К началу 1979 года Мамбл стала совсем взрослой совой в роскошном оперении. За это время мы с ней уже привыкли к заведенному порядку вещей. В дикой природе сова уже нашла бы и начала защищать собственную охотничью территорию. Полагаю, что в первые месяцы совместной жизни сова видела во мне кормильца, то есть мать. Но не начнет ли она теперь видеть во мне соперника, пытающегося вторгнуться на ее территорию? Нужно внимательно следить за ее поведением и отношением не только к себе, но и к другим людям.

* * *

Дневник

8 января 1979 года (Мамбл около девяти месяцев)

Мамбл достаточно дружелюбно относится к гостям. Я не замечаю агрессивной реакции при нарушении ее территории. Впрочем, ожидая гостей, я никогда не выпускал ее летать по квартире – в дверь мог позвонить консьерж. Кроме того, было глупо рисковать – сова могла неожиданно вылететь в дверь, открытую для очередного гостя, преодолеть коридор и врезаться в дверь пожарной лестницы.

Если гость уже пришел, устроился и просит принести сову из балконной клетки, я всегда предупреждаю, что это может оказаться весьма своеобразным опытом. Мужчины обычно отмахиваются от моих слов. Их снедает любопытство, им хочется проявить себя настоящими мачо. Действительно, когда я вношу сову в квартиру и выпускаю на свободу, она никогда не демонстрирует явной враждебности. Она может взлететь на дверь и посматривать оттуда на гостей. Но чаще всего она просто занимается собственными делами, не обращая ни на кого внимания. И все же нам с гостями приходится проявлять осторожность при перемещении по квартире.

Мамбл может устроиться под телефонным столиком в дальнем конце коридора и не обращать на нас внимания. Но когда кто-нибудь соберется пройти по коридору между гостиной и кухней, он должен быть готов к тому, что сова способна на огромной скорости вылететь из-под столика и атаковать его ноги. Учитывая то, что гостю предстоит сделать всего пару шагов по коридору в полтора метра, реакция совы поражает своей стремительностью. (Я представляю себе, как в ночном лесу множество мышей и полевок погибает, даже не понимая, что их поразило.) Не знаю, привлекают сову ноги или все те же шнурки. Если – как это обычно и случается – человек останавливается, чтобы не наступить на сову, Мамбл в последнюю минуту подскакивает и приземляется уже за его ногами, словно разочарованная тем, что ей испортили все веселье. А потом она быстро возвращается в засаду, поджидая, когда гость пойдет обратно из кухни и можно будет сделать очередной бросок. Моему другу Уиллу это страшно нравится. Он считает такие проделки проверкой собственной спортивной формы. Другие гости немного пугаются и предпочитают оставаться в кухне, пока я не выйду в коридор и не приму удар на себя.

* * *

Если через какое-то время Мамбл решала познакомиться с гостями поближе, она могла выбраться в комнату и повести себя крайне недружелюбно. Милая внешность совы обманчива. Гости обычно ожидали от Мамбл более пассивного поведения, чем ей было свойственно. А она порой относилась к ним с той же фамильярностью, что и ко мне. Она пыталась сожрать их шнурки, а то и затеивала «охоту на мышей» на диване за их спинами. Мамбл прыгала, пиналась и расправляла крылья. В первые месяцы жизни в квартире она могла случайно приземлиться на плечо гостя и начать пощипывать его ухо или волосы. Но теперь она могла спланировать и прямо на голову. Учитывая род моих занятий, в моей квартире было несколько старых военных касок, и я начал предлагать эти головные уборы гостям, когда Мамбл находилась на свободе. Такие каски могли уберечь гостей от неприятных случайностей и напоминали людям, что сова – это не просто мягкая игрушка.

Не помню, сколько именно было Мамбл в тот выходной, когда ко мне пришли мой сосед и старые приятели Джерри и Уилл. Уилл захватил с собой своего американского друга Говарда. Говарда ничуть не удивила моя эксцентричность в выборе домашнего любимца. Я знал, что хотя внешне Говард напоминал тихого и воспитанного продавца книжного магазина, на самом деле он был капитаном американского воздушного десанта и отличился во Вьетнаме. И он был абсолютно лысым! Мне не хотелось подвергать его очередной опасности, поэтому я решил все-таки достать свои старые каски.

Мои гости сидели в рядок на диване с бокалами, и тут на двери гостиной появилась Мамбл. Она с любопытством посмотрела на трех потрепанных железных черепах на диване, наклоняя голову то в одну, то в другую сторону. Потом она сделала выбор и спикировала на среднюю. Скрежетнув когтями по боевому шлему Джерри, сова покачалась и кое-как уселась на каску. Разговор прекратился. Мы все с интересом уставились на Джерри. Он героически улыбался, но все же поднял глаза, чтобы понять, что происходит, при этом инстинктивно откинув голову назад. Его каска была швейцарской, образца 1918 года, и больше всего напоминала средневековый салад (глубокий шлем с подвижным забралом и жесткой затылочной частью). Его передняя часть была довольно покатой. Когда каска сдвинулась, Мамбл, естественно, сделала шаг вперед, чтобы не свалиться назад. В результате передняя часть шлема практически горизонтально расположилась под ее лапками. Клик-кликети-клик… Джерри сидел молча, без движений. Его взгляд был устремлен вверх.

Мамбл медленно и с достоинством наклонилась вперед и заглянула под кромку каски. Сначала Джерри увидел блестящие кончики четырех острых, как бритва, когтей, уцепившихся за кромку каски. Затем между расставленными лапками опустилась голова совы, и большие круглые глаза уставились прямо на него. Мамбл замерла. Ей явно было интересно, и она обдумывала следующий шаг. Не могу вам описать выражение лица Джерри в этот момент. Мы не смогли сдержаться и расхохотались. Сова взмыла в воздух, и мы с Джерри вздохнули с облегчением.

* * *

В январе и феврале неясыти спариваются и устраивают гнездо. Несмотря на то, что мы жили в центре города, в первую зиму Мамбл удалось привлечь внимание нескольких заинтригованных самцов.

Дневник

17 января 1979 года

Прошлой ночью на балконе был какой-то шум. То же самое повторилось сегодня, когда Мамбл проснулась вечером. Откуда-то прилетела дикая сова, по-видимому, самец. Он постоянно ухал, а Мамбл ему вторила.

Крик длился около пяти секунд, а потом совы повторяли: «Ху-у-у-у! Хуу, хуу-хуу, ХУ-У-У-У-У!»

Прошлой ночью мне пришлось три раза подниматься и выходить на кухню, чтобы успокоить сову – в полночь, в час и в два. Я волновался, что эту перекличку услышат соседи и решат проверить, с чем связан шум. К счастью, они так и не докопались до истины. И неудивительно – вряд ли кто-то в здравом уме подумает, что парень из сороковой квартиры завел на кухне сову.

22 января

Летая по квартире этим вечером, Мамбл продолжала переговариваться с дикой совой. Хотя я гостя не слышал, она его явно слышала. Она перелетала от окна к окну, переступала с лапы на лапу возле панорамного окна, а потом взлетала на подоконники, покрикивая и пристально глядя вдаль. Затем она уселась на свою бочку на подоконнике (я специально купил для нее керамический бочонок с рекламой какого-то пива) и начала ухать так монотонно, что я решил задернуть шторы и пересадить ее в другое место. Когда я вернулся с кухни, Мамбл раскрыла крылья и накрылась ими, напоминая огромную ночную бабочку. Сова неподвижно сидела между двух штор и пыталась что-то разглядеть за ними.

1 февраля

Около девяти вечера Мамбл начала суетиться в гостиной. Сова явно была чем-то взволнована и вела себя не так, как обычно. Я подошел поближе и попытался ее успокоить. Она пробежала мимо меня к стеклянной двери балкона и начала яростно ухать. Проследив за ней взглядом, я увидел на балконе еще одну сову, видимо, самца. Резкое поведение Мамбл его не напугало, а скорее заинтересовало. («Класс! А ты горячая штучка!» – явно думал он. Мне представился этакий франт с прилизанными волосами, тонкими усиками, букетом цветов в одной лапке и коробкой засахаренных мышей – в другой.) Заметив меня, он взлетел, но все же немного помешкал, и это промедление показалось мне особо оскорбительным. Судя по всему, не я один считаю Мамбл хорошенькой.

4 февраля

После нескольких неспокойных ночей я придумал способ помешать Мамбл перекрикиваться с потенциальными женихами, появление которых она воспринимала как посягательство на свою территорию. Я решил просто позволить ей свободно летать по квартире всю ночь, хотя это могло показаться странным. Может быть, ей не нравится сидеть взаперти в ночной клетке, не имея возможности защитить свою территорию от нагло вторгшейся другой совы? Я решил вечером накормить ее пораньше и проследить за ночным поведением. Если она будет вести себя спокойно, то я посажу ее в ночную клетку попозже. Но если она будет беспокоиться и шуметь, я просто оставлю ее в квартире, предоставив в ее распоряжение гостиную, кухню, ванную и коридор. Надеюсь, это ее немного успокоит, и утром я обнаружу ее дремлющей на двери ванной.

Усаживая сову в ночную клетку, я обычно накрывал ее старым одеялом и отправлялся спать. От этого она становилась гораздо спокойнее. Я испытывал чувство вины, но только так можно было защитить ночной сон соседей и обеспечить Мамбл безопасность. Утром, когда я снимал одеяло и открывал клетку, она запрыгивала на жердочку у порога, здоровалась со мной, а потом устраивалась на моем плече и сидела там несколько минут. Пока я ходил по кухне, ставил чайник и заваривал кофе, сова окончательно просыпалась и забывала о том, что провела ночь в закрытой клетке.

19 марта

К балконной клетке я вышел около восьми вечера, чтобы забрать Мамбл в дом. Сова вела себя неспокойно, распушала перья и переступала с лапы на лапу. Выйдя на балкон, я услышал неподалеку уханье. Попав в клетку, я открыл корзинку и стал ждать, когда Мамбл в нее запрыгнет. И вдруг мимо балкона пролетела очень крупная неясыть. Сова летела медленно и бесшумно. Я был уверен, что это самец, и он смотрит прямо на нас. Дело происходило на высоте около двадцати восьми метров над уровнем земли. Мамбл яростно крикнула и начала метаться по клетке. Я предпочел ей не мешать – довольно непросто было уклониться от ее непредсказуемых движений в клетке размером со шкаф. Через пару минут ухажер скрылся из виду, Мамбл понемногу успокоилась, и мне удалось уговорить ее прыгнуть в корзинку. Но и там она недовольно встряхивалась и что-то бормотала.

* * *

Оживленные события последних двух месяцев дали мне возможность записать разнообразный лексикон моей совы. Я выделил шесть основных сигналов, хотя каждый из них может интерпретироваться по-разному:

1. Обычный дневной разговорный вибрирующий «квиипс» и монотонное бормотание, обычно на повышающейся ноте.

2. Долгий, переливчатый боевой клич индейцев, который сова издает в клетке, увидев мое приближение; тот же звук она издает, когда осторожно исследует какой-то темный уголок или нору: ровное, монотонное «ву-у-у… ву-у-у… ву-у-у», печальное и однообразное.

3. Раздраженное чириканье, когда я не спешу накормить ее или требую от нее того, чего ей делать не хочется – например, усаживаю в корзину-переноску по утрам, хотя она еще к этому не готова.

4. Нечто вроде «свистка чайника перед закипанием»: этот звук говорит о том, что сову что-то оскорбляет – например, по откосу расхаживает голубь. Этот звук начинается с того, что сова ссутуливается, распушает перья на горле и начинает быстро и угрожающе повторять: «Сквер? Сквер? СКВЕР! СКВЕР-Р-РК!»

5. Обычный крик, отпугивающий других сов, по сягающих на территорию: «ХУ-У-У-У! Хуу, хуу-хуу, ХУ-У-У-У-У!»

6. «Кии-викк! Кии-викк!» – обычная реакция на крики другой совы. Похоже, предположение о том, что Мамбл использует этот крик для отпугивания, оказалось правильным, потому что она действительно отвечает на крик чужака, которого я не слышу.

Около десяти вечера Мамбл, сидя на подоконнике, исполнила настоящий гитарный рифф № 6. Она сидела совершенно спокойно и невозмутимо, но вдруг начала переступать с лапы на лапу и вглядываться в темноту, а потом издала резкий крик: «Вук! В-в-вукк! ВВУ-У-У-К-К-К!» Затем она неожиданно успокоилась, не переходя на полное крещендо, и продолжила тихо, сердито бормотать на уже другой ноте, очень презрительно и раздраженно: «Ввак-к-к… ввакк… ввак-к-к…»

* * *

Спокойнее всего реагировала на перепады настроения Мамбл моя секретарша Джин. В начале июня 1979 года мне понадобился недельный отпуск – я хотел вместе с моим братом Диком отправиться на двадцатипятилетие высадки в Нормандии. Ветераны и энтузиасты организовали пробег по Нормандии на сотне старых военных автомобилей – от мотоциклов и джипов до самоходного противотанкового орудия М10. Естественно, что взять сову с собой за границу и возить ее в багажнике старого бронеавтомобиля было немыслимо. Даже у британской эксцентричности есть пределы. Примерно в то же время Джин нужно было взять на несколько дней отгул, и она смело вызвалась присмотреть за моей совой.

Я тщательно объяснил ей все необходимое. Она была уверена, что со всем справится. Мы устроили двадцатичетырехчасовой процесс передачи обязанностей, чтобы Джин и Мамбл поближе познакомились. Фотография Джин с совой на ноге напоминает мне о том, что Мамбл согласилась терпеть ее присутствие без особой суровости. Но на снимке обе смотрят друг на друга весьма подозрительно. Помню, очень тревожился о том, что произойдет, когда они останутся наедине на несколько дней, а я окажусь вдали и не смогу даже позвонить (все происходило до появления мобильных телефонов и электронной почты).

Я показал Джин, где хранятся продукты для людей и сов, научил ее разделывать крохотный трупик из морозилки: оттаивать его в миске с горячей водой, а потом посыпать специальной биодобавкой. Эта добавка SA37 содержала различные минералы, витамины и микроэлементы, ее рекомендовали для всех домашних любимцев в периоды стресса, которые могли пагубно сказаться на здоровье. Я не считал, что Мамбл переживает стресс, но в справочнике выяснил: она скоро начнет линять, и хотел, чтобы этот период она пережила с минимальным для себя ущербом. Я продемонстрировал Джин, как сажать Мамбл в корзину-переноску, как действует дверь клетки на балконе, оставил ей защитную каску, одежду, перчатки и очки.

Первый опыт взаимодействия с балконной клеткой дался Джин нелегко.

В Нормандии было прекрасно. Я навсегда запомню первый вечер в баре в Сент-Мер-Эглиз. Хозяин бара поднял из постели свою бабушку, чтобы та помогла приготовить чипсы для пятидесяти мужчин. Один из нас, неожиданно поддавшись усталости и эмоциям, протолкался через толпу, вышел на улицу и улегся на свежем воздухе, использовав тротуар в качестве матраса. Никогда не забуду солнечное утро на пляже Юта, когда мы рыскали в поисках сувениров. К своему удивлению, я обнаружил там не только гильзы, но и воротник от полевой куртки американского десантника – он был зажат между двумя небольшими камешками прямо возле берега.

А потом пошел дождь. Он шел, и шел, и шел… Единственным утешением стал замечательный кальвадос и очаровательные подружки двух дружелюбных голландцев, которые следовали за нами на старом «додже» медицинской службы. Подружки выглядели куда лучше моих спутников мужского пола. Белый автомобиль разведки M3A1, который мы окрестили «загоном для свиней» за солидную вместительность – туда помещались шестеро крупных англичан вместе со всем вооружением, – несколько раз ломался, что доставляло Дику истинное удовольствие (он всегда ценил возможность покопаться в какой-нибудь машине). Когда это случалось, мне – как и моей сове – всегда хотелось забраться повыше, где можно было покурить, любуясь ногами брата, торчащими из-под самых разных частей заглохшей четырехтонной махины из стали оливкового цвета.

До сих пор не знаю, как ему удалось довезти нас до парома и отправить домой. В последнее утро снова выглянуло солнце, но все мы, кроме Дика, мучились от ужасного похмелья. Вид Булонских доков вселил в нас энтузиазм. Помню, как сидел на тротуаре с одним из моих спутников и грыз чипсы, купленные на последние франки. Мы ждали, когда Дик явит нам очередное чудо – и он не обманул ожиданий. Последний триумф заключался в том, что он договорился о прокате машины в обмен на обещание тайно перевезти через Ла-Манш огнемет военных времен, который кто-то приобрел в качестве сувенира.

Нам повезло. Когда мы высадились в Дувре, таможенники настолько впечатлились видом дурно пахнущих мужиков, вповалку спящих на полу грязной военной машины среди столь же грязных одеял и остатков пищи, что нас пропустили без досмотора. А ведь остальным пассажирам пришлось куда хуже – к ним такой снисходительности не проявили.

Когда я, наконец, добрался до дома, Джин оказалась цела. Она не рассказывала ни о каком кровопролитии, и Мамбл тоже чувствовала себя неплохо. («Смотри-ка, какой красоткой стала Мамбл. Добавка SA37 пошла ей на пользу!») Выяснилось, что главной проблемой стал мой холостой сосед. Встретив Джин в лифте, он стал настойчиво ухаживать за ней, и ей нелегко было отделаться от нежеланного поклонника. В квартиру она его не впускала и перекрикивалась с ним через закрытую дверь, пытаясь найти убедительное объяснение своему нежеланию эту дверь открывать.

* * *

Несмотря на поведение совы в сезон спаривания, я не был уверен в том, как Мамбл отреагирует на других сов с течением времени. Я решил, что простейший способ проверить это, не подвергая никого риску, это съездить в выходные на «Уотер-ферм» и познакомить ее с миролюбивым Уолом. В субботу утром я собрался и поставил открытую корзинку-переноску на стол в кухне. Мамбл тем утром вела себя довольно тихо. Она посмотрела на корзинку и мгновенно запрыгнула в нее без всяких уговоров. Я спустился в гараж, открыл машину, поставил корзинку в выстеленный пленкой багажник и открыл ее. Я заметил, что сова какая-то сонная, и глаза у нее затянуты пленкой. Впрочем, она быстро встряхнулась и уверенно устроилась у меня на плече. (Днем неясыти сидят, прислонясь к чему-нибудь. Мои плечо и голова выполняли роль толстой ветки и соседнего с ней ствола дерева.)

Так сова просидела около сорока пяти минут – мы ехали по оживленным в субботу торговым улицам южного Лондона, постоянно останавливаясь на светофорах и пробираясь между заполненными людьми тротуарами. Так мы протащились несколько километров, а потом выехали на трассу, которая повела нас прямо в Кент. И при этом я был уверен, что ни один человек не замечал, что я еду с совой на плече. Даже пассажиры машин, останавливающихся рядом со мной, которые должны были бы обратить на это внимание и хоть как-то заинтересоваться, оказались полностью безразличны. Мамбл пару раз ущипнула меня за ухо, потом спустилась на застеленный пластиком пол за моей спиной, но решила вернуться в корзинку, где и провела следующие два часа. За всю дорогу она не издала ни звука.

Все время, что сова провела в одном из свободных вольеров Дика, она была сонной и вялой, и даже ела неохотно. Ее раздражал яркий солнечный свет, играющий на траве и на поверхности пруда, раздражало соседство с курами и утками. Когда Эврил принесла на руке Уола и показала сов друг другу через проволочную сетку, Мамбл ссутулилась и укуталась крыльями, как делала дома, услышав крик чужой совы. Но она не стала нервничать и нападать на Уола. Может быть, она понимала, что находится на его территории?

Как бы то ни было, эксперимент не удался. Я решил повторить его в ближайшее Рождество, когда мы собирались провести на «Уотер-ферм» целых пять дней. Свободный вольер находился под открытым небом, а погода выдалась ужасная, и я был очень благодарен своему племяннику Грэму за то, что он помог мне натянуть пленку над крышей и закрыть одну стенку вольера, чтобы защитить Мамбл от дождя. Я давно понял, что плохая погода ее не беспокоит. Оказавшись на балконе в грозу, Мамбл относилась к этому совершенно спокойно. Она вылезала из своего убежища и усаживалась на самую крайнюю жердочку, чтобы насладиться брызгами дождя. А молнии вызывали у нее такой же восторг, с каким дети смотрят на фейерверк.

В соседнем вольере жила полудикая пара серых неясытей, так что Рождество обещало быть интересным. Мамбл была совершенно счастлива такому соседству. Она с интересом болтала с этими совами, не проявляя явной враждебности. Гораздо больше беспокоились неясыти, часто прячась от нее. Когда Мамбл слышала, что они двигаются и пытаются сбежать, она начинала пристально за ними следить. Своих цыплят она поедала с отменным аппетитом и даже купалась, несмотря на плохую погоду. Несколько вечеров три совы пели хором. Больше всех шума производила Мамбл. Поскольку совы находились всего в паре метров и обычно видели друг друга, вряд ли они пытались запугать друг друга. Скорее всего, они вместе отпугивали других сов.

Когда мы вернулись домой, мне стало ясно, что встреча с временными соседями повлияла на поведение Мамбл.

Она никогда не была грубоватой, но три-четыре дня вела себя довольно высокомерно, требовала еды и ухала не так и не там, где всегда. Конечно, такое отсутствие дружеских чувств меня немного расстроило, но я утешался тем, что, если со мной что-то случится, Мамбл без особых проблем сможет устроиться в чьем-нибудь вольере.

* * *

Несмотря на довольное вежливое общение с Джин, когда та в июне согласилась последить неделю за Мамбл, после осени 1979 года мне стало ясно, что поведение совы становится все более территориальным. Отношение ее ко мне не изменилось. Я по-прежнему мог знакомить ее с настойчиво желавшими такой встречи гостями, когда те устраивались на диване в гостиной. Но если кто-то приходил, когда сова свободно летала по квартире, она воспринимала это как вторжение в ее личное пространство и вполне могла спикировать на голову нежеланного гостя. Военные каски меня выручали, но пару раз мне приходилось быстро ловить сову и запирать ее в кухне. Там она начинала подпрыгивать и царапать дверь, возмущенно ухая и кидая на нас яростные взгляды из-за стекла. Это было неприятно. Некоторые гости воспринимали такое отношение очень лично. Кроме того, мне было трудно готовить для них кофе.

Осенью 1979 года поведение Мамбл по отношению к гостям стало абсолютно нетерпимым. Как-то вечером я готовил ужин для Грэма. Племянник сновал между кухней и гостиной, принося столовые приборы, вино и прочее. Мамбл сидела на двери, наблюдая за тем, как он проходит мимо. Раньше она всегда относилась к нему если не дружелюбно, то по крайней мере вежливо и отстраненно. Но в тот вечер Грэму явно не понравился ее взгляд: «Мне кажется, она что-то замышляет». И предчувствие его не обмануло. Когда Грэм проходил мимо нее в следующий раз, он почувствовал резкий удар в основание черепа. Удивленный, он поднял руку. На руке оказалась кровь. Увидев, что Мамбл вернулась на дверь и снова прицеливается, Грэм испытал смешанные эмоции. С одной стороны, сова казалась пушистой и милой. Это был домашний любимец дяди. С другой стороны, она только что клюнула его до крови и явно собиралась это повторить. Времени у него хватило лишь на то, чтобы схватить пустую картонную коробку и воспользоваться ею как щитом. Это сработало, но Мамбл тут же зашла на следующий круг.

Услышав его крик, я выскочил в коридор с деревянной ложкой в руке. Увидев племянника в картонной коробке на голове, я, к своему стыду, расхохотался. Грэм до сих пор помнит мой смех и то, как я повторял: «Надо же, она никогда не делала ничего ПОДОБНОГО!» Так ведут себя хозяева собак, пытающиеся утешить жертв своих любимцев и внушить им, что они сами виноваты в неподобающем поведении. Мамбл пришлось поймать и поместить в клетку на балконе. Но Грэм вспоминает: чувство облегчения омрачалось печалью из-за того, что ему больше никогда не удастся так тесно общаться с этим прекрасным диким созданием.

Несмотря на явные свидетельства того, что моя сова – пожалуй, чуть запоздало – овладела всеми взрослыми инстинктами и готова защищать свою охотничью и гнездовую территорию, признаюсь, я поверил в это не сразу. Впрочем, долго прятать голову в песок мне не удалось. И это произошло, когда ко мне пришла моя подруга Белла. Раньше Мамбл благосклонно позволяла ей погладить себя и немного поворковать над ней. И на этот раз Белла, как обычно, потянулась к сове, сидевшей на двери. Мамбл мгновенно спикировала ей на голову, как пушистый кирпич, с выставленными когтями. Когда я осматривал голову Беллы, дабы убедиться, что она не пострадала, подруга с прямотой, принятой на Северном Кавказе, где она выросла, высказала все, что думает о существе, которое раньше казалось ей живой плюшевой игрушкой.

Урок оказался предельно ясен. Двух толкований быть не могло. Мамбл больше не непредсказуемая, но все же очаровательная игрушка, которую можно всем показывать и с которой можно играть. Она стала взрослой, опасной птицей, защищающей свою территорию и признающей только одного хозяина. С этого дня и до конца ее жизни я никогда не позволял кому-либо находиться с ней в одной комнате.

Много лет спустя мы с Диком провели эксперимент (на Дика я надел надежный защитный шлем). Мы с братом очень похожи – у нас одинаковый рост, сходное телосложение, мы оба носим бороду. Он – опытный сокольник и умеет обращаться с птицами. Их общество его не пугает. Мы провели довольно много времени в том же помещении, где стояла ночная клетка Мамбл. Я не стал накрывать ее одеялом, чтобы птица привыкла к Дику. Как только я открыл клетку, она набросилась на Дика, но позволила мне поймать ее и снова посадить в клетку. Наши отношения были только нашими, и чужим в них места не оставалось.

* * *

Изредка я нарушал свое правило никогда не впускать Мамбл в мою спальню и кабинет. В спальне находилось большое настенное зеркало с хорошим освещением. Только здесь я мог попытаться сфотографировать сову на своем плече. Поскольку в комнате помещались только двуспальная кровать и кресло, и для совы не было ни привлекательной жердочки, ни вида из окна, отличающегося от вида из гостиной, она обычно спальней не интересовалась.

Исключением стал случай, когда я менял пододеяльник, а сова свободно летала по квартире. Это всегда непростое занятие в столь тесной комнате. Сменить пододеяльник, не открыв двери, было просто физически невозможно. Когда Мамбл увидела, как я сражаюсь с непокорным постельным бельем, она тут же решила, что это новая игра, изобретенная исключительно ради ее развлечения. Поскольку ее всегда привлекали отверстия и туннели, большой мешок, наполовину натянутый на одеяло, сразу же показался ей соблазнительной игрушкой. При первой же возможности она подскочила ко мне и забралась внутрь. Ухая, как дикий команч, Мамбл попыталась добраться до самого дальнего угла. Ей страшно понравилось скакать по гладкой поверхности мягкого одеяла под тонким, полупрозрачным тентом, накрывающим ее с головой. Она проскакала туда и обратно, и лишь потом я сумел поймать ее и выгнать на кухню. Но ее когти оставили заметные следы на постельном белье.

Как любому любящему родителю, мне было очень трудно устанавливать для совы правила поведения и настаивать на их соблюдении. Как-то раз я работал дома и проявил слабость – впустил сову в свой кабинет. (Всегда хочется показать домашнему любимцу что-то новое, хотя бы ради того, чтобы понаблюдать за его реакцией.) Я не помню всех деталей, но тем утром она вела себя исключительно хорошо, и я подумал: «Ну что случится? Какой вред она может принести?» Конечно, стоило один раз проявить слабость, как за первым разом последовал второй.

Вскоре я утратил авторитет, а Мамбл мой кабинет показался гораздо более интересным местом, чем спальня. Комната была большой, с приглушенным освещением. Мой стол стоял у окна, выходившего на балкон с видом на ее клетку. В комнате находился большой встроенный шкаф с дверцей-купе, такой же, как в коридоре, который она просто обожала. Но в шкафу в кабинете хранилась старая военная форма. На стенах висели книжные полки, а в углу стоял манекен в парадной форме Иностранного легиона. К моему облегчению, Мамбл сочла большие малиново-зеленые эполеты на плечах манекена неудобной жердочкой. Эти коллекционные предметы – подарок ветерана, прошедшего две войны, были мне очень дороги, и мне не хотелось, чтобы сова изодрала их или испачкала. В шкафу и на полках оказалось много интересных щелочек и отверстий, куда можно было протискиваться и прятаться. Попадая в кабинет, Мамбл быстро находила себе уютный темный уголок, где можно устроиться. Пока я редактировал тексты с карандашом, проблем не возникало. Но стоило мне начать печатать…

Поколение цифровой эпохи даже не представляет себе, что такое пишущая машинка. Хочу сказать, пишущая машинка с металлическими клавишами производила больше шума, чем пластиковые клавиатуры компьютера. Лист бумаги заправлялся за цилиндрический валик, закрепленный в верхней части, а каретка в процессе печати перемещалась справа налево. Когда вы доходили до конца строки, каретка останавливалась с характерным звуком, вы брались левой рукой за рычаг и резко отводили его, чтобы каретка вернулась в исходное положение, перейдя к следующей строке. В общем, на столе стояло устройство с торчащим из него листом бумаги, которое издавало ритмичный занятный звук и постоянно двигалось из стороны в сторону. Ну чего еще может желать любознательная молодая сова?

Когда Мамбл решила исследовать машинку в первый раз, она подобралась сзади и потрогала аппарат когтями, подняв крылья, словно собиралась прыгнуть в цветочный горшок (ее любимая игра). Я печатаю довольно быстро. В процессе работы я полностью сосредотачиваюсь. Когда сова на скорости рухнула прямо на машинку, пара клавиш ударила ее по хвосту, прежде чем я смог остановиться. Касание длинных рычагов сове явно не понравилось – особенно в тот момент, когда она пыталась сосредоточиться на поедании бумаги, находящейся прямо перед ней. Поэтому сова огорчилась и вернулась на книжную полку, недовольно замерев.

Казалось бы, такой опыт ее отпугнет, но Мамбл была не из тех, кто поступается собственными интересами. Движение соблазнительно покачивающегося листа бумаги оказалось для нее невероятно любопытным, поэтому она решила использовать другой подход – зайти с другой стороны, где гадкие рычаги ей не помешают. Не раздумывая долго, она приземлилась прямо передо мной, уцепившись за каретку за листом бумаги. Когда она сделала это первый раз, я перестал печатать и прогнал ее с машинки. Но это ее только раззадорило, и она стала возвращаться снова и снова, пока я не потерял терпение и не выгнал ее из кабинета.

Борьба самолюбий продолжалась, но прогресса удалось достичь лишь сове. Я продолжал печатать, и, когда Мамбл к этому привыкла, ей стало ясно, что на каретке можно кататься справа налево. Это было очень увлекательно само по себе, и она перестала делать попытки слопать лист бумаги. Естественно, каждый раз, когда я возвращал каретку направо, она подпрыгивала. Впрочем, сова быстро научилась несколько секунд парить, а потом приземляться на нужный конец каретки и отправляться на следующую прогулку. Не буду утверждать, что мне это не мешало. Игры совы отвлекали меня от работы, и мне приходилось либо отвлекать ее чем-то другим, либо выгонять из кабинета. Любой человек в здравом уме просто не пускал бы сову в кабинет. Но, должен признаться, вид того, как она катается на каретке, меня страшно веселил. И я никак не мог решиться на категорический запрет.

* * *

Мамбл продолжала проявлять интеллигентный интерес к печатному слову. Когда я сидел и читал газету, она появлялась из ниоткуда, приземлялась прямо на газету и радостно проделывала в ней дырки. Когда я лежал на диване, она могла неожиданно спикировать мне на грудь и зашагать прямо к лицу, чтобы изучить мою бороду.

Как-то летним вечером я валялся с книжкой, а Мамбл занималась собственными делами. Я с головой ушел в чтение. Неожиданно и без предупреждения сова приземлилась прямо между книгой и моим лицом. Я хотел воскликнуть: «Какого черта, Мамбл?!» Но ее перья забили мне рот, и возмущение вышло невнятным. Поток теплого воздуха явно понравился сове, потому что она наклонилась ко мне и осторожно ущипнула за переносицу.

Осенью 1979 года, когда Мамбл было около полутора лет, я заметил неприятную перемену в ее привычках. Иногда вместо того (или после), чтобы сидеть на моем плече, она устраивалась у меня на макушке. Полагаю, что ей нравилось находиться повыше и иметь лучший обзор. Но при этом сова довольно больно царапала меня острыми когтями, чтобы сохранить равновесие. Да и толчки при взлете и посадке тоже были довольно болезненными.

Чаще всего Мамбл поступала так, когда я разговаривал по телефону в коридоре. Она, как настоящий ребенок, вступала с телефоном в бой за мое внимание. Сова могла спокойно сидеть на окне, любуясь пейзажем, или о чем-то мечтать на двери гостиной. Но стоило телефону зазвонить или мне набрать номер, как она тут же оказывалась на моей голове. Мамбл начинала проказливо чирикать, клевать трубку или мое ухо, а потом прыгала на мой локоть и пыталась перекусить спиральный кабель. Если звонящие не были в курсе нашего соседства, то странные звуки ставили их в тупик. Я не сразу признавался, что все дело в сове, сидящей у меня на голове. Мне казалось, что суровые клиенты, придерживающиеся традиционного образа мысли, сочтут это непрофессиональным поведением.

* * *

Я всегда оставлял Мамбл в ее клетке на балконе плоскую миску с водой. По рассказам Эврил я знал, что совы очень любят купаться. Мамбл делала это не реже раза в неделю, хотя с уверенностью я сказать не мог. Когда я в первый раз увидел, как сова купается, она напомнила мне человека, который входит в ванну с водой неопределенной температуры. Мамбл несколько секунд постояла на краю миски, потом осторожно вошла в нее, сначала одной лапкой, потом другой. Какое-то время она размышляла, стоя в воде. Затем сова медленно присела так, что вода наполовину покрыла ее тело. Она распушила перья, встряхнулась, несколько раз поднялась и опустилась, шевеля плотно сложенными крыльями. Так Мамбл купалась какое-то время, а потом начала энергично хлопать крыльями по бокам, чтобы капли воды попали на ее лицо и спину. После нескольких таких размахиваний крыльями сова замирала, явно наслаждаясь купанием. Потом она поднималась на лапки и осторожно выходила из миски. Оказавшись на полу, сова приступала к долгому процессу сушки и укладки перьев.

Интерес к воде сохранялся и тогда, когда Мамбл свободно летала по квартире. Когда я мыл посуду на кухне, она иногда садилась на мое плечо и внимательно смотрела, как мои руки плещутся в тазу вместе с тарелками и чашками. Сова явно раздумывала, не стоит ли прыгнуть прямо туда и присоединиться к веселью, но ей так и не хватило на это духа. Но одно весьма увлекательное ночное купание показало мне, что мысли об этом ее не покидают.

В тот день, вымыв посуду, я налил в таз воды и так его и оставил. Тем вечером я сидел в гостиной, не думая о том, чем занимается моя сова. И вдруг я услышал странный звук, словно в кухне на линолеум упала мокрая тряпка. Я заглянул в кухню, и вдруг передо мной предстала ужасная картина. Судя по всему, Мамбл полностью плюхнулась в воду, потому что даже ее голова была мокрой. Мокрые перья облепили ее тело, торчал лишь длиннейший клюв, и сверкали огромные глаза. Длинные черные перья свисали с головы Мамбл, превращая ее в гота. («Крошка! Да тебя не узнать!») Тело совы представляло собой темную, неопрятную массу мокрых перьев – так выглядели бы клочья овечьей шерсти на проволочной изгороди после сильного дождя, а ее крылья больше всего напоминали сломанный зонтик во время бури.

Ругаясь и жалуясь, Мамбл поскакала ко мне по полу, безрезультатно пытаясь взмахнуть крыльями при каждом прыжке. Она была такой тяжелой, что не смогла даже запрыгнуть мне на запястье. Ей пришлось составить ступени из разных предметов, чтобы добраться до цели – с пола на стул, оттуда на колено, а потом с большим трудом на грудь и на плечо. Все это время Мамбл жаловалась мне на свою горькую жизнь. Оказавшись на плече, сова попыталась стряхнуть воду с перьев, но ей было так трудно сохранять равновесие, что она едва не свалилась, а я подпрыгнул, потому что ее когти больно впились в плечо.

Мамбл так и сидела на моем плече, пока я наводил порядок на кухне. Потолочный светильник находился всего в метре от верхней части кухонных полок. Сова медленно забралась на полки по мостику моей протянутой руки и устроилась наверху. Там Мамбл снова попыталась встряхнуться, но намокшие перья были слишком тяжелыми, и она побоялась упасть. Поэтому сова просто замерла, греясь под теплой лампой. Сохла она весь вечер.

Процесс явно обещал затянуться, поэтому я оставил ее в покое. С кресла в гостиной я не мог видеть Мамбл, но несколько раз до меня доносился шум, когда она энергично пыталась встряхнуть все еще влажные перья. Если бы я обернулся, то увидел бы ее тень на стене кухни – огромную и приводящую в ужас. Сова приводила себя в порядок, встряхивала крыльями и прихорашивалась. Через пару часов я вышел на кухню, чтобы посмотреть, как у нее дела. Она наклонилась вперед, прямо под лампу, расправив тонкие и длинные черные перья. Мамбл являла собой жалкое зрелище и определенно знала об этом. Полететь сейчас ей вряд ли бы удалось – разве что как «бесстрашный летчик» эдвардианских времен, – с безумной уверенностью с привязанными крыльями прыгающий со скалы. («Ничего не выйдет, Мамбл. Лучше грейся под лампой».)

Тем вечером я положил цыплят в открытую клетку и оставил свет на кухне включенным, чтобы она сама могла решить, где хочет провести время до рассвета. Наутро Мамбл была в прекрасной форме. Этот опыт не отпугнул ее от купания в тазу, но нырять с головой она больше никогда не пробовала.

* * *

Еще одной неожиданной для меня привычкой Мамбл стала ее любовь к солнечным ваннам. Конечно, я догадывался, что в солнечные дни большинство птиц любит распластаться на солнышке в пыли и почистить перышки. Пыль помогает избавиться от паразитов, а солнечный свет является источником витамина D. Но почему-то я никогда не думал о том, что подобные привычки могут быть у ночных птиц вроде Мамбл, хотя мне стало ясно – она любит солнышко.

Как-то летним днем я читал в гостиной. Дверь на балкон была открыта. И тут я услышал громкий звук – Мамбл спрыгнула на застеленный газетами пол клетки. Через несколько минут я поднялся и заглянул на балкон, чтобы посмотреть, чем же она занимается. И сердце мое замерло: Мамбл лежала на полу ничком, расправив крылья. Но почти сразу же по ее мелким, расслабленным движениям я понял, что происходит. Она заняла эту позу сознательно. Сова распласталась на самом свету, расправила крылья, изогнула шею и, зажмурившись, подставила лицо солнечным лучам.

Прежде чем тихо отступить и дать Мамбл возможность насладиться загаром, я заметил, что выражение лица у нее точно такое же, как и в тот момент, когда она замечает голубей, прилетевших полакомиться на подоконник. Я так и не понял, почему это произошло – на солнце сова явно расслабилась от удовольствия, а голуби вызывали у нее раздражение и желание немедленно вступить в бой. Она прижала перья к голове, превратившись в «булавочную головку». Перья между прикрытыми глазами, наоборот, распушились во все стороны, прикрыв внутренние уголки глаз, от чего они стали казаться еще более широко расставленными. С такой восточной внешностью моя Мамбл была неузнаваема.

* * *

В ноябре 1980 года, когда сове было уже два с половиной года, я впервые, причем в самое неподходящее время, обратил внимание на ее поведение, которое окончательно убедило меня в том, что она – девочка. Я увидел, как Мамбл устроилась на столе в коридоре на большой, напоминающей блюдце пепельнице. Впервые за время нашего совместного проживания я стал замечать, что она, отдыхая, усаживается, как курица на яйца – наклоняется вперед, откидывает голову и поднимает хвост, а перья распушает, чтобы прикрыть «гнездо». Защищала она его и раскрытыми крыльями. В таком положении сова дремала, изредка издавая сонное чириканье, когда я ее поглаживал. Она очень редко вставала, обходила пепельницу, постоянно поглядывая в ее сторону, потом снова распушала перья и усаживалась на пепельницу, тщательно прикрыв ее крыльями. Так сова вела себя восемь дней. Хотя следующей весной я ожидал повторения этого поведения, но повторяла Мамбл его очень редко – и никогда оно не продолжалось так долго, как в первый раз.

* * *

Дневник

30 декабря 1980 года

Мы вернулись после рождественского отдыха у Дика. Я вспомнил, как вела себя Мамбл в прошлом месяце и ее реакцию на других сов. И это заставило меня задуматься, чего она лишена, живя в неволе. В содержании птицы в клетке есть что-то неправильное, поскольку сама идея полета человеку представляется квинтэссенцией свободы. И в последнее время я все чаще об этом задумываюсь.

Птицы созданы для полета, поскольку полет является их главным преимуществом в борьбе за выживание. Но за это приходится платить. Полет требует значительных затрат энергии для укрепления мышц, питаемых часто бьющимся сердцем, а также внимания к сложному, порой очень хрупкому телу. Наука учит нас тому, что некоторые изначально летающие виды птиц со временем утратили эту способность, потому что окружающая их среда изменилась так, что потребность в таком навыке отпала. Такие виды «предпочли» отказаться от полетов, когда полет перестал давать реальные преимущества, и постепенно они утратили способность летать. Логично будет предположить, что этого не произошло бы, если бы свободный полет был необходим для ментального здоровья этих видов.

Понятно, что полет играет важнейшую роль в жизни большинства птиц. Никто из тех, кто видел головокружительные воздушные трюки, скажем, ястреба или ржанки, не поверит, что птица не получает от проверки собственной силы и бодрости истинного наслаждения. Но не все хищные птицы нуждаются в полетах. И к числу таких относятся лесные совы, типа неясытей. Природа создала их для относительно коротких перелетов на малой высоте. Если использовать аналогии из военной авиации, таких сов можно назвать «истребителем-штурмовиком с вертикальным взлетом и малой дальностью полета», а не «перехватчиком, обеспечивающим господство в воздухе», как сокола-сапсана. Мамбл была «Хокер-Харриером», а не «Ф‑16».

Если бы Мамбл родилась в дикой природе (и, конечно же, если бы оказалась среди меньшинства птенцов 1978 года, которым посчастливилось пережить две первые зимы), то большую часть суток она проводила бы, сидя на своих любимых деревьях. Днем она бы спала или дремала, замаскировавшись среди веток возле ствола дерева и переваривая добычу прошлой ночи. Перед наступлением темноты она просыпалась бы, встряхивалась и приглаживала перья, готовясь к полету. Для этого оперение совы должно находиться в идеальном состоянии. Ночь она начинала бы с облета границ территории, решая проблемы вторжения, если бы таковые возникли. Она перелетала бы с дерева на дерево, издавая характерные крики, а затем уселась бы на ветку, прислушиваясь и всматриваясь в темноту в поиске потенциальной добычи.

Добыв достаточное количество пищи (а Мамбл могла бы сделать это довольно быстро или за несколько часов, в зависимости от года и сезона), она вернулась бы на свое излюбленное место. Там сова съела бы добычу и начала переваривать пищу. На рассвете она снова погрузилась бы в дремоту, неподвижно замерев среди листьев, чтобы ее не заметили дневные птицы. За исключением весны, когда сове нужно помогать кормить птенцов, она никогда не тратила бы энергии больше, чем требовалось бы для ее пропитания.

Неудивительно, что Мамбл большую часть времени спала или дремала – это врожденное поведение, а не реакция на неволю. Она не могла бы быть более активной, даже если захотела бы. Ее отношение к жизни весьма напоминало поведение ленивой кошки. Поскольку я кормил ее лучше и регулярнее, чем это происходило бы в природе, то почему бы сове и не полениться? Так как по большей части в состоянии бодрствования Мамбл вела себя вполне дружелюбно, я со временем перестал терзаться чувством вины тюремщика, уверившись, что она ведет вполне комфортный для себя образ жизни. Ей не угрожали опасности ночного леса и дороги. И жизнь ее обещала быть более долгой, чем в дикой природе.

Но полностью избавиться от чувства вины мне, конечно же, не удалось. Я обладал человеческими, а не совиными чувствами и не мог забыть того, чего лишил ее. Она не могла иметь птенцов! Впрочем, со временем я справился с этим чувством вины. В конце концов, никто не лишал ее свободы, поэтому она не имела о ней представления. И хотя она много времени проводила в клетке, путами я никогда не пользовался.