Дом Роузмэри было действительно трудно найти, и Элл и порадовалась, что Блю предложил отвезти ее. Им пришлось ехать по шоссе, ведущему из города, мимо огородов, каких-то мастерских, обогнуть две церкви, прежде чем они свернули на узкую дорогу, через каждые четверть мили ныряющую в густой лес. Блю поворачивал то направо, то налево, потом выехал к широким, расчищенным фермерским угодьям. На краю поля, засаженного, по-видимому, соей, стоял трехэтажный деревянный дом, покрашенный в белый цвет, с широкой верандой, окружающей строение с трех сторон. Элли вышла из машины и улыбнулась.

— Это похоже на дом, в котором я выросла.

— Да? Ну, тогда ты должна представлять, какой здесь чердак.

— Душный?

— Это уж точно. Дольше чем до обеда мы не выдержим. — На веранду вышел молодой парень.

— Привет, Блю.

— Привет, Брэндон. Ничего пока не натворил? — Парень улыбнулся:

— Вроде нет. — Высокий, с атлетической фигурой, он выглядел крепким и здоровым, как все сельские мальчишки. — Ты слышал, что я поступил в военно-воздушную академию?

— Да ты что! Но я не удивлен. — Блю хлопнул его по плечу. — Твоя матушка, наверное, сбилась с ног.

В дверях появилась Роузмэри.

— Сынок, не задерживайся. Отнеси это на почту и бегом в школу.

— Ладно, мам. — Он улыбнулся Блю.

— Подожди-ка. — Блю положил руку на плечо Элли, жестикулируя другой рукой. — Элли, это сын Роузмэри и украшение Пайн-Бенда. Брэндон, это Элли Коннор. Она приехала, чтобы написать биографию твоей… кто она тебе, двоюродная бабушка? Мейбл Бове.

— Рад познакомиться. — Брэндон крепко пожал ей руку и помахал, сбегая со ступенек.

Блю с улыбкой повернулся к Роузмэри:

— Прекрасный парень. Есть чем гордиться.

— Он хороший мальчик. — Она распахнула двери: — Заходите. Я вам все объясню, а потом должна убежать Мне надо еще заскочить в банк перед открытием магазина.

Она провела их по лестнице, застеленной ковром и заканчивающейся широкой площадкой, потом свернула, и они оказались перед деревянной дверью.

— Здесь нет кондиционера, и становится жарко как в аду, поэтому мы держим эту дверь закрытой, если вы не возражаете. Я ставлю на окно вентилятор, но единственное время, когда можно выдержать такую жару, — это утро.

Комната была длинной и полутемной, с боковыми окнами. Под открытыми балками громоздились вещи нескольких поколений — старая одежда, поломанные игрушки, ряды чемоданов. В стороне стоял открытый чемодан, и Роузмэри остановилась возле него

— Письма и фотографии здесь Они перемешаны с чем попало Мне удалось рассортировать часть, но боюсь, вам придется просмотреть все остальное. Если обнаружите что-то, с чем не сможете разобраться, просто отложите это в сторону, и обсудим находку позже

Элли ощутила знакомое волнение и улыбнулась Роузмэри:

— Даже не могу выразить, как я вам благодарна.

— Надеюсь, вы найдете то, что ищете. — Роузмэри отдала ключ Блю. — Пожалуйста, заприте входную дверь, когда закончите.

— Хорошо.

— Я увижу вас сегодня на встрече книголюбов, Элли? — спросила Роузмэри.

— Ни за что не пропущу такое событие. — Элли заколебалась, не желая показаться назойливой, но, умирая от любопытства, все же поинтересовалась: — Вы, случайно, ничего больше не выяснили о дневниках?

Та щелкнула пальцами.

— Я забыла, детка, но сегодня обязательно позвоню сестре.

— Спасибо.

Элли и Блю расположились возле чемодана и разработали план. Поскольку Блю знал многих жителей городка и мог исключить тех, кто не имел отношения к расследованию, он вызвался сортировать сотни фотографий, сложенных пачками, а Элли сконцентрировалась на поиске писем от Мейбл. Их было не так много, как она надеялась, — пара дюжин, но Элли все равно обрадовалась. Она попыталась удержаться от немедленного прочтения, отложив его на потом, но одна дата привлекла ее внимание, и она осторожно извлекла из конверта старый листок бумаги.

— Послушай, — сказала она и стала читать вслух:

Сент-Луис, 3 февраля 1944 года.

Дорогой Гарри!

Я сижу в халате с бумажным стаканчиком кофе в руке, который Мэри только что принесла мне из закусочной за углом, и не могу передать тебе свои чувства. Я пела вчера вечером! Понимаю, что это не новость, и я пою каждый вечер, но вчера все было по-другому. Я пела одну из своих собственных песен, и старый Даймонд Поко играл для меня на гитаре, и народ сходил с ума! Они вопили, танцевали и хлопали так долго, что я не знала, как поступить. У меня чуть не разорвалось сердце. А потом ко мне подошел человек из звукозаписывающей компании и заказал мне ужин. Сегодня я собираюсь встретиться с его боссом по поводу возможности записать пластинку!!! Ты можешь в это поверить?

Блю наклонился ближе, чтобы поверх руки Элли взглянуть на письмо, и прядь его волос коснулась ее щеки, создав ощущение удивительной близости, и она внезапно почувствовала все части своего тела, испытывая чувство неловкости. От него слегка пахло каким-то экзотическим ароматом, который она не смогла бы назвать. Элли быстро прочитала постскриптум:

P.S. Если у кого-то есть лишние чулки, то мне они просто необходимы.

— Ух ты! Меня прямо в дрожь бросает. — Он потянулся за письмом, и Элли отдала его, снова поворачиваясь к чемодану. — Похоже на просьбу, да? Причем безотлагательную.

— Точно.

Он осторожно вернул ей письмо.

— Она была чертовски молода, я все время забываю об этом.

— И шла война, — ответила Элли. — Я никогда не задумывалась, как это влияло на все, на всю жизнь. Бензин, шины, чулки. Ничего не хватало.

Она вынула из сумки пачку чистых карточек и сделала отметку, чтобы проверить, что и как распределялось и какие проблемы это могло вызвать.

— Это ужасно, — сказал Блю, поднимая голову. — Совершенно непонятно, верно? Что могло случиться, что она просто ушла, после всего, после всех своих стараний?

— Да, действительно. — Неловкое ощущение собственных локтей ослабло, и теперь Элли просто смотрела на человека, который разделял ее страсть к блюзам. — Почему?

— Может, ее кто-то убил?

— Большинство так и думает. Но где? Как? Нет никаких следов.

— Это настоящая тайна. Ты думаешь, что сможешь ее раскрыть?

— Надеюсь.

— Может, тебе нужна помощь Ниро Вулфа? Элли усмехнулись:

— Того типа с орхидеями?

— Точно.

Он вернул ей письмо и снова занялся сортировкой фотографий. Элли закончила разбираться с письмами от Мейбл, потом опять стала просматривать бумаги, чтобы отложить как дополнительный материал письма от родственников, которые приходились на те же годы. Было вполне возможно, что один родственник поделился с другим сплетнями о Мейбл. Во время работы Элли и Блю изредка переговаривались. Один раз он слегка подтолкнул ее локтем и подал фото.

— Посмотри на это.

Там Элли увидела молоденькую негритянку в тяжелой синтетике начала 70-х рядом с мужчиной со стрижкой "афро" размером с глобус. Элли невольно улыбнулась.

— Это Маркус?

— Конечно.

— А кто с ним?

— Роузмэри. Они, очевидно, долго встречались.

Элли подумала об этих двоих и поняла, что они, по всей вероятности, одного возраста.

— И что случилось? Блю снова взял фото.

— Не знаю. Маркус не очень хорошо перенес свой опыт войны. Я слышал, как он рассказывал об этом безумии, и думаю, что несколько лет он был невменяем, пока Алиша, его жена, не привела его в чувство. Роузмэри была славной девушкой. Может, ей не понравились его выходки, и она его прогнала.

— А Роузмэри замужем?

— Она вдова. Они с Конни, с которой ты познакомилась вчера в салоне красоты, обе потеряли своих мужей с разницей в несколько месяцев. Оба относительно молодые люди — не старше сорока пяти лет. Это было очень печально. — Он поднял голову, пряча фото в карман рубашки. — Вот тогда они и начали собираться в кружке любительниц чтения. — Блю посмотрел на следующий снимок. — Ты там хорошо проведешь время. В этом кружке одни ненормальные. Парней туда не допускают.

Элли переворошила пачку писем 50-х годов — слишком поздно для нее.

— Похоже, будет интересно.

Он рассмеялся и передал ей другую фотографию.

— Ну, я над ним поиздеваюсь. Посмотри-ка.

На этот раз была снята группа людей. Элли узнала Маркуса, который высунул язык, и Роузмэри. Снимали в парке или в чьем-то дворе. Элли улыбнулась, почти не заинтересовавшись, и взглянула еще раз.

И вдруг сбоку увидела знакомое лицо. Внезапный жар заставил запылать даже мочки ее ушей. Она увидела смеющуюся молодую женщину, на самом деле почти девчонку, в цветастой ситцевой юбке. Она завязала блузку под грудью, и ее длинные рыжие волосы разметались по рукам.

Элли не знала, что сказать.

— Какого года этот снимок? Шестьдесят восьмой или шестьдесят девятый год? Очень смешанная группа для того времени. — Слова звучали спокойно и холодновато, выражая интерес и сдержанное любопытство, ничего более. Она потянулась за фотографией, и Блю отдал ее. — Школы объединили совсем незадолго до этого.

— Хм. — Блю задумался, — Правильно. Помню, когда я учился в школе, мы держались каждый своей компании. Белые с белыми, цветные с цветными, черные с черными.

— Мы тоже. А я намного младше тебя. — Она улыбнулась. — Интересно, почему эти ребята не разделились?

Он наклонил голову.

— Может, потому, что сегрегация только что закончилась. Может, они были идеалистами. Хотели, чтобы сказка стала былью.

Элли смотрела на него, вспоминая свою собственную школу. Маленькая сельская школа на Юге, наверняка такая же, как здесь. У них были двое-трое очень смелых ребят, которые общались со всеми, и между группами никогда не было особой вражды, но после занятий они расходились в разные стороны. Она готова была побиться об заклад, что до сих пор происходит то же самое, во всяком случае, в ее родном городе. Потом она снова взглянула на смеющееся лицо своей матери.

— Кто все эти люди?

— Всех не знаю. — Он указал пальцем. — Это, конечно, Маркус. И Роузмэри. Вот ее сестра, Флоренс, и Конни. Это, — он показал на очень светлого негра, обнявшего Маркуса за шею, — Джеймс Гордон. Они с Маркусом были лучшими друзьями чуть не с колыбели. Его убили во Вьетнаме. Этих парней — тоже. Бобби Мейкпис, — он ткнул в парня со слегка взъерошенными волосами орехового цвета и маленькой остроконечной бородкой, — был женихом Конни Юинг. И… не могу вспомнить, как звали этого парня. Когда он погиб, в газете напечатали его большую фотографию, в возрасте шестнадцати лет, с призовым бычком, которого он вырастил и продал за рекордную цену. — Его голос смягчился. — Моя мама плакала.

— А это кто? — Элли указала на девушку в цветастой юбке.

— Не знаю. — Он взял снимок, сузил глаза. — Там был какой-то автобус с хиппи, он совсем развалился близ города, как раз тем летом. Я не очень хорошо помню, но четверо или пятеро из них остались здесь на все лето. Мой брат считал их отбросами общества.

С внезапным ужасом Элли подумала, что ее отцом мог оказаться брат Блю. Тогда Блю приходится ей дядей.

— А сколько ему было лет?

— Около четырнадцати или пятнадцати, кажется. "Фу!"

— Хм… — Она старательно разглядывала лица, пытаясь сочинить что-нибудь, что помогло бы объяснить Блю ее странную заинтересованность. — Он есть здесь на фото?

— Нет. Он был слишком мал. — Блю просмотрел еще несколько фотографий, сделанных в один день, и передал их ей. — А, я знаю, что это такое. Для парней, которые отправлялись на войну, каждое лето устраивалась вечеринка. Общий праздничный ужин и большая кружка пива где-нибудь в парке. Так делали до самого конца войны. Я ходил туда со своим братом. — Он просмотрел еще несколько снимков. — Вот. — Блю покачал головой и отделил один снимок группы парней, состоящей из Маркуса, светлокожего мальчика, который был его лучшим другом, и троих белых. — Только Маркус и еще один белый парень вернулись домой. — Блю поднял глаза. — Как раз на этом месте и возводится памятник.

Ощущая странное волнение, Элли взяла фото.

— Бедный Маркус.

Мальчики смотрели на нее из солнечного дня, и вся жизнь была у них впереди. Только некоторые из них достигли уже того возраста, когда можно было отпустить бородку, а их тела еще отличались той неловкой худобой, от которой девочки избавляются гораздо быстрее.

Когда Блю отвернулся, чтобы взять другие фотографии, Элли притворилась, что просматривает свою пачку, а потом, словно потеряв к ним интерес, положила первые несколько снимков на пол, указательным пальцем придерживая тот, на котором была ее мать.

— Какие они все милые! — сказала она, поверх плеча Блю разглядывая следующий снимок.

Это были обычные фотографии, запечатлевшие самые разные моменты жизни: люди ели, смеялись, корчили рожи, гримасничали кто как мог. Блю перестал ворошить фото, когда обнаружил еще один снимок Маркуса с другом. Фотограф поймал момент, когда они оба с выражением скрытого веселья наклонились над своими хот-догами, и их волосы блестели на солнце.

— Они были так молоды, — сказала Элли. Когда она потянулась за снимком, Блю отдал ей всю пачку с торопливостью, которая заставила ее поднять глаза. — Что-то не так?

— Нет! — Это прозвучало тяжело. — Тут моя жена. — Он тихо застонал. — Я и забыл, какой хорошенькой она была в детстве.

— Жена?

— Она погибла. В автокатастрофе пять лет назад. — Эти слова пронзили ее, и Элли подняла глаза.

— Мне очень жаль. Тебе не слишком везло, верно?

Он повел плечами, потом вложил фотографии ей в руки и встал.

— Я хочу поискать что-нибудь попить. Сейчас вернусь. — Она кивнула, отводя от него взгляд, этот голодный взгляд, который захочет проникнуть в его израненную душу, и — что? Она никогда не знала, зачем ей эти больные места в душе мужчины, но они всегда притягивали ее. Может, она хотела возложить на них руки, как целитель в древности, и убрать боль. Это никогда не срабатывало. Она вздохнула и воспользовалась случаем, который предоставляла ей судьба, — попыталась отыскать еще какие-нибудь фотографии матери.

Их оказалось две. На одной она была с другой девушкой, одетой в том же стиле хиппи. На второй она облокотилась о стол, на котором Маркус и парень с бородкой орехового цвета играли в какую-то игру. Диана улыбалась, но было невозможно определить, парню ли с бородкой или кому-то за кадром. Блю сказал, что бородатый был женихом Конни. Если Диана с ним путалась, тем больше причин у Элли не открывать пока своего секрета. Чувствуя вину — Роузмэри открыла перед ней свой дом, а Элли собиралась украсть несколько фотографий, — она тем не менее вложила все три снимка в свой блокнот и пообещала себе, что вернет их, как только сможет. Это же не воровство, если она принесет их назад.

Блю все не появлялся, и любопытство заставило ее еще раз, медленнее, просмотреть пачку фотографий, отыскивая ту, где была его жена. На фото, где Маркус и его друг дрались за какую-то еду, в стороне смеялась маленькая светловолосая девочка, и еще она оказалась на другом снимке. Прямые длинные волосы, испачканное платьице, и такая худая, что выпирают локти и коленки. Ей тут не больше пяти-шести лет, возможно, чья-то младшая сестренка.

Элли услышала шаги Блю, и у нее мелькнула мысль оставить все как есть. Но когда он дал ей кока-колу, она без колебаний — подняла снимок.

— Она действительно была хорошенькой. Как долго вы были женаты?

— Шесть лет. Я ездил в Эквадор, чтобы изучать орхидеи для своей диссертации, а когда вернулся, она уже выросла, расцвела и ждала меня. — Он с печальной улыбкой посмотрел на фото. — Она преследовала меня всю жизнь, а я и не замечал ее, пока не приехал.

— Вы были счастливы?

Он медленно кивнул, вспоминая.

— Все вдовцы были счастливы в браке, верно? — Он улыбнулся, но она заметила, что его глаза снова стали тусклыми, как прошедшей ночью. Блю опять стал серьезным. — Да, мы были счастливы.

Элли тоже улыбнулась, спокойно глядя ему в глаза.

— Хорошо.

Он дернул ртом.

— Это все давно прошло. — Снова расположился у чемодана. — У нас не так много времени. Займемся делом.

Перед тем как высадить Элли, Блю заехал к ветеринару за кошкой. Пайкет совсем выздоровела, судя по ее виду, и ее носик и ушки снова порозовели. Когда он доставал ее из клетки, на мордочке у нее было блаженное выражение, и она уткнулась ему в шею, мурлыча от радости. Ветеринар хмыкнул:

— Ну и кошка. — Он дал Блю бутылочку с антибиотиком, чтобы избавиться от инфекции, вызвавшей болезнь на этот раз, потом его лицо стало серьезным. — Блю, ты же знаешь, она долго не протянет. Некоторые считают, что надо позволить кошке быть кошкой — пусть живет без ограничений, до своего конца. Тебе стоит подумать об этом.

Знакомое ощущение — у Блю словно сжалось что-то внутри, заставив его резко вздернуть голову.

— Ей можно ставить капельницу хоть каждую неделю, верно?

— Можно, но…

— Спасибо.

Блю заплатил по счету, усадил Пайкет на плечо, другой рукой взяв домик. Когда он открыл дверцу машины, кошка весело прыгнула на сиденье, поприветствовав Элли звонким мурлыканьем, и устроилась у нее на коленях.

— Что с ней было? — спросила девушка, мягко прикасаясь к выбритому пятну на ее передней лапке.

— Ничего серьезного, — ответил он. — Она должна придерживаться особой диеты, с низким содержанием белков, и принимать антибиотики, чтобы избавиться от инфекции.

Элли наклонилась к носику Пай.

— С низким содержанием белков? Ну-ка, скажи ему, Пай. Давай. — И заговорила высоким, мяукающим голосом: — Прости меня, дорогой Блю, но кошки — плотоядные животные.

— Я знаю. — Он неуверенно улыбнулся. — Но ей придется придерживаться диеты, иначе она заболеет еще сильнее.

— И она действительно ест такое? Он помолчал.

— Не очень хорошо.

Элли громким шепотом произнесла:

— Приходи ко мне в гости, милая. Я о тебе позабочусь.

— Нет! — нахмурился Блю. — Лэни делает такую же глупость. Вот ты бы кормила человека, выздоравливающего после инфаркта, кусками бекона?

— Нет, наверное, нет. Только если бы ему было сто два года и он бы всю жизнь ел бекон.

— Пайкет не сто два.

Элли прикоснулась к его руке:

— Да я просто поддразниваю тебя, Блю. Это очень мило, что ты так о ней заботишься. Я бы не дала ей ничего запрещенного.

Как будто понимая, о чем речь, Пай внезапно мяукнула, словно говоря: "Ну пожалуйста". Они оба рассмеялись. Когда они выезжали с парковки, Элли сказала:

— Блю, а можно отсюда домой как-нибудь проехать через черную половину города? Может, мимо школы для черных?

Он криво ухмыльнулся:

— Детка, в наши дни нет школ для черных. Есть только смешанные.

— Хорошо. — Она улыбнулась. — Кошка будет не против посидеть в машине подольше?

— Мне она кажется вполне довольной. — Пай сидела на коленях Элли и громко мурлыкала. — Это не займет много времени.

Город все еще был поделен на две половины — черную и белую, без особого пересекающего движения, кроме как в пригородах, или в том случае, когда земля принадлежала сразу и черному, и белому владельцам, как у семей Блю и Гвен Лейсер. Блю обогнул ряд ферм, проехал мимо молочного магазина, прачечной и кегельбана и вырулил на узкую дорогу. Он указал на полосу только что вспаханной земли, черной и жирной:

— Отец Мейбл владел сотней акров как раз за этой возвышенностью. Ей приходилось преодолевать путь в три мили до школы, по этой вот дороге, и возможно, через эти поля.

Элли опустила стекло, впустив жаркий полуденный воздух. Ветер сдувал ее волосы, открывая серьезное, внимательное лицо. Блю решил, что она запоминает все детали, и, словно в подтверждение его теории, она глубоко вздохнула, поднимая нос, как собака, которая принюхивается к запахам. Он улыбнулся.

— Пройдя через поля, — продолжал он, сворачивая, — она, должно быть, пересекала этот мост, — грузовичок протарахтел по доскам, положенным через ручей, — а потом входила вон в ту рощицу и срезала угол, проходя по аллее. — Он свернул за угол и остановился перед зданием школы. — И приходила сюда.

Недавно здесь, в двухэтажном каменном строении с высокими окнами по всему фасаду, открыли больницу. Оно не слишком отличалось от остальных зданий того же времени в городе, хотя и было лишено некоторых готических деталей.

Элли ничего не говорила, только внимательно вглядывалась через дорогу в эту местность и назад, туда, где протекала речушка. Ее рука лениво поглаживала Пайкет.

— Миссис Лейсер сказала, что Мейбл была заносчивой. — Она улыбнулась Блю своей проказливой улыбкой.

Ее лицо сразу изменилось, уголки глаз поднялись, подчеркивая высокие скулы, и стали видны белые, здоровые зубы. Блю поймал себя на том, что хочет поцеловать ее. Он посмотрел на ее горло, на руки, гладившие кошку, на стройные бедра, потом снова на этот широкий, милый рот и прищурился.

Она заметила и наклонила голову так, что волосы упали и закрыли чистую линию ее щеки. Ее улыбка погасла.

Блю выставил локоть в окно, взглянул на школу.

— Могу себе представить, что она зазнавалась. Ее отец был самым богатым негром на тридцать миль в округе, а потом у нее еще и объявился голос. — Он подумал о снимках. — Не говоря уже о том, что она была красавицей.

Элли тихо рассмеялась.

— Да. Точно.

Блю включил первую передачу.

— Ну что, все посмотрела или хочешь, чтобы я тебя еще повозил по округе?

— Мы можем возвращаться. Спасибо.

— Рад угодить, мэм.

ЛЮБОВНИКИ

Она лежала рядом с ним на смятой постели, лениво раскинувшись в солнечных лунах, которые падали сквозь окно, окрашивая их нагие тела в золотой цвет. Он лежал на животе, со скомканной простыней под бедрами, неудобно, но он был слишком пресыщен, чтобы двигаться, и поверх согнутого локтя смотрел на нее. Свет играл на кончиках его ресниц, делая их белыми. Ее кожа блестела от капелек пота вдоль верхней губы и по щекам, шее, по гладкой выпуклости груди и в темной ямке пупка. Его рука покоилась рядом с ее талией, он провел пальцем по крутой округлости ее таза, любуясь его силой, и подумал, что однажды там может зародиться ребенок, если они решат зачать. Он попытался представить себе, как ее живот, почти впалый сейчас, будет выглядеть раздувшимся от его плода, и его губы расползлись в улыбке.

Она открыла глаза, увидела его улыбку и сама улыбнулась в ответ. Веки ее отяжелели, глаза были полузакрыты, ресницы отбрасывали тончайшие тени на щеки.

— Пенни, — проговорила она и погладила его по голове. Он оперся подбородком на руку и положил другую руку ей на живот. У него были большие руки, как у его отца, если верить рассказам бабушки, но вся его ладонь уместилась между выступами ее косточек.

— Я думал о детях.

Ее тело напряглось от удивления. Он почувствовал, как что-то сжалось под его ладонью, почувствовал ее страх.

— Почему?

Он посмотрел на свою руку, ощутил гладкость ее кожи под ладонью, прикосновение волосков к мизинцу и представил себе ручки и ножки, спинку, головку и все остальное, образующееся под этой кожей и состоящее наполовину из него и наполовину из нее. Но у него не было ответа.

— Я не знаю, — проговорил он и посмотрел ей в глаза, заметив в них настороженность.

— Что бы ты стал делать? — спросила она, и в легкой напряженности ее руки он ощутил беспокойство.

Он не хотел, чтобы действительность, внешний мир вторгались в их украденное, священное время, и постарался избавиться от мыслей. Поднявшись, он наклонился над ней и прижался губами к ее пупку, потом ниже, где будет расти это тельце, потом снова поцеловал ее.

— Я бы целовал его каждый день.

Она засмеялась грудным смехом, потом свернулась калачиком, избегая его щекочущих прикосновений. Он кувыркался вокруг нее, и его переполняла жгучая радость, пока они боролись, щекотали и дразнили друг друга, наслаждаясь ощущением близости — кожа к коже, бедро к бедру, рука к руке, ласка губ.