мгновение. Она остановилась и подняла глаза, внезапно подумав, что он, может быть, не хочет заниматься любовью здесь, ведь это, в конце концов, его святилище.

— Ты бы предпочел пойти в домик? — спросила она.

— Нет. — Он тихо рассмеялся. Его пальцы гладили ее шею, а глаза ласкали ее губы, волосы. — Я просто хочу посмотреть на тебя.

Его руки опустились ниже, обхватили ее груди. Он наклонил голову, чтобы поцеловать ее ключицу, и слизнул воду, капельками собравшуюся там. Конечно, он не станет спешить. Он никогда не спешит. Он не торопился, исследуя, пробуя на вкус округлость ее плеча, тяжесть ее груди. Элли закрыла глаза, опустила руки на его влажные волосы и позволила своему желанию расти.

— Ты сложена как маленькая куколка, — сказал он и упал на колени, чтобы поцеловать ее живот.

Она слегка наклонилась над ним, прижимая к себе его голову и гладя его прекрасные плечи и волосы.

Внезапно он застонал, и его напряженные руки замерли на ее бедрах. Он опустил голову. Опьяненная, она спросила:

— Что случилось?

Он сел и потянул ее к себе на колени, так что она села на него верхом, и они прижались грудью друг к другу. Элли заметила, что дождь кончился.

— Я просто подумал, как мне удалось быть и таким счастливым, и таким невезучим одновременно.

— Невезучим? — Она захлопала глазами. Он вздохнул.

— У меня нет презерватива.

Она обмякла в его руках и, испытывая смущение, спрятала лицо у него на плече.

— Я чувствую себя глупо.

— Глупо? — Он покачал головой. — Пожалуйста, Элли, не надо. Я умирал от желания. Не передумай теперь. — Он неожиданно наклонился, поцеловал ее в шею открытым ртом, что свело ее с ума. — Пожалуйста, — хриплым голосом повторил он, — не передумай. Я так сильно тебя хочу. — Его руки напряглись. — Сегодня, ладно? Я распланировал все обольщение. Вино, музыка и свечи. — Синева его глаз сияла неотразимо. — Пожалуйста!

Она забыла о смущении, забыла о том, что худая и некрасивая, забыла, что он опасен, и позволила страсти победить. Поцеловала его, не закрывая глаз.

— Сегодня, — согласилась она. Волоски на его груди, упругие и мягкие, прижимались к ее груди, и она прильнула бедрами к его бедрам. — Не могу и сказать, как я разочарована. Если кто-то узнает, твоя репутация кобеля серьезно пострадает. Что ж ты за донжуан, если не имеешь под рукой презерватива в любой момент?

Он тихо рассмеялся, положил руки на ее грудь, нежно поглаживая.

— Обещаю, что оправдаюсь перед тобой.

Блю неохотно отпустил ее, и хотя он собирался отвернуться, чтобы позволить ей справиться с неловкостью, он, казалось, не мог отвести от нее глаз. Она двигалась легко и свободно, встала, наклонилась, чтобы поднять промокший и грязный маленький бюстгальтер. Взглянула на него, покачала головой и сунула его в карман шорт, потом подошла к своей рубашке, подхватила ее. Мягкая белая луна ее груди качнулась вместе с этим движением, и он захотел поцеловать, коснуться ее. Прижал руку к себе, чтобы пуговицы на джинсах не врезались в тело. И все равно продолжал наблюдать.

Ее спина была гладкой, кожа — такой же безупречной и прекрасной, как лепестки орхидей вокруг. Она подняла руки над головой, проскальзывая в рубашку, и мокрое тело блеснуло в тусклом свете.

Он закрыл глаза, считая от десяти до одного. Потом глубоко вздохнул и открыл глаза. Она надела рубашку. Ткань была влажной и обрисовывала соски. Блю не мог удержаться. Он схватил ее за запястья и припал ртом к этой острой вершинке, потому что слишком долго хотел этого, потому что это заставит ее помнить, и потому, что хотел услышать тихий вздох удивления и удовольствия, который она издала. Но это было еще не все. Она подняла руку и коснулась его, погладила сквозь джинсы.

— Сегодня, — прошептала она и поспешила прочь, почти побежала по оранжерее.

Он нашел в рабочей комнате сухую футболку, торопливо натянул ее и схватил ключи. Блю не станет смущать Элли тем, что поедет за необходимой покупкой в город, значит, придется катить в соседний, в двадцати милях отсюда городишко дыра дырой, но там должна быть по крайней мере аптека. Когда он платил за коробку "троянцев", то поймал на себе косой взгляд кассира и понял, что наверняка выглядит более чем странно: волосы мокрые и взъерошенные, джинсы мокрые, а рубашка сухая и единственная покупка — огромная коробка презервативов.

Он фыркнул, и взгляд кассира стал встревоженным. Блю взял сдачу, впрыгнул в кабину грузовика и помчался назад в Пайн-Бенд, к Элли, мысленно умоляя ее не передумать.

— Элли!

 

Глава 13

Элли смыла под душем дневной жар, побрила ноги и высушила волосы, не желая, чтобы они раздражали ее, сырой волной закрывая шею. Было невозможно даже подумать о работе, поэтому она набросила легкий халатик и вытянулась на кровати под вентилятором. Она полежала только пять минут, когда услышала шум автомобиля Блю.

Элли подскочила к окну и выглянула, в груди у нее бурлил смех, когда он выбежал из грузовичка с пакетом в руках и прокричал ее имя. Испытывая головокружение, она пошла к дверям, а он уже был на крыльце, и по-прежнему босиком. Эйприл виляла хвостом, поскуливая от нетерпения. Она один раз гавкнула, подняв переднюю лапу, как будто хотела сама открыть дверь. Собака посмотрела на Элли, словно говоря: "Приготовься, он уже пришел. Он здесь. Он здесь!"

— Я знаю.

Блю стоял за дверью, наклонив голову набок, так, что волосы копной падали ему на одно плечо, а позади него ослепительно сияло солнце. Было то время дня, когда местные ребятишки с визгом плещутся в пруду, а банковские служащие занимаются разменом денег. Она представляла себе, что займется с ним любовью в темноте, слегка выпив и включив музыку, чтобы затуманить реальность. Не трезвой, при дневном свете, что делает невозможным оправдать потом свои действия. Но глядя на него, она поняла, что желание не нуждается в алкоголе и даже в музыке.

— Это презервативы, я полагаю, — сказала она, кивнув на коробку в его руках.

Его щеки слегка порозовели, и Элли почувствовала, как у нее сжалось сердце. Он выглядел дико — босой, со взлохмаченными ветром волосами, во все еще влажных джинсах, с какой-то нерешительностью на лице.

— Ты еще не передумала, нет?

— Если ты не разденешься через десять секунд; я взорвусь.

Он рассмеялся с облегчением и тем же ощущением происходящего, которое испытывала она.

— Есть, мэм.

Блю вошел, сунув ей в руки коробку. Она вытряхнула ее из пакета и поддела ногтем крышку, потом повернулась и закрыла дверь. Ее сердце колотилось, а руки дрожали, пока он снимал рубашку и выскальзывал из джинсов, и повернулся к ней, обнаженный, прекрасный и слегка смущенный.

Забыв о коробке в руках, она любовалась им, его длинными ногами, покрытыми золотистыми волосками, которые поблескивали в лучах солнца, льющихся в окна, плоским животом и агрессивно поднявшимся набухшим органом. Она улыбнулась и подошла к нему, чувствуя эту странную смесь нежности и желания защитить, которую всегда испытывала при виде обнаженного мужчины, и положила руки на эту забавную плоть. Она отдала ему презервативы.

— У меня дрожат руки, — сказала она. — Но если ты достанешь один, я буду более чем счастлива услужить.

Он разорвал коробку, и маленькие пакетики из фольги рассыпались по всему полу. Блю засмеялся, взяв один из тех, что остались в коробке, и, бросив остальные, приник к ней.

— Теперь ты.

Он развязал пояс ее халатика, в то же самое время наклоняя голову, чтобы поцеловать ее. Сдвинул ткань с ее плеч, и Элли опустила руки, позволяя халату сползти на пол.

"О! Обнаженная! С Блю!"

Она закрыла глаза и прижалась к нему, грудью к его груди, бедра к бедрам, обхватив руками за спину. Она растопырила пальцы, чтобы полнее ощущать шелковистость его кожи, и чувствовала, как будто неуправляемый зверь толкается в ее живот.

Она потерлась лицом о его грудь, поцеловала ложбинку посередине, прикоснулась кончиком языка к соскам. Солнце ослепляло даже сквозь опущенные веки, и вокруг стояла тишина. Только звуки дыхания и влажных поцелуев.

— Боже, Элли, — проговорил он, гладя ее волосы.

Он целовал ее губы, веки и щеки влажным, горячим и голодным ртом. И постоянно эти толчки в живот. Она обхватила его рукой, ощутив движение и услышав, как Блю издал горловой звук. Ее пальцы прикасались легко, потом жестче. Наконец она отступила, задыхаясь, и молча указала на кровать, беря его за руку, увлекая за собой. Когда она уже хотела лечь, он сказал:

— Подожди.

Она повернулась к нему, смутно осознавая, что вся комната залита солнечным светом. Лучи позолотили его тело Его кожа как будто притягивала ее руки — гладкая, идеальная. Она скользнула пальцами по его руке, а он только смотрел на нее.

— Ты так великолепна! — прошептал Блю.

Он легко взял в ладони ее груди, и — на его лице появилось такое выражение, которое заставило ее чувствовать себя растерянной и счастливой. Она ощущала, что теряет представление о времени и пространстве, головокружительное чувство пульсировало в ней, словно она росла, как Алиса в Стране чудес после одной из волшебных таблеток. Она не возражала, когда он опустился на колени и, открыв рот, прикоснулся к одному из ее сосков самым кончиком языка. Эта картина ошеломила ее: падающие ему на лицо золотые и русые пряди, ее белая кожа и его загорелые пальцы и этот красный язык над медного цвета вершиной.

Он провел ладонью по ее животу, между бедер, а Элли все еще смотрела, наблюдая и затаив дыхание. Блю был прекрасен и он целовал ее всю, гладя и лаская, пока она не могла больше стоять на ногах. Тогда он уложил ее на кровать и продолжал ласкать, уверенно и сильно, легко и дразняще, и с таким яростным наслаждением, что она ощутила себя королевой, как Мейбл, а потом застонала так громко, что могла бы смутиться, но тогда на ней уже был Блю. Он зубами разорвал пакетик, и Элли взяла его.

— Позволь мне.

Надела его и притянула Блю, на секунду пожалев, что внутри те будет не голая плоть его, но тут он упал сверху, раздвинув ей ноги и ворвавшись в нее с криком глубочайшего наслаждения, а Элли все еще билась и дрожала с головы до ног. И тогда он стал груб, как будто не мог сдерживаться. Его пальцы впились в ее ягодицы, он кусал ее губы, и она подумала, что ощутит его толчки в ребрах. Он зарычал, как лев, так крепко обхватив ее руками, а она его ногами, что Элли впервые поняла, что значит единение.

Они обессилели вместе, потные, задыхающиеся, и не говорили ничего, пока их сердца не замедлили свой бег, а дрожь не прекратилась окончательно. Элли чувствовала, что все ее тело отяжелело и словно налилось золотом, и она прикоснулась к его волосам там, где сквозь них просвечивал желтый луч солнца. Он поцеловал ее запястье. Элли не хотела, чтобы он двигался, но он постепенно передвинулся и лежал теперь рядом, положив руку ей на живот, а лбом слегка прижимаясь к ее плечу.

Она просто плыла, закрыв глаза, ощущая движение воздуха влажной кожей. Его большая ладонь накрывала ее от одного бедра до другого, доставая до ребер. Она чувствовала, что он смотрит на то, к чему прикасается, чувствовала легкие, исследующие миллиметр за миллиметром движения его пальцев.

— У тебя кожа как лепестки орхидеи, — тихо и протяжно проговорил он.

Элли улыбнулась, не открывая глаз.

— От любого другого эти слова я восприняла бы как отработанный, дежурный комплимент и посмеялась бы, но ты, думаю, хорошо представляешь, о чем говоришь.

— Хотя они прохладные. А ты такая теплая.

Она запустила руку ему в волосы, шелковистые и густые, намотала одну прядь на палец. Он разобьет ей сердце, но теперь с этим ничего не поделаешь. Может, так и надо. Она старалась запомнить все детали, чтобы потом, вспоминая, восхищаться ими. Его бедро, прижимающееся к ней, ощущение его кожи, звук его дыхания.

Его рука опустилась чуть ниже, гладя ее бедра. Она почувствовала, что он поднялся на локте.

— Ты всегда такая молчаливая?

— М-м-м… — Она лениво открыла глаза. — А кому нужны слова?

— Может быть, мне, — ответил он, недоуменно хмуря лоб. Она повернулась на бок. Глядя на него, ей было труднее держаться отстраненно, потому что его блестящие глаза и все лицо выражали какуюто беззащитность. Если думать о нем как о мерзавце, о бабнике, развратнике, ей легче будет держать дистанцию.

Но вот он, просто человек, который был когда-то мальчишкой, потерявшим семью, потом подростком, часто слушавшим одну-единственную песню, из-за чего и получил свое прозвище, и мужчиной, который построил Тадж-Махал из цветов, потому что его сердце разрывалось от горя. Она смахнула пряди волос с его лба, нежно провела линию вдоль его щеки.

— Я не против того, чтобы поговорить.

Он на секунду закрыл глаза и прижал ее к себе.

— О Элли! — выдохнул в ее волосы. — Я так давно не был с женщиной.

— Да? — хмыкнула она, инстинктивно отстраняясь. — А уж вы-то мне как достались, доктор Рейнард. Господи, спаси! — Она в притворном ужасе схватила его за руки. — Но это не означает, что мы откажемся от сегодняшней ночи?

— Нет, конечно. У нас куча презервативов, — со смешком ответил он и указал на разбросанные по всему полу пакетики. — Будет стыдно не использовать их после такой срочной поездки в Гектор.

— Ты съездил в Гектор так быстро?

— Да. — Его плечи затряслись от смеха. — Ой, они долго там будут обсуждать меня.

Элли внезапно представила себе его, с диким взглядом и босого, в какомнибудь крошечном магазинчике Гектора, и ее тоже начал душить смех.

— Ну и видок у тебя был. Ты и в магазин вошел босиком? Крайняя необходимость! — воскликнула она.

Они, уцепившись друг за друга, захихикали, как подростки, и когда один затихал, а второй пытался что-то сказать, все начиналось снова, и они смеялись так сильно, что у обоих по лицам катились слезы.

— Ничего не говори! — закричала Элли, чувствуя, что не в силах остановить безудержный смех.

— Ты тоже.

В конце концов успокоившись, она тихо вздохнула, довольная тем, как уютно устроилась, положив голову к нему на плечо.

— Ты должен обещать, что это не испортит нашей дружбы, Блю. Я этого не вынесу. Ты же знаешь, секс часто разрушает дружеские отношения.

— Но не такой замечательный! — Она повернула голову.

— Дело даже не в сексе. А в тех плохих чувствах, которые приходят потом. — Она вздохнула. — Ты можешь прямо сейчас услышать, что я влюбилась в тебя, но тебе не о чем сожалеть. Когда надо будет уйти, я сохраню достоинство и, клянусь, не стану цепляться за твою рубашку. — Она мягко улыбнулась. — Ну разве что немного.

— Элли…

— Тебе не надо отвечать. Я просто хотела, чтобы все было ясно. — Она открыто посмотрела на него. — Пообещай, Блю. Мы должны остаться друзьями.

Он обхватил ее голову и поцеловал глубоко, снова задев низкую струну желания. Она тихо застонала, и он отпустил ее.

— Я обещаю.

— Спасибо.

Она скользнула телом по его телу, кожа к коже, и ему не потребовалось много времени, чтобы перестать говорить и начать целовать. В этот раз вела Элли, а Блю с радостью следовал за ней, а потом они заснули, сплетясь телами, в душной послеполуденной жаре.

Блю проснулся, совершенно потеряв представление о времени и пространстве, опьянев от жары и влажности воздуха. Он не любил спать днем. После этого он туго соображал и у него побаливала голова. Очнувшись, он ощутил, что к его бедру прижимается женское тело, а к руке — мягкая тяжесть груди. Он почувствовал запах шампуня, которым пользовалась Элли. Голова кружилась от жары, а может, оттого, что Элли была так близко, и он пошевелился.

Он не стал вставать. Потому что хотел лежать здесь и смотреть на нее, впитывать ее, пока она не могла защищаться. Даже ее честность была способом защиты, способом держать его на расстоянии, Во сне эта напряженность исчезла, заставив ее грешный рот слегка приоткрыться. Она положила руку под подбородок, а вторая рука была откинута в сторону, как будто искала опору в бушующем море двуспальной кровати. Ее кожа блестела от занятий любовью, смеха и влажного воздуха. Он взглядом ласкал нежную ключицу и линию плеча, прикасался к груди, восхитительно красивой, в форме грушки, с соском необычно темного цвета.

Блю скользнул глазами по ее бедру, ноге, хрупкой щиколотке. Изысканный, кремовый оттенок ее кожи был не таким бледным, как он думал раньше. На фоне белого покрывала она казалась жемчужнокоричневой. У него заболел низ живота, когда он разглядывал ее, ощущая запах их любви на своих руках и ее коже. Тупая головная боль пульсировала в затылке оттого, что он спал на жаре, но это не остановило его возбуждения, как только он подумал о том, что они будут делать сегодня ночью. Сейчас для этого больше не было времени, но он приподнялся на локте и поцеловал ее плечо, открыв рот, чтобы почувствовать вкус ее кожи. Это словно послало электрический разряд от кончика его языка ниже. Она вздохнула, пошевелилась, слегка выгибаясь ему навстречу. Ее щеки зарделись от удовольствия, когда он пробежал руками по ее телу.

— Нам надо идти, — прошептала Элли, но он ощутил, как ускоренно забилось ее сердце во время поцелуя.

Новая волна жара затопила его, и он прижался к ее бедру, целуя в губы. Но заставил себя остановиться.

— Сегодня ночью ты будешь спать в моей постели.

— А как же Лэни?

— Дорогая, она стара, но не глупа. Если она услышит нас, что маловероятно, она только усмехнется про себя.

— Не уверена, что мне это понравится. Она будет думать обо мне, как об одной из твоих девиц.

Он покачал головой, раздумывая, а потом сказал правду:

— Я не приводил девиц туда. Мы были здесь. — Беспокойство пробежало по ее лицу, но он поцеловал ее, чтобы не позволить словам встать между ними.

— Я просто хочу, чтобы ты всю ночь спала со мной. Я ненавижу эту кровать.

Она рассмеялась:

— Хорошо!

К тому времени как они добрались до дома Роузмэри, солнце стояло уже низко, и Элли на минутку остановилась, чтобы полюбоваться золотым отсветом на полях вокруг. Она вспомнила о своем собственном доме, о садике, о бабушке. Эти мысли причинили ей внезапную боль.

— Блю Рейнард! — воскликнула Роузмэри после того, как впустила их. — Неужели ты принес курицу из кафе!

— У меня были неотложные дела, — ответил он. — Извини.

Элли постаралась не выглядеть виноватой, когда Роузмэри взглянула на нее — а может, та смотрела просто с любопытством. Элли случайно встретилась глазами с Блю, вспомнила об острой необходимости презерватива и с трудом удержалась от смеха.

Роузмэри переводила взгляд с одного на другого, и Элли подумала, а не отпечатался ли на них этот безумный порыв страсти, видимый для всех из-за припухлости их губ и отметин, которые они оставили на телах друг друга. Даже просто стоя рядом с ним, она ощущала, как между ними бился серебряный пульс, кружась вокруг ее горла, его рук, как будто клетки их тел не могли выносить разделения. Но если Роузмэри что-то и поняла, она этого не показала.

— На первый раз я вас прощаю. Заходите и возьмите себе что-нибудь поесть. Нам сегодня надо много сделать.

Проводив их в большую старомодную столовую, Роузмэри махнула в сторону остальных гостей.

— Думаю, вы со всеми знакомы.

Элли кивнула Конни, Алише и Маркусу. Миссис Нэнс, библиотекарь, весело помахала ей. Сегодня ее очки висели на ярко-розовой ленточке. Флоренс с тарелкой, наполненной одними овощами, улыбнулась им.

— Привет. Элли. Рада снова видеть тебя. Ты уже знакома с моим племянником Брэндоном?

Элли улыбнулась высокому, удивительно красивому парню.

— Ты тот самый, который отправляется в военно-воздушную академию.

Он ухмыльнулся:

— А вы та самая, кто пишет книгу о моей бабушке Мейбл. Из кухни вышла невысокая темноволосая девушка лет пятнадцати-шестнадцати. Она несла большой кувшин с чаем.

— Опять хвастаешь? — сказала она парню.

— Мне не приходится хвастать. Моя мама делает эго за меня.

Девушка улыбнулась и поставила кувшин на стол.

— Здравствуйте, — сказала она Элли. — Я Шона, дочка Конни.

— Шону приняли в Колорадский университет и Йелль, — проговорила Роузмэри, подмигивая сыну. — Я хвастаюсь за всех.

— О! — Элли заморгала. Девушка оказалась старше, чем выглядела. — Ты уже решила, что выберешь?

— Колорадский, — ответила та. — Думаю, мне понравится жить в горах и будет здорово иметь поблизости кого-то из знакомых. — Она улыбнулась Брэндону. — Даже если он несносный.

Блю хмыкнул:

— Элли кое-что выяснила насчет зимы, когда училась в колледже. Вы можете порасспросить ее об этом.

— Это правда, — призналась Элли. — Приготовьте побольше теплых вещей.

— Хорошо, спасибо. Вам понравились снег и зима? Я жду ее не дождусь.

— Оказалось, что я теплолюбива, — как можно дипломатичнее ответила Элли. — Снег красив, но мне нравится только смотреть на него из окна.

— Так, все взяли тарелки, и покончим с едой. У меня миллион фотографий, и не хочется провести здесь всю ночь.

Они наполнили картонные одноразовые тарелки кусками курицы, разными салатами и печеными бобами.

— Я умираю с голоду, — сказал Блю ей на ухо. Она позволила себе быстро улыбнуться ему в ответ:

— Я тоже.

Пока они ели, Роузмэри объясняла цель собрания:

— Почти все здесь знают, что Маркус более трех лет бился, чтобы утвердить мемориал ветеранам войны во Вьетнаме. Четвертого июля состоится официальное открытие, и миссис Нэнс собирается помочь нам с выставкой фотографий, которая разместится в библиотеке. От нас требуется отыскать как можно больше снимков всех ветеранов, живых и погибших, и разобрать их по группам, чтобы можно было демонстрировать.

Она распределила обязанности. Элли поняла, что деление проведено по классам: Конни и Маркус будут разбираться с выпуском 1968 и 1969 годов, самым большим; Флоренс, старшая из них, брала на себя все, что было до этого; Роузмэри и Блю — всех остальных.

Принесенные фотографии аккуратными пачками лежали в разных местах комнаты.

— Пожалуйста, — попросила Роузмэри, — внимательно следите, чтобы пачки не смешивались. Никому не хочется потерять свои фотографии или перепутать их.

Элли ощутила волнение, когда Маркус проговорил:

— Элли, ты не против того, чтобы помочь нам? У Алиши дядя в той стопке, что разбирает Флоренс.

— С радостью.

Стол был освобожден и вытерт, а на кухне варился кофе. Все по группам собрались в разных углах стола с кипами фотографий. Элли подсела к Конни, которая выглядела сегодня мрачной.

— Я хочу пить, — сказала она и, громко скрипнув стулом, вышла из-за стола.

Элли с беспокойством взглянула на Маркуса.

— Я не помешана? Он покачал головой:

— Нет. Просто ей тяжело. — Просмотрев снимки в руках, он извлек фотографию рыжеватого парня с бородкой. — Это Бобби Мейкпис. А Конни даже не попрощалась с ним как следует, — добавил он, когда она вернулась.

Они обменялись взглядами. Конни смотрела гневно. Маркус отреагировал спокойно, не собираясь просить прощения.

— Он не сам пошел, — сказала Конни, обращаясь к Элли. — Его призвали, и он не мог выкрутиться. Отец убил бы его, если бы он сбежал. — Она подняла фотографию и серьезно поджала губы, тщательно подкрашенные после ужина. — Я пыталась уговорить его бежать в Канаду. Я отправилась бы за ним и в Антарктиду, и в Китай. Куда угодно.

Элли увидела, как Маркус положил свою большую руку на плечо Конни, и она слегка расслабилась.

— Я просто взбесилась, когда узнала, что все сбежавшие в Канаду были амнистированы. Разозлилась не на них, а на Бобби.

— Это естественно, — сказал Маркус.

— Знаю. — Она придвинула стопку снимков ближе к себе. — Давай я покажу тебе, Элли, кого мы ищем, чтобы ты смогла помочь.

На два класса набралось двадцать три ветерана. Некоторых Элли узнала. Конни отыскала четкий снимок каждого и расположила их в один ряд.

— Думаю, остальные надо укладывать вниз, к каждому персонально?

Элли ошеломленно уставилась на группу. Любой из них мог быть ее отцом. Она отмела явно не подходивших на эту роль девятерых негров, пятерых очень светлых блондинов — если бы ее рыжеволосая мать родила ребенка от блондина, Элли наверняка была бы светленькой, и троих весьма сомнительных типов, включая коротко стриженного Денниса, который был на снимке, взятом ею из чемодана Роузмэри.

Оставалось шестеро, без Бобби Мейкписа — пятеро. Один из них Бинкл. Из оставшихся четверых одного убили во Вьетнаме, один погиб в автокатастрофе. Еще один занимался бакалейным бизнесом в Далласе. И последний был покойным ныне мужем Конни.

Это напугало Элли. Она исподтишка взглянула на дочь Конни.

— Она похожа на вашего мужа? Лицо Конни смягчилось.

— Вылитая копия. Его зеленые глаза. Ты заметила, какие красивые у нее глаза?

— Да, — вежливо солгала Элли. Ее собственные глаза тоже были зелеными.

— Ой, посмотри, — сказала Конни Маркусу. — Помнишь этот старый автобус? Ну и руина. — Она повернула фото так, чтобы Элли увидела поблекший цветной снимок школьного автобуса, расписанного цветами и символами мира. Яркие занавески красовались на окнах. — Это те ребята, о которых мы вам рассказывали, хиппи. Им так и не удалось починить свою колымагу. Автобус остался стоять там, как раз рядом с пастбищем Джорджа Рида. И он вывез его через год или позже.

Элли фыркнула:

— Для меня это все звучит как анекдот.

— А все это было на самом деле. — Конни передала ей еще один снимок. — Вот некоторые из них. Большинство быстро уехали, автостопом или еще как-то, но водитель и две девчонки задержались почти на все лето. Помнишь, Маркус? — Она и ему дала фотографию. — Как звали ту девчонку?

Две девушки подросткового возраста стояли на фоне автобуса обнявшись. На одной были шорты и майка, на второй — просвечивающая юбка и блузка. Обе босиком. Элли перевернула снимок.

— "Диана и Сюзи", — прочитала она.

— Но мы не называли ее Сюзи. — Конни улыбнулась Маркусу.

Он ухмыльнулся, немного смущенно взглянул на Алишу и ответил:

— Рапунцель. У нее были самые красивые волосы, которые я когда-либо видел.

Элли снова посмотрела на обладательницу густых светлых волос. Девушка почти заблудилась в них.

— Я всегда хотела иметь такие волосы, — сказала она. — Чтобы небрежно отбрасывать их назад.

Конни засмеялась.

— А другую звали Диана, — медленно, словно вспоминая, проговорил Маркус. — Она была такая милая, немного рассеянная. — Он вытащил снимок из стопки и подал его Конни. — Помнишь?

Элли уже около двух часов слушала, как они вспоминали других людей, но было очень странно услышать произносимое вслух имя ее матери.

— Да, она действительно была милая. — И Конни небрежно передала фото Элли. — Я завидовала тому, что она такая худая. Роузмэри, ты ее помнишь? Диану?

— Конечно.

— Как была ее фамилия?

Тугой комок забился в груди Элли, и она уставилась на снимок, молясь, чтобы они не вспомнили.

— Не помню. Что-то ирландское. Подходило к ее рыжим волосам.

"Коннор, — подумала Элли. — "Воин Сотни Битв" по-ирландски".

Голос Блю прозвучал неожиданно и немного странно:

— А можно мне взглянуть? Худая девушка с ирландской фамилией? — Он взял предложенное фото. — Хорошенькая.

Элли внезапно подумала, что почти все в этой комнате знали ее мать, разговаривали с ней, слышали ее смех и голос. На мгновение это погрузило ее в такую глубокую, невыносимую печаль, что она почувствовала, как на глаза наворачиваются слезы. Она смотрела на молодую женщину с чистой белой кожей и пухлыми губами, с не стесненной ничем грудью под хлопковой блузкой. "Ой, мама! — подумала она. — Почему ты ушла так быстро?"

Элли вспомнила, что совсем не ищет своего отца. Движением естественным и спокойным, какое только могла изобразить, она положила снимок.

— А где здесь ванная? — спросила она Конни.

— Вон там, детка. Сверни налево от кухни и увидишь.

Маркусу этот вечер дался тяжело. Он много дней ожидал его. Но почему-то бродить по дороге воспоминаний оказалось не так приятно, как он ожидал. Было нестерпимо больно видеть пропасть между тем, какими они были в восемнадцать, и тем, какими стали. Правда, ему удалось заставить Конни улыбаться, поддразнивая тем, как мальчишки раньше ухлестывали за ней. Она нахально вздернула голову и заявила, что они и до сих пор делают то же самое. Но он знал, что у нее в груди застыл тот же комок страданий, который сейчас мешает ему искренне радоваться.

Рядом с ним сидела Элли и тихо и напряженно слушала. Свободно распущенные кудри окружали ее лицо, но они не могли скрыть многозначительных отметин: покраснений оттого, что о край ее щеки терлась щетина, небольшой любовный укус внизу шеи. Она избегала встречаться взглядом с Блю, но все в комнате ощущали жар, объединявший их, и замечали, как Блю шутил, стараясь привлечь ее внимание, бросал в нее бумажные шарики, как влюбленный мальчишка.

Занятия любовью пошли Элли на пользу. У нее появился едва заметный румянец, смягчавший резкие черты лица, заставлявший приглядеться к ее туманным глазам и пухлому рту. Она не отвлекалась от серьезного занятия и сосредоточенно отбирала фотографии парней, которых никогда не видела.

Но когда они уже заканчивали, Конни отпустила непристойную шуточку по поводу одной из девиц, и Элли невольно расхохоталась, громко и несдержанно. Ее лицо преобразилось, теперь это было экзотическое сочетание раскосых кошачьих глаз, плоских щек и крупных белых зубов, из которых один передний слегка налезал на соседа.

Это поразило Маркуса как удар. Никаких больше дежа-вю, никаких грызущих сомнений. Он узнал и этот зуб, и звук смеха. Узнал небрежное пожимание плечами и прыгающую, разболтанную походку.

Мгновение он просто глазел, не в состоянии поверить. Растерянно прижал руку к груди, подумав, что сейчас у него будет сердечный приступ и что вся эта возня с мемориалом подействовала ему на мозги. Но теперь вместе с подозрением к нему пришло изумление, как он мог не видеть всего этого раньше. Он резко встал, двигаясь неловко, ощущая панику.

— Я только что вспомнил, что должен кое-что сделать к утру. Алиша, пойдем.

Его жена с тревогой подняла глаза, но, увидев его лицо, кивнула. Иногда его охватывали видения войны. Она, наверное, решила, что сейчас произошло то же самое. Алиша извинилась перед всеми и догнала его, садясь в темную машину. Она не сказала ни слова и не стала требовать объяснений, не дулась из-за того, что им пришлось уйти. Когда он завел автомобиль, она просто положила ладонь на его ногу и слегка сжала. Они молча поехали домой.

 

Глава 14

Когда Блю и Элли собрались уходить, Флоренс кинулась за ними к дверям.

— Подожди, Элли! Я чуть не забыла сказать тебе: дневник испорчен. Он покрылся плесенью, и все страницы слиплись. Мне очень жаль.

Элли постаралась скрыть разочарование.

— Это ужасно! Неужели нельзя ничего прочесть?

— Ни слова. Я бросила его в камин.

— Очень печально. — Элли подозревала, что он вовсе не был испорчен, просто приняли решение не открывать личных тайн. — Но все равно спасибо за беспокойство.

Блю легко прикоснулся к ее затылку, пригладив волосы.

— Пойдем, — сказал он, и его голос прокатился по ее затылку, как солнечное тепло.

Он заставил Элли вспомнить, как сегодня выглядели его плечи в лучах цвета масла, и ее бедра как будто размякли. Она подняла глаза. Позволила ему увидеть ее голод.

— Пойдем.

Он повел ее наверх, в свою спальню, где все было смято, отбросил покрывало и упал на кровать.

— Иди сюда, — сказал он, и его губы изогнулись в легкой многообещающей улыбке. Элли подошла, он обхватил ее, сплетя их руки и ноги, и поцеловал так, словно пил живую воду с ее губ. И она позволила себе все, отдалась мастерству дамского угодника, тому изысканному, взрывному, почти болезненному наслаждению, которое он дарил. Его большие руки были то нежны, то нетерпеливы, и он рассмеялся, когда они чуть не упали с кровати.

Элли, которая никогда не была красавицей, лежала на смятой постели в комнате, освещенной лишь одним ночником, и чувствовала себя такой же величественной и прекрасной, как та женщина, что позировала Тициану. Ее тело болело в местах потертостей, а мышцы ног и плечи дрожали от напряжения. Но кожа как будто звенела, и вся она таяла от удовлетворения.

Засмеявшись горловым смехом, она повернулась к нему.

— Господи, спаси! — выдохнула она, кладя ладонь на его бицепс. — Ты — мастер, специалист высочайшего класса, король постельного искусства.

— Мне нравится, что ты заговорила, — сказал он. Открыл свои пронзительнояркие синие глаза и серьезно взглянул на нее. — Дело не во мне, сладкая. Это не обычная процедура. — Он провел пальцем по ее носу. — Между нами происходит какая-то чудовищная химическая реакция.

Из-за того, что его красивый рот был так близко и она думала об этом так часто, Элли поцеловала его. Он ответил ей с той же ласковой нежностью, и ее грудь словно пронзила крошечная стрела.

— Расскажи мне, почему ты так заинтересовалась музыкой, мисс Бархат?

Она рассмеялась:

— Даже не начинай, Ларри.

— Но ты действительно бархатная. Мне нравится. Хотя я, кажется, могу понять, почему тебе не нравится Бархатный Кондом.

Он начал смеяться, уткнувшись ей в шею. Элли почувствовала, что тоже сейчас расхохочется, и сдержалась.

— Не заводи меня снова.

— Музыка, — напомнил он.

— А, да. Это просто. Знаю, что тебе трудно будет в это поверить, но я была самым некрасивым ребенком на земле.

— Почему, могу поверить. — Он с улыбкой погладил ее по животу.

— Ну спасибо. — Она закатила глаза. — Слишком много волос, большой нос, худая как палка. — Элли пожала плечами. — Можно и не говорить, что даже без "бархатной" ипостаси меня не приняли бы ни в одну компанию.

— Понятно.

— Поэтому я занялась музыкой. Я пела в хоре, играла на инструментах и путешествовала с марширующим оркестром.

— У-у. И приговорила себя к вечной девственности?

— Ага. Но мне это во многом помогло. Я стала ездить, принимать участие в соревнованиях в больших городах и останавливаться в отелях вместе с другими вечными девственницами.

— А что ты играла?

— Всего понемногу. Уроки фортепиано с шести лет, кларнет с третьего класса, в средних классах заболела виолончелью и переключилась на саксофон в старших. Да, и я пела партию альта в церкви и школе. — Он поднял брови:

— А говоришь, у тебя нет музыкального таланта. — Элли рассмеялась:

— Нет! Я могу вести мелодию и неплохо играю, но я родилась без музыкального гена. Я люблю музыку, но любовь не превращает человека в музыканта. — Она посмотрела на Блю, любуясь тем, как сияют его волосы в свете ночника. — А ты?

— На самом деле то же самое. Но только не девственность. Я был крутым, знаешь ли.

— Готова поспорить, что ты был одним из этих бунтарей-одиночек. Черная кожа и сигареты.

В его глазах блеснула искорка.

— Ага. Джеймс Дин, с головы до пят. Но дело в том, что мне действительно нравилось учиться. Сестра Роузмэри Флоренс открыла для меня Баха, когда мне было четырнадцать, и потом я прослушал всех великих композиторов. Я знал, что у меня нет таланта, но все равно был счастлив.

— Великие композиторы, да? Я играла их произведения на фортепиано.

Внезапно у нее заурчало в животе. Громко. Она засмеялась.

— Кажется, я наработала себе аппетит.

— Ты? Голодна? Какой сюрприз! — Он хмыкнул, положив руку ей на живот. — Я сам умираю с голоду. Пойдем поищем чего-нибудь.

Он встал и потянулся, а Элли осталась лежать, любуясь его стройной и высокой фигурой. Он кинул ей свою рубашку, а сам влез в джинсы. Элли спустилась с ним по ступенькам.

Только услышав, как у задней двери скулит Саша, Элли вспомнила об Эйприл.

— Блю, мне надо срочно выпустить собаку!

— Ладно. — Он достал из буфета пакет шоколадного печенья и налил два стакана воды, подав один Элли. — Давай это и сделаем. Потом она может прийти сюда. — Он наклонился и поцеловал Элли, затем отворил дверь. — Хочу, чтобы сегодня ты спала в моей постели.

— Я не могу идти в таком виде!

— Конечно, можешь. Никого нет на мили вокруг. — Она засмеялась:

— Ну, как скажешь. — Полы рубашки закрывали ее до середины бедер. — Но у меня не такие жесткие пятки, как у тебя. Как насчет шлепанцев?

— Здесь их нет. — Он вынул печенье, держа его как приманку. — Пошли, моя девочка.

— Ну ладно. — Она вышла за ним в глубокую, не нарушаемую ничем тишину ночи, с миллионом звезд, сверкающих на очень темном небе. Глубоко вдохнула и призналась: — Я обожаю тишину.

— Я тоже. — Он протянул пакет, и Элли достала пригоршню печеньиц.

— Все свое детство я не могла дождаться, когда же выберусь куда-нибудь. А когда это случилось, обнаружила, что большие города мне не по вкусу.

— Мне нравятся города. Движение, энергия, но здесь мне нравится больше. А в город всегда можно съездить. Вот наоборот сделать труднее… И я все думаю, что будет с Брэндоном? Он отправляется в ВВС, это смело и накладывает определенные обязательства. Он не сможет потом вернуться домой.

— Он очень привлекателен, — заметила Элли. — Похож на Тапэка Шакура, но с волосами.

Блю рассмеялся:

— Ты права. Никогда раньше не замечал этого. — Он взглянул на нее. — Тебе нравится рэп? Он как-то не вписывается в твой стиль.

— Это моя работа — уделять внимание всему, что происходит в мире музыки. — Она задумалась, жуя печенье. — Не могу сказать, что мне нравится рэп. Критики правы — в основном он женоненавистнический, антисоциальный и воспевает насилие, но лучшие вещи — это мучительная и очень мощная поэзия. Гибель Тапэка я восприняла как личную трагедию. Выплакала себе все глаза.

— Я удивлен, мисс Коннор. Он был дешевым гангстером.

— Может быть. — Она пожала плечами. — Но еще он был красивым, молодым и очень талантливым. Некоторые его песни… — Она замолчала, когда они подошли к ее крыльцу. — Прошу прощения. Не надо мне продолжать. Это все еще больная тема.

— Для тебя, кажется, все погибшие музыканты — больная тема.

Элли кивнула:

— Вполне возможно.

Внутри громко тявкнула Эйприл, ей ответила увязавшаяся за ними Саша, царапаясь в дверь. Блю открыл дверь, и Эйприл выскочила, кинулась в траву и распростерлась с почти слышимым вздохом облегчения.

— Прости, детка. — Элли дала ей печенье. — Это Блю виноват. Он меня отвлек.

Эйприл проглотила печенье, лизнула руку хозяйки и понеслась вверх по холму, задираясь и кувыркаясь с Сашей, забегая вперед и возвращаясь.

— Собаки здорово разговаривают без слов, — сказала Элли.

— Да. Язык тела.

Он обхватил девушку за плечи, и, к ее изумлению — она-то решила, что физический жар остыл, — Элли ощутила немедленный отклик. Блю повернулся к ней, обнял и поцеловал. Его руки подняли подол рубашки, и ее ягодиц коснулись прохладный ночной воздух и его пальцы.

— Мне нравится язык тела.

Она протянула руки и обхватила его орган.

— Мне тоже, — выдохнула она. — Но клянусь, если мы опять займемся любовью, я не смогу ходить несколько дней.

— Я тоже, — признался он и взял ее за руку. Они прошлись немного, и он произнес: — Твоя мама была очень хорошенькой.

— Да.

Прежняя печаль опять перехватила ей горло, но поскольку ее не надо было скрывать, чувство потери казалось уже не таким сильным.

— Что с ней случилось?

— Она приехала домой на Рождество, родила меня, а потом снова сбежала, когда мне было шесть месяцев. Бабушка говорила, что она все время горевала, и неудивительно, что в следующий раз о ней услышали, только когда в дом явился полицейский с просьбой идентифицировать тело по фотографии. Она приняла слишком большую дозу героина.

— О Боже! Как это печально!

— Я всегда думала над тем, почему она была так несчастна? — Элли покачала головой. — Для этого не было никаких видимых причин, понимаешь?

— Ты историк и поэтому пытаешься найти ответы, но это не означает, что они существуют.

— Я знаю, но не могу не искать.

— Мне повезло.

Он взял ее за руку и повел назад в дом, где они ели и говорили о другом, потом вернулись в кровать для того, чтобы в последний раз, очень-очень нежно заняться любовью. Она заснула, свернувшись калачиком в кольце его рук.

Все последующие дни слились для Блю в один. Он позволил себе бездумно скользить по волнам удовольствия, наслаждаясь орхидейной нежной Элли, бархатным звуком ее голоса. По ночам Блю спал крепким сном человека, который живет в мире с самим собой.

По утрам он варил кофе и отсылал ее назад в домик поработать, потому что не хотел быть виновным в том, что она нарушила бы свой график. Даже по утрам все казалось нереальным, и иногда от земли поднимался туман, окутывавший Элли до колен и делавший ее похожей на привидение, которое плывет к домику, где, по убеждению его матери, привидения как раз и обитали.

В одно из таких мгновений, когда он просто стоял на ступеньках, наблюдая за ней, прибыл Маркус с зеленым металлическим термосом, полным кофе с цикорием, который готовила Алиша. Серьезно поджав губы, обрамленный седеющей бородкой и без улыбки в глазах, он тоже смотрел на домик. Блю даже показалось, что на его лице появилось выражение злости. Через секунду Маркус взглянул на Блю и ничего не сказал.

Они начали работать. Весь день Блю ожидал, что Маркус выразит удивление, что Элли проводит ночи с Блю, или отпустит ехидное замечание — наконец-то его друг снова обзавелся любовницей, а может быть, спросит, что это означает для него. Маркус не держал ничего в себе. Он всегда имел собственное мнение и свободно высказывал его. Но не на этот раз. Он не говорил ничего до тех пор, пока в конце дня на холме не появилась Элли. Ее волосы были гладко зачесаны назад и связаны в хвост, и это подчеркивало идеальную форму ее головы, маленькие ушки и высокий чистый лоб. Блю замер, наблюдая за ней с этой горячей судорогой в сердце, глядя на длинные ноги под смятыми шортами, на прямые плечи под простой рубашкой. Каждый раз, когда он видел ее, ощущение, как будто ему в грудь воткнули раскаленную кочергу, снова и снова удивляло его. Элли была как лето, как солнечный свет.

Слишком поздно он вспомнил, что сейчас не один. А кому понравится, если у него на лице будет отражаться все то, о чем он думает? Он воткнул лопату в землю и взглянул на Маркуса, чтобы убедиться, что тот ничего не заметил. Но Маркус тоже стоял, не видя Блю, потому что смотрел на Элли. Наблюдал, как она приближается, с выражением такой неприкрытой боли, словно был поражен в самое сердце, Блю охватила ревность: "Неужели Маркус сам хочет Элли? Нет! Он без ума от Алиши с тех пор, как она появилась в Пайн-Бенде".

Блю слегка подтолкнул друга локтем, сам не зная зачем, но он не хотел, чтобы Элли увидела выражение его лица. Маркус, очнувшись от своих мыслей, быстро взглянул на него, потом опустил голову.

— Алише очень нравится эта белая малышка, — мрачно сказал он. — Она просила меня, чтобы я пригласил вас на ужин на днях. — Он помолчал и слегка улыбнулся другу. — И еще обещала, что убьет тебя, если ты разобьешь ей сердце.

Блю кивнул.

— На этот раз все будет наоборот, Маркус, — тихо проговорил он и вышел вперед, чтобы поздороваться с Элли, взять ее за руки, снова принять ее в свой мир.

Золотые Дни, отпечатавшиеся в памяти с медовой яркостью, серебристые ночи в сплетении тел, в смехе и разговорах.

Может, из-за того, что она страстно хотела наслаждаться ночами, Элли работала весь день с энтузиазмом, вдохновленная своим проектом. Она запланировала интервью с дюжиной престарелых жителей Пайн-Бенда и целых три дня ездила по городу, чтобы переговорить со всеми. Результаты превзошли все ожидания. Люди живо вспоминали Мейбл, вспоминали, как они впервые услышали ее пение — в церкви, когда ей было девять лет, потрясенные псалмом "Укрепи мою душу", или на школьном концерте, когда ей было двенадцать, или у Хопкинса жарким летним вечером 1943 года Это был великолепный материал.

Однажды днем, через две недели после того, как она стала ночевать в доме Блю, Элли аккуратно делала заметки на своих карточках, представляя себе Мейбл и слушая записи ее музыки на компактдиске. Элли подпевала, думая о том, что надо обратиться за такими историями и к белым, чтобы выяснить, как относилась к Мейбл Бове другая половина населения разделенного городка? Как скоро они поняли, что маленькая цветная девочка с таким голосищем станет звездой, благодаря которой Пайн-Бенд занесут на карту?

Элли все еще не представился случай побеседовать с Гвен Лейсер, женщиной, которую она повстречала у реки. Блю сказал, что она часто и надолго покидает город. По правде говоря, Элли набрала достаточно интересного материала, но ей понравилась эта пожилая дама, и она хотела записать ее воспоминания.

Элли зевнула. Дневное время тянулось долго. Она улыбнулась самой себе и посмотрела на большой дом. В конце концов, она спит не столько, сколько обычно. Зазвонил телефон. Испуганная его трелью, она ответила:

— Алло?

— Ну, думаю, ты по крайней мере жива, раз можешь отвечать по телефону.

— Бабушка! — Ее кольнуло чувство вины. — Здравствуй!

— Привет! Ты помнишь, что уже неделю мне не звонила?

— Не может быть! — Элли крутнулась на стуле, чтобы взглянуть на календарь. — О да! Ты права. Прости. Я по уши закопалась в интервью. Потеряла счет времени. Все в порядке?

— Да Посадила кукурузу и срезала свежего ревеня для пирога сегодня утром. Как продвигается книга?

— Хорошо. Я не уверена, что доберусь до причины исчезновения Мейбл, но все равно книга будет интересной. Она была незаурядным человеком.

— А другие твои поиски? — Элли вздохнула:

— Даже не знаю.

Она внезапно подумала о зеленоглазом муже Конни. Она еще не видела его фотографию и, чтобы не забыть сделать это в следующее посещение библиотеки, нацарапала для себя записку.

— Я не очень-то много этим занимаюсь. Но видела несколько снимков мамы. И здесь некоторые люди ее помнят. Это так… странно.

— Не рви себе сердце, детка. Все давным-давно прошло.

— Знаю. Ты гуляешь каждый день? Принимаешь все лекарства?

— Да. Доктор разрешил принимать только по одной таблетке от давления в день.

— Здорово! — Пауза.

— А как там этот мужчина?

— Какой? — спросила Элли, прикусив губу, но не выдержала и уточнила: — Блю?

— Блю? Его так зовут? Ничего себе!

— Это прозвище, ба. Он любит блюзы. Вот поэтому.

— Только не еще один музыкант! Неужели ты ничему не научилась, детка?

Элли специально громко раздраженно вздохнула:

— Он не музыкант, и все совсем не так.

— Девочка моя, неужели ты думаешь, что я не слышу мечтательные нотки в твоем голосе, когда ты произносишь его имя? Я же не вчера родилась.

Элли рассмеялась.

— Ну ладно, ладно! Он великолепен и печален, и я стараюсь держать дистанцию, но это нелегко. Но на этот раз я обещаю, что уже достаточно выросла, чтобы справиться с собственным разбитым сердцем.

— Понятно. — Это прозвучало недовольно. — Ну, и ты еще не знаешь, когда соберешься домой?

— Я бы хотела взять еще несколько интервью и попытаться найти кого-нибудь, кто рассказал бы мне, что случилось с Мейбл. Кто-то знает, но я пока не смогла никого "расколоть". Может, еще пару недель.

— Хорошо. Не пропадай, ладно?

— Нет. Обещаю. — Она повесила трубку, ощущая какую-то пустоту внутри.

Разбитое сердце.

Каким-то образом все эти волшебные дни ей удавалось удерживать реальность под контролем. Было так просто находиться рядом с ним, смеяться вместе с ним. Блю умен, забавен, красив и необычен, и у них великолепный секс. Такой, о котором она никогда не забудет. Дикий или нежный, напряженный или ленивый, это не имело значения. Они подходят друг другу.

"Хорошо сказано, Коннор! Ой, ладно". Она швырнула ручку и пошла к холодильнику за чаем. Это не только классный секс. Она знала о такой физической привязанности, встречалась с ней раз или два до этого. Некоторые мужчины, особенно тот тип, к которому она тяготеет, — художники, музыканты и прочие потерянные души — просто родились с пониманием того, как доставить женщине удовольствие.

Но это… другое. Когда она с Блю, у нее нет необходимости возводить стены, прячась от него, быть кем-то еще, а не собой — некрасивой, неухоженной Элли Коннор. До встречи с ним она никогда не ощущала такой свободы и, опуская лед в стакан, подумала, что все началось задолго до того, как она приехала в ПайнБенд, и выросло вместе с их одинаковыми музыкальными пристрастиями в посланиях по электронной почте. Этим были пронизаны все их разговоры, потом добавились удивление и восторг, когда она обнаружила, что он смеется в тот же самый момент и над теми же вещами, что и она. Все это вместе делало секс чем-то большим, чем фантастические оргазмы, подчеркивая наслаждение от прикосновения его обнаженного тела, от его поцелуев.

Она глубоко вздохнула. Сколько времени прошло с тех пор, как она приехала и обнаружила пьющего, дикого, потерянного и красивого мужчину, который сидел на веранде собственного дома? Три недели? Четыре?

Люди не меняются так быстро. Может, сейчас он чувствует себя влюбленным и счастливым, темнота отступила перед новым любовным приключением, но как долго это продлится? Проблемы не решены. Он по-прежнему пьет немного больше, чем ей бы хотелось, хотя надо признать — гораздо меньше, чем было раньше. Он не напивается, но, похоже, не может встретить вечер без одной или двух порций алкоголя. Означает ли это, что у него алкогольная зависимость? Или нет? Она понятия не имела, но знала, что он не бережет себя. Или бережет? Элли вспомнила о том, какой он с ней — веселый, добрый, милый. И еще подумала о том, как он мужественно перенес горе, создав этот прекрасный мир орхидей, и как пытается использовать красоту для того, чтобы решить экономические проблемы каких-то людей в дальних странах. Это не похоже на саморазрушение.

Нахмурившись, девушка отпила большой глоток сладкого чая и поставила стакан. На стерео Мейбл пела печальный блюз о потерянной любви, и казалось, она поет о будущем Элли, о будущем, в котором нет Блю. Но почему нет? Может, он не настолько потерян для всех, как она думала вначале. Может, он как раз сейчас выбирается из длинного туннеля горя и уже готов полюбить снова. Может быть. "Ой, Элли, перестань анализировать!" Она постоянно занимается этим. Убеждает себя на месяц или несколько, что именно этот мужчина отличается от остальных, что его можно спасти. Все, что ему надо, — это любовь, ее любовь, конечно, чтобы он снова стал целостной личностью. Какой соблазнительный сценарий. И такой же несостоятельный, как и все прежние. Никого нельзя спасти, если только он сам этого не захочет. Никого!

Она не стала бороться с печалью, позволив себе ощутить боль. Элли хотела спасти Блю, хотела, чтобы он добился успеха. Это ее желание было эгоистичным, потому что победа означала бы, что она может остаться. С грубой улыбкой она покачала головой и пошла назад к столу, чтобы снова погрузиться в работу. Это, пожалуй, единственный способ выбраться из ситуации, не потеряв рассудка, — поскольку сердце ее уже потеряно. Именно сейчас она поняла, что их прекрасное короткое счастье скоро закончится.

Она сможет сохранить Блю в числе своих друзей, если будет последовательной и сильной, если пообещает себе с честью и достоинством удалиться в ту же минуту, как будет закончено исследование. Потому что ее первое впечатление о нем было правильным. Блю Рейнард — человек потерянный, и она не сможет спасти его. И понимает, что не выдержит того, чтобы остаться и смотреть, как он убивает себя. Как только она закончит собирать материал, ей придется уехать.

 

Глава 15

Впервые с тех пор, как они с Элли стали близки, Блю приснился его сон. Они ужинали с Лэни в городе, и Блю почувствовал какую-то отстраненность, легкий холодок со стороны Элли, который приписал тому, что они впервые все втроем появились на людях. Может, это ее немного смущало, ставило в неловкое положение. Но Лэни явно получала удовольствие, и вскоре Элли расслабилась за бифштексом и бокалом вина.

Правда, позже она все еще казалась невнимательной, и они впервые не занялись любовью. Блю принял душ и, когда вошел в комнату, увидел, что она крепко спит. Он осторожно лег рядом, чтобы не разбудить ее.

Блю проснулся от грома и завывания ветра в водосточных трубах. Подскочил с пересохшим ртом и тотчас подумал о торнадо. Было как раз подходящее время года. Элли продолжала спать, ничего не слыша. Она слала так же, как и ела, — как девочка десяти лет, весь день проигравшая на улице.

Он осторожно отодвинулся от нее, натянув простыню ей на плечо, чтобы она не замерзла. Подхватив джинсы, вышел в холл и там надел их. Собаки пошли за ним вниз, стуча когтями по половицам. Он включил телевизор на канале погоды, ожидая новостей, достал из посудного шкафа бурбон и хрустальный стакан. Налил себе, вслушиваясь в дождь и считая секунды между тем, как сверкала молния и раздавался удар грома. По телевидению — никаких предупреждений, и молния еще далеко. Достаточно безопасно.

Но он совсем проснулся. Включил стерео, тихо, как шепот, чтобы слышать музыку сквозь окно, выходящее на веранду, потом вынес бутылку и стакан, придержав дверь для собак. Саша сразу выскочила наружу, а Эйприл заколебалась, глядя через плечо на лестницу, потом снова на Блю.

— Она в безопасности, детка, — сказал он. — Можешь выйти с нами.

За верандой дождь стоял стеной. Зигзаг молнии расколол воздух, и тотчас грянул гром. Блю поднял брови. Это было не слишком далеко. Эйприл тихо заскулила, прижимаясь к его ногам.

— Не любишь грозу, детка?

Облизываясь, она наклонила голову, как будто чувствуя вину. Блю ощутил влажное дуновение, прохладное и душистое, и налил себе выпить. Трава сияла бледно-серым светом, и по краю земли лес подкрадывался к самой изгороди. Маленьким мальчиком он представлял себе, что деревья на цыпочках подходят ближе, когда никто не видит. Было далеко за полночь, и не слышалось ничего, кроме шума дождя. Во всем мире оставались только Блю, бурбон и эта дыра в его внутренностях, пустая черная дыра, которая иногда, казалось, готова была затянуть его целиком, если он не будет бдителен. Сегодня там разливалась боль, удивляя его своей свирепостью после нескольких недель затишья.

Он проглотил виски одним глотком, ощутил, как алкоголь прожигает себе дорогу, попав как раз в эту дыру и заставив ее сжаться. Он налил еще. Саша со вздохом растянулась на полу и заснула. Эйприл подняла нос, чуя что-то, чего Блю не мог определить, потом, как будто чувствуя его настроение, подошла и села, прижавшись к его ноге, глядя в ночь вместе с ним.

— Ах ты, славная псина.

Он положил руку на густую и мягкую шерсть, благодарный Эйприл за то, что она составила ему компанию. Он просто гладил ее, а она подняла голову и вежливо лизнула его в подбородок.

Сквозь шум дождя доносилась музыка, ускользающий блюз, который заставлял его вспомнить все свои печали. Он прихлебывал виски, и перед его глазами стояло смеющееся лицо его жены. Он старался никогда не думать об Энни. Никогда. Он отдал все ее вещи на следующий день после похорон, и люди сказали, что он поступил правильно, приняв ее смерть с такой спокойной печалью.

Но по правде говоря, он просто не мог вынести того, чтобы случайно наткнуться на ее вещи. Шарф, оставленный на кресле. Подушка с запахом ее волос. Пара туфель, сброшенных под столом. Он бы сошел с ума, если бы не убрал все это из дома.

Ее родители занялись и похоронами. Вскрытие показало многочисленные травмы головы и груди — водитель грузовика, заснув за рулем, врезался в ее машину, когда она возвращалась из Хьюстона, от кузины. По мнению Блю, все было ясно, и следователь согласился. И чтобы избежать мыслей об этом, не представлять себе снова и снова эту трагедию, Блю собрал все ее вещи, сложил в коробки и вынес наружу.

Когда это было сделано, он собрал все фотографии, какие мог найти, начиная с детских, и отнес их на чердак. Прошло почти два года, прежде чем он встретился с другой женщиной, и то только по физической необходимости.

Вот как обстояли дела до тех пор, пока не появилась Элли, маленькая, умная и сильная, и переворошила всю его жизнь, и вновь пробудила либидо, заставив его испытывать чувства, которые, как он считал, давно умерли и были похоронены. В первые головокружительные моменты не было места для этих предупреждающих знаков, точек давления, в которых может прорвать плотину, если он не будет начеку.

Он мог назвать их по цветам. Вот этот красный. Ярость, такая горячая, что невыносимо. Гнев, ведь после всего, чего он лишился, Господь еще и забрал у него жену. Ярость на себя самого, потому что он никогда не может удержать то, что любит. Сине-зеленая точка, расположившаяся где-то в области аппендикса, была печалью и страхом. Это был цвет освещения в коридоре из его сна, где, какую бы дверь он ни открыл, за ней обнаруживался кто-либо из умерших родственников.

Розово-желтый пугал его больше всего, его он и пытался утопить, когда пил. Потому что это была любовь, прорывавшаяся словно какой-то сорняк, заглушающий все остальное.

Он выругался и налил себе еще, но чем больше он пил, тем ярче становились точки, пока он не смешался и не испугался.

— Проклятие, — прошептал он и опустил голову на мягкую шерсть собаки, стоявшей рядом с ним как на страже.

Он понял, от чего защищали его стены.

* * *

Когда Элли проснулась, Блю рядом не было. Ничего необычного. Он действительно спал мало и часто вставал раньше ее. Но утро было дождливым и темным, и ей хотелось прижаться к нему. Она перевернулась и уткнулась лицом в подушку, пытаясь ощутить его запах. И испытала шок, представив, что так будет… в недалеком будущем. Снова просыпаться одной, только с воспоминаниями о нем, и на подушке даже не останется запаха его волос.

Элли медленно осмотрела комнату. Она была и простой, и необычной, и светлой, и заполненной странными, темными тенями, как и ее хозяин. Груда одежды громоздилась на стуле. Она заметила рубашку, которая нравилась ей больше всего — темно-синяя, подчеркивающая светлые пряди в его волосах и убийственно-голубой цвет глаз. Представляя себе Блю в этой рубашке, упирающегося локтями в колени, с порочным блеском в глазах, Элли испытала целую волну эмоций. Еще она подумала о том, каким становилось его лицо, когда он был в ней, как оно принимало это странное, серьезное выражение, загнанное и голодное. И все, что она могла сделать, — это прикоснуться к его голове, обхватить его сильнее, прижать к себе ближе, прошептать его имя.

Элли вспомнила, что просыпалась временами ночью и слышала звуки музыки, а его не было рядом.

С ней все-таки произошло это. Она влюбилась, и серьезно, в человека, который потерял столько частиц души, что никогда не станет прежним. А в это тихое дождливое утро ей дано испробовать, каково будет оставить его. Как будто услышав, что она пошевелилась, Блю внезапно появился в дверях. Несколько секунд он просто стоял, опустив руки, и она заметила, как осунулось его лицо. Элли смотрела на него, снова предоставляя ему право решать, что делать. Не говоря ни слова, он пошел к кровати, срывая с себя одежду и бросая ее на пол. Потом встал на колени над ее телом, покрытым простыней. У нее перехватило горло от того странного, исходящего от него потока энергии, в котором слились воедино гнев, жар и желание, и она не шевелилась.

Блю смотрел на нее, а потом наклонился и впился поцелуем, который она назвала бы свирепым у другого мужчины, крепко держа ее за голову, с требовательными движениями языка, почти с криком. На его губах остался вкус виски. Элли вспомнила о том, как впервые увидела его — сидящим на веранде, с темными щеками и опасными глазами, и она уже тогда знала, к чему это все приведет.

Она крепко взяла его за запястья, но не для того, чтобы вырваться, а чтобы обнять его, когда она села, и простыня соскользнула. Она обхватила его, отвечая любовью на его отчаяние. И тогда поняла, что они поступают именно так, как она предсказывала — она пытается спасти его от самого себя, а он держится за женщину, потому что не знает, как ему выбраться в одиночку.

Но даже это не могло ничего изменить, не могло изменить тот мир, куда они отправились вместе. Блю слегка задохнулся, когда она схватила его за волосы и, крепко держа, целовала его шею, веки, шершавые щеки, прижимаясь своим маленьким телом к его большому. Это она освобождала его, безмолвно приглашала взять ее так, как он хотел, и отвечала на его грубость своей силой. Она цеплялась за его плечи, когда он брал ее, с резкими вскриками прижимаясь ртом к ее горлу. И когда он наконец ослабел и успокоился, она ничего не сказала, а только гладила его по голове, по плечам, а он уткнулся лицом ей в волосы и крепко поцеловал в ухо.

Элли обнимала его, закрыв глаза, чтобы навсегда запомнить, и надеясь, что часть ее любви, просачиваясь сквозь поры ее кожи, излечит его разбитое сердце, которое он с такой яростью скрывает от всех.

Выведенная из равновесия утренней сценой и ощущением, что все каким-то образом распутывается, Элли не смогла остаться в домике и работать. Выбравшись в сильный дождь, она направилась в библиотеку и обнаружила, что там никого нет, кроме седой помощницы, сообщившей ей новость: миссис Нэнс на несколько дней уехала в Остин навестить свою племянницу.

Элли поблагодарила ее и пошла наверх, стряхивая капли дождя.

Сегодня утром она решила посвятить тайне исчезновения Мейбл еще неделю. Если к этому времени ей не удастся выяснить, что произошло, она напишет книгу без этих фактов, сделав тайну пикантным моментом материала. Надо сконцентрироваться и поставить перед собой цель.

Но вначале она взяла школьный ежегодник, чтобы взглянуть на мужа Конни Юинг, и начала с того, который уже был ей знаком, где в выпускном классе учились Маркус, Конни и Роузмэри. Никакого Юинга. Ни в старшем, ни в младшем классе. Но она обнаружила фото неуклюжей девчонки с дико торчащими кудрявыми волосами, по имени Тина Юинг. На ней были овальные очки, искажающие лицо, но Элли ощутила некоторое волнение, глядя на эти волосы.

Оставив книгу на столе, она пошла к полкам и взяла ежегодники за предыдущие годы. И обнаружила Юинга в выпуске 1966 года, в последнем классе, учившемся при сегрегации. Его волосы, подстриженные очень коротко, не могли ничего ей подсказать. Но у него были высокие скулы и прямой нос настоящего американца и какое-то напряженное выражение лица, что наталкивало на мысль о некоторой нестабильности его характера — черта, которую, похоже, любила ее мать. Он был явным кандидатом в отцы. Элли просмотрела страницы, посвященные внеклассной работе, и обнаружила, что он увлекался спортом — на одном из снимков она увидела его в футбольной форме со шлемом под мышкой. На втором он красовался в коротеньких баскетбольных шортах. Это заставило ее улыбнуться — по сравнению с теми длинными, мешковатыми шортами, что носят сегодня, его форма выглядела вызывающе. Но зато она давала возможность увидеть его тело — высокое, стройное и сильное. Худое.

Элли сделала ксерокопии всех снимков и поставила ежегодники обратно на полку, гадая, как бы выяснить кое-что еще. Она, конечно, могла открыться и просто спросить, но это привело бы к Конни и ее дочери Шоне. Как они к этому отнесутся? Элли знала, что в то время внимание Конни занимал Бобби Мейкпис. А Джордж уже умер, и ему не повредит, если окажется, что Элли его дочь.

И все же она не хотела открываться. Пока нет. Через пару дней будет новая встреча любительниц чтения. Она тогда расспросит Конни о ее муже и, может, сумеет выудить какую-нибудь информацию. "Займись делом, Коннор", — сказала она себе.

Думая вчера о Мейбл, Элли снова наткнулась на пробел в шесть недель, которые словно выпадали из жизни певицы. Казалось, тогда Мейбл испытывала очень сильное отчаяние и скрывалась где-то, чтобы залечить раны. Но чем это было вызвано? Крушением любовных отношений с Персиком Макколом? Это предположение пришло к Элли сегодня, когда она полудремала, прижавшись к Блю. Она должна прочитать материалы о смерти Персика. Газета посвятила этому всего несколько строк. Он был преступником и вдобавок черным. В 50-е годы газета не стала бы печатать большой материал о его смерти. Это описывалось как пьяная драка, закончившаяся фатально.

Элли нахмурилась. Разве Док не говорил, что Персика подстрелили возле бара? Запомнив имена, упомянутые в статье, она закрыла подшивку и под дождем отправилась в маленький полицейский участок. Дежурный сержант, высокий и подтянутый, со стального цвета волосами и темными глазами, выслушал ее со скептицизмом офицера по отношению к гражданскому лицу, но потом позволил уговорить себя и повел ее в архив.

— У нас тут происходит не так много убийств, — заявил он, открывая ящик. — И девяносто процентов из них — это ревнивые любовники, убирающие соперников, и тому подобное.

Элли кивнула.

— Думаю, это было убийство того же типа.

— Похоже, мэм. — Он перебрал папки и достал одну, очень тонкую. Открыл ее. — Да, — сказал офицер, проглядывая материалы, — тут немного. Убит возле клуба Хопкинса 11 июля 1952 года. Субботний вечер. Выстрел прямо в сердце. Умер еще до того, как упал.

— Оружие нашли? — спросила Элли.

Он пролистал рапорт, вынул одну страницу, цыкнул.

— Не похоже.

— Вы можете сказать, из какого оружия его застрелили?

— Маленький калибр. С близкого расстояния. — Он нахмурился. — Хм. Тогда, должно быть, это кто-то, кого он знал. Кто, как он считал, был рад его видеть.

Лицо Элли ничего не выражало.

— С ним кто-то был, когда это произошло? Какой-нибудь свидетель?

— Целая куча, но все молчали. Никто не был арестован.

Элли вышла на улицу, вставила ключ в замок зажигания и замерла, глядя на расплывающийся от дождя мир вокруг нее.

— А, Мейбл, — сказала она вслух, — что же мне делать, если его убила ты?

Сегодня уже ничего нельзя выяснить. Алиша пригласила их с Блю на ужин. Это заставило Элли испытать новый приступ неловкости, и она сидела, раздумывая над этим и не заводя машину.

Она чувствовала себя так, словно спала последние несколько недель и очнулась от колдовства только сегодня утром. Внезапно крайний срок сдачи материала приблизился вплотную, и она поняла, что совсем ничего не выяснила о своем отце. И потом, рано или поздно ей придется возвращаться к прежней жизни. К следующему проекту. Продолжать существование.

По дороге промчался грузовик, обдав ее машину водой, и Элли подумала, что не хочет никуда ехать. Это было как в ту ночь на веранде. Она хотела только сидеть там, пить бурбон и слушать его голос.

А сейчас ей хотелось оставаться здесь, в этом промежутке времени, когда она любит мужчину, которому нужна и который заставляет все ее существо петь.

Но, сидя в своем надежном маленьком "бьюике", она поняла, что дело не только в этом. Она не хотела покидать этот городок, в котором снова стала самой собой, где у нее, непонятно по какой причине, завязались более глубокие отношения. Она не хотела оставлять Пайн-Бенд с его невеселой историей или Роузмэри, Конни, Алишу и Маркуса? Если бы она не позволила себе связаться с Блю, то могла бы остаться, но, как обычно, продемонстрировала настоящий талант принимать неправильные решения.

Дождь барабанил по крыше, и она вспомнила, как Блю стоял утром в дверях и запах виски на его губах. Вот что лежало в основе ее сегодняшнего самокопания, и если бы она была честна сама с собой, то признала бы это.

Она со вздохом завела машину. Если через пару недель придется покинуть город — а она очень сильно сомневается в том, что задержится дольше, — то нужно наслаждаться тем, что осталось. Грешно тратить время на уныние.

 

Глава 16

Когда она вернулась домой, дождь сменился дружелюбной изморосью, отчего весь мир казался прохладным, а зелень посвежела. Элли выпустила Эйприл побегать, а сама стояла на крыльце, дожидаясь собаку.

На холме, на фоне светлых стен оранжереи, она увидела высокую темную фигуру Маркуса. Его машина была припаркована рядом, но место, где обычно стоял грузовичок Блю, пустовало. Она, не раздумывая, отправилась вверх по холму. Мокрая трава хлестала по щиколоткам, и ей приходилось пригибаться под дождиком. Она посвистела Эйприл, чтобы та бежала следом.

Маркус увидел ее, это она поняла по тому, как он на полсекунды задержал очередное движение, но не выпрямился, дожидаясь ее, а продолжал работать.

— Эй, Маркус, — позвала она.

Элли подумала, что он может притвориться, будто не заметил ее, и изобразить вежливое удивление. Но это было не в его стиле. Маркус остановился, чтобы кивнуть ей.

— Если ты ищешь Блю, то он отправился в хозяйственный магазин. Скоро вернется.

Элли думала, что, подойдя, она задаст Маркусу несколько вопросов о Мейбл, но сейчас решила только прояснить ситуацию с приглашением. Минуту она наблюдала за его равномерными движениями, за тем, как его ловкие руки обрывали траву у края стены.

— Что-то не так? — спросил он.

Она набрала в грудь побольше воздуха.

— Да. Думаю, да. Блю сказал, что сегодня мы приглашены к вам на ужин, и, ну… — Она сунула руки в карманы. — Я только хотела сказать, что это не обязательно. Я вижу, у тебя какая-то проблема. — Она боялась запутаться в словах, поэтому выпалила все сразу: — Из-за того, что мы с Блю встречаемся, и я не буду притворяться, будто не понимаю этого. Но до сих пор ты казался настроенным дружелюбно, значит, у тебя должны быть свои причины. Я хотела сказать тебе, вовсе не обязательно, — она сделала паузу, — изображать, что ты ко мне хорошо относишься. — Она сдунула с губ прядку волос.

Он выпрямился, слушая ее.

— Это все?

Она кивнула. Он вытер руки о красную тряпку.

— Я хорошо к тебе отношусь, Элли. И мне нравится, что ты привела в чувство Блю. — Он поднял бровь. — Полагаю, один из вас останется с разбитым сердцем, но так иногда случается в жизни. Хотя Алиша другого мнения. Когда ты уедешь, она, похоже, больше не пустит Блю в свой дом.

Элли насупилась.

— Тогда почему…

Он поднял руки, глядя на нее прямо и серьезно.

— Твоя мать Диана Коннор?

— Что? — Словно кулак сжал ей сердце.

Блю, конечно, не мог выдать ее. Нет! Как только появилась эта мысль, она уже знала, что это невозможно. Маркус изогнул бровь, ожидая ответа. Было невозможно лгать, глядя в его темные, серьезные глаза. Элли кивнула и поняла, когда ему стало известно об этом.

— В доме Роузмэри в ту ночь, верно?

— Да. Зачем ты говорила всем, что собираешься писать книгу о Мейбл?

— Это правда. Просто меня слишком искушала попытка выяснить, — она подняла плечо, испытывая унижение от того, что не знала даже имени своего отца, — что здесь тогда случилось.

— Случилось? Элли вздохнула.

— Она вернулась домой беременная и так и не сказала, кто отец ребенка. Мой отец.

В воздухе повисла напряженная тишина. Элли наконец подняла голову и заметила странное, сосредоточенное выражение лица Маркуса.

— Ты ищешь своего отца?

— Драматическая история, верно? — Намокшее кольцо волос упало ей на лоб, и она отвела его. — Ты знал ее?

— Немного. Почему ты просто не спросишь ее? — Элли поняла, что он не мог знать всей истории.

— Она умерла, когда мне было два года. Тогда это не обсуждалось.

— Умерла? — Элли кивнула.

— Извини.

На дороге послышался шум машины Блю.

— Маркус, ты, случайно, не знаешь, кто это может быть? — Он резко дернул головой.

— В этом я не смогу тебе помочь. Думаю, если тебе суждено узнать, то Господь найдет способ раскрыть все. — Он поджал губы, прикоснулся двумя пальцами к бородке. — Ты, наверное, гадаешь, почему твоя мама ничего не сказала? Наверное, потому что не хотела, чтобы ты знала.

Он знал, Элли была уверена в этом на все сто.

— Может, ты и прав, — проговорила она. — Спасибо. У всех есть свои секреты. Кажется, у Маркуса тоже. Но, торопясь вниз по холму, она подумала, что Маркус, возможно, оберегает Конни. Что придавало еще большую весомость предположению, будто Джордж Юинг и был ее отцом. Довольно любопытная история!

Блю проснулся в самый тихий час ночи и обнаружил, что он в кровати один. На мгновение, одурманенный виски, который он выпил у Маркуса, он решил, что Элли его уже бросила, и протянул руку. Ее место было теплым. Наверное, она вышла в ванную.

Пайкет на его подушке повертелась, ударившись мордочкой о его макушку, и он улыбнулся, убирая голову.

— Глупая кошка. — Он осторожно погладил ее по костлявой спинке.

Элли не вернулась ни через пять, ни через десять минут. Тогда Блю встал, надел джинсы и, подхватив кошку, отправился на поиски. Ее не было на кухне, хотя он заметил, что она наливала себе чаю. Он проверил веранду. Пусто. Выглянул из окна, но в ее домике было темно. Наконец, позволив кошке устроиться у него на шее и мурлыкать в ухо, он стал подниматься на чердак.

Элли не сразу услышала его. Блю стоял в дверях, ошеломленный тем, что увидел. На ней была только одна из его рубашек, задравшаяся с одного боку, открывавшая бедро, явно голое. Волосы она убрала в небрежный узел, и, как всегда, из него выбивались локоны, которые падали ей на лоб и шею, и эта картина тотчас вызвала в нем желание, потребность провести ладонью по этому голому бедру, прильнуть губами к шее над ухом, где вилась темная прядь. На ее лице было задумчивое, очень печальное выражение.

— Должно быть, углубилась в мысли, — проговорил он, усаживаясь на стул напротив нее.

Она слабо улыбнулась, повернув к нему голову, но все ее тело оставалось расслабленным, ноги закинуты на перила, руки свободны.

— Немного, — призналась она. — Здесь очень хорошее место для раздумий. Отсюда все кажется таким легковыполнимым.

Пайкет оставила Блю и, обойдя собак, запрыгнула к ней на колени.

— Ты подкармливаешь ее печенкой? — спросил он.

— Нет, конечно. — Элли прижалась лицом к шее Пай. — Ты моя милая.

Блю хотел спросить, что казалось ей таким невыполнимым, пока она не поднялась сюда, но потом решил, что если она захочет, то сама расскажет. Он поставил босую ногу на стул рядом с ее бедром, ощутив легкое, приятное электрическое покалывание, положил голову на перила и посмотрел на небо.

— Здесь так здорово. — М-м…

Они долго сидели молча в темноте. Блю думал о разном, глядя на звезды.

— Одна из этих звезд названа в честь моей жены, — сказал он. — Знаешь, ты посылаешь шестьдесят долларов, а они тебе — документ с изображением и местонахождением звезды.

— Правда? Какой славный памятник. А где она? — Он повернул голову.

— Сейчас не видно. Под линией горизонта. — Странно, было совсем не больно думать о ней, когда его нога прижималась к теплой ноге Элли, а вокруг царила ночная прохлада, и легкое возбуждение охватывало его.

Он вспомнил о том, как они ужинали у Маркуса и Алиши. Элли любит детей и очень шумно играла с ними, что заставило Алишу почувствовать к ней еще большую симпатию. Джеймс расплакался, когда его стали отправлять спать, и Элли пришлось пойти вместе с Алишей почитать ему книжку.

Но на протяжении всего ужина и приятного времени после, когда они все сидели на заднем дворе и слушали стрекотание кузнечиков и цикад, между Элли и Маркусом образовалась какая-то странная напряженность.

— Что у вас с Маркусом? — спросил Блю. — Что?

Он поднял голову, чтобы видеть ее лицо.

— Ты же слышала. Или у вас безудержный секс втайне от всех — в чем я, по гордыне своей, сомневаюсь, поскольку ты слишком устаешь после меня, или вы скрываете что-то еще.

— О чем ты говоришь?

Он тихо рассмеялся и положил руку ей на щиколотку.

— Да ну, Элли. Думаешь, я ослеп? Вы были так вежливы друг с другом, как в романе Джейн Остин. — Он заговорил фальцетом: — "Мистер Уильяме, не будете ли так любезны передать мне чашку чаю?" — "Конечно, мисс Коннор, почту за честь".

Элли рассмеялась.

— Ты сочиняешь.

— Врунишка. — Он поднял ногу повыше, заставив рубашку на ней задраться еще больше. — Вряд ли вы готовите какой-то сюрприз, поскольку день рождения у меня только в августе.

— А, все ясно. Август. Я должна была догадаться, что ты Лев.

Он усмехнулся:

— Не пытайся сменить тему. — Большим пальцем ноги он еще выше задрал рубашку, приоткрыв интригующую затемненность. — Мы говорим о какой-то тайне.

Элли крепко ухватила кромку рубашки и одернула ее вниз:

— Может быть. — Она нахмурилась. — Блю, как ты думаешь, Мейбл могла бы убить Персика?

Он наклонил голову.

— Вы такая простая и понятная, мисс Коннор. — Ему удалось как следует захватить край рубашки пальцами ног, и он быстро дернул ее вверх, открыв гораздо больше, чем бедро. — Мм-м. — Он поиграл бровями. — Что у тебя там еще?

— А вы думаете только об одном, доктор Рейнард, — ответила она, со смехом хватая его за ногу и сбрасывая ее со стула.

— Да?

— Да.

Она искоса взглянула на него, и от этого его бросило в жар, а еще от того, что в ее голосе прозвучало обещание. Она стремительно скрестила руки, взялась за края рубашки и сняла ее через голову. Потом распутным жестом, от которого он совсем ошалел, она швырнула рубашку через перила и откинулась назад.

— Так лучше?

Он не шевелился, позволяя огненной страсти захватить себя полностью. Лунный свет рисовал резкие тени на ее теле, темные туманные полукружья под каждой грудью, небольшое темное пятно под пупком, геометрически правильное в тени ее бедер.

— Это такой план, чтобы отвлечь меня? — спросил Блю, и его голос сорвался.

Ее веки медленно опустились, ноздри затрепетали, и он понял, что она умирает от желания ощутить на себе его руки.

Но ее голос звучал сдержанно, а руки были раскинуты в стороны.

— Не знаю. Он срабатывает?

В игравших бликах света ее шея казалась кремовой. Его взгляд привлекли соски, возбужденные и увеличенные тенью, и он облизнул губы, зная, что она смотрит на него. Легкая дрожь пробежала по ее коже, и он почувствовал это.

— Да, — сказал Блю. — Срабатывает.

Он раздвинул ее ноги, встав на колени между ними, прижимаясь к ней, а губами — к ее шее. Она засмеялась и обхватила его, притягивая к себе для поцелуя.

— С тобой так легко справиться, Блю Рейнард.

— Только со мной?

Он взялся за ее ягодицы, противясь поцелую, сжимая губы так, что их покалывало от предвосхищения, а его дыхание смешивалось с дыханием Элли. Ее груди терлись о его обнаженную грудь невыносимо приятными толчками, и даже сквозь джинсы он ощущал, как она пульсировала от желания.

Они не отрывали глаз друг от друга и, казалось, замерли на долгое-долгое время, крепко сжимая руки. Потом гул страсти заглушил все, и Блю лизнул ее пухлую нижнюю губу. Снова, на этот раз верхнюю. Она выгнулась, извиваясь, и он застонал. Потом наконец поцеловал ее открытый голодный рот, притянул к себе на колени, с наслаждением услышав ее вскрик. Она беспомощно всхлипнула и укусила его за губу. Стоя на коленях, прервала поцелуй, потянулась к его молнии, потом замерла.

— У меня в кармане. — Его голос звучал хрипло. — Как раз… в переднем.

— О, мне нравится, когда мужчина подготовлен. — Она сунула руку ему в карман, и теперь ее пальцы стали бродить повсюду. — Забавно, я не могу его найти.

— Тогда мне придется терпеть.

— А, вот он.

Она держала пакетик во рту, а сама продолжала начатое — стягивала с него джинсы. Он помог ей, и теперь они оба стояли обнаженные под звездным небом.

— Позволь мне. — Элли зубами разорвала пакетики взяла кондом ртом.

Когда она подняла голову и веки ее были тяжелы от желания, он удержал ее руки.

— Еще нет, сладкая. Мной так легко управлять.

Он сел, держа ее руки за спиной, и мягко усадил к себе на колени. Потом наклонил голову и сильно втянул ртом ее соски. Она сдавленно вскрикнула и, засмеявшись, выплюнула кондом.

— Хочешь, чтобы я задохнулась?

Он хмыкнул и стал ласкать ее медленно, долгими прикосновениями, как она любила, целовать, положив ее голову на сгиб руки, и когда почувствовал, что момент настал и она готова, ворвался в нее. Глубоко. Сильно. Держа ее так.

Теряя голову, но не желая останавливаться, он целовал и целовал ее, пил ее дыхание, касался ее волос, спины, грудей, пока мог сдерживаться. А потом она стала биться, прижимаясь к нему, и он потерял себя, но обрел ощущение целостности.

Когда все было кончено, он упал на спину, задыхающийся и ослабевший, а Элли сверху, безвольно склонив голову на его плечо.

— Можно умереть во время такого оргазма, — проговорила она.

Он провел рукой по ее волосам.

— С тобой так легко справиться, Элли Коннор. — Она рассмеялась.

Элли проспала дольше, чем намеревалась, и проснулась в пятне солнечного света, что заставило ее почувствовать липкий пот на собственных руках и шее. В старом доме была плохая вентиляция, и жара собиралась на верхних этажах.

Элли приняла прохладный душ, вымыла голову, потом связала волосы узлом на макушке — не самая красивая прическа, но наиболее подходящая в жару.

Когда она поднялась по лестнице, то услышала, как Лэни на кухне поет псалом вместе с радио. Элли остановилась, смущенная. Обычно она уходила до прихода Лэни и теперь не знала, как вести себя в этой ситуации. Она была рада, что приняла душ здесь, а не у себя в домике, как будто вода могла смыть всю дерзость ее поведения. И все-таки было очень неловко предстать перед глазами старой женщины после того, как она столь явно провела ночь здесь. "Никак не выпутаться!"

Набрав для храбрости побольше воздуха в легкие, она стала спускаться по лестнице, а Пайкет, Эйприл и Саша шли за ней. Элли позволила себе вспомнить кое-что, и дрожь пробежала у нее по спине. Фу! Ну и ночка! Внизу она обнаружила, что забыла часы на трюмо, и повернулась, чтобы снова подняться. Животные замерли, ожидая, что же она будет делать дальше.

— Прошу прощения, — сказала она, протискиваясь мимо Эйприл.

Саша, быстро дыша, не двигалась с места, и Элли проскользнула мимо нее тоже. Пайкет пошла вперед, задрав хвост и оглядываясь, чтобы убедиться, что правильно выбрала направление. Они все дошли до спальни, потом до кровати, потом услужливо проводили ее вниз по лестнице. Польщенная такой преданностью, она сказала:

— Честно, ребята, я бы справилась и сама.

— Садись, детка, — произнесла Лэни, когда Элли и ее эскорт вошли на кухню. — Неужели они не выводят тебя из себя?

Облегченно вздохнув при этом обычном приветствии, Элли только покачала головой, печально улыбнувшись. Пайкет вбежала на кухню и тотчас замяукала, глядя на Лэни. Это была просьба, кошка чего-то ожидала, и Элли уже открыла рот, чтобы запротестовать, когда худая и хрупкая седая старушка поставила на пол миску с тунцом для худой и хрупкой белой кошки.

Лэни выпрямилась и, заметив взгляд Элли, задрала подбородок.

— Как только он ее отпустит, она будет готова. А пока я не позволю ей голодать. — Она прищурилась. — И не вздумай меня выдавать.

Кошка набросилась на еду, урча почти басом. Элли сделала такой жест, словно застегнула рот на молнию и выбросила ключ.

— А ты хочешь есть, детка?

— О нет. Я потом сделаю себе овсянку.

— Не глупи. Такая худышка, как ты? Не верю! Я видела, как ты ешь. Садись и составь мне компанию, а я пока пожарю нам яичницу. — Она взглянула на Пай. — На сале. Врачи способны испортить все, что угодно.

Смеясь, Элли подошла к шкафу и достала кружку — свою любимую, голубую, керамическую, со звездами снаружи. Она уже наливала себе кофе, когда поняла, насколько по-хозяйски ведет себя на кухне. Как будто не замечая этого, Лэни сказала:

— Подай мне лопаточку, детка.

Элли открыла ящичек и достала лопатку, ощущая какую-то пустоту в груди. Она стояла над раковиной и прихлебывала кофе, пытаясь избавиться от этого чувства холода, а сквозь окно виднелась оранжерея с розовыми цветами бугенвиллей. Она подумала о том, как Блю будет возвращаться по этой тропинке, и влажная кожа его будет пахнуть землей, а волосы — экзотическими цветами. Она закрыла глаза.

— Красиво, правда? — спросила Лэни.

Шипение яиц в горячем жире было самым домашним звуком из всех.

— Да, — тихо ответила Элли. — Я и не знала, что так скучала по природе. Здесь очень спокойно. — "А может, вовсе не природа, а Блю дарит мне такие добрые чувства?"

— Так выходи за него.

— Что?

— Ты же слышала. Выходи за него. Этот старый дом так подходит тебе. И думаю, привидениям ты тоже понравишься. Я не слышала ни звука с тех пор, как здесь появилась ты.

— Здесь есть привидения?

— Да, есть. — Она помешала яичницу. — Недожаренная тебе нравится?

Элли кивнула.

— Думаю, в основном это члены семьи, В таком месте они всегда есть. Не знаю, как Блю может держать свой компьютер как раз в той комнате, где застрелился его отец. — Она выложила яичницу на тарелку и подала Элли. — Садись.

Элли подчинилась. Она положила салфетки для них обеих и потянулась за вилками. Потом остановилась. Ну вот опять. Лэни поставила свою тарелку на стол и села.

— Ты из этих женщин, которые не хотят себя связывать? Элли взяла вилку, обдумывая, как пройти по этому минному полю.

— Нет, — осторожно проговорила она. — Я всегда считала, что найду когонибудь. Просто такого не происходило.

— Ну и почему же не Блю?

Она поджала губы, подбирая ответ.

— Вы знаете, что я без ума от него. Это все знают. — Она потыкала вилкой в желтки, посмотрела, как они вылились на белки. Покачала головой и, подняв глаза, сказала, стараясь быть честной: — Я не смогу спасти его, Лэни.

— Хорошая женщина очень многое может.

— Нет. Человек спасает себя сам. И если Блю не сможет, если не найдет способа, как выбраться из этого отчаяния, которое он по-прежнему ощущает, то он разобьет и мою жизнь. Не только мое сердце. Всю жизнь и жизни детей, которые у нас будут. Мы все пойдем ко дну вместе с ним — и самое ужасное, что он будет все это видеть и не сможет остановить.

Лэни ничего не ответила. Она очень старательно отрезала от яичницы треугольник, положила в рот и принялась жевать. Беспокоясь о том, что обидела женщину, которая заменила Блю родителей, Элли спросила:

— Я не стала вашим врагом, Лэни? Мне бы очень этого не хотелось.

— Нет, детка. — Она положила вилку. — Наверное, ты права. Если бы только это было не так.

— Если бы, Лэни. Даже не могу передать, насколько мне этого хочется.

— Ну что ж. Стоило попытаться. — Лэни взглянула на Пайкет, которая с порозовевшим носиком облизывала лапки. — Дело в том, что мы обе держимся, пока он не найдет, за кого сможет еще держаться.

— Вы не больны? Лэни махнула рукой.

— Ой, я больна уже много лет. Как эта кошка. Я принимаю таблетки, понижающие сахар, и от сердца, и от давления, а с недавнего времени и еще какие-то, и даже не хочу знать, от чего они. — Она решила переменить тему: — Непосредственной опасности, что мы скоро отбросим копыта, нет. Продержимся.

Элли засмеялась, с облегчением глядя, как старушка снова взялась за вилку.

— Ну и как продвигается твоя биография? — Элли с воодушевлением сказала:

— Есть прогресс. Я почти закончила исследование, осталось несколько интервью. Вы ничего о ней не помните?

— Ну конечно, помню. Наше время отличалось от теперешнего, но это маленький городок, и мы все друг друга знали, цветные и белые. — Она смела со стола крошки. — Мейбл была лет на двадцать моложе меня, так что я уже достаточно выросла, чтобы следить за тем, что тогда печаталось в газетах. Я всегда гадала, куда она могла исчезнуть.

— Вы не слышали, что об этом судачили люди?

— Ой, конечно, все обсуждали это. Некоторые говорили про убийство. Другие утверждали, что у нее было разбито сердце, или что она родила ребенка, или что она убила своего любовника и не смогла вынести этого, вот и сбежала.

— Убила своего любовника? — Элли прищурилась. — Родила ребенка? Вы считаете, что это правда?

— Не знаю. Что-то может быть правдой. — Лэни промокнула губы. — Тебе надо поговорить с Доком из клуба Хопкинса. Он был без ума от нее.

— Да, надо. — Элли вздохнула и поставила тарелки на полку. — Он хочет говорить о ней, но только не плохое. — Она улыбнулась. — А я полагаю, что родить ребенка вне брака тогда считалось ужасно скандальным.

— Да уж.

Тут Элли словно озарило, и она покрылась мурашками.

— Ой! — вскрикнула она. — Ну конечно! — Лэни хмыкнула:

— Что такое?

— В ее жизни есть период, когда она исчезла на шесть недель, и это выводит меня из себя. — Задумавшись, ощущая нарастающее волнение, Элли машинально понесла свою тарелку к мойке. — Мне никогда не приходило в голову, насколько в то время все было по-другому. Если она была беременна, ее карьере могло бы здорово повредить рождение внебрачного ребенка. — Элли замолчала, уставившись в пустоту, где все осколки головоломки совместились, как на экране компьютера. — В таком случае ей пришлось скрывать свою беременность и роды тоже.

— Без сомнения.

Элли подскочила и от избытка чувств поцеловала Лэни в седую голову.

— Мне надо идти. Большое спасибо!

ЛЮБОВНИКИ

Она любила наблюдать за ним спящим, когда спадали все маски и уходила опасность, открывая истинное лицо человека. Но такой шанс выпадал ей редко, так свободно смотреть на него беззащитного. Он остерегался этого

Сейчас он крепко спал, вытянувшись, как кот, в луче солнечного света. "Как черный кот, — сказал бы он, — пантера". Он бы потягивался, и изгибался, и урчал, как кот, ей на ухо, и покошачьи покусывал бы ее за шею.

Но слово "черный" к нему не подходило. Даже его волосы не были понастоящему черными, скорее темнокоричневыми, но в такие моменты, как этот, каждый его крохотный завиток ловил золотой луч солнца и возвращал назад, миру. Его голова, казалось, светилась от этого. Или ее окружал золотой ореол, как на средневековых картинах.

Его ресницы и брови… Она оперлась подбородком о руку и задумалась. Он стеснялся своих ресниц. Они были такими длинными, что опускались на щеки, словно опахала, делая его спящее лицо похожим на лицо ребенка. Обычно говорят, что спящий мужчина похож на ребенка, но в этом случае это было именно так из-за его очень длинных темных ресниц. Вот они, наверное, действительно были черными.

Но не его кожа. Самая гладкая из всех, что она когда-либо видела, почти совсем безволосая, — руки, ноги, грудь и подбородок — и нигде ни малейшего изъяна, ни шрама. Но ни одна женщина, с самым крошечным умишком, никогда не засомневалась бы в его мужественности. Все части его тела были длинными и изящными, без малейшей мягкой складки, только гладкие, созданные для труда мышцы рук, спины и бедер.

Иногда она гадала, полюбила бы его, если бы он выглядел по-другому, но было невозможно представить его в другом теле, с другим лицом. Она сгорала от желания заниматься с ним любовью, с этим телом, потому что оно принадлежало ему. Смотреть на него доставляло ей наслаждение, потому что он был красив, но еще и потому, что это лицо и это тело были вместилищем его сердца, его души. Она потянулась и обхватила его щиколотку, чтобы почувствовать его.

Это, должно быть, разбудило его, потому что он протянул сильную изящную руку и положил ей на голову.

— Иди сюда, детка, — сказал он. — Я тебя обниму.

Она с радостью придвинулась, оказавшись в кольце его рук, и положила голову ему на плечо. Он поцеловал ее в макушку и, прижавшись щекой к ее волосам, снова заснул.

 

Глава 17

Элли долго выбирала, что надеть — трудно было подыскать что-нибудь чистое и не мятое. Надо будет на днях заняться большой стиркой. Единственное, что осталось, — это синий ситцевый костюм без рукавов, который никогда ей особенно не нравился, но он хорошо на ней сидел и с пиджаком смотрелся вполне прилично.

Однако сегодня было слишком жарко для пиджака, и она ограничилась тем, что натерла руки кремом от загара, впервые заметив, что почти не загорела. Что касается волос, то она, поколебавшись, оставила узел на макушке.

Подъезжая к клубу Хопкинса, она подумала, что все ее сомнения — результат нервозности. Что там будут за посетители поздним утром? И работает ли сейчас Док? Она притормозила. Наверное, надо было вначале позвонить. "Успокойся, Коннор, — ехидно сказала она самой себе. — В чем дело? Самое плохое, что может произойти, — самое-самое — это то, что Дока там не окажется или он не захочет говорить о Мейбл".

Но в глубине души Элли должна была признаться, что опасалась идти одна в негритянский клуб в городе, который не очень хорошо знает. Одно из неписаных правил культурной жизни Америки — человек должен быть приглашен в загородный клуб, или на ужин в городское общество, или в любое другое место, где собираются в основном представители другой этнической группы. Зайти без приглашения означало наткнуться на один-два ледяных взгляда.

Ладно. Она вздохнула. Абсолютно понятная причина для волнения, но это не может ее остановить. Добравшись до парковки у клуба, она уже готова была кинуться в бой. Чтобы написать биографию Мейбл, ей необходимо получить ответы на все вопросы.

На стоянке было еще три машины. Не так уж страшно. Перед тем как выйти, она осмотрела местность сквозь ветровое стекло, пытаясь увидеть все глазами Мейбл. Последний раз, когда Элли была здесь, ее настолько отвлекало присутствие Блю, что все остальное не произвело никакого впечатления. Даже сейчас, вспоминая, как он флиртовал с ней в ту ночь, она улыбнулась. Все начиналось как раз здесь. И блюзы кружили в зале, связывая их вместе.

"Займись делом, Коннор!" Она со вздохом взяла сумочку, блокнот и вышла из машины, снова остановилась, позволив воображению отметить какие-то детали. Стояла влажная жара, под ее ногами похрустывал гравий. Слышались пение птиц и шум ветра. Она попыталась примерить на себя личность Мейбл, увидеть все глазами певицы.

Мейбл надела бы шелковое платье или ацетатное, из тех, что требуют глажки каждые три секунды. Никаких чулок. Босоножки на высоком каблуке — ей нравилась шикарная обувь, подчеркивавшая красоту ее щиколоток. Элли ощутила, как напряжение покидает ее и походка становится более естественной.

Дуб, склонившийся над крышей и отбрасывающий тень на двери, луг с густой травой наверняка были здесь и тогда. С луга хорошо утоптанная тропинка вела в лес. Мейбл должна была знать, куда она ведет. Элли вошла в тень и каким-то внутренним зрением увидела, что Персика застрелили как раз здесь. В паре шагов от двери. Кто-то, кого он знал, подошел к нему и выстрелил ему прямо в сердце. Элли закрыла глаза и попыталась ощутить флюиды ярости, но почувствовала только дуновение ветра, который распушил ее волосы и бросил пряди ей в лицо. Из клуба донеслись звуки музыки.

Закинув сумочку на плечо, она отворила дверь с решимостью профессионала в поисках правды. И ослепла после яркого солнца. Она услышала, как сзади захлопнулась дверь, и застыла на месте, часто моргая, чтобы восстановить зрение. Звучала песня Джонни Лэнга "Солги мне" — не очень-то хороший знак, — и где-то в отдалении кто-то позвякивал стаканами. Элли заметила красный свет над музыкальным автоматом и яркие лампочки вокруг бара. Она пошла к свету и сейчас же споткнулась о стул. — Черт!

— Больно?

Элли потерла ногу.

— Маркус?

Он рассмеялся так весело, что это разозлило ее.

— Держись, девчонка. Мы тебя спасем.

— Я в порядке, — ответила она и выпрямилась.

Ее глаза наконец привыкли к темноте. Док стоял за стойкой бара, опершись ладонями, и, по мере того как она приближалась, его лицо становилось все более замкнутым. Маркус сидел перед ним на табурете с чашкой кофе. "По крайней мере он представляет островок дружелюбия", — подумала Элли и совершенно ясно поняла, что здесь ею будут манипулировать.

Среди присутствующих была маленькая чернокожая женщина в возрасте от пятидесяти до семидесяти. На ней были очки с толстыми линзами, искажавшими глаза и скрывавшими верхнюю половину лица. Подойдя ближе, Элли узнала ее.

— Здравствуйте, — сказала она. — Мы с вами соседи и однажды встретились утром на речке, когда вы ловили рыбу.

— Я помню.

— Миссис Лейсер?

— Да. — У нее был низкий, спокойный голос. — Пожалуйста, зовите меня Гвен.

Элли улыбнулась.

— Хорошо, Гвен. — Она повернулась к Маркусу: — Я и не заметила твоего автомобиля.

— А я пришел от матери, она передала Доку немного бобов.

Элли испытывала неловкость оттого, что они спокойно ожидали, когда она изложит причину своего появления.

— Я пришла, чтобы поговорить с вами, Док, если вы можете уделить мне время.

— О Мейбл, я полагаю. — Элли кивнула.

— Я уже рассказал все, что знаю.

— Да. — Она сжала губы, чувствуя с одной стороны взгляд Гвен, а с другой — Маркуса. — Я знаю. Дело в том, что у меня все еще остались большие белые пятна, которые надо заполнить. У меня имеется несколько версий, хотелось бы узнать ваше мнение о них.

Он спокойно смотрел на нее ничего не выражающими глазами.

— Пожалуйста, — проговорила Элли. — Я не намерена как-то очернять ее. Но я не могу ничего написать, не зная всей правды. Она была великой певицей и композитором, но прежде всего она была женщиной, и то, что случалось в ее жизни, влияло на то, что она писала. Если я не знаю, что она за человек, как я могу с уверенностью высказываться о ее музыке? — Элли повторила: — Пожалуйста. Мне нужна ваша помощь.

Док поджал губы, задумался. И сдался.

— Ладно. — Он жестом предложил ей сесть.

Маркус отодвинул колени, и Элли опустилась на покрытый винилом табурет.

— Это больные вопросы, — сказала она, взглянув на миссис Лейсер.

Док не изменил каменного выражения лица.

— Ты можешь говорить свободно.

Вздохнув, Элли положила руки на стойку бара и наклонилась вперед.

— Есть две вещи, и обе очень важные. То, что случилось весной и летом пятьдесят второго, должно было заставить ее бросить все и бежать. — Она крепко сжала пальцы, призвав на помощь все свое мужество. — Два вопроса. У Мейбл был ребенок?

Элли внимательно наблюдала, но тут и не потребовался бы тренированный взгляд, чтобы заметить боль, промелькнувшую на лице Дока.

— Зачем ты хочешь вытащить все это наружу? Зачем копаешься в ее тайнах и заставляешь ее выглядеть плохой? — Он хлопнул ладонями о стойку. — Люди хотят знать, что она делала в музыке. Все остальное не имеет значения.

Несмотря на его гнев, Элли ощутила радость. Он ничего не отрицает. А поскольку он все равно уже разозлился, она задала второй вопрос:

— Это Мейбл убила Персика?

Док издал какой-то странный звук и отошел, бормоча про себя. Он подхватил полотенце и принялся вытирать дальний конец стойки, тряся головой. Элли уже решила, что проиграла, но Маркус положил ладонь на ее руку.

— Дай ему минутку.

И конечно. Док вернулся.

— Я просто не могу понять, зачем ты суешь нос во все это. Какое значение это имеет сейчас?

Полагаясь на свой инстинкт, Элли ответила со всей честностью, на которую была способна:

— Потому что музыка не появляется на свет из ниоткуда. Ей дарят жизнь музыканты. Она идет из души. Что знала Мейбл, кого она любила и что с ней произошло — это все влияло на ее музыку.

Док опустил глаза, и Элли продолжала настаивать:

— Я говорю вам честно, от всего сердца, что пишу не для того, чтобы продемонстрировать шрамы на душе музыканта. Я пишу, чтобы рассказать вам о той музыке, которая исходила из ее души. — Она помолчала. — Мейбл особенная, и может, то, что вы от меня скрываете, заставит меня понять и написать все о песнях, которые она сочинила до своего исчезновения. Они так прекрасны. Я здесь, Док, потому что мне нравятся эти песни, и я не хочу, чтобы ее вклад в музыку был забыт со временем. Вы можете это понять?

Он неохотно поднял глаза, и она заметила, что в них промелькнуло уважение.

— Док, я должна понять, почему она исчезла, и думаю, вы единственный, кто это знает.

Молчание. Упрямое молчание мужчины, защищающего честь женщины. Элли взглянула на Маркуса, который пожал плечами, сочувствуя ей.

— Ну, вы знаете, где меня найти, если передумаете, — сказала она, сползая со стула. — Должно быть, она была одна такая на миллион.

Элли направилась к двери.

— Подождите, — раздался женский голос. Она повернулась.

— Давайте я вас провожу.

Миссис Лейсер попыталась слезть с табурета, но ее ноги не доставали до пола. Маркус помог ей, но ее походка оказалась вовсе не слабой и нерешительной. Подойдя к Элли, она сказала:

— Пошли.

Элли направилась за ней к стоянке. Женщина минуту молчала, потом подняла голову.

— Док никогда не скажет вам правды. Мужчины никогда не понимали Мейбл Бове, — проговорила она. — Это история женщины, и если вы хотите выяснить, что же с ней произошло, то должны поговорить с женщинами, которые ее знали.

— Но я и пыталась это сделать. И все-таки ни одна из них, кажется, не знает того, что знает Док, — Она поколебалась, потом выпалила: — А как хорошо знали ее вы, Гвен?

— Думаю, не хуже всех остальных. — Медленная, почти печальная улыбка. — Я могу сказать вам то, что Док нипочем не заставит себя произнести: эта женщина любила Персика Маккола всей душой, всем сердцем. А он обошелся с ней как с дурочкой.

Элли кивнула:

— Я так и думала. — Она наклонила голову. — Какой он был, Персик?

Женщина улыбнулась совсем молодо.

— Детка, в этом городе не было ни одной женщины, которая бы ни разу не представила себя с ним наедине. Он просто излучал что-то такое, понимаете? И смотрел женщине прямо в глаза так… — Она запнулась, покачала головой. — Вы понимаете, что я имею в виду? Он любил разжигать кровь.

Перед глазами Элли предстал Блю, со страстным взглядом, расслабленным телом и этой убийственной улыбкой.

— Да.

Гвен отошла на шаг.

— Вам надо поговорить с матерью Персика, Хэтти Гордон. Скажите ей, что это я вас послала.

— Спасибо. — Когда Гвен уже уходила, Элли спросила: — А вы расскажете мне, что помните, раз уж вы вернулись?

— Если вы не узнаете, что вам надо, от Хэтти, то я расскажу. — Она улыбнулась. — Вы смелая девушка. Мне это нравится. — Она подняла руку, прощаясь, и пошла назад.

Маркусу пришлось отвозить мать к врачу и выполнять некоторые ее поручения, и поэтому Блю провел все утро один, делая замеры земли и записывая результаты и постоянно думая об Элли.

Элли, чья история жизни была почти такой же печальной, как его собственная, с этой бьющей в ней энергией. Он бы хотел назвать ей имя ее отца, сделать такой подарок, но это совсем не просто выполнить, не выдавая ее секрета. Она доверилась ему, и он сохранит тайну, пока она не позволит раскрыть ее.

И он попытался разобраться сам. Потянувшись, чтобы сорвать засохший цветок, он вспомнил хиппи, которые остановились в городе тем летом. Он очень хорошо все помнил, принимая во внимание, что тогда ему было восемь или девять лет.

Автобус появился в городке, словно с экрана телевизора. Событие такое же удивительное и волнующее для маленького мальчика, как если бы по улице прошла кинозвезда. Блю и его дружок Делберт пошли следом по-над речкой до самого их лагеря на западном пастбище Рида и наблюдали за ними из-за деревьев. Автобус сам по себе был чудом, разрисованный цветами, бабочками и символами мира. Блю понравились и сами люди, которые из него вышли. Понравились длинные нитки мелких бус, которые они носили на шее, их длинные неприбранные волосы и цвета их одежды. Ему понравилось, что они носили сандалии и не носили рубашек. А однажды, шокированные и завороженные, Блю и Делберт наблюдали, как две девушки купались в речке совершенно обнаженными. Со слабой улыбкой он подумал, что одна из них могла быть матерью Элли.

Они ему понравились, и потом в течение нескольких последующих лет целью его жизни было вырасти и "стать хиппи". Это намерение, высказанное вслух, заставило его отца поперхнуться от брезгливости, а брата — покраснеть, что никак не повлияло на решение Блю. Он научился в кругу семьи не изображать этих райских птичек, хиппи.

Сейчас, стоя босиком в своей оранжерее, он подумал, что некоторые сказали бы, что он как раз этого и добился. Чтобы взрослый мужчина проводил время в диком мире цветов, играя с ящерицами и жуками, пытаясь найти способы накормить людей, которые не могут накормить себя сами?

Он хмыкнул, когда одна из этих ящериц пробежала по его ноге. Блю охватило чувство такого полного удовлетворения, такой всеобъемлющей правоты, что у него чуть не закружилась голова. Все то, что обычно беспокоило и печалило его, исчезло. Он не мечтал ни о чем, только быть здесь, в этом времени, со своим делом, с друзьями и домом. И с Элл и.

Элли. Своенравная и мудрая, забавная и убийственно честная, трезво мыслящая и скрытная. Даже одна мысль о ней заставляла его кожу покрываться мурашками. Он мог закрыть глаза и ощутить прикосновение ее волос к своему лицу.

В таком состоянии его даже не пугало осознание того, что он в нее влюбился. Полюбил такой любовью, которая предполагает совместную жизнь, рождение детей и старение. В конце концов, так поступает каждый человек — ну по крайней мере счастливый: влюбляется, обзаводится спутником жизни, домом, детьми, которые вырастают совсем не такими, как ожидаешь, но если они счастливы, все в порядке. Круг поворачивается, и иногда происходят печальные события, но потом он поворачивается снова, и наступают зеленые времена. И обычно все хорошо кончается.

Понимание этого как-то приподнимало его, словно наполняя летучим газом, и, не задумываясь, он положил образцы и пошел в дом переодеться. Пайкет с надеждой побежала за ним по ступенькам, и он вспомнил, что сегодня еще не давал ей лекарство.

— Ты меня за это ненавидишь, верно? — сказал он и скормил ей крошечную желтую таблетку, терпеливо погладил по горлышку, пока она не проглотила ее, и только потом отпустил. Кошка поморгала, мяукнула и побежала спасаться в его кабинет. Глупышка. Она час или два посидит, обидевшись, у него под столом, и снова все будет прекрасно.

А ему надо съездить за покупками. Насвистывая, он плеснул на щеки одеколона, причесался и отправился в город.

Он не хотел, чтобы мисс Элли Коннор куда-нибудь уезжала. Вообще никуда.

Элли обнаружила номер Хэтти Гордон в маленькой телефонной книге ПайнБенда. Стоя в телефонной будке у хозяйственного магазина и вытирая потную шею, она подумала, что не очень любит южное лето. Женщина ответила ей резко, как будто звонок отвлек ее от какого-то важного дела.

— Миссис Гордон, — сказала Элли, — меня зовут Элли Коннор. Гвен Лейсер посоветовала мне связаться с вами.

— Продолжайте.

— Она сказала, что если я хочу узнать побольше о Мейбл Бове, то надо спросить у вас.

— Ну еще бы.

— Я сегодня утром была в музыкальном клубе и пыталась уговорить Дока рассказать мне…

— Дока! Помилуйте! Да он когда-то так ослеп от любви, что до сих пор ни черта вам не расскажет.

Такое выражение слегка шокировало Элли, и она подумала, что не слышала, чтобы женщины здесь ругались.

— Это так, — сухо подтвердила она. — А вы поможете мне? — Молчание затянулось так надолго, что она повторила:

— Миссис Гордон?

— Вы говорите, вас послала Гвен?

— Да.

— Хорошо. Вам может не понравиться то, что я скажу, но все равно приезжайте и послушайте.

Элли тщательно следовала указаниям миссис Гордон и с радостным удивлением обнаружила, что прибыла точно по указанному адресу. Дом стоял в стороне от дороги, на пару миль выше по течению реки, чем клуб Хопкинса. Это был маленький фермерский дом из потемневшего дерева. На ветру полоскалось белье: простыни, полотенца и вещи крупной женщины. В чистейшем загоне нежились на солнце свиньи, а когда Элли захлопнула дверцу машины, пыльный черный пес вышел из тенистого уголка, чтобы понюхать ее колено. Элли погладила его, ожидая, что кто-нибудь выглянет из дверей, но, никого не дождавшись, поднялась по ступенькам на веранду, уставленную столами и стульями и горшками с красной геранью. Элли постучала.

— Открыто! — донесся голос из глубины домика.

— Миссис Гордон, это Элли Коннор.

— Я же говорю, открыто. Входите.

Элли осторожно отворила дверь и вошла в прохладную ярко освещенную комнату. Здесь стояли мягкие кресла, спинки которых покрывали вышитые розочками салфетки. Древний торшер был придвинут к одному из них, а стену полностью занимали фотографии, семейные снимки целых поколений.

Элли остановилась напротив, не в силах сдержать любопытства и пытаясь отыскать знаменитого Персика среди десятков мужских портретов.

— У вас красивая семья! — крикнула она, и это было правдой.

Все они были светлокожими, с мягким взглядом больших глаз. Здесь красовались снимки свадеб и младенцев, школьные и военные фото. Элли, узнав одно, остановилась, испуганно ойкнув.

— Это мой внук Джеймс, — сказала миссис Гордон, вытирая руки о фартук. — Погиб во Вьетнаме.

— Я видела его фотографии. — Элли повернулась. Старушка оказалась маленькой и круглой, как клецка, с обманчиво гладким и очень темным лицом, отчего ее светло-карие глаза смотрелись жутковато.

— А вот его папочка. Его звали Персиком.

Она указала на черно-белый снимок мужчины в свободном костюме в стиле 40-х годов, сделанном явно на какой-то вечеринке. Его улыбка сияла на все двадцать четыре карата, он был высок и широкоплеч — идеальная фигура для такого костюма. По обе стороны от него стояли дамы, которых он обнимал, и Элли увидела, что он был именно таким, каким описал его Док, — но не только. Она не хотела, чтобы он привлек ее, чтобы ей понравилось это чувственное лицо и знающие глаза, но даже на фото его харизме было трудно противостоять.

— Персиком?

— Так его прозвали. Я дала ему имя Отис в честь своего отца, поскольку его папочка оказался дешевым аферистом, который меня одурачил. — Она опустила свой вес в кресло. — Во второй раз я нашла себе хорошего человека. — Она указала на серьезного мужчину с добрым лицом. — Но Отиса уже нельзя было спасти.

Элли расположилась напротив.

— Я видела снимки Джеймса вместе с Маркусом.

— Маркус!.. — Старуха словно выплюнула это имя. — Если бы не Маркус с его глупыми мечтами, Джеймс никогда бы не пошел служить в армию белых.

Элли вспомнила, как туманились от горя глаза Маркуса, когда речь заходила о Джеймсе.

— Мне очень жаль, — сказала она. — Он кажется очень милым молодым человеком.

— Таким он и был, — ответила старуха, и даже через столько лет в ее голосе слышалась боль потери, боль, которой не было при упоминании о сыне. — Самым хорошим, клянусь. Не таким, как его папа или мама.

— Пер… э-э, Отис был плохим? — Негритянка сморщила и без того поджатый рот.

— Да, гадким. Того же типа, что и мой паршивый супруг. Я ничего не могла с ним поделать после того, как ему исполнилось десять лет. — Она вздохнула. — Я любила его — знаете, нельзя не любить собственных детей, но если бы эта женщина не застрелила его тогда, рано или поздно это сделал бы чей-нибудь муж.

— Его убила женщина? — Старуха нахмурилась еще больше.

— Я думала, вы все это знаете.

— Кое-что. Но не все.

Хэтти наклонила голову, внезапно меняя тему:

— Детка, а твое лицо кажется мне знакомым. У тебя тут нет родни?

Элли слышала этот вопрос так часто, что ответила уже автоматически:

— Я таких не знаю. — Пожав плечами, она добавила: — Я приехала сюда написать книгу.

— Книгу? — Хмурый взгляд исподлобья. — А Гвен знает, что ты пишешь книгу?

— Да.

Бледные глаза, не мигая, изучали ее, Элли изо всех сил старалась выглядеть серьезной и честной.

— Ты собираешься написать все — и хорошее, и плохое? — Элли с трудом подавила нетерпение.

— Вначале я хочу понять, что она была за человек. Если вы знаете что-то, чего не желали бы разглашать, скажите, и я этого не напишу.

— Нет, детка, ты не понимаешь. Я хочу, чтобы все было написано. Она убила моего сына.

Несмотря на то что она ожидала этого, Элли почувствовала, как в ее душе шевельнулась печаль, или страх, или что-то еще.

— Это правда?

— Правда. Прямо напротив толпы народа на ступеньках клуба Хопкинса. Такая наглость! — Этот разговор захватил миссис Гордон, и она принялась жестикулировать, излагая всю драму. — Надела красное платье и красные туфли, сделала идеальную прическу — Лорелейн Уильямс сама ее причесала и потом рассказывала мне об этом. Говорила, что в тот день Мейбл сделала и маникюр, и педикюр, и, конечно, они были рады, что она зашла — она там за один день тратила больше, чем большинство народа тогда зарабатывало за год. Мейбл принесла с собой шляпку, которую купила в Мемфисе, красную, и подобрала лак в тон, а потом пошла и купила себе помаду, тоже в тон.

Элли увлекла вся эта история. Она могла себе представить, как Мейбл совершает что-то подобное.

— Она так разоделась, чтобы убить его?

— Она была тщеславной, эта Мейбл Бове. Люди всегда говорят о том, как она умела петь, но мужчин сводило с ума то, как она выглядела. Вот почему ее так взбесило, когда Персик спутался с Марсией Толберт. Все внимание должно было уделяться только ей одной, и она добивалась этого любыми способами, праведными и неправедными.

— У меня сложилось впечатление после разговоров с несколькими людьми, что Мейбл очень любила Персика.

Хэтти опустила глаза и несколько секунд рассматривала свои руки.

— Думаю, да. — Она перевела взгляд на фото сына. — Но это не меняет фактов. Она оделась во все красное и отправилась разыскивать его. Подождала на стоянке, пока он вышел, достала из сумочки пистолет и застрелила его в упор. Думаю, он пытался как-то выкрутиться, уговорить ее, а для Отиса это означало распускать руки. Выстрелила ему прямо в сердце. — Она невидящими глазами смотрела в ту далекую ночь.

Элли перебрала несколько вариантов ответа, но решила промолчать и послушать историю до конца.

— Мейбл положила оружие назад в сумочку, села в свой шикарный автомобиль и укатила. И больше никто ее не видел. Она просто исчезла. Оставила своего ребенка, оставила свою мать, всех — и исчезла. — Старуха фыркнула. — Так похоже на нее!

— Оставила своего ребенка? — Элли постаралась не выдать волнения голосом.

— Можешь себе представить? И мы никогда ничего о ней не услышали. До самой своей смерти Джеймс спрашивал, кто его мама, и что я могла ему ответить?

Почти ощущая головокружение от последних открытий, Элли глубоко вздохнула. Она достала блокнот и принялась царапать в нем так быстро, как только могла.

— Расскажите мне о том, как Мейбл родила ребенка, — попросила она.

И миссис Гордон рассказала. Солнце переместилось, в комнате стало темно, и негритянка повела Элли на кухню, где положила на тарелки спагетти со свежим сладким перцем и ломтиками помидоров, а из духовки достала печеные овощи, и все это время она рассказывала. Она то забегала вперед, то возвращалась во времени, отклонялась от своего повествования, вдавалась в подробности. Элли строчила, зачарованная и благодарная. Наконец-то! Наконец-то!

Элли ушла, унося полную сумку еды, — она ела со своим обычным аппетитом, что вызвало бурный восторг старухи. Солнце почти закатилось. Она все еще не знала, куда уехала Мейбл, но теперь ей стало известно почему и все детали. Ей не терпелось вернуться домой к своим заметкам и своему компьютеру. В таком настроении она проработает всю ночь.

Она не увидела грузовичка Блю и уже собиралась оставить ему записку, когда заметила машину на дороге. Уселась на задних ступеньках веранды и улыбнулась, когда он затормозил.

— Эй, красавчик, — позвала Элли.

Он выпрыгнул из машины, за ним выскочили собаки и помчались к Элли, высунув языки. Блю, улыбаясь, шел позади. Скрестив руки на коленях, Элли думала, как он ошеломляет — своим легким сексуальным изяществом, стройностью, сияющими волосами. Ей все еще трудно было поверить, что его улыбка предназначается ей.

И сразу работа перестала казаться ей такой уж важной. Он нес пакет с покупками и в своей обычной юмористической манере заявил, что будет готовить для нее. Мысль о том, как она будет сидеть на кухне, пока он, включив музыку, станет заниматься кулинарией и подшучивать над ней, привлекала Элли гораздо больше, чем намерение отправиться в свой домик и работать.

Но это не продлится долго. А работа продлится. И после всех долгих попыток собрать воедино ускользающие фрагменты жизни Мейбл Элли не могла себе позволить остужать тот творческий накал, что ощущала сейчас. Она должна была излить этот пыл и эмоции в работе. В сексе все потеряется.

И все же Блю был соблазном во плоти. Он поставил сумку на ступеньки и взял ее за руку, заставляя подняться, потом обнял, прижавшись бедрами, и поцеловал. О, эти умелые губы и дразнящий язык!

— Мм… — произнес он протяжно, низко, удовлетворенно. — Я мечтал об этом весь день. — Он игриво потерся об нее и прижался лбом к ее лбу. — Ты прошлой ночью была такой нехорошей, что я еле сдерживаюсь, как бы не задать тебе несколько вопросов.

Элли приникла к нему, позволяя хотеть ее и позволяя пробудиться собственному желанию.

— А, Блю, — проговорила она, пока еще не ослабела. Он подсунул руку ей под рубашку, и его ладонь заставила заиграть нервные окончания на ее животе.

— М-м?

— Мне надо сегодня поработать.

— Завтра.

Она уткнулась лицом в его волосы, потерлась лбом о шершавую щеку.

— Нет, сегодня.

— Да? — Он поднял голову. — На самом деле?

— Да. Я сейчас столько узнала. Его синие глаза блеснули.

— Сначала поужинай со мной и расскажи об этом. У меня все куплено, чтобы приготовить курицу.

Что-то теплое и глубокое толкнуло ее в сердце, заставив взять в ладони его лицо и очень нежно поцеловать в губы.

— Знаешь что, Блю Рейнард?

— Что?

Она чуть не сказала: "Я без ума от любви к тебе, так что едва могу дышать", — но вместо этого произнесла:

— Ты самый сексуальный мужчина на свете.

На его лице промелькнула обида, но через мгновение исчезла, сменившись хитрой, понимающей улыбкой.

— Я же тебе говорил. — Она рассмеялась.

— Тогда ладно. — Он отпустил ее, погладив по руке. — Я позволю тебе поработать. Приходи, когда закончишь.

— Ты, может, будешь спать.

— Дорогая, ты же знаешь, что я никогда не сплю. — Он выгнул бровь. — Но даже если буду, ты наверняка придумаешь, как меня разбудить.

Элли засмеялась:

— Хорошо.

Он пошел прочь, немного напряженно развернув плечи, как будто, подумала она, был чем-то обижен. Потом ее взгляд скользнул по его бедрам, и чувственная память заставила задуматься, уж не сошла ли она с ума.

Но теперь у нее в ушах прозвучал голос Гвен: "Я скажу тебе то, чего Док нипочем не заставит себя произнести, — эта женщина любила Персика Маккола всей душой, всем сердцем". И Элли приказала себе удержать страсть и желание. Ощутить ее сполна, потому что в этом была вся Мейбл, и ее голос, грудной, мягкий, ворковал от желания.

Элли повернулась, посвистела Эйприл и поспешила к своим записям, к своей книге, к своей работе.

 

Глава 18

С тех пор как Элли была с ним, Блю в течение нескольких недель не был одинок по ночам. Он внес покупки в дом, положил курицу и салат в холодильник, а помидоры на подоконник. Яркий алый цвет овощей заставил его задержаться на мгновение. Он напомнил Блю о рубинах, красиво окаймлявших кольцо, которое он сегодня купил. Он потратил массу времени, выбирая между этими рубинами круглой огранки в кольце, казавшемся немного средневековым, и изумрудом квадратной формы в белом золоте. Он не знал, почему выбрал этот цвет, и не знал, почему серебро. Внезапно встревожившись, он достал из кармана коробочку и снова посмотрел. Напряжение спало. Кольцо было прекрасным. Правильно выбрал.

И отложить вручение подарка на один день не так уж страшно. Элли без ума от своей работы, и он почувствовал это сомнение в ней — желание остаться и отдать всю страсть ему или посвятить себя работе. Он изнемогал от желания убедить ее остаться, но потом решил проявить благородство. Она никогда — в отличие от Энни — не показывала, как ей скучно и одиноко, и не заставляла его останавливаться посреди какого-нибудь эксперимента. Он хотел ответить ей тем же. Она говорила, что работает по вечерам, а из-за него на все это время поменяла свой график.

И все же. Он защелкнул коробочку и задумался. Об ужине, о долгом вечере впереди. Примчалась Саша, он покормил ее, потом наполнил тарелку Пайкет и позвал ее.

Она не пришла. Ощутив укол беспокойства, он позвал еще раз, громче, подходя к двери и прислушиваясь. Когда кошка не появилась, он поднялся в свой кабинет и заглянул под стол. Она лежала там, свернувшись в клубочек, а увидев его, подняла голову и зевнула. Его жгучую тревогу как будто смыло прохладной волной облегчения.

Блю подхватил кошку, такую худую, что она, казалось, ничего не весила, и Пай с мурлыканьем свернулась у него на шее, мягким комочком закрывая черную дыру беспокойства в его груди.

Его испугало, что он все время ждет, когда и сколько придется платить за радость, которую он обрел с Элли. Чувствуя себя здоровым и счастливым, он постоянно ожидал чего-то плохого.

Пайкет подняла голову и ткнулась ему в ухо влажной мордочкой. Блю держал ее и пытался убедить самого себя, что ее долгая, счастливая старость — знак того, что в его жизни все переменилось, что он не Иов, которого испытывают, и не человек, на котором лежит проклятие. Он хотел верить в то, что сможет наслаждаться жизнью, но в темноте, особенно когда за окнами начинался дождь, он не мог до конца освободиться от тревоги.

Молния озарила небо, и последовал резкий удар грома, что заставило Пай спрыгнуть с его рук и опрометью броситься в свое убежище под столом. Она уставилась на Блю, и он фыркнул:

— Знаю, что тебе трудно в это поверить, но я не отвечаю за погоду.

Если бы кошка умела закатывать глаза, она бы это сейчас сделала. Блю ухмыльнулся и игриво подергал ее за хвост, ощущая, как гроза смывает его дурные предчувствия. Суеверия вполне понятны, принимая во внимание его печальный опыт, но было бы безумием выстраивать свою жизнь в соответствии с ними.

Всю ночь он бродил по дому. Сначала сидел перед телевизором и в течение часа переключил 57 каналов, потом ему это надоело, и он поднялся в свой кабинет, где стоял компьютер. Вошел в сеть и поискал, что может его заинтересовать, но потом бросил и открыл свою почту, надеясь получить послание от Элли.

Он испытал странное чувство дежа-вю, когда обнаружил письмо, и был приятно удивлен.

Блю!

Я сижу здесь, слушаю песню Мейбл, всего одну, и она льется мне прямо в душу, пронзает тело, и я наконец понимаю все. "Сердца, и души, и тела — все сплелось…" Сейчас это наполнилось таким смыслом! Я должна много рассказать тебе, но пока только одно: она любила Персика Маккола всей душой.

В этот раз, чтобы добраться до правды, пришлось много работать, но тем приятнее результат. Вот почему я занимаюсь этим — из-за такого чувства, когда все становится на свои места и я ощущаю себя этим музыкантом. На короткое время я начинаю понимать, что значит иметь такой дар — когда в тебе живет музыка, когда она рождается на свет сквозь тебя. Это Сальери сказал: "Музыка — язык Бога"? Я тоже так считаю. В мире много прекрасного, но музыка — самое чистое, самое возвышенное искусство.

Иногда я размышляю: почему музыканты страдают больше, чем остальные люди? Ты никогда этого не замечал? Они должны платить высокую цену за свой дар — даже сейчас, в наше время. Даже тот, кто становится более или менее счастлив и живет долго, каким-то образом платит за все.

Но знаешь что, Блю? Чтобы носить в себе музыку, как Мейбл, как Джон Леннон, как Эрик Клэптон, я бы заплатила эту цену. Честно!

Спасибо за то, что понял, как мне надо было прийти сюда одной и поработать!

Целую, Элли.

Блю с переполнявшими его чувствами смотрел на синие буквы на белом поле. Тотчас нажал на клавишу "ответ".

Элли! Ты привлекла меня сразу, как только зарегистрировалась в группе любителей блюзов. Никто не в состоянии так почувствовать душу музыканта и ту власть, которой он обладает. Ничего, если я попрошу разрешения прочитать твою книгу первым? Я умираю от желания увидеть, что ты сделала.

Увидимся утром, дорогая!

Он улыбнулся и мысленно сам себя похлопал по спине за то, что был таким понятливым и позволил ей заняться работой. А потом, не в состоянии прекратить свой разговор с ней, открыл второе "окно".

P.S. Что мне действительно хотелось бы сейчас делать, вместе того чтобы печатать в темноте и пить бурбон, злясь на идиотов, засевших в Интернете (неужели у них нет своей жизни?), так это целовать тебя.

Я бы хотел услышать стук в дверь, и ты бы стояла там обнаженная, а я бы открыл дверь тоже обнаженным, а потом я бы хотел — ну, я уверен, что ты можешь себе представить все остальное.

До завтра, сладкая моя.

Он отослал почту, потом подошел к окну. Сквозь пелену дождя было видно, что в домике горит свет. Ему не хватало ее. Он хотел ее. Его жизнь, вполне приемлемая до ее появления, стала пустой и скучной без нее. Пайкет потерлась о его щиколотки, и он поднял ее, рассеянно гладя худую спинку и мысленно составляя предложение, которое он сделает Элли, — ведь это должно быть что-то красивое и романтическое. Что-то, что заставит ее задохнуться и прослезиться, о чем она сможет потом много лет рассказывать своим подругам. Мысленно он представил все это — внучку с глазами Элли, которая говорит: "Мой дедушка — самый большой романтик в мире".

О да!

Элли все еще занималась книгой, когда над деревьями на востоке показалось солнце, сначала освещая небо мягким пурпуром, который становился все светлее и наконец разлился алой волной. Она поморгала и расправила плечи, сообразив, что не спала всю ночь.

Но какую ночь! Она ощущала напряженность в плечах из-за того, что долго писала, в глазах был песок, но чувствовалось и какое-то беспокойное радостное волнение. Она взглянула на стол, заваленный кипами бумаг, и у нее закружилась голова.

Наконец-то, наконец-то ночью к ней приходила Мейбл! Элли включала одну и ту же песню снова и снова, ту, что Мейбл написала, а потом исполнила таким горьким полушепотом, который всегда нравился Элли, "Сердца и души", балладу об утраченной любви, наверняка написанную для Персика. И именно Блю заставил Элли до конца понять эту песню. С его соблазнительным ртом и потерянной душой — что за неотразимое сочетание! Мейбл, по рассказу Гвен, должна была испытывать то же самое к Персику, но в отличие от Элли она верила, что это настоящая и верная любовь. Блю, наверное, сейчас спит. Было легко представить его, запутавшегося в смятых простынях, его длинные руки и ноги и гладкую кожу, его опасный рот полуоткрыт, а потерянная душа скрыта, как всегда, под защитой его нервной красоты.

Она чувствовала, что проделала сегодня очень большую работу, и в эти тихие, долгие ночные часы, когда весь остальной мир спал, Мейбл ожила на страницах ее книги. Но оставались еще вопросы. Элли выяснила, почему Мейбл исчезла — это был способ искупить вину. Из-за того, что она совершила такой тяжкий грех, ей пришлось отказаться от того, что она любила больше всего, — от своей музыки.

Раздеваясь, Элли думала о сыне Мейбл. Немногие женщины смогли бы уйти от ребенка. И по свидетельству знавших Мейбл, она очень любила детей. Было непонятно, как она оставила своего сына бабушке и исчезла. Элли устало присела на край кровати, ее мысли стали повторяться и преследовать одна другую, словно белочки, по кругу. Все, достаточно. Она опустила жалюзи, чтобы затемнить комнату, и упала на покрывало.

Она проснулась через несколько минут — или часов? — оттого, что кто-то стучал в дверь. Элли слышала, как снаружи хлещет ливень, стуча по крыше и окнам, и, одурманенная, решила, что ее разбудил гром. Но нет. Стук, очень четкий, раздался снова.

— Минутку, — ответила она, когда стало понятно, что гость не уйдет.

Она посмотрела в потолок, старательно моргая, потом сбросила ноги с кровати, нашла халатик и прошлепала к двери. Взглянула мимоходом на часы — тринадцать десять.

Нормальное дневное время для нормальных людей, но для Элли это означало, что она проспала ровно четыре часа двадцать минут. Она распахнула дверь.

— В чем дело? — Потом воскликнула: — Маркус! С Блю все в порядке?

— Все прекрасно. — Его рубашка промокла на плечах. — Я просто хотел поговорить с тобой, если у тебя есть свободная минутка.

Она нахмурилась, вглядываясь в стену дождя за его спиной.

— Льет как из ведра. Входи. — Элли почти автоматически пошла включать кофейник. — Подожди минутку, ладно? — Она потерла лицо и направилась в ванную. — Я не просыпаюсь без кофе.

— Если сейчас неподходящее время… — Элли отмахнулась:

— Без проблем. — Она указала ему на кресло. — Садись. Я вернусь через секунду.

Она умылась и попыталась найти что-нибудь из одежды — опять прачечная проблема, — остановившись на паре не слишком помятых шорт и черном топике, которому исполнилось девяносто семь лет. Когда она вернулась, кофе закипел, и она налила себе чашку.

— Хочешь тоже? — Маркус покачал головой.

— Элли, я правда не хотел помешать. Могу прийти позже. — Элли наклонила голову набок и подумала, что все это выглядит довольно странно. Маркус примостился на краешке стула, в руках крутил газету, свернутую трубкой. Он выглядел смущенным и неуверенным. И пришел в такой ливень, чтобы поговорить с ней.

— Ты обнаружил что-нибудь интересное о Мейбл? О ее исчезновении?

Он еще крепче скрутил жгут из бумаги.

— Нет. — Поднял серьезные глаза и отрывисто проговорил: — Это насчет твоего отца.

Элли заморгала. Выпрямилась.

— Ой!

— Я знал твою маму, — сказал он. — Она была такой милой и рассеянной, но тем летом она влюбилась. Это словно заставило ее зажечься.

— Кто, Маркус? — Элли наклонилась вперед и немного поморщилась. — Я наверняка угадала: Бинкл, верно?

Маркус рассмеялся. Искренне.

— Интересно, почему ты остановилась на нем?

— Не смейся. Я была очень последовательна. Претендентов не так уж много, верно? Так что я постепенно отсеивала. Он темноволосый. Мама была рыжей, значит, я должна была унаследовать цвет волос от кого-то. — Она нахмурилась. — А может, это муж Конни Юинг? Я видела его фото, но мне пока не удалось как следует все разузнать.

Глаза Маркуса блеснули.

— Твоя мама не подошла бы к Бинклу и на двадцать шагов. А Джордж Юинг тем летом был уже во Вьетнаме.

— Да, конечно.

Она кивнула, все еще плохо соображая из-за недосыпания и резкого подъема. Снаружи окна осветила яркая вспышка молнии, и Элли мысленно посчитала секунды до того, как раздались раскаты грома, низкие и далекие. Она ощутила, как трепещет ее сердце.

— Тогда кто, Маркус? Я не могу представить никого другого.

Он наклонил голову. Она предположила, что его глаза затуманились слезами.

— Ты очень похожа на него. — Все еще колеблясь, он полез в карман рубашки и достал фотографию. — Он действительно темноволосый.

Элли взяла ее слегка дрожащей рукой.

— О Господи!

Это был тот же самый снимок, который она видела много раз — и в ежегоднике, и на чердаке у Роузмэри, и, наконец, вчера, на стене у Хэтти Гордон.

— Джеймс Гордон? — очень тихо спросила она.

— Я не знал, как ты воспримешь это, Элли, иначе рассказал бы тебе все еще тогда, когда понял, у Роузмэри. И в это вовлечены другие люди.

Его слова лишили возможности дышать, и у нее сжались легкие. Элли смотрела на милое, смеющееся лицо и ощущала невыносимую печаль, от которой перехватывало горло.

— Не могу поверить, — тихо проговорила она, глядя на вздернутые уголки глаз и прикасаясь к своим таким же. Фото дрожало в ее руке. — Я действительно на него похожа, — прошептала она, и слезы полились ей в рот, по щекам, и она почувствовала, как это больно. — Не знаю, почему я плачу, — сказала она Маркусу, но от этого стало только хуже. Она положила снимок и закрыла рот рукой, пытаясь сдержаться. — Все, кто его знал, так сильно любили его. Ты и его бабушка… По тому, как она говорила о нем вчера, можно было понять, что она все еще тоскует после стольких лет.

Он взял ее за руку.

— Твоя мама тоже любила его. И он любил ее, Элли. — Маркус прикусил губу. — Он не знал, что она беременна, иначе… — Маркус наклонил голову. — Не знаю. Я не знаю, что изменилось бы. Он уплывал, а она хотела, чтобы он бежал в Канаду… — Маркус покачал головой. — Если бы он так и сделал…

— Когда он погиб?

— 3 июня 1969 года. Я написал твоей маме. Она, должно быть, не получила письма. Так никогда и не ответила.

— Я думаю, получила. — Первая волна горя схлынула, и теперь Элли ощущала только печаль. — Она ушла, когда мне было шесть месяцев. Должно быть, как раз после твоего письма. Бедная моя мама! Как ей, должно быть, было плохо. — Она с горечью вздохнула, глядя на фото. — Я никогда не думала, что это может быть он. — Подняла глаза. — Я немного ошарашена. Можно так сказать?

Он пожал ее руку.

— Да.

Элли старалась привыкнуть к новой мысли. Как отнесется к этому Блю? Будет ли это иметь для него значение?

— Думаю, тебе потребуется время, чтобы принять это, — сказал Маркус. — Если захочешь спросить у меня чтонибудь, ты знаешь, где меня найти.

Элли кивнула. Но когда он встал, новая мысль пронзила ее.

— Боже мой, Маркус! Значит, я — внучка Мейбл! — Она рассмеялась. — Как здорово!

Но это было и очень печально. Переполненная эмоциями, Элли положила голову на стол.

— Извини, — сказала она, закрывая лицо. — Я, наверное, слишком устала. Я никогда не знала своей матери. И думала, что приехала сюда, чтобы разыскать отца, что и сделала, но самое печальное, что я только теперь нашла и свою мать. — Глядя на Маркуса, она спросила: — Они любили друг друга?

— Больше, чем можно выразить словами, Элли, — серьезно проговорил он. — Как в этой песне, что поет Мейбл.

Элли закрыла глаза. Он прикоснулся к ее волосам.

— Пойди поспи, девочка. Позволь своему сердцу смириться с этим.

Она кивнула. Подняла голову и попыталась утереть слезы. На лице Маркуса была глубокая печаль.

— Многие будут счастливы узнать об этом, когда ты будешь готова сказать им, — в тебе так много от него. — Он наклонил голову и отвернулся.

— Маркус, — позвала Элли, — спасибо!

Чувство нереальности охватило Элли — казалось невероятным, что эта головоломка в конце концов разгадана. Она узнала его лицо, имя, личность. Это именно он, Джеймс.

Девушка смотрела на его высокие скулы, скулы Мейбл, и прикасалась к своим. Трогала волосы, которые всегда отравляли ей существование, такие непослушные, курчавые и густые, и понимала, откуда они. Она прикасалась к губам, которые считала своим единственным достоинством, и вспоминала снимки, которые украла на чердаке Роузмэри. Элли переворошила все бумаги, в беспорядке разбросанные на столе. Вот Джеймс и Маркус, обнявшие друг друга за шею. А на другой — вся их компания, включая Диану, которая явно смотрит на Джеймса. Рядом с ними Роузмэри, которая… кто? Племянница Мейбл, то есть Джеймс — ее двоюродный брат. А Элли — ее троюродная сестра. Значат, Флоренс и Брэндон — тоже ее родственники. У нее никогда не было кузин. Вообще не было родственников. Не будут ли они против?

Как в тумане она встала и пошла в маленькую ванную, где уставилась на свое отражение в зеркале, чувствуя себя так, словно никогда не видела прежде. Тот же высокий лоб, те же раскосые зеленые глаза, тот же рот, подбородок и зубы. Это было лицо, которое она всю жизнь принимала за ирландское, унаследованное от дедушки Коннора, "Воина Сотни Битв", как он всегда говорил ей, и она считала, что является ирландкой.

Конечно, это оставалось — она по-прежнему принадлежала к народу, который в голоде и отчаянии прибыл на обетованную землю Америки, где можно было заработать, чтобы прокормиться. То, о чем рассказывал дедушка, всегда вызывало в ней гордость. Но теперь она знала, что в ее крови были и другие дороги, другая история. Странно только, что она никогда ничего не замечала. И ни один человек не принял ее за цветную… Элли как бы услышала голос извне: "Видишь всегда только то, что хочешь увидеть".

Она вглядывалась в глаза, пытаясь разобраться в своих чувствах. Внезапно стать негритянкой непросто. Непонятно, пугает ли ее это происхождение. И как к этому отнесутся остальные. Будет ли она теперь чувствовать себя по-другому, заходя в музыкальный клуб? И не будет ли это фальшью? "Остановись!"

Элли тряхнула головой и пошла в спальню, ощущая, что открытия последних часов переполняют ее. Слишком много всего. Она слишком много думала. Сейчас надо заняться каким-то физическим трудом. С нахлынувшей энергией она схватила рюкзак и принялась запихивать в него одежду — белье, носки, футболки и шорты, потом вытащила его наружу, промокнув под дождем, и закинула на заднее сиденье машины. Эйприл с интересом наблюдала, как хозяйка берет свою сумочку, потом спрыгнула с коврика.

— Пойдем, — сказала ей Элли. — Давай постираем вещички.

Прачечная находилась возле небольших торговых радов на краю города, и здесь в это время дня было полно народу, даже при такой погоде. Элли кивнула молодым мамашам, наблюдающим за отжимом, и нашла свободную машину. Только половина вещей поместилась туда, и Элли задумалась, как решить эту проблему. Она должна была постирать все.

Пожилая женщина с другого конца зала обратилась к ней:

— Я уже заканчиваю, детка, если тебе нужна еще одна машина.

Элли кивнула:

— Спасибо.

"Возьми себя в руки, Коннор!" Она глубоко вздохнула и стала отделять светлое белье от темного. Загрузила светлое в первую машину, потом, подхватив рюкзак, подошла ко второй, стала запихивать вещи, заглянула в рюкзак, чтобы проверить, не осталось ли там чего-нибудь. Только коробка тампонов и лишняя расческа лежали на дне. Она засыпала порошок и установила режим стирки. Ей не хотелось ждать, сидя в жарком, шумном зале, поэтому она забросила сумку через плечо и постояла у окна, думая, где бы убить полчаса. За стоянкой находилось молочное кафе. Если бежать, то они не очень промокнут, хотя Эйприл это наверняка не понравится.

— Давай купим мороженое, Эйприл. Тебе — ванильное.

Собака опустила голову и поспешила за хозяйкой, с несчастным видом выбегая под дождь. И там, под дождем, Элли застыла как вкопанная. Тампоны на дне сумки. Они все еще там, хотя давно должны были переместиться в ванную.

Страх окатил ее холодной волной, заставив ощутить тошноту. Боже, сколько она уже здесь? Она принялась считать, думая о том дне, когда смотрела на календарь, приехав в гостевой домик. Пять недель, почти два месяца. Но как это возможно?

Эйприл звонко гавкнула, и до Элли дошло, что она стоит под дождем как ненормальная.

— Пошли, детка.

Они добежали до кафе и стали под козырьком, отряхиваясь.

Когда они с Блю впервые занимались любовью? Может, немного больше чем месяц назад. Или меньше? Нет! Она потрясла головой. Они пользовались презервативами каждый раз. Ну, кроме одного. Это ее успокоило. Часто во время путешествий она пропускала один цикл. Она как-то решила, что это напоминание ее тела, что пора устраиваться и перестать колесить по всей стране. Не о чем беспокоиться. Она сделала заказ и села за столик, продолжая беспокоиться. Но в конце концов решила, что делать. В десяти минутах езды отсюда есть один крошечный городишко. Она поедет туда, зайдет в какуюнибудь аптеку и купит тест на беременность. Ни в коем случае нельзя делать это в Пайн-Бенде, не то к вечеру все начнут судачить об этом. Невыносимая мысль!

"Все это чепуха, — сказала она себе. — Никто не беременеет случайно, если предохраняется, уж во всяком случае, в наше время". Она никогда не боялась. И сейчас все будет в порядке.

Но по дороге туда и обратно она припоминала разные мелочи, которые ее пугали. Как крепко она спит. И все время хочется вздремнуть. Ее чудовищный, неуемный аппетит.

А больше всего она думала о том, как ей легко сейчас расплакаться. Она никогда не была плаксивой. Даже на похоронах дедушки, понимая, что ей до безумия будет его не хватать, почти не плакала. А последние две недели шмыгала носом по любому поводу. "Это ничего не значит", — говорила она себе. Ее поглотила эмоциональная, страстная история женщины, которая любила, а потом потеряла все. Она слушала рассказы о парнях, погибших во Вьетнаме, и встречалась с теми, кто остался и даже после стольких лет не преодолел скорбного чувства потери. Она почти влюблена в мужчину, которого жизнь подвергла таким лишениям, что даже лучший друг называет его Иовом.

"Почти влюблена?" — раздался в ее душе тонкий ехидный голосок. Она сузила глаза и решила не обращать на него внимания. У нее есть масса причин быть сверхэмоциональной и плаксивой. Но когда она вернулась в домик, руки у нее дрожали. Элли намеренно оставила бумажный пакетик на стойке и пошла за чистой, аккуратно сложенной одеждой. Тест продолжал привлекать все ее внимание. Она не могла больше ждать, поэтому отнесла его в ванную и ходила вокруг, пока не появился ответ. Да или нет? Эго не заняло много времени. Она долго-долго смотрела на положительный знак, не в силах каклибо отреагировать. Потом, не понимая, что делает, пошла в комнату и позвонила бабушке.

На линии потрескивало из-за грозы, и Элли, вслушиваясь в гудки, гадала, какая погода сейчас на их ферме. Раздалось четыре гудка, и Элли собиралась уже положить трубку, как Джеральдина ответила.

— Алло? — нетерпеливо, задыхаясь проговорила она.

— Это я, бабушка. Заставила тебя бежать?

— Элли! Я просто была в ванной. — Она тихо рассмеялась. — Я весь день о тебе думала. Как ты, детка?

Элли закрыла глаза от облегчения и уперлась лбом в стенку.

— Ой, какой же был тяжелый день! Я совсем разбита…

— Что-то не нравится мне твой голос. Ты хорошо кушаешь?

— Хорошо, — ответила она, выпрямляясь. — Слушай, я звоню, чтобы сказать, что почти закончила здесь все дела и буду дома завтра вечером. Может быть, поздно, так что не выключай свет.

— Завтра? — Голос бабушки зазвенел от радости. — А у вас нет грозы? Не знаю, сюит ли тебе ехать, если она будет сильной. В Картейдже был торнадо, и у нас весь день воет сирена штормового предупреждения.

— Хм! — Элли посмотрела в окно. — Дождь льет сильный, но больше я ничего не слышала. Буду следить за погодой и постараюсь приехать.

— Позвони мне и предупреди перед отъездом. Я тебе что-нибудь приготовлю и оставлю на плите. Ключ-то у тебя есть?

— Да. — Элли внезапно захотелось заплакать. — Мне надо так много рассказать тебе, бабушка…

— Буту ждать, солнышко. Мы с тобой вволю насплетничаемся.

— Не дождусь.

Приняв решение, Элли ощутила полное изнеможение. Она выключила звонок телефона, сняла грязную одежду, приняла душ и, едва вытеревшись, упала на кровать. Хотела включить вентилятор, чтобы охладить тело, в котором — мелькнула мысль — теперь находилось и другое тело. Как странно! Когда сон уже начал овладевать ею, а тело наконец расслабилось, ее пронзила еще одна догадка. Элли открыла глаза и перевернулась, волна адреналина заставила ее сердце заколотиться.

— Господи Боже мой, — прошептала она.

Натянула чистую одежду, порылась в вещах в поисках зонтика и выскочила из дома, решительно шагая и нагнув голову, преодолевая усиливающийся ветер и дождь. Сквозь деревья рассмотрела оцинкованную крышу домика. Она никогда не пыталась дойти туда, но должна же быть какая-то тропинка. Гвен ведь как-то добирается до реки.

Элли добралась до того места, где они встретились, потом направилась по берегу реки до тропинки, огибавшей могучий дуб, густо поросший мхом. Она нырнула под него, промокнув еще больше, и поспешила дальше. Перед ней открылся маленький садик, засаженный кабачками, кукурузой и бобами. Элли оказалась на заднем дворе. Она остановилась на минуту и прижала ладони к груди, где от предчувствий ныло сердце. Задняя дверь была распахнута, и Элли позвала:

— Миссис Лейсер! — Осмотрела садик, снова прокричала: — Гвен! Это Элли Коннор.

Женщина подошла к двери с посудным полотенцем в руках. Некоторое время она просто стояла с ничего не выражающим лицом, сложив руки под полотенцем. Потом, казалось, приняла какое-то решение.

— Входи, Элли. Я тебя ждала.

 

Глава 19

Ожидая приезда Элли, Блю готовил еду и все время ощущал какие-то беспокойство, нервозность — состояние, которое связывал с грозой. Передавали штормовые предупреждения, и хотя Пайн-Бенду вроде бы не грозил торнадо, Блю тревожился, что пойдет град и натворит бед в оранжереях. Он выстроил их из особо прочного стекла, потому что здесь иногда бывает крупный град.

Позволив себе добрый глоток виски, он включил маленький телевизор на кухне, чтобы следить за погодой. Бурбон ослабил напряженность, и он поставил жариться куски курицы, потом порезал помидоры, красный лук и огурцы и заправил их соусом с большим количеством трав, готовить который его научила Лэни. Блю приготовил кувшин чая со льдом, потом позвонил в гостевой домик.

Ответа не было. Слегка нахмурившись, он выглянул в окно и увидел, что машина Элли на месте. Она, вероятно, спит, после того как проработала всю ночь, и он не будет ее тревожить. По телевизору сообщили о торнадо в соседнем округе, но Пайн-Бенд, похоже, избежит этой участи. Сильный дождь и ветер, но даже без града. Блю выключил телевизор и включил радио. Тут тоже передают прогнозы, но можно еще и послушать хорошую музыку.

Гвен отошла, пропуская Элли.

— Ты не голодна, девочка?

Задумавшись, Элли не смогла припомнить, когда ела в последний раз, кроме мороженого в кафе. На кухне, куда она вошла, стоял запах жареного мяса с луком. У нее потекли слюнки, но она решила не переступать границ.

— Нет, спасибо, — ответила Элли.

Как будто для того, чтобы поймать ее на лжи, у нее громко заурчало в животе. Гвен хмыкнула.

— Давай садись. — Она кивнула в сторону стола, придвинутого к окну. — Я не так уж много готовлю для себя одной, но пару месяцев назад потеряла около десяти фунтов, и доктор часто напоминает мне об этом. Я пообещала — буду плотно ужинать несколько раз в неделю.

Элли примостилась на краешке стула. Сердце у нее по-прежнему колотилось. Снаружи лил дождь, и его серая стена делала кухню еще уютнее, превращая в островок безопасности.

— Миссис Лейсер…

— Подожди, детка! — резко проговорила Гвен. Она поставила на стол тарелку с золотистыми поджаристыми свиными котлетами с гарниром. — Ничего особенного, но я люблю это. Хочешь кукурузы?

Пахло так вкусно, что Элли чуть не упала в обморок.

— Давайте я вам помогу.

— Не глупи. — Взяв из ящичка щипцы, она достала пышущий паром початок и положила его на тарелку Элли. — На дверце холодильника есть масло, если хочешь.

— Спасибо.

Гвен наполнила собственную тарелку и села рядом.

— Ты не против, если мы произнесем молитву?

— Нет, вовсе нет. — Она покорно склонила голову.

— Скажешь сама?

Мгновение Элли не могла припомнить ни одной молитвы, которые зазубрила еще в детстве, но потом одна пришла ей на ум:

— Милосердный Отец наш Небесный, благодарим тебя за то, что ты даешь нам пищу, чтобы поддержать нашу плоть. Аминь.

Когда Элли подняла глаза, Гвен улыбалась.

— Как славно. — Она занесла нож над котлетой, потом глубоко вздохнула и спросила: — Так о чем ты пришла поговорить со мной?

— Я вчера разговаривала с Хэтти Гордон, и ее рассказ помог мне выяснить почти все.

— М-м… — Гвен указала жестом. — Ешь и говори, детка. Что же ты выяснила?

— Я думаю, Мейбл отказалась от музыки, чтобы наказать себя за убийство Персика, — сказала Элли, намазывая кукурузу маслом. — Я даже, кажется, знаю, куда она исчезла.

Гвен подняла голову. Элли ощутила, что зерна словно взорвались у нее во рту, даря такой непередаваемый вкус, сладкосоленый и маслянистый, что она даже вскрикнула:

— Ой, как здорово! — Она откусила еще раз, и еще, зная, что Гвен сейчас улыбается. Промокая губы, она объяснила: — Я работала всю ночь и вчера, кажется, тоже мало ела.

— Господи помилуй, — тихо проговорила Гвен, — ты так похожа на него.

— На него? — переспросила Элли, но она уже поняла.

— Маркус сказал мне, что сегодня приходил поговорить с тобой.

Элли тщательно вытерла пальцы, и странный жар — смесь гнева и боли — охватил ее.

— Я все могу понять, — сказала она. — Кроме одного! Почему вы оставили своего ребенка?

Мейбл Бове сняла очки, сильные линзы которых искажали все еще классическую форму ее скул и бесспорно прекрасные глаза. Несколько морщинок нарушали гладкость коричневой кожи.

— Глаз за глаз, — со вздохом проговорила она. — Я забрала ее сына, поэтому она забрала моего.

— Да, конечно, — прошептала Элли.

— Понимаешь, я тогда не очень хорошо соображала. — Она потерла переносицу. — Сейчас, когда я думаю обо всем, мне кажется, что совсем другой человек прожил эту жизнь, любил этого человека и возненавидел его так сильно, что захотел убить. Я просто не могла трезво мыслить из-за любви к нему. Я пряталась, рожала нашего сына, а он не хотел даже жениться на мне. Заставил меня испытать такой позор… — Она глубоко вздохнула. — И я оставила Джеймса с его бабушкой, пытаясь решить, что делать…

— Джеймс знал, что вы?..

Мейбл-Гвен подняла вилку и без интереса посмотрела на содержимое своей тарелки.

— Нет. Я не возвращалась пару лет, а потом мне оставалось быть для него только соседкой. Спасибо, что она позволила мне хоть это.

Пожилая женщина подняла глаза, и в них была печаль.

— Я увидела все в ту же минуту, как ты подошла ко мне на берегу. Ты ходишь, как он, и повторяешь многие его движения. И смеешься в точности как он, и у тебя его улыбка — вот этот наползающий зубик, это от твоего папы. — Она отрезала треугольничек мяса и съела его. — Когда я увидела тебя на расстоянии, то чуть не получила сердечный приступ.

Элли покачала головой, чувствуя, что у нее опять перехватывает горло. Она потыкала в еду на своей тарелке.

— Я не могу прийти в себя.

— Похоже, ты получила больше, чем пыталась выяснить? Элли беспомощно рассмеялась:

— Да уж. — Она съела немного гарнира, ощущая, как напряжение оставляет ее. — Мы должны поговорить об этом. Что вы хотите, чтобы я написала, а что нет?

— У нас много времени, детка. А теперь давай просто поедим, ладно?

Блю закладывал в духовку последние куски жареной курицы, чтобы сохранить их теплыми, когда раздался вой сирены — предупреждение о торнадо. Звук подействовал на него как электрический разряд. Он позвал:

— Лэни! Ты слышала?

— Спускайся сюда, сынок.

— Я должен забрать Элли. Саша! — Он говорил хрипло, и псина тотчас примчалась откуда-то. — Пошли. — И спросил у Лэни: — Кошка у тебя?

— Да, на коленях. Поспеши!

Блю закрыл дверь в подвал и, не останавливаясь, чтобы взять куртку или зонт, выскочил наружу — под проливной дождь.

Ветер чуть не сбил его с ног, одежда и волосы намокли за секунду. Не добежав до ее крыльца, он уже кричал:

— Элли!

В доме залаяла Эйприл, и он распахнул дверь. Взбудораженная собака лаяла, скулила и лизала его руки. Он снова позвал Элли. Должно быть, она совсем вымоталась. Но ее нигде не было. Он заглянул в спальню и увидел только смятую постель. Зашел даже в ванную, подумав, что в панике, услышав вой сирены, она могла закрыться там. На столике лежал тест на беременность, и Блю потянулся за ним, когда Эйприл нетерпеливо, громко залаяла, и он поспешил наружу. Было бы глупо выяснять то, о чем он может просто спросить Элли.

— Пошли, — скомандовал он собаке, и они побежали вверх по холму, в дом и в подвал, а снаружи невыносимо громко стучал град и уже слышался звон и треск.

Они с Эйприл вбежали в маленькую, хорошо укрепленную комнату, которая использовалась как убежище от бурь, и Блю закрыл тяжелую дверь. Лэни спокойно сидела в кресле и вышивала при свете лампы.

— Полотенце за тобой.

Дрожа, Блю вытер лицо и волосы, схватил Эйприл, пока она не успела отряхнуться, и вытер ей спину. Комнату заполнил запах мокрой псины.

— Ее там не было, — проговорил Блю и не стал сдерживать ужаса, который заползал ему в душу. — Господи, надеюсь, она в безопасности!

Эйприл скулила, Лэни продолжала вышивать.

— Ты говорил, что она выросла где-то здесь неподалеку, и она не глупышка. Элли сообразит, что делать.

Он вскочил, подошел к стене. Потом назад, прислушиваясь к звукам бури. Даже здесь было хорошо слышно, как шумел дождь, ревел ветер и стучал град. Блю примостился на краешке топчана и вслушивался в лязганье, с которым град колотил по разным предметам. Невозможно было сказать, по каким. И какого размера град.

— Не так уж громко для торнадо, а? — спросил он у Лэни.

— Трудно сказать, сынок. — Она посмотрела на него. — Ты ничего не можешь сделать. Не заводи себя.

Но он почему-то знал — вот и пришла расплата. "Только не Элли, — взмолился он. — Только не она!" Снаружи грохотала и ревела буря. Внезапный треск, потом несколько ударов потише заставили даже Лэни побледнеть, но они только взглянули друг на друга и ничего не сказали. Эйприл скулила. Блю молился.

* * *

Элли перепугалась. Гвен открыла люк на кухне и жестом предложила ей лезть первой. Но она только посмотрела в эту темную, покрытую паутиной дыру и помотала головой:

— Я не могу!

Гвен взяла швабру и полезла первой, торопясь, потому что шум бури усиливался. Потом схватила Элли за щиколотку и приказала:

— Спускайся сейчас же.

Элли, дрожа, подчинилась. Втиснувшись в убежище рядом с Гвен, она прижала колени к груди, заткнула руками уши и принялась раскачиваться туда-сюда с колотящимся от страха сердцем. Через каждые несколько секунд ей казалось, что по ней бежит паук, и она, вскрикивая, шлепала воображаемое насекомое.

— Это ужасно, ужасно, ужасно! — повторяла она.

И не могла не думать об Эйприл, которая сейчас, наверное, сходит с ума, воет и лает. Элли пыталась убедить себя, что собаки умны, что Эйприл спряталась под тяжелый письменный стол, когда начался град, и что она уцелеет, даже если обрушатся стены.

— Не тревожься, — сказала Гвен. — У нас постоянно звучат штормовые предупреждения, но почти никогда не происходит ничего серьезного. Знаешь, тот домик, в котором ты живешь, стоит уже больше ста пятидесяти лет.

Наконец-то звуки бури стали стихать, сменяясь шелестом дождя. Перестала выть сирена, и наступила почти первозданная тишина. К тому времени, как они выбрались из убежища, покрытые пылью и паутиной, даже дождь прекратился. Они молча подошли к двери и выглянули наружу.

— Ты только посмотри на это! — воскликнула Гвен как девчонка и подняла градину размером с бейсбольный мяч. Она рассмеялась: — Видела когда-нибудь такое?

Элли качала головой, медленно следуя за ней. На земле лежали сотни ледяных шаров. Не все они были такого же огромного размера, как первый, но многие сравнялись с мячами для гольфа. Они покрывали землю, как снег, вместе с клочьями листьев, поломанными ветками и даже… Элли с испуганным удивлением увидела дерево, вывернутое с корнями и лежащее поперек садика.

— Значит, это был торнадо?

— Не знаю. — Гвен наклонилась и подняла еще один громадный ледяной шар. — Я запихну их в морозилку. — Она выпрямилась. — Можешь пойти посмотреть, как там твоя собака. Приходи попозже, и мы поговорим толком.

Элли посмотрела на нее и снова вспомнила обо всем… обо всем. Слишком много. С некоторой растерянностью она кивнула:

— Приду.

— Смотри, будь осторожна. Тут много сломанных веток.

— Ладно.

Она с опаской ступала по скользкой грязи, перепрыгивая через ветки поменьше и обходя те, что побольше. Промокла до колен в глубоких лужах, сверху с ветвей тоже стекала вода. Повсюду были измочаленная зелень и грязный хаос — последствия бури. Элли не могла бежать, но нетерпение и тревога за Эйприл, необходимость скорее увидеть, что скрывается за этими деревьями, как там ее домик, оранжереи и хозяйский дом, заставляли ее сердце сжиматься. Она постоянно спотыкалась и поняла, что за последние тридцать шесть часов спала всего три или четыре часа, и за это время на нее обрушилось несколько жизненно важных открытий. Хорошо, что она слишком измотана для истерики.

Наконец она добралась до края леса и побежала. Сначала показался дом на холме — он выглядел прочным, непоколебимым и вечным на фоне тяжелого серого неба. Несколько окон были разбиты, и на траве рассыпалось конфетти из розовых и пурпурных лепестков, а в остальном все было в порядке. Засмотревшись на дом, она чуть не упала.

Радостный лай донесся до ее слуха, и она увидела, что к ней несется Эйприл. Ее шерсть промокла, и пахло от нее так, как и положено от мокрой собаки, но Элли так обрадовалась, что упала на колени и обняла псину, которая лизала ее лицо и тыкалась носом в ладони. Все будет хорошо! Дом не пострадал, значит, и Блю в порядке. Все остальное можно устранить. Так она думала, пока не увидела Блю. Он стоял, опустив руки, с серым лицом глядя в сторону оранжерей. Ощутив комок в горле, она тоже перевела взгляд. Но картина вовсе не была ужасной. Некоторые стекла разбиты, но не так уж много, как можно было ожидать.

— Блю! — закричала она и кинулась к нему. — Все разрушено? Твои эксперименты, все пропало?

Он покачал головой:

— Нет. Может, немного. Я удивлен.

Он говорил так, словно пережил шок. Безжизненный голос. И такой же вид. Мокрые волосы и одежда, безвольно приоткрытый рот.

— Ты плохо выглядишь. Лэни в порядке?

— Да. В полном.

Она положила ладонь ему на руку, участливо прижалась к нему.

— Тебя ранило?

— Нет. — Он указал на гостевой домик. — Смотри! — Она повернулась. Дерево, которое отбрасывало тень на ее крылечко и дарило прохладу в течение лет, наверное, тридцати, рухнуло, придавив северо-западный угол дома. Все строение просто ушло в землю под его тяжестью. Под стволом виднелась ее кровать с промокшим покрывалом. Элли почувствовала тошноту.

— Я там спала…

— Да. — Он говорил небрежно.

— Как же Эйприл выбралась оттуда?

— Я забрал ее раньше.

— Господи, Блю! — Она кинулась бежать. — Мои записи! Вся работа!

Элли поскользнулась на мокрой траве и приземлилась на мягкое место, сильно ударившись. Это оказалось последней каплей. Она разрыдалась. Но ее горе, казалось, разбудило Блю, потому что он внезапно оказался рядом, обнял ее, уткнулся головой в плечо. Он поднял ее.

— Ты измотана, Элли, — сказал он. — Я уложу тебя в кровать.

— Но мои записи! Мой компьютер!

— Я позабочусь обо всем. Ты же занесла все на жесткий диск. Все будет в порядке.

Она с несчастным видом закрыла глаза. Сегодняшнюю работу она не сохранила. Но в ее душе уже не осталось места для эмоций или переживаний. Как ребенок, она позволила, чтобы ее отнесли в кровать, раздели, вытерли пушистым полотенцем. Он подоткнул одеяло и поцеловал ее в лоб.

— Не волнуйся, Элли, я найду твои записи. Просто спи. — А она вспомнила обо всем, что не успела рассказать ему, — о Мейбл и Персике, о Джеймсе и о себе. И… уснула.

 

Глава 20

Блю вышел наружу, намереваясь посмотреть, что сможет вытащить из домика, и заглянуть в оранжереи, чтобы оценить нанесенный ущерб. Но когда через пятнадцать минут подъехал Маркус, Блю все еще стоял, ощущая, как его охватывает холод. Он не в силах был решить, чем заняться сначала. "Оранжерея, — думал он и уже хотел сделать шаг в этом направлении, но потом решил: — Нет, домик".

— Привет. — Это все, что ему удалось выдавить при виде Маркуса.

Он подумал о том, чтобы спросить, все ли в порядке, но Маркус не приехал бы, если бы это было не так.

— Все живы-здоровы? — Блю кивнул.

— Ты уже осмотрел разрушения?

Он покачал головой. Тут Маркус увидел домик.

— Господи! Элли была внутри?

— Нет. Она ходила навестить Гиен.

— Она вернулась?

— Да.

Маркус постоял еще минуту, потом пошел к дому. Блю не повернулся, не двинулся с места. Маркус вернулся с бутылкой виски в руках.

— Я знаю, что ты бросаешь, но поверь, сейчас тебе это необходимо. — Он отпил прямо из горлышка и протянул бутылку Блю. — Ты выглядишь дерьмово, уж прости.

Блю взял бутылку и выпил. Алкоголь обжег ему язык, горло и упал в желудок. Это позволило ему дышать, поэтому он отпил еще. Вернул бутылку Маркусу, чтобы не поддаваться искушению.

— Элли волнуется, как там ее книга. Пойду посмотрю, что можно откопать.

— Ладно. — Маркус закрутил крышечку. — Давай займемся этим. Ты уже был в оранжерее?

Блю покачал головой:

— Еще нет.

— Выглядит не так уж плохо. — Маркус присвистнул. — А в Гекторе пронесся торнадо. Я слышал, что он смел бакалейную лавку.

Они пошли вниз по холму. Блю остановился во дворе и уставился на раздавленную балками крыши кровать. Потом резко отвернулся, и ею вырвало бурбоном, который он только что выпил. Это не помогло. Его крутило от тошноты, и он стоял, упершись руками в колени, закрыв глаза и дожидаясь, пока отпустит.

— Она не спала всю ночь. Не знаю, что заставило ее пойти к Гвен.

Больше он ничего не сказал. А если бы не пошла? Маркус долго молчал. Тошнота постепенно отступила, и Блю выпрямился. Он посмотрел на кровать, на грязное покрывало, чтобы испытать себя, но все уже прошло.

— Ты в порядке?

— Да. Пойдем взглянем, что можно спасти. Она вложила всю душу в эту работу.

Оказалось, все очень просто. Из-за того, что дерево упало на угол дома, основные повреждения были в этой части. Окно над столом скалилось осколками стекла, но на край стола упала тяжелая балка, которая таким образом защитила все остальное. Ноутбук треснул, куча бумаг промокла, некоторые испачкались, но их удалось достать без особых хлопот. Коробку с карточками и диски защитили пластиковые футляры.

— Не знаю, удастся ли починить ноутбук, но все остальное в порядке.

— Подожди-ка, — сказал Маркус и потянулся над зазубринами, чтобы достать папку. Вытащил ее и открыл. — Фотографии.

Блю кивнул.

— Давай отнесем это в дом и посмотрим, что можно сделать в оранжерее. — У него немного прояснилось в голове. — Ты уверен, что Алиша и дети в безопасности?

— Конечно. У нас почти не было града.

Блю еще раз оглянулся на домик, подумав о пакетике, который видел в ванной, и его взгляд опять наткнулся на кровать. Он быстро отвернулся. Не все сразу.

Была уже почти полночь, когда Блю и Маркус закончили работу в главной оранжерее. Внутри разрушения оказались незначительными — несколько разбитых стекол, несколько растений, поврежденных градом, но ничего такого, что заставило бы отказаться от экспериментов. Особо прочное стекло окупилось за одну бурю.

Но град не пощадил остальные две оранжереи, и они перенесли нежные молодые растения из холодных оранжерей в большую. Некоторые эксперименты придется начинать с нуля, но они все равно собирались перестраивать старые тепличные здания. Может, он даже сделает там лабораторию.

Лэни достала курицу из духовки и оставила ее на столе, накрыв тонким белым полотенцем. "Поешь", — гласила записка. Но у Блю не было аппетита. Чтобы не вызывать нареканий, он взял грудку и скормил мясо собакам, которые вежливо, блестя глазами, ждали у его ног. Даже Пайкет получила крошку. Выбросив косточки в мусор, он подумал о том, чтобы сделать хороший глоток виски, но его желудок отклонил эту идею.

Блю пошел наверх. У дверей спальни остановился, и сердце у него забилось от чего-то, очень похожего на страх, а к горлу снова подступила тошнота. Держась за ручку двери, он замер на минуту. Поборов неприятные ощущения, тихо вошел. При падавшем из дверей свете он мог видеть Элли. Одна ее нога свисала с кровати. Облако аромата окружило его — не духи, а запах самой Элли, ее кожи, мыла и волос, и где-то в области солнечного сплетения он ощутил нечто похожее на боль.

Она лежала на животе, раскинув руки и ноги, ее волосы темными кольцами закрывали щеку и плечо. Ее обнаженное тело было прекрасно! Гладкая кожа цвета сливочного масла, изящный — изгиб спины, точеные руки и ноги и пышные, идеально округлые ягодицы. Испарина покрывала ее шею, и к ней Блю прикоснулся губами, не в силах устоять. Он стал на колени возле низкой кровати, отвел мягкие волосы пониже затылка, чтобы можно было поцеловать первые позвонки. Мягко, закрыв глаза и вдыхая запах ее кожи, он спускался вниз, до ямки на пояснице.

Элли слегка пошевелилась, когда он скользнул пальцами по ее бедрам. Подвигалась во сне, не собираясь просыпаться, но ее рука легла на его волосы жестом полнейшего доверия, а потом расслабилась. Блю долго смотрел на нее, впиваясь взглядом в лунную белизну груди и подчиняясь желанию, которое поднималось в нем откуда-то из самой глубины его существа. Он выбрался из рубашки и джинсов и лег рядом с ней, тело к телу. Элли повернулась, проснулась, слегка испугавшись.

— Блю?

— Ч-ш-ш… — сказал он. — Засыпай.

Она заснула. Он лежал, обнимая ее и борясь с желанием заплакать.

Элли не знала, который был час, когда она окончательно проснулась. За окнами темно и тихо. Она долгое время просто лежала, наслаждаясь уютом. Потом перевернулась и сильно потянулась — и тогда все снова припомнилось ей. Она вздохнула. Шум в другой комнате привлек ее внимание.

— Блю?

Он вышел из ванной в одних только джинсах. Его волосы были растрепаны, словно он тоже спал, и Элли ощутила желание почувствовать его рядом

— Ну, ты как? — сонно спросила она.

Он пожал плечами. В нем все еще присутствовала та безжизненность, которую она заметила вчера. Это шок.

— Хорошо. А ты?

— Со мной не было ничего такого, чего бы не вылечил хороший, крепкий сон. — Она протянула руку. — Иди сюда. Ты ужасно выглядишь.

Но он только присел на край кровати.

— Элли, ты ничего не хочешь мне сказать?

Она нахмурилась, думая о том, сколько всего должна ему сказать.

— Что ты имеешь в виду?

— Вчера, когда я заходил за Эйприл, в твоей ванной я видел пакетик. Ну, я заходил за тобой, но… — Он вздохнул, потер лицо. Усталость окутывала его, словно покрывало.

— Пакетик? — Она вспомнила. Тест на беременность. Этот проклятый пакетик!

Элли села, накрываясь простыней, и прикоснулась к его спине.

— Это подождет, Блю. Я пережила два очень тяжелых дня. Почему бы нам не оставить пока эту тему?

— Нет. Я не хочу этого.

Ее беспокоила безжизненная грубость его голоса.

— Блю, ты спал?

Он уронил руки. Покачал головой.

— Но я и не топил горе в бутылке. — Он проговорил это небрежно.

— Ложись.

— Нет… Я не… не сейчас. — Он отвернулся — Дело не в тебе. Просто я пока не хочу спать. — Он помолчал. — Я хочу поговорить о пакетике.

Элли со стоном зажмурилась и перевернулась, накрыв голову подушкой. Она почувствовала, как 1яжестъ его тела переместилась ближе к ней. Потом его большую нежную руку на своей спине.

— Элли?

Она со вздохом сняла подушку и посмотрела на него.

— Прекрасно, — проговорила раздраженно. — Но ты узнаешь все в таком же порядке, как и я. Это был адский день.

— Ладно. — Он сел поудобнее. — Рассказывай. Чувствуя себя беззащитной, она плотнее запахнулась в простыню и отбросила пряди волос.

— Ты готов?

Ничто не изменилось в его лице. Он медленно кивнул.

— Давай посмотрим. — Она подняла руку и принялась считать по пальцам. — Во-первых, я выяснила, что Мейбл убила Персика и что у нее был ребенок. Знаешь кто?

— Нет, кто?

— Джеймс Гордон.

Блю вытаращил глаза, впервые за это время проявив какие-то эмоции.

— Черт побери!

— Вот именно. — Она посмотрела на свои пальцы, замолчав от внезапного страха. — Вот тут мне будет трудно.

— Говори!

— Я выяснила, кто мой отец.

— Элли, это здорово! Кто?

Она подняла глаза, и ее снова охватила непонятная грусть.

— Вчера приходил Маркус. Он принес фотографию. — Блю прищурился, догадываясь.

— Джеймс, — сказал он.

Она медленно кивнула, наблюдая за его лицом, не выдаст ли оно хоть малейшие признаки отвращения. Ничего подобного не было.

— А откуда Маркус знает?

— Я как-то рассказывала ему о своей матери. Он так странно себя повел, когда мы начали спать с тобой, что… — Она запнулась. — Долгая история, но если в целом, он догадался раньше всех. Кажется, он думает, что я похожа на Джеймса.

— Это так. — Блю казался немного напряженным. Она наклонила голову, ожидая.

— Элли, — сказал он, — так что насчет пакетика?

Она вздохнула, не смогла подобрать нужные слова. Просто утвердительно кивнула.

— О Господи?

— Be знаю, как это случилось. Мы были осторожны. — Она пожала плечами. — Но факты остаются фактами. Я беременна.

Он смотрел на нее с испугом. Очень медленно закрыл глаза, потом встал и отвернулся.

— Блю, не делай этого. Так нечестно.

— Я не из-за тебя, Элли. Клянусь, что нет.

— Ой, брось! — Глубоко задетая, она отшвырнула покрывало. — Я ничего у тебя не прошу, понятно? Тебе не о чем беспокоиться. — Схватила свою рубашку, шорты, торопливо надевала их трясущимися от обиды и унижения руками. — И с чего я решила, что ты другой?! Я даже не хочу знать, из-за того ли, что мой отец был черным…

— Элли, Бога ради! — Ему удалось схватить ее за локоть, который она выдернула. — Ты же знаешь, что это не так.

— Думала, что знаю. — Она смотрела на него, пытаясь сохранить те остатки достоинства, что еще не растеряла. — Просто давай сейчас во всем разберемся, Блю. Моя книга закончена. Буря разрушила мое жилище, и то, что между нами было, тоже закончилось. Так что позволь мне сесть в машину и уехать. Тебе не надо никогда больше думать об этом.

— Нет! — Он кинулся к ней, и они оба упали на кровать. — Теперь ты меня послушай. — Он пригвоздил ее руки к кровати, когда она попыталась вырваться, и даже в гневе она увидела на его лице горе. Но почему горе? Что он потерял? Она перестала вырываться.

— Я люблю тебя, — проговорил он, и Элли подумала, что Блю сейчас расплачется. Его глаза сияли нестерпимым синим светом. — В ту ночь, когда я готовил, а ты хотела работать, я собирался сделать тебе предложение и приготовил в подарок кольцо.

Элли хотела что-то сказать.

— Просто слушай! — свирепо прошептал он. Отпустил ее. — Я не могу это сделать. — Трудно сглотнул, отвел взгляд. — Я увидел разрушенный домик и понял, что не смогу. Только не это опять!

Она поднялась на колени и поцеловала его, ощутив вкус невыносимого ужаса и горя — он терял Элли и будет скучать по ней всю жизнь, так же как она по нему. Она не вытирала слез, падавших на его лицо, потому что сам он не мог плакать.

— О Блю!

Он притянул ее ближе. Лицом, мокрым от ее слез, уткнулся ей в шею.

— Я бы хотел быть смелее, Элли. Но мне невыносимо думать, что я могу потерять даже тебя одну, а тут еще ребенок. Это слишком.

Она прильнула к нему, не стыдясь слез.

— Я люблю тебя, — проговорила она.

— Я знаю. — Его объятия были такими крепкими, что ока едва могла дышать. — Я позабочусь, чтобы ты ни в чем не нуждалась.

— Спасибо. — Она отодвинулась, вытирая лицо, почти ослепнув, пытаясь найти свои туфли. Блю не пошевельнулся, когда она надела их без носков. — Я позвоню тебе и передам, куда отослать мои вещи.

— Элли, — нетерпеливо произнес он, когда она пошла к двери.

Она остановилась, глядя на это красивое лицо, которое, как она с самого начала знала, несло на себе печать приговоренности. Для него. Не для нее. Как только она выберется отсюда, она постарается преодолеть все. Но быть с ним рядом и видеть, как он убивает себя, выше ее сил.

— Ничего не говори, Блю. Я знаю, через что ты прошел. Я понимаю, почему ты не можешь этого сделать. — Слабея, она прикоснулась к его лицу, еще раз поцеловала этот прекрасный рот. — Со временем мы снова станем друзьями, и тебе не придется сидеть и ждать нового удара судьбы.

Он сделал глотательное движение.

— Но, — ее голос окреп, — я не буду тебя ждать. Так и знай. Я не буду чахнуть и не собираюсь покончить с собой от горя. Я поеду домой, рожу ребенка, буду очень много плакать, пока не отвыкну от тебя, но краешком глаза буду осматриваться в поисках мужчины, который полюбит меня.

— Я люблю тебя.

— Я знаю, — ответила она, чувствуя, как к ней возвращаются силы. — Просто недостаточно.

Он отпустил ее, позволил спуститься по лестнице, выйти в дверь и сесть в машину. Он даже не проводил ее и не посмотрел, как она уходит. Элли посвистела Эйприл, и ей удалось проехать весь городок до того, как она затормозила и выплакала свое горе. Эйприл скулила рядом, лизала ее руку и печально переминалась с ноги на ногу. Это заставило Элли рассмеяться, и она подставила лицо, чтобы собака его облизала.

— Спасибо, — сказала она. — Как жаль, что на мужчин нельзя так положиться, как на собак.

Эйприл тявкнула, Элли завела машину и направилась на восток. Домой.

Роузмэри открыла коробку с обедом. В салоне Конни было тихо после бури. Никто не пострадал, хотя попадало много деревьев, и Конни пришлось заново застеклить четыре окна в своем доме. В той части городка, где жила Роузмэри, гроза не была такой сильной, не было даже града — ливень и ветер, от которых больше всего досталось ее розам.

— Где Алиша? — спросила она.

— Ей пришлось везти ребенка на прививки, а потом к матери Маркуса. — Конни отщипывала кусочки лепешки. — Похоже, сегодня мы останемся не у дел. Все заняты уборкой.

— Я уверена, что это ненадолго. Не то что в Гекторе.

Роузмэри с печалью подумала о тех людях, которые остались без крыши над головой, но, слава Богу, никого не убило.

— Думаю, сегодня надо сделать мороженое.

— Ой, как здорово. И охладить арбуз.

— М-м… И приготовить жареную курицу. — Конни ухмыльнулась:

— Мы собираемся на пикник? — В двери ворвалась Алиша.

— Боже мой! — задыхаясь, проговорила она. — Вы не поверите тому, что я скажу. — Она захлопнула дверь, заперла ее и перевернула табличку стороной "Закрыто".

— Ты что это делаешь? — спросила Конни. — Ну-ка, поверни обратно!

Алиша энергично затрясла головой и махнула рукой с неправдоподобно синими ногтями, как бы отметая это требование.

— Нет, вы должны услышать все. — Она села.

— Я только что говорила с мужем. Блю в таком состоянии, что его надо изолировать, мечется из одной оранжереи в другую, как тигр в клетке. — Она прикоснулась к горлу, вскочила. — Я должна чего-нибудь попить.

— Алиша! — сказала Роузмэри. — Успокойся! И расскажи все толком, пока мы не лопнули от любопытства.

— Сейчас, сейчас. — Она схватила банку холодной диетической колы, отбросила с лица косичку и улыбнулась. — Элли уехала.

Конни и Роузмэри заговорили одновременно:

— Что?

— Почему?

— Я в точности не знаю. Маркус просто взбесился из-за чего-то, что сделал Блю. Когда я вошла, они ссорились и орали так, как я никогда не слышала.

— О чем? — спросила Роузмэри. Алиша вытаращила глаза.

— Я не знаю. Не поняла. Но слушайте, вот еще новость. — Она понизила голос для пущего эффекта. — Элли была здесь, чтобы написать книгу о Мейбл Бове, верно?

— Это мы уже знаем, — с гримасой сказала Роузмэри.

— А еще она разыскивала своего отца.

Конни откинулась на спинку кресла, приоткрыв рот.

— Своего отца?

— Это так здорово! — Алиша рассмеялась от возбуждения. — Помните, как она тогда на встрече читательниц все расспрашивала о парнях, которые поехали во Вьетнам? Она пыталась выяснить, кто же из них ее отец.

— Господи Боже мой, — проговорила Конни и наклонилась вперед. — Я же видела, что ее лицо мне знакомо.

Роузмэри ощутила, как ею постепенно овладевает страх.

— А кто была ее мать?

— Одна из этих девчонок-хиппи. Не знаю точно кто. — Роузмэри почувствовала боль в груди.

— Я знаю кто, — сказала она, и ее глаза наполнились слезами. — Это была рыженькая. Диана.

И Конни, и Алиша с тревогой повернулись к ней:

— Что случилось?

Роузмэри закрыла рот рукой, изумленная тем, что могла; испытывать чувство такой силы через тридцать лет после случившегося. Такое острое чувство потери. Она прижимала к губам дрожащие пальцы и смотрела на Конни, которая должна была вспомнить.

— Я все думала… не знала до тех пор… — Она встала, отошла, пытаясь овладеть собой. Потом повернулась и взглянула на Конни. — Отцом Элли был Джеймс Гордон, — сказала она и не смогла сдержать слез.

Конни уже была рядом, подставляла свое широкое плечо, обнимала подругу.

— Ой, солнышко! — выдохнула она. — Ничего, ничего. — Алиша долго молчала. Когда Роузмэри наконец подняла голову и глубоко вздохнула, Алиша проговорила:

— Я не понимаю, что произошло, но прошу прощения, если огорчила вас.

Роузмэри промокнула глаза.

— Нет, девочка, ты здесь ни при чем. Просто так устроена жизнь. Джеймс был моим двоюродным братом.

Алиша нахмурилась:

— Но почему…

— Он был не такой, как все, — сказала Роузмэри и замолчала.

Она словно воочию увидела его перед собой.

Как Джеймс смеялся, и при этом был виден косой зуб спереди. Как плясали смешинки в его золотистых глазах. Нежность, с которой он смотрел на детей и на бродячих собак, и на любого воробья с подбитым крылышком.

— Если я попытаюсь выразить это словами, получится слишком грубо, поэтому не буду. Это была такая добрая душа, какой еще не создавал Господь, и все, кто его знал, плакали, когда его тело доставили домой.

Конни взяла руку Роузмэри и сжала ее.

— Было ясно, что тем летом на него обрушилось какое-то грандиозное событие, — сказала Роузмэри. — А когда мы узнали, что причина этого — белая глупышка, все просто испугались за него. Мы беспокоились, что она сбежит отсюда и оставит его с разбитым сердцем. Что она и сделала.

— Она любила его, — продолжила Конни. — Она умоляла его ехать в Канаду, но он решил, что это будет трусостью, и все равно отправился во Вьетнам.

Роузмэри вздрогнула, представив себе, как та бедная девочка покинула город и неизвестно где родила цветного ребенка.

— Ей наверняка было нелегко.

— Маркус сказал, что она тоже умерла, — проговорила Алиша.

Роузмэри горестно покачала головой:

— Интересно, знала ли Элли, что она цветная?

— Кажется, и не догадывалась, — сказала Алиша. — А теперь, когда знаешь, это становится ясно как день. — Она замолчала, потом встряхнулась. — Я забыла самое главное! Гвен Лейсер…

Роузмэри подняла руку:

— Не говори этого, девочка.

В ее голосе звучала сталь. Она покачала головой и еще погрозила пальцем.

— Что? — спросила Конни. — Так нечестно!

Алиша сложила руки и наблюдала за Роузмэри, которая смотрела на Конни. Они были рядом на протяжении тридцати лет, разделили потерю любимых во Вьетнаме, а потом смерть мужей. Конни знала Джеймса, а теперь Элли и, наверное, заслужила право знать обо всем.

— Конни, я скажу тебе, но ты должна поклясться на могиле Бобби Мейкписа, что никогда никому не расскажешь.

Конни изумленно подняла руку:

— Я клянусь, Роузмэри. На могиле Бобби. Что это?

— Гвен Лейсер — мать Джеймса Гордона. И ее настоящее имя Мейбл Бове.

Рот Конни и ее глаза стали идеально круглыми от удивления. Потом она расхохоталась. И продолжала хохотать.

— Боже мой! Это великолепно. — Успокоившись, она покачала головой. — Элли узнала гораздо больше, чем намеревалась, верно?

Алиша отпила большой глоток колы.

— Интересно, а что собирается делать Блю?

— Делать? — эхом отозвалась Конни.

— Если он позволит ей уйти, то он самый глупый человек на свете.

— Или самый напуганный. — Роузмэри поджала губы.

— Я считала, что на этот раз он влюбился по-настоящему.

— А может, он не хочет черных детей, — сказала Алиша. — Он кажется либерально настроенным, но когда касается лично тебя…

Роузмэри нахмурилась:

— Может быть. Хотя на него это не похоже.

— Я тоже так считаю, — вступила в разговор Конни. — А как ты все это узнала, Алиша?

Та ухмыльнулась:

— Я подслушивала!

Они все рассмеялись от такого нахальства. Роузмэри подошла к раковине, чтобы поплескать на глаза холодной водой.

— Если у него ума чуть больше, чем у обезьяны, то он отправится за Элли и привезет ее домой.

Конни подняла голову.

— Забавно, правда? Как ее мама, которая приехала сюда и заварила всю эту кашу, так и Элли через столько лет сделала то же самое.

— На этот раз мы, однако, применим тот разум, которым наградил нас Господь, — ответила Роузмэри, вытирая лицо. — Если бы мы тогда послушались Диану Коннор…

— Не говори так, — запротестовала Алиша. — Всему есть своя причина.

И Роузмэри, и Конни одновременно фыркнули.

— Поживи с мое, детка, — сказала Конни, поднимаясь. — Посмотрим, что ты тогда запоешь. — Она взяла сумочку. — Пошли. Нам надо повидать его и поговорить об Элли.

 

Глава 21

Элли ехала в Свитуотер через Большие сосновые леса, пересекая реку Сабин, в зеленую, покрытую пышной растительностью страну своего детства. Еще не наступил полдень, когда она выехала на главную улицу и целых пять кварталов тянулась за трактором, так что у нее была масса времени, чтобы рассмотреть знакомые виды.

Свитуотер проигрывал в сравнении с Пайн-Бендом. Пайн-Бенд прилагал все усилия, чтобы казаться современным, развивал новые отрасли промышленности и бизнеса, рос, добивался своего любыми путями и способами. Внешне городки казались одинаковыми — кафе с широкими окнами, напротив которого парковались грузовики, сапожная мастерская, большое здание суда, окруженное лужайками и деревьями. Различия были более существенными. Одежда в витрине единственного магазина вышла из моды лет десять назад. Афиша, гласившая, что приехал цирк, красовалась на тумбе уже семь сезонов, в парикмахерской стояло устаревшее оборудование. Солнце пекло невыносимо, и Элли чувствовала, что даже деревья обмякли.

Когда она свернула на дорогу, ведущую к дому бабушки, и оставила стареющий город позади, нырнув в туннель из густых деревьев, то там, то сям мелькали поля сои и кукурузы, потом зеленая стена смыкалась снова.

Вокруг дома Джеральдины Коннор были расчищены шестьдесят акров земли, и Элли увидела его задолго до того, как подъехала. Дом, прочный и крепкий, стоял посередине розового сада, и пышные яркие венчики цветов выделялись на фоне его темно-серых стен. В конце подъездной дорожки красовался гараж на три машины — гордость и радость ее дедушки, построенный его собственными руками. Гараж был таким же уродливым, как всегда, но Элли улыбнулась, заметив, что кто-то нарисовал на стене, обращенной к дому, чернооких красавиц — наверное, сама Джеральдина.

Свернув на вымощенную гравием дорожку, Элли ощутила, как в ее душе что-то сломалось. Только что все было прекрасно, и вот уже ей слишком трудно держать ногу на педали. Она остановилась и просто посидела, подышала: дома! Элли взглядом прикасалась ко всем мелким деталям, которые и дарили ей это ощущение, — к пластиковым ромашкам на крыльце, к облезлому ящику для молока, к рисунку на деревянной двери. С чувством облегчения она выбралась из машины, улыбаясь при виде изобилия цветущих роз, красующихся словно на картинке в журнале и дающих пищу десяткам пчел, чье неумолчное гудение нарушало тишину летнего полудня.

Джеральдина выскочила из дома в розовом ситцевом переднике поверх слаксов и топа, открывавшего ее морщинистые руки.

— Элли! — закричала она. — Ты так рано! Я еще не приготовилась к твоему приезду.

— Ты же знаешь, что меня это не беспокоит, бабушка. — Элли обняла ее за худые плечи, вдыхая знакомый запах туалетной воды. — Я должна была приехать поскорее.

Джеральдина отодвинулась, наклонив голову, чтобы лучше разглядеть внучку сквозь очки.

— Ты попала в беду?

Элли подняла руки, потом уронила их.

— Если одним словом, то да. В его старомодном смысле.

Глубокая печаль, которую она никак не ожидала увидеть, изменила лицо ее бабушки, внезапно сделав его очень старым, просто дряхлым.

— Ох, детка, — вздохнула Джеральдина. — Этот город — какое-то проклятие для моих дочерей.

Элли расплакалась.

— Пойдем, дорогая, — сказала, бабушка. — Пойдем попьем чайку, и ты мне все расскажешь.

Блю сидел на веранде, закинув ноги на перила. Поверх пальцев ног он мог созерцать последние лучи солнца. В одной руке он держал стакан с бурбоном, а бутылка стояла поблизости, возле кресла. В другой руке у него была толстая сигара, купленная в лавке специально для сегодняшнего вечера. Он услышал на тропинке шаги, но не повернулся, зная, что это может быть только Маркус.

— Добрый вечер, — сказал тот, опускаясь в кресло-качалку. — Ты не против, если я попробую твое виски?

— Зависит от того, что ты собираешься мне сказать. Меня уже посетили три фурии, и ты орал на меня утром, и десять минут назад я получил нагоняй от Лэни.

— Фурии?

— Ага. Конни, Роузмэри и Алиша. Они, кажется, решили, что знают меня лучше, чем я сам.

— Хм. — Маркус пошел за стаканом, налил себе виски, потом устроился на веранде. После нескольких глотков он сказал: — Это из-за того проклятия, верно? Ты думаешь, что живешь под каким-то облаком, которое приносит несчастья всем вокруг тебя.

— Угу. — Блю поднял стакан, сделал большой глоток.

— Ну, Иов, не могу тебя винить за это.

— Спасибо. — У него загорелось все внутри, и снова перед глазами встала эта картина — кровать, раздавленная под тяжестью крыши. Он вздрогнул. — Почему бы тебе не выложить все, и покончим с этим, чтобы выпить в тишине и спокойствии. Я вроде как заслужил хорошую выпивку и не намерен останавливаться. Можешь присоединяться ко мне или нет. Сам решай.

— Ладно, — согласился Маркус. — Вот что я хотел сказать: рано или поздно тебе придется разобраться в собственной жизни.

— Ой, как забавно, — иронически протянул Блю, — я как раз этим и занимался, Маркус, друг мой. Как только я решил, что жизнь будет однообразной, день за днем, так судьба послала мне женщину, чтобы перевернуть все и заставить снова чувствовать и думать, что нормальные люди превозмогают прошлое и продолжают жить. — Он вынул из кармана коробочку и сунул ее Маркусу. — Я собирался просить ее руки, веришь или нет.

Маркус открыл футлярчик и присвистнул:

— Красивое. И хороший выбор. Не представляю ее в бриллиантах.

Блю взглянул на кольцо.

— Да, я тоже так подумал. — Потом он нахмурился и резко опустил ноги на пол, потянувшись за бутылкой. — Теперь это не имеет значения.

— Не понимаю почему, — мягко проговорил Маркус.

— Я и не жду, что поймешь. — Он помолчал. — Знаешь, она даже не ссорилась со мной. Просто уехала.

— И это тебя обидело, да? — Маркус покачал головой. — Ты такой же тупой, как всегда, Блю. Слушай, у девчонки был один шок за другим, такие, которые переворачивают всю жизнь и о которых нам не приходится даже думать. — Он беспокойно позвякал льдом в стакане. — А потом еще ты вышвыриваешь ее. Дурак!

Блю упрямо не сводил глаз с дальних деревьев и думал о том, что предстоит сделать завтра. Маркус встал.

— Я сдаюсь. Сиди здесь и жалей себя, если хочешь. А я еду домой. — Он спустился по ступенькам и добавил, глядя через плечо: — К своей женщине.

Блю не смог бы передать все те чувства, которые нахлынули на него после этих слов. Он представил Элли, свернувшуюся во сне, с волосами, разметавшимися по подушке, вспомнил, как она смеялась у него на кухне, поддразнивая его. Все это создавало какую-то пустоту у него внутри, дыру, в которую он лил бурбон. Он долго не спал, и от виски постепенно тяжелела голова. Блю устало встал и пошел к кровати, на которую упал лицом вниз. Бурбон и орхидеи. Они "же один раз спасли его, И могут снова сделать это.

Но через час ему пришлось признать, что этот прием не действует. Он ужасно устал. Но как только он закрывал глаза, мозг выбрасывал целую серию несчастий, которые уже произошли, могли бы произойти или которые он не смог бы предотвратить. Когда он представил себе, — как его животных сбивает машина, хотя в округе не было никаких машин, он сдался. Следуя привычке, включил компьютер и, пока тот загружался, спустился вниз за чашкой чаю.

Курица на столе привлекла его внимание, и он сел, чувствуя наконец голод и ожидая, пока закипит чайник. Курица была очень вкусной. Блю проглотил кусок, потом второй, с печалью думая, что все это предназначалось для Элли, ведь она так любит, как он готовит. И он собирался запечь в пирог кольцо, вот почему до сих пор не вынул его из кармана. С горьким ощущением потери Блю прикоснулся к коробочке.

Он понимал, что сейчас живет на автопилоте, и когда выспится, то все в конце концов обретет смысл. И осознавал, что буря, пролетевшая смерчем над городом, послужила ему предупреждением. Кто бы на его месте не запаниковал?

Из буфета он достал пакет с печеньем и щедро сыпанул сахара себе в чай. Потом вытащил из холодильника добрый кусок сыра и понес все с собой наверх. Пайкет, счастливо мурлыча, пошла за ним. Он дал ей два крохотных кусочка и открыл свою электронную почту. Первый файл был от Элли, и, увидев ее имя, Блю испытал настоящий шок, как будто она умерла и писала из могилы. Послание датировалось позапрошлой ночью и было ответом на его просьбу дать ему прочитать ее книгу.

"Буду рада, если ты прочтешь, — писала она. — Вообще-то я и сама собиралась попросить тебя сделать это. Хотелось бы узнать твое мнение".

Он смотрел на экран. Последнее письмо было тоже от Элли. Его отправили несколько часов назад, и он задумался, как ей это удалось. Ее ноутбук, разбитый, был по-прежнему здесь. С колотящимся от нетерпения сердцем он открыл файл.

Адрес моей бабушки: № 31, ящик 12, Свитуотер, Луизиана. Сегодня утром я не очень хорошо соображала, но теперь переживаю из-за книги и заметок и буду благодарна, если ты запакуешь все и отправишь мне. Элли.

Вот и все. Он осознал, что задерживал дыхание, надеясь — на что? На какойнибудь знак, наверное. Но теперь ему было чем заняться. Он захватил снизу коробку с карточками, рукопись и дискеты и принес наверх вместе с ноутбуком. Вначале сложил по порядку страницы рукописи. Многие были помяты и испачканы, но большая часть прочитывалась легко, и в самом худшем случае она сможет сосканировать их на дискету. Карточки прекрасно сохранились в пластиковой коробке. Он проверил дискеты, которые тоже оказались в полном порядке. В последнюю очередь Блю включил ноутбук. К его удивлению, послышалось потрескивание, показывающее, что он работает. Поперек экрана бежали черточки, но текст читался легко. Появился портрет смеющейся Мейбл в возрасте двадцати — двадцати пяти лет и заголовок "Сердца и души". Блю начал читать первую главу, когда зазвенел дверной звонок. Он с испугом взглянул на часы — еще не было и десяти. Просто выдался очень длинный день.

В легком шелковом плаще на ступеньках стояла Гвен Лейсер.

— Я была в клубе Хопкинса, — поджав губы, проговорила она. — И видела там Маркуса. Что ты сделал с моей внучкой?

Блю понимал, что соображает туго из-за недосыпания, но это уж совсем не укладывалось у него в голове.

— Простите, не понимаю. Кто вам нужен?

— У тебя так много девчонок, что уже и сам запутался?

— Вы имеете в виду Элли?

— Да. Где она?

Он все еще не мог уловить смысла.

— Вы не войдете? Я не понимаю, что происходит. Она сняла очки.

— Блю Рейнард, не могу поверить, что ты ослеп, и знаю, что ты не настолько глуп. Ты хочешь сказать, что ничего не знаешь?

— Знаю? — Он потряс головой. — Гвен, войдите. Я не понимаю, о чем вы говорите. — Он устало поплелся на кухню, оставив дверь открытой. — У меня тут курица, если хотите.

И тогда его осенило. Он поднял голову и взглянул на негритянку. Она покачала головой, увидев выражение его лица.

— Ты действительно не имел представления? Я думала, кто-нибудь сказал тебе, видя, как ты ее любишь. Мейбл — это я.

— Мейбл Бове? — Он уставился на нее. — Все эти годы вы жили здесь? — Еще одна часть головоломки встала на место. — И Элли — ваша внучка?

— Правильно. И она — единственное, что у меня осталось, сынок, поэтому я хочу, чтобы ты сел и послушал меня.

Он сел.

— Я сочувствую тебе, сынок, — сказала она. — На самом деле. Я знаю, что ты считаешь, будто живешь под каким-то проклятием, и сама когда-то думала о себе так же. Но я хочу, чтобы ты задумался обо всех этих потерях в твоей жизни. Бог ни за что не карает тебя. Твоей маме было под шестьдесят, и она курила, как паровоз, с десяти лет, так что неудивительно, что с ней случился сердечный приступ. Твой брат отправился на войну, а это, конечно, увеличивает шансы погибнуть молодым. Твой отец пустил себе пулю в лоб, потому что не смог вынести всех этих потерь. Единственная, кого ты потерял не по ее вине, — это твоя жена. Это было горько, Блю. Это было ужасно, и мы все плакали вместе с тобой.

— Не надо, — прошептал он.

— Не останавливай меня, — проговорила она. — Оторви задницу от стула и ступай за своей женщиной. Маркус сказал мне, что она ждет ребенка, и говорю тебе: ты еще не видел несчастий в своей жизни, если этот ребенок родится не в нашем городе, где мы все сможем любоваться им. Включая тебя.

Блю смотрел на нее и не знал, плакать ему или смеяться.

— Не могу поверить, что я все эти годы беседовал с вами о Мейбл.

Она улыбнулась, и в ее улыбке он увидел сногсшибательную молодую женщину, полную огня.

— Мне было это приятно. — Она потыкала вилкой в кусок курицы. — Думаю, именно тебя Господь избрал для того, чтобы все здесь стало на свои места. Видишь, как это произошло? Он решил, что ты достаточно страдал, и послал тебе женщину.

Блю наклонил голову. И заплакал, не стыдясь. Когда-нибудь он снова будет петь блюзы. Такова жизнь. Но не сегодня.

Элли с бабушкой проговорили несколько часов. О книге и об удивительных открытиях, связанных с ней, о городке Пайн-Бенд, и наконец Элли поведала о своих поисках отца.

Было уже за полночь, и Элли чувствовала себя виноватой, но бабушка казалась не более уставшей, чем сама Элли. Они уже поели и убрали посуду и сидели сейчас за кухонным столом с корзиночкой арахиса, Джеральдина любила арахис и передала эту любовь внучке. Элли вздрогнула. Она родственница Мейбл Бове! Только представить себе!

— Что такое, Элли? Ты весь вечер о чем-то задумываешься. Об этом мужчине?

— Нет, — тихо ответила она. — Я думаю о другом. — Она открыла сумочку, достала две фотографии, украденные из чемодана Роузмэри, и положила на стол одну. На ней смеялась Диана, глядя на кого-то, кто не попал в кадр. — Я обнаружила это, когда искала материал о Мейбл, — сказала Элли.

Джеральдина с болезненным вскриком взяла снимок.

— А она была такой хорошенькой. Я никогда не знала, что с ней делать. — Она выжидательно подняла глаза. — И ты обнаружила своего папу, верно?

Элли глотнула и положила фото Маркуса и Джеймса, обнявшихся перед камерой.

— Тот, что слева, — сказала она, — Джеймс Гордон. — Джеральдина только кивнула.

— Ты очень на него похожа.

— Ты даже не удивлена?

Бабушка поджала губы. Покачала головой:

— Не очень. Твоя мама, конечно, ничего не говорила, но я подозревала чтото такое.

— Подозревала?

— Не удивляйся так сильно — она вернулась и молчала, ни словом не заикнулась о том, кто отец ребенка. А когда ты родилась, она плакала и плакала, словно у нее разрывалось сердце. Я решила, что ты похожа на него.

— Ты никогда ничего не говорила. Джеральдина положила фото.

— А зачем, Элли? Твоя мать умерла. Я понятия не имела, кто твои родственники. Ты жила с нами, в маленьком городке, внебрачный ребенок девушки, которая всегда поступала по-своему. Было трудно и без моих подозрений. А твой дед напрочь отказывался видеть кого-либо. — Она взглянула на снимок. — Он был достаточно либерально настроен для своего времени, но это разбило бы его сердце — узнать, что его дочь…

Элли кивнула. Дедушка был продуктом своей эпохи и культуры. Он никогда бы не стал сквернословить ни на людях, ни дома и никогда не унижал людей с другим цветом кожи, но ему приходилось тяжело в мире, где все перемешалось. Ему нравилось, что в кафе на Пар-стрит обедают белые старики, а цветные предпочитают Маркет-стрит.

— Но это никак не помешало бы ему любить тебя, детка.

— Я знаю.

— Ну, и ты встретилась с ним? Он знает, что он твой папочка?

Элли подняла глаза, снова ощутив эту мимолетную печаль.

— Нет. Он погиб во Вьетнаме. Она пыталась уговорить его бежать в Канаду, но… — Элли устало пожала плечами: — Может, все это было напрасно.

— Нет. Ты знаешь. Твои поиски были не напрасными. — Бабушка коротко рассмеялась. — И ребеночек теперь не будет для тебя таким уж сюрпризом. Я об этом немного беспокоилась, что твой черненький ребенок тебя сильно удивит.

Элли рассмеялась:

— Ой, было бы интересно попытаться объяснить это. — Их хихиканье заглушил звук мотора, и свет фар пронесся по стенам кухни.

— Кто это может быть, черт побери? — спросила Джеральдина, подпрыгнув.

Сначала хлопнула дверца машины, и только потом заглушили мотор и выключили фары; Элли встала, думая, как это странно. Ничего не подозревая, они с бабушкой вышли на крыльцо. Там включили свет и сразу увидели большой черный грузовик, к которому Элли так привыкла, и мужчину за рулем. Второй мужчина уже подходил к ним, вид у него был помятый и усталый, волосы всклокочены, как после сна, а ноги босы.

— Элли, черт побери, — протяжно проговорил он, уперев руки в бока.

— Это он? — спросила Джеральдина, подходя ближе.

— Да. — Элли не могла понять, в чем дело. — Блю, что ты здесь делаешь?

— Знаешь, — ответил он, приближаясь, — я не могу ответить на этот вопрос. — Он переключил внимание на Джеральдину. — Здравствуйте, мэм. Вы, должно быть, бабушка Элли. Она много о вас рассказывала, но ни разу не упомянула о том, что унаследовала свою красоту от вас.

Джеральдина фыркнула от такого экстравагантного комплимента, но Элли почувствовала, что он тем не менее доставил ей удовольствие.

— А вы Блю?

— Да. Я был полным болваном.

— Слышала уже, — ответила Джеральдина. Его лицо стало серьезным.

— Могу я поговорить с тобой, Элли? Мне надо всего пять минут.

Она кивнула.

— Ну давайте, — сказала Джеральдина. И помахала человеку за рулем. — Идите сюда, я дам вам чего-нибудь перекусить.

Маркус вышел из машины и захлопнул дверцу.

— Спасибо, — ответил он. — Мне надо позвонить жене, если вы не против. Заплатит она.

— Хорошо. Заходите.

Маркус взглянул на Элли и поднял брови.

— Подожди. Бабушка, это Маркус Уильямс, второй парень на снимке, который я тебе показывала.

Они вошли в дом, оставив Блю и Элли наедине. Она посмотрела на его ноги.

— Когда же ты вырастешь и научишься носить туфли, как все нормальные люди?

— Я спешил! — Он опустил голову. — Элли, когда я увидел гостевой домик, то перепугался до смерти.

— Я знаю.

— Я привез твои вещи, но… — Он сделал глубокий вдох и полез в карман. — Я все думал, что бы подарить тебе такое, что запомнилось бы на всю жизнь. О чем бы ты могла рассказать всем своим подружкам и показать внучатам, чтобы они знали, каким романтиком был их дед. — Он посмотрел на футляр, потом на нее. Он выглядел измотанным, вокруг рта залегли морщины, щеки ввалились, но глаза были ясными. — Я уже миллион лет не чувствовал себя так хорошо, не просыпался по утрам счастливым. — Он казался смущенным. — Я хочу жениться на тебе. Чтобы была обычная жизнь. Я хочу детей. Я хочу смеяться вместе с тобой, слушать музыку и держаться за руки.

— Без секса?

Блю захлопал глазами, и тогда она поняла, что он просто валится с ног. Элли рассмеялась:

— Блю, дорогой, когда ты в последний раз спал? — Он потер лоб.

— Очень давно.

— Я поняла. Если слово "секс" не привлекло твоего внимания, то ты совсем плох.

Он не двигался, только смотрел на нее. А потом поцеловал каким-то голодным, измученным, одиноким поцелуем человека, который был уверен, что все потерял. Она взяла у него коробочку.

— Элли, я даже не знал, до какой степени одинок, пока не появилась ты.

— Я тоже, Блю. — Она тихо рассмеялась. — А ты можешь достать кольцо, чтобы я на него посмотрела? Если не хочешь надевать его мне на палец, ладно, но хотелось бы увидеть, что там.

— А! Да. — Он застенчиво открыл футляр. — Я не представляю тебя в бриллиантах, Элли. В тебе столько жизни, как в рубине.

Элли с затуманившимися глазами смотрела, как он надевал ей кольцо. Оно подошло идеально.

— Тебе нравится?

— Да. Оно прекрасно. — Она осторожно обняла его, потому что он казался сейчас таким хрупким, закрыла глаза, вдыхая запах бурбона, орхидей и влажной земли, исходивший от него. — Я не могу обещать, что буду жить вечно.

— Я тоже.

— И не всегда у нас будет дикая страсть и ночи на крыше.

— Иногда — вполне достаточно.

Элли думала о том, что круг замкнулся в Пайн-Бенде и символом этого стало кольцо. Она любит Блю, а он любит ее. Все остальное отпало, как шелуха.

— Я влюбилась в тебя с первого взгляда, Блю. — Ее голос был серьезным. — И с каждым днем любила все сильнее. Это пугает меня.

Он прикоснулся к ее щеке.

— Зеленые времена, Элли. А потом, если придется, мы споем блюз.

Элли не хотела плакать, но не могла остановить слезы. Она обнимала его, он крепко прижимал ее к себе, и она уткнулась лицом в его рубашку. Блю поцеловал ее, потом еще и еще, и у нее закружилась голова.

— Хватит там, вы, двое, — донесся голос Джеральдины из кухни. — Идите сюда и ведите себя как приличные люди.

Элли подумала, что Блю недолго продержится на ногах, но она отыщет ему здесь уютное местечко.

— Ты не рассказала мне о Гвен, — проговорил он.

— Я забыла.

— Она угрожала моей жизни, кстати. — Элли рассмеялась:

— Правда? — Он кивнул.

— У нас будет самый избалованный ребенок на свете.

— Это не самое страшное.

— Да, — согласился он, позволяя увлечь себя в дом. — Думаю, не самое.

ЛЮБОВНИКИ

4 июня, 1969

Дорогая Диана!

С прискорбием сообщаю тебе, что Джеймс погиб вчера. Этот конверт был у него в кармане. Я решил, что ты хотела бы получить его.

Маркус Уильямс.

2 июня 1969

Милая Диана!

Я получил твое письмо несколько дней назад и хочу, чтобы ты поняла, как много значит для меня знать, что ты в порядке и ребенок тоже и ты будешь заботиться о ней, пока я не вернусь. Я сейчас думаю только об одном — как сильно я тебя люблю. Мне снится твоя улыбка, и, просыпаясь я до боли хочу быть с тобой, а потом вспоминаю все наши дни, когда мы были только вдвоем, обнаженные и влюбленные. Я много думаю об этом, об этой целостности, и я так рад, что у нас ребенок. Если дети появляются от любви, то у нас их должно быть двадцать.

Добейся, чтобы она не боялась быть самой собой! Увези ее куда-нибудь, где это не имеет значения, где она никогда не будет стыдиться своих родителей, а будет просыпаться каждое утро счастливой.

Я люблю тебя, Диана. Я могу говорить это, писать тысячу раз, и будет недостаточно. Я всю жизнь чувствовал, что ты придешь, и когда ты пришла, я понял это в ту же минуту, как увидел тебя. И ты тоже знала это. Береги себя ради меня. Яне вынесу, если с тобой что-то случится. Я люблю тебя, я люблю тебя, я люблю тебя. Поцелуй за меня Элли (прости, но я должен согласиться с твоей мамой насчет имени Бархат. Давай звать ее Элли). Скажи ей, что папа очень ее любит.

Я люблю тебя, Джеймс.

 

Глава 22

Четвертое июля выдалось серым и дождливым. Конни проснулась от стука капель в окна, и это помогло ей немного снять напряжение. Она всегда думала о том, что Бобби погиб в такой же дождливый день, и сейчас умиротворенно решила, что в джунглях ведь тоже тогда могли идти дожди.

Но из-за погоды группа собравшихся выглядела более угрюмо. Они держали зонтики, переминались с ноги на ногу, стараясь соблюдать приличия, но на самом деле ожидая, когда же это все закончится и они смогут выпить кофе и перекусить.

Ну может, не все. Роузмэри стояла, выпрямившись, как стрела, с замкнутым лицом, напряженно расправив плечи. Рядом с ней Гвен, вся в черном. Конни хотела бы, чтобы она спела — этот день как нельзя больше подходил для блюзов. Особенно для тех долгих, глубоких, печальных нот, которые так удавались Гвен.

Маркус сидел под навесом в щегольском костюме с Али-шеи и мальчиками, и все они сияли как начищенные ботинки. Он, конечно, как автор идеи, был здесь главным. Этот мемориал не позволит им ничего забыть.

Конни заметила Блю в официальном строгом костюме, рядом с ним стояла Элли, дочь Джеймса. Это будет трудное счастье. Конни наблюдала за ней, когда читали имена. Элли напряженно смотрела на памятник с мокрым, и не от дождя, лицом. Они с Блю крепко держались за руки.

Когда официальная церемония закончилась, Конни подошла ближе к плите и положила руку на выбитые буквы. Роберт Мейкпис. Бобби! Она закрыла глаза и представила себе его в тот солнечный летний день, когда они все прощались на вокзале — Конни и Бобби, Роузмэри, Маркус и Джеймс. Она постаралась вспомнить мать Элли, эту крошку-хиппи, но тогда она не заметила, чтобы Диана прощалась с Джеймсом как-то по-особенному.

Она видела только Бобби. Его глаза, такие ясные, полные любви. Солнце, сияющее в его ореховых волосах, которые она погладила, пропуская сквозь пальцы. Бобби улыбнулся в тот момент и сказал:

— Они отрастут снова.

Конни поцеловала его. Прижалась губами к его губам, ощущая любовь, такую чистую, полную и сладкую, какую ничто не могло запятнать. Тогда она не знала, что это мгновение никогда не повторится. Но теперь понимала, что если бы он вернулся к ней, если бы они поженились, как планировали, то все бы изменилось. Прикасаясь пальцами к буквам его имени, она вспоминала. И на какую-то минуту ей показалось, что это не просто воспоминания. Конни замерла, чувствуя прикосновение его волос к своему лицу, ее сердце переполняла чистая, сладкая любовь. Она не смела шевельнуться, чтобы не нарушить это чудо. Женский голос, глубокий, сильный, красивый, как и раньше, запел: "Сердца, и души, и тела…"

Конни улыбнулась и погрузилась в музыку, осознавая, что Бобби тоже слышит ее. И Джеймс слышит, как поет его мать — для него, но больше для Элли, которая волей судьбы расставила все по своим местам.

Солнце пробилось сквозь облака, и его луч коснулся лица Конни. Она открыла глаза и улыбнулась. И пошла навстречу музыке, туда, где еще может петь Мейбл Бове, где соберутся люди, чтобы вспомнить жизнь, которую они прожили. Со всеми ее печалями и радостями.

ОТРЫВОК ИЗ БИОГРАФИИ МЕЙБЛ БОВЕ

"СЕРДЦА, И ДУШИ, И ТЕЛА". АВТОР — ЭЛЛИ КОННОР РЕЙНАРД.

 

Эпилог

Тайна Мейбл Бове остается одной из самых загадочных в истории музыки. Как могла такая известная личность просто исчезнуть с лица земли, и никто ее больше не видел?

Кто-то утверждает, что она отправилась в Париж, где растворилась в послевоенном мире. Некоторые говорят, что" она, должно быть, поехала в большой город и стала одной из простых работниц — может, в Лос-Анджелесе. Еще говорят, что она умерла.

Пока ответа нет — возможно, какому-нибудь историку музыки в будущем повезет больше, чем мне. А может, мы никогда и не узнаем всего.

Но факт ее исчезновения значит намного-намного меньше того, как она жила и какую музыку создала. Она влюбилась, родила ребенка и всю свою страсть излила в песне, которую никогда не забудут. Она смела барьеры, стоявшие на пути женщин-музыкантов, на пути цветных женщин, более того — ее творчество положило начало блюзовому направлению в музыке, с которым многочисленные поклонники связывают ее имя.