Воздух был влажным и холодным. Прошедший накануне дождь покрыл заснеженную горную тропу ледяной коркой, вынудив путешественников замедлить продвижение. На фоне зимнего пейзажа отчетливо выделялись развевающиеся на резком ветру яркие знамена. Знак – черный ворон на золотом скипетре – о многом говорил жителям деревень, когда мимо проезжала процессия.

Оуэн Карадокский был храбрым воином. Вместе со своим кузеном, наследным принцем Уэльским, он с юга на север прошел с боями весь край, пытаясь освободить земли бриттов от английского владычества. Немногие лорды пользовались уважением, как Оуэн Карадокский.

Однако народ древней земли Уэльса не встречал гордого лорда радостными криками, люди выказывали лишь молчаливое уважение. Сопротивление потерпело неудачу. Эдуард I взял восставших измором, захватив запасы зерна на острове Англси, известном как Мать Уэльса. Он прибегнул к трусливой уловке, чтобы поставить смелый и гордый народ на колени.

Только голод и смог сломить восставших. Не желая обрекать свой народ на страдания, принц Уэльский и его воины сдались в Конвее. А теперь их призвали принести клятву верности победителю – по иронии судьбы именно принуждение к присяге и явилось с самого начала причиной восстания. Трудно было представить себе, как принц Уэльский станет присягать на верность английскому королю!

Бронуин поймала себя на том, что смотрит на стройную фигуру отца, ехавшего впереди, с чувством таким же мрачным, как и выдавшийся день. Это несправедливо! Необходимость присягать на верность английскому королю унизительна, а лишение земель, принадлежавших семье на протяжении многих поколений, вообще неслыханно! Сама мысль об этом вызывала у Бронуин желание и протестовать, и плакать, что вполне было характерно для ее порывистой натуры. О, если бы она была сыном, которого Оуэн всегда так хотел иметь!..

«Впрочем, пришлось бы поступить точно так же», – мрачно призналась себе Бронуин. Сама она могла бы умирать от голода, но ни за что не допустит, чтобы голодал ее народ. Теперь эти люди зависели от нее – от нее, а не от отца! Она – та жертва, что послужит залогом мира – невеста одного из рыцарей, нанесших им сокрушительное поражение. Ее наследник, а, значит, и наследник Оуэна, будет править на земле своих предков ценой того, что в ее крови окажется примесь крови презренного англичанина. Этим доводом после долгих споров отцу удалось убедить дочь, и она, наконец, поняла, почему отец принял такое решение.

Вот как вышло, что свита Карадока на неделю пути отстала от свиты принца: Бронуин и ее мать скрылись в одной из крепостей в городах Сноудонии, и большую часть недели Оуэн искал жену и дочь, а остальные дни ушли на то, чтобы убедить гордую упрямццу в необходимости следовать решению отца.

Броунин облизнула пересохшие губы и откинула капюшон подбитого мехом плаща, словно бросая вызов не только судьбе, но и непогоде. Ей было невдомек, что зимняя стужа отражается в ее глазах голубовато-серым сиянием, способным обжечь любого, кто встретится на пути. Мороз тронул и щеки, окрасив их более ярким, нежели обычно, румянцем, а губы девушки всегда вводили в соблазн многочисленных поклонников.

«Сегодня следовало бы поторопиться устроиться на ночлег», – подумала Бронуин, с беспокойством поглядывая на угрожающе надвигающиеся тучи. Между местом последнего ночлега и Честером не нашлось жилья, достойного людей благородного происхождения… если только не считать приграничных владений тех лордов, что помогали Эдуарду завоевать Уэльс. Но она лучше замерзнет, чем попросит приюта у предателей!

И только девушка подумала об этом, как отец отдал приказание остановиться на ночлег. Бронуин не видела ни реки, ни ключа, но была уверена, что где-то поблизости все же есть вода. Лорд Оуэн знал эти холмы так же хорошо, как и те, что простирались в его собственных владениях. Если поблизости отыщется озеро, то можно будет немного развлечься.

Бронуин любила скользить по льду на коротких деревянных полозьях и прихватила их с собой, отправляясь в путь. В душе она все еще оставалась ребенком и, как утверждала незамужняя тетя Агнес, повзрослеть не могла, сколько бы ни обучала ее мать премудростям ведения домашнего хозяйства.

После дня, проведенного в седле, все тело у Бронуин одеревенело. Здесь, на узкой горной дороге, у нее не было той свободы, что была в Карадоке, – там во время отлива она не могла сломя голову мчаться на коне вдоль скалистого морского берега навстречу ветру и дождю, столь частым в тех краях.

Прежде никогда ей не требовалась помощь, чтобы спешиться, но для путешествия в Вестминстер пришлось надеть на себя столько одежды, что движения оказались затруднены. Кроме того, в сумочках и футлярах, привязанных к поясу, обхватывавшему талию, хранилось множество необходимых вещиц. Как ни доверяла Бронуин своим слугам, она не осмеливалась оставить на их попечение ни один из ценных предметов, который мог бы соблазнить на воровство. Слугам воровство казалось таким же естественным, как и то, что крохотная капелька общей крови связывала их с семьей лорда, делая членами одного клана и тем самым оправдывая дарованное Господом право взять вещь, принадлежащую родственнику.

– Скоро будут поставлены шатры, мать, – обратился Оуэн к стройной женщине, которую со дня рождения их дочери всегда называл «матерью». – Обещаю: тебе будет обеспечено укрытие от стужи, и к тому же, будь уверена, один мужчина постарается, чтобы ты не замерзла.

Бронуин закусила губу, чтобы сдержать смешок при виде бледного лица матери, вспыхнувшего от подобной вольности отца, и предложила:

– А пока, мама, может, ты накинешь мой плащ? Уверяю тебя, он мне не нужен.

Помимо верхнего плаща, на Бронуин было еще слоя три одежды, и, вдобавок, при своем крепком уэльском сложении она не мерзла ни в какую погоду, в отличие от матери, чем дальше, тем больше начинавшей дрожать от холода.

И Бронуин, и Оуэн умоляли леди Гвендолин оставаться в Сноудонии до тех пор, пока не станет возможным без опасности для жизни вернуться в Карадок. Но леди настаивала: она должна присутствовать на свадьбе своей единственной дочери.

– Нет, Бронуин, – ответила леди Гвендолин, – чтобы согреться, мне достаточно немного пройтись, что я и сделаю, пока устанавливают шатры.

Гвендолин Карадокская была женщиной, какой с годами предстояло стать Бронуин, но дочь не унаследовала ее каштановых волос и зеленых глаз, однако округлое лицо Бронуин, высокие скулы, изящный нос и красивый разрез глаз были в точности, как у матери. А пышные волосы цвета воронова крыла, которые, к неудовольствию матери, дочь коротко обрезала, несомненно, достались Бронуин от отца – вместе с его необузданным характером. Цвет глаз девушки постоянно приводил родителей в замешательство: то они казались голубыми, как сапфиры, то сверкали серебряным блеском – в зависимости от переменчивого настроения дочери.

Сейчас возбуждение окрасило их в голубой цвет, сменивший меланхолически-серый, преобладавший в последние дни. Гвендолин снисходительно улыбнулась:

– Что за шалость ты затеваешь? Вспомни, о чем заклинала тебя тетя Агнес!

– Сюда! Сюда! – позвала стоявшая неподалеку пожилая женщина.

Она как бы старалась удостовериться, что ноги еще могут двигаться.

– Мне совсем не нравится то, чего я не понимаю, Гвендолин! В таком дьявольском путешествии, как это, нам вполне может встретиться и Черный Боров! Кости у меня ломит вот уже три дня подряд. Говорю я вам, это знамение! – женщина подтолкнула Бронуин локтем. – Я возьму у тебя плащ для Кэрин, раз уж он тебе сейчас не нужен. Бедная девочка совсем замерзла и окончательно закоченеет, если не согреется побыстрее.

– Ради Бога, Агнес! – заворчал на свояченицу Оуэн. – Это ревматизм терзает твои старые кости, а не какое-то знамение! И прекрати молоть всякую чепуху при моих воинах! Нечего их пугать! У них полно забот и без твоих знамений!

– Кроме того, тетя Агнес, – мягко вступила в разговор Бронуин, освобождаясь от мехового плаща, чтобы передать его молоденькой служанке, – все знают, что плохо придется тому, кто встанет на пути у ворона.

Ей не хотелось, чтобы кто-то замерз в дороге, будь то хоть служанка. Все равно плащ был подарком, оставшимся у нее после разорванной помолвки. Не жалко, даже если бледная дрожавшая голодранка найдет в себе силы убежать, прихватив с собой дорогой плащ.

– Мы-то знаем это, Бронуин, девочка, но Черный Боров не знает, – тихо ответила ей тетка и громко добавила: – Кэрин тебе будет благодарна.

Согнув свои больные колени, Агнес укутывала плащом юную служанку, хлопоча над нею, как наседка над цыплятами.

Тетушка была не только добрейшим человеком, но и неисчерпаемым источником сведений о том, как устроен мир – как материальный, так и духовный. В свое время она узнала все это от бабушки-ирландки, и всю жизнь Агнес посвятила углублению знаний, в то время как младшая сестра Гвендолин сосредоточила свои помыслы и усилия на том, чтобы заполучить себе хорошего мужа. И обе вполне преуспели в своих устремлениях.

– Почему бы тебе, тетя, не прогуляться со мной к озеру после того, как я запру ценные вещи в мамином сундуке? – предложила Бронуин.

Вещи, хранимые ею при себе, будут ей мешать кататься по льду, что она непременно станет делать, если, конечно, лед окажется достаточно крепок. Мать же позаботится о сохранности ценностей.

– Бронуин, ты испортишь башмаки!

– У меня с собой есть еще одна пара, мама, – упрямо возразила дочь. – Я чувствую, что должна подвигаться, иначе просто умру!

– Истинная дочь своего отца! – недовольно отозвалась Гвендолин.

– Чувствуешь, что должна подвигаться, иначе просто умрешь?! О, я знаю, в чем состоят твои затруднения, и дам тебе совет, девонька, но не раньше, чем ты выйдешь замуж, – хотя все члены семьи бегло говорили по-английски, уэльский говор иногда проскальзывал в их речи, и сейчас Оуэн использовал уэльское «девонька» как проявление нежности, потому что английское слово с тем же значением резало ему слух.

– Оуэн Карадокский, как вы можете говорить подобное своей столь юной дочери?

Оуэн лишь рассмеялся в ответ на возмущенный возглас жены.

– Спроси, кого угодно и увидишь, он поклянется, что твоя теплота и нежность оказывают на меня благотворное влияние, Гвендолин!

– Мне исполнится восемнадцать в тот день, на который назначена свадьба, мама, но, учитывая, что мой суженый – англичанин, боюсь, счастья я с ним не обрету.

– Он настоящий рыцарь, седьмой сын Кента, дочь, и хорошо проявил себя на полях сражений в Святой Земле.

– Ты сказал, седьмой сын? – довольно бесцеремонно прервала Оуэна Агнес. – О, дитя мое, это замечательное число – семь!

Бронуин распрямила плечи и вздернула подбородок, приняв хорошо знакомую домочадцам бунтарскую позу.

– Это число значит, дорогая тетя, что у моего жениха нет ни гроша, и он жаждет заполучить мои земли. Может быть, я и юна, но в таких вещах уже кое-что понимаю!

Лицо Гвендолин выразило неодобрение, на лице Оуэна отразился гнев, но вместе с тем в его глазах сверкнула искра гордости, что придало Бронуин уверенности. Судьба ее решена, но она не собирается скрашивать жизнь этому чужаку-англичанину, которому вскоре надлежит стать ее мужем.

– Да, если б у меня был сын, все могло бы обернуться иначе.

Воодушевление, на короткое время, охватившее Бронуин, мгновенно угасло от грусти и тоски, так ясно слышавшихся в оброненных отцом словах.

– Если бы у тебя был сын, отец, ты все равно потерял бы свои земли.

Резко повернувшись, Бронуин зашагала в том направлении, куда, как она успела заметить, слуги повели лошадей. Ей не хотелось так резко отвечать отцу, но, вот проклятая судьба, она старалась изо всех сил искупить свою невольную вину за то, что не родилась мальчиком. Бронуин не хуже мужчин умела скакать верхом и охотиться. Во всех четырех северных землях были известны ее соколы. Достаточно сказать, что сам Левеллин Граффитский купил одного! Не виновата же она, что мать забрала ее в верхние покои и настояла на необходимости обучаться ведению домашнего хозяйства и выполнять соответствующие обязанности!

А Дэвид Эльвайдский, подопечный ее отца, в это время обучался искусству владения оружием, готовясь стать оруженосцем. И пока Дэвид со своими приятелями учился метать копье и отражать удары, Бронуин заодно с ведением домашнего хозяйства овладевала искусством отклонять любовные домогательства мальчишки. По словам молодого обожателя, язычок у нее был острым, словно жало.

В день своего двенадцатилетия Бронуин была помолвлена с Дэвидом по согласию епископа, его дяди, и лорда Оуэна, ее отца. Свадьба была отложена до возведения Дэвида в рыцарское звание, которое месяц тому назад осуществил сам лорд Оуэн. А вскоре поражение Левеллина разрушило будущее молодых людей, и хотя Бронуин не особенно нравились неловкие поцелуи жениха, все же Дэвид был красив, и, к тому же, словесные перепалки доставляли девушке удовольствие. Брак с Дэвидом был бы, по крайней мере, необременительным для нее и не слишком скучным.

Сердце у Бронуин тревожно сжалось уже не в первый раз с тех пор, как расстроилась помолвка. Бронуин выросла вместе с Дэвидом в доме своего отца. А что общего может у нее быть с этим английским рыцарем? Девушка испытывала к завоевателям лишь одно презрение. Ей даже приходила в голову мысль, что, не исключено, она не сможет полюбить своего ребенка, если судьба окажется жестокой и наделит ее отпрыском англичанина, несмотря на все принятые меры предосторожности. Рука Бронуин потянулась к корсажу, под которым выделялся гладкий зеленовато-голубой камень с острова Англси, предохранявший, по поверью, от беременности. Этим талисманом Бронуин обзавелась на тот случай, если ей не удастся убедить новоиспеченного мужа пренебречь выполнением супружеских обязанностей, пообещав не обращать внимания на его кутежи с другими женщинами. Кровь Господня, у него может быть кто угодно… только не она!

В густой рощице у озера обледеневшие ветви деревьев тяжело свисали к земле хрустальными гирляндами. Бронуин не сомневалась: выгляни сейчас солнце, все здесь засверкает, словно в сказочном королевстве. В самом деле, сказочные персонажи вполне могли жить в таком чудесном месте. Глухие лощины и овраги всегда были любимыми потайными убежищами эльфов.

Слуги пробили лед на краю озера, чтобы напоить лошадей, и сразу стало ясно: лед слишком тонок, чтоб на нем резвиться. Убедившись, что ее намерениям не суждено осуществиться, Бронуин принялась осторожно прокладывать себе путь вдоль берега озера. Здесь не было полосы влажного песка, по которой она обычно задумчиво прогуливалась в Карадоке, удалившись от дома. Нужно же хоть как-то, в конце концов, смягчить разочарование, охватывающее ее каждый раз при мысли о невозможности самой решать свою судьбу, печально размышляла девушка. Наверное, отец не меньше ее расстроен, что дочь не смогла заменить ему сына.

Интерес Бронуин к учению был необычен для девочки. Наставник, обучавший оруженосцев, всегда делал ей строгие замечания, когда она изо всех сил тянула руку, чтобы ответить на какой-нибудь особенно трудный вопрос. Мужчине нужна та жена, которая вовремя поставит перед ним на стол вкусно приготовленные блюда, а не та, что начнет цитировать латинские тексты, когда он голоден. Некоторое время наставник терпел ее присутствие на занятиях, пока она не затмила его учеников-юношей. Тогда Бронуин выставили и заставили помогать матери ткать гобелен, который теперь висел в большом зале замке. Но висит ли и сейчас тот гобелен на стене? Бронуин остановилась в задумчивости, вдыхая всей грудью холодный горный воздух. Он был сухим и вызывал недомогание – только сегодня утром у нее шла носом кровь. Влажный солоноватый воздух Карадока никогда не оказывал на нее столь губительного воздействия. Впрочем, она могла бы со всем примириться, если бы не победа этих англичан, которые вытеснили бриттов к морю, как оттеснили к холмам всех, кому удалось избежать насильственного закабаления. Она только направляется на встречу с новым хозяином ее наследственных владений, а крепость, выстроенная еще ее дедом, уже перестраивается «за счет территории, находящейся под властью английской короны», как сказано в приказе короля.

Какое принуждение! Зачем только понадобилось англичанам перестраивать крепость? Что еще им нужно, помимо замка главной башни с ее большим залом, подсобных помещений, кладовой, оружейной комнаты и нескольких пристроек во дворе? По мнению Бронуин, то были бессмысленные затраты и труда людей, и денег, а деньгами Эдуард I, по-видимому, располагал в неограниченном количестве. В его приказе говорилось: «… увеличить крепость в два раза, включив в кольцо стен и деревню»!

С трудом, представляя себе этот замысел, Бронуин отломила березовую ветку и, откинув полы тяжелой шерстяной накидки, наклонилась, чтобы начертить на снегу, покрытом хрупкой ледяной коркой, план крепости. Едва она изобразила в виде кружка главную башню, как с другой стороны озера до нее донесся тревожный крик. Выпрямившись, девушка стала вглядываться, стараясь понять, что случилось. Действительно, там что-то происходило. К черно-красным цветам одежды воинов ее отца примешались оранжево-голубые. Зимний покой был потревожен лязгом металла и пронзительными женскими криками.

Мама! Отец! Бронуин бросилась бежать вокруг озера. Ее рука сама нырнула в складки накидки, нащупывая в кожаных ножнах кинжал, которым она пользовалась во время еды. Сейчас, конечно, ее мать и другие женщины окружены защитным кольцом воинов Карадока, но люди ее отца не готовы к такому крупному сражению, которое разворачивается у нее на глазах. Собираясь в путь, они вооружались так, чтобы суметь отразить нападение бродяг и воров, а не знатных рыцарей и обученных воинов.

Голубой и оранжевый. Бронуин снова и снова вспоминала геральдические сочетания цветов, в то время как ноги торопливо несли ее вокруг озера. Цвета были ей не знакомы. Или знакомы? Бронуин терялась в догадках, лихорадочно перебирая в памяти сведения, почерпнутые из рассказов пастуха, пришедшего с территории Карадока, занятой англичанами. О, Господи! Это же цвета Ульрика Кентского, присвоенные ему после возвращения из Святой Земли!

Будь он проклят! Бронуин выругалась, тяжело дыша от усилий, которые приходилось прилагать: это непросто – бежать в тяжелой одежде по кочкам и рытвинам. Ульрик Кентский! Знаменитый рыцарь, до похода в Святую Землю прославившийся на турнирных ристалищах! Как отец превозносил его перед нею! О, Господи, нет!

Осознание того, что, быть может, она стремится навстречу своей гибели, не замедлило бега девушки. Лучше умереть, сражаясь плечом к плечу вместе со стойкими воинами отца, чем страдать всю жизнь, покоряясь презренному англичанину! Своими собственными глазами ей довелось убедиться в его подлом предательстве. Во имя всего святого, ведь это может снова разжечь войну, которую, скрепляя мир, должна была предотвратить ее свадьба! Никогда теперь отец не отдаст ее такому лживому обманщику, как этот Ульрик Кентский! Оуэн скорее своей рукой пронзит дочь яростным клинком, чем подвергнет подобному позору.

Бронуин была обуреваема такими исступленными чувствами, что не заметила под ногами прикрытой снегом расселины скалы, но неожиданно земля ушла у нее из-под ног. Холодная бездна поглотила девушку, и ее испуганный возглас оборвался при падении на твердое каменистое дно. От боли, которая обожгла затылок, снег вдруг показался ей ослепительно белым, перед глазами замелькали искры, и она потеряла сознание.

Бронуин представления не имела, сколько времени оставалась она в ледяном небытии. Медленно приходя в сознание, девушка начала ощупывать твердый снег под собой и почувствовала пульсирующую в затылке боль, грозно разраставшуюся с каждым биением сердца. Ей показалось, что она умерла и похоронена: кругом был только снег, и лишь сквозь отверстие наверху проникал слабый свет. Толстый корень дерева удержал слой снега, чуть не засыпавший ее.

Это и спасло от верной смерти.

Бронуин попробовала пошевелить руками и ногами и обнаружила, что они занемели, но вполне подвижны. Встав, она увидела, что упала, не так глубоко, как показалось, расщелина скрывала ее лишь по плечи. Оставалось лишь найти опору для ног и…

Бронуин постаралась отогнать туман, окутавший сознание, с пугающей ясностью вспомнив, почему она так торопилась. Мама! Отец! Девушка легко подтянулась, ухватившись за край ямы, и выбралась из ловушки, подстроенной природой.

«Случилось что-то ужасное», – подумала она, поворачиваясь к озеру. Было слишком тихо. После успешного отражения неприятеля не могла установиться подобная тишина. Должны были раздаваться крики радости и облегчения… если, конечно, только воины Ульрика Кентского не одержали победу.

Не-е-е-ет!

Дрожащими губами Бронуин бормотала проклятия, снова безрассудно устремившись вперед. Скорее всего, это падение оглушило ее, но слух вот-вот восстановится, и, добравшись до места, она услышит, как отец хвалит своих воинов за храбрость и искусное владение оружием, а в это время мама и тетя Агнес мягкими голосами утешают раненых. Отвердевшие замерзшие юбки мешали Бронуин бежать, когда она, спотыкаясь о камни и корни, огибала озеро.

Тихо. Как тихо! В абсолютном безмолвии, обступившем со всех сторон, ей страшно было слышать удары собственного сердца. Чем ближе подходила Бронуин к месту сражения, тем медленнее становились ее шаги – и из-за того, что девушка выдохлась от бега, и потому, что вдруг испугалась увидеть следы поражения. Когда она поднялась на небольшой пригорок, картина, открывшаяся ее взору, превзошла все кошмары, подвластные воображению.

Белый снег окрасился в розовый цвет и подтаял от теплой крови, все еще сочившейся из тел, только что умерших. Никто не двигался и не подавал признаков жизни – как и сама Бронуин, застывшая от ужаса. Боже милостивый, этого не может быть! Ее взгляд скользил по затоптанному копытами лошадей снегу, по телам павших воинов в красно-черной одежде до тех пор, пока в поле зрения не попал женский темно-синий плащ, отороченный лисой – плащ ее матери. Рядом неподвижно лежал мужчина в темном плаще, подбитом мехом.

Сердце замерло у Бронуин в груди, дыхание перехватило, оцепенение сковало тело. Мама? Отец?.. Леди Гвендолин? Лорд Оуэн?.. Их имена снова и снова всплывали в сознании, пока на девушку не обрушилось полное понимание случившегося. Боль обжигающим клинком пронзила сердце и толкнула вперед. Бронуин не верила своим глазам. Неуверенно приближалась она, моля Бога, чтобы представшая ее взору картина оказалась безумным видением. Но молитва оборвалась на горестном вопле, когда Бронуин упала на колени между телами своих родителей.

Сначала она положила себе на колени голову матери, потом голову отца, не обращая внимания на кровь, которая текла из перерезанных глоток и пропитывала ей рукава и юбки. Застывшее лицо матери выражало ужас, испытанный в смертный час. Неистовая ярость исказила окаменевшие черты отца. Рыдания рвались из груди Бронуин, но ком в горле не давал разразиться плачем. Снова и снова слезы как бы пытались пробиться через непреодолимую преграду, пока Бронуин едва не задохнулась от горя, дав, наконец, слезам выход в отрывистых сдавленных звуках.

Хлопанье крыльев над головой девушки нарушило спокойствие зимнего леса. Бронуин подняла затуманенные слезами глаза на ворона, опустившегося на ветку.

– Посмотри на эту резню, мой сеньор! – с горечью обратилась она к птице, в которой, согласно поверью бриттов, воплотился дух короля Артура. – Это похоже на то низкое коварство, что привело к гибели тебя. Среди нас затаился Модред, и, клянусь, пока буду, жива, не перестану добиваться, чтобы его постигла кара!

Осторожно сняв с колен головы мертвых родителей – словно пытаясь приставить головы к их безжизненным телам, – Бронуин поднялась с земли. Когда она обвела взглядом лежавшие вокруг мертвые тела, ее ноздри затрепетали от ярости, приглушившей мучительную душевную боль.

Одно из тел привлекло ее внимание, обнаженное, распростертое на богатом меховом плаще. «Кэрин!» – мелькнула у Бронуин мысль, и тошнота поднялась к горлу при виде окровавленного тела служанки. Не нужно было обладать богатым воображением, чтобы понять: девушка была изнасилована. Неизвестно, до этого или уже после насильники перерезали ей горло. Они пригвоздили ее к земле своими копьями, как мишень на боевых состязаниях.

В отчаянии Бронуин начала вытаскивать копья. Хлюпающие звуки, раздававшиеся, когда наконечник копья высвобождался из тела, и вид оставшихся на теле треугольных отверстий, доводили Бронуин до изнеможения, и ей пришлось несколько раз останавливаться, но она снова и снова бралась за дело, пока не завернула мертвую девушку в плащ, который дала ей поносить. Бессмысленная попытка придать достоинство несчастной – это было все, что Бронуин могла сделать, и хотя теперь для погибшей служанки это уже не имело значения, все же госпожа сочла своим долгом позаботиться о мертвой.

Бронуин вытерла рукавом лоб. Что делать? Без сомнения, нужно похоронить родителей. Разве может она оставить их здесь? Они заслуживают достойных их положения похорон и отдохновения в каменном склепе предков. Но замок Карадок так далеко! Бронуин, потерянная и одинокая, в отчаянии огляделась по сторонам. Ближе всего приграничные владения лордов… но, не исключено, эти лорды и укрывают тех самых убийц, что совершили злодеяние! «Черт бы побрал их всех! – молча негодовала Бронуин. – Чтоб все они горели в адском пламени!»

Услышав шум крыльев над вершинами деревьев, она подняла взор на ту ветку, где видела ворона. Теперь их было уже больше дюжины – взбудораженных в предвкушении пиршества. У нее мелькнула мысль воспользоваться арбалетом, который она заметила в руке одного из вражеских воинов, но Бронуин сразу же отказалась от этого намерения. Плохо придется тому, кто встанет на пути у ворона.

«Не может же каждый из них быть королем Артуром!» – решила девушка, теряя рассудок от потрясения, еще более усугубившего ее горе. Но при ее невезении она убьет именно того ворона, которого нельзя трогать, и будет проклята навеки! Бронуин сердито пнула арбалет. Она и так уже проклята, мелькнула у нее горькая мысль. И зачем только ей довелось уцелеть?

Взгляд Бронуин устремился к телу служанки, завернутому в плащ. В душу зародилось подозрение: а не подумали ли нападавшие, что богато одетая Кэрин – это она, Бронуин? И тут Бронуин заметила то, что с первого взгляда не бросилось ей в глаза: на голову девушке насильники, глумясь, набросили вытканную золотую вуаль – свадебную фату, которую Бронуин должна была надеть в Лондоне. Горло у Бронуин вновь болезненно сжалось. Дочь лорда поняла: это на ее месте оказалась Кэрин. Неожиданное падение в расщелину скалы изменило ее судьбу.

Однако, что за нечестивое деяние совершил ее жених? Содеянное немыслимо даже для англичанина! И чего он добился этою резней? А только так и можно назвать случившееся! Не было сделано даже попытки захоронить тела тех, кто пал под мечами воинов ее отца! Оранжево-голубые плащи виднелись повсюду среди черно-красных. Видно, нападавшие воины были смелыми людьми, как и само их нападение. И, конечно, это была резня, судя по множеству павших.

Одна из самых дерзких птиц поднялась с высокого дерева и опустилась рядом с телами лорда Оуэна и его супруги. Крича и размахивая руками, Бронуин отогнала ворона. «Почему бы и не встать на пути у ворона?» – в безумном негодовании размышляла она. Ее ведь прозвали дочерью ворона. «Бронуин – прекрасная дочь ворона», – говорили о ней. А одна птица может наброситься на другую. Она сама видела, как дерутся вороны между собой из-за корок, которые бросают им люди. Нечего бояться этих птиц, пока не убьешь одну из них. Бог запрещает убивать легендарного Артура, но не запрещает отгонять от трупов птиц.

Нет, не для того осталась она жива, чтобы оказался сломлен ее дух. Она все преодолеет и низвергнет могущественного Ульрика Кентского! По мере того, как она обдумывала эту мысль, огонь в глазах ее разгорался все больше. Слабости есть у каждого, и она найдет уязвимое место этого человека. Конечно, надеяться можно только на внезапность, лихорадочно размышляла девушка. Он считает ее мертвой. Как же застать его врасплох?

Во имя Господа, она разоблачит его и вынудит короля признать, что он совершил ошибку, выбрав Ульрика для брака, который должен был обеспечить мир. «Доказательства… вот они!» – подумала Бронуин, подходя к тому месту, где лежал воин, одетый в оранжево-голубой плащ. Не обращая внимания на его невидящие глаза, она сдернула с убитого одежду. На глаза ей попался кинжал в ножнах – отвратительное и грозное оружие. Девушка забрала и его. Кинжал тоже станет доказательством случившегося, но сначала она вонзит клинок в подлое сердце Ульрика.

Уголки ее плотно сжатого рта изогнулись в ужасающей усмешке, а глаза блеснули. Не стоит забывать: плохо придется тому, кто станет на пути… у дочери ворона!