1

Люди из Синалоа

Район Бадирагуато

Штат Синалоа

Мексика

1975

Горят маки.

Пылающие красные цветы, пылающее красное пламя.

Только в аду, думает Арт Келлер, цветы расцветают пламенем.

Арт сидит на гребне горы над горящей долиной. Смотреть вниз — все равно что заглядывать в кипящую кастрюлю с супом — толком сквозь дым ничего не разглядеть, но то, что видно, напоминает картину ада.

Если бы Иероним Босх написал такое полотно — «Война против Наркотиков».

Campesinos — мексиканские крестьяне-фермеры — бегут, опережая языки пламени, прижимая к груди те немногие пожитки, какие успели схватить, прежде чем солдаты подожгли деревню. Подталкивая перед собой детей, campesinos тащат пакеты с едой, семейные фотографии, одеяла, купленные по неимоверной для них цене, какую-то одежонку. В белых рубахах и соломенных шляпах с проступившими желтыми пятнами пота, они похожи в мареве дыма на призраков.

Если б не одежда, думает Арт, то все как тогда, во Вьетнаме.

И он даже удивляется, мельком взглянув на рукава своей рубашки и обнаружив, что это синий хлопок, а не армейское хаки. И напоминает себе: это не операция «Феникс». Это операция «Кондор», и перед ним не заросшие бамбуком горы «Корпуса I», a маковые поля в долине Синалоа.

И выращивают тут не рис, а опийный мак.

Арт слышит глухой рокот — хуп-хуп-хуп — винтов вертолетов и переводит взгляд на небо. Как и у других парней, воевавших во Вьетнаме, рокот этот вызывает множество воспоминаний. О чем? — спрашивает он себя и решает, что, пожалуй, иные воспоминания лучше не вытаскивать на свет со дна памяти.

Стервятниками кружат над головой «вертушки» и самолеты. Самолеты производят опыление; вертолеты защищают самолеты от одиночных автоматных выстрелов тех уцелевших gomeros — «маководов», которым все еще неймется воевать за свои поля. Арту слишком хорошо известно, что точный выстрел из «АК-47» запросто сбивает вертолет. Если угодит в хвостовой винт, то вертолет рухнет на землю, будто капризный ребенок отбросил сломанную игрушку. А если в пилота... Пока что им везет: ни одну «вертушку» еще не сбили. То ли gomeros — стрелки никудышные, то ли просто не пристрелялись.

Формально все самолеты — мексиканские. И «Кондор» — шоу мексиканское, совместная операция Девятого армейского корпуса и полиции штата Синалоа, но куплены самолеты на деньги Управления по борьбе с наркотиками, и летчики на них — контрактники оттуда же. Почти все они — бывшие служащие ЦРУ, из старой команды Юго-Восточной Азии. Такая вот злая ирония, думает Келлер, парни из «Аэр Америки», которые когда-то перевозили на самолетах героин для тайских военачальников, теперь распыляют дефолианты на мексиканские маковые поля.

Наркоуправление хотело использовать «Эйджент Орандж» [3]Дефолиант, использовавшийся США в войне против Вьетнама. (Здесь и далее прим. перев.)
, но мексиканцы не согласились. Тогда стали распылять новую смесь «24-Д», против которой они не возражали оттого, — внутренне посмеивается Келлер, — что gomeros уже пользовались ею для уничтожения сорняков вокруг своих полей.

Так что и запас был наготове.

Да, думает Арт, операция эта мексиканская. Мы, американцы, здесь просто в качестве консультантов.

Как во Вьетнаме.

Только в других кепи.

Война Америки против Наркотиков открыла фронт. Теперь десятитысячная мексиканская армия ворвалась в эту долину близ города Бадирагуато, помогая копам муниципальной федеральной полиции, известным как federales, и десятку консультантов из Управления по борьбе с наркотиками вроде Арта.

Основная масса солдат пешие, другие верхом, будто vaqueros [4]Пастухи (исп.)
, гонящие перед собой скот. Приказы им даны простые: отравите маковые поля и спалите все, что уцелеет. Разгоните gomeros, чтоб разлетелись, будто сухие листья в ураган... Уничтожьте раз и навсегда источник героина в синалоанских горах Западной Мексики.

В Западной Сьерре самое благоприятное в этом полушарии сочетание высоты, дождей и кислотности почвы для выращивания papaver somniferum, то есть мака опийного, а опиум в конечном счете превращают в «мексиканскую грязь» — дешевый коричневый забористый героин, который наводняет улицы американских городов.

Н-да, операция «Кондор», думает Арт.

Настоящих кондоров в небе над Мексикой не видели уже лет шестьдесят. Еще раньше они исчезли в Америке. Но у каждой операции должно быть название, иначе мы не поверим в ее реальность. И вот эта — «Кондор».

Арт немного почитал про эту птицу. Самая крупная из хищных, хотя термин несколько неточный, потому что питаться она предпочитает падалью. Большой кондор, узнал Арт, может поднять мелкого оленя, но больше всего кондору нравится, когда настоящий хищник настигнет выбранную жертву, отобедает, а тут он — не утруждаясь, планирует на остатки туши.

Мы тоже охотимся на мертвых.

Операция «Кондор».

И снова вспышкой — воспоминание о Вьетнаме.

Смерть с Небес.

И я опять сижу, как там, скорчившись в кустах, дрожа на влажной прохладе горного утра, устраиваю засады.

Все повторяется...

Только теперь моя цель — не солдат-вьетконговец, возвращающийся в деревню, а старый Дон Педро Авилес, наркобарон Синалоа, Эль Патрон . Дон Педро уже полвека переправляет отсюда опиум, еще до того орудовал, как в горы явился Багси Сигел в обнимку с красоткой Вирджинией Хилл, чтобы прибрать к рукам для мафии с Западного побережья неиссякаемый источник героина.

Сигел заключил сделку с Доном Педро Авилесом, а тот использовал его как рычаг, чтобы стать patron самому, стать боссом, и статус этот он удерживает и по нынешний день. Но власть мало-помалу утекает от старика: в последнее время молодые нахрапистые парни начали оспаривать его авторитет. Таков уж закон природы, раздумывает Арт, подросшие львята потихоньку одерживают верх над старым вожаком. Не одну ночь Арт пролежал без сна в своем номере в кульяканском отеле под треск пулеметных очередей на улице; перестрелки стали таким обычным делом, что город даже получил прозвище Маленький Чикаго.

Но после сегодняшнего дня, возможно, им больше станет нечего делить.

Арестуй старого Дона Педро, и ты положишь конец этому.

А заодно станешь героем, думает он, испытывая легкое чувство вины.

Арт — истый фанатик Войны против Наркотиков.

Вырос он в Сан-Диего, в баррио Логан, и собственными глазами видел, что творит героин с людьми, особенно с бедняками. Так что все-таки операция проводится для того, чтобы очистить улицы от наркотиков, напоминает он себе, а не способствовать продвижению твоей карьеры.

Но, по правде, его карьере совсем не помешает, если именно он захватит Дона Педро Авилеса.

Управление по борьбе с наркотиками — организация новая, ей и двух лет еще нет. Когда Ричард Никсон объявил войну наркотикам, ему потребовались солдаты. Большинство новых бойцов пришло из старого Бюро по борьбе с наркотиками и опасными лекарствами; немало влилось из различных полицейских департаментов, но некоторые — из раннего призыва — были и из Компании .

Арт тоже был одним из «ковбоев Компании».

Так полицейские называют парней, пришедших из ЦРУ. В этом прозвище сквозит оскорбительный оттенок недоверия и обиды.

И зря, считает Арт. В основе своей задача у них одна — сбор информации. Ты находишь источники, зеультивируешь их, управляешь ими и действуешь исходя из сведений, которые они тебе поставляют. Кардинальная разница между его старой работой и новой состоит в том, что на прежней он арестовывал свои «мишени», а на новой их убивают.

Операция «Феникс» — спланированное уничтожение вьетконговской инфраструктуры. «Мокрой работой» Арт не слишком часто занимался. Его задачей во Вьетнаме был сбор разрозненной информации и анализ ее. А уж потом другие ребята, в основном спецназовцы, одолженные у Компании, шли в атаку, действуя согласно информации Арта.

Уходили они по ночам, вспоминается Арту. Иногда их не было три-четыре дня, потом они появлялись в лагере поздней ночью, ошалевшие от декседрина. Исчезали в своих палатках, где отсыпались по нескольку суток кряду. После чего снова отправлялись на боевую операцию.

Арт всего пару раз участвовал в таких операциях, если его источники приносили информацию о том, что крупная группировка солдат сосредоточена в каком-то районе. Тогда он сопровождал спецподразделение и устраивал ночную засаду.

Не особо ему такое нравилось. Он почти всегда отчаянно трусил, но работу свою выполнял: спускал курок, приводил своих товарищей обратно и сам выбирался из боя, слава богу, руки-ноги целы, голова — на плечах. Столько дерьма навидался, что только и мечтал забыть обо всем этом навечно.

Но приходится мириться с фактом, думает Арт, "Что когда я пишу на бумаге имена людей, то этим подписываю им смертный приговор. И тогда возникает вопрос — как остаться порядочным в бесчестном мире.

Но та долбаная война.

Та проклятая долбаная война.

Как и большинство американцев, он смотрел по телевизору, как снимаются с сайгонских крыш последние вертолеты. И как большинство ветеранов, пошел и напился в хлам в тот вечер. А когда пришло предложение перейти в новое Управление по борьбе с наркотиками, то схватился за него.

Но сначала, конечно, обсудил это с Элси.

— Может, эта война стоит того, чтоб на ней воевать, — сказал он жене. — Может, хоть эту войну мы сумеем выиграть.

И теперь, пожалуй, думает Арт, сидя в засаде и карауля Дона Педро, мы близки к победе.

Ноги у Арта онемели от долгой неподвижности и неудобной позы, но он сидит все так же, не шелохнувшись. Служба во Вьетнаме научила его этому. Мексиканцы, затаившиеся в окрестных зарослях, также ведут себя дисциплинированно — двадцать специальных агентов из ДФС , вооруженные «узи», одетые в камуфляж.

Кроме Тио Барреры.

Даже тут, в высоком кустарнике, специальный помощник губернатора одет в свой фирменный черный костюм, на нем белая рубашка на пуговицах и узкий черный галстук. Вид у него спокойный и безмятежный — настоящий латиноамериканец, полный чувства собственного достоинства.

Тио напоминает киношного идола из фильмов сороковых, думает Арт. Лакированно зализаны назад черные волосы, ниточка усов, красивое тонкое лицо со скулами, будто высеченными из гранита.

Глаза черные, как безлунная ночь.

Официально Мигель Анхель Баррера — коп, полисмен штата Синалоа, охранник губернатора штата Мануэля Санчеса Сэрро. А неофициально — посредник между властями и гангстерами, спецагент губернатора. И так как «Кондор» — формально операция штата Синалоа, то именно Баррера — настоящий режиссер всего шоу.

Если уж быть честным до конца, думает Арт, то Тио Баррера командует и мной.

Три месяца тренировок в лагере наркоуправления «казались не такими уж тяжкими. Физическая подготовка — так, пустячок: Арт легко пробегал трехмильный маршрут, умел играть в баскетбол, и занятия по самообороне были ерундовиной в сравнении с Лэнгли. Инструкторы заставляли их только боксировать и заниматься рестлингом, а Арт еще подростком занял третье место в соревновании «Золотые перчатки» в Сан-Диего.

Он был середнячком в своей весовой категории: техника хорошая, но реакция замедленная. Он узнал суровую для себя правду: научиться быстрой реакции невозможно. Правда, боксировал он так хорошо, что попал даже в высший разряд, и ему крепко доставалось. Однако он доказал, что умеет держать удары, а для паренька-метиса из баррио — это уже победа. Мексиканские поклонники бокса больше уважают боксера, способного Держать удары, чем того, кто умеет наносить их.

Арт умел держать удар.

После того как он начал боксировать, мексиканские парни больше не задирали его. Даже отъявленные хулиганы держались от него подальше.

На тренировках Арт не особо старался избивать противников на ринге. Не было смысла одерживать победы, наживая врагов только ради того, чтобы покрасоваться.

На занятиях по правоохранительным процедурам дела шли похуже, но он одолел и это вполне нормально, а курс по наркотикам был совсем легким. На вопросы типа «Вы можете опознать марихуану?», «Вы сумеете опознать героин?» Арт подавлял порыв ответить: ему ли этого не знать!

Еще одно искушение, против которого устоял Арт, — закончить курс первым в группе. Он мог бы, прекрасно понимал, что вполне мог бы, но решил спустить на тормозах. Полицейские и так выказывали неудовольствие, считали, что типы из Компании вторглись на их территорию, а потому разумнее было особой прыти не проявлять.

Так что на занятиях спортом он не напрягался; не высовывался и на других, а в тестах специально несколько раз ткнул в неправильные ответы. Он и занимался успешно, и экзамены сдал легко, но не блистал. Труднее было сдерживать себя на практических занятиях. Слежка? Привычна, как старая шляпа. Скрытые камеры, микрофоны, жучки? Поставить их он сумел бы хоть во сне. Тайные встречи, засвеченные тайники, действующие тайники, установление дружеских связей со стукачами, допрос подозреваемого, сбор информации, анализ данных? Этот курс он мог бы преподавать сам.

Но Арт держал рот на замке, закончил обучение ему вручили удостоверение специального агента Управления по борьбе с наркотиками. Предоставили двухнедельный отпуск, а затем отправили прямиком в Мексику.

Сразу в Кульякан.

Столицу наркоторговли Западного полушария.

В город-рынок опиума.

Чрево зверя.

Новый босс принял его дружелюбно. Тим Тейлор, кульяканский шеф-резидент Управления, нредварительно изучил его данные и легко все прочитал между строк. Арт сел напротив него за стол, и Тим, не поднимая глаз от папки, бросил:

— Вьетнам?

— Да.

— Ускоренная программа установления мира...

— Да. Иначе операция «Феникс». Старая расхожая шутка: многие ребята на всей скорости упокоились там в мире.

— ЦРУ, — проговорил Тейлор, и это был не вопрос, а утверждение.

Вопрос или утверждение, но Арт промолчал. Досье на Тейлора он знал: тот работал еще в старом Бюро, когда эта организация переживала скудные времена; теперь, когда борьба с наркотиками стала первоочередной задачей и бюджет отпускался жирный, Тим совсем не собирался уступать свои трудно завоеванные позиции компашке новичков, вторгшихся на его территорию.

— Знаешь, что мне не по душе в вашей Компании ковбоев? — буркнул Тейлор.

— Нет.

— Вы не копы. Вы убийцы.

Да хрен тебя дери, а ты-то! — подумал Арт. Но рта не раскрыл, держал накрепко запечатанным, пока Тейлор читал длинную лекцию про то, что он не желает от Арта никакого дерьмового ковбойства. Про то, что они здесь — «команда» и Арту лучше «влиться в команду», «играть по правилам».

Арт охотно «влился» бы и «играл», если б его в эту команду приняли. Хотя ему в общем-то было на это наплевать. Когда растешь в баррио, а отец у тебя американец английского происхождения и мать — мексиканка, ты всегда не в команде.

Отец Арта был бизнесмен из Сан-Диего, соблазнивший во время отпуска в Масатлане девушку-мексиканку. (Арт часто думал: как забавно, что зачат он был в Синалоа.) Арт-старший решил поступить по совести и женился на девушке. Это решение далось ему не слишком тяжело, потому что она была потрясающей красавицей. (Арт унаследовал ее красоту.) Отец привез ее в Штаты и быстро охладел к ней: она — как сувенир, который вы приобрели в Мексике во время отпуска, — на лунном берегу в Масатлане смотрелась куда лучше, чем в холодном трезвом свете будней Америки.

Арт-старший бросил ее, когда Арту и года не исполнилось. Она не захотела поступиться единственным преимуществом, какое было у ее сына, — гражданством США, и потому переехала к какой-то дальней родне в баррио Логан. Арт знал, кто его отец. Иногда мальчик, сидя в маленьком парке на Кросби-стрит и глядя на высоченные стеклянные здания в центре, воображал, как входит в одно из них повидаться с отцом.

Но никогда не входил.

Арт-старший посылал чеки, сначала регулярно, потом изредка. Иногда у него случались приступы отцовской нежности — а может, вины, — и он являлся к ним и вел Арта на обед или на игру - «Падрес». Но отношения между ними так и не сложились, оставались натянутыми, им было неловко друг с другом. А когда Арт стал учиться в младшей ,средней школе, отец и вовсе перестал его навещать.

И деньги присылать тоже.

Так что семнадцатилетнему Арту было нелегко приехать наконец в центр города, решительно войти в высокое здание и найти офис отца. Он ознакомил его со своими высокими результатами Эс-зй-ти , письмом о зачислении в Калифорнийский университет и заявил:

— Не волнуйся. Единственное, что мне нужно от тебя, — чек.

И получил его.

За время обучения Арт получил еще четыре чека.

А заодно и урок «Три С» — «Спасай Себя Сам».

Урок полезный, потому что его попросту вышвырнули в Кульякан. «Ты только застолби территорию», — заявил ему Тейлор среди набора клише типа «сдвинь дело с мертвой точки», «полегоньку там» и выдал даже что-то вроде: «Провал подготовки — это подготовка к провалу».

Он вполне мог бы еще добавить: «Катись на хрен», потому что такова и была суть. Тейлор и копы держали Арта в полнейшей изоляции: не подпускали к информации, не знакомили с теми, с кем контактировали, не звали на встречи с мексиканскими копами, не приглашали на утренние посиделки за кофе с пышками или выпить пивка на закате, где и передавалась настоящая информация.

Его оттеснили на обочину.

Местные жители не желали говорить с ним, потому что янки в Кульякане мог быть только или наркодилером, или антинарком . В наркодилеры он не годился, потому что не покупал «товар» (денег Тейлор не дал, он не желал, чтобы Арт испоганил то, чего они уже достигли), а стало быть, он был антинарком.

Кульяканская полиция не желала с ним сотрудничать, потому что он был антинарком-янки, которому следовало сидеть дома и не соваться в чужие дела. Да к тому же большинство копов уже числились в платежной ведомости Дона Педро Авилеса. По тем же причинам не стремились иметь с Артом дел и копы штата Синалоа: если уж его Управление не желает с ним работать, так с какой стати им-то стараться?

Но не сказать, чтоб и в команде дела шли так уж блестяще.

Управление по борьбе с наркотиками уже два года обивало пороги мексиканского правительства, пытаясь вынудить начать борьбу против gomeros. Агенты добывали улики: фотографии, пленки, свидетелей, — и federales, заверив, что немедленно начнут действовать, не предпринимали даже попыток. В Управлении только и слышали: «Это же Мексика, сеньоры. Тут такое враз не делается».

Улики устаревали, свидетелей запугивали, federales продвигались по службе, и американцам приходилось начинать все сначала с другим копом, который просил их добыть крепкие улики и привести свидетелей. А когда все это преподносилось ему на блюдечке, он, покровительственно посматривая на них, заявлял: «Сеньоры, это ведь Мексика. Не все сразу».

А героин меж тем тек с холмов в Кульякан, точно, грязь весеннего паводка. Каждую ночь молодые gomeros переправляли его с людьми Дона Педро, и город стал казаться Арту Данангом или Сайгоном, только стреляли тут чаще.

Ночь за ночью лежал Арт без сна на кровати в отеле, глотал дешевенький скотч, иногда смотрел футбол или бокс по телевизору, хандрил и жалел себя. И скучал по Элси.

Господи, как же ему не хватало Элси!

Элсию Паттерсон он встретил на Брун-Уок, когда учился на последнем курсе, подошел к ней под хилым предлогом: «Мы с вами не в одной группе по точным наукам?»

Высокая, худенькая, светловолосая Элсия казалась еще по-детски угловатой, нос у нее был длинный, и рот великоват, и зеленые глаза посажены чуть глубже, чем положено. Но Элсия все равно была красива.

И умна. Они действительно были в одной группе по точным наукам, и Арт как-то слышал ее сообщение на занятии. Она пылко отстаивала свои взгляды (чуть более радикальные, чем у Эммы Голдман), и это тоже ему понравилось.

Они отправились вместе съесть пиццу, а потом заглянули к ней в Вествуд. Элси сварила эспрессо, и они долго болтали. Арт узнал, что она из Санта-Барбары, ее родители — из старых калифорнийских семей, богаты, отец — крупная фигура в Демократической партии штата.

Арт показался ей безумно красивым, он выглядел бы смазливым, если бы не нос, сломанный на ринге. Привлекали девушку также его рассудительность и ум, позволившие пареньку из баррио попасть в университет. А одиночество, обидчивость, прорывающийся иногда темперамент делали его вовсе неотразимым.

Знакомство закончилось постелью, и в темноте, после любви, Арт спросил:

— Ну что? Теперь поставишь галочку: «переспала со спиком», с мексикашкой то есть?

Подумав немного, Элси ответила:

— А я всегда считала, «спик» означает пуэрториканца. Галочку я поставлю в графе «переспать с бинером», вот «бинер» — это мексикашка.

— В общем-то я всего лишь наполовину мексикашка.

— Да? Тогда ты и галочки недостоин.

Элсия была исключением из теории Арта «Три С». Она незаметно проникла в его жизнь, подорвав самодостаточность, уже укоренившуюся в нем, когда он познакомился с ней. Скрытность давно стала привычкой, защитной стеной, которую он старательно возводил вокруг себя с самого детства. А к тому времени, когда он влюбился в Элси, Арт приобрел еще и профессиональные навыки в этом искусстве.

«Разведчики талантов» из Компании зацепили его на втором курсе университета и сорвали, словно удобно висящий спелый плод.

Профессор Осуна, кубинский эмигрант, его преподаватель по международным отношениям, пригласил Арта на кофе, стал давать советы, какие науки, языки лучше изучать. Позже, во время обедов у него дома, учил, какой вилкой пользоваться, какое вино с чем пить и даже с какими женщинами встречаться. (Элсия профессору Осуне очень понравилась. «Она идеальная для тебя женщина, — заметил он. — Она тебя отшлифует».)

Все это напоминало не вербовку, а обольщение.

И не сказать, чтоб Арта было так уж трудно соблазнить. Потерянный, одинокий, дитя двух культур, он находился между двумя мирами, и места для него не было ни в одном.

У них есть нюх на парней вроде тебя, думал Арт позже. Ты был находкой для них — умный, закаленный улицей, амбициозный. Белый, но дерущийся по-черному. Все, что требовалось, — чуть отполировать тебя, придать лоск, и они это сделали. Потом посыпались мелкие поручения. «Артуро, приезжает боливийский профессор. Пожалуйста, покажи ему город». Еще несколько подобных поручений, и «Артуро, чем доктору Эчеверриа нравится заниматься в свободное время? Он пьет? Ему нравятся девочки? Нет? Может, мальчики?». А потом: «Артуро, если профессору Мендесу захочется марихуаны, ты сумеешь ему достать?», «Артуро, ты можешь сказать, с кем наш друг, известный поэт, беседует по Телефону?», «Артуро, это подслушивающее устройства Установи в его комнате. Сумеешь?»

Арт выполнял все глазом не моргнув, и выполнял хорошо. Диплом и билет в Лэнгли ему вручили практически в один день. Он попытался объяснить это Элси, но получилось не очень понятно:

— Я вообще-то могу тебе все объяснить, но на самом деле не могу, — вот и все, что он сумел изобрести.

Элси была девушкой неглупой и поняла все правильно:

— Бокс — вот метафора, идеально подходящая для тебя.

— То есть?

— Искусство не подпускать никого близко. Ты добился в нем больших успехов: тебя никто и ничто не трогает.

Это неправда, подумал Арт. Ты трогаешь меня.

Они поженились за несколько недель до его отъезда во Вьетнам. Оттуда он писал ей длинные страстные письма, где никогда ни слова не было о том, чем он на самом деле занимался. Он очень переменился, подумала Элси, когда Арт приехал домой. Наверно, это неизбежно. Он еще больше замкнулся. Вокруг стены, охраняющей его внутренний мир, он вырыл даже не ров, а океан эмоциональной отстраненности. Правда, временами он вновь превращался в того нежного, ласкового парня, в которого когда-то влюбилась Элси.

Элсия обрадовалась, услышав, что он подумывает о перемене работы. Арт загорелся энтузиазмом, услышав о новом наркоуправлении: он считал, что сумеет принести там большую пользу. Элси поощряла мужа взяться за эту работу, хотя это означало, что он опять исчезнет еще на три месяца. Дома он побыл совсем недолго.

В письмах из Мексики тоже ничего не было о его работе. Да я бездельничаю! — писал он ей. Ни черта не делаю, только жалею себя.

Ну так оторви задницу от стула и займись хоть чем-нибудь, писала в ответ она. Или бросай все и возвращайся домой, ко мне. Я уверена, папа без труда найдет тебе работу в штате сенатора, скажи только слово.

Но Арт этого слова не сказал.

Однако задницу оторвал и отправился поклониться святому.

Все в Синалоа знали легенду о Санто Хесусе Малверде. Это был бандит, отважный разбойник, который все раздавал бедным, такой синалоанский Робин Гуд. Удача отвернулась от него в 1909-м, и federales вздернули его на виселице неподалеку от улицы, где теперь стоит храм.

Храм возник стихийно. Сначала приносили цветы, потом поставили фотографию. Как-то ночью бедняки соорудили что-то вроде часовни из грубо отесанных досок. Полиция побоялась снести ее, потому что в народе уже гуляла легенда, будто в ней обитает душа Малверде и что если прийти сюда, помолиться, зажечь свечу и дать религиозный обет — manda, то Хесус Малверде обязательно поможет.

Даст хороший урожай, защитит от врагов, избавит от болезней.

На стенах храма были прикреплены записочки с благодарностями, где перечислялись блага, ниспосланные Малверде: выздоровел больной ребенок; появилась волшебным образом нужная сумма денег; кто-то спасся от ареста, кто-то от убийц; сняли обвинение; благополучно вернулся mojado из Эль-Норте; отомстили за убийство.

Арт отправился к храму, рассудив, что если с чего-то начинать, то лучшего места не придумать. Дошел пешком от отеля, терпеливо переждал очередь паломников и наконец попал внутрь.

К святым он привык. Мать истово таскала его в церковь Девы Марии Гваделупской в баррио Логан, где он посещал уроки катехизиса, получил первое причастие, был конфирмован. Он молился святым, зажигал свечи у статуй. Ребенком он обожал рассматривать изображения святых.

Да и в колледже Арт оставался ревностным католиком. Даже во Вьетнаме поначалу прилежно посещал церковь, но постепенно его религиозность поугасла, и он перестал ходить на исповеди.

Как это произошло? «Прости меня, отец, я согрешил. Прости меня, отец, я согрешил, простои — согрешил, прости — согрешил...» Какой в этом смысл, черт побери? Каждый день я намечаю людей, которых нужно убить, а на другой день, бывает, убиваю их сам. Какой же смысл приходить сюда, просить прощения и обещать, что это больше никогда не повторится, если это моя работа и убийства совершаются по графику, регулярно, как мессы?

Сол Скэки, один из сотрудников спецотряда, ходил к мессе каждое воскресенье, если не был занят в операциях по убийству людей. Арт только диву давался: неужели Сол не осознает лицемерия происходящего? Они даже порассуждали на эту тему как-то за выпивкой вечером. Арт и этот, такой итальянский итальянец из Нью-Йорка.

— Меня это не колышет, — заявил Скэки. — И тебя не должно. Вьетконговцы всё одно в Бога не верят, так что ну их на хрен!

Между ними завязался ожесточенный спор. Арта потрясло, что Скэки и в самом деле считает, будто они, убивая вьетконговцев, творят Божье дело. Коммунисты, они же все атеисты, твердил Скэки, и хотят уничтожить Церковь. Так что мы защищаем Церковь, а потому это не грех, а наш долг.

Сунув руку под рубашку, он показал Арту образок святого Антония, который носил на цепочке на шее.

— Меня хранит святой, — поделился он. — И тебе тоже нужно носить такой.

Но Арт не стал.

И теперь, в Кульякане, он стоял и смотрел в обсидиановые глаза Санто Хесуса Малверде. Гипсовая кожа светилась белизной, усы были угольно-черными, а кроваво-красная полоска вокруг шеи напоминала паломникам, что этот святой, как и все настоящие святые, был предан мученической смерти.

Санто Хесус умер за наши грехи.

— Послушай, — обратился Арт к статуе, — что ты там делаешь, не знаю, но это срабатывает, а что бы ни делал я — нет, так что...

Арт сотворил manda. Преклонив колени, зажег свечу и оставил двадцатидолларовую купюру. Какого черта!

— Помоги мне, Санто Хесус, — прошептал он по-испански, — и будут еще деньги. Я отдам их бедным.

А на обратном пути от храма к отелю Арт впервые встретился с Аданом Баррерой.

Мимо этого спортклуба Арт проходил десятки раз. Ему всегда хотелось заглянуть туда, но он так ни разу и не зашел. Однако в этот вечер внутри клубилась особенно большая толпа, и Арт не устоял.

Адану тогда едва исполнилось двадцать. Низкорослый, почти карлик, но стройный, изящный. Длинные черные прямые волосы зачесаны назад. Стильные джинсы, кроссовки «Найк», фиолетовая рубашка поло — дорогая одежда для этого баррио. Смышленый парень — это Арт разглядел сразу. Вид у Адана Барреры такой, словно он постоянно прикидывает, что к чему.

Росту в нем всего около пяти футов пяти дюймов, подумал Арт, ну, может, шесть дюймов. Парень, стоявший рядом с Аданом, был никак не меньше шести футов трех дюймов. А сложен! Мощная грудь, покатые плечи, стройный. Их невозможно принять за братьев, если б не лица. Одно и то же лицо у совершенно разных людей: темно-карие глаза, светло-кофейная кожа — похожи скорее на испанцев, чем на индейцев.

Братья стояли у края ринга, глядя на лежавшего без сознания боксера. Его соперник пританцовывал у веревок. Совсем мальчишка, явно нет еще и двадцати, но фигура литая, мускулы словно высечены из камня. А взгляд — такое выражение Арт видел на ринге и прежде — прирожденного убийцы. Только сейчас в нем можно было уловить тень смущения и вины.

Арт просек все сразу. Боксер только что вырубил спарринг-партнера, и теперь драться ему не с кем. А двое братьев — Матт и Джефф — его менеджеры. Вполне обычный расклад в мексиканском баррио. Для местных ребят-бедняков есть только два пути выбраться отсюда: наркотики или бокс. Паренек-то — боксер перспективный, сообразил Арт, потому и такая толпа.

Коротышка оглядывал толпу, выискивая, кто бы мог выйти на ринг и продержаться хотя бы несколько раундов. Большинство парней в толпе тут же обнаружили нечто очень интересное на носках своих ботинок.

Но не Арт.

Он встретился взглядом с коротышкой.

— Ты кто? — осведомился тот.

Его братец, бросив лишь взгляд на Арта, изрек: «Янки — антинарк». Потом окинул взглядом толпу, опять посмотрел прямо Арту в глаза и бросил:

— Vete al demonio, picaflor!

В приблизительном переводе: «Убирайся к дьяволу, пидор!»

Арт мигом среагировал:

— Pela las nalgas, perra! (Сам убирайся в задницу, козел!)

Сюрприз — услышать такое от парня, на вид очень даже белого. Долговязый начал протискиваться сквозь толпу, пробиваясь к Арту, но коротышка, уцепив его за локоть, что-то прошептал. Высокий ухмыльнулся, а его брат, подойдя к Арту, сказал по-английски:

— Ты вроде подходящего роста. Выйдешь на пару раундов?

— Он совсем еще мальчишка, — откликнулся Арт.

— Ничего, он умеет за себя постоять, — возразил недомерок. — Если на то пошло, так и тебе сумеет накидать.

Арт расхохотался.

— Ты боксируешь? — нажимал коротышка.

— Когда-то занимался. Немного.

— Так давай, ступай на ринг, янки. Перчатки для тебя мы найдем.

Вызов Арт принял. Но не для того, чтобы показать, какой он мачо. Он легко мог бы, посмеявшись, отказаться. Но в Мексике бокс — святое, и если люди, с которыми ты уже несколько месяцев стараешься сблизиться, приглашают тебя в свою церковь, ты идешь.

— И с кем же я буду драться? — обратился Арт к кому-то из толпы, пока ему бинтовали руки и надевали перчатки.

— Эль Леонсито из Кульякана, — гордо ответил спрошенный. — Маленький Лев из Кульякана. Когда-нибудь он станет чемпионом мира.

Арт прошел в центр ринга.

— Ты со мной полегче, — попросил он. — Я уже старый.

Они приветствовали друг друга коротким прикосновением перчаток.

Не старайся выиграть, остерег себя Арт. Полегче с малышом. Ты здесь ради того, чтобы завести друзей.

Через десять секунд Арт уже смеялся над своими претензиями. Между сыпавшимися на него ударами, конечно. Ты такой беспомощный, словно тебя обмотали телефонными проводами. По-моему, насчет победы можно не тревожиться.

Беспокоиться следует насчет того, чтоб выжить, вот это вернее, сказал он себе десятью секундами позже. Кулаки мальчишки летали с быстротой прямо-таки фантастической. Арт не успевал предугадать, куда обрушится удар, не говоря уж о том, чтобы отразить его. А нанести ответный он и не мечтал.

Но ты должен попытаться.

Это вопрос самоуважения.

Арт выбрал время и нанес прямой справа сразу после короткого удара по корпусу и получил в ответ свирепую комбинацию из трех ударов. Бум-бум-бум. Точно находишься внутри чертова барабана с литаврами, подумал Арт, отступая.

Маневр неудачный.

Паренек рванулся следом, нанес два стремительных удара, а потом прямой в лицо, и нос Арта если не был сломан, то уж точно изувечен. Арт вытер кровь, прикрылся и принял последовавший град ударов на перчатки, пока паренек не переменил тактику: теперь он справа и слева осыпал ударами ребра Арта.

Казалось, прошел целый час, пока наконец не прозвенел гонг и Арт смог отправиться в свой угол.

Большой брат был уже там.

— Ну как, хватит с тебя, picaflor?

Правда, на этот раз picaflor прозвучало не так враждебно.

— Я только-только вхожу во вкус, козел, — по-дружески откликнулся Арт.

Но весь вкус из него вышибли через пять секунд после начала второго раунда: после опасного левого хука в печень Арт рухнул на колено. Голова его свесилась, кровь и пот капали с носа. Хватая ртом воздух, он уголком слезящегося глаза видел, как люди в толпе передают друг другу деньги. Арт еле слышал, как коротышка считает до десяти тоном «ну, все понятно».

А пошли-ка вы все на хрен, подумал Арт.

Он поднялся.

До него долетели ругательства из толпы, но раздавались и подбадривающие крики.

Давай же, понукал себя Арт. Если позволишь измордовать себя, ты не достигнешь цели, с которой полез на ринг. Нейтрализуй скорость кулаков парня, не подставляйся, не позволяй ему так легко наносить удары.

И Арт ринулся вперед.

Получил за свои старания три крепких удара, но все равно наступал, тесня противника к веревкам. Удержал позицию лицом к лицу и начал наносить короткие резкие удары, не настолько сильные, чтобы причинить серьезный вред, но они вынуждали соперника прикрываться. Потом Арт нырнул вниз, ударил парня дважды по ребрам, подался вперед и взял его в клинч.

Выкроить несколько секунд, думал Арт, нанести удар, затянуть бой. Атаковать. Может, удастся его немножко измотать. Но не успел коротышка подойти и разбить клинч, как соперник поднырнул под руки Арта, крутанулся и нанес ему два удара в висок.

Но Арт все-таки наступал.

Да, он получал удары, но он был нападающим, и в этом было все дело. Паренек, пританцовывая, молотил по нему, но тем не менее все-таки отступал. На миг соперник опустил руки, и Арт тут же нанес жесткий левый хук в грудь, отбросив его. Парень был явно ошарашен, замер на секунду. И Арт повторил удар.

Между раундами оба брата были слишком заняты, ругая своего боксера, и не выкроили минутки, чтобы наговорить пакостей Арту. Тот радовался передышке. Еще один раунд, думал он. Дай мне Бог силы продержаться еще чуть-чуть.

Грянул гонг.

Множество dinero перешло из рук в руки, пока Арт поднимался со своего стула.

Они с пареньком поприветствовали друг друга перед последним раундом. Арт заглянул ему в глаза и понял: гордость парня задета. Вот черт, подумал Арт, я вовсе этого не хотел. Обуздай свои амбиции, засранец, смотри не польстись случаем выиграть бой.

Однако волноваться оказалось не о чем.

Что уж там нашептали братья парню между раундами, неизвестно, но тот переменил тактику. Теперь он нырял влево, подготавливая себе удобную позицию, руки держал высоко, часто наносил удары Арту, а из-под его уходил, стремительно отскакивая в сторону.

Арт наступал, молотя впустую по воздуху.

Он остановился.

Встал посреди ринга, помотал головой, засмеялся и махнул парню, чтоб подошел ближе.

Толпе это понравилось.

И сопернику тоже.

Он продвинулся в центр и принялся осыпать ударами Арта, который только прикрывался, насколько ему удавалось. Арт старался дотянуться до парнишки ответным ударом, но того это только подстегивало, и он действовал руками как двумя молотами. А Арт был наковальней.

Однако паренек больше не стремился отправить его в нокаут. В нем не осталось злости. Теперь он по-настоящему вел спарринг, удары наносил легкие, показывая, что может вырубить Арта в любой момент; красовался перед публикой, продлевая шоу, ради которого и пришли зрители. Под конец Арт упал на одно колено, крепко прижав руки к голове, так что большинство ударов приходилось на перчатки и локти.

Прозвучал финальный гонг.

Соперник поднял Арта, и они обнялись.

— Ты обязательно станешь чемпионом, — сказал парню Арт.

— А ты хорошо дрался, — ответил парень. — Спасибо тебе за матч.

— Вы заполучили себе отличного боксера, — констатировал Арт, когда коротышка снимал с него перчатки.

— Я тоже так думаю, — откликнулся тот. И протянул руку. — Меня зовут Адан. А это мой брат — Рауль.

Рауль взглянул на Арта и кивнул:

— А ты не сдаешься, янки. Думал, ты сдрейфишь.

На этот раз обошлось без «пидора», отметил про себя Арт.

— Будь у меня мозги, обязательно бы сдался.

— Дерешься как мексиканец, — бросил Рауль.

Наивысшая похвала.

Вообще-то я дерусь как наполовину мексиканец, подумал Арт, но оставил комментарий при себе. Он понял, что хотел сказать Рауль, ведь он вырос в баррио Логан. Главное — не сколько ты можешь нанести ударов, а сколько ударов ты сумеешь выдержать.

Сегодня я выдержал больше чем достаточно, решил Арт. Сейчас единственное, что мне хочется, — вернуться в отель, принять горячий душ и остаток вечера провести с пакетом льда на голове.

С несколькими пакетами, подумал он, представив свою физиономию.

— Мы идем пропустить по паре кружек пива, — сказал Адан. — Хочешь с нами?

Да, да, мелькнуло у Арта. Еще как.

И он провел вечер, наливаясь пивом в cafetin в компании с Аданом.

Несколько лет спустя Арт всеми силами души жалел, что не убил тогда Адана Барреру на месте.

На следующее утро его вызвал Тим Тейлор.

Арт выглядел препогано, и внешний вид точно отражал внутреннее состояние. Голова раскалывалась от пива и yerba , которой он под конец накурился в ночном клубе, куда завел его Адан. Под глазами черно, под носом еще темнели остатки запекшейся крови. Он принял душ, но бриться не стал: во-первых, у него не было времени, а во-вторых, была невыносима сама мысль о том, что придется водить лезвием по распухшей щеке. И хотя в кресло он опустился очень медленно, избитые ребра обиженно завопили от боли.

Тейлор взглянул на него с нескрываемым отвращением.

— Здорово, видно, гульнул ночью.

Арт неловко улыбнулся. Даже улыбаться ему было больно.

— Сам знаешь, как бывает.

— Я знаю, как было. Сегодня утром у меня была встреча с Мигелем Баррерой. Знаешь, кто это, Келлер? Коп штата Синалоа, специальный помощник губернатора, очень влиятельный человек. Мы уже два года пытаемся склонить его к сотрудничеству. И мне пришлось выслушать от него, что один из моих агентов дерется с местными...

— Это был спарринг-матч.

— Это не важно, — перебил Тейлор. — Запомни, эти люди нам не приятели и не дружки, чтоб выпивать с ними. Они — мишени. И...

— Может, в этом-то и проблема, — услышал Арт, будто со стороны, свой голос, который ему не подчинялся. Сам-то он собирался молчать как рыба, но так все болело, что он ослабил контроль:

— Так в чем проблема?

Черт подери, подумал Арт. Но раз уж начал... И он объяснил:

— В том, что мы воспринимаем этих людей как мишени в тире.

Это давно его бесило. Люди-мишени. К тому же вчера вечером он узнал, как все тут заверчено, больше, чем за последние три месяца.

— Послушай, ты здесь не тайный агент, — возразил Тейлор. — Сотрудничай с местными полицейскими...

— Не получается, Тим. Вы здорово потрудились, чтобы у меня не получилось.

— Я хочу убрать тебя отсюда, — заявил Тим. — Выбросить из своей команды.

— Начинай писать бумаги, — посоветовал Арт. Его уже тошнило от всего этого дерьма.

— Не беспокойся, начну. А пока что, Келлер, постарайся вести себя как профессионал. Договорились?

Кивнув, Арт поднялся со стула.

Очень медленно.

Ну что ж, контора пишет, подумал Арт, можно продолжать работать.

Как уж там говорится в пословице? Они могут тебя убить, но не могут съесть? Вот уж неправда: эти и убить могут, и съесть. Но пусть не надеются, что я покорно приму свою судьбу. Мысль наниматься на работу в штат сенатора приводила его в уныние. Отвращала не столько сама работа, сколько то, что ее устроит отец Элси. У Арта было неоднозначное отношение к нему.

На его взгляд, это был бы провал.

Нельзя позволить им вышибить тебя, ты должен вынудить их сделать это. Да еще постараться, чтоб, вышибая, они переломали себе руки, дать им понять, что они сломили тебя в бою. Досадить им так, чтоб они вспоминали тебя всякий раз, когда смотрятся в зеркало.

Арт отправился прямиком в спортклуб.

— Que noche bruta! — сказал он Адану. — Me mata la cabeza. (Ну и ночка выдалась удалая... Голова у меня трещит.)

— Pero gozamos. (Зато здорово развлеклись.)

Да уж, оторвались на всю катушку, подумал Арт. Голова раскалывается.

— А как там Маленький Лев?

— Цезарь? Лучше, чем ты, — откликнулся Адан. — И чем я.

— А где Рауль?

— Может, гульнуть пошел. Es el sono ese. (Ну его в задницу.) Пивка хочешь?

— Черт! Конечно!..

Как приятно оно льется в желудок! Арт чуть не захлебнулся долгим чудесным глотком. Потом приложил ледяную бутылку к распухшей щеке.

— Видок у тебя дерьмовый, — заметил Адан.

— Что, краше в гроб кладут?

— Ну, что-то вроде.

Подозвав официанта, Адан заказал порцию холодного мяса. Двое мужчин сидели за столиком на улице и наблюдали, как течет мимо мир.

— Значит, ты — антинарк, — заметил Адан и добавил: — У меня дядя — коп.

— Ага. А ты в семейный бизнес не пошел?

— Я контрабандист.

Арт поднял бровь. Тут же стало больно.

— Джинсы, — засмеялся Адан. — Мы с братом катаемся в Сан-Диего, закупаем там джинсы и тайком провозим через границу. Продаем их с грузовика беспошлинно. Ты удивишься, сколько это приносит дохода.

— А мне показалось, ты учишься в колледже. Бухгалтерскому делу вроде?

— Без товара и считать будет нечего.

— А твой дядя знает, как ты зарабатываешь на пиво?

— Тио знает все. Он считает это занятие нестоящим, хочет, чтобы я стал «серьезным». Но джинсовый бизнес приносит доход, и немалый. Пока мы раскручиваем Цезаря. Вот станет он чемпионом, мы заработаем миллионы.

— А сам не пробовал боксировать? — поинтересовался Арт.

Адан покачал головой:

— Я мелкий, но у меня реакция замедленная. Рауль — вот кто у нас в семье боксер.

— Ну а я свой последний матч отыграл.

— Что ж, правильно, наверное.

Они расхохотались.

Забавно, как завязывается дружба.

Задумается об этом Арт несколько лет спустя. Спарринг-матч, ночная выпивка, день в уличном кафе. Разговор, честолюбивые стремления, которыми поделились за бутылкой пива. Время, проведенное вместе. Пустая болтовня. Шуточки.

И тогда Арт поймет, что до Адана Барреры у него никогда по-настоящему и не было друга.

Была Элси, но это другое.

Ты можешь называть жену, и вполне искренне, своим лучшим другом, но это все-таки не то. Это не мужская дружба, будто рядом с тобой брат, которого у тебя никогда не было.

Трудно понять, как завязывается такая дружба.

Cuates, amigos. Да почти hermonos .

Может, Адан разглядел в Арте то, чего не находил в родном брате, — ум, серьезность, зрелость. Может, Арт увидел в Адане... Господи, позже он долгие годы будет стараться объяснить это хотя бы самому себе. Так случилось, и все. Тогда Адан Баррера был хорошим парнем. На самом деле хорошим, или, во всяком случае, так казалось. А если и затаился в глубине его души безжалостный зверь, Арт не почувствовал...

Да у каждого есть что скрывать, позже размышлял Арт.

Мне уж точно.

Власть пса.

И само собой, Адан познакомил его с Тио.

Месяца через полтора Арт лежал на кровати у себя в отеле и смотрел по телику футбольный матч, чувствуя себя препаршиво, потому что Тим Тейлор только что получил согласие на его перевод. Может, пошлют в Айову проверять, выполняют ли аптеки предписания отпускать только по рецептам лекарства от кашля, или еще куда подальше.

Конец карьере.

Раздался стук в дверь.

Открыв, Арт увидел человека в черном костюме, белой рубашке с узкой лентой черного галстука. Гладко зачесанные назад волосы, щеточка усов, глаза черные, будто глухая полночь.

Лет, может, сорока, со степенными манерами джентльмена Старого Света.

— Сеньор Келлер, простите за вторжение, — начал он. — Меня зовут Мигель Анхель Баррера. Полиция штата Синалоа. Вы не уделите мне несколько минут?

Попробуй откажись! — подумал Арт и пригласил гостя войти. К счастью, у Арта осталось немного скотча после одиноких ночных выпивок, и он смог хотя бы предложить выпить. Баррера согласился и в ответ угостил Арта тонкой черной кубинской сигарой.

— Я бросил, — отказался Арт.

— Не возражаете, если я закурю?

— Хоть подышу дымком. — Арт огляделся в поисках пепельницы, нашел, и двое мужчин устроились за небольшим столом у окна. Баррера несколько секунд смотрел на Арта, словно прикидывая что-то, потом начал:

— Мой племянник просил меня зайти познакомиться с вами.

— Ваш племянник?

— Адан Баррера.

— А-а, верно.

Мой дядя — коп, вспомнилось Арту. Значит, вот он – Tio .

— Адан подначил меня, — сказал Арт, — выйти на ринг против одного из лучших боксеров, с какими я дрался.

— Адан воображает, будто он менеджер, — отозвался Тио. — А Рауль мнит себя тренером.

— Но у них неплохо получается. С Цезарем они высоко взлетят.

— Цезарь принадлежит мне. Я дядюшка снисходительный и позволяю своим племянникам позабавиться. Но скоро мне придется нанять для Цезаря настоящих менеджера и тренера. Он заслуживает лучшего. Он станет чемпионом.

— Да? Адан расстроится.

— Учиться справляться с разочарованиями тоже входит в науку, как стать мужчиной, — возразил Баррера.

Да, это уж точно.

— Адан рассказывал мне, у вас затруднения на работе?

И что мне отвечать? — растерялся Арт. Тейлор, несомненно, отпустил бы какую-нибудь банальность типа «Нечего стирать грязное белье на людях» и был бы прав. Между прочим, он взбесится только от того, что Баррера заходил ко мне поговорить. Через голову офицера, старшего по званию.

— Мы с боссом не всегда сходимся во мнениях.

Баррера кивнул:

— Сеньор Тейлор не всегда бывает прав. Он зациклился на Педро Авилесе. Проблема с вашим наркоуправлением одна: вы, извините меня, такие насквозь американцы. Ваши коллеги не понимают нашей культуры. Не хотят понимать, как тут делаются дела, как они должны делаться.

А ведь он отчасти прав, подумал Арт. Мы действуем топором там, где нужен скальпель. Чертова позиция американцев: «Мы лучше всех знаем, как поступить», «Отдайте нам руль или вообще убирайтесь с дороги». Хотя... Ведь сработало во Вьетнаме.

Арт ответил по-испански:

— Ту тонкость, которой нам недостает, мы восполняем недостатком тонкости.

— Вы мексиканец, сеньор Келлер?

— Наполовину, — ответил Арт, — по матери. Она вообще-то родом из Синалоа. Из Масатлана.

Да, мелькнуло у Арта, вот он я: достоинством своим поступлюсь, но не упущу возможности козырнуть.

— Но выросли вы в баррио. В Сан-Диего?

Прямо не разговор, подумал Арт, а собеседование перед приемом на работу.

— Вы бывали в Сан-Диего? — поинтересовался он. — Я жил на Тридцатой улице.

— И не примыкали ни к одной шайке?

— Нет, я занимался боксом.

Баррера кивнул и перешел на испанский:

— Вы желаете расправиться с gomeros. Мы тоже.

Sin falta, подумал Арт. Это уж точно.

— Вы занимались боксом, — продолжил Баррера, — и прекрасно знаете, что в нокаут с ходу не послать, это невозможно. Сначала нужно изучить соперника, вымотать его ударами, отрезать от канатов ринга. У вас ничего не получится, пока не подоспеет нужный момент.

Ну, не так уж много нокаутов у меня получалось, подумал Арт, но теория верна. Мы, янки, желаем ринуться напролом и послать в нокаут тут же, а этот человек объясняет мне, что момент еще не созрел.

Все по-честному.

— Да, в ваших словах глубокий смысл, — согласился Арт. — Я понимаю. Мудро. Но терпение не числится в списке добродетелей американцев. Думаю, если б мои начальники увидели хоть какой-то прогресс, какую-то подвижку...

— С вашими начальниками, — перебил Баррера, — очень сложно работать. Они...

Он поискал слово.

— Falta gracia, — подсказал Арт.

— Да, дурно воспитаны, — согласился Баррера. — Вот именно. Но если бы мы могли работать с кем-то simpatico, un companero , с человеком вроде вас...

Итак, подытожил Арт, Адан попросил дядю спасти мою задницу, и теперь он решил, что оно того стоит. Он дядюшка снисходительный, развлекаться не мешает, но человек серьезный, с четкой целью в голове, и он сосчитал, что я могу стать ему полезным в достижении этой цели.

И опять-таки все по-честному. Но дорожка-то скользкая. Неофициальные отношения за пределами Управления? Строго запрещено. Тайное сотрудничество с одним из самых влиятельных людей в Синалоа? Это же бомба замедленного действия. За такое могут и вовсе вышвырнуть со службы.

А что мне особо терять?

Арт налил еще по стаканчику. И сказал:

— Я с удовольствием сотрудничал бы с вами, но есть проблема.

— Какая? — пожал плечами Баррера.

— Меня здесь скоро не будет: переводят в другое место.

Баррера отпил глоток, вежливо притворяясь, будто смакует отличное виски, хотя оба прекрасно знали: это всего лишь дешевое пойло.

— Знаете, в чем подлинная разница между Америкой и Мексикой?

Арт покачал головой.

— В Америке все подчиняется системе, а в Мексике основа — личные отношения.

И ты мне их предлагаешь, подумал Арт. Личные отношения на взаимовыгодных условиях. Симбиоз.

— Сеньор Баррера...

— Мое имя — Мигель Анхель, — перебил Баррера, — но мои друзья зовут меня Тио.

Тио, подумал Арт.

То есть Дядя.

Это буквальный перевод, но «дядя» в мексиканском испанском имеет гораздо более широкий смысл. Тио — это брат одного из родителей, но может означать любого родственника, который принимает участие в жизни малыша. Более того, Тио — это любой, кто берет тебя под свое крыло, что-то вроде старшего брата, даже отца.

Крестного отца.

— Тио... — начал Арт.

Улыбнувшись, Баррера принял титул легким наклоном головы. И отозвался:

— Arturo, mi sobrino... (Артур, племянник мой...)

Если тебя и переведут...

...то повыше.

На следующий же день перевод Арта на новое место был отменен. Его снова вызвали в кабинет Тейлора.

— Кто такой, хрен подери, твой знакомый? — спросил Тейлор.

Арт пожал плечами.

— Меня дернули за поводок из самого Вашингтона! — кипятился Тейлор. — Это что, дерьмовые делишки ЦРУ? Ты еще числишься у них в платежной ведомости? На кого ты работаешь, Келлер, на них или на нас?

На себя, подумал Артур. Я работаю на себя. Но вслух этого не сказал. Проглотил свою порцию ругательств и ответил:

— Я работаю, Тим, на вас. Скажи слово, и я вытатуирую «DEA» у себя на заднице. А хочешь — сердечко выколю с твоим именем.

Тейлор, явно неуверенный, хамит ему Арт или нет, сверлил его глазами, раздумывая, как ответить. И выбрал тон бюрократически нейтральный:

— У меня инструкция: разрешить тебе проводить свои операции в одиночку. Знаешь, Келлер, как я себе это представляю?

— Отпустить веревку на достаточную длину, чтоб я на ней повесился?

— Вот, в самую точку.

И как это я догадался?

— Я буду помогать тебе, Тим. — Арт поднялся уходить. — И буду помогать команде.

Но по пути к выходу он, не удержавшись, стал напевать, совсем тихонько: «Я старый пастух из Рио-Гранде. Но не могу пригнать корову, потому что не знаю как...»

Партнерство, заключенное в аду.

Вот как потом называл его Арт.

Арт Келлер и Тио Баррера.

Встречи их проходили редко и в глубокой тайне. Мишени Тио выбирал очень тщательно. Арт наблюдал, как разрушается, кирпичик за кирпичиком, здание, построенное Доном Педро, как Баррера, используя Арта и наркоуправление, уничтожает организацию. Сначала бесценное маковое поле, потом маковарня, следом лаборатория, за ней два мелких gomeros, три взяточника-полисмена штата, federale, который тоже брал mordida — подачки от Дона Педро.

Сам Баррера держался в стороне, никогда не участвовал в операциях напрямую, не стремился завоевать почести. Он использовал Арта как нож, чтобы кромсать изнутри организацию Авилеса. Хотя Арт вовсе не был марионеткой. Он использовал информаторов, которых подкидывал ему Баррера, для привлечения других осведомителей, для создания рычагов воздействия. Он был администратором сложной, расползающейся метастазами сети сбора информации.

Один стукач приводит к вам двух новых, потом их становится пять, а пять дают вам уже...

Все бы хорошо, но дерьма хватало — не оставляли своими заботами начальнички. Тим Тейлор вызывал Арта на ковер раз десять. «Где ты добываешь информацию, Арт?», «Назови своих осведомителей», «Мы ведь команда, Арт. А в команде нет «я».

Да, зато в победе есть, думал Арт, именно ее мы и добиваемся. Интригуем, сталкиваем лбами соперничающих gomeros, показываем синалоанским campesinos, что дни gomero-супербаронов подходят к концу. И Арт ничего не рассказал Тейлору.

А Тио Баррера тем временем маневрировал, словно боксер-виртуоз. Неизменно продвигаясь вперед, всегда держась настороже. Подготавливал удары, но бил, только когда для него самого риск был минимальный. Не давал перевести дыхание Дону Педро, выматывал его, отрезал от канатов ринга, а затем...

Нокаут.

Операция «Кондор».

Массированный рейд полиции, поддержка самолетами, бомбежка и опыление дефолиантами. И все-таки именно Арт Келлер направлял их, указывал, куда наносить удары, будто бы у него имелась личная карта с каждым маковым полем, маковарней и лабораторией в этой провинции. Собственно, фактически так и было.

И вот теперь Арт затаился в кустах, подстерегая главную добычу — самый крупный трофей в операции «Кондор».

При всех успехах операции у наркоуправления оставалась прежняя цель — арестовать Дона Педро. Только об этом Арт и слышал: «Где же Дон Педро? Раздобудь нам Дона Педро. Мы должны арестовать Эль Патрона».

Как будто если не водрузить голову главаря на кол, то, считай, вся операция провалена. Уничтожены сотни тысяч акров мака, разрушена вся инфраструктура синалоанских gomeros, но все равно требуется этот один-единственный старик как символ нашего успеха.

И все вышли на охоту. Бегают как оголтелые, хватаясь за малейший слух или намек разведки, но всегда отстают на шажок, или, как выразился бы Тейлор, «вечно у них не хватает одного дня и недостает одного доллара». Арт не мог разобрать, чего Тейлору хочется больше: арестовать Дона Педро или того, чтобы Эль Патрона поймал кто угодно, только не Арт.

Арт ехал в джипе, осматривая дымящиеся руины главной героиновой лаборатории, когда из гари возник Тио Баррера в сопровождении небольшого конвоя солдат ДФС.

Ничего себе! — изумился Арт. ДФС — мексиканская разведывательная служба — организация вроде ФБР и ЦРУ в одном флаконе, только еще более могущественная. У парней из ДФС фактически карт-бланш на любую операцию в Мексике. Но Тио — коп штата Халиско, так почему он вдруг оказался во главе отряда элитной ДФС? Высунувшись из джипа «Чероки», Тио вздохнул и обыденно, как «здравствуйте» по утрам, сказал:

— Пожалуй, нам пора ехать забирать старика Дона Педро.

Вручая Арту, словно пакет с продуктами, первый приз в Войне против Наркотиков.

— Вы знаете, где он? — удивился Арт.

— Бери выше. Я знаю, где он будет.

И Арт сидит в засаде, карауля, когда старик попадет в ловушку. Он чувствует на себе взгляд Тио. Подняв глаза, видит, как Тио многозначительно смотрит на часы.

Арт прекрасно понимает значение этого взгляда.

Дон Педро вот-вот явится.

Дон Педро Авилес сидит на переднем сиденье кабриолета «мерседес», машина медленно катит, подпрыгивая на ухабах, по грунтовой дороге. Они въезжают на гору, двигаясь прочь от горящей долины. Если ему удастся перебраться по другую сторону, то он окажется в безопасности.

— Осторожнее, — говорит Дон Педро молодому Гуэро, сидящему за рулем. — Смотри, где ухабы. Машина дорогая.

— Нам нужно скорее уматывать отсюда, патрон, — откликается Гуэро.

— Сам знаю, — огрызается Дон Педро. — Но зачем понадобилось непременно ехать по этой дороге? Машину ты тут точно угробишь.

— Зато на этой дороге не встретишь солдат. Ни federales, ни полиции штата.

— Точно знаешь? — спросил Авилес.

Ну опять.

— Мне сам Баррера сказал. Он расчистил этот маршрут.

— Еще бы, — буркнул Авилес. — Сколько я ему отваливаю.

Деньги губернатору Сэрро, деньги генералу Эрнандесу. И Баррера тоже является регулярно — точно месячные у женщин — за деньгами. Деньги политикам, военным. Так было всегда, даже когда Дон Педро был мальчишкой и учился бизнесу у отца.

И всегда будут ритуальные чистки, периодические рейды — реверанс Мехико янки. Этот — в обмен на повышение цен на нефть. Губернатор Сэрро послал Барреру шепнуть Дону Педро: вкладывай в нефть, Дон Педро. Распродавай опиум и вкладывай деньги в нефть. Цены скоро подскочат. А опиум...

И я позволил молодым олухам перекупить свои маковые поля, а полученные деньги вложил в нефть. А Сэрро позволил янки сжечь урожай. Они сделали работу, которую вполне можно было бы поручить солнцу.

В этом-то вся соль: операция «Кондор» приурочена как раз к наступлению засушливых лет. Дон Педро видел признаки наступления засухи уже два года. Угадывал по деревьям, траве, птицам. Пять лет плохих сборов, прежде чем снова пойдут дожди.

— Если б янки не сожгли поля, — говорит он Гуэро, — я бы приказал это сделать. Чтоб дать отдохнуть почве.

Так что операция «Кондор» — пустой фарс, игра, шутка.

Но из Синалоа ему все-таки приходится убираться.

Авилесу не протянуть бы до своих семидесяти трех лет, не проявляй он осторожности, и вот сейчас Гуэро ведет «мерседес», а пятеро самых надежных sicarios — охранников — едут в машине позади.

Семьи их живут в поселке Дона Педро в Кульякане, и их всех убьют, если с ним что-то случится.

А Гуэро — его подручный, первый помощник. Сирота, которого он когда-то подобрал на улице в исполнение manda, данного Санто Хесусу Малверде, покровителю-святому всех синалоанских gomeros. Дон Педро помогал Гуэро в бизнесе, научил его всему. Теперь Гуэро — его правая рука, умнющий, собака, в момент тебе сложит в уме огромные цифры. Но вот надо же, гонит «мерседес» по дрянной дороге безо всякой оглядки.

— Сбавь скорость, — приказывает Авилес.

Гуэро — это прозвище, Блондин, потому что у него светлые волосы. Он хихикает: у старика миллионов не счесть, а он квохчет, как старая курица, из-за счета за ремонт. Старик вообще может выбросить «мерседес» и забыть, но нет, ноет и ноет из-за десятка pesos, которые придется потратить на мойку и чистку машины.

Ворчание Авилеса ничуть не колышет Гуэро: он давно привык.

Однако скорость все-таки чуть сбрасывает.

— Надо будет дать manda Малверде, когда приедем в Кульякан, — замечает Дон Педро.

— Патрон, мы не можем задерживаться в Кульякане, — откликается Гуэро. — Туда вот-вот нагрянут американцы.

— К черту американцев.

— Баррера советовал поехать в Гвадалахару.

— Мне не нравится Гвадалахара.

— Да ведь совсем ненадолго.

Они подъехали к развилке, и Гуэро стал поворачивать налево.

— Направо, — останавливает Дон Педро.

— Нет, налево, патрон.

Дон Педро хохочет:

— Я занимался здесь контрабандой опиума, еще когда отец твоего отца цеплялся за подол твоей прабабки. Поворачивай направо.

Пожав плечами, Гуэро берет направо.

Дорога сужается, и пыль становится густой и мягкой.

— Езжай медленно, — велит Дон Педро. — Медленно, но не останавливайся.

Они подъезжают к наезженной колее, уходящей вправо, в густой кустарник, и Гуэро снимает ногу с педали газа.

— Que cono te pasa? (Какого черта?) — недоуменно спрашивает Дон Педро.

Из кустов высовываются дула винтовок.

Восемь, девять, десять...

И еще десять позади.

Тут Дон Педро видит Барреру в привычном черном костюме и понимает: все в порядке. Арест — это так, шоу для америкашек. Если его даже посадят в тюрьму, то через день выпустят.

Дон Педро медленно встает и поднимает руки.

И приказывает своим людям сделать то же самое.

Гуэро Мендес медленно ложится на пол машины.

Арт в кустах встает.

Он смотрит на Дона Педро, стоящего в машине с поднятыми руками, дрожащего на холоде.

Старик на вид такой хилый, думает Арт, кажется, дунь ветер посильнее, и он переломится. Седая щетина на небритом лице, глаза запали от переутомления. Слабый старикан, доковылявший до конца своей дороги.

Как-то даже жестоко арестовывать такого, но...

Тио кивает.

Его люди открывают огонь.

— Что вы делаете? — вопит Арт. — Он же хочет...

Голос его теряется в грохоте выстрелов.

Гуэро скрючивается на полу машины, зажимая ладонями уши. Кровь старика теплым дождиком орошает ему руки, щеку, спину. Даже сквозь оглушительный грохот пальбы он слышит вопли Дона Педро.

Словно визжит старуха, прогоняя пса от курятника.

Крики из раннего детства.

Наконец все стихает.

Гуэро выжидает еще долгих десять минут, прежде чем решает приподняться.

Встает, видит, как из-за густого кустарника появляются вооруженные люди. Позади него в машине сопровождения — пятеро мертвых sicarios Дона Педро, кровь выливается через пулевые отверстия, словно вода из сточной трубы.

Рядом с ним — Дон Педро.

Рот патрона открыт, один глаз таращится в небо.

Другой глаз исчез.

Его тело похоже на игру, где вы пытаетесь загнать маленькие шарики в дырки, но только дырок в трупе гораздо больше. Старик усыпан осколками ветрового стекла, точно жених на дорогом свадебном торте сахарной пудрой.

На ум Гуэро приходит нелепая мысль: вот бы рассердился Дон Педро, что «мерседес» так попортили.

Машина загублена вконец.

Арт рвет дверцу машины, и на землю вываливается тело Дона Педро.

Тут Арт с изумлением замечает, что грудь старика чуть вздымается — он еще дышит. Если мы сумеем переправить его сейчас по воздуху, то есть шанс, что...

Подходит Тио, смотрит на тело, на Арта и говорит:

— Прекрати...

Он выдергивает из кобуры пистолет сорок пятого калибра, приставляет к затылку старого патрона и спускает курок.

Голова Дона Педро подскакивает и с глухим стуком ударяется о землю.

Тио смотрит на Арта.

— Он потянулся за своим пистолетом.

Арт молчит.

— Он потянулся за своим пистолетом, — повторяет Тио. — Все они пытались достать оружие.

Арт оглядывается на трупы, разложенные на обочине. Агенты ДФС подбирают оружие мертвецов и расстреливают патроны в воздух. Красные вспышки вырываются из дул пистолетов.

Это был не арест, думает Арт, это была казнь.

Из машины выползает тощий светловолосый водитель, падает на колени в лужу крови и поднимает руки. Его трясет, Арт не может разобрать: то ли от страха, то ли от холода. А может, и от того, и от другого. Ты бы тоже трясся, говорит он себе, если б боялся, что тебя вот-вот убьют.

Но хватит уже, черт дери, хватит!

Арт становится между Тио и пареньком на коленях.

— Тио...

— Levantate, Güero! (Вставай, Гуэро!) — велит Тио.

Парень несмело поднимается на ноги.

— Dios le bendiga, patron. (Благослови вас Бог, патрон.)

Patron.

Хозяин.

И тут до Арта доходит: это не арест и не казнь.

Это было подготовленное убийство.

Он переводит взгляд на Тио: тот спрятал оружие в кобуру и теперь раскуривает тонкую черную сигару. Тио, подняв глаза, натыкается на пристальный взгляд Арта. Показывает подбородком на труп Дона Педро и говорит:

— Ты получил, что хотел.

— И ты тоже.

— Pues , — пожимает плечами Тио. — Забирай свой трофей.

Арт, подойдя к своему джипу, вытаскивает плащ и, возвратившись, тщательно заворачивает в него тело Дона Педро. Поднимает мертвеца на руки. Старик почти ничего не весит.

Арт несет его к машине, укладывает на заднем сиденье.

И уезжает, увозя трофей в базовый лагерь.

«Кондор», «Феникс» — какая разница?

Ад есть ад, как его ни назови.

Адан Баррера просыпается от ночного кошмара.

Бухающие, ритмичные удары.

Адан выскакивает из лачуги и видит огромных стрекоз, парящих в небе. Он смаргивает, и стрекозы превращаются в вертолеты.

Пикирующие вниз, будто стервятники.

Потом он слышит крики, рев грузовиков и ржание лошадей. Бегут солдаты, стреляют ружья. Он хватает campesino и приказывает: «Спрячь меня!» Человек отводит его к себе, Адан прячется под кроватью, пока крытая соломой крыша не занимается пламенем, тогда он выбегает и оказывается перед штыками солдат.

Катастрофа... какого хрена тут творится?

Дядя разъярится. Он же приказал им держаться эту неделю подальше — пожить в Тихуане или даже в Сан-Диего, только не здесь. Но Раулю приспичило повидаться с девчонкой из Бадирагуато. Намечалась вечеринка, и Адан должен был пойти с ним. А теперь Рауль бог знает где, думает Адан, а солдаты наставили мне штыки в грудь.

Именно Тио растил двух мальчишек после смерти их отца. Адану тогда едва исполнилось четыре года. Тио Анхель по возрасту вряд ли годился им в отцы, но взвалил на себя ответственность мужчины: приносил деньги в дом, заботился о мальчиках, воспитывал, чтобы они вели себя правильно.

Тио набирал силу, и благосостояние семьи росло. Когда Адан стал подростком, они уже влились в зажиточный солидный средний класс.

В отличие от провинциальных gomeros, братья Баррера были городскими детьми: они жили в Кульякане, учились там в школе, бегали на вечеринки у бассейна в городе, на пляжные вечеринки в Масатлан. Почти все жаркое лето они проводили в гасиенде Тио на прохладном горном воздухе Бадирагуато, играя с детьми campesinos.

Дни мальчишек в Бадирагуато проходили безмятежно: они гоняли на велосипедах к горным озерам, ныряли с отвесных скал в темно-изумрудную воду, лениво валялись на широкой террасе дома, пока десятки tias суетились вокруг них, готовили им тортильяс , albodigas и любимую еду Адана — свежий домашний флан , покрытый толстым слоем карамели.

Адан полюбил los campesinos.

Они стали для него большой любящей семьей. Мать отдалилась от детей после смерти мужа, дядя был целиком поглощен бизнесом и слишком серьезен. A campesinos излучали тепло и ласку, как летнее солнышко.

Маленький Адан видел, как тяжела их работа — в поле, на кухне, в прачечной, и у них было много детей. И все-таки, когда взрослые возвращались с работы, они всегда находили минутку обнять малышей, покачать их на коленях, поиграть с ними, посмеяться вместе.

Больше всего Адану нравились летние вечера, когда семьи собирались вместе, женщины готовили, ребятишки носились веселыми стайками, а мужчины пили холодное пиво, шутили и рассуждали об урожае, погоде, домашней живности. Потом все усаживались за длинные столы под древними дубами и ели вместе. Наступала тишина: люди принимались за серьезное дело — еду. А когда голод был утолен, снова вспыхивал шумок: все шутили, болтали, поддразнивали друг друга, смеялись.

Когда длинный летний день потихоньку перетекал в вечер и становилось прохладно, Адан устраивался поближе к пустым стульям, которые скоро займут мужчины, вернувшись с гитарами. Он сидел у самых ног мужчин, восторженно слушая, когда те пели tambora о gomeros, bandidos и revolutionaries — героях Синалоа, о которых слагались легенды и песни в его детстве.

Через некоторое время мужчины откладывали гитары: им завтра вставать с солнцем, и tias загоняли Адана и Рауля в гасиенду, где они спали на раскладушках на балконе, забранном сеткой, простыни tias обрызгивали холодной водой.

И почти каждый вечер на ночь abuelas — старые женщины, бабушки, — рассказывали им истории про brujas — ведьм, духов и привидения, которые принимают обличье сов, ястребов и орлов, змей, ящериц, лисиц и волков. И про наивных мужчин, очарованных amor brujo — любовным колдовством, — обезумевших, одержимых любовью; про то, как они сражались с пумами и волками, с великанами и привидениями, и все ради любви к красивым молодым женщинам. А потом, слишком поздно, узнавали, что возлюбленная их на самом деле отвратительная старая карга или сова, а не то — лисица.

Под эти истории Адан засыпал. И спал как убитый до той самой минуты, когда солнце ударяло ему в глаза и начинался длинный чудесный летний день, наполненный запахами тортильяс, чоризо и сочных сладких апельсинов.

Но сегодня утро пахло пеплом и отравой.

Солдаты бурей пронеслись через деревню, запаливая крытые соломой крыши и разбивая саманные стены прикладами винтовок.

Лейтенант federale Наваррес находился в самом скверном настроении. Американские агенты Управления по борьбе с наркотиками крайне недовольны: им надоело расправляться с «мелкой сошкой», они желают выбрать со дна всю сеть и просто достали его, намекая, что ему известно, где скрываются «болыпие парни», а он намеренно водит их за нос.

Мелкой рыбешки они наловили вдосталь, но крупной рыбины — ни одной. Теперь им требовались Гарсиа Абрего, Чалино Гусман, иначе Эль Верде, Хайме Гэррера и Рафаэль Каро — все они пока что ловко выскальзывали из расставленных сетей.

А больше всего они желают арестовать Дона Педро.

Эль Патрона.

— Мы что здесь, в прятки играем, что ли? — зло бросил ему один из сотрудников наркоуправления в синей бейсболке. Отчего Наваррес аж полыхнул ненавистью: эта вечная клевета янки, будто каждый мексиканский коп берет la mordida — взятку, или, как американцы выражаются, «на лапу».

Итак, Наваррес злился, его унизили, а унижение превращает гордого человека в опасного.

Тут он видит Адана.

Оценив стильные джинсы и кроссовки «Найк», говорит напарнику, что этот коротышка с городской стрижкой и модным прикидом не campesino. Это наверняка дотего из среднего класса Кульякана. Подойдя поближе, лейтенант воззрился на Адана сверху вниз.

— Я лейтенант Наваррес, — представляется он. — Из муниципальной федеральной полиции. Где Дон Педро Авилес?

— Я про это ничего не знаю, — отвечает Адан, стараясь, чтобы голос у него не дрожал. — Я студент колледжа.

— Да? И что же ты изучаешь? — усмехается Наваррес.

— Бизнес. Бухгалтерию.

— Бухгалтер ты у нас, значит. А что подсчитываешь? Килограммы наркоты?

— Нет.

— А здесь оказался случайно.

— Мы с братом приехали на вечеринку, — говорит Адан. — Послушайте, это ошибка. Если вы поговорите с моим дядей, он...

Выхватив пистолет, Наваррес ударяет Адана рукояткой по лицу. Потерявшего сознание Адана federales забрасывают вместе с campesino, прятавшим его, в кузов грузовика и увозят.

Адан очнулся в темноте.

Он понимает, что сейчас не ночь, это на голову ему накинули черный капюшон. Ему трудно дышать, накатывает паника. Руки у него крепко связаны за спиной, он слышит треск моторов, гудение вертолета.

Видимо, мы на какой-то базе, думает Адан. Тут ухо улавливает звуки пострашнее: стоны человека, глухие удары резиной и скрежет металла о кость. В нос ему ударяет острый запах мочи, дерьма, крови, тошнотворная вонь собственного страха.

Он слышит, как ровный, хорошо поставленный голос Наварреса произносит: «Говори, где Дон Педро».

Наваррес сверху смотрит на крестьянина — потеющее, сочащееся кровью, дрожащее, потерявшее человеческий облик существо, скрючившееся на полу палатки, под ногами здоровяков-солдат, один из которых держит кусок резинового шланга, а другой сжимает короткий металлический прут. Люди из наркоуправления сидят снаружи в ожидании сведений. Им требуется только информация, процесс их не интересует.

Американцы, думает Наваррес, не желают видеть, как приготовляются сосиски.

Он кивает одному из federales.

Адан слышит свист резинового шланга и взвизг.

— Прекратите избивать его! — вопит Адан.

— А, ты уже с нами, — говорит Наваррес. Он наклоняется, и Адан слышит запах его дыхания. Пахнет мятой.

— Так значит, ты скажешь мне, где Дон Педро?

Campesino вопит:

— Не говори!

— Сломай ему ногу! — приказывает Наваррес.

Раздается жуткий хруст — federale опускает со всего размаху железный прут на голень campesino.

Словно топор на полено.

И снова визг.

Адан слышит, как человек стонет, задыхается, его рвет, он молится, но не отвечает на вопрос.

— Вот теперь я верю, — заявляет Наваррес. — Он не знает.

Адан чувствует, что comandante подходит совсем близко. На него веет запахом кофе и табака, когда federale говорит:

— А вот ты, я уверен, знаешь.

С головы Адана сдергивают капюшон, но не успевает он хоть что-нибудь разглядеть, как его заменяют тугой повязкой. Его стул запрокидывают назад, да так, что он оказывается чуть ли не вниз головой, а ноги отрываются от пола.

— Где Дон Педро?

— Я не знаю.

Он и правда не знает. В том-то и беда. Адан понятия не имеет, где сейчас Дон Педро, хотя от всей души желает знать. Ему открывается неприглядная правда: если б он знал, то выдал бы. Я не такой несгибаемый, как campesino, думает он, не такой храбрый, не такой преданный. Я сказал бы им что угодно, только б не позволить им сломать мне ногу, не услышать жуткий хруст, не почувствовать невообразимую боль.

Но он не знает и говорит:

— Честно, я понятия не имею... я ведь не дотего...

Наваррес недоверчиво хмыкает.

И тут Адан улавливает новый запах.

Бензин.

В рот Адана запихивают тряпку.

Адан отбивается, но здоровенные лапищи удерживают его, пока ему в ноздри вливают бензин. Ему кажется, будто он тонет. Что в общем-то недалеко от истины. Он давится кашлем, тряпка во рту не дает ему вздохнуть. Он чувствует, как к горлу подкатывает тошнота — сейчас он задохнется от смеси блевотины и бензина, но тут лапищи отпускают его, голова резко дергается, мотается из стороны в сторону, тряпку выдергивают, а стул бросают на место.

Когда Адана кончает рвать, Наваррес повторяет вопрос:

— Где Дон Педро?

— Я не знаю! — Адан задыхается. Он чувствует, как на него накатывают волны ужаса. И он совершает глупость — говорит: — У меня в карманах есть наличные.

Стул снова запрокидывают, заталкивают в рот тряпку. Ручей бензина льется в ноздри, заполняет пазухи, заливает мозг. Адан надеется, что ему не кажется и бензин убьет его, потому что пытка невыносимо мучительна. И когда он почти отключился, стул брякают на место и выдергивают тряпку. Его рвет.

— За кого ты меня принимаешь? Ты думаешь, кто я? — визжит Наваррес. — Я тебе что, дорожный коп, остановивший тебя за превышение скорости? Ты мне подачку хочешь сунуть?

— Простите, — давится словами Адан. — Отпустите меня. Я заплачу, сколько пожелаете. Назовите сумму.

И снова. Тряпка, бензин. Жуткое, кошмарное чувство, будто пламя жжет ему мозг, легкие. Разрывая голову, стучит кровь. Тело извивается, ноги молотят по воздуху. Когда наконец пытка прекращается, Наваррес берет Адана за подбородок двумя пальцами.

— Ты мелкий traficante , мусор, — произносит Наваррес. — Ты думаешь, что все продаются? Ну так позволь мне сказать тебе кое-что, ты, засранец! Меня тебе не купить. Я не продаюсь. И нечего торговаться: сделки не будет. Ты просто отдашь мне то, что я хочу.

И тут Адан слышит себя, будто со стороны, — он ляпает очередную глупость:

— Comemierda.

Наваррес выходит из себя. Брызжет слюной:

— Это я буду жрать дерьмо? Я? Тащите его!

Адана рывком ставят на ноги и выволакивают из палатки к отхожему месту, грязной дыре, заполненной почти доверху дерьмом, клочками туалетной бумаги, мочой, мухами.

Federales поднимают за ноги отбивающегося Адана и держат головой вниз над смрадной дырой.

— Так это я буду жрать дерьмо? — визжит Наваррес. — Нет, это ты будешь жрать дерьмо!

Адана опускают ниже, ниже, пока голова не окунается целиком в тошнотворную жижу.

Он старается задержать дыхание. Извивается, крутится, отбивается, но в конце концов вдыхает, забивая нос и рот дерьмом. Его выдергивают из дыры.

Адан пытается прокашляться, хватает ртом воздух.

Его еще раз погружают по плечи.

Закрывает плотно глаза и, крепко сжав губы, он клянется лучше умереть, чем еще раз глотнуть дерьмо, но скоро в голове у него начинает бухать, легкие требуют воздуха, мозг вот-вот взорвется, он приоткрывает рот и глотает жижу, и его снова выдергивают и швыряют на землю.

— Ну так кто жрет дерьмо?

— Я.

— Окатите его из шланга.

Струя под напором причиняет боль. Он стоит на четвереньках, давится, его выворачивает, но вода приносит облегчение.

Гордость Наварреса удовлетворена, теперь он чуть ли не по-отечески наклоняется над Аданом и спрашивает:

— Ну а сейчас скажешь, где Дон Педро?

— Но я... не знаю! — кричит Адан.

Наваррес покивал головой:

— Вытаскивайте второго!

Через несколько минут federales выволакивают из палатки campesino. Когда-то белые штаны у него заляпаны кровью, разодраны. Левая нога сломана, сквозь рану торчит кость.

Адан видит это, и его тут же снова рвет.

И совсем уж выворачивает наизнанку, когда его тащат к вертолету.

Арт крепко зажимает платком нос.

Но дым и пепел все равно проникают в легкие, оседают во рту, щиплют глаза. И только Богу известно, думает Арт, какой ядовитой дрянью я дышу.

Он подъезжает к небольшой деревушке, притулившейся на повороте дороги. Campesinos стоят по обе стороны дороги, глядя, как солдаты готовятся поджечь крытые соломой крыши их casitas . Молодые солдаты нерешительно оттесняют их, когда те пытаются спасти хоть какие-то пожитки.

Тут Арт замечает сумасшедшего.

Высокий плотный мужчина с шапкой белых волос, лицо, заросшее седой щетиной, рубаха выпущена на синие джинсы, в кроссовках. Он держит перед собой деревянный крест — ну просто бездарный актер из второразрядной киношки про вампиров. Человек проталкивается через толпу campesinos, подходит к оцеплению.

Солдаты, видно, тоже сочли его за сумасшедшего, они расступаются, позволяя пройти. Арт наблюдает, как, широко шагая, человек переходит дорогу и встает перед домом, загораживая его от двух солдат с факелами.

— Во имя Господа нашего и Спасителя Иисуса Христа, — вопит седовласый, — я запрещаю вам делать это!

Похож на спятившего дядюшку, думает Арт, которого обычно держат в доме под замком, но который, воспользовавшись неразберихой, вырвался на улицу, дав волю своему комплексу мессии. Двое солдат мнутся, в недоумении глядя на человека и не зная, как поступить.

Сержант объясняет как: он подскакивает к ним и вопит, приказывая прекратить пялиться, точно пара fregados , и поджечь наконец chingada дом. Солдаты пытаются обойти сумасшедшего, но тот, шагнув, снова заступает им дорогу.

Ишь какой проворный для толстяка, думает Арт.

Сержант хватает винтовку и замахивается прикладом на сумасшедшего, будто хочет раскроить ему череп, если тот не уберется.

Но псих не двигается. Стоит, взывая к имени Господа.

Арт вздыхает и, остановив джип, вылезает...

Он знает: это не его дело, нечего вмешиваться, но просто не может допустить, чтобы этому психу разворотили его дурацкую башку, надо хотя бы попытаться помешать. Он подходит к сержанту, говорит ему, что уладит все сам, потом, взяв безумца за локоть, пытается увести.

— Пойдем, viejo , — зовет Арт. — Иисус сказал мне, он хочет, чтобы ты перешел на другую сторону дороги.

— Неужели? — откликается человек. — А вот меня Иисус просил передать тебе, чтоб ты убирался на хрен.

И смотрит на него пронзительными серыми глазами. Арт заглянул в них и сразу сообразил: никакой он не сумасшедший. Вот так иногда взглянешь в глаза человека и понимаешь, и все — всякой ерундовине конец.

Эти глаза много чего навидались. Но не сморгнули и не вильнули в сторону.

Человек уставился на надпись «DEA» на кепи Арта.

— Гордишься собой? — обронил он.

— Я всего лишь выполняю свою работу.

— А я — свою. — Он опять повернулся к солдатам и приказал им остановиться, не поджигать дом.

— Послушай, — окликает его Арт, — я не хочу, чтобы тебя изувечили.

— Тогда закрой глаза. — Тут до седовласого дошло, что Арт подошел не из праздного любопытства, и добавил: — Да не волнуйся ты. Они меня не тронут. Я священник. Епископ даже.

Священник?! — думает Арт. А как же «Убирайся на хрен»? Что ж это за священник — извините, даже епископ, — который употребляет такие...

Мысли его перебивают выстрелы.

Арт слышит глухой стрекот «АК-47» и кидается на землю, вжимаясь в пыль. Вскинув глаза, он видит: священник по-прежнему стоит, точно одинокое дерево в прерии — все остальные рухнули на землю, — он все еще сжимает крест и кричит в сторону холмов, приказывая прекратить стрельбу.

Такой неправдоподобной храбрости Арт еще не наблюдал.

Или глупости? А может, все-таки безумия?

Черт возьми, думает Арт.

Привстав, он делает рывок к священнику, сшибает с ног и прижимает к земле.

— Пули не знают, что вы священник, — говорит ему Арт.

— Бог призовет меня, когда призовет, — отзывается епископ.

Что ж, пожалуй, Бог уже потянулся к телефонной трубке, думает Арт. Он лежит в пыли рядом со священником, пока не прекращаются выстрелы, потом рискует приподнять голову и видит: солдаты отходят от деревни к месту перестрелки.

— У тебя, случайно, не найдется сигареты? — спрашивает священник.

— Я не курю.

— Пуританин.

— Табак убивает человека.

— Все, что мне нравится, меня убивает. Я курю, пью, слишком много ем. Сублимация секса, наверное. Я епископ Парада. Можешь называть меня отец Хуан.

— Вы безумец, отец Хуан.

— Христу требуются безумцы. — Парада поднимается, отряхивается от пыли. Оглянувшись, улыбается. — А деревня-то — вот она, на прежнем месте.

Верно, думает Арт, но это потому, что gomeros затеяли пальбу.

— Как тебя зовут? — спрашивает священник.

— Арт Келлер.

И протягивает руку. Парада пожимает ее, спрашивая:

— Зачем ты явился сюда, Арт Келлер, и сжигаешь мою страну?

— Да я же сказал, это...

— Твоя работа, — подхватывает Парада. — Дерьмовая, прямо скажем, работенка, Артуро.

Он видит, что Арт реагирует на «Артуро».

— Ты наполовину мексиканец? — догадывается Парада.

— По материнской линии.

— А я наполовину американец, — говорит Парада. — В Техасе родился. Мои родители были mojados. Они привезли меня обратно в Мексику, когда я был еще совсем маленьким. Официально, однако, я гражданин США. Техасец. Ни больше ни меньше.

— Ничего себе! Йо-хо, как говорят в Техасе.

— Ну а то.

Подбегает женщина и что-то быстро говорит Параде. Она плачет и тараторит на такой скорости, что Арт почти ничего не понимает. Улавливает только несколько слов: «Padre Juan», federales и tortura — пытка.

Парада поворачивается к Арту:

— Они пытают людей в лагере неподалеку. Можешь остановить их?

Может, и нет, думает Арт. Это «Кондор». Federales доводят противников до нужного состояния, задают тон, а те потом поют для нас.

— Отец, мне не разрешено вмешиваться во внутренние дела...

— Не говори со мной как с идиотом, — перебивает священник. Голос у него такой властный, что даже Арт Келлер повинуется. — Едем.

Парада подходит и забирается в джип Арта.

— Давай, шевели задницей!

Арт залезает, пускает мотор и срывается с места.

Когда они подъезжают к лагерю, Арт видит Адана, сидящего в открытой «вертушке» со связанными за спиной руками. Campesino с жутким переломом ноги лежит рядом с ним.

«Вертушка» готова взлететь. Вращаются винты, швыряя пыль и гальку в лицо Арту. Он выпрыгивает из джипа и, пригнувшись, подбегает к пилоту — Филу Хэнсену.

— Фил, какого черта? — кричит Арт.

Фил ухмыляется:

— Двух птичек поймали!

Арту вспоминается: «Ты запускаешь двух птичек в небо. Одна поет, разливается, другая с неба на землю срывается».

— Этот парень мой! — кричит Арт. Он тычет большим пальцем в Адана.

— Пошел ты на хрен, Келлер!

Да, на хрен меня, думает Арт. Он смотрит внутрь вертолета, там Парада пытается облегчить муки campesino со сломанной ногой. Священник оборачивается к Арту с выражением вопросительным и требовательным одновременно.

Арт встряхивает головой, выдергивает пистолет сорок пятого калибра и направляет в лицо Хансену:

— Ты не взлетишь, Фил!

Арт слышит, как щелкают затворами винтовки federales. Выскакивают из палатки парни из наркоуправления.

— Келлер! — вопит подоспевший Тейлор. — Какого черта ты вытворяешь?

— Так вот как мы теперь действуем, Тим? — орет в ответ Арт. — Вышвыриваем людей из «вертушек»?

Ты сам, Келлер, не целка. Сам не раз откалывал грязные номера. И не поспоришь, мелькает у Арта. Потому что это правда.

— Ты, Келлер, спекся, — кричит Тейлор. — На этот раз тебе крышка. Я выброшу тебя с работы. Засажу за решетку!

И голос у него довольный, дальше некуда.

Арт по-прежнему целит пистолетом в Хэнсена.

— Это дело мексиканцев, — встревает Наваррес. — И не суйся, тут не твоя страна.

— Зато моя! — вопит Парада. — И я отлучу тебя, задница, быстро, как...

— Что за выражения, отец, — перебивает Наваррес.

— Еще похлеще сейчас услышишь.

— Мы стараемся разыскать Педро Авилеса, — объясняет Наваррес Арту. — И этот маленький засранец, — он тычет в Адана, — знает, где он. И скажет нам, обязательно.

— Вам нужен Дон Педро? — спрашивает Арт. Он подскакивает к своему джипу и разворачивает плащ. Труп Дона Педро скатывается на землю, вздымая облачко пыли. — Вот, получите.

Тейлор смотрит на изрешеченный пулями труп:

— Что произошло?

— Мы пытались арестовать Дона Педро и пятерых его людей, — объясняет Арт. — Они сопротивлялись. Все мертвы.

— Все? — Тейлор уставился на Арта.

— Да.

— Раненых нет?

— Нет.

Тейлор усмехается. Но он потерпел поражение — Арт понимает это. Главный трофей достался Арту, и теперь Тейлор ничего не может с ним сделать. Ничего, хрен его раздери. Но самое время предложить ему мир. Арт указывает подбородком на Адана и изувеченного campesino и произносит тихо:

— По-моему, Тим, нам обоим есть о чем промолчать.

— Угу.

Забравшись в вертолет, Арт развязывает Адана:

— Мне жаль, что все так случилось.

— А мне-то как. — Адан поворачивается к Параде. — Как его нога, отец Хуан?

— Вы знаете друг друга? — удивляется Арт.

— Я крестил Адана, — отвечает Парада. — А с этим человеком все будет в порядке.

Но глаза его говорят совсем другое: campesino не жилец.

— Теперь можешь взлетать, Фил! — кричит Арт. — Госпиталь Кульякана, и приземлись прямо на него!

Вертолет взлетает.

— Артуро, — окликает Парада.

— А?

Священник улыбается ему:

— Мои поздравления. Ты тоже безумец.

Арт смотрит вниз на погубленные поля, сожженные деревни, беженцев, уже тянущихся вереницей по грунтовой дороге.

Пейзаж после битвы: всюду, насколько видит глаз, дымятся обугленные развалины.

Поля черных цветов.

И то верно, думает Арт, безумец.

Через полтора часа Адан лежит на чистых белых простынях лучшего кульяканского госпиталя. Рана на лице от рукоятки пистолета Наварреса промыта и обработана, ему вкололи антибиотики, но от предложенных болеутоляющих он отказался.

Адан желает чувствовать боль.

Выбравшись из постели, он бродит по коридорам, пока не находит палату, куда по его настоянию поместили Мануэля Санчеса.

Campesino открывает глаза и видит Адана:

— Моя нога...

— Ты еще побегаешь...

— Не позволяй им...

— Не позволю, — заверяет Адан. — Поспи.

Адан разыскивает доктора.

— Вы можете спасти ему ногу?

— Думаю, да, — отвечает тот. — Но это будет дорого стоить.

— Вы знаете, кто я?

— Знаю.

Адан ясно читает в его взгляде: я знаю, кто твой дядя.

— Спаси ему ногу, — говорит Адан, — и ты станешь начальником нового отделения этого госпиталя. Если ампутируешь, то остаток своей жизни проведешь, делая аборты в тихуанском борделе. А потеряешь пациента — нырнешь в могилу раньше него. И это не мой дядя уложит тебя туда, а я сам. Понятно?

Доктору все понятно.

И Адану понятно, что жизнь его переменилась.

Детство закончилось.

Началась серьезная жизнь.

Тио лениво затягивается кубинской сигарой, наблюдая, как плывут по комнате кольца дыма.

Успешнее операция «Кондор» пройти не могла. Сожжены поля Синалоа, земля отравлена, gomeros разбрелись по свету. Авилес убит, и американцы считают, что уничтожили источник зла, и теперь, оставив Мексику в покое, отправятся спокойно почивать.

Их самодовольство даст мне время сколотить организацию, до которой — пока американцы прочухаются — дотянуться они будут не в силах.

Federacion.

Раздался тихий стук в дверь.

Вошел агент ДФС, весь в черном, с «узи» на плече.

— Пришел человек, желает вас видеть, дон Мигель. Говорит, он ваш племянник.

— Впусти.

В дверях появляется Адан.

Мигелю Анхелю Баррере уже известно обо всем, что случилось с его племянником: об избиении, пытках, его угрозе доктору, о встрече с Парадой. За один день мальчишка превратился в настоящего мужчину.

И этот мужчина приступает прямо к делу.

— Ты знаешь про рейд, — заявляет Адан.

— Я даже помогал составить его план.

И верно, мишени для уничтожения он выбирал с особым тщанием: враги, соперники и старые динозавры, которые уже не в состоянии вписаться в изменившийся мир. Они так и так не выжили бы, только мешались бы под ногами.

Теперь больше не будут.

— Зверство, — замечает Адан.

— Необходимость, — возражает Тио. — Это все равно бы произошло, так почему бы заодно не извлечь выгоду? Это бизнес, Адан.

— Ну-у...

А теперь, думает Тио, посмотрим, каким мужчиной стал мальчик. Он ждет, что скажет Адан.

— ...что ж, — заключает Адан, — я тоже хочу войти в бизнес.

Тио Баррера сидит во главе стола.

Ресторан для посетителей не работает: частная, закрытая вечеринка.

Да уж, думает Адан, закрытее некуда, здание окружено людьми ДФС, вооруженными «узи». Всех гостей обхлопали и освободили от оружия. Список присутствующих — лакомый кусочек для янки: все до единого более-менее значительные gomeros, которых Тио решил оставить в живых в операции «Кондор», — здесь. Адан сидит рядом с Раулем, переводя взгляд с лица на лицо.

Гарсиа Абрего в свои пятьдесят лет, считай, древний старец в таком бизнесе. Серебристые волосы, белые усы — похож на старого мудрого котяру. Котяра и есть. Он сидит, бесстрастно глядя на Барреру, и Адан не может разгадать, что за чувства скрываются за каменным лицом. «Именно так, — говорил Тио Адану, — он и сумел дотянуть в нашем бизнесе до пятидесяти лет. Учись».

Рядом с Абрего сидит человек, известный Адану как Эль Верде — Зеленый. Так его прозвали из-за зеленых, страусиной кожи сапог, в которых он неизменно красуется. Но только обувь на нем вызывающе причудливая, а в остальном Чалино Гусман — самый обыкновенный фермер: простая рубашка, джинсы, соломенная шляпа.

Рядом с Гусманом — Гуэро Мендес.

Даже в ресторан Гуэро явился в одежке синалоанского ковбоя: черная рубашка с перламутровыми пуговицами, черные джинсы в обтяжку с огромной серебряно-бирюзовой пряжкой на ремне, остроносые сапоги и большая белая ковбойская шляпа, ее он не снял даже в зале.

Гуэро никак не может заткнуться: все трещит о своем чудесном спасении из засады federales, в которой погиб его босс Дон Педро. «Меня загородил от пуль Санто Хесус Малверде, — тарахтит Гуэро. — Говорю вам, братья, я прошел сухим сквозь ливень. Я до сих пор не могу поверить, что остался в живых». И все болтал и болтал, хрен его раздери, про то, как он разрядил свой pistola в federale, как выпрыгнул из машины и помчался «между пулями, братья» в кустарник, откуда уже и спасся бегством. И с каким трудом он потом пробирался в город, «думая, что каждая минута — моя последняя, братья».

Адан перевел взгляд дальше: Хайме Гэррера, Рафаэль Каро, Чапо Монтана — все gomeros из Синалоа, все объявлены в розыск, все в бегах. Разбитые корабли, гонимые бурей, которые Тио привел в безопасную гавань.

На встречу всех созвал Тио, уже этим установив свое главенство. Заставил всех сесть вместе над большущими ведерками охлажденных креветок, тарелками тонко нарезанного carne и бутылками ледяного пива — ему настоящие синалоанцы всегда отдают предпочтение перед вином.

В соседней комнате молодые музыканты разогревались для пения bandas — песен, восхваляющих подвиги знаменитых traficantes, многие из которых сидели тут, за столом. В отдельной задней комнатушке уже собрались с десяток дорогих девочек, их вызвонили из эксклюзивного борделя Хэйли Сэксон в Сан-Диего.

— Кровь, которую пролили, уже высохла, — начинает Тио. — И настало время отложить все обиды, сполоснуть рты от venganza . Это все ушло в прошлое, как вчерашняя вода в реке.

Тио сделал глоток, покатал пиво во рту и сплюнул на пол.

Выдержал паузу — не возразит ли кто.

Нет, никто. И он продолжил:

— Ушла в прошлое и жизнь, которую мы вели. Сгорела в пламени. Она осталась лишь в памяти, может напомнить о себе в снах, что приходят к нам в предрассветные часы, исчезающие, словно клубы дыма на ветру. Может, нам и хотелось бы продолжать сладко спать. Но сон — не жизнь, это всего лишь греза.

Американцы желали разбросать нас, синалоанцев, по свету. Выжечь с нашей земли и развеять по ветру. Но пламя, которое пожирает, прокладывает путь новым росткам. Ветер, который вырывает с корнями, несет семена на новую почву. Я говорю: если они желают выжить нас, пусть так и будет. Мы развеемся с ветром, как семена manzanita, которые приживаются на любой почве. Приживаются и разрастаются. Я говорю: если американцы не позволяют нам владеть Синалоа, мы захватим всю страну.

Есть три стратегические территории, с которых нужно проложить la pista secreta : Сонора, граничащая с Техасом и Аризоной, Мексиканский залив, расположенный напротив Техаса, Луизианы и Флориды, и Баха — рядышком с Сан-Диего, Лос-Анджелесом и Западным побережьем. Взять на себя Залив как свою plaza я прошу Абрего. Его рынками будут Хьюстон, Нью-Орлеан, Тампа и Майами. Эль Верде, Дона Чалино я прошу взять plaza в Соноре, пусть обоснуется в Хуаресе, его рынок — Мексика, Аризона и остальной Техас.

Адан безуспешно старается разгадать реакцию собравшихся, их чувства: plaza Залив — потенциально богата, но достаточно проблематична: покончив с Мексикой, американские силы переключатся на восточное побережье Карибского моря. Но Абрего сделает миллионы — нет, миллиарды, — если найдет рынок для сбыта товара.

Адан всматривается в Эль Верде — лицо настоящего campesino непроницаемо. Plaza Сонора — прибыльное местечко. Эль Верде сумеет переправлять тонны наркотиков в Феникс, Эль-Пасо и Даллас, не говоря уж о маршруте на север от этих городов — в Чикаго, Миннеаполис и Детройт.

Но все ждут, пока «упадет второй башмак», и Адан наблюдает за выражением их глаз. Все ожидают, что самый жирный кусок Тио приберег для себя.

Баха.

Тихуана открывает доступ к обширнейшим рынкам Сан-Диего, Лос-Анджелеса, Сан-Франциско и Сан-Хосе. И к транспортным системам, могущим доставлять товар на еще более богатые рынки северо-восточных Соединенных Штатов: в Филадельфию, Бостон и — бриллиант из бриллиантов — Нью-Йорк.

Да, есть, конечно, территория Залив и территория Сонора, но Баха — это всем территориям территория.

Уникальная.

Так что никто особо не напрягся и не удивился, когда Баррера начал:

— Ну а сам я...

И закончил:

— ...хочу перебраться в Гвадалахару.

Вот теперь удивились все.

Адан — больше всех, он поверить не может, что Тио отказывается от самого лакомого кусочка в Западном мире. Если эта plaza не отходит семье, тогда кому же...

— Я прошу, — продолжает Баррера, — Гуэро Мендеса взять plaza Баха.

Адан смотрит, как лицо Гуэро расплывается в улыбке. И тут ему становится ясным чудо спасения Гуэро из засады, в которой убили Дона Педро. Теперь ему понятно, plaza — не подарок-сюрприз, а выполненное обещание.

Но почему? — недоумевает Адан. Что задумал Тио?

И где мое место?

Но у него достает ума промолчать: Тио все скажет ему наедине, когда время подоспеет.

Гарсиа Абрего наклоняется вперед и улыбается. Рот под седыми усами совсем маленький. Как у кота, замечает Адан.

— Баррера разделил мир на три куска, — говорит Абрего, — а четвертый берет себе. Не захочешь, а удивишься, почему это?

— Абрего, какую культуру выращивают в Гвадалахаре? — задает встречный вопрос Баррера. — Может, Халиско находится на границе? Нет. Это просто место, и все. Безопасное, откуда можно служить нашей Федерасьон.

Первый раз он произносит этот слово, думает Адан. Федерация. А сам он — ее глава. Не по титулу, а по положению.

— Если вы принимаете такой расклад, — продолжает Баррера, — я поделюсь тем, что есть у меня. Мои друзья станут вашими друзьями, моя «крыша» станет вашей «крышей».

— И сколько придется платить за эту «крышу»? — интересуется Абрего.

— Оплата скромная. Если учесть, что «крыша» — это всегда дорого.

— Насколько дорого?

— Пятнадцать процентов.

— Баррера, — говорит Абрего, — ты поделил страну на plazas, и это все хорошо и замечательно. Я принимаю Залив. Но ты забыл кое-что: деля плод, ты делишь пустоту. Ничего ведь не осталось. Наши поля сожжены и отравлены. Наши горы наводнены policia и янки. Ты даешь нам рынки — но что нам продавать? У нас не осталось опиума.

— Забудь про опиум, — говорит Баррера.

— И нет yerba... — встревает Гуэро.

— И про марихуану тоже забудь, — не дает ему договорить Баррера. — Это все мелочовка.

— Значит, Мигель Анхель, Эль Анхель Негро, ты велишь нам забыть la mapola и la yerbal — спрашивает Абрего. — А что же ты хочешь, чтоб мы выращивали?

— Кончай думать как фермер.

— Но я и есть фермер.

— У нас граница с Соединенными Штатами в две тысячи миль по суше. И еще тысяча миль по морю. Вот и все, что нам нужно.

— Про что это ты? — рявкает Абрего.

— Ты присоединяешься к Федерасьон?

— Конечно, да. Я согласен на эту Федерацию Пустое Место. Разве у меня есть выбор?

Нет, думает Адан. Полиция Халиско принадлежит Тио, и он дружит с ДФС. Это он организовал и устроил революцию под названием «операция «Кондор» и взметнулся в боссы. Но — и тут Абрего прав — чего он, собственно, босс?

— Эль Верде? — спрашивает Баррера.

— Si.

— Мендес?

— Si, Дон Мигель.

— Тогда, hermanos, — заявляет Баррера, — позвольте продемонстрировать вам ваше будущее.

Все перебираются в комнату соседнего отеля, который принадлежит Баррере и находится под усиленной охраной.

Там их уже ждет Рамон Мэтти Балластерос.

Адан знает, Мэтти — гондурасец, обычно контачит с колумбийцами в Медельине, а колумбийцы предпочитают дел через Мексику не вести. Адан наблюдает, как Рамон распускает кокаиновый порошок и соду в мензурке с водой.

Смотрит, как Мэтти укрепляет мензурку над огнем и прибавляет пламя.

— Ну кокаин, — замечает Абрего. — И что?

— Смотри, — велит Баррера.

Адан смотрит, как закипает раствор, слышит, как потрескивает кокаин. Потом порошок начинает густеть и твердеет. Мэтти осторожно вытаскивает его и кладет просушить. Тот засыхает, и получается шарик, с виду похожий на маленький камешек.

И Баррера возвещает:

— Джентльмены, встречайте будущее!

Арт встает перед Санто Хесус Малверде.

— Я давал тебе manda, — говорит Арт. — Ты сдержал свое обещание, а я сдержу свое.

Он отходит от храма и берет такси.

На окраине города как грибы растут лачуги.

Беженцы из Бадирагуато сооружают из картонных ящиков, упаковочных клетей и одеял подобия домов. Ранним да удачливым достались листы гофрированной жести. Арт замечает даже афишный щит старого фильма «Настоящий храбрец», приспособленный под крышу: выгоревший на солнце Джон Уэйн смотрит сверху на семьи, сооружающие стены из старых простыней, каких-то обломков, листов фанеры.

Парада, разыскав несколько старых палаток — может, он совершил набег на армию? — думает Арт, — устроил кухню, где раздает бесплатную еду, и передвижной госпиталь. Стол сооружен из нескольких щитов, положенных на козлы. Канистра с пропаном служит горелкой, на которой нагревается тонкий лист жести: на нем священник и несколько монашенок греют суп. Женщины готовят тортильяс на гриле, установленном над открытым огнем в нескольких шагах далее.

Арт заходит в палатку, там медсестры купают ребятишек, протирают им руки, готовя для уколов от столбняка, их делает врач при ранках и порезах. Из другого конца большой палатки до Арта доносится детский визг. Он подходит ближе и видит: Парада ласково воркует над маленькой девочкой, у нее на руках ожоги. Глаза девочки округлились от страха и боли.

— Самая богатая опиумом земля в Западном полушарии, — негодует Парада, — а нам нечем облегчить боль ребенка.

— Если б мог, я бы поменялся с ней местами, — говорит Арт.

Парада долго смотрит на него:

— Я верю тебе. Жаль, что ты не можешь. — И целует девочку в щечку. — Иисус любит тебя.

Маленькой девочке больно, думает Парада, а мне больше нечего сказать ей. Тут есть ранения и пострашнее. Некоторых людей так избили, что врачам придется ампутировать им руки, ноги. А все из-за того, что американцы не в состоянии разобраться со своими наркоманами. Они явились сжечь маковые поля, а жгут детей. Позволь мне сказать тебе, Иисус, сейчас тебе самое время вернуться.

Арт ходит следом за Парадой по палатке.

— Иисус любит тебя, — бормочет Парада. — В такие вот ночки я задумываюсь: может, все это чушь? А что тебя привело сюда? Чувство вины?

— Что-то вроде.

Арт вынимает из кармана деньги и протягивает Параде. Это все его жалованье за последний месяц.

— На них можно купить лекарства, — говорит Арт.

— Благослови тебя Бог.

— Я не верю в Бога.

— Не важно, — отвечает Парада. — Зато он верит в тебя.

Тогда он, думает Арт, тот еще простофиля.

 

2

Бешеный ирландец

Адская Кухня

Нью-Йорк

1977

Кэллан вырос на кровавых историях.

Про Кухулина, Эдварда Фитцджеральда, Вулфа Тоуна, Родди Маккорли, Патрика Пирса, Джеймса Коннелли, Шона Саута, Шона Барри, Джона Кеннеди, Бобби Кеннеди, про Кровавое Воскресенье и Иисуса Христа.

Наваристая кровавая похлебка ирландского национализма и католицизма, или ирландского католического национализма, или ирландского национального католицизма. Хоть так, хоть эдак.

Стены маленького дома без лифта в Вестсайде и стены начальной школы Сент-Бриджет украшены, если тут подходит это слово, дрянными картинами с изображениями жертв: Маккорли, повешенный на мосту Тум; Коннелли, привязанный к стулу, лицом к отряду британцев, расстреливающих его; Сент-Тимоти со стрелами, торчащими из него; беспомощный Вулф Тоун, перерезающий себе горло бритвой, но все перепутавший и полоснувший вместо яремной вены по трахее — дыхательному горлу; однако ему все-таки удалось умереть до того, как его успели повесить; бедный Джон и бедный Бобби, глядящие с небес; Христос на кресте.

А в школе Сент-Бриджет, конечно, еще и Двенадцать станций Крестного пути: избиение Христа плетьми, терновый венец, Христос, сгибающийся под тяжестью креста, с трудом бредущий по улицам Иерусалима. Гвозди, вонзающиеся в его святые руки и ноги. Совсем маленьким Кэллан приставал к сестре: «А Христос — ирландец?» — и та, вздохнув, отвечала: «Нет, но мог бы быть».

Теперь Кэллану семнадцать, и он наливается пивом в пабе Лиффи на углу Сорок седьмой улицы и Двенадцатой авеню со своим дружком О'Бопом.

В баре сидит еще, кроме бармена Билли Шилдса, только Малыш Микки Хэггерти. Устроился Малыш за дальним концом барной стойки, напиваясь всерьез перед предстоящей ему встречей с судьей, который наверняка перекроет ему доступ к следующему стакану «Бушмиллса» на восемь, а то и двенадцать лет. Явился Малыш Микки с целой кучей четвертаков и все скормил музыкальному автомату, нажимая все время одну и ту же кнопку «Е-5». И весь последний час Энди Уильямс мурлыкает «Лунную реку», но дружки не возражают, потому что им хорошо известно про украденную Малышом Микки говядину.

Стоял один из тех убийственно жарких августовских дней в Нью-Йорке, про которые говорят: «Дело не в жаре, дело во влажности», когда рубашки липнут к спинам, а обиды — к душам.

Про обиду и толкуют О'Боп с Кэлланом.

Они сидят за стойкой, потягивая пиво, и О'Боп просто не в силах расстаться с этой темой.

Говорят о том, что сотворили с Майклом Мэрфи.

— Нет, с Майклом Мэрфи они поступили не по справедливости, — твердит О'Боп. — Не по-честному так.

— Верно, верно, — согласно кивает Кэллан.

А случилось с Майклом Мэрфи вот что: он застрелил своего лучшего друга Кении Мэхера. Ну как оно бывает: оба были в тот момент в мертвой отключке от «грязи» — коричневого мексиканского героина, он в ту пору ходил по кварталу, вот так оно все и приключилось. Вспыхнула ссора между двумя наркоманами, слишком бурная, Кении малость помял Майклу кости, а Майкл взбеленился, побежал, купил маленький пистолет и, ворвавшись к Кении домой, засадил ему заряд в голову.

А потом уселся посреди дерьмовой Сорок девятой улицы, рыдая из-за того, что убил своего лучшего друга. О'Боп, проходивший мимо, поскорее увел его оттуда, пока не подоспели копы, а уж в Адской Кухне, это такой квартал, копам никогда не разнюхать, кто оборвал путь Кении до времени.

В квартале единственно копам и было неизвестно, кто прикончил Кении Мэхера. До всех остальных слушок уже дошел, в том числе и до Эдди Фрила, а это дурная новость для Мэрфи. Эдди Фрил — Мясник собирает дань для Большого Мэтта Шихэна.

А Большой Мэтт Шихэн — хозяин квартала, он заправляет Вестсайдским союзом докеров, местными профсоюзами водителей грузовиков, в его руках игорные заведения, ростовщики, проститутки; в общем, куда ни ткни — везде он. А Мэтт Шихэн не одобряет наркотики в квартале.

И очень гордится этим, и потому так популярен у пожилых жителей Кухни.

«Говорите про Мэтта, что хотите, — заявляют они, — зато он не подпускает наших детей к наркотикам».

Кроме Майкла Мэрфи, Кении Мэхера и еще пары десятков других, но это никак не сказалось на авторитете Мэтта Шихэна. А поддерживает репутацию Мэтта в основном Эдди Мясник: весь квартал до смерти его боится. Когда Эдди Мясник является за данью, человек платит. Предпочтительно деньгами, но если деньгами не получается, то расплачивается кровью и переломанными костями. После чего все равно остается должен.

В любой день приблизительно половина жителей Адской Кухни ходит в должниках у Большого Мэтта Шихэна.

И это еще одна причина, почему все притворяются, будто жить без него не могут.

О'Боп случайно услышал, как Эдди обронил в разговоре, что пора наконец кому-то приструнить засранца Мэрфи, и он сбегал к Мэрфи и предупредил приятеля: нужно слинять на время. И Кэллан тоже забежал к нему предостеречь: потому что не только Эдди имеет славу, что он подкрепляет угрозы делом, но и Мэтти без конца ноет, что наркоши убивают друг друга, а это подрывает его репутацию.

Так что О'Боп и Кэллан оба советуют Мэрфи смыться, но Мэрфи огрызается: «На хрен еще?» И остается. Приятели даже обсудили между собой, что у него появилась тяга к самоубийству, наверное, из-за того, что он убил Кении. Проходит пара недель — и они вдруг перестают встречать его в квартале и решают, что наконец-то у него хватило ума смотаться. Но однажды утром в кафе «Шэмрок» появляется Эдди Мясник с широкой ухмылкой и картонкой из-под молока.

Похоже, он расхаживает всюду и хвастает ею и теперь явился сюда. Кэллан с О'Бопом решили спокойно выпить по чашке кофе — стряхнуть похмелье, а тут Эдди. Наклоняет картонку и говорит:

— Ну-ка, глянь сюда.

О'Боп заглядывает, и его рвет прямо на стол. Эдди обзывает О'Бопа сосунком и, хохоча, уходит. А в квартале несколько следующих недель только и разговоров, что Эдди и его дружок, ублюдок Ларри Моретти, явились домой к Майклу, отволокли парня в душ и нанесли ножом сто сорок семь ударов, а потом расчленили.

Рассказывают, что это Эдди Мясник поработал над телом Майкла Мэрфи: разделал его, будто свинью, а куски распихал по мусорным мешкам и разбросал по всему городу.

Кроме мужского органа. Его он засунул в картонку из-под молока, чтобы показывать всем в квартале — пусть никто не сомневается, что произойдет с тем, кому вздумается выкинуть какой-нибудь фокус.

И никто ничего не может поделать, ведь Эдди связан с Мэттом Шихэном, а Шихэн под защитой Семьи Чимино, так что вроде как неприкасаемый.

Прошло уже полгода, а О'Боп до сих пор горюет по другу.

И все твердит: не по справедливости поступили с Мэрфи.

— О'кей, может, им пришлось убить его, — рассуждает О'Боп, — может быть. Но потом? Зачем ходить и всюду показывать его член? Нет, это неправильно. Так не по-честному.

Бармен Билли Шилдс вытирает стойку — возможно, первый раз в жизни, — очень уж он разнервничался, слушая, как парнишка поносит Эдди Мясника. И все трет и трет стойку, будто готовится проделать на ней хирургическую операцию.

О'Боп ловит на себе взгляд бармена, но это не остужает его пыла. Ведь О'Боп с Кэлланом целый день обсуждали этот вопрос, шатаясь вдоль реки Гудзон, то затягиваясь травкой, то угощаясь пивом, так что если они и не в отключке, то сказать, чтоб в полном разуме, тоже нельзя.

А О'Боп все говорит и говорит.

Прозвищем О'Боп наградил его Кении Мэхер. Как-то ребята в парке играли в уличный хоккей, а когда прервались на отдых, к ним вприпрыжку подбежал Стиви О'Лири, так тогда его еще звали, и Кении Мэхер, оглянувшись на него, заявил: «Тебя нужно звать Боп».

Стиви никакого неудовольствия не выразил, совсем не обиделся. Ему ведь сколько тогда было? Пятнадцать? И то, что его заметили, да еще придумали прозвище парни постарше, польстило ему. И поэтому он только улыбнулся и спросил: «Боп? А почему Боп?»

— Потому что ты так ходишь, — объяснил Кении. — Подпрыгиваешь на каждом шагу, типа как мячик — боп, боп.

— Боп, — повторил Кэллан. — Мне нравится.

— Кому какое дело, что тебе нравится? — роняет Кении.

Тут вмешивается Мэрфи:

— Что за имечко такое дерьмовое для ирландца? Гляньте на его волосы. Огненно-рыжие. Встанет на углу, так все машины затормозят. А гляньте на его бледную рожу и веснушки. Ради всех святых, какой он вам Боп? Боп только негры играют. А он что, черномазый? Да я в жизни белее парня не видал.

Кении призадумывается.

— Значит, нужно на ирландский лад? О'кей. Как насчет О'Бопа? — произносит он с ударением на первое «о».

И прозвище прилипает.

Так вот О'Боп никак не может уняться насчет Эдди Мясника.

— Я про что, хрен раздери этого парня, — гнет он свое. — Что ж, если он в связке с Мэтти Шихэном, так может творить, что его душе угодно? Да кто такой, на хрен, этот Мэтти Шихэн? Какой-то богатенький старик-пьянчуга! Ирлашка, все еще хнычущий за пивом о Джеке Кеннеди! И я должен уважать такого козла? Пошел-ка он подальше! Пускай оба подальше катятся!

— Охолони, — советует Кэллан.

— На хрен их! То, что вытворили с Майклом Мэрфи, не по-честному.

Он еще ниже горбится над стойкой и, насупясь, отхлебывает пиво.

А минут через десять входит Эдди Фрил.

Эдди Фрил — настоящий громила.

Заметив О'Бопа, он орет:

— Эй, борода с хрена!

О'Боп не поднимает головы и не оборачивается.

— Эй! — опять вопит Эдди. — Я к тебе обращаюсь. Ведь на твоей башке будто борода с хрена. Такая вся кудрявая и рыжая.

О'Боп медленно повернулся:

— Чего тебе?

Говорить он старается вызывающе, но Кэллан чувствует — его приятель боится.

А почему нет? Кэллан и сам боится.

— Слыхал я, — говорит Фрил, — у тебя ко мне какие-то претензии?

— Нет. Никаких претензий, — бормочет О'Боп.

Это, думает Кэллан, правильный ответ. Да только Фрилу этого мало.

— Потому как ежели есть, так вот он я.

— Нет. Нет у меня претензий.

— А я слыхал, — настаивает Фрил, — есть. Слыхал, ты шатаешься по кварталу и треплешь своим помелом, будто у тебя претензии по поводу того, что я сделал.

— Нет.

Не будь такой убийственной жары, на том оно, может, все и закончилось. Или будь у Лиффи кондиционер, может, все обошлось бы. Но кондиционера не было, а работала всего пара вентиляторов под потолком, круживших клубы пыли и дохлых мух на своей карусели.

О'Боп фактически уже был изничтожен, его яйца, считай, на полу валялись, и не к чему было его дожимать, но Эдди — тот еще садист, а потому он выкрикнул:

— Брехун ты, сукин ты сын!

У конца барной стойки Микки Хэггерти наконец оторвал глаза от своего «Бушмиллса».

— Эдди, — вмешался он, — парень ведь сказал тебе — претензий у него никаких нет.

— А тебя, Микки, спрашивает кто-нибудь? — рявкает Фрил.

— Ну господи, он ведь еще совсем мальчишка!

— Тогда нечего базарить как взрослый мужик! — орет Фрил. — Нечего тут шляться да болтать, что кое у кого никаких прав управлять кварталом.

— Извини, — хнычет О'Боп.

Голос у него дрожит.

— Ага, теперь ты извиняешься. Недоносок виноватый, сукин сын! Извиняльщик нашелся! Гляньте на него, хнычет, будто сопливая девчонка! И это тот самый мужик, который считает, будто у некоторых людей нет права заправлять делами в квартале.

— Слушай, ну я же извинился.

— Аха, слышу. Но это ты говоришь мне в лицо. А что станешь болтать у меня за спиной? А?

— Ничего.

— Ничего? — Фрил выдергивает из-под рубашки револьвер тридцать восьмого калибра. — На колени!

— Что?

— Что? — передразнивает Фрил. — На коленки свои дерьмовые падай, ты, ублюдок!

О'Боп, от природы белокожий, побледнел по синевы. Кэллан видит, он стал похож на мертвеца, а может, мертвец и есть, потому что все идет к тому, что Фрил вот-вот прикончит его на месте.

Дрожа, О'Боп сползает с табурета. Ему приходится опереться о пол руками, чтобы не растянуться, опускаясь на колени. И он плачет — громадные слезищи катятся у него из глаз, оставляя блестящие дорожки на щеках.

У Эдди на физиономии пакостный оскал.

— Хватит тебе, — вмешивается Кэллан.

Фрил набрасывается на него:

— Тебе что, тоже охота попробовать, малыш? Ты давай решай, с кем ты: с нами или с ним.

Кэллан опускает глаза.

— С ним! — Он выхватывает небольшой пистолет из-под рубашки. И стреляет Эдди Мяснику дважды в лоб.

Вид у Эдди удивленный, будто он не может поверить в произошедшее. Он таращит глаза на Кэллана, словно беззвучно вопрошая «Какого хрена?», а потом, согнувшись, падает. Он лежит на грязном полу, О'Боп выдергивает у него из руки револьвер и, засунув в рот Эдди, жмет и жмет на курок.

Плача, О'Боп выкрикивает непристойности.

— Ребята, я ничего не видел, — поднимает руки Билли Шилдс.

Малыш Микки поднимает глаза от «Бушмиллса» и говорит Кэллану:

— Может, вам пора подумать насчет того, чтоб смыться?

— А пушку? — спрашивает Кэллан. — Бросить тут?

— Не надо. Скорми Гудзону.

Микки известно, что на дне реки между Тридцать восьмой и Пятьдесят седьмой улицами потонуло больше оружия, чем, скажем, в Пёрл-Харборе. И копы не станут особо усердствовать и прочесывать реку, чтобы выудить пушку, из которой изрешетили Эдди Мясника. Реакция в участке Манхэттен-Саут будет приблизительно такой: «Что? Кто-то пришил Эдди Фрила? А-а. Кто-нибудь хочет эту последнюю шоколадку?»

Если уж бояться, то не полиции, а Мэтта Шихэна. Микки-то вряд ли помчится к Большому Мэтту докладывать, кто замочил Эдди. Ведь Мэтт мог бы протянуть свою мясистую руку к судье и снять груз обвинений с Микки насчет уведенной говядины, но не стал суетиться, а потому, рассуждает Микки, он ничем не обязан Шихэну, он ему на верность не присягал.

Но вот бармен, Билли Шилдс, из кожи вылезет, чтобы подольститься к Большому Мэтту. Так что эти двое парнишек могут пойти и самостоятельно вздернуть себя на крюках для туш, чтобы избавить Мэтта от лишних хлопот. Разве только они первыми с ним расправятся, но этого им не осилить. Так что парни, считай, покойники. Но торчать тут и дожидаться расправы все-таки не стоит.

— Топайте, топайте, — подталкивает их Микки. — Сваливайте из города!

Кэллан прячет пистолет под рубашку и дергает О'Бопа, который нагнулся над трупом Эдди Мясника, за руку:

— Пойдем!

— Погоди минутку.

О'Боп, пошарив в карманах Фрила, извлекает комок смятых купюр. Переваливает труп на бок и вытаскивает еще что-то из заднего кармана.

Черный блокнот.

— Вот так, — говорит О'Боп.

И они уходят.

Копы заявляются через десять минут.

Коп из отдела убийств перешагивает через лужу крови, растекшуюся большим красным ореолом вокруг головы Фрила, устремляет взгляд на Микки Хэггерти. Коп только что получил повышение, его перевели из патрульной службы, и потому он прекрасно знает Микки. Он смотрит на Микки и пожимает плечами, будто говоря: «Ну, что тут такое случилось?»

— Поскользнулся в душе, — отзывается Микки.

Из города они так и не уезжают.

Выйдя из паба Лиффи, они, следуя совету Микки, направились к Гудзону и зашвырнули оружие в воду.

Потом, чуть отойдя от реки, пересчитали наличные Эдди.

— Триста восемьдесят семь баксов, — говорит О'Боп.

Они разочарованы.

На эти деньги далеко не укатишь.

Да и не знают они, куда им, собственно, ехать.

Они заходят в угловую лавку и покупают пару квартовых бутылок пива, а потом забираются под береговую опору скоростного шоссе Вестсайд, чтобы все обдумать.

— В Джерси? — роняет О'Боп.

Дальше его географическое воображение не простирается.

— Ты кого-нибудь знаешь в Джерси? — спрашивает Кэллан.

— Нет. А ты?

— Тоже нет.

Вот уж где у них полно приятелей, так это в Адской Кухне, и кончается тем, что, опрокинув еще пару бутылок пива, они, дождавшись темноты, проскальзывают обратно в свой квартал. Забираются на заброшенный склад, где и засыпают. Рано утром они отправляются к сестре Бобби Ремингтона на Пятидесятую улицу. Бобби тоже дома, опять ссорится со своим стариком.

Он подходит к двери, видит Кэллана и О'Бопа и побыстрее затаскивает их в дом.

— Господи, — говорит Бобби, — что вы, ребята, натворили?

— Он хотел застрелить Стиви, — объясняет Кэллан.

— Ничего подобного, — мотает головой Бобби. — Пописал бы только ему в рот. И всех делов-то.

— А, теперь все равно, — пожимает плечами Кэллан.

— Нас ищут? — спрашивает О'Боп.

Бобби не отвечает, он занят: задергивает поплотнее занавески.

— Бобби, а кофе у тебя есть? — спрашивает Кэллан.

— Да, сейчас приготовлю.

Из спальни появляется Бэт Ремингтон. В спортивной рубашке «Рейнджер», едва прикрывающей трусики. Рыжие взлохмаченные волосы падают ей на плечи. Девушка смотрит на Кэллана и произносит:

— Говнюк.

— Привет, Бэт.

— Убирайтесь отсюда!

— Бэт, я только хочу сварить им кофе.

— Эй, Бобби. — Бэт выбивает сигарету из пачки на кухонной стойке, сует в рот и закуривает. — Хватает того, что я позволяю тебе давить свою кушетку. И это-то паршиво. Но этих парней мне тут не требуется. Без обид.

— Бобби, — говорит О'Боп, — нам нужно оружие.

— Нет, ну просто шик, — замечает Бэт. И хлопается на кушетку рядом с Кэлланом. — Какого черта вы сюда завалились?

— Больше-то нам идти некуда.

— Какая честь! — Бэт пила с ним пиво и пару разиков перепихнулась, и что, теперь он решил, что может заявляться сюда, когда влип в передрягу? — Бобби, сделай им тосты или чего там еще.

— Спасибо, — говорит Кэллан.

— Но тут вы не останетесь.

— Бобби, — вступает О'Боп, — но ты можешь раздобыть нам пушки?

— Если они пронюхают, я спекся.

— Ты можешь пойти к Берку, сказать, оружие для тебя, — нажимает О'Боп.

— Чего вы, парни, вообще застряли в квартале? — удивляется Бэт. — Вам давно нужно было слинять в Буффало куда-нибудь.

— В Буффало? — улыбается О'Боп. — А что там, в Буффало?

— Ну, водопад Ниагара, — пожимает плечами Бэт. — Не знаю.

Они пьют кофе и жуют тосты.

— Я сбегаю сейчас к Берку, — говорит Бобби.

— Ага, только этого тебе и не хватало! — негодует Бэт. — Чтоб на тебя обозлился Мэтти Шихэн.

— На хрен Шихэна! — выпаливает Бобби.

— Правильно, ступай скажи ему это. — Бэт поворачивается к Кэллану. — Не нужны вам никакие пушки. А нужны билеты на автобус. У меня есть немного налички...

Бэт — кассирша у Лоуэса на Сорок второй улице. Случается, она заодно продает там и театральные билеты вместе с киношными. У нее припрятана небольшая заначка.

— Деньги у нас есть, — говорит Кэллан.

— Вот и катитесь тогда.

Они добрели до Верхнего Вестсайда, пошатались по парку Риверсайд, постояли у могилы Гранта. Потом снова возвратились в центр города; Бэт пропустила их в кинотеатр, и они на последнем ряду балкона смотрели «Звездные войны».

Чертова «Звезда Смерти» должна была взорваться уже в шестой раз, когда появляется Бобби с бумажным пакетом. Он оставляет его у ног Кэллана.

— Классная киношка, верно? — замечает он и убегает так же стремительно, как вошел.

Кэллан прислоняется лодыжкой к пакету, ощущает твердость металла.

В мужском туалете они открывают пакет.

Старый пистолет двадцать пятого калибра и такой же древний специальный полицейский тридцать восьмого.

— Он бы еще кремнёвые ружья приволок, — возмущается О'Боп.

— Нищие не привередничают.

Кэллан чувствует себя куда лучше с оружием у пояса. Забавно, как быстро тебе начинает его недоставать. Без него чувствуешь какую-то легкость, думает он. Точно вот-вот взлетишь. А с оружием крепко стоишь на земле.

В кино они просидели чуть ли не до самого закрытия, потом, соблюдая всяческую осторожность, пробрались обратно к складу.

Жизнь им спасли польские сосиски.

Тим Хили, проторчавший тут уже полночи и проголодавшийся до чертиков, карауля этих двух парней, посылает Джимми Бойлана сбегать за польскими сосисками.

— А с чем хочешь? — уточняет Бойлан.

— С кислой капустой, горчицей, со всем, чем полагается.

Бойлан выходит, потом возвращается, и Тим заглатывает сосиски, будто просидел всю войну в японском концлагере. Солидная порция сосисок успевает превратиться в его желудке в газ, как раз когда появляются Кэллан с О'Бопом. Они поднялись по лестнице, и уже стоят у закрытой металлической двери, и тут слышат, как Хили шумно испортил воздух.

Оба застывают на месте.

— Господи! — доносится до них голос Бойлана. — Никого не зашибло?

Кэллан смотрит на О'Бопа.

— Бобби сдал нас? — шепчет О'Боп.

Кэллан пожимает плечами.

— Я открою дверь, впущу воздуха, — говорит Бойлан. — Ну ты, Тим, даешь!

— Извини.

Бойлан распахивает дверь и вопит:

— Черт!!!

Он вскидывает обрез, но Кэллан слышит выстрелы, эхом раскатывающиеся по лестничному пролету, только когда они с О'Бопом начинают стрелять.

Фольга соскальзывает с колен Хили, он вскакивает с деревянного складного стула и выхватывает оружие. Но видит, как Джимми Бойлан задом вваливается в комнату, пули вырывают из его тела куски, и нервы у Хили сдают. Он роняет на пол пистолет сорок пятого калибра и вскидывает руки.

— Прикончи его! — орет О'Боп.

— Нет, нет! — верещит в ответ Хили. — Не надо!

Толстяка Тима Хили они знают всю свою жизнь. Он, бывало, дарил им четвертаки, чтоб мальчишки купили себе комиксы. Как-то раз они играли в хоккей на улице, и Кэллан метким ударом разбил фару на машине Тима Хили, а тот, выйдя из паба Лиффи, только расхохотался. «Ничего, все о'кей. Подарите мне билетик, когда будете играть за «Рейнджеров», лады?» — вот и все, что сказал им тогда Тим Хили.

Теперь Кэллан пытается остановить О'Бопа:

— Не стреляй в Хили. Забери только у него пистолет! — кричит он.

Кричит, потому что в ушах у него звенит. Голос слышится, точно с другого конца тоннеля, а голова раскалывается от боли.

На подбородке у Хили желтеет пятно горчицы...

Он что-то бормочет насчет того, что уже стар для таких дерьмовых игр.

Будто для таких игр существует подходящий возраст, думает Кэллан.

Они забирают сорок пятый калибр Хили и обрез Бойлана и скатываются с лестницы.

И бегут.

Большой Мэтти приходит в бешенство, услышав про Эдди Мясника.

Особенно когда до него доходит слух, что замочили его ребята, у которых еще и пеленки-то толком не просохли. Он кипит негодованием: куда катится мир?! И какой это будет мир, если подрастает поколение, не имеющее никакого уважения к авторитетам. А еще заботит Большого Мэтти, что слишком много народу приходит к нему просить за этих парней.

— Они должны быть наказаны, — твердит всем Большой Мэтт, но он встревожен, что люди не согласны с его решением.

— Конечно, наказать нужно, само собой, — отвечают ему. — Переломать им ноги там или руки, выгнать из квартала. Но не убивать же до смерти.

К таким нахальным возражениям Большой Мэтт не привык, и ему это совсем не нравится. А еще не нравится, что дело стоит. Уже через несколько часов эти звереныши должны были оказаться в его руках, но вот уже несколько дней, как их не могут найти. Хотя разнесся слух, что они еще в квартале — а это уже открытый вызов ему, — но где именно, никому не известно.

Даже люди, которым положено бы знать, понятия не имеют.

Большой Мэтт даже призадумался, не изменить ли и вправду наказание. И решает, что, может, справедливее будет отрубить им пальцы, которые нажимали на курок. Чем больше он это обмозговывает, тем больше его привлекает эта идея. Пусть эта парочка мыкается по Адской Кухне с культяшками вместо пальцев как напоминание о справедливом возмездии тем, кто не выказывает должного уважения авторитетам.

Значит, отрубить им пальцы — на том и остановимся.

Большой Мэтт Шихэн может быть великодушным.

Но тут он вспоминает, что у него больше нет Эдди Мясника и выполнить эту работу некому.

А еще через день у него не остается ни Джимми Бойлана, ни Толстяка Тима Хили: Бойлан мертв, а Хили запропастился невесть куда. Кэвину Келли приспичило заняться каким-то бизнесом в Олбани. У Марти Стоуна заболела тетка в Дальнем Рокавее. А Томми Дуган в запое.

И все это заставляет Большого Мэтта заподозрить, что, может быть, тут зреет заговор, бунт.

И он заказывает билет, чтобы лететь в другой свой дом, во Флориде.

Что могло бы стать радостной новостью для Кэллана и О'Бопа, да только перед тем, как сесть в самолет, Мэтт связывается с Большим Поли Калабрезе, новым representante — боссом Семьи Чимино и просит прислать киллера.

— Как думаешь, что он ему пообещал? — спрашивает Кэллан у О'Бопа.

— Долю в Джевитс-центре?

Большой Мэтт контролирует строительные профсоюзы и профсоюзы водителей, работающие в этом центре, расположенном в Вестсайде. Итальянцы облизывались на долю в этом бизнесе уже где-то с год, а то и больше. Навар только с контрактов на цемент приносит миллионы. Сейчас Мэтт не в том положении, чтобы в очередной раз отказать им, но он вполне справедливо может рассчитывать на маленькую услугу в обмен на свое согласие.

Профессиональную услугу.

Кэллан с О'Бопом сидят взаперти в квартире на Сорок девятой улице. Они устали и плохо выспались. Лежат впотьмах и смотрят на небо. Или что там заменяет небо в Нью-Йорке?

— Мы убили двоих, — говорит О'Боп.

— Ну.

— Хотя по правде это была самозащита, — продолжает О'Боп. — Я про то, что типа пришлось, ведь так?

— А то.

Через некоторое время О'Боп замечает:

— А вот интересно, может Микки Хэггерти нас продать?

— Думаешь?..

— Ему за ограбление светит от восьми до двенадцати. Может, предложит нас в обмен: мы в тюряге, он на свободе.

— Да ну, — сомневается Кэллан. — Микки — парень старой закалки.

— Может, конечно, и старой, но все равно, отсидел, поди, уж задницу. Это у него вторая ходка.

Но Кэллан уверен: когда Микки отсидит срок и вернется в квартал, то вряд ли захочет всю оставшуюся жизнь прятать от людей глаза. А уж кому, как не Микки, знать: ему ни в одном баре в Кухне не подадут и блюдца арахиса, если он переметнется к копам.

Нет, Микки Хэггерти беспокоил его меньше всего.

Об этом думает Кэллан, глядя из окна на «Линкольн-континенталь», припаркованный на другой стороне улицы.

— Так что, пожалуй, нам пора рвать когти отсюда, — говорит он О'Бопу.

О'Боп сует рыжие вихры под кран, пытаясь охладиться. На улице сто четыре градуса жары, а они парятся в двухкомнатной квартирке на пятом этаже, где вентилятор размером с пропеллер на игрушечном самолетике и напор воды — ноль, потому что соседские гаденыши пооткрывали на улице все пожарные гидранты. В довершение ко всем несчастьям еще прикатила шайка от Семьи Чимино и теперь стережет внизу, чтоб пришить их с Кэлланом.

И обязательно это сделают, выждав для приличия до темноты.

— Что ты предлагаешь? — спрашивает О'Боп. — Выскочить и устроить войну? Перестрелка в O.K. Коррале?

— И то лучше, чем тут до смерти изжариться.

— Ничего себе лучше! — возражает О'Боп. — Здесь духотища, конечно, но там нас пристрелят, КЭ.К бродячих псов.

— Когда-никогда все равно придется спуститься, — говорит Кэллан.

— Ни хрена! — О'Боп вынимает голову из-под крана. — Пока нам таскают сюда пиццу, незачем и высовываться.

Он тоже подходит к окну и смотрит на длинный черный «Линкольн».

— Эти засранцы итальяшки не меняют своих привычек, — замечает он. — Могли б прикатить на «мерсе» или «БМВ», ну не знаю, на долбаном «вольво» или еще на чем. Нет, вечно хреновы «линкольны» и «кадиллаки». Точно тебе говорю, это у них, видно, правила такие в мафии, или чего там.

— А кто в машине-то, Стив?

В машине сидели четверо. Еще трое парней стояли у дверцы рядом. Покуривают беззаботно, пьют кофе, треплются. Точно объявление мафии кварталу: мы приехали пришить кое-кого, так что лучше вам держаться подальше.

О'Боп вгляделся, прищурив глаза.

— Шайка Пиккони, подчиняющаяся банде Джонни Боя Коццо, — говорит он. — Ветвь Демонти из Семьи Чимино.

— Откуда ты-то знаешь?

— Парень на пассажирском сиденье лопает персики из банки, — объясняет О'Боп. — А значит, это Джимми Пиккони, то есть Джимми Персик. Он помешан на консервированных персиках.

О'Боп — настоящая Книга пэров мафиозных семей. Он следит за их жизнью, изучает привычки, как фаны бейсбольных команд, которые знают назубок фамилии всех игроков и помнят счет любого матча. В голове у него хранится подробная схема организации Пяти Семей.

Так что О'Боп в курсе, что после смерти Карло Чимино в Семье происходят постоянные подвижки. Большинство крутых парней не сомневалось, что Чимино выберет себе в преемники Нила Демонти, но вместо этого он назначил своего зятя Поли Калабрезе.

Выбор не пришелся по вкусу старой гвардии: они считали, что Калабрезе чересчур мягок, чистоплюй, одним словом. Он упорно заколачивает деньги в легальном бизнесе. Крутым ребятишкам: акулам-ростовщикам, вымогателям и простым взломщикам квартир это совсем не нравилось.

Джимми Пиккони, Большой Персик, — один из недовольных. И сейчас в «Линкольне» он именно об этом и говорит.

— Мы — криминальная Семья Чимино, — доверительно делится он со своим братом, Персиком Маленьким. Джои Пиккони на самом деле выше старшего брата, Большого Персика, но никто не решился высказать это замечание вслух, и прозвища прилипли — с кожей не отдерешь. — Даже долбаная «Нью-Йорк таймс» называет нас криминальной Семьей Чимино. Мы должны совершать преступления. Захоти я быть бизнесменом, так поступил бы на работу в эту, как ее... корпорацию Ай-би-эм.

Персику не нравится и то, что Демонти обошли назначением.

— Он уже старик. Ну какой вред, если бы мистер Нийл погрелся последние годы на солнышке? Он заслужил это. Хозяину нужно было назначить его боссом, а Джонни Боя — заместителем. Тогда у нас сохранилось бы «наше дело», коза ностра.

Для молодого парня — Персику всего двадцать шесть — он настоящий консерватор, разве только без галстука. Ему по душе традиции, старые способы ведения дел.

— В прежние дни, — рассуждает Большой Персик, точно он тогда жил, — мы бы попросту оттяпали без всяких разговоров долю в Джевитс-центре. И не пришлось бы лизать задницу какому-то старому ирлашке вроде Мэтти Шихэна. Хотя Поли все одно и кусочка нам не даст. Ему плевать, пусть мы хоть с голоду передохнем.

— Но... — перебивает Персик Маленький.

— Что «но»?

— Но Поли дает работу мистеру Нийлу, мистер Нийл дает ее Джонни Бою, а Джонни Бой дает нам, — договаривает Персик Маленький. — Все, что мне нужно знать, — Джонни Бой дает нам работу, и мы ее делаем.

— Мы еще только сделаем эту хреновую работу, — поправляет Большой Персик. Он не нуждается в объяснениях. Еще Маленький будет рассказывать ему, как все крутится! Персик и сам знает, и ему нравится, как оно крутится в ветви Семьи Демонти, — на старый лад.

А к тому же Персик просто боготворит Джонни Боя.

Потому что Джонни Бой — это все, чем мафия была прежде.

И какой опять должна стать, думает Персик.

— Как только стемнеет, — говорит Персик, — завалимся наверх и выправим им билеты в один конец.

Кэллан в квартире перелистывает блокнот.

— Твой папаша тут есть, — роняет он.

— Большой сюрприз, — саркастически отзывается О'Боп. — И сколько?

— Две штуки.

— Интересно, на что это он ставил? — задумчиво спрашивает О'Боп. — О! Пиццу тащат! Эй! Какого хрена? Они воруют нашу пиццу!

О'Боп разозлился всерьез. Он особо не бушевал из-за того, что эти парни прикатили убить его — этого следовало ожидать, это так, просто бизнес, — но похищение пиццы воспринял как личное оскорбление.

— Так нельзя! — вопит он. — Это не по-честному!

Именно с этих слов, вспоминается Кэллану, все и началось.

Кэллан поднимает глаза от черного блокнота и видит, что жирный макаронник с широкой ухмылкой вытягивает в сторону их окна руку с куском пиццы.

— Эй! — вопит О'Боп.

— Эх и вкуснющая! — вопит в ответ Персик.

— Ну вот, стащили нашу пиццу, — жалуется О'Боп Кэллану.

— Да ладно, делов-то!

— Но я жрать хочу! — хнычет О'Боп.

— Так спустись и отними, — советует Кэллан.

— Может, и спущусь.

— Обрез не забудь.

— Вот хреновина!

Кэллану слышно, как парни на улице хохочут над ними. Ему-то все равно, это О'Боп не выносит, когда над ним потешаются. Сразу бросается в драку. А Кэллан, он что, он может просто взять да уйти.

— Стиви?

— А?

— Как, ты сказал, зовут того парня внизу?

— Которого?

— Ну, его прислали пришить нас, а он компот трескает.

— Джимми Персик.

— Он тоже в блокноте.

— Что?!

О'Боп отходит от окна.

— Сколько за ним?

— Сто тысяч.

Переглянувшись, они начинают хохотать.

— Кэллан, — обрывает смех О'Боп, — да у нас затевается совсем новая игра!

Потому что Персик Пиккони должен Мэтту Шихэну сто тысяч долларов. И это только основной долг — а проценты растут быстрее, чем разносится вонь при забастовке мусорщиков, — так что у Пиккони серьезные неприятности. Он по уши в долгах у Мэтта Шихэна. Это могло бы стать плохой новостью — тем больше у него причин оказать Шихэну серьезную услугу, — да вот только блокнот теперь у Кэллана и О'Бопа.

А это уже дает им некоторые преимущества.

Если они проживут достаточно долго, чтобы ими воспользоваться.

Потому что уже темнеет. И очень быстро.

— Есть идеи? — спрашивает О'Боп.

— Да, кое-какие.

Игра предстояла серьезная и — черт! — отчаянная и опасная.

О'Боп вылезает на пожарную лестницу с бутылкой в руке. Бутылка заткнута тряпкой, в ней бултыхается какая-то жидкость.

Орет:

— Эй, вы, макаронники свинячьи!

Парни у «Линкольна» смотрят вверх.

О'Боп поджигает тряпку и вопит:

— Вот, запейте нашу пиццу! — и длинной ленивой дугой запускает бутылку в «Линкольн».

— Какого хрена...

Это бормочет Персик, он нажимает кнопку, опуская стекло, и видит факел, летящий с небес прямо на него. Он рвет дверцу и вываливается из машины, успевая как раз вовремя, потому что О'Боп хорошо прицелился: бутылка разбивается о крышу «Линкольна», и пламя мгновенно разливается по ней.

— Тачка-то совсем новенькая, ты, ублюдок! — ревет Персик в сторону пожарной лестницы.

Он бесится всерьез, ведь у него даже возможности нет пристрелить этого недоумка: сбивается толпа зевак, а следом раздается завывание сирен и всякое такое, и уже через пару минут весь квартал наводнен ирландцами-копами и ирландцами-пожарными. Пожарные поливают из шлангов водой то, что осталось от «Линкольна».

Копы, пожарники и тысяч пятнадцать дерьмовых голубых в женских платьях с Девятой авеню, которые визжат, пританцовывают и улюлюкают, — все сгрудились вокруг Персика. Он посылает Персика Маленького к телефону на углу — пусть позвонит, чтоб прислали новые колеса, а потом чувствует металл, прижатый к его левой почке, и слышит шепот:

— Мистер Пиккони, повернитесь, пожалуйста, но очень медленно.

Но уважительно так, а это Персик всегда ценил.

Он оборачивается и видит ирландского парнишку — не того рыжего засранца с волосами будто проволочная мочалка, который швырнул бутылку, а высокого, темноволосого. В одной руке он держит пистолет, обернутый коричневым бумажным пакетом, а в другой...

Это еще что за дерьмо у него? — думает Персик.

А потом до него доходит.

Это же маленький черный блокнот Мэтти Шихэна.

— Нам надо поговорить, — заявляет парнишка.

— Ну что ж, — соглашается Персик.

Итак, они в сыром холодном подвале заброшенного дома на Двенадцатой, и можно было бы назвать происходящее мексиканской ничьей, только никаких мексиканцев тут нет.

А есть итало-ирландская встреча, и сцена такова: Кэллан и О'Боп стоят в одном конце, вжавшись спинами в стену. Кэллан похож на бандита с большой дороги: у него в каждой руке по пистолету. О'Боп держит обрез, прижимая к поясу. А у двери — братья Пиккони. Итальянцы оружия не вынули. Они стоят в своих шикарных костюмах, такие все из себя хладнокровные и крутые.

О'Боп очень даже хорошо просекает ситуацию. Макаронники уже оплошали раз сегодня вечером — даже если не считать гибель «Линкольна» — и не хотят снова терять лицо, показывая, что их хоть чуточку заботят эти два придурка, наставившие на них целый арсенал. Держатся с настоящим мафиозным шиком, и О'Боп проникается уважением.

А Кэллану на всякий такой шик начхать, хвоста крысиного он не стоит.

Он намерен, если что не так, нажать на курок, а там видно будет, что из этого выйдет.

— Сколько вам лет-то, ребятишки? — спрашивает Персик.

— Двадцать, — врет О'Боп.

— Двадцать один, — добавляет Кэллан.

— Крутенькие вы сосунки, мое вам слово, — говорит Персик. — В общем, нам нужно сначала разобраться с этим дельцем насчет Эдди Фрила.

Вот оно, начинается, мелькает у Кэллана. Он на волосок от того, чтобы начать стрелять.

— Терпеть не могу всякие тошнотворные извращения, — продолжает Персик. — Писать парню в рот? Ну что это такое? Сколько раз вы в него выстрелили? Восемь вроде? Хорошо поработали.

Он хохочет. Персик Маленький вторит ему.

И О'Боп тоже смеется.

А Кэллан — нет. Он напряжен и готов к стрельбе.

— Извини за машину, — выговаривает сквозь смех О'Боп.

— Угу, — отзывается Персик. — В следующий раз, как захочешь поговорить, пользуйся телефоном, ладно?

И опять все хохочут. Кроме Кэллана.

— Да я говорил Джонни Бою, — продолжает Персик. — Какого хрена, говорю, ты заслал меня в Вестсайд к зулусам, пуэрториканцам и бешеным ирландцам? И какого черта я тут должен делать? Тут бутылками с зажигательной смесью швыряются, и теперь мне придется покупать новую машину. Бешеные козлы-ирландцы. А вы в эту черную книженцию заглядывали?

— А ты как думаешь? — задает встречный вопрос О'Боп.

— Думаю, да. И что там углядели?

— Это зависит...

— От чего же?

— От того, как мы договоримся.

— Так подскажите, о чем будем договариваться.

Кэллан слышит, как О'Боп шумно сглатывает. Понимает, что тот до смерти боится, но все равно пойдет до конца. Давай же, Стиви, играй, блефуй, мысленно подталкивает Кэллан.

— Перво-наперво, — заявляет О'Боп, — блокнота при нас нет.

— Эй, Мочалка, — отзывается Персик. — Как начнем обрабатывать вас, вы живо выложите, где он. Эй, полегче там с курком. — Теперь он смотрит на Кэллана. — Мы ведь просто разговариваем.

— Мы знаем, — говорит О'Боп, — где Шихэн берет каждый пенни на улице.

— Без шуток — он ведь землю перевернет, только б заполучить эту книжицу обратно.

— Ну и хрен с ним, — откликается О'Боп. — Не получит он блокнот — тогда и ты не должен ему ни гроша.

— Точно, что ль?

— Наше слово — верняк, — подтверждает О'Боп. — И Эдди Фрил по-другому не скажет.

О'Боп видит облегчение на лице Персика и поддает жару:

— В этом блокноте и копы есть. И профсоюзники. На улице гуляет пара миллионов долларов.

— Мэтти Шихэн — богатый человек, — роняет Персик.

— А чего он-то? — говорит О'Боп. — Почему не мы? Почему не ты?

Они следят, как ворочаются мысли Персика. Караулят, как он обмозговывает выгоду, взвешивает риск. Через минуту он говорит нерешительно:

— Но Шихэн оказывает услуги моему боссу.

— Заполучи блокнот, — возражает О'Боп, — и сам сможешь оказывать ему такие же.

Кэллан спохватывается, что перестарался, держа пистолеты на изготовку. Руки у него устали и дрожат. Ему охота опустить пистолеты, но нельзя расслабляться. И еще он боится, если они не договорятся с Персиком, ему не суметь попасть в цель даже с такого расстояния, так трясутся у него руки.

— А вы кому-нибудь говорили, — наконец спрашивает Персик, — что видали мое имя в книжке?

О'Боп мгновенно выпаливает «нет!», и скорость его реакции подсказывает Кэллану: этот вопрос — очень важный. А еще ему интересно, зачем Персик занял деньги и на что потратил.

— Бешеный ирландец, — бормочет себе под нос Персик. Потом говорит: — Вы затаитесь пока что. Постарайтесь не убивать никого хоть денек-другой, ага? Я с вами еще встречусь по этому делу.

После чего разворачивается и поднимается по лестнице, ведущей из подвала; брат тянется за ним.

— Господи! — выдыхает Кэллан. И плюхается на пол.

Руки у него ходят ходуном.

Персик звонит в дверь дома Мэтта Шихэна.

Дверь открывает здоровущий ирлашка. Персик слышит, Шихэн кричит из комнаты: «Кто это там?»

Голос испуганный.

— Да это Джимми Персик, — отвечает бугай, впуская Персика. — Он у себя в кабинете.

— Спасибо.

Персик проходит по коридору и сворачивает налево, в комнату Мэтта.

Комната оклеена тошнотворно-зелеными обоями. Трилистники и всякое такое дерьмо понатыканы по всей комнате. Большой портрет Джона Кэннеди. Рядом — портрет Бобби. Фотография Папы Римского. У парня тут есть все, разве что лепрекон на табурете не сидит.

Из кресла Мэтт все-таки встает — Персику нравятся проявления уважения — и улыбается показной широкой улыбкой, какая в ходу у ирландских политиков.

— Джеймс, рад тебя видеть. Ну как, удалось уладить ту маленькую неприятность за время моего отсутствия?

— Угу.

— Нашел этих ублюдков?

— Эге.

— И?..

Нож входит в него как в масло, не успевает Мэтт выговорить «Что за черт!» ни по-английски, ни по-ирландски. Персик профессионально попадает между ребрами под левой грудной мышцей, резко дергает лезвие вверх и проворачивает его, чтобы в госпитале не возникло этических проблем.

Чертов нож застревает, и Джимми приходится упереться в широкую грудь Мэтта ногой, чтобы выдернуть его. Шихэн с такой силой грохается на пол, что подскакивают все портреты на стенах.

Впустивший Персика громила остолбенело застыл в дверях.

И непохоже, чтоб он рвался что-то предпринять.

— А ты сколько ему должен? — спрашивает Персик.

— Семьдесят пять.

— Нет Мэтта — нет долга.

Вдвоем они разрубают тело, отвозят на Уордс-Айленд и сбрасывают в канализационный люк.

На обратном пути Персик распевает:

Через месяц после наступления того, что стало называться в Адской Кухне «Наводнение Лунной Реки», жизнь Кэллана переменилась. Он не только жив, что сюрприз для него, но к тому же еще и герой квартала.

Потому что пока Персик спускал Шихэна в канализацию, они с О'Бопом поработали черным фломастером в блокноте Мэтти и списали некоторые долги. Они развлекались от души: какие-то цифры замазывали, сокращали, другие оставляли нетронутыми — те, которые, как они рассчитывали, сделают их состоятельными людьми.

Денежные времена настали в Адской Кухне.

Кэллан с О'Бопом обосновались в пабе Лиффи, будто владели им, что, в общем, если внимательно изучить черный блокнот, было близко к истине. Люди, заходившие туда, чуть ли не кланялись им: одни из благодарности, что их сняли с крючка у Мэтта, другие из страха, что попали в новую кабалу к парням, которые замочили Эдди Фрила, Джимми Бойлана, а вполне вероятно, и самого Мэтти Шихэна.

И еще кое-кого заодно.

Ларри Моретти.

Кэллан переживал только из-за этого убийства. Эдди Мясник, да и Джимми Бойлан, а уж тем более Мэтти Шихэн — это была необходимость. Но Ларри Моретти они убили из мести, за то, что он помог Эдди изувечить труп Майкла Мэрфи.

— От нас этого ждут, — убеждал О'Боп. — Иначе нас не будут уважать.

Моретти догадывался о своей судьбе. Он затаился в своей норе на Сто четвертой улице, рядом с Бродвеем, и пил по-черному. За две недели он ни разу не вышел из дому: просто ходить не мог, так что стал легкой добычей для Кэллана и О'Бопа, когда они ворвались в дверь.

Моретти валялся на полу с бутылкой в обнимку. Сунул голову между стереоколонками и слушал какой-то дерьмовый диск, басы ухали, точно канонада тяжелой артиллерии. На секунду Ларри приоткрыл глаза и взглянул на приятелей, которые застыли с нацеленными на него пистолетами, а потом снова закрыл. О'Боп завопил:

— Это тебе за Майки! — и давай палить. Кэллану ничего не оставалось, только присоединиться, но как же погано стрелять в лежачего.

Теперь надо было разрубить тело. О'Боп, оказывается, подготовил все заранее. Они закатили Моретти на лист толстого пластика, и Кэллан только теперь понял, каким же сильным был Эдди Фрил, если рубил мясо. Работа до хренища тяжелая, к тому же Кэллан пару раз мотался в ванную: его рвало. Но наконец они все-таки справились, распихали куски по мусорным мешкам, а потом отвезли на Уордс-Айленд. О'Боп считал, что им нужно засунуть «штуковину» Моретти в картонку из-под молока и походить с ней по кварталу, но Кэллан твердо сказал — нет.

Им такое дерьмо ни к чему. Слухами земля полнится, и уже на следующий день многие заходили к Лиффи выразить восхищение. А вот Бобби Ремингтон не пришел. Кэллан понимает, Бобби боится, вдруг они думают, что он сдал их Мэтти, но Кэллан точно знает, что это не Бобби.

Это подсуетилась Бэт.

— Ты только старалась защитить брата, — говорит ей Кэллан, когда она появляется в его новой квартире. — Я понимаю.

Девушка уставилась в пол. Она постаралась: длинные волосы расчесаны, блестят, на ней красивое платье. Черное, с низким вырезом.

Кэллан все понимает. Она на все готова, чтобы спасти свою жизнь и жизнь брата.

— А Стиви это понимает? — спрашивает Бэт.

— Я ему растолкую.

— Бобби так плохо, — говорит она.

— Да все в порядке...

— Ему нужна работа, а он не может получить профсоюзную карточку...

Кэллан испытывает странные ощущения от этих слов, обращенных к нему. За подобной услугой люди обычно шли к Мэтти.

— Ладно, это мы сумеем устроить, — обещает Кэллан. У него теперь есть незаполненные бланки, карточки, подписанные начальниками профсоюзов водителей, строителей и всяких других. — Скажи ему, пускай зайдет. Мы же с ним друзья.

— А мы с тобой друзья? — спрашивает девушка.

Он хочет ее. Черт! Он бы с превеликим удовольствием ее отымел. Но получится не то. Вроде только потому, что у него сейчас есть власть над ней.

И он говорит:

— Ну да, конечно, мы друзья.

Дает ей понять, что все в порядке, все в норме, она не обязана спать с ним.

— И все? Только друзья?

— Да, Бэт. И все.

Ему не по себе, ведь она вырядилась, накрасилась и все такое, но ему больше не хочется спать с ней.

И оттого ему грустно.

В общем, Бобби заходит, они подцепляют его на крючок, устроив на работу, и его новый босс сразу зачисляет его в бездельники — и Бобби в этом отношении не подводит. Люди приходят: кто платить проценты, кто просить какого-то одолжения, и где-то с месяц они изображают из себя маленьких крестных отцов в кабинке паба Лиффи.

Пока их не одергивает настоящий Крестный Отец.

Большой Поли Калабрезе присылает гонца и требует, чтобы они приехали в Квинс и объяснили ему лично, отчего, первое, они не мертвы и, второе, отчего мертв его друг и партнер Мэтти Шихэн.

— Я сказал, — объясняет Персик, — что это вы, парни, замочили Шихэна.

Они сидят в кабинке таверны «Лэндмарк», и Персик пытается проглотить гадостную баранью котлетку с картошкой, политую жирным коричневым соусом. По крайней мере на встрече с Большим Поли их угостят приличной едой.

Может, эта еда будет последней в их жизни, но хотя бы вкусной.

— Господи! Зачем? — удивляется Кэллан.

— У него были причины, — вмешивается О'Боп.

— Отлично, — говорит Кэллан, — какие?

— Скажи я ему правду, он с ходу убил бы меня, без вопросов, — старательно объясняет Персик.

— Шикарная причина, — кидает Кэллан О'Бопу и снова поворачивается к Персику. — Зато теперь он прикончит нас.

— Ну, не обязательно, — тянет Персик.

— Не обязательно, значит?

— Нет, — пускается вновь в объяснения Персик. — Вы, парни, не в Семье. Вы не мафиози. Не подчиняетесь нашей дисциплине. Понимаете, мне следовало бы спросить разрешения Калабрезе убить Мэтта, а он его ни за что бы не дал. Так что с этим убийством я влип бы по-крупному.

— Да, новость просто отличная, — говорит Кэллан.

— Но вам-то, парни, разрешения не требуется, — продолжает Персик. — Вам нужна только основательная причина. Ну и правильное отношение.

— Какое еще отношение?

— К будущему. Дружелюбное. Сотрудничество и братство.

О'Боп возбудился не на шутку. Будто у него на глазах сбывается мечта.

— Калабрезе хочет нанять нас? — О'Боп чуть не падает со стула.

— Не знаю, — говорит Кэллан, — хочу ли я, чтоб меня нанимали.

— Но это ж наш шанс! — вопит О'Боп. — Это ж Семья Чимино! И они хотят с нами работать!

— Есть еще кое-что, — замечает Персик.

— Ну-ну, — откликается Кэллан. — А то я было расстроился, что все радостные новости закончились...

— Блокнот, — рубит Персик.

— И что?

— Запись про меня. Сто тысяч. Калабрезе ни за что не должен узнать про долг. Если узнает, я покойник.

— С чего это? — удивляется Кэллан.

— Эти деньги — его, — объясняет Персик. — Шихэн утаил пару сотен от Поли. Я их у Мэтта занял.

— Значит, ты обдирал Поли Калабрезе, — делает вывод Кэллан.

— Мы, — поправляет Персик.

— О господи боже!

Даже О'Боп чуть подувял.

— Ну, не знаю, Джимми, — тянет он.

— Какого хрена? — вопрошает Персик. — Чего ты там еще не знаешь? Мне был приказ шлепнуть вас, ребята. А я его не выполнил. Меня только за одно это могут убить. Я спас ваши поганые шкуры. Два раза. Сначала не убил вас, а потом убрал Мэтти Шихэна за вас. А ты еще чего-то там не знаешь?

Кэллан уставился на него.

— Значит, эта встреча, — говорит он, — сделает нас или богатыми, или мертвыми.

— Ну, что-то в этом роде, — соглашается Персик.

— Вот так хрен! — заключает Кэллан.

Богатый или мертвый.

Что ж, бывает выбор и похуже.

Встреча назначена в задней комнате ресторана в Бэнсонхерсте.

— Гнездо мафии, — комментирует Кэллан.

Да, очень удобно. Если Калабрезе решил убить их, ему только и требуется выйти и захлопнуть за собой дверь. Он выйдет через парадную дверь, а наши тела вынесут через черный ход, думает Кэллан, пока перед зеркалом пытается соорудить узел галстука.

— Ты вообще когда-нибудь раньше надевал галстук? — спрашивает О'Боп. Голос у него прерывается, ладони вспотели.

— А то. На первое причастие.

— Тьфу, дерьмо! — О'Боп пытается помочь и просит: — Ты повернись. Я так не могу завязывать, со спины.

— У тебя руки дрожат.

— Да еще как!

На встречу они идут «голенькими». Стволы полагаются только людям босса. А значит, прикончить их будет еще легче.

Не то чтобы они собираются отправиться на встречу совсем уж беззащитными. Прихватывают с собой Бобби Ремингтона и Толстяка Тима Хили. А еще одному парню из квартала, Биллу Боэну, приказано патрулировать на машине около ресторана.

О'Боп раздает четкие и ясные инструкции:

— Если из парадной двери первым выйдет кто-то другой, не мы — убейте их.

И еще одна предосторожность: Бэт и ее подружка Мойра закажут столик в общем зале ресторана. В сумочках у них будут пистолеты: у одной двадцать второго калибра, у другой сорок четвертого. Так, на всякий случай, если дельце стухнет, а у парней появится шанс выскочить из задней комнаты.

Как выражается О'Боп:

— Если мне суждено отправиться в ад, я хочу уехать туда в битком набитом автобусе.

До Квинса они добираются на метро, потому что О'Боп заявляет, что не желает после удачной встречи сесть в свою машину и вместе с ней отправиться на небеса.

— Итальянцы не пользуются бомбами, — старается убедить его Персик. — Это все ирландские фокусы.

О'Боп напоминает Персику о своем ирландском происхождении и отправляется на метро. Они с Кэлланом выходят в Бэнсонхерсте и шагают к ресторану, а когда заворачивают за угол, О'Боп бормочет:

— Да чтоб тебя. Вот дерьмо!

— Что такое?

Перед рестораном топчутся четверо или пятеро мафиози. Кэллан роняет что-то вроде: «Ну и что с того? Перед мафиозными ресторанами всегда толкутся ребятишки. У них работа такая».

— Да тут Сол Скэки! — говорит О'Боп.

Огромный, мощный детина чуть за тридцать, с глазами голубыми, как у Синатры, и серебристыми волосами, слишком коротко для мафиози постриженными. Он и похож на мафиози, думает Кэллан, и в то же время вроде и не похож. На ногах у него тупоносые ботинки, начищенные до того, что блестят, точно полированный черный мрамор. Серьезный крендель, думает Кэллан.

— И кто таков? — спрашивает он у О'Бопа.

— Служит в «Зеленых беретах» дерьмовым полковником.

— Дуришь меня.

— И вовсе нет. И он гангстер. У него тонна медалей за Вьетнам. Если они решат сбросить нас со счетов, то Скэки вычитанием и займется.

Обернувшись, Скэки видит их. Отделившись от группы, он подходит к О'Бопу и Кэллану, улыбается и говорит:

— Джентльмены, милости прошу. Без обид, но мне полагается проверить, что под мышками у вас пусто.

Кэллан, кивнув, поднимает руки. Заученным движением Скэки обхлопывает его до самых щиколоток, потом проделывает то же самое с О'Бопом.

— Хорошо, — заключает он. — Ну что, пошли на ланч?

И ведет их в задний зал ресторана. Зал этот Кэллан видел чуть ли не в пятидесяти обалденных киношках про мафию. Фрески на стенах изображают безмятежные пейзажи солнечной Сицилии. Посередине длинный стол, накрытый скатертью в красно-белую клетку. Бокалы, чашки для эспрессо, маленькие брусочки масла, уложенные на тарелки со льдом. Бутылки красного, бутылки белого.

Хотя пришли они точно — минута в минуту, — парни уже сидят за столом. Персик, нервничая, знакомит их с Джонни Боем Коццо, Демонти и парой других. Потом открываются двери, и входят двое гангстеров-боевиков, грудь у обоих точно коровьи туши в мясной лавке, а за ними появляется Калабрезе.

Кэллан украдкой косится на Джонни Боя, ему кажется, что тот как-то злорадно ухмыляется. Но все обнимаются, целуются по сицилийскому обычаю. Калабрезе усаживается во главе стола, и Персик всех представляет.

Кэллану не нравится, что Персик испуган.

Персик называет их имена, Калабрезе поднимает руку и объявляет:

— Сначала пообедаем, а уж потом и о бизнесе потолкуем.

Даже Кэллану приходится признать, такой вкусной еды он в жизни не ел. Для начала подали щедрые порции закусок: проволоне , прошутто и сладкий красный перец. Таких тонюсеньких рулетиков из ветчины и крошечных помидорок Кэллану видеть не доводилось.

Официанты входили и выходили, точно монашки, прислуживающие Папе Римскому.

Когда с закусками покончили, наступила очередь пасты. Ничего необычного: так, маленькие пиалы со спагетти в красном соусе. Потом подали куриную пиккату — тонкие ломтики куриной грудки в белом вине с лимоном и каперсами и запеченную рыбу. Следом еще один салат и, наконец, десерт — огромный белый торт, пропитанный анисовой водкой.

Все это вносили и выносили вместе с винами, и когда официанты подали эспрессо, Кэллана совсем разморило. Калабрезе сделал длинный глоток кофе, после чего сказал:

— А теперь скажите, почему я не должен убивать вас, парни.

Ни хрена себе вопросик на засыпку.

Какая-то часть Кэллана рвалась заорать: «Ты не должен убивать нас потому, что Джимми Пиккони украл у тебя сто штук баксов, и мы можем доказать это!», но он прикусил язык, изо всех сил стараясь найти другой довод.

Тут он услышал слова Персика:

— Они, Пол, хорошие парни.

— Зато ты, Джимми, — улыбнулся Калабрезе, — нехороший парень. Был бы ты хорошим, то сегодня я бы обедал здесь с Мэттом Шихэном.

И, развернувшись, прошил насквозь взглядом О'Бопа и Кэллана.

— Я все еще жду вашего ответа.

И Кэллан тоже. Изо всех сил стараясь сообразить, то ли ломать голову над ответом, то ли попытаться прорваться между двумя мордоворотами, охраняющими дверь, выскочить в зал, выхватить пистолеты и вернуться, поливая всех огнем.

Но даже если мне это удастся, думает Кэллан, О'Боп к тому моменту будет мертв. Да, но зато я смогу отправить его на небо в переполненном автобусе.

Кэллан пытается незаметно передвинуться на краешек. Остался еще дюйм, теперь надо подобрать ноги, тогда он сможет враз сорваться со стула. Кинуться прямо на Калабрезе, схватить его и, пятясь задом, выскочить за дверь.

И куда потом? — думает он. На Луну? Куда можно смыться, чтобы Семья Чимино там не разыскала?

Вот хрен, думает он. Бегом за пистолетами, надо уйти из жизни, как подобает мужчинам.

Сидящий напротив Сол Скэки качает головой. Движение едва заметное, но Кэллану понятно: шевельнись — и ты покойник.

И он замирает.

Казалось, молчание длится чуть ли не час, но на самом деле пролетело всего несколько секунд в атмосфере, ну скажем, напряженной, и Кэллан всерьез удивляется, когда слышит пронзительный голос О'Бопа, тот верещит:

— Вы не должны убивать нас, потому что... Потому что... эээээ...

— ...мы можем выполнять для вас работу лучше, чем Шихэн, — подхватывает Кэллан. — Мы сумеем добыть для вас долю в Джевитс-центре, в местном профсоюзе водителей, в профсоюзе строителей. Ни один цементный блок не продадут и не поднимут без того, чтобы вы не получили своей доли. Вы получите десять процентов с каждого доллара ростовщика или добытого на улице, и все это сделаем для вас мы. Вам и пальцем не придется пошевелить или во что-то вмешаться.

Калабрезе обдумывает его слова, тянет, наслаждаясь, время.

Кэллан начинает заводиться. Он чуть ли не надеется, что Калабрезе рыкнет: «Да пошли-ка вы на хрен, ребята», и тогда можно будет отбросить всякую дипломатическую дребедень и приступить к драке.

Но Большой Поли роняет:

— Существуют определенные условия и правила. Во-первых, брать мы станем тридцать, а не десять процентов с вашего дохода. Во-вторых, возьмем пятьдесят процентов денег, поступающих от профсоюзов и строительства, и тридцать — от любой другой деятельности. А в обмен я предлагаю вам свою дружбу и защиту. Членами Семьи вы стать не можете, потому что вы не сицилийцы, но партнерами станете. Работать будете под надзором Джимми Персика. Он будет лично отвечать за все ваши действия. Возникнет у вас какая необходимость, обращайтесь к Джимми. Возникнет проблема, тоже обращайтесь к Джимми. И кончайте со всякими разборками, тут не Дикий Запад. Наш бизнес лучше всего работает в атмосфере спокойствия и тишины. Все поняли?

— Да, мистер Калабрезе.

Калабрезе кивает:

— Возможно, изредка мне будет требоваться ваша помощь. Тогда передам через Джимми, а уж он передаст вам. Я, конечно, рассчитываю, что в обмен на мою дружбу и защиту вы не повернетесь ко мне спиной, когда я обращусь к вам. Раз ваши враги будут моими врагами, то и мои должны стать вашими.

— Да, мистер Калабрезе. — Кэллан гадает: может, сейчас положено поцеловать его кольцо?

— И последнее, — заключает Калабрезе. — Занимайтесь своим бизнесом. Делайте деньги. Наживайте богатство! Делайте все, что желаете, но — никаких наркотиков! Такое правило установил Карло, и оно по-прежнему действует. Наркотики — это слишком опасно. Я не намерен провести в тюрьме старость, так что это запрет категорический: займетесь наркотиками — вы покойники.

Калабрезе встает со стула. Остальные тоже поднимаются.

Кэллан стоит, когда Калабрезе коротко бросает «До свидания», и два мордоворота распахивают перед ним дверь.

Кэллан напряженно соображает, что не так в этой картинке.

— Стиви, — говорит он, — Калабрезе уходит.

О'Боп смотрит на него, как бы говоря «Ну и хорошо».

— Стиви, этот человек уже выходит в дверь.

Они замирают. Персик в ужасе от такой промашки и говорит с фальшивой вежливостью:

— Дон всегда уходит первым.

— Что, какая-то проблема? — осведомляется Скэки.

— Да, — кивает Кэллан, — проблема.

О'Боп становится цвета мела. Персик вцепился себе в подбородок так крепко, что теперь пальцы гвоздодером не отодрать. Демонти уставился на них, точно на что-то совсем уже экзотическое, а Джонни Бою все представляется просто забавным.

А вот Скэки — нет.

— В чем дело? — спрашивает он.

— У нас на улице люди, — сглотнув, объясняет Кэллан, — и мы приказали убить первого, кто выйдет в дверь, если это будем не мы.

Оба охранника Калабрезе разом хватаются за оружие. Пистолет Скэки сорок пятого калибра оказывается нацелен точно в голову Кэллана.

Калабрезе смотрит на Кэллана и О'Бопа, покачивает головой.

Джимми Персик тщится припомнить точные слова Покаянной молитвы.

Но тут Калабрезе вдруг смеется.

Он хохочет, заливается так, что ему приходится достать из кармана пиджака платок и вытереть глаза. Мало того — он даже падает на стул. Отсмеявшись, Калабрезе смотрит на Скэки и произносит:

— Ну чего стоишь? Стреляй в них!

И тут же, очень быстро, добавляет:

— Шучу я, шучу. Вы, парни, что, думаете, выйди я в эту дверь, началась бы третья мировая война? Смех, да и только!

Он машет им на дверь:

— На этот раз вы — первые.

Они выходят, и дверь за ними захлопывается. Даже через закрытую дверь еще доносится хохот. Они проходят мимо Бэт и ее подружки Мойры на улицу.

Никаких признаков ни Бобби Ремингтона, ни Толстяка Тима Хили.

Только вереница — от угла до угла — черных «линкольнов».

И рядом с ними стоят гангстеры.

— Господи, — бормочет О'Боп, — наши не смогли найти место для парковки.

Позже Бобби, извиняясь, бормочет, что не успел он и пару раз проехать мимо ресторана, как один из мафиози тормознул машину и велел им проваливать отсюда на хрен. Они и убрались.

Но это будет потом.

А сейчас О'Боп стоит на улице и глазеет на голубое небо.

— Ты понимаешь, что это значит?

— Нет, Стиви. И что?

— А значит это, — О'Боп обнимает Кэллана за плечи, — что мы теперь короли Вестсайда.

Короли Вестсайда.

Недурная новость.

А плохая та, что Джимми Персик на сто тысяч баксов, которые теперь не надо никому отдавать, купил наркотики.

И не обыкновенный героин, доставленный по обычному маршруту Турция — Сицилия. И не через канал в Марселе. И даже не по новому Лаосскому, организованному знаменитым мафиози Санто Траффиканте. Нет — купи он наркотики через какой-то из этих источников, Калабрезе прознал бы об этом через пятнадцать секунд, а еще через неделю раздувшийся труп Джимми Персика пугал бы туристов на Серкл-Лайн. Нет, Джимми Персику пришлось найти новый источник.

Из Мексики.

 

3

Калифорнийские девушки

Ла-Холла

Штат Калифорния

1981

Норе Хейден было четырнадцать, когда ее в первый раз трахнул мужчина. Один из друзей ее отца. Он подвозил девочку домой после того, как она отработала нянькой у его сынка-капризули, и вдруг он взял ее руку и положил себе на бугор. Нора хотела ее вырвать, но была загипнотизирована выражением его лица.

И чувством, которое возникло у нее самой.

Власти.

И Нора оставляет руку. Не обводит выпуклость, ничего такого, но, похоже, ему хватает и того, что ее ладонь просто лежит там. Девочка слышит, как он пыхтит, и видит, как лицо у него становится напряженным, а глаза такими чудными, что ее тянет расхохотаться, но что-то словно удерживает ее.

В следующий раз он кладет свою руку поверх ее ладони и водит ею по кругу. Нора чувствует, как растет его бугор под ладонью. Чувствует, как он дергается. Лицо у него такое нелепое.

А в следующий раз он тормозит у обочины и просит ее вынуть «это».

Ей вроде как полагается ненавидеть этого мужика, верно?

Ее тошнит от него, но она делает все, как он показывает, потому что у нее такое чувство, что главная при этом все-таки она, а не он. Ну, типа, она может его дергать и дергать, то прекращая, то начиная снова.

— Прям не пенис, — делится Нора со своей подружкой Элизабет, — а поводок какой-то.

— Нет, даже не поводок, а щенок, — возражает Элизабет. — Ты ласкаешь его, гладишь, целуешь, кладешь в тепленькое местечко, чтоб поспал, а он тебе притаскивает всякое-разное.

Норе четырнадцать, но выглядит она гораздо взрослее. Ее мама все видит, но что она может поделать? Живет Нора то у мамы, то у папы — это «совместное опекунство» — термин, имеющий в данном случае оттенок очень пикантный. Потому что каждый раз, как она живет у отца, они совместно курят травку.

Папа похож на какого-то растафарианца , только белого, без дредов и религиозных убеждений. Эфиопию папа не сумеет отыскать даже на карте Эфиопии, но травку он обожает. Вот эту часть растафарианства он принимает целиком и полностью.

Мама выше этого, и это основная причина, почему они развелись. Этап хиппи она переросла, бросившись из одной крайности в другую: из хиппи превратилась в яппи, и все ровно за пять секунд. Папа так и таскает «Биркенстоки» , будто они приросли к ногам, а она зашагала дальше.

Короче, мама получила очень хорошую работу в Атланте и хочет, чтобы Нора жила с ней, но Нора отнекивается: «Нет, ты сначала покажи мне хоть один пляж в Атланте, тогда поеду». В конце концов дошло до суда, и судья спросил Нору, с кем из родителей она желает жить, девочка чуть не выпалила «Ни с кем», но вслух ответила: «С папой». Так что в пятнадцать лет она ездит в Атланту только на каникулы и на один месяц летом.

Что вполне терпимо, если прихватить с собой достаточный запасец хорошей травки.

Ребята в школе дразнят ее «шлюшка Нора», но ей плевать, да и им, по правде, тоже. Это не столько презрительная кличка, сколько констатация факта. Что еще можно сказать об однокласснице, которую после уроков увозят в разных «порше», «мерседесах» и лимузинах и ни одна из машин не принадлежит ее родителям?

Как-то днем Нора, совсем обалдевшая от травки, заполняет какой-то дурацкий опросник для наставника-руководителя и в графе «Занятия после школы» пишет «минет». Прежде чем замазать ответ, она показывает бланк своей подружке Элизабет, и обе хохочут.

И давай, не сворачивай «лимо» к «Микки», где еду выносят прямо к машине. И никаких «королевских бургеров», «тако белл» и музыкальных автоматов. У Норы, слава богу, такое лицо и фигурка, что она достойна «Лас Бризаса», «Гостиницы в Лагуне», «Эль Эдобе».

Желаешь Нору, так угости ее вкусной едой, хорошим вином и беспримесной дозой.

У Джерри Болвана кокаинчик водится всегда супер.

Он хочет, чтобы Нора поехала с ним в Кабо.

Еще б ему не хотеть. Сорокачетырехлетнему наркодилеру, у которого больше воспоминаний, чем возможностей, а у нее в шестнадцать тело как сама юная весна. Так почему бы ему и не захотеть провести с девушкой грязненький уикенд в Мексике?

Нора все принимает невозмутимо.

Ей шестнадцать, но она не сентиментальная размазня.

Она прекрасно понимает, что этот козел вовсе не влюблен в нее. А уж она в него и подавно. Точнее точного. Вообще-то она считает, что он болван болваном в этом своем черном шелковом пиджаке и в черной бейсболке, прикрывающей редеющие волосы. В выгоревших джинсах и «Найках» на босу ногу. Нет, конечно, Нора очень даже понимает его: козел в ужасе перед подступающей старостью.

Не бойся, козел, думает она. Чего уж тут трепыхаться.

Ты уже старый.

У Джерри Болвана только два преимущества.

Но они классные.

Это деньги и кокаин.

Что, в сущности, одно и то же. Потому что Нора знает, если у вас водятся деньги, то будет и кокаин. А если у вас есть кокаин, то есть и деньги.

Она делает ему минет.

Что немножко затягивается из-за кокаина, но она не возражает, все равно развлечений никаких. А растаивать «мороженое на палочке» у Джерри все-таки лучше, чем болтать с ним. А не то еще хуже, его слушать. Не желает она слушать всякую нудятину о его бывших женах, детях — да она двоих его детей и так знает, получше его самого. Она с ними учится в одной школе. А еще про то, как он сделал победный удар в чемпионате лиги софтбола.

Перестав пыхтеть, он спрашивает:

— Так ты хочешь поехать?

— Куда?

— В Кабо.

— О'кей.

— А когда хочешь? — спрашивает Джерри Болван.

— Да без разницы, — пожимает плечами Нора.

Она уже выходит из машины, когда Джерри протягивает ей пакет, полный отличной травки.

— Эй! — окликает ее отец, когда Нора входит. Растянувшись на кушетке, он смотрит повтор «Восемь хватит». — Как прошел день?

— Отлично. — Девочка швыряет бэгги на кофейный столик. — Джерри тебе прислал.

— Для меня? Ну класс!

Так классно, что отец даже встает с кушетки, вдруг превращаясь в настоящего Мистера Инициативу, и сворачивает себе чудесненькую тугую самокрутку.

Нора проходит к себе в комнату и закрывает дверь.

Прям не поймешь, что думать про папочку, который за дозу продает собственную дочь.

В Кабо у Норы происходит встреча, перевернувшая всю ее жизнь.

Она знакомится с Хейли.

Нора лежит у бассейна рядом с Джерри Болваном, а эта дамочка на шезлонге, по другую сторону бассейна, явно рассматривает ее.

Такая уверенная, такая вся из себя леди.

Лет под тридцать, коротко стриженные темно-каштановые волосы под солнечным визором. А две черные тонюсенькие ленточки купальника открывают стройную худенькую фигурку, слепленную в спортзалах. Красивые украшения — золотые, неброские, дорогие. Каждый раз, когда Нора поднимает глаза, сталкивается взглядом с этой дамой.

А у той эдакая улыбочка, почти усмешка.

Дама постоянно возникает рядом.

Смотрит Нора со своего шезлонга — она рядом. Гуляет по пляжу — вот она, невдалеке.

Обедает в зале отеля — дама тут. Нора избегает встречаться с ней взглядом и всегда первой отводит глаза. Наконец Нора не выдерживает. Дождавшись, пока Джерри погрузится в обычную сиесту после секса, она выходит к бассейну, садится на шезлонг рядом с женщиной и заявляет:

— Вы за мной следите.

— Все правильно.

— Меня такое не интересует.

— Ты даже не знаешь, — смеется женщина, — что такое то, что тебя не интересует.

— Я не лесби.

Ну, типа не любит она женщин, впрочем, как и мужиков. Тогда остаются только кошки и собаки, но кошек Нора терпеть не может.

— И я нет, — откликается женщина.

— Тогда?..

— Позволь спросить тебя. Ты получаешь деньги?

— Э?..

— Ты ведь «кокаиновая цыпочка», ты делаешь на этом какие-то деньги?

— Нет.

Женщина качает головой:

— Малышка, да с твоим личиком и фигуркой ты могла бы разбогатеть.

Разбогатеть... Слово ласкает ухо.

— Но как? — спрашивает Нора.

Женщина лезет в сумочку и протягивает визитку.

Хейли Сэксон, и номер телефона в Сан-Диего.

— А вы чем занимаетесь? У вас торговый бизнес?

— Ну, в некоторой степени.

— Ха!

— «Ха»! — передразнивает Хейли. — Про что я и говорю. Если желаешь стать богатой, то надо прекратить бросаться всякими словечками вроде «Ха».

— Ну а может, я не желаю!

— В таком случае веселого тебе уикенда! — Хейли снова берется за журнал и углубляется в чтение. Однако Нора никуда не уходит, а остается сидеть рядом, чувствуя себя полной идиоткой. Проходит чуть ли не пять минут, пока она наконец набирается духу заговорить:

— О'кей, ну, может, я и хочу стать богачкой.

— О'кей.

— Так чем вы торгуете?

— Тобой. Я продаю тебя.

Нора уже открывает рот для очередного «Ха», но тут же спохватывается:

— Не совсем понимаю, о чем вы.

Хейли улыбается. Кладет изящную руку на Норину ладонь.

— Да все просто. Я продаю женщин мужчинам. За деньги.

Нора — девушка сообразительная.

— А, так это с сексом связано.

— Детка, — откликается Хейли, — да все в этом мире связано с сексом.

И Хейли произносит целую речь, но суть сводится к одному. Весь мир — и так было всегда — только и ищет сексуальных удовольствий.

И заключает монолог:

— Если желаешь — дари его задарма или продавай по дешевке, это уж твое дело. А хочешь продавать его за большие баксы, тогда это мой бизнес. Сколько тебе лет?

— Шестнадцать.

— Господи. — Хейли качает головой.

— Что?

Хейли вздыхает:

— Какой потенциал!

Для начала голос.

— Если тебе хочется по-прежнему делать минет на задних сиденьях машин для всякой мелкоты, то давай продолжай говорить, как пляжная девчонка, — заявляет Хейли через пару недель после их знакомства в Кабо. — Но если желаешь продвинуться в этом мире...

Хейли определяет Нору на выучку к какому-то алкоголику — бывшему актеру из Королевской Шекспировской труппы, и он опускает голос Норы ниже на октаву.

— Это важно, — наставляет Хейли. — Низкий голос заставляет «петушка» настораживаться и слушать.

Учитель-алкаш округляет Норе гласные, делает четче согласные. Заставляет ее читать монологи Порции, Розалинды, Виолы, Паулины...

Голос у Норы становится интеллигентным. Глубже, сочнее, мелодичнее. Это — составная часть товара. Точно так же, как одежда, которую водит ее покупать Хейли. Книги, которые Хейли заставляет читать. Ежедневная газета. «И не страничку моды читай, детка, или там про киношку, — наставляет Хейли. — Куртизанка перво-наперво знакомится со спортивным разделом, с финансовой страничкой, ну а уж потом может и новости просмотреть».

Нора стала приходить в школу с утренней газетой. Ее подружки на паркинге ловят последнюю минутку, чтобы успеть трахнуться до звонка, а Нора сидит и читает, каков индекс Доу-Джонса, редакторскую страничку. Она читает «Нэшнл Ревью», «Уолл-Стрит джорнел» и дерьмовый «Крисчен Сайнс Монитор».

И теперь только так Нора проводит время на заднем сиденье машин.

В Кабо уезжала «шлюшка Нора», а возвратилась Нора — Ледяная Дева.

— Она снова девственница, — объясняет Элизабет недоумевающим друзьям. Она не хочет сказать ничего обидного, просто, похоже, это правда: Нора съездила в Кабо, и там ей восстановили девственную плеву.

— А я и не знала, что теперь это возможно, — позавидовала их подружка Рейвен.

Элизабет только вздыхает.

Рейвен спрашивает фамилию доктора.

Нора становится завсегдатаем спортзала, по нескольку часов тренируясь на велосипедах-тренажерах, а еще больше на «бегущей дорожке». Хейли нанимает ей личного тренера, настоящую фашистку, свихнувшуюся на здоровом образе жизни, по имени Шерри. Нора прозвала ее «спортивной террористкой». У этой нацистки фигура борзой, и она начинает формировать тело Норы в упругий соблазнительный товар, какой хочет выставить на рынок Хейли. Заставляет ее делать отжимы, приседания, прыжки, поднимать гири.

Самое интересное, что Нора начинает западать на все это — суровые умственные и физические тренировки. Нора постепенно втянулась. Как-то раз утром она встает и отправляется умываться (специальной пенкой, купленной для нее Хейли), смотрится в зеркало и восклицает что-то вроде: «Ого! Кто эта женщина?» Идет на урок, слышит, будто со стороны, свои рассуждения о текущих событиях и опять думает: «Да кто же эта женщина?»

Но кто бы эта женщина ни была, Норе она нравится.

Отец перемен в ней не замечает. Да и как ему разглядеть? — думает Нора. Меня же в бэгги не приносят.

Хейли везет ее на Сансет-Стрип в Лос-Анджелес показать шлюх, подсевших на крэк. Крэк охватил страну, точно вирус, и шлюхи подцепили его. На Сансет самый разгар эпидемии. Шлюхи стоят на коленях в переулках, лежат на спинах в машинах. Есть молодые, есть старые. Нора потрясена, что выглядят они все одинаково — старухами. И такими отвратительными.

— Никогда я такой не стану, — заявляет Нора.

— Но можешь, — возражает Хейли. — Если подсядешь на наркотики. Держись подальше от наркоты, не замутняй себе мозги. А самое главное — откладывай денежки. На пике успеха ты продержишься лет десять—двенадцать, если будешь о себе заботиться. Огромные деньги станешь делать. А потом — все под горку и под горку. А потому нужно приобретать акции, облигации, вкладывать во взаимные фонды . В недвижимость. Я сведу тебя с моим финансовым консультантом.

Ведь девочке обязательно потребуется консультант, думает Хейли.

Нора — товар.

Когда ей исполнится восемнадцать, она будет готова для Белого Дома.

Белые стены, белый ковер, белая мебель. Настоящее мучение содержать все это в чистоте, но труды того стоят: такой интерьер усмиряет мужчин в первую же минуту. (Среди них нет ни одного, кто мальчишкой не напугался бы до колик, пролив соус на белое платье матери.) И когда тут дежурит Хейли, она тоже вся в белом: дом — это я, а я — это дом. Я неприкосновенна, и мой дом также.

А ее девушки всегда носят черное.

И ничего кроме — только черное, безо всяких цветных пятен.

Хейли хочет, чтобы ее девушки отличались от всех других.

И они всегда тщательно одеты. Никаких разгуливаний в нижнем белье или в халатах: Хейли держит не какое-то задрипанное ранчо в Неваде для солдатни. Одевает она девушек в свитерки под горло, деловые костюмы, маленькие черные платья, в вечерние платья. Одевает так, чтобы мужчины могли вообразить, как они раздевают девушку, а та заставляет их помучиться, пока дело дойдет до раздевания.

Девушка, пусть даже она в Белом Доме, дается им непросто.

На стенах висят черно-белые изображения богинь: Афродита, Ника, Венера, Хэди Ламарр, Сэлли Рэнд, Мэрилин Монро. Нора подолгу стоит у фотографий, особенно ее привлекает портрет Монро, потому что они немного похожи.

Без шуток. Действительно есть сходство, думает Хейли.

И она рекламирует Нору как молодую Монро, только и разницы — у нее спортивное, натренированное тело.

Нора нервничает. Она уставилась в монитор, показывающий гостиную, изучает клиентов: кому-то из них она впервые окажет профессиональную секс-услугу. Сексом она не занималась уже полтора года, и она не уверена даже, что помнит, как это делается, не говоря уж о том, чтобы качественно отработать пятьсот баксов. Нора надеется, что ей достанется вон тот — высокий, темноволосый, застенчивый; похоже, и Хейли старается предложить ему именно Нору.

— Нервничаешь? — спрашивает ее Джойс — полная ей противоположность: плоскогрудая девчонка-сорванец в костюме парижанки 50-х годов. Джиджи в роли шлюхи: вызывающе накрашенная, в черной блузке с открытым воротом навыпуск, черная юбка.

— Да.

— Все первый раз нервничают. Потом все становится привычно-обычным.

Нора все поглядывает на четверых мужчин, неловко жмущихся на широком диване. На вид — все молодые, чуть за двадцать, но не похожи на балованных студентиков колледжей. И она гадает: откуда же они раздобыли денег? И зачем они вообще пришли сюда?

Кэллан удивляется тому же.

Какого черта мы сюда притопали?

Большой Поли Калабрезе взбесится, если узнает, что Джимми Персик уехал налаживать трубопровод, который будет засасывать кокаин из Колумбии, точно гигантская соломинка. И через Мексику переправлять в Вестсайд.

— Слышь, расслабься! — говорит Персик. — Заказ на столе, так, может, сядешь и будешь есть?

— Займешься наркотиками — ты покойник, — говорит Кэллан. — Калабрезе отвечает за свои слова.

— Ага, — подхватывает Джимми. — Без наркотиков тоже покойник, только с голоду. Дает нам этот козел хоть попробовать кусочек от профсоюзов? И не думает. От денежек на лапу? Нет. От водителей? Нет. От строительства? Ну так и пошел-ка он на хрен. Пусть даст мне хоть понюхать эти кормушки, а уж потом распоряжается, чего можно, а чего нельзя. А пока что я буду переправлять наркотики.

Дверь за официантом с пустым подносом еще не захлопнулась, а Персик уже заявил, что желает наведаться в «кошатник», который ему рекомендовали ценители.

У Кэллана нет никакой охоты.

— Мы что, летели три тысячи миль, чтобы трахнуться? — спорит он. — Трахнуться можно и дома.

— Нет. Так, как здесь, нельзя, — возражает Персик. — Говорят, роскошнее кисок, чем в этом заведении, во всем мире нет.

— Секс есть секс, — стоит на своем Кэллан.

— Да ты-то откуда знаешь? Ты, ирландец...

Кэллан, конечно, соблазнился бы, но поездка намечалась вроде как деловая, поэтому он и занимается бизнесом. Он достаточно жесткий человек, чтобы обуздать братьев Пиккони. Нечего спотыкаться о собственные члены на работе, за женщинами можно бегать и в другое время.

И он говорит с нажимом:

— Делом надо заниматься, делом.

— Господи, да отдохни ты чуток! А то помрешь, и на твоей могиле напишут: «Он никогда не развлекался». Сначала секс, потом — бизнес. Все успеем. Можем даже успеть пообедать заскочить, если ты не против. Слыхал, у них тут потрясающе вкусная морская кухня!

Да уж, у Персика ума палата, думает Кэллан. Выглянешь в окно, а там только океан и есть, наверное, научились рыбу готовить.

— Ты унылый зануда, знаешь это? — подначивает Персик.

Да, я унылый зануда, думает Кэллан. Я выдал билетики в один конец — сколько уж их там? — пятерым парням, выполняя заказ Чимино, а теперь Персик обзывает меня унылым занудой.

— Кто дал тебе этот телефон? — спрашивает Кэллан. Ему все это не нравится. Персик звонит по номеру, который подсказал ему какой-то козел. Отвечают, конечно, само собой, приезжайте, и они попадают в какой-то бордель, где всё, что их ждет, — дерьмовая нервотрепка.

— Сол Скэки дал. Доволен? — говорит Персик. — Сола ты знаешь.

— Знаю.

Если Калабрезе решит пришлепнуть их всех из-за наркотиков, то именно Скэки и подстроит ловушку.

— Да не парься ты! — говорит Персик. — А то из-за тебя я начинаю дергаться.

— Вот и хорошо.

— Ну ни хрена себе! Он, видишь ли, хочет, чтоб я дергался.

— Я хочу, чтоб ты остался в живых.

— Спасибо тебе, Кэллан, нет, правда. — Привстав, Персик целует его в щеку. — Вот теперь можешь отправляться к священнику и исповедаться, что совершил гомосексуальный акт с макаронником. Я люблю тебя, ты, засранец-ирлашка! И говорю тебе: сегодня вечером ты получишь массу удовольствия.

И все-таки Кэллан перед уходом пристегивает свой двадцатидвухкалиберный с глушителем. Они тормозят у Белого Дома и через минуту уже стоят в холле, тараща глаза.

Кэллан решает, что выпьет пива, а потом будет держаться в сторонке и приглядывать за всем вокруг. Если кто замыслил пришить Джимми, то выждут, пока он согнется над телкой, и тут-то и влепят ему пулю в затылок. Значит, так, после пива Кэллан выцепит О'Бопа и попробует поставить охранником. Конечно, О'Боп пошлет его на хрен: ему трахнуться хочется, а значит, охрана все равно ляжет на Кэллана. Он потягивает пиво, а Хейли тем временем выкладывает на стеклянный кофейный столик несколько черных альбомов.

— У нас сегодня тут несколько леди, — начинает она, открывая альбом. На каждой странице черно-белая глянцевая фотография 8 на 10 в пластиковом конверте, а на противоположной странице снимок чуть поменьше — девушка в полный рост. Хейли не собирается демонстрировать своих девушек строем, точно на аукционе крупного рогатого скота. Нет, у нее все по высшему разряду, достойно и служит разжиганию воображения мужчин.

— Так как я хорошо знаю этих леди, — продолжает она, — то буду счастлива помочь вам сделать выбор.

После того как другие мужчины выбрали партнерш, она подсаживается к Кэллану, отмечает, что он задержался на снимке Норы, и шепчет ему:

— Вы от одних ее глаз кончите.

Кэллан вспыхивает от макушки до пяток.

— Желаете с ней познакомиться?

Он умудряется кивнуть. Да, желает.

Влюбляется Кэллан мгновенно.

Нора входит в комнату, смотрит на него своими глазищами. Он чувствует, как заряд из сердца рикошетит в пах, потом обратно, и Кэллан пропал. Он в жизни не видел такой красоты. Мысль, что это неземное, прекрасное существо может принадлежать ему, пусть ненадолго... да он в жизни об этом не мечтал. Кэллан с трудом сглатывает.

А Нора испытывает облегчение, что ей достался именно он.

Внешне ничего себе, симпатичный, и, похоже, незлой.

Протягивая руку, она улыбается:

— Я — Нора.

— Кэллан.

— А имя у тебя есть, Кэллан?

— Шон.

— Хэлло, Шон.

Хейли сияет улыбками, будто родная мать на помолвке. Она как раз и хотела этого стеснительного для Норы на первый раз, поэтому очень старалась, чтобы другие выбрали девушек поопытнее. Теперь все объединились в пары как на заказ. Стоят, болтают, готовясь разойтись по комнатам. Хейли незаметно скрывается в офисе, чтобы позвонить Адану и сообщить, что его клиенты отлично развлекаются.

— Счет я оплачу, — отвечает ей Адан.

Ничего. Это так, чаевые, в сравнении с прибылью, которую он сможет получить от совместного бизнеса с братьями Пиккони. В Калифорнию Адан может направить тонны кокаина. У него много клиентов в Сан-Диего и Лос-Анджелесе. Но рынок Нью-Йорка обещает сверхприбыли. Поставлять продукт на улицы Нью-Йорка через сеть распространителей Семьи Чимино... Пусть Джимми Персик поимеет хоть всех шлюх, каких ему захочется, задарма.

Сам Адан больше в Белый Дом не заходит. Во всяком случае как клиент. Секс с девушками по вызову, пусть даже самого высокого класса, не вяжется с имиджем серьезного бизнесмена.

К тому же он влюблен.

Люсия Виванка из обеспеченной семьи. Родилась она в США и таким образом выиграла двойную ставку, как выражается Рауль: у нее двойное гражданство — США и Мексики. Она недавно окончила среднюю школу Девы Марии в Сан-Диего, живет со старшей сестрой и занимается в Университете Сан-Диего.

И она очень красива.

Невысокая, натуральная блондинка с поразительно темными глазами, фигурка аккуратненькая, насчет которой Рауль при всяком удобном случае отпускает циничные замечания.

— Эти chupas, братишка, — бросает он, — так и выскакивают из блузки. Об них прям стукнуться можно. Плохо только, что она chiflona.

И вовсе она не динамистка, думает Адан, она — леди. Культурная, получившая хорошее воспитание в школе монашек. И все же вынужден признать, что измучен вольной борьбой на переднем сиденье его припаркованной машины или на диванчике в квартире его сестры, случающейся в те редкие моменты, когда зоркая bruja, сестра Люсии, оставляет их на несколько минут наедине.

Люсия ни за что не желает уступить, пока они не поженятся.

А у меня пока денег на женитьбу нет, размышляет Адан. Тем более на такой леди, как Люсия.

— Ты ей услугу окажешь, — доказывает Рауль, — если наведаешься к шлюхе. Перестанешь без конца приставать к ней. Это даже твой долг — зайти в Белый Дом. Ваша хваленая нравственность — это так, потворство эгоизму.

Рауль же в этом отношении точно не эгоист, думает Адан. Великодушие его натуры не знает границ. Мой братец заскакивает в Белый Дом так же регулярно, как ресторанный повар навещает кладовку, что съедает все его доходы.

— Такой уж я широкий человек, — говорит Рауль. — Что я могу поделать? Весь для людей.

— Сегодня удержи свою щедрую натуру в штанах, — советует ему Адан. — Сегодня у нас серьезное дело.

Он надеется, что встреча в Белом Доме закончится успешно.

— Хочешь выпить? — спрашивает Кэллан Нору.

— Грейпфрутовый сок.

— И это все?

— Я не пью.

Он понятия не имеет, что делать или говорить, а потому просто стоит, пялясь на нее во все глаза.

Она тоже не отводит от него глаз, удивляясь. Не столько тому, что чувствует, сколько тому, чего не чувствует.

Презрения.

Она никак не может вызвать в себе презрения.

— Шон?

— Да?

— У меня тут комната. Хочешь подняться?

Он благодарен ей, что она действует напрямик, без виляний. Спасает его: не надо больше топтаться тут, корча из себя шута горохового.

Черт дери, конечно, я хочу подняться, думает он. Хочу подняться, снять с тебя все, трогать твое тело, войти в тебя, а потом хочу увезти тебя домой. Привезу тебя в Адскую Кухню и буду обращаться с тобой как с Королевой Вестсайда. И чтоб ты была первой, кого я стану видеть, просыпаясь по утрам, и последней, с кем прощаюсь вечером.

— Да, да. Хочу.

Нора, улыбнувшись, берет его за руку, и они направляются к лестнице, но тут раздается громкий окрик Персика:

— Эй, Кэллан!

Повернувшись, Кэллан видит: тот стоит в углу рядом с невысокой темноволосой девушкой с короткой стрижкой.

— Ну? Чего тебе?

— Хочу поменяться.

— Что? — не понимает Кэллан

— Не думаю... — вступает Нора.

— Во! И дальше не думай. — Персик смотрит на Кэллана. — Ну?

Пиккони завелся. Нору он углядел, когда та только вошла в комнату. Пожалуй, такой красивой телки он еще в жизни не видел. Если б ему сначала показали ее фотку, так он и выбрал бы ее.

— Нет, — отрезает Кэллан.

— Да брось, мы же свои люди...

В комнате все замирает.

О'Боп и Персик Маленький перестают обхаживать своих девушек и быстренько просчитывают ситуацию.

Пахнет жареным, приходит к выводу О'Боп.

Потому что хотя Джимми Персик не самый психованный из братьев Пиккони — эта честь, без всяких сомнений, принадлежит Персику Маленькому, — у Джимми норов тоже будь здоров. Вспыхивает сразу и вдруг, ни с того ни с сего, и никогда не известно, что Джимми Персик вытворит в следующий момент.

А сейчас Джимми явно разозлился. Мало того, что Кэллан стал каким-то угрюмым, как только они выехали в Калифорнию, и от этого Джимми нервничает, потому что Кэллан ему нужен, а теперь еще он идет наверх, чтобы трахнуть девку, которую Персик сам желает трахнуть. А это неправильно, потому что босс здесь — Персик.

И есть еще кое-что, что придает конфликту опасность: все знают, хотя ни один в команде Пиккони даже намека не обронит вслух, — Персик боится Кэллана.

Если начистоту.

Всем известно, Персик — парень в порядке. Крутой, башковитый и злой.

Твердый как камень.

Но Кэллан...

Кэллан — лучший.

Кэллан — самый хладнокровный убийца на свете.

И Джимми Персику он нужен, но и боится его Джимми, а это взрывоопасная смесь. Нитроглицерин на ухабистой дороге, думает О'Боп. Ему все это дерьмо ни капельки не нравится. Он задницу надорвал, втираясь к Чимино. Они делают деньги, а теперь все взлетит на хрен из-за какой-то «соски»?

— Ну чего вы, ребята, какого хрена, — вступает О'Боп.

— Да, какого хрена? — подхватывает Персик.

— Я сказал — нет.

Персик знает, Кэллан вполне может выхватить свой маленький пистолет 22-го калибра и всадить ему пулю меж глаз, никто и моргнуть не успеет. Но также знает, что всю чертову Семью Чимино Кэллану не перестрелять, а ему придется это проделать, если он убьет Персика.

Такой вот козырь имеется у Персика.

И это бесит Кэллана.

Ему осточертело служить бойцовой собакой у макаронников.

К чертям Джимми Персика.

К чертям Персика, Джонни Боя, Сола Скэки и Поли Калабрезе. Не отрывая глаз от Персика, он спрашивает О'Бопа:

— Ты со мной?

— С тобой.

Вот так.

Ну и ситуация!

И не похоже, чтобы она благополучно разрешилась. Но тут вмешивается Нора:

— А почему решаю не я?

— Это по-честному, — ухмыляется Персик. — Ведь по-честному, а, Кэллан?

— По-честному.

А сам думает: какое там! Когда ты подошел так близко к красоте, что и дыхнуть не смеешь, а она тут же ускользает. При чем тут честность?

— Давай, — подталкивает Персик. — Выбирай.

Кэллан чувствует: сейчас сердце у него выскочит из груди наружу, и каждый увидит, как по-сумасшедшему оно бьется.

Нора поднимает на него глаза и говорит:

— Тебе понравится Джойс. Она красивая.

Кэллан кивает.

— Прости, мне жаль, — шепчет Нора.

Ей и правда жалко. Ей хотелось пойти с Кэлланом. Но Хейли, уже вернувшаяся в зал и изо всех сил старающаяся разрядить обстановку, кинула на нее многозначительный взгляд, и Нора сразу поняла: выбрать нужно грубого парня.

Хейли с облегчением вздыхает. Сегодня вечером все должно идти гладко. Адан ясно дал ей понять: сегодня делает бизнес не она, а он. А учитывая, что Тио Баррера поддержал ее деньгами, когда Хейли открывала это заведение, она будет отстаивать интересы семейного бизнеса Баррера.

— Нечего прощать, — бросает Кэллан Норе.

С Джойс он наверх не поднимается.

— Без обид, — говорит он ей, — но нет, спасибо. — Потом выходит на улицу и встает рядом с машиной. Вытаскивает пистолет и через несколько минут, когда подъезжает машина и выходит Сол Скэки, прячет его за спину.

Одет Сол небрежно, на калифорнийский манер, но на ногах всегдашние отполированные до блеска армейские ботинки. Ох уж эти макаронники и их ботинки, думает Кэллан.

— Эй, да это ж наш стрелок! — восклицает Скэки. — Не дергайся, Стрелок, от меня Джимми Персику никаких неприятностей. Чего Поли не знает...

Он походя дает Кэллану легкий тычок в челюсть и скрывается в доме. Он до чертиков рад оказаться тут, потому что последние несколько месяцев не снимал камуфляжной формы, участвуя в операции ЦРУ под названием «Цербер». Скэки с целой командой армейских ребят устанавливал три радиобашни в дерьмовых колумбийских джунглях, а потом приглядывал, чтобы партизаны-коммунисты не порушили их.

Теперь же ему надо удостовериться, что Персик договорился с Аданом Баррерой. Что напоминает ему...

Высунувшись из двери, он кричит Кэллану:

— Эй, малыш! Сейчас подгребут пара мексиканцев. Сделай мне одолжение — уж не стреляй в них!

И, покатываясь со смеху, входит в дом.

Кэллан поднимает глаза на светящееся окно.

Персик действует грубо.

Нора пытается вынудить его сбавить напор, смягчить, применить нежные неторопливые ласки, каким учила ее Хейли. Но мужчине ничего такого не нужно. Он уже возбудился от победы, одержанной внизу. Джимми швыряет ее на кровать лицом вниз, срывает с нее юбку и трусики и бешено вламывается в нее.

— Ты чувствуешь его, а? — бормочет он.

Нора чувствует.

Ей больно.

Он большой, а она еще совсем не готова, Персик ударяет и ударяет в нее, так что она, конечно, чувствует. Его руки подсовываются под нее, сдирают бюстгальтер, он начинает больно мять ей груди. Сначала Нора пытается поговорить с ним, сказать, что ей больно, но тут ее захлестывают злость и презрение, и ей хочется заорать: «Кончай же, ублюдок!» Она кричит от боли, он думает, что от удовольствия, и бьется в нее еще сильнее, и она вспоминает: нужно стиснуть его член, чтобы он скорее кончил, но он тут же выходит из нее.

— Нечего пускать в ход всякие хреновые шлюхины трюки.

Персик переворачивает Нору, садится на нее верхом, стискивает ей груди, кладет между ними свой орган и двигает ко рту.

— Давай минет. — Она подчиняется. Старается, насколько возможно, потому что он то и дело выдергивает член, а ей хочется, чтоб все побыстрее закончилось. Но свой порнотрюк он все-таки устраивает. Скоро он хватает свой член и кончает ей на лицо.

Нора знает, чего он желает.

Она тоже смотрит порнофильмы.

И она берет капельку спермы на палец, сует в рот, смотрит ему в глаза и стонет:

— Мммм.

И видит, как он улыбается.

Когда Персик наконец уходит, Нора бросается в ванную, чистит зубы, пока не начинают кровоточить десны, и целую минуту полощет рот «Листерайном». Она долго стоит под душем, почти обжигающим, наконец надевает халатик, подходит к окну и выглядывает.

И видит симпатичного парня, того, застенчивого, он стоит, привалясь к машине. Ей очень хочется, чтобы он стал ее другом.

 

4

Мексиканский Батут

Гвадалахара

Мексика

1984

Арт Келлер наблюдает, как приземляется грузовой самолет ДС-4.

Они с Эрни Идальго сидят в машине, ведя скрытую слежку за аэропортом Гвадалахары. Арт наблюдает, как мексиканские federales помогают вытаскивать груз.

— Не потрудились даже вылезти из полицейской формы, — замечает Эрни.

— А зачем? — откликается Арт. — Они же на службе, верно?

Бинокль ночного видения направлен на полосу, почти под прямым углом отходящую в сторону от основной взлетной дорожки. На ближней стороне полосы — несколько ангаров для грузов, с десяток маленьких хибар, служащих офисами для авиакомпаний, занимающихся грузовыми перевозками. Сейчас у ангаров припаркованы грузовики, и federales перетаскивают ящики из самолета в кузовы грузовиков.

— Улавливаешь смысл? — бросает Арт.

— Понял, не дурак. — Камера Эрни жужжит. Вырос Эрни среди банд в Эль-Пасо, видел, что делали наркотики с людьми в его баррио, и рвался бороться с ними. Так что когда Арт предложил ему работу в Гвадалахаре, он согласился не раздумывая. Он спрашивает: — А как мы с тобой думаем, что может быть в этих ящиках?

— Печенье «Орео»? — предполагает Арт.

— Может, домашние тапочки?

— Одно мы знаем твердо — это не кокаин, потому что...

И оба хором заканчивают:

— В Мексике кокаина нет.

И смеются шутке: это что-то вроде повторяющегося припева, иронически процитированная официальная фраза, которую твердят им боссы. По мнению «пиджаков» из Вашингтона, самолеты, набитые кокаином, прилетающие чаще и с большей регулярностью, чем самолеты «Юнайтед Эйрлайнс», — всего лишь плод воображения Арта Келлера.

Общепринятое мнение — операция «Кондор» покончила с мексиканской наркоторговлей. Это утверждают официальные доклады, Управление по борьбе с наркотиками, Государственный департамент. И у Генерального прокурора то же мнение. И никому наверху не хочется, чтобы Арт Келлер делился своими фантазиями о наркокартелях в Мексике.

Арту известно, что они про него говорят. Что он стал чирьем на заднице, заваливая их ежемесячно докладными записками, пытаясь убедить, будто из остатков синалоанских горцев, которых выкурили из их нор девять лет назад, создана Федерасьон. Что он достал всех из-за горстки каких-то бандитов, которые слегка подторговывают марихуаной, ну и, может, чуточку героином. И никак не поймет главное: Америка тонет в тоннах крэка, и кокаин для него поставляется из Колумбии, а не из чертовой Мексики.

Даже Тима Тейлора прислали из Мехико приказать Келлеру, чтоб он заткнулся на хрен. Начальник всего наркоуправления в Мексике вызвал Арта, Эрни Идальго и Шэга Уоллеса в заднюю комнату своего офиса в Гвадалахаре и заявил:

— Мы находимся не там, где происходят главные события. Вам, ребята, следует смириться с этим фактом, а не изобретать...

— Мы ничего не изобретаем, — перебил Арт.

— А где доказательства?

— Мы над этим работаем.

— Нет! — отрубает Тейлор. — Вы над этим не работаете. Вам не над чем работать. Генеральный прокурор Соединенных Штатов заявил Конгрессу...

— Я читал его речь.

— ...что с мексиканской наркопроблемой покончено. Вы что, пытаетесь выставить Генерального прокурора полным засранцем?

— Думаю, с этим он вполне справится и без нашей помощи.

— Я непременно, Артур, передам ему твои слова, — пообещал Тейлор. — А ты прекратишь, повторяю, прекратишь метаться по Мексике, гоняясь за «снежком», которого давно не существует. Мы поняли друг друга?

— Конечно, — ответил Арт. — Если кто-то попытается продать мне мексиканский кокаин, я просто скажу — этого не может быть.

И сейчас, три месяца спустя, он наблюдает, как federales грузят «мифический» кокаин на «воображаемые» грузовики, которые доставят этот кокаин членам «несуществующей» Федерасьон.

Закон непредвиденных последствий, думает Арт, наблюдая за federales. Целью операции «Кондор» было вырезать синалоанский рак из тела Мексики, мы справились с этим довольно успешно, но метастазы расползлись с ужасающей быстротой. И нужно отдать синалоанцам должное: ответный удар был просто гениальный. Они сообразили, что прибыль могут приносить не наркотики, а граница в две тысячи миль между Мексикой и Соединенными Штатами, а это — возможность переправлять через нее контрабанду. Можно выжечь землю, отравить посадки мака, разогнать жителей, но граница — ее никуда не денешь. За продукт, который стоит всего несколько центов за грамм по их сторону границы, платят в тысячи раз больше по другую.

А продукт этот — несмотря на мнение Управления по борьбе с наркотиками, американского и мексиканского правительств — кокаин.

Федерасьон заключила с картелями Медельина и Кали простую и выгодную сделку: колумбийцы платят по тысяче долларов за каждый килограмм кокаина, который мексиканцы гарантированно переправляют им на территорию США. Итак, Федерасьон прекратила заниматься производством наркотиков и занялась транспортировкой. Мексиканцы подрядились доставлять коку от колумбийцев в оговоренные места на территории США и там возвращать ее колумбийцам, получая свою «законную» штуку баксов за килограмм. Колумбийцы везут ее в свои лаборатории и уже там перерабатывают в крэк. Это дерьмо через пару недель, а то и несколько дней после вывоза из Колумбии захлестывает улицы американских городов.

Не через Флориду — наркоуправление этот маршрут прочесывает с завидной регулярностью. А через заброшенную мексиканскую «заднюю дверь».

Федерасьон, думает Арт, должна добираться туда за одну ночь.

Но как? — гадает он. Даже он вынужден признать, что в его теории есть слабые места. Как может самолет незамеченным добраться из Колумбии в Гвадалахару через территорию Центральной Америки, которая кишит не только агентами наркоуправления, но — из-за присутствия коммунистического режима сандинистов в Никарагуа — также и ЦРУ? Ни спутники-шпионы, ни АВАКС не засекали таких перелетов.

Да плюс проблема горючего. Самолет, на который он сейчас смотрит, не имеет достаточных запасов горючего. Ему необходимо приземлиться и дозаправиться. Но где? Это абсолютно невозможно, на что радостно и указали его боссы.

Да, может, и невозможно, думает Арт. Но вот он, самолет, раздувшийся от кокаина, приземлился тут. Такой же реальный, как эпидемия крэка, приносящая горе и беды в американские гетто. И потому я уверен, что они перевозят кокаин, думает Арт, только никак понять не могу, как они умудряются это делать.

Но непременно выясню.

А потом докажу.

— Что такое? — удивляется Эрни.

К хибаре-офису подкатывает черный «мерседес». Несколько federales подскакивают к машине и открывают заднюю дверцу. Выходит высокий худощавый мужчина в черном костюме.

Арту виден огонек сигары, проплывающий через кордон federales по направлению к офису.

— Может, это он, — роняет Эрни.

— Кто?

— Сам мифический М-1.

М-1 — это прозвище, данное мексиканцами главе «несуществующей» Федерасьон.

За последний год Арту удалось собрать кое-какую информацию: Федерасьон, подобно Галлии Цезаря, разделена на три части: штаты у Залива, Сонора и Баха. Вместе они контролируют всю границу с Соединенными Штатами. Каждая из трех территорий под началом синалоанца, которого выгнала из его родной провинции операция «Кондор».

Арт ухитрился разузнать имена всех троих.

Залив — под Гарсией Абрего.

Сонору курирует Чалино Гусман по прозвищу Эль Верде, то есть Зеленый.

В Бахе заправляет Гуэро Мендес.

А на вершине треугольника, располагающегося в Гвадалахре, — М-1.

Но кто он — пока выяснить не удалось.

Но ты-то, Арт? — спросил он себя. В глубине души ты прекрасно знаешь, кто патрон Федерасьон. Ты сам помог ему занять этот пост.

Арт уставился в бинокль на маленький офис, перевел окуляры на человека, сидящего за столом. В консервативном черном деловом костюме, белой рубашке без галстука. Черные волосы, чуть отливающие серебром, зачесаны назад. Смуглое лицо украшает ниточка усов, и он курит тонкую коричневую сигару.

— Только взгляни на них, — окликает Эрни. — Суетятся, будто к ним Папа Римский пожаловал. Я никогда не видел этого типа прежде, а ты?

— Нет. — Арт опускает бинокль. — Я тоже не видел.

Во всяком случае, за последние девять лет — ни разу.

Но Тио не очень изменился.

Элси, когда Арт возвращается домой, уже спит. Они арендуют особняк в Тлакепаке — это зеленый пригород с домами на одну семью, бутиками и шикарными ресторанами.

Почему бы ей и не спать, думает Арт. Сейчас три часа ночи. Последние два часа он провел, решая головоломку, как сесть на хвост М-1, чтобы разузнать, кто это. Ну что ж, проделано было мастерски, думает Арт. Они с Эрни двинулись, чуть поотстав, за черным «мерседесом», когда тот выехал на шоссе, ведущее в центр Гвадалахары. Они проводили его до района Центро Историко, проехали Пласа-де-Армас, Пласа-де-Либерасьон, Пласа-де-ла-Ротонда-де-лос-Хомбрес и Пласа Тапатиа. Потом миновали современный деловой квартал и довели до пригорода, где черный «мерседес» наконец притормозил у автомобильного салона.

Роскошные машины из Германии.

Они остановились за квартал, дождались, пока Тио вошел в офис, затем через несколько минут появился со связкой ключей и забрался в новенький «Мерседес-510». На этот раз с ним не было ни водителя, ни охраны. Они проследовали за ним в богатый квартал с парками и садами, там Тио въехал на подъездную дорогу, вылез из машины и зашел в свой дом.

Обыкновенный бизнесмен, вернувшийся домой после работы.

Значит, думает Арт, утром я вставлю последние кусочки в пазл: автомобильный салон, его домашний адрес — и получу искомого М-1.

Мигель Анхель Баррера.

Тио Анхель.

Арт заходит в столовую, открывает бар и наливает себе «Джонни Уокера». Взяв выпивку, проходит коридором и заглядывает к детям. Кэсси пять, и она похожа, слава богу, на мать. Майклу три, и он тоже похож на Элси, хотя телосложение у него, как у Арта, плотное. Элсия в восторге, что, благодаря мексиканской домоправительнице и мексиканской няне, дети будут знать два языка. Майкл уже просит не хлеб, a pan, вода стала aqua.

Арт тихонько проскальзывает в одну комнату, потом в другую, целует каждого в щечку, потом возвращается по длинному коридору в главную спальню, а оттуда попадает в ванную, где долго стоит под душем.

Если Элсия проделала трещинку в доктрине Арта «Три С», то дети взорвали ее, как ядерная бомба. Как только Арт увидел лежащую на руках у Элсии новорожденную дочку, он понял: его раковина «сам по себе» разлетелась на куски. А когда появился сын, он испытал потрясающее чувство: он смотрел на маленькую копию самого себя — и понял, вспоминая своего не лучшего в мире отца, что самое главное, что он может для них сделать, — стать детям отцом хорошим.

И он был хорошим, любящим отцом для своих детей и преданным и ласковым мужем для Элсии. Гнев и горечь его юности растаяли, исчезли, оставив только одно тревожащее его воспоминание — Тио Барреру.

Потому что Тио использовал меня тогда, в дни «Кондора». Использовал для того, чтобы убрать своих конкурентов и создать собственную Федерасьон. Подставил меня, как мальчишку, убедил, будто я уничтожаю сеть наркоторговли, а я, оказывается, из кожи лез, помогая ему создать новую, более совершенную.

Не увиливай от правды, думает Арт, пока горячие струи бьют по его усталым плечам, только из-за этого ты и приехал сюда.

Всем показалась странной его просьба о назначении в такую глухомань, Гвадалахару, а уж тем более от героя операции «Кондор». После того как он самолично расправился с Доном Педро, его перевели из Синалоа в Вашингтон, потом на Майами, а потом в Сан-Диего. Арта Келлера, Чудо-Мальчика, назначили в тридцать три года шефом-резидентом Управления. Местожительство он мог выбирать сам.

Все обалдели, когда он выбрал Гвадалахару.

Свернул со скоростного шоссе, ведущего в заоблачные высоты, и пустил карьеру под откос.

Коллеги, друзья, амбициозные соперники недоумевали — почему?

Арт ничего не желал объяснять.

Даже себе.

Но он знал: на нем висит незаконченное дельце.

А может, мне следовало оставить все, как есть, думает он, выходя из-под душа и вытираясь.

Было бы гораздо проще отступить и придерживаться установленной линии. Арестовывать себе спокойненько мелких дилеров марихуаны, которых мексиканцы сами пожелают сдать. Послушно отправлять рапорты, что акции против мексиканских наркодилеров проходят по плану, плывут плавно, как по гладкой водичке (что было бы недурной шуткой, если учесть, что мексиканские самолеты, оплаченные США, вместо отравляющих химикатов чаще всего сбрасывают воду — они фактически поливают марихуану и посевы мака). И знай себе посиживать, наслаждаясь прекрасной погодой.

Никаких расследований, кто такой М-1, никаких неожиданных открытий про Мигеля Анхеля Барреру.

Это в прошлом, думает он. Пусть там и остается.

Ты не обязан целовать кобру.

Нет, именно что обязан.

Это грызло тебя девять лет. Сколько разрушений, сколько страданий, сколько смертей принесла операция «Кондор», и все это ради того, чтобы Тио сумел организовать собственную Федерасьон и встать во главе ее? Закон непредвиденных последствий... Как бы не так! Р1менно такова и была цель Тио, и он все тщательно спланировал и специально организовал.

Он использовал тебя, спустив тебя, как пса, на своих конкурентов, и ты послушно набросился на них.

А потом заткнулся и помалкивал.

Пока тебя все восхваляли как героя, одобрительно похлопывали по спине. Приняли в команду. Жалкий ты сукин сын! Так все это произошло из-за твоего отчаянного желания стать наконец своим?

Ради этого ты продал душу.

А теперь думаешь, что сумеешь выкупить ее обратно.

Пусть все идет как идет: тебе надо заботиться о семье.

Арт тихонько проскользнул в кровать, стараясь не разбудить Элси, но не получилось.

— Сколько времени? — пробормотала она.

— Почти четыре.

— Утра?

— Спи.

— А во сколько тебе вставать?

— В семь.

— Разбуди меня. Мне нужно сходить в библиотеку.

Элсия работает над докторской диссертацией «Сельскохозяйственная рабочая сила в предреволюционной Мексике: статистическая модель» и часто обращается к фондам библиотеки Гвадалахарского университета.

— Хочешь покувыркаться? — бормочет она.

— Четыре утра.

— Я не спрашиваю про время и температуру. Ну давай?

Элси тянется к нему. Рука у нее теплая. Через несколько минут Арт уже внутри нее. Для него это всегда будто возвращение домой. Когда она доходит до пика наслаждения, то вцепляется ему в бедра.

— Это было чудесно, малыш, — говорит Элсия. — А теперь дай мне поспать.

Арт заснуть не может.

Утром Арт просматривает снимки: самолет, federales, разгружающие кокаин, открывающие дверцу для Тио, он же, сидящий за письменным столом в офисе.

Потом слушает, как Эрни сообщает ему то, что он и сам знает.

— Я покопался в И-пи-ай-си, — говорит Эрни, имея в виду «Информационный центр Эль-Пасо», компьютерную базу данных, где хранится информация для Управления по борьбе с наркотиками, Таможенной и Иммиграционной служб. — Мигель Анхель Баррера — бывший полицейский штата Синалоа, он даже был телохранителем самого губернатора. Тесные связи, с мексиканским ДФС, Управлением федеральной безопасности. Теперь вдумайся: он играл в нашей команде, был одним из копов, которые руководили «Кондором» в девятьсот семьдесят пятом году. По некоторым данным И-пи-ай-си, Баррера был основной фигурой в деле разгрома старых героиновых организаций в Синалоа. После чего он ушел из полиции и исчез из поля зрения И-пи-ай-си.

— Ничего после тысяча девятьсот семьдесят пятого? — спрашивает Арт.

— Nada , — отвечает Эрни. — Он всплывает позже в Гвадалахаре. Весьма преуспевающий бизнесмен. Ему принадлежит автомобильный салон, четыре ресторана, два многоквартирных дома и другая недвижимость. Он заседает в правлениях двух банков, и у него влиятельные связи в администрации Халиско и Мехико.

— Не очень-то вписывается в имидж наркобарона, — замечает Шэг.

Шэг — прекрасный малый, ветеран Вьетнама, родом из Тусона. В наркоуправление он перебрался из военной разведки и на свой лад не менее крут, чем Эрни. Он использует свою простецкую, ковбойскую внешность для маскировки недюжинного ума, и немало наркодилеров угодили в тюрьму из-за того, что недооценили Шэга Уоллеса.

— Пока не увидишь, как он руководит разгрузкой «кокса», — указывает на снимки Эрни.

— Может он быть М-1?

— Есть только один способ это выяснить, — говорит Арт.

Сделав еще один шаг к краю обрыва.

— Никакого расследования связи Барреры с кокаином не будет, — добавляет он. — Уяснили?

Эрни и Шэг смотрят на него в недоумении, но оба кивают.

— В ваших записях не должно быть даже упоминания его имени, никаких заметок. Мы гоняемся только за марихуаной. А потому, Эрни, разрабатывай свои мексиканские источники. Посмотри, не всколыхнет ли имя Барреры тревогу. Шэг, ты занимаешься самолетом.

— А как насчет слежки за Баррерой? — спрашивает Эрни.

Арт качает головой:

— Не хочу настораживать его, пока мы не будем готовы. Мы возьмем его в кольцо. Работайте с информаторами, узнайте все о самолете, подбирайтесь к нему. Если еще эти расследования к нему приведут.

Но, черт, думает Арт, ты же прекрасно знаешь, что все нити ведут именно к Баррере.

Серийный номер самолета ДС-4 — 3423VX.

Шэг продирается сквозь джунгли бумаг холдингов, компаний-«ширм» и множества других. И наконец находит авиационную компанию по перевозке грузов под названием «СЕТКО» — «Сервисное Туристикос», приписанную к аэропорту «Аквакейт» в Тегусигальпе, Гондурас.

Перевозчик наркотиков из Гондураса — не большая редкость, чем торговец хот-догами на стадионе в Америке. У Гондураса — «банановой республики» — давняя и заметная роль в истории торговли наркотиками с начала XX века, когда вся страна принадлежала компаниям «Стэндарт Фрут» и «Юнайтед Фрут». Фруктовые компании располагались в Нью-Орлеане, а городскими доками владела мафия, контролируя профсоюз докеров, так что если фруктовые компании желали, чтобы гондурасские бананы не испортились, дожидаясь разгрузки, то под бананами следовало перевозить кое-что еще.

Столько наркотиков прибывало в страну на этих «банановых» пароходах, что героин стал на языке мафии называться «бананом». Ничего удивительного в том, что это самолет гондурасской компании, подумал Арт, зато мы знаем ответ на вопрос — где дозаправляется ДС-4.

Ценной новостью оказались и имена владельцев «СЕТКО».

Ими, как выяснилось, были два партнера — Дэвид Нуньес и Рамон Мэтти Балластерос.

Нуньес — кубинский эмигрант, живущий в Майами. В этом нет ничего экстраординарного. Необычно то, что Нуньес участвовал в «Операции 40», организованной ЦРУ, в которой бывших граждан Кубы тренировали, как утвердиться и захватить политический контроль после успешного вторжения в Залив Свиней. Операция провалилась. Кто погиб на побережье, других расстреляли. И лишь немногим счастливчикам удалось перебраться в Майами.

Нуньес оказался в их числе.

А досье на Рамона Мэтта Балластероса Арту и читать было ни к чему. Он отлично помнил, что Мэтт был химиком у gomeros в их счастливые героиновые времена. Уехал как раз перед операцией «Кондор», вернулся в свой родной Гондурас, в кокаиновый бизнес. Был слух, что Мэтти лично финансировал переворот, недавно свергнувший гондурасского президента.

О'кей, думает Арт, эти двое явно наши клиенты. Крупный наркодилер владеет авиалинией, которую он использует для доставки кокаина в Майами. Но, по крайней мере, один самолет «СЕТКО» постоянно летает в Гвадалахару, а это уже не совпадает с официальной линией наркоуправления.

Следующей обычной процедурой было бы позвонить в офис наркоуправления в Тегусигальпу, Гондурас, но это невозможно, потому что его закрыли в прошлом году «из-за отсутствия дел». И Гондурасом и Сальвадором теперь управляют из Гватемалы, и Арт предоставляет принять решение Уоррену Фаррару, шефу-резиденту в Гватемале.

— «СЕТКО», — бросает в трубку Арт.

— И что с ней такое? — спрашивает Фаррар.

— Надеялся, ты мне расскажешь.

Повисает пауза, которую Арту так и хочется назвать «беременной», и наконец Фаррар разрожается:

— Я не могу высовываться, Арт, и играть в твои игры.

Вот как? — недоумевает Арт. И почему же, черт побери? У нас одних конференций устраивается в год по восемь тысяч, и все ради того, чтоб мы могли высовываться и играть заодно друг с другом именно в таких делах.

И он делает выстрел наугад.

— Скажи, Уоррен, почему закрыли офис в Гондурасе?

— На что ты, хрен дери, намекаешь, Арт?

— Сам не знаю. Потому и спрашиваю.

Потому что мне пришло в голову: а не было ли это компенсацией для Мэтта, профинансировавшего президентский переворот? И новое правительство вышвырнуло Управление по борьбе с наркотиками из страны.

Вместо ответа Фаррар кладет трубку.

Что ж, преогромное тебе спасибо, Уоррен. Чего это ты так разнервничался?

Затем Арт звонит в Отдел помощи наркотикам Госдепартамента, название, отягощенное такой язвительной иронией, что ему рыдать хочется. Они очень вежливо, на своем бюрократическом языке, посылают его на три буквы.

Потом — в ЦРУ, в Отдел по связям, излагает свою просьбу и уже днем получает ответный звонок. Чего он не ожидал — звонок этот от Джона Хоббса.

Самого Хоббса.

Хоббс руководил операцией «Феникс». Арт несколько раз передавал ему информацию. Хоббс даже предлагал ему работу после того, как Арт год прожил в стране, но тогда его поманило наркоуправление, и Арт ушел к ним.

Теперь Хоббс — шеф ЦРУ в Центральной Америке.

Что вполне понятно, думает Арт. Сторонника «холодной войны» отправляют туда, где идет «холодная война».

Они несколько минут ведут светский разговор (Как Элсия и дети? Как тебе Гвадалахара?), потом Хоббс спрашивает:

— Чем мы можем помочь, Артур?

— Подумал, может, вы сумеете помочь мне зацепить грузовую авиакомпанию под названием «СЕТКО», — говорит Арт. — Владелец Рамон Мэтт.

— Да, мои люди уже передали твою просьбу, — говорит Хоббс. — Ответ, боюсь, отрицательный.

— Отрицательный?

— Да, — подтверждает Хоббс.

Ну да, у нас нет «бананов», думает Арт. Сегодня у нас нет «бананов».

— У нас ничего нет, — продолжает Хоббс, — на «СЕТКО».

— Ладно, спасибо, что позвонил.

Тут Хоббс спрашивает:

— А ты что-то накопал про нее, Артур?

— Я получил несколько сигналов, — лжет Арт, — что «СЕТКО», возможно, перевозит марихуану.

— Марихуану?

— Ну да. Только марихуана теперь и осталась в Мексике.

— Что ж, Артур, удачи тебе. Извини, что ничем не сумели помочь.

— Спасибо, что хоть попытались.

И Арт кладет трубку, удивляясь, с чего это вдруг шеф ЦРУ в Латинской Америке урвал время от своего трудового дня, целиком занятого попытками свергнуть сандинистов, и лично ему позвонил, а сам нес какую-то галиматью.

Никто не желает распространяться о «СЕТКО», размышляет Арт, ни мои коллеги в Управлении по борьбе с наркотиками, ни Госдепартамент, ни даже ЦРУ.

Их алфавит состоит лишь из трех букв — «Три С».

«Спасай себя сам».

Сообщения от Эрни в таком же духе.

Ты называешь имя Барреры любому из информаторов, и он немеет. Даже самым болтливым осведомителям сводит челюсти. Баррера — один из самых заметных бизнесменов в городе, но про него как будто никто никогда не слышал.

Так что брось ты эту затею, велит себе Арт. Воспользуйся шансом.

Не могу.

Почему — нет?

Не могу, и все.

Но хотя бы будь честен.

Ну ладно. Может, я не могу допустить, чтобы победил он. Может, потому, что задолжал ему ответный удар. Пока что удары наносит только он. Не раскрываясь при этом. Я никак не могу зацепить его.

И это правда: им никак не удается подобраться к Тио.

Потом происходит какая-то чертовщина.

Тио напоминает о себе сам.

Полковник Вэга, высокопоставленный federale в Халиско, человек, с которым Арту положено держать связь, является в офис Арта, усаживается и печально заводит:

— Сеньор Келлер, буду откровенен. Я пришел просить вас вежливо, но твердо: пожалуйста, прекратите преследование дона Мигеля Анхеля Барреры.

Они с Артом едят друг друга глазами, и наконец Арт говорит:

— Я бы с удовольствием выполнил вашу просьбу, полковник, но наш офис не проводит подобного расследования. По крайней мере, я ничего про него не знаю.

И вопит в другую комнату:

— Шэг, ты ведешь дело, в котором фигурирует Баррера?

— Нет, сэр.

— Эрни?

— Нет.

Арт разводит руками.

— Сеньор Келлер, — заявляет Вэга, глядя через дверь на Эрни, — ваш человек треплет имя дона Мигеля самым безответственным образом. Сеньор Баррера — уважаемый бизнесмен, у него много друзей в администрации.

— И очевидно, в муниципальной федеральной полиции.

— Вы мексиканец, да? — любопытствует Вэга.

— Я американец. — Тебе-то что до этого?

— Но вы говорите по-испански?

Арт кивает.

— Тогда вам знакомо слово intocable. — Вэга поднимается. — Так вот, сеньор Келлер, дон Мигель — intocable.

Понятно, неприкасаемый.

Поделившись этим соображением, Вэга уходит.

К Арту в офис заходят Эрни и Шэг. Шэг порывается что-то сказать, но Арт прижимает палец к губам и жестом приглашает их выйти. Они прошли целый квартал, прежде чем Арт спросил:

— Как Вэга узнал, что мы взялись за Барреру?

После возвращения в офис им потребовалось всего несколько минут, чтобы обнаружить крохотный микрофон под столом Арта. Эрни уже готов выдрать его, но Арт останавливает его со словами:

— Я бы пивка выпил. А как вы, парни?

Они отправляются в бар в центре города.

— Нормально, — бурчит Эрни. — В Штатах копы ставят жучки, а здесь мафия прослушивает копов.

Шэг крутит головой:

— Стало быть, они знают все, что известно нам.

Значит, думает Арт, для них не секрет наши подозрения, что Тио и есть М-1. Они знают, что самолет вывел нас на Нуньеса и Мэтти. Но в таком случае известно также, что мы не смогли нарыть больше ни крупицы. Так чего же они так всполошились? Зачем присылать Вэга, чтобы прикрыть расследование, которое и так зашло в тупик?

И почему именно теперь?

— О'кей, — решает Арт. — Мы будем исправно передавать им новости. Пусть считают, будто они отпугнули нас. Вы, ребята, притихните ненадолго.

— Что хочешь предпринять, босс?

Я? Хочу коснуться неприкасаемого.

А в офисе он, вроде как с сожалением, говорит Эрни и Шэгу, что им придется оставить в покое Барреру. Потом идет в телефонную будку и звонит Элси:

— Мне не удастся прийти домой к обеду.

— Жалко.

— Мне тоже. Поцелуй детей от меня на ночь.

— Ладно. Люблю тебя.

— Я тоже люблю тебя.

У каждого человека есть слабости, думает Арт, секрет, который может погубить его. Свой я знаю, а у Тио?

Ни этим вечером, ни в следующие пять попасть Арту домой не удается.

Я будто алкоголик, думает Арт. Ему не раз доводилось слышать, как завязавшие алкоголики заходят в винные магазины, хотя беспрестанно клянутся, что больше там не появятся. В магазине утверждают, что просто так, поглядеть, а совсем не за выпивкой. Потом покупают бутылку. Только для того, чтобы в бар поставить, пить — ни за что.

А потом выпивают.

Вот и я так же, меня притягивает Тио, точно алкоголика бутылка.

И вместо того, чтобы отправляться вечерами домой, Арт, сидя в машине, припаркованной за полтора квартала от автосалона Тио, наблюдает за его офисом в зеркало заднего вида. У Тио, похоже, торговля машинами идет хорошо, потому что он засиживается в офисе до восьми, а то и до половины девятого. Арт караулит его у подъездной дороги до полуночи или часа ночи, но Тио никуда не выходит.

Наконец на шестой вечер Арту повезло.

Тио выходит из офиса в половине седьмого и едет не к себе в пригород, а в центр города. Арт держится поодаль в густом потоке вечернего транспорта, но ухитряется не потерять «мерседес»: тот катит через Центро Историко и тормозит перед рестораном Талаверы.

Снаружи несут охрану трое federales, двое полицейских штата Халиско и пара ребят, по виду смахивающих на агентов ДФС. На дверях ресторана табличка «Cerrado» — закрыто. Один из federales открывает для Тио дверцу, тот выбирается из машины, и federale, точно служащий парковки, отгоняет «мерседес» на стоянку. Коп из Халиско распахивает дверь неработающего ресторана, и Тио входит. Другой коп из Халиско машет Арту, чтоб проезжал.

Арт опускает стекло:

— Я хочу перекусить.

— Закрытая вечеринка.

Это точно, думает Арт.

Он оставляет машину в двух кварталах от ресторана, прихватывает «Никон» с объективом 70-300 и сует его под пиджак. Перейдя дорогу и отшагав полквартала, сворачивает в проулок налево и идет, пока, по его расчетам, не доходит до задов здания, стоящего напротив ресторана, хватается за пожарную лестницу, подтягивает ее вниз, добирается до третьего этажа и попадает на крышу.

Шефу-резиденту Управления по борьбе с наркотиками вроде не полагается заниматься такой работой, его обязанность — сидеть в офисе и налаживать сотрудничество с мексиканскими коллегами. Но я вижу, как через дорогу эти коллеги охраняют мой объект, думает Арт, так что сотрудничества у нас, пожалуй, не получится.

Пригибаясь, Арт пробирается к низкому ограждению по краю крыши и ложится, прячась за него. Слежка обернется огромными счетами из химчистки, мелькает у него, когда он, растянувшись на грязи, устанавливает фотоаппарат на парапете и наводит его на ресторан.

Очень скоро целая вереница машин выстраивается перед рестораном Талаверы. События развиваются по знакомому сценарию: полиция Халиско стоит на страже, a federales изображают служащих паркинга, из машин вылезают козырные фигуры мексиканской наркоторговли и шествуют в ресторан.

Словно голливудская премьера для наркозвезд.

Гарсиа Абрего, глава картеля на Заливе, выбирается из своего «мерседеса». Вид самый почтенный: пожилой, серебристо-седые волосы, аккуратные усики и деловой серый костюм. Гуэро Мендес — картель Баха — похож на наркоковбоя, каковым он и является. Светлые волосы, почему и прозвище Гуэро — Блондин, свисают длинными прядями из-под белой ковбойской шляпы. Он в черной шелковой рубашке, расстегнутой до пояса, в черных шелковых брюках и черных ковбойских сапогах с заостренными, отделанными серебром носами. Чалино Гусман очень похож на деревенщину — хотя никакой он не деревенщина — в нескладно сидящем старом пиджаке, брюках не в тон и зеленых сапогах.

Господи, мелькает у Арта, это ж настоящее, черт их раздери, сборище на Аппалачах, только что эти типы не слишком-то беспокоятся, что нагрянет полиция. Точно крестные отцы из Семей Чимино, Дженовезе и Коломбо собрались на совещание под охраной ФБР. Одна разница — будь это сицилийская мафия, мне бы ни за что не подобраться так близко. Но эти парни такие самонадеянные. Ничуть не сомневаются, что они в полной безопасности.

И вполне возможно, они правы.

Однако любопытно, задумывается Арт, отчего именно этот ресторан? Тио принадлежит полдюжины ресторанов в Гвадалахаре, но этот среди них не числится. Почему же он не созвал встречу верхушки в одном из своих?

Встреча эта рассеивает всякие сомнения, что Тио и есть М-1.

Арт настроился на долгое ожидание. Такого понятия, как быстрый мексиканский обед, не существует в принципе, а у этих типов, скорее всего, имеются еще и вопросы для обсуждения. Господи, чего бы я не отдал, чтоб поставить там микрофон.

Арт вынул из кармана брюк «Кит-Кэт», развернул, отломил пару долек, остальное спрятал: неизвестно, когда ему удастся поесть. Потом, перекатившись на спину, скрестил на груди руки для тепла и попытался вздремнуть. Часа через два его чуткий сон прервали голоса выходящих из ресторана и хлопанье автомобильных дверей.

Шоу началось.

Перевернувшись, Арт увидел их всех: они толпились на тротуаре. Если такой организации, как федерасьон, не существует, думает он, то они очень искусно ее изображают. Наглые, развязные, стоят на тротуаре, хохочут, обмениваются рукопожатиями, подносят друг другу зажигалки к кубинским сигарам в ожидании, пока federales подгонят им машины.

Вот мать их, злится Арт, прямо чувствуешь запах дыма и тестостерона.

Внезапно будто что-то изменилось: из ресторана выходит девушка.

Ошеломительно красивая, думает Арт. Настоящая юная Лиз Тейлор, но только с оливковой кожей и черными глазами. И длиннющие ресницы. Она оглядывается, а какой-то пожилой мужчина, видимо, ее отец, стоит в дверях и, беспокойно улыбаясь, машет: adios — до свидания — gomeros.

Но те не торопятся уходить.

Гуэро Мендес устремился к девушке. Даже стаскивает свою ковбойскую шляпенцию, отмечает Арт. Но это не лучший твой ход, Гуэро, во всяком случае, пока ты не вымоешь голову. И тут Гуэро кланяется — по-настоящему кланяется,— мазнув шляпой по тротуару и улыбаясь девушке.

Его зубы серебристо отблескивают под уличными фонарями.

Да, Гуэро, это ей польстит, думает Арт.

Девушку выручает Тио. Подходит, почти отечески обнимает Гуэро за плечи и подталкивает к машине, которую только что подогнали. Они обнимаются на прощание, и Гуэро, бросив напоследок взгляд через плечо Тио на девушку, залезает в машину.

Вот она, настоящая любовь, думает Арт. Или, во всяком случае, настоящее сексуальное влечение.

Следующим уезжает Абрего, ограничившись сдержанным пожатием руки вместо объятия, и Арт наблюдает, как Тио, вернувшись к девушке, наклоняется и целует ей руку.

Латиноамериканская галантность? — гадает Арт.

Или...

Нет, не может быть...

Арт заходит на ланч к Талавере на другой день.

Девушку зовут Пилар, и она конечно же дочь Талаверы.

Она сидит в кабинке в глубине зала, притворяясь, будто читает учебник, часто меняя позу и поглядывая из-под длинных ресниц, смотрит ли кто на нее.

Да каждый мужик в этом заведении пялится, думает Арт.

Выглядит она совсем не на пятнадцать, разве только не сошли еще остатки детского жирка да капризно надуты по-взрослому сочные губки. И хотя Арт чувствует себя немножко педофилом, но все-таки невольно отмечает, что фигура у Пилар явно уже не девчоночья. Возраст он узнает из ворчания ее матери: та тоже сидит в кабинке и, за что-то отчитывая, несколько раз напоминает дочке, что ей всего пятнадцать.

А папаша каждый раз беспокойно оглядывается, когда открывается дверь. Какого черта он так дергается? — недоумевает Арт.

Скоро все выясняется.

В ресторан входит Тио.

Арт сидит к двери спиной, и Тио проходит рядом с ним. Даже не заметил своего давно потерянного племянника, думает Арт. А в руке у него цветы и — честное слово! — под мышкой — коробка конфет.

Тио пришел ухаживать.

Теперь до Арта доходит, отчего нервничает Талавера. Папаше известно, что Мигель Анхель Баррера привык осуществлять право первой ночи сеньора в глухой Синалоа, где девушек возраста Пилар и моложе по заведенному обычаю лишают девственности главари gomeros.

Потому так и тревожатся родители. Боятся, что этот могущественный человек, женатый мужчина превратит их драгоценную красивую дочку-девственницу в свою segundera, наложницу. Использует ее, а потом вышвырнет с загубленной репутацией, уничтожив все шансы на хороший брак.

А помешать они никак не могут.

Насиловать девушку Тио, конечно, не станет, думает Арт. Такое позволительно в горах Синалоа, но не здесь. Но вот если она пойдет к нему по своей воле, то родители бессильны. А какую пятнадцатилетнюю головку не вскружит внимание богатого и влиятельного мужчины? Эта девочка неглупа, она знает: сначала цветы и конфеты, но за этим могут последовать драгоценности, наряды и роскошные путешествия. Правда, пока она не догадывается, что когда-нибудь бриллианты и наряды вновь обернутся цветами и конфетами, а потом и этого не будет.

Тио стоит спиной к Арту, а тот встает, стараясь не привлекать к себе внимания, подходит к стойке, достает несколько pesos и платит по счету.

Думая: тебе, Тио, девушка, может, и представляется юной незнакомкой.

А мне она видится троянской лошадкой.

В девять часов вечера Арт влезает в джинсы и свитер и заглядывает в ванную, где принимает душ Элсия.

— Детка, мне нужно уйти.

— Сейчас?

— Да.

Она не спрашивает, куда он идет. Она — жена копа и последние восемь лет работы в наркоуправлении была вместе с ним, ей правила известны. Знать-то она знает, но все равно тревожится. Откатив стеклянную дверь, Элси целует мужа на прощание.

— Наверно, не стоит тебя дожидаться?

— Все верно.

На что ты нарываешься, задает он себе вопрос, катя в пригород к дому Талаверы.

Пить я ни за что не буду, вспоминает он.

Арт разыскивает нужный дом и тормозит в полуквартале от него, на другой стороне улицы. Район тихий, проживают тут солидные люди, уличного освещения хватает, чтобы чувствовать себя в безопасности, но свет, слава богу, не назойливо яркий.

Арт затаился в своем темном уголке, он ждет.

В этот вечер и в следующие три.

Он каждый вечер видит, как семья Талавера возвращается домой из ресторана. В комнате наверху вспыхивает свет, а потом, чуть позже, гаснет: Пилар укладывается спать. Арт выжидает еще с полчаса и уезжает домой.

А может, ты ошибаешься, говорит он себе.

Нет, вряд ли. Тио всегда получает то, чего хочет.

На четвертый вечер, когда Арт уже готов уехать, на улице показывается «мерседес», фары у него гаснут, и машина подкатывает к парадной двери Талаверы.

Тио прислал машину и водителя. Ах, какой обходительный, думает Арт. Никаких такси для соблазнительной юной киски. До чего ж жалко девчонку, думает Арт, наблюдая, как Пилар, выйдя из двери, юркает на заднее сиденье машины.

Арт дает машине основательную фору, а потом трогается следом.

Машина тормозит перед жилым массивом на невысоком холме в западном пригороде. Это красивый тихий район, довольно новый. Редко раскиданные дома уютно укрываются среди палисандровых деревьев; палисандр — отличительный знак города. Адрес Арту незнаком; среди домов, принадлежащих Тио, про которые он узнал, его не было. Очень, очень мило, думает Арт, новехонькое любовное гнездышко для совсем юной любви.

Выскочив, водитель подает руку Пилар. Тио встречает ее в дверях и ведет в дом. Они в объятиях друг друга еще до того, как закрывается дверь.

Господи, возмущается Арт, трахай я пятнадцатилетнюю девчонку, я б хоть шторы опустил.

Ты уверен, что ты в полной безопасности, да, Тио?

Но самое опасное место на земле...

...это там, где человек в безопасности.

Арт снова приезжает в Ла Каза дел Амор — Домик Любви (так прозвали этот дом) назавтра, поздним утром, когда, как ему известно, Тио уже уехал в офис, а Пилар, хм, в школу. Арт в комбинезоне, в руке — садовые ножницы. Он и правда обрезает несколько разросшихся палисандровых веток, пока проводит разведку на местности: запоминает цвет фасада, месторасположение телефонных проводов, окон, бассейна и других наружных построек.

Неделей позже, навестив за это время слесарный магазин и магазин деталей для макетов, заказав кое-что по почте из Сан-Диего, он возвращается. Опять делает вид, что подравнивает ветки перед тем, как нырнуть за кусты, аккуратно рассаженные вдоль стены спальни. Ему нравится это местечко не потому, что он движим любопытством — он предпочитает не слышать любовных воркований, — а потому, что в спальню тянутся телефонные провода. Арт вынимает из кармана маленькую отвертку и осторожно проковыривает дырочку под алюминиевым подоконником. Вставляет в отверстие миниатюрный жучок ФХ-101, достает тюбик замазки и затирает крохотное отверстие. Потом, достав бутылочку зеленой краски, по тону почти неотличимой от краски фасада, тоненькой кисточкой, предназначенной для покраски моделей самолетов, закрашивает замазку. Слегка дует на пятно, чтобы поскорее высохло, и отступает, оценивая работу.

Жучок — незаконный, никем не санкционированный — совсем незаметен.

ФХ-101 улавливает малейший звук на расстоянии десяти ярдов и передает его еще на шестьдесят, так что у Арта есть простор для маневрирования. Он направляется за угол дома, к водосточной трубе. Берет коробку со звукоуловителем и магнитофоном, включающимся от звука голоса, и прилепляет ее лентой внутри стока. Теперь нужно будет лишь регулярно менять кассеты.

Арт знает — записи будут вестись сплошняком, но с него хватит нескольких точных попаданий. Конечно, Тио будет использовать Каза дел Амор главным образом для свиданий с Пилар, но будет же он звонить по телефону. А может, даже устроит в доме встречу. Даже самый осторожный преступник, известно Арту, не может начисто изгнать бизнес из частной жизни.

Конечно, убеждает себя он, ты и сам не можешь.

Он лжет Эрни и Шэгу.

Теперь они вместе бегают трусцой — это якобы приказ Арта своей команде: бегать для поддержания формы. Но на самом деле это прикрытие. Расслышать, о чем говорит бегущий человек, тем более на открытых plazas центра Гвадалахары, трудно, и поэтому теперь каждый день перед ланчем они переодеваются в спортивные костюмы, надевают «Найки» и выходят на пробежку.

— У меня появился ТИ, — сообщает он им. То есть тайный информатор.

Врать ему неловко, но это ради их же пользы. Если возникнут неприятности, а они почти наверняка возникнут, он должен расхлебывать все сам.

Если его парни узнают, что он незаконно поставил прослушку, то обязаны, по правилам, сообщить вышестоящим. А иначе получится, они скрывают нарушение, что может погубить их карьеру. Но Арт знает: они ни за что не настучат на него, потому придумывает секретного осведомителя.

Воображаемый друг, думает Арт. Ну хотя бы все стыкуется: «несуществующий» канал перевозки «нереального» кокаина, ну и так далее...

— Здорово, босс, — бросает Эрни. — А кто...

— Прости, — перебивает Арт. — Пока что слишком рано. Мы еще только просто встречаемся.

Они соображают, что к чему. Отношения со стукачом вроде как отношения с особой противоположного пола. Ты заигрываешь, соблазняешь, искушаешь. Покупаешь подарки, повторяешь, как сильно она тебе нужна, что ты жить без нее не можешь. И если она ляжет с тобой в постель, то не станешь трепать языком — и уж тем более приятелям в раздевалке.

Во всяком случае, пока вы еще не договорились. Обычно к тому времени, когда всем о вас становится известно, отношения уже сходят на нет.

День Арта строится теперь так: он отсиживает положенные часы в офисе, идет домой, поздно вечером снова уходит, чтобы заменить кассету, а потом возвращается и слушает записи в кабинете.

Так тянутся две бесполезные недели.

Слышит Арт по большей части любовную болтовню, разговоры о сексе. Тио обхаживает свою молоденькую любовницу, исподволь учит ее тонкостям любви. Такие подробности Арт обычно проматывает на скорости, но общий смысл улавливает.

Пилар Талавера все схватывает быстро, когда Тио вносит новые интригующие нотки в музыку любви. Что ж, это интересно, если ты сексуально озабочен, но Арт — нет. Категорически. Его тошнит от этих подробностей.

— Ты была плохой девушкой!

— Да?

— Да, и тебя нужно наказать.

Обычное дело при слежке: приходится слушать — даже когда не хочется — всякое дерьмо.

Но случается, хотя и очень редко, мелькает в куче навоза кое-что маленькое и золотое.

Как-то вечером Арт приносит кассету домой, смешивает себе виски и, потихоньку потягивая его, слушает ежевечернее тошнотворное занудство. И вдруг настораживается: Тио подтверждает отправку «трех сотен подвенечных платьев» по адресу в Чула-Виста, районе, расположенном между Сан-Диего и Тихуаной.

А теперь, когда ты получил, что хотел, что ты будешь делать?

По инструкции ты должен предоставить информацию своим мексиканским коллегам и одновременно в офис Управления по борьбе с наркотиками в Мехико для дальнейшей передачи в Сан-Диего. Коллеги прямиком отправят все сведения Тио, а Тим Тейлор, как всегда, отговорится официальной фразой: никаких «подвенечных платьев» через Мексику не провозят. И потребует назвать источник.

Чего я делать определенно не собираюсь.

Они обсуждают проблему на утренней пробежке.

— Мы в дерьме, — замечает Эрни.

— Вовсе нет, — возражает Арт.

Пора делать следующий шаг к краю обрыва.

Выйдя из офиса после ланча, Арт направляется в будку телефона-автомата. В Штатах, думает он, преступнику приходится изворачиваться и пользоваться таксофоном. А здесь — копам.

Он звонит копу из отдела по наркотикам полиции Сан-Диего. С Рассом Денцлером он познакомился на межведомственной полицейской конференции несколько месяцев назад. Похоже, порядочный парень и не последний игрок в команде.

А мне точно нужен игрок.

С козырями на руках.

— Расс? Это Келлер. Управление по борьбе с наркотиками. Мы с тобой выпили пару кружек пива, когда бишь, в прошлом июле?

Денцлер его помнит.

— Что случилось, Арт?

Арт рассказывает.

— Может, все это и чушь собачья, — заканчивает он, — но я так не думаю. Может, захочешь по ним ударить?

Может, и захочет. И ни Генеральный прокурор США, ни Госдепартамент, ни все федеральное правительство ничего поделать не смогут. Если федералы набросятся на полицию Сан-Диего, то полиция просто огрызнется, чтоб убирались на хрен и не совались в их дела.

С должным уважением к этикету копов Денцлер осведомляется:

— А что ты от меня хочешь?

— Ты не называешь меня, но держишь в курсе, — объясняет Арт. — Ты забываешь, что это я дал тебе подсказку, но не забываешь делиться со мной информацией.

— Договорились. Но мне нужен ордер, Арт. На случай, если ты не знаешь, как делаются дела при демократии, которая так заботливо оберегает права граждан.

— У меня есть ТИ, — лжет Арт.

— Уловил.

Разговоры больше не нужны. Денцлер передаст информацию кому-то из своих парней, тот передаст ее одному из своих тайных агентов, а тот, развернувшись, передаст Денцлеру, а уж тогда Расс сообщит все судье, и вот оно — возможное судебное дело.

На другой день Денцлер перезванивает Арту в телефон-автомат в договоренное время и вопит:

— Триста фунтов кокаина! Это ж на шесть миллионов долларов по ценам черного рынка! Арт, я позабочусь, чтоб ты получил свою долю почестей!

— Мы же договорились: забудь, что я тебе что-то сообщал, — просит Арт. — Но за тобой должок.

А две недели спустя у полиции Эль-Пасо тоже возникает должок перед Артом: они захватили трейлер, набитый кокаином. Через месяц Арт снова звонит Рассу Денцлеру с новой подсказкой, насчет дома в Лимонной Роще.

Последовавший рейд приносит какие-то жалкие пятьдесят фунтов кокаина.

Плюс четыре миллиона наличными, три аппарата для счета денег и пачку любопытных документов, среди которых корешки банковских депозитов. Содержимое их настолько интересно, что, когда Денцлер передает их в федеральный суд, судья замораживает пятнадцать миллионов активов, положенных на депозит под разными именами в пяти окружных банках Сан-Диего. Хотя ни на одном не стоит имени Мигеля Анхеля Барреры, все деньги принадлежат либо ему, либо членам картеля, которые выплачивают ему гонорар, чтобы их активы хранились в неприкосновенности.

И Арт слышит по телефону, что никто из них сейчас не прыгает от радости.

И Тим Тейлор тоже не сияет от счастья.

Босс наркоуправления уставился на экземпляр «Сан-Диего Юньон Трибьюн», присланный по факсу. Заголовки вопят: «Крупная облава в Лимонной Роще!» И еще на факс из офиса Генерального прокурора, визжащий: «Какого хрена творится?» — Тейлор звонит Арту.

— Какого хрена творится? — орет он.

— Про что ты?

— Черт подери, мне известно, чем ты занимаешься!

— Так поделись знаниями со мной.

— У тебя имеется тайный информатор! И ты передаешь сведения в другие департаменты. И черт побери, Артур, лучше б не от тебя шла утечка в прессу!

— Не через меня, это точно, — искренне заверяет Арт и мысленно договаривает: от меня утечка идет в другие департаменты, а уж они делятся с прессой.

— Кто твой тайный информатор?

— Нет никакого ТИ, — отвечает Арт. — Я тут вообще ни при чем.

Разве что через три недели дает Лос-Анджелесскому полицейскому департаменту возможность задержать двести фунтов наркотиков в Гасиенда-Хайтсе. А аризонские копы захватили трейлер с грузом наркотиков в триста пятьдесят фунтов. Наркополиция Энехейма провела обыск в доме и нашла наличные на общую сумму в девять миллионов.

Все они отрицают, что получали сведения от Келлера, но все твердят его заклинание: La Federacion, La Federacion, La Federacion, все время и без конца, во веки веков, аминь.

Даже шеф-резидент Боготы обращается в ту же веру.

Однажды Шэг отвечает на телефонный звонок и, прижав трубку к груди, говорит Арту:

— Это сам Большой Человек. Прямо с передовой линии Войны против Наркотиков.

Хотя два месяца назад Крис Конти, шеф-резидент в Колумбии, не дотронулся бы до своего старого друга Арта Келлера даже, как говорит поговорка, длиннющей палкой, но теперь и Конти, по всей видимости, поверил.

— Арт, — начинает он. — Я кое на что наткнулся, что тебе, может, будет интересно.

— Подъедешь сюда? — спрашивает Арт. — Или хочешь, чтобы я приехал к тебе?

— А чего б нам не встретиться на полпути? Давно не был в Коста-Рике?

Что означает: он не желает, чтобы Тим Тейлор или еще кто узнал, что он обсуждает что-то с Артом Келлером. И они встречаются в Квепосе. Сидят в пляжном домике под пальмовой крышей. Конти явился с подарками: он раскидывает веером на столешнице несколько корешков банковских депозитов. Корешки совпадают с квитанциями кассира из «Бэнк оф Америка» в Сан-Диего, конфискованными в последней облаве. Документальное доказательство, связывающее организацию Барреры с колумбийским кокаином.

— Где ты раздобыл это? — спрашивает Арт.

— В банках маленьких городков в районе Медельина.

— Что ж, спасибо, Крис.

— Ты их от меня не получал.

— Разумеется.

Конти выкладывает еще не очень отчетливую фотографию.

Взлетная полоса в джунглях, группа парней, окружившая самолет ДС-4 с серийным номером 3423VX. Рамона Мэтти Арт узнает сразу, а один из парней смутно кого-то напоминает. Средних лет, с короткой стрижкой, в военной форме, отполированных до блеска черных ботинках десантника.

Что-то из прошлого.

Очень далекого прошлого.

Вьетнам. Операция «Феникс».

Уже тогда Сол Скэки питал пристрастие к начищенным ботинкам.

— Ты думаешь то же, что думаю я? — интересуется Конти.

— Ну, если ты думаешь, что этот человек из Компании, то думаешь правильно. Последнее, что я слышал про Скэки, — он был полковником авиации в спецвойсках, а потом ушел в отставку. А это самая та биография для Компании.

— Слушай-ка, — говорит Конти. — До меня дошли кое-какие слухи.

— Можно обменяться. Выкладывай свои.

— Три радиобашни в джунглях к северу от Боготы, — говорит Конти. — Подобраться к этому району и проверить я никак не могу.

— Жителям Медельина вполне доступна такая технология, — роняет Арт. Вот и объяснение тайны, как самолеты «СЕТКО» летают без радара. Три радиобашни вполне могут подавать сигналы VOR и провести самолет туда и обратно.

— У картеля Медельина хватило знаний построить маяки, — соглашается Конти. — Но могут ли они сделать так, чтобы они исчезли?

— То есть?

— Снимки со спутников.

— Ну?

— На снимках их нет. А с таких снимков, Арт, мы номера машин читаем. Маяк VOR не желает светиться? А как насчет самолетов, Арт? У меня есть снимки АВАКС, и там их не видно тоже. Ничего нет. Любому самолету, летящему из Колумбии в Гондурас, приходится пролетать над Никарагуа, страной сандинистов, и уж за ними-то, друг мой, мы очень даже следим сверху.

Да, тут уж без дураков, думает Арт. Никарагуа — это «яблочко» на мишени для рейгановской администрации в Центральной Америке; еще бы, коммунистический режим в самом сердце доктрины Монро. Администрация спонсировала силы контрас, взявшие в окружение Никарагуа от Гондураса к северу, а отсюда в Коста-Рике на юге, но потом Конгресс США принял поправку Боланда, запрещающую военную помощь контрас.

А теперь возникает бывший солдат спецвойск, ярый антикоммунист («Коммунисты ведь атеисты, а? На хрен их») в компании Рамона Мэтти Балластероса и самолета «СЕТКО».

Из Коста-Рики Арт уезжает в еще большем бешенстве, чем ехал туда.

Вернувшись в Гвадалахару, Арт посылает Шэга в Штаты с поручением. Ковбой вступает в контакт с каждым отделением и офисом Управления по борьбе с наркотиками на Юго-Западе и своим мягким напевным ковбойским выговором сообщает им:

— Мексиканская наркоторговля на самом деле существует. Вот-вот они развернутся на полную катушку. Когда это случится, вы же не захотите, чтоб вас застигли со спущенными штанами. Как станете отбалтываться, почему упустили, не предусмотрели? Можете топтаться на официальной линии на публике, но по тихой лучше играть заодно с нами, потому что когда затрубят трубы, amigos, мы обязательно вспомним, кто — овцы, а кто — козлы отпущения.

И парни в Вашингтоне ничего не могут поделать. Не могут же они, в самом деле, приказать американским копам не проводить наркооблав на американской земле? Департамент юстиции готов разорвать Арта на клочки. Они подозревают, что это он распространяет смуту, но не могут тронуть его, даже когда Государственный департамент заходится визгом «о непоправимом ущербе нашим отношениям с важным соседом».

Генеральная прокуратура с радостью прогнала бы Арта Келлера плетьми по Пенсильвания-авеню, а потом пригвоздила к кресту на Капитолийском холме, но вот только никаких доказательств против него не имеется. И нет возможности перевести его из Гвадалахары, потому что средства массовой информации уже вцепились в Ла Федерасьон, и как это будет выглядеть? А потому им приходится тихонько сидеть, злясь на собственную беспомощность, пока Арт Келлер завоевывает все большее влияние, основываясь на донесениях невидимого, никому не известного, несуществующего ТИ-ДО243.

— ТИ-Д0243 какой-то безликий, правда? — спрашивает Шэг как-то. — Я имею в виду для парня, который так помогает делу.

— Какую ты хочешь дать ему кличку? — спрашивает Арт.

— «Глубокая Глотка» , — предлагает Эрни.

— Заметано, — соглашается Арт. — Только он у нас вроде как мексиканская «Глубокая Глотка».

— Chupar, — говорит Эрни. — Давайте называть его просто «осведомитель Чупар».

Минет.

Благодаря осведомителю Чупару у Арта должники чуть ли не в каждом полицейском департаменте на границе. Они отрицают, что каким-то образом связаны с Келлером, но они все у него в долгу. В долгу? Черт, да они обожают его. Управление по борьбе с наркотиками не может функционировать без содействия местных, а если оно желает получить содействие, им лучше не портить отношений с Артом Келлером.

Арт Келлер превращается в intocable — неприкасаемого.

Хотя на самом деле это не так.

Действовать против Тио, притворяясь, будто он ведать ничего не ведает, — изматывающее занятие. Уходить из семьи поздними вечерами, держать свою деятельность в тайне, хранить прошлые секреты, ждать, что Тио вот-вот выйдет на его след, а потом явится к нему и напомнит, что у них были кое-какие отношения в прошлом.

Tio с sobrino.

Арт не может есть, не может спать.

Они с Элсией теперь редко занимаются любовью. Она упрекает его, что он стал раздражительным, замкнутым, скрытным.

Неприкасаемым.

Сейчас, сидя на бортике ванны в четыре утра, Арт думает. Его вырвало только что съеденным фаршированным цыпленком, оставленным для него Элси в холодильнике. Нет, не прошлое настигает тебя, это ты на полной скорости мчишься к нему. Целеустремленно двигаешься к пропасти.

Ночами Тио лежит без сна, пытаясь вычислить, кто же из них soplon — доносчик. Patrones Федерасьон: Абрего, Мендес, Эль Верде — получили серьезные удары и теперь давят на него: пусть он что-нибудь предпримет.

Очевидно — проблема тут, в Гвадалахаре. Ведь ударили по всем трем plazas. Абрего, Мендес и Эль Верде — все доказывают, что soplon в организации самого М-1.

Найди его, твердят они. Убей. Сделай хоть что-нибудь.

А не то сделаем мы.

Пилар Талавера лежит рядом с ним, дыша легко и ровно, спит глубоким сном юности. Он смотрит на ее блестящие черные волосы, длинные ресницы, пухлую верхнюю губку, влажную от пота. Упивается свежим ароматом юности.

Тио тянется к ночному столику, берет сигару, закуривает. Дым не разбудит девушку. И запах тоже. Он уже приучил ее. Да и к тому же, думает он, ничто не может разбудить девушку после секса, какой у нас был. Как странно влюбиться в его возрасте. Странно и чудесно. Она — мое счастье, думает он, la sonrisa de mi corazon — улыбка моего сердца. Еще до конца года я сделаю ее своей женой. Быстрый развод, потом еще более быстрая женитьба.

А церковь? Церковь можно купить. Отправлюсь к самому кардиналу и предложу ему госпиталь, школу, приют для сирот. Обвенчаемся мы в соборе.

Нет, церковь не проблема.

Проблема — это soplon.

Condenado информатор Чупар.

Я уже миллионы из-за него потерял.

А что хуже, он делает меня уязвимым.

Я прямо слышу, как Абрего, этот завистливый zorro viejo, старый лис, нашептывает против меня гадости: «М-1 проигрывает. Сам с нас целое состояние требует за защиту, а обеспечить ее не может. В его организации стукач завелся».

Абрего давно желает стать patron всей Федерасьон. Интересно, когда он решит, что у него достаточно силы, чтобы сбросить меня? Атакует сам или станет действовать через подставное лицо?

Нет, решает Тио, все они выступят заодно, если я не сумею найти soplon.

Это начинается на Рождество.

Дети давно приставали к Арту, чтобы он сходил с ними посмотреть на большое рождественское дерево на Перекрестье Площадей. Арт надеялся, что они удовлетворятся posadas — шествием ребятишек: они, изображая Марию и Иосифа, ходят вечером по кварталу Тлакепаке, из дома в дом, в поисках приюта. Но участие в этой процессии только разожгло желание детей пойти полюбоваться на елку и pastorelas: забавные представления о рождении Христа, которые показывают рядом с собором.

Но сейчас не самое подходящее время для забав. Арт только что прослушал разговор с Тио о тысяче шестистах фунтах кокаина в восьмистах коробках, упакованных в яркую рождественскую оберточную бумагу, перевязанных лентами, с бантами и всякими прочими праздничными прибамбасами.

На тридцать миллионов долларов рождественских поздравлений в надежном месте в Аризоне, а Келлер еще не решил, кому подарить эти сведения.

Но он переживает, что забросил семью, и в субботу перед Рождеством везет жену, детей и других домочадцев: кухарку Хосефину, горничную Гвадалупу — делать покупки на открытом базаре в старом квартале.

Он с удивлением признается себе, что ему нравится, как они проводят время. Покупают рождественские подарки друг для друга и маленькие, ручной работы, украшения на елку домой. Не спеша угощаются удивительно вкусной свеженарезанной ветчиной и супом из черных бобов, на десерт едят сладкие sopaipillas .

Тут Кэсси замечает нарядную повозку, запряженную лошадьми, эмалированно-черную, с красными бархатными подушками, и ей непременно хочется покататься. «Пожалуйста, папочка, ну пожалуйста!», и Арт договаривается о цене с извозчиком в ярком костюме гаучо. Все садятся, и Майкл, устроившись на коленях у Арта, засыпает под монотонное цоканье лошадиных копыт по мощеной мостовой plaza. Но Кэсси спать и не думает. Девочка подскакивает от возбуждения, любуясь белыми лошадьми под чепраками, красным плюмажем, а потом на рождественскую елку в шесть футов высотой с переливающимися яркими огоньками. И Арт, чувствуя на груди спокойное дыхание сына, думает, что большего счастья и быть не может.

Когда поездка заканчивается, уже темнеет, и он, ласково разбудив Майкла, передает его Хосефине, и все идут через Пласа Тапатиа к собору, где уже сколотили маленький помост и вот-вот начнется представление.

И тут он замечает Адана.

На его давнем cuate помятый деловой костюм, и вид у него усталый, точно он только что вернулся из долгой поездки. Адан тоже видит Арта и направляется в общественный туалет на краю plaza.

— Мне нужно помыть руки, — говорит Арт. — Майкл, а тебе не нужно зайти?

Скажи нет, малыш, скажи нет.

— Я в ресторане заходил.

— Ступайте тогда смотрите шоу, — говорит Арт. — Я догоню вас.

Когда Арт входит, Адан стоит прислонившись к стене. Арт начинает обходить кабинки, проверяя, пустые ли, но Адан останавливает:

— Я уже проверил. И сюда никто не войдет. Давненько не видались, Артуро.

— Чего тебе надо?

— Мы знаем, это ты.

— О чем ты?

— Кончай придуриваться. Ответь мне только на один вопрос: ты хоть понимаешь, что ты делаешь?

— Свою работу, — отвечает Арт. — Ничего личного.

— Ничего? Когда человек набрасывается на своих друзей, это очень даже личное.

— Мы давно не друзья.

— Мой дядя очень огорчен.

Арт пожимает плечами.

— Ты ведь называл его Тио, — говорит Адан. — Так же, как и я.

— Это было давно. Времена меняются.

— Это не меняется, — возражает Адан. — Такое — навсегда. Ты принимал его покровительство, советы, помощь. Он сделал из тебя то, что ты есть.

— Мы друг друга взаимно сделали.

Адан качает головой:

— Поэтому ты и можешь рассчитывать на лояльность. Или благодарность.

Он тянется к нагрудному карману, и Арт делает к нему шаг, чтобы помешать выдернуть пистолет.

— Остынь. — Из кармана Адан вытаскивает конверт и кладет на край раковины. — Тут сто тысяч американских долларов. Наличными. Но если хочешь, можем открыть счет на Кайманах, в Коста-Рике...

— Я не продаюсь.

— Правда? А что, собственно, переменилось?

Арт сгребает его, прижимает к стене и обхлопывает сверху донизу.

— На тебе микрофон, Адан? Подставляешь меня? А где твои долбаные камеры?

Отпустив его, Арт кидается обыскивать кабинки, раковины. Но не находит ничего и без сил приваливается к стене.

— Сто тысяч прямо сейчас в качестве аванса, — говорит Адан. — И еще сто за имя твоего soplon. А потом по двадцать в месяц, чтоб ты ничего не делал.

Арт мотает головой.

— Я передам Тио, что ты не взял, — говорит Адан. — Предпочитаешь другую оплату? О'кей, с нашей подачи ты проведешь столько облав на марихуану, что снова станешь звездой. Это План А.

— А каков План Б?

Теперь Адан хватает Арта за грудки и шепчет ему на ухо:

— Артуро, ты неблагодарный диего — сукин сын. Но ты все еще мой друг, и я тебя люблю. Так что как хочешь, бери деньги или не бери, но отступись. Ты сам не понимаешь, во что ты вляпался.

Адан чуть запрокидывает голову, чтобы заглянуть ему в глаза, и повторяет:

— Сам не понимаешь, во что.

Отступив, Адан берет конверт, поднимает его:

— Да? Нет?

Арт отрицательно мотает головой.

Пожав плечами, Адан сует конверт в карман.

— Артуро! Тебе про План Б даже и знать ни к чему.

И выходит.

Арт, подойдя к раковине, открывает кран и ополаскивает холодной водой лицо. Потом вытирается и выходит. И возвращается к семье.

Они стоят в толпе, перед подмостками, дети в восторге подпрыгивают при виде кривляния актеров: один наряжен архангелом Гавриилом, другой — падшим ангелом Люцифером; те дубасят друг друга по головам палками, сражаясь за душу младенца Христа.

Когда они едут домой, от бровки трогается «форд-бронко» и следует за ними. Дети, конечно, ничего не замечают, они крепко спят; ни Элсия, ни Гвадалупа, ни Хосефина тоже не видят ничего, но Арт следит за машиной в зеркало заднего вида. Арт лавирует в потоке машин, но «форд» как прилип. И даже не пытается маскироваться. Значит, это Адан, думает Арт, старается подчеркнуть всю серьезность предложения.

Когда Арт сворачивает на подъездную дорогу, «форд» проезжает мимо, потом, развернувшись, припарковывается через дорогу в полуквартале от его дома.

Арт провожает семью в дом и делает вид, будто забыл что-то в машине. Выйдя, он подходит к «форду» и стучит по стеклу. Когда окно опускается, Арт по пояс всовывается в салон, вбивает водителя в спинку сиденья, лезет в его левый нагрудный карман и выдирает оттуда бумажник.

Потом бросает бумажник с жетоном «Полиция Халиско» копу на колени.

— В доме моя семья, — говорит Арт. — Если ты напугаешь их, если даже только попытаешься запугивать, если они хотя бы заподозрят, для чего ты торчишь тут, я вернусь, возьму pistola, тот, что у тебя за поясом, и затолкаю тебе в задницу, да так, что он через рот выскочит. Понял меня, братец?

— Я только делаю свою работу, ты, братец.

— Так делай ее лучше.

Итак, Тио передал мне сообщение, думает Арт, - заходя в дом. Оно означает: не вздумай подставлять друзей.

После почти бессонной ночи Арт наливает себе чашку кофе и глотает горячую жидкость, пока его семья просыпается. Потом готовит завтрак детям, целует на прощание Элси и едет в офис.

По пути он тормозит у телефона-автомата и ставит жирный крест на своей карьере: звонит в округ Пиэрс, Аризона, в департамент шерифа.

— Веселого Рождества, — говорит он для начала, а потом рассказывает им про восемьсот коробок кокаина.

После чего отправляется в офис и ждет звонка.

На следующее утро, когда Элсия возвращается домой из гастронома, ее начинает преследовать какая-то машина. Ничуть при том не таясь, следует за ней как привязанная. Элсия не знает, что делать. Ехать домой? Страшно вылезать из машины. И она сворачивает к офису Управления по борьбе с наркотиками. Она в панике: дети сидят на заднем сиденье. До офиса еще целых три квартала, как вдруг преследующая машина прижимает ее к обочине и из салона выскакивают четверо мужчин с оружием.

Главный мельком показывает ей жетон «Полиция Халиско».

— Ваше водительское удостоверение, сеньора Келлер, — произносит он.

Руки у Элсии трясутся, пока она нашаривает документы. Полицейский замечает:

— Какие славные ребятишки.

Элсия слышит, будто со стороны, свой ответ:

— Спасибо.

Она протягивает ему удостоверение.

— Паспорт?

— Он дома.

— Но вам полагается иметь его при себе.

— Я знаю, но мы здесь уже давно и...

— Может быть, слишком давно. Боюсь, вам придется проехать со мной.

— Но со мной дети...

— Я вижу, сеньора, но вы все равно должны проехать со мной.

Элсия чувствует, что вот-вот расплачется.

— Но как же дети?

Коп, извинившись, на минутку отходит к своей машине. Элсия сидит, стараясь успокоиться, минуты тянутся бесконечно. Она борется с искушением взглянуть в зеркало заднего вида, посмотреть, что происходит, и с желанием попросту выскочить из машины и убежать с детьми. Наконец коп возвращается. Наклоняется к окну и говорит с изысканной любезностью:

— Мы в Мексике с уважением относимся к семье. Всего вам хорошего.

Арт наконец дождался звонка.

Звонит Тим Тейлор сообщить, что до него дошли тревожные слухи и им требуется поговорить.

Тейлор все еще орет в трубке, когда за окном раздаются автоматные очереди.

План Б.

Сначала слышится рев машины, летящей на бешеной скорости, потом вступает автомат «АК-47», а в следующий момент все уже лежат на полу под прикрытием столов. Арт, Эрни и Шэг, переждав несколько минут после того, как стрельба затихает, выходят взглянуть на машину Арта. От окон «форда-тауруса» остались только осколки, шины спущены, и десятки огромных дыр зияют в бортах.

— Теперь вряд ли, босс, — замечает Шэг, — вы сможете сбыть его по сходной цене.

Через несколько минут появляются federales.

А может, они тут уже и были, мелькает у Арта.

Его везут в участок, там полковник Вэга с озабоченным видом говорит:

— Слава богу, вы не сидели в этой машине. Кто мог это сделать? У вас в городе есть враги, сеньор Келлер?

— И вы даже знаете кто, — огрызается Арт. — Ваш хороший мальчик Баррера.

Вэга с картинным изумлением распахивает глаза.

— Мигель Анхель Баррера? Но зачем ему это? Вы же сами говорили, что дон Мигель не фигурирует ни в одном вашем расследовании.

Вэга томит его в комнате для допросов три с половиной часа, в основном интересуясь его расследованиями якобы для выяснения мотива нападения.

Эрни побаивается, что Арт уже и не выйдет оттуда. Он устраивается в вестибюле и отказывается уходить, пока не появится его босс. А Шэг в это время едет в дом Келлера и говорит Элсии:

— С Артом все в порядке, но...

Когда Арт возвращается домой, Элсия в спальне упаковывает вещи.

— Я взяла нам билеты на рейс в Сан-Диего на сегодняшний вечер, — говорит она. — Поживем пока у моих родителей.

— Что случилось?

— Я боюсь, Арт. — И она рассказывает мужу о том, как ее преследовали, и про то, каково ей было услышать, что машину мужа расстреляли, а его самого отвезли в участок federales.

— Никогда раньше, Арт, я не была так напугана. Я хочу уехать из Мексики.

— Не бойся.

Элсия смотрит на него как на ненормального:

— Твою машину расстреляли, Арт.

— Они знали, что меня в ней нет.

— А когда они станут бомбить дом, то прежде проверят, что меня с детьми там нет?

— Семье они не станут причинят вреда.

— У них что же, — интересуется она, — существует такое правило?

— Ну да, — подтверждает он. — И вообще, охотятся они на меня. Тут личное.

— Что значит — личное?

Он долго тянет с ответом, и она не выдерживает:

— Арт, что ты имеешь в виду?

Он усаживает ее и рассказывает о своих прежних отношениях с Тио и Аданом Баррера. О засаде в Бадирагуато, об убийстве шестерых захваченных и про то, сколько лет он держал рот на замке насчет всего этого. Как это помогло Тио организовать свою Федерасьон, которая сейчас наводняет улицы Америки крэком, и что теперь он должен бороться и победить.

Элсия с сомнением смотрит на него.

— И ты взвалил весь этот груз себе на плечи?

Он кивает.

— Ты, похоже, очень сильный парень, Арт. Зря ты себя казнишь за прошлое. Ты ни в чем не виноват. Откуда ты мог знать, какая у Барреры цель?

— Иногда мне кажется, что я догадывался, только не хотел сознаваться себе в этом.

— И теперь, значит, ты должен искупить свою вину? Как? Уничтожить Барреру? Даже если это будет стоить тебе жизни?

— Ну... да.

Элсия, встав, уходит в ванную. Арту кажется, что ее нет целую вечность, на самом деле выходит она всего через несколько минут, идет в гардеробную. Вытаскивает его чемодан и швыряет на кровать:

— Поедем с нами.

— Не могу.

— Твой крестовый поход для тебя важнее, чем твоя семья?

— Нет, семья для меня самое важное.

— Вот и докажи это. Поедем с нами.

— Элсия...

— Желаешь остаться тут и вести справедливую борьбу? Прекрасно! Но если ты хочешь сберечь семью, то начинай упаковываться. Бери, чтоб хватило на несколько дней. Тим Тейлор сказал, он распорядится, чтоб остальные наши вещи упаковали и переправили по новому адресу.

— Ты говорила об этом с Тейлором?

— Он позвонил. Ты, кстати, этого не сделал.

— Но у меня не было возможности!

— И что, мне должно стать легче от твоих оправданий?

— Черт побери, Элси! Чего ты добиваешься?

— Чтоб ты уехал с нами!

— Ну не могу я!!!

Арт сидит на кровати, пустой чемодан рядом словно вещественное доказательство: он не любит свою семью. Но он же любит их, глубоко и сильно, а все равно не может заставить себя сделать то, о чем просит жена.

Почему не могу? — задает он себе вопрос. Может, Элсия права? И мне мой крестовый поход дороже семьи?

— Ты что, не соображаешь? — спрашивает Элсия. — Дело не в Баррере. Дело в тебе. Это ты сам не можешь простить себя. Ты одержим желанием наказать себя!

— Спасибо пребольшое за сеанс психотерапии.

— Да пошел ты, Арт! — Элсия защелкивает чемодан. — Я вызвала такси.

— Ну хоть позволь мне отвезти вас в аэропорт.

— Если сам не сядешь в самолет — нет. Я не хочу расстраивать детей.

Арт, подняв чемоданы, несет вниз. Стоит там, пережидая прощальные объятия с Хосефиной и слезы. Он присаживается на корточки обнять Кэсси и Майкла. Майкл ничего не понимает, а слезы Кэсси теплой влагой орошают щеку Арта.

— Папа, почему ты не едешь с нами? — спрашивает девочка.

— У меня тут работа. Но скоро я приеду.

— Но я хочу, чтоб ты с нами поехал!

— Вам будет весело с дедушкой и бабушкой, — успокаивает он.

Раздается звук клаксона, и Арт выносит чемоданы.

На улице шумит posada — местные ребятишки, наряженные Иосифом, Марией, королями и пастухами. Пастухи бьют посохами, украшенными лентами и цветами, в такт музыке маленького оркестрика, сопровождающего процессию по улице. Передавать чемоданы таксисту Арту приходится над головами детей.

— Aeropuerto , — говорит Арт.

Пока водитель укладывает чемоданы в багажник, Арт усаживает детей на заднее сиденье. Он снова обнимает и целует их, удерживает на лице улыбку, прощаясь. Элсия стоит у передней пассажирской дверцы. Арт обнимает жену, тянется к губам, но она уклоняется, и поцелуй приходится в щеку.

— Я люблю тебя, — говорит он.

— Береги себя, Арт.

Элсия забирается в машину. Арт смотрит вслед, пока красные огоньки не исчезают в ночи.

Вдали слышится пение:

Арт замечает белый «бронко», по-прежнему припаркованный через дорогу, и направляется к машине. По пути налетает на маленького мальчика, тот задает ритуальный вопрос:

— Приютите переночевать сегодня, сеньор? У вас есть комната для нас?

— Что?

— Переночевать...

— А, нет, не сегодня.

Наконец Арт добирается до «форда» и стучит в окно. Когда стекло опускается, он хватает копа, вытягивает его через окно и наносит три прямых жестких удара правой. Удерживая его за рубашку, Арт бьет его снова и снова с криками:

— Я же велел тебе не лезть к моей семье! Я приказывал — не лезь к моей семье!

Кто-то с трудом отрывает его от копа.

Арт сбрасывает их руки и направляется к дому. Полицейский как свалился, так и лежит на том же месте. Арт оборачивается: коп тянется и выдергивает из-за пояса пистолет.

— Ну-ну, давай! — подначивает его Арт. — Давай, сукин ты сын!

Коп опускает пистолет.

Арт пробирается через ошеломленную толпу и входит в дом. Опрокинув пару стаканчиков крепкого виски, он отправляется спать.

Рождество Арт проводит с Эрни и Тересой Идальго, по их настоянию и вопреки своим возражениям. Приходит он к ним уже поздно, ему больно видеть, как Эрнесто-младший и Хьюго разворачивают свои подарки, но он тоже принес им игрушки, и мальчишки, ошалевшие от радостного возбуждения, скачут вокруг него, визжа:

— Тио Артуро! Тио Артуро!

Есть Арту совсем не хочется. Но Тереса приложила столько стараний, чтобы приготовить традиционный обед с индейкой (традиционный для него, но не для испанской семьи), что он принуждает себя съесть огромную порцию индейки с картофельным пюре. Он настаивает, что поможет убрать со стола, а на кухне Эрни говорит ему:

— Босс, мне предложили перевод в Эль-Пасо.

— Да?

— Наверное, соглашусь.

— О'кей.

У Эрни в глазах слезы.

— Это все Тереса. Она боится. За меня, за мальчиков.

— Ты не обязан оправдываться передо мной.

— Обязан.

— Перестань, я не виню тебя.

Тио спустил псов-federales трепать агентов наркоуправления в Гвадалахаре. Federales нагрянули в офис в поисках оружия, незаконных подслушивающих устройств и чуть ли не наркотиков. Они по два-три раза за день останавливают машины агентов под самыми пустячными, надуманными предлогами. A sicarios Тио проезжают мимо их домов вечерами или паркуются через дорогу и приветствуют по утрам, когда те выходят за газетами.

Так что Арт не винит Эрни за бегство в Эль-Пасо. Если я потерял семью, думает он, это вовсе не означает, что и он должен терять свою.

— Думаю, — говорит он, — ты поступаешь правильно, Эрни.

— Прости, босс...

— Да ладно.

Они неловко обнимаются.

А потом Эрни говорит:

— На новую работу только через месяц, так что...

— Конечно. Мы еще повыдираем им перья до твоего отъезда.

Вскоре после десерта Арт извинятся и уходит. Ему невыносима мысль, что придется возвращаться в пустой дом, и он ездит по городу, пока не находит открытый бар. Виски не действует на него, ему все еще невмоготу идти домой, и он едет в аэропорт.

Сидя в машине на краю летного поля, он наблюдает, как прибывает рейс «СЕТКО».

— Для Джонни и Кэти, — бормочет он про себя, — для Джимми и Мэри. Прибывает Санта-Клаус с подарками для всех послушных ребятишек.

Мы могли бы конфисковать столько «снега», что хватило бы на всю миннесотскую зиму, думает он, но «снег» будет все прибывать и прибывать. А наличных — можно было бы выплатить национальный долг, но они все равно будут стекаться ручейками в реки. Пока действует Мексиканский Батут, все это без толку. Кокаин прямо-таки скачет из Колумбии в Гондурас, в Мексику, а потом в Штаты. Превращается в крэк и весело выкатывается на улицы.

Белый ДС-4 стоит на полосе.

Этот «кокс» не предназначен для ноздрей биржевых маклеров или восходящих звезд. Кокаин этот будут продавать по десять баксов за порцию беднякам, в основном черным и испанцам. Этот «кокс» не пойдет на Уолл-стрит или в Голливуд, он отправится в Гарлем или Уоттс, в Южный Чикаго и Восточный Лос-Анджелес, в Роксбери и баррио Логан.

Арт, сидя на обочине, наблюдает, как federales заканчивают погрузку кокаина в грузовики. Все как всегда: четко, слаженно, организованно — по заведенному порядку «СЕТКО».

И он уже готов уехать домой, когда происходит нечто новенькое.

Federales начинают грузить что-то в самолет. Арт наблюдает, как они заносят ящик за ящиком в багажное отделение ДС-4.

Что за черт? — недоумевает он.

Он чуть переводит бинокль и видит: за погрузкой следит Тио.

Нет, какого черта? Что такое они могут грузить в самолет?

Арт строит всякие догадки по пути домой.

О'кей, думает он, у вас самолеты, вывозящие кокаин из Колумбии. Самолеты не управляются никакими радиосигналами и летят не по радару. Они делают посадку на дозаправку в Гондурасе под защитой Рамона Мэтти, чей партнер, кубинец-эмигрант, участвовал в давней «Операции 40».

Затем самолеты летят в Гвадалахару, где их разгружают под защитой Тио, и переправляют в один из трех картелей: в Залив, Сонору или Баху. Картели перевозят «кокс» через границу на надежные базы, откуда его забирают колумбийцы по тысяче долларов за кило. Затем мексиканские картели выплачивают Тио процент от этой сделки.

Это и есть Мексиканский Батут, думает Арт: кокаин перескакивает из Медельина в Гондурас, в Мексику, в Штаты. А гондурасский офис Управления по борьбе с наркотиками закрывают. Мексика не желает заниматься наркотиками. И Департамент юстиции и Государственный департамент знать ничего не хотят. Не видят зла, не слышат про зло и, господи, даже говорить про него не желают.

Ладно, это старая новость.

Но что есть новенького?

А новенькое — груз перевозят в оба конца. Теперь отправляют что-то в другую сторону.

Что?

Арт ломает над этим голову, отпирая дверь и заходя в пустой дом. И тут же в затылок ему упирается ствол.

— Не оборачивайся!

— Не буду. — Пошел ты, конечно не буду. Мне страшно уже от того, что я чувствую пистолет. Мне ни к чему еще и видеть его.

— Видишь, Арт, как это легко? — спрашивает голос. — Прикончить тебя?

Американец, думает Арт. С Восточного побережья. Нью-Йорк. Он рискнул бросить взгляд вниз, но все, что увидел, — носы мужских ботинок.

Черные, отполированные до зеркального блеска.

— Я все понял, Сол, — говорит Арт.

Мгновенная пауза подсказывает — угадал он правильно.

— Это было на самом деле глупо, Арт, — говорит Сол.

И взводит курок.

Арт слышит сухой металлический щелчок.

— Господи, — бормочет он. Колени у него слабеют, ноги подгибаются, сейчас он грохнется на пол. Сердце несется вскачь, тело опалил жар. Он с трудом дышит.

— А следующее гнездо барабана уже не пустое, Арт.

— Ясно.

— Слезай с этого дела! — приказывает Сол. — Ты сам не понимаешь, во что лезешь.

То же самое говорил мне и Адан, думает Арт, почти дословно.

— Тебя послал Баррера?

— Вот когда приставишь дуло револьвера к моей башке, тогда и будешь задавать вопросы. Говорю тебе, не суйся больше в аэропорт. В следующий раз — а лучше, Артур, чтоб следующего раза не случилось, — никакого диалога не будет. Ты жив, а в следующую минуту — уже нет. Доехало?

— Да.

— Вот и прекрасно. Теперь я уйду. Не оборачивайся. И, Артур...

— Да?

— «Цербер».

— Что?

— Ничего. Не оборачивайся.

Арт слышит, как Сол уходит, но не шевелится. Он не двигается с места целую вечность, пока не слышит, как на улице отъезжает машина.

Тогда он садится, и его начинает трясти. Только через несколько минут, выпив неразбавленного виски, он чуть приходит в себя. И старается сообразить, что к чему.

Не суйся в аэропорт.

Значит, что бы они там ни грузили в самолет, они тщательно оберегают этот секрет.

Но при чем тут, черт побери, «Цербер»?

Арт выглядывает в окно. Его держит под наблюдением уже другой коп из Халиско. Он заходит в кабинет и звонит Эрни по домашнему телефону:

— Мне нужно, чтобы ты подогнал сюда машину. Подъезжай со стороны черного хода, припаркуйся за два квартала. И уезжай домой на такси.

Арт выходит через кухонную дверь, перелезает через изгородь на соседский двор, а оттуда на глухую улочку. Машину Эрни он находит там, где они и договаривались, но... в ней по-прежнему сидит Эрни.

— Я же велел тебе — поезжай на такси домой, — буркает Арт.

— Этой части я, наверное, уже не услышал.

— Езжай домой, — повторяет Арт. Но Эрни не двигается, и он продолжает: — Слушай, я не хочу испоганить и твою жизнь тоже.

— Когда ты меня допустишь к участию в этом деле? — спрашивает Эрни, выбираясь из машины.

— Когда сам буду знать, чем, собственно, занимаюсь.

— То есть, очевидно, никогда.

Арт забирается в машину Эрни и катит в Ла Каза дел Амор.

А что, если меня там уже поджидают, мелькает у него мысль, пока он пробирается к стене, чтобы сменить кассету.

Ты жив, а в следующую минуту — уже нет.

Щелчок.

И вон из жизни.

Стряхнув страх, Арт продирается через кусты к стене. Смотрит наверх: свет в спальне Тио горит.

Согнувшись в три погибели у стены, он втыкает наушники в магнитофон.

— Ну что, сработало? — спрашивает Тио.

— Точно не понял. — А Сол неплохо говорит по-испански, отмечает Арт. — Но вроде да. Парень здорово струхнул.

Да уж, без дураков, думает Арт. Давай я ткну пушкой тебе в шею, посмотрим, не растеряешь ли ты все свое хладнокровие.

— Ему известно про «Цербер»?

— Вряд ли. Он никак не среагировал.

Расслабься, думает Арт. Что еще за «Цербер» такой?

Тут он слышит голос Тио:

— Мы рисковать не можем. Следующий обмен...

Обмен? — недоумевает Арт. Какой еще обмен?

— ...мы произведем в Эль-Норте.

Эль-Норте, вот как, запоминает Арт.

В Штатах.

Ага, думает Арт. Давай, Тио. Вперед.

Переправляй товар через границу.

А как только ты это сделаешь...

Я протяну руку и сорву твой самолет с неба.

Боррего-Спрингс Штат Калифорния Январь 1985

Самолет, любой самолет, летит по сигналам VOR — это нечто вроде радиоварианта маяка, вместо лучей света он испускает звуковые волны, которые звучат писком в рации самолета или отражаются пульсирующим огоньком на панели управления. Во всех аэропортах имеется VOR.

Самолет, под завязку нагруженный наркотиками, не станет приземляться в аэропорту США, даже в самом маленьком. Приземлится он на частной посадочной полосе, проложенной где-нибудь в заброшенном районе пустыни. Но без сигналов VOR все равно не обойтись, потому что пилоту требуется определить посадочную полосу, построив треугольник между тремя сигналами VOR, — в данном случае сигналы пойдут из Боррего-Спрингс, Окотилло-Уэллса и Блайта. Люди на земле с АРК, автоматическим радиокомпасом, настроенным на три известные точки передачи VOR, передают пилоту месторасположение посадочной полосы, делая уточняющие ссылки на расстояние и компасный румб, которые называются «векторами» в авианавигации.

Затем эти люди припарковываются в конце посадочной полосы, а когда видят самолет, то сами превращаются в диспетчеров, мигая фарами. Пилот направляет самолет на фары и садится с ценным грузом.

По причинам безопасности пилоту не сообщают о месте приземления, пока тот не поднимется в воздух, ведь когда он уже в воздухе, что может случиться?

Хм, да многое. Потому что АРК настраивается на определенную частоту, а ее Арт подслушал в разговорах Тио и поймал ее, так что место приземления он узнает одновременно с пилотом. Мало того — группа Арта не может дожидаться, пока самолёт сядет, а потом устраивать рейд, арестовывая всех подряд, потому что подобраться достаточно близко у них не выйдет — их непременно заметят.

Как только вы выезжаете из маленького городка Боррего-Спрингс штата Калифорния, то сразу оказываетесь в пустыне Анса-Боррего, а это миллион акров пустоты. И если включить фонарик, его свет будет восприниматься как луч прожектора. Джип в абсолютной тишине пустыни будет грохотать, словно колонна бронемашин.

А потому Арт решает действовать по-другому: вместо того, чтобы спешить к месту приземления, он задумал посадить самолет в нужном ему месте.

План безумный. Настолько безумный и необычный, что вряд ли кому-нибудь еще может прийти в голову.

Прежде всего Арту требуется посадочная полоса.

Выяснятся, что у Шэга есть знакомый, у которого ранчо в местечке, где требуется отшагать сотню акров, чтобы покормить единственную корову. И этот старый дружок Шэга владеет несколькими тысячами акров, и да, есть у него посадочная полоса, ведь «старина Уэйн», как объясняет Шэг Арту, «летает в Окотилло, чтобы купить продукты». И он не шутит. А мнение Уэйна насчет наркодилеров совпадает с его мнением о федеральном правительстве, и потому он с радостью дает им разрешение устроить маленькую засаду на своей земле, и с еще большей радостью будет держать рот на замке.

Затем Арту нужен помощник, потому что вышеупомянутый Вашингтон, округ Колумбия, совсем не придет в восторг, если шеф-резидент наркоуправления в Гвадалахаре выкинет такой трюк за несколько сот миль от закрепленной за ним территории. Он должен провести необходимые аресты и конфискацию, передать информацию в прессу, а потом проследить обратный путь самолета, и все это без вмешательства Управления по борьбе с наркотиками и Госдепартамента. А потому рядом с ним сидит Расс Денцлер.

И еще Арту требуется создать помехи на частоте АРК пилота, переключить его на новую частоту, а затем уболтать так, чтоб тот присоединился к компашке на ранчо Уэйна.

Однако самое главное, что Арту необходимо, — это, как, наверное, выразился бы старик Уэйн, преболыпущая дерьмовая удача!

Адан сидит на переднем сиденье «лендровера» посреди пустыни, а в воздухе летит его груз «кокса» на несколько миллионов долларов.

Но радио в пустыне не желает работать, хоть тресни.

— Что с ним такое? — в который раз рычит Адан.

— Не знаю, — снова и снова повторяет молодой техник, нажимая кнопки, крутя диски и переключатели, стараясь поймать сигнал. — Магнитная буря, что-то в самолете... Я стараюсь.

Голос у паренька испуганный. Как не напугаться — Рауль выхватил пистолет и приставил к его голове.

— Старайся лучше.

— Убери ты пушку! — кричит Адан. — Она не поможет.

Пожав плечами, Рауль сует пистолет обратно за ремень.

Но теперь рука радиоаса мелко дрожит на переключателях. Все планировалось совсем не так: от него требовалось всего лишь выполнить легкую работенку за порцию-другую бесплатного «кокса», и только, а теперь ему грозятся вышибить мозги, если он не сумеет установить связь с самолетом.

А ему никак не удается.

Все, что он ловит, — какой-то омерзительный гитарный писк, вроде как у «Лед Зеппелин». И рука у него аж колотится.

— Расслабься, — велит Адан. — Настройся на самолет, и все.

— Я стараюсь, — повторяет паренек, и вид у него будто он вот-вот расплачется.

Адан бросает на Рауля взгляд: «Вот видишь, что ты натворил?»

Рауль хмурится.

В окошко машины стучит подошедший Джимми Персик.

— Какого хрена тут творится?

— Мы стараемся поймать радиосигналы с самолета, — отвечает Адан.

— А что, это очень трудно? — интересуется Персик.

— Будет еще труднее, если ты станешь доставать нас, — огрызается Рауль. — Ступай себе, сиди в своем грузовике, все в норме.

Какая уж тут норма, соображает Персик, шагая обратно к грузовику. Во-первых, совсем не нормально то, что я торчу тут, в какой-то восточной заднице, разыгрывая Лоуренса Аравийского. Во-вторых, то, что торчу я в грузовике, под завязку набитом криминальным товаром. В-третьих, то, что у меня большая часть не подлежащих возврату вложений в грузовик, а деньги эти я позаимствовал. В-четвертых, то, у кого позаимствовал, а это Джонни Бой Коццо, братан Джонни — Джин и Сол Скэки, и ни про одного из них вроде не ходит слава как о человеке, склонном прощать долги. Отсюда вытекает и пятое, а именно: если до Большого Поли дойдет, что мы занимаемся наркотиками, то он непременно прикажет прикончить нас, и «нас» это начнется с меня, что подводит меня к шестому: весь этот «кокс» болтается где-то в небе, а эти мексикашки никак не могут разыскать его.

— Теперь они не могут отыскать этот хренов самолет, — сообщает он Персику Маленькому, забираясь обратно в грузовик.

— Как это? — изумляется Персик Маленький.

— Какое именно слово ты, черт, не понял?

— Злишься, да?

— В самую точку, хрен тебя дери! Я злюсь.

Проехать весь этот путь в Калифорнию с грузовиком, набитым оружием, и не какими-то там пистолетами, а тяжелой боевой техникой — штурмовыми винтовками «М-16», автоматами «АК-15», боеприпасами; имеется даже парочка базук. Теперь этим дерьмовым мексикашкам не хватает только ракетных установок, насколько мне известно. Но такова была сделка: мексикашкам потребовалось, чтоб с ними на этот раз расплатились оружием, и я одолжил денег у Коццо и Сола, добавил еще немного, чтобы внести свою долю целиком, и отбивал себе задницу, мотаясь по всему Восточному побережью, раздобывая весь этот хренов арсенал. Потом вез его через всю страну, обделываясь со страху каждый раз, как видел копа из полиции штата, потому как у меня в кузове оружия на целую армию.

Злится Персик и оттого, что дела в Семье Чимино идут не блестяще.

Прежде всего, Большой Поли штаны теряет от страха из-за расследований Комиссии, не говоря уж об угрозах прокурора Восточного округа Нью-Йорка Джулиани навесить по целому веку тюремных сроков на головы Донов каждой из других четырех Семей. Так что Поли не разрешает им никаких махинаций, чтобы заработать себе на жизнь. Никаких ограблений, убийств, а уж тем более наркоты. А когда они передали по цепочке, что они тут с голоду подыхают, им спустили ответ: нужно было денежки-то надежно вкладывать.

Организовать следовало какой-нибудь законный бизнес как запасной аэродром.

А это уж самая настоящая хренотень, думает Персик. Как только не приходилось корячиться, чтобы сколотить бабки, и ради чего? Башмаками торговать?

На хрен все!

Этот долбаный Поли прям баба настоящая.

Персик даже стал называть его Крестной Матерью.

Только на днях по телефону они с Персиком Маленьким рассуждали про это.

— Эй, — говорит Персик, — знаешь девку-горничную, которую Крестная Мать трахает? Представляешь? У него надувной член есть, он им пользуется.

— А как он действует? — заинтересовался Персик Маленький.

— Даже думать об этом не хочу. Но, наверное, это как спущенная шина. Ты надуваешь ее, чтоб стала твердой.

— А у него что, типа насос в члене?

— Наверное, — отвечает Персии. — Не в том дело: так вообще не поступают. Трахаться с горничной прямо в доме, где живет его жена. Стыдобища какая-то. Слава богу, Карло не дожил до этого безобразия.

— Будь Карло жив, — говорит Персик Маленький, — у Поли не хватило бы наглости, а уж тем более не было б надувного члена, чтобы трахать шлюху в доме прямо на глазах сестры Карло. Поли тогда сразу бы в могилу нырнул.

— Твои бы слова да Богу в уши. Охота чего чудного, ну и прекрасно: ступай да купи себе. Желаешь сбегать налево — валяй. Но не в доме же! Твой дом — это дом твоей жены. Это надо уважать. Так вот у нас заведено.

— Да, верно.

— Все стало так паршиво и хреново! — горюет Персик Большой. — Но когда мистер Нийл наконец умрет... Говорю тебе, лучше, чтоб помощником босса стал Джонни Бой.

— Джонни Поли ни за что не поставит помощником. Здорово его боится. Он поставит Беллавиа, вот увидишь.

— Томми Беллавиа, — фыркает Большой Персик. — Он же шофер Поли!

— Таксист. Не стану я бегать докладываться какому-то хреновому шоферюге. Говорю тебе, лучше, чтоб стал Джон.

— Ну в общем, этот груз нам упустить нельзя. Нужно получить его, выкинуть на улицы и набашлять с него.

— Да слышу.

Кэллан думает приблизительно так же, сидя в кузове грузовика холодной ночью в пустыне. Очень жалея, что на нем только потрепанная кожаная куртка.

— Кто ж знал, — ворчит О'Боп, — что в этой гнусной пустыне такая холодина?

— Но что происходит-то? — недоумевает Кэллан.

Ему совсем не нравится вся эта фигня. Не нравится, что пришлось уехать из Нью-Йорка, не нравится торчать посреди пустыни, не нравится даже то, чем они тут занимаются. Он видит, что творится на улицах, что делает крэк с жителями квартала, со всем городом. На душе у него пакостно: неправильно зарабатывать на жизнь таким способом. Сделки с профсоюзными лидерами, или со строителями, или с ростовщиками — это одно, а крэк... Ему совсем не по нутру помогать Персику доставлять крэк на улицы.

— Что будем делать-то? — спросил О'Боп, когда всплыла эта сделка. — Откажемся работать?

— Лучше бы отказаться.

— Тем более что если сделка рухнет, так и наши задницы полетят.

— Знаю.

Но они все же сидят тут, в кузове грузовика, на горе оружия, которого хватило бы для переворота в небольшой «банановой республике», в ожидании, пока приземлится самолет, чтобы произвести наконец обмен и отправиться домой.

Если только мексиканцы чего не выкинут, но на этот случай у Кэллана десять пуль в обойме пистолета и столько же в запасной.

— У тебя и так тут настоящий арсенал. Зачем тебе еще пистолет? — спрашивает О'Боп.

— Хватит пистолета.

Да, черт, это уж точно, думает О'Боп, вспоминая Эдди Фрила.

— Ступай узнай, что там, — велит Кэллан.

О'Боп стучит по кабине:

— Что там у вас?

— Никак не могут разыскать этот хренов самолет.

— Смеешься ты, что ли?

— Ага, это я так шучу! — орет в ответ Персик. — Самолет уже приземлился, мы произвели обмен и теперь сидим все «У Рокко», жрем макароны под креветочным соусом.

— Как это вы умудрились потерять целый самолет? — недоумевает Кэллан.

Вокруг — ничего.

И это проблема. Пилот в восьми тысячах футов над пустыней, и внизу ничего. Сплошная темнота. Он может найти Боррего-Спрингс, может найти Окотилло-Уэллс или Блайт, но если ему не пошлют сигналов и не сообщат координаты приземления, посадочную полосу у него столько же шансов найти, как увидеть, что «Чикаго Кабз» выигрывают Мировую серию.

Никаких то есть.

Проблема еще и в том, что топлива у него в обрез, и очень скоро ему придется решать: а не развернуться ли и лететь обратно в Сальвадор. Пилот снова пробует настроить рацию и снова слышит только какой-то металлический скрежет. Он сдвигает на половину деления, и тут доносится:

— Приземление, иди на приземление.

— Куда вы, мать вашу, запропастились? — орет пилот. — Вы на неверной частоте.

Ну да, поговори еще, думает Арт.

Святой Антоний оказывает помощь тем, кто попал в безнадежную ситуацию, и Арт мысленно делает заметку: отблагодарить его свечой и двадцаткой долларов, пока Шэг говорит в микрофон.

— Ты лаяться хочешь или приземляться?

— Я давно хочу приземлиться.

Люди, обступившие передатчик в эту стылую ночь, переглянулись и ухмыльнулись. Им стало гораздо теплее, потому что осталось всего несколько минут до приземления самолета «СЕТКО», набитого «коксом».

Если только что-нибудь не пойдет вкривь и вкось.

Что тоже вполне вероятно.

Шэгу все равно.

— Все равно моя карьера полетела к растакой матери.

Он передает пилоту координаты полосы.

— Через десять минут, — отвечает пилот.

— Принял. Отключаюсь.

— Десять минут, — роняет Арт.

— Десять длинных минут, — вздыхает Денцлер.

Много чего может случиться за десять минут. За десять минут пилот может начать колебаться, передумать и развернуть самолет. За десять минут настоящая посадочная полоса может суметь прорваться сквозь помехи, устроенные Денцлером, и направить самолет на правильную полосу. За десять минут, думает Арт, может произойти землетрясение, и от него расколется посадочная полоса, и трещина поглотит нас всех. Десять минут...

Он испускает долгий вздох.

— Пропади все пропадом! — роняет Денцлер.

Шэг улыбается ему.

Адан Баррера не улыбается.

Желудок у него крутит, челюсти крепко стиснуты. Никак нельзя допустить, чтоб эта сделка сорвалась. Тио предупреждал его. Эта должна пройти успешно.

По многим причинам, думает Адан.

Теперь он женатый человек. Они с Люсией обвенчались в Гвадалахаре, и обряд совершал сам отец Хуан. Это был чудесный день, а ночь еще чудеснее. После нескольких лет пустых попыток он наконец овладел Люсией. В постели она оказалась неожиданно страстной. Полная желания, она пылко отвечала на все его движения, осыпала его ласковыми именами.

Да, жизнь в браке великолепна, но с женитьбой приходит и ответственность, особенно теперь, когда Люсия беременна. Это, думает Адан, сидя в пустыне, все меняет. Теперь уже делаешь ставку на крупные барыши. Теперь, когда ты вот-вот станешь papa, и у тебя семья, которую надо содержать, и ее будущее в твоих руках. Нельзя сказать, чтобы он расстраивался из-за этого — напротив, он в восторге. Такие новые, волнующие ощущения — ответственность взрослого мужчины, — и он счастлив, что у него будет ребенок. Но тем более, значит, сделка эта никак не должна сорваться.

— Попробуй другую частоту, — велит он технику.

— Я перепробовал уже...

Техник замечает, как Рауль дотрагивается до рукоятки пистолета за поясом.

— Я попробую, — торопливо добавляет он, хотя теперь убежден: дело тут не в частоте. Все это из-за аппаратуры, сама рация виновата. Неизвестно, что там могло произойти, пока они тряслись сюда по ухабам. Люди всегда одинаковы, сокрушается он. У них на миллионы «кокса», зависшего где-то в небе, а они не желают потратить лишнюю сотню-другую баксов на качественную рацию, чтобы получить его. А в результате мне приходится возиться с таким барахлом.

Но свои критические замечания техник конечно же оставляет при себе.

Продолжает крутить регуляторы настройки, и все.

Адан смотрит в ночное небо.

Кажется, звезды висят совсем низко, и они такие яркие, что ему чудится, будто протяни руку — и сорвешь какую-то с неба. Как же ему хочется проделать то же самое с самолетом!

И Арту тоже.

Но в небо пусто. Только звезды и осколочек луны.

Он смотрит на часы.

К нему тотчас поворачиваются головы, точно он выдернул пистолет.

Десять минут прошло.

Ты уже поимел свои десять минут, думает он. Свои бесконечные, выматывающие нервы, рвущие нутро, подгоняющие сердце десять минут, так прекрати играть с нами. Кончай пытку.

Он опять смотрит в небо.

Все они смотрят. Стоят на холоде, воззрясь на небо, словно какое-то доисторическое племя, взывающее к своему божеству.

— Все кончено, — произносит через минуту Арт. — Видимо, он догадался...

— Вот дерьмо-о-о, — тянет Шэг.

— Жалко, — говорит Денцлер.

— Жалко, босс.

— Да все нормально, — отзывается Арт. — Мы все-таки попробовали.

Какое там нормально. Может, им больше и не выпадет шанса заполучить вещественное доказательство существования Мексиканского Батута.

И офис в Гвадалахаре закроют, а нас всех разгонят, вот этим все и закончится.

— Подождем еще пять минут, а потом...

— Заткнись, — шипит Шэг.

Все уставляются на него: такая грубость не в характере ковбоя.

— Послушайте! — говорит Шэг.

Теперь уже все различают рокот.

Это рокот мотора.

Мотора самолета.

Шэг рванулся к пикапу, запустил мотор и мигает фарами.

Ходовые огни самолета мигают в ответ. Через две минуты Арт видит, как в черноте ночи, плавно снижаясь, возникает самолет.

Пилот, разглядев бегущего к нему человека, с облегчением вздыхает.

Но тут этот человек тычет ему в лицо пистолет.

— Сюрприз, козел! — кричит Расс Денцлер. — Ты имеешь право хранить молчание...

Молчание?

У пилота просто язык отнялся. Зато у Шэга — нет. Он в машине разыгрывает из себя ковбоя Бундини Брауна перед Артом.

— Ты величайший из великих, босс, самый великий! У тебя руки орангутанга! Ты — Кинг-Конг! Ты дотянулся до неба и сорвал самолет!

Арт хохочет. Потом видит Денцлера. Коп из Сан-Диего идет к машине, крутит головой, и даже в темноте видно, как он побледнел.

Он ошеломлен.

— Арт, — начинает Денцлер. — Парень... пилот этот... он говорит...

— Что?

— Что он работает на нас.

Арт открывает дверцу сзади, где сидит пилот.

Фил Хэнсен должен бы сильно нервничать, но он не нервничает. Он откидывается на спинку, будто бы все, что ему грозит, — штраф за нарушение правил дорожного движения, да и то, может, еще платить не придется. Арту ужасно охота как следует вмазать ему, чтобы стереть усмешку с его лица.

— Давненько не видались, Келлер, — вместо приветствия бросает небрежно Фил, как будто они встретились на дружеской вечеринке.

— Что за чушь, будто ты работаешь на нас?

Хэнсен устремляет на него безмятежный взгляд.

— «Цербер».

— Что?

— Да брось. «Цербер». Илопонго. Ангар № 4.

— О чем, мать твою, ты болтаешь?

Улыбка на лице Хэнсена блекнет. Теперь он смотрит тревожно.

— Ты что, думаешь, это у тебя пароль? — спрашивает Арт. — Ты летишь с парой сотен килограммов «кокса» в США и думаешь, у тебя есть пароль? С чего ты это взял, засранец?

— Мне сказали, что ты...

— Сказали, что я — что?

— Да ничего.

Отвернувшись, Хэнсен уставился в окно.

— Если у тебя имеется «Карточка на освобождение из тюрьмы», то сейчас самое время выложить ее. Назови мне имя, Фил. Кому мне звонить?

— Сам знаешь кому.

— Нет, я без понятия. Скажи.

— Я уже все сказал.

Он по-прежнему не отрывает глаз от окна.

— Тебя крепко подставили, Фил, — заявляет Арт. — Не знаю, кто и что тебе сказал, но если ты считаешь, будто мы играем в одной команде, то здорово ошибаешься. Мы застукали тебя, и тебе грозит срок лет на тридцать, а то и пожизненное. Ну как минимум пятнадцать ты отсидишь. Еще не поздно сделать правильный выбор. Колись, и если наше сотрудничество будет плодотворным, я похлопочу, чтоб с тобой заключили сделку.

Хэнсен отворачивается от окна, в глазах у него стоят слезы.

— У меня жена и детишки в Гондурасе, — говорит он.

Рамон Мэтти, думает Арт. Парень панически боится, что Мэтти отомстит его семье. Сукин ты сын, вляпался по уши, но надо же было соображать, прежде чем подряжаться возить кокаин!

— Желаешь увидеть их до того, как у них появятся собственные дети? Тогда рассказывай.

Такой взгляд Арт видел и прежде: виновный человек взвешивает варианты, понимая, к своему ужасу, что хорошего нет, а есть только не самый плохой. Арт ждет, пока Хэнсен сообразит это.

Хэнсен мотает головой.

Арт хлопает дверцей машины и уходит ненадолго в пустыню. Он может хоть сейчас обыскать самолет. Но что это даст? Только докажет, что «СЕТКО» перевозит наркотики, а это он и так уже знает. Обыск не приблизит его к разгадке — какой груз повезут обратно и для кого.

Нет, придется еще раз рискнуть.

Арт возвращается к Денцлеру.

— Давай сыграем по-другому. Давай пропустим самолет.

— Что?!

— Тогда мы сможем выяснить, кому везут кокаин, узнаем, куда идут деньги и что повезут на самолете обратно.

Денцлер с идеей соглашается. А какого черта ему остается? Это ведь просьба Арта Келлера.

Кивнув, Арт возвращается в машину.

— Это была проверка, — говорит он Хэнсену. — Ты прошел ее. Лети дальше.

Он наблюдает, как снова взлетает самолет.

Потом передает по радио Эрни, чтобы он дожидался обратного рейса, сфотографировал самолет и пропустил дальше.

Но Эрни не отвечает.

Эрни Идальго исчез с радара.

 

5

Наркосвятые

Мексика

Январь

1985

Через шесть часов после того, как Эрни исчез с экрана, Арт ворвался в кабинет полковника Вэги.

— Один из моих подчиненных исчез! — крикнул он. — Я хочу, чтоб вы перевернули этот город с ног на голову, вывернули наизнанку! Я требую, чтобы вы арестовали Мигеля Анхеля Барреру, и не желаю слышать никакой фигни, будто вы...

— Сеньор Келлер...

— ... знать не знаете, где он, и вообще он ни при чем. Я хочу, чтоб вы арестовали их всех: Барреру, его племянников, Абрего, Мендеса. Всех этих дерьмовых наркотолкачей, сукиных сынов... и я...

— Вам же неизвестно точно, что Идальго похищен, — перебивает Вэга. — Может, у него любовь, а может, он где пьянствует. И уж конечно, вам не известно, что Баррера как-то причастен...

Арт нависает над столом, чуть не вплотную приблизившись к лицу полковника.

— Если меня вынудят, — шипит он, — я начну войну...

И он не шутит. Он обратится к прессе, к конгрессменам, призовет дивизион морской пехоты из лагеря «Пендлтон» и развяжет настоящую войну, если потребуется, только бы вызволить Эрни Идальго.

Если — о, ради бога, пожалуйста, Иисус и Мария, Святая Богоматерь, — Эрни еще жив.

И секундой позже Арт добавляет:

— Ну, чего вы сидите?

На улицах начинаются облавы.

Выясняется, что каким-то волшебным образом Вэга знает, где сейчас любой из gomeros. Это фантастика, думает Арт. Вэге известно, где живут в городе мелкие и среднего уровня narcotraficantes, где они сейчас болтаются или обделывают свои делишки. Federales Вэги выдергивают их всех, они прометелили город, точно гестапо, но только ни Мигеля Анхеля, ни Адана, ни Рауля не нашли. И Мендесу с Абрего тоже. Все тот же избитый прием, думает Арт, ищи, но старайся не найти. Они прекрасно знают, где они все, но притворяются, будто никак не могут их разыскать.

Вэга даже организует обыск кондоминиума Барреры, адрес которого он вдруг невесть как узнал, однако когда полиция нагрянула туда, выясняется, что Мигель Анхель Баррера исчез. Но они находят кое-что, отчего Арт буквально на Стенку лезет.

Фотографию Эрни Идальго.

Фото с удостоверения личности, сделанное в офисе Гвадалахарской федеральной полиции.

Схватив снимок, Арт ткнул им в лицо Вэги.

— Взгляните! Это ваши парни дали ему фото? Ваши хреновые копы?

— Нет, конечно.

— Как бы не так!

Арт возвратился в офис и позвонил в Мехико Тиму Тейлору.

— Я уже слышал, — отозвался Тейлор.

— Что предпринял?

— Навестил посла, — ответил Тейлор. — Он хочет встретиться лично с президентом. Тересу и ребятишек уже вывез?

— Она не хотела ехать, но...

— Паршиво, Артур.

— Но я послал Шэга, чтобы он любыми способами посадил их в самолет, — продолжил Арт. — Теперь они, наверное, уже в Сан-Диего.

— А Шэг сейчас где?

— Прочесывает улицы.

— Я отзываю вас, парни.

— Ни черта!

Короткая пауза, и Тейлор спрашивает:

— Чего тебе требуется, Арт?

— Честный коп. — Арт рассказывает Тейлору про фото, найденное в квартире Барреры. — Мне больше не нужно этих засранцев из федеральной полиции. Пришли мне кого-нибудь честного и с определенным влиянием.

И днем в Гвадалахару приезжает Антонио Рамос.

Адан слушает, как заходится криком от боли мужчина.

И ровный голос, терпеливо задающий, снова и снова, один и тот же вопрос:

— Кто такой Чупар? Кто такой Чупар? Кто такой Чупар?

А Эрни снова и снова твердит: не знаю. Его истязатель не верит ему и уже в который раз вонзает в ногу нож для колки льда, доставая до кости.

И все сначала:

— Ты знаешь, конечно. Скажи нам, кто он, кто этот стукач Чупар?

Эрни называет имена. Все, какие приходят ему на ум. Мелких наркодилеров, крупных наркодилеров, federales, полицейских штата Халиско — всех gomeros и взяточников-копов, на которых ему наплевать. Любое имя, лишь бы остановить пытку.

Они не покупаются ни на одно имя. Доктор — так остальные называют его палача — все продолжает резать, медленно, терпеливо, методично, его ничуть не трогают крики Эрни. Он не торопится.

— Кто такой Чупар? Кто такой Чупар? Кто такой Чупар?

— Я не зна-а-а-аю...

Нож втыкается под новым углом в обнаженный участок кости и скребет по нему.

Нервы у Гуэро Мендеса не выдерживают, он выходит из комнаты.

— Мне кажется, он и правда не знает, — говорит Гуэро.

— Знает! — возражает Рауль. — Он у нас крутой мачо, сукин сын.

Будем надеяться, что все-таки не такой уж крутой, думает Адан. Пусть только назовёт нам имя soplon, и мы отпустим его. Я лучше знаю американцев, говорил всегда Адан своему дяде, чем ты. Им позволено уничтожать людей снарядами и бомбами, сжигать и травить, но стоит только причинить вред кому-нибудь из них, они набрасываются на обидчиков с дикой яростью, вполне уверенные в своей правоте.

Через несколько часов после сообщения, что исчез их человек, армия агентов Управления по борьбе с наркотиками врывается на ранчо Адана в Санта-Фе.

Это была самая успешная в истории наркоправления облава.

Две тысячи фунтов кокаина на сумму тридцать семь с половиной миллионов долларов. Две тонны синсемиллы еще на пять миллионов долларов да вдобавок двадцать семь миллионов наличными, плюс счетные машины, весы и всякое другое оборудование для наркоторговли. Не говоря уже о пятнадцати мексиканских рабочих-нелегалах, которых наняли для взвешивания и расфасовки «кокса».

Но все это не так страшно, думает Адан, пытаясь не слышать воплей и стонов, доносящихся из соседней комнаты. Наркотики и деньги придут еще, но вот ребенок...

Порок развития, назвали это врачи. Кистозная лимфоангиома. Сказали, что тут ни при чем стресс из-за неожиданного бегства — они сбежали от облавы из дома в Сан-Диего; ни при чем тряска во время стремительного переезда через границу в Тихуану; не виноват перелет в Гвадалахару. Врачи объяснили, что болезнь развилась еще на ранней стадии беременности, и они, по существу, не знают, что послужило причиной, но почему-то лимфатические сосуды дочки Адана и Люсии функционируют неправильно, и из-за этого ее личико и шея деформировались, и лекарства от этого пока не придумали. И хотя продолжительность жизни обычно нормальная, но есть риск инфекции, могут быть трудности с дыханием...

Люсия винит его.

Не его впрямую, а их стиль жизни, бизнес, pista secreta . Если б они могли остаться в Штатах, где отличный предродовой уход, если б ребенок родился в клинике «Скриппс», как планировалось, если б в те первые моменты, когда они заметили, что с ним что-то не так, они обратились к лучшим докторам мира... то, может быть, только может быть... хотя доктора в Гвадалахаре уверяли ее, что помочь не мог никто.

Люсия хотела ехать рожать в Штаты, но без него не решилась, а он поехать не мог. Был выдан ордер на его арест, и Тио запретил.

Но если бы я знал, думает теперь Адан, если б мог предположить, что с ребенком такое случится, я бы обязательно рискнул, наплевав на все.

Черт бы побрал этих американцев!

И черт бы побрал Арта Келлера.

Адан позвонил отцу Хуану в те первые, самые страшные часы. Люсия была в истерике, сама не своя, да и все они тоже. Отец Хуан сразу же примчался в госпиталь. Приехал, взял ребенка на руки, сразу же окрестил девочку — так, на всякий случай, а потом взял Люсию за руку, говорил с ней, молился, убеждал, что она станет чудесной матерью для особенного, удивительного ребенка, которому всегда будет очень нужна. Потом, когда на Люсию наконец подействовали транквилизаторы и она заснула, отец Хуан с Аданом вышли на стоянку: епископу требовалось покурить.

— Скажи мне, о чем ты думаешь, — попросил отец Хуан.

— Что Бог наказывает меня.

— Бог не наказывает невинных детей за грехи отцов.

Вопреки тому, что говорит Библия, подумал он про себя.

— Тогда объясни мне, — просит Адан. — Это Бог так любит детей?

— Ты ведь любишь дочку, несмотря на ее болезнь?

— Конечно.

— Значит, и Бог любит ее через тебя.

— Ответ не очень убедительный.

— Другого у меня нет.

И все-таки он не убедил меня, так подумал тогда Адан, так он думает и сейчас. А похищение Идальго уничтожит нас всех, если уже не уничтожило.

Захватить Идальго было проще простого. Да господи, это для них сделала полиция. Трое копов забрали Идальго на Ла-Пласа-де-Армас и привезли к Раулю и Гуэро, а те обкололи его наркотиками, завязали глаза и переправили в этот дом.

Где Доктор привел его в чувство и принялся за медицинскую «обработку».

Которая до сих пор не принесла никаких результатов.

До Адана доносится мягкий, терпеливый голос Доктора.

— Назови имена, — просит Доктор, — правительственных чиновников, которых купил Мигель Анхель Баррера.

— Мне не известны никакие имена.

— Чупар назвал вам эти имена? Ты говорил, что назвал. Назови их мне.

— Я врал. Выдумывал. Я не знаю.

— Тогда назови имя Чупара, — убеждает Доктор. — И тогда мучиться будет он, а не ты.

— Я не знаю, кто он.

Адан вдруг слышит свой испуганный голос, когда девять лет назад, во время операции «Кондор», агенты наркоуправления и federales били и пытали его, вытягивая информацию, которой у него не было. И продолжали издевательства, хотя он повторял им снова и снова: «Я не знаю».

— Господи, — бормочет он, — а если он и вправду не знает?

— Не знает? — пожимает плечами Рауль. — Дерьмовым американцам все равно следует преподать урок.

Адан слышит, как дают урок в соседней комнате. Стоны Идальго, когда нож для колки льда вгрызается в кость. И настойчивый голос Доктора: «Ты же хочешь увидеть жену и детей? Твой долг перед ними куда важнее, чем перед стукачом. Подумай: почему мы завязали тебе глаза? Планируй мы убить тебя, так и суетиться бы не стали. Но мы намерены отпустить тебя. Назад, к твоей семье. К Тересе, Эрнесто и Хьюго. Подумай о них. Как они сейчас переживают... Как напуганы твои маленькие сыновья. Как хотят, чтоб вернулся их papa. Ты ведь не хочешь, чтоб им пришлось расти без отца, а? Кто такой Чупар? Что он рассказал вам? Какие имена называл?»

В ответ Идальго прорыдал:

— Я... не знаю... кто... он.

— Pues...

И все начинается сызнова.

Антонио Рамос вырос на свалках Тихуаны.

В буквальном смысле.

Он жил в халупе у помойки и в мусоре отыскивал себе еду и одежду. Когда поблизости построили школу, Рамос ходил туда каждый день, и если кто из мальчишек дразнился, что от него воняет, Рамос избивал его. Парнишкой он был крепким: костлявым из-за постоянного недоедания, но высоким и с проворными кулаками.

Скоро задирать его перестали.

Он отучился в средней школе все положенные годы, а когда его приняли на службу в полицию Тихуаны, то для него это было все равно что в рай попасть. Хорошая зарплата, вкусная еда, чистая одежда. Он раздался в плечах, поправился. А его начальники узнали про него кое-что новенькое. То, что он парень боевой и беспощадный, было известно, но они и не подозревали, что он к тому же умен.

Тогда ДФС — мексиканская разведывательная служба, — и завербовала его.

Теперь, если для важного задания требовался исполнитель умный и крутой, всегда вызывали Рамоса.

Сейчас ему поручили любой ценой вызволить американского агента Идальго. В аэропорту его встречает Арт.

Нос у Рамоса искривлен, несколько пальцев тоже — результаты переломов. У него густые черные волосы, падающие на лоб вопреки всем его стараниям обуздать прическу. Во рту дорогая черная сигара.

— Каждому копу требуется отличительный знак, — объяснял он своим людям. — Я хочу, чтоб плохие парни говорили: «Берегитесь мачо с черной сигарой».

И они так говорят.

И остерегаются его, потому что у Рамоса заслуженная репутация копа жесткого, хотя и справедливого. Известно было, что бандиты, которых Рамос допрашивал по собственному методу, надрывались криком, призывая полицию. Но полиция никогда не являлась. Полицейские тоже не горели желанием связываться с Рамосом.

Поблизости от Авенида Революсьон в Тихуане имеется тупичок, прозванный Ла-Универсидад-де-Рамос. Он усыпан сигарными окурками, клочьями одежды и выбитыми зубами. Вот тут-то Рамос в бытность свою уличным копом давал уроки парням, считавшим себя крутыми.

— Это не вы, — втолковывал им он, — это я крутой.

А потом наглядно показывал, что это означает. И если им требовалось напоминание, то они могли увидеть его в зеркале еще много лет спустя.

Шестеро отморозков попытались как-то убить Рамоса. Он прилежно поприсутствовал на похоронах всех шестерых — так, на всякий случай, вдруг кому из скорбящих придет охота попытаться отомстить. Не захотел никто. Свой «узи» Рамос прозвал «Ми Эспоза» — моя жена. Сейчас ему тридцать два года.

Не прошло и нескольких часов после его приезда, как он арестовал тех троих полисменов, которые захватили Эрни Идальго. Один из них был шефом полиции Халиско.

— Мы можем узнать, где твой приятель — обращается Рамос к Арту, — быстро или другим манером.

Он достает из кармана рубашки две сигары, протягивает одну Арту и пожимает плечами, когда тот отказывается. Не торопясь, раскуривает, перекатывает ее во рту, долго затягивается, чтобы кончик горел ровно, и вскидывает черные брови на Арта.

Теологи правы, проносится у Арта в голове, мы превращаемся в тех, кого ненавидим.

И он спрашивает:

— Можно быстро?

— Возвращайся чуток погодя, — отзывается Рамос.

— Нет, — отказывается Арт. — Я тоже приму участие.

— Ответ мужчины, — одобряет Рамос. — Но мне свидетель ни к чему.

Рамос ведет шефа полиции Халиско и двух federales в подвальную камеру.

— У меня нет времени с вами шутки шутить, приятели, — заявляет Рамос. — Проблема у нас такая: сейчас вы боитесь Мигеля Анхеля Барреру больше, чем меня. Нам требуется перевернуть ситуацию.

— Пожалуйста, — просит шеф, — мы же все полицейские.

— Нет, это я полицейский. — И Рамос надевает боксерские перчатки. — И человек, которого вы похитили, полицейский. А вы так, кусок дерьма.

Он поднимает руки в перчатках, чтоб они видели.

— Не хочу синяков на руках, — замечает Рамос.

— Может, мы сумеем как-то договориться, — ноет шеф.

— Нет! — отрезает Рамос. — Не сумеем!

Он поворачивается к federale повыше ростом и помоложе:

— Поднимай руки. Защищайся.

Глаза federale широко раскрыты, в них мечется страх. Он мотает головой, его руки висят неподвижно.

— Ну, как хочешь, — пожимает плечами Рамос.

Он делает ложный выпад правой и тут же со всей силы бьет тремя короткими быстрыми ударами левой по ребрам. Под боксерскими перчатками хрустят кости и хрящи. Копа качнуло, но Рамос не дает ему упасть, поддерживает левой рукой и наносит еще три коротких удара правой. Потом швыряет его о стенку, разворачивает и бьет левой и правой по почкам. Удерживая на ногах, приговаривает:

— Ты опозорил свою страну. И что еще хуже, опозорил и мою страну. — И, схватив парня за шею и ремень, с бешеной силой бросает к противоположной стене. С глухим стуком голова federale шмякается о бетон. Шея запрокидывается. Лишь повторив процедуру несколько раз, Рамос наконец позволяет ему свалиться на пол.

Сам он присаживается на трехногий деревянный табурет и раскуривает сигару, пока двое других копов таращатся на друга, валяющегося без сознания, лицом в пол, ноги у него подергиваются.

Стены заляпаны кровью.

— А вот теперь, — говорит Рамос, — вы больше боитесь меня, так что можем приступать. Где американский полисмен?

И они вываливают ему все, что знают.

— Его отвезли к Гуэро Мендесу и Раулю Баррере, — сообщает Рамос Арту. — И некий доктор Альварес там. Так что твой друг, возможно, еще жив.

— Почему ты так думаешь?

— Раньше Альварес работал на ДФС, — объясняет Рамос. — Следователем. У Идальго, видимо, есть какая-то нужная им информация, а?

— Нет. Никакой информации у него нет.

Сердце у Арта ухнуло вниз. Они пытают Эрни, чтобы узнать имя Чупара.

А никакого Чупара не существует.

— Скажи! — требует Тио.

— Я не знаю, — стонет Эрни.

Тио кивает доктору Альваресу. Доктор, надев толстые рукавицы для духовки, поднимает раскаленный докрасна железный прут и сует его в...

— Господи! — заходится криком Эрни. Глаза у него расширяются, голова со стуком падает на стол, к которому его привязали ремнями. Через секунду глаза закрываются, он теряет сознание, и биение сердца, бешеное всего миг назад, теперь опасно замедляется.

Доктор, стащив рукавицы, хватается за шприц, наполненный лидокаином, вкалывает лекарство в руку Эрни. Лекарство будет поддерживать его в сознании и не даст остановиться сердцу. Боль он будет чувствовать. Через минуту голова американца дергается, глаза приоткрываются.

— Мы не дадим тебе умереть, — говорит Тио. — А теперь говори со мной. Скажи, кто такой Чупар?

Я знаю, думает Эрни, Арт ищет меня.

Он, задыхаясь, чуть слышно произносит:

— Я не знаю, кто такой Чупар.

Доктор снова берется за железный прут.

И через мгновение снова истошный вопль Эрни:

— Господи-и-и-и!

Арт смотрит, как занимается огонек, помаргивает, тянется к небесам.

Он стоит на коленях перед рядком церковных свечей и истово молится за Эрни. Вознося молитву Деве Марии, Святому Антонию, Христу.

По центральному проходу шагает высокий полный мужчина.

— Отец Хуан...

Священник за девять лет мало изменился.

Только чуть поредели белоснежные волосы, чуть округлился живот, но все так же сияют пронзительные серые глаза.

— Ты молишься, — говорит Парада. — А я думал, ты не веришь в Бога.

— Сейчас я сделаю что угодно.

— Чем я могу помочь?

— Вы знаете Баррера.

— Я их крестил, — отвечает Парада. — Давал им первое причастие. Конфирмовал.

Венчал Адана с Люсией, думает Парада, держал на руках их красивого ребенка-калеку.

— Свяжитесь с ними, — просит Арт.

— Но я не знаю, где они.

— Я имел в виду по радио, — уточняет Арт, — и через телевидение. Они уважают вас, они прислушаются к вашим словам.

— Не знаю, — сомневается Парада. — Но попробовать, конечно, можно.

— Прямо сейчас?

— Конечно. Я могу также выслушать твою исповедь, — добавляет Парада.

— Нет времени.

И они едут на радиостанцию, где записывают обращение Парады «К тем, кто похитил американского полисмена». Он призывает их во имя Господа Бога, Иисуса Христа, Матери Марии и всех святых отпустить человека живым и невредимым. Требует, чтобы они обратились к своей душе и даже, к удивлению Арта, выбрасывает козырную карту — грозит им отлучением от церкви, если они причинят человеку вред.

Он обречет их данной ему властью на вечные адские муки.

Потом повторяет, что надеется на спасение их ДУШ.

Освободите человека и вернитесь к Богу.

Его свобода — это ваша свобода.

— ...дали мне адрес, — продолжает Рамос.

— Что? — переспрашивает Арт, он слушает в офисе по радио обращение Парады.

— Я сказал, они назвали мне адрес, — повторяет Рамос. Он закидывает через плечо «узи», Ми Эспоза. — Двинулись.

Дом стоит в обычном пригороде. С ревом подкатывают к нему машины. Два «форда-бронко» Рамоса, набитые спецназовцами ДФС. Из машин вываливаются солдаты. Из окон их тут же начинают поливать длинными беспорядочными очередями из автоматов. Люди Рамоса падают на землю и открывают ответный огонь, бьют одиночными выстрелами. Стрельба из окон обрывается. Под прикрытием своих Рамос и еще двое бегут к двери и вышибают ее.

Арт врывается следом за Рамосом.

Но Эрни он не находит. Он пробегает по всем комнатам небольшого дома, но видит только двух мертвых gomeros, у каждого аккуратная дырка во лбу, они валяются у окон. Привалившись к стене, сидит раненый. Рядом еще один, этот высоко поднял над головой руки.

Рамос вытаскивает пистолет и приставляет к голове раненого.

— Donde? (Где?) — спрашивает Рамос.

— No se. (He знаю.)

Арта передергивает, когда мозги заляпывают стену.

— Господи! — кричит Арт.

Рамос ничего не слышит. Он приставляет пистолет к виску второго дотего.

— Donde?

— Синалоа!

— Donde?

— Un rancho de Güero Mendez! (На ранчо Мендеса!)

— Como lo encuentro? (Где оно находится?)

Gomero кричит:

— No se! No se! No se! Por favor! Por el amor de Dios! (Ради Господа Бога!)

Арт хватает Рамоса за запястье:

— Не надо!

Секунд десять кажется, Рамос вот-вот пристрелит Арта. Наконец он опускает пистолет и говорит:

— Нам нужно отыскать это ранчо, пока они опять не перепрятали Идальго. Дай мне пристрелить эту тварь, чтоб он никому ничего не сказал!

Gomero разражается рыданиями.

— Por el amor de Dios!

— Нет у тебя никакого Бога, ты, козел! — И Рамос бьет его по голове сбоку. — Те voy a mandar pa'l carajo! (Я отправлю тебя в ад!)

— Нет, — повторяет Арт.

— Если federales узнают, что нам известно про Синалоа, — спорит Рамос, — они тут же перебросят Идальго на новое место, и мы не успеем.

Если вообще сумеем его найти, думает Арт. Синалоа — большой сельскохозяйственный штат. Отыскать там одинокое ранчо — все равно что найти ферму в Айове. Но убийство этого парня ничему не поможет.

— Помести его в одиночку, — советует Арт.

— Ay, Dios! Que chingon que eres! (Господи, да ты прям заноза в заднице!) — вопит Рамос.

Но Рамос все-таки приказывает одному из своих людей увести дотего, засунуть куда подальше и вытрясти из него все, что тот знает. И добавляет:

— И ради бога, не позволяйте ему говорить ни с кем, не то я ваши яйца затолкаю ему в пасть!

Рамос смотрит на трупы.

— Да мусор отсюда выбросьте!

Адан Баррера слышит обращение Парады по радио.

Знакомый голос епископа почти не слышен из-за несмолкающих стонов Идальго.

Потом его оглушает угроза отлучения от церкви.

— Да все это суеверия и чушь, — замечает Гуэро.

— Это была ошибка, — говорит Адан.

Грубый прокол. Чудовищный просчет. Эти дерьмовые американцы ответили даже круче, чем он предполагал. Закрыли границу, и тысячи грузовиков застряли на дороге; продукты, которые они везли, гниют на солнце. Цены моментально скакнули вверх. И американцы грозятся потребовать выплаты долгов, устроить кризис мексиканской валюты, что может буквально уничтожить peso. И теперь даже наши купленные и оплачиваемые друзья в Мехико отвернулись от нас. А почему бы и нет? Федеральная полиция, ДФС и армия в ответ на американские угрозы хватают каждого члена картеля, какого могут найти, набрасываясь с облавами на дома и ранчо... Говорят, что полковник ДФС забил одного подозреваемого насмерть и пристрелил еще троих, так что за одного этого американца расплатились уже четырьмя мексиканскими жизнями. Но всем наплевать, подумаешь, какие-то там мексиканцы.

Так что похищение было чудовищной ошибкой, к тому же они все равно не узнали имени Чупара.

Похоже, американец его действительно не знает.

Иначе сказал бы. Не выдержал бы ножа, электродов и раскаленного железа. А теперь он валяется и стонет в спальне, превращенной в камеру пыток, и даже Доктор сдался. Сказал, что ничего больше сделать не может. Зато янки и их lambiosos выслеживают меня, а мой старый священник сулит мне ад.

Освободите этого человека и вернитесь к Богу.

Его свобода — это ваша свобода.

Может, и так, думает Адан.

Возможно, он прав.

Теперь Эрни Идальго обитает в черно-белом мире.

Есть боль и отсутствие боли.

Если жизнь означает боль, значит, жить плохо.

Если смерть означает отсутствие боли, то умереть хорошо.

Эрни старается умереть. Но они поддерживают в нем жизнь монотонно капающим физиологическим раствором. Он старается заснуть. Но спать ему не дают, вкалывая лидокаин. Они следят на мониторе за его сердцебиением, пульсом, температурой, стараясь не допустить, чтоб он умер и покончил со своей болью.

И без конца одни и те же вопросы: «Кто такой Чупар? Что он сообщил вам? Чьи имена вам назвал? Кто есть в администрации? Кто такой Чупар?»

И одни и те же ответы: «Я не знаю. Больше он не говорил мне ничего. Я уже все вам сказал. Никто. Я не знаю».

И снова нестерпимая боль, а следом — заботливое выхаживание.

Потом — боль.

За ней — вопросы.

И вдруг неожиданно в монотонной череде привычных вопросов — новое слово.

— Что такое «Цербер»? Ты слышал про операцию «Цербер»? Чупар говорил вам что-нибудь про «Цербер»? Что?

— Я не знаю. Нет, я не слышал. Нет, не говорил. Он ничего не говорил мне. Клянусь Богом. Клянусь Богом. Клянусь Богом.

— А Келлер? Он говорил тебе про «Цербер»? Упоминал «Цербер»? Ты слышал, он с кем-нибудь говорил про «Цербер»?

— «Цербер», «Цербер», «Цербер»...

— А, так, значит, это слово тебе знакомо.

— Нет. Клянусь Богом. Клянусь Богом. Боже, помоги мне! Боже, помоги мне! Пожалуйста, Боже, помоги мне!

Доктор выходит из комнаты, оставляя его наедине с болью. Оставляя удивляться. Где же Бог? Где Артур? Где Иисус, Мать Мария и Святой Дух? Мария, даруй мне милосердие.

Милосердие приходит, как ни странно, в лице Доктора.

Не выдержал Рауль.

— Мать твою, его стоны меня уже достали, — жалуется он Доктору. — Ты что, не можешь заткнуть его?

— Можно кое-что вколоть.

— Ну так займись, — вмешивается Адан. Стоны и ему действуют на нервы. И если они намерены освободить его, как хочет Адан, разумнее доставить его в хорошей, насколько возможно, форме. В приличной, конечно, вряд ли получится, но все лучше, чем мертвого. И у Адана есть идея, как после освобождения копа взамен все-таки получить то, что требуется.

Опять связаться с Артуро.

— Героин? — спрашивает Доктор.

— Доктор — ты, — бросает в ответ Рауль.

Героин, думает Адан. Доморощенная мексиканская «грязь».

— Приведи его в норму, — велит он Доктору.

Эрни чувствует, как входит в руку игла. Знакомый укол, жжение, а потом вдруг — блаженное облегчение.

Отсутствие боли.

Вернее, не отсутствие, а вроде как отстранение от нее, будто он плывет на мягком облаке высоко над болью. Наблюдаемая и наблюдатель.

Хвала, хвала тебе.

Матерь Мария Мексиканская Грязь.

Арт в офисе с Рамосом, они изучают карты Синалоа и сравнивают их с донесениями разведки о полях марихуаны и Гуэро Мендесе, пытаясь сузить зону поиска. По телевидению передают официальное заявление мексиканского прокурора: «В Мексике не существует крупных наркобанд».

— Он мог бы работать на нас, — замечает Арт.

Может, в Мексике и не существует, думает Арт, но в США они точно есть. Как только мы узнали об исчезновении Эрни, Денцлер конфисковал груз наркотиков на двух объектах.

Во время облавы на «берлогу» Адана в Сан-Диего они чуть-чуть разминулись, но успех все равно был грандиозный.

На Восточном побережье Денцлер опять достиг блестящих результатов, арестовав Джимми Пиккони, Большого Персика, не последнюю фигуру в Семье Чимино. ФБР в Нью-Йорке переслало результаты слежки, и Арт, просматривая снимки, видит нечто, от чего у него замирает сердце.

На фото толстый Джимми Пиккони и его такой же жирный младший братец, еще несколько других мафиози. Но вместе с ними стоит его знакомый.

Сол Скэки.

Арт звонит Денцлеру.

— Ну да, есть такой, Сальваторе Скэки, — подтверждает Денцлер. — Гангстер из Семьи Чимино.

— В шайке Пиккони?

— Скорее всего, нет. Он типа министра без портфеля. Отчитывается прямо самому Калабрезе. И представляешь, Арт, этот парень был когда-то полковником армии США.

Черт подери, думает Арт.

— И еще кое-что, — добавляет Денцлер. — Этот Пиккони. Джимми Персик. У него ФБР уже несколько месяцев как поставило жучок. Он прям трепливая бабешка. Чего только не болтает.

— И насчет «кокса»?

— И это тоже. И про оружие. Похоже, его шайка вовсю торгует награбленным оружием.

Арт переваривает новость, но тут звонят по другой линии.

Шэг хватает трубку и резко окликает:

— Арт!

Оборвав разговор с Денцлером, Арт берет другую трубку.

— Нам нужно поговорить, — слышит он голос Адана.

— Откуда мне знать, что он у тебя? — спрашивает Арт.

— Внутри его обручального кольца надпись «Eres toda mi vida». (Ты вся моя жизнь.)

— Откуда мне знать, что он еще жив?

— Хочешь, чтоб мы заставили его повизжать для тебя?

— Нет! Называй место.

— Собор, — говорит Адан. — Отец Хуан — гарантия безопасности для нас обоих. Арт, замечу хоть одного копа, твой парень — труп.

По проводам до Арта доносятся приглушенные стоны и слова, от которых его сердце чуть не останавливается:

— Что ты знаешь про операцию «Цербер»?

Арт преклонил колени в исповедальне.

Их разделяет решетка, Арт не может разглядеть лица за ней. Ради этого, предполагает он, и устроили этот святотатственный фарс.

— Мы тебя несколько раз предупреждали, — произносит Адан, — но ты не желал слушать.

— Он жив?

— Жив. И теперь только от тебя зависит, чтоб он и дальше оставался живым.

— Если он умрет, я разыщу тебя и убью.

— Кто такой Чупар?

Арт заранее обдумал свой ответ. Он понимает: сказать Адану, что никакого Чупара не существует, это все равно что всадить пулю в голову Эрни. Нужно тянуть резину. И он говорит:

— Сначала верните Идальго.

— Так не пойдет.

— Тогда, — сердце Арта медленно бухает о ребра, — нам не о чем разговаривать.

И начинает подниматься с колен. Тут он слышит Адана:

— Арт, ты должен хоть что-то дать мне взамен, чтобы я мог предъявить ребятам.

Арт снова опускается на колени. Прости меня, Отче, сейчас я согрешу.

— Я приостановлю все операции против Федерасьон, — обещает он. — Я уеду из страны и уйду в отставку.

И какого черта? В конце концов именно этого от меня все и добивались: мои боссы, правительство, собственная жена. Только бы суметь выторговать жизнь Эрни...

— Ты уедешь из Мексики? — спрашивает Адан.

— Да.

— И отстанешь от нашей Семьи?

Теперь, когда ты превратил мою дочь в калеку.

— Да.

— Откуда мне знать, что ты сдержишь слово?

— Клянусь перед Богом.

— Этого недостаточно.

Точно, недостаточно.

— Я возьму деньги, — говорит Арт. — Ты откроешь для меня счет, я сниму с него деньги. Потом ты освободишь Эрни. А когда он появится, я назову тебе имя Чупара.

— И уедешь.

— Ни секундой позже, Адан.

Арт дожидается целую вечность, пока Адан соображает. И молит про себя и Бога, и дьявола: только бы сделка состоялась!

— Сто тысяч, — наконец говорит Адан, — будут отправлены телеграфом на номерной счет в Первый джорджтаунский банк «Гранд Кейман». Я позвоню тебе и сообщу номер. Ты телеграфом снимешь со счета семьдесят. Как только мы увидим перевод, мы отпустим твоего человека. И вы оба ближайшим же рейсом уберетесь из Мексики. И, Арт, не вздумай когда-нибудь возвратиться.

Окошечко закрывается.

Зловеще вздымаются волны, обрушиваются на него и разбиваютя о его тело.

Волны боли с каждым разом все мощнее.

Эрни хочет еще наркотика.

Он слышит, как открывается дверь.

Несут наркотик?

Или новую боль?

Гуэро смотрит на лежащего американского копа. Раны там, где вонзался нож, распухли, воспалились. Лицо от побоев раздувшееся, все в синяках. Его запястья, ступни, гениталии в ожогах от электродов, его задница... Зловоние омерзительное — гной, моча, дерьмо, застарелый пот.

Вымой его, приказал Адан. А кто такой этот Адан Баррера, чтобы приказывать? Когда я убивал людей, он торговал джинсами, продавал их соплякам-модникам. А теперь приезжает сюда, заключив сделку, ничего не сказав М-1, не получив разрешения от него. Они отдают копа. А что в обмен? Пустые обещания от другого американского копа? Интересно, что тот сделает, размышляет Гуэро, после того, как увидит своего искалеченного пытками, изуродованного друга? Кого Адан дурачит? Идальго здорово повезет, если он переживет поездку в машине. А если переживет, то вероятнее всего потом все равно лишится ног, а может, и рук. Адан что, вправду воображает, что может выторговать мир в обмен на этот истекающий кровью, смердящий, гниющий кусок мяса?

Гуэро присаживается на корточки рядом с Идальго и говорит:

— Мы отвезем тебя домой.

— Домой?

— Si. Сейчас ты можешь ехать домой. Спи. Когда проснешься, то будешь уже дома.

И втыкает иглу в вену Эрни.

На укол мексиканской «грязи» требуется всего секунда. Тело Эрни дергается, ноги в коленях чуть приподнимаются и безвольно падают.

Говорят, что уколоться героином все равно что поцеловать Бога.

Арт смотрит на обнаженный труп Эрни.

Лежащий в позе зародыша на куске черного пластика на обочине грунтовой дороги в Бадирагуато. На блестящем пластике матово выделяется засохшая кровь. На глазах все еще черная повязка. Больше на Эрни ничего нет, и Арт видит открытые раны, там, куда вонзали нож и скребли по кости, ожоги от электродов, следы анального изнасилования, множество синяков от уколов лидокаина и героина на руках.

Что же я наделал? — спрашивает себя Арт. Почему за мою одержимость расплачиваться пришлось другому?

Эрни, прости. Я виноват, я страшно виноват перед тобой.

Но я отомщу. Помоги мне Бог.

Копы всюду — federales из полиции штата Синалоа. Полицейские штата прикатили первыми и успешно затоптали место преступления, уничтожив следы шин, ног, отпечатки пальцев — все улики, которые могли помочь в расследовании убийства. Теперь контроль перехватили federales и тоже ходят взад-вперед, чтоб уж наверняка не осталось ни малейшей улики.

К Арту подходит comandante:

— Не переживайте, сеньор, мы глаз не сомкнем, пока не выясним, кто совершил это жуткое преступление.

— Мы и так знаем кто, — возражает Арт. — Мигель Анхель Баррера.

— Черт подери! — взрывается Шэг Уоллес. — Да ведь похитили его трое ваших уродов!

Арт оттаскивает друга. Он удерживает Шэга у машины, когда с ревом подкатывает джип, из него выскакивает Рамос с криком:

— Мы нашли его!

— Кого?

— Барреру! Надо ехать немедленно!

— Где он?

— В Сальвадоре.

— Но как...

— Маленькая подружка М-1, видно, заскучала по дому, — говорит Рамос. — И позвонила мамочке с папочкой.

Сальвадор

Февраль

1985

Республика Эль-Сальвадор — в переводе «Спаситель» — это небольшая страна размером приблизительно со штат Массачусетс, расположенная на Тихоокеанском побережье перешейка Центральной Америки.

Не «банановая республика» вроде своего восточного соседа Гондураса, а республика кофейная, рабочие там такие трудолюбивые, что их прозвали «немцами Центральной Америки».

Но Арт знает: от их стараний им мало проку. Почти всей плодородной землей, большими крупными кофейными fincas — плантациями всегда владели так называемые Сорок Семей, составляющие около двух процентов населения страны. Чем больше земли отводилось под выращивание кофе, тем меньше ее оставалось для других продовольственных культур, и к середине девятнадцатого века большинство из трудолюбивых сальвадорских campesinos попросту голодали.

Арт окинул взглядом зеленые окрестности. Все так мирно вокруг и даже красиво — с воздуха, — но он знал, что это земля-убийца.

Массовые убийства начались в 1980-х, когда campesinos стали сбиваться в ФНОФМ — Фронт национального освобождения имени Фарабундо Марти, или в рабочие союзы, а студенты и священники руководили движением за трудовые и земельные реформы. В ответ Сорок Семей организовали милицию под названием «ОРДЕН» — испанский акроним, означающий «порядок», в их понимании, то есть прежний, старый порядок.

ОРДЕН, в большинстве своем состоявший из действующих офицеров сальвадорской армии, сразу приступил к работе. Начали исчезать campesinos, рабочие, студенты, учителя и священники; их тела потом находили на обочинах дорог, или их головы подбрасывали на школьные спортплощадки в качестве урока основ гражданственности.

США, следуя курсу «холодной войны», тоже внесли свою лепту. Многие из офицеров ОРДЕН проходили подготовку в США, в Школе Америк. Для охоты на мятежников сальвадорская армия получала в помощь от Америки вертолеты, транспортные самолеты С-47, винтовки «М-16» и пулеметы «М-60».

Членов Фронта освобождения тоже, конечно, ангелами не назовешь, думает Арт. И они совершали убийства и грабили. Но их действия блекли в сравнении с хорошо организованными, щедро финансируемыми операциями сальвадорской армии и ее двойника — ОРДЕН.

Семьдесят пять тысяч смертей, вспоминает Арт, пока самолет приземляется в стране, ставшей большой братской могилой. Миллион беженцев и еще миллион бездомных. А населения тут всего-то пять с половиной.

Вестибюль «Шератона» блестит и сверкает.

Богатые расслабляются, лениво посиживают в комнатах с кондиционерами или в прохладном сумеречном баре. Все такие чистенькие, красиво одетые: в светлых льняных платьях и белых пиджаках.

Все так благостно, думает Арт, так по-американски.

Американцы везде: пьют пиво в баре, потягивают коку в кафе, большинство из них — это военные советники. Все в штатском, но военную выправку видно с первого взгляда: короткие стрижки, рубашки поло с коротким рукавом, джинсы, на ногах тенниски или до блеска отполированные армейские башмаки.

С тех пор как сандинисты взяли власть в Никарагуа, к югу отсюда, Сальвадор превратился в американское военное гетто. Американцы тут якобы для того, чтобы консультировать руководство сальвадорской армии в войне против партизан Фронта освобождения. Но главная их миссия — не допустить превращения Сальвадора в очередную костяшку домино, которая опрокинется, как в известном фокусе, в Центральной Америке. Так что тут американские военные, дающие советы и сальвадорцам, и контрас. Ну и, конечно, ковбои из Компании.

Агенты Компании тоже угадываются безошибочно. Правда, они одеты получше: на них дорогие костюмы, рубашки с открытым воротом, а не спортивная одежка с вешалок военных магазинов. Стрижки стильные: волосы чуть длиннее, чем требует современная латиноамериканская мода, а на ногах — дорогие ботинки, сшитые на заказ. Если вдруг увидите шпиона в теннисках, думает Арт, то это означает, что он только что с корта.

Итак, тут солдаты и шпионы, а также служащие посольства — эти могут быть или теми, или другими, а случается, и теми и другими. Но есть и настоящие дипломаты и чиновники консульства, которые занимаются ежедневными будничными вопросами — визами, потерянными паспортами и американскими ретрохиппи, арестованными за бродяжничество или употребление наркотиков. Атташе по культуре, секретари и машинистки, военные атташе, точь-в-точь похожие на военных советников, только что одеты респектабельнее.

Служащие посольства, прикрытые для приличия своей фиктивной службой, словно прозрачной вуалью, — на самом деле шпионы — ведут радиоперехваты сообщений из Манагуа, пытаясь уловить кубинский акцент или, еще того лучше, русский. Или работают «на улице», как они выражаются, встречаясь с информаторами именно в таких местах, как бар «Шератона», стараясь разнюхать, какой полковник на взлете, какой уже спекся, а какой, может, планирует очередной golpe — переворот, и обернется ли это худом или добром для Америки.

Итак, тут вам и военные, и шпионы, и посольские служащие, и посольские шпионы. Ну и, само собой, вездесущие бизнесмены.

Покупатели кофе, хлопка, сахара.

Покупатели кофе по виду совсем как местные. А как же иначе, думает Арт, ведь их семьи живут тут уже несколько поколений. У них небрежные повадки собственников страны — бар этот их, их и сальвадорских производителей кофе, с которыми они встречаются за ланчем в просторном патио. Покупатели хлопка и сахара больше похожи на типичных американских дельцов — эти сравнительно недавно возникли на сальвадорском пейзаже и еще не успели слиться с ним. Без галстуков им некомфортно, они чувствуют себя не совсем одетыми.

В общем, тут полно американцев и богатых сальвадорцев, а если и мелькают другие сальвадорцы, то это служащие отеля или агенты секретной полиции.

Секретная полиция, размышляет Арт. Это же оксюморон. Единственный секрет секретной полиции — умение бросаться в глаза. Арту, стоящему в вестибюле, вычислить их легко и просто: дешевенькие костюмы — паршивые копии костюмов богачей и, хотя они стараются походить на бизнесменов, загорелые обветренные лица campesinos. Ни один ladino Сорока Семейств ни за что не пойдет служить в полицию, хоть секретную, хоть какую, так что эти парни, приставленные наблюдать за передвижениями посетителей «Шератона», как ни старайся, похожи на фермеров, явившихся на свадьбу городского кузена.

Но, как известно Арту, задача секретной полиции в обществе — вовсе не растворяться в окружающей среде, а выделяться из нее. Чтобы все замечали их. Пусть все знают: Большой Брат всегда начеку.

И все берет на заметку.

Рамос отыскивает нужного ему копа. Они отправляются в комнату и начинают переговоры. Часом позже Рамос и Арт уже едут в особняк, где укрылся Тио со своей Лолитой.

Поездка из Сан-Сальвадора долгая, пугающая и печальная. В Сальвадоре самая большая плотность населения в Центральной Америке, и она растет с каждым днем. Небольшие деревушки с покосившимися хибарами заполонили, кажется, чуть ли не все свободное пространство вдоль дороги; наспех сооруженные киоски из картона, рифленой жести, фанеры, а то и попросту из срубленных веток, предлагают все на продажу людям, у которых денег мало или вообще нет. Продавцы атакуют их джип, когда видят на переднем сиденье гринго. Детишки бросаются к джипу, клянча еду, деньги на еду, деньги хоть на что-нибудь.

Арт едет не останавливаясь.

Ему надо добраться до особняка, пока Тио снова не исчез.

Люди в Сальвадоре пропадают постоянно.

Иногда до двух сотен за неделю. Захваченные отрядами смерти, они исчезают навсегда. А если кто-то задает слишком много вопросов про исчезнувших, то и он испаряется, будто не было.

Все трущобы третьего мира одинаковы, думает Арт: та же грязь или пыль, в зависимости от климата и сезона, тот же запах топящихся углем плит и открытых сточных канав, та же рвущая душу однообразная картина — голодающие ребятишки с раздутыми животами и огромными глазами.

Тут уж точно не Гвадалахара, где многочисленная прослойка зажиточного среднего класса смягчает контраст между богатыми и бедняками. В Сан-Сальвадоре совсем по-другому, думает он, тут трущобы лепятся рядом со сверкающими небоскребами, точно соломенные хижины средневековых крестьян у стен замка. Но только у стен нынешних замков патрулируют отряды охранников, вооруженные автоматами и пистолетами. А ночами охранники вырываются за стены замка, проносятся через деревни — на джипах, не на лошадях, как раньше — и устраивают кровавые побоища, бросая трупы крестьян на перекрестках и посреди деревенских площадей, насилуя и убивая женщин и расстреливая детей на виду у родителей.

Так, чтобы уцелевшие знали свое место.

Это страна убийств, думает Арт.

Сальвадор...

Да уж, тот еще Спаситель.

Особняк прячется между пальмами в сотне ярдов от побережья.

Поверх каменной стены, окружающей дом, гараж и домики прислуги, щетинится колючками проволока. Массивные деревянные ворота и будка охраны отгораживают подъездную дорогу от уединенного шоссе.

Арт и Рамос пригибаются, прижимаясь к стене в тридцати ярдах от ворот.

Стараясь укрыться от полной луны.

С десяток сальвадорских коммандос расставлены по периметру стены.

Потребовалось несколько часов бурных переговоров, чтобы добиться сотрудничества сальвадорцев, но теперь соглашение достигнуто. Они могут зайти и арестовать Барреру, доставить его в американское посольство или на самолете — в Нью-Орлеан, где ему предъявят обвинение в убийстве первой степени и тайном сговоре по распространению наркотиков.

Напуганного агента по недвижимости вытащили из постели и привезли в его офис, где он показал отряду коммандос схему особняка. Дрожащий риелтор изолирован до окончания рейда. Арт с Рамосом изучили схему и составили план операции. Но его следовало осуществить молниеносно, пока покровители Барреры в мексиканском правительстве не прослышали и не вмешались. И провернуть все следует чистенько: без шумихи и суеты, и уж конечно, никаких убитых сальвадорцев.

Арт взглянул на часы: 4:57.

Три минуты до часа «Ч» — начала операции.

Бриз доносит запах палисандра, напоминая Арту о Гвадалахаре. Верхушки деревьев видны над стеной, их лиловые листья кажутся серебристыми в ярком лунном свете. По другую сторону слышно, как мягко плещут о песок волны.

Идеальное местечко для влюбленных, думает Арт.

Ароматный сад.

Настоящий рай.

Что ж, будем надеяться, что рай вот-вот будет потерян, на этот раз навсегда, что Тио спит крепким сном, одурманенный сексом, в послелюбовном угаре, из которого его грубо выдернут. Перед Артом возникла картинка: Тио тащат с голым задом в фургон. Чем больше унижений, тем лучше.

Он слышит шаги, потом видит: охранник шагает в его сторону, небрежно шаря лучом фонаря — ищет затаившихся грабителей. Арт вжался в стену.

Ослепительный свет бьет прямо в глаза.

Охранник тянется к кобуре, но тут матерчатая удавка захлестывает ему шею, и Рамос отрывает парня от земли. Глаза охранника вылезают из орбит. Язык вываливается. Рамос опускает потерявшего сознание человека на землю.

— С ним все будет в порядке, очухается, — замечает Рамос.

Ну и слава богу, думает Арт, потому что гражданский мертвый может загубить и без' того ненадежное соглашение. Он смотрит на часы, стрелки показывают ровно пять, сейчас коммандос должны показать себя суперсолдатами. В эту секунду Арт слышит глухой взрыв — взрывчатка разносит ворота.

— Твой пистолет, — смотрит на Арта Рамос.

— Что?

— Пистолет лучше держать в руке.

Арт даже и забыл про этот чертов пистолет. Он вытаскивает его из наплечной кобуры и несется вслед за Рамосом через взорванные ворота в сад. Мимо домиков прислуги, где напуганные работники лежат на полу, коммандос держат их под прицелом автоматов. По пути к особняку Арт старается вспомнить схему, но адреналин стирает память, и он думает «Да к черту» и попросту мчится следом за Рамосом, тот бежит быстро и легко. Эспоза болтается у него на бедре.

Арт оборачивается, бросает взгляд на стену, где воронами примостились снайперы-коммандос, все в черном, их винтовки направлены на особняк, они готовы скосить всякого, кто попытается ускользнуть. Вот Арт уже у дверей особняка, Рамос сгребает его и бросает на землю: грохочет еще один взрыв, летят щепки — парадная дверь перед ними раскалывается.

Рамос расстреливает пол-обоймы в пустое пространство перед собой.

И входит в дом.

Арт следом.

Силясь вспомнить: а спальня, где же спальня?

Когда они врываются в дверь, Пилар садится на кровати, натягивает простыню на грудь и визжит.

Тио — Арт просто не может поверить своим глазам — прячется под покрывалом. Прикрывает им голову, будто маленький ребенок, который думает: «Раз я не вижу их, то и они не видят меня». В Арте кипит адреналин — он срывает покрывало, хватает Тио за шиворот, сдергивает с кровати и швыряет лицом вниз на паркетный пол.

Тио не с голым задом, на нем черные шелковые трусы, они скользят под коленом Арта, Арт прижимает Тио к полу, хватает его за подбородок, оттягивает назад голову так, что шея у того вот-вот сломается, и утыкает дуло пистолета в висок.

— Не убивай его! — кричит Пилар. — Я не хотела, чтоб его убивали!

Тио выдирает подбородок из руки Арта и, вывернув шею, оглядывается на девушку. В его глазах плавится бешеная ненависть, когда он выплевывает только одно слово:

— Chocho! (Сука!)

Побелев, девушка смотрит на него с ужасом.

Арт снова впечатывает Тио лицом в пол. По лакированному паркету бежит кровь из сломанного носа Тио.

— Пойдем! — зовет Рамос. — Нужно торопиться.

Арт выдергивает из-за ремня наручники.

— Не нужно никаких наручников! — с явным раздражением бросает Рамос.

Арт непонимающе моргает.

Потом до него доходит: если человек пытается бежать, но он в наручниках, его не убивают.

— Хочешь с ним тут разделаться, — спрашивает Рамос, — или там, на улице?

Вот чего он ждет от меня, сообразил Арт. Чтоб я пристрелил Барреру. Он решил, я потому и настоял на участии в рейде: чтобы прикончить Тио. Голова у него идет кругом: он понимает, что, пожалуй, все ждут от него того же. Все парни из наркоуправления. И Шэг тоже — тем более Шэг — рассчитывает, что он выполнит давний закон: убийцу копа не привозят в участок, его всегда пристреливают при попытке к бегству.

И Тио об этом знает. Он ровно, ядовито-провоцирующим голосом произносит:

— Me maravilla que todavia estoy vivo. (Удивляюсь, что я еще жив.)

Не удивляйся, не стоит, думает Арт, передергивая затвор.

— Date prisa, поторопись, — подталкивает Рамос.

Арт оглядывается на него: Рамос раскуривает сигару. Двое коммандос посматривают на Арта в нетерпеливом ожидании: чего это мягкотелый гринго до сих пор не сделал того, что давно следовало бы сделать?

Значит, весь план привезти Тио в посольство был фарсом, думает Арт. Показухой для дипломатов. Сейчас я спущу курок, и все поклянутся, что Баррера оказал сопротивление при аресте. Он схватился за оружие, и я вынужден был застрелить его. И никто не станет особо вникать в результаты медицинской экспертизы.

— Date prisa.

Но на этот раз слова эти произнес Тио. С досадой, почти скучно.

— Date prisa, sobrino. (Поторопись, племянник.)

Арт, схватив за волосы, приподнимает ему голову.

Арту видится изуродованное тело Эрни, валяющееся на обочине.

Он приближает рот к уху Тио и шепчет:

— Vete al demonio, Tio. (Отправляйся в ад, дядя.)

— Я тебя там встречу, — отозвался Тио. — Предполагалось, что это будешь ты, Артуро. Но я, памятуя о нашей дружбе, уговорил их похитить вместо тебя Идальго. В отличие от тебя я уважаю дружеские отношения, Эрни Идальго умер вместо тебя. А теперь давай. Будь мужчиной.

Арт жмет на курок. Какой тугой, оказывается; нажимать нужно сильнее, чем ему помнится.

Тио ухмыляется ему в лицо.

Арт чувствует присутствие абсолютного зла.

Власть пса.

Рывком он вздергивает Тио на ноги.

Баррера усмехается. Крайне презрительно.

— Что ты делаешь? — недоумевает Рамос.

— То, что мы и планировали. — Арт сует пистолет в кобуру и, заведя руки Тио за спину, защелкивает наручники. — Ну, пошел!

— Тогда я сам, — рубит Рамос. — Раз у тебя кишка тонка.

— Не в том суть, — возражает Арт. — Vamonos. (Пошли.)

Один из коммандос принимается натягивать черный капюшон на голову Тио. Арт останавливает его и шипит в лицо Тио:

— Смертельный укол или газовая камера, Тир. Думай про это.

Тио только улыбается в ответ.

Улыбается ему.

— Надевай капюшон, — приказывает Арт.

Капюшон натягивают на голову Тио и завязывают у ворота. Арт хватает Тио за сцепленные руки и ведет из дома.

Через благоухающий ароматами сад.

Где, кажется Арту, никогда еще так сладко не пахли палисандры. Сладко и тошнотворно, думает он про себя, точно ладан, запах церкви, запомнившийся ему еще с детства. Сначала запах был приятен, но через минуту от него уже поташнивало.

Поташнивает его и сейчас, когда он подталкивает Тио по направлению к автофургону, стоящему на улице. Но первое, что видит Арт, — наведенные на него дула винтовок.

Не на Тио.

На Арта Келлера.

Это солдаты регулярной сальвадорской армии, а с ними янки в штатском и отполированных до блеска башмаках.

Сол Скэки.

— Келлер, я предупреждал тебя: в следующий раз я просто буду стрелять.

Арт оглядывается, видит снайперов в полной готовности на стене.

— В сальвадорском правительстве случилось маленькое расхождение во мнениях, — объясняет Скэки. — Но мы все урегулировали. Прости, приятель, но мы не можем позволить тебе забрать Барреру.

Пока Арт тщится сообразить, кто это «мы», Скэки кивает, и двое солдат-сальвадорцев сдергивают капюшон с головы Тио. Не удивительно, что этот ублюдок улыбался, думает Арт. Не сомневался, его конница где-то неподалеку.

Солдаты выводят Пилар. Сейчас на ней пеньюар, но он больше подчеркивает, чем скрывает, и солдаты откровенно пялятся на нее. Когда девушку проводят мимо Тио, она в голос рыдает:

— Прости!

Тио плюет ей в лицо. Солдаты держат ее руки за спиной, и она не может стереть плевок. Слюна течет по щеке.

— Я тебе этого не забуду, — грозит Тио.

Солдаты ведут Пилар к автофургону.

— И тебе тоже, — поворачивается Тио к Арту.

— Ладно, ладно, — вмешивается Скэки. — Никто ничего не забудет. Дон Мигель, давайте, оденьтесь поприличнее, и уезжаем. А что до тебя, Келлер, и тебя, Рамос, местная полиция рвалась бросить вас обоих в тюрягу, но мы уговорили их заменить заключение на депортацию. Военный самолет ждет вас. Так что, если наша маленькая ночная вечеринка закончена...

— «Цербер», — перебивает его Арт.

Схватив Арта, Скэки тащит его в сторону.

— Какого хрена ты тут брякнул?

— «Цербер», — повторяет Арт. Ему кажется, теперь он вычислил все. — Аэропорт Илопонго, Сол? Ангар № 4?

Скэки таращится на него:

— Келлер, ты только что заработал первый шар на право входа в дерьмовый Зал славы.

Пять минут спустя Арт уже сидит на переднем сиденье джипа.

— Клянусь Богом, — бормочет Скэки, крутя руль, — если б зависело от меня, я б прямо сейчас пустил тебе пулю в затылок.

Илопонго — аэропорт оживленный. Военные самолеты, вертолеты и грузовые самолеты всюду, а еще суетится обслуживающий персонал.

Сол подводит джип к ряду огромных ангаров типа сборных бараков, таблички на фасадах указывают номера — от одного до десяти. Ворота ангара № 4 скользят, открываясь, и Сол въезжает.

Ворота за ним смыкаются.

В ангаре все бурлит. Тут не меньше двадцати человек, одни в рабочей одежде, другие в камуфляжных комбинезонах. Все вооружены и разгружают самолет «СЕТКО». Трое поодаль, в сторонке, о чем-то разговаривают. Как показывает опыт Арта, всякий раз, как вы видите, что люди работают, а кто-то стоит рядом и беседует, то беседующие и есть начальники.

Один стоит к нему лицом.

Дэвид Нуньес, партнер Рамона Мэтти в «СЕТКО», эмигрант-кубинец, ветеран «Операции 40».

Нуньес прерывает разговор и подходит к месту, где складывают ящики. Он рявкает приказание, и одна из рабочих пчел вскрывает ящик. Арт смотрит, как Нуньес вынимает из ящика гранатомет, бережно, словно культового идола. Военные обращаются с оружием иначе, чем мы, все остальные, думает он. Оружие будто соединено с ними какой-то внутренней связью, точно от курка через их члены к сердцам протянута проволока. И в глазах Нуньеса такое выражение, будто он дотрагивается до любимой женщины. Свои яйца и сердце он оставил на побережье, в Заливе Свиней, и оружие — это его надежда на месть.

Это все та же старая цепочка мафии, переправлявшая наркотики с Кубы на Майами, понимает Арт, звенья ее скрепили снова. Она и перебрасывает на самолетах «кокс» из Колумбии в Центральную Америку, в Мексику и к мафиози-дилерам из США. А мафия платит оружием, которое поступает к контрас.

Мексиканский Батут.

Выскочив из джипа, Сол подходит к молодому американцу, должно быть, офицеру в штатском.

Я знаю этого парня, думает Арт. Но откуда? Кто он?

Потом память оживает. Черт, ну как же мне его не знать — я сидел с ним в ночных засадах во Вьетнаме, в операцию «Феникс». Как же, черт дери, его зовут? Он тогда служил в спецназе. Капитан... Крэг. Да, точно.

Скотт Крэг.

Ублюдок Хоббс приволок сюда всю старую команду.

Арт наблюдает, как Скэки и Крэг разговаривают, указывая на него. Он улыбается и машет им. Крэг берется за рацию, и следует новое совещание. Позади Крэга, видит Арт, пакеты с кокаином громоздятся до потолка.

Скэки и Крэг подходят к нему.

— Ты это желал увидеть, Арт? — спрашивает Скэки. — Ну и как, теперь ты счастлив?

— Ага, пляшу от радости.

— Зря ты шутишь, — замечает Скэки.

Крэг бросает на Арта недобрый взгляд.

Но у него плохо получается. Он весь такой из себя бойскаут, думает Арт. Мальчишеское лицо, короткая стрижка, чистенький и аккуратный.

— Вопрос в том, — обращается Крэг к Арту, — хочешь ли ты стать игроком нашей команды?

Если стану, значит, такое случится в первый раз, думает Арт.

У Скэки, похоже, те же мысли.

— У Келлера репутация ковбоя-одиночки. Один в прериях...

— Не самое лучшее место, — вставляет Крэг.

— И одинокая мелкая могила, — заканчивает Скэки.

— Я оставил полный отчет обо всем, что мне известно, в банковском сейфе, — лжет Арт. — Если со мной что случится, все отправится в «Вашингтон пост».

— Ты, Арт, блефуешь, — говорит Скэки.

— Желаешь убедиться?

Скэки отходит и берется за рацию. А спустя некоторое время, вернувшись, отрывисто бросает:

— Капюшон на сукина сына!

По тому, как его подбрасывает, Арт догадывается, что он на заднем сиденье открытой машины, скорее всего джипа. Он соображает: куда бы его ни везли — это не близко, потому что у него такое ощущение, что едут они уже несколько часов. Но это только ощущение, потому что он не может взглянуть на часы. Глаза по привычке стараются хоть что-то разглядеть, но утыкаются в черноту капюшона; ты только слышишь, и каждый звук подстегивает воображение, рисующее события одно другого страшнее.

Джип тормозит, и Арт ждет: сейчас он услышит металлический лязг затвора винтовки, или щелчок курка пистолета, или, того страшнее, свист мачете, рассекающего сначала воздух, а потом...

Арт чувствует, как переключают скорость, джип снова дернулся вперед, и Арта начинает бить дрожь. Ноги его дергаются сами по себе, он не может управлять ими, не может и отогнать все время всплывающие в мозгу картинки изуродованного трупа Эрни. Не может перестать думать: только бы они не сделали со мной то же, что с Эрни. И назойливо возникает логичное продолжение мысли: пусть лучше он, чем я.

Ему стыдно. Гнусно осознавать, что, когда прижмет, когда страшная реальность вот-вот обрушится на тебя, хочется, чтоб все это произошло с кем-то еще, не с тобой — он ни за что не занял бы место Эрни, даже если б тогда был выбор.

Он пытается произнести Покаянную молитву, припоминая, чему учили его в школе монахини: если ты на грани смерти, а рядом нет священника, чтобы дать тебе отпущение грехов, то, если ты искренне помолишься, у тебя еще есть шанс попасть на небеса. Это-то он помнит, но саму эту чертову молитву — нет.

Джип останавливается.

Мотор тарахтит вхолостую.

Арта хватают выше локтей и вытаскивают из машины. Под ногами что-то шуршит, он спотыкается, но чужие руки не дают ему упасть. Он догадывается, что его ведут в джунгли. Потом руки толкают его на колени. Больших усилий для этого не требуется: ноги у него как ватные.

— Снимите капюшон.

Арт узнает уверенный голос, бросающий приказание. Это Джон Хоббс, шеф местного отделения ЦРУ.

Они на военной базе, в каком-то, судя по виду, тренировочном лагере глубоко в джунглях. Справа от него молодые солдаты в камуфляже бегают по полосе препятствий — получается у них плохо. Налево он видит узкую посадочную полосу, прорубленную в джунглях. Прямо перед ним появляется маленькое пухлое лицо Хоббса, густые седые волосы, ярко-голубые глаза, презрительная улыбка.

— И наручники снимите.

Кровь приливает к запястьям Арта, и их будто обжигает и колет. Хоббс жестом велит ему следовать за собой, и они заходят в палатку, где стоит пара парусиновых стульев, стол и раскладушка.

— Садись, Арт.

— Я б не прочь постоять немного.

Хоббс пожимает плечами:

— Артур, тебе нужно понять, что если б ты не принадлежал к Компании, то тебя давно уже пустили бы в расход. И что это за чушь про сейф в банке?

Арт понимает, что догадался правильно: если б перевозка кокаина из ангара № 4 была операцией только предателей, его прикончили бы еще по дороге. Он повторяет угрозу, брошенную Солу Скэки.

Хоббс выпучивает на него глаза, потом спрашивает:

— Что тебе известно о «Красном тумане»?

Какой еще, мать вашу, «Красный туман», недоумевает про себя Арт.

— Послушай, — говорит Арт, — я знаю только про «Цербер». И того, что я знаю, хватит, чтобы утопить тебя.

— Что ж, я согласен с твоим заключением. И что из этого?

— А то, что мы вцепились зубами в глотки друг другу. И ни один из нас челюсти не разомкнет.

— Пойдем-ка прогуляемся.

Они шагают через лагерь, мимо полосы препятствий, стрельбища, вырубок в джунглях. Там сидят на земле солдаты и слушают инструкторов, растолковывающих им тактику засад.

— Все в этом тренировочном лагере, — сообщает Хоббс, — оплачено Мигелем Анхелем Баррерой.

— Господи.

— Баррера понимает.

— Что?

Хоббс ведет его по крутой тропинке к вершине холма. Там Хоббс обводит рукой необозримые джунгли, простирающиеся внизу.

— Что это тебе напоминает? — спрашивает он.

— Тропический лес, — пожимает плечами Арт.

— А мне это представляется мордой верблюда. Знаешь старую арабскую поговорку? Сунет верблюд морду в палатку, так и весь, считай, уже внутри. Внизу Никарагуа, это коммунистическая «морда верблюда» в палатке перешейка Центральной Америки. Это ведь не остров вроде Кубы, который мы можем изолировать нашим морским флотом, это часть американского материка. Как у тебя с географией?

— Сносно.

— Тогда ты меня понимаешь, — продолжает Хоббс, — что южная граница Никарагуа, на которую мы сейчас смотрим, всего в каких-то трехстах милях от Панамского канала. А северную границу Никарагуа делит с нестабильным Гондурасом и еще менее стабильным Сальвадором, обе страны сражаются против коммунистических беспорядков. И Гватемала, которая может стать следующей на очереди опрокинувшейся костяшкой домино, тоже. И если ты силен в географии, то понимаешь, что лишь гористые джунгли разделяют Гватемалу и южные мексиканские штаты — Юкатан и Чьяпас. Захолустные штаты, населенные безземельными илотами, очень подходящими на роль активных участников коммунистического мятежа. Что, если Мексика станет коммунистической, Артур? Куба уже достаточно опасна, а теперь вообрази границу в две тысячи миль со страной-сателлитом России. Представь, что советские ракеты базируются в укрепленных стартовых шахтах в Халиско, Дуранго, Бахе.

— И что, следующим они захватят Техас?

— Нет, они займут Западную Европу, — парировал Хоббс. — Потому что им известно — и это правда, — что даже у Соединенных Штатов не хватит военных и финансовых ресурсов, чтобы защищать границу в две тысячи миль с Мексикой и Фулда-Гэп одновременно.

— Но это безумие.

— Неужели? Никарагуанцы уже экспортируют оружие через границу для Фронта освобождения в Сальвадор. Да не будем далеко ходить. Только представь, Никарагуа, государство-сателлит Советского Союза, которое оседлало Центральную Америку. Вообрази, что советские субмарины базируются в заливе Фонсека или в Мексиканском заливе. Пожалуй, они превратят Мексиканский залив и Карибские острова в Советское озеро. И еще прими во внимание: если нам было непросто обнаружить пусковые шахты для ракет на Кубе, то попробуй выяви их вон в тех горах, в Кордильерах Изабелиа. Ракеты средней дальности легко долетят до Майами, Нью-Орлеана или Хьюстона, и у нас останется совсем мало времени для ответа. И это не говоря уже об угрозе ракет с подлодок, находящихся в заливе или в Карибском море. Мы никак не можем допустить, чтобы Никарагуа стало государством-сателлитом Советов. Вот так все просто. Контрас рвутся сделать эту работу, так пусть трудятся. Или ты, Арт, предпочитаешь смотреть, как американские парни дерутся и умирают в джунглях? Вот тебе и весь расклад.

— Так ты хочешь, чтобы я встал на сторону распространяющих наркотики контрас? Кубинских террористов? Сальвадорских отрядов смерти, которые убивают женщин, детей, священников и монахинь?

— Да, они жестоки, порочны и злобны, — соглашается Хоббс. — Единственно, кто еще хуже, — это коммунисты. Взгляни на глобус, — продолжает Хоббс. — Мы убежали из Вьетнама, и коммунисты, получив урок, сделали совершенно правильные выводы. Они тут же внедрились в Камбоджу. Мы не отреагировали. Они маршировали по Афганистану, и мы не предприняли ничего, разве что сняли спортсменов с соревнований по легкой атлетике. Итак, сначала Афганистан, потом Пакистан, а следом — Индия. И дело сделано, Артур: весь азиатский континент теперь красный. Уже есть сочувствующие Советам в Мозамбике, Анголе, Эфиопии, Ираке и Сирии. А мы сидим сложив руки. И они думают: «Ну и прекрасно. Давайте посмотрим, а может, они ничего не предпримут и в Центральной Америке»? Они внедряются в Никарагуа, и как мы реагируем? Поправкой Боланда.

— Это уже не поправка, закон.

— Это самоубийство, — возражает Хоббс. — Только дурак или Конгресс не в состоянии увидеть, какое это безрассудство — допускать, чтоб в сердце Центральной Америки оставалась советская марионетка. Глупость несусветная. Мы должны были, Артур, сделать хоть что-нибудь.

— И ЦРУ берет на себя...

— ЦРУ на себя ничего не берет, — перебивает Хоббс. — Вот это я и стараюсь тебе растолковать, Артур. Инициатива создания «Цербера» исходит от самой высшей власти на Земле.

— Рональд Рейган...

— Это второй Черчилль. В критический момент истории он увидел правду, какова она есть, и у него хватило решимости действовать.

— То есть ты хочешь сказать...

— Детали ему, конечно, не известны. Он просто приказал нам повернуть вспять прилив в Центральной Америке и свергнуть сандинистов любыми необходимыми средствами. Я процитирую тебе, Артур, по памяти: «Директива № 3 Государственного департамента безопасности уполномочивает вице-президента осуществлять руководство операциями против коммунистов-террористов, действующих в любом районе Латинской Америки». И первый шаг вице-президента — он сформировал Антитеррористическую оперативную группу, с базами в Сальвадоре, Гондурасе и Коста-Рике, а она, в свою очередь, учредила Национальный отдел гуманитарной поддержки, которому, в соответствии с поправкой Боланда, полагается предоставлять «гуманитарную» помощь никарагуанским беженцам, то есть контрас. Операция «Цербер» проводится не через Компанию — вот тут ты ошибаешься, а через офис вице-президента. Скэки отчитывается непосредственно мне, а я докладываю вице-президенту.

— Почему ты все это мне рассказываешь?

— Я взываю к твоему патриотизму, — объясняет Хоббс.

— Страна, которую я люблю, не якшается с отребьем, которое пытками замучивает ее собственных агентов насмерть.

— Тогда буду взывать к твоему практицизму. — Хоббс вынимает несколько листков из кармана. — Банковские отчеты. Депозиты в банках Каймановых островов, Коста-Рики, Панамы... все от Мигеля Анхеля Барреры.

— Мне об этом ничего не известно.

— И корешки счетов — денежки сняты, — продолжает Хоббс. — С твоей подписью.

— Эту сделку я вынужден был совершить.

— Меньшее из двух зол. Вот именно. Я вполне понимаю. А теперь прошу понять нас. Ты хранишь наши секреты, мы храним твои.

— Пошел ты на хрен.

Арт поворачивается и начинает спускаться с холма.

— Келлер, если ты воображаешь, будто мы вот так просто позволим тебе взять да уйти...

Арт вскидывает руку с поднятым средним пальцем и продолжает шагать вниз.

— Нужно же как-то договориться...

Арт мотает головой. Пусть катятся вместе со своим принципом домино, думает он. Что может предложить мне Хоббс, что возместило бы потерю Эрни?

Ничего.

В этом мире не осталось ничего, что можно предложить человеку, который потерял все: семью, работу, друга, надежду, веру в собственную страну, что значило бы для него хоть что-то.

Но оказывается, все-таки можно.

Тут Арта озаряет: «Цербер» не страж, он — проводник. Запыхавшийся, ухмыляющийся, сладкоречивый швейцар, который навязчиво, с жаром зазывает вас в подземный мир.

И устоять вы не в силах.

 

6

До основания

Мехико

Сентябрь 1985

Кровать сотрясалась.

Тряска вписалась в ее сновидение, а потом проникла в пробуждающееся сознание.

Сев, Нора смотрит на часы, но не может разглядеть цифры: они мелко вибрируют, расплываются перед глазами. Нора тянется поставить часы поустойчивее. Сейчас 8:15 утра. Тут она понимает, что дрожит прикроватный столик. Трясется все: столик, лампы, стул, кровать...

Она в комнате на седьмом этаже отеля «Реджис», в знаменитом элегантном старом отеле на Авенида Хуарес рядом с парком Ла-Аламеда, в самом центре города. Ее привезли сюда как гостью члена совета министров помочь ему отпраздновать День независимости. Прошло три дня, а она все еще тут. Вечерами министр уходит домой к жене. А днем приходит в «Реджис» праздновать свою независимость.

Нора думает: а может, она еще спит? И ей снится сон? Потому что теперь заметно колеблются уже и стены.

Или я заболела? — гадает она. У нее действительно кружится голова, ее поташнивает, и затошнило еще сильнее, когда она слезла с кровати; ходить или даже стоять она не может: пол уходит из-под ног.

Нора смотрится в большое зеркало напротив: нет, лицо у нее не сказать чтоб бледное. Только голова качается, а потом зеркало отделяется от стены, падает и разлетается вдребезги.

Нора защищает руками глаза, осколки больно жалят тело. Тут она слышит шум проливного дождя, но это не дождь, это ливнем сыплются обломки с верхних этажей. Двигается пол, будто аттракцион «металлическая тарелка» в комнате смеха, но сейчас ей совсем не смешно — ей страшно.

Нора напугалась бы еще больше, если б видела, что творится снаружи. Отель раскачивается так сильно, что его крыша ударяет по крыше соседнего дома. Но ударов Нора не слышит. Слышит она тошнотворный глухой треск, потом стена позади кровати обрушивается внутрь комнаты. Нора распахивает дверь и вылетает в коридор.

Мехико сотрясается, словно в агонии.

Город построен на дне исчезнувшего озера, почва тут мягкая, она прикрывает большую тектоническую плиту Кокос, которая постоянно движется. Город и его мягкое подвижное основание располагаются всего в каких-то двухстах милях от края плиты и одной из самых крупных огрехов мира — гигантской Средне-Американской впадины, которая тянется под Тихим океаном от мексиканского курортного городка Пуэрто-Валларта до самой Панамы.

Уже многие годы вдоль северной и южной границ плиты происходили небольшие землетрясения, но не рядом с центром, с Мехико, который ученые назвали «сейсмическая лакуна». А геологи сравнивали эти явления с цепочкой фейерверков, которая взрывается на концах, не доходя до середины, и утверждали, что рано или поздно, но центр непременно загорится и взорвется.

Брожение началось на глубине около тридцати километров под земной поверхностью. Уже многие и многие эры плита Кокос пытается сдвинуться под плиту на востоке от нее, и сегодня утром ей это удается. В сорока милях от побережья и в двухстах сорока милях к западу от Мехико земля раскололась, что отозвалось гигантским толчком в литосфере.

Находись город ближе к эпицентру, он, возможно, выдержал бы удар. Высотные здания, может, и выстояли, подпрыгнули бы и опустились, может, пошли бы трещинами, но не разрушились.

Но по мере того, как землетрясение расходится от эпицентра, энергия его рассеивается, что, как ни странно, делает его еще опаснее, когда почва мягкая. Толчки, слабея, переходят в долгое плавное раскачивание, становятся гигантскими волнами, которые подкатываются под мягкое дно озера, это блюдо с желе, на котором построен город. И желе это вздымается и опадает, а с ним здания, сотрясающиеся не столько вертикально, сколько горизонтально, и в этом главная беда.

Каждый этаж высоток, раскачиваясь, уходит в сторону дальше нижнего этажа. И верхушки высоток сшибаются с соседними зданиями и вновь встают на место. Несколько долгих минут здания раскачиваются в воздухе, а потом попросту ломаются.

Вываливаются бетонные блоки, рассыпаясь на мостовых. Лопаются окна, огромные зазубренные осколки ракетами взлетают в воздух. Внутренние стены обваливаются, а вместе с ними и опорные балки. Плавательные бассейны на крышах дают трещины, извергая тонны воды, крушащей крыши.

У некоторых зданий как ножом срезает уже четвертый или пятый этаж, и два, три, восемь, а то и двенадцать этажей камня, бетона и стали обрушиваются на улицу, тысячи людей оказываются погребенными под завалами.

Здание за зданием — всего двести пятьдесят за четыре минуты — рухнули при этом землетрясении. Правительство пало в буквальном смысле: здания министерства Морфлота, министерства торговли и министерства связи — рассыпались все. Туристический центр города — как список жертв: отель «Монте-Карло», отель «Романо», отель «Версаль», «Рим», «Бристоль», «Эхекутиво», «Паласио», «Реформа», «Межконтинентальный» и «Реджис» — превратились в кучи мусора. Верхняя часть отеля «Карибы» разломилась, вывалив наружу матрацы, чемоданы, шторы и гостей через трещины на улицы. В руинах лежат целые кварталы: Колониа Рим, Колониа Докторес, Юнидад Арагон и жилой квартал Тлателолко там, где двадцатиэтажное здание-башня обрушилось на жильцов. При одной из особо крутых волн землетрясение уничтожило Главный госпиталь Мехико и госпиталь Хуарес; одних больных убив, других заперев в ловушки вместе с отчаянно нужными сейчас докторами и медсестрами.

Ничего этого Нора не знала. Она выбежала в коридор, где двери комнат попадали, будто строительный материал в карточном домике, который начал рассыпаться. Впереди нее бежала женщина, она нажала на кнопку лифта.

— Нет! — завопила Нора.

Женщина обернулась на крик, в ее глазах застыл ужас.

— Не надо вызывать лифт! — кричит Нора. — Лучше по лестнице!

Женщина все так же таращится на нее.

Нора старается вспомнить, как это по-испански, но ей не удается.

Тут двери лифта расходятся, и оттуда водопадом хлещет вода, словно в сцене из фильма ужасов.

— Vamos, — зовет Нора. — Vamos, быстрее!

И, схватив женщину за руку, пытается сдвинуть ее с места, но женщина упирается. Выдернув руку, она снова и снова жмет на кнопку лифта.

Нора бросает ее и отыскивает дверь на лестницу. По полу пробегает рябь, он ходит волнами у нее под ногами. Нора выскакивает на площадку и будто оказывается в раскачивающейся коробке. Ее с силой швыряет из стороны в сторону, пока она бежит вниз. Теперь и впереди, и позади нее люди. На лестнице становится тесно. Жуткие звуки, шумы здания, расползающегося на части, эхом перекатываются в замкнутом пространстве: что-то трещит, ломается, раздается женский визг и, что еще хуже, пронзительный плач детей. Нора хватается за перила, чтобы не упасть, но они вырываются у нее из рук.

Один этаж, второй, она пытается считать по площадкам, но быстро сбивается. Сколько этажей — три, четыре, пять? Она знает, ей надо преодолеть семь. Идиотство, но она никак не может вспомнить, как нумеруют этажи в Мексике. Сначала нижний, а потом первый, второй, третий?..

Да какое это имеет значение? Беги и не останавливайся, приказывает она себе. Вдруг так резко качнуло, точно корабль завалился набок, и ее с силой швыряет о левую стену. Обретя равновесие, Нора снова бежит. Быстрее, быстрее! Надо выбираться из здания, прежде чем оно свалится на тебя. Вниз по ступеням, вниз, вниз...

Норе вспоминаются, совсем некстати, крутые ступеньки, ведущие вниз с Монмартра; некоторые люди ездили с холма на фуникулере, а она всегда спускалась пешком, потому что это полезно для икр и просто потому, что ей нравилось. К тому же если идти пешком, а не ехать, то можно позволить себе выпить чашечку горячего шоколада в симпатичном кафе внизу. Я хочу очутиться там опять, думает она, хочу сидеть за столиком на улице, и чтоб мне улыбался официант, и смотреть на людей, видеть на вершине Монмартра базилику Сакре-Кёр — церковь Сердца Христова, словно слепленную из сахарной ваты.

Думай про Париж, думай про Париж, не думай про то, что умрешь в этой ловушке, этой набитой людьми, раскачивающейся смертельной ловушке. Боже, как тут жарко! Господи, да прекратите визг, толку от этого никакого, заткнитесь же! Пахнуло воздухом с улицы, теперь впереди нее сбилась плотная толпа, потом скопление людей разваливается на несколько потоков, и она двигается, зажатая со всех сторон.

С потолка обрушивается люстра, словно сгнивший фрукт с дерева, падает и разлетается вдребезги на старом плиточном полу. Под ногами Норы хрустят осколки, когда она шагает к крутящимся дверям. Там полно народу. Наконец, дождавшись своей очереди, она входит. Толкать дверь нет необходимости: сзади и так толкают изо всех сил. Она тянет ноздрями воздух — чудесный воздух, — она уже видит тусклый солнечный свет, она почти вышла...

И тут на нее обрушивается здание.

Когда обрушивается удар, он читает мессу.

В десяти милях от эпицентра, в соборе городка Сьюдад-Гусман, епископ Парада держит над головой гостию и возносит молитву Богу. Это одна из дополнительных льгот и привилегий архиепископа Гвадалахарской епархии: он ездит иногда читать мессу в этот заштатный городишко. Ему очень нравится архитектура собора: уникальный сплав европейской готики и языческой архитектуры ацтеков и майя. Две готические башни собора с двух сторон примыкают к куполу, облицованному разноцветной черепицей. Даже теперь, когда епископ стоит лицом к retablo позади алтаря, он все равно видит позолоченную деревянную резьбу: европейских херувимов и головы людей, а также гирлянды из местных фруктов, цветов и птиц.

Любовь к ярким краскам, к природе, радость жизни — вот что заставляет его наслаждаться мексиканским вариантом христианства: полное слияние туземного язычества со страстной, непоколебимой верой в Иисуса. Это не сухая, сдержанная религия европейского интеллектуализма с ее ненавистью к естественному миру. Нет. Мексиканцам присуща врожденная мудрость, духовная щедрость, и — как же это получше выразить — руки у них такие длинные, теплые и ласковые, что могут заключить в добрые объятия и этот мир, и следующий.

Да, так, пожалуй, близко к истине, думает Парада, поворачиваясь опять к прихожанам. И мне нужно суметь передать это в молитве.

Собор переполнен: хотя сегодня и четверг, но служит мессу сам архиепископ. И у меня, думает он, достаточно самолюбия, чтобы получать от этого удовольствие. Он пользуется огромной популярностью, это правда, он ходит к людям, разделяет с ними тревоги, мысли, трапезы. Вот уж насчет трапез, думает он, это точно. Он знает, что в городках, где он бывает, а он заезжает во многие, даже шутят: «Поставьте самый большой стул во главе стола: к обеду приедет архиепископ Хуан».

Он уже хочет положить гостию на язык верующего, преклонившего перед ним колени.

И тут у него под ногами подпрыгивает пол.

Именно это он и ощущает — прыжок. Потом еще один и еще, и наконец тряска становится непрерывной.

На рукав ему что-то льется.

Опустив глаза, он видит, что из чаши, которую держит рядом с ним мальчик-служка, выплескивается вино. Он обнимает мальчика за плечи.

— Иди первым через арки, — велит он, — на улицу. Выходят все. Спокойно, не толкаясь.

Епископ мягко подталкивает служку:

— Ступай.

Мальчик спускается с алтаря.

Парада остается на месте. Ждет, пока не выйдут из церкви, двигаясь плотной колонной, все прихожане. Сохраняй спокойствие, твердит он себе. Если будешь спокоен ты, то и они останутся спокойными. Упаси бог поднимется паника, люди затопчут друг друга, пытаясь выбраться на улицу.

И он стоит оглядываясь.

Оживают позолоченные животные.

Они подскакивают, мелко дрожа.

Кивают резные лица людей.

Как будто с чем-то соглашаясь, думает Парада. Интересно, с чем?

Дрожат и обе башни собора.

Они сделаны из старого камня. Красиво, вручную построены местными мастерами. Столько в них вложено любви, столько тщания. Однако высятся они в городке Сьюдад-Гусман, в провинции Халиско, название которой осталось от тарасканских индейцев, населявших в древности этот край, и означает «песчаное место». Камни башен крепкие и ровные, но строительный раствор сделан из местной песчаной земли.

Они сумели устоять против ветров, дождей и времени, но изначально не предназначались выдерживать землетрясение в восемь баллов, идущее из глубины в тридцать километров, всего в десяти милях от собора.

И пока верующие терпеливо, гуськом выходят, башни сотрясаются, раствор крошится, и они рушатся на головы правнуков тех, кто их строил. С треском башни проваливаются сквозь купол и придавливают двадцать пять прихожан.

Ведь церковь нынешним утром переполнена.

Из-за любви к архиепископу Хуану.

Который стоит на алтаре невредимый, пораженный ужасом: люди перед ним исчезли в тучах желтой пыли.

В руке он по-прежнему держит гостию.

Тело Христово.

Нору вытаскивают.

Жизнь ей спасла стальная балка, упавшая на разрушенный кусок стены и помешавшая другой колонне раздавить девушку. Осталась щель, куда просачивалась струйка воздуха, пока она лежала похороненная под каменными обломками отеля «Реджис», так что Нора могла хотя бы дышать.

Правда, дышать-то особенно было нечем: в воздухе густо висит пыль.

Нора давится пылью, кашляет, она ничего не видит, но слышать может. Сколько прошло времени: несколько минут, часов? Она гадает: может, она уже умерла? Может, это и есть ад — тесная жаркая ловушка, где ничего не видно и тебя душит пыль. Тогда я умерла, думает Нора, умерла и похоронена. Она слышит стоны, крики боли. Может, это и есть уготованная ей вечность? Место, куда попадают шлюхи после смерти?

Нора с трудом переворачивается, кладет голову на руку, места едва хватает. Может, я сумею переспать весь этот ад, думает она, переспать вечность. Как больно. Она видит у себя на руке загустевшую кровь и вспоминает, что разлетелось зеркало и осколки впились ей в руку. Я не мертвая, решает она, чувствуя влажность крови. У мертвых кровь не идет.

Нет, я не мертвая.

Меня похоронило заживо.

Тут на нее нападает паника.

Она глубоко вздыхает, хотя и понимает, делать этого нельзя: так она быстрее тратит воздух, проникающий сюда через невидимые трещины. Но ничего не может с собой поделать. В голове бьется одна мысль: она похоронена заживо в этом гробу под землей, — вспоминается какой-то дурацкий рассказ Эдгара По, который ее заставляли читать в школе. Царапины на крышке гроба...

Норе хочется завизжать.

Но что толку расходовать воздух еще и на визг. Можно потратить с большей пользой. И она кричит:

— Помогите!

Снова и снова. Изо всех сил.

Тут она слышит сирены, шаги, шарканье ног прямо над собой.

— Помогите!

Удар, потом:

— Donde estas? (Где ты?)

— Тут! — вопит она. И, подумав, вопит снова: — Aqui!

Нора слышит и чувствует, как сверху снимают обломки. Раздаются приказания, предостережения. Она вытягивает руку высоко, как только может. И через секунду чувствует неправдоподобное тепло другой руки. Ее тянут наверх, и через минуту — настоящее чудо — Нора стоит на открытом месте! Ну почти открытом. Над ней что-то вроде потолка. Стены и колонны накренились под фантастическим углом. Будто находишься в музее руин.

За руки ее держит спасатель, с любопытством глядя на нее. Тут Нора чувствует сладковатый тошнотворный запах. Господи, что это?

И тут случайная искра подожгла газ.

Нора слышит резкий треск, затем утробный грохот, от которого у нее заходится сердце, и она падает. Когда она поднимает голову, всюду полыхает огонь. Будто горит даже сам чертов воздух.

И огонь наступает на нее.

Кричат люди.

Vamonos! Ahorita! (Пойдем! Скорее!)

Один из мужчин снова хватает Нору за руку, тянет ее, и они бегут. Вокруг пляшут языки пламени, на них валятся горящие обломки. В нос шибает едкий кислый запах, и мужчина хлопает Нору по голове; до нее доходит — это ее волосы загорелись, но она ничего не чувствует. Рукав мужчины занимается огнем, но он все толкает ее, толкает, и вдруг они оказываются на открытом пространстве, и ей хочется упасть, но мужчина не позволяет, он тянет ее дальше, потому что позади них рушится и пылает то, что осталось от отеля «Реджис».

Двум другим мужчинам выбраться не удалось. Они пополнили список ста двадцати восьми героев, которые погибли, пытаясь спасти людей, погребенных под руинами при землетрясении.

Нора бежит через Авенида Бенито Хуарес в относительно безопасное место — парк Ла-Аламеда. Она валится на колени, когда женщина — дорожный полицейский набрасывает китель ей на голову, ударами сбивая пламя.

Нора оглядывается — отель «Реджис» превратился в груду горящих обломков. У соседнего здания супермаркета «Салинас и Роча», будто срезали верхнюю половину. Красные, зеленые и белые вымпелы, украшения, оставшиеся от Дня независимости, трепещут по воздуху над усеченным остовом здания. Все дома вокруг, насколько ей видно сквозь облака пыли, или повалены, или укоротились на несколько этажей. Всюду на улицах громоздятся груды камней, бетона и скрученной стали.

И люди. Люди в парке стоят на коленях и молятся.

Небо почернело от дыма и пыли.

Заслоняющих солнце.

Снова и снова Нора слышит фразу «El fin del mundo».

Конец света.

С правой стороны волосы у Норы обгорели до черепа, левая рука в крови от вонзившихся крошечных осколков стекла. Адреналин потихоньку рассасывается, шок проходит, и подступает настоящая боль.

Парада встает на колени перед телами прихожан.

Совершая над ними последний обряд.

Целая очередь трупов ожидает его внимания. Двадцать пять тел, завернутых в подобия саванов: одеяла, полотенца, скатерти — все, что нашлось второпях. Лежат ровным рядом в пыли вдоль рухнувшего собора, а жители городка раскапывают руины, разыскивая погребенных. Ищут своих любимых, пропавших, запертых в ловушку под старым камнем. Отчаянно, с надеждой, пытаясь уловить хоть стон, хоть движение.

Губы архиепископа бормочут латинские слова, но сердце...

Внутри него что-то сломалось, душа пошла трещинами, такими же глубокими и смертоносными, какими покрылась земля. Теперь меня отделяет от Бога трещина разлома, думает он.

От Бога, каков он есть, от Бога, которого нет.

Сказать это людям он не может — слишком жестоко. Они надеются на него — он отправит души дорогих им людей на небеса. Он не может разочаровать их. Не сейчас. А может, и никогда. Людям нужна надежда, и я не могу отнимать ее. Я не так безжалостен, как Ты, думает Парада.

И он читает молитвы. Совершает помазание, продолжает ритуал.

Сзади к нему подходит священник.

— Падре Хуан?

— Ты разве не видишь, что я занят?

— Вы нужны в Мехико.

— Я нужен тут.

— Падре Хуан, это приказ.

— Чей?

— Папского нунция. Туда призывают всех для организации спасательных работ. Вы занимались такой работой и прежде, и потому...

— У меня тут десятки мертвых...

— В Мехико их тысячи, — говорит священник.

— Тысячи?

— Сколько, никто в точности не знает... И десятки тысяч бездомных.

Значит, думает Парада, требуется служить живым.

— Как только я закончу здесь, — говорит Парада.

И вновь возвращается к совершению обряда.

Они никак не могут заставить ее уйти.

Многие пытаются: полицейские, спасатели, санитары, но Нора ни за что не соглашается обратиться за медицинской помощью.

— Но ваша рука, сеньорита, лицо...

— Чепуха, — огрызается она. — Многие ранены гораздо серьезнее. Со мной все в порядке.

Мне больно, думает она, но со мной все нормально. Забавно, день назад она и подумать не могла, что так может быть. А сейчас у нее болит рука, голова; лицо, опаленное огнем, покрытое сильным загаром, болит тоже, но она чувствует себя нормально.

Боль?

Какая, к черту, боль, когда тут люди умирают.

Нора не желает помощи, она хочет помогать сама.

Присев, она осторожно выдергивает осколки из руки, потом промывает ее под струей воды из прорвавшейся трубы. Отрывает рукав от льняной пижамы, она все еще в пижаме, радуясь, что всегда предпочитала носить лен, а не тонкий шелк, и завязывает рану. Потом отрывает другой рукав и закрывает нос и рот, потому что в воздухе стоят удушающие пыль и дым, а уж запах...

Запах смерти.

Его невозможно вообразить, если вы никогда не ощущали его, но если хоть раз вдохнули, то никогда не забудете.

Нора плотнее прижимает кусок пижамы к лицу и отправляется на поиски хоть какой-нибудь обуви. Найти несложно: универмаг вывалил все свое содержимое на улицу. И Нора подбирает резиновые шлепанцы, но не считает это кражей, это необходимость. Действительно, грабежей в городе нет — несмотря на крайнюю бедность многих жителей города. Она присоединяется к добровольной спасательной команде, раскапывающей руины отеля в поисках уцелевших. Таких команд сотни; тысячи добровольцев разбирают завалы по всему городу, работая лопатами, кирками, дисками колес, железными прутьями, а где и голыми руками, стараясь добраться до людей, запертых в ловушки под обломками. Выносят мертвых и раненых на одеялах, простынях, душевых занавесках, не жалея сил, только бы помочь безнадежно не успевающим спасателям. Другие добровольцы помогают расчищать завалы на улицах, освобождая дорогу для «скорых» и пожарных машин. Вертолеты зависают над горящими зданиями, спуская пожарных на лебедках, чтобы вытащить пострадавших, до которых невозможно добраться с земли.

И все время тысячи радиоприемников монотонно передают литании, прерываемые вздохами горя или радости слушателей, когда диктор зачитывает имена погибших и имена выживших.

Раздаются приглушенные стоны, хныканье, молитвы, визг, крики о помощи — они доносятся из-под руин. Голоса людей, погребенных под тоннами развалин.

И спасатели продолжают работать. Без суеты, упорно все добровольцы и профессионалы ведут поиски выживших. Рядом с Норой копают девочки из отряда скаутов. Им всем всего лет по девять, думает Нора, глядя в их серьезные, целеустремленные глаза, вобравшие в себя — в буквальном смысле — всю тяжесть мира. Тут и девочки-скауты, и мальчики-скауты, члены футбольных и бридж-клубов, и просто люди, вроде Норы, которые объединились в спасательные команды.

Доктора и медсестры, те немногие, выжившие и уцелевшие после обрушения госпиталей, прижимают стетоскопы к камням, стараясь уловить малейший признак жизни. Когда они слушают, то спасателей призывают к тишине, прекращается завывание сирен, машины выключают моторы — все замирает. И если доктор улыбнется или кивнет, то подключаются команды. Они тщательно, осторожно, но споро разбирают завалы, снимают сталь, бетон и иногда — счастье! — кого-то вытаскивают живым из-под руин. Но бывает, спасатели опаздывают, и из-под завалов извлекают уже бездыханное тело.

Но так или иначе, все работают, и работают без устали.

Весь день и всю ночь.

Нора за ночь отдыхает только раз. Останавливается, чтобы выпить чашку чая и съесть кусок хлеба, доставленные из организованного в парке пункта помощи. Парк наводнен людьми: одни лишились крова, другие страшатся оставаться в своих домах и квартирах, и парк похож на огромный лагерь беженцев. В сущности, так и есть, думает Нора.

Отличает его только одно — тут тихо. Звук радио убавлен до едва слышного, люди молятся шепотом, тихонько успокаивают детей. Нет ни споров, ни толкотни, ни суеты в очередях за скудными порциями воды и пищи. Все терпеливо ждут, потом несут еду старикам и детям, помогают друг другу носить воду, ставят временные палатки и укрытия, копают ямы для отхожих мест. Те, чьи дома уцелели, приносят одеяла, кастрюльки и сковородки, еду, одежду.

Какая-то женщина протягивает Норе джинсы и фланелевую рубашку:

— Возьми.

— Я не могу.

— Холодно становится.

Нора принимает одежду:

— Спасибо вам. Gracias.

И заходит за дерево переодеться. Никогда еще одежда так не радовала ее. Такое чудесное ощущение фланели на коже, от нее так тепло. У меня дома шкафы забиты одеждой, думает она. Большинство вещей она надевала раз-другой, не больше. Но сейчас она отдала бы их все за носки. Она знает, что высота города над уровнем моря больше мили, и теперь чувствует, как холодно тут по ночам. А каково людям, которые погребены под развалинами зданий, разве им тепло?

Нора допивает чай, доедает хлеб, снова обвязывает лицо, опускается на колени рядом с пожилой женщиной и снова принимается вынимать камни.

Парада шагает через ад.

Бешено полыхает пламя над прорвавшимися газовыми трубами. Блики пляшут на остовах разрушенных зданий, рассеивая адский мрак погруженного в темноту города. Едкий дым ест ему глаза, пыль забивает нос и рот, заставляя кашлять. Парада давится запахом. Тошнотворный смрад разлагающихся тел, вонь горящей плоти. А сквозь эти пронзительные запахи пробивается запах послабее, но тоже очень резкий — человеческих фекалий: канализационные системы разрушены тоже.

Дальше становится еще хуже: он видит детей, бредущих в одиночку, зовущих маму, папу. Иные только в нижнем бельишке или пижамах, на других школьные формы. Парада собирает всех на пути. На одной руке у него маленький мальчик, другой он держит девчушку, та тянет за руку еще одного малыша, тот другого...

Пока епископ доходит до парка Ла-Аламеда, за ним бредут уже около двадцати ребятишек. Парада разыскивает палатку «Католическая помощь» и спрашивает у находящегося в ней священника:

— Вы видели Антонуччи?

То есть кардинала Антонуччи, папского нунция, верховного представителя Ватикана в Мехико.

— Он в соборе, служит мессу.

— Городу сейчас не месса нужна! — вспыхивает Парада. — Ему нужны электроэнергия и вода. Пища, кровь и плазма.

— Духовные потребности паствы...

— Духовные!.. Ну да, конечно, — бормочет Парада, отходя. Ему нужно подумать, собраться с мыслями.

Так много людей, которым необходима помощь. И срочно. Выудив из кармана сигареты, он закуривает.

Женский голос резко кричит из темноты:

— Потушите! Вы что, спятили?

Парада задувает спичку. Посветив фонариком, видит лицо женщины, поразительно красивое даже под слоем грязи и сажи.

— Газовые трубы прорвались, — говорит она. — Вы хотите, чтоб мы все взлетели на воздух?

— Но все равно огонь пылает всюду.

— Ну так еще один пожар нам ни к чему.

— Да, наверное. Вы американка?

— Угадали.

— Быстро подоспели сюда.

— Я и была тут, — отвечает Нора, — когда все случилось.

— А-а.

Он оглядывает девушку. Чувствует слабый намек на давно забытое возбуждение. Она невысокого роста, женственная, но есть в ней что-то от воина. Настоящий боевой дух. Она рвется сражаться, но не знает, с чем и как.

Так же, как и я, думает он.

— Хуан Парада, — протягивает он руку.

— Нора.

Просто Нора, отмечает Парада. Никакой фамилии.

— Ты живешь в Мехико, Нора?

— Нет, я сюда по делам приехала.

— Чем ты занимаешься? — интересуется он.

Она смотрит ему прямо в глаза:

— Я девушка по вызову.

— Боюсь, я не...

— Ну, проще, проститутка.

— А-а.

— А вы кто?

— Я священник, — улыбается он.

— Но вы одеты не как священник.

— А ты — не как проститутка. Вообще-то я даже еще хуже, чем священник. Я епископ. Архиепископ.

— А это выше, чем епископ?

— Если судить по рангу, то да. Но я был счастливее, когда был простым священником.

— Тогда почему вы снова не станете священником?

Он опять улыбается, крутит головой.

— Готов пари держать, что ты имеешь очень большой успех как девушка по вызову.

— Верно, — соглашается Нора. — А вы, спорим, очень хороший архиепископ.

— Вообще-то я подумываю отказаться от сана.

— Почему?

— Я не уверен, что еще верую в Бога.

Пожав плечами, Нора советует:

— Так притворитесь.

— Притвориться?

— Ну да, это очень легко. Лично я притворяюсь все время.

— О. О-о-о, понятно. — Парада чувствует, что покраснел. — Но зачем мне притворяться?

— Власть, — заявляет Нора. И, видя, как озадачен Парада, торопится объяснить: — Ведь архиепископ, наверное, личность влиятельная.

— До некоторой степени да.

— Ну вот. Я сплю со многими влиятельными людьми. И знаю: когда они хотят, чтобы что-то было сделано, им подчиняются.

— И?..

— А тут, — она указывает подбородком на парк, — много чего требуется сделать.

— А-а.

Устами младенца, думает Парада. Не говоря уж об устах проститутки.

— Что ж, приятно было поболтать с тобой, — заключает он. — Давай будем дружить.

— Шлюха и архиепископ?

— Очевидно, ты никогда не читала Библию. А что написано в Новом Завете? А Мария Магдалина? Припоминаешь?

— Нет.

— Не важно. Мы вполне можем стать друзьями, — заключает епископ. И быстро добавляет: — Я, конечно, не имею в виду... Я ведь давал обет... Я только про то... Мне бы хотелось, чтобы мы были друзьями.

— Думаю, мне тоже.

Парада вынимает из кармана визитку:

— Когда все уляжется, позвонишь мне?

— Да.

— Хорошо. Ну а теперь мне пора. Дел предстоит много.

— Это верно.

Он возвращается к палатке.

— Перепиши имена этих ребятишек, — велит Парада священнику, — а потом сопоставь со списком мертвых, пропавших и выживших. Кто-то где-нибудь наверняка ведет список родителей, разыскивающих своих детей.

— А вы кто? — интересуется священник.

— Архиепископ Гвадалахары. А теперь давай пошевеливайся, распорядись, чтоб детям принесли одеяла и еду.

— Да, ваше преосвященство.

— А мне требуется машина.

— Простите?

— Машина, — повторяет Парада. — Мне нужна машина доехать в нунциат.

Папский нунциат, резиденция Антонуччи, располагается на юге города, далеко от наиболее пострадавших районов. Наверняка там есть электричество, горит свет. И что еще важнее, работают телефоны.

— Многие улицы блокированы, ваше преосвященство.

— Но многие и нет, — парирует епископ. — Ты все еще тут? Почему?

Через два часа, вернувшись в свою резиденцию, папский нунций кардинал Джироламо Антонуччи видит, что служащие его в тревоге и волнении, а в своем кабинете — архиепископа Параду. Тот, закинув ноги на стол, посасывает сигарету и делает распоряжения по телефону.

Парада вскидывает глаза на вошедшего Антонуччи.

— Вели принести нам еще кофе, — просит Парада. — Ночь предстоит долгая.

А завтрашний день будет еще длиннее.

Непозволительные слабости. Мелкие грешки.

Крепкий горячий кофе. Теплый свежий хлеб.

Благодарение Богу, Антонуччи итальянец и курит, думает Парада, втягивая легкими самый крупный из мелких грешков, по крайней мере из тех, что дозволительны священнику.

Он выдыхает дым, наблюдает, как тот плывет к потолку, слушает, как Антонуччи, поставив чашку, говорит министру внутренних дел:

— Я лично беседовал с Его Святейшеством, и он желает, чтобы я заверил правительство народа Мексики, что Ватикан готов предложить любую помощь, какую сможет, несмотря на то, что мы еще не установили официальных дипломатических отношений с Мексикой.

Антонуччи, думает Парада, похож на птицу.

Птичку-невеличку с маленьким аккуратным клювиком.

Его прислали из Рима восемь лет назад с миссией вернуть Мексику официально в лоно Римско-католической церкви после ста лет антиклерикализма на государственном уровне, воцарившегося в 1856 году, когда к власти пришли либералы и у церкви были отобраны — и распроданы — обширные гасиенды и другие принадлежавшие ей земли. Революционная конституция 1875-го лишила власти церковь в Мексике, и Ватикан отомстил, отлучив от церкви всех мексиканцев, принявших конституцию.

А затем последовало столетие беспокойного перемирия между Ватиканом и мексиканским правительством.

Официальные отношения так и не были восстановлены, но даже самые ярые социалисты ИРП, Институционно-революционной партии, которые правили Мексикой с 1917-го, образовав однопартийное псевдодемократическое правительство, не пытались наложить категорический запрет на Римско-католическую церковь в этой стране верующих крестьян. Случались мелкие выпады вроде запрета на священническое облачение, но все же правительство и Ватикан пытались как-то сосуществовать.

Но целью Ватикана всегда оставалось восстановление в Мексике своего официального статуса, и как политик, принадлежащий к архиконсервативному правому крылу церкви, Антонуччи всегда твердил Параде и другим епископам: «Мы не должны уступать верующую Мексику безбожникам-коммунистам ».

Так что вполне естественно, думает Парада, Антонуччи воспримет землетрясение как удобный случай. Будет рассматривать смерть десятков тысяч верующих как Божье произволение, способное помочь поставить правительство на колени.

Необходимость вынудит правительство проглотить немало обид в следующие несколько дней; ему придется унизиться и принять помощь от американцев. А еще — приползти за помощью к церкви, так уж сложились обстоятельства.

И мы дадим им деньги.

Деньги, которые мы веками собирали с верующих, богачей и бедняков. Монеты, не облагаемые налогами, на тарелке для сбора подаяний. И теперь, думает Парада, мы выжмем награду из поверженной страны за то, что вернем им деньги, которые у нее же и взяли.

Христос рыдать будет.

Менялы в храме?

Да, это мы и есть.

— Вам требуются деньги, — говорит Антонуччи министру. — И требуются быстро. А получить заем вам будет трудненько. У вашего правительства уже и так сомнительная кредитоспособность.

— Мы выпустим облигации.

— И кто станет их покупать? — Намек на удовлетворенную усмешку играет в уголках рта Антонуччи. — Вы не сумеете предложить достаточно высокий процент, чтоб привлечь инвесторов. Вы не можете даже обслуживать свои долги, не говоря уж о том, чтобы выплатить их полностью. Нам это прекрасно известно. У нас целая пачка обязательств от Мексики.

— Страхование, — роняет министр.

— У вас неполное страхование, — парирует Антонуччи. — Ваш собственный Департамент внутренних дел ради поощрения туризма закрывал глаза на практику отелей страховаться не полностью. Магазины, жилые дома — то же самое. Даже правительственные здания, которые рухнули, были застрахованы по минимуму. А то и самозастрахованы, без обеспечивающих фондов. И хотя ваше правительство относится к Ватикану с пренебрежением, финансовые институты считают нас... кажется, на жаргоне это называется «тяжелой артиллерией», то есть самым надежным партнером.

Макиавелли конечно же мог быть только итальянцем, думает Парада.

Несмотря на всю циничность ситуации, искусство диалога папского нунция вызывало восхищение.

Однако работы предстояло слишком много, и безотлагательной, поэтому Парада перебивает:

— Давайте обойдемся без лишних словес, а? Мы с радостью окажем всяческую помощь, какую сумеем, финансовую и материальную, но, так сказать, приватно. А вы в свою очередь разрешите нашим священникам носить кресты и четко обозначите материальную помощь как поддержку от Святой Римской церкви. И дадите гарантии, что следующее правительство начнет переговоры по установлению официальных отношений между государством и церковью.

— Да это случится только в тысяча девятьсот восемьдесят восьмом, — вмешивается Антонуччи. — Еще почти три года.

— Я тоже знаю арифметику, — замечает Парада. И он снова поворачивается к министру. — Так мы договорились?

Да, договорились.

— Интересно, кем это вы себя воображаете? — спрашивает Антонуччи после ухода министра. — Больше никогда не смейте подменять меня в переговорах. Я его уже дожимал.

— А что, теперь наша роль в Мексике — держать нужных людей на коротком поводке? — иронизирует Парада.

— У вас нет полномочий...

— Меня что, поведут на порку в сарай? — перебивает Парада. — Если так, то, пожалуйста, поскорее. У меня полно работы.

— Вы, похоже, забыли, что я ваш прямой начальник.

— Нельзя забыть того, чего не признаешь изначально, — возражает Парада. — Вы не мой начальник. Вы политик, присланный Римом проводить тут определенный политический курс.

— Землетрясение, — заявляет Антонуччи, — было деянием Бога...

— Ушам своим не верю!

— ...которое предоставляет нам возможность спасти души миллионов мексиканцев.

— Не души их спасайте! — вопит Парада. — Спасайте их самих!

— А вот это чистейшая ересь.

— Ну и превосходно.

И ведь дело не только в жертвах землетрясения, думает Парада. Тут миллионы живут в нищете. Миллионы обитают в трущобах Мехико, на мусорных свалках в Тихуане; безземельные крестьяне в Чьяпасе в реальности ничем не отличаются от крепостных.

— Эта ваша теология освобождения не убеждает меня, — заявляет Антонуччи.

— А мне все равно. Я отвечаю не перед вами, я отвечаю перед Богом.

— Я могу сейчас позвонить, и вас переведут в церковь на Огненную Землю.

Схватив трубку, Парада протягивает ему:

— Так звоните! Буду только рад стать приходским священником на краю земли. Чего же вы не набираете номер? Мне сделать это за вас? Или это пустой блеф? Я сообщу в Рим, а потом газетам подробности о причинах моего перевода.

Он наблюдает, как на щеках Антонуччи расползаются красные пятна. Птичка расстроена, думает Парада. Я взъерошил ее гладкие перышки. Но Антонуччи тут же, положив трубку на место, обретает хладнокровие, безмятежную ясность, и даже прежняя самодовольная улыбка возникает у него на губах.

— Хороший выбор, — с уверенностью, какой не чувствует, замечает Парада. — Я возглавлю оказание помощи. Я «отмою» деньги церкви так, чтобы не ставить правительство в неловкое положение, и помогу вернуть церковь в Мексику.

— А я жду, какую услугу, — замечает Антонуччи, — вы потребуете в обмен.

— Пусть Ватикан сделает меня кардиналом. Потому что возможность делать добро появляется только, ну да, все верно, с обретением власти.

— Вы и сами стали политиком.

И это правда, думает Парада.

Ну и прекрасно.

Пусть так и будет.

— Итак, мы достигли взаимопонимания, — заключает Парада.

Тут Парада замечает, что Антонуччи стал похож больше на кота, чем на птичку. Ему мнится, будто он слопал канарейку. Будто я продал ему душу ради своих амбиций. Такой обмен доступен его пониманию

Ну и отлично. Пусть так и считает.

Притворяйся, посоветовала ему красивая американская проститутка.

И как же она права! Это очень легко.

Тихуана

1985

Адан Баррера снова проворачивает в мыслях сделку, которую только что заключил с ПРИ, Конституционно-революционной партией.

Все получилось так легко и просто. Идешь на завтрак с кейсом, набитым наличными, а уходишь без него. Кейс стоит под столом у твоих ног, его никто будто и не замечает. Негласное соглашение: несмотря на давление американцев, Тио разрешат вернуться домой из ссылки в Гондурасе.

И он отойдет от дел.

Тио будет тихонько жить в Гвадалахаре и мирно управлять своим законным бизнесом. Такова внешняя, видимая сторона договоренности.

А изнанка — Гарсиа Абрего осуществит свои давние честолюбивые притязания: заменит Тио в качестве Эль Патрона. И может, это не так уж и плохо. Здоровье у Тио неважное, и — надо смотреть фактам в лицо — он сильно переменился после того, как эта сучка Талавера предала его. Господи, он в самом деле любил эту маленькую потаскушку и хотел жениться на ней. Теперь он совсем уже не тот.

Абрего станет управлять Федерасьон со своей базы в штатах Залива. Эль Верде по-прежнему будет вести дела в Соноре, а Гуэро Мендес все так же останется в Бахе.

А мексиканское федеральное правительство отвернется в другую сторону.

Спасибо землетрясению.

Правительству требуются наличные на восстановительные работы, и сейчас есть только два источника: Ватикан и наркотики. Церковь уже отстегнула, знает Адан, и мы тоже не заставили себя ждать. Но тут будет «ты — мне, я — тебе», правительству придется выполнять уговор.

Вдобавок Федерасьон придется щедро раскошелиться, чтобы гарантировать победу правящей партии на предстоящих выборах, как она побеждала всякий раз со времен революции. Уже сейчас Адан помогает Абрего организовать благотворительный обед по сбору двадцати пяти миллионов долларов; пожертвования, как предполагается, внесет каждый наркоделец и бизнесмен в Мексике.

Ну то есть если они и дальше хотят заниматься своим бизнесом.

А уж нам бизнес сейчас необходим позарез, думает Адан. События после смерти Идальго были глобальным крушением, и даже если Артуро уедет из страны и все утрясется, потребуются огромные суммы на возмещение ущерба. Теперь, когда наши отношения с Мехико снова упрочились, мы сможем заниматься своим делом, как прежде.

Что означает — надо отнять Баху у Гуэро.

Идея Тио — пусть его племянники внедрятся в Тихуану.

Словно кукушки.

Долгосрочный план таков: постепенно накапливать силы и влияние, а потом выкинуть Гуэро из его гнезда. Все равно он «отсутствующий хозяин», управляет Бахой со своего ранчо у Кульякана. Управление повседневными делами Гуэро переложил на заместителей — преданных ему наркодельцов вроде Хуана Эспарагосы и Тито Микэла.

И на Адана с Раулем.

Еще одна идея — Адану и Раулю надо подружиться с наследниками богатых и знатных в Тихуане. Переплетитесь с ними, как волокна ткани, так, чтобы когда они захотят выдрать вас, то уже не смогут, не разорвав всего одеяла. А на такое они не пойдут. Действуйте медленно, исподволь, так, чтобы Гуэро ничего не заметил. Но действуйте.

— Начинайте с мальчишек, — наставлял он. — Старшие пойдут на все, чтобы защитить младших.

Итак, Адан и Рауль начали наступление, пустив в ход все свое обаяние. Купили дома в дорогом квартале Колониа Иподромо. И вдруг будто материализовались там. Вчера и в помине не было никакого Рауля Барреры, а сегодня вы натыкаетесь на него всюду, он уже везде, куда б вы ни пошли. Идете в клуб — а Рауль уже там, расплачивается за что-то. Идете на пляж — а Рауль упражняется в каратэ на песке. Отправляетесь на скачки — Рауль ставит огромные суммы на темных лошадок. Идете потанцевать, Рауль угощает всех шампанским «Дон Периньон». Вокруг него уже сбиваются подражатели — отпрыски высшего общества Тихуаны, двадцатилетние сынки банкиров, юристов, врачей и правительственных чиновников. Они взяли в привычку парковать машины у стены, рядом с огромным древним дубом, и сидеть под ним, болтая о том о сем с Раулем.

Очень скоро дуб становится «знаковым» деревом — любой, хоть что-то представляющий собой парень, тусуется на Эль-Арболе.

Ну хоть тот же Фабиан Мартинес...

Фабиан красив, как кинозвезда.

Он непохож на своего тезку — давнишнего певца, звезду пляжа, нет, похож он на молодого Тони Кёртиса в испанском варианте. Фабиан очень красив и знает это. Об этом ему все твердят с шестилетнего возраста, а зеркало — всего лишь подтверждение тому. Высокий, с кожей бронзового оттенка и большим чувственным ртом. У него неотразимая белозубая улыбка, созданная не за один год дорогими стоматологами. Густые черные волосы гладко зачесаны назад.

Однажды Фабиан тусуется, как всегда, с друзьями и вдруг слышит, кто-то из них небрежно бросает:

— А пойдем убьем кого-нибудь.

Фабиан оглядывается на своего cuate — дружка — Алехандро.

Как-то это чересчур уж круто.

Будто в киношке «Лицо со шрамом» .

Хотя Рауль Баррера совсем, ну ни капельки не похож на Аль Пачино. Рауль высок и хорошо сложен, с массивными плечами и шеей, вполне соответствующей ударам каратэ, какие он не устает демонстрировать. Сегодня он в кожаной куртке и бейсболке «Сан-Диего Падрес». Правда, обвешан золотом — а это уже в стиле Пачино: на шее массивная золотая цепь, золотые браслеты на запястьях, кольца и, уж конечно, непременный «Ролекс».

Вообще-то, думает Фабиан, старший брат Рауля куда больше внешне похож на Аль Пачино. Но на этом сходство кончается. Адана Барреру Фабиан встречал всего несколько раз — в ночном клубе с Рамоном, на боксерском матче и еще раз в забегаловке «Биг Бой Теда» на Авенида Революсьон. Адан больше походит на бухгалтера, чем на narcotraficante. Никакой тебе норковой шубы, никаких драгоценностей, очень тихий и не бросающийся в глаза. Если кто-то не укажет вам на него, вы и знать не будете, что он тут.

А вот Рауль — личность заметная.

Сейчас он прислонился к своему ярко-красному «порше-тарго», небрежно толкуя про то, что надо бы кого-нибудь пришить.

Кого — без разницы.

— Может, имеете зуб на кого-то? — спрашивает Рауль. — Кого, парни, вы желаете смыть с улицы?

Фабиан с Алехандро снова обмениваются взглядами.

Они были cuates давно, чуть ли не с рождения. Они даже родились в одном и том же госпитале с разницей всего в несколько недель — в «Скриппсе» в Сан-Диего. Таков был обычай среди дам высшего класса Тихуаны в конце шестидесятых: рожать они ездили за границу, чтобы дети имели преимущество двойного гражданства. А потому и Фабиан, и Алехандро, и большинство их cuates родились в Штатах, в детский сад и подготовительные школы ходили вместе в фешенебельном квартале Иподромо на холмах над центром Тихуаны. А когда наступала пора идти в пятый или шестой класс, их матери снова переезжали в Сан-Диего, чтобы дети ходили в американскую школу, учили английский, знакомились с двумя культурами и заводили приятелей-американцев, что очень важно для успеха в будущей взрослой жизни. Родители понимали: пусть Тихуана и Сан-Диего в разных странах, но мир бизнеса — общий.

Фабиан, Алехандро и все их приятели ходили в Католическую мужскую среднюю школу Августина в Сан-Диего, а их сестры — в школу Девы Марии (государственные школы их родители, быстренько произведя им осмотр, отвергли, решив: детям не стоит приобретать такую вторую культуру). Будни они проводили со священниками в Сан-Диего, а уикенды — в Тихуане, устраивая вечеринки в загородных клубах или поездки на прибрежные курорты в Росарито и Энсенаде. А иногда оставались в Сан-Диего, проводя уикенды так же, как и американские тинейджеры: покупали одежду в торговых центрах, бегали в киношки, ездили на Тихоокеанский пляж или побережье Ла-Холла, веселились на вечеринках в доме того друга, чьи родители уезжали на уикенд (а они уезжали часто: одно из преимуществ ребенка богатых родителей, у которых не переводились деньги на путешествия), пили вино, трахались и покуривали травку.

У этих парнишек всегда были наличные в карманах, и они модно одевались. И так было и в младших классах, и в средней школе. Фабиан, Алехандро и вся их компашка щеголяли в одежках по последней моде, покупали всё в самых дорогих магазинах. И даже теперь, когда оба учились в колледже в Бахе, у них вполне хватало карманных денег таскать наимоднейшие шмотки. Все время, какое оставалось от дискотек, клубов и тусовок на Эль-Арболе, они проводили в магазинах, болтались там гораздо больше времени, чем проводили за уроками, это уж точно.

Не то чтобы они были тупыми.

Нет, дураками они не были.

Особенно Фабиан, парнишка весьма умный и смышленый, мог бы идти первым на бизнес-курсе с закрытыми глазами; вообще-то он так и сидел на занятиях. Фабиан успевал сосчитать сложные проценты в уме, пока другие нажимали кнопки на калькуляторе. Он мог бы быть превосходным студентом.

Но зачем? Это не входило в его планы.

Он собирался закончить среднюю школу в Штатах, возвратиться и получить диплом, подобающий джентльмену, в колледже. Потом папочка внедряет его в бизнес, и со всеми связями, которые он завязал по обе стороны границы, он делает деньги.

Такой он представлял свою дальнейшую жизнь.

Но Фабиан не мог предусмотреть, что в город нагрянут братья Баррера и купят большой белый особняк на холме в Колониа Иподромо.

С Раулем Фабиан познакомился на дискотеке. Он сидел за столиком с приятелями, когда появился этот клоун: норковое пальто до полу, ярко-зеленые сапоги и черная ковбойская шляпа.

— Взгляни-ка на этого придурка, — улыбнулся Фабиан Алехандро.

Они решают, что это какой-то шут гороховый, только вот этот шут смотрит на них, подзывает официанта и заказывает тридцать бутылок шампанского.

Тридцать!

И не какого-то там дрянного пойла — нет, «Дом Периньон».

И платит наличными.

А потом спрашивает:

— Ну, кто желает повеселиться со мной?

И выясняется, что все.

Угощает Рауль Баррера.

Все за его счет — и точка.

А потом в один прекрасный день случается так, что он уже приглашает тебя сюда.

Ну, в общем, сидят на Эль-Арболе как-то, покуривают травку, забавляются каратэ, и Рауль заводит разговор про Фелисардо.

— Боксер? — спрашивает Фабиан. Цезарь Фелисардо — считай, самый знаменитый герой в Мексике.

— Нет, фермер, — иронизирует Рауль, улыбаясь. — Боксер конечно же. Он дерется против Переса на следующей неделе тут, в городе.

— Так билетов-то не достать, — говорит Фабиан.

— Да, ты-то, конечно, не достанешь, — соглашается Рауль.

— А ты? Достанешь?

— Он из моего города. Из Кульякана. Раньше я был его менеджером, он мой старый приятель. Хотите, парни, пойти, так я организую.

Да, они хотят, и Рауль все устраивает. Места рядом с рингом. Матч не затягивается: Фелисардо вырубает Переса в третьем раунде, но все равно кайф они словили. А еще больший, когда Рауль ведет их раздевалку и они знакомятся с Фелисардо. Он стоит и болтает с ними, будто бы и они его старые дружки.

Фабиан замечает и еще кое-что: Фелисардо обращается с ними, будто с приятелями, и с Раулем обращается, как с cuate, но к Адану боксер относится совсем по-другому. С Аданом он разговаривает подчеркнуто почтительно. Адан задерживается тут ненадолго; заглянул на минутку, вполголоса, тихо поздравил боксера с успехом и исчез.

Но на те несколько минут, пока он тут, все в комнате затихает.

Да, Фабиан понимает, что братья Баррера могут провести вас куда угодно, и не только на шикарные места на футбольный матч (Рауль ведет их туда), или в ложу на игру «Падрес» (Рауль оплачивает ложу), или даже в Вегас (туда они все летят месяц спустя, останавливаются в «Мираже», проигрывают все свои хреновые деньги, опять любуются на Фелисардо, как тот шесть раундов избивает до синяков Родольфо Агилару, чтобы сохранить свой титул в легком весе, потом закатываются на вечеринку с целым батальоном высокооплачиваемых девушек по вызову в номер люкс к Раулю и на следующий день летят домой — хмельные, измученные сексом и счастливые).

Не только это. Он соображает, что Баррера с ходу могут протолкнуть тебя в такие места, куда ты не сумел бы добраться и за много лет, даже горбатясь по четырнадцать часов в сутки в офисе своего папочки, если б вообще просочился туда.

Про братьев Баррера болтают разное: деньги, которыми они швыряются, достаются им будто от продажи наркотиков (ну да, конечно), и особенно много слухов гуляет насчет Рауля. Одна из историй, рассказываемых про него шепотком, такая.

Рауль сидит в своей тачке у дома, и музыка «Бандера» прямо-таки вопит из приемника, басы бухают уже на инфразвуковом уровне, и кто-то из соседей выходит и стучит в окошко его машины.

Рауль опускает стекло:

— Да?

— Вы не могли бы сделать потише? — орет мужик, стараясь перекричать музыку. — Слышно даже в доме! Стекла дрожат!

Рауль решает позабавиться.

— Что? — вопит он в ответ. — Я не слышу!

Человек не в том настроении, ему не до шуток. Он тоже весь из себя мачо. И опять орет во всю мочь:

— Музыка! Убавь ее! Слишком, мать твою, громкая!

Рауль выдергивает из куртки пистолет, упирает недовольному в грудь и спускает курок.

— Ну как, мать твою, теперь не слишком громко? Ты, pendejo?

Труп соседа исчезает, и после этого никаких жалоб на музыку Рауля уже не поступает.

Фабиан с Алехандро обсудили сплетню и решили, что все это, скорее всего, ерунда собачья, это не может быть правдой, слишком уж похоже на «Лицо со шрамом». Но теперь вот Рауль докуривает «косячок» и произносит: «А давайте пойдем убьем кого-нибудь», словно предлагает отправиться в «Баскин Роббинс» съесть по порции мороженого.

— Ну чего вы, — настаивает Рауль, — должен же быть тип какой, с кем вам давно охота поквитаться.

Фабиан улыбается своему дружку Алехандро и говорит:

— Что ж, ладно.

Папочка Фабиана подарил ему «миату», родители Алехандро в ответ выставили «лексус», и накануне вечером друзья устроили гонки, как частенько случалось. Только на этот раз Фабиан шел на обгон Алехандро по двухполосной дороге, а навстречу мчалась другая машина. Фабиан нырнул на свою полосу, едва избежав столкновения в лоб с этим pelo del chocho . Оказалось, что водитель этот — парень из офиса отца Фабиана и он узнал машину. Он позвонил отцу Фабиана, тот аж взбесился и запретил сыну полгода ездить на «миате». И Фабиан в результате без колес.

Он рассказывает эту грустную историю Раулю.

Ведь все в шутку, правда? Так, розыгрыш, потеха, пустая болтовня.

Таким все и кажется целую неделю, а потом этот служащий исчезает.

В один из редких вечеров Фабиан дома, когда отец приходит на обед. Отец начинает рассказывать, что пропал один из его служащих. Просто взял и пропал невесть куда. Фабиан, извинившись, выходит из-за стола, в ванной подставляет лицо под струю холодной воды.

Позже он встречается с Алехандро в клубе, и они обсуждают происшествие под прикрытием оглушительной музыки.

— Вот дерьмо-то, — говорит Фабиан, — как думаешь, он что, и правда сделал это?

— Ну не знаю, — тянет Алехандро. Смотрит внимательно на Фабиана и хохочет. — Да не-е-ет!

Но служащий этот так и не появился. Рауль и словом про него не упоминает, а человек исчез бесследно. И Фабиан с ума сходит. Ведь это была всего лишь шутка! Он же просто прикалывался, просто включился в игру Рауля. А теперь человек мертв?

Он вне себя от бешенства, его грызет вина, но и...

Здорово он себя чувствует.

Могущественным.

Ты тычешь пальцем, и...

Adios, сукин сын.

Будто секс, только еще забористее.

Через две недели он набирается духу поговорить с Раулем про бизнес. Они, сев в красный «порше», едут покататься.

— Как насчет того, чтобы и я поучаствовал? — роняет Фабиан.

— В чем?

— La pista secreta . Денег у меня, правда, очень немного. Ну, то есть собственных.

— Тебе и ни к чему деньги, — отвечает Рауль.

— Не нужны?

— «Зеленая карта» у тебя имеется?

— Ну да.

— Вот это и будет твоим стартовым взносом.

Так вот все легко. А еще через две недели Рауль дает Фабиану «форд» и велит ехать на нем через границу в Отей-Меса. Говорит ему, в какое точно время нужно пересечь границу и по какой полосе шоссе. Фабиан напуган до тошноты, но это странный и приятный страх — будто укол адреналина; это развлечение. Он пересекает границу, точно бы никакой границы и нет, постовой машет ему — проезжай, Фабиан едет по адресу, который дал ему Рауль, там двое парней садятся в его «форд», а он перебирается в их машину и на ней возвращается в Тихуану.

Рауль выкладывает ему десять кусков в американской валюте.

Наличными.

Фабиан подцепляет на крючок и Алехандро.

Они же cuates, дружки.

Пару поездок Алехандро ездит с ним напарником, а потом самостоятельно. Это все так классно, карманы набиты баксами, но...

— Серьезных денег мы не делаем, — замечает Фабиан другу как-то днем.

— А по-моему, это хорошие деньги.

— Нет, серьезные деньги — в переправке «кокса».

И он идет к Раулю и говорит, что готов подняться выше.

— Ну и клево, дружище, — откликается Рауль. — Мы целиком за продвижение.

Рауль рассказывает Фабиану, как действует механизм, и даже отводит его к колумбийцам. Сидит с ним, пока они заключают вполне стандартный контракт: Фабиан берется доставить пятьдесят кило «кокса» и отгрузить их в рыбачью лодку в Росарито. Он перевезет его через границу за тысячу баксов за килограмм. Но сотня из каждой «штуки», однако, полагается Раулю за защиту.

Бац!

Сорок штук, вот так.

Фабиан заключает еще два контракта и покупает себе «мерседес».

А «миату», папочка, ты можешь оставить себе. Припаркуй свою японскую «газонокосилку» хоть навечно. Хватит меня грызть за оценки и отвали от меня, папуля, потому что я тебя уже переплюнул. Я деловой человек, папа. И не трепыхайся насчет того, сумеешь ли ты воткнуть меня на службу в свою фирму, потому что меньше всего на свете мне нужна ра-бо-та.

Не могу себе позволить сокращения своих доходов.

Вы думаете, Фабиан шиковал раньше? Посмотрите на него теперь!

У Фабиана есть Д-Е-Н-Ь-Г-И!

Ему двадцать один, и он живет на широкую ногу.

Другие парни это замечают — а они тоже относятся к верхушке: сыновья врачей, адвокатов и биржевых брокеров — и тоже так хотят. И очень скоро большинство парней, сбившихся в маленькую компашку вокруг Рауля у Эль-Арбола — до сих пор они только демонстрировали каратэ да покуривали травку, — в наркобизнесе. Перевозят наркоту в Штаты, а не то заключают собственные контракты и отстегивают Раулю.

Новое поколение высшего общества Тихуаны — все в наркобизнесе по самые ноздри.

И скоро эта группа получает прозвище.

Хуниоры, то есть Младшие.

А Фабиан возглавляет группу Хуниоров.

Как-то вечером он болтается в Росарито и натыкается на боксера по имени Эрик Касавалес и его агента, парня постарше, по имени Хосе Миранда. Боксер Эрик, в общем, ничего себе, но сегодня вечером он пьян и явно промахнулся в оценке слабака яппи и как бы невзначай толкает его. Выплескивается спиртное, рубашки заляпаны, грубые слова сказаны. Покатываясь с хохоту, Касавалес выхватывает из-за ремня пистолет и тычет под нос Фабиану, прежде чем Хосе успевает увести его.

Касавалес, спотыкаясь, уходит, потешаясь над испуганным выражением лица богатенького молокососа, когда тот увидел пистолет. Он все хохочет и хохочет, а Фабиан между тем подходит к своему «мерседесу», вынимает из бардачка свой пистолет, разыскивает Касавалеса и Миранду — они у машины боксера — и убивает обоих.

Пистолет Фабиан бросает в океан, садится в «мерседес» и катит обратно в Тихуану.

Чувствуя себя превосходно.

Гордясь собой.

Такова одна версия этой истории. Другая, популярная в «Биг Бое Теда», — что стычка Фабиана Мартинеса с боксером была вовсе не случайна, что агент Касавалеса не соглашался на матч, нужный Цезарю Фелисадро, чтобы продвинуться наверх, и не пожелал подыграть им даже после того, как Адан Баррера лично обратился к нему с очень разумным предложением. В общем, какова истинная причина, никому точно не известно, но Касавалес и Миранда убиты. Позже в том же году Фелисадро все-таки участвует в матче за чемпионский титул в легком весе и выигрывает его.

Фабиан отрицает, что убивал кого-то вообще, но чем яростнее он отрицает, тем больше верят истории.

Рауль даже награждает его прозвищем.

Эль Тибурон.

Акула.

Потому что наверх он прорывается с целеустремленностью морского хищника.

Адан с малышами не связывается, он обрабатывает взрослых.

Люсия с ее происхождением и консервативным стилем очень ему помогает. Она ведет мужа к хорошему портному, сама выбирает ему деловые костюмы и неброскую одежду (Адан пытается заставить и Рауля переменить стиль, но ему не удается. Его брат, наоборот, стал одеваться совсем уж кричаще, добавив к своему синалоанскому гардеробу ковбоя-наркодельца еще и норковое пальто до полу). Люсия вводит Адана в частные клубы для власть имущих, ходит с ним во французские рестораны в квартале Рио, на вечеринки для избранных в частные дома Иподромо, Чапултепека.

Они посещают конечно же и церковь. Каждое воскресенье они на утренней мессе. Оставляют крупные чеки на тарелке для сборов, вносят щедрые пожертвования в фонд строительства, в фонд сирот, для престарелых священников. Они приглашают отца Риверу к себе домой на обед, устраивают барбекю на заднем дворе, они все чаще и чаще становятся крестными родителями у молодых супружеских пар. Супруги Баррера ничем не отличаются от других семей из высшего общества Тихуаны: он уравновешенный, серьезный деловой человек, владелец ресторанов — сначала одного, потом двух, пяти; она — молодая прелестная жена бизнесмена.

Люсия ходит в спортклуб, встречается за ланчем с другими молодыми женами, ездит в Сан-Диего делать покупки в «Долине Мод» и «Хортон-Плаза». Она поступает так из чувства долга перед бизнесом мужа, но для нее это только долг. Другие жены понимают: бедной Люсии хочется проводить больше времени со своим несчастным ребенком, она желала бы остаться дома, она так предана церкви.

Сейчас Люсия — крестная мать уже полудюжины младенцев. Ей так больно, что она будто обречена стоять с застывшей улыбкой, держа чужого младенца у крестильной купели.

Адан проводит время то дома, то в офисе или в задней комнате одного из своих ресторанов: пьет кофе и производит расчеты на желтых листах блокнота. Если не знать, в каком он на самом деле бизнесе, то ни за что и не догадаешься. Вылитый молодой бухгалтер, утонувший в цифрах. Если не видеть цифр, какие выводит его карандаш, то и не подумаешь, что это подсчеты «икс» килограммов кокаина, умножаемые на плату за доставку от колумбийцев, минус расходы на транспорт, охрану, жалованье служащим и другие накладные расходы: десять процентов для Гуэро, скидка в десять пунктов для Тио. Ведет он и более прозаические расчеты: стоимость говяжьей вырезки, льняных салфеток, чистящих средств и тому подобное для своих пяти ресторанов. Но все-таки основное время занимают более сложные подсчеты стоимости перевозки тонн колумбийского кокаина, сенсимиллы от Гуэро. И небольших партий героина — но это так, чтобы не пропадать с рынка.

Сами наркотики, грузы или клиентов Адан видит редко, если вообще когда-нибудь видит. Он занимается только деньгами — платит, подсчитывает, отмывает. Но не собирает их — это уже бизнес Рауля.

Взять, к примеру, дело двух перевозчиков-«мулов», которые должны были доставить двести штук баксов. Они перевозят их через границу, а дальше — вдруг едут в Монтеррей, а не в Тихуану, куда полагалось бы. Но мексиканские шоссе такие длинные, конечно же этих двоих придурков арестовывает рядом с Чиуауа федеральная полиция и держит под арестом, пока не приезжает Рауль.

Рауль очень недоволен.

Руки одного «мула» засовывают в бумагорезательную машину, и Рауль спрашивает:

— Разве твоя мать не учила тебя держать руки при себе?

— Да-да! — визжит «мул».

— Вот и надо было ее слушаться, — наставляет Рауль. И всем телом налегает на рычаг, острие врезается в запястья перевозчика. Копы быстро мчат парня, лишившегося кистей рук, в госпиталь: Рауль желает, чтобы парень остался в живых — как напоминание другим.

Второй «мул» до Монтеррея добирается, но в багажнике, в наручниках и с заткнутым ртом. Машину Рауль отводит на свободную стоянку, щедро поливает бензином и поджигает. Потом Рауль сам отвозит наличные в Тихуану, обедает там с Аданом и отправляется на футбольный матч.

После этого долгое время никто больше не пытается присвоить наличные братьев Баррера.

Адан никогда не вмешивается в такие грязные дела. Он бизнесмен; на нем экспорт-импорт: экспорт наркотиков, импорт наличных. И он занимается наличными, что тоже проблема. Но такие проблемы любому бизнесмену конечно же по сердцу — что мне делать со всеми этими деньгами? Какое-то количество Адан может отмыть через рестораны, но пять ресторанов не в силах справиться с миллионами долларов, так что он в постоянном поиске «отмывочных» заведений.

Но для него все это — только цифры.

Он уж много лет не видел никаких наркотиков.

И никакой крови.

Адан Баррера никого никогда не убивал.

Даже и не избивал никого в гневе. Нет, такое — для крутых парней, все это насилие, давление. Это все дело Рауля, и он, похоже, совсем не против, наоборот. При таком разделении труда Адану легче не признаваться, откуда на самом деле текут деньги в дом.

И оно ему требуется, чтобы заниматься делом, обеспечивать приток денег.

 

7

Рождество

Нью-Йорк

Декабрь 1985

Кэллан обстругивает доску.

Одним длинным движением он ведет рубанок с одного конца до другого, потом отступает — осмотреть работу.

Получается красиво.

Он берет кусок мелкозернистой наждачной бумаги, оборачивает вокруг доски и принимается полировать края, которые только что обстругал.

Все идет ладно.

Скорее всего, потому, размышляет Кэллан, что до этого все обернулось так паршиво.

Взять хотя бы грандиозный кокаиновый счет Персика: результат — ноль.

Даже в минус ушли.

Кэллан не заработал на этом ни единого цента; кончилось тем, что весь кокаин осел в сейфах ФБР. Фэбээровцы, наверное, вели груз все время, потому что не успел Персик ввезти кокаин в район юрисдикции Восточного округа Нью-Йорка, как тренированные бойцы Джулиани слетелись на него, как мухи на навоз.

И Персику предъявили обвинение в хранении наркотиков с целью распространения.

Тяжкое обвинение.

Теперь перед Персиком маячит перспектива встретить кризис среднего возраста в Синг-Синге, если он вообще проживет так долго, да еще ему придется выложить залоговые денежки Карлу Сагану, не говоря уж о гонораре адвокату и о том, что, пока все перемелется, он ни цента не заработает. Так что Персик бросил клич «Раскошеливайтесь, ребята, время сборов», и Кэллан и О'Боп мало того что потеряли все свои вложения в «кокс», так им еще пришлось выложить баксы в фонд защиты Большого Персика, а это солидный ломоть от их отложенных денег, добытых вымогательством и ростовщичеством.

Но есть и хорошая новость: им обвинение насчет кокаина не предъявили. При всех своих недостатках Персик — парень стойкий, и Персик Маленький тоже, и хотя ФБР писало всю болтовню Персика на пленку, пока тот трепался с каждым мафиози про всех остальных, ни О'Бопа, ни Кэллана они не выудили.

А это, думает Кэллан, обалденное везение.

Обвинение в распространении «кокса» грозит тюрягой на срок от тридцати лет до пожизненного, и вернее всего светит пожизненный.

Так что это очень даже крупное везение.

А потому воздух кажется особенно сладким, кружит голову сама возможность его вдыхать и знать, что и дальше будешь.

Ты уже начал свой день.

Но Персик вляпался, и Персик Маленький тоже, и идет слух, будто ФБР замело и самого Коццо, и брата Коццо, и еще парочку других, и караулит момент, чтобы попытаться дожать Большого Персика и закрыть всех остальных.

Да, мне здорово подфартило, думает Кэллан.

Что Персик — парень старой закалки.

А парни старой закалки держатся стойко.

Но трудные времена — не самая крупная проблема для Персика, главное — ФБР предъявило обвинение Большому Поли Калабрезе.

Не за «кокс», там целый воз других обвинений. Большой Поли струхнул не на шутку, потому что всего несколько месяцев назад этот козел Джулиани уже упек за решетку других четверых боссов на сто лет каждого, и дело Большого Поли идет следующим.

Джулиани — большой хохмач; наверное, знает старинный итальянский тост «Cenfanni» — «Живи же ты сто лет», но только он перекроил его на свой лад: «Живи же ты сто лет в тюрьме». И он полон решимости отсечь головы всем старым Пяти Семействам. Так что похоже, что Поли — конец. Понятное дело, Поли неохота умирать за решеткой, и он в напряге.

Ему охота свалить часть своей agita на Большого Персика.

Помни, займешься наркотиками — ты покойник.

Но Персик с пеной у рта доказывает, что невиновен, что это фэбээровцы подставили его, что он и в мыслях не имел ослушаться своего босса и связаться с наркотой. Но до Калабрезе доходят упорные слухи про записи телефонных разговоров, где Персик толкует о «коксе» и ведет кое-какие подстрекательские речи о самом Поли Калабрезе. Однако Персик визжит: «Да ты что! Записи? Какие такие еще записи?» А Поли пленки ФБР не прокручивает, потому что пока не намерено использовать их как свидетельство в деле Калабрезе, но он не сомневается, что против Персика в его деле они их используют, так что у Персика они наверняка есть, и Поли требует, чтобы он принес их в дом на Тод-Хилл.

Делать этого Персику отчаянно не хочется: с тем же успехом он может засунуть гранату себе в задницу, постараться и выдернуть чеку. Ведь он на этих самых пленках болтает всякое-разное типа: «Эй, вы знаете ту горничную, которую трахает Крестная Мать? Представляешь, я слыхал, у него есть надувной член и он его использует...»

И другие пикантные штучки насчет Крестной Матери, насчет того, какая он дешевка, какой жаднющий засранец с вялым членом. А разная цветистая информация о порядке в Семье Чимино? А потому Персик вовсе не жаждет, чтобы Поли прослушал пленки.

И положение еще более острое оттого, что рак вот-вот унесет Нила Демонти, помощника босса в Семье Чимино, мафиози старой закалки и единственного, кто удерживал ветвь Коццо этой Семьи от открытого возмущения. А тогда не только исчезнет его сдерживающее влияние, но и освободится пост помощника босса, и у ветви Коццо большие надежды.

Пусть лучше Джонни Боя, а не Томми Беллавиа поставят новым помощником босса.

— Не буду я докладываться какому-то там хреновому шоферу, — бурчит Персик, точно он уже не ступает по тонкому, хрупкому льду. Точно бы ему представляется какой-то, черт его дери, шанс докладываться кому-то еще, кроме тюремного надзирателя или святого Петра.

Кэллану все эти сплетни вываливает О'Боп, который попросту отказывается верить, что Кэллан выходит из игры.

— Не можешь ты уйти, — твердит О'Боп.

— Чего это?

— Ты что, думаешь, ты вот так просто повернешься и уйдешь? Думаешь, тут есть такая дверь?

— Вот-вот. Так я и думаю, — отзывается Кэллан. — А что, ты собираешься закрыть ее грудью?

— Нет, — быстро говорит О'Боп, — но есть люди, у которых, знаешь ли, останется обида. Ты же не хочешь оказаться за дверью в одиночку.

— Именно этого я и хочу.

Хотя это не совсем точно.

На самом деле Кэллан влюбился.

Он откладывает доску и шагает домой, думая о Шивон.

Заметил он ее в пабе Глока Моры на углу Двадцать шестой улицы и Третьей авеню. Он сидит у стойки, попивает пивко, слушает, как Джо Берк играет на ирландской флейте, и вдруг замечает ее в компании друзей за столиком. Сначала взгляд его падает на длинные черные волосы. Потом девушка оборачивается, и он видит ее лицо, серые глаза... И он спекся.

Кэллан подходит и подсаживается к их столику.

Выясняется, что девушку зовут Шивон и она только что из Белфаста — выросла там на Кашмир-роуд.

— Мой отец был родом из Клоннарда, — говорит Кэллан. — Звали Кэвин Кэллан.

— Я слышала про него, — говорит Шивон и отворачивается.

— Что?

— Я приехала сюда, чтобы уехать подальше от всего такого.

— Тогда чего сидишь здесь? — удивляется Кэллан. Да ведь чуть ли не все песни, что тут поют, как раз обо всем таком: о мятежах в Ольстере, прошлых, настоящих или будущих. Вот и теперь Джо Берк, отложив флейту, берется за банджо, и оркестр заводит «Тех, кто за решеткой»:

— Не знаю, — говорит девушка, — ведь сюда ходят все ирландцы, правда?

— Есть и другие места. Ты уже пообедала?

— Я тут с друзьями.

— Ну, они не будут против.

— Зато я против.

Сраженный наповал, он летит вниз, объятый пламенем.

Тут Шивон добавляет:

— Может, в другой раз.

— «Другой раз» — это вежливый отлуп? — уточняет Кэллан. — Или мы назначаем свидание на другой раз?

— У меня выходной в четверг вечером.

Он ведет ее в дорогой ресторан на Ресторан-роу. Он за пределами Адской Кухни, но в границах их с О'Бопом сферы влияния. Ни единой чистой льняной салфетки не доставляется в этот ресторан без их с О'Бопом на то разрешения, пожарный инспектор не замечает, что задняя дверь вечно остается заперта, патрульный коп проходит мимо этого заведения, никогда не возникая, и порой ящики виски сгружаются прямо с грузовика без лишних проволочек в виде накладных, так что Кэллан всегда получает тут лучший столик и внимательное обслуживание.

— Господи! — Шивон бегло просматривает меню. — И ты можешь себе такое позволить?

— Да. Легко.

— Где же ты работаешь? Чем занимаешься?

Вопрос очень даже неловкий.

— То тем, то сем.

«Тем» — это рэкет профсоюзов, ростовщичество и заказные убийства, «сем» — это наркотики.

— Видно, это очень прибыльные занятия, — замечает девушка, — то и сё.

Он боится, вдруг Шивон встанет и уйдет прямо сейчас, но она заказывает филе камбалы. Кэллан ничего не смыслит в винах, но днем он забегал в ресторан и договорился, чтобы официант — что бы ни заказала девушка — приносил вино, какое полагается.

Тот приносит.

Угощение от ресторана.

Шивон бросает на Кэллана непонятный взгляд.

— Я для них тут кое-какую работу делаю, — объясняет тот.

— То, сё.

— Ну да...

Через несколько минут Кэллан встает, как будто в туалет, находит официанта и просит:

— Слушай, пусть мне принесут счет, о'кей?

— Шон, хозяин прибьет меня на хрен, если я вдруг подам тебе счет.

Потому что не такая у них сделка. Сделка совсем другая: когда к ним заходят Шон Кэллан и Стиви О'Лири поесть, то никаких счетов не появляется, они только оставляют жирненькие чаевые для официанта. Такое просто само собой разумеется, точно так же, как само собой разумеется, что заглядывают они сюда не слишком часто, а равномерно распределяют свои визиты между всеми ресторанами на Ресторан-роу.

Кэллан нервничает: он не часто ходит на свидания, а когда ходит, то обычно к Глоку или Лиффи, и если они вообще едят, то бургер или тушеную баранину; девушки напиваются в стельку, и, с трудом доковыляв до дому, они трахаются, а потом даже и не помнят, с кем. А в такие места Кэллан заходит только по делу, чтобы — как выражается О'Боп — «память об них не отшибло».

— Вкуснее еды, — замечает Шивон, вытирая капли шоколадного мусса с губ, — я за всю свою жизнь не ела.

Когда Кэллан просматривает счет, то прямо обалдевает — как вообще умудряется выживать обычный человек. Вынув из кармана пачку купюр, он кладет деньги на поднос, и снова Шивон бросает на него непонятный взгляд.

И он удивляется, когда она приглашает его к себе домой и проводит прямо в спальню. Стягивает свитерок через голову, встряхивает волосами и тянется за спину расстегнуть бюстгальтер. Потом девушка сбрасывает туфли, переступает через джинсы и ныряет под покрывало.

— Ты носки не сняла, — замечает Кэллан.

— Ногам холодно. Ну, ты идешь?

Он раздевается до трусов, их он стягивает только под простыней. Шивон помогает ему войти в себя. Она быстро кончает, а когда он готов кончить, то пытается выйти из нее, но Шивон захватывает его бедра ногами и не отпускает.

— Все о'кей. Я принимаю таблетки. Не надо.

Она двигает бедрами, и дело сделано.

Утром Шивон, встав, тут же отправляется на исповедь. Иначе, говорит она Кэллану, она не сможет принять причастие в воскресенье.

— Ты все расскажешь про нас? — спрашивает он.

— Конечно.

— И ты что, пообещаешь не делать такого больше? — интересуется он, страшась ответа «да».

— Я не стану лгать священнику. — И она выходит за дверь.

Кэллан засыпает снова. Просыпается, когда чувствует, что она опять в постели рядом с ним. Но когда он тянется к ней, Шивон отталкивает его со словами, что ему придется подождать до послезавтрашней мессы, потому что ее душа должна быть чиста перед причастием.

Ох уж эти девушки-католички, думает Кэллан.

Он ведет ее на полуночную мессу.

Очень скоро они почти все время проводят вместе.

Слишком много времени, по мнению О'Бопа.

Потом начинают жить в одной квартире. Актриса, у которой Шивон снимала комнату в поднаем, вернулась с гастролей, и Шивон нужно подыскивать новую, что не так легко в Нью-Йорке на те деньги, которые зарабатывает официантка. Вот Кэллан и предлагает — пусть она переезжает к нему.

— Ну, не знаю, — тянет Шивон. — Это важный шаг.

— Но мы все равно почти каждую ночь спим вместе.

— Вот именно — почти. Это главное слово.

— Кончится тем, что ты поселишься в Бруклине.

— А что? Бруклин — нормальный квартал.

— Нормальный, но это очень далеко на метро.

— Ты правда хочешь, чтобы я жила с тобой?

— Я правда хочу, чтобы ты жила со мной.

Беда в том, что квартирка у него совсем дрянная. Третий этаж без лифта на углу Сорок шестой и Одиннадцатой. Одна комната и ванная. У него есть кровать, стул, телевизор, плита, которую он никогда не включает, и микроволновка.

«Ты зашибаешь столько денег, — недоумевает Персик, — и живешь вот так?»

Но сейчас, конечно, Кэллан начинает подыскивать другую квартиру.

Он подумывает насчет Верхнего Вестсайда.

О'Бопу все это не по душе.

— Нехорошо будет выглядеть, если ты уедешь из квартала.

— Тут никаких приличных квартир не осталось, — возражает Кэллан. — Все разобрали.

Но оказывается, это не так. О'Боп перебрасывается словечком-другим с несколькими смотрителями зданий, те возвращают кое-кому авансы, и четыре-пять квартир становятся свободны — Кэллан может выбирать из них. Он выбирает квартиру на углу Пятидесятой и Двенадцатой с маленьким балконом и видом на Гудзон.

Они с Шивон начинают играть в семейную жизнь.

Она накупает всякой всячины для дома: одеяла, простыни, подушки, полотенца, разное женское барахлишко для ванной. А еще сковородки, кастрюли, посуду, полотенца для посуды и всякое такое, что поначалу Кэллана бесит, но потом вроде как начинает даже нравиться.

— Мы сможем чаще есть дома, — заявляет она, — и сэкономим кучу денег.

— Есть дома чаще? — недоумевает он. — Да мы никогда дома не едим.

— Вот и я про это. Мы тратим кучу денег, а могли бы откладывать их.

— Откладывать — для чего?

Кэллан никак не может врубиться.

Персик просвещает его: «Мужчины живут сегодняшним днем. Едят, пьют, трахаются сейчас. Мы не думаем о следующей еде, о следующей выпивке, следующем трахе — мы счастливы сейчас. А женщины живут в будущем — и вот это тебе лучше понять, ты, ирлашка-тупица. Женщина всегда вьет гнездо. Она все делает для этого. Она собирает прутики, листья и всякое дерьмо для гнезда. И гнездо это не для тебя, paisan . И даже не для нее. Гнездо — оно для bambino ».

В общем, Шивон стала готовить дома, и поначалу это раздражало Кэллана: ему недоставало толпы, шума и болтовни, но потом он привык. И ему начинает нравиться тишина, нравится смотреть, как она ест и читает газету, нравится вытирать посуду.

— Какого черта ты возишься с посудой? — удивляется на него О'Боп. — Купи ты посудомоечную машину.

— Дорого.

— И вовсе нет. Ты идешь к Хэндригану, выбираешь себе машину, она «падает» из кузова грузовика, и Хэндриган получает за нее страховку.

— Проще вытирать.

Но неделей позже, когда они с О'Бопом ушли по делам, а Шивон сидела дома, зажужжал домофон, и двое парней внесли коробку с посудомоечной машиной.

— Что это? — удивляется Шивон.

— Посудомоечная машина.

— Но мы не заказывали.

— Эй, — говорит один парень, — мы же втащили эту штуковину сюда, обратно ее вниз не попрем. И я не стану говорить О'Бопу, что не выполнил его просьбы. Так что будьте милой девочкой и разрешите оставить машину.

Она разрешает, но, когда возвращается Кэллан, затевается спор.

— Что это такое? — спрашивает Шивон.

— Посудомоечная машина.

— Я знаю, что машина. Я имею в виду — что за дела?

Я задам этому засранцу Стиви трепку, думает Кэллан, вот что это за дела, но вслух говорит:

— Это подарок на новоселье.

— Чересчур уж щедрый.

— О'Боп — парень щедрый.

— Она краденая, да?

— Зависит от того, что ты понимаешь под словом «краденая».

— Она отправится обратно.

— Это будет сложно.

— Что тут такого сложного?

Кэллану не хочется объяснять, что Хэндриган, скорее всего, уже подал заявление на выплату страховки за эту машину и еще за три-четыре других, которые толкнул за полцены, — обычная его хитрая комбинация, и только говорит:

— Все.

— Я не дура, ты знаешь.

Никто Шивон ничего не говорит, но она и так понимает все. Она ведь ходит по магазинам, в чистку, общается с телемастером, со слесарем и чувствует особую почтительность в обращении с ней. Проявляется это во всяких мелочах: пара лишних груш, брошенных в корзину; одежда готова назавтра, а не к послезавтрашнему дню, чрезмерная любезность таксиста, продавца в газетном киоске; строители, которые не вопят и не свистят ей вслед.

Ночью в постели Шивон говорит:

— Я уехала из Белфаста, потому что мне надоели гангстеры.

Кэллан понимает, про что она: ирландские бунтовщики стали больше чем простыми хулиганами, они взяли под контроль почти все в Белфасте. Ну в общем, контролируют то же, что и они с О'Бопом в Адской Кухне. Ему хочется попросить ее остаться, но вместо этого он говорит:

— Я постараюсь уйти от них.

— Возьми да уйди.

— Не так все просто, Шивон.

— Сложно, да?

— Да, верно, сложно.

Затасканный миф о том, что уйти можно только вперед ногами, — это, конечно, лишь миф. Уйти можно, только сложно это. Нужно полегоньку «отпускать тормоза», иначе возникнут опасные подозрения.

А что мне делать потом? — думает Кэллан.

Чем зарабатывать на жизнь?

Не очень-то много денег он отложил. У него обычные жалобы, как у любого бизнесмена: денег приходит много, но и утекает тоже прорва. Люди не понимают: нужно отдать долю Калабрезе и Персику, с ходу. Взятки чиновникам профсоюзов, копам. Еще надо и ребятам в команде заплатить. А уж потом они с О'Бопом делят остаток, что, конечно, немало, но не так уж и много, как кажется. А теперь вот еще придется отстегнуть в фонд Защиты Большого Персика... В общем, денег не столько, чтобы уходить от дел. Даже открыть какой-то легальный бизнес не хватит.

Да и вообще, какой бизнес-то? — думает он. Чему я выучен? Я только и умею — выбивать деньги, выкручивать руки и — от фактов не уйдешь — вышибать людям мозги.

— Что ты хочешь, чтоб я делал, Шивон?

— Ну хоть что-нибудь.

— Что? Служить официантом? Я не представляю себя с полотенцем через руку.

Долгая пауза в темноте, и она говорит:

— Тогда я, наверное, не представляю себя с тобой.

Когда Кэллан встает на другое утро, Шивон сидит за столом, пьет чай и курит. (Хоть из Ирландии возьми девушку, она все равно... думает он.) Он садится напротив.

— Я не могу просто так взять и уйти. Мне нужно время.

Шивон сразу задает конкретный вопрос, еще одно качество, которое ему в ней нравится, — она никогда не виляет,

— Сколько времени?

— Ну, с год, наверное.

— Это слишком долго.

— Но может, раньше управлюсь.

Она кивает, а потом говорит:

— Да, если только ты будешь двигаться к двери.

— О'кей.

— Я имею в виду — не сворачивая в сторону. Прямо к двери.

— Ну да, я понял.

И вот теперь, пару месяцев спустя, он старается объяснить все О'Бопу:

— Слушай, мне осточертела эта хренотень. Знаешь, даже не врублюсь, как оно все завертелось. Сидел себе в баре как-то днем, тут вошел Эдди Фрил, и потом как-то все закрутилось, вырвалось из-под контроля. Я тебя не виню. Я никого не виню, только с этим надо завязывать. Я выхожу из игры.

И, как бы ставя жирную точку, Кэллан собирает все свое оружие, заворачивает в оберточную бумагу и дарит реке. Потом отправляется домой поговорить с Шивон.

— Я тут подумываю о плотницкой работе, — делится он. — Ну знаешь, парадные двери, квартиры и всякое такое. Может, я даже научусь мастерить шкафы, письменные столы разные. Я надумал пойти переговорить с Патриком Мак-Гвиганом, может, возьмет меня бесплатно в подмастерья. У нас отложено немного денег, хватит продержаться, пока я не получу настоящую работу.

— Уже похоже на план.

— Но мы станем бедными.

— Я уже была бедной, — возражает девушка. — И неплохо справлялась.

И на следующее утро Кэллан отправляется на чердак к Мак-Гвигану, в мастерскую на углу Одиннадцатой и Сорок восьмой.

Они вместе идут в «Священное сердце», болтают о средней школе с десяток минут, потом немного о хоккее, а потом Кэллан спрашивает, может ли он приходить работать с ним.

— Дурачишь меня, что ли? — удивляется Мак-Гвиган.

— Нет, я серьезно.

Серьезнее некуда — Кэллан трудится, точно распоследний сукин сын, постигая ремесло.

Является точнехонько в семь каждое утро с пакетом бутербродов в руке и с желанием работать. Мак-Гвиган не совсем уверен, чего от Кэллана ждать, но что Кэллан окажется и вправду рабочей лошадкой — полная неожиданность. Он считал его пьяницей или даже наркоманом, но уж никак не человеком, который каждое утро входит в дверь вовремя.

Значит, и правда, парень пришел вкалывать, пришел учиться.

Кэллан обнаруживает, что ему нравится делать что-то своими руками.

Сначала у него будто обе руки левые, он чувствует себя олухом, неумехой, но потихоньку дело начинает ладиться. И Мак-Гвиган, видя, что Кэллан настроен серьезно, терпелив с ним. Не жалеет времени, обучая парня навыкам, показывая, что к чему, поручает ему мелкие поделки, пусть себе портит, пока не наберется мастерства.

Вечерами Кэллан возвращается домой уставшим.

Конец дня, он физически вымотан, у него все болит, и руки больше всего. Но на душе у него отлично. Он спокоен, не из-за чего дергаться, он ничего такого за весь день не сделал, из-за чего его мучили бы ночью кошмары.

Он перестает ошиваться по барам и пабам, где раньше они зависали с О'Бопом. Не ходит больше к Лиффи или в «Лэндмарк». Почти каждый день он сразу идет домой, они с Шивон быстро ужинают, смотрят телевизор и идут спать.

Как-то в плотницкой возникает О'Боп.

Стоит в дверях с глупым видом, но Кэллан даже не взглянул на него, он весь сосредоточен на шлифовке, и О'Боп, развернувшись, уходит. Мак-Гвиган думает, может, надо было что-то сказать, но что? Теперь Кэллан как бы его гарантия, и больше Мак-Гвигану нечего дергаться из-за парней с Вест-сайда, заходящих к нему.

Однако после работы Кэллан идет и разыскивает О'Бопа. Находит его на углу Одиннадцатой и Сорок третьей, и они вместе шагают к набережной.

— Пропади ты пропадом! — говорит О'Боп. — Что это такое было?

— Это я так сказал тебе, что моя работа — это моя работа.

— Я что, уже не могу забежать, сказать «привет»?

— Не тогда, когда я работаю.

— Мы что, больше уже не друзья?

— Мы друзья.

— Ну не знаю, — бурчит О'Боп. — Ты не появляешься, никто тебя нигде не видит. Мог бы заскочить иногда, опрокинули бы по пинте пива.

— Я больше не болтаюсь по барам.

О'Боп хохочет:

— Становишься настоящим, черт, бойскаутом, а?

— Смейся, если охота.

— Ага, и буду.

Они стоят, глядя на воду. Вечер сегодня холодный. Вода кажется черной и твердой.

— Да не надо мне твоих одолжений, — ворчит О'Боп. — С тобой все одно тоска зеленая с тех пор, как ты изображаешь из себя рабочий класс. Эдакий Джо с ланчем в корзинке. Просто люди тобой интересуются.

— Кто это?

— Люди.

— Персик?

— Слушай, нас припекло. Давят на нас. Ребята дергаются, как бы кто не начал болтать чего Большому жюри.

— Я ни с кем не болтаю.

— Ага, ты уж смотри, не болтай и дальше.

Кэллан хватает Стиви за отвороты зеленого пиджака:

— Ты что, Стиви, угрожаешь мне, что ли?

— Нет, что ты...

Уже даже чуть плаксиво.

— Стиви, ты не смей угрожать мне!

— Да я говорю просто... Ну понимаешь...

Кэллан отпускает его.

— Да понимаю я все.

Он понимает.

Гораздо труднее уйти, чем войти. Но он это делает. Он уходит, и с каждым днем все дальше и дальше. С каждым днем он приближается к тому, чтобы обрести новую жизнь. И эта новая жизнь ему нравится. Нравится вставать рано и идти на работу, тяжело работать, а потом возвращаться домой к Шивон. Обедать, рано ложиться спать, вставать и повторять все сызнова.

Им с Шивон чудесно вдвоем. Они даже поговаривают о том, чтобы пожениться.

И тут умирает Нил Демонти.

— Мне нужно пойти на похороны, — заявляет Кэллан.

— Зачем это? — недоумевает Шивон.

— Выказать уважение.

— Какому-то гангстеру?

Она кипит от злости. Она сердится и боится. Ведь он сражается со всеми старыми демонами своей жизни, а теперь как бы не ввязался снова в то, от чего упорно старался отделаться.

— Я на минуту, только появлюсь и вернусь.

— А как насчет уважения ко мне? — спрашивает она. — Как насчет уважения к нашим отношениям?

— Я их уважаю.

Шивон разводит руками.

Ему хочется объяснить ей, но не хочется пугать. Про то, что его отсутствие на похоронах могут истолковать неправильно. Что люди, которые уже подозревают его, станут подозревать еще больше. Они могут запаниковать, и тогда мало не покажется.

— Ты что, думаешь, мне охота идти?

— Наверное. Раз идешь.

— Ты не понимаешь.

— Вот именно.

Она уходит в спальню, хлопнув дверью, и он слышит щелчок замка. Кэллан подумывает, не вышибить ли дверь, но потом решает, что не стоит, он только изо всех сил шарахает кулаком об стенку и уходит.

Возле кладбища не найти местечка для парковки: тут собрались все гангстеры города, не говоря уже о местных, федеральных копах и копах штата. Один из них снимает Кэллана, когда тот проходит мимо, но Кэллану это по барабану.

Настроение у него сейчас такое — а пошли бы вы все куда подальше.

И у него болит рука.

— Неприятности в раю? — интересуется О'Боп, когда видит его руку.

— Иди на хрен!

— Вот оно! Нет, не получить тебе значка «За заслуги в этикете на похоронах».

Но тут О'Боп затыкается; по мрачному лицу Кэллана ясно видно: шутить тот не в настроении.

Похоже, что все до единого, кого Джулиани еще не упрятал в каталажку, здесь. Братья Коццо, стриженные наголо, в костюмах от дорогих портных. И Пиккони, и Сэмми Грилло, и Фрэнки Лоренцо, и Маленький Ник Коротти. Леонард Ди Марса и Сол Скэки... И весь клан Семьи Чимино, да вдобавок некоторые из Семьи Дженовезе — Барни Белломо и Дон Чирилло. И кое-кто из клана Луккезе — Тони Дакс и Малыш Аль. И оставшиеся от клана Коломбо после того, как Персика засадили отбывать срок, и даже некоторые из старых парней Бонанно — Санни Блэк и Левша Руджеро.

Все здесь, чтобы отдать последний долг Аньелло Демонти и попытаться разнюхать, как теперь повернется дело, когда он умер. Всем понятно, все зависит от того, кого Калабрезе поставит на пост помощника босса. Ведь теперь, когда есть вероятность, что Поли упрячут за решетку, новый помощник босса вскоре и станет главным боссом. Если Поли выберет Коццо, тогда в Семье будет мир. Но если кого-то другого... Тогда берегись. Потому все эти гангстеры и явились — разузнать, что к чему.

Все они тут.

За одним — самым главным — исключением.

Тут нет Большого Поли Калабрезе.

Персик просто не может этому поверить. Все ждут, когда подъедет длинный черный лимузин Калабрезе, чтобы могла начаться церковная служба, но машины нет. Вдова в ужасе и растерянности: что же теперь делать? И наконец Джонни Коццо берет на себя роль распорядителя.

— Давайте начинать, — говорит он.

— Человек не приезжает на похороны своего помощника? — удивляется Персик после службы. — Так неправильно. Совсем неправильно.

Он поворачивается к Кэллану:

— А тебя я рад видеть. Куда ты, хрен дери, запропастился?

— Да я так, неподалеку.

— Неподалеку от меня тебя не было.

Кэллан не в том настроении.

— Я не личная собственность макаронников.

— Ну-ну, ты поосторожнее пасть разевай.

— Хватит тебе, Джимми, — вмешивается О'Боп. — Он хороший парень.

— Значит, ты теперь, — поворачивается Персик к Кэллану, — как уж там, плотник, мне говорили?

— Да.

— Слыхал я про одного плотника, его к кресту приколотили.

— Когда явишься за мной, Джимми, — говорит Кэллан, — то приезжай на катафалке, потому что в нем тебя и увезут обратно.

Между ними втискивается Коццо.

— Ну какого черта? — спрашивает он. — Желаете, чтоб у ФБР было еще больше записей? Чего вы теперь хотите им подарить? «Альбом Джимми Персика — запись вживую»? Я хочу, приятели, чтобы теперь вы держались вместе. Ну-ка пожмите друг другу руки.

Персик протягивает руку Кэллану.

Кэллан принимает ее, и Персик другой рукой притягивает Кэллана к себе.

— Прости, приятель. Это все напряжение. Все горе.

— Знаю. И ты меня прости.

— Я люблю тебя, ты, хренов тупица-ирлашка, — шепчет Персик ему на ухо. — Хочешь уйти, ну и ладно. Проваливай. Отправляйся мастерить свои шкафы, столы и всякую там ерунду и будь счастлив. Жизнь коротка, и человек должен быть счастлив, пока может.

— Спасибо, Джимми.

Персик отпускает Кэллана и громко говорит:

— Развяжусь с наркотой, и закатим пирушку, о'кей?

— О'кей.

Кэллана приглашают на поминки вместе со всеми, но он отказывается.

Он отправляется домой.

Находит местечко для парковки, поднимается по лестнице, пережидает у двери с минуту, набираясь храбрости, прежде чем повернуть ключ и войти.

Шивон дома.

Сидит в кресле у окна и читает книгу.

А когда видит его, начинает плакать:

— Я думала, ты не вернешься.

— А я не знал, останешься ты у меня или нет.

Наклонившись, Кэллан обнимает ее.

Шивон крепко прижимается к нему. Когда она отпускает его, он говорит:

— Я подумал, давай пойдем и купим рождественскую елку!

Они выбирают красивую. Хотя невысокенькую и редковатую. Не самая лучшая елка, но она им нравится. Они ставят какую-то затасканную рождественскую музычку и весь вечер украшают елку. И даже не знают, что новым помощником босса Большой Поли Калабрезе назвал Томми Беллавиа.

Они являются к нему на следующий вечер.

Кэллан шагает домой с работы, джинсы и башмаки у него в опилках. Вечер холодный, и он поднял воротник куртки и натянул шерстяную шапку поглубже на уши.

А потому не видит и не слышит машину, пока та не тормозит рядом с ним.

Опускается стекло.

— Залезай.

Пистолета не видно, нет, никакого ствола не высовывается в окошко. Да это и ни к чему. Кэллан знает: рано или поздно ему все равно придется сесть в машину — если не в эту, так в другую, и потому он залезает. Плюхается на переднее сиденье, поднимает руки и не протестует, когда Сол Скэки, расстегнув его куртку, обхлопывает ему подмышки, спину и ноги.

— Значит, правда, — заключает Скэки, закончив осмотр. — Ты теперь гражданский.

— Да.

— Гражданин, значит, — продолжает Скэки. — А это что еще за дерьмо? Опилки?

— Ну да.

— Черт, все пальто себе извозил.

А пальтишко, думает Кэллан, ничего себе, красивое. Стоит, поди, не меньше пяти штук.

Скэки заворачивает на вестсайдское шоссе, направляясь к окраине, и тормозит под мостом.

Самое то местечко, мелькает у Кэллана, чтобы всадить пулю в человека.

И очень удобно — река рядом.

Он слышит, как бешено стучит у него сердце.

И Скэки тоже слышит это.

— Нечего пугаться, дружище.

— Сол, чего ты от меня хочешь?

— Одну последнюю работу.

— Я больше этим не занимаюсь.

Кэллан смотрит через реку на огни Джерси. Может, нам с Шивон стоит переехать в Джерси, думает он, подальше от всего этого дерьма. Гуляли бы там по берегу реки и смотрели на огни Нью-Йорка.

— А у тебя, приятель, нет выбора, — значительно говорит Скэки. — Ты или с нами, или против нас. А позволять тебе быть против нас слишком опасно. Ты у нас, Кэллан, настоящий Малыш Билли. Я про то, что ты с самого первого дня показал, что ты малый мстительный. Правильно? Припоминаешь Эдди Фрила?

Да, Эдди Фрила я припоминаю, думает Кэллан.

Помню, я боялся за себя, боялся за Стиви, и пистолет как-то сам собой выскочил и выстрелил, будто действовал кто-то другой. И помню выражение в глазах Эдди Фрила, когда пули вонзились ему в лоб.

И помню, что мне тогда было всего семнадцать.

И я бы отдал все на свете, только чтобы находиться в тот день где-то еще, а не в том баре.

— Кое-кому, приятель, следует исчезнуть, — продолжает Скэки. — Но было бы неразумно, если б исчезнуть им помог кто-то из Семьи. Ну ты понимаешь.

Понимаю, подумал Кэллан. Большому Поли охота избавить Семью от ветви Коццо — убрать Джонни Боя, Джимми Персика, Персика Маленького, но он хочет с чистой совестью отрицать, будто это сделал он. Лучше взвалить все на бешеного ирландца. У ирландцев убийство в крови.

Конечно, у меня есть выбор, думает он. Шикарный такой.

Я могу убить, а могу умереть сам.

— Нет, — говорит он.

— Нет — что?

— Я больше не убиваю людей.

— Послушай...

— Нет. Желаешь убить меня — убивай.

И вдруг чувствует себя свободным, будто душа его уже в воздухе, парит над этим старым грязным городом, странствует между звезд.

— У тебя вроде девушка есть, а?

Бац.

Он снова на земле.

— У нее еще забавное такое имя, — продолжает Скэки. — Пишется типа не так, как произносится. Что-то ирландское, да? А-а, вспомнил — оно похоже на название ткани, из которой девушки носили раньше платья. Шифон? Как-то так?

Снова в этом грязном мире.

— Как думаешь, если с тобой что-то случится, ей вот так просто возьмут и позволят бежать к Джулиани пересказать все твои ночные откровения?

— Она ничего не знает.

— Ну да. Но кто же станет рисковать-то, а? Сам подумай.

Я ничего не могу поделать, думает Кэллан. Даже если я накинусь сейчас на Скэки, отниму у него пистолет и разряжу ему в рот — это я вполне могу, — Скэки — гангстер из банды, и меня пристрелят, а следом все равно убьют Шивон.

— Кого? — бурчит Кэллан.

Кого тебе надо чтобы я убил?

Телефон Норы звонит.

И будит ее. Ей ужасно хочется спать, она допоздна пробыла на свидании.

— Хочешь поработать на вечеринке? — спрашивает Хейли.

— Да нет, — отвечает Нора, удивляясь, что Хейли спрашивает об этом. Она уже давно не обслуживает вечеринки, такое осталось далеко в прошлом.

— Но вечеринка особенная, — настаивает Хейли. — Они просят нескольких девушек, но по одной на каждого. На тебя специальный вызов.

— Корпоративная рождественская вечеринка?

— Ну, можно сказать и так.

Нора смотрит на часы. 10:35 утра. Пора вставать, пить кофе и грейпфрутовый сок и отправляться в спортклуб.

— Давай соглашайся же, — настаивает Хейли. — Будет весело. Даже я пойду.

— А где это?

— И это тоже необычно.

Вечеринка в Нью-Йорке.

— Вот это елка так елка! — поворачивается Нора к Хейли.

Они стоят у катка на Рокфеллер-Плаза, рассматривая громадную елку. На площади толпятся туристы. По радио громко передают рождественские песнопения, звонит в колокольчики Армия спасения в костюмах Санта-Клаусов, разносчики с тележек громогласно зазывают покупать теплые каштаны.

— Видишь? — замечает Хейли. — Я же говорила тебе, будет весело.

И правда весело, признается себе Нора.

Пять девушек и Хейли прилетели первым классом ночным рейсом, их встретили на двух лимузинах в Ла Гуардиа и отвезли в отель «Плаза». Нора бывала там, конечно, и прежде, но никогда на Рождество. Все по-другому. Красиво, чуть старомодно из-за украшений повсюду, и комната у нее с видом на Центральный парк, где даже экипажи, запряженные лошадьми, украшены венками из остролиста и ветками пуансеттии .

Нора немножко поспала, приняла душ, потом они с Хейли отправились в серьезный поход по магазинам: «Тиффани», «Бергдорф», «Сакс», — Хейли покупала, Нора в основном просто смотрела.

— Раскошелься немножко-то, — замечает Хейли. — Ты такая скупердяйка.

— Я не скупердяйка, — возражает Нора. — Я бережливая.

Потому что тысяча долларов для нее не просто тысяча долларов. Это проценты с тысячи долларов, вложенных на срок, скажем, в двадцать лет. Это квартира на Монпарнасе и возможность комфортно жить там. И потому она не швыряется деньгами, она хочет деньги вкладывать, пусть работают на нее. Но все-таки она покупает два кашемировых шарфа: один для себя, другой для Хейли, — и холодно очень, и ей хочется сделать Хейли подарок.

— Вот, — говорит Нора, когда они снова выходят на улицу. Она вытаскивает серовато-белый шарф из сумки. — Надень.

— Это для меня?

— Я не хочу, чтобы ты простудилась.

— Какая ты милая!

Свой шарф Нора тоже повязывает на шею.

Стоит ясный, морозный, такой обычный для Нью-Йорка день, когда глоток воздуха обжигает холодом, а по каньонам авеню заметает порывистый ветер, кусая прохожим лица и заставляя слезиться глаза.

Глаза Норы, когда она смотрит на Хейли, тоже наполняются слезами. Она убеждает себя, что это от холода.

— Ты когда-нибудь видела рождественское дерево? — спрашивает Хейли.

— Какое?

— Елку в Рокфеллер-Центре, — объясняет Хейли.

— Нет.

— Тогда пойдем.

И вот теперь они стоят вытаращив глаза, дивясь на огромную елку, и Норе приходится признать, что ей и правда весело.

Это его последнее Рождество.

Вот что втолковывает Джимми Персик Солу Скэки.

— Ведь это, черт его дери, последнее мое Рождество за стенами тюряги, — говорит он. Он звонит из одного телефона-автомата на другой, чтобы не радовать фэбээровццев. — Пришпилили они меня, Сол, намертво. Припаяют срок от тридцатника до пожизненного по этому хренову акту Рокфеллера. К тому времени, пока я снова получу девку, мне, может, вообще уже плевать будет на них на всех.

— Но...

— «Но» еще какие-то, — перебивает Персик. — Это мой праздник. И я желаю огромный стейк, желаю войти в «Копа» с красивой телкой под ручку и услышать песню Вика Дэймона, а потом желаю самую красивую задницу в мире и трахаться, пока у меня член не обдерется...

— Подумай, как это будет выглядеть, Джимми.

— Мой член!

— То, что ты притащишь на вечеринку пять шлюх! — Сол бесится: когда же Джимми Персик уймется, перестанет думать только о траханье, если он вообще когда-нибудь перестанет. Парень — настоящий баламут. Ты надрываешься, яйца рвешь, чтоб урегулировать какое-то дело, а потом этот жирный тупой козел отчебучивает номер: вызывает пять шлюх самолетом из дерьмовой Калифорнии. Ему только этого и не хватало — пятерки девок в комнате, где им совсем незачем находиться. Пятерки ни в чем не повинных хреновых посторонних.

— А что Джон про это думает?

— Джон думает — это моя вечеринка.

Вот именно, мысленно добавляет Персик. Джон — чувак старой закалки. Джон — классный, не то что этот хренов старый зануда, который теперь стал их боссом. Джон был, как положено, благодарен, что я веду себя как настоящий мужчина и принимаю то, что мне грозит, не пытаясь организовать сделку с прокурором, чтобы скостить срок, не называю никаких имен. А тем более его.

Что думает Джон? Джон оплатит все расходы.

— Все, что пожелаешь, Джимми! Все! Это твоя ночь. За мой счет.

А Джимми желает «Спаркс Стейк-Хаус», «Копа» и эту девчонку, Нору, самую красивую, самую сладкую из всех, какие у него были. Попка у нее будто спелый персик. Он никак не мог выбросить ее из головы. Поставить ее на карачки и отодрать сзади, так чтобы эти ее персики ходуном ходили.

— О'кей, — бурчит Сол. — Ну может, встретимся с девками в «Копа» после «Спаркса».

— Ни хрена.

— Джимми...

— Что?

— Сегодня вечером у нас очень серьезный бизнес.

— Знаю.

— Ну то есть серьезнее не бывает.

— Вот потому, — говорит Персик, — я и вечеринку хочу устроить серьезную.

— Послушай, — Сол ставит точки над «i», — я отвечаю за безопасность на этом...

— Ну и постарайся, чтоб я был в безопасности. Вот и все, что от тебя требуется, Сол, а потом забудь про все, о'кей?

— Мне это не нравится.

— Ну и пускай. Пошел бы ты. Веселого тебе Рождества.

Ага, думает Сол, кладя трубку.

И тебе, Джимми. Веселого Рождества.

А уж сюрпризец я тебе припасу.

Под елкой лежит несколько пакетов.

Хорошо, что деревце маленькое, потому что подарков немного: с деньгами напряженка, и все такое. Но Кэллан купил в подарок Шивон часы, серебряный браслет и несколько свечей с ванильным ароматом, ей они нравятся. Есть несколько пакетов и для него: похоже, в них одежда, какая ему нужна: новая рабочая рубашка, может, и новые джинсы.

Милое, скромное Рождество.

Они планировали пойти к полуночной мессе.

А утром открыть подарки, попробовать приготовить индейку, сбегать на дневной сеанс в кино.

Но теперь ничего не будет, думает Кэллан.

Сейчас — нет.

В общем, так и так все должно было раскрыться, но получилось быстрее, потому что Шивон наткнулась еще на один пакет, который он запрятал далеко под кровать. Вечером он пришел с работы рано, Шивон сидит у окна, а у ее ног — коробка.

Она включила огоньки на елке, и они помаргивают красным, зеленым и белым позади нее.

— Что это? — спрашивает она.

— Как ты нашла?

— Вытирала пыль под кроватью. Так что это?

Это — шведский пистолет-пулемет «Карл Густав» девятого калибра. Со складывающимся металлическим стволом и магазином на тридцать шесть патронов. Хватит, чтобы выполнить работу. Номера спилены, проследить оружие невозможно. Со сложенным стволом всего двадцать два дюйма в длину, а вес — восемь фунтов. Донесет коробку, будто рождественский подарок, а потом коробку бросит, а оружие спрячет под куртку.

Оружие принес Сол.

Ничего этого Кэллан ей рассказывать не стал. А сказал глупое и очевидное:

— Тебе этого не полагалось видеть.

Шивон горько засмеялась:

— Я подумала, это подарок для меня. Даже чувствовала себя виноватой, когда открывала коробку.

— Шивон...

— Ты опять вернулся к прежнему, да? — Серые глаза смотрят холодно и твердо. — Ты берешься за новую работу.

— Мне приходится.

— Почему?

Кэллану хочется рассказать ей все. Но он не может позволить, чтоб она тащила на себе этот груз до конца жизни. Он говорит:

— Ты все равно не поймешь.

— Нет, я пойму, — возражает она. — Я ведь с Кашмир-Роуд, не забыл? Из Белфаста. Я выросла, наблюдая, как мои братья и дядья уходят из дому с маленькими рождественскими коробками, идут убивать людей. Я видела пулеметы под кроватью и раньше. Потому-то и уехала — меня уже тошнило от убийств. И убийц.

— Вроде меня.

— Я думала, ты переменился.

— Я и переменился.

Она ткнула в коробку.

— Мне приходится, — повторил он.

— Но почему? — недоумевает она. — Что есть такого важного, ради чего стоит убивать?

Ты, думает он.

Ты...

Но он ничего не говорит.

— На этот раз, когда ты вернешься, меня здесь не будет.

— Я не вернусь. Мне придется на какое-то время уехать.

— Господи! А мне ты собирался сказать? Или просто взял бы и уехал?

— Я хотел просить тебя поехать со мной.

И это правда. У него два паспорта и билеты. Он выуживает все со дна ящика стола и кладет поверх коробки у ее ног. Шивон до документов не дотрагивается. И даже не смотрит на них.

— Значит, так? — говорит она.

Голос внутри него вопит: «Скажи же ей. Объясни, что поступаешь так ради нее, ради нас обоих. Умоляй уехать с тобой». Кэллан порывается было сказать, но... не может. Шивон ни за что не простит себя потом за то, что стала частью этой его жизни. И его никогда не простит.

— Я люблю тебя, — выдавливает Кэллан. — Очень сильно люблю.

Шивон встает с кресла.

Подходит к нему близко:

— А я не люблю тебя. Любила, но теперь больше нет. Я не люблю того, кем ты становишься. Убийцу.

— Ты права, — кивает он.

Кэллан, пройдя мимо нее, сует в карман билет и паспорт, закрывает коробку и закидывает ее на плечо.

— Ты можешь жить тут, если хочешь, — говорит он. — Оплачено вперед.

— Я здесь жить не могу.

Хорошая все-таки была квартира, думает он, оглядываясь по сторонам. Самое счастливое, самое лучше место в его жизни. Место и время с Шивон. Кэллан стоит, стараясь найти слова, чтобы высказать ей это, но ничего не получается.

— Убирайся! Ступай, убей кого-то там. Ты ведь для этого уходишь?

— Да.

Кэллан выходит на улицу, там льет как из ведра. Поливает холодный, ледяной дождь. Подняв воротник, он смотрит на окно.

Видит — Шивон все еще сидит там.

Сгорбясь, спрятав лицо в ладони.

А позади нее помаргивают красным, зеленым и белым огоньки на елке.

Ее платье искрится под электрическим светом.

Расшитый сверкающими чешуйками красно-зеленый лиф.

Платье самое рождественское, одобрила Хейли, очень сексуальное.

Tres décolleté .

Джимми Персик не может удержаться и все запускает глаза за вырез ее блистающего платья.

А во всем другом, вынуждена признать Нора, он ведет себя вполне по-джентльменски. Выглядит на удивление пристойно в серо-стальном костюме от Армани. Даже черная рубашка и галстук не кажутся такими уж кошмарными; отдает мафиозным шиком, но не так уж чтобы.

Да и ресторан... Нора думала увидеть какую-то разудалую оглушающую сицилийскую вульгарность. Но «Спаркс Стейк-Хаус», несмотря на претенциозное название, оказался отделан сдержанно и солидно. Интерьер в английском стиле не в ее вкусе — на стенах, обшитых дубовыми панелями, гравюры со сценами охоты, — но все равно совсем не то, чего она ожидала от вечеринки гангстеров.

Прикатили гости на нескольких лимузинах, и швейцар держал зонт, прикрывая их от дождя те два шага, что они прошли от машин к длинному зеленому навесу. Приезд свой гангстеры со своими красотками под руку обставили эффектно и пышно. Обедающие за столиками в просторном переднем зале перестали есть и откровенно таращились на них. Ну, почему бы и нет, подумала Нора.

Девушки все просто сногсшибательно хороши.

На этот вызов Хейли отобрала лучших.

Сдержанные, прелестные, изысканные дамы, в них и намека нет на их профессию. Элегантно одетые, безупречно причесанные, с идеальными манерами. Мужчины пыжились от гордости, входя в зал. А девушки — нет, они принимали восхищение как нечто само собой разумеющееся. Даже никак не показали, что заметили его.

Подобострастный, как и положено, метрдотель сопровождает их в отдельный зал в глубине ресторана.

Посетители провожают их глазами.

Кэллан не наблюдает их процессию.

Он стоит за углом на Третьей авеню, дожидается приказа начать действовать. Видит, как подъезжают лимузины, лавируя в густом потоке праздничного часа пик, как сворачивают на Сорок шестую улицу к «Спарксу», и догадывается, что Джонни Бой, Пиккони и О'Боп прибыли на гулянку.

Он смотрит на часы.

5:30 — минута в минуту.

В зале их приветствует Скэки, каждого гангстера и его девушку по очереди. Все правильно, он хозяин, это он организовал вечеринку. Он даже (запустив украдкой глаза за вырез) целует Норе ручку.

— Рад видеть, — говорит он. Понятно теперь, почему Персик требовал именно эту для своей последней гулянки. Отпадная красотка. Они и все хороши, но эта...

Джонни Бой берет Скэки под руку.

— Сол, — зовет он, — на минутку. Хочу поблагодарить тебя за то, что ты устроил встречу. Я понимаю, тут потребовалось дипломатическое умение, нужно было уладить множество разных деталей. Если сегодня вечером достигнем результата, на какой надеемся, то, может, в Семье наступит мир.

— Только этого, Джонни, я и хочу.

— И места для себя за столом.

— Этого я не добиваюсь, — возражает Скэки. — Я просто, Джонни, люблю свою Семью. Люблю наше дело. И хочу, чтобы оно оставалось крепким, единым.

— Этого хотим и мы, Солли.

— Мне надо выйти, проверить кое-что, — говорит Скэки.

— Конечно, — соглашается Джонни Бой. — Теперь можешь позвонить, сказать королю, что он может входить. Подданные уже собрались.

— Слушай-ка, такое отношение...

Джонни Бой хохочет:

— Веселого тебе Рождества, Сол.

Они обнимаются и целуются.

— И тебе, Джонни. — Сол набрасывает на плечи пальто и идет к выходу. — А кстати, Джонни...

— Да?

— И счастливого Нового года!

Сол выходит под козырек. Погода препаршивая. Поливает ледяной дождь. Поездка обратно в Бруклин будет поганой.

Сол, достав из кармана пальто маленькую рацию, подносит к самому рту:

— Ты там?

— Угу, — отзывается Кэллан.

— Сейчас звоню боссу, чтоб приезжал. Так что время пошло.

— Все в порядке?

— Все как мы планировали. У тебя, приятель, десять минут.

Кэллан, подойдя к мусорному баку, швыряет туда коробку, сует пистолет-пулемет под куртку и шагает по Сорок шестой улице.

Под проливным дождем.

Пенясь, шампанское льется через края бокала.

Под смех и хихиканье.

— Какого черта! — восклицает Персик. — Шампанского полно!

И наполняет все бокалы.

Нора поднимает свой. Она не пьет, только чуть смачивает губы при каждом тосте. Ей нравится, как пузырьки щекочут в носу.

— Эй! Тост! — провозглашает Персик. — В жизни, конечно, есть и плохое. Но хорошего больше. Так что пускай никто не грустит в этот праздник. Жизнь прекрасна!

В этот сезон надежды, мысленно добавляет Нора.

И тут словно все дьяволы ада срываются с цепи.

Распахнув куртку, Кэллан выхватывает пистолет, передергивает затвор, целясь сквозь завесу дождя.

Первым его замечает Беллавиа. Он только, что открыл дверцу машины для мистера Калабрезе и тут увидел Кэллана. В его поросячьих глазках мелькает «А, это ты», а потом возникает тревога. Он начал было спрашивать: «Что это ты тут делаешь!», но мигом догадался и дернулся за своим пистолетом под куртку.

Но слишком поздно.

Руку ему отрывает, когда пули девятого калибра дырявят ему грудь. Беллавиа отлетает на открытую дверцу черного «Линкольн-континенталя» и оседает на тротуар.

Кэллан переводит пистолет на Калабрезе.

Глаза их на полсекунды встречаются, и Кэллан нажимает курок. Старик пошатнулся, а потом словно бы растекся лужицей, смешавшись со струями дождя.

Подойдя, Кэллан приставляет дуло к голове Беллавиа и дважды стреляет. Голова подскакивает на мокром асфальте. Кэллан приставляет дуло к виску Калабрезе и спускает курок.

Бросает пистолет, поворачивается и поспешно уходит в сторону Второй авеню.

За ним вдоль бровки тротуара бежит кровавый ручеек.

Нора слышит визг.

Дверь распахивается, стукается о стену.

Врывается метрдотель с криком: «На улице кого-то убили!» Все вскакивают, сами не понимая почему. Не зная, то ли мчаться на улицу, то ли растянуться на полу, прикрыв голову.

Тут входит Сол Скэки.

— Всем оставаться на местах, — приказывает он. — Убили босса.

Нора в недоумении. Какого такого босса? Кто это?

Раздается пронзительный вой сирен, и Нора вздрагивает, когда слышит — чпок!

Сердце у нее замирает. Пугаются все. Но это Джонни Бойон один по-прежнему сидит—открыл бутылку шампанского и наполняет себе бокал.

Машина ждет на углу.

Распахивается задняя дверца, и Кэллан влетает внутрь. Машина поворачивает к Сорок седьмой улице и едет к шоссе ФДР , потом дальше, к окраине. Сзади лежит приготовленная чистая одежда. Кэллан стягивает свою и влезает в новую. Все это время водитель не проронил ни слова, молча и ловко лавируя в плотном потоке машин.

Пока что, думает Кэллан, все идет по плану. Беллавиа и Калабрезе задумали, что они приезжают и видят сцену преступления: все их дружки зверски убиты. Они рыдают, скрипят зубами и причитают: «Мы ведь приехали, чтобы установить в Семье мир!»

Только на уме у Сола Скэки и всего остального клана было совсем другое.

«Займешься наркотиками — ты покойник». Но без них невозможно, потому что они означают деньги и власть. А если ты позволяешь, чтобы все деньги и власть захватили другие кланы, ты укорачиваешь свой жизненный путь. Таковы были доводы Скэки, абсолютно правильные.

И Калабрезе пришлось убрать со сцены.

Королем станет Джонни Бой.

— Идет смена поколений, — объяснял Сол во время их долгой прогулки по Риверсайд-парку. — Старики — на выход, приходят молодые.

Конечно, потребуется какое-то время, чтобы все успокоилось.

Джонни Бой станет отрицать свою причастность к убийству, потому что главы других Четырех Семейств, те, что уцелели, никогда не смирятся с тем, что он что-то предпринял без их разрешения, а они его ни за что бы не дали. «Ни один король, — наставлял его Скэки, — никогда не даст санкцию на убийство другого короля».

А значит, Джонни Бой вынужден будет провести расследование, что за сукины дети наркодельцы замочили его босса. Потом придется отправить еще несколько упрямцев, преданных Калабрезе, вслед за их боссом в мир иной, но в конце концов все утрясется.

И Джонни Бой, как бы с неохотой, позволит избрать себя новым боссом.

И другие боссы примут его.

И снова потечет наркота.

Непрерывным потоком из Колумбии в Гондурас, в Мексику.

И в Нью-Йорк.

Где в конце концов наступит белое от порошочка Рождество.

Но меня тут уже не будет, думает Кэллан, и я не увижу этого.

Он открывает пакет на полу.

Как и договорено, сто тысяч долларов наличными, паспорт, билеты на самолет. Скэки организовал все. Перелет в Южную Америку и новую жизнь.

Машина въезжает на мост Трайборо.

Кэллан смотрит в окно и даже сквозь пелену дождя видит очертания Манхэттена. Где-то там, думает он, проходила моя жизнь. Адская Кухня, «Священное Сердце», паб Лиффи, «Лэндмарк», «Глокка Мора», Гудзон. Майкл Мэрфи и Кении Мэхер. И Эдди Фрил. А еще — Джимми Бойлан, Ларри Моретти и Мэтти Шихэн.

А теперь прибавились Томми Беллавиа и Поли Калабрезе.

И призраки живые...

Джимми Персик.

И О'Боп.

А еще Шивон.

Кэллан оглядывается на Манхэттен, представляет, как она выходила из спальни, садилась к столу позавтракать. По утрам в субботу волосы у нее спутанные, лицо не подкрашено, но она все равно такая красивая. Сидит за чашкой кофе с газетой, но не столько читает ее, сколько смотрит на серый Гудзон и Джерси на другом берегу.

Кэллан вырос на легендах.

Кухулин, Эдуард Фитцджеральд, Вулф Тоун, Родди Маккорли, Патрик Пирс, Джеймс Коннели, Шон Саут, Шон Барри, Джон Кеннеди, Бобби Кеннеди, Кровавое воскресенье, Иисус Христос.

Все они приняли кровавую смерть.

 

8

Дни безвинных

Тегусигальпа, Гондурас

Сан-Диего, Калифорния

Гвадалахара, Мексика

1992

Арт, сидя на скамейке в парке, в пригороде Тегусигальпы, наблюдает, как человек в темно-бордовом адидасовском костюме переходит дорогу.

У Рамона Мэтти семь костюмов — по одному на каждый день недели. Каждый день он надевает свежий и выходит из своего особняка, готовясь к трехмильной пробежке. С флангов два телохранителя в таких же костюмах, только у них они пузырятся в необычных местах — там прячутся пистолеты «Мак-10».

Итак, Мэтти выходит каждое утро. Пробегает три мили по кругу, возвращается в особняк, принимает душ, пока один телохранитель взбивает молочно-фруктовый коктейль в блендере. Манго, папайя, грейпфрут и — тут все-таки Гондурас — бананы. Мэтти идет с коктейлем в патио и выпивает его, читая газету. Делает несколько телефонных звонков, обговаривая разные дела, а затем отправляется в личный спортзал побаловаться «железом».

Таков его обычный день.

Точно по часам. Каждый день.

Из месяца в месяц.

Но только не сегодня утром. Сегодня, когда телохранитель открывает дверь и потный, запыхавшийся Мэтти входит, его ударяют по виску рукояткой пистолета.

И он сваливается на колени перед Артом Келлером.

Его телохранитель беспомощно стоит, подняв руки: одетый в черное гондурасский полицейский секретной службы держит его под прицелом винтовки «М-16». Тут еще не меньше пятидесяти полицейских. Что очень странно, пробивается у Мэтти сквозь туман боли и головокружения мысль, ведь секретная служба принадлежит мне.

Очевидно, не принадлежит, потому что никто из них и пальцем не шевелит, когда Арт Келлер со всей силы бьет Мэтти по зубам. Встает над ним и говорит:

— Надеюсь, ты получил удовольствие от пробежки, потому что теперь тебе долгое время предстоит сидеть.

Мэтти глотает свою кровь вместо фруктового коктейля, пока Арт нахлобучивает ему на голову старый черный капюшон, крепко завязывает и конвоирует Мэтти к автофургону с тонированными окнами. Мэтти запихивают в самолет ВВС и переправляют в Доминиканскую Республику, где его отводят в американское посольство как обвиняемого в убийстве Эрни Идальго, потом сажают на другой самолет и везут в Сан-Диего, где быстро судят, отказываются отпустить под залог и сажают в камеру федеральной тюрьмы.

Все это провоцирует мятежи на улицах Тегусигальпы, где тысячи возмущенных граждан, подстрекаемые и оплачиваемые адвокатами Мэтти, сжигают американское посольство в знак протеста против действий янки. Они желают знать, как это американский коп набрался huevos заявиться в их страну да еще похитить одного из самых уважаемых граждан.

Множество народу в Вашингтоне ломают головы над тем же. Им также желательно знать, как это Арт Келлер, разжалованный, выгнанный с позором шеф-резидент из гвадалахарского отделения Управления по борьбе с наркотиками, уже закрытого, набрался наглости создать международный инцидент. И где он раздобыл деньги и людей?

Как, черт дери, такое вообще могло случиться?

Квито Фуэнтес — мелкий делец.

Таков он теперь, таким был и в 1985-м, когда вез замученного пытками Эрни Идальго на ранчо в Синалоа из Гвадалахары. Теперь он живет в Тихуане, где проворачивает небольшие сделки с американскими торговцами наркотиками, пересекающими границу, чтоб ухватить кусочек прибыли.

А когда занимаешься бизнесом такого рода, то неохота шататься налегке, не то вдруг какой мальчишка-янки вообразит себя крутым и попытается отнять у тебя наркоту да удрать за границу. Нет, на бедре должен висеть хороший ствол, а сейчас оружие Квито — это так, дерьмовый пугач.

Квито требуется оружие серьезное.

А его, вопреки расхожему мнению, очень даже трудно раздобыть в Мексике, где у federales и полиции штата будто монополия на огнестрельное оружие. К счастью для Квито, живет он в Тихуане, а она, считай, дверь в дверь с самым большим рынком оружия, Лос Эстадос Юнидос , так что Квито навостряет уши, когда Пако Мендес звонит из Чула-Виста и говорит, что у него имеется для Фуэнтеса дельце — толкнуть чистый «Мак-10»

От Квито только и требуется, что приехать и забрать его.

Но Квито совсем неохота рисковать и ехать на север от границы.

После того случая с копом-янки Идальго, нет, неохота.

Квито знает, за это в Мексике арест ему не грозит, но в США совсем другая песня. И он отвечает Пако, спасибо, но нет. А не может Пако привезти эту штуковину прямо в Тихуану? Вопрос, подсказанный скорее надеждой, чем реальностью, потому что у человека должны быть или: а) очень крепкие связи, или б) человек должен быть распоследним болваном, чтобы пытаться провезти контрабандой оружие, а уж тем более полуавтоматический пистолет, в Мексику. Если federales его поймают, то отметелят, как коврик во дворе перед праздником, а потом он огребет минимум два года в мексиканской тюрьме. А Пако известно: арестованных в мексиканских тюрьмах не кормят — это семейная проблема, а у Пако нет больше семьи в Мексике. Нет у него и крепких связей, и он не долбаный болван. А потому отвечает Квито, что приехать он вряд ли сможет.

Однако Пако требуется превратить этот пистолет в наличные, и побыстрее, и он говорит Квито:

— Дай-ка мне подумать. Я перезвоню тебе.

Положив трубку, Пако поворачивается к Арту Келлеру.

— Квито не приедет.

— Тогда у тебя большая проблема, — откликается Арт.

Да уж, куда больше — обвинение в хранении кокаина и оружия. И на всякий случай, чтобы посильнее зажать Пако в тиски, Арт добавляет:

— Дело я передам федеральному суду и попрошу судью о наказаниях, отбываемых последовательно.

— Но я же пытаюсь, — хнычет Пако.

— За попытки очки не насчитываются.

— Ты прям достаешь человека! Ну просто с ножом к горлу, знаешь это?

— Я-то знаю. А вот знаешь ли ты?

Пако бухается на стул.

— О'кей, — уступает Арт. — Хотя бы подведи его к забору.

— Да?

— Остальное доделаем мы.

И Пако снова хватается за трубку и договаривается совершить сделку у забора из проволоки вдоль каньона Койота.

Каньон — ничейная земля.

Если идете в каньон Койота ночью, то лучше прихватите с собой оружие, но даже этого может оказаться мало: у многих детей Божьих имеется оружие в каньоне Койота — этом глубоком шраме на холмистой голой местности, примыкающей к океану на границе. Каньон тянется от северной окраины Тихуаны и заходит где-то мили на две в США, и это бандитский район. Под вечер тысячи потенциальных эмигрантов начинают подтягиваться по обе стороны каньона на гребень над сухим акведуком, который и является фактической границей, а после захода солнца все опрометью бросаются через каньон, попросту сметая превосходящей численностью агентов пограничного патруля. Это закон чисел: людей, прорвавшихся через границу, больше, чем пойманных. И даже если вас схватят, то все равно наступит завтра.

Может, наступит.

Потому что в каньон пробираются настоящие бандиты и караулят в засаде, точно хищники. Нападают на слабых и раненых. Грабят, насилуют и убивают. Отнимают те скудные деньги, какие припрятаны у нелегалов, тащат их женщин в кусты, а порой, случается, и перерезают им потом горло.

Итак, если желаешь поехать собирать апельсины в Эстадос Юнидос, тебе приходится пройти через горнило каньона Койота. А посреди этого хаоса, в пыли от тысяч бегущих ног, в темноте, криках, пальбе, под аккомпанемент рева машин пограничного патруля, взлетающих на холмы и стремглав съезжающих с них, будто ковбои, пытающиеся обуздать стадо (а бегущие и есть стадо), у забора совершается немало деловых сделок.

Торгуют наркотой, сексом, оружием.

И именно этим занимается сейчас Квито, присевши у дыры, зияющей в заборе.

— Давай пистолет.

— Сначала деньги.

Квито видит «Мак-10», поблескивающий в лунном свете, а потому почти уверен, что его старый дружок Пако не собирается обжулить его. Он тянется через дыру отдать наличные Пако, и Пако хватает...

Но не деньги, а его самого за запястье.

И крепко держит.

Квито пытается вырваться, но теперь его схватили уже трое янки, и один из них говорит:

— Ты арестован за убийство Эрни Идальго.

— Вы не можете арестовать меня! — кричит Квито. — Я в Мексике!

— Не проблема! — бросает Арт.

И начинает перетаскивать его в Соединенные Штаты — попросту выдергивает его через дыру в заборе, но загнутый конец проволоки цепляется за брюки Квито. Арт все тянет, и острая проволока вонзается в зад Квито.

Квито лежит, наколотый на крючок левой ягодицей. Он визжит:

— Я застрял! Я застрял!

Арту наплевать — он упирается ногами в землю по американскую сторону забора и тянет. Проволока разрывает зад Квито, и теперь он визжит во всю глотку, потому что ему очень больно, у него течет кровь, и потому что он в Америке и янки колотят его почем зря, а потом суют кляп в рот, чтобы прекратить его визг, надевают на него наручники и тащат к джипу; Квито видит солдата пограничного патруля и пытается заорать, позвать на помощь, но migra попросту берет и поворачивается спиной, будто ничего не видит.

Про все это Квито рассказывает судье, тот сурово смотрит на Арта и спрашивает его, где произошел арест.

— Подсудимый был арестован в Соединенных Штатах, ваша честь, — отвечает Арт. — Он находился на американской территории.

— Подсудимый заявляет, что вы протащили его через дыру в заборе.

И Арт — общественный защитник Квито буквально подпрыгивает на стуле от возмущения — отвечает:

— В этом, ваша честь, нет ни слова правды. Мистер Фуэнтес пришел в нашу страну по своей собственной воле, чтобы незаконно купить оружие. У нас есть свидетель.

— Это мистер Мендес?

— Да, ваша честь.

— Ваша честь, — вмешивается общественный защитник, — мистер Мендес явно заключил сделку с...

— Никакой сделки не было, — перебивает Арт. — Клянусь на Библии.

Теперь — очередь за следующим.

С Доктором так легко не получится.

У доктора Альвареса процветающая гинекологическая практика в Гвадалахаре, и он никуда не ездит. Ничто на земле не соблазнит его пересечь границу или хотя бы приблизиться к ней. Он знает, что наркоуправлению известно о его роли в убийстве Идальго, и знает, как истово разыскивает его Келлер, так что добрый доктор накрепко окопался в Гвадалахаре.

— В Мехико уже из-за Квито Фуэнтеса подняли ор, — говорит Арту Тим Тейлор.

— Плевать.

— Тебе легко говорить.

— Это точно.

— Сколько тебе повторять, Арт, мы не можем свалиться туда и захватить Доктора. А мексиканцы этого делать не станут. Не будут они и экстрадировать его в Америку. Это тебе не Гондурас и не каньон Койота. Дело закрыто.

Для тебя может быть, думает Арт.

Но для меня — нет!

Оно не будет закрыто, пока все до единого участники убийства Эрни не будут мертвы или за решеткой.

Если мы и мексиканские копы не могут этого сделать, то мне остается найти того, кто сможет.

И Арт отправляется в Тихуану.

Где Антонио Рамос держит небольшой ресторанчик.

Арт застает бывшего копа сидящим на улице. Тот закинул ноги на стол, в зубах зажата сигара, холодное «Текате» наготове под рукой. Рамос видит Арта и говорит:

— Если ты ищешь превосходный chile verde , могу тебе сказать — не по адресу пришел.

— Нет, я не за тем. — Арт присаживается. Он заказывает мгновенно подскочившей официантке пиво.

— Тогда что тебе?

— Не что, а кто. Мне нужен доктор Умберто Альварес.

Рамос качает головой:

— Я в отставке.

— Я помню.

— И вообще, разведывательную службу разогнали, — продолжает Рамос. — Я позволил себе один широкий жест в жизни, а они сочли его неуместным.

— Но все-таки я могу воспользоваться твоей помощью?

Сбросив со стола ноги, Рамос наклоняется, придвигая лицо к Арту:

— Ты уже пользовался моей помощью, припоминаешь? Я сдал тебе этого долбаного Барреру, но ты не спустил курок. Ты не хотел мести, тебе требовалось правосудие. И не получил ничего.

— Дело не закрыто.

— И зря. Потому что правосудия не существует, а к мести ты относишься несерьезно. Ты не мексиканец. Мы мало чего воспринимаем всерьез, но месть — да.

— Я тоже.

— Ну как же!

— Я серьезен на сто тысяч долларов, — заявляет Арт.

— Ты предлагаешь мне сто тысяч долларов за убийство Альвареса?

— Не за убийство, — поправляет Арт. — Я хочу, чтобы ты похитил его. Запихнул в мешок и погрузил на самолет в Штаты, где я смогу отдать его под суд.

— Ну видишь, вот про это я и говорил. Ты слабак. Желаешь мести, но кишка тонка, чтоб взять и отомстить. Тебе непременно требуется замаскировать ее этим своим mierda «справедливым судом». Куда проще было б застрелить его.

— Мне не надо, чтоб проще и легче. Я хочу засадить Доктора в какую-нибудь адову федеральную дыру до конца его дней, чтобы он тяжко и долго мучился. И надеюсь, что проживет он там очень-очень долго. Это ты слабак, раз хочешь избавить его от страданий.

— Ну не знаю...

— Ты мягкотелый и усталый. И не говори мне, будто ты не устал. Сидишь тут день за днем, стряпаешь тамали для туристов. Ты же слушаешь новости. И знаешь, Мэтти и Фуэнтеса я уже захватил. А следующим будет Доктор, с тобой или без тебя. Потом на очереди Баррера. С тобой или без тебя.

— Сто тысяч баксов?

— Сто тысяч.

— Мне потребуется несколько человек...

— Я даю тебе сто тысяч баксов за эту работу, — перебивает Арт. — А уж ты дели их, как желаешь.

— Ох, ох, какой крутой парень.

— И тебе лучше в это верить.

Рамос долго затягивается сигарой, выдыхает идеальными кольцами дым, следя, как они поднимаются к небу. Потом роняет:

— Черт подери, все равно я тут никаких денег не делаю. О'кей, acuerdate?

— Мне он нужен живой, — говорит Арт. — Доставишь труп — и твои денежки усвистели.

— Si, si, si...

Доктор Умберто Альварес-Мачаин заканчивает прием: галантно провожает свою последнюю пациентку до дверей, желает доброй ночи секретарше и заходит напоследок в кабинет привести в порядок бумаги перед уходом. Он не слышит, как семеро входят в приемную. Ни о чем не догадывается, пока в кабинете не появляется Рамос. Он приставляет электрошокер к щиколотке доктора и нажимает.

Альварес, свалившись на пол, катается от боли.

— Твой последний funciete , Доктор, — говорит Рамос. — Там, куда ты отправишься, никаких chocho не будет.

И ударяет шокером снова.

— Что, больно, да, ублюдок?

— Да, — стонет Альварес.

— Будь на то моя воля, я б всадил тебе пулю в голову. Но, к счастью для тебя, не я тут распоряжаюсь. А теперь сделаешь все, что я скажу, понял?

— Да.

— Вот и прекрасно.

Ему надевают на глаза повязку, связывают телефонным шнуром запястья и выводят через заднюю дверь к машине в проулке. Заталкивают на заднее сиденье, потом заставляют лечь на пол. Рамос, забравшись в машину, ставит ноги на шею Альваресу, и они едут в надежное убежище в пригороде.

Доктора вводят в темную комнату, где снимают с глаз повязку.

Альварес начинает плакать, увидев человека, развалившегося в кресле перед ним.

— Знаешь, кто я? — осведомляется Арт. — Эрни Идальго был моим лучшим другом. Un hermano. Sangre de mi sangre .

Альвареса бьет крупная дрожь.

— Ты был его палачом, — продолжает Арт. — Ты глумился над ним. Ты делал ему уколы, чтобы он не терял сознания и подольше мучился.

— Нет!

— Не надо врать. Так ты только еще сильнее злишь меня. У меня есть магнитофонная запись.

На брюках Доктора впереди проступает пятно и ползет вниз по ноге.

— Он обмочился, — замечает Рамос.

— Разденьте его.

С него сдергивают рубашку и оставляют болтаться на связанных запястьях. Сдергивают брюки и трусы на щиколотки. Глаза Альвареса наполнены диким ужасом. И ужас его растет, когда Клейндейст говорит:

— Ну-ка, нюхни. Чувствуешь запашок?

Альварес кивает.

— Это из кухни, — продолжает Клейндейст. — Напрягись-ка, тебе ведь этот запах знаком? Нет? О'кей — это нагревается металл. Железный прут над плитой.

Входит один из людей Рамоса, держа рукой в рукавице раскаленный, малиново отливающий металлический прут.

Альварес теряет сознание.

— Ну-ка взбодрите его! — бросает Арт.

Рамос стреляет ему из шокера в голень.

Альварес приходит в себя и заходится криком.

— Наклоните его над диваном.

Они перегибают Альвареса через валик. Два человека держат за руки, широко разведя их. Двое других удерживают на полу ноги. Еще один подносит к его лицу раскаленный прут.

— Нет, пожалуйста... нет!

— Мне нужны имена всех, — требует Арт, — кого ты видел в доме, когда вы убивали Эрни Идальго. И нужны они мне сейчас.

No problema.

Альварес принимается частить комической скороговоркой, точно на ускоренной записи.

— Адан Баррера, Рауль Баррера, — перечисляет он. — Анхель Баррера, Гуэро Мендес.

— Кто?

— Адан Баррера, Рауль Баррера...

— Нет, — перебивает Арт. — Последнее имя.

— Гуэро Мендес.

— Он тоже был там?

— Si, si, si. Он был главным, сеньор. — Альварес шумно втягивает воздух. — Это он убил Идальго.

— Как?

— Слишком большая доза героина. Случайность. Мы намеревались освободить Идальго. Клянусь. La verdad .

— Поднимите его.

Арт смотрит на рыдающего доктора.

— Ты напишешь показания. Расскажешь все про свое участие. Все про Баррера и Мендеса. De acuerdo?

— De acuerdo.

— А потом напишешь еще заявление, что тебя не пытали и никак не принуждали давать показания. De acuerdo?

— Si. — Потом, чуть опомнившись, Альварес начинает торговаться: — Но я получу хоть какую-нибудь компенсацию за мое сотрудничество?

— Я замолвлю за тебя словечко, — обещает Арт.

Они усаживают доктора за кухонный стол, вручив бумагу и ручку. Через час работа закончена. Арт читает, прячет в кейс и говорит:

— А теперь ты отправишься в небольшую поездку.

— Нет, сеньор! — вопит Альварес. Про маленькие поездки ему хорошо известно. В них всегда присутствует лопата и мелкая могила.

— В Соединенные Штаты, — заключает Арт. — Самолет ждет в аэропорту. Ты поедешь по собственной воле, я полагаю.

— Да, конечно.

Выбор, разумеется, правильный, думает Арт. Человек только что настрочил донос на Баррера и Гуэро Мендеса. Его шансы выжить в Мексике равны нулю. Арт надеется, что срок его жизни в федеральной тюрьме «Марион» будет как у патриархов в Ветхом Завете.

Двумя часами позже Альвареса, вымытого, в свежих брюках, доставляют в самолете в Эль-Пасо, там арестовывают и предъявляют обвинение в пытках Эрни Идальго, приведших к смерти. Когда доктора приводят в тюрьму, его фотографируют раздетым от головы до колен в доказательство того, что его не пытали.

И Арт, верный своему обещанию, заступается за Альвареса. Через федеральных прокуроров он просит, чтоб не выносили смертного приговора.

Он хочет, чтобы Альваресу дали пожизненный срок без малейшей возможности выйти на поруки.

Жизнь без надежды.

Мексиканское правительство выражает протест, и целый отряд американских защитников прав человека присоединяются к протесту, но и Мэтти, и Альварес по-прежнему сидят в федеральной тюрьме строгого режима в ожидании апелляции. Квито Фуэнтес — в тюремной камере в Сан-Диего. Никто не натягивает вожжи, чтоб обуздать Арта Келлера.

Те, кто хотели бы, не могут.

А те, кто могут, не хотят.

Потому что Арт солгал.

Арт нагромоздил гору лжи комиссии Сената, которая расследует слухи, будто ЦРУ было замешано в сделках контрас «оружие за наркотики». В голове у Арта по-прежнему прокручивается протокол, словно звуковая дорожка фильма, которую никак не отключить.

Вопрос: Вы когда-нибудь слышали о грузовой компании под названием «СЕТКО»?

Ответ: Не припоминаю.

Вопрос: Вы считали или считаете, что самолеты «СЕТКО» использовались для транспортировки кокаина?

Ответ: Мне об этом ничего не известно.

Вопрос: Вы слышали что-нибудь о Мексиканском Батуте?

Ответ: Нет.

Вопрос: Я напоминаю вам, что вы под присягой.

Ответ: Да.

Вопрос: Вы когда-нибудь слышали об АОГ?

Ответ: А что это?

Вопрос: Антитеррористическая оперативная группа.

Ответ: Слышу впервые.

Вопрос: А о Директиве № 3 Государственного департамента безопасности?

Ответ: Нет.

Вопрос: А про Национальный отдел гуманитарной поддержки?

Адвокат Арта, наклонившись, говорит в микрофон:

— Господин прокурор, мы здесь не для игры в вопросы и ответы.

Вопрос: Так вы когда-нибудь слышали о Национальном отделе гуманитарной поддержки?

Ответ: Только недавно в газетах читал.

Вопрос: Кто-нибудь из этого отдела оказывал на вас давление касательно ваших показаний?

— Я не позволю, чтобы так продолжалось дальше, — вмешивается адвокат Арта.

Вопрос: Например, полковник Крэг?

При этом вопросе пресса встрепенулась.

Полковник Скотт Крэг посадил на задницу другую комиссию, когда та попробовала было привязать его к сделке «обмен оружия на заложников» с иранцами. В результате Крэг стал американским народным героем, любимцем СМИ. Страна, увлеченная второстепенным шоу — «оружие на заложников», — не удостоила вниманием настоящий скандал — то, что правительство помогало контрас проворачивать сделки «оружие за наркотики». Так что предположение, будто полковник Крэг — его Арт видел последний раз в Илопонго сгружающим кокаин — надавил на Келлера, чтобы тот молчал, стало моментом наивысшего напряжения.

— Это возмутительно, господин прокурор! — вмешался адвокат Арта.

Вопрос: Вполне согласен. Так будет ваш клиент отвечать на вопрос?

Ответ: Я пришел отвечать на ваши вопросы честно и точно, и именно это я и делаю.

Вопрос: Отвечайте на поставленный вопрос.

Ответ: Я никогда не встречался и никогда не имел никаких бесед с полковником Крэгом по этому вопросу или какому-нибудь другому.

Репортеры опять погрузились в сон.

Вопрос: А как насчет названия «Цербер», мистер Келлер? Вы слышали о таком?

Ответ: Нет.

Вопрос: «Цербер» имел какое-то отношение к убийству агента Идальго?

Ответ: Нет.

Элсия после этого ответа ушла с галерки. Позже, в Уотергейте, она сказала Арту:

— Может быть, кучка сенаторов и не сумела понять, что ты лжешь, Арт, но я-то...

— Может, пойдем и мирно пообедаем с детьми? — спросил Арт.

— Как ты мог?

— Что?

— Выступить союзником правых.

— Стоп.

Арт поднял руку и повернулся к жене спиной. Он устал.

Он устал слушать, подумала Элсия. Если вспомнить их последние месяцы в Гвадалахаре, когда она обижалась на его отчужденность, так то был настоящий рай в сравнении с поведением человека, вернувшегося из Мексики. А может, он и не вернулся вовсе. Это совсем другой человек, она не узнавала своего мужа. Он не желал говорить с ней, не желал слушать. Большую часть своего «административного отпуска» он проводил сидя один у бассейна ее родителей или уходил на долгие одинокие прогулки по Пасифик-Пэлисейдс или по пляжу. За обедом он произносил только: «Спасибо, очень вкусно», — или того хуже, разражался гневным монологом о политике, какая это все чушь собачья, а потом, извинившись, уходил наверх или отправлялся на ночную прогулку. Поздними ночами Арт лежал в кровати, щелкал кнопками пульта, переключаясь с канала на канал, злобно комментируя, что все дерьмо. А когда они занимались любовью (если это можно так назвать), что случалось все реже и реже, действовал он агрессивно и быстро, словно стараясь выплеснуть злость, а не проявить свои чувства.

— Слушай, я ведь все-таки не боксерская груша, — заметила Элсия как-то ночью, когда он лежал на ней после соития, чужой, мучающийся человек в глубокой затяжной депрессии.

— Разве я тебя бью?

— Я не то имела в виду.

Отцом Арт оставался заботливым, хотя и вел себя будто деревянный. Он выполнял, как и прежде, все отцовские обязанности, но теперь делал все как бы автоматически. Точно это Арт-робот водил детей в парк, Арт-робот учил Майкла кататься на серфборде у берега, Арт-робот играл в теннис с Кэсси. И ребятишки это чувствовали.

Элсия пыталась уговорить его сходить к врачу.

Он смеялся:

— К доктору для психов?

— Ну хоть к какому-нибудь врачу.

— Все, на что они способны, — давать человеку лекарства.

Господи, ну так принимай их, думала она.

Стало еще хуже, когда начали приходить повестки.

Вызовы к бюрократам из наркоуправления, правительственным чиновникам, следователям Конгресса. И еще адвокатам. Элсия боялась, что гонорары юристам разорят их, но Арт твердил: «Не волнуйся, обо всем позаботятся».

Она так и не узнала, откуда поступают деньги, но они поступали бесперебойно, потому что она не видела ни одного счета от адвокатов.

Арт, само собой, отказался говорить об этом.

— Я ведь твоя жена, — взмолилась Элсия однажды ночью. — Почему ты ничего мне не рассказываешь?

— Есть вещи, про которые тебе лучше не знать.

Ему хотелось поговорить с женой, рассказать ей все, сблизиться с ней снова. Но он не мог. Точно их разделяла невидимая стена, некое силовое поле, как в фантастическом фильме, — и находилось оно даже не между ними, а внутри него. Арт будто пытался преодолеть толщу воды, смотрел на мир из глубины, лица детей и жены казались нереальными, искаженными. Арт не в силах был вынырнуть из-под воды, дотянуться, дотронуться до них.

Наоборот, он погружался все глубже и глубже.

Замыкаясь в молчании, этом медленном яде, разъедающим брак.

В тот день в Уотергейте он взглянул на Элсию и понял: она догадалась, что он уворачивался и лгал ради правительства, помог ему прикрыть грязную сделку, которая выплеснула на улицы американских гетто наркотики.

Но она так и не поняла — почему?

Вот именно поэтому, думает теперь Арт, глядя из окна через дорогу, на дом 2718 по Космос-стрит, где прячется Тио Баррера.

— Наконец-то я достал тебя, сукин сын, — говорит Арт. — И никто на этот раз тебе не поможет.

Тио каждые несколько дней перебирается из одной своей квартиры в другую, иногда в кондо в Гвадалахаре. То ли опасаясь ареста, то ли страшась участи Идальго, потому что, покуривая собственный товар, Тио все больше впадал в паранойю.

И на то у него очень веские причины, думает Арт. Он уже три дня следит за Тио в этом доме. Так долго Тио на одном месте еще не задерживался. Возможно, он уже сегодня днем переедет.

Или думает, что переедет.

У Арта свои планы насчет следующего переезда Тио.

Его правительство пообещало мексиканскому, что сделано все будет без шума и скандала. И конечно же без случайных жертв. А потом Арту следует исчезнуть как можно скорее: все должно выглядеть как операция мексиканцев от начала до конца, триумф federales.

Да хоть как, думает Арт.

Мне все равно, Тио, лишь бы ты очутился в тюремной камере.

Арт, пригнувшись, снова выглянул из окна. Награда за «мои годы в пустыне», как он стал называть то жуткое время — 87-й, 88-й и 89-й годы, — когда маневрировал на минном поле расследований, терзаясь ожиданием, что вот-вот ему предъявят обвинение в даче ложных показаний, но этого, слава богу, не случилось. Наблюдал, как один президент ушел с поста и его вице-президент — тот самый человек, который вел тайную войну против сандинистов, — заступил на его место. Мои годы в пустыне, вспоминает Арт, — это бесконечная череда каких-то конторских должностей, постепенное угасание его брака, когда они с Элсией разъехались по разным комнатам и разным жизням, потом Элсия наконец потребовала развода, а он сопротивлялся как мог, до последнего.

Еще и теперь, думает Арт, какие-то документы по разводу лежат неподписанные на кухонном столе в его маленькой пустой квартире, снятой в центре Сан-Диего.

— Никогда, — сказал Арт жене, — я не позволю тебе забрать моих детей.

Наконец воцарился мир.

Не для Келлеров, а в Никарагуа.

Прошли выборы, сандинистов сбросили, тайная война подошла к концу, и буквально через пять минут Арт пришел к Джону Хоббсу требовать заслуженной награды.

Расправы с каждым человеком, участвовавшим в убийстве Эрни Идальго.

Список зачистки: Рамон Мэтти, Квито Фуэнтес, доктор Альварес, Гуэро Мендес.

Рауль Баррера.

Адан Баррера.

И Мигель Анхель Баррера.

Тио.

Какого бы мнения ни придерживался Арт о президенте, о Джоне Хоббсе, о полковнике Скотте Крэге и Соле Скэки, все-таки они оказались людьми слова. Арту Келлеру предоставили полную свободу действий и всю возможную помощь. И он сорвался в бешеный галоп.

— А в результате, — подытожил Хоббс, — у нас имеется сожженное посольство в Гондурасе, грандиозная битва за гражданские права, а наши дипломатические отношения с Мексикой превратились в груду пепла. И, продолжая метафору, Америка рвется устроить аутодафе для тебя, а судьи с радостью притащат шашлык поджарить на этом костре.

— Но я уверен, — говорит Арт, — что имею полную поддержку Белого дома и президента.

А еще Арт напомнил Хоббсу, что до того, как нынешний президент въехал в Белый дом, он занимался тем, что снабжал контрас кокаином, так что не надо тут никакой чепухи насчет Америки и судей.

Шантаж сработал: Арт получил разрешение охотиться на Тио.

Но добиться этого было непростой задачей.

В переговорах на высшем уровне Арт даже не упоминался.

Хоббс отправился в Лос-Пинос, резиденцию президента, чтобы заключить сделку: арест Мигеля Анхеля Барреры — это камень, убранный с дороги НАФТА — Соглашения о Североамериканской зоне свободной торговли.

НАФТА — это ключевое звено, совершенно необходимое для модернизации Мексики. Когда соглашение вступит в действие, Мексика сможет двинуться в следующее столетие. Без НАФТА мексиканская экономика загниет и рухнет, а страна так и останется захудалой окраиной третьего мира, погрязшей в нищете.

Итак, они обменяли Барреру на возможность заключения НАФТА.

Но есть и досадная оговорка: этот арест станет последним. Он подведет черту под делом об убийстве Идальго. А Арту Келлеру даже не разрешат после этого въезд в страну. Он получит Тио, но останутся на свободе Адан, Рауль и Гуэро Мендес.

Ничего, думает Арт.

Насчет них у меня свои планы.

Но сначала — Тио.

Проблема — трое телохранителей Тио (опять «Цербер», думает Арт, неизбежный трехголовый сторожевой пес), вооруженные автоматическими пистолетами девятого калибра, автоматами «АК-47» и ручными гранатами. И с легкостью пускающие весь этот арсенал в ход.

Не то чтобы это так уж напрягало Арта. У его команды тоже есть оружие. Двадцать пять офицеров federales из спецотряда вооружены «М-16», снайперскими винтовками и прочими такими игрушками, да вдобавок Рамос и его солдаты увешаны с ног до головы. Но приказ Мексики — «Категорически запрещается перестрелка на улицах Гвадалахары». И Арт полон решимости не нарушать условия сделки.

Поэтому они стараются отыскать лазейку.

Ее помогает найти девушка, последняя любовница Барреры, с жесткими веревочными прядями волос.

Девушка ни в какую не желает стряпать еду.

Арт наблюдал, как последние три дня по утрам телохранители тянулись в местную comida на завтрак. В наушниках раздавались ее крики, их ворчанье, когда они выходили. Возвращались они минут через двадцать, сытые и готовые к долгому дню охраны Мигеля Анхеля.

Но не сегодня, думает Арт, нет.

Сегодня день у них получится короткий.

— Должны же они выйти, — говорит он Рамосу.

— Не волнуйся.

— А я волнуюсь, — возражает Арт. — Что, если на нее вдруг нападет приступ хозяйственности?

— На эту-то свинюшку? — возражает Рамос. — Забудь. Вот если б она была моей женщиной, то готовила бы завтрак как миленькая. Просыпалась бы по утрам, напевая, желая угодить мне. Самая счастливая женщина в Мексике.

Но и он дергается тоже, видит Арт. Челюсти стискивают всегдашнюю сигару, пальцы выбивают легкую дробь по прикладу его Эспозы — «узи». И он добавляет:

— Надо же им есть.

Ладно, будем надеяться, думает Арт. Но если они не выйдут и от нас ускользнет такой случай, вряд ли еще будет возможность воспользоваться и без того ненадежной договоренностью с мексиканским правительством. Союзнички совсем не рвутся сотрудничать. Министр внутренних дел и губернатор Халиско отправились подальше в море, в трехдневный тур на «подводное плавание», обеспечивают себе право заявить впоследствии о полной своей непричастности к аресту и уцелевшим братьям Баррера. И есть еще много слабых моментов в этой операции, потому решающий фактор сейчас — время.

Команда federales из Мехико уже на месте, караулят, чтобы схватить Барреру. Специальный армейский отряд расположился на окраине, города, готовый вмешаться и сдерживать полицейские силы штата Халиско, их шефа и губернатора штата, пока Барреру переправляют самолетом в Мехико, где его арестуют и посадят в тюрьму.

Этот государственный переворот в штате, думает Арт, спланирован до секунды, и если что-то сорвется, то будет уже немыслимо сохранить все в тайне даже хотя бы один день. Полиция Халиско выручит своего дружка Барреру, губернатор заявит, что знать ничего не знает, и конец песне.

Так что операцию обязательно нужно осуществить сейчас.

Арт глаз не спускает с парадной двери особняка.

Пожалуйста, Боже, пусть они проголодаются!

Пусть отправятся завтракать.

Он пристально смотрит на дверь, будто бы взглядом может заставить ее открыться.

Тио стал наркоманом.

Подсел на кокаин.

Настоящая трагедия, думает Адан, глядя на дядю. То, что начиналось как шуточная игра в физическую немощь, обернулась реальностью, как будто Тио заигрался так, что уже не в состоянии выйти из роли. И раньше стройный, он стал совсем худым, он почти не ест, курит сигары одну за другой. Если он не вдыхает дым, то выкашливает его. Его некогда угольно-чёрные волосы теперь серебристо-седые, кожа приобрела желтоватый оттенок. Ему вводят глюкозу, и он таскает за собой капельницу на колесиках, будто домашнюю собачонку.

Тио пятьдесят три года.

Юная девушка — которая уж там по счету? — пятая или шестая после Пилар — входит в комнату, плюхается пышным задом на шезлонг и включает телевизор. Рауль шокирован таким неуважением. И еще больше шокирован, когда его дядя робко блеет:

— Color de mi vido, мы говорим о бизнесе.

«Огонек моей жизни», — о, черт, думает Адан. Девчонка — он даже не может вспомнить ее имени — очередная бледная копия Пилар Талавера-Мендес. Фунтов на двадцать толще, рыхлая, жирные волосы, но слабое сходство проглядывает. Адан может понять одержимость дяди Пилар — господи, такая красотка! — но увлечься такой уродиной!.. Этого он постичь не может. Особенно сейчас, когда девица капризно выпячивает толстые губы и мяучит:

— Ты вечно говоришь о бизнесе.

— Приготовь нам ланч, — просит Адан.

— Я не готовлю. — И, ухмыльнувшись, лениво, вперевалку уходит. Они слышат, как громко заговорил телевизор в другой комнате.

— Ей нравятся сериалы, — объясняет Тио.

Адан молчит, откинувшись в кресле и глядя на дядю с растущей тревогой. Его явно пошатнувшееся здоровье, слабость, попытки заменить кем-то Пилар, такие же упорные, как неудачные. Тио Анхель жалок, но, однако, он все еще patron всего pasadora .

Тио, наклонившись к Адану, шепчет:

— Ты встречаешь ее?

— Кого, Тио?

— Ее, — хрипло каркает Тио. — Mujer Мендеса, Пилар.

Гуэро женился на Пилар. Встретил ее, когда та вышла из самолета после своего «медового месяца» в Сальвадоре с Тио, взял да и женился на девчонке, до которой большинство мексиканцев и не дотронулись бы. Мало того что она уже не девственница, так вдобавок была еще любовницей Барреры, его segundera. Вот как сильно Гуэро влюбился в Пилар Талаверу.

— Si, Тио. Встречаю иногда.

Тио кивает. Бросает быстрый взгляд в сторону гостиной, удостоверяясь, что девчонка по-прежнему смотрит телевизор, и шепчет:

— Она все такая же красивая?

— Нет, Тио, — лжет Адан. — Она толстая стала. И страшная.

Но это не так.

Пилар, думает Адан, красива изысканной красотой. Он ездит на ранчо Мендеса в Синалоа каждый месяц со своим взносом и встречает ее там. Теперь она молодая мать, у нее трехлетняя дочка и младенец сын, и Пилар просто ошеломительно красива. Подростковый жирок с нее сошел, и она расцвела, превратилась в прелестную молодую женщину.

И Тио по-прежнему влюблен в нее.

Адан пытается вернуться к прежней теме:

— Так как насчет Келлера?

— А что с ним?

— Он увез Мэтти из Гондураса, — напоминает Адан. — А теперь похитил Альвареса прямо отсюда, из Гвадалахары. Кто на очереди? Ты?

Вот о чем надо тревожиться всерьез. Тио пожимает плечами:

— Мэтти стал слишком самодовольным. А Альварес беспечным. Я не такой, как они. Я очень осторожный. Переезжаю каждые несколько дней. Меня защищает полиция Халиско. Есть у меня и другие друзья.

— Ты про ЦРУ? — уточняет Адан. — Война с контрас окончена. Какой им теперь от тебя прок?

Потому что верность не из числа американских добродетелей, думает Адан, как и долгая память тоже. Если ты сам не знаешь этого, так спроси Мануэля Норьегу в Панаме. Он тоже был ключевой фигурой в «Цербере», связным в Мексиканском Батуте, и где он теперь? Да там же, где Мэтти с Альваресом, — в американской тюрьме. Но только не Арт, а старый друг Норьеги Джордж Буш засадил его туда. Вторгся в страну, захватил дружка и предоставил место за решеткой.

Так что если ты хочешь сосчитать американцев, которые способны отплатить тебе верностью, Тио, то хватит пальцев одной руки.

Я смотрел спектакль Арта по Си-эн-эн. За свое молчание он конечно же назначил цену, и эта цена, вполне возможно, ты. А может, и мы все.

— Не переживай ты, mio sobrino, — говорит Тио. — Лос-Пинос — наш друг.

Лос-Пинос — это резиденция президента Мексики.

— С чего это он такой уж твой друг?

— С моих двадцати пяти миллионов долларов. И есть еще кое-что.

Адан знает что.

То, что Федерасьон помогла президенту обманом выиграть выборы. Четыре года назад, в 1988-м, казалось несомненным, что кандидат от левой оппозиции Карденас победит на выборах и свалит Институционно-революционную партию, которая находилась у власти со времен революции 1917 года.

Но потом случилось нечто странное.

Компьютеры, подсчитывавшие голоса, волшебным образом вышли из строя.

Член выборной комиссии появился как бы в полном недоумении на экране и объявил, что компьютеры сломались, а потому потребуется несколько дней, чтобы подсчитать голоса и определить победителя. И в эти несколько дней тела двух наблюдателей от оппозиции, ответственных за контроль подсчета голосов на компьютерах — двух человек, которые могли и обязательно бы объявили правду: Карденас получил пятьдесят пять процентов голосов, — были найдены в реке.

И снова на экранах появился член выборной комиссии и объявил с лицом ясным и честным: выборы выиграла ИРП.

Нынешний президент вступил в должность, приступил к национализации банков, телекоммуникаций, нефтяных вышек, всей собственности, что была куплена по низким рыночным ценам теми самыми гостями, которые пришли на его обед по сбору средств и оставили «на чай» кругленькую сумму в двадцать пять миллионов долларов.

Адану известно, что не Тио организовал убийство наблюдателей, это было делом рук Гарсии Абрего, но Тио наверняка об этом знал и дал свое согласие. И так как Абрего с Лос-Пинос друзья неразлейвода, они с Эль Багманом, братом президента, партнеры, тот владеет третью всех кокаиновых перевозок, какие осуществляет Абрего через картель Залива. И Тио не без основания считает, что у Лос-Пинос есть причины сохранять ему верность.

Но у Адана имеются на этот счет определенные сомнения.

Сейчас он смотрит на дядю и видит, тому не терпится закончить встречу. Тио охота курнуть крэка, но при Адане ему неудобно. Как грустно, думает Адан, уходя, видеть, что сотворил наркотик с этим великим человеком.

Адан берет такси до Перекрестья Площадей и идет в собор молиться о чуде.

Господь Бог и наука, думает он.

Силы, иногда действующие заодно, а иногда конфликтующие, к ним обращаются Адан и Люсия в стараниях помочь дочке.

Люсия чаще взывает к Богу.

Она ходит в церковь, молится, заказывает мессы и молитвы благодарения, стоит на коленях перед ликами святых. Покупает Milagros у собора и бережет их, ставит свечи, дает деньги, она приносит и приносит жертвы.

Адан в церковь ходит по воскресеньям, тоже вносит свои пожертвования, молится, причащается, но он просто угождает Люсии. Он больше не верит в помощь с той стороны. Регулярно приезжая в Кульякан с деньгами для Гуэро Мендеса, он всегда заходит к раке Санто Хесуса Малверде и произносит manda.

Он молится Narcosanto , но больше надежд возлагает на докторов.

Адан продает наркотики, а покупает лекарства.

Педиатры, неврологи, нейропсихологи, психоневрологи, эндокринологи, специалисты по мозгу, химики-ученые, лекари-травники, знахари. Доктора из Мексики, Колумбии, Коста-Рики, Англии, Франции, Швейцарии и даже США.

Сам к американским врачам Адан ездить не может.

Не может сопровождать жену и дочку в их печальных, тщетных поездках к специалистам в госпиталь «Скриппс» в Ла-Холле или в «Мерси» в Лос-Анджелесе. Он посылает Люсию, снабдив списком вопросов, кипами медицинских отчетов, результатов тестов, историй болезней. Люсия возит Глорию одна, пересекает границу под своим девичьим именем — она все еще гражданка Америки. Случается, они уезжают на несколько недель, бывает, и месяцев, и тогда Адан тоскует по дочке. Возвращаются они неизменно все с одной и той же новостью.

Что новостей нет.

Никакого нового чуда не изобрели.

Ни Бог, ни врач.

Ничего сделать они не в силах.

Адан и Люсия утешают друг друга с надеждой, верой — у Люсии вера есть, а Адан ее изображает—и любовью.

Адан любит свою жену и дочку.

Он хороший муж и замечательный отец.

Другие мужчины, знает Люсия, пожалуй, и отвернулись бы от своего ребенка-калеки, стали избегать девочки, своего дома, придумали бы тысячу предлогов, чтобы проводить время где-то еще.

Но только не Адан.

Он дома почти каждый вечер, каждый уикенд. Первым делом утром он заходит в комнату к Глории поцеловать дочку, приласкать ее, потом он готовит ей завтрак перед тем, как уйти на работу. И, возвращаясь вечером, прежде всего заходит к ней. Он читает ей, рассказывает всякие истории, играет.

И Адан не стыдится Глории. Он водит ее на долгие прогулки по кварталу Рио. Берет с собой в парк, на ланчи, в цирк — везде. Все владельцы магазинов знают девочку — они дарят ей конфеты, цветы, дешевые колечки, заколки для волос, браслеты, всякие хорошенькие безделушки.

Когда Адану приходится уезжать по делам — как сейчас, в обычную поездку в Гвадалахару навестить Тио, а от него в Кульякан с кейсом наличных для Гуэро, — то он звонит домой каждый день, несколько раз на дню, чтобы поговорить с дочкой. Рассказывает ей анекдоты, всякие забавные случаи. И отовсюду привозит ей подарки — из Гвадалахары, Кульякана, Бадирагуато.

В поездках к врачам, куда он может — всюду, кроме Соединенных Штатов, — он сопровождает Люсию с дочкой. Он стал экспертом по кистозной лимфографии — читает, изучает, задает вопросы; он поощряет, предлагает вознаграждения. Жертвует огромные деньги на исследования, исподволь побуждая к тому же своих партнеров. У них с Люсией красивые вещи, прекрасный дом, но они могли бы позволить себе купить еще лучше и гораздо больше, если б не тратили столько денег на докторов, пожертвования, на обеты, мессы и благодарственные молитвы, на игровые площадки и клиники.

Люсия этому рада. Ей не нужно вещей красивее и дома побольше. Ей не нужно — и она никогда не захочет — роскошного и, если честно, безвкусного особняка, в каких сейчас живут другие narcotraficantes.

Люсия и Адан отдали бы все, что у них есть, любой родитель отдал бы, какому угодно доктору или Богу, всем докторам и всем богам, только бы вылечили их ребенка.

Чем меньше надежд на науку, тем фанатичнее религиозность Люсии. Она больше верит в чудо, чем в сухие цифры медицинских отчетов. Благодеяние от Бога, от святых, от Девы Марии Гваделупской способно в мгновение ока, в одно биение сердца уничтожить все эти цифры. Она не вылезает из церкви, она ежедневно причащается, приводит приходского священника отца Риверу домой на обеды, на частную молитву и обсуждения Библии. Может, ее вера недостаточно глубока? (Может, какое-то ее сомнение мешает действию milagro?) Она сомневается в искренности веры Адана. И настоятельно уговаривает мужа посещать мессы чаще, молиться усерднее, еще больше жертвовать денег на церковь, беседовать с отцом Риверой, «открыть ему, что у тебя на сердце».

Чтобы порадовать жену, Адан отправляется на встречу со священником.

Ривера человек неплохой, пусть даже чуть глуповат. Адан сидит в кабинете священника, через стол от него, и говорит:

— Надеюсь, вы не поддерживаете Люсию в убеждении, будто недостаток ее веры мешает лечению нашей дочери?

— Конечно нет. Я бы никогда такого не сказал и даже не подумал.

Адан кивает.

— Но давайте поговорим о вас, — говорит Ривера. — Как, Адан, я могу помочь вам?

— Да у меня все хорошо.

— Наверно, вам нелегко.

— Жизнь — вообще нелегкая штука.

— А какие отношения у вас с Люсией?

— Все прекрасно.

Ривера делает умное лицо и спрашивает:

— А в спальне? Могу я спросить? Как супружеские...

Адан успешно скрывает усмешку. Его всегда смешит, когда священники, эти добровольные кастраты-евнухи, рвутся давать советы по сексуальным вопросам. Это как если б вегетарианец предлагал приготовить для тебя барбекю. Тем не менее, очевидно, Люсия обсуждала их сексуальную жизнь со священником, иначе у этого человека никогда не хватило бы нахальства затрагивать эту тему.

Но дело в том, что и обсуждать-то тут нечего.

Никакой сексуальной жизни нет. Люсия панически страшится забеременеть. А так как церковь запрещает контрацепцию, всякие противозачаточные средства, а она ни на капельку не отклонится от полного и всецелого подчинения законам церкви...

Адан уже сотни раз убеждал ее, что шансы опять родить ребенка с врожденным дефектом тысяча к одному, даже миллион к одному, но логики для нее не существует. Она знает, что он прав, но как-то ночью со слезами признается ему, что ей невыносимо само воспоминание о той минуте в госпитале, когда ей сказали, когда она увидела....

Ей нестерпима даже мысль о возможности снова пережить такую минуту.

Люсия несколько раз поддавалась его уговорам — в безопасные дни, конечно, — но лежала как замороженная. Ужас и чувство вины, подумал Адан, не возбуждают.

Правда в том, хочется сказать ему Ривере, что для него это не важно. Он занят на работе, занят дома, и вся его энергия уходит на ведение бизнеса (своеобразный характер этого бизнеса никогда не обсуждается), на заботу об очень больной, имеющей серьезные физические недостатки девочке, и попытки найти лечение для нее. В сравнении со страданиями их дочери мучения из-за отсутствия сексуальной жизни — сущие пустяки.

— Я люблю свою жену, — говорит он Ривере.

— Я всячески убеждал ее родить еще детей, — говорит Ривера. — Чтобы...

Ну довольно, думает Адан. Это уже оскорбительно.

— Отец, — перебивает он, — сейчас наша главная и единственная забота — Глория.

Адан оставляет на столе чек.

Идет домой и рассказывает Люсии, что разговаривал с отцом Риверой и беседа эта укрепила его веру.

Но верит Адан по-настоящему только в цифры.

Ему больно наблюдать грустную веру жены в чудо, он понимает, что Люсия лишь с каждым днем причиняет себе все больше страданий. Адан знает наверняка: никогда не лгут только цифры. Он каждый день занимается цифрами, принимает важные решения, исходя из цифр, и знает, что математика верна для всей вселенной, а математическое доказательство и есть единственно верное.

А цифры говорят, что их дочери с возрастом будет становиться только хуже. И жаркие исступленные молитвы его жены остаются то ли неуслышанными, то ли безответными.

Все надежды Адан возлагает на науку; может, кто-то где-то выведет нужную формулу, откроет волшебное лекарство, сделает хирургическую операцию, которые посрамят Бога и его окружение бесполезных святых.

Но пока что предпринять ничего нельзя, кроме как переставлять ноги в этом бесполезном марафоне.

Ни Бог, ни наука не в силах помочь его дочери.

Кожа Норы тепло порозовела от горячей воды в ванной.

На ней толстый белый махровый халат, на голове тюрбаном накручено полотенце. Она плюхается на диванчик, закидывает ноги на кофейный столик и берет в руки письмо.

— Так ты собираешься? — спрашивает она.

— Собираюсь — что? — переспрашивает Парада, вопрос отрывает его от сладкой музыки альбома Колтрейна, льющейся из стерео.

— Уйти в отставку?

— Не знаю. Наверное, да. Письмо ведь от самого Папы...

— Но ты же сказал, что это всего лишь просьба, — возражает Нора. — Он просит, а не приказывает.

— Это так, из вежливости. А суть одна. Папе в просьбах не отказывают.

Нора пожимает плечами:

— Всегда бывает первый раз.

Парада улыбается. Ах, бесшабашная бравада юности! Это, размышляет он, одновременно и недостаток, и достоинство молодежи: у них так мало почтения к традициям, а еще меньше к авторитетам. Вышестоящий просит тебя сделать что-то, чего ты делать не желаешь. Все легко и просто — откажись.

Но было бы куда легче согласиться, думает он. И не только легче — соблазнительнее. Уйти в отставку и стать опять простым приходским священником. Или принять назначение в монастырь — на «период размышлений», возможно, так они назвали бы это. Время для созерцания и молитв. Это так чудесно после постоянных стрессов и ответственности. Бесконечных политических переговоров, нескончаемых усилий раздобыть еду, жилье, медикаменты. Это тяжкое бремя, печалится он, вполне отдавая себе отчет, что он начинает жалеть себя. И вот теперь Папа не просто желает освободить меня от тяжкой ноши, но просит, чтобы я отдал ее.

И даже отнимет силой, если я покорно с ней не расстанусь.

Вот этого Нора не понимает.

Она уже несколько лет приезжает к нему в гости. Сначала это были короткие наезды на пару дней, она помогала в приюте для сирот за городом. Потом визиты стали длиннее, она стала задерживаться на две-три недели, а вскоре недели превратились в месяцы. Возвращаясь в Штаты, она занималась тем, чем обычно, чтобы заработать на жизнь. Но приезжала сюда снова и снова.

И это радует отца Хуана, потому что она оказывает неоценимую помощь приюту.

К собственному удивлению, Нора научилась делать то, что требовалось, и делать очень хорошо. И присматривать за дошколятами, и контролировать, казалось, бесконечный ремонт сантехники, и вести переговоры с подрядчиками о стоимости строительства нового здания. Она ездила на центральный рынок в Гвадалахару закупать продукты на неделю, самые свежие и по низкой цене.

Сначала всякий раз, когда возникала новая проблема, Нора плаксиво заводила один и тот же припев: «Я же ничего в этом не понимаю!» — и получала от сестры Камеллы все тот же ответ: «Ничего, научишься».

И она училась и научилась. Стала настоящим экспертом в хитросплетениях сантехнического ремонта в третьем мире. Местным подрядчикам и нравилось, когда она приходила — очень красивая! — но они и терпеть этого не могли, ведь она была жесткой и неумолимой. Они восторгались (хотя их и шокировало), когда видели, что к ним идет эта женщина и отрывисто бросает по-испански с сильным акцентом, но вполне понятно: «No те quiebres el culo!» (Нечего мне башку морочить!)

А в другой раз она могла быть такой чарующей и обаятельной, что они давали ей все, что она просила, с минимальной наценкой. Она смотрела на них прекрасными томными глазами, улыбалась своей особенной улыбкой и говорила, что крыша просто не может ждать до тех пор, пока у приюта появятся наличные, ведь вот-вот польют дожди, вон, видите, какое небо?

Нет, неба они не видели. Они видели ее лицо и фигуру, и если совсем по-честному, то душу, и они шли и ремонтировали распроклятую крышу. Они знали, деньги за ней не пропадут, деньги она раздобудет, потому что кто же в епархии посмеет ей отказать?

Да никто.

Ни у кого не хватит храбрости.

А на рынке? Бог свидетель, она для торговцев — просто ходячий кошмар. Шагает между овощными рядами, точно королева, требуя все самое лучшее, все самое свежее. Мнет, и нюхает, и требует кусочек попробовать.

Однажды утром зеленщик, не выдержав, спрашивает:

— Вы что, воображаете, что делаете закупки для постояльцев роскошного отеля?

А она ответила:

— Мои дети заслуживают большего, чем толстопузые богачи. Или вы не согласны?

Нора покупает приюту лучшие продукты по самым выгодным ценам.

Слухи про нее гуляют самые разные. Она актриса... да нет, шлюха. Нет... она любовница кардинала. Нет, она была дорогой куртизанкой, а теперь умирает от СПИДа, вот и приезжает в приют, чтобы искупить свои грехи, прежде чем отправиться на встречу с Богом.

Но прошел год, потом два, потом пять и семь лет, а она все так же приезжает в приют для сирот, и здоровье у нее не ухудшается, а красота не увядает. И всякие домыслы о ее прошлом как-то сошли на нет.

Нора наслаждается едой, когда приезжает в город. Она наедается до отвала, потом, прихватив с собой бокал вина в роскошную ванную, отмокает в горячей воде с душистыми добавками. Вытирается досуха большим пушистым полотенцем (в приюте полотенца маленькие и почти прозрачные), горничная приносит чистую одежду — ее стирали, пока Нора принимала ванну, — и наконец Нора присоединяется к отцу Хуану. Они проводят вечер за разговорами, слушая музыку, или смотрят фильмы. Нора знает, отец Хуан пользуется случаем, пока она принимает ванну, чтобы выйти в сад и украдкой выкурить сигарету (врачи ему строжайше запретили, но он рассуждает: «Вот брошу я курить, а меня возьмет да собьет машина? Тогда получится, я пожертвовал своим удовольствием попусту!»), а потом сосет мятный леденец перед ее возвращением. Смешно! Будто бы может кого-то одурачить, будто ее нужно дурачить.

Они даже стали измерять время приема ванны сигаретами: «Ванна на пять сигарет», или, если у нее особенно мрачно на душе и она очень устала: «Это будет ванна на восемь сигарет», но он все равно притворяется, будто не курит и всегда сосет леденец.

И такая игра у них продолжается уже семь лет.

Семь лет — Норе просто не верится.

В этот раз она приехала против обыкновения утром, ночью ей пришлось отвозить больного ребенка в городской госпиталь, а потом она сидела у его постели. Когда кризис миновал, Нора взяла такси до дома отца Хуана и утешила себя ванной и плотным завтраком. Теперь она сидит в кабинете Парады и слушает музыку.

— Как же это все так быстро промелькнуло? — спрашивает она, когда соло Колтрейна поднимается до крещендо, а потом резко падает вниз.

— Что?

— Да семь лет.

— Как обычно, — отвечает отец Хуан. — За делами, которые требовалось сделать.

— Да, наверное.

Нора беспокоится за Хуана.

У него усталый, измученный вид. И хотя они шутят насчет этого, он действительно последнее время сильно похудел и чаще простужается.

Однако дело не только в его здоровье.

Дело также и в его безопасности.

Нора боится, что его хотят убить.

Не только из-за его постоянных политических проповедей и организации трудовых союзов; последние несколько лет он все больше и больше времени проводит в штате Чьяпас, превращая тамошнюю церковь в центр индейского движения, чем приводит в ярость местных землевладельцев. Он все более открыто и категорично высказывается по социальным вопросам, всегда занимая опасную левую позицию, и даже выступает против договора НАФТА, который, как он доказывает, только еще больше обездолит бедных и безземельных.

Он даже обличает НАФТА с кафедры, приводя в негодование свое начальство в церкви, а также правых в Мексике.

На стене появляются письмена. В буквальном смысле.

В первый раз, когда Нора увидела такой плакат, она возмущенно бросилась сдирать его, но Парада ее остановил. Ему показалось забавным его мультяшное изображение и надпись «EL CARDENAL ROJO» — «Красный кардинал», а ниже — «ОПАСНЫЙ ПРЕСТУПНИК - РАЗЫСКИВАЕТСЯ ЗА ПРЕДАТЕЛЬСТВО СВОЕЙ СТРАНЫ». Он пожелал скопировать плакат и вставить в рамку.

Его плакат не напугал — он заверял Нору, что они не решатся на убийство священника. Но убили же они Оскара Ромеро в Гватемале?

Ряса не спасла его от пули. Эскадрон смерти строем вошел в церковь, где он читал мессу, и расстрелял в алтаре. А потому Нора боится мексиканской «Гуардиа Бланка» и этих плакатов, которые могут спровоцировать какого-нибудь одинокого психа поиграть в героя и убить предателя.

— Они всего лишь пытаются запугать меня, — убеждал ее Хуан, когда они первый раз увидели плакат.

Но как раз это и не нравится Норе, потому что она знает: его не запугать. А когда они убедятся, что не запугать, что тогда? Так что, может быть, «просьба» об отставке — это совсем неплохо, думает Нора. И потому поддерживает эту идею. Она слишком умна и не говорит открыто о его здоровье, крайней усталости и угрозах: она хочет оставить ему шанс уйти.

Просто уйти.

Живым.

— Ну не знаю, — осторожно роняет она. — Может, идея не так уж и плоха.

Он рассказывает ей о споре, когда папский нунций вызвал его в Мехико и стал объяснять «серьезные пасторские и политические ошибки» в Чьяпасе.

— Это теология освобождения, — завел Антонуччи.

— Мне плевать на теологию освобождения.

— Рад это слышать.

— Меня заботит только освобождение.

Маленькое лицо Антонуччи, похожее на птичье, потемнело.

— Христос освободил наши души от ада и смерти, и, по-моему, такого освобождения вполне достаточно. Это благая весть Евангелия, и именно это вам и полагается доносить до верующих вашей епархии. Это, а не политика, должно быть вашей главной заботой.

— Моя главная забота, — возразил Парада, — чтобы Евангелие стало благой вестью для людей сейчас, а не после того, как они умрут с голоду.

— Такая политическая ориентация может вызвать только возмущение после Второго Ватиканского собора. Возможно, от вашего внимания ускользнуло, что у нас теперь другой Папа.

— Да нет, — ответил Парада, — но иногда он делает все наоборот: в городах, куда он ездит, он целует землю и шагает по людям.

Антонуччи обрывает его:

— Тут не до шуток. Вашу деятельность уже расследуют.

— Интересно, кто же?

— Отдел по латиноамериканским странам в Ватикане. Кардинал-епископ Гантен. И он желает, чтобы вас сместили.

— На каких основаниях?

— Ересь.

— Хм, смешно.

— Да? — Антонуччи взял в руки папку со стола. — Вы совершали мессу в чьяпасскои деревне в прошлом году, нарядившись в костюм майя и надев головной убор с перьями?

— Это символы. Их местные жители...

— Стало быть, да, — подытожил Антонуччи. — Вы открыто участвовали в языческом обряде.

— А вы что, полагаете, Бог прибыл сюда только с Колумбом?

— Цитируете сами себя. Да, у меня записано это любопытное высказывание. Дайте-ка найду. Ага, вот: «Бог любит все человечество...»

— У вас что, имеются против этого утверждения какие-то возражения?

— «...и, следовательно, открыл свое Божье «Я» всем культурным и этническим группам в мире. Еще до того, как миссионеры приехали проповедовать учение Христа, процесс спасения уже происходил. Мы убеждены, что не Колумб привез Бога на своих кораблях. Нет, Бог всегда присутствовал во всех этих культурах, так что миссионерство имеет совершенно другой смысл — объявить о Боге, который уже присутствовал здесь». Вы станете отрицать, что говорили такое?

— Нет, я целиком все подтверждаю.

— То есть они были спасены еще до Христа?

— Да.

— Ересь, чистейшей воды ересь!

— Нет. Это абсолютное спасение душ. Одно это простое заявление, что не Колумб привез Бога с собой, сделало больше для начала духовного возрождения в Чьяпасе, чем тысяча катехизисов. Потому что местные жители начали искать в своей собственной культуре признаки присутствия Бога. И нашли их — в своих обычаях, в способе возделывании земли, в древних законах о том, как относиться к братьям и сестрам. И только отыскав это, ощутив Бога в себе, они по-настоящему поверили в благую весть об Иисусе Христе.

И в надежду на освобождение. После пятисот лет рабства. Половины тысячелетия угнетения, унижений и страшной, отчаянной, убийственной нищеты. И если Христос пришел не ради того, чтобы исправить это, то, значит, он не пришел вовсе.

— Ну а как насчет Таинства Святой Троицы? — спросил Антонуччи. — «Это не математическая головоломка «Три в одном», а проявление Отца нашего в политике, Сына в экономике и Святого Духа в культуре». Это действительно отражает ваши убеждения?

— Да.

Ну да, потому что требуются все сферы: и политика, и экономика, и культура, чтобы Бог проявил себя во всей своей мощи. Потому-то мы последние семь лет и строим культурные центры, клиники, создаем фермерские кооперативы и, ну да, политические организации.

— Так вы низвели Бога Отца к простой политике, а Иисуса Христа, Сына Его, Нашего Спасителя, до уровня председателя марксистской секции в каком-нибудь третьеразрядном экономическом департаменте? Я даже не стану комментировать вашу богохульную попытку привязать Святого Духа к местной языческой культуре, что уж там под ней подразумевается, неведомо.

— А вот то, что вам неведомо, уже проблема.

— Нет, — возразил Антонуччи, — проблема в том, что это известно вам.

— Знаете, что спросил у меня на днях один старик индеец?

— Не сомневаюсь, что вы намерены мне об этом поведать.

— Он спросил: «Этот ваш Бог спасает только наши души? Или Он спасает и наши тела тоже?»

— Содрогаюсь при мысли, что вы могли ответить ему.

— Правильно содрогаетесь.

Они сидят по разные стороны стола, сверля друг друга глазами, потом Парада, чуть поостыв, пытается объяснить:

— Взгляните, чего мы достигли в Чьяпасе. У нас там сейчас шесть тысяч местных жителей, рассеянных по всем деревням, толкуют Евангелие...

— Да, давайте взглянем на то, чего вы достигли в Чьяпасе, — подхватывает Антонуччи. — У вас там самый высокий во всей Мексике процент обращенных в протестантство. Лишь чуть больше половины вашей паствы остаются католиками. Это самый низкий процент.

— Так вот в чем подлинная причина! — огрызается Парада. — «Кока» в тревоге, что теряет долю на рынке, уступая «Пепси».

Но Парада тут же жалеет о своей колкости. Так по-детски и к тому же уничтожает всякие шансы на примирение.

И в главном доводы Антонуччи правильны, думает он сейчас.

В деревню я поехал, чтобы обратить в христианскую веру индейцев.

А вместо этого они обратили меня в свою.

А теперь это кошмарное соглашение, НАФТА, выгонит их и с тех маленьких клочков земли, что у них еще оставались, высвобождая пространство для новых «эффективных» крупных ранчо. Расчищая дорогу новым кофейным finkas, разработкам полезных ископаемых, вырубке леса и конечно же нефтяным вышкам.

Неужели все должно приноситься на алтарь капитализма? — недоумевает он.

Сейчас отец Хуан встает, делает музыку потише и по всей комнате ищет сигареты. Ему всегда приходится разыскивать их так же, как и очки. Нора не помогает, хотя и видит, что они лежат на столе. Он и так слишком много курит. И этому не помешать.

— Мне не нравится дым, — замечает она.

— Да я не стану закуривать, — отвечает Парада, разыскав пачку. — Только во рту подержу.

— Попробуй жвачку.

— Жвачка мне не нравится.

Парада усаживается напротив нее.

— Значит, ты хочешь, чтоб я ушел в отставку?

Нора качает головой:

— Я хочу, чтобы ты поступил, как сам того желаешь.

— Кончай нянчиться со мной. Я не стеклянный. Скажи прямо: что ты думаешь?

— Ладно, сам напросился. Ты заслужил возможность пожить немного для себя. Ты трудился всю жизнь. Если решишь уйти в отставку, никто не станет винить тебя. Все станут винить Ватикан, и ты сможешь уйти с высоко поднятой головой.

Встав с диванчика, Нора подходит к бару и наливает себе вина. Не столько потому, что хочется выпить, сколько в попытке спрятать от него глаза, когда она говорит:

— Я эгоистка, ясно? Мне не вынести, если с тобой что-то случится.

— А-а.

Одна и та же невысказанная мысль будто напряженно повисает между ними: если он откажется не только от сана кардинала, но и вообще уйдет из священников, тогда они смогли бы...

Но он ни за что на такое не пойдет, думает Нора, да и я, по правде, этого не хочу.

Ты на редкость тупой старик, думает Парада. Она на сорок лет моложе тебя, и ты, в конце-то концов, священник.

— Боюсь, это я эгоист, — наконец нарушает он молчание. — Может, наша дружба мешает тебе искать отношений...

— Прекрати.

— ...которые больше отвечают твоим потребностям.

— Ты отвечаешь всем моим потребностям.

Выражение Нориного лица так серьезно, что он на минутку теряется. Эти поразительно красивые глаза смотрят так испытующе.

— Уж конечно, не всем, — возражает он.

— Всем.

— Разве ты не хочешь мужа? Семью? Детей?

— Нет.

Ей хочется завизжать.

Не оставляй меня! Не гони меня от себя! Мне не нужен муж, дети. Не нужен секс и деньги. Комфорт и надежность.

Мне нужен ты.

И на то существует, вероятно, миллиард психологических причин: безразличный отец, сексуальные дисфункции, страх связать себя с мужчиной, который окажется свободен, — психоаналитику тут есть где разгуляться, но ей без разницы. Ты самый лучший мужчина, какого я когда-либо знала. Самый умный, самый добрый, самый забавный. Самый лучший за всю мою жизнь. И я не знаю, что буду делать, если с тобой что-то случится.

— Ты не примешь отставки, да? — роняет Нора.

— Я не могу.

— Ну и хорошо.

— Правда?

— Конечно.

Нора и не надеялась всерьез, что он уйдет.

Легкий стук в дверь, его помощник бормочет, что к нему неожиданный посетитель, которому было сказано, а...

— Кто это? — перебивает Парада.

— Некий сеньор Баррера. Я сказал ему...

— Я его приму.

Нора встает:

— Мне все равно уже пора.

Они обнимаются, и она уходит наверх одеваться.

Парада идет в кабинет и видит там Адана.

Он переменился, думает Парада.

Лицо у Адана все еще мальчишеское, но это уже мальчишка с заботами. Да и немудрено, чему удивляться, думает Парада: у него ведь больная дочь. Парада протягивает ему для рукопожатия руку. Адан берет ее и неожиданно целует кольцо.

— А вот это ни к чему, — говорит Парада. — Давненько не виделись, Адан.

— Почти шесть лет.

— А зачем сегодня...

— Поблагодарить вас за подарки, которые вы посылаете Глории, — не дает ему закончить Адан.

— Не за что. Я молюсь за нее.

— Вы даже представить не можете, как мы вам благодарны.

— Как Глория?

— Все так же.

Парада качает головой:

— А Люсия?

— Хорошо, спасибо.

Парада подходит к столу и садится. Подается вперед, переплетает пальцы и смотрит на Адана с привычным пасторским выражением лица.

— Шесть лет назад я обращался к тебе по радио и просил о милосердии для беспомощного человека. Ты убил его.

— Это была случайность, — оправдывается Адан. — Я там не распоряжался.

— Ты можешь лгать себе и мне. Но не Богу.

Почему бы и нет? — думает Адан. Он же лжет нам.

Но вслух говорит:

— Клянусь жизнями жены и ребенка, я хотел освободить Идальго. Но один из моих приятелей случайно вколол ему слишком большую дозу наркотика, стараясь уменьшить его боль.

— А больно ему было из-за ваших пыток.

— Я его не пытал.

— Хватит, Адан. — Парада машет рукой, точно отмахиваясь от уверток. — Зачем ты здесь? Какие услуги священника тебе потребовались?

— Мне — никаких...

— Тогда зачем...

— Я прошу вас стать духовником моего дяди.

— Иисус ходил по воде. Но мне неизвестно, чтоб с тех пор кто-то еще сумел.

— То есть?

— То есть, — Парада берется за пачку сигарет, вытряхивает одну в рот и закуривает, — несмотря на официальную линию церкви, лично я убедился: не всем людям можно отпустить грехи. Ты просишь о чуде.

— А я думал, это и есть ваш бизнес — чудеса.

— Ну да, — соглашается Парада. — Например, сейчас я стараюсь накормить тысячи голодных людей, обеспечить их чистой водой, приличным жильем, медикаментами, дать образование и хоть какую-то надежду на будущее. И если хоть что-нибудь одно получится, то это уже чудо.

— Если речь идет о деньгах...

— На хрен твои деньги! Я достаточно ясно выразился?

Адан улыбается, вспомнив, почему он всегда любил этого человека. И почему отец Хуан единственный, возможно, священник, в чьих силах помочь Тио.

— Мой дядя очень мучается.

— И очень хорошо. Поделом ему.

Когда Адан вскидывает брови, Парада объясняет:

— Я не уверен, Адан, что ад существует, но если он все-таки есть, твой дядя непременно отправится туда.

— Он подсел на крэк.

— Иронию ситуации я оставлю без комментариев. Ты знаком с идеями кармы?

— Смутно. Я знаю одно: ему нужна помощь. И знаю, вы не сможете отказаться помочь душе, которая страдает.

— Душе, которая испытывает истинное раскаяние и хочет перемениться? Ты можешь сказать такое о дяде?

— Нет.

— А о себе?

— Нет.

— Тогда о чем нам, собственно, разговаривать? — встает Парада.

— Пожалуйста, навестите его, — просит Адан. Вынув блокнот из кармана куртки, он пишет адрес Тио. — Если вы сумеете убедить его обратиться в клинику...

— В моем приходе сотни людей, которые хотели бы лечиться, но у них нет на это денег.

— Отправьте пятерых вместе с дядей, а счет пришлите мне.

— Как я уже сказал...

— Ну да, на хрен мои деньги, — перебивает Адан. — Ваши принципы против их страданий.

— От наркотиков, которые ты продаешь, — сказал он, затягиваясь сигаретой.

Опустив голову, Адан на секунду задумывается.

— Простите, я пришел просить вас об одолжении. Мне следовало раньше взять себя в руки.

Парада, разгоняя рукой дым, подходит к окну и смотрит на улицу, на zocalo , где уличные торговцы, расстелив одеяла, разложили на них свои milagros на продажу.

— Я схожу к Мигелю Анхелю, — говорит он. — Хотя сильно сомневаюсь, что это принесет какую-то пользу.

— Спасибо, отец Хуан.

Парада кивает.

— Отец Хуан?

— Да?

— Есть много людей, которым очень хочется узнать этот адрес.

— Я не полицейский! — отрубает Парада.

— Зря я, конечно, даже и сказал. — Адан направляется к двери. — До свидания, отец Хуан. Спасибо.

— Измени свою жизнь, Адан.

— Слишком поздно.

— Если б ты и вправду считал так, ты бы не пришел ко мне.

Парада провожает Адана, в маленьком коридоре стоит женщина с небольшой дорожной сумкой через плечо.

— Мне пора идти, — говорит Нора Параде. Оглянувшись на Адана, она улыбается.

— Нора Хейден, — знакомит их Парада. — Адан Баррера.

— Mucho gusto (Очень приятно), — говорит Адан.

— Mucho gusto. — Нора поворачивается к Параде. — Приеду опять через пару недель.

— Буду ждать.

Она направляется к двери.

— Я тоже ухожу, — говорит Адан. — Разрешите помочь вам? Давайте вашу сумку. Вам нужно такси?

— Вы очень любезны.

Нора целует Параду в щеку:

— Adios.

— Buen viaje. (Доброго пути.)

На zokalo Нора замечает:

— Эта улыбка на вашем лице...

— А на моем лице улыбка?

— ...совершенно неуместна.

— Вы меня не так поняли. Я люблю и уважаю этого человека. Если он найдет хоть капельку счастья в этом мире, я никогда не стану осуждать его.

— Мы всего лишь друзья.

— Как скажете.

— Мы действительно друзья.

— Вон там, — Адан показывает через площадь, — есть хорошее кафе. Я как раз хотел позавтракать, но терпеть не могу есть в одиночестве. У вас есть время и желание присоединиться ко мне?

— Я еще не завтракала.

— Тогда пойдемте, — приглашает Адан. Уже пересекая площадь, он говорит: — Простите, мне нужно позвонить.

— Пожалуйста.

Адан достает мобильник и набирает номер Глории.

— Hola, sonrisa de mi alma, — говорит он, когда дочка отвечает. Она действительно улыбка его души. Ее голосок — это его заря и сумерки. — Как ты сегодня утром?

— Хорошо, папа. А ты где?

— В Гвадалахаре. У Тио.

— Как он?

— Он тоже хорошо. — Адан оглядывает площадь, кишащую уличными торговцами. — Ensancho de mi corazon, утешение моего сердца, тут продаются певчие птички. Привезти тебе?

— А какие они поют песни, папа?

— Не знаю. Наверное, это ты должна научить их песням. Ты знаешь какие-нибудь?

— Папа. — Она смеется в восторге, понимая, что ее дразнят. — Я же пою тебе все время!

— Я знаю, знаю.

Твои песни надрывают мне сердце.

— Пожалуйста, пап, — просит девочка, — привези. Мне так хочется птичку.

— Какого цвета?

— Желтенькую.

— Мне кажется, да, я вижу желтенькую.

— Или зелененькую, — добавляет девочка. — Сам выбери. Папа, когда ты приедешь?

— Завтра вечером. Мне еще нужно повидать тио Гуэро, а потом я вернусь домой.

— Я скучаю по тебе.

— Я тоже по тебе скучаю, — говорит Адан. — Я позвоню тебе вечером.

— Я люблю тебя.

— И я тебя люблю.

Он убирает трубку.

— Ваша подружка? — интересуется Нора.

— Это любовь всей моей жизни, — отвечает Адан. — Моя дочка.

— А-а.

Они выбирают столик на улице. Адан выдвигает для нее стул, садится сам. Он смотрит через стол в изумительные синие глаза. Она взгляда не отводит, не смаргивает и не краснеет.

— А ваша жена? — спрашивает Нора.

— А что с ней?

— Вот про это я и хотела спросить.

Дверь трещит под ударами металла, дерево разлетается в щепки.

Pito Анхеля выскакивает из девушки, когда он оборачивается и видит federales, ворвавшихся в дверь.

Арту кажется чуть ли не смешным, как Тио шаркает в гротескной имитации бега, путаясь в спущенных на щиколотки штанах, капельница на колесиках поспешает следом, будто надоедливый слуга: Тио пытается добраться до оружия, сложенного в углу. Капельница с шумом опрокидывается, игла выскакивает из вены, и Тио сваливается прямо на оружие, хватает ручную гранату и начинает возиться с чекой, но тут его хватает federale и выдергивает гранату из его руки.

На кухонном столе еще возлежит пухлая белая задница, точно огромная гора теста. Раздается звонкий шлепок — Рамос, подойдя, шлепает по ней прикладом своей винтовки.

Девушка негодующе вопит:

— Ой!

— Нужно было тебе самой готовить завтраки! Ты, ленивая распустеха!

Схватив ее за волосы, Рамос поднимает ее:

— Надевай трусы, никому не интересно любоваться на твою nalgas grandes.

Твой толстый зад.

— Я дам тебе пять миллионов долларов! — говорит Анхель federale. — Пять миллионов американских долларов, если отпустишь меня. — Тут он замечает Арта, стоящего рядом, и понимает, что пять миллионов не помогут, не спасут никакие деньги. И начинает орать: — Убей меня! Убей меня сейчас!

Вот оно, лицо зла, думает Арт.

Грустная карикатура.

Мужик забился в угол, сидит со спущенными штанами и умоляет меня убить его. Жалкое зрелище.

— Осталось три минуты, — тихо произносит Рамос.

До возвращения телохранителей.

— Тогда давай скорее уберем отсюда этот кусок дерьма. — Арт присаживается на корточки так, что его рот оказывается рядом с ухом дяди, и шепчет: — Тио, давай я скажу тебе то, что ты всегда так хотел узнать.

— Что?

— Имя информатора Чупара.

— Кто это?

— Гуэро Мендес, — врет Арт.

Гуэро Мендес, сучий потрох.

— Он тебя ненавидел, — добавляет Арт, — за то, что ты увел у него ту маленькую сучку и погубил ее. Он понял, что единственный способ заполучить девку обратно, — это избавиться от тебя.

Может, мне не суметь добраться до Адана, Рауля и Гуэро, думает Арт, так хотя бы все-таки отомщу им, пусть не сам.

Я заставлю их уничтожить друг друга.

Адан рухнул на Нору. Та обнимает его за шею, гладит по волосам.

— Это была фантастика, — говорит он.

— Просто у тебя очень давно не было женщины, — отзывается Нора.

— Это так очевидно?

Из кафе они прямиком отправились в близлежащий отель. Пальцы Адана дрожали, когда он расстегивал ей блузку.

— Ты не кончила, — замечает он.

— Я кончу. В следующий раз.

— Следующий?

Час спустя она упирается руками в подоконник, ее мускулистые ноги расставлены, и он овладевает ею сзади. Легкий бриз из окна освежает ее влажную кожу, она стонет, охает, красиво изображая оргазм, — наконец он доволен и тоже достигает пика наслаждения.

Позже, лежа на полу, Адан говорит:

— Я хочу увидеть тебя снова.

— Это можно устроить.

Это ведь ее профессия.

Тио сидит в камере.

Предъявление обвинений произошло совсем не так, как он предполагал.

— Не понимаю, почему мне приписывают кокаиновый бизнес, — говорит он, сидя на скамье подсудимых. — Я дилер по машинам. Про торговлю наркотиками я знаю только то, что прочитал в газетах.

Публика в зале суда смеется.

И судья выносит решение — суд присяжных. А пока — никакого залога. Опасный преступник, говорит судья, а потому, несомненно, велик риск побега. Особенно в Гвадалахаре, где, как заявлено, у подсудимого имеются влиятельные друзья в органах правосудия. И его в наручниках сажают в военный самолет и перевозят в Мехико. Под специальным прикрытием провожают от самолета в автофургон с тонированными стеклами. А потом в тюрьму Алмолойа, в одиночную камеру.

Где от холода у Тио ноют кости.

А мучительная потребность в крэке грызет внутренности, будто голодный пес.

Но хуже всего — злоба.

Ярость из-за предательства.

Предательства его союзников — потому что наверняка кто-то в высших кругах предал его, раз он очутился в этой камере.

Этот hijo de puta в Лос-Пиносе, которого мы купили, за которого заплатили и посадили на такой пост! Победа на выборах, украденная у Карденаса, куплена на мои деньги. Я заставил картель выложить эти миллионы, а он и его брат меня взяли и предали! Беспородные шлюхи, cabrones, lambriosos!

А американцы? Американцы, которым я помогал в их войне против коммунистов. Они тоже предали меня.

А этот Гуэро Мендес? Он украл мою любовь. Живет с женщиной, которая должна быть моей, и детьми, которые должны бы быть моими.

И Пилар, эта сука, тоже предала меня.

Тио сидит на полу камеры, обхватив колени руками, раскачиваясь взад-вперед от неистового желания наркотика и ярости. Только через день ему удается найти тюремщика, который продает ему крэк. Тио вдыхает упоительный дым, задерживает в легких. Пусть как следует пропитает ему мозг. Крэк принесет эйфорию, а следом — ясность.

Теперь Тио видит все четко.

Месть.

Мендесу.

И Пилар.

Тио с улыбкой засыпает.

Фабиан Мартинес, он же Эль Тибурон, Акула, — хладнокровный, беспощадный убийца.

Этот хуниор стал одним из главных sicarios Рауля, его самым искусным киллером. Редактора газеты в Тихуане, чье журналистское расследование стало им досаждать, Эль Тибурон снял с первого выстрела, словно мишень в видеоигре. А неудачливого калифорнийского серфингиста, обкуренного болвана, который сбросил на пляже рядом с Росарито три тонны yerba и позабыл заплатить взнос за разгрузку, Эль Тибурон сшиб, как воздушный шарик, а потом отправился на вечеринку. И тех троих, совсем уж законченных идиотов, pendejos из Дуранго, которые совершили tombe, грабеж и убийство при перевозке наркотиков, когда гарантию обеспечивали Баррера, — Эль Тибурон смыл очередью из «АК» с улицы, будто дерьмо собачье, потом облил бензином трупы, поджег, и они горели, как luminarias . Местные пожарники побоялись — и небезосновательно — тушить пламя; говорили, что двое из парней еще дышали, когда Эль Тибурон бросил зажженную спичку.

— Чушь собачья, — возражал Фабиан. — Я зажигалкой пользовался.

Да какая, собственно, разница.

Убивает он без малейшей жалости или угрызений совести.

Что нам и требуется, думает сейчас Рауль, сидя с парнем в машине. Он просит Фабиана оказать ему услугу.

— Мы хотим, чтобы теперь ты возил наличные Гуэро Мендесу, — говорит ему Рауль. — Станешь новым курьером.

— И все? — уточняет Фабиан.

А он думал, речь пойдет кое о чем другом, о мокром деле, об убийстве, крепко и сладко будоражащем кровь.

Честно говоря, кое-что другое подразумевается тоже.

Для Пилар дети — любовь всей ее жизни.

Она как мадонна с трехлетней дочкой и малюткой сыном, лицо и тело расцвели, глаза смотрят умно, независимо, чего не было прежде. Сидя на бортике бассейна, Пилар болтает босыми ногами в воде.

— Дети — la sonrisa de mi corazon (улыбка моего сердца), — сообщает она Фабиану Мартинесу. И добавляет многозначительно и печально: — А мой муж нет.

У Фабиана мелькает мысль, что estancia у Гуэро Мендеса роскошный.

Шик traficante — так доверительно называет это Пилар в разговоре с Фабианом, даже не пытаясь скрыть своего презрения.

— Я хочу сменить дом, но у него засел в голове такой образ...

Narcovaquero, думает Фабиан.

Наркоковбой.

Вместо того чтобы скрывать свои провинциальные корни, Гуэро бравирует ими. Создает современный гротескный вариант великих землевладельцев прошлого — донов, ранчеро, vaqueros, которые носили широкополые шляпы, сапоги и кожаные ковбойские штаны, потому что без всего этого им было не обойтись среди мескито, в стаде скота. А теперь новые narcos переиначивают этот образ на современный лад: черная полиэстеровая ковбойская рубаха с фальшивыми жемчужными пуговицами, штаны ярких расцветок — кричаще зеленые, канареечно-желтые и кораллово-розовые. И сапоги на высоком каблуке — не практичные сапоги для ходьбы, а остроносые американские ковбойские сапоги, сшитые из самых разных материалов, — чем экзотичнее, тем лучше — из страусиной кожи, из кожи аллигатора, — покрашенные в ярко-красный или зеленый цвета.

Старые vaqueros со смеху бы катались.

Или перевернулись бы в могилах.

И дом...

Пилар стесняется его.

Это не классический стиль estancia — одноэтажный, с черепичной крышей, плавных линий, с красивой верандой. Нет, это трехэтажное чудище из желтого кирпича с колоннами и перилами кованого железа. А уж интерьер — кожаные кресла с рогами быков вместо подлокотников, ножками-копытами. Диваны обтянуты коровьими шкурами. А у табуретов — седла вместо сидений.

— Со всеми этими деньгами, — вздыхает Пилар, — он мог бы сделать такое...

Кстати, о деньгах. У Фабиана в руке набитый деньгами кейс. Новый взнос Гуэро Мендесу для вложения в его войну против хорошего вкуса. Теперь Фабиан — курьер, заменил Адана. Под тем предлогом, что братьям Баррера слишком опасно разъезжать по округе после того, что случилось с Мигелем Анхелем.

Так что теперь Фабиан отвозит ежемесячные взносы наличными Мендесу и передает донесения с фронта.

Сегодня на ранчо вечеринка. Пилар выступает в роли элегантной хозяйки, и Фабиан с удивлением ловит себя на мысли, что женщина действительно элегантна, прелестна и очаровательна. Он предполагал увидеть скорее вульгарную домохозяйку, но Пилар оказалась другой. Вечером за обедом в большой официальной столовой, заполненной гостями, он видит ее лицо: в свете свечей оно такое красивое и утонченное.

Оглянувшись, она ловит его взгляд.

Взгляд мужчины неотразимого, красивого, как кинозвезда, в модной дорогой одежде.

Очень скоро они уже прогуливаются вдвоем около бассейна, а потом Пилар говорит ему, что не любит своего мужа.

Фабиан теряется, не знает, что ответить, а потому попросту молчит. И очень удивляется, когда она продолжает:

— Я была так молода. И он тоже. И вдобавок muy guapo, no? (Такой храбрый, правда?) Он ведь хотел спасти меня от дона Анхеля. И спас. Хотел превратить меня в гранд-даму. И превратил. В несчастную гранд-даму.

— Так вы несчастливы? — глупо спрашивает Фабиан.

— Я не люблю его. Правда ведь, это ужасно? Гуэро так хорошо ко мне относится, он дал мне все. У него нет других женщин, он не таскается к шлюхам. .. Я — любовь всей его жизни и оттого чувствую себя такой виноватой. Гуэро обожает меня, а я — я презираю его из-за этого. Когда он со мной, я не чувствую... я ничего не чувствую. А потом начинаю перечислять в уме, что мне не нравится: он толстокожий, у него нет вкуса, он деревенщина, он неотесан. Мне все здесь противно. Я хочу вернуться обратно в Гвадалахару. Где настоящие роскошные рестораны, дорогие магазины. Я хочу ходить в музеи, посещать концерты, картинные галереи. Хочу путешествовать — увидеть Рим, Париж, Рио. Я ненавижу эту унылую жизнь с заурядным мужем.

Пилар улыбается, потом оглядывается на гостей, облепивших огромную стойку на другом конце бассейна.

— Они все думают про меня, что я шлюха.

— Нет, нет, что вы!

— Конечно, думают, — ровно произносит она. — Только ни у одного не хватает смелости высказать это вслух.

Еще бы, думает про себя Фабиан, всем известна история Рафаэля Баррагоса.

Интересно, а ей тоже?

Рафи пригласили на ранчо на барбекю вскоре после того, как Гуэро и Пилар поженились. Он стоял с другими парнями, когда из дома вышел Гуэро под руку с Пилар. Рафи хихикнул и потихоньку отпустил шуточку насчет того, что Гуэро надел колечко на палец puta Барреры. А кто-то из его добрых приятелей передал эти слова Гуэро. И той же ночью Рафи выволокли из гостевой комнаты, а его подарок им на свадьбу — серебряное блюдо — расплавили у него на глазах и, воткнув в рот воронку, залили через нее жидкое серебро.

А Гуэро внимательно наблюдал.

Тело Рафи нашли висящим на телеграфном столбе на обочине дороги, в двадцати милях от ранчо: глаза выпучены от боли, открытый рот залеплен затвердевшим серебром. И никто не осмелился снять труп: ни полиция, ни даже семья Рафи. И долго еще старик, пасший коз у того места, рассказывал, какие странные звуки раздаются, когда вороны клюют щеки Рафи: их клювы стучат о серебро.

А то место у дороги стали называть «Donde los Cuervos son Ricos» — «Там, где вороны богаты».

Так что, разумеется, думает Фабиан, глядя на нее — отражаясь от бассейна, вода золотисто играет на ее коже, — кто ж теперь посмеет назвать тебя puta.

Может, даже и думать так боятся.

Вот интересно, если Гуэро проделал такое с человеком, который всего лишь оскорбил тебя, что же он сотворит с мужчиной, если тот тебя соблазнит? Фабиана пронзает страх, который, впрочем, тут же переходит в возбуждение. Это заводит Фабиана, заставляет гордиться собственным хладнокровием, мужеством, своей удалью любовника.

Пилар близко наклоняется к нему и, к его изумлению и радости, шепчет:

— Yo quiero rabiar.

Я хочу пылать.

Я хочу безумствовать.

Я хочу сходить с ума.

Адан кричит.

Он падает на мягкую Норину грудь, и та крепко обнимает его и ритмично сжимает внутри себя.

— Господи! — выдыхает он.

Нора улыбается.

— А ты? Кончила? — спрашивает он.

— О да, — лжет она. — Это было просто волшебно.

Ей не хочется открывать ему, что она никогда не испытывает оргазма с мужчиной, и только позже, оставшись одна, пальцами довершает дело. Говорить такое все равно бесполезно, так зачем ранить его чувства? Он ей нравится, она даже чувствует некоторую симпатию к Адану. Да и кроме того, такое не говорят мужчине, которому стараются доставить удовольствие.

Они уже несколько месяцев после того первого свидания в Гвадалахаре встречаются регулярно. Теперь они, как сегодня, снимают номер в отеле в Тихуане, туда ей проще всего добираться из Сан-Диего, и ему, очевидно, удобно. Так что раз в неделю Адан исчезает из одного из своих ресторанов и ждет Нору в номере отеля. У них обычная «любовь днем», вечерами Адан всегда дома.

Адан с самого начала четко расставил все по местам:

— Я люблю свою жену.

Норе такое слышать не впервой. Все они любят своих жен. И большинство и правда любят. С ней у них секс, а не любовь.

— Я не хочу причинять ей боль, — продолжает Адан, как будто бы излагая курс истории своего бизнеса. — Не хочу ставить ее в неловкое положение или как-то унижать. Она чудесный человек. Я никогда не брошу ни ее, ни свою дочку.

— Ну и замечательно, — отзывается Нора.

Оба они деловые люди, они приходят к договоренности быстро и без всяких эмоциональных всплесков. Нора наличных видеть не желает. Адан открывает для нее банковский счет и каждый месяц кладет на него определенную сумму. Пусть даты и время их тайных свиданий он выбирает сам, и она придет, но он обязательно должен извещать ее за неделю. Если пожелает видеть ее чаще, она не возражает, но все равно пусть предупреждает.

Раз в месяц результаты анализа крови, подтверждающие ее здоровье, будут тихо и незаметно присылать к нему в офис. То же он будет делать и для нее. Тогда они смогут обходиться без раздражающих кондомов.

И еще об одном они договорились: отец Хуан не должен про них знать.

Это чистое безумие, но оба чувствуют, будто обманывают его — Нора из-за их дружбы, Адан из-за их прежних отношений.

— Он знает, чем ты зарабатываешь на жизнь? — спрашивает Адан у Норы.

— Да.

— И как, одобряет?

— Мы же с ним всего лишь друзья. А ему известно, чем ты зарабатываешь на жизнь?

— Я — владелец ресторанов.

— А, ну да.

Нора не поверила ему тогда и, уж конечно, не верит сейчас, после нескольких месяцев встреч с ним. Адан смутно помнится ей еще с той ночи, случившейся почти десять лет назад в Белом Доме, когда Джимми Персик так жестоко и грубо положил начало ее ремеслу. Так что, вернувшись из Гвадалахары, Нора позвонила Хейли, спросила про Адана Барреру и получила полную информацию.

— Ты поосторожнее, — посоветовала ей Хейли. — Баррера опасны.

Может быть, думает Нора, когда Адан погрузился в послелюбовный сон. Но она еще ни разу ничего такого не почувствовала. Он всегда так ласков с ней, даже нежен. Нору восхищает его преданность больной дочери и фригидной жене.

Для человека опытного и зрелого Адан на редкость неискушен в постели. Ей приходится просвещать его, учить позам и технике. Адан ошеломлен глубинами наслаждения, какие она умеет заставить его испытать.

И он не эгоист, думает Нора. Не ложится в постель с настроениями потребителя, как многие другие клиенты; с чувством, что раз у них есть платиновая карточка, то ты им обязана. Он и ей хочет доставить удовольствие, хочет, чтобы и она почувствовала удовлетворение, чтобы и она испытала такую же радость.

Адан не относится ко мне, думает она, как к автомату: сунул четвертак, нажал кнопку и получил конфетку.

Черт возьми, думает она, мне по душе этот мужчина.

Адан уже начал раскрываться перед ней и как человек. В перерывах между сексом они много разговаривают. Не о наркобизнесе, конечно — он знает, что она знает, чем он занимается, и тему эту они не затрагивают. Говорят о его ресторанах, о проблемах, возникающих, когда надо вкусно накормить посетителей да еще чтоб они улыбались при этом. Болтают о спорте — Адан с восторгом открывает, что Нора способна детально обсуждать бокс, знает разницу между слайдером и курвом . Она разбирается в тонкостях игры на бирже, она проницательный вкладчик, а день свой начинает, как и он, с чтения «Уолл-стрит Джорнел» за утренним кофе. Они обсуждают блюда в ресторанных меню, спорят о разрядах боксеров среднего веса, анализируют преимущества и недостатки инвестиционных фондов открытого типа в сравнении с муниципальными облигациями.

Нора знает, хотя это тоже штамп, такой же затасканный, как и «любовь днем», что мужчины и вправду приходят к проституткам поговорить. Светские жены не желают оторваться от своих занятий и взглянуть хоть мельком на спортивную страницу, провести несколько минут, просматривая спортивный канал или «Уолл-стрит Уик». Их мужья с удовольствием потратили бы несколько часов, рассуждая о чувствах, если б жены разговаривали с ними о чем-то стоящем.

И хотя это тоже часть работы Норы, ей нравятся их беседы с Аданом. К неглупым успешным мужчинам она привыкла, но Адан умен на редкость. Он безжалостный, жесткий аналитик, всегда вникает в суть, проводит интеллектуальную хирургическую операцию, пока не докапывается до самой сути.

И надо смотреть фактам в лицо, говорит она сама себе: тебя привлекает его печаль. Грусть, которую он несет с таким спокойным достоинством. Ты считаешь, что сумеешь облегчить его боль, и тебе это нравится. И тут вовсе не мелкое удовлетворение от подчинения себе мужика через секс, тут ты берешь мужчину, страдающего от боли, и заставляешь его забыть свою печаль хоть ненадолго.

Да уж, Нора, ты настоящая медсестра, думает она.

Прямо Флоренс разъедрить Найтингейл, только спешащая к страдальцу не с фонарем, а с минетом.

Наклонившись, она ласково поглаживает шею Адану, пока он не просыпается.

— Тебе пора вставать, — говорит Нора. — У тебя деловая встреча через час, помнишь?

— Спасибо, — сонно бормочет Адан. Встает и идет в душ. Душ он принимает, как делает почти все, быстро и энергично, не блаженствует под горячими струями, а быстро моется, вытирается и, вернувшись в комнату, начинает одеваться.

Сегодня, застегивая рубашку, он говорит:

— Я хочу, чтобы у тебя никого, кроме меня, не было.

— О, Адан, но это обойдется очень дорого, — в легком замешательстве отвечает Нора, пойманная врасплох. — Я про что — если ты этого хочешь, то тебе придется и платить за все время.

— Я так и предполагал.

— А ты можешь себе это позволить?

— Деньги для меня не главное.

— Адан, я не хочу, чтобы ты отнимал деньги у своей семьи. — Тут же пожалев о сказанных словах, Нора видит: он оскорблен. Он смотрит на нее, взявшись за рубашку, взглядом, какого Нора никогда прежде не видела.

— Я думал, ты уже поняла, что я себе такого никогда не позволю.

— Я знаю. Прости.

— Я куплю тебе квартиру тут, в Тихуане. Мы обговорим ежегодную выплату и будем пересматривать соглашение в конце каждого года. В остальное время нам не придется обсуждать денежные вопросы. Ты просто будешь моей...

— Содержанкой.

— Мне просилось на язык слово «любовница», — возражает он. — Нора, я ведь люблю тебя. И хочу, чтобы ты была в моей жизни. Только жизнь у меня такая крученая и большая ее часть уже занята.

— Я все понимаю.

— Я знаю, что понимаешь. И ты даже не представляешь, как я это ценю. Я знаю, ты меня не любишь, но мне кажется, что я все-таки для тебя больше, чем обычный клиент. Договоренность, которую я предлагаю, не идеальна, но думаю, мы получим друг от друга максимум возможного.

Он подготовился к разговору, думает Нора. Все продумал заранее, выбрал точные слова и отрепетировал их.

Как это ни странно, говорит она себе, но я и в самом деле тронута.

— Адан, я польщена. Предложение соблазнительное. И очень заманчивое. Но можно мне немного подумать?

— Конечно.

И она думает после его ухода, крутит и вертит в уме предложение так и эдак. Рассматривает со всех сторон.

Тебе двадцать девять лет, рассуждает Нора, всего двадцать девять, уже двадцать девять, еще чуть-чуть — и начнется бег под горку. Груди еще твердые, попа тугая, живот плоский. Еще какое-то время все так и будет, но с каждым годом поддерживать форму станет все труднее, даже если превратиться в фанатку фитнеса. Время непременно возьмет свое.

А на подходе девушки помоложе. Длинноногие, с высокой грудью, у которых и так роскошное крепкое тело, без долгих изнурительных часов занятий на велосипеде-тренажере и «беговой дорожке», без приседаний и диет. И все чаще именно этих девушек будут требовать «платиновые» клиенты.

Так сколько лет еще тебе осталось?

Лет на пике успеха, потому что средненькой ты быть не желаешь. И дно — это не то место, куда тебе охота свалиться. Сколько годков осталось до того, как Хейли начнет посылать тебя к второсортным клиентам, а потом прекратит посылать вовсе?

Два, три, самое большее — пять?

А потом что?

Достаточно ли у тебя в банке денег, чтоб уйти из проституции?

Зависит от рынка, от вложений. Года через два, три, а может, пять у меня, возможно, хватит денег, чтобы жить в Париже. А может, мне придется работать, но в таком случае — где?

В секс-индустрии два главных занятия.

Проституция и порно.

Хотя есть, конечно, еще и стриптиз, но со стриптиза большинство девушек начинают и не задерживаются в нем долго. Они либо уходят вовсе, либо перебираются в проституцию или порно. Ты стадию танца проскочила — спасибо Хейли — и вырвалась прямиком на самый верх проституции. Но что будет потом?

Если ты не примешь предложения Адана, а рынок акций не сложится благоприятно?

Порно?

Богу известно, предложений ей поступало много. Деньги платят хорошие, если упорно трудиться. И она слышала, там заботятся о здоровье, но, боже, заниматься сексом перед камерой... ее от этого воротит.

И опять же — как долго она будет годна для такой работы?

Лет шесть. Семь — самое большее.

А потом поедет круто вниз к малобюджетным видео. Трахаться на матрацах на заднем дворе захолустного дома в Долине, изображать горячую сексуальную домохозяйку, тещу-нимфоманку, изголодавшуюся по сексу, жаждущую мужчины, благодарную за секс стареющую женщину.

Да ты за год сгоришь.

И тогда — бритвой по запястьям или передоз.

То же самое неизбежно, если задержишься в секс-бизнесе девушкой по вызову. Ты же этого навидалась, съеживалась от страха, сочувствовала женщинам, которые не накопили денег, не вышли замуж, не завязали прочных отношений с каким-нибудь мужиком. Это жалкие существа: лица, потрепанные от частого секса, увядшие тела, сломленный дух.

Жалость.

К себе или другим, тебе такого не вынести.

Принимай предложение этого человека.

Он любит тебя, он хорошо относится к тебе.

Принимай его предложение, пока ты еще красива, пока он еще хочет тебя, пока еще можешь дать ему больше удовольствия, чем он мечтает. Бери его деньги, копи их. А потом, когда он устанет от тебя, когда начнет заглядываться на молоденьких, станет смотреть на них так, как сейчас смотрит на тебя, тогда ты сможешь уйти, не теряя достоинства, и впереди у тебя будет приличная жизнь.

Покончишь с проституцией и станешь просто жить.

И Нора решает ответить Адану — да.

Гвамучилито, Синалоа, Тихуана

Мексика

Колумбия

1992

Фабиан весь горит.

От слов, что нашептывает ему Пилар.

Правильно ли я ее понимаю? — гадает он. Она действительно говорит то, что я думаю? Ее слова тянут за собой его мысли: о ее губах, ногах, ступнях, погруженных в воду, сексапильных линиях ее тела под купальником. И фантазии: вот бы запустить руку под этот купальник, стиснуть грудь, потрепать ее киску, услышать, как она стонет, оказаться внутри нее и...

И она вправду имеет в виду rabiar? Испанский — такой хитрый язык, каждое слова в нем имеет множество оттенков. Rabiar может означать «испытывать жажду», «гореть», «сходить с ума», «безумствовать», и это все, кажется ему, она и имеет в виду. Но слово может также обозначать понятие «садомазохизм», и Фабиан гадает: может, она хочет, чтобы ее связали, отхлестали кнутом, грубо трахнули, — и у него разгораются новые дразнящие фантазии. Удивляющие его. Таких в нем прежде не будил никто. Фабиан представляет, как связывает ее шелковыми шарфами, стегает по красивому заду, охаживает кнутом. Видит себя позади нее, а она на четвереньках, он трахает ее по-собачьи, а она вопит: «Потяни меня за волосы!» И он сгребает в кулак эти густые черные блестящие волосы и оттягивает назад, будто вожжи, так что ее длинная шея изгибается, напрягается, и Пилар визжит от боли и удовольствия.

— Yo quiero rabiar.

— Ay, Dios mio!

В следующий раз, когда Фабиан приезжает на ранчо Мендеса (через несколько недель — бесконечных недель), он едва может дышать, когда выбирается из машины. Ему трудно дышать, голова плывет. И он чувствует вину. Удивляется, когда Гуэро приветствует его объятием: неужели безудержное влечение к жене этого человека не отражается у него на лице? Он уверен, что все видно, когда из двери выходит Пилар и улыбается ему. На руках у нее малыш, а другой рукой она обнимает маленькую девочку. Она говорит ей:

— Mira, Claudia, tio Fabian esta aqui. (Посмотри, Клаудиа, пришел дядя Фабиан.)

Дядя Фабиан.

Он чувствует укол стыда, точно было сказано: «Посмотри, Клаудиа, дядя Фабиан желает трахнуть твою мамочку».

Нестерпимо желает.

В тот вечер он целует Пилар.

Этот чертов Гуэро опять оставляет их одних в гостиной — уходит ответить на телефонный звонок. Они стоят рядом у камина, и она благоухает, точно цветок мимозы, сердце у него вот-вот взорвется. Они долго смотрят друг на друга, а потом целуются.

Ее губы такие чудесно мягкие.

Точно переспелые персики.

У него кружится голова.

Поцелуй заканчивается, и они отступают друг от друга.

Изумленные.

Напуганные.

Возбужденные.

Фабиан отходит на другой конец комнаты.

— Я этого не хотела, — говорит Пилар.

— Я тоже.

Но на самом деле он очень хотел.

Таков и был план.

План, который изложил ему Рауль, но Фабиан уверен, придумал его Адан. А может, и сам Мигель Анхель Баррера.

А Фабиан действует по этому плану.

И очень скоро они украдкой целуются, обнимаются, пожимают друг другу руки, обмениваются понимающими красноречивыми взглядами. Игра эта опасная и безумно будоражащая. Заигрывание с сексом и со смертью — ведь Гуэро, если узнает, наверняка убьет обоих.

— Нет, вряд ли, — возражает Пилар Фабиану. — Ну то есть да, тебя он, конечно, убьет, но потом наверняка примется вопить, плакать и простит меня.

Она говорит это с грустью.

Она не желает, чтобы ее прощали.

Она хочет гореть.

Но все-таки говорит:

— Между нами ничего невозможно.

Фабиан соглашается. Вслух. Но в мыслях думает, очень даже возможно. И случится. Это ведь моя работа, мое задание, мое поручение. Соблазнить жену Гуэро. Увезти ее от него.

Начинает Фабиан с магических слов: «Что, если бы...»

Самые коварные слова в любом языке.

Что, если бы мы встретились раньше? Что, если бы мы были свободны? Что, если бы мы могли отправиться путешествовать вместе — в Париж, Рио, Рим? Что, если бы мы убежали? Что, если бы мы прихватили с собой достаточно денег, чтобы начать новую жизнь?

Они точно двое детей, играющих в увлекательную игру. (Что, если бы эти камни были золотыми?) Они начинают обдумывать детали своего побега: когда они уедут, куда, что возьмут с собой. Как суметь уехать без ведома Гуэро? А как же его телохранители? Где им лучше встретиться? А как же быть с детьми? Она не оставит их. Ни за что не сможет бросить их.

Все эти фантазии строятся в разговорах урывками, в минуты, украденные у Гуэро, — в мыслях и сердце Пилар уже изменяет Гуэро. И в спальне — когда муж лежит на ней, думает она только о Фабиане. Гуэро самодовольно пыжится, когда она вскрикивает в оргазме (это что-то новенькое, что-то непривычное), но она представляет себе, что с ней Фабиан. Теперь Пилар крадет у мужа даже это.

Измена полная, осталось только воплотить ее в жизнь.

Вероятность перетекает в фантазии, фантазии переходят в размышления, а размышления выливаются в планы — так упоительно строить планы новой жизни. Они вдаются в мельчайшие детали. Оба они модники и тратят долгие драгоценные минуты, обсуждая, что надо взять с собой, а что можно будет купить на месте («место» меняется — это то Париж, то Рим, то Рио).

Или детали более серьезные: оставлять Гуэро записку или не надо? Просто взять и исчезнуть? Ехать им вместе или лучше где-то встретиться? А если встретиться, то где? А может, полететь одним рейсом, но порознь. Обмениваясь многозначительными взглядами через проход — долгий мучительный ночной перелет, наполненный предвкушением секса. Уложить детей и встретиться в его номере в парижском отеле.

Rabiar.

Нет, я не смогу вытерпеть, говорит она ему. Я зайду в туалет в самолете, а ты следом. Дверь она оставит незапертой. Нет, они встретятся в баре в Рио. Притворятся, будто незнакомы. Он последует за ней в переулок, прижмет ее к ограде...

Rabiar.

Ты сделаешь мне больно?

Если желаешь.

Да.

Тогда я сделаю тебе больно.

В нем есть все, чего нет у Гуэро — искушенность, красота, элегантная одежда, стиль, сексуальность. И он обаятельный. Такой обаятельный.

Пилар созрела.

Она спрашивает его — когда?

— Скоро, — отвечает Фабиан. — Я хочу бежать с тобой, но...

Но...

Жестокий противовес «что, если бы». Вторжение реальности. В их случае...

— Нам потребуются деньги, — заканчивает он. — У меня есть деньги, но их не хватит, чтобы нам скрыться надолго.

Он понимает — это щекотливый момент. Тот самый миг, когда могут лопнуть все мыльные пузыри. Они радужно переливаются в солнечных лучах, но, отягченные вульгарными финансовыми подробностями, могут лопнуть в мгновение ока. Фабиан изображает на лице смущение, подпускает капельку стыда, утыкает глаза в пол.

— Нам придется подождать, пока у меня не будет достаточно денег.

— А долго ли? — Тон у Пилар обиженный, разочарованный, в глазах у нее слезы.

Теперь как можно осторожнее, на цыпочках.

— Ну, не очень. Где-то год. А может — два.

— Но это слишком долго!

— Прости. Что тут можно поделать?

Фабиан задает этот риторический вопрос, как бы не рассчитывая на ответ. Но Пилар дает тот ответ, какого он и ждал:

— У меня есть деньги.

— Нет! — преувеличенно твердо возражает он. — Никогда!

— Но два года... Это немыслимо!

Но точно так же был немыслим их флирт, поцелуи, невероятен их побег...

— Сколько денег нам нужно? — спрашивает Пилар.

— Несколько миллионов. Вот почему и потребуется столько...

— Столько я смогу снять со счета в банке.

— Нет, нет, как я могу...

— Ты думаешь только о себе, — укорят Пилар. — О своей мужской гордости. Как ты можешь быть таким эгоистом?

Вот он, ключ к успеху, думает Фабиан. Теперь, когда он перевернул уравнение задом наперед, дело сделано. Теперь, если он примет ее деньги, это будет актом великодушия, отказом от эгоизма с его стороны.

— Ты не любишь меня, — надувает она губки.

— Я люблю тебя больше жизни.

— Не настолько любишь меня, чтобы...

— Да, — перебивает он, — настолько.

Пилар бросается обнимать его.

По возвращении в Тихуану Фабиан разыскивает Рауля и сообщает ему — дело сделано.

На это потребовались месяцы, но наконец Акулу, Эль Тибурона, вот-вот накормят.

Очень вовремя.

Потому что подоспела пора начинать войну против Гуэро Мендеса.

Пилар аккуратно складывает маленькое черное платье в чемодан.

Вместе с черными бюстгальтерами, трусиками и другим бельем.

Фабиану она нравится в черном.

Ей хочется угодить ему. Ей хочется, чтоб их первый раз получился необыкновенным. Pues, a menos que la fantasia sea mejor que e ado — хотя фантазии обычно чудеснее, чем реальный секс. Но она уверена, у них получится по-другому. Ни один мужчина не умеет говорить так, как говорит Фабиан, находить слова, какие находит он. Никто не умеет придумать столько изысков, как он, а уж тем более воплотить в жизнь хоть некоторые из них. Она возбуждается, даже когда он только говорит с ней, так что же будет с ней твориться, когда она окажется в его объятиях?

Я позволю ему делать со мной все, что угодно, думает Пилар.

Я хочу, чтобы он сделал все, что ему вздумается.

Ты сделаешь мне больно?

Если ты хочешь.

Да.

Тогда я сделаю тебе больно.

Пилар на это надеется, надеется, что он и вправду сделает больно, что его не устрашит ее красота и он не растеряет храбрости.

Что угодно — потому что она жаждет новой жизни, подальше от синалоанской глухомани, от ее мужа и его неотесанных дружков. Она хочет лучшей жизни для своих детей: хорошего образования, культуры; хочет, чтобы они поняли: мир шире и интереснее, чем нелепая крепость, воткнутая на окраине горного городишки, позабытого на задворках цивилизации.

И Фабиан это понимает — они беседовали на эту тему. Он рассказывал ей, что у него есть знакомые и за пределами узкого круга narcotraficantes, он дружит с банкирами, финансистами и даже с художниками и писателями.

Пилар хочет вырваться из привычного круга.

И когда за завтраком Гуэро, извинившись, вышел, а Фабиан наклонился к ней и шепнул: «Сегодня», — сердце ее сладко замерло.

— Сегодня? — шепотом переспросила она.

— Гуэро уедет, — говорит Фабиан, — осматривать свои владения.

— Хорошо.

— В аэропорт мы едем вместе. Я заказал билеты на рейс в Боготу.

— А дети?

— С нами конечно же. Ты успеешь упаковать самое необходимое?

Сейчас Пилар слышит: по коридору идет Гуэро. Она быстро прячет чемодан под кровать.

Гуэро видит разбросанную всюду одежду:

— Чем это ты занимаешься?

— Надумала избавиться от кое-каких старых тряпок, — объясняет Пилар. — Отнесу их в церковь.

— А потом поедем по магазинам? — улыбается он, поддразнивая жену. Ему нравится, когда она ходит по магазинам. Нравится, когда она тратит деньги.

— Почему бы и нет?

— Ну, я пошел, — говорит он. — Я уезжаю на весь день. Может быть, сегодня не вернусь.

Пилар ласково целует его:

— Я буду скучать по тебе.

— Я тоже буду по тебе скучать. А может, подцеплю какую una nena , пусть согреет меня.

Как бы мне этого хотелось, думает Пилар. Тогда ты не будешь мучить меня каждую ночь. Но вслух говорит:

— Только не ты. Ты же не такой, как прежние gomeros.

— И я люблю свою жену.

— А я люблю своего мужа.

— Фабиан уже ушел?

— Нет, мне кажется, он еще упаковывается.

— Пойду попрощаюсь с ним.

— И поцелуй детей.

— Разве они еще не спят?

— Конечно, спят, — говорит она. — Но им будет приятно узнать, что ты поцеловал их перед отъездом.

Гуэро тянется к жене и снова целует ее.

— Eres toda mi vida. (Ты — вся моя жизнь.)

Как только муж выходит, Пилар захлопывает дверь и вытягивает из-под кровати чемодан.

Адан прощается со своей семьей.

Заходит в комнату к Глории, целует дочь.

Девочка расцветает улыбкой.

Господи, она еще улыбается, думает Адан. Она такая жизнерадостная, такая храбрая. В глубине комнаты чирикает птичка, которую он привез дочке из Гвадалахары.

— Ты уже дала птичке имя? — спрашивает он.

— Глория.

— В честь себя?

— Нет! — заливается смехом девочка. — В честь Глории Треви.

— А-а.

— Ты уезжаешь, да? — спрашивает она.

— Да.

— Папа-а-а-а...

— Всего только на недельку.

— А куда?

— В Коста-Рику, потом, может, в Колумбию.

— Зачем?

— Ищу, где купить кофе получше, — объясняет он, — для ресторанов.

— Разве ты не можешь купить кофе здесь?

— Здешний для наших ресторанов недостаточно хорош.

— А можно мне поехать с тобой?

— На этот раз — нет. Может быть, в следующий раз.

Если этот следующий раз случится. Если все пройдет хорошо в Бадирагуато, в Кульякане и на мосту через Рио-Магдалену, где у него назначена встреча с Орехуэла. Если все пройдет хорошо, любовь моя.

А если нет, он на всякий случай напоминает Люсии, где лежат страховые полисы, код к банковским счетам, ценным бумагам в банковских сейфах, к папкам с облигациями. Если удача от него отвернется, если Орехуэла сбросят его труп с моста, его жена и ребенок будут обеспечены до конца жизни.

И Нора тоже.

Номера счетов и инструкции он оставил у своего банкира.

Если он не вернется из этой поездки, у Норы хватит денег, чтобы открыть свой маленький бизнес, начать новую жизнь.

— Что тебе привезти? — спрашивает он дочку.

— Сам скорее возвращайся, — просит девочка.

Ох уж эта детская интуиция, думает он. Каким-то непостижимым образом Глория будто читает, что у него на сердце.

— Ладно, пусть это будет сюрпризом. Поцелуешь папу?

Он чувствует ее сухие губы на щеке, а потом худенькие ручки обхватывают его шею — замок, который так трудно разомкнуть. Ему неспокойно. И так не хочется уезжать от дочки. На минутку мелькает мысль: а может, все-таки не ехать? Взять да и выйти из этой pista secreta , заниматься только ресторанами? Но сейчас уже слишком поздно — война с Гуэро началась, и если Баррера не убьют его, то он убьет их.

Адан решается, нежно разжимает ее ручки и выпрямляется.

— До свидания, mi alma , — говорит он. — Я буду звонить тебе каждый день.

Быстро, чтобы она не заметила слез у него на глазах, отворачивается. Слезы напугали бы ее. Он выходит из комнаты. Люсия уже ждет в гостиной с чемоданом и курткой наготове.

— Я только на недельку, — говорит он.

— Мы будем скучать по тебе.

— А я буду скучать по вас. — Адан целует жену в щеку, берет куртку и направляется к двери.

— Адан?

— Да?

— С тобой все в порядке?

— Все отлично, — отвечает он. — Так, устал немножко.

— Может, сумеешь поспать в самолете.

— Может быть. — Адан открывает дверь, потом, обернувшись, говорит: — Люсия, знаешь, я люблю тебя.

— Я, Адан, тоже тебя люблю.

Она произносит это, будто извиняясь. Это и есть извинение. За то, что она не спит с ним, за свое бессилие что-то изменить в их семейной жизни. Люсия хочет сказать, что все это не означает, что она больше не любит его.

Грустно улыбнувшись, Адан уходит.

По пути в аэропорт он звонит Норе, сказать, что не сумеет встретиться с ней на этой неделе.

А может, и никогда больше, думает он, кладя трубку.

Все зависит от того, что произойдет в Кульякане.

Где только что открылись банки.

Пилар сняла со счетов семь миллионов долларов.

В трех разных банках Кульякана.

Двое банковских служащих порываются возразить, желают связаться сначала с сеньором Мендесом — к ужасу Фабиана, один даже уже поднимает трубку, — но Пилар настойчива, она втолковывает трусливому менеджеру, что она сеньора Мендес, а не какая-то там домохозяйка, превысившая свое денежное содержание.

Трубка опускается на место.

И Пилар получает деньги.

Еще до того, как они садятся в самолет, Фабиан убеждает ее перечислить два миллиона на счета, открытые в десятке банков по всему миру.

— Теперь нам есть на что жить, — говорит ей Фабиан. — Он не сумеет разыскать ни нас, ни деньги.

Они усаживают детей в ее машину и едут в аэропорт, где дожидается самолет, который частным рейсом доставит их в Мехико.

— Как это ты все устроил? — удивляется Пилар.

— У меня есть влиятельные друзья.

На нее это производит впечатление.

Гуэрито слишком мал и не понимает, конечно, что происходит, но Клаудиа хочет знать, где папочка.

— Мы с папой играем, — объясняет Пилар. — В прятки.

Девочка объяснение принимает, но Пилар видит, что она все еще хмурится.

Пока они добираются до аэропорта, без конца оглядываются в страхе — а вдруг Гуэро и его sicarios преследуют их. Когда самолет еще дожидается разрешения взлететь, Фабиан, выглянув в иллюминатор, видит Гуэро и его молодцев, мчащихся на двух джипах.

Видимо, банковский служащий все-таки позвонил.

Пилар в ужасе.

Но в ее глазах не только страх, но и возбуждение.

Гуэро выскакивает из машины. Пилар наблюдает, как он спорит с копом-охранником, потом видит ее в иллюминаторе, указывает на самолет, и тут Фабиан наклоняется и демонстративно целует Пилар в губы, а потом рявкает пилоту:

— Vamonos!

Самолет разбегается по взлетной полосе. Гуэро прыгает в джип и мчится за ним, но Пилар чувствует: колеса оторвались от земли и они уже парят в воздухе. Гуэро и маленький мирок Кульякана уменьшаются, исчезают...

Пилар ужасно хочется завести Фабиана в туалет и трахнуть его прямо там, но рядом дети, так что приходится ждать, и ее досада, нетерпение и возбуждение нарастают с каждой минутой.

Сначала они летят в Гвадалахару заправиться. Потом в Мехико, где они пересаживаются с частного самолета на туристический рейс в Белиз, где, как ей представляется, они непременно сделают остановку и съездят на какой-нибудь курорт, и там она наконец получит то, что хочет. Но в маленьком аэропорту Белиза они еще раз меняют самолет и летят в Сан-Хосе, в Коста-Рику. И уж там-то, надеется она, они наверняка остановятся хотя бы на денек. Однако в Сан-Хосе они регистрируются на рейс в Каракас, но в этот самолет не садятся, а добираются коммерческим рейсом до Кали в Колумбии.

С фальшивыми паспортами и под другими именами.

Когда они наконец добираются до Кали, Фабиан говорит, что тут они задержатся на несколько дней. Они едут на такси до отеля «Интернасиональ», где Фабиан берет два смежных номера, еще раз сменив им имена. Пилар чувствует, что она сейчас взорвется, так велико ее желание. Наконец измученные дети засыпают.

Фабиан берет ее за руку и ведет в свою комнату.

— Я хочу принять душ, — говорит Пилар.

— Нет.

— Нет?

Слово «нет» она слышать не привыкла.

— Разденься! — приказывает Фабиан. — Сейчас же.

— Но...

Он отвешивает ей хлесткую пощечину. Потом усаживается в кресло в углу и наблюдает, как Пилар расстегивает блузку, роняет ее, сбрасывает туфли, перешагивает через брюки и стоит перед ним в черном нижнем белье.

— Снимай!

Боже, член у него уже вздыбился. Ее белая грудь в черном бюстгальтере так соблазнительна. Так и тянет дотронуться до нее, ласкать, но он знает: не этого хочет Пилар, и не смеет разочаровывать ее.

Пилар расстегивает бюстгальтер, и ее груди опускаются, но так, совсем чуть-чуть. Сняв трусики, она смотрит на него. И, отчаянно краснея, спрашивает:

— А что теперь?

— На кровать! — приказывает он. — На руки и колени! Покажи себя мне.

Она дрожит, забираясь на кровать.

— Ты хочешь меня? — спрашивает он.

— Да.

— Ты хочешь, чтобы я трахнул тебя?

— Да.

— Тогда скажи — пожалуйста.

— Пожалуйста.

— Пока рано.

Фабиан снимает ремень. Хватает ее за руки, поднимает их — господи, какие красивые у нее груди, когда чуть дрожат, — захлестывает ремнем запястья, а потом закрепляет за изголовье.

Собирает в кулак волосы и оттягивает назад голову — шея у нее выгибается. Скакать на ней, как на лошади, нахлестывать ей зад, доводя до финиша. Она наслаждается резким звуком его ударов, болью, они отзываются глубоко в ней, ее пронзает дрожь оргазма.

Ей больно.

Rabiar.

Она пылает. У нее горит кожа, пылает зад, лоно, когда он ласкает, бьет и наконец трахает ее. Пилар извивается на кровати на коленях. Она испытывает наслаждение от боли, ведь она так долго этого ждала. Несколько месяцев флирта, фантазии, совместное обсуждение будущей жизни да еще захватывающее возбуждение самого побега.

— А-а-а-а-а!

Он входит в нее в такт ее стонам.

Еще. Еще. Еще!

Она стонет:

— Voy a morir! Voy a morir! (Я сейчас кончу! Я сейчас умру!)

И вопль:

— Voy a volar! (Я лечу! Я взрываюсь!)

И Пилар кричит.

Долгим, захлебывающимся, прерывистым криком.

Выйдя из ванной, Пилар садится на кровать. Просит его застегнуть ей сзади молнию на платье. Фабиан застегивает. У нее такая красивая кожа. И такие красивые волосы. Он гладит их тыльной стороной ладони, целует в шею.

— Позже, mi amor, — мурлычет она. — Дети ждут в машине.

Гладит шею, другой рукой тянется, ласкает ей сосок. Она вздыхает и откидывается назад. Скоро она уже опять стоит на четвереньках, предлагая себя, ожидая, пока он войдет в нее (она обожает, когда он заставляет ее ждать). Фабиан сгребает ее волосы в кулак и оттягивает голову назад.

Она чувствует боль.

На горле.

Сначала Пилар думает, что это новая игра — то, что он душит ее, но он все не останавливается...

Пилар извивается.

Она пылает.

Rabiar.

Она отбивается, ноги у нее дергаются.

— Это, — шипит ей в ухо Фабиан, — тебе за дона Мигеля Анхеля, bruja. Он передает тебе привет.

Фабиан тянет проволоку все сильнее, скручивает ее, проволока перерезает ей горло, впивается в позвонки, и, наконец, голова ее отделяется от туловища и падает с гулким стуком на пол лицом вниз.

Брызжет кровь.

Фабиан поднимает голову Пилар за блестящие черные волосы. На него уставились ее безжизненные глаза. Он кладет голову в переносной холодильник, запирает его и пакует в коробку, на которой уже написан адрес.

Надежно заклеивает коробку несколькими слоями скотча.

И отправляется в душ.

Капли ее крови, смешиваясь с водой, стекают у него по ногам, закручиваются в спирали и исчезают в стоке.

Фабиан вытирается, надевает свежую одежду и выходит с коробкой на улицу, к машине.

Дети сидят на заднем сиденье.

Фабиан устраивается рядом с ними и кивает Мануэлю — езжай.

— А где мамочка? — пристает Клаудиа. — Где мамочка?

— Она встретит нас там, — машет он рукой.

— Где — там? — Клаудиа начинает плакать.

— В одном особом месте, — отвечает Фабиан. — Сюрприз.

— Что такое сюрприз? — У заинтересованной Клаудии высыхают слезы.

— Если я тебе скажу, так это уже не будет сюрпризом, верно?

— А в коробке тоже сюрприз?

— В какой коробке?

— В коробке, которую ты положил в багажник. Я видела.

— Нет. Это просто посылка, мне ее нужно отправить по почте.

Фабиан заходит на почту и тяжело опускает коробку на стойку. Удивительно, какая тяжелая, думает он, у нее голова. Он вспоминает густоту ее волос, их тяжесть в руке, когда он играл с ними, ласкал. В постели она была изумительна, вспоминает он. Чувствуя — к легкому своему ужасу, учитывая, что он только что совершил и что совершит сейчас, — сексуальное возбуждение.

— Как желаете отправить? — осведомляется клерк.

— Экспресс-почтой.

Клерк ставит коробку на весы.

— Желаете застраховать?

— Нет.

— Но все равно обойдется дорого, — замечает клерк. — Вы точно не хотите послать простой? Посылка прибудет всего через два-три дня.

— Нет, она должна быть там завтра.

— Подарок?

— Угм, подарок.

— Сюрприз?

— Надеюсь. — Фабиан платит почтовый сбор и возвращается в машину.

Клаудиа вновь испугана:

— Я хочу к маме!

— Я и везу тебя к ней, — говорит Фабиан.

Мост Санта-Исабель перекинут через ущелье того же названия. По дну, в семистах футах внизу, бурно мчит воды Рио-Магдалена, перекатываясь -через валуны на своем длинном извилистом пути, от устья в Западных Кордильерах к Карибскому морю. Река многие километры бежит через центральную Колумбию, протекает близко от городов Кали и Медельин, но не пересекает их.

Адан понимает, почему братья Орехуэла выбрали это место: тут пустынно и с любого конца моста засаду можно обнаружить за сотню ярдов.

Во всяком случае, я на это надеюсь, думает Адан. А на самом деле они могут и сейчас отрезать мне отступление, и я этого даже не замечу. Но рискнуть придется. Без поставок кокаина от Орехуэла нет никакой надежды выиграть войну против Гуэро и остальной Федерасьон.

Войну, которая сейчас уже наверняка открыто объявлена.

Эль Тибурон, скорее всего, уже сбежал с Пилар Мендес, уговорив ее украсть миллионы долларов у мужа. В любую минуту Фабиан объявится тут с наличными, которые предназначены для того, чтобы переманить Орехуэла из Федерасьон к себе в союзники. В планы Тио входило не только отомстить Мендесу, наставив ему рога, но и еще усугубить унижение, выманив у его жены деньги для ведения войны против него же.

Но может быть, что Фабиан уже болтается на телеграфном столбе с забитым серебром ртом, а Орехуэла едут сюда убивать меня.

Адан слышит шум машины. Пули в спину, гадает он, или Фабиан с деньгами? Он поворачивается и видит...

Фабиана Мартинеса, водителя, а на заднем сиденье — детей Гуэро. Что за черт? Выбравшись из своей машины, Адан подходит.

— Деньги привез? — спрашивает он Фабиана.

Фабиан улыбается ослепительной улыбкой кинозвезды:

— И бонус в придачу.

Он протягивает Адану кейс с пятью миллионами.

— А где Пилар? — спрашивает Адан.

— На пути домой. — От кривой ухмылки Фабиана у Адана мурашки по спине побежали.

— Она уехала без детей? Зачем они тут? Что...

— Я только выполняю приказ Рауля, — перебивает Фабиан. — Адан...

Он указывает на другой конец моста, туда медленно подкатывает черный «лендровер».

— Жди здесь. — Адан подхватывает кейс и шагает по мосту.

Фабиан слышит голосок маленькой девочки:

— Мама тут?

— Да, — роняет Фабиан.

— Где же она? С теми людьми? — допытывается Клаудиа, указывая на машину на другом конце моста, из которой как раз выходят Орехуэла.

— Думаю, да.

— Я хочу туда!

— Тебе придется подождать несколько минут.

— А я хочу сейчас!

— Сначала нам надо поговорить с теми дядями.

Адан идет, как и было договорено, к середине моста. Ноги у него деревянные от страха. Если они посадили в горах снайпера, то я труп, говорит он себе. Но они могли бы прикончить меня в любой момент, когда я был еще в Колумбии, а значит, они все-таки хотят услышать, что я могу им предложить.

Адан уже на середине моста, дожидается, пока подойдут Орехуэла. Два брата, Мануэль и Джильберто, приземистые, кряжистые, темноволосые. Все обмениваются рукопожатиями, и Адан спрашивает:

— Ну что, перейдем к делу?

— Для этого мы и прибыли, — замечает Джильберто.

— Ты ж сам просил о встрече, — вторит Мануэль.

Бесцеремонно, думает Адан. Грубо. Да ладно, без разницы. Стало быть, расстановка сил такова: Джильберто склоняется к заключению сделки, а Мануэль противится ей. Что ж, понятно. Пора начинать.

— Мы хотим выйти из Федерасьон, — приступает Адан. — Но я хочу знать наверняка, что у нас тут, в Колумбии, все равно останется связь.

— Все наши связи с Абрего, — заявляет Мануэль, — и с Федерасьон.

— Так-то оно так, — соглашается Адан, — но на каждый килограмм вашего кокаина, который получает Федерасьон, она имеет пять из Медельина.

Он видит, он задел их за живое, особенно Джильберто. Братья ревнуют к своим соперникам из Медельина, они ребята с большими претензиями. И, учитывая, что американское наркоуправление так жестко бьет по картелю Медельина и его филиалам во Флориде, у Орехуэла появляются шансы подняться повыше.

— Ты предлагаешь такой договор только нам? — интересуется Джильберто.

— Если вы согласны поставлять нам кокаин, — говорит Адан, — тогда мы будем заниматься только продуктом из Кали.

— Предложение заманчивое, — откликается Мануэль, — да только дон Абрего будет недоволен, что мы оставили тебя в бизнесе, и откажется с нами работать.

Но Джильберто колеблется, видит Адан. Его предложение соблазняет.

— Дон Абрего, — напирает Адан, — прошлое, мы — будущее.

— Хотелось бы верить, — возражает Мануэль, — но глава вашего pasador сидит в тюрьме. Похоже, что мексиканские власти считают, это Абрего их будущее. А после него... Мендес.

— Мы разгромим Мендеса.

— Ну да? — фыркает Мануэль. — Мендес легко не сдастся, да еще Абрего поддержит Мендеса, и все другие pasadores тоже. И federales. Без обид, Адан, но думается мне, я смотрю на мертвеца. Стоит он тут и предлагает мне выгодный договор, если я разорю свой бизнес с живым, чтоб заняться им с мертвецом. Интересно, сколько это кокаина ты сумеешь продать из могилы?

— Мы — pasador Баррера, — спорит Адан. — Мы побеждали прежде, победим и...

— Нет, — перебивает Мануэль. — Ты уж прости, но больше вы не pasador Баррера. Твой дядя, согласен, может, и сумел бы одолеть Абрего и Мендеса да и все мексиканское правительство. Но ты — не твой дядя. Ты очень умный, но одних мозгов тут мало. А вот силенок-то у тебя хватит? Вот что я скажу тебе, Адан: ты мне кажешься слабаком. Сдается мне, кишка у тебя тонка замахиваться на Мендеса. Духу у тебя не хватит сделать то, что ты задумал.

Адан кивает. Просит разрешения открыть кейс. Получает согласие, откидывает крышку и показывает им деньги.

— Это пять миллионов Гуэро Мендеса. Мы трахнули его жену в задницу и уговорили ее украсть для нас его деньги. А теперь, если вы по-прежнему думаете, будто нам не по зубам победить его, заберите деньги, пристрелите меня, сбросьте мой труп с моста и дальше получайте мелкие чаевые от Федерасьон. Но если решите, что мы сумеем победить Мендеса, тогда примите деньги как задаток в счет тех миллионов, которые мы сделаем вместе.

Адан старается сохранять хладнокровие, но по их лицам читает: решение может повернуться в любую сторону.

Фабиан об этом догадывается тоже.

А инструкции Эль Тибурону в этом случае даны вполне определенные. Приказания Рауля, переданные прямо от легендарного М-1.

— Vengan, — зовет Фабиан детей.

— Мы идем к мамочке? — допытывается Клаудиа.

— Si. — Фабиан берет девочку за руку, взваливает на плечо Гуэрито и шагает к середине моста.

— Mi esposa, mi esposa linda! (Моя жена, моя красавица жена!)

Крики Гуэро эхом прокатываются по огромному пустому дому.

Слуги попрятались. Телохранители у дома тоже притаились, пока Гуэро, шатаясь, бродит по дому, швыряет мебель, колотит стеклянные безделушки, наконец бросается ничком на диван из коровьих шкур и зарывается, рыдая, лицом в подушки.

Он нашел коротенькую записку Пилар: «Я БОЛЬШЕ НЕ ЛЮБЛЮ ТЕБЯ. Я УЕХАЛА С ФАБИАНОМ И ВЗЯЛА ДЕТЕЙ. С НИМИ ВСЕ В ПОРЯДКЕ».

Сердце у него разбито. Он готов сделать что угодно, лишь бы вернуть ее. Он бы принял ее обратно и постарался только радовать ее. Все это он изливает, высказывает подушке. Потом поднимает голову и воет:

— Mi esposa, mi esposa linda!

Даже телохранители, с десяток sicarios, охраняющие стены estancia и ворота, слышат его. Это приводит их в ужас, а они и так уже в напряжении с момента ареста дона Мигеля Барреры, зная, что может начаться война. Что грозит перетасовкой главарей, а тогда, как известно, крови никто не жалеет.

А теперь еще jefe в доме воет, точно баба, да так громко, что слышно всем.

Все это inquietante — ужасно беспокойно.

И продолжается почти весь день.

Подъезжает почтовый автофургон. На машину тут же нацеливается с десяток «АК-47».

Охранники останавливают машину невдалеке от ворот. Один наставляет пулемет на водителя, другой обыскивает фургон, потом спрашивает ошарашенного шофера:

— Чего тебе надо?

— Посылка для сеньора Мендеса.

— От кого?

Водитель тычет в обратный адрес на ярлыке:

— От его жены.

Охранник засомневался: дон Гуэро велел, чтоб его не беспокоили, но если посылка от сеньоры Мендес, то лучше отнести ему коробку.

— Я отнесу, — говорит охранник.

— Но мне надо, чтоб он расписался.

Охранник тычет дуло в лицо водителю:

— Расписаться за него могу и я, правильно?

— Конечно. Конечно.

Охранник расписывается, несет посылку к двери и звонит. Дверь открывает горничная.

— Дона Гуэро нельзя...

— Посылка от сеньоры. Экспресс-почтой.

Позади горничной возникает Гуэро. Глаза у него опухли от слез, лицо красное, из носу течет.

— Что такое? — рявкает он. — Черт, я же велел...

— Посылка от сеньоры.

Гуэро забирает коробку и со всей дури шваркает дверью.

Сдирает клейкую ленту.

Все-таки посылка пришла от нее.

И он вскрывает коробку, внутри маленький холодильник. Гуэро откидывает крышку и видит — ее блестящие черные волосы.

Ее мертвые глаза.

Открытый рот.

А в зубах у нее какая-то бумажка.

— А-а-а!!! — заходится Гуэро.

Охранник в панике вышибает дверь.

Врывается в комнату: его патрон пятится от коробки, надрываясь криками. Охранник, принесший посылку, заглядывает внутрь коробки, складывается пополам: его рвет. Отрезанная голова Пилар покоится на ложе из застывшей крови, в зубах торчит листок бумаги.

Двое других охранников берут Гуэро под руки и пытаются оттащить, но он упирается и душераздирающе кричит. Первый охранник отирает рот и, придя в себя, вытаскивает листок изо рта Пилар.

Что-то непонятное:

«Hola, Chupar». (Привет, Чупар.)

Другие охранники пытаются отвести Гуэро к дивану, но он выхватывает записку, читает ее, становится еще бледнее, хотя куда уж больше, и вопит:

— Dios mio, mis nenes! Donde estan mis nenes?! (О Боже мой, мои дети! Где мои дети?!)

— Donde esta mio madre? Yo queiro mi madre! (Где моя мама? Я хочу к маме!) — плачет Клаудиа, потому что на мосту мамы нет, она видит только каких-то чужих людей, которые ее разглядывают. Гуэрито тоже начинает плакать. И Клаудиа теперь не хочет, чтобы ее держали. Она выкручивается из рук Фабиана и отбивается, крича:

— Mi madre! Mi madre!

Но Фабиан все так же твердо шагает к середине моста.

Адан видит, как он подходит.

Словно ночной кошмар, видение из ада.

Адана как парализовало. Ноги его будто гвоздями к мосту приколотили, и он стоит, пока Фабиан, улыбаясь братьям Орехуэла, говорит:

— Дон Мигель Анхель Баррера заверяет вас, что в племяннике течет его кровь.

Адан верит в цифры, в науку, в физику. Но именно в этот миг он постигает природу зла: зло обладает инерцией движения — раз запустив, его трудно остановить. Это закон физики: тело находится в движении, пока что-то не остановит его.

У Тио, как обычно, блестящий план. При всей своей потрясающей безнравственности, порожденной крэком, он смертоносно точен в постижении сути человеческой природы отдельного индивидуума. В этом гениальность Тио: он знает, что самое трудное в мире не удержаться от совершения зла, а набраться силы остановить.

Ценой жизни встать на его пути.

Если я попытаюсь нарушить план Тио, это будет означать слабость перед Орехуэла — слабость, которая или сейчас же, или в будущем окажется губительной для всех нас. Стоит мне выказать хоть малейшее разногласие с Фабианом, это тоже наверняка приведет к крушению.

Тио — гений. Он зажал меня в тиски, не оставив никакого выбора.

— Я хочу к маме! — надрывается Клаудиа.

— Тш-ш, — шепчет Фабиан, — я веду тебя к ней.

Фабиан устремляет взгляд на Адана, ожидая знака.

И Адан знает — он подаст его.

Потому что мне нужно защищать свою семью, думает Адан. Иного выбора нет. Или семья Мендеса, или моя.

Будь Парада тут, он бы облек мысли Адана в другие слова. Он бы сказал, что когда нет Бога, есть только природа, а у природы жестокие законы. Первое, что проделывают новые вожаки, — убивают отпрысков старых.

Без Бога все сводится к одному — к выживанию.

Ну что ж, а Бога тут нет, думает Адан.

И кивает.

Фабиан швыряет девочку с моста. Бесполезными крылышками встопорщиваются черные волосы, и она стремительно падает в воду. Схватив мальчика, Фабиан без усилий кидает его через перила в реку.

Адан вынуждает себя смотреть.

Потом переводит взгляд на братьев Орехуэла, лица у тех белые от потрясения. Рука Джильберто, когда он захлопывает кейс, дрожит. Подхватив кейс, он нетвердыми шагами удаляется с моста.

Внизу стремительные воды Рио-Магдалены уносят по течению маленькие тела.

 

9

Дни мертвых

Сан-Диего

1994

Сегодня День поминовения. День мертвых.

Большой праздник в Мексике.

Традиция восходит еще ко временам ацтеков, которые почитали богиню Миктекациуатль, покровительницу мертвых, но испанские священники перенесли праздник с середины лета на осень, чтобы он совпал с кануном Дня всех святых и Днем всех душ . Да пусть, думает Арт, доминиканцы могут называть его как угодно — все равно день посвящен мертвым.

Мексиканцы охотно говорят о смерти. У них для нее множество прозвищ: Милашка, Тощая, Костлявая или просто Старуха Смерть. Они не стараются отстраниться от нее. Они накоротке со смертью, и умершие остаются членами их семьи. В День мертвых живые ходят на кладбища навещать своих родственников. Приносят туда вкусную еду, делят ее с дорогими усопшими.

Да ну к черту, думает Арт, мне бы хотелось пообедать с моей живой семьей. Жена и дети живут в том же городе, мы ходим по одним и тем же улицам в одно время, и все-таки каким-то образом я с ними будто нахожусь на разных уровнях существования.

Арт подписал бумаги о разводе вскоре после сообщения об убийстве Пилар Мендес и ее двоих детей. Что это — всего лишь подтверждение неизбежной реальности, думает он, или я так себя наказываю? Ведь он понимает, что тоже несет долю ответственности за гибель детей. Это он запустил чудовищную цепь событий в движение в тот момент, когда нашептал Тио ложную информацию, будто Гуэро Мендес — несуществующий информатор Чупар. Так что, когда до него дошла информация, что Баррера отрезали голову Пилар, а ее детей сбросили с моста в Колумбии, Арт наконец взялся за ручку и подписал документы о разводе, уже несколько месяцев лежавшие у него на столе.

Опеку над детьми он целиком передал Элси.

— Я тебе очень благодарна, Арт, — сказала она. — Но почему — сейчас?

Это наказание, подумал он.

Я тоже теряю двоих детей.

Ну, он их не потерял, конечно. Он видит их каждый уикенд и месяц летом. Водит на волейбольные матчи Кэсси и на бейсбольные игры Майкла. Прилежно посещает школьные мероприятия: спектакли, балетные представления и родительские собрания.

Но все это ему кажется каким-то неестественным. Невозможно, чтобы маленькие радости и встречи случались по графику, в назначенное время, и Арт скучает по разным мелочам. Ему хочется, как прежде, готовить им завтраки, читать книжки, бороться на полу, но... И он тоскует по былому.

Тоскует он и по Элси.

Господи, как же он соскучился по ней!

Но ты же сам выбросил ее из своей жизни, напоминает он себе.

И ради чего?

Чтобы стать Лордом Границы? Так его прозвали в наркоуправлении — ну, называют его так только за спиной, разумеется. Кроме Шэга. Тот приносит кофе в кабинет и спрашивает: «Ну, Лорд Границы, как вы себя сегодня чувствуете?»

Официально Арт — глава отряда Юго-западной границы и руководит группой, координирующей действия всех департаментов, ведущих Войну против Наркотиков: Управления по борьбе с наркотиками, ФБР, пограничного патруля, таможни и иммиграционной службы, местной полиции и полиции штата; все они подотчетны Арту Келлеру. Его главный офис находится в Сан-Диего, офис огромный и штат под стать ему.

Он занимает высокий пост, именно такой, какого он потребовал от Джона Хоббса.

Арт также член комитета, состоящего только из него самого и Джона Хоббса. Комитет согласовывает действия наркоуправления и ЦРУ в обеих Америках, следя, чтобы те не наступали друг другу на ноги. Такова заявленная цель, а неофициальная — контролировать, чтобы Арт не натворил чего, не перебежал дорогу Компании.

Такова была компенсация. Для ведения личной войны против Баррера Арт получил спецотряд Юго-западной границы, а за это впрягся в общую упряжку.

День мертвых? — размышляет он, сидя в припаркованной машине на улице в Ла-Холле. С тем же успехом я мог бы пойти положить конфеты на собственную могилу.

Тут он видит Нору Хейден, выходящую из бутика.

Она человек привычки и ни разу не изменила распорядка дня за все те месяцы, что он держит ее под наблюдением. Впервые она возникла в поле его зрения в донесениях информаторов, которых он сохранил в Тихуане. Они сообщили, что у Адана Барреры появилась подружка, содержанка, он снял для нее квартиру в районе Рио и регулярно навещает ее.

Неосторожность, нехарактерная для Адана, — связаться с американкой, думает Арт, глядя, как женщина идет по тротуару с пакетами в обеих руках. Совсем непохоже на Адана, у него ведь репутация — по крайней мере, была до недавнего времени — верного семьянина.

Но Арт может понять, когда смотрит на Нору, как силен был соблазн.

Пожалуй, такой привлекательной женщины он еще не видел.

Внешне привлекательной, думает он, напоминая себе, что эта шлюха трахается с Аданом Баррерой.

Профессионально.

Арт приставил к ней «хвост» еще три месяца назад, когда она пересекала границу. Так у него появились имя и адрес, а очень скоро и еще кое-что.

Хейли Сэксон.

Эту мадам наркоуправление заполучило уже несколько лет назад. Ее, как выяснилось, пасет и Государственная налоговая служба. Полицейский департамент Сан-Диего знает, разумеется, про Белый Дом, но никто не наезжает на него, потому что список клиентов Хейли Сэксон сразу отбивает охоту с ней связываться.

И теперь оказывается, segundera Адана — одна из лучших девушек Хейли. Дьявол, думает Арт, называйся Хейли Сэксон «Мэри Кей», у Норы Хейден уже гараж был бы забит розовыми «кадиллаками».

Арт дождался, пока Нора подойдет поближе, тогда он вылезает из машины и показывает ей свой жетон.

— Мисс Хейден, нам нужно поговорить.

— Я так не считаю.

У нее ослепительно-синие, потрясающие глаза, а голос интеллигентный, уверенный. Арту приходится напомнить себе, что она всего-навсего проститутка.

— Давайте сядем в мою машину.

— Давайте не будем. И кто вы, собственно, такой?

Она двинулась было от него, но он придержал ее за локоть.

— Меня зовут Арт Келлер. Я могу арестовать вашу подругу Хейли Сэксон за содержание борделя. Хотите? — интересуется Арт. — Может, мне вообще прикрыть Белый Дом?

Нора уступает и идет к машине. Арт открывает пассажирскую дверцу, и она садится, а он, обойдя машину, устраивается на водительском месте.

Нора демонстративно смотрит на часы:

— Я хочу успеть на фильм в час пятнадцать.

— Давайте поговорим про вашего приятеля.

— Какого приятеля?

— Или Баррера всего лишь ваш клиент? — спрашивает Арт. — Или как вы их там называете — «петушок»?

Нора и бровью не повела.

— Он мой любовник.

— И платит вам за эту привилегию?

— А вот это не ваше дело.

— А вы знаете, — интересуется Арт, — чем ваш любовник зарабатывает на жизнь?

— Он владелец ресторанов.

— Да будет вам, Нора!

— Мистер Келлер, — вскидывается она. — Мне ли порицать человека, не всегда строго следующего законам?

— Допустим. А как насчет убийства? Вы и против этого не возражаете?

— Адан никого не убивал.

— А вы поинтересуйтесь у него про Эрни Идальго, — советует Арт. — А заодно насчет Пилар Мендес. По его приказу ей отрезали голову. И про ее детей спросите. Знаете, что ваш дружок сделал с ними? Он швырнул их с моста в реку.

— Это наглая ложь, ее распускает Гуэро Мендес, чтобы...

— Так сказал вам Адан?

— Чего вы хотите, мистер Келлер?

Деловая женщина, думает Арт. Сразу берет быка за рога. Ладно. Пора наносить удар. Только не испогань все.

— Вашего сотрудничества.

— Вы хотите, чтобы я доносила вам на...

— Давайте скажем по-другому: никто лучше вас не смог бы...

Нора распахивает дверцу:

— Я опоздаю на фильм.

Арт останавливает ее:

— Пойдете на следующий сеанс.

— У вас нет права удерживать меня против моей воли. Я не совершала никакого преступления.

— Позвольте мне объяснить вам кое-что. Мы знаем, что Баррера вкладывают деньги в бизнес Хейли Сэксон. Уже одно это ставит ее в щекотливое положение. А если они к тому же используют ее бордель, чтобы устраивать там встречи, то я гарантирую ей от двадцати лет заключения до пожизненного. И это будет ваша вина. Но у вас будет предостаточно времени просить у нее прощения, потому что вы будете отбывать срок в одной камере. Вы можете указать источник своих доходов, мисс Хейден? Откуда приходят деньги, которыми Адан расплачивается с вами? Или он отстирывает наркодоходы вместе с грязными простынями? Вы, мисс Хейден, по уши в дерьме. Но еще можете спастись. Можете даже спасти свою подругу Хейли. Я протягиваю вам руку. Примите же ее.

Нора смотрит на него с крайним отвращением.

Ну и прекрасно, думает Арт. Мне не нужно, чтобы я тебе нравился, мне всего лишь требуется, чтобы ты делала то, что я хочу.

— Если б вы могли сделать с Хейли то, что тут наговорили, — спокойно произносит Нора, — так давно бы сделали. А что до меня — так на здоровье.

И Нора опять порывается выйти.

— А как насчет Парады? — спрашивает Арт. — Вы обслуживаете и его тоже?

Потому что они не однажды засекали ее поездки к священнику в Гвадалахару и даже в Сан-Кристобаль.

Обернувшись, она пронизывает его взглядом:

— Вы мерзавец!

— Да, даже и не сомневайтесь.

— Для протокола, — говорит она, — мы с Хуаном только друзья.

— О? А он по-прежнему останется твоим другом, если узнает, что ты проститутка?

— Он про это знает.

Но все равно любит меня, думает Нора.

— А знает, что ты продаешь себя этому куску дерьма, этому убийце Адану Баррере? — интересуется Арт. — Останется ли он твоим другом по-прежнему, если узнает про это? Может, мне позвонить да просветить его? Мы с ним давние знакомцы.

Я знаю, думает Нора. Он рассказывал мне про тебя. Не сказал только, какой ты мерзкий и жестокий.

— Делайте, что пожелаете, мистер Келлер. Мне все равно. Я могу идти?

— Пока что да.

Нора выбирается из машины и снова шагает по улице, юбка танцует вокруг ее красивых загорелых ног.

А вид у нее, отмечает Арт, такой безмятежный, будто она просто пила чай с другом.

А ты, долбаный тупица, думает он, ты начисто запорол все дело.

Но вот любопытно было бы узнать, Нора, расскажешь ли ты Адану про нашу милую беседу.

Мексика

1994

Весь день Адан провел на кладбищах.

Ему нужно было навестить девять могил, воздвигнуть девять маленьких алтарей, оставить в девяти местах вкусные кушанья. Девяти членам семьи Баррера, убитым Гуэро Мендесом в одну-единственную ночь какой-то месяц назад. Люди Мендеса, одетые в черную форму federales, кого вытащили из дома, кого схватили прямо на улицах Мехико и в Гвадалахаре, отвезли в надежные места, пытали, а потом выбросили трупы на оживленных углах: утром их нашли метельщики улиц.

Двое дядьев, тетя, четверо двоюродных братьев и две двоюродных сестры.

Одна из кузин была адвокатом, работала для pasador, но другие никак не были замешаны в наркоделах семьи. Единственное, в чем они провинились, — родство с Мигелем Анхелем, Аданом и Раулем, и этого оказалось достаточно. Что ж, ведь этого хватило и для Пилар, Гуэрито и Клаудии, верно? — думает Адан. Не Мендес начал убивать родственников.

Начали мы.

И потому чего-то подобного ждали все в Мексике, кому было известно хоть что-то про наркоторговлю. Местная полиция толком и расследовать убийства не стала. «А на что они рассчитывали? — носилось в воздухе. — Ведь они убили его жену и детей». Да мало того, что убили, еще и послали Мендесу голову жены. Такое чересчур даже для Мексики, даже для narcotraficantes — pasador Баррера перешел всякие границы. И если Мендес отомстил, убив членов семьи Баррера, что ж, такого следовало ожидать.

Так что день у Адана выдался хлопотный. Начался рано утром с могил в Мехико, потом Адан полетел в Гвадалахару выполнить свой долг там, затем короткий перелет сюда, в Пуэрто-Валларту, где его брат Рауль устраивал — очень для него типично — вечеринку.

— Веселее, веселее, — советует Рауль Адану, когда тот приезжает в клуб. — Сегодня же El Dia de los Muertos .

Ладно, пусть им нанесли несколько ударов, но и они тоже успели.

— Может, нам следовало отнести еду и на их могилы тоже, — замечает Адан.

— Черт, да мы разоримся, — откликается Рауль, — если станем кормить всех бедолаг, которых отправили к дьяволу. Хрен им — пусть их кормят семьи.

Баррера против всего мира.

Кокаин из Кали против кокаина из Медельина.

Если б Адан не заключил сделку с братьями Орехуэла, то сегодня конфеты и цветы приносили бы Баррера. Но, договорившись о постоянном поступлении продукта из Кали, они получили людей и деньги для ведения войны. А бой за Ла-Пласу был кровавый, но простой. Рауль поставил перед местными дилерами конкретный выбор: вы желаете стать дистрибьюторами «Кока-колы» или «Пепси»? Выбирайте, и тем и другим торговать вы не можете. «Кока» или «Пепси», «Форд» или «Шевроле» — словом, или то, или другое.

Алехандро Касарес, к примеру, выбрал «Коку». Финансист из Сан-Диего, бизнесмен и наркодилер объявил о своей верности Гуэро Мендесу. Его труп вскоре нашли в машине на обочине грязной немощеной улочки в Сан-Исидро. А Билли Бреннан, еще один дилер из Сан-Диего, был найден с пулей в голове в номере мотеля на Пасифик-Бич.

Американские копы пребывали в недоумении: почему у каждой жертвы во рту торчит банка «пепси»?

Гуэро Мендес конечно же нанес ответный удар. Эрик Мендоса и Савадор Марешаль предпочли «пепси», и их обугленные тела обнаружили в еще дымящихся машинах на пустом паркинге в Чула-Виста. Баррера ответили в том же духе, и на несколько недель Чула-Виста превратилась в стоянку для сожженных машин с изувеченными трупами внутри.

Но Баррера ясно дали всем понять: мы здесь, pendejos. Гуэро пытается управлять Ла-Пласой из Кульякана, но мы-то тут. Мы местные. Нам только руку протянуть, и мы достанем кого угодно — в Бахе или Сан-Диего, — а если Гуэро такой крутой, так чего ж не может дотянуться до нас на его же собственной территории в Тихуане? Почему же Гуэро до сих пор не убил нас? Ответ прост, друзья мои, — силенок не хватает. Он засел в своем особняке в Кульякане, и если желаете принять его сторону, что ж, вперед! Но, братья, он там, а мы тут.

Действия Гуэро — демонстрация его слабости, а не силы, потому что правда в том, что ресурсы у него на исходе. Возможно, он еще крепко держит Синалоа, но их родной штат ему недоступен. Без использования Ла-Пласы Гуэро приходится платить Эль Верде за переправку наркотиков через Сонору или Абрего за переправку через Залив; и можно поспорить, что эти два жаднющих старых козла дерут с него три шкуры за каждую унцию товара, проходящего через их территории.

Нет, с Гуэро, считай, кончено. Убийство им дядьев Баррера, тети и двоюродных братьев и сестер — этот так, трепыхание рыбы на палубе.

Сегодня День мертвых. А Адан с Раулем все еще живы, и это уже кое-что, это требуется отпраздновать.

Что они и делают. В их новом дискоклубе в Пуэрто-Валларта.

Гуэро Мендес совершает паломничество на кладбище Хардинес-дель-Валле в Кульякане, к склепу без таблички с резными мраморными колоннами, барельефами и куполом, украшенным фресками двух ангелочков. Внутри склепа на стене — цветные фотографии.

Клаудии и Гуэрито.

Его двух angelitos .

И Пилар.

Его esposa и querida .

Согрешившая, но по-прежнему любимая.

Гуэро принес собой ofrenda a los muertos — подношение мертвым.

Для своих angelitos он принес papel picado — скелетиков и маленьких животных, вырезанных из гофрированной бумаги. А еще печенье и конфеты в форме черепов с их именами, выведенными глазурью. И игрушки — маленьких куколок для нее, солдатиков для него.

Для Пилар он принес цветы: традиционные хризантемы, ноготки и гребешки, сплетенные в виде крестов и венков, а еще гробик, сделанный из сахарной ваты. И маленькие печеньица с семечками амаранта внутри — она их обожала.

Гуэро опускается у могил на колени и раскладывает подарки, потом наливает свежей воды в три чаши, чтобы они могли помыть руки перед пиром. Снаружи маленький оркестрик norteno играет веселую музыку под бдительным присмотром целого отряда sicarios. Рядом с каждой чашей Гуэро кладет чистое полотенце, затем устраивает алтарь, тщательно расставляя поминальные свечи, блюда с рисом и бобами, засахаренные ломтики тыквы и батат. Зажигает ароматическую палочку — campol и садится на пол.

Он вспоминает вместе с ними.

О пикниках, плавании в горных озерах, семейных играх в futbol. Он обращается к ним вслух и будто слышит их ответы. И нежную музыку, что доносится снаружи.

— Скоро и я присоединюсь к вам, — говорит он жене и детям.

Не так уж скоро, но ждать осталось недолго.

Мне надо успеть кое-что сделать.

Надо накрыть стол для Баррера.

И завалить его горькими фруктами.

Водрузить сахарные черепа с их именами — Мигель Анхель, Рауль, Адан.

Отправить их души в ад.

В конце концов, сегодня же День мертвых.

Дискоклуб, думает Адан, — настоящий памятник вульгарности.

Интерьер «Ла Сирены», придуманный Раулем, оформлен в стиле подводного мира. Гротескная неоновая русалка («Ла Сирена») плывет над парадным входом, стены внутри сделаны в виде коралловых рифов и подводных пещер.

Вся левая стена — огромный резервуар, наполненный пятьюстами галлонами соленой воды. Цена этой стеклянной стены заставила Адана содрогнуться, не говоря уже о стоимости экзотических тропических рыб: желтых, синих и пурпурных акантурусов — по двести долларов каждая; рыбок-ежей — по триста долларов, а какие-то рыбки в желтых и черных пятнах обошлись по пятьсот. А еще дорогущие кораллы, и уж конечно, Раулю потребовались всякие их разновидности: кораллы-мозговики, грибовидные, цветочные, кораллы в форме пальцев, будто руки утопленника, показавшиеся из воды. И «натуральные» скалы с окаменевшими водорослями, переливающиеся багровым в лучах прожектора. Из дыр в скале и кораллах высовывали головки угри — черно-белые и коричневые мурены, поверх камней ползали крабы, плавали креветки в искусственно созданных потоках.

А справа в центре ниспадал настоящий водопад. («Но это же не имеет никакого смысла, — доказывал Адан брату, когда все еще было только в проекте. — Как может быть водопад под водой?» — «Ну захотелось мне водопад, и все!» — ответил Рауль. Распрекрасный довод, злился Адан, ему просто захотелось!) А под водопадом грот с плоскими камнями, которые служили постелью для пар, пожелавших расслабиться. Адан радовался только одному, что хоть гигиена соблюдается — грот постоянно омывается струями водопада.

Столики в клубе все из ржавого перекрученного металла, столешницы, инкрустированные морскими раковинами, переливаются в электрическом свете. Танцпол раскрашен под океанское дно, дорогие светильники создают эффект синей ряби, и танцоры словно плавают под водой.

Обошелся клуб в целое состояние.

— Ладно, строй, но смотри, — предупредил Адан Рауля, — чтоб приносил прибыль.

— А то нет? — откликнулся Рауль.

Если по-честному, пришлось признать Адану, у Рауля вкус, может быть, и жуткий, но он гений по части создания клубов и ресторанов, которые и сами по себе доходны, и бесценны как центры для отмывания наркодолларов, которые сейчас полноводной зеленой рекой текут из Эль-Норте.

Сегодня клуб забит под завязку.

Не только оттого, что сегодня Эль Диас де лос Муэртес, но и потому, что «Ла Сирена» — потрясное местечко даже в этом курортном городке, где столько конкурентов. А весной, во время ежегодной пьяной оргии, известной как весенние каникулы, американские студенты слетятся в клуб и оставят тут еще больше чистых американских долларов.

Но сегодня посетители в основном мексиканцы, друзья и партнеры братьев Баррера, которые пришли праздновать с ними. Мелькают, правда, и туристы-американцы, прознавшие про клуб, немного европейцев, но ладно, они никому не мешают. Сегодня тут никакими делами заниматься не будут, как, впрочем, и в любой другой вечер тоже: существует неписаное правило, что все легальные заведения в курортных городках крепко-накрепко закрыты для любой незаконной деятельности. Никаких сделок с наркотиками, никаких встреч и, уж конечно, никаких разборок. Туризм после наркотиков — самый крупный источник иностранной валюты в стране, а потому никто не желает отпугивать американцев, британцев, немцев и японцев, оставляющих доллары, фунты, марки и иены в Масатлане, Пуэрто-Валларте, Кабо и Сан-Лукасе.

У всех картелей есть ночные клубы, рестораны, дискотеки и отели в этих городках, и интересы владельцев сильно пострадают, если турист поймает шальную пулю. Кому охота видеть в газетах заголовки о кровавой перестрелке со снимками трупов, валяющихся на улице. Так что между pasadores и правительством существует что-то вроде соглашения: «Ребята, устраивайте свои дела где-нибудь подальше». Слишком тут много крутится денег.

Развлекаться в этих городках вы можете, но без стрельбы.

И сегодня вечером они уж точно отрываются на всю катушку, думает Адан, наблюдая, как Фабиан Мартинес танцует не то с тремя, не то с четырьмя немками-блондинками.

Слишком крупным бизнесом приходится Адану управлять; нескончаемый круговорот: отправка товара на север, деньги, поступающие на юг. Надо постоянно улаживать дела с Орехуэла, затем переброска кокаина из Колумбии в Мексику, вечный риск — доставят его в целости и сохранности в Штаты или нет, переработка там в крэк. После чего продажа розничным торговцам, доставка наличных назад, в Мексику, и отмывание денег.

Какая-то доля идет на удовольствия, но огромная часть уходит на взятки.

Серебром или свинцом.

Plata о plomo.

Один из подручных Баррера попросту заходит к начальнику местной полиции или к армейскому начальнику с сумкой, набитой наличными, и ставит перед ним выбор именно в этих самых словах: «Plata о plomo?»

Смысл вполне ясен: ты можешь стать богатым или мертвым. Выбирай сам.

Если они выбирают богатство, то ими занимается Адан. Но если они выбирают смерть, то дело переходит к Раулю.

Большинство людей, конечно, выбирают богатство.

Cono, думает Адан, да большинство копов и планировали хапнуть. Им даже приходится покупать себе должности у начальников или выплачивать тем ежемесячную долю от mordida. В точности как франчайзинг . Самые легкие деньги на свете. Деньги ни за что. Только смотри в другую сторону, окажись в другом месте, не заметь зла, не рассказывай про него, и ежемесячные выплаты будут поступать сполна и вовремя.

А война, размышляет Адан, наблюдая танцоров в переливающемся синем свете, стала еще большим благом для копов и для армии. Мендес платит своим копам, чтобы они конфисковывали наши наркотики, мы платим нашим парням за наркотики Мендеса. Очень выгодная для всех сделка, кроме парня, чьи наркотики накрылись. Скажем, полиция штата Баха конфискует кокаин Гуэро на миллион долларов. Мы отстегиваем им сто тысяч как вознаграждение за находку утерянного, их прославляют газеты, поздравляют янки. А потом, выждав для приличия какое-то время, они продают нам этот товар стоимостью в миллион баксов за пятьсот тысяч.

Сделка, выгодная всем.

И это только в Мексике.

А надо еще платить таможенникам США, чтобы те отвернулись в сторону, когда машины с грузом коки, травки или героина проезжают через их пункты — по тридцать тысяч за партию груза, неважно какого. И все равно никогда нет гарантии, что твоя машина благополучно минует «чистый» проверочный пункт, пусть даже ты и купил дома, с верхних этажей которых просматриваются пункты пересечения границы, и у тебя там сидят сторожевые, которые по радио связываются с твоими водителями и пытаются направить их на «правильные» полосы шоссе. Но таможенников часто и непредсказуемо перебрасывают с одного поста на другой, и уже другие руководят радиосвязью, так что если ты посылаешь дюжину машин в один заход через границу, проходящую у Сан-Исидро и Отей-Меса, то можно рассчитывать, что только девять или десять из них минуют ее благополучно.

Еще взятки даются городским копам в Сан-Диего, Лос-Анджелесе, Сан-Бернардино, да в какой город ни ткни. И полиции штата, управлениям шерифа. И секретарям, и машинисткам в наркоуправлении, которые могут слить тебе информацию, какие сейчас ведутся расследования и как обстоят дела. Или даже, правда, редко, очень редко, агенту наркоуправления, которого вы сумели зацепить, но этих совсем мало, потому что между наркоуправлением и мексиканскими картелями идет кровавая вражда из-за убийства Эрни Идальго.

Уж Арт Келлер об этом позаботился.

И благодарение Богу, думает Адан. Потому что если одержимость Келлера местью обходится мне дорого, зато в конечном счете она приносит мне прибыль. И в это американцы как-то не въезжают, все их действия только взвинчивают цену и делают нас богаче. Без них любой bobo со старым грузовичком или худой лодкой с подвесным мотором мог бы доставлять наркотики в Эль-Норте. А тогда доход не стоил бы затрат. Но в нынешней ситуации требуются миллионы долларов, чтобы переправлять наркотики, и, соответственно, цена на них влетела до небес. То, что само по себе растет на деревьях, американцы превращают в ценный товар. Без них кокаин и марихуана стали бы вроде как апельсины, и вместо того, чтобы наживать на их контрабанде миллиарды, я бы зарабатывал гроши, занимаясь ручным неквалифицированным трудом на каком-нибудь калифорнийском поле.

Ирония заключается еще и в том, что Арт Келлер — сам тоже товар. Ведь я огребаю миллионы, продавая защиту от него, облагаю данью в тысячи долларов независимых поставщиков, желающих перевезти свой продукт через Ла-Пласу, за использование наших копов, солдат, таможенников, береговой охраны, аппаратуры слежения, коммуникаций... Все это мексиканские копы ценят, а американские — нет. Мы партнеры, mi hermano, Arturo, мы в одном бизнесе.

Соратники в Войне против Наркотиков.

Мы друг без друга не можем существовать.

Адан наблюдает, как две нордической внешности молодые девушки стоят под струями водопада, их тонкие маечки насквозь промокли, облепив груди для восхищенных взглядов присутствующих, грохочет музыка, танцующие беснуются; выпивка крепкая, а все пьют беспрерывно. Ведь сегодня Эль Диа де лос Муэртос, и большинство посетителей сегодня — их старые друзья по Кульякану или Бадирагуато, а если вы нарк из Синалоа, у вас много кого следует помянуть.

На этой вечеринке много призраков.

Война была кровавой.

Но, думает Адан с надеждой, возможно, она почти закончилась и мы опять займемся только бизнесом.

Потому что Адан Баррера преобразовал наркобизнес.

Традиционной формой всех мексиканских pasadores была пирамида. Как и в Семьях сицилийской мафии, у них был крестный отец, босс, потом старшие офицеры, а ниже — рядовые солдаты, и каждый уровень «отстегивал» вышестоящему. Самые нижние делали очень мало денег, если только не умели построить уровни еще ниже своего, которые, в свою очередь, «отстегивали» бы им, но все равно прибыль у них была небольшая. Любой, кроме круглого дурака, понимал проблему такой пирамиды: если вы внедрились рано, то вы в золоте, а если позже, то вы — в дерьме.

А кончалось все тем, как проанализировал Адан, что возникало желание выйти из этой пирамиды и создать новую.

Пирамида была очень уязвима для агрессивного закона. Стоит только вспомнить, думал Адан, что произошло с американской мафией, и все ясно. Потребовался один dedo, доносчик, один недовольный рядовой. И он сумел провести копов по всем уровням пирамиды. Сейчас главы всех Пяти Семей Нью-Йорка парятся в тюрьме, а их дело катится к неизбежному развалу.

Так что Адан разрушил пирамиду и заменил ее горизонтальной структурой. Ну почти горизонтальной. В его новой организации только два уровня: на самом верху братья Баррера, а все остальные — под ними.

Но остальные все на одинаковом уровне.

— Нам нужны предприниматели, а не служащие, — втолковывал Адан Раулю. — Служащие стоят денег, предприниматели приносят деньги.

В новой структуре образовалась все увеличивающаяся группа заинтересованных, щедро вознаграждаемых независимых бизнесменов, выплачивающих двенадцать процентов от своего общего дохода Баррера и делающая это с радостью. Отстегивать теперь надо всего лишь одному уровню и заправляете своим бизнесом вы самостоятельно.

Адан позаботился о том, чтобы вознаграждения для вступающих в дело предпринимателей были посолиднее. Картель в Бахе он перестроил по этому принципу, позволяя, нет, даже поощряя своих людей организовывать собственный бизнес: снизил их «налоги» до двенадцати процентов, одалживал на выгодных условиях начальный капитал, обеспечивал доступ к финансовым службам, то есть к отмыванию денег, и все лишь в обмен на лояльность по отношению к картелю.

Двенадцать процентов от многих, объяснял Адан Раулю, когда впервые предложил такое радикальное снижение налога, — это больше, чем тридцать с немногих. Адан учел уроки рейгановской революции. Американцы сумели разбогатеть, понизив налоги, потому что это позволило большему количеству предпринимателей открыть свое дело, больше зарабатывать и в результате больше платить в казну.

Рауль придерживается мнения, что свинец, а не новая модель бизнеса выиграет войну против Мендеса, и в узком смысле он прав. Но Адан убежден, что более действенный фактор все-таки экономический: Баррера просто торговали дешевле Гуэро Мендеса. Вы можете продавать «коку» с тридцатипроцентной наценкой или «пепси» с двенадцатипроцентной — выбирайте сами. Сделать выбор легко — продавая «пепси», вы делаете много денег, а продавая «коку» — меньше, да еще в конце концов вас убьет Рауль. Вдруг появилось множество дистрибьюторов «пепси». Надо быть круглым дураком, чтобы предпочесть свинцовую «коку» серебряной «пепси».

Серебро или свинец.

Инь и янь нового картеля в Бахе.

Имейте дело с Аданом и получите серебро или свяжитесь с Раулем и получите свинец. Стрелки весов качнулись в пользу Баррера против Гуэро Мендеса. Тот попросту оказался слишком медлительным, не сумел угнаться за ними, а смекнул, что к чему, когда уже не мог позволить себе снизить цены, потому что возил кокаин не через Ла-Пласу, а через Сонору или Залив и ему приходилось платить тридцать процентов.

Да, позже Рауль вынужден был признать, что сделки под двенадцать процентов — это ход настоящего гения.

Они пришлись по вкусу Фабиану Мартинесу и остальным хуниорам.

Правила действовали простые.

Вы сообщаете Баррера, когда будете перевозить продукт, какой (кокаин, марихуану или героин), точный его вес и какова ваша предварительная цена — обычно между четырнадцатью и шестнадцатью тысячами за килограмм, — какого числа планируете доставить его торговцу в Штаты. После этой даты у вас есть 48 часов на выплату Баррера двенадцати процентов от предварительной цены (это гарантийная, самая низкая цена продажи, если вы продали за меньшую, то все равно должны отдать проценты за названную цену; а если дороже, платите проценты с большей). Но если вы не сумели выплатить деньги в течение двух дней, то вам лучше встретиться с Аданом и договориться о сроках выплаты или встретиться с Раулем и...

Серебро или свинец.

Эти двенадцать процентов — цена за провоз наркотика через Ла-Пласу. Если вы пожелали сами договориться с местной полицией, federales или армейским comandante о гарантии безопасности своего груза, что ж, прекрасно; но если товар у вас конфисковали, эти двенадцать процентов вы все равно оставались должны. А если же вы хотели, чтоб гарантию безопасности вам обеспечили Баррера, тоже хорошо, но тогда с вас еще — плата на mordida плюс гонорар за безопасность перевозки. Но зато в этом случае Баррера гарантировали безопасность вашего груза на мексиканской стороне границы, а если груз арестовывали, то они возмещали вам оптовую стоимость товара. Если это был, например, кокаин, то Баррера выплачивали вам закупочную цену, о которой вы договорились с картелем Орехуэла в Кали, но не ту продажную, какую вы рассчитывали получить в Штатах. И никакой другой дилер не пытался ограбить вас, никакие бандиты. Об этом заботились Рауль и его sicarios. Пытаться украсть груз, за безопасность которого поручился Рауль, — это надо быть больным на всю голову.

Предлагали Баррера также и финансовые услуги. Адан хотел облегчить как можно большему количеству людей организацию своего бизнеса, чтобы его двенадцать процентов поступали к нему из большего количества источников. От вас не требовалось выплачивать их, пока не продан товар. Только с дохода. Но Баррера пошли дальше: они помогали отмыть деньги, как только вы продавали товар, и это приносило новые прибыли. Стоимость отмывания денег была шесть с половиной процентов, но подкупленные банкиры назначали Баррера оптовую цену в пять процентов, так что Адан наживал дополнительные полтора процента с каждого доллара клиента. И опять же, вы не обязаны были отмывать деньги через Баррера — вы же независимый бизнесмен и можете поступать по своему усмотрению. Но если вы обращались в другое место и вас обдирали или обжуливали или ваши деньги конфисковывались таможней США на обратном пути через границу, то это уже ваша собственная невезуха. Баррера же всегда с гарантией доставляли деньги. Сколько бы вы ни вкладывали грязными, вы получали все обратно чистыми в пределах трех рабочих дней, ну и за вычетом шести с половиной процентов.

Такова была адановская революция в Бахе — модернизация наркобизнеса в ногу со временем.

Мигель Анхель Баррера тянет наркобизнес назад, в двадцатый век, так выразился один narcotraficante, а Адан ведет его в двадцать первый.

И заодно я каждый день одерживаю верх над Гуэро Мендесом, думает Адан. Так как он не может переправлять свой кокаин, то не может и платить mordida. А если он не может платить mordida, то не может переправлять кокаин. А мы между тем создаем сеть, которая действует быстро и эффективно, используя новейшую технологию и лучшие финансовые механизмы.

Жизнь хороша, думает Адан в этот День мертвых.

День всех мертвых, хмыкает Кэллан.

Подумаешь, большое дело.

Да разве не все дни есть дни мертвых?

Кэллан опрокидывает пару-другую стаканчиков в баре «Ла Сирены». Желаете испытать силу воли — попробуйте купить чистое виски в мексиканском прибрежном баре. Скажите бармену, что желаете выпивку без всяких этих идиотских зонтиков в стакане, он глянет на вас так, точно вы испоганили для него весь этот хренов день.

Кэллан все-таки спросил:

— Эй, viejo, у нас тут что, льет дождь?

— Нет вроде.

— Тогда к чему мне зонтик?

Если б мне требовался фруктовый сок, amigo, так я и заказал бы фруктовый сок. Только сок, который мне требуется, это сок из ячменя.

Ирландский витамин С.

Испытанный напиток, продлевающий жизнь.

Что даже забавно, думает Кэллан, если подумать, чем я зарабатываю на жизнь. Чем я всегда занимался.

Аннулировал зарезервированные места у людей.

— Извините, сэр, но вы съезжаете отсюда раньше срока.

— Да, но...

Никаких «но». Вон из отеля.

Теперь уже не для Семьи Чимино. Теперь Сол Скэки заказывает ему убийства. Кэллан расслаблялся в Коста-Рике, пережидая, пока уляжется дерьмовая буря в Нью-Йорке, когда Скэки прикатил к нему в гости.

— Как ты насчет того, чтобы смотаться в Колумбию? — спросил он Кэллана.

— Зачем это?

— Прицепиться к одному дельцу под названием MAC, — был ответ.

«Муэрте а Секестрадорес» — смерть похитителям. Скэки объяснил, что эта группа начала действовать еще в 1981 году, когда мятежники из М-19 похитили сестру колумбийского наркобарона Фабиана Очоа и спрятали девушку, потребовав за нее выкуп.

Да, неплохо придумано, подумал Кэллан, похитить сестру босса.

Ну вроде как Очоа должен бы был заплатить? Так?

— Но что кокаиновый магнат сделал вместо этого? — продолжил Скэки. — Он взял да и устроил собрание из двухсот двадцати трех сторонников, заставил их раскошелиться на двадцать тысяч наличными каждого и дать по десять их лучших киллеров. Вот и подсчитай средства на войну: четыре с половиной миллионов баксов да армия свыше двух тысяч убийц. Они налетели на Кали и Медельин, точно взбесившиеся псы, обожравшиеся крэка. Громили дома, вытаскивали студентов прямо из аудиторий, некоторых пристрелили прямо на месте, других увели на тайные базы на «допросы».

Сестру Очоа освободили живой и невредимой.

— Ну а я-то тут при чем? — буркнул Кэллан.

Скэки объясняет ему. В 1985 году колумбийское правительство заключило перемирие с левыми группами, входящими в открытый союз, некий «Юнион Патриотика», который на выборах 1986 года завоевал четырнадцать мест в парламенте.

— О'кей, — обронил Кэллан.

— Совсем не о'кей, — возразил Скэки. — Эти люди, Шон, коммунисты.

Скэки разразился длиннющей тирадой, суть которой сводилась к тому, что мы боролись против коммунистов ради того, чтобы люди обрели демократию, а потом эти неблагодарные сукины дети разворачиваются на сто восемьдесят градусов и голосуют за коммунистов. Так что Сол ведет к тому, догадался Кэллан, что люди должны иметь демократию, но только не так чтоб уж очень много.

Они получат полную свободу выбирать... то, что мы хотим, чтоб они выбрали.

— Организация MAC намерена предпринять соответствующие меры, — продолжает Скэки. — Парень с твоими талантами может им пригодиться.

Может, и пригодится, подумал Кэллан, да только она не получит парня с моими талантами. Не знаю, как уж там связан Сол с этими из MAC, но меня это никак не касается.

— Думаю, я вернусь в Нью-Йорк, да и все, — говорит Кэллан. В конце концов, Джонни Бой сейчас крепко стоит во главе Семьи, а у него нет причин относиться к Кэллану иначе как с любовью, и он, конечно, обеспечит ему безопасную гавань.

— Да, можешь, вполне. Вот только там тебя дожидаются тысячи три федеральных обвинений.

— За что это?

— За что? — эхом откликается Скэки. — За торговлю кокаином, вымогательство, рэкет. И, как до меня дошло, тебя еще разыскивают и за убийство Большого Поли.

— А тебя, Сол, не разыскивают за убийство Большого Поли?

— Про что это ты?

— Да про то, что ведь это ты послал меня на дело.

— Слушай, дружище, я, возможно, сумею все для тебя уладить, — говорит Скэки, — но будет очень полезно, знаешь ли, если ты нам поможешь.

Кэллан не стал уточнять, как это Сол Скэки сумеет снять с него федеральные обвинения, отправив его в Колумбию в помощь кучке антикоммунистически настроенных наркоманов-линчевателей, потому что есть вещи, которые вам и знать-то неохота. Он попросту купил билет на самолет и новый паспорт, полетел в Медельин и сообщил, что присоединился к MAC.

«Смерть Похитителям», «Смерть Победившим Кандидатам» из «Юнион Патриотика». Шестеро из них получили пули в головы вместо присяги перед вступлением на пост. (Дни мертвых, думает теперь Кэллан, цедя выпивку, Дни мертвых.)

После этого убийства шли по нарастающей, вспоминает он. М-19 нанесли ответный удар, захватив Дворец правосудия, и свыше ста человек, среди них несколько судей Верховного суда, были убиты при попытке освободить заложников. Именно так всегда и получается, думает Кэллан, когда на дело бросают копов и армию, а не профессионалов.

А вот для убийства лидера «Юнион Патриотика» использовали профессионалов. Кэллан курок не спускал, но тоже целил из дробовика, когда убивали Хайме Пардо Лила. Отличное получилось убийство, выполненное чисто, квалифицированно, профессионально.

Оказалось, однако, что это всего лишь разминка.

Убивать всерьез начали в 1988-м.

Деньги на оплату в основном поступали от Самого Главного, от кокаинового барона Медельина Пабло Эскобара.

Сначала Кэллан не мог врубиться, чего это Эскобар и другие наркобароны вообще суются в политику. Но потом просек, что парни из картеля вбухали кучу денег в недвижимость, в крупные скотоводческие ранчо, а потому вовсе не желают видеть, как все это растаскивается в соответствии с какой-то схемой распределения земель.

На одном из таких ранчо Кэллан провел довольно много времени.

Весной 1987-го MAC перебросила его в Лас-Тангас. Этой большой плантацией владели два брата, Карл ос и Фидель Кардона. Когда они были еще подростками, их отца похитили и убили партизаны-коммунисты. Так что ты там не толкуй о политике и всяком таком дерьме, подумал Кэллан, познакомившись с братьями, для них это личное. Навсегда личное.

Лас-Тангас из ранчо превратилось в настоящую крепость. Видел там Кэллан и кое-какой скот, но в основном здесь толклись киллеры вроде него самого.

Было много колумбийцев, солдат из других картелей, взятых напрокат, но встречались также и южноафриканцы, и родезийцы, которые свою войну проиграли, но надеялись выиграть эту. Ну просто хренова Олимпийская деревня киллеров.

И тренировались они усиленно, как спортсмены.

Какой-то тип, по слухам, израильский полковник, привалил с группой чертовых британцев, все бывшие десантники из ВВС, во всяком случае, они выдавали себя за них. Как и подобает всякому порядочному ирландцу, Кэллан англичан и их ВВС на дух не переносил, но все-таки вынужден был признать, что эти английские вояки понимали толк в деле.

Кэллан всегда был накоротке со своим двадцать вторым калибром, но в новой работенке еще много чему требовалось обучиться, и скоро Кэллана натаскивали в стрельбе из винтовки «М-16», «АК-47», пулемета «М-60» и снайперской винтовки «Берретта-90».

Его учили и ближнему бою: как убивать ножом, удавкой-гарротой, руками и ногами. Некоторые из инструкторов были бывшие солдаты спецвойск США, некоторые даже ветераны Вьетнама, участники операции «Феникс». Многие — колумбийские армейские офицеры, которые по-английски тарахтели, будто выросли в американской глубинке.

Кэллана ужасно смешило, когда какой-нибудь из этих высокопоставленных колумбийцев разевал варежку, а английский был у него, будто у какого-то белого голодранца. Потом он узнал: большинство из этих парней получили выучку в Форте Беннинг, в Джорджии.

В какой-то там Школе всех Америк.

Что это еще, черт, за школа такая? — думал Кэллан. Обучение чтению, правописанию и мокрым делам. Но как бы там ни было, там конечно же учили всяким грязным трюкам, и колумбийцы с радостью передавали навыки отряду, который стал известен как «Лос Тангерос».

Проводилось много тренировочных операций.

Как-то отряд тангерос выступил, чтобы устроить засаду на партизан, действовавших в этом районе. Офицер местной армии привез фотографии шестерых намеченных мишеней: эти люди жили в деревнях, точно самые обыкновенные campesinos, когда не занимались всякой партизанской хренотенью.

Руководил сам Фидель Кардона. Он ловил кайф, называя себя «Рэмбо» и одеваясь, как Сталлоне в кинофильме. Короче говоря, они выступили и устроили засаду на дороге, по которой должны были пройти партизаны.

Тангерос расположились в форме идеального «TJ», в точности как их учили. Кэллану это совсем не понравилось: валяться в кустах, в камуфляже, обливаясь на жаре потом. Я парень вольный, думает он. Когда это я вступил в армию, интересно?

На самом деле он просто нервничал. Не то чтобы был напуган, нет, а так — опасался, не зная, чего ожидать. Никогда прежде он не воевал против партизан. Кэллан думал, что они, скорее всего, хорошие солдаты, хорошо обучены да и местность знают лучше.

Вошли партизаны прямо в открытую верхушку «U».

Они были совсем не такими, какими представлялись Кэллану, — закаленными в боях солдатами в камуфляже, вооруженными «АК». Нет, эти парни больше походили на фермеров, campesino в выгоревших хлопковых рубахах и куцых брючатах. Да и шагали они тоже не как опытные бойцы — рассыпавшись, всегда настороже. Нет. Просто шли себе неспешно по дороге.

Кэллан поймал в прицел винтовки «Галил» самого дальнего парня слева. Чуть приопустил прицел на живот на случай, вдруг винтовка подпрыгнет. А еще потому, что ему не хотелось смотреть в лицо, совсем детское. Парень болтал со своими попутчиками и смеялся, будто обыкновенный работяга с дружками в конце рабочего дня. Так что Кэллан прилип глазами к синей рубахе: так получалось, будто стреляешь в мишень в тире.

Он подождал, пока Фидель сделает первый выстрел, и, когда услышал грохот, тоже дважды нажал на курок.

Его парень упал.

Они все упали.

Они не поняли, что надвигается смерть, так и не узнали, откуда был нанесен удар. Раздался залп огня из придорожных кустов, и вот уже шестеро партизан лежат в пыли, истекая кровью.

У них даже не было времени вытащить оружие.

Кэллан силком заставил себя подойти к человеку, которого убил. Парень уткнулся лицом в дорогу. Кэллан пнул тело ногой. Им был отдан строгий приказ подбирать все оружие, да только Кэллан ничего не нашел. У парня только и было мачете, такими campesino срезают бананы.

Оглядевшись, Кэллан увидел, что ни у одного из партизан оружия не было. Фиделя это ничуть не обеспокоило. Он расхаживал, всаживая контрольные выстрелы в затылки, потом связался по радио с Лас-Тангас. Вскоре подкатил автофургон с грудой одежды, в какую обычно одевались партизаны-коммунисты, и Фидель приказал парням надеть эту одежду на трупы.

— Ты что, твою мать, разыгрываешь меня? — буркнул Кэллан.

Но Рэмбо и не думал никого разыгрывать. И рявкнул, чтоб Кэллан занялся делом.

Кэллан плюхнулся на обочину.

— Я тебе не хренов гробовщик, — так он сказал Фиделю.

И Кэллан сидел и смотрел, как другие Тангерос переодевают трупы, а потом делают снимки мертвых «партизан».

Всю обратную дорогу Фидель орал на него.

— Я знаю, что делаю! — разорялся Фидель. — Я ходил в школу.

Угу, я тоже в школе учился, огрызнулся Кэллан. Уроки ему давали в Адской Кухне.

— Но парни, которых я убивал, Рэмбо, — добавил Кэллан, — были с оружием в руках.

Рэмбо, видно, настучал на него Скэки, потому что несколько недель спустя на ранчо появился Сол и провел с Кэлланом беседу.

— В чем дело? — осведомился Скэки.

— В том, что пристрелили обычных фермеров, — ответил Кэллан. — У них были пустые руки, Сол. Никакого оружия.

— Мы тут не в вестерны играем. Тут у нас нет Кодекса чести. Тебе что, охота убивать их, когда они появятся в джунглях с «АК» в руках? Тебе полегчает, если у нас будут потери? Тут, парень, чертова война.

— Я без тебя знаю, что идет война, но...

— Тебе платят, правильно?

Ну да, подумал Кэллан, платят.

«День орла» наступает дважды в месяц, и выкладывают наличными.

— И обращаются с тобой хорошо? — пытает Скэки.

Точно с королём, вынужден был признать Кэллан. Стейки хоть каждый вечер, если пожелаешь. Бесплатное пиво, бесплатное виски, бесплатный «кокс», если тебе он по вкусу. Иногда Кэллан нюхает «кокс», но наркотик не действует на него так, как выпивка. Многие из тангерос вынюхивали целую горку «кокса», а потом прихватывали проституток — их привозили на уикенды — и трахали всю ночь напролет.

Кэллан тоже пару раз брал проститутку. У мужчины есть свои потребности, но этим и кончалось — удовлетворением потребности. И это были не высококлассные девушки по вызову, как тогда в Белом Доме, а чаще всего индианки, вывезенные с нефтяных промыслов на Запад. Их даже еще и женщинами-то назвать было нельзя, если по-честному. Совсем девчонки в дешевеньких платьишках с густо размалеванными мордахами.

В первый раз, когда Кэллан взял проститутку, он испытал скорее раздражение, чем удовольствие. Он отправился с ней в маленькую комнатушку в глубине барака. Голые фанерные стены и кровать с незастеленным матрацем. Девушка пыталась вести с ним сексуальные разговоры, бормотала, что, как ей казалось, ему нравилось слышать, но наконец Кэллан попросил ее заткнуться и просто трахаться.

Потом он лежал, вспоминая блондинку в Сан-Диего.

Ее звали Нора.

Она была настоящей красавицей.

Но то была другая жизнь.

После урока, преподанного ему Скэки, Кэллан остался в отряде и участвовал в нескольких операциях. «Лос Тангерос» расстреляли из засады еще шестерых невооруженных «партизан» на берегу реки, а потом полдюжины уложили прямо на площади местной деревушки.

У Фиделя было свое словечко для их операций.

Limpieza, называл он их.

Зачистка.

Они зачищали территорию от партизан, коммунистов, агитаторов — от всякого дерьмового мусора. До Кэллана доходили разговоры, что они не единственные, кто производит зачистку. Было еще много других отрядов, других ранчо — тренировочных центров. По всей стране. Все отряды имели названия: «Муэрте а Революсионариос» , «Альфа-13», «Лос Тинадос». За два года они убили больше трех тысяч активистов, организаторов, партизан. Большинство убийств совершалось в глухих деревушках, стоявших на отшибе, особенно в Медельине, в Долине Магдалены, там все мужское население деревень сгоняли вместе и расстреливали из пулеметов. Или рубили на куски мачете, если пули казались слишком дорогими для них.

Вычищали и много другого народу, не коммунистов: уличных ребятишек, гомосексуалистов, наркоманов, пьяниц.

Однажды тангерос вышли на зачистку партизан, которые перемещались с одной базы на другую. Они устроили засаду на дороге, карауля старенький автобус. Остановив его, вывели всех, кроме водителя. Фидель прошелся между пассажирами, сравнивая их лица с фото у себя в руке, потом выдернул из толпы пятерых и отогнал к обочине.

Кэллан смотрел, как мужчины, упав на колени, начали молиться.

Но дальше «Nuestro Padre» проговорить ничего не успели: тангерос изрешетили их пулями. Кэллан увидел, как двое других привязывают цепями к рулю водителя автобуса.

— Какого хрена вы делаете? — заорал Кэллан.

Те нацедили бензин из автобусного бака в пластиковое ведерко, а потом облили водителя. Пока тот надрывался в крике, моля о пощаде, Фидель, повернувшись к пассажирам, заявил:

— Вот что бывает с людьми за помощь партизанам!

Двое тангерос удерживали вырывавшегося Кэллана, когда Фидель бросил спичку в автобус.

Кэллан видел глаза водителя, слышал его крики, смотрел, как извивается и корчится в пламени тело человека.

От этого запаха он уже никогда потом не мог избавиться.

Даже сейчас, сидя в баре Пуэрто-Валларта, Кэллан чувствовал запах горящей плоти. И весь скотч в мире не мог заглушить его.

В тот вечер Кэллан, напившись в хлам, подумывал: а может, взять свой старый пистолет двадцать второго калибра и выпустить обойму в морду Фиделя. Но решил, что еще не готов совершить самоубийство, и вместо этого стал укладывать вещи.

Один из родезийцев остановил его:

— На своих ногах тебе отсюда не уйти. Тебя пристрелят, не успеешь ты и километр отшагать.

Парень прав, мне не уйти.

— Ничего ты не сможешь поделать, — продолжил родезиец. — Это «Красный туман».

— Что еще за «Красный туман»? — удивился Кэллан.

Странно взглянув на него, парень пожал плечами:

— Ну, если ты не знаешь...

— Что за «Красный туман»? — спросил Кэллан у Сола, когда тот в следующий раз приехал в Лас-Тангас с целью вправить Кэллану совсем уж пошатнувшиеся мозги: теперь чертов ирлашка только и делал, что сидел в бараке, ведя задушевные разговоры с «Джонни Уокером».

— Где ты услышал про «Красный туман»?

— Да какая разница!

— Так вот забудь, что ты это слышал.

— Пошел ты к растакой матери, Сол! — взбеленился Кэллан. — Я участвую в деле, и я желаю знать, что это за дело!

Ничего ты не желаешь, подумал Скэки.

Но даже если и желаешь, то сказать тебе я не могу.

«Красный туман» было кодовое название для координации десятков операций по «нейтрализации» движений мятежников в Латинской Америке. По сути, та же программа «Феникс», только для Южной и Центральной Америки. Отдельные отряды чаще всего даже не подозревали, что их операции координируются как составные «Красного тумана», но именно Скэки в качестве посыльного Джона Хоббса следил, чтобы они делились разведданными, денежные фонды распределялись между всеми, намеченные мишени уничтожались, и никто при этом не путался у других под ногами.

Работенка непростая, но Скэки был идеальным исполнителем. «Зеленый берет», орудие ЦРУ, гангстер мафии, Сол, случалось, исчезал из армии в командировку и работал на побегушках у Хоббса. А побегать ему приходилось: в «Красный туман» входили сотни военных организаций, их спонсоры-наркобароны, около тысячи армейских офицеров, несколько тысяч полицейских, десятки отдельных разведагентств и полицейских подразделений.

И церковь.

Сол Скэки числился Мальтийским рыцарем и членом «Опус Деи» , антикоммунистической тайной организации епископов крайне правого толка, куда входили священники и преданные миряне вроде Сола. В Римско-католической церкви тоже шла война, ее консервативное руководство в Ватикане воевало с теологами освобождения — священниками и епископами левого толка, часто марксистами, работающими в третьем мире — за душу самой Матери Церкви. Мальтийские рыцари и «Опус Деи» работали в тесном сотрудничестве с полицией, сторонниками правых, армейскими офицерами и даже при необходимости с наркокартелями.

Кровь лилась, точно вино при причастии.

В основном их деятельность оплачивалась прямо или косвенно американскими долларами. Впрямую из фондов американской помощи военным силам страны, чьи офицеры составляли костяк отрядов смерти; косвенно тем, что американцы покупали наркотики, доллары от которых текли в картели, спонсирующие эти отряды.

Миллиарды долларов как помощь экономике и миллиарды — за наркотики.

В Сальвадоре отряды смерти убивали левых политиков и профсоюзных деятелей. В 1989 году в кампусе Университета Центральной Америки в Сан-Сальвадоре были застрелены из снайперских винтовок шестеро священников-иезуитов, горничная и ее маленькая дочка. В том же году правительство США послало полмиллиарда долларов в помощь сальвадорскому правительству. К концу восьмидесятых было уничтожено приблизительно семьдесят пять тысяч людей.

Гватемала эту цифру удвоила.

В долгой войне против марксистских мятежников погибло больше ста пятидесяти тысяч, и еще сорок тысяч навсегда сгинули без вести. Бездомных ребятишек расстреливали прямо на улицах. Убивали студентов колледжей. Отрубили голову американцу — владельцу отеля. Университетского профессора зарезали ножом в вестибюле учебного корпуса. Американскую монашенку, изнасиловав, убили и выбросили на улицу. И все это время американские солдаты проводили тренировки, давали советы и обеспечивали снаряжением, включая вертолеты, на которых киллеры летали на убийства. К концу восьмидесятых президенту Джорджу Бушу так опротивела эта кровавая бойня, что он наконец прекратил поставку денег и оружия для гватемальских военных.

Повсюду в Латинской Америке творилось одно и то же: затяжная война между имущими и неимущими, между правыми и марксистами, а либералы метались между ними, точно зайцы в свете фар.

И «Красный туман» расползался всюду.

Джон Хоббс осуществлял надзор над операциями.

А повседневная координация лежала на Соле Скэки.

Он держал связь с офицерами, обученными в Школе Америк в форте Беннинг, штат Джорджия. Обеспечивал тренировки, технические консультации, поставку оружия, разведку. Пересылал наемников вооруженным силам Латинской Америки.

Одним из таких наемников и был Шон Кэллан.

Совсем парень опустился, думал Скэки, глядя на Кэллана, — тощий, волосы грязные, кожа пожелтела от непрерывных пьянок. Не похож, короче, на образец идеального солдата. Но внешность обманчива.

При всех его недостатках Кэллан все равно талант.

А с талантами всегда трудно приходится, так что...

— Я тебя переведу из Лас-Тангас, — сказал Скэки.

— Ладно.

— У меня для тебя другая работа.

И уж точно — работой он меня завалил, вспоминает Кэллан.

Луис Карлос Галан, кандидат в президенты от Либеральной партии, на много очков обогнавший своих противников, был сброшен со счетов летом восемьдесят девятого года — застрелен на предвыборном митинге в окрестностях Боготы. Бернардо Харамильо Оса, лидер левого движения Патриотический союз, был убит следующей весной, когда выходил из самолета в аэропорте Боготы. Через пару недель пристрелили Карлоса Писарро, кандидата от группы «Движение 19 апреля».

После этого в Колумбии для Шона Кэллана стало слишком жарко.

Но в Гватемале — нет. И в Гондурасе тоже, и в Сальвадоре.

Скэки передвигал Шона, будто шахматного коня, используя Кэллана для сбрасывания с доски других фигур. Гвадалупе Салседо, Гектора Оквели, Карлоса Толедо — и еще десятка других. Кэллан уже начал забывать имена. Может, он и не знал конкретно, что такое «Красный туман», но слишком хорошо понял, чем он стал для него: кровь, красная мгла, застящая ему мозг и глаза так плотно, что он уже и видеть ничего больше не мог.

Потом Скэки перебросил его в Мексику.

— Зачем? — спросил Кэллан.

— Уберем тебя из игры ненадолго, — ответил Скэки. — Поможешь обеспечить защиту кое для кого. Помнишь братьев Баррера?

Интересно, как он мог забыть? Ведь со сделки «кокаин за оружие» и закрутилась вся эта хренотень в 1985-м. После нее Джимми Персик рассорился с Большим Поли, и его собственная жизнь пошла выписывать такие странные загогулины.

Да, конечно же Кэллан помнит их.

И что с ними?

— Они наши друзья.

Наши друзья, подумал Кэллан. Так мафиози называют других мафиози в разговорах между собой. Но я же не гангстер, и эта парочка мексиканцев-наркодилеров тоже, так какого же черта?

— Они хорошие люди, — объяснял Скэки. — Они дают деньги на наше дело.

Ну конечно, и это, разумеется, превращает их в ангелов, подумал Кэллан.

Но в Мексику поехал.

Потому что — а что еще ему оставалось делать?

И теперь он сидит тут, в баре, на празднике в честь Дня мертвых.

Решил опрокинуть пару стаканчиков — ведь в святой день все убитые в безопасном месте и вряд ли оттуда выскочат. А даже если появятся какие, думает Кэллан, то лучше мне быть немного пьяным, чем трезвым как стеклышко.

Кэллан залпом допивает остатки виски и тут видит, как лопается огромный аквариум — из него потоком изливается вода, а двое парней валятся, сложившись пополам: так падают убитые.

Кэллан плашмя бросается с барного табурета на пол, выхватывая свой двадцатидвухкалиберный.

Не меньше сорока federales в черных униформах ворвались в парадную дверь, паля с бедра из винтовок «М-16». Пули вонзаются в стены пещер, сделанные под камень. И очень даже здорово, мелькает у Кэллана, что камни фальшивые, пули застревают в стенах, а не рикошетят в толпу.

Тут один federale отстегивает с наплечного ремня гранату.

— Ложись! — вопит Кэллан, как будто кто-то может услышать или понять его, и выпускает пару зарядов в голову federale. Тот обрушивается на пол, не успев выдернуть чеку, а граната, не причинив никому вреда, падает рядом с ним. Но другой federale тоже хватается за гранату, и она, приземлившись у края танцпола, взрывается, словно фейерверк на празднике, и несколько гостей падает, вопя от боли: осколки исполосовали им ноги.

Теперь люди стоят по щиколотку в кровавой воде, в ней снуют рыбки, и Кэллан чувствует, как что-то тычется ему в ногу, но это не пуля, это рыба-еж, очень красивая, отливающая ярко-синим под светом ламп, и он на мгновение забывается, наблюдая за рыбкой. А в «Ла Сирене» сейчас уже ад кромешный: истерично вопят и плачут посетители, стараясь пробиться к выходу, но выхода нет — потому что дверь блокировали federales.

Кэллан радуется, что немножко пьян. Он на алкогольном автопилоте ирландца-киллера, голова у него работает ясно, он уже просчитал, что ввалившиеся стрелки вовсе никакие не federales. Это не полицейский рейд. Это атака убийц. Если даже эти парни и копы, то они не на службе, а так, подрабатывают на предстоящие праздники. Еще Кэллан быстро соображает, что через парадную дверь выйти не удастся никому. Однако есть же и черный ход. И он, пригибаясь, ползет в воде в глубину клуба.

Адану жизнь спасла стена воды.

Вода обрушилась на него, сшибла со стула, сбросив на пол, и первые залпы пуль и осколки пролетели над головой. Он начал было приподниматься, но тут же инстинкт взял верх: он услышал свист пуль и снова упал на пол. Адан смотрит, как пули кромсают дорогой коралл, стеклянная стена аквариума перед ним разбита вдребезги. Он подпрыгивает, когда рядом с ним, извиваясь, проплывает ополоумевшая мурена. Оглядывается на другую стену: там позади водопада крутится, стараясь напялить брюки, Фабиан Мартинес; одна из немок-блондинок, сидящая на каменной полке, занимается тем же, а Рауль, со штанами, спущенными на щиколотки, вовсю поливает длинными очередями через водопад.

Лжефедералы сквозь водопад рассмотреть ничего не могут. И это спасает Рауля, который палит безнаказанно, пока у него не кончаются патроны, после чего он бросает оружие и, наклонившись, натягивает штаны. Хватает Фабиана за плечо и зовет:

— Пошли давай, пора выбираться отсюда!

Потому что federales уже проталкиваются сквозь толпу, разыскивая братьев Баррера. Адан видит, что они приближаются, и начинает пробираться к черному ходу, поскальзываясь, падая, снова поднимаясь, и, когда он поднимается в очередной раз, federale, ухмыляясь, целит из винтовки прямо ему в лицо. Адан успел попрощаться с жизнью, только вдруг ухмылка federale тонет в всплеске крови, а Адана кто-то хватает за запястье и пригибает книзу. Он оказывается в воде на полу, лицом к лицу с каким-то янки, тот кричит:

— Ложись же, болван!

Кэллан открывает пальбу по приближающимся federales короткими точными выстрелами — бенц-бенц, бенц-бенц: сшибает их, точно плавающих уточек в тире в луна-парке. Адан опускает глаза на мертвого federale, с ужасом глядя, как крабы уже подбираются на пир к зияющей дыре, образовавшейся на месте лица копа.

Кэллан ползет вперед, забирает пару гранат у парня, которого только что отправил к виновникам сегодняшнего торжества, быстро перезаряжает пистолет, ползком возвращается обратно, хватает Адана и, отстреливаясь, толкает его свободной рукой к черному ходу.

— Брат! — вопит Адан. — Я должен найти своего брата!

— Пригнись! — орет Кэллан — новый залп в их сторону. Адан валится на пол: пуля ужалила его в правую голень, и он растянулся в воде лицом вниз и лежит, глядя на собственную кровь, плывущую мимо его носа.

Теперь он, похоже, и двигаться не может.

Мозг приказывает: поднимайся! — но у него вдруг куда-то подевались все силы. Он так устал, что даже пошевелиться не может.

Кэллан, присев на корточки, взваливает Адана на плечо и, шатаясь, продвигается к двери с табличкой «Bafios» . Он уже почти дошел, когда Рауль освобождает его от ноши.

— Я понесу его, — говорит Рауль. Он появляется с Фабианом.

Кэллан кивает. Охранник Барреры прикрывает их с тыла, посылая пули назад, в хаос клуба. Кэллан распахивает ногой дверь и оказывается в относительной тишине небольшого коридорчика.

Направо дверь с табличкой «Sirenas» с маленьким силуэтом русалки; дверь налево помечена «Poseidones», и на ней — силуэт мужчины с длинными вьющимися волосами и бородой. Прямо перед ними надпись «Salida» , и Рауль устремляется прямиком туда.

Кэллан кричит во всю мочь:

— Нет! — и оттаскивает его за шиворот. И очень вовремя, потому что в открытую дверь тут же, как Кэллан и боялся, полетели пули. Если у кого-то нашлись люди и время, чтобы организовать такой налет, то, уж конечно, он позаботился и поставил нескольких стрелков и снаружи у черного хода.

И потому Кэллан толкает Рауля в дверь «Poseidones». Охранник Рауля, пятясь задом, вваливается следом. Кэллан срывает чеку на гранате и швыряет ее в заднюю дверь — это отобьет охоту караулить за ней или входить.

Потом Шон влетает в мужской туалет и захлопывает за собой дверь.

Слышит, как с глухим басовым грохотом взрывается граната.

Рауль усаживает Адана на унитаз, а его стрелок охраняет дверь, пока Кэллан осматривает рану Адана. Пуля прошла навылет, но определить, задета ли кость, невозможно. А может, задета бедренная артерия, тогда Адан истечет кровью и умрет, прежде чем они успеют найти доктора.

А печальная правда в том, что им негде взять этого доктора; во всяком случае, пока атакующие не уберутся из клуба, они в ловушке. Дьявольщина, мелькает у Кэллана, почему-то я всегда так и знал, что подохну в сортире. Он озирается — нет, окон нет, как полагалось бы в американском туалете. Но зато прямо над ним — световой люк в виде иллюминатора.

Иллюминатор в мужском туалете?

Это еще одна деталь подводного стиля Рауля.

— Мне хочется, чтобы туалеты походили на кабины океанского лайнера, перевернувшегося набок, — объяснял он проект Адану, отстаивая иллюминаторы. — Ну понимаешь, вроде как корабль затонул.

Только этого человеку и не хватает, подумал Кэллан, если он нахлебался «Маргариты» и зашел пописать, — морской болезни. Интересно, сколько же студентиков вваливалось сюда в относительно приличном состоянии, а потом их выворачивало наизнанку, как только они кренились набок? Но долго на этом Кэллан сосредоточиваться не стал, потому что хренов иллюминатор над ним — ведь это выход. Он вскарабкался на раковину, открыл люк, подпрыгнул, зацепился и, подтянувшись, вылез. Он оказался на крыше, воздух тут солоноватый и теплый. Кэллан сует голову в люк и говорит:

— Давайте живо, вперед!

Первым к нему присоединяется Фабиан, потом Рауль поднимает Адана, и Кэллан с Фабианом вытаскивают его на крышу. Рауль с огромным трудом протискивается через небольшое отверстие, но все-таки ему это удается, и как раз вовремя: federales ногами вышибают дверь и поливают комнату дождем пуль.

Потом врываются, рассчитывая найти трупы и визжащих, корчащихся раненых. Но ничего не видят и растерянно озираются, пока один из них не поднимает глаза — он видит открытый люк и все понимает. Последнее, что он рассмотрел в своей жизни, — рука Кэллана, бросающая гранату. Люк захлопывается, и теперь тут и вправду есть мертвые и визжащие, корчащиеся раненые. В мужском туалете «Ла Сирены».

Кэллан идет по крыше к дальней стороне здания. Теперь черный ход охраняет только один federale, и Кэллан снимает его двумя короткими выстрелами в затылок. Они с Раулем осторожно опускают Адана на руки подхватывающего внизу Фабиана.

И поспешно уходят переулком. Рауль несет Адана, взвалив на плечо, к глухой улочке, там Кэллан выстрелом выбивает окно «форда-эксплорера», отпирает дверцу и за несколько секунд — соединив проводки — включает зажигание.

Через десять минут они уже в приемном покое госпиталя Девы Марии Гваделупской, где регистраторша и медсестры, услышав имя Барреры, обходятся без всяких вопросов.

Адану повезло — бедренную кость зацепило, но она не сломана, а артерия не задета.

Из руки Рауля берут кровь, другой он держит телефон, и через несколько минут одни его sicarios мчатся к госпиталю, а другие прочесывают квартал рядом с «Ла Сиреной» на случай, если кто из парней Гуэро замешкался. Но никого не находят, только сообщают, что десять federales убиты или ранены и мертвы шестеро посетителей.

Добраться до братьев Баррера киллерам Мендеса не удалось.

Благодаря Шону Кэллану.

— Все, что ты пожелаешь, — говорит ему Адан.

В этот День мертвых.

Тебе стоит только попросить.

Все, что ты пожелаешь в этом мире.

Девушка-подросток печет для дона Мигеля особый pan de muerto.

Хлеб мертвых.

Традиционные сладкие булочки, одна — с сюрпризом внутри, угощение, которое, как она знает, дон Мигель Анхель Баррера очень любит и предвкушает с особым удовольствием. А так как того, кому попадется булочка с сюрпризом, ждет удача, одну она печет отдельно, специально для дона Мигеля, чтобы сюрприз достался ему наверняка.

Она хочет, чтобы все его радовало в этот необыкновенный вечер.

А потому наряжается особенно тщательно: в простое, но элегантное черное платье, черные чулки и туфли на каблуке. Не торопясь, накладывает макияж, тушь погуще; расчесывает длинные черные волосы, пока они не заблестят. Оглядывает себя в зеркале и то, что видит, ей нравится: кожа у нее гладкая, бледная, темные глаза ярко выделяются на лице, волосы плавной волной падают на плечи.

Она идет на кухню и кладет специальный pan de muerto на серебряный поднос, рядом ставит свечи, зажигает их и направляется в его камеру-столовую.

Дон Мигель — настоящий король, думает она, в темно-бордовой домашней куртке поверх шелковой пижамы. Племянники дона Мигеля позаботились, чтобы у их дяди были все удовольствия, какие только он может представить, чтобы скрасить его существование в тюрьме: красивая одежда, вкусная еда, хорошее вино, ну и она.

Люди шепчутся, что Адан Баррера потому так заботится о дяде, что ему удобнее-де, чтобы старик подольше задержался в тюрьме и не вмешивался в руководство pasador Баррера. А злые языки даже треплют, что это сам Адан и засадил родного дядю в тюрьму ради того, чтобы заправлять всем самому.

Девушка не знает, есть ли хоть доля правды во всех этих сплетнях, да ей все равно. Она знает одно: Адан Баррера спас ее от грозящих мучений в борделе Мехико, выбрав подругой для своего дяди. Говорят, что она похожа на ту, что когда-то любил дон Мигель.

Ну, значит, мне повезло, думает она.

Требования дона Мигеля совсем необременительны. Она готовит для него, стирает, удовлетворяет его мужские потребности. Правда, иногда он поколачивает ее, но совсем не часто и не так жестоко, как ее родной отец. И секса требует не так уж часто. Дон Мигель бьет ее, потом трахает. И если не может удержать свой floto твердым, то злится и опять бьет, пока все не получится.

У других, случается, жизнь складывается и похуже, думает она.

И платит ей Адан щедро.

Но не так щедро, как...

Она побыстрее выкидывает эту мысль из головы и подает дону Мигелю pan de muerto.

Руки у нее трясутся.

Тио это замечает.

Ее маленькие ручки дрожат, когда она ставит поднос на стол, а когда он заглядывает девушке в глаза, они влажны, она того гляди расплачется. Это что же, она грустит? — спрашивает он себя, или боится? И пока он пристально смотрит на нее, девушка опускает глаза на pan de muerto, потом снова поднимает на него, и тут он догадывается обо всем.

— Какая красивая, — говорит Тио, глядя на сладкую булочку.

— Спасибо, — отвечает девушка чуть слышно.

В ее голосе Тио уловил нерешительность, будто она колеблется.

— Садись, пожалуйста, — приглашает дон Мигель, вставая и отодвигая стул для нее. Девушка присаживается, вцепляясь руками в края стула.

— Пожалуйста, попробуй. — Тио садится тоже.

— Нет-нет, булочка для вас.

— Я прошу.

— Я не могу.

— Я настаиваю.

Это уже приказ.

Ослушаться она не может.

Отломив кусочек, она подносит хлеб к губам. Во всяком случае, пытается поднести — рука у нее дрожит так, что она с трудом находит рот. И слезы, хотя она изо всех сил старается, все-таки наворачиваются ей на глаза, проливаются, и по щекам ползут черные потеки.

Она вскидывает на него глаза и хлюпает носом:

— Я не могу.

— Однако мне ты бы ее скормила.

Девушка шмыгает, но из носа у нее все равно течет.

Тио протягивает ей льняную салфетку.

— Вытри нос, — распоряжается он.

Та послушно вытирает.

— А теперь, — говорит он, — ты должна съесть булочку, которую испекла для меня.

— Ну пожалуйста! — вырывается у нее.

А мои племянники, интересно, уже мертвы? — гадает Тио. Гуэро не посмел бы пытаться убить меня, если б Адан, а уж тем более Рауль были живы-здоровы. Так что они либо уже мертвы, либо скоро умрут. А может, у Гуэро и с ними сорвалось? Будем надеяться, думает он и делает себе мысленную пометку связаться при первой же возможности с племянниками, как только будет завершено это triste дельце.

— Мендес заплатил тебе кучу денег, верно? — спрашивает Мигель Анхель девушку. — Новую жизнь для тебя устроил, для всей твоей семьи?

Та кивает.

— У тебя ведь есть младшие сестры? — спрашивает Тио. — И твой пьяница-отец бьет и мучает их? А с деньгами Мендеса ты могла бы вызволить их, купить им дом?

— Да.

— Я все понимаю.

Девушка с надеждой смотрит на него.

— Ешь, — бросает он. — Это легкая смерть. Я знаю, ты бы не хотела, чтоб я умирал медленно и в мучениях.

Она задерживает кусок у рта. Ее колотит дрожь, крошки липнут к ярко-красной помаде. Крупные тяжелые слезы падают на булочку, портя сахарную глазурь, которой она так старательно ее обмазывала.

— Ешь.

Девушка откусывает, но проглотить не может. Тио наливает бокал красного вина и всовывает ей в руку. Она отхлебывает, и это вроде как помогает, она запивает хлеб вином, еще один кусочек, еще глоток вина.

Дон Мигель, перегнувшись через стол, гладит ей волосы тыльной стороной ладони. И тихонько бормочет:

— Я понимаю, понимаю, — другой рукой поднося остатки булки к ее губам. Она открывает рот, запивает последний кусок — и тут стрихнин действует: голова запрокидывается назад, глаза широко распахиваются, и предсмертный хрип влажно булькает между приоткрытыми губами.

Тело ее Тио приказывает выбросить за ограду собакам.

Парада закуривает сигарету.

Затягивается, наклоняясь, чтобы надеть туфли, недоумевая, с чего вдруг его разбудили в такую рань и что это за «срочное личное дело», которое не может подождать до восхода солнца. Он велел своей домоправительнице проводить министра образования в кабинет и передать, что он скоро спустится.

Парада уже много лет знает Сэрро. Он был епископом в Кульякане, а Сэрро губернатором в Синалоа, он даже крестил двоих законных детишек этого человека. И как будто Мигель Анхель Баррера выступал крестным отцом на обеих этих церемониях? — старается припомнить Парада. И уж точно Баррера приходил к нему договариваться и о духовном, и о мирском для незаконного отпрыска Сэрро: губернатор переспал с молоденькой девчонкой из какой-то деревни. Ну хотя бы ко мне обратились, а не к акушеру, чтоб сделал аборт. Это уже говорит в пользу Сэрро.

Но, думает Парада, натягивая старый свитер, если речь идет снова о какой-нибудь юной девице в интересном положении, я точно разозлюсь. Сэрро пора уже быть поумнее, в его-то возрасте. Мог бы извлечь уроки из собственного опыта, если больше неоткуда, да и в любом случае — почему обязательно в... — он взглянул на часы, — в четыре утра?

Парада звонит домоправительнице.

— Кофе, пожалуйста. Для двоих. В кабинет.

Последнее время его отношения с Сэрро сводились к спорам и уговорам, к просьбам и угрозам: он неоднократно подавал министру образования прошения о создании новых школ, об учебниках, бесплатных завтраках и увеличении штата учителей. Переговоры тянулись бесконечно. Парада балансировал на грани шантажа, бросив однажды в сердцах Сэрро, что нельзя к глухим деревушкам относиться как к детям-бастардам, но наглость окупилась: появились две начальные школы, наняли десяток новых учителей.

Может, Сэрро удумал какую месть, гадал Парада, спускаясь вниз. Однако, открыв дверь в кабинет и увидев лицо Сэрро, понял: дело гораздо серьезнее.

Сэрро не стал тратить слов даром.

— Я умираю от рака.

— Мне ужасно жаль слышать это, — пробормотал ошеломленный Парада. — Неужели нет никакого...

— Нет. И надежды нет тоже.

— Ты желаешь, чтобы я выслушал твою исповедь?

— Для этого у меня есть священник.

Сэрро протягивает Параде кейс:

— Я принес тебе. Не знал, кому еще можно отдать.

Парада открывает кейс, смотрит на бумаги, кассеты.

— Ничего не понимаю.

— Я был участником, — говорит Сэрро, — чудовищного преступления. И не могу умереть... боюсь умирать... с таким грузом на душе. Я должен хотя бы попытаться как-то возместить...

— Если ты исповедуешься, то, конечно, получишь отпущение. Но если это улики, почему ты принес их мне? Почему не Генеральному прокурору или...

— Его голос есть на этих кассетах...

Да, это, конечно, причина, думает Парада.

Подавшись вперед, Сэрро шепчет:

— Генеральный прокурор, министр внутренних дел, председатель правящей Конституционно-революционной партии... Они все. Все мы...

Господи боже, теряется Парада.

Что же на этих кассетах?

Он выкуривает полторы пачки сигарет, слушая их.

Прикуривая одну сигарету от другой, слушает записи и внимательно проглядывает документы. Записи о встречах, пометки Сэрро. Имена, даты и места. Отчет о коррупции за пятнадцать лет — да нет, какая там коррупция. Это норма, а то, что тут, — экстраординарно. И даже не просто экстраординарно — а и словами не выразить...

Суть в двух словах — они продавали страну narcotraficantes.

Парада ни за что не поверил бы этому, если бы не услышал сам. Запись званого обеда: двадцать пять миллионов выложены в помощь избирательной компании действующего президента. Убийства чиновников, работающих на выборах, фальсификация самих выборов. Голоса брата президента и Генерального прокурора, планирующих эти бесчинства. Советующие наркобаронам оплатить это все. И совершение убийств. Пленка, запечатлевшая пытки и убийство американского агента Идальго.

А потом еще операция «Цербер», финансирование, поставка оружия и обучение контрас на средства от продажи кокаина.

И операция «Красный туман», убийства, организованные сторонниками правых, финансируемые частично наркокартелями Колумбии и Мексики и поддерживаемые ИРП, партией у власти.

Немудрено, что Сэрро страшится ада — он ведь помогал устраивать ад на земле.

И понятно, почему он притащил все эти улики мне. Голоса на кассетах, имена в документах: президент, его брат, федеральный министр, Мигель Анхель Баррера, Гарсиа Абрего, Гуэро Мендес, Адан Баррера; десятки полицейских, армейских чинов и офицеров разведки, чиновники ИРП — в Мексике нет никого, кто сумеет или захочет выступить против них даже с этими материалами.

Вот Сэрро и приволок все мне. Желая, чтобы я отдал материалы...

Кому?

Парада тянется прикурить новую сигарету, но, к своему удивлению, обнаруживает, что его тошнит от дыма — во рту противно. Поднявшись наверх, он чистит зубы, потом принимает горячий, чуть не ошпаривающий душ, и пока струи бьют его по шее, спине, думает, что, пожалуй, эти документы можно было бы передать Арту Келлеру.

Они с американцем часто переписываются, он теперь, к сожалению, персона нон грата в Мексике, но по-прежнему одержим желанием покончить с наркокартелями. Однако обдумай все как следует, говорит себе Парада: если ты передашь компромат Артуру, что случится тогда, учитывая ошеломительное разоблачение операции «Цербер» и сотрудничества ЦРУ с Баррера в обмен на финансирование контрас? Есть ли у Артура правомочия предпринимать какие-либо действия или все его попытки будут задушены в зародыше нынешней администрацией? Да и вообще любой американской администрацией, раз они все горой за НАФТА?

НАФТА, с отвращением плюется Парада, обрыв, к которому мы бодро маршируем в ногу с американцами. Но еще есть проблеск надежды. Грядут президентские выборы, и кандидат от ИРП, который непременно победит на них, похоже, человек достойный. Луис Доналдо Колосио — законный кандидат от левых. Парада уже встречался с ним, и тот выслушивал его доводы с сочувствием.

И если разгромные свидетельства, которые принес мне умирающий Сэрро, дискредитируют динозавров в ИРП, это может снабдить Колосио рычагом, нужным ему, чтобы следовать своим подлинным чувствам. Может, передать информацию ему?

Нет, решает Парада тут же, Колосио нельзя светиться, выступая против своей партии, — его могут убрать из кандидатов.

Тогда кто же, мучается Парада, намыливая лицо и приступая к бритью, обладает независимостью, властью да и просто моральной силой, чтобы обнародовать факт, что все правительство страны продалось с молотка картелю наркоторговцев? Кто?

Ответ приходит неожиданно.

Он очевиден.

Парада дожидается времени, когда прилично звонить, и соединяется с Антонуччи. И говорит, что желает передать крайне важную информацию Папе.

Орден «Опус Деи» был основан в 1928 году богатым испанским адвокатом, ставшим священником, по имени Хосе Мария Эскрива, которого тревожило, что Мадридский университет становится рассадником левого радикализма. Его это так беспокоило, что новая организация католической элиты сражалась в Испанскую гражданскую войну на стороне фашистов, а следующие тридцать лет всячески содействовала укреплению власти генерала Франко. В основе деятельности ордена лежала идея вербовать талантливых молодых мирян-консерваторов из элиты, продвигать их потом в правительство, прессу и большой бизнес, напитывать их традиционными католическими ценностями, особенно антикоммунизмом, и поручать им проводить церковную работу в выбранных ими сферах деятельности.

Сальваторе Скэки — полковник спецвойск, наемник ЦРУ, Мальтийский рыцарь и гангстер — испытанный и преданнейший член «Опус Деи». Он отвечает всем требованиям — посещает регулярно мессу, на исповедь ходит только к священнику «Опус Деи» и регулярно уединяется в приютах «Опус Деи».

Он был отличным солдатом. Храбро сражался против коммунизма во Вьетнаме, Камбодже и в «Золотом треугольнике» . Воевал в Мексике, в Центральной Америке — операция «Цербер». В Южной Америке — операция «Красный туман», — и все эти операции теперь либерал-теолог Парада угрожал разоблачить перед всем миром. Сейчас Скэки сидит в кабинете Антонуччи, размышляя, что же предпринять насчет компромата, который кардинал Хуан Парада желает передать в Ватикан.

— Ты говоришь, к нему заходил Сэрро, — обращается Скэки к Антонуччи.

— Так мне сказал сам Парада.

— Сэрро известно достаточно, чтобы сместить все правительство, — замечает Скэки.

— Нельзя волновать Его Святейшество такой информацией, — говорит Антонуччи. Нынешний Папа был ярым сторонником «Опус Деи» и даже причислил недавно к лику блаженных отца Эскрива, а это первый шаг к канонизации. Вынуждать его просмотреть информацию об участии ордена в нескольких крайне жестоких операциях против заговора коммунизма было бы, по меньшей мере, неловко.

Но еще хуже, если разразится скандал с действующим правительством, когда в разгаре переговоры о возвращении церкви полновесного юридического статуса в Мексике. Такие разоблачения наверняка потопят правительство, а вместе с ним и переговоры, и маятник качнется в пользу еретических теологов-либералов, а многие из них — «полезные глупцы» с добрыми намерениями, они станут помогать установлению коммунистического режима.

Так происходило всюду, размышляет Антонуччи: сбитые с толку, заблуждающиеся священники-либералы помогали коммунистам прийти к власти, а потом красные устраивали массовые расстрелы священнослужителей. Так случилось в Испании, почему, собственно, блаженный Эскрива и основал орден.

Как члены «Опус Деи», и Антонуччи и Скэки хорошо подкованы в концепции превосходящего добра; а для Сола Скэки добро — уничтожение коммунизма перевешивает зло — коррупцию. Есть у него и еще кое-какие соображения насчет договора НАФТА, до сих пор дебатируемого в Конгрессе. Если компромат Парады обнародовать, to это угробит договор. А без него не останется никакой надежды на развитие среднего класса в Мексике, он же, в свою очередь, — единственное противоядие от отравляющего распространения коммунизма.

— У нас есть сейчас возможность, — говорит Антонуччи, — совершить благодеяние для душ миллионов верующих — заработав благодарность правительства, вернуть истинную церковь мексиканскому народу.

— Если мы не дадим этой информации ходу.

— Вот именно.

— Но это не так просто, — роняет Скэки. — Парада явно уже ознакомился с материалами, и он непременно публично поделится сведениями, если поймет...

Антонуччи поднимается:

— Ну, земные трудности я всегда предоставляю улаживать мирским братьям ордена. Я в этом ничего не смыслю.

А Скэки смыслит. И очень даже.

Адан лежит в постели в большом estancia (и одновременно крепости) на ранчо Лас-Бардас, принадлежащем Раулю, у дороги между Тихуаной и Текате.

Главные жилые помещения ранчо — отдельные коттеджи для Адана и Рауля — окружены десятифутовой стеной, она утыкана осколками бутылок, а поверх еще пущена колючая проволока. Ворот двое, каждые с могучими, укрепленными сталью дверями, в каждом углу вышки с прожекторами, на них несут вахту охранники с «АК-47», пулеметами «М-50» и китайскими противотанковыми ружьями.

Даже чтобы приблизиться к дому, надо проехать две мили по грунтовой дороге, свернув с шоссе; но, скорее всего, вам вряд ли удастся выехать на эту дорогу, потому что развилка на шоссе охраняется полисменами в штатском.

Вот здесь братья и спрятались сразу после нападения на дискоклуб «Ла Сирена», и теперь вся охрана дома начеку. Охранники патрулируют дом днем и ночью, окрестности объезжают отряды на джипах, электронными приборами пытаются засечь радиопередатчики или чужие звонки с мобильников.

Мануэль Санчес караулит под окном Адана, точно преданный пес. Мы теперь с ним близнецы, думает Адан, с одинаково изувеченными конечностями. Но моя рана заживет, а его хромота — навсегда, потому я и держу беднягу у себя на службе все эти годы телохранителем, с давних дней операции «Кондор».

Санчес свой пост не оставляет никогда — ни поесть, ни поспать.

Так, изредка привалится к стене, баюкая обрез на коленях, или иной раз встанет и поковыляет немного вдоль стенки взад-вперед.

— Зря, патрон, вы меня с собой не взяли, — пенял он Адану, по лицу у него струятся слезы. — Лучше б я был рядом.

— Твоя работа защищать мой дом и мою семью, — ответил Адан. — И ты еще никогда не подводил меня.

И вряд ли когда подведет.

Мануэль ни на минуту не отходит от окна Адана. Кухарки приносят ему тарелки с теплыми тортильяс, refritas и перцем, горячий бульон с albon-digas, и он усаживается под окном и ест. Но никуда не уходит: дон Адан спас ему жизнь и ногу, и дон Адан, его жена и дочка в доме. И если sicarios Гуэро проберутся на территорию, им придется пройти через труп Мануэля Санчеса, чтобы добраться до них.

Потому что живой Мануэль не пропустит никого.

Адан рад, что Люсия и Глория ощущают себя в безопасности, когда рядом Мануэль, и то хорошо. Они уже напереживались, когда их разбудили среди ночи sicarios и стремительно умчали в деревню, не дав даже возможности собрать вещи. Нервотрепка спровоцировала сильный приступ удушья, пришлось доставлять на самолете доктора, потом, завязав ему глаза, везти на ранчо осматривать больную девочку. Дорогое и хрупкое медицинское оборудование — респираторы, дыхательные приборы, увлажнители воздуха — все пришлось паковать и везти сюда из дома глухой ночью. Но даже и теперь, несколько недель спустя, Глория иногда начинала задыхаться.

А когда девочка увидела, что отец хромает, что ему больно, для нее это был новый шок. Адану неприятно, что приходится лгать девочке, плести, будто он свалился с мотоцикла, обманывать, что в деревне они задерживаются из-за того, что тут целебный воздух.

Но девочка она не глупая, как известно Адану. Она видит вышки, оружие, охранников и скоро поймет, что все объяснения, будто семья у них очень богата и оттого нуждается в охране, шиты белыми нитками.

И тогда Глория начнет задавать вопросы потруднее.

И отвечать на них будет нелегко.

Спросит: а чем же папочка зарабатывает на жизнь?

Поймет ли она? — думает Адан. Ему тревожно, он нервничает, он устал болеть. А если по-честному, признается он себе, ты скучаешь по Норе. Скучаешь и по сексу, и по разговорам. Было бы здорово обсудить с ней сложившуюся ситуацию.

Адан изловчился позвонить ей назавтра после нападения на «Ла Сирену». Она, конечно, видела новости по ТВ или прочитала в газетах, и он хотел успокоить ее, что с ним все в порядке. Сказать, что увидеться они смогут только через несколько недель. Но что еще важнее, предупредить, что ей нельзя приезжать в Мексику, пока он не известит ее, что тут безопасно.

Ответила Нора в точности, как он и предполагал. Как надеялся. Трубку она взяла после первого же звонка, и он почувствовал ее облегчение, когда она услышала его голос. Она сразу же стала подшучивать над ним: если он позволил себя увлечь какой-то сирене, кроме нее, то досталось ему по заслугам.

— Позови меня, — сказала Нора, — и я бегом прибегу.

Как бы мне хотелось, мечтает он, вытягивая ногу и морщась от боли. Ты даже не представляешь себе!

Адан садится, медленно спуская с кровати раненую ногу. Осторожно встает. Взяв трость, ковыляет к окну. Красивый сегодня день. Яркое солнце, теплынь, попискивают какие-то птички... Как хорошо быть живым. И нога у него заживает быстро, и — слава богу — никакой инфекции не случилось, вскоре он будет здоровехонек. Что великолепно, потому что дел у него полно, а времени не так уж много.

Он нервничает. Атака на «Ла Сирену», форма federales и их удостоверения — все это наверняка обошлось противнику в сотни тысяч mordida. И то, что Гуэро почувствовал себя таким сильным, чтобы нарушить запрет на перестрелки в курортном городке, означает одно — бизнес у Гуэро куда крепче, чем им казалось.

Но как же так? — недоумевает Адан. Как этот тип провозит свой товар через Ла-Пласу, который pasador Баррера закрыл для него? И каким это манером Гуэро получил поддержку Мехико и ее federales?

Может, заключил союз с Абрего? Решился бы Гуэро напасть на «Ла Сирену» без одобрения старика? А если так, то поддержка Абрего обеспечит ему содействие брата президента Эль Багмана и всего федерального правительства.

Даже в самой Бахе идет гражданская война между местными копами: Баррера принадлежит полиция штата Баха, а Гуэро владеет federales. Городские копы Тихуаны более-менее нейтральны, но в городе появился новый игрок — Специальная оперативная группа, элитный отряд. А возглавляет ее не кто иной, как неподкупный Антонио Рамос. И если он объединится с federales...

Слава богу, надвигаются выборы, думает Адан. Его люди осторожно уже несколько раз подкатывались к кандидату от ИРП, Колосио, но их категорически отшили. Однако Колосио, по крайней мере, выступил с заверениями, что он категорически против наркотиков, и когда его выберут, то будет с равным рвением преследовать и Баррера, и Мендеса.

Пока что мы — против всего мира.

И на этот раз мир побеждает.

Кэллану все это ничуть не нравится.

Он сидит на заднем сиденье угнанного ярко-красного «шевроле-сабербана» — именно эту модель предпочитают ковбои-narcotraficantes, сидит рядом с Раулем Баррерой, тот раскатывает по Тихуане, точно он ни дать ни взять сам хренов мэр. Они едут по бульвару Диас-Ордас, одной из самых оживленных улиц города. За рулем — офицер полиции штата Баха, еще один сидит рядом на переднем сиденье. А Рауль вырядился как синалоанский ковбой: и сапоги тебе, и черная рубашка с переливающимися пуговицами, и белая ковбойская шляпа...

Так войну, черт, не ведут, злится Кэллан. Этим парням полагалось бы действовать, как старым сицилийцам: залечь в норы, притаиться и потихоньку отстреливать врагов. Не таков, видно, мексиканский способ. Нет, мексиканский — это вести себя как мачо: выставляться всем напоказ и размахивать флагом.

Ну типа Рауль желает мозолить людям глаза.

Так что для Кэллана совсем не сюрприз, когда два черных «сабербана», набитые federales в черной униформе, пустились за ними вдогонку. Что, конечно, новостишка так себе, думает Кэллан.

— Э, Рауль...

Рауль велит водителю свернуть направо на боковую улочку, идущую вдоль длиннющего блошиного рынка.

Во втором «сабербане» сидит Гуэро. Выглянув, он видит, что щегольская «пожарная» машина сворачивает направо, а на заднем сиденье в ней, как ему показалось, Рауль Баррера.

Вообще-то сначала в глаза ему бросается клоун.

Дурацкая хохочущая физиономия клоуна намалевана на стене блошиного рынка, который тянется на два квартала. У клоуна большущий красный носище, мучнисто-белое лицо и парик; ростом клоун в девять ярдов, и Гуэро таращится на него, а потом фокусирует взгляд на парне в красном «сабербане» с калифорнийскими номерами. Парень точно похож на Рауля.

— Прижми-ка его, — бросает Гуэро.

Передний черный «сабербан» нагоняет и вынуждает красный «сабербан» прижаться к бровке. Машина Гуэро подъезжает сзади, впритык.

Ох, ничего себе, думает Кэллан, когда из первой машины вылезает comandante federale и шагает к ним, взяв на изготовку свой «М-16», а за ним по пятам еще двое federales. Тут, конечно, не штрафом за нарушение пахнет. Кэллан сползает на сиденье пониже, осторожно вытягивает свой двадцатидвухкалиберный с бедра и сует его под левую руку.

— Мы держим их под прицелом, — говорит Рауль. — А нас прикрывают.

Кэллан не очень в этом уверен, потому что окна в обоих черных «сабербанах» ощетинились дулами винтовок — так торчали мушкеты из фургонов в старых вестернах. И Кэллан прикидывает с мрачной иронией, что если не подоспеет удалая конница, то хоронить в прериях мало чего от них останется.

Эта гребаная Мексика.

Гуэро опускает правое заднее окошко, устанавливает «АК» и переключает на шквальную стрельбу, готовясь отправить Рауля из этого мира в вечное путешествие.

Коп-водитель опускает стекло и спрашивает:

— Какая-то проблема?

Да, очевидно, проблема имеется, потому что comandante federale засекает уголком глаза Рауля и кладет палец на курок «М-16».

Кэллан стреляет с колена.

Две пули угодили comandante в лоб.

Громко ударяется об асфальт «М-16», секундой следом и сам comandante.

Копы штата Баха на переднем сиденье палят через ветровое стекло, Рауль сидит сзади, пули пронзительно свистят мимо ушей его двух парней впереди, и он вопит и стреляет очередями с обеих рук — если уж это его последний arriba , то уйти он желает с шиком. Он так уйдет из этого мира, что narcocorridos будут слагать о нем песни еще много лет.

Но только сейчас Рауль не уходит.

Ярко-красный «сабербан» Гуэро увидел, но не заметил, что неприметный «форд-аэростар» и «фольксваген-джетта» ползут за ним в квартале позади, и теперь эти две машины, тоже ворованные, с ревом подлетают и запирают federales в ловушку.

Из «аэростара» выскакивает Фабиан и прошивает federale пулями из «АК». Раненый federale пытается отползти под прикрытие черного «сабербана», но его напарник, увидев, что перевес не на их стороне, стараясь выжить, тут же с ходу переметнулся на сторону противника: вскидывает «М-16», и пока человек молит о пощаде, всаживает смертельный заряд в лицо своего приятеля и оглядывается на Фабиана, ища одобрения.

Фабиан посылает ему две пули в голову.

Кому нужен такой трус?

Кэллан силой тянет Рауля на сиденье, кричит:

— Нам нужно скорее смываться отсюда, на хрен!

Распахнув дверцу, Кэллан выкатывается на тротуар и стреляет из-под машины во все черные штаны, а Рауль переползает через них, и оба бешеной стрельбой прокладывают себе путь к главному бульвару.

Вот так чертовщина, думает Кэллан. Заварилась каша!

Копы появляются со всех сторон на машинах, на мотоциклах и просто бегом. Федеральные копы, копы штата, городские копы Тихуаны, только никак не разберут, кто тут есть кто — все смешалось, на хрен.

Каждый пытается разобраться, в кого стрелять, одновременно стараясь, чтобы не подстрелили его самого. Стрелки Фабиана, однако, точно знают, в кого стрелять, и методично поливают огнем federales, преграждающих им путь. Но и те ребята не промах, они бешено отстреливаются. Во всех направлениях прочерчивают траектории пули, а через дорогу, на другой стороне улицы, остановился какой-то слабоумный с «Сони» и старается заснять на видеокамеру всю заваруху. И он даже — идиотам и пьяницам всегда везет — уцелел во время этой десятиминутной баталии. Но многие — нет.

Убиты трое federales, и еще трое ранены. Двое sicarios Баррера и один полисмен штата Бахи — убиты, а двое других и семеро прохожих серьезно пострадали. И в какой-то сюрреалистический момент — такие выпадают, наверно, только в Мексике — появляется епископ Тихуаны, он случайно оказался в этом квартале, и теперь он ходит от трупа к трупу, совершая последний обряд над мертвыми и давая духовное утешение выжившим. Подъезжают «скорые», полицейские машины и автофургоны телевизионщиков. Тут все, только что лилипутов, вываливающихся из мини-машины, не хватает.

А клоун больше не хохочет.

Улыбку стерли в буквальном смысле с его лица, красный нос изрыт черными метками пуль, и новые дырки появились внизу зрачков, так что теперь клоун взирает на сцену внизу косящими глазами.

Гуэро удрал — он большую часть перестрелки пролежал на полу своего «сабербана», а потом скользнул к противоположной дверце машины и слинял.

Однако многие видели Рауля. Они с Кэлланом отступали по улице плечом к плечу, Рауль поливал огнем из «АК», Кэллан расстрелял две полные обоймы из пистолета двадцать второго калибра.

Кэллан видит, как Фабиан запрыгивает в «аэростар» и гонит задним ходом по улице, шины у него прострелены, он мчится на ободах — только искры летят; поравнявшись с Кэлланом и Раулем, Фабиан вопит:

— Прыгайте!

Лично я, думает Кэллан, ничуть не возражаю. Только успел нырнуть в дверь, как Фабиан дает газу, они задом летят по улице и врезаются в другой хренов «сабербан», блокирующий перекресток. Машину окружают детективы в штатском с оружием наготове.

Кэллан чувствует облегчение, когда Рауль бросает автомат, поднимает руки и ухмыляется.

Между тем Антонио Рамос и его ребята примчались на перестрелку, готовые разодрать чужие задницы, да только одни задницы уже истекают кровью на тротуаре, другие давно смылись. Улица гудит, жужжит людским многоголосьем в ушах Рамоса, он слышит, что полиция арестовала одного из Баррера.

Адана.

Нет, Рауля.

Какого же из чертовых Баррера, думает Рамос, копы все-таки арестовали и куда его повезли? Что немаловажно, потому что если это federales, то они, скорее всего, умчат его на свалку, где и пристрелят. Ну а если это копы штата, то эти, возможно, отвезут на тайную базу; если же это городские копы, то у Рамоса еще, может, есть шанс отбить у них Барреру.

Очень здорово, если б это оказался Адан.

Но если Рауль, тоже неплохо.

Рамос хватает одного очевидца за другим, но наконец к нему подходит коп в форме и сообщает, что городские детективы из отдела убийств схватили одного из Баррера и еще двоих с ним и уехали.

Рамос мчится в участок.

В зубах у него зажата сигара. На бедре — его Эспоза. Бурей ворвавшись в отдел убийств, он успевает увидеть только затылок Рауля, исчезающего через черный ход. Рамос вскидывает винтовку послать пулю вдогон, но детектив хватается за ствол.

— Полегче, — говорит он.

— Кто это, мать твою, был?

— Кто, мать твою, кто?

— Тот парень, который только что уложил с десяток копов! — рявкает Рамос. — Или тебе плевать?

По-видимому, плевать, потому что ребята из отдела убийств как-то скучились в дверях, позволяя беспрепятственно смыться Раулю, Фабиану и Кэллану, и если им и стыдно за себя, то по их лицам Рамос этого не замечает.

Адан эти новости узнает по телевизору.

Синалоанская барахолка мелькает на всех каналах.

Адан слышит, как репортеры с придыханием сообщают, что его арестовали. Или его брата, в зависимости от того, какой канал он смотрит. Но все телеведущие заявляют, что во второй раз за несколько недель ни в чем не повинные граждане попадают под перекрестный огонь между соперничающими наркобандами в самом центре большого города. И что требуется предпринять какие-то действия, положить конец войне между соперничающими картелями Бахи.

Это произойдет довольно скоро, думает Адан. Нам повезло, что мы уцелели после последних двух нападений, но долго ли еще будет улыбаться нам удача?

Он понимает: с Баррера кончено.

И когда погибну я, Гуэро выследит Люсию и Глорию и зверски расправится с ними. Если только я не сумею найти и перекрыть источник новообретенной власти Гуэро.

Откуда же он ее черпает?

Рамос и его люди тщательно обыскивают склад рядом с границей. Наводка оказалась верной, они находят штабеля кокаина в вакуумных упаковках. С десяток рабочих Гуэро Мендеса связаны. Рамос замечает, что все они воровато поглядывают на автопогрузчик, стоящий в углу.

— Где ключи? — спрашивает он менеджера склада.

— В верхнем ящике стола.

Рамос достает ключи, прыгает в погрузчик, откатывает его. И не верит своим глазам.

Вход в тоннель!

— Вы дурачите меня? — вслух спрашивает Рамос.

Спрыгнув с погрузчика, он хватает менеджера и приподнимает его над полом.

— Там люди? — рычит он. — Ловушка?

— Нет.

— Если врешь, я вернусь и убью тебя!

— Клянусь.

— Внизу есть свет?

— Si.

— Включи!

Через пять минут Рамос с Эспозой в одной руке хватается другой за лестницу, привинченную сбоку у спуска в тоннель.

Шестьдесят пять ступеней вниз.

Шахта примерно в шесть футов глубиной и четыре фута в ширину с полом и стенами из армированного бетона. На потолке флуоресцентные лампы. Система кондиционирования гонит воздух по тоннелю. По полу проложена узкоколейка, на рельсах стоят тележки.

Господи, хоть локомотива нет, думает Рамос. Пока что...

Он шагает по тоннелю на север в направлении США. Тут ему приходит в голову, что, пожалуй, следует связаться с кем-то по другую сторону границы, прежде чем он пересечет ее, хотя бы и под землей. Рамос возвращается, делает несколько телефонных звонков. Через два часа он снова спускается по лестнице, теперь следом за ним спускается и Арт Келлер. А позади них солдаты Специальной оперативной группы и несколько агентов наркоуправления.

На американской стороне, на выходе из тоннеля, целая армия: Управление по борьбе с наркотиками, СИН , БАТОО , ФБР и таможенники. Все наготове, ждут сигнала, чтобы рвануться вниз.

— У-у, вот так хреновина, — заметил Шэг Уоллес, когда они спустились. — Кто-то вгрохал сюда кучу денег.

— Кто-то огребает кучу денег, — откликается Арт. И поворачивается к Рамосу: — Точно известно, что это Мендес, а не Баррера?

— Да, это собственность Гуэро, — подтверждает Рамос.

— Это что ж, кто-то показал ему «Великий побег»? — спрашивает Шэг.

— Скажи, когда мы пересечем границу, — поворачивается Рамос к Арту.

— Могу только догадаться. Господи, насколько же тянется этот чертов тоннель?

Примерно на сто сорок футов — вот сколько они намерили, пока дошагали до второй вертикальной шахты. Железная лестница, прикрепленная к бетонным стенам, утыкается в запертый люк.

Арт связывается с поверхностью по спутниковой связи.

Отряды сейчас подойдут.

Он смотрит на засов.

— Итак, — спрашивает Арт, — кто желает выйти первым?

— Мы в твоем подчинении, — отвечает Рамос.

Арт одолевает последние ступени, Шэг неотступно следует за ним, они вдвоем наваливаются на люк.

Нелегкое, наверное, дело, думает Арт, поднимать наркотик из шахты тоннеля. Скорее всего, его передавали по цепочке рабочих, расставленных на ступенях лестницы. Может, даже планировалось соорудить тут лифт.

Крышка люка откинулась, и в шахту хлынул яркий свет.

Арт, крепко сжимая пистолет, выпрыгивает.

Хаос.

Кругом мечутся, точно тараканы при вспыхнувшем свете, люди. Парни из спецотряда в синих куртках сгоняют их в одно место, сажают на пол и связывают руки за спинами пластиковым телефонным шнуром.

Да тут настоящий консервный завод, отмечает Арт.

Три аккуратных конвейерных ленты, груды пустых консервных банок, закатывающие машины, приспособления для наклейки ярлыков. Арт читает наклейку «Чилийский перец Калиенте». Тут и вправду громоздятся высокие горы красного чилийского перца, готовые для погрузки на ленту конвейера.

И брикеты кокаина.

И Арт думает, что «кокс» они запечатывали вручную.

К нему подходит Расс Денцлер:

— Гуэро Мендес — настоящий Уилли Уонка . Фанатик «конфеток» для носа.

— Кому принадлежит здание? — интересуется Арт.

— Готовься удивляться. Братьям Фуэнтес.

— Не шутишь?

— Какие уж тут шутки!

Три брата — поставщики продуктов, думает Арт, — заметные фигуры в мексикано-американском обществе. Крупные дельцы в южной Калифорнии и главные спонсоры Демократической партии. Грузовики Фуэнтес курсируют по всей стране, загружаясь на консервных заводах и складах в Сан-Диего и Лос-Анджелесе.

Готовая система распространения кокаина Гуэро Мендеса.

— Гений, правда? — высказывается Денцлер. — Кокаин доставляют через тоннель, упаковывают в консервные банки под видом чилийского перца и везут, куда им хочется. Интересно, они хоть разок лопухнулись — ну, то есть кто-нибудь в Детройте открывает банку перца, а там — двенадцать унций порошка? В таком случае дайте-ка и мне баночку такого чили. Понятно, про что я? Так что ты намерен делать с этими братьями Фуэнтес?

— Посетить их с обыском.

Что будет интересно, думает Арт. Ведь Фуэнтесы — главные спонсоры не только Демократической партии, но и предвыборной президентской кампании Луиса Доналдо Колосио.

Уже через тридцать семь секунд новость долетела до Адана.

Теперь понятно, как Мендес переправлял кокаин через Ла-Пласу, думает Адан. Провозил его под ней. Источник его власти в Мехико тоже ясен. Он купил самого многообещающего кандидата в президенты, Колосио.

Вот так вот.

Гуэро купил Лос-Пинос, то есть президента, и нам конец.

Тут зазвонил телефон.

Сол Скэки предлагает помощь.

Когда Сол объясняет, в чем заключается его предложение, Адан, не раздумывая, отвечает — нет. Твердое, непоколебимое, категорическое — нет.

Это немыслимо.

Если только не...

Адан сообщает, что хочет взамен.

Услуга за услугу.

Потребовалось несколько дней переговоров, и наконец Скэки уступает.

Однако от Адана требуется действовать быстро.

Ну и прекрасно, думает Адан.

Но нам понадобятся для этого дела люди.

Молодые ребята. Подростки.

На них Шон Кэллан сейчас и смотрит — на подростков.

Он сидит на первом этаже дома в Гвадалахаре. Местечко — ну тебе чертов настоящий арсенал. Дом напичкан оружием, и это не какие-то там обычные автоматы и винтовки. Тут и пулеметы, гранатометы, бронежилеты из кевлара . Кэллан, сидя на металлическом стуле, разглядывает группку юнцов-отморозков, чиканос из Сан-Диего, а те наблюдают, как Рауль Баррера прикрепляет фото на доску.

— Запомните это лицо, — наставляет их Рауль. — Это Гуэро Мендес.

Подросткам все это нравится, они просто балдеют, особенно когда Рауль медленно, эффектно вынимает пачки наличных из пакета и раскладывает их на столе.

— Тут пятьдесят тысяч американских долларов, — объясняет Рауль. — Наличными. И их получит тот из вас, кто первым... — Он выдерживает драматическую паузу, — всадит смертельную пулю в Гуэро Мендеса.

Ребята отправятся «на охоту за Гуэро», объявляет Рауль. Будут ездить группами в нескольких бронемашинах, пока не разыщут Мендеса, и тогда все стреляют разом и отправляют его в ад, куда ему и дорога.

— Есть вопросы? — спрашивает Рауль.

А как же, пара-тройка найдется, думает Кэллан. Начать с того, как, черт дери, ты намереваешься справиться с профессиональными охранниками Гуэро при помощи этого мальчишеского корпуса? У нас что, только малолетки остались? Это лучшее, что pasador Баррера со всеми своими деньгами и властью могут выставить? Кучку хулиганов из Сан-Диего?

Да одни их кликухи — и то смехота. Снаряд, Мечтатель, Крышечка и — ну честное слово — Ковшик Грязи. Фабиан набрал их в баррио, утверждая, что все они отчаянные головорезы и все уже доказали свою храбрость.

Хм, может, и так, думает Кэллан. Но одно дело — пристрелить из машины одного-другого юнца-отморозка, курящего «косячок» на крыльце, и совсем другое — схватиться с группой профессиональных киллеров.

Кучка малолеток для опасного убийства? Они будут слишком заняты, писая в штаны и стреляя друг в дружку — надеюсь, хоть не в меня, — когда запаникуют и начнут палить во все, что мелькнет сбоку. Нет. Кэллан все-таки никак не может врубиться: какого хрена, где у Рауля голова? Только и получится, что чудовищная неразбериха. И Кэллан надеется только на то, что в этом хаосе он сумет отыскать Мендеса и убрать его, как пешку с доски, и что успеет это сделать прежде, чем кто-то из юных отморозков не пристрелит по ошибке его самого.

Тут он вспоминает, что ему самому-то было всего семнадцать, когда он замочил Эдди Фрила в Адской Кухне. Да, но то было совсем другое. И ты был другой. Эти сосунки ну никак на киллеров не тянут.

Так что он желает задать Раулю такой вот вопрос: ты что, пьян? Или с катушек слетел, на хрен? Но ничего такого не спрашивает. А интересуется он вещами более практическими:

— С чего ты взял, что Мендес вообще в Гвадалахаре?

Да с того, что приехать в Гвадалахару Мендеса попросил Парада.

А он сделал это по просьбе Адана.

— Я хочу остановить насилие, — заявил Адан старому священнику.

— Это просто, — ответил Парада. — Останови его.

— Нет, это совсем не так просто, — возразил Адан. — Потому-то я и прошу твоей помощи.

— Моей? Что же я могу сделать?

— Установить мир с Гуэро.

Адан не сомневается, он потянул за нужную ниточку: перед этим не сможет устоять ни один священник.

Конечно, перед Парадой нелегкий выбор. Он отнюдь не наивный болван с головой в облаках. Он прекрасно понимает, что если вопреки всему он добьется успеха и восстановит мир между Баррера и Мендесом, то будет способствовать и созданию более благоприятной обстановки для махинаций наркокартелей. Таким образом, он поможет увеличению зла, чего, как священник, он присягал не делать. С другой стороны, он также присягал использовать любую возможность для уменьшения зла, а мир между двумя воюющими картелями предотвратит новые убийства, а только Богу ведомо, сколько их еще может случиться. И если он вынужден выбирать между злом наркоторговли и убийствами, то приходится признать, что убийства — зло более тяжкое, и потому он спросил:

— То есть ты хочешь сесть за стол и обсудить все с Гуэро?

— Да, — ответил Адан. — Но где? В Тихуану Гуэро, само собой, не приедет, а я не поеду в Кульякан.

— А в Гвадалахару поедешь?

— Если ты гарантируешь мою безопасность.

— А ты гарантируешь безопасность Гуэро?

— Да. Но моей гарантии он не примет, так же как и я не приму его.

— Я не про то, — нетерпеливо перебил Парада. — Я спрашиваю: обещаешь ли ты не причинять Гуэро вреда?

— Клянусь своей душой.

— Твоя душа, Адан, чернее ада.

— Ну, отец, я исправляюсь.

Парада задумывается. Если ты можешь пролить лучик света в темноту, то случается, что узкий клинышек увеличивается, разрастается и освещает бездну. Не верь я в такое, думает кардинал, даже для этого многократного убийцы, мне незачем было бы вставать по утрам. Так что если этот человек просит об одном луче света, едва ли я имею право отказать ему.

— Я попытаюсь, Адан, — сказал он. Но это будет непросто, думает он, кладя трубку. Если хоть половина того, что я слышал о войне между этими людьми, правда, то будет почти невозможно убедить Гуэро приехать для переговоров о мире с Аданом Баррерой. Хотя, может, и его тоже уже тошнит от убийств и пыток.

Параде потребовалось целых три дня, чтобы добраться до Мендеса.

Сначала он связывается со старыми друзьями в Кульякане и намекает, что желал бы поговорить с Гуэро. Еще через три дня Гуэро звонит ему.

Парада не тратит время на пустые предисловия.

— Адан Баррера желает обсудить с тобой возможность мира.

— Меня не интересует мир с ним.

— А должен бы.

— Баррера убил мою жену и детей.

— Тем больше есть оснований.

Гуэро не совсем понимает, где тут логика, зато смекает, что подворачивается удобный случай. Пока Парада уговаривает его на встречу в Гвадалахаре, в людном месте, где сам он выступит посредником, а «весь моральный вес церкви» гарантирует Мендесу безопасность, Гуэро Мендес прикидывает, что наконец-то у него появилась возможность выманить Баррера из их крепости в Бахе. Ведь предыдущая выгоднейшая возможность убить их провалилась. А теперь еще ему самому задают жару в Сан-Диего.

Гуэро слушает. И, слушая, как священник говорит про то, что его жена и дети тоже желали бы мира, Мендес выдавливает пару крокодильих слезинок и придушенным голосом соглашается приехать на встречу.

— Я попытаюсь, отец, — тихо произносит он. — Я воспользуюсь случаем установить мир. Мы можем помолиться вместе, отец? Помолиться вместе по телефону?

И пока Парада просит Иисуса помочь им отыскать свет мира, Гуэро молится Санто Хесусу Малверде кое о чем ином.

Помочь ему не промахнуться на этот раз.

Они непременно с треском все провалят.

Так думает Кэллан.

Наблюдая полоумный спектакль, который Рауль устраивает в Гвадалахаре. До чего ж нелепо выступать с кричащим шоу: раскатывать по городу колонной машин, надеясь выловить Гуэро, — а потом они что, выстроятся, будто военные корабли у острова, и расстреляют его?

Кэллану приходилось совершать нашумевшие убийства. Он тот самый парень, который обезглавил два из Пяти Семейств, и он пытается втолковать Раулю, как это делается у профессионалов: «Ты разузнаешь, где Мендес будет находиться в определенное время, приезжаешь туда первым и устраиваешь засаду». Но Рауль и слушать ничего не желает — он упертый; такое впечатление, будто он желает провала. Знай себе улыбается и твердит одно:

— Остынь, приятель, будь готов, когда начнется пальба, и все.

Целую неделю отряд Баррера прочесывает город днем и ночью, разыскивая Гуэро Мендеса. А пока они ищут, другие слушают. Рауль посадил технарей в секретной квартире, и с помощью самой современной аппаратуры они сканируют звонки с мобильных телефонов, пытаясь перехватить сообщения, которыми обмениваются Гуэро и его подручные.

Гуэро проделывает то же самое. И у него имеются технариасы, отслеживающие звонки по мобильникам, они стараются поймать разговоры Баррера. Обе стороны играют в одну и ту же игру, постоянно меняя телефоны, переезжая с одной базы на другую, прочесывая улицы и пытаясь подслушать. Стараясь разыскать и убить друг друга, воспользовавшись образовавшимся преимуществом, прежде чем Парада устроит встречу, чтобы договориться о мире, которая наверняка закончится смертельной перестрелкой.

И обе стороны изо всех сил стараются заполучить фору, выудить малейшую крупицу информации, чтобы иметь хотя бы небольшой перевес: в какой машине приедет противник, сколько человек у него в городе, кто они такие, какое при них оружие, где они живут и каким маршрутом приедут? У обоих неутомимо трудятся шпионы, пытаясь вызнать, какие копы у кого куплены и когда они будут на дежурстве; приедут ли federales, и если да, то куда?

Обе стороны прослушивают телефон Парады, пытаясь установить его распорядок дня, планы; выловить какой-нибудь намек, где он намерен организовать встречу, чтобы первыми устроить засаду. Но кардинал своих карт именно по этой самой причине не раскрывает. Ни Мендесу, ни Баррера не удается разнюхать ни где будет назначена встреча, ни когда.

Один из техников Рауля все-таки выуживает кое-какую информацию о Гуэро.

— Он ездит на зеленом «бьюике», — сообщает ас Раулю.

— На «бьюике»? — презрительно переспрашивает Рауль. — Откуда ты знаешь?

— Один из его водителей позвонил в гараж, — объясняет он. — Узнавал, когда будет готов «бьюик». И «бьюик» зеленый.

— А в какой гараж? — уточняет Рауль.

Но пока они приезжают туда, машину уже успели забрать.

Так что охота продолжается днем и ночью.

Адану звонит Парада.

— Завтра в два тридцать в отеле аэропорта «Идальго», — говорит Парада. — Встречаемся в вестибюле.

Адану место встречи уже известно: перехвачен звонок водителя кардинала жене, тот поделился с ней графиком работы на завтра. И звонок Парады только подтверждает, что кардинал Антонуччи прилетает из Мехико в 1:30 и Парада встречает его в аэропорту. Они отправятся в зал для конференций наверху, после чего водитель Парады отвезет Антонуччи обратно в аэропорт на трехчасовой рейс, а Парада останется в отеле присутствовать на переговорах Мендеса и Адана о мире.

Адан знает. Но не стоит делиться этими сведениями с Раулем до последнего момента.

Адан живет на тайной квартире, отдельно от остальных, и теперь спускается на первый этаж, где разместили отряд настоящих убийц. Этих sicarios доставили разными рейсами в последние несколько дней. По тихой привезли из аэропорта и поселили в строгом секрете и изоляции в этом помещении. Еду приносили сразу на несколько дней из разных ресторанов или готовили на кухне наверху, а потом спускали вниз. Никто из sicarios не ездил на прогулки в город и не шастал по ночным клубам. Все делалось сугубо профессионально. С десяток униформ полиции штата Халиско лежат, аккуратно сложенные, на столе, наготове. Приготовлены и бронежилеты, и «АР-15».

— Я только что получил подтверждение, — говорит Адан Фабиану. — Твои люди готовы?

— Ага.

— Все должно пройти без сбоев.

— Все будет нормально.

Кивнув, Адан протягивает ему мобильник, который, как ему известно, засвечен. Фабиан набирает номер и произносит:

— Начинается. Будьте на месте к часу сорока пяти.

И отключается.

Десятью минутами позже информацию приносят Гуэро. Ему уже звонил Парада, и теперь он понимает, что Адан собирается устроить ему засаду.

— Думаю, мы отправимся на встречу, — говорит Гуэро своему главному sicario, — немножко раньше.

И предупредим их действия, мысленно добавляет он.

Рауль слушает Адана, позвонившего по защищенной линии, потом спускается в общую спальню и будит сосунков-отморозков.

— Все отменяется! — объявляет он. — Завтра мы едем домой.

Малолетки разозлены, разочарованы; все их мечты о легком куше в пятьдесят тысяч ухнули в канализацию. Они допытываются у Рауля, что стряслось-то.

— Сам не знаю, — отвечает Рауль. — Наверное, Мендесу донесли, что мы у него на хвосте, и он сбежал обратно в Кульякан. Ладно, не дергайтесь — у вас все впереди.

Рауль старается их встряхнуть, подбодрить.

— Вот что я вам скажу, мы поедем загодя к нашему рейсу, так что успеете еще пошататься по торговому центру.

Утешение слабое, но хоть что-то. Торговый комплекс в центре Гвадалахары — один из самых крупных в мире. Молодость легко оправляется от ударов, и юнцы уже обсуждают, что они себе купят в магазинах.

Рауль ведет Фабиана наверх.

— Ты помнишь, как действовать? — спрашивает его Рауль.

— Конечно.

— Готов?

— Вполне.

Кэллана Рауль находит в верхней спальне.

— Завтра мы возвращаемся в Тихуану, — сообщает Рауль.

Кэллан вздыхает с облегчением. Вся эта затея была такой дерьмовой. Рауль передает ему авиабилет и расписание на день и тут добавляет:

— Гуэро попытается убить нас в аэропорту.

— Ты про что?

— Он считает, мы приедем туда установить с ним мир, — продолжает Рауль. — И думает, что наша защита — всего лишь кучка сосунков. А потому попытается перестрелять нас там.

— Ну так он все правильно рассчитал.

Ухмыльнувшись, Рауль мотает головой.

— У нас есть ты, и у нас есть целая команда sicarios, переодетых в форму полиции Халиско.

Что ж, думает Кэллан, это ответ на мой вопрос, зачем Баррера наняли команду мальчишек. Они всего лишь приманка.

Так же, как и ты сам.

Рауль велит Кэллану смотреть в оба и держать пистолет наготове.

Я всегда так делаю, мысленно отвечает Кэллан. Большинство знакомых ему парней убили именно потому, что те расслабились. Проявили беспечность или доверились кому не надо.

А Кэллан всегда настороже.

И он не доверяет никому.

Парада вверяется Богу.

Встает раньше обычного, заходит в собор и читает мессу. Потом преклоняет колени перед алтарем и просит Бога даровать ему силы и мудрости, чтобы осуществить то, что задумано им на сегодня. Молится, чтобы сделать все правильно, и заканчивает словами:

— Да сбудется это все.

Вернувшись домой, кардинал бреется еще раз, тщательнее обычного выбирает одежду. Его наряд сразу бросится в глаза Антонуччи, и Парада желает быть понятым правильно.

Каким-то странным образом он все-таки питает надежду на примирение между собой и церковью. А почему бы и нет? Если уж Адан и Гуэро могут помириться, так могут и Антонуччи с Парадой. И отец Хуан впервые за долгое время надеется по-настоящему. Если это правительство уйдет в отставку и на смену ему придет другое, то в новой ситуации, возможно, теологи — и консерваторы, и либералы — сумеют найти общий язык. Станут трудиться опять вместе ради справедливости на земле и блаженства на небесах.

Парада закуривает сигарету, но тут же гасит ее.

Мне следует бросить курить, думает он, хотя бы чтобы сделать приятное Норе.

И сегодня самый подходящий для этого день.

День перемен.

Парада выбрал черную сутану, надел на шею большой крест. Достаточно традиционно, решил он, чтобы смягчить Антонуччи, но не настолько официально, чтобы нунций решил, будто он стал совсем уж консервативным. Примирительно, но не раболепно, думает он, довольный своим выбором.

Господи, как же покурить хочется! Он очень нервничает перед тем, что сегодня ему предстоит: сначала передача обвинительных материалов Сэрро нунцию, а потом присутствие на встрече Адана и Гуэро. Какие найти слова, гадает он, чтобы способствовать примирению между ними? Как остановить войну между человеком, чью семью зверски убили, и — по слухам, во всяком случае, — их убийцей?

Ладно, доверься Богу. Он вложит тебе слова в уста.

Но от сигареты ему все-таки здорово бы полегчало.

Но — нет. Я не стану курить.

И обязательно сброшу несколько фунтов веса.

Через месяц ему ехать на съезд епископов в Санта-Фе, и он планирует встретиться там с Норой. И будет очень весело, думает он, удивить ее стройной фигурой и тем, что я бросил курить. Ну ладно, пусть не совсем уж стройной, но хоть немножко похудевшей.

Парада спускается к себе в кабинет и на несколько часов занимает голову бумажной работой, потом вызывает водителя и просит его приготовить машину. Подойдя к сейфу, вынимает кейс, набитый компроматами Сэрро.

Пора ехать в аэропорт.

В Тихуане готовится к обряду крещения отец Ривера. Он облачается в рясу, благословляет святую воду и тщательно заполняет требуемые документы. Внизу одного бланка он пишет: крестные родители — Адан и Люсия Баррера.

Когда приходят молодые родители со своим благословенным младенцем, Ривера совершает нечто необычное.

Он запирает двери церкви.

Команда Рауля приезжает в аэропорт Гвадалахары сразу после похода по магазинам.

Пацаны нагружены пакетами с покупками, словно они постарались скупить весь торговый центр. Рауль подкинул мальчишкам кое-какие премиальные, чтобы смягчить их разочарование от отмены лотереи с призом — Гуэро, и они разгулялись, как любые другие подростки с деньгами в карманах.

Они растранжирили все.

Не веря глазам, Кэллан смотрит на них.

Снаряд купил футбольный костюм гвадалахарских «Чивас» и напялил его, даже не срезав ярлыка с воротничка, еще две пары кроссовок, новую приставку «Нинтендо» и с полдюжины игр для нее.

Мечтатель уделил внимание исключительно магазинам одежды: приобрел себе три новые шляпы и нахлобучил разом все на голову, а замшевый пиджак и новый костюм — первый в его жизни — пока лежат в упаковке. Ковшик Грязи явился с остекленевшими от видеоигр глазами. Черт, думает Кэллан, да этот маленький нюхач клея все одно всегда со стеклянным взглядом, но сейчас он обалдел от двух часов игры в «Расхитительницу гробниц», «Смертельную схватку» и «Убийцу-3» и от гигантской порции коктейля, которую он не успел прикончить даже за время поездки от торгового центра.

Крышечку совсем развезло.

Пока другие делали покупки, Крышечка заглянул в ресторан и подналег на пиво, и когда приятели разыскали его, было уже поздно; Снаряду, Мечтателю и Ковшику силой пришлось заталкивать его в автофургон, чтобы ехать в аэропорт, да еще три раза тормозили по пути: Крышечку рвало.

А теперь этот маленький засранец никак не может найти свой билет на самолет, он сам и его дружки перерывают весь его рюкзак, разыскивая пропажу.

Блеск, думает Кэллан. Если мы пытаемся убедить Гуэро Мендеса, что мы — легкая добыча, то получается лучше некуда.

Компашка сосунков с грудой багажа и пакетов расположилась на тротуаре рядом с терминалом, Рауль пытается организовать хоть какой-то порядок. Только что подкатил Адан со своими людьми. Все это больше похоже на школьников в их последний суматошный день каникул. Ребята хохочут и подшучивают друг над другом, а Рауль старается выяснить у клерка за стойкой, можно ли им зарегистрировать весь багаж прямо с бровки тротуара или нужно занести пакеты внутрь. Мечтатель отправляется на поиски багажных тележек и велит Снаряду идти с ним, помочь, а Снаряд орет на Крышечку:

— Как ты мог потерять свой чертов билет, pendejo?

У Крышечки такой вид, будто его сейчас снова стошнит, но изо рта у него хлынула не рвота, а кровь, и он оседает на тротуар.

Кэллан уже залег на обочине, он засек зеленый «бьюик», из боковых окон которого торчат дула винтовок. Он выхватывает пистолет и посылает две пули в «бьюик». И мигом перекатывается под прикрытие другой припаркованной машины, как раз в ту секунду, когда «АК» взметает фонтанчики пыли на тротуаре на том месте, где он только что лежал; пули звонко рикошетят от бетона в стену терминала.

Туповатый Ковшик Грязи столбом застыл на месте, попивая через соломинку коктейль, таращась на происходящее, словно на видеоигру с очень четким изображением. Он тщится сообразить, ушли они из торгового центра или еще нет и что это за игра, но стоит она наверняка тонну жетонов, очень уж правдоподобная. Метнувшись из относительной безопасности автофургона, Кэллан сгребает Ковшика и швыряет на асфальт, малинрвый коктейль растекается по тротуару, и теперь трудно различить, где он, а где кровь Крышечки, расползающаяся лужей по асфальту.

Рауль, Фабиан и Адан швыряют на землю черные сумки, выдергивают из них «АК» и начинают поливать огнем «бьюик».

Пули рикошетят от машины, даже от ветрового стекла — и Кэллан соображает, что машина — бронированная, но все-таки тоже посылает пару выстрелов. Падает и видит, как дверца «бьюика» распахивается и оттуда вываливаются Гуэро и два парня, вооруженные винтовками. Укрывшись за машиной, они устанавливают на крыше «АК» и открывают яростный огонь.

У Кэллана наступает состояние, когда в его сознание не проникает никаких звуков — в голове у него стоит абсолютная тишина; он видит, как тщательно прицеливается ему в голову Гуэро, готовый вытряхнуть из этого мира. И тут на линию огня въезжает белая машина. Водителю будто совсем невдомек, что здесь творится; ну, типа, он случайно попал на съемку фильма на натуре и раздосадован из-за этого, но все равно полон решимости попасть в аэропорт. Его машина проезжает мимо «бьюика» и прижимается к бровке футах в двадцати впереди.

Отчего Фабиан взбесился не на шутку.

Заметив белый «маркиз», он бросается к машине, огибая «бьюик», стреляя по нему на бегу. У Кэллана мелькает догадка: наверное, Фабиан заметил в белой машине новую группу sicarios Гуэро и теперь подбирается к ним. И Кэллан старается прикрыть его, но машина мешает. По ней Кэллан стрелять не решается: вдруг там все-таки посторонние гражданские, а вовсе не громилы Гуэро.

Но теперь пули решетят «бьюик» уже с другой стороны, и краешком глаза Кэллан засекает: это фальшивые «копы Халиско» обрабатывают машину огнем, что заставляет Гуэро и его киллеров скорчиться позади нее; Фабиан теперь может сберечь пули для белой машины.

Парада даже не видит, что подбегает Фабиан. Кардинал смотрит только на сцену кровопролития, разворачивающуюся перед ним. На тротуаре валяются люди, некоторые застыли без движения, другие ползут, волоча за собой ноги, и Парада не может разобрать, кто ранен, кто уже мертв, а кто просто пытается укрыться от пуль, жужжащих в разных направлениях. Высунувшись, он видит молодого парня, лежащего на спине, на губах у него лопаются пузырьки крови, а широко открытые глаза полны боли и ужаса, и Парада понимает: парень умирает, — и начинает выбираться из машины, чтобы облегчить ему путь на небо.

Пабло, его водитель, уцепив священника за рукав, старается затащить обратно, но он сложения мелкого, и Парада легко вырывается, крича:

— Уезжай отсюда!

Однако Пабло не желает бросать священника; забившись поглубже под рулевое колесо, он прижимает руки к ушам. Парада вылезает как раз в ту минуту, когда Фабиан приблизился к машине. Он наводит автомат на священника.

Кэллан видит это.

Вот тупой ублюдок, проносится у него в голове, это ж совсем не тот человек! Кэллан смотрит, как Парада с трудом вытаскивает свое грузное тело из машины, выпрямляется и шагает к Крышечке, видит, как Фабиан, заступив ему дорогу, вскидывает автомат. Вскочив, Кэллан кричит во все горло:

— НЕТ!

Перепрыгнув через капот машины, он мчится к Фабиану, вопя на ходу:

— ФАБИАН, НЕТ! ЭТО СОВСЕМ НЕ ТОТ!

Фабиан обрачивается на Кэллана, и в ту же секунду Парада, схватившись за ствол, пригибает автомат к земле. Фабиан, стараясь поднять, спускает курок, и первый выстрел попадает Параде в щиколотку, следующий в колено, но адреналин бурлит в крови, он не ощущает боли и не отпускает ствол.

Потому что хочет жить. Хочет сильно и остро, как никогда прежде. До чего ж хороша жизнь, как сладок воздух, и ведь еще столько надо сделать! Хочется сделать. Хочется подойти к умирающему мальчишке и успокоить его душу, прежде чем тот умрет. Хочется послушать джаз. Хочется увидеть улыбку Норы. Хочется выкурить еще сигарету, отведать вкусной еды. Хочется в сладкой тихой молитве преклонить колени перед Господом Богом. Но не шагать рядом с Ним, пока еще нет — и потому Парада борется. Он налег на автомат со всей жаждой жизни.

Фабиан ударом ноги в крест отбрасывает священника на машину и выпускает длинную очередь. Пятнадцать пуль разрывают грудь Парады.

Парада ощущает, как вытекает из него жизнь, тело оседает, сползая по дверце.

Кэллан кидается на колени рядом с умирающим священником.

Подняв на него глаза, Парада бормочет что-то, Кэллан никак не может разобрать — что.

— Что? — переспрашивает Кэллан. — Что ты говоришь?

— Я прощаю тебя, — шепчет Парада.

— Что?

— Бог прощает тебя.

Священник поднимает руку сотворить крест. Но рука падает, тело содрогается — он умирает.

Кэллан стоит на коленях, глядя на мертвого священника, а Фабиан, тщательно прицелившись, всаживает еще две пули в висок Парады.

Кровь брызжет на белую машину.

Склеивает белоснежные волосы Парады.

Обернувшись, Кэллан говорит:

— Он ведь был уже мертв.

Не обращая на него никакого внимания, Фабиан тянется к переднему сиденью, вытаскивает кейс и уходит с ним. Кэллан садится и нянчит разбитую голову Парады в руках, плача, точно ребенок, повторяя снова и снова:

— Что ты сказал? Что ты сказал?

Не замечая, что рядом гремит яростная перестрелка.

Ему все равно.

Но Адану — нет.

Он не видит, что Параду убили. Он слишком занят, пытаясь совершить казнь над Гуэро Мендесом. Тот нырнул за «бьюик», осознав, что крупно влип. Двое из его парней уже мертвы, и машина, хотя и бронированная, вибрирует от тучи пуль, бьющих в нее, и явно долго не продержится. Окна уже раскололись, прострелены шины, и вот-вот неминуемо взорвется бак с бензином. Отряд Баррера, переодетый в форму копов Халиско, превосходит его по численности, и намного, а вся эта шутовская бригада мальчишек была клоунадой. Гуэро уже окружили с трех сторон, и если замкнут кольцо, то все — он покойник. Но он ушел бы, счастливый и довольный, если б сумел прихватить с собой Адана и Рауля. Однако теперь вполне очевидно, что это вряд ли удастся, а потому у него сейчас одна цель — убраться отсюда поскорее, на хрен, и попытаться еще раз.

Но смыться не так легко. Гуэро решает, что шанс у него один, и он решается им воспользоваться. Нырнув на заднее сиденье машины, он хватает гранату со слезоточивым газом, швыряет ее над «бьюиком» в сторону Баррера и вопит своим уцелевшим четверым парням: бегите! — и те удирают, мчась вдоль терминала, на бегу отстреливаясь.

У боевого отряда Адана оружия полно, но противогазов нет. Всех начинает тошнить, они заходятся в кашле, а у самого Адана глаза жжет как огнем. Он пытается устоять на ногах, но через секунду решает, что раз он ничего не видит, а пули вокруг так и свистят, то, может, не такая уж это отличная идея, и падает на колени.

Но Рауль — нет.

Глаза у него тоже горят, в носу жжет, но он бросается вслед удирающей группе Мендеса, стреляя от бедра. Один из выстрелов достает шефа sicarios Мендеса, тот падает, но в это время Рауль в бессильной злобе видит, что Мендес добирается до припаркованного такси, вышвыривает таксиста на тротуар, прыгает за руль и, едва успев дождаться, пока трое его уцелевших tiros заскочили в машину, врубает скорость.

Рауль палит по машине, но не попадает по колесам, и Гуэро болидом вылетает со стоянки, низко пригнувшись, только чуть приподняв голову, чтобы видеть дорогу, а «копы Халиско», те, кого не накрыл слезоточивый газ, длинными очередями бьют по стремительно удаляющемуся такси.

— Сучара подзаборная! — орет Рауль.

Обернувшись направо, он видит сидящего Кэллана — тот баюкает тело Парады.

Рауль решает, что Кэллан ранен: парень плачет, весь в крови. А каков бы ни был Рауль, неблагодарностью он не страдает, он помнит свои долги. И теперь присаживается на корточки, чтобы помочь подняться Кэллану.

— Пойдем! — орет Рауль. — Нужно поскорее отсюда убираться!

Кэллан не отвечает.

Рауль вздергивает его на ноги и тащит к терминалу, вопя на бегу:

— Уходим все! Надо успеть на самолет!

Рейс «Аэромексико» № 211 на Тихуану задерживается с вылетом уже на пятнадцать минут.

Самолет ждет.

«Копы Халиско», профессиональные киллеры, срывают форму — под ней гражданская одежда, — швыряют на тротуар винтовки и спокойно проходят через двери на посадку. Следом заходят в терминал Баррера и уцелевшие сосунки. Чтобы пройти к терминалу, им приходится перешагивать через трупы — убиты не только Крышечка и двое стрелков Мендеса, но и шестеро прохожих, угодивших под перекрестный огонь. В терминале — столпотворение: люди плачут, кричат, медицинский персонал пытается разыскать раненых, а кардинал Антонуччи, стоя посередине суматохи, кричит:

— Успокойтесь же! Успокойтесь! Что случилось? Скажет мне кто-нибудь, что случилось?

Выйти и посмотреть сам он боится. В желудке у него тошнотворно крутит. Как несправедливо, что его поставили в такое положение. Ведь Скэки просил его только об одном — встретиться с Парадой, и все. А теперь тут такое творится, и Антонуччи испытывает постыдное облегчение, когда какой-то молодой человек, проходя мимо, отвечает на его вопрос. Это Мечтатель.

— Мы отравили газом Гуэро Мендеса! Эль Тибурон отравил газом Мендеса.

Группа во главе с Баррера спокойно шагает по коридору, выстраивается гуськом, чтобы вручить дежурной у выхода билеты, точно бы они садятся на самый обыкновенный рейс. Дежурная берет билеты, протягивает им посадочные талоны, и они поднимаются по трапу в самолет. Адан Баррера так и держит свою сумку, где лежит «АК», но сумка на вид тоже самая обыкновенная, тем более летит он первым классом, так что никто не придирается.

Возникает только проблема, когда к дверям подходит Рауль с потерявшим сознание Кэлланом через плечо.

Голос дежурной дрожит:

— Его нельзя пропустить.

— Но у него есть билет, — возражает Рауль.

— Но...

— В первый класс. — Рауль протягивает ей билеты и поднимается мимо нее по трапу. Находит место, предназначенное для Кэллана, и сваливает его в кресло, прикрывая заляпанную кровью рубашку одеялом. И бросает напуганной стюардессе:

— Перебрал на вечеринке.

Адан садится рядом с Фабианом, тот смотрит на пилота и спрашивает:

— Ну и чего ты ждешь?

Пилот закрывает за собой дверь кабины.

Когда самолет приземляется, их встречает полиция аэропорта и провожает через задние двери к машинам.

— Теперь врассыпную! — отдает приказ Рауль.

Кэллану этого и приказывать не нужно.

Он выскакивает у своего дома, где задерживается, только чтобы принять душ, переодеть запачканную кровью одежду и прихватить деньги. Берет такси до границы, проходящей в Сан-Исидро, и там переходит через мост обратно в США. Так, обычный пьяный гринго, возвращающийся после гульбы на Авенида Революсьон.

В Америке Шон не был девять лет.

Теперь он снова вернулся в страну, где его как Шона Кэллана разыскивают за участие в сделке по распространению наркотиков, рэкет, вымогательство и убийство. Но ему без разницы. Лучше уж рискнуть, чем провести еще хоть одну минуту в Мексике. Он переходит через границу, садится в ярко-красный троллейбус и катит до самого центра Сан-Диего.

Кэллан тратит почти полтора часа, чтобы найти оружейную лавку на углу Четвертой улицы и авеню Джей, там он покупает пистолет двадцать второго калибра. В задней комнатушке, не показывая никаких бумаг. После чего заходит в винный магазин, покупает бутылку скотча и бредет в отель, захудалую меблирашку для малоимущих, где снимает на неделю номер.

Запирается в комнате и принимается за диски.

Я прощаю тебя — вот что сказал священник.

Бог прощает тебя.

Нора слышит новость у себя в спальне.

Она читает под тихое бормотанье канала Си-эн-эн, но вдруг ухо улавливает слова: «Когда мы вернулись, трагическая смерть мексиканского священника высокого ранга...»

Сердце у нее дает сбой, в голове громко стучит, и она набирает номер Хуана, уставясь на бесконечную рекламу, надеясь и молясь, чтобы он ответил на звонок, что сказали не про него, что сейчас он поднимет трубку: «Пожалуйста, Господи, пусть это будет не он!» Но когда снова перешли к новостям, на экране появилось старое фото Хуана в половину экрана, а на другой половине — здание аэропорта. Нора видит Параду, лежащего на тротуаре, и не может даже закричать.

Рот у нее распахивается в крике, но она не издает ни звука.

В обычный день Перекрестье Площадей в Гвадалахаре заполнено туристами, влюбленными и местными жителями, вышедшими на дневную прогулку. Стены собора заставлены лотками, где уличные торговцы продают кресты, карточки с молитвами, пластиковые фигурки святых и milagros: крошечные глиняные слепки колен, локтей и других частей тела, которые люди, считающие, что их излечила молитва; оставляют в соборе как память.

Но сегодня не обычный день. Сегодня траурная месса по кардиналу Параде, и двойная колокольня собора, крытая желтой черепицей, высится над plaza, наводненной тысячами скорбящих. Они стоят в длинной, извивающейся очереди, терпеливо ожидая по нескольку часов, чтобы пройти мимо гроба кардинала, павшего жертвой убийц, чтобы отдать ему последний долг.

Люди съехались со всей Мексики. Среди них и горожане в дорогих костюмах и стильных, хотя и неброских платьях. И campesinos в чистых белых рубашках и платьях, приехавшие из глухих деревень. Приехал народ и из Кульякана и Бадирагуато; эти в ковбойских нарядах, многих из них Парада крестил, из его рук они получили первое причастие, он их венчал, отправлял службу на похоронах их родителей, когда был еще деревенским священником. Пришли чиновники из правительства в серых и черных костюмах; священники и епископы в облачении и сотни монахинь в одеяниях разных орденов.

В обычный день plaza гудит от голосов — бурных бесед мексиканцев, криков торговцев, музыки уличных групп мариачи , но сегодня на plaza странно тихо. Слышен только тихий шепот молящихся и еще более тихие проклятия преступникам.

Потому что мало кто в толпе верит объяснениям правительства убийства Парады — будто он стал жертвой ошибки, будто sicarios Баррера приняли Параду за Гуэро Мендеса.

Но разговоры о преступлении смолкают. Сегодня день траура, и тысячи терпеливо ждущих в очереди, а потом заходящих в собор погружены в молчание или тихонько молятся.

Среди ждущих и Арт Келлер.

Чем больше он узнает о гибели отца Хуана, тем больше недоумевает. Парада ездил на белом «маркизе», Мендес на зеленом «бьюике»; Парада одевался в черную сутану с большим нагрудным крестом (теперь пропавшим), Мендес наряжался в кричащий прикид синалоанского ковбоя.

Как мог кто-то принять по ошибке шестидесятидвухлетнего, высокого, седовласого человека в сутане и с крестом за светловолосого человека ростом пять футов десять дюймов в наряде наркоковбоя? Как мог опытный киллер вроде Фабиана Мартинеса так промахнуться при стрельбе в упор? И почему их ждал самолет? Как сумели Адан, Рауль и все их киллеры погрузиться на этот самолет? Как могли благополучно сойти в Тихуане и кто их вывел прямиком из здания аэропорта?

И как получилось, что, хотя десяток свидетелей описывали человека, виденного ими в аэропорту и в самолете, как две капли воды похожего на Адана Барреру, отец Ривера из Тихуаны — семейный священник семьи Баррера вдруг выступает с заявлением, будто Адан Баррера был крестным отцом на крестинах, состоявшихся именно в то время, когда был застрелен Парада?

Священник даже предъявил протокол о крещении, где стоит имя Адана и его подпись.

И кто был тот таинственный янки, который, как показали свидетели, сидел, плача, рядом с телом Парады? Кого пронесли без сознания в самолет, кто этот человек, сгинувший после прилета без следа?

Арт быстро проговаривает молитву — в очереди позади ждет еще много народу — и находит местечко в переполненном соборе.

Траурная месса продолжается долго. Люди, один за другим, поднимаются сказать, что сделал для них в жизни отец Хуан, и рыдания наполняют огромный собор. Атмосфера скорбная, уважительная, подавленная. И на удивление тихо при таком скоплении народа.

Пока не встает говорить президент.

Ему, конечно, полагалось прийти сюда. И президент пришел, а с ним весь кабинет министров, с десяток правительственных чиновников. Когда президент встает и подходит к кафедре, толпа замирает в напряженном ожидании. Эль Президенте, откашлявшись, начинает:

— Преступное деяние унесло жизнь хорошего, чистого и великодушного человека...

Но это все, что ему удается сказать, потому что кто-то в толпе выкрикивает:

— Justicia!

Правосудия!

Слово подхватывают, и через несколько секунд уже тысячи людей в соборе, а потом тысячи на улице, скандируют:

— Justicia, Justicia, Justicia...

И Эль Президенте отступает с понимающей улыбкой от микрофона, выжидая, пока закончится скандирование, но оно не останавливается...

— Justicia, Justicia, Justicia... — Оно становится громче...

— JUSTICIA, JUSTICIA, JUSTICIA...

Начинает нервничать тайная полиция, перешептываясь друг с другом в маленькие микрофоны, но за громогласным JUSTICIA, JUSTICIA, JUSTICIA трудно что-нибудь расслышать.

Гул нарастает, и наконец двое полицейских нервно оттесняют Эль Президенте от микрофона в боковую дверь собора и сажают в бронированный лимузин, но крик преследует его, пока машина выезжает с plaza - JUSTICIA, JUSTICIA, JUSTICIA...

Большинство членов правительства к тому времени, как Параду хоронят в соборе, уже ушли.

Арт к скандированию не присоединился. Он сидит пораженный, когда люди в церкви заявляют, что с них хватит коррупции, бросают вызов могущественному лидеру своей страны и требуют правосудия. Он думает: что ж, вы получите его, если меня допустят участвовать в деле.

Он поднимается, чтобы встать в очередь, движущуюся мимо гроба. И ловко маневрирует, перебираясь с место на место.

Светлые волосы Норы Хейден прикрыты черной шалью, на ней черное платье. Но даже в таком наряде она очень красива. Арт опускается на колени рядом с ней, складывает руки для молитвы и шепчет:

— Молишься за его душу, а спишь с его убийцей?

Нора не откликается.

— Как это ты умудряешься уживаться сама с собой? — Арт встает.

Он слышит ее тихий плач и уходит.

Рано утром начальник муниципальной федеральной полиции генерал Родольфо Леон летит в Тихуану с пятьюдесятью специально отобранными элитными агентами, а днем их уже разбивают на отряды по шесть-семь офицеров в каждом; до зубов вооруженные, готовые к бою, они прочесывают улицы Колониа Чапултепек в бронированных «сабербанах» и «доджах». К вечеру они уже разгромили шесть тайных квартир Баррера, в том числе и личную резиденцию Рауля на Како-Сур, где они обнаружили тайный склад автоматов, пистолетов, осколочных гранат и две тысячи комплектов патронов. В огромном гараже нашлось шесть черных бронированных «сабербанов». К концу недели агенты арестовали двадцать пять сообщников Баррера, обыскали больше восьмидесяти домов, складов и ранчо, принадлежащих либо Баррера, либо Гуэро Мендесу, и арестовали десять полицейских охранников в аэропорту, которые выводили Баррера из терминала после посадки рейса № 211.

В Гвадалахаре отряд настоящих полицейских Халиско наткнулся на грузовик, набитый переодетыми стрелками Гуэро, и преследовал его через весь город, что закончилось тем, что двое фальшивых копов были загнаны в ловушку и отстреливались из дома от сотни копов Халиско всю ночь и утро, пока наконец один не был убит, а другой сдался. Но прежде они успели убить двоих настоящих полицейских и ранили начальника полиции штата.

На следующее утро Эль Президенте появился перед камерами с заявлением о своей решимости разгромить наркокартели раз и навсегда и объявил: только что разоблачено и уволено больше семидесяти офицеров-взяточников из муниципальной федеральной полиции, им будут предъявлены уголовные обвинения. Он также предлагал награду в пять миллионов долларов за информацию, способствующую аресту Адана и Рауля Баррера и Гуэро Мендеса; все они в бегах, и их местонахождение неизвестно.

Хотя армия, federales и все полицейские силы штата рыщут по стране, разыскать ни Гуэро, ни Адана, ни Рауля они не могут.

Потому что их в стране нет.

Гуэро за границей в Гватемале.

Баррера тоже покинули страну.

Они живут в Ла-Холле, в Соединенных Штатах.

Фабиан разыскал Снаряда и Мечтателя, обитающих под мостом Лорел-Стрит в парке Бальбоа.

Копы их отыскать не сумели, но Фабиан наведался в баррио, и люди рассказали ему то, чего и не думали рассказывать копам. Потому что знают, если они станут водить за нос копов, те, может, и наведаются к ним еще раз-другой, и все дела; но если надуют Фабиана, он прикончит их, на хрен, вот и весь сказ.

Итак, Снаряд и Мечтатель дремлют как-то ночью под мостом, как вдруг Снаряд получает башмаком в ребро, он вскакивает, думая, что это коп или педик какой, но это, оказывается, Фабиан.

Мальчишка таращится на Фабиана, потому что боится, как бы tiro не влепил ему пулю в лоб, но Мартинес расплывается в улыбке и говорит:

— Hermanitos, пора показать, что вы храбрые ребята.

И стучит себе в грудь кулаком.

— А что ты хочешь, — осторожно спрашивает Снаряд, — чтоб мы сделали?

— Адан просит вас о помощи. Он хочет, чтобы вы вернулись в Мексику.

Фабиан объясняет, что на Баррера взвалили всю вину за смерть того священника, что federales преследуют их, обыскивают дома, арестовывают людей и что копы не угомонятся, пока не заполучат кого-то, кто участвовал в перестрелке.

— Вы поедет туда и дадите себя арестовать, — продолжает Фабиан, — и скажете им правду: мы охотились за Гуэро Мендесом, а он устроил нам засаду, и Фабиан ошибочно принял Параду за Гуэро и случайно убил его. Никто и в мыслях не имел убивать священника. Ну что-нибудь типа этого.

— Прям не знаю, приятель, — тянет Мечтатель.

— Послушайте, — нажимает Фабиан, — вы же совсем еще мальчишки. И вы не стреляли. Получите всего пару лет, а пока будете париться в тюряге, о ваших семьях позаботятся, заплатят по-королевски. А как выйдете, найдете благодарность и уважение от Адана Барреры в банке. Все это время вам будут идти проценты. Снаряд, ведь твоя мать горничная в мотеле, верно?

— Угу.

— Так больше ей не придется работать, — убеждает Фабиан, — если покажешь себя настоящим мужчиной.

— Ну не знаю, — колеблется Мечтатель. — Эти копы-мексикашки...

— Вот что я вам скажу. Помните награду за Гуэро? Те пятьдесят тысяч? Вы разделите их между собой. Скажите, кому отвезти деньги, и делу конец.

Мальчишки хотят, чтобы деньги отдали их матерям.

Когда они приближаются к границе, ноги у Снаряда начинают дрожать так сильно, что он пугается, как бы не заметил Фабиан. Коленки у него стукаются друг о дружку, он никак не может унять дрожь, и слезы так и текут по лицу. Ему стыдно, хотя он слышит, что и Мечтатель тоже шмыгает носом на заднем сиденье машины.

У границы Фабиан тормозит и высаживает их.

— Вы храбрецы! — подбадривает он их. — Вы настоящие воины!

Они без проблем проходят иммиграционный контроль и таможню и шагают на юг, к городу. Квартала через два в лицо им, ослепляя, бьет прожектор, на них орут federales, приказывая поднять руки. Снаряд выполняет приказание, его тут же хватает коп, швыряет на землю и, заведя руки за спину, защелкивает наручники.

И Снаряд лежит в пыли, спине больно, но потом эта боль кажется уже ерундой: один federale плюет ему в лицо, лупит изо всех сил ногой прямо по уху носком солдатского ботинка — у Снаряда лопается барабанная перепонка.

Боль фейерверком взрывается внутри головы.

И откуда-то издалека доносится голос:

— Это всего лишь начало, сынок.

Мы только-только начинаем.

Телефон Норы звонит, она берет трубку.

Это Адан.

— Я хочу видеть тебя.

— Убирайся к дьяволу.

— Это был несчастный случай. Ошибка. Дай мне возможность объяснить тебе все. Пожалуйста.

Нора хочет бросить трубку, презирает себя за то, что не бросает, но — не бросает. Наоборот, соглашается встретиться с ним тем же вечером на пляже в Ла-Холле, у спасательной вышки.

В смутном свете с вышки Адан видит, как она подходит. Вроде как одна.

— Знаешь, я ведь доверил тебе свою жизнь, — замечает он. — Если ты позвонила в полицию...

— Он был твоим священником, — перебивает Нора, — твоим другом. Моим другом. Как ты мог...

Адан мотает головой:

— Меня там даже не было. Я был на крестинах в Тихуане. Произошла нелепая случайность, перекрестный огонь...

— Но полиция говорит совсем по-другому.

— Значит, Мендес должен поблагодарить полицию.

— Адан, я ненавижу тебя.

— Пожалуйста, не говори так.

У него такой грустный вид, думает Нора. Он такой одинокий, загнанный. Ей хочется верить ему.

— Поклянись, — просит она. — Поклянись, что говоришь правду.

— Я клянусь.

— Жизнью твоей дочери.

Он ни за что не может потерять Нору.

И он кивает:

— Клянусь.

Нора протягивает руки, и он обнимает ее.

— Господи, Адан, я так несчастна!

— Я знаю.

— Я любила Хуана.

— Я знаю, — повторяет Адан. — Я тоже.

И самое печальное, думает он, что это — правда.

Наверное, они на какой-то свалке, потому что Снаряд чувствует вонь.

И наверное, сейчас утро: он ощущает слабое тепло солнца даже через черный капюшон. Он слышит одним ухом, как умоляет Мечтатель:

— Пожалуйста, пожалуйста, не надо, не надо! Пожалуйста!..

Раздается выстрел, и больше Снаряд Мечтателя не слышит.

Потом сбоку, рядом со здоровым ухом, Снаряд чувствует дуло винтовки. Дуло очерчивает маленькие круги, точно тот, кто держит винтовку, желает, чтоб Снаряд наверняка понял, что это. Потом мальчишка слышит, как щелкает курок.

Снаряд пронзительно кричит.

Сухой щелчок.

Снаряд не владеет собой, его мочевой пузырь не выдерживает. И он чувствует, как горячая моча течет у него по ноге, колени у него подкашиваются, и он валится на землю, корчась и извиваясь, будто червяк, стараясь отползти от ствола. Он слышит, как взводят курок — и новый сухой щелчок. И голос произносит:

— Может, в следующий раз выстрелит, а, маленький pendejo?

Щелк.

Снаряд гадит в штаны.

Federales вопят, улюлюкают:

— Господи, ну и вонь! Чего это ты нажрался, mierdita?

Снаряд слышит, как снова взводят курок.

Грохает выстрел.

Пуля вспахивает пыль у его уха.

— Ну-ка, поднимите его! — приказывает голос.

Но federales не торопятся прикасаться к перепачкавшемуся мальчишке. И наконец находят выход: они снимают капюшон с Мечтателя, вынимают кляп у него изо рта и заставляют стягивать обмаранные штаны и трусы со Снаряда. Суют ему мокрую тряпку, чтоб вытер дружка.

Снаряд бормочет другу:

— Прости. Прости.

— Ничего...

Потом их обоих запихивают в автофургон и везут обратно в камеру. Бросают на голый бетонный пол, захлопывают дверь и оставляют на какое-то время одних.

Мальчишки лежат на полу и плачут.

Через час federale возвращается, и Снаряда начинает колотить дрожь.

Но federale только бросает каждому блокнот и ручку и приказывает писать.

Их истории на следующее утро попадают в газеты.

Подтверждение версии полиции случившегося с Парадой: кардинал стал жертвой ошибки, его убили, оттого что американские подростки-гангстеры приняли его за Гуэро Мендеса.

Снова появляется на телеэкране Эль Президенте, рядом с ним — генерал Леон. Президент заявляет, что эта новость только укрепила решимость его правительства вести безжалостную войну против наркокартелей. И они не остановятся, пока бандиты не будут наказаны, a narcotraficantes уничтожены.

Язык Снаряда вывесился изо рта.

Лицо темно-синее.

Он висит на трубе отопления, проходящей по потолку в камере.

Мечтатель качается рядом.

Коронер вынес вердикт: двойное самоубийство. Подростки не смогли жить под бременем такой вины — убийство кардинала Парады. Непонятно откуда взявшиеся следы от ударов у них на затылках коронера ничуть не заинтересовали.

Сан-Диего

Арт дожидается по американскую сторону границы.

Местность через прибор ночного видения выглядит странно зеленой. Тут вообще странная территория, думает Арт. Ничейная земля, пустынная полоса пыльных холмов и глубоких каньонов, лежащая между Тихуаной и Сан-Диего.

Каждую ночь здесь разыгрывается диковинная игра. Перед самыми сумерками над высохшим дренажным каналом, который тянется вдоль границы, собираются потенциальные mojados. А чуть стемнеет, точно по сигналу, все скопом опрометью бросаются через границу. Это своеобразная лотерея: нелегалы знают, пограничный патруль сумеет задержать лишь определенное количество людей, а остальные минуют границу, и тогда на другой стороне наймутся за мизерную оплату собирать фрукты, мыть посуду или работать на фермах.

Но сегодняшней ночью сумасшедшие гонки уже закончились, и Арт позаботился, чтобы пограничный патруль из этого сектора убрали. С другой стороны придет перебежчик, и хотя он станет гостем правительства США, но все равно не может пересечь границу ни через один легальный пограничный пост. Это было бы слишком опасно: у Баррера имеются наблюдатели, которые следят за постами круглосуточно, и Арт не может рисковать и засвечивать своего человека.

Арт бросил взгляд на часы, и то, что он увидел, ему не понравилось. Уже 1:10, его человек опаздывает на десять минут. Возможно, просто возникли трудности в дороге ночью, может, парень заблудился в одном из множества боковых каньонов, или поднялся не на тот гребень горы, или...

Кончай себя дурачить, одергивает он себя. С ним Рамос, а Рамос знает эту территорию, как собственный задний двор; ее вообще-то так и можно назвать.

А может, Рамос не сконтачил с ним и тот решил перейти на сторону Баррера. А может, просто струхнул, передумал. А может, Рамос не первым встретился с ним, и он уже валяется где-нибудь в канаве с пулей в затылке. Или, что вероятнее, с пулей во рту: так обычно убивают доносчиков.

И тут Арт видит, как три раза мигает фонарик.

Он мигает своим в ответ дважды, снимает предохранитель на служебном револьвере и спускается в каньон с фонариком в одной руке и револьвером в другой. Через минуту он уже различает две фигуры: одна повыше и поплотнее, другая покороче и гораздо худощавее.

У священника вид самый жалкий. Ни сутаны, ни воротничка, одет он в трикотажный свитер «Найк» с капюшоном, джинсы и кроссовки. Обувь эта здесь, думает Арт, самая подходящая.

Священник продрог, напуган.

— Отец Ривера? — спрашивает Арт.

Ривера кивает.

Рамос отвешивает ему шлепок по спине:

— Веселее, отец. Вы сделали правильный выбор, Баррера все равно убили бы вас рано или поздно.

Во всяком случае, они постарались убедить его в этом. Рамос, по настоянию Арта, завязал с Риверой переговоры. Подловил священника на его утренней пробежке, потрусил рядом, поинтересовался, нравится ли ему свежий воздух и желает ли он дышать им и дальше. Потом показал снимки людей, которых Рауль замучил пытками насмерть, и жизнерадостно добавил, что Риверу они, может быть, просто пристрелят. Все-таки он священник, и все такое.

Но жить они вам, падре, точно не позволят, втолковывал ему Рамос. Слишком вы много знаете. Вы не святой человек, а жалкая изовравшаяся, лижущая зад пародия на святого. Однако я могу спасти вас, добавил Рамос, когда тот расплакался. Но сделать это требуется поскорее — уже сегодня же вечером, и вы должны доверять мне.

— И он прав, — говорит Арт сейчас, кивнув на Рамоса, и если глаза человека способны самодовольно ухмыляться, то глаза Рамоса именно что ухмылялись.

— Adios, viejo, — бросает Рамос Арту.

— Adios, дружище.

Чалино Гусман, он же Эль Верде, patron картеля Соноры, заходит в ресторан в Сьюдад-Хуарес на завтрак. Он наведывается сюда каждое утро съесть свое любимое блюдо — huevos rancheros с тортильяс, и если б не приметные зеленые сапоги из кожи ящерицы, то можно бы подумать, что это так, обыкновенный фермер, зарабатывающий себе на жизнь тяжким трудом — обработкой жесткой, высушенной, спаленной солнцем красной почвы.

Но официанты знают. Они провожают его к столику в патио, приносят кофе и утреннюю газету. И тащат термос с горячим кофе для sicarios, которые томятся в машинах перед рестораном.

Сразу через границу тут техасский городок Эль-Пасо, через него Эль Верде переправляет тонны «кокса», марихуаны и даже немного героина. Сейчас он садится и смотрит в газету. Читать он не умеет, но ему нравится притворяться, будто умеет. Да и фотографии он всегда с удовольствием рассматривает.

Он бросает взгляд поверх первой страницы и наблюдает, как один из его sicarios шагает к «форду-бланко», затормозившему перед парадной дверью, сказать, чтобы тот проезжал дальше. Эль Верде чуть раздражается: большинство местных знают правила этого утреннего часа. Видно, какой-то приезжий, думает он, когда sicarios стучит в окно машины.

Тут взрывается бомба и разносит Эль Верде на куски.

Дон Франсиско Усуэта — известный больше как Гарсиа Абрего, глава картеля Залива и patron Федерасьон, — едет верхом на жеребце паломино во главе парада на ежегодном фестивале в своей небольшой деревне Коквиматлан. Копыта жеребца торжественно цокают по мощеной узкой улочке, а сам Абрего наряжен в костюм vaquero, как и подобает patron - у деревни. Он приподнимает разукрашенное драгоценными камнями сомбреро в ответ на приветственные возгласы.

И как же им не приветствовать дона Франсиско — он построил в деревне клинику, школу, игровую площадку. И даже заплатил за кондиционер в новом полицейском участке.

И теперь улыбается людям и любезно принимает их благодарность и любовь. Он узнает в толпе отдельные лица, машет детям. И не замечает дула пулемета «М-60», выдвинувшегося из окна второго этажа.

Первая короткая очередь пуль пятидесятого калибра стирает его улыбку вместе с лицом. Вторая разворачивает ему грудь. Паломино в ужасе ржет, встает на дыбы и лягается.

Мертвая рука Абрего все еще твердо сжимает поводья.

Марио Абурто, двадцатитрехлетний механик, стоит в большой толпе в тот день в бедном квартале Ломас-Тауринас, рядом с Тихуанским аэропортом.

Ломас-Тауринас — это поселок скваттеров: наскоро сколоченные лачуги и хижины, прячущиеся в лощине между голыми грязными горами, которые высятся вдоль восточной стороны Тихуаны. В Ломас-Тауринасе, когда вы не задыхаетесь от пыли, то оскальзываетесь в грязи, которая стекает с разрушающихся, размываемых водой холмов, иногда прихватывая с собой и лачуги. До недавнего времени «вода в доме» означала, что вы построили свою хибарку на одном из тысяч ручьев — вода буквально бежала у вас дома, но недавно в поселок провели водопровод и электричество в награду за его верность правящей партии, ИРП. Но все равно еще остались открытые сточные канавы, по ним медленно плывет мусор со свалки.

Луиса Доналдо Колосио берут в кольцо пятнадцать солдат в штатском из элитного отряда. «Эстадо майор», телохранители президента. Специальный отряд из бывших тихуанских копов, нанятый для обеспечения безопасности в местах остановок кандидата в президенты, рассеян в толпе. Возможный президент говорит речь с платформы пикапа, припаркованного в естественном амфитеатре, образовавшемся на дне лощины.

Рамос следит со склона горы, его люди расставлены в разных точках по полукругу чаши амфитеатра. Задача сложная: толпа большущая и текучая, будто грязь. Люди облепили красный «шевроле-блейзер» Колосио, когда тот медленно катил по улице в другой квартал. И теперь Рамос тревожится, что то же самое произойдет, когда Колосио станет уезжать.

— Вот хреновина будет, — бормочет он сам себе.

Но Колосио, закончив речь, в машину садиться не торопится.

Он решает пойти пешком.

«Поплавать среди народа» — так он это называет.

— Он намеревается сделать — что? — вопит Рамос по рации генералу Рейесу, начальнику армейской охраны.

— Пойти пешком.

— Но это безумие!

— Он так хочет.

— Но если он пойдет пешком, мы не сможем защитить его.

Рейес — член мексиканского генерального штаба и заместитель начальника президентских телохранителей. И не намерен повиноваться приказаниям какого-то паршивенького тихуанского копа.

— Да это и не ваша работа — охранять его! — фыркает он. — Это наша работа.

Колосио слышит этот обмен репликами.

— С каких это пор, — спрашивает он, — мне требуется охрана от моего народа?

Рамос беспомощно наблюдает, как Колосио ныряет в людское море.

— Будьте начеку! Будьте начеку! — приказывает он по рации своим людям, но понимает: они мало что могут сделать. Хотя его подчиненные — отличные снайперы, они даже и Колосио-то едва могут разглядеть среди голов: он то появляется, то снова скрывается в толпе, не говоря уже о том, чтоб засечь потенциального убийцу. И они не только не могут видеть, они едва слышат, потому что через усилители, установленные на пикапе, вовсю гремит местная музыка Бахи — cumbia.

А потому выстрела Рамос не слышит.

Он с трудом улавливает движение, когда Марио Абурто, оттеснив телохранителей, хватает Колосио за правое плечо, прижимает пистолет тридцать восьмого калибра к его голове и спускает курок.

Рамос яростно бросается вперед, пробиваясь через колышущийся хаос.

Люди в толпе схватили Абурто и принимаются избивать его.

Генерал Рейес, подхватив падающего Колосио на руки, несет его к машине. Один из его людей, майор в штатском, хватает Абурто за воротник рубахи и тащит через толпу. На майора брызжет кровь — кто-то запускает Абурто в голову камнем, но теперь отряд «Эстадо майор» группируется вокруг майора, как футбольные игроки вокруг нападающего, таранят бульдозером толпу и запихивают убийцу в черный «сабербан».

Пока Рамос пробивается к «сабербану», он видит, что удалось подъехать «скорой» и как Рейес и солдаты из «Эстадо майор» поднимают Колосио и заносят в машину. И только сейчас Рамос разглядел вторую рану на левом боку Колосио — убийца выстрелил не один раз, а дважды.

Воет сирена «скорой», и машина отъезжает.

Черный «сабербан» тоже начинает было отъезжать, но Рамос вскидывает Эспозу и нацеливает дуло в лоб армейскому майору, сидящему на переднем сиденье.

— Полиция Тихуаны! — орет Рамос. — Назовите свое имя!

— Я из «Эстадо майор»! Прочь с дороги! — орет в ответ майор.

И выдергивает пистолет.

Неправильный поступок. Двенадцать винтовок снайперов Рамоса тут же нацеливаются ему в голову.

Рамос подбегает к машине с пассажирской стороны. Теперь он видит предполагаемого убийцу на полу у заднего сиденья, между тремя одетыми в штатское солдатами, которые пинают его ногами.

Рамос смотрит на майора:

— Откройте дверь, я поеду с вами.

— Черта с два!

— Я хочу, чтоб этот человек доехал до полицейского участка живым.

— Не твое собачье дело! Прочь с дороги!

Рамос поворачивается к своим людям:

— Если машина тронется, стреляйте на поражение!

Подняв Эспозу, он прикладом разносит стекло. Майор ныряет под руль, а Рамос, отперев дверцу через дыру в стекле, открывает ее и влезает в машину. Теперь дуло Эспозы смотрит в живот майору, а пистолет майора целит Рамосу в лицо.

— Что? — рявкает майор. — Думаешь, я Джек Руби?

— Хочу убедиться, что не Руби. Хочу, чтоб этого человека довезли в полицейский участок живым.

— Мы везем его в федеральную полицию.

— Пусть только он прибудет туда живым, — повторяет Рамос.

Опустив пистолет, майор бросает водителю:

— Поехали.

Толпа сбивается у главного госпиталя Тихуаны еще прежде, чем туда подкатывает «скорая» с Колосио. Плачущие, молящиеся люди толпятся перед входом, они выкрикивают имя Колосио и поднимают его портреты. «Скорая» подвозит Колосио к черному ходу, а оттуда в операционную, где уже все подготовлено. На мостовую приземляется вертолет, винт у него крутится, он готов мчать раненого через границу в специальный травмоцентр, в Сан-Диего.

Но полет так и не состоялся.

Колосио уже мертв.

Бобби .

Слишком уж это похоже, размышляет Арт.

Киллер-одиночка. Чужой всем псих-одиночка. Две раны: одна с правой стороны, другая с левой.

— Как, любопытно, малыш Абурто умудрился так выстрелить? — обращается Арт к Шэгу. — Он стреляет выстрелом в упор в правый висок Колосио, а потом что, выстрелил ему в живот слева? Как это?

— В точности как с РФК , — отвечает Шэг. — Жертва резко повернулась, когда ударила первая пуля.

Шэг демонстрирует. Откидывает голову назад и, круто развернувшись, падает на пол.

— Оно бы верно, — говорит Арт, — да только по траектории пуль определили, что стреляли из двух разных точек.

— А-а, вон как.

— Слушай. Мы прикрыли тоннель Гуэро, дельце это связано с братьями Фуэнтес, а они по-крупному поддерживали Колосио. После чего Колосио приезжает в Тихуану, «заповедник» Баррера, и его убивают. Можешь считать, что я спятил, Шэг...

— Нет, ты не сумасшедший. Но думаю, ты стал одержимым, ты больше ни о чем не можешь думать, только о Баррера, с тех пор как...

Он умолкает. Уставившись в письменный стол.

Арт заканчивает за него мысль:

— Как они убили Эрни.

— Да.

— А ты разве нет?

— Я тоже да. Хочу прикончить их всех. И Баррера. И Мендеса. Но, босс, на определенной стадии, ну, я имею в виду... в какой-то момент нужно бы все-таки нажимать на тормоза...

Он прав, думает Арт.

Конечно же прав. И мне хотелось бы притормозить. Но желать и сделать — большая разница. И я не могу, и все, избавиться от «одержимости», как это называет Шэг, Баррера.

— Говорю тебе, — настаивает Арт, — когда пыль уляжется, то обязательно выяснится, что за всем этим стояли Баррера.

В душе у Арта нет в этом ни малейших сомнений.

Гуэро Мендес лежит на каталке в частном госпитале, и трое лучших пластических хирургов Мексики готовятся подарить ему новое лицо. Новое лицо, думает Гуэро, крашеные волосы, новое имя, и я смогу вновь начать войну против Баррера.

Войну, которую он обязательно выиграет, потому что на его стороне новый президент.

Мендес устраивается поудобнее на подушке, пока медсестра готовит его к операции.

— Ну как, вы готовы поспать? — спрашивает девушка.

Он кивает. Готов заснуть и проснуться новым человеком.

Медсестра берет шприц, снимает пластмассовый колпачок, вводит иглу в вену на его руке. Нажимает поршень шприца. Она его гладит по лицу и, когда лекарство начинает действовать, тихонько говорит:

— Колосио мертв.

— Что ты сказала?

— У меня сообщение от Адана Барреры: твой человек, Колосио, мертв.

Гуэро пытается приподняться, но тело не повинуется командам мозга.

— Лекарство называется «дормикум», — продолжает медсестра. — Сильная доза, такую можно назвать «смертельной инъекцией». Закроешь глаза и уже никогда больше не сможешь открыть их...

Гуэро тщится крикнуть, но изо рта не вылетает ни звука. Он изо всех сил старается не засыпать, но чувствует, как сознание ускользает. Он силится выдраться из ремней, освободить руку, чтобы сдернуть маску, закричать, позвать на помощь, но его мускулы не слушаются. Даже шея не поворачивается, когда он хочет помотать головой: нет, нет, нет! Он ощущает, как вытекает из него жизнь.

Откуда-то очень издалека доносится голос медсестры:

— Баррера желают тебе гнить в аду.

Двое охранников катят тележку из прачечной, нагруженную чистыми простынями и одеялами, наверх, в камеру люкс Мигеля Анхеля Барреры в тюрьме Алмолойа.

Тио забирается в тележку, охранники набрасывают на него простыни и выкатывают из корпуса и дальше, через дворы, за ворота.

Вот так все просто, легко.

Как и было обещано.

Выбравшись из тележки, Мигель Анхель шагает к ожидающему его фургону.

Двенадцать часов спустя он уже обосновался в Венесуэле, уйдя от всех дел.

За три дня до Рождества Адан преклоняет колени перед кардиналом Антонуччи в его личном кабинете в Мехико.

«Самый разыскиваемый человек в Мексике» слушает распевное бормотание папского нунция на латыни: отпущение грехов для него и Рауля за их непреднамеренную, нечаянную роль в случайном убийстве кардинала Хуана Окампо Парады.

Антонуччи не дает им отпущения за убийства Эль Верде, Абрего, Колосио и Мендеса, думает Адан, зато правительство постаралось. Заранее — как награду за убийство Парады.

Если я убью вашего врага, настаивал тогда при переговорах Адан, то вы должны разрешить мне убить моих.

Итак, дело завершено, думает Адан. Мендес мертв, война окончена. Тио из тюрьмы вытащили.

И теперь новый patron — я.

Мексиканское правительство только что восстановило Римско-католическую церковь в полном юридическом статусе. Кейс, набитый шокирующими документами, перешел от Адана Барреры к определенным правительственным министрам.

Адан выходит из кабинета с официально новой душой, сверкающе-чистой.

Услуга за услугу.

В канун Нового года Нора возвращается домой после обеда с Хейли Сэксон. Она ушла еще до того, как откупорили шампанское.

Нет у нее никакого настроения. Праздники прошли уныло. Первое Рождество за девять лет она проводит не с Хуаном.

Вставив ключ в замочную скважину, Нора открывает дверь. Едва она входит, как чья-то рука зажимает ей рот. Она шарит в сумочке, стараясь найти газовый баллончик, но сумочку выбивают у нее из рук.

— Я не причиню тебе вреда, — говорит Арт. — Не надо кричать.

Он медленно отнимает от ее рта руку.

Нора, повернувшись, влепляет ему пощечину:

— Я сейчас вызову полицию.

— Я и есть полиция.

— Я вызову настоящую.

И, подойдя к телефону, начинает набирать номер.

— Ты имеешь право молчать, — говорит Арт. — Все, что ты скажешь, будет использовано против тебя в...

Нора опускает трубку.

— Так-то лучше.

— Чего тебе от меня надо?

— Хочу показать тебе кое-что.

— Ты представления не имеешь, сколько раз я слышала эти слова.

Арт достает из кармана куртки видеокассету.

— У тебя есть видео?

— Любительские видеосъемки? — смеется она. — Шикарно. Тебя снимали, и ты хочешь произвести на меня впечатление? Или меня? Сначала угрозы, теперь шантаж. Позволь сказать тебе кое-что, миленький: я такого навидалась, в кино я всегда смотрюсь красиво.

Открыв шкаф, Нора указывает ему на телевизор и видеомагнитофон:

— Есть все, что угодно, чтоб возбудить тебя.

Арт вставляет кассету.

— Сядь.

— Мне и так прекрасно, спасибо.

— Я сказал — сядь.

— О, еще и принуждение. — Нора опускается на диван. — Ну что, теперь счастлив? Возбудился?

— Смотри.

Она иронически усмехается, когда начинается запись, но усмешка с ее лица сползает, когда на экране появляется молодой священник. Он сидит на металлическом складном стуле за металлическим столом. Внизу высвечивается рамка с датой и временем съемок.

— Кто это? — спрашивает Нора.

— Отец Эстебан Ривера. Приходской священник Адана.

Нора слышит за кадром голос Арта, задающего вопросы.

И сердце у нее, пока она слушает, бьется все реже и реже.

— Двадцать четвертое мая тысяча девятьсот девяносто четвертого года, вы помните, где вы тогда были?

— Да.

— Вы совершали обряд крещения, правильно?

— Да.

— В своей церкви в Тихуане.

— Да.

— Взгляните на этот документ.

Нора видит руку, подталкивающую листок бумаги через стол к священнику. Тот берет листок, смотрит и снова кладет на стол.

— Вы узнаете его?

— Да.

— Что это?

— Запись о крещении.

— Адан Варрера записан тут как крестный отец. Вы видите?

— Да.

— Это ваш почерк, верно?

— Да.

— Вы записали Адана Барреру крестным отцом и указали, что он присутствовал на крещении, правильно?

— Я это сделал, да.

— Но ведь это неправда, так?

У Норы дыхание перехватило в долгую паузу перед ответом Риверы.

— Да, неправда.

Она чувствует, как к горлу подкатывает тошнота.

— Вы солгали?

— Да. И мне стыдно.

— Кто попросил вас сказать, будто Адан был там?

— Адан и попросил.

— Это ведь его подпись тут?

— Да.

— Когда он в действительности поставил ее?

— За неделю до обряда.

Нора нагибается, утыкается лицом в руки, лежащие на коленях.

— А вам известно, где был Адан в тот день?

— Нет.

— Но нам-то известно, верно? — обращается Арт к Норе. Поднявшись, он вынимает кассету и снова засовывает себе в карман.

— Что ж, мисс Хейден, счастливого Нового года!

Нора не поднимает головы.

Новый год. Арт просыпается под говор телевизора с дикого похмелья.

Видно, оставил этот чертов телевизор включенным, думает он. Вырубает его и идет в ванную, где принимает пару таблеток аспирина, запив их огромным количеством воды. Потом направляется на кухню и включает кофеварку.

Пока кофе варится, Арт, выйдя в коридор, забирает газету. Несет и газету и кофе в комнату и садится. За окном ясный зимний день, и ему видна гавань Сан-Диего всего в нескольких кварталах отсюда, а за ней — Мексика.

Скатертью дорога, год 1994-й, думает он. Поганый выдался год.

Пусть 1995-й будет лучше.

Еще больше гостей явилось на встречу мертвых вчера ночью. Старые, постоянные, а теперь еще и отец Хуан. Скошенный перекрестным огнем, который вызвал я, пытаясь установить мир в войне, которую сам же и заварил. Парада прихватил с собой и других. Сосунков. Двух малолетних хулиганов, мальчишек из моего же бывшего баррио.

Все они явились проводить старый год.

Веселая компашка.

Арт проглядывает первую страницу газеты и без особого интереса отмечает, что договор НАФТА вступает в силу с сегодняшнего дня.

Что ж, мои поздравления всем, думает он. Расцветет свободная торговля. Вырастут сразу, точно грибы, заводы у границы, и мексиканские рабочие за гроши станут изготавливать для нас кроссовки, модную одежду, и холодильники, и всякие удобные электрические приборы для дома по ценам, которые нам по карману.

Все мы станем толстыми и счастливыми, и что такое один убитый священник в сравнении с этим?

Что ж, я рад, что все вы получили свой договор, заключает Арт.

Но только я уж точно его не подписывал.

 

10

Золотой Запад

Сан-Диего

1996

Солнечный свет такой омерзительный.

Пробившись сквозь грязное окно и пропыленные, поломанные жалюзи, он прокрался в комнату Кэллана ядовитым газом, тошнотворным, желтым. Описание подходило и к Кэллану — тошнотворный, желтый, потный и заросший щетиной. Шон крутится на простынях чуть не месячной давности, его поры безуспешно пытаются вывести из организма алкоголь, в углах полуоткрытого рта засохла слюна, мозг лихорадочно силится отделить обрывки ночных кошмаров от надвигающейся реальности пробуждения.

Слабенький солнечный свет бьет по векам, и они открываются.

Новый день в раю.

Вообще-то Кэллан почти рад проснуться: сны ему снятся нехорошие, а от выпивки еще хуже. Он чуть ли не ждал, что сейчас увидит на кровати кровь: все сны у него кроваво-красные, кровь в них льется рекой, слепляя один кошмар с другим.

Хотя и реальность тоже ненамного краше.

Кэллан смаргивает несколько раз, уверяет себя, что проснулся, и медленно нащупывает ногами, ноющими от накопившейся молочной кислоты, давно не мытый пол. Секунду сидит, прикидывая, не свалиться ли снова в постель, потом тянется за пачкой сигарет на прикроватном столике. Забрасывает сигарету в рот, нашаривает зажигалку и подносит огонек, прикуривая.

Глубокая затяжка, раздирающий кашель, и ему становится чуточку лучше.

Что Кэллану сейчас требуется — это глотнуть спиртного.

Похмелиться, чтоб взбодриться.

Кэллан опускает глаза и видит на полу пинтовую бутылку джина «Сиграм». Пустую.

Вот хреновина — такое случается все чаще и чаще.

Чаще и чаще, черт! Да каждый вечер. Ты выжираешь всю бутылку, не оставляя ни капли на утро. Что означает — надо вставать. Вставать, одеваться и отправляться за выпивкой.

Раньше — и не так уж давно, — когда он просыпался с похмелья, ему требовалась чашка кофе. А еще раньше этого раньше он шел в маленькую столовую на Четвертой авеню и покупал эту чашку, облегчающую головную боль, и даже одолевал завтрак: жареную картошку, яйца и тосты — их фирменные блюда. Потом он перестал завтракать, мог выпить только кофе, а потом, где-то на полпути вялого дрейфа по реке затянувшегося пьянства, ему уже требовалось ранним ужасным утром не кофе, а опять спиртное.

И Кэллан поднимается на ноги.

Колени скрипят, спина болит от долгого лежания в одном положении.

Шаркая, он плетется в ванную. В комнатушку, которая раньше служила туалетом, втиснуты раковина, унитаз и душ. Тонкая, ненадежная металлическая закраина отделяет душ от пола, а потому в дни, когда он регулярно принимал душ (Кэллан доплачивает за отдельную ванную, потому что не хочет пользоваться общей в конце коридора вместе с косноязычными психами, старыми сифилитиками и алкоголиками-гомосеками), вода всегда переливалась на вытоптанный, в грязных пятнах плиточный пол. Или брызгала через драный пластиковый занавес в выцветших цветочках. Сейчас он душ принимает не часто. Может, сполоснуться? — задумывается он, но это столько хлопот, да и флакон с шампунем почти пуст, остатки высохли и прилипли ко дну, а поход в аптеку покупать новый требует слишком много душевных затрат. И ему не нравится болтаться там, где много народу, во всяком случае, гражданского.

Тонкий обмылок прилип к полу душевой кабины, а еще один кусок потрескавшегося, сильно пахнущего антисептического мыла — его дают в отеле вместе с истершимся, реденьким полотенцем — лежит на раковине.

Кэллан ополаскивает лицо.

Он в зеркало не глядит, но зеркало смотрит на него.

Лицо у него опухшее и желтое, волосы, отросшие по плечи, жирные, грязные, борода свалялась.

Я уже становлюсь похож, думает Кэллан, на самого заурядного алкаша в Лампе. Наркомана и алкаша. А что, я не такой? Только что могу всегда подойти к банкомату и снять деньги, а так я и есть самый обыкновенный пьянчуга и наркоман тут, в Лампе.

Он чистит зубы.

На это его еще хватает. Он не может выносить застоявшейся вони вчерашнего виски и рвоты изо рта: его мутит. Потом мочится. Одеваться не надо — в одежде он и вырубился: черные джинсы и черная майка. Но ноги босые, что означает — ему придется снова садиться на кровать, наклоняться и обуваться, и пока он шнурует черные высокие кеды «Чак Тейлор» на босу ногу, его уже опять тянет лечь подремать.

Но уже одиннадцать утра.

Пора отправляться.

Купить выпивку.

Кэллан лезет рукой под подушку, нашаривает свой двадцатидвухкалиберный, засовывает пистолет за ремень под просторную майку навыпуск и выходит.

И в коридоре тут же окунается в зловоние.

Пахнет в основном лизолем, им администрация щедро поливает всюду, точно долбаным напалмом, стараясь заглушить стойкие запахи мочи, рвоты, дерьма и умирающих стариков. Ну хоть микробы убивает. Безнадежная непрерывная битва, думает Кэллан, нажимая кнопку единственного скрипящего лифта. Отель и есть нескончаемая беспросветная битва на проигрыш.

Потому ты и выбрал его для житья.

Место, где ты окончательно проиграешь свою безысходную битву.

Отель «Золотой Запад».

Меблирашки СРО .

Номер строго на одного.

СРОчно в номер одиночный.

СРОк твой вышел — вон пошел!

Последняя остановка, а дальше уже — лист картона на улице или стол в морге.

Потому что в отеле «Золотой Запад» расплачиваются чеками соцобеспечния, чеками пособий на безработицу, чеками по инвалидности. Но как только чеки кончаются — СРОк твой вышел — вон пошел! Простите, ребята, валите на улицу, на лист картона, на стол в морге. Некоторые счастливцы умирают в своих комнатах. Они долго не платили, или запах разложения просочился в коридор и наконец заглушил даже лизол, и портье нехотя, зажав платком нос, отпирает дверь запасным ключом. Потом он звонит по телефону, и «скорая» медленно ползет по привычному маршруту к меблирашкам. И еще одного старика выкатывают на носилках в последнюю поездку, его солнце наконец закатилось на «Золотом Западе».

Но живут тут не только старые алкоголики. Бывает, что и случайный турист из Европы находит сюда дорогу, соблазнившись дешевизной в дорогом Сан-Диего. Поживет с недельку и съезжает. Или какой молодой американец, вообразивший себя Джеком Керуаком , или новый Том Уэйтс, привлеченный теневой стороной жизни, пока его рюкзак вместе с плеером и всеми деньгами не стащат из номера, или его обворуют на улице, а не то красочный персонаж-старожил попытается пощупать его коленку в общей ванной. Тогда потенциальный «бродяга Дхармы» звонит своей мамочке, и та сообщает номер своей кредитки дежурному, чтобы вызволить своего мальчика оттуда. Но все-таки он увидел ту сторону Америки, с которой иначе не познакомился бы никогда.

Но в основном все-таки тут старые алкоголики и психи, усаживающиеся, точно вороны, на разорванные стулья перед телевизором в зале. Что-то бормочущие себе под нос, спорящие из-за каналов (случались и потасовки, даже на ножах дрались из-за «Скорой помощи» или «Острова Гиллигана»).

Битвы без победителей.

Кэллана жить тут никто не заставляет.

У него есть деньги, он мог бы поселиться в отеле и получше, но он выбрал этот.

Назовите это покаянием, чистилищем, как желаете, — но в этом месте он отбывает долгое самонаказание: наливается спиртным в смертельных дозах (летальные самоинъекции?), потеет от ночных кошмаров, харкает кровью, кричит во сне, умирает каждую ночь. И начинает все сызнова утром.

Я прощаю тебя. Бог прощает тебя.

Почему вдруг старый священник это сказал?

После той роковой перестрелки в Гвадалахаре Кэллан отправился в Сан-Диего, поселился в «Золотом Западе» и запил. Прошло полтора года, а он все еще тут.

Подходящая обстановка для человека, ненавидящего самого себя. Ему тут нравится.

Подползает лифт, стеная, точно уставший официант, обслуживающий номера. Кэллан отодвигает дверь, нажимает кнопку со стертой надписью «ВНИЗ». Решетчатые двери закрываются, будто в тюремной камере, и лифт, скрипя, начинает спускаться. Кэллан чувствует облегчение, что в кабине он один: никаких французских туристов, загромоздивших заплеванное пространство тяжелыми сумками, никаких студентов, познающих Америку, толкающих его рюкзаками. Ни старых алкоголиков, от которых воняет потом. Да что это я, вяло вспоминает Кэллан, я и сам алкоголик, воняющий потом.

Ну и ладно.

Дежурному клерку Кэллан нравится.

А что в нем может не нравиться? Незнакомый, молодой (для «Золотого Запада» молодой) парень, платит наличными, всегда авансом. Он тихий, ни на что не жалуется, а как-то ночью, когда он стоял у стойки в ожидании ключа, какой-то грабитель пригрозил ножом клерку. И этот парень покосился эдак на него, а потом попросту свалил грабителя на пол. Пьяный был в хлам, а вот все-таки вырубил бандита одним ударом, а потом снова вежливо попросил ключ.

Так что Кэллан клерку нравится. Конечно, парень вечно пьяный, но он не причиняет никаких беспокойств, а ведь что еще надо? И клерк приветствует Кэллана, когда тот бросает ключ на стойку. Кэллан, бормотнув что-то в ответ, выходит на улицу.

Солнце бьет в лицо, точно кулаком.

Сумерки от солнца. Ослепленный, Кэллан стоит с минуту, щурясь. Он никак не может привыкнуть к солнцу: в Нью-Йорке никогда не бывает такого яркого. А в этом треклятом Сан-Диего вечно солнечно. Город нужно было назвать Солнечный Диего. Кэллан готов отдать левое яичко за хоть один-разъединственный дождливый день.

Глаза у него привыкают к свету, и он шагает по кварталу Газовая Лампа.

Когда-то это был порочный, опасный квартал, густо усеянный стриптиз-клубами, порнозабегаловками и СРО — типичный центр в упадке. Но потихоньку пошел процесс преобразования квартала в район для среднего класса. И жить в Лампе стало модно и стильно. Рядом с порнозабегаловками появились роскошные рестораны, наискосок от СРО — дорогой ночной клуб, дом с кофейней на первом этаже стал соседом разваливающегося здания, где в подвале ютятся алкоголики, а на крыше — наркоманы.

Но средний класс побеждает.

Разумеется, деньги всегда побеждают. Лампа превращается в заповедник яппи. Еще держатся несколько СРО, пара порномагазинчиков, пара-тройка подозрительных баров. Но процесс необратим, тут уже начинают открываться сети магазинов «Стар-бакс», «Гэп», кинотеатры «Эдуарде». Лампа становится похожей на любой другой квартал, и затрапезные порнозабегаловки, захудалые бары и отели СРО напоминают аборигенов-индейцев, пьяно толкущихся, замешкавшихся на задворках американского общества.

Никакие такие мысли Кэллана не посещают.

Думает он только об одном — о выпивке, и ноги сами несут его в одну из старых уцелевших пивнушек — в обшарпанный узкий бар, притулившийся между последней прачечной квартала и картинной галереей; названия его Шон даже и не знает: вывеска давным-давно стерлась.

Тут темно, как и положено в барах.

Это заведение для серьезных пьяниц, любителей или дилетантов просят не беспокоиться, сидит тут где-то с десяток выпивох, одни мужчины, расположившиеся у стойки и в кабинках у дальней стены. Люди приходят сюда не общаться, или там болтать про спорт, политику, или дегустировать образцы отменного виски. Приходят они сюда напиться и оставаться пьяными, сколько позволят им деньги и печень. Некоторые негодующе поднимают глаза, когда Кэллан, открыв дверь, впускает в потемки клин солнечного света.

Дверь, однако, быстро захлопывается, и все снова утыкаются в свои стаканы, а Кэллан занимает табурет у стойки и заказывает выпивку.

Хотя нет, не все.

Один тип у конца стойки продолжает украдкой посматривать поверх стакана с виски. Коротышка, старый, с пухлым младенческим лицом и пышной шапкой серебристо-белых волос. Он слегка напоминает лепрекона из ирландских сказок, примостившегося на грибе-поганке. Он удивленно моргает, узнав человека, только что вошедшего в бар и заказавшего два пива и стаканчик виски вдогон.

Прошло почти двадцать лет с тех пор, как «лепрекон» последний раз видел этого человека. Тогда в пабе Лиффи в Адской Кухне этот человек — тогда конечно же совсем еще мальчишка — выхватил пистолет из-за ремня и всадил две пули в Эдди Фрила—Мясника.

Микки даже помнит музыку двадцатилетней давности. Помнит, что ставил и ставил в музыкальном автомате «Лунную реку», потому что ему хотелось наслушаться этой песни напоследок, прежде чем он загремит очередной раз в тюрягу. Помнит, как посоветовал тому парню — а это определенно он, даже маленький бугор от пистолета, как и тогда, сзади под майкой — пойти и бросить пушку в Гудзон.

Больше Микки его никогда не встречал до этого самого момента, но он слышал его историю. Про то, как парень этот — как уж там его зовут? — продолжил дело, прикончил еще и Мэтти Шихэна и стал одним из королей Адской Кухни. Как они с другом поладили с Семьей Чимино и стали киллерами у Большого Поли Калабрезе и как потом — если слухи верны — он пристрелил Большого Поли у «Спаркс Стейк-Хауса», как раз накануне Рождества.

Кэллан, мелькает в голове старика.

Его зовут Шон Кэллан.

Да, я узнал тебя, Шон Кэллан, а ты, похоже, меня — нет.

Что и к лучшему, к лучшему.

Микки Хэггерти заканчивает стакан, сползает с табурета и выскальзывает на улицу, к телефонной будке. Он знает кое-кого, кому будет очень интересно узнать, что Шон Кэллан сидит сейчас в баре в Газовой Лампе.

Наверное, это фокусы белой горячки.

Но Кэллан все-таки тянется к своему пистолету.

Но нет, это определенно белая горячка — наконец-то явилась, потому что нет никакого иного объяснения, откуда взяться Большому Персику и О'Бопу у его кровати в отеле «Золотой Запад» с револьверами, нацеленными на него. Кэллан видит даже пули в барабанах: блестящие, смертоносные, красивые, серебряно бликующие под светом фонаря на улице, имитации газовой лампы; свет легко проникает через поломанные жалюзи.

Помаргивает сигналом тревоги красный неон на порнолавчонке через дорогу.

Слишком поздно.

Если это не белая горячка, то я уже покойник, думает Кэллан. Но все-таки тянет пистолет из-под подушки. Прихватит с собой и их.

— Оставь, ты, тупой гребаный ирлашка! — рычит голос.

Рука Кэллана замирает. Так что это — пьяный кошмар или реальность? Вправду, что ли, Большой Персик и О'Боп стоят в комнате, наведя на него револьверы? А если они хотели стрелять, так чего не стреляли? Последнее, что ему помнится, — как он накачивался пивом и виски в баре. Теперь он проснулся и не поймет, мертв он или жив. А может, он снова в Адской Кухне и последние годы ему только приснились?

Большой Персик заливается хохотом.

— Ты что теперь, гребаный хиппи? Волосы у тебя какие длиннющие. Борода...

— У него загул, — вступает О'Боп. — Ирландская суббота.

— У тебя там под подушкой этот твой двадцатидвухкалиберный пугач? — спрашивает Персик. — Мне плевать, хоть ты пьян в смерть, но у тебя есть пистолет. Не потей. Пришли б мы замочить тебя, так ты помер бы, даже не проснувшись.

— Тогда зачем револьверы? — спрашивает Кэллан.

— Назови это нелишней предосторожностью, — отвечает Персик. — Ты ведь у нас, Кэллан, настоящий Билли Кид! Кто ж знает, чего ты сюда притащился? Может, у тебя заказ на меня. Так что пистолет вынимай медленно.

Кэллан так и делает.

Мелькнуло на полсекунды: может, кокнуть обоих? Да ладно, какого черта.

Да и рука у него дрожит.

О'Боп осторожно вытягивает пистолет из руки Кэллана и засовывает себе за пояс. Потом бухается рядом с Кэлланом и приобнимает его:

— Эй, здорово снова видеть тебя!

Персик присаживается в ногах кровати.

— Куда, мать твою, ты запропастился? Эй, когда мы сказали двигать на юг, мы не имели в виду Антарктику!

— Видок у тебя дерьмовый, — вставляет О'Боп.

— Дерьмово себя и чувствую.

— А какого хрена тебя занесло в этот сортир? Господи, Кэллан... — продолжает спрашивать Персик.

— Выпить найдется?

— Само собой. — О'Боп, вынув из кармана полпинты «Сиграма», протягивает Кэллану.

Тот делает мощный глоток.

— Фух, спасибо.

— Гребаный ты ирландец, — говорит Персик. — Все вы там пьянчуги.

— Как вы меня нашли?

— Да все Малыш Микки Хэггерти, раз уж разговор о пьянчугах, — отвечает Персик. — Он засек тебя в том ублюдочном баре, где ты надирался. Бросил в телефон монетку, и мы выследили, что живешь ты в «Золотом Западе». И прям обалдели. Какого хрена с тобой стряслось?

— Много чего.

— Оно и ви-и-идно, — тянет Персик.

— А зачем пришли?

— Вытащить тебя отсюда, — отвечает Персик. — Поедешь ко мне домой.

— В Нью-Йорк?

— Нет, болван. Теперь мы живем тут, в Сан-Диего. Тут красиво. Отличный город.

— У нас команда сбилась, — подхватывает О'Боп. — Я, Персик, Персик Маленький, Микки. А теперь вот и ты еще.

— Нет, — мотает головой Кэллан, — я с этим дерьмом завязал.

— Ага, — вмешивается Персик, — сейчас ты, конечно, только богоугодными делами занимаешься. Слушай, потолкуем об этом позже. А теперь надо вытащить тебя из запоя, впихнуть в тебя приличную еду. Немного фруктов — ты не поверишь, какие тут фрукты! И не только персики. Тут тебе и груши, и апельсины. А грейпфруты такие розовые и сочные, лучше даже секса, точно. О'Боп, кинь своему дружку одежку, надо увезти его отсюда.

Кэллан пьян, а потому уступчив.

О'Боп сгребает кое-какое его барахло, и Персик выводит Кэллана.

Кидает сотняжку на стойку дежурного и говорит, что по счету уплачено, сколько там набежало, не важно. Всю дорогу до машины — а Персик купил себе новый «мерседес» — О'Боп с Персиком расписывают Кэллану, как тут здорово, какую богатую жилу они разрабатывают.

Как улицы тут вымощены золотом, приятель.

Да, золотом.

Золотым солнышком лежит в бульонной чашке грейпфрут.

Толстобоким, пухлым, сочным солнышком.

— Съешь, — говорит Персик. — Тебе нужен витамин С.

Персик стал фанатом здорового образа жизни, как и все в Калифорнии. Весит он по-прежнему тонну с хвостиком, но теперь это загорелая тонна с хвостиком, с низким уровнем холестерина. И сидящая на диете из овощей и фруктов.

— Я провожу много времени на толчке, — делится он с Кэлланом, — но чувствую себя, хрен дери, великолепно.

А Кэллан — нет.

Кэллан чувствует себя в точности как человек, который несколько лет был в запое. Препаршиво он чувствует себя, точно сама смерть, если смерть способна чувствовать себя препаршиво. А толстый загорелый Большой Персик сидит тут и пристает к нему с этим дерьмовым грейпом.

— А пиво у тебя есть? — интересуется Кэллан.

— Да, у меня пиво есть. Но у тебя — нет. И ты никакого пива не получишь, гребаный ты алкоголик. Мы сделаем из тебя трезвенника.

— Сколько я уже тут?

— Четыре дня, — отвечает Персик. — И каждая минута с тобой была — ну настоящий восторг: тебя рвало, ты орал, бормотал, нес какую-то ахинею...

Какую ахинею я нес? — гадает Кэллан. Это его тревожит, потому что сны ему снились кровавые, тяжелые. Чертовы призраки — а их много — не желали исчезать, и все тут.

И этот долбаный священник.

Я прощаю тебя. Бог прощает тебя.

Нет, отец. Он не прощает.

— Да, дружище, ни за что не хочу видеть снимок твоей печени, хоть за миллион, — продолжает Персик. — Наверняка похожа она на старый теннисный мячик. Теперь я играю в теннис, я тебе говорил? Каждое утро играю, ну, кроме последних четырех дней, когда я изображал медсестру. Да, играю в теннис. И катаюсь на роликах.

Триста двадцать фунтов Большого Персика на роликах? — думает Кэллан. Это ж что случится, если он грохнется?

— Ага, — подхватывает О'Боп, — мы с грузовика сняли колеса и поставили на них доски.

— Да пошел ты. Мочалка ржавая, — огрызается Персик. — Я здорово катаюсь.

— Люди у него из-под ног так и разлетаются, точно тебе говорю, — подкалывает О'Боп.

— А тебе нужно тоже физические упражнения делать, не только локоть поднимать, — набрасывается Персик на О'Бопа. — Эй, безнадега, лопай свой грейпфрут.

— А его что, нужно сперва очистить? — спрашивает Кэллан.

— Да уж конечно, идиот. Дай-ка мне.

Взяв нож, Персик разрезает грейпфрут пополам, потом аккуратно разделяет его на дольки и снова кладет в чашку Кэллану.

— А теперь ешь его ложкой, ты, тупой варвар. Знаешь, что слово «варвар» пришло от римлян? Означает «рыжеголовый». Это они про вас, ирландцев, говорили. Я видел по — как уж его там — историческому каналу вчера вечером. Классно. Мне понравилось.

Звонят в дверь, и Персик поднимается и идет открывать.

О'Боп ухмыляется Кэллану:

— Персик в этом халате похож на старушку, mamma mia , верно? У него даже и титьки есть. Еще б пушистые такие розовые тапки надел с помпонами. Ну честное слово, видел бы ты его на этих роликах. Люди так и шарахаются в стороны! Точно в японском ужастике. Годзилла.

Они слышат, как зовет Персик:

— Идите на кухню, посмотрите, кого принесло.

Через пару секунд Кэллан уже смотрит на Персика Маленького, а тот дружески тискает его.

— Мне сказали, — говорит Персик Маленький, — но я не поверил, пока сам тебя не увидел. Где это ты пропадал?

— По большей части в Мексике.

— А что, у них в Мексике нет телефонов? — спрашивает Персик Маленький. — Не мог позвонить людям, дать им знать, что ты живой?

— Куда ж, интересно, я мог тебе позвонить? — возражает Кэллан. — Ты ж в долбаной Программе защиты свидетелей. Если б я сумел найти тебя, то смогли б и другие.

— Все другие в «Мэрион», — замечает Персик.

Это уж точно, думает Кэллан, ты ж их туда и упрятал. Большой Персик превратился из мафиози старой Школы в самую «певучую птичку» после Валачи. Запихнул в тюрьму Джонни Боя пожизненно, а после него и других. Не то чтобы Джонни Бой протянет в тюряге так уж долго — ходят слухи, что у него рак горла.

Но удачно, что Персик продался копам, потому что теперь Кэллану нечего волноваться, что тот звякнет насчет него Солу Скэки, который конечно же вряд ли доволен, что Кэллан улизнул от дальнейших заказов. Кэллану слишком много известно про дела Скэки — про «Красный туман», его опасно отпускать на волю. Так что очень даже неплохо, что Скэки и Персик не контачат.

Персик Маленький поворачивается к брату:

— Ты вообще кормишь этого парня?

— Да, кормлю.

— Ты не этим дерьмовым грейпом его накармливай. Ты дай ему sausiche , копченую ветчину, равиоли. Если сумеешь найти тут. Представляешь, Кэллан, в этом городишке есть «Маленькая Италия», но ты не купишь канноли под дулом пулемета. В итальянских ресторанах тут подают высохшие помидоры. Да чего там! Пара годков тут, и я сам стану как высохший помидор. Здесь вечно восемьдесят три градуса, и солнце жарит даже ночью! Как это они так умудрились сотворить? А? Кто-нибудь даст мне кофе или мне придется заказывать его, будто в долбаном ресторане?

— Вот тебе твой долбаный кофе, — говорит Персик.

— Спасибо. — Персик Маленький ставит коробку на стол и усаживается. — Вот, я принес пончики.

— Пончики? — возмущается Персик. — Почему ты вечно подначиваешь меня?

— Эй, Ричард Симмонс, не ешь их, если не желаешь. Никто не приставляет тебе пистолет к башке.

— Засранец ты.

— Потому что не прихожу в дом брата с пустыми руками? — поворачивается Персик Маленький к Кэллану. — Вот и имей после этого хорошие манеры.

— Долбаный причем засранец, — добавляет Персик, хватая пончик.

— Кэллан, съешь пончик, — угощает Персик Маленький. — Съешь пять. Каждый, съеденный тобой, не слопает мой братец. А то мне неохота опять слушать его хныканье насчет фигуры. Ты толстый, Джимми. Толстый, жирный итальяшка. Смирись с этим.

Они выходят в патио, потому что Персик считает, что Кэллану требуется солнце. Вообще-то Персик считает, что это Персику требуется солнце, но он не хочет казаться эгоистом. По мнению Персика, незачем жить в Сан-Диего, если не сидишь на солнце при всяком удобном случае.

И он разваливается на шезлонге, распахивает халат и натирает тело маслом для загара.

— Неохота заработать рак кожи, — замечает он.

Микки уж точно неохота. Он нацепляет бейсболку и укрывается в патио под зонтиком.

Персик вскрывает холодную банку персиков и начинает жевать. Кэллан наблюдает, как падает на его толстую грудь капля сока, сливается с потом и маслом для загара и катится по животу.

— В общем, круто, что ты объявился, — замечает Персик.

— Почему это?

— А тебе понравится, — продолжает Персик, — совершить преступление, жертвы которого не побегут к копам?

— Ничего. Неплохо.

— Неплохо? Да по мне, это просто райская музыка.

И он выкладывает Кэллану все.

Наркотики плывут на север — из Мексики в Соединенные Штаты.

Деньги текут на юг — из Штатов в Мексику.

— Они попросту запихивают баксы — суммы с шестью, а иногда и с семью нулями — в машины и перевозят через границу, в Мексику, — рассказывает Персик.

— А бывает, и не довозят, — добавляет Персик Маленький.

Они уже провернули пару-тройку таких операций, а теперь им шепнули, что наркотайник в Энехейме прямо лопается от наличных, и вот-вот должна состояться поездка на юг. У них имеется адрес, имена, есть марка машины и ее номер. Им даже приблизительно известно, когда отправятся курьеры.

— А где вы раздобываете информашку? — спрашивает Кэллан.

— Узнаем от одного парня, — уклончиво отвечает Персик.

Кэллан так и думал, что от одного парня.

— Тебе не к чему голову забивать. Он берет тридцать процентов.

— Все равно что снова заниматься наркобизнесом, только еще лучше, — замечает О'Боп. — Барыш получаем, к порошку и не прикасаемся.

— Солидное честное преступление, — подтверждает Персик. — Обдираем наркоторгашей и получаем денежки.

— Все, как того желал Господь Бог, — роняет Микки.

— Так Кэллан, — спрашивает Персик Маленький. — Ты в игре?

— Да не знаю, — тянет Кэллан. — А чьи деньги мы забираем?

— Баррера, — отвечает Персик с хитрым выражением глаз, вопрошающим: а что, разве не все равно?

Не знаю, думает Кэллан. Может, и не все равно.

Баррера опасны, как акулы. Не те люди, которых можно дурить безнаказанно. Это во-первых. А потом, они «наши друзья». По крайней мере, так говорит Сол Скэки. Это во-вторых.

Но ведь они убили того священника. И убийство было преднамеренное, а вовсе не случайность. Хладнокровный киллер вроде Фабиана, Эль Сукина Сына Тибурона, случайно не убивает никого в упор.

Такое просто невозможно.

Кэллану неведомо, почему они убили священника, знает он одно — они его убили.

И меня подписали.

А потому им нужно отомстить.

— Да, — отвечает Кэллан, — я в игре.

Банда Вестсайда снова вместе.

О'Боп следит, как выезжает с подъездной дороги машина.

Сейчас три ночи, и он притаился в своей тачке, в полуквартале оттуда. У него важное задание: следовать за машиной курьера незамеченным и подтвердить, что она въехала на шоссе 5. Он настукивает номер на мобильнике и сообщает:

— Машина выехала.

— Сколько человек?

— Трое. Двое спереди, один сзади.

О'Боп складывает телефон, выжидает несколько секунд и трогается.

Согласно плану Персик Маленький звонит Персику, тот звонит Кэллану, а тот — Микки. Они нажимают на кнопку секундомера на часах и ждут следующего звонка. Микки, конечно, заранее высчитал, что среднее время поездки от подъездной дороги до шоссе занимает шесть с половиной минут. Так что им известно с точностью до минуты, когда ждать следующего звонка.

Если позвонят вовремя, то все идет как надо.

Если нет, придется импровизировать, а этого никто не хочет. А значит, эти шесть минут они проводят в подвешенном состоянии. Особенно дергается О'Боп. Сейчас работу выполняет он, и он может завалить все, если его засекут. Он должен вести курьеров, стараясь, чтобы они его не обнаружили. Он меняет расстояние. Квартал, два квартала. Включает сигнал левого поворота, на секунду гасит фары и снова зажигает — пусть им покажется, будто это другая машина.

О'Боп работает.

А Персик Маленький сидит, мается в полутора часах езды в южном направлении на шоссе 5.

Три минуты.

Четыре...

Большой Персик сидит «У Дэнни» рядом с шоссе, чуть севернее от Персика Маленького. Он смел омлет с сыром, жареную картошку, тосты и кофе. Микки не нравится, когда перед работой наедаются: набитый желудок осложняет дело, если тебя подстрелят, — но Персик вот такой. Хрен. Не желает осторожничать на случай, если его ранят, боясь, что сглазит. Он подъедает оставшуюся картошку, достает пару таблеток ролейдс из кармана и жует, просматривая спортивную страницу.

Пять минут.

Кэллан старается не смотреть на часы.

Он валяется на кровати в номере мотеля на выезде с шоссе Ортега, рядом с шоссе 5. Включив канал Эйч-би-оу, он смотрит какой-то фильм, не интересуясь названием. Нет смысла торчать в такой холод на улице верхом на мотоцикле. Если курьеры свернут на шоссе, времени будет навалом. Глядеть без конца на часы бесполезно, только нервы издергаешь. Но проползают минуты, ему кажется, не меньше десяти, и он не выдерживает, смотрит.

Всего пять с половиной минут.

Микки на часы не смотрит. Звонок раздастся, когда раздастся. Он сидит в машине, припаркованной у транспортного центра в Оушенсайд. Курит сигарету и прикидывает, что произойдет, если курьеры не свернут на шоссе. Тогда единственное, что им остается, отложить все и дожидаться следующего раза. Но Персик ни за что не позволит. А потому придется как-то выкручиваться. Пытаться вычислить маршрут согласно информации, которую будет передавать им О'Боп, придумывать способ опередить машину курьеров и определять место, где их лучше всего убрать.

Такая вот ковбойско-индейская игра.

Ему она не нравится.

Но на часы он смотреть не станет.

Шесть минут.

Персик Маленький вот-вот звякнет.

На кону миллион наличными...

Телефон звонит.

— У нас порядок, — слышит он голос О'Бопа.

Микки снова нажимает кнопку «старт» на часах. Час и двадцать восемь минут занимает в среднем поездка от развилки до выезда с шоссе. Он звонит Персику, тот берет трубку, не отрывая глаз от газеты.

— Порядок.

Персик смотрит на часы, звонит Кэллану и заказывает кусок вишневого пирога.

Кэллан слушает, они сверяют часы, звонит Микки, затем встает с кровати и долго стоит под горячим душем. Спешки никакой нет, и он хочет прийти в норму, не дергаться. И потому не торопится, подставляя обжигающим струям то плечи, то загривок. Потихоньку закипает адреналин, но Кэллан не хочет распаляться раньше времени. Он заставляет себя бриться медленно и тщательно и доволен, когда замечает, что рука у него не дрожит.

Так же неторопливо одевается: натягивает черные джинсы, черную майку и черную трикотажную куртку с капюшоном. Черные носки, черные байкеровские ботинки и бронежилет. Поверх — черную кожаную куртку, на руки — тесные черные перчатки. И наконец выходит. Расплатился он еще накануне вечером, так что теперь просто оставляет ключ в комнате и захлопывает за собой дверь.

Теперь у О'Бопа задача полегче. Не простая, но все-таки полегче, он может держаться от курьерской машины на значительном расстоянии и приблизиться только тогда, когда они подъедут к боковой дороге. Ему надо следить, не выкинут ли они какого неожиданного коленца: не свернут ли на 57-ю или 22-ю дорогу, а не то на Лагун-Бич-роуд или шоссе Ортега. Но похоже, интуиция Персика сработала правильно: парни катят прямо, как по струнке, по главной дороге, прямиком к Мексике. Так что О'Боп прицепился себе позади и сейчас может поговорить по телефону без опасения, что его засекут. Он сообщает Персику Маленькому детали:

— Синий БМВ, номер —УЗ-1 832. Парней трое. Кейсы в багажнике.

Последнее сообщение — не такая уж приятная новость, это создаст дополнительные хлопоты, когда они захватят машину, но Микки конечно же натаскивал их и на такой случай, так что О'Боп не особо переживает.

Переживает Микки.

Микки весь издергался от беспокойства в ожидании, пока откроется касса «Амтрека» . Войдя, он платит наличными за билеты, один до Сан-Диего, другой в Лос-Анджелес. Потом отправляется на автостанцию «Грейхаунд» и покупает билеты до Чула-Виста. Снова возвращается в свою машину и ждет. И волнуется. Они отрепетировали все десятки раз, но он все равно нервничает. Слишком много возможных вариантов. Чересчур много «если»... Что, если случится пробка на дороге, что, если какой коп припаркуется поблизости, что, если есть еще одна машина сопровождения, а мы ее прошляпили? Что, если кого-то пристрелят? Если, если, если...

— Если б у моей тетки были яйца, то она была бы моим дядей, — вот и все, что выдал Персик на все его тревоги. Персик приканчивает пирог, выпивает еще чашку кофе, расплачивается по счету наличными, оставляет чаевые (ровно столько, сколько положено, — не слишком маленькие, но и не слишком щедрые: он не хочет, чтобы его запомнили) и выходит к своей машине. Достает из бардачка пистолет и проверяет магазин. Все пули на месте, он и без того знал, но это уже привычка, рефлекс. Персика преследует кошмар, что однажды он спустит курок и услышит лишь сухой щелчок бойка: обойма пуста. Он пристегивает кобуру к лодыжке — ему нравится ощущать тяжесть оружия — и нажимает педаль газа.

И вот все на своих местах: Персик Маленький на Калафиа-роуд, Персик у выезда с шоссе Ортега, Кэллан на мотоцикле караулит у выезда на Бич-Ситис в Дана-Пойнт, Микки у транспортного центра в Оушенсайд, О'Боп по шоссе 5 едет следом за машиной курьеров.

Все на местах.

Дожидаются «дилижанса». Который катит прямо в засаду.

О'Боп звонит по телефону:

— Осталось полмили.

Персик Маленький видит, как проезжает машина. Опускает бинокль, хватает мобильник:

— Сейчас.

Кэллан выезжает на шоссе:

— Готов.

Персик:

— Понял.

Микки пускает секундомер по новой.

Кэллан засекает машину в зеркале заднего вида, чуть сбрасывает ход и дает ей обогнать себя. Никто в машине и не смотрит на него. Одинокий байкер мчится на юг в предрассветной темноте. Осталось двадцать минут до пустынного отрезка у Пендлтона, где должно осуществиться задуманное. Он чуть отстает, не упуская из вида хвостовые огни машины. Пригородный транспорт двигается в основном на север, не на юг, а редких машин, следующих в одном с ними направлении, останется еще меньше, когда они минуют Сан-Клементи, самый южный городок округа Орандж.

Они проезжают Бесилоун-роуд, потом знаменитый серфинговый пляж под названием «Трестлис», две башни ядерной станции Сан-Онофре, пропускной пункт пограничного патруля, который блокирует полосы шоссе, ведущие на север, и на дороге становится пусто и тихо. Справа от них лишь песчаные дюны и океан, чуть проступающий в слабом свете первых солнечных лучей, пробивающихся из-за Черной Горы, господствующей над пейзажем Кэмп-Пендлтон.

У Кэллана микрофон и наушники спрятаны в шлеме.

Он произносит одно слово:

— Начали?

И Микки отвечает:

— Начали.

Кэллан нажимает на акселератор, пригибается, уменьшая сопротивление ветра, и мчится за машиной курьеров. Он поравнялся с ней почти точно в том месте, где планировал: на длинной прямой полосе чуть не доезжая до правого поворота к океану.

Водитель замечает его в самую последнюю секунду. Кэллан видит, как у него удивленно округлились глаза, и машина прыгает вперед — водитель утопил педаль газа. Его уже не волнует, что могут тормознуть копы, тревожит одно: его могут убить, и БМВ уносится вперед.

На мгновение.

Вот потому-то и купили «Харлей», верно? Для того и купили мотоцикл, этот мотор с двумя колесами и прицепленным к ним сиденьем. Этот долбаный «Харлей» не обогнать ни одной машине яппи. И уж точно его не обогнать машине не яппи с начинкой в миллион баксов.

И когда курьерская машина полетела семьдесят, Кэллан тоже разогнал до семидесяти.

Машина прибавила до восьмидесяти, Кэллан не отставал.

Девяносто — девяносто.

БМВ вильнул на правую полосу, Кэллан — следом за ней.

Обратно налево, и он — налево.

Направо — направо.

Машина выжимала сто, и у Кэллана стрелка дрожала у отметки «век».

Теперь Шон возбуждение не сдерживает. Мотоцикл, мотор, ездок — адреналин поет в крови, и он плывет, он летит. Кэллан достиг нужного напряжения, чистейший адреналин нагнетает скорость, когда он летит вровень с БМВ и водитель крутит руль влево, пытаясь протаранить Шона, — и ему почти удается. Кэллану приходится взять в сторону, и он чуть не теряет управление. Тогда его швырнуло бы на бетон, и от него осталось бы только кровавое месиво. Но Кэллан выправляет мотоцикл и держится за машиной, которая мчится теперь в десяти ярдах впереди, заднее стекло в ней опускается, высовывается ствол «Мак-10», и начинается пальба, как из хвостовой пушки.

Но может, Персик был прав: из автомобиля не попасть в цель на такой скорости, да и Кэллан виляет то вправо, то влево, бросая мотоцикл то вперед, то назад, и парни в БМВ соображают, что стрелять без толку, полезнее прибавить скорость, и нажимают педаль газа.

БМВ мчится уже на скорости сто два, сто пять, сто десять — и вырывается далеко вперед.

Даже «Харлей» не может угнаться за ним.

А потому Кэллан настигает машину, где и задумал: прямой отрезок шоссе заканчивается гигантским крутым поворотом на боковую дорогу, такой БМВ не взять и на восьмидесяти, а уж что говорить про сто с лишним. Вот такая хренотень с физикой — у нее законы железные. Так что либо водитель сбрасывает скорость и позволяет киллеру на мотоцикле нагнать его, либо слетает с дороги, будто реактивный самолет с палубы авианосца; только этому реактивному в небо уже не взлететь.

И водитель решает рискнуть, потягаться с киллером.

Выбор неправильный.

Кэллан берет влево, его колено чуть не скребет по бетону. Он вылетает с верхней точки поворота вровень с окошком водителя, и водитель пугается до смерти, когда видит двадцать второй калибр совсем рядом, у лица. Кэллан делает один выстрел — стекло тут же разбежалось паутиной трещин, а потом...

Бенц, бенц.

Всегда два выстрела, один за другим, потому что второй автоматически поправляет первый. Не то чтобы это требовалось в данном случае: оба выстрела попали точнехонько в цель.

Две пули двадцать второго калибра влетели в мозг парня, точно шары в автоматическом бильярде.

Вот почему двадцать второй калибр — любимое оружие Кэллана. Оно не очень мощное и не пробивает череп насквозь. Нет, пули из него кружатся внутри головы, будто, обезумев, ищут выхода, от них в мозгу вспыхивают огни, а потом гаснут навечно.

Игра закончена.

Никаких дополнительных попыток.

БМВ разворачивает на 360 градусов и срывает с дороги.

Однако он не переворачивается (отменная немецкая работа). Двое пассажиров сидят еще в шоке, когда подкатывает на мотоцикле Кэллан и...

Бенц, бенц.

Бенц, бенц.

Кэллан снова выезжает на шоссе.

Тремя секундами позже к БМВ подъезжает Персик Маленький. Выскакивает из машины с обрезом в руках, так, на всякий случай, подбегает и рвет дверцу водителя. Наклонившись над мертвецом, выдергивает из зажигания ключи. Бежит к багажнику, вынимает оттуда кейсы, снова забирается в свою машину и мчится прочь.

Наверное, хоть кто-то из водителей десятка машин, растянувшихся по шоссе, видел куски этой сцены, но ни один не остановился, и никто не подъехал, потому что рядом дежурил Персик Маленький в патрульной машине дорожной полиции штата Калифорния и в форме дорожного копа, и, конечно, все сочли, что полицейский все держит под контролем.

И Персик Маленький держит.

Забравшись в машину, он спокойно катит на юг. Ничуть не тревожась, что его может остановить настоящий коп, потому что за несколько минут до этого, точно по часам Микки, Большой Персик включил кнопку радиоуправления, и на пустой стоянке в полуквартале от него взлетел на воздух старый автофургон «додж». И когда Большой Персик тронулся выполнять следующую задачу, он уже слышит, как воют сирены, стекаясь к месту происшествия. Он едет к стоянке рядом с муниципальным полем для гольфа на севере Оушенсайда и ждет там. На стоянку въезжает Персик Маленький. Он забирает кейсы, вылезает из фальшивой полицейской машины и садится в машину рядом с Персиком. Пока они едут к транспортному центру в Оушенсайде, Персик Маленький выбирается из полицейской формы.

О'Боп, проезжая мимо разбитого БМВ, понимает: часть работы сделана. Он направляется к выезду на шоссе 76. Посреди транспортной развязки есть небольшая неасфальтированная стоянка, на ней-то и дожидается его Кэллан. Бросив «Харлей», он пересаживается в машину к О'Бопу, и они едут к транспортному центру.

Где их ждет в машине Микки.

Ждет, уперев глаза в часы.

Минуты убегают.

Или операция прошла хорошо, или его друзья ранены, убиты, арестованы...

Тут Микки видит: на стоянку заезжает Персик Маленький. Они с братом ждут в машине, пока не объявляют о прибытии поезда, видят, как состав катится по рельсам со стороны Сан-Диего. Тогда они выходят из машины, оба в строгих неброских костюмах, у каждого в одной руке кейс, в другой — кофе в одноразовой чашке, а через плечо перекинута дорожная сумка: по виду самые обычные бизнесмены, спешащие на поезд, чтобы ехать на деловую встречу в Лос-Анджелес. Микки незаметно сует им билеты, когда они проходят мимо его машины. На поезда они садятся за минуту до их отправления — потому-то они и выбрали транспортный центр Оушенсайд: «Амтрек» подъезжает сюда с юга, а местный пригородный поезд, отъезжающий по другому пути, двигается на юг. Персик, забрав один кейс, садится на поезд в Лос-Анджелес. А его брат, с другим, двигается в южном направлении, в Сан-Диего.

Когда поезда отходят от платформы, Кэллан с О'Бопом заезжают на стоянку и выходят из машины. Волосы у них коротко пострижены в стиле военных моряков, на них плохонькая одежка, в такую обычно одеваются моряки не на службе. Они закидывают рюкзаки через плечо, проходят мимо машины Микки, получают от него билеты и идут к той стороне вокзала, где паркуются автобусы. Два обыкновенных морячка из Пендлтона в отпуске. Садятся в автобусы, идущие в разные города.

У Персика билет до Лос-Анджелеса, но он до него не доехал. За несколько минут до прибытия на станцию Санта-Ана он заходит в уборную, меняет скучный деловой костюм на небрежный калифорнийский и ждет остановки. Выходит в Сайта-Ане и поселяется в мотеле. Персик Маленький едет таким же манером, только в южном направлении, и, сойдя с поезда в занюханном серфинговом городишке Энсинитас, поселяется в старом коттедже одного придорожного мотеля, через дорогу от пляжа.

А Микки, тот просто возвращается в свой отель. Его и рядом не было с ограблением, и если копы станут задавать вопросы, ему все равно нечего сказать. Он проезжает свои 35 миль до центра и отправляется в постель.

Кэллан с О'Бопом доезжают до обозначенных в билетах пунктов назначения. О'Боп останавливается в неприметном мотеле рядом с порнолавкой. Тут он вполне счастлив, ему есть чем заняться, пока он отлеживается на дне. Он регистрируется, потом выходит, покупает на двадцать баксов жетонов и почти весь день проводит, скармливая жетоны видеоавтомату.

Кэллан, сидя в автобусе, старается забыть о том, что только что убил троих. Но ему не удается. Он не ощущает обычного безразличия; своему чувству он не может подыскать названия.

Я прощаю тебя. Бог прощает тебя.

Никак не выбросить эту ерундовину из головы.

Сойдя с автобуса, Кэллан снимает комнату в мотеле № б. Комната маленькая, зато в ней есть кабельное телевидение. Кэллан валится на кровать и смотрит фильмы. В комнате пахнет дезинфекцией, но все равно тут куда лучше, чем в «Золотом Западе».

План таков: пусть все поуляжется, а через несколько дней, когда все угомонятся — а причин, чтоб не угомонились, никаких, — они все встретятся в «Морском домике» в Ла-Холле, покайфуют на побережье несколько дней. Вызовут туда телок (Персик так и выражается — «телок») от Хейли Сэксон и закатят вечеринку.

Кэллану вспоминается девушка, которую он видел когда-то у Сэксон. Нора. Он помнит, как хотел тогда эту девушку, а Большой Персик увел ее. Помнит, какая она была красивая, и думает, что если б ему удалось просто побыть рядом с такой красотой, то его жизнь не сложилась бы так по-уродски. Но все это было уйму лет назад, много крови утекло под мостом с тех пор, и вряд ли Нора еще в Белом Доме.

А может, все-таки?..

Но спрашивать ему не хочется.

Через три дня Персик звонит по телефону, заказывая девушек, точно китайскую еду. Какую желаете? Блондинку, брюнетку? А как насчет черненькой? Все они сбились у Персика, хотя у каждого есть комнаты рядом, прямо на пляже. Полный отпад, думает Кэллан, — выходишь из комнаты и оказываешься на пляже. Его зачаровывает вид садящегося за океан солнца, пока Персик уточняет по телефону детали.

— Да любую, — бросает он Персику.

— И еще любую, — добавляет в трубку Персик. После чего выпроваживает всех: у него есть кое-какое личное дельце, участвовать в котором им вовсе необязательно. Поплавайте, примите душ, пообедайте и приготовьтесь к приему телок.

«Дельце» Персика приезжает через час после того, как стемнело.

Разговор с посетителем не затягивается. Персик протягивает ему кейс с тремястами тысячами наличных — доля за информацию.

Арт Келлер берет деньги и уходит.

Вот как все просто.

Хейли Сэксон тоже времени зря не теряет.

Она решает, каких пятерых девушек направить в «Морской домик», а потом звонит Раулю Баррере:

— Кое-какие мафиози, наши старые знакомые, возникли в городе, швыряясь наличными. Догадайся, кто это? Помнишь Джимми Персика? Так вот, у него вдруг появились большие деньги.

Рауль очень заинтересовался.

Хейли известно точно, где сейчас эти ребята.

— Только моих девушек не трогай.

Кэллан лежит в кровати, наблюдая, как девушка одевается.

Она хорошенькая, очень даже — длинные рыжие волосы, красивая фигура, аппетитная попка, но все-таки она — не та. Однако она здорово сняла ему напряжение, очень старалась отработать плату: сделала минет, потом оседлала его и галопировала, пока он не достиг пика.

Теперь девушка стоит в ванной, поправляя макияж, и ловит в зеркале его взгляд.

— Можем и еще разок, если желаешь, — предлагает она.

— Нет, мне хорошо.

Когда она уходит, Шон, обернув вокруг бедер полотенце, выходит на маленькую террасу. Смотрит, как рассыпаются серебром под лунным светом маленькие волны. Ярдах в ста от берега покачивается красивая яхта, огни ее золотисто сияют.

Было бы так мирно и тихо, думает Кэллан, если б еще не было слышно, как Большой Персик занимается сексом в соседней комнате, пыхтит и пыхтит. Этот сукин сын не переменится никогда — опять проделал свой трюк «твоя девочка мне нравится больше», только на этот раз со своим братом. Персику Маленькому все равно, и он сказал: «Ну и забирай ее». Но он уже отослал выбранную девушку к себе в комнату, и они поменялись женщинами и комнатами. И теперь Кэллан вынужден слушать, как Большой Персик отдувается и пыхтит, будто бык-астматик.

Утром они находят труп Персика Маленького.

В дверь Кэллана стучится Микки, и, когда Кэллан открывает, Микки молча хватает его и тащит в комнату Большого Персика, а там Персик Маленький сидит, привязанный к стулу, а кисти рук засунуты в карманы.

Только кисти отдельно от рук.

Их отрубили — ковер в комнате насквозь пропитался кровью.

В рот Персику Маленькому заткнуто полотенце, глаза у него вытаращены. Не нужно быть Шерлоком Холмсом, чтобы догадаться: ему отрубили кисти и бросили истекать кровью.

Кэллан слышит: в ванной Большой Персик — он рыдает, и его рвет. О'Боп сидит на кровати, обхватив голову.

Деньги, само собой, исчезли.

Вместо них оставлена записка:

«ДЕРЖИТЕ СВОИ РУКИ В СОБСТВЕННЫХ КАРМАНАХ».

Баррера.

Из ванной появляется Персик. Толстое лицо покраснело, из носа капает.

— Мы не можем его здесь оставить! — кричит он.

— Придется, Джимми, — возражает Кэллан.

— Я до них доберусь! — грозится Персик. — Пусть это последнее, что я сделаю, но я отомщу этим ублюдкам!

Вещи они не стали упаковывать, ничего не стали собирать. Рассаживаются по машинам и уезжают.

Рауль Баррера получил свои деньги обратно, хотя сумма и облегчилась на триста тысяч.

Рауль догадывается: триста тысяч ушли тому, кто дал братьям Пиккони наводку.

Но — надо отдать должное Персику Маленькому — держался парень стойко, он так и не выдал им, кто был информатором.

Твердил, будто не знает.

Кэллан доезжает до Сан-Франциско, находит маленький мотель рядом с пляжем, платит наличными и закрывается в номере.

Первые несколько дней он не покидает мотеля. Потом начинает уходить на долгие прогулки по пляжу.

Где ему ритмично нашептывает прибой:

Я прощаю тебя.

Бог...

 

11

Спящая красавица

Ранчо Лас-Бардас Баха, Мексика

Март 1997

Нора спит с Лордом Небес.

Это новое прозвище Адана среди наркодельцов — Эль Сеньор де лос Сиелос — Лорд Небес.

А если он Лорд, то Нора — его Леди.

Теперь они не скрывают свою связь. Нора почти всегда с ним. Наркодельцы с явной насмешкой прозвали ее Ла Гуэра — Блондинка. Золотоволосая леди Адана Барреры. Его любовница, его советчица.

Последнее место успокоения Гуэро в Гвамучилито.

На его похороны пришел весь городок.

И Адан с Норой тоже. Во всем черном, они шагали в процессии позади усыпанного цветами катафалка. Оркестр мариачи играл печальные corridos, восхваляя усопшего, пока процессия двигалась от церкви, которую построил Гуэро, мимо клиники и футбольного поля, за которые он заплатил, к склепу, где покоились останки его жены и детей.

Люди, не стесняясь, плакали и, подбегая к открытому гробу, бросали цветы на тело Гуэро.

Лицо у него в смерти стало красивым, мирным, почти безмятежным. Его одели в дорогой темно-серый костюм со старомодным красным галстуком, а не в черный наряд наркоковбоя, какой он так любил при жизни, светлые волосы аккуратно зачесали назад.

Всюду были sicarios: и люди Адана, и veteranos Гуэро, но оружие из уважения к событию спрятано под рубашки и куртки. И хотя люди Адана привычно настороженно осматривались, никто всерьез не опасался: война закончена, Адан Баррера вышел победителем, и ведет он себя с достойными восхищения уважением и достоинством.

Это Нора предложила: пусть Адан позволит похоронить Гуэро в его родных местах вместе с семьей, а они должны присутствовать на похоронах, да так, чтобы все их заметили. Нора убедила Адана сделать крупные пожертвования местной церкви, школе и клинике. И Нора же уговорила его стать спонсором нового городского центра: пусть его назовут в честь покойного Гектора Мендеса Саласара Гуэро. Нора также посоветовала Адану выслать вперед доверенных лиц, чтоб те заверили sicarios Гуэро и копов, что война закончена, мстить за прошлые дела никто не собирается, наркооперации будут продолжаться как и прежде и все подручные Гуэро останутся на своих местах. И Адан шагал в похоронной процессии, как Лорд-завоеватель, но завоеватель с оливковой ветвью в руке.

Адан вошел в маленький мавзолей, опять же по настоянию Норы, преклонил колена перед фотографиями Пилар, Клаудии, Гуэрито, перед каждой зажег свечу и, наклонив голову, помолился.

Эта низкопробная слащавая сценка не прошла не замеченной людьми на улице. Смысл поняли все — они привыкли к смертям, убийствам и неожиданным и странным примирениям. Когда Адан вышел, они будто уже забыли, что именно он и уложил сюда всю семью.

Воспоминания об этом были похоронены вместе с Гуэро в могиле.

Все то же самое происходило и на похоронах Эль Верде и Гарсии Абрего; всюду, где они появлялись, Адан жертвовал школам, клиникам, игровым площадкам — в память об усопших. А скрытно встречался с союзниками погибших и предлагал им мир, амнистию, защиту и низкий налог, как в Бахе.

Распространился слух: вы можете поговорить с Аданом, а можете встретиться с Раулем. Мудрое большинство отправлялось на встречу с Аданом, а кучка тупиц устраивала собственные похороны.

Федерасьон утвердилась вновь, и patron ее стал Адан.

Воцарился мир, а с ним — процветание.

Новый президент Мексики вступил на пост первого декабря 1994 года. На другой же день два брокерских дома, контролируемые Федерасьон, стали скупать tesobonos — правительственные облигации. На следующей неделе наркокартели забрали свой капитал из Национального банка Мексики, вынудив нового президента девальвировать песо на 50 процентов. После чего Федерасьон обналичила свои tesobonos, обвалив мексиканскую экономику.

Feliz Navidad!

В качестве рождественских подарков Федерасьон скупала собственность, фирмы, недвижимость и pesos, складывала все под елку и выжидала.

У мексиканского правительства не было наличных, чтобы гарантировать tesobonos. He хватало ему пятидесяти миллиардов долларов. Капиталы улетали из страны стремительнее священников из борделя во время облавы.

Мексика находилась всего в нескольких шагах от объявления себя банкротом, когда подоспела американская конница с заемом в пятьдесят миллиардов долларов — подпереть мексиканскую экономику. У американского президента не было выбора: и ему и всем конгрессменам на Холме ежедневно лихорадочно названивали главные вкладчики Ситикорп — крупнейшего банковского холдинга США. Они выложили эти пятьдесят миллиардов, будто счет за ланч оплатили.

Новому мексиканскому президенту пришлось буквально умолять наркобаронов с их капиталами вернуться обратно в страну ради оживления экономики и выплаты займа. И теперь у наркобаронов было на миллиарды долларов больше, чем до кризиса песо, потому что в период падения pesos (до американской помощи Мексике) они скупали за доллары девальвированные pesos, курс которых опять вырос после того, как американцы предоставили стране крупный заем.

На самом деле Федерасьон купила страну, затем продала ее по более высокой цене, купила снова по низкой, после чего вложила в нее деньги и теперь наблюдала, как растут ее доходы.

Адан снисходительно принял приглашение Эль Президенте. Но цена, которую он назначил за возвращение наркодолларов в страну, была — «благоприятные условия для торговли».

Подразумевалось, что Эль Президенте может с пеной у рта разоряться о своих намерениях перешибить хребет наркокартелям, но лучше ему ничего в этом отношении не предпринимать. Пусть разглагольствует сколько угодно, но в путь по этой дорожке не отправляется, потому что один неверный шаг — и он никогда не вернется домой.

Американцы все понимали. Они передали Эль Президенте список важных персон из ИРП, Институционно-революционной партии, которым платила Федерасьон, и неожиданно трое из этого списка были назначены губернаторами штатов. А еще один стал министром транспорта. А следующий, тот, кто возглавлял список, был назначен настоящим королем наркотиков — главой Национального института по борьбе с наркотиками.

И наркобизнес закрутился по-прежнему.

Лучше, чем прежде, потому что среди прочего, на что Адан пустил свои баснословные прибыли от кризиса песо, были «Боинги-727».

За два года он купил двадцать три «боинга»: целый флот реактивных авиалайнеров, больше, чем их имелось в большинстве стран третьего мира. Адан под завязку загружал их кокаином в Кали, и они летели в гражданские аэропорты, на военные посадочные полосы и даже на шоссе, которые перекрывались и охранялись армией, пока самолет благополучно не разгрузится.

«Кокс» загружали в грузовики-рефрижераторы и перевозили на склады рядом с границей, где его фасовали в упаковки помельче и грузили на машины, творения гениев-новаторов. В Бахе образовалась целая индустрия: умельцы оборудовали машины скрытыми отделениями, тайниками. Они мастерили в машинах фальшивые крыши, дно и бамперы — полые внутри. Их заполняли наркотиками. Как и в любой другой индустрии, мастера специализировались в разных областях: одни придумывали, другие претворяли в жизнь, кто-то шлифовал, красил. Как только машины были готовы, их перегоняли за границу в США, на тайные базы, обычно в Сан-Диего или в Лос-Анджелес, потом распределяли по местам назначения: Сиэтл, Чикаго, Детройт, Кливленд, Филадельфия, Нью-арк, Нью-Йорк, Бостон.

Наркотики переправлялись морем. Их перевозили с места приземления в Мексике в города на побережье Бахи, там их расфасовывали в вакуумные пакеты, грузили на частные и коммерческие рыболовецкие суда, а те доставляли груз к берегам Калифорнии, там наркотики сбрасывали в воду. Груз выуживали катера, а иногда ныряльщики, переправляли на берег, потом перевозили на тайные базы.

Доставлялись наркотики в США и пешим ходом. Мелкие контрабандисты попросту запихивали их в пакеты и пересылали на спинах mujados, их называли «койоты», которые бежали за границу в надежде нажить богатство. Платили им, ну, тысяч по пять долларов за доставку груза в договоренный заранее пункт, куда-нибудь в окрестности Сан-Диего. Иногда районом таким оказывалась глухая пустыня или высокие горы, и нередко пограничный патруль натыкался на труп mujado, умершего от обезвоживания в пустыне или замерзшего в горах потому, что он не нес с собой воды или одеяла, которые могли бы спасти ему жизнь, он тащил на спине только одну поклажу — наркотики.

Наркотики текли на север, а деньги текли на юг. И путешествие в оба конца стало гораздо легче, потому что служба безопасности на границе стала из-за договора НАФТА куда менее бдительной, что обеспечило среди прочего перевозку без помех товаров между Мексикой и США. А заодно и беспрепятственный наркотрафик. Наркоторговля стала прибыльнее, чем когда-либо, потому что Адан использует свою новую власть, чтобы добиваться более выгодных сделок с колумбийцами: «Мы купим ваш кокаин по оптовой цене, в розницу будем продавать сами, спасибо». Никаких больше «тысяча долларов за кило поставки».

Северо-Американское соглашение о свободной торговле наркотиками, думает Адан.

Благослови, Господь, НАФТА!

При Адане прежний Мексиканский Батут представляется уже невинным подпрыгиванием малыша на кроватке. Эй-эй, зачем же прыгать, когда можно летать?

И Адан может летать. Он — Лорд Небес.

Не то чтобы жизнь потекла по старому, довоенному руслу.

Нет, это не так. Адан — реалист. Стать прежней жизнь после убийства Парады не может. Официально он по-прежнему разыскиваемый преступник, их новые «друзья» в Лос-Пинос назначили награду в пять миллионов долларов за братьев Баррера. Американское ФБР включило их в список особо опасных преступников, их фото висят на стенах пограничных пропускных пунктов и в полицейских участках.

Но все это, конечно, так, ширма. Реверанс американцам. Мексиканский закон старается выследить Баррера не больше, чем пытается покончить с наркоторговлей в целом.

И все же Баррера в открытую не могут бросать им вызов, не могут ставить президента в неловкое положение. Это молчаливое соглашение. А потому с прежним покончено — никаких больше вечеринок в роскошных ресторанах, никаких дискотек, скачек, мест в первом ряду на крупных боксерских матчах. Баррера приходится обеспечивать правительству правдоподобные мотивы неудач в их розыске, что позволит пожимать в растерянности плечами, выдвигая отговорки перед американцами: мы бы с радостью арестовали Баррера, если б только знали, где их разыскать.

И потому Адан не живет в большом особняке в Колониа Иподромо, не навещает свои рестораны, не сидит в задней кабинке, производя вычисления в желтых блокнотах. Особняк он и не вспоминает, рестораны ему безразличны, но он очень скучает по своей дочке.

Люсия и Глория живут в Америке, в спокойном пригороде Сан-Диего — Бонита. Глория учится в местной католической школе, Люсия теперь ходит в новую церковь. Раз в неделю курьер Барреры на машине встречает ее на стоянке торгового центра и передает кейс с семьюдесятью тысячами долларов наличными.

Раз в месяц Люсия привозит Глорию в Баху повидаться с отцом.

Они встречаются в уединенных домиках в деревне или за городом, в местечке для пикников у дороги рядом с Текате. Адан живет ради этих встреч. Глории сейчас двенадцать, и она начинает понимать, почему отец не может жить с ними, почему не может переехать через границу в Соединенные Штаты. Он пытается объяснить ей, что его ложно обвиняют во многих преступлениях, что американцы взвалили все грехи мира на плечи Баррера.

Но чаще они болтают о повседневном: как девочка учится в школе, какую музыку ей нравится слушать, какие фильмы она видела, кто ее друзья и что они поделывают вместе. Девочка растет, но увеличивается, к сожалению, и ее увечье; болезнь, похоже, прогрессирует в подростковом возрасте быстрее. Наросты на шее тянут ее и без того тяжелую голову книзу и влево, и ей все труднее говорить четко. Некоторые ребятишки в школе — как жестоки дети, думает Адан, — дразнят ее, называют Девочкой-Слоном.

Адан знает, Глория страдает от этого, но старается не обращать внимания.

— Идиоты, и всё, — говорит она отцу. — Не волнуйся, у меня есть друзья.

Но он волнуется и очень нервничает из-за ее здоровья, грызет себя, что не может бывать с ней чаще, мучится из-за малооптимистичных прогнозов ее здоровья. Он с трудом сдерживает слезы каждый раз, когда их встреча подходит к концу. Пока Глория сидит в машине, Адан спорит с Люсией, стараясь убедить ее вернуться в Мексику, но она даже и слышать об этом не желает.

— Не хочу я жить как изгой, — говорит она ему. — И кроме того, мне страшно в Мексике, я боюсь новой войны, боюсь за себя и за дочь.

Доводы убедительные, но Адан знает и истинную причину: жена теперь его презирает. Она стыдится того, чем он зарабатывает на жизнь, того, что он совершил ради денег. Она хочет отстраниться от этого, отдалиться, быть хлопотливой мамочкой-наседкой, заботиться об их болезненной дочке в покое и безмятежности американской пригородной жизни.

Но деньги она все-таки берет, думает Адан.

Никогда не отсылает курьера обратно.

Он старается не озлобляться.

Ему в этом помогает Нора.

— Ты должен понять ее чувства, — убеждает его Нора. — Она хочет для дочки нормальной жизни. По отношению к тебе это жестоко, но ты должен понять.

Странно, думает Адан, любовница принимает сторону жены, но он еще больше уважает ее за это. Она много раз говорила, что если он сумеет вернуть семью, то пусть так и делает, а она уйдет в тень.

Нора — утешение его жизни.

Когда он бывает с собой честным, ему приходится признать, что светлая сторона в отчуждении между ним и женой та, что это дает ему свободу жить с Норой.

Лорд Небес летает высоко.

Пока не...

... начинает скудеть поток кокаина.

Случается это не вдруг.

Все постепенно, точно медленно подступающая засуха.

А все хреновое американское наркоуправление виновато.

Сначала они прикрыли картель в Медельине (Фидель Кардона — Рэмбо — разозлился на своего старого друга Пабло Эскобара и помог американцам выследить и убить его), потом они взялись за Кали. Забрали братьев Орехуэла, когда те возвращались со встречи с Аданом в Канкуне. Оба картеля: и в Медельине, и в Кали — раздробились на мелкие осколки. Детские Погремушки — дал им прозвище Адан.

Все логично, думает Адан, естественная эволюция под напором неослабевающего американского прессинга. Выживут те, кто сумеет остаться маленькими и незаметными. Летать по указке американского радара. Логично, конечно, но это осложняет бизнес Адана: вместо того, чтобы договариваться с одним или двумя крупными объединениями, теперь ему приходится жонглировать десятками, а то и больше, мелких групп и даже отдельными торговцами. И с распадом вертикально объединенных картелей Адан больше не может положиться на поставки качественного продукта, своевременные и бесперебойные. Говорите, что желаете, о монополиях, думает Адан, но они эффективны. Монополия доставляет то, что обещает, туда, куда обещает и когда обещает, в отличие от Погремушек, у которых своевременная доставка качественного продукта скорее исключение, чем правило.

Так что из-за трудностей с поставками кокаиновый бизнес Адана шатается, и вибрация отзывается вниз по всей линии оптовиков, которых Баррера обеспечивают транспортом и защитой, до новых розничных рынков сбыта в Лос-Анджелесе, Чикаго и Нью-Йорке, которые Адан прибрал к рукам после ареста братьев Орехуэла. Постепенно все больше «Боингов-727», покупка которых, содержание и обслуживание обходятся дорого, приземляясь в Колумбии порожними, долго дожидаются кокаина, а его доставляют с опозданием, а то и вовсе не привозят. Но когда все-таки привозят, то наркотик бывает совсем не обещанного качества. Так что покупатели на улицах жалуются розничным торговцам, а те оптовикам, которые (предельно вежливо) жалуются Баррера.

Потом поток кокаина и вовсе иссякает.

Сначала превращается в ручеек, затем в жидкую струйку, и наконец цедятся лишь редкие капли.

И Адан выясняет почему:

Лас Фуэрсас Армадас Революсионариас де Колумбия.

Иначе — ФАРК.

Старейшее и самое мощное из всех уцелевших марксистское движение мятежников в Латинской Америке.

ФАРК контролирует отдаленный юго-западный район Колумбии, у самых границ с производящими кокаин странами: Перу и Эквадором. Из своего опорного пункта с окраин джунглей Амазонки ФАРК уже тридцать лет ведет партизанскую войну против колумбийского правительства, богатых землевладельцев и нефтяных магнатов, заправляющих в богатых нефтью прибрежных районах.

И мощь ФАРК растет. Не далее как в прошлом месяце партизаны атаковали армейский аванпост в городе Лас-Делисиас. С помощью минометов и фугасных гранат они захватили укрепленный пост, уничтожили шестьдесят солдат, а остальных захватили в плен. ФАРК перекрыло ключевое шоссе, соединяющее юго-западные регионы с остальной страной.

И ФАРК не только контролирует контрабандные маршруты кокаина из Перу и Эквадора, на его территории находится район Путумайо, где густые джунгли, амазонский тропический лес, а теперь и большие плантации коки. Заиметь источник кокаина на своей территории было давней мечтой гигантских картелей, и они вложили миллионы долларов в кокаиновые плантации в этом районе. Но как раз когда их усилия начали приносить плоды, картели развалились на Детские Погремушки. Около трехсот тысяч гектаров возделываемых плантаций сменили хозяев.

То, что Синалоа для мака, то Путумайо для кокаинового листа — источник, неистощимый родник, из которого течет наркотик.

А ФАРК перекрыло этот источник, а потом связалось с Аданом, чтобы предложить начать переговоры.

И мне придется пойти на это, думает Адан, глядя на Нору, лежащую рядом с ним.

Нора, проснувшись, видит, что Адан смотрит на нее. Она улыбается, ласково целует его и говорит: — Мне бы хотелось пойти на прогулку.

— Я пойду с тобой.

И, надев халаты, они выходят.

Мануэль тут.

Мануэль всегда тут, думает Нора.

Адан построил для него домик на территории поместья. Небольшой простой дом в стиле синалоанских campesino. Только Адан попросил строителя сделать его нестандартным — учесть, что у Мануэля не гнется нога и он при ходьбе подволакивает ее. Заказал для него специальную мебель, чтобы было легче вставать и садиться, и мелкое джакузи в глубине дома, чтоб тот мог облегчить боль в ноге, становившуюся все сильнее с годами. Но Мануэль пользоваться им не любит: ему кажется, нагреть его стоит слишком дорого, так что Адан нанял слугу, который каждый вечер включает ее.

Мануэль, поднявшись со скамейки, идет следом. Подволакивая правую ногу. Идет прихрамывая на подобающем расстоянии. Норе он кажется почти карикатурой: на плече у него висит «АК», на каждом бедре по пистолету, точно у бандита старых времен. А за ремень спереди заткнут огромный нож.

Недостает ему, думает Нора, только большущего сомбреро и висячих усов.

Торопливо выбегает горничная с подносом.

Два кофе: с молоком и сладкий — для Адана, черный без сахара — для нее.

Адан благодарит горничную, и девушка ускользает обратно на кухню. На Нору она не смотрит: из страха, что глаза gringa околдуют ее так же, как околдовали patron. Такие разговоры ходят на кухне: взгляни в глаза этой bruja и попадешь под ее колдовские чары.

Сначала было трудно: пассивная враждебность прислуги и активное неодобрение Рауля. Брат Адана считал: имеешь любовницу, ну и распрекрасно, но не приводи ее в дом. Нора слушала, как братья ссорились из-за этого, хотела уехать, но Адан и слышать об этом не желал. Теперь уже все успокоилось, они живут тихой домашней жизнью; утренняя прогулка — часть этого размеренного существования.

Здесь очень красиво. Норе поместье особенно нравится по утрам, до того, как солнце уничтожит тени и выбелит все краски. Прогулку они начинают с фруктового сада. Адан знает, что ей нравится резкий запах фруктовых деревьев: апельсиновых, лимонных, грейпфрутовых — и сладкий запах мимозы и палисандра; его цветы свисают с веток, будто лавандовые слезы. Они прошли мимо аккуратных ухоженных цветников с лилейниками, каллами, маками, останавливаются у роз.

Нора любуется цветами, поблескивающими каплями воды, слушает ритмичные дзинь-дзинь-дзинь крутящихся разбрызгивателей.

Адан выпроваживает из цветника павлина, шикая на него и размахивая руками.

Поместье кишит птицами: тут и павлины, и фазаны, и цесарки. Как-то утром, когда Адан был в отъезде, Нора вышла в сад, а там на бортике фонтана примостился павлин. Он взглянул на нее и распустил хвост, зрелище было волшебное — тысячи оттенков всевозможных цветов переливались на фоне желтоватого песка.

А в ветвях прячутся другие птицы. Поразительное разнообразие всяких видов вьюрков — Адан тщетно старался научить Нору их правильным названиям, но она все равно распознает их только по окраске: золотисто-желтые, лилово-красные. Всякие певчие птицы и лазурные овсянки, неправдоподобные танагры, которые кажутся ей похожими на летающий солнечный закат. А еще колибри. Чтобы приманить колибри, посадили специальные цветы и подвесили поильнички с сахарной водой. Колибри самых разных видов: анна, коста, чернобородые. Адан их различает.

Но для Норы они все — летающие ослепительные драгоценные камешки, ей будет очень недоставать птичек, если они вдруг перестанут прилетать в сад.

— На животных хочешь взглянуть? — спрашивает Адан.

— Конечно.

Адан — человек практичный и трудолюбивый и никак не может заставить себя одобрить время и деньги, которые Рауль просаживает на зверинец. Для Рауля это всего лишь еще одна забава, баловство. Он тешит свое самолюбие: вот глядите, у меня есть оцелот, два верблюда разной породы, гепард, пара львов, леопард, два жирафа и стадо редких оленей.

Но уже нет белого тигра. Тигра Рауль продал одному коллекционеру в Лос-Анджелесе, и этот идиот попытался провезти его через границу, где его и арестовали. Ему пришлось заплатить большой штраф, а тигра у него забрали. Теперь тигр живет в зоопарке Сан-Диего.

А кит, который был у Рауля, стал кинозвездой. Парк аттракционов они обобрали до нитки, а потом сожгли его. Жившего там кита в конце концов стали снимать в фильмах, некоторые сделались хитами. Так что для кита все обернулось неплохо, хотя, правда, последнее время Адан не видел его в кино.

Адан и Нора гуляют по зоопарку. Один из служителей держит наготове еду, чтобы Нора покормила жирафов. Она обожает жирафов: их грациозность, длинные шеи, смешные рожки.

Нора спускается с маленькой платформы, на которой кормила жирафов, берет свою чашку кофе и идет перед Аданом. Другой служитель открывает калитку, впуская ее в олений загон, и протягивает пластиковую миску с едой.

— Доброе утро, Томас.

— Сеньора.

Олени сбиваются вокруг нее, нюхают ее халат, вытягивают морды, чтобы добраться до еды..

Нора с Аданом завтракают на восточной террасе, там сейчас солнце. У нее на завтрак кофе и грейпфруты. И все. Грейпфрут свежий, прямо из сада, сорванный за несколько минут до того, как ей его подали. А Адан ест, словно лев Рауля. Огромная тарелка яичницы, куски горячей чоризо. Целая горка теплых кукурузных тортильяс. По настоянию Норы — фрукты. И маленькая чашка свежей салсы — от запаха помидоров и кориандра рот у Норы наполняется слюной, но она стойко ограничивается грейпфрутом, от них худеют.

Адан замечает это.

— В нем совсем нет жира, — говорит он.

— Но тортилья, с которой я его буду есть, жирная.

— Тебе не мешает прибавить несколько фунтов.

— Ты такой любезный!

Адан, улыбнувшись, утыкается в газету, зная, что ее не уговорить. Она почти так же одержима своим телом, как и он. Как только он, приняв душ, уходит в кабинет работать, Нора отправляется в спортзал, где и занимается все утро. Адан установил там стереосистему и телевизор: ей не нравится тренироваться в тишине. В спортзале по два комплекта всех тренажеров: два велотренажера, две беговые дорожки, два универсальных тренажера, два набора разных гантелей, но ей редко удается уговорить его поразмяться вместе с ней.

Иногда Нора бегает по тропинке, которая идет от поместья. Ее пробежки вызывали недовольство службы безопасности, пока наконец Адан не нашел двоих sicarios, которым тоже нравится бегать. Тогда стала жаловаться она: ей неловко, что эти мужчины бегут за ней, но тут уж он стоял твердо, и спор утих.

Так что когда Нора бегает, за ней двигаются двое телохранителей. По его специальному указанию они то идут быстрым шагом, то переходят на бег. Адан не хочет, чтобы оба запыхались одновременно. Если дойдет до стрельбы, он желает, чтобы по крайней мере у одного была крепкая рука. И их предупредили: «Если с ней что случится, вам обоим это будет стоить жизни».

Дни у Норы тянутся долго и неспешно. Так как Адан весь день работает, обедает она одна. Потом у Норы короткая сиеста, она дремлет, растянувшись на шезлонге под зонтиком, прячась от солнца. Из-за солнца же Нора почти весь день проводит в доме, читая журналы и книги, лениво глядя мексиканские телепередачи, а в основном дожидаясь, пока появится Адан перед поздним обедом.

Сейчас он говорит:

— Мне нужно уехать по делам. Может, задержусь на какое-то время.

— Куда ты едешь?

Он мотает головой:

— В Колумбию. ФАРК желает договориться.

— Я поеду с тобой.

— Это слишком опасно.

Ладно, Нора все понимает. Она съездит в Сан-Диего, пока его нет, походит по магазинам, заглянет в кино, повидается с Хейли.

— Но я буду скучать по тебе, — заключает Нора.

— Я тоже буду по тебе скучать.

— Пойдем спать.

Она трахает его страстно, одержимо. Зажимает в своем лоне, крепко обхватывает ногами, чувствует, как он взрывается глубоко в ней. Гладит его волосы, когда он отдыхает на ее груди, и говорит:

— Я люблю тебя. Tienes mi alma en tus manos.

Ты держишь мою душу в своих руках.

Путумайо

Колумбия

1997

Адан сидит на заднем сиденье джипа, который медленно катит, подскакивая, по грунтовой дороге, проложенной через амазонские джунгли на юго-западе Колумбии. Воздух тут жаркий и зловонный, и он отмахивается от мух и москитов, роящихся вокруг его головы.

Поездка и до этого была нелегкой.

От мысли лететь на одном из своих «боингов» Адан отказался. Никто не должен знать, что он намерен встретиться с Тирофио, командующим ФАРК, да и вообще полет был бы слишком опасен. Если бы американское ЦРУ или Управление по борьбе с наркотиками засекли маршрут полета, результаты оказались бы самыми гибельными. И кроме того, Тирофио пожелал, чтобы Адан увидел кое-что по пути.

Так что Адан сначала плывет на яхте из Кабо, потом пересаживается на старую рыбацкую лодку и после длинного медленного плавания высаживается на южном побережье Колумбии в устье реки Какета. Это самая опасная часть путешествия, потому что береговая линия под контролем правительства и патрулируется частной милицией, нанятой нефтяными компаниями для охраны буровых вышек.

С рыбацкой лодки Адан перебирается на маленький одномоторный бот. Они отплывают ночью, ориентируясь на реке по пламени, вырывающемуся из труб нефтеперегонных заводов, будто сигнальные огни ада. Устье реки илистое и загрязненное, воздух душный, смрадный. Они скользят по воде мимо владений нефтяных компаний, оцепленных оградами в десять футов высотой из колючей проволоки со сторожевыми вышками по углам.

На плавание по реке у них ушло два дня. Приходилось уворачиваться от военных патрулей и частной охраны. Наконец Адан попал в тропический лес и теперь вынужден преодолевать остаток пути на джипе. Дорога идет мимо плантаций, в первый раз Адан видит, как растет кока, на которой он сколотил миллионы.

Но растет не везде.

Встречаются поля мертвые, с поникшими растениями, отравленными с вертолетов ядовитыми химикатами, которые уничтожают не только коку, но заодно и бобовые, томаты, овощи. Отравляют воду и воздух. Адан проезжает через брошенные деревни, похожие на экспонаты в музее: колумбийская деревня, только в ней нет людей. Жители покинули свои дома, спасаясь от отравляющих веществ, от армии, сбежали от партизан ФАРК, от войны.

А другие деревни были выжжены. Обугленные круги на земле отмечали места, где раньше стояли хижины.

— Армия, — поясняет проводник. — Они жгут деревни, если думают, что тут живут союзники ФАРК.

А ФАРК сжигает деревни, если подозревает в поддержке армии, думает Адан.

Наконец они добираются до лагеря Тирофио.

Партизаны Тирофио в камуфляже, в беретах и с «АК-47». Удивительно, но тут много женщин — Адан цепляет глазом одну, особенно эффектную, амазонку с длинными черными волосами, ниспадающими из-под берета. Она отвечает взглядом, в котором ясно читается: «И чего ты пялишься?» — и он отворачивается.

Всюду, куда ни посмотри, кипит работа: одни тренируются, другие чистят оружие, кто-то стирает, наводит чистоту в лагере — и все делается четко, организованно. Лагерь большой и аккуратный: ровные ряды оливково-зеленых палаток стоят под камуфляжной сеткой. Несколько кухонь сооружены под пальмовыми ramadas . Адан видит палатку, похожую на госпитальную, и амбулаторию. Они проходят даже мимо палатки, где расположена библиотека. Короче, это не шайка бандитов в бегах, думает Адан. Это хорошо организованный отряд, контролирующий свою территорию. Камуфляжная сетка, маскировка от наблюдения с самолетов, — единственная уступка грозящей опасности.

Провожатые довели Адана до палатки, где расположен штаб. Она больше других, с полотняными навесами, образующими что-то вроде веранды: на ней стоят стулья и столы, сколоченные из грубо отесанного дерева, умывальник. Через минуту провожатые вернулись с человеком постарше, плотным, одетым в зеленый камуфляж, в черном берете.

Лицом Тирофио напоминает лягушку, думает Адан. Толще, чем положено бы партизану, под глазами набрякшие мешки; тяжелые челюсти и широкий рот, сложенный в вечно хмурую гримасу. Скулы у него высокие, резко очерченные, глаза узкие, брови дугами, седые. И все-таки смотрится он моложе, чем на свои почти семьдесят лет. Шагает к Адану энергично, упруго, короткие мускулистые ноги ничуть не дрожат...

Тирофио с минуту смотрит на Адана, оценивая гостя, затем указывает на веранду под пальмовым ramada. Садится сам и жестом приглашает Адана. Без всяких предисловий он говорит:

— Я знаю, ты поддерживаешь операцию «Красный туман».

— Не из-за политики, — отзывается Адан. — У меня тут только бизнес.

— Ты знаешь, что я могу задержать тебя и потребовать выкупа, — продолжает Тирофио, — или убить тут же, на месте.

— А ты знаешь, — возражает Адан, — что переживешь ты меня, ну, самое большее, на неделю.

Тирофио кивает.

— Так о чем будем говорить? — спрашивает Адан.

Тирофио вынимает из кармашка рубашки сигарету и предлагает Адану. Адан отрицательно мотает головой, и Тирофио, пожав плечами, закуривает и, сделав долгую затяжку, спрашивает:

— Когда ты родился?

— В пятьдесят третьем.

— А я начал сражаться в сорок восьмом. Во время, которое сейчас называют «Ла Виоленсиа». Слыхал про такое?

— Нет.

Тирофио кивает.

— Был я тогда лесорубом, жил в небольшой деревушке. В те дни и меня совсем не занимала политика. Левое крыло, правое крыло — это было без разницы для леса, который я валил. Однажды я ушел утром рубить лес в горах, а в нашу деревню ворвалась местная полиция, поддерживающая правых. Они согнали всех мужчин вместе, завязали им локти за спиной и перерезали горло. И бросили их на деревенской площади истекать кровью, будто свиней, пока насиловали их жен и дочерей. Знаешь, почему они сделали это?

Адан покачал головой.

— Потому что деревенские разрешили отряду партизан выкопать себе колодец. Вернувшись в деревню, я увидел тела, валявшиеся в пыли. Моих соседей, моих друзей, моей семьи. И я снова ушел в горы, на этот раз чтобы присоединиться к партизанам. Почему я рассказываю тебе эту историю? Да потому что ты, конечно, можешь твердить, будто политика тебя не касается, но в тот день, когда увидишь своих друзей и семью валяющимися в пыли, ты тоже заинтересуешься политикой.

— Есть деньги, — говорит Адан, — и отсутствие денег. Есть власть и отсутствие власти. Вот и все.

— Видишь? — улыбается Тирофио. — Ты уже наполовину марксист.

— Чего ты от меня хочешь?

— Оружия.

У Тирофио двенадцать тысяч бойцов и планы завербовать еще тридцать тысяч. Но у него всего восемь тысяч винтовок. У Адана Барреры есть деньги и самолеты. Если его самолеты могут вывозить кокаин, то почему бы им не ввозить оружие?

Стало быть, если я желаю защитить свой источник кокаина, понимает Адан, мне придется сделать то, чего желает этот старый солдат. Придется привозить ему оружие, чтобы он мог защищать свою территорию от полиции, армии да и американцев. Такова практическая необходимость, но присутствует тут и доля сладкой мести. И Адан спрашивает:

— А каковы условия договора? Надумал?

Тирофио надумал.

Пусть все будет просто.

Один килограмм — один автомат.

За каждый автомат, который Адан доставит, ФАРК разрешит продажу одного килограмма кокаина с его территории по цене, урезанной на стоимость оружия. Предпочтительнее «АК-47», но приемлемы также американские «М-16» или «М-2», а боеприпасы для них ФАРК сумеет захватить у разгромленных армейских частей или полиции. А что до другого оружия — и Тирофио энергично хлопает по противотанковому ружью на плече, — то за них Адану позволят купить полтора кило, а то и два.

Адан принимает все условия без споров.

Почему-то он чувствует, что торговаться как-то недостойно, даже непатриотично. Да и потом, сделка заработает, только если — и это большое если — он сумеет заполучить достаточное количество оружия.

— Ладно. Значит, мы договорились? — говорит Адан.

Тирофио пожимает ему руку:

— Когда-нибудь ты поймешь, что все — политика, и будешь действовать по велению души, а не кармана.

— И в тот день, — заключает Тирофио, — ты найдешь свою душу.

Нора раскладывает обновки на кровати в своем номере люкс маленького отеля в Пуэрто-Валлларте: рубашки и костюмы, которые купила для Адана в Ла-Холле.

— Тебе нравится?

— Да, нравится.

— Да ты толком и не посмотрел, — обижается Нора.

— Прости.

— Не надо просить прощения. — Нора подходит и обнимает Адана. — Лучше скажи, что у тебя на уме.

И Нора внимательно слушает, как Адан описывает технические трудности, с которыми столкнулся: где раздобыть столько оружия, сколько потребуется ему для выполнения своих обязательств перед Тирофио? Купить несколько автоматов сравнительно легко: США, в сущности, — один огромный рынок оружия, но те тысячи, которые ему потребуются в ближайшее время, — этого не сумеет поставить даже и американский черный рынок.

Но оружие нужно переправить через Америку, а не через Мексику. Если янки бесятся, когда через их границу перевозят наркотики, то мексиканцы при виде оружия вообще звереют. На многочисленные жалобы Вашингтона о наркотиках, поступающих из Мексики, Лос-Пинос отвечает жалобами на оружие, переправляемое из США. Это постоянный раздражитель в отношениях между двумя странами: мексиканцы считают, что огнестрельное оружие куда опаснее, чем наркота. И не понимают, почему в Америке человек получает срок за марихуану весомее, чем за продажу оружия.

Да, мексиканское правительство остро реагирует на всякое оружие, как и положено стране, чья история переполнена революциями. И тем более сейчас, когда в Чьяпасе действуют мятежники. Адан жалуется Норе, что нет никакого способа, ну никак невозможно ввезти такое большое количество оружия непосредственно на территорию Мексики, даже если ему и удастся найти поставщика. Оружие придется переправлять сначала в США, потом небольшими партиями провозить контрабандой через Баху, грузить на «боинги» и по воздуху перебрасывать в Колумбию.

— А ты сумеешь закупить так много автоматов? — спрашивает Нора.

— Как-нибудь извернусь, — отвечает Адан.

— Но где?

Гонконг

1997

Гонконг поражает с первого взгляда.

Сначала долгий перелет над Тихим океаном, внизу несколько часов ничего, кроме синей воды, потом из волн вдруг выскакивает остров, изумрудно-зеленый лоскуток со сверкающими на солнце башнями-высотками на фоне впечатляющих гор.

Адан никогда не бывал тут раньше, поэтому Нора показывает ему в иллюминатор достопримечательности: сам Гонконг, пик Виктория, Цзюлун, гавань.

Они поселяются в отеле «Полуостров».

Это ее идея — остановиться на материке в Цзюлуне, а не в одном из современных отелей для бизнесменов на самом острове. Норе нравится колониальное очарование «Полуострова», и она думает, что и Адану понравится тоже, и потом, Цзюлун — район привлекательный, особенно вечерами.

И Адану действительно пришлась по вкусу старомодная элегантность отеля. Они сидят на старой веранде (теперь застекленной) с видом на гавань и пристань парома в ожидании, пока им приготовят люкс, устраивают чаепитие на английский лад (заказывает она).

— Вот тут, — говорит Нора, — и обитали в старину опиумные бароны.

— Правда? — Адан плохо знает историю, даже историю наркоторговли.

— Конечно. Ведь британцы заполучили Гонконг в ходе Опиумной войны.

— Опиумной войны?

— Ну да, в тысяча восемьсот сороковом году, — объясняет Нора. — Англичане пошли войной против китайцев, чтоб заставить их разрешить торговлю опиумом.

— Ты шутишь.

— Да нет. И по одному из пунктов мирного договора английским торговцам разрешили продавать опиум в Китае, а британская корона прибавила к своим колониям еще одну — Гонконг. Так им достался порт для безопасной перевозки опиума. Армия и флот фактически защищали наркотики.

— И ничего не переменилось. А откуда ты все это знаешь?

— Я читаю, — говорит Нора. — В общем, я подумала, ты получишь особый кайф, поселившись в этом отеле.

Адан и правда наслаждается. Откинувшись на спинку кресла, он потягивает чай «Дарджилинг», накладывает на ломтик кекса взбитые сливки и джем и чувствует себя продолжателем давней традиции.

Когда они приходят к себе в номер, Адан валится на кровать.

— Нет, ты не будешь спать! — тормошит его Нора. — Так ты никогда не опомнишься от разницы во времени.

— Я не могу не спать, — бормочет он.

— Я тебя взбодрю.

— Ах так?

Да, так.

Потом они принимают душ, и Нора говорит ему, что уже распланировала, как провести остаток дня и вечер, ему следует только отдаться в ее руки.

— Разве я этого только что не сделал? — поддразнивает он.

— И как тебе? Получил удовольствие?

— От радости до потолка прыгал.

— Главное, не упустить момент, — говорит она Адану, пока тот бреется. — Поторопись.

И он торопится.

— Это одно из моих самых любимых зрелищ в мире, — замечает Нора, пока они спускаются к пристани «Звездный паром». Она покупает билеты, им приходится подождать несколько минут, и наконец они садятся на паром. Места Нора выбирает на левом борту старого ярко-красного судна: отсюда открывается чудесный вид на центр Гонконга, пока они плывут к острову. Все вокруг них: рыбачьи лодки, катера, джонки и сампаны — держат курс на гавань.

Когда они причаливают, Нора подгоняет Адана на выходе.

— Да что за спешка? — недоумевает тот, когда она хватает его за локоть и тянет вперед.

— Увидишь, увидишь. Быстрее же! — Нора ведет его по Гарден-роуд к подножию пика Виктория, где они запрыгивают в вагончик фуникулера. Фуникулер, погромыхивая, скользит по крутому склону.

— Точно в парке аттракционов, — замечает Адан.

До обзорной башни они добираются перед самым закатом солнца. Вот это Нора и хотела, чтоб он увидел. Они стоят на террасе и наблюдают: небо розовеет, потом становится красным и плавно затягивается чернотой, и почти тут же россыпью бриллиантов на черной бархатной подушке вспыхивают огни города.

— Никогда ничего подобного не видел! — ахает Адан.

— Я так и думала, что тебе понравится.

Адан, повернувшись, целует ее:

— Я люблю тебя.

— Я тоже тебя люблю.

На другой день они встречаются с китайцами.

Как и было договорено, катер забирает Нору и Адана в гавани Цзюлуна и мчит их в залив, где они пересаживаются на ожидающую их джонку; на ней они совершают долгую поездку в залив Серебряный Источник на восточной стороне острова Лантау. Тут джонка теряется среди флотилии тысяч других джонок и сампанов, на них живет «речной народ». Лавирует через лабиринт доков, верфей, стоящих на якоре лодок и наконец притирается к большому сампану. Капитан перекидывает сходни, и Нора с Аданом перебираются туда.

За небольшим столиком под тентом-аркой посередине лодки сидят трое. Они встают при виде Адана и Норы. Двое из мужчин постарше. У одного из них, как сразу же отмечает Нора, квадратные плечи и жесткая выправка военного офицера. Другой держится вольнее, он сутуловат — это бизнесмен. А третий — молодой парень, явно нервничающий в присутствии начальников высокого ранга. Этот, догадывается Нора, скорее всего, переводчик.

Молодой человек называет себя по-английски — мистер Ю. Нора будет переводить на испанский, хотя Адан вполне прилично знает английский и мог бы обойтись без нее. Но для Норы это предлог присутствовать на переговорах, она и оделась соответственно: простой серый деловой костюм, кремовая с высоким воротничком блузка, скромные украшения.

Но все равно ее красота не остается незамеченной: офицер, мистер Ли, называя себя, кланяется, бизнесмен, мистер Чен, сияет улыбками и только что не целует ей руку. Покончив со знакомством, все усаживаются — теперь чай и бизнес.

К досаде Адана, первая часть переговоров — это долгая болтовня о пустяках и ненужные любезности; пустословие особенно утомительно из-за двойного перевода: с китайского на английский, потом с английского на испанский, после чего — все в обратном порядке. Ему хотелось бы перейти сразу к сути, но Нора заранее предупредила его, что это — обязательная часть бизнеса в Китае и его посчитают невоспитанным, а следовательно, и партнером ненадежным, если он попытается сократить ритуал. Так что Адан сидит и улыбается, пока обсуждают красоты Гонконга, потом красоты Мексики, восторгаются ее чудесной едой, прекрасным и умным мексиканским народом. Нора вскользь хвалит качество чая, а мистер Ли тут же откликается: нет, этот чай совсем дрянной, а Нора говорит: она совсем не прочь купить такой «дряни» в Тихуане, и мистер Ли вызывается прислать ей такого чаю, если она настаивает, хотя чай совсем ее недостоен, и так далее и тому подобное, пока наконец мистер Ли, генерал Армии народного освобождения, не кивает едва заметно молодому мистеру Ю, и тот переходит к деловой части сегодняшней встречи. Ее цель — покупка оружия.

Переговоры идут через многоступенчатый перевод, хотя Ли объясняется на достаточно сносном английском. Но процесс перевода дает ему время подумать и посовещаться с Ченом, офицером из ГКМП — Гуандунской компании морских перевозок, да и к тому же это поддерживает удачную придумку, будто эта ошеломительно красивая женщина — переводчик, а не любовница Барреры, как всем хорошо известно. Потребовалось немало времени, чтобы договориться об этой встрече. И китайцы подготовились основательно. Они выяснили, что у наркодельца связь со знаменитой путаной, но она не только его любовница, но и очень умная и энергичная деловая женщина. Так что Ли терпеливо слушает, пока Ю переводит его слова женщине, а женщина переводит Баррере, хотя все они и так прекрасно знают: Адан пришел, чтобы купить оружие, а они желают его продать.

— Оружие какого типа?

— Автоматы. «АК-47».

— Вы называете их Рогами Козла. Удачное прозвище. Сколько желаете купить?

— Для начала небольшую партию. Ну где-то пару тысяч.

Ли ошарашен размахом требования. Это производит на него впечатление: надо же, Баррера, а может быть, эта женщина назвали такой заказ небольшим, что придало им весу в глазах генерала. И я «потеряю лицо», если не сумею выполнить столь «незначительную» просьбу. И как ловко они ввернули это «для начала», как приманку. Дали мне понять: если я сумею выполнить этот солидный заказ, то последуют еще и другие.

Ли снова поворачивается к Адану:

— Обычно мы не заключаем сделки на столь небольшое количество.

— Мы понимаем, вы оказываете нам любезность. Может, для вас выгоднее, если мы купим еще и, ну, скажем, некоторое количество противотанковых реактивных ружей «КПГ-2»?

— Противотанковые ружья? Вы готовитесь войне?

Отвечает Нора:

— Миролюбивый китайский народ знает, оружие покупают не для того, чтобы вести войну, а чтобы предотвратить необходимость вести ее. Сунь-Цзу писал: «Непобедимость зависит от тебя самого; уязвимость врага — от него».

Долгие часы в самолете Нора потратила недаром. На Ли цитата производит впечатление.

— Поскольку у заказа такой скромный объем, — говорит Ли, — мы не сможем продать вам оружие по той же цене, как при крупной сделке.

— Но ведь это, — возражает Адан, — всего лишь начало наших, как мы надеемся, долгих деловых отношений. И мы рассчитывали, что в качестве аванса вы предложите цену, которая укрепит нас в решении обращаться к вам и в будущем.

— То есть вы хотите сказать, что не сумеете заплатить полную стоимость?

— Нет, я говорю, что не стану ее платить.

Адан тоже подготовился неплохо. Он знает, что НОАК, Народно-освободительная армия Китая, — не только национальные силы обороны, но и бизнес, и находится она под сильным прессингом Пекина, требующего от нее доходов. Им эта сделка нужна не меньше, чем мне, думает он, а может, даже и больше. Так что вы согласитесь на мою цену, генерал, особенно если...

— Конечно, — добавляет Адан, — платить мы будем в американских долларах. Наличными.

Потому что на НОАК не только давят, требуя доходов, но требуют при этом иностранной валюты, и побыстрее, и им ни к чему какие-то там неустойчивые мексиканские pesos. Им требуется крепкая «зелень» янки. Адан получает несказанное удовольствие от такой комбинации: американские доллары Китаю за оружие, оружие Колумбии за кокаин, а кокаин в Соединенные Штаты за американские доллары...

И все работает на меня.

Работает и на китайцев. Еще три часа они проводят, торгуясь из-за деталей — цены, сроков поставок.

Генерал очень хочет заключить эту сделку. И бизнесмен тоже. И Пекин. А ГКМП строит портовые терминалы не только в Сан-Педро и на Лонг-Бич, но и в Панаме. И закупает огромные участки земли вдоль канала, раскалывая американский флот пополам и соединяя две возникшие в Центральной Америке армии мятежников: движение ФАРК, воюющее в Колумбии, и Армию национального освобождения Запатиста, готовящую восстание в южной Мексике. Пусть американцы для разнообразия займутся делами в собственном полушарии. Пусть лучше волнуются о Панамском канале, чем о так называемом тайваньском вопросе.

Так что эта сделка с картелем Баррера только увеличит влияние Китая на заднем дворе Америки, заставит американцев заниматься тушением коммунистических пожаров, а заодно вынудит тратить ресурсы на Войну против Наркотиков.

Появляется бутылка вина, и произносится тост. За дружбу.

— Wan swei, — провозглашает Нора.

Десять тысяч лет жизни вам.

Через полтора месяца груз — две тысячи автоматов «АК-47» и шесть дюжин гранатометов плюс приличный запас боеприпасов — будет отправлен из Гуанчжоу на грузовом пароходе ГКМП.

Сан-Диего

Через неделю после возвращения из Гонконга Нора переезжает границу у Текате, а потом отправляется в долгую поездку в глубь страны, через пустыню и в Сан-Диего. Она поселяется в отеле «Валенсия», в люксе с видом на бухту Ла-Холла и океан. Встречается с Хейли, и они вместе обедают в «Далекой бухте». Бизнес идет хорошо, говорит ей Хейли.

Нора рано легла спать и встала тоже рано. Надев спортивный костюм, она отправляется на долгую пробежку вокруг бухты Ла-Холла по тропинке, вьющейся вдоль скал, которые смотрят на океан. Уставшая и вспотевшая, она, вернувшись, заказывает, как всегда, грейпфрутовый сок и черный кофе в номер, а пока ждет, принимает душ.

Позавтракав, одевается и отправляется по магазинам в Ла-Холла-Виллидж. Все модные лавки рядом, в двух шагах, и пока она добралась до своего любимого бутика, у нее уже полны руки пакетов. В бутике она выбирает три платья и идет с ними в примерочную.

Через несколько минут Нора выходит с двумя платьями, кладет их на прилавок и говорит:

— Эти я возьму. А красное я оставила в примерочной.

— Я повешу на место, — обещает хозяйка.

Поблагодарив ее, Нора улыбается и снова выходит в роскошный солнечный денек Ла-Холлы. На ланч она решает зайти во французский ресторанчик и без труда находит столик в «Брассери». Остаток дня она убивает в кино, а потом долго спит. Проснувшись, заказывает на обед консоме, надевает новое черное платье, красиво причесывается и накладывает макияж.

Арт Келлер припарковался за три квартала от Белого Дома и идет до него пешком.

Он не женат. У него есть только его работа и больше почти ничего.

Кэсси сейчас уже восемнадцать, скоро она закончит Паркмен, Майклу шестнадцать, он — первокурсник в Школе Бишопа. Арт ходит на волейбольные матчи Кэсси и соревнования по плаванию Майкла, потом обычно ведет куда-нибудь детей, если у них нет никаких других планов. Раз в месяц они встречаются в уикенды — все при этом испытывают неловкость — в его квартире. Он всячески старается развлечь их, но чаще всего они сидят у бассейна с другими «приходящими папашами» и их детьми. Его собственные дети все больше злятся на эти обязательные посещения: они мешают их развлечениям с друзьями.

Арт все понимает и обычно разрешает им отменить встречу, с деланым весельем заявляя: «Ну и ладно, в следующий раз».

Постоянной женщины у него нет. Случались кратковременные связи с парочкой разведенок — удобные траханья, втиснутые между работой и встречами с детьми-подростками, но они были скорее обузой, чем удовольствием, и очень скоро он прекратил встречаться.

Вечера он по большей части проводит в компании с мертвыми.

Вот они никогда не бывают заняты. Эрни Идальго, Пилар Талавера и двое ее детей, Хуан Парада. Все случайные, ни в чем не повинные жертвы в личной войне Арта против Баррера. Они навещают его по ночам, болтают с ним, допытываются у него, а стоило ли того дело.

Ответ, по крайней мере пока что, — нет.

Арт проигрывает войну.

Картель Баррера теперь получает прибыль приблизительно в восемь миллионов долларов в неделю. Половина кокаина и треть героина, выливающиеся на улицы Америки, поступает через ненавистный картель. И практически все метамфетамины к западу от Миссисипи тоже идут от Баррера.

Власть Адана в Мексике безгранична. Он вновь слепил воедино Федерасьон своего дяди, и он ее полновластный patron. Другим картелям до его могущества, как до неба. Более того, Баррера организовал собственные поставки кокаина из Колумбии. И стал независимым и от Кали, и от Медельина. Наркооперации Баррера ведет самостоятельно, без всякой поддержки извне: от плантаций коки до мелкого торговца на углу, от маковых цветков до наркопритонов, от семян сенсимиллы до брикетов, продающихся на улицах, от сырья эфедрина до «конфеток» из кристаллического «мета».

Картель Баха — вертикально интегрированные операции с самыми разными наркотиками.

В эти восемь миллионов не входит прибыль от его «законных» предприятий. Крупные суммы денег Баррера инвестированы в поместья вдоль границы, в недвижимость по всей Мексике, особенно в курортных городках Пуэрто-Валларта и Кабо-Сан-Лукас, а еще на юго-западе Соединенных Штатов; есть вклады и в банковское дело, в том числе в. несколько банков и кредитных союзов в Штатах. Финансовые механизмы картеля густо опутали самые богатые и влиятельные бизнес-концерны Мексики.

Арт подходит к парадной двери Белого Дома и звонит.

Встретить его выходит Хейли Сэксон. Улыбается профессиональной улыбкой и протягивает ему ключ от комнаты наверху.

Там на кровати сидит Нора.

Ослепительно красивая в черном платье.

— Как ты? — спрашивает он.

Красное платье — это сигнал, что ей нужно встретиться с ним лично. Уже два года, как она оставляет ему сообщения в тайниках по всему городу.

Это Нора сообщила ему детали встречи братьев Орехуэла с Аданом, и ее информация позволила наркоуправлению арестовать их на обратном пути в Колумбию.

Нора дала ему сведения о новой системе организации Федерасьон.

Именно благодаря ей у Келлера есть схема организации Барреры в Бахе и в Калифорнии. Маршруты доставок, тайные базы, курьеры. Он знает, когда прибывают наркотики, когда отправляют деньги, кто кого убил и почему.

Нора жизнью рискует, доставляя Арту эту информацию в своих «походах по магазинам» в Сан-Диего и Лос-Анджелесе, в поездках на отдых, в любой поездке за пределы Мексики без Адана.

Метод, которым они пользуются, до наивности прост. У наркокартеля, бесспорно, больше денег, а следовательно, и аппаратура новее и мощнее, чем у Арта, и братья Баррера не подчиняются никаким конституционным ограничениям. А потому единственный способ взять верх над превосходством в технике — это использовать почти забытые методы, и Нора попросту, сидя в своем номере, записывает информацию и отправляет ее Арту на почтовый ящик, который он снял под фальшивым именем.

Никаких мобильников.

Никакого Интернета.

Только добрая старая почта США.

Если, конечно, не случается какой-нибудь срочной необходимости. Тогда Нора оставляет в примерочной красное платье. Хозяйке бутика грозило пять лет за незаконное хранение наркотиков. Чтобы избежать этого, она согласилась оказывать услуги Лорду Границы.

— У меня все отлично, — отвечает Нора.

Но она раздражена.

Хотя «раздражена» не совсем точное слово, думает Нора, глядя на Арта Келлера. Ты ведь говорил, что с моей помощью быстро расправишься с Аданом. Но прошло уже два с половиной года. Два с половиной года притворства перед Аданом Баррерой: изображать любовь, заниматься сексом с мужчиной, который отвратителен мне, чувствовать его у себя во рту, во влагалище, в попе; играть восторг и радость. Изображать любовь к этому монстру, убившему человека, которого я действительно любила. Да еще руководить им, помогать ему обретать все большую власть для совершения грязных дел. Ты не представляешь, каково это — откуда тебе? — просыпаться утром рядом с ним, елозить между его ног, визжать в притворном оргазме, улыбаться и смеяться, делить с ним разговоры и пищу... и все время жить в кошмаре, в ожидании — вот сейчас ты начнешь действовать.

А что ты, собственно, сделал за это время?

Кроме ареста братьев Орехуэла — ничего.

Арт уже два с половиной года обдумывает, анализирует ее донесения и все караулит подходящий момент, чтобы начать действовать.

— Пока что, — и сейчас твердит Арт, — это слишком рискованно.

— Но я хочу, чтобы ты наконец что-то предпринял, — откликается она. — Немедленно.

— Адан все еще неприкасаем. Я не хочу...

Нора рассказывает ему про сделки Адана с ФАРК и китайцами.

Арт в благоговейном почтении смотрит на нее. Он давно понял, что она умна — он следил за тем, как она помогала Адану пройти по мелководью, не сев на мель, — но все-таки не догадывался, что она настолько проницательна. Она продумала все.

Да уж, черт побери, конечно, все, думает Нора. Она читает мысли мужчин всю жизнь. Она увидела, как переменилось его лицо, как загорелись возбуждением глаза. Каждого мужчину возбуждает свое. Каких только она не навидалась. А теперь видит, что возбуждает Келлера.

Месть.

Так же, как и меня.

Адан совершил серьезную ошибку. Он заключил сделку, которая может погубить его.

И мы оба знаем это.

— Кому еще известно про поставки оружия? — спрашивает Арт.

— Адану, Раулю и Фабиану Мартинесу. И мне. А теперь — тебе.

Арт мотает головой:

— Если я буду действовать с американской стороны, они догадаются, что утечка идет от тебя. Тебе нельзя возвращаться в Мексику.

— Я вернусь, — возражает Нора. — Мы знаем про Сан-Педро и ГКМП. Но не знаем ни названия корабля, ни номера причала...

Но даже если ты раздобудешь и эти сведения, думает Арт, арестовать их — все равно что убить тебя.

Когда Келлер поворачивается уходить, Нора окликает:

— Арт, хочешь трахнуть меня? Ради реализма ситуации, конечно.

Его одиночество просто осязаемо, думает она.

Даже можно потрогать.

Она слегка раздвигает ноги.

Арт колеблется.

— Я пошутила, Арт.

Это лишь маленькая месть за то, что он держит ее «в тылу врага» так долго. И какая приятная месть!

Он понимает.

Келлер знает: оставлять тайного агента на одном месте на столь длительное время недопустимо и бессовестно. Шесть месяцев — уже долгий срок. А год — максимум. Агентам просто не под силу столько продержаться: у них нервы на взводе, они сгорают; информация, которую они поставляют, выводит на их след, отпущенное им время убегает с каждой минутой.

А Нора Хейден даже не профессионал. Строго говоря, она даже и не тайный агент, а секретный осведомитель. Но не в этом суть — она все равно находится в опасности, и находится слишком долго.

Но я не мог воспользоваться сведениями, которые она передавала мне, в Мексике, потому что Баррера там — как за каменной стеной. И в Штатах не мог, потому что это могло бы выдать ее, прежде чем мы успели бы арестовать Адана и засадить его на всю жизнь.

Он испытывал тогда чувство опустошающего бессилия. Нора передала ему информации вполне достаточно, чтобы одним мгновенным ударом под корень уничтожить организацию Барреры, а у него не было возможности нанести этот удар. Единственное, что он мог, — выжидать и надеяться, что Лорд Небес подлетит слишком близко к солнцу.

И вот теперь наконец это случилось.

Пора спускать курок. И пора вызволять Нору.

Я мог бы арестовать ее сейчас, думает он. Богу известно, поводов для этого предостаточно. Арестовать ее, и тогда она сможет больше не возвращаться к Баррере. Дадим ей новое имя и новую жизнь.

Но Арт этого не делает.

Потому что ему все еще нужно, чтобы Нора находилась близко к Адану. Еще совсем чуть-чуть. Арт знает, он подводит ее к краю, женщина того гляди сломается, но все-таки позволяет ей уйти из комнаты.

— Мне нужны доказательства, — заявляет Джон Хоббс.

Крепкие, осязаемые доказательства, чтобы предъявить их мексиканскому правительству, прежде чем даже думать о том, чтобы подстрекать их пойти атакой против Адана Барреры.

— У меня есть источник, — говорит Арт.

Хоббс кивает: ну-ну, продолжай.

— Но раскрыть его я не могу.

— Ну да, ты ведь тот самый парень, — Хоббс улыбается, — прославившийся тем, что создал информатора, которого на самом деле никогда не существовало?

А теперь Келлер, хорошо известный своей одержимостью Баррера, заявляется с историей, будто Адан Баррера заключил сделку с мятежниками ФАРК об импорте китайского оружия в обмен на кокаин. Такая операция, безусловно, заставит ЦРУ участвовать в его войне против Баррера. Но слишком уж эта информация кстати.

Арт все понимает. Я — тот мальчик, который без конца кричит: «Волк! Волк!»

— Какие вам требуются доказательства?

— Ну, например, очень было бы неплохо предъявить партию оружия.

Но в том-то и трудность, думает Арт. Конфискация партии оружия четко и ясно разоблачит ту, кого я пытаюсь прикрыть. Если б я сумел убедить Хоббса вынудить Мехико нанести упреждающий удар против Барреры немедленно, то отпала бы необходимость подвергать Нору опасности. Но чтобы Хоббс пошел на это, мне необходимо предъявить партию оружия, а единственный человек, который может помочь мне в этом, — Нора.

Но тогда она, вероятнее всего, погибнет.

— Да хватит тебе, Джон! — возражает он. — Ты же можешь заявить, будто получил информацию с китайской стороны. Перехватил-де радиосигналы. Получил по Интернету, через спутниковую разведку — да скажи просто, что у тебя есть источник в Пекине.

— Значит, ты желаешь, чтобы я рискнул ценными осведомителями в Азии ради того, чтобы прикрыть какого-то наркодельца, которого ты зацепил? О-о, ну уж извини.

Однако искушение велико.

Повстанцы в Чьяпасе активизировались как никогда, их ряды, по донесениям, разбухают, пополняясь беженцами из соседней Гватемалы, а значит, существует вероятность коммунистического мятежа, который может охватить весь регион.

И новая группа мятежников ЭПР — Эхерсито Популар Револусионарио, Народной революционной армии, образовалась в июне на поминальной службе по крестьянам, убитым в Герреро отрядами смерти. А несколько недель назад ЭПР предприняла одновременные атаки против полицейских постов в Герреро, Табаско, Пуэбле и в самом Мехико, убив шестнадцать и ранив еще больше полицейских офицеров. Во Вьетконге, думает Хоббс, заварилось все с меньшего. Он предложил своим мексиканским коллегам в разведке помощь против ЭПР, но мексиканцы, всегда очень болезненно реагирующие на малейший намек на неоимпериалистическое вмешательство янки, отказались.

И очень глупо, размышляет Хоббс, потому что достаточно беглого взгляда на карту, чтобы понять: коммунистический мятеж распространяется к северу от Чьяпаса, подогреваемый экономическим разорением из-за кризиса peso, неурядиц, вызванных внедрением НАФТА.

Мексика балансирует на грани революции, и все, разве что кроме слепых, видят это. Даже министерство обороны признает ее возможность — Хоббс только что закончил читать совершенно секретный план о вероятности вторжения в Мексику США в случае тотального социального и экономического обвала. Господи, одного Кастро на Кубе хватает с избытком! Можете себе представить какого-нибудь Команданте Зеро, правящего из Лос-Пиноса? Марксистское правление в стране, имеющей общую границу протяженностью в две тысячи миль с Соединенными Штатами? Это недопустимо. Но мексиканцы на стенку полезут, кровью станут харкать, если когда пронюхают про этот план.

Нет, мексиканцы американскую военную помощь согласятся принять только под предлогом Войны против Наркотиков. Не сильно отличаясь в этом от Конгресса США. Вьетнамский синдром мешает Конгрессу выделить хоть пенни на ведение скрытых войн против коммунистов, но они всегда готовы открыть сейфы на Войну против Наркотиков. А потому бессмысленно обращаться на Капитолийский холм и рассказывать там, что ты помогаешь союзникам и соседям защищаться от партизан-марксистов; нет, своих сторонников в наркоуправлении ты посылаешь просить денег для того, чтобы все больше молодых американцев не становилось наркоманами.

Конгресс никогда не санкционирует, а мексиканцы не примут в открытую предложения прислать им семьдесят пять вертолетов «Хьюи» и дюжину самолетов С-26 для борьбы против Запатиста и ЭПР, но Конгресс профинансировал такой же объем помощи мексиканцам для уничтожения наркоторговцев, а боевая техника будет по-тихому переправлена в мексиканскую армию для использования в Чьяпасе и Герреро.

А теперь — пожалуйста вам — patron Федерасьон поставляет оружие коммунистам-мятежникам в Колумбию. Это поставит мексиканцев на уши.

Арт выбросил козырь:

— Значит, ты намерен вот так взять и разрешить, чтобы груз оружия доставили мятежникам в Колумбию? Не говоря уж о росте китайского влияния в Панаме?

— Нет, — хладнокровно отрубил Хоббс. — Это ты разрешаешь.

— Да пошел ты, Джон! Если такое случится, то ЦРУ не получит вообще ничего. Я не стану делиться информацией, ресурсами, кредитом — ничем.

— Назови мне осведомителя, Артур.

Артур только пристально взглянул на него.

— Тогда предъявляй партию оружия.

Но я не могу, думает Арт. Пока Нора не сообщит мне, куда они его доставят.

Мексика

И на Ранчо лас Бардас тоже проходит встреча.

Присутствуют на ней Адан, Рауль и Фабиан.

И Нора.

Адан настоял, чтобы включили и ее. Дело в том, что без нее сделка не состоится.

Раулю такое не по нраву.

— С каких это пор baturras суют нос в наш бизнес? — спрашивает он Фабиана. — Ей сидеть в спальне нужно, там ее место. Пусть молча ноги раздвигает.

Фабиан издает смешок. Он бы очень не прочь и сам раздвинуть ноги Ла Гуэре, а заодно и рот. Она самая соблазнительная chocho, какую он видел. Ты напрасно теряешь время, растрачиваешь себя на слюнтяя вроде Адана. Приходи ко мне, красотка, и я заставлю тебя орать от восторга.

Нора видит выражение его лица и думает: только попробуй, ублюдок, Адан с тебя с живого шкуру сдерет и поджарит на медленном огне. А я с удовольствием помогу.

Китайцы желают получить наличные сразу по доставке оружия и не примут никакой другой формы оплаты, никаких переводов по телеграфу, ни поэтапной выплаты «отмытыми» деньгами через компании-ширмы. Они настаивают на оплате абсолютно непрослеживаемой, а единственный способ обеспечить ее — передача денег из рук в руки.

И они желают, чтобы деньги передала Нора.

Это для них гарантия, если Адан пришлет к ним свою любовницу, которой так дорожит.

— Категорически — нет! — в один голос восклицают Адан с Раулем, хотя по абсолютно разным причинам.

— Говори ты первый, — показывает Нора на Рауля.

— Нельзя сказать, чтоб вы с Аданом так уж таили свои отношения, — начинает Рауль. — У наркоуправления, может, уже больше твоих фоток, чем моих. И если тебя арестуют, то в твоей хорошенькой головке больно уж много информации и мотивов, чтобы слить ее.

— За что же меня арестуют, интересно? За то, что я сплю с твоим братом? — удивляется Нора. И поворачивается к Адану. — Твоя очередь.

— Это слишком опасно. Если случится что-то непредвиденное, тебе грозит пожизненный срок.

— Так давайте действовать наверняка, — говорит она, — чтобы ничего такого не произошло.

Нора выкладывает свои соображения:

— Я часто езжу через границу. Я гражданка Америки, и у меня постоянный адрес в Сан-Диего. Я достаточно привлекательна и пройду через любой пропускной пункт, пустив в ход кокетство. И что самое главное, китайцы просят, чтоб приехала я.

— А почему? — вдруг вскидывается Рауль. — Почему ты вдруг готова пойти на такой риск?

— Потому, — улыбается Нора, — что в обмен ты сделаешь меня богатой.

Она ждет. Ее объяснение повисает в наступившем мертвом молчании.

Наконец Адан произносит:

— Мне нужен лучший умелец в Бахе. Максимум безопасности по обе стороны границы. Фабиан, пришлешь наших лучших людей в Калифорнии для приема оружия. Я хочу, чтобы и ты был там. Если с ней что-то случится, ответите оба.

И Адан встает и выходит.

Нора остается сидеть, она улыбается.

Рауль выходит вслед за Аданом в сад.

— Где только твоя голова, hermano? — спрашивает он. — Что помешает ей предать нас? Что помешает ей попросту хапнуть деньги и удрать без оглядки? Она же гилюха, черт побери!

— Ты мой брат, Рауль, и я люблю тебя. Но если ты еще раз посмеешь повторить эти слова, мы разделим pasador и отправимся каждый своей дорогой. А теперь, пожалуйста, выполняй свою работу.

Пока Нора ждет в очереди на пропускном пункте в Сан-Исидро, лучший умелец в Бахе сидит на стуле на десятом этаже в доме напротив, наблюдая и немножко нервничая, потому что он теперь что-то вроде гарантийного талона на свою работу: если в машине, пересекающей границу, обнаружат тайник, Рауль Баррера пообещал пустить ему пулю в затылок.

— Это чтоб у тебя имелся кровный интерес, — говорит Рауль.

Умелец не знает, куда едет машина, ему не известно, кто за рулем, одно он знает точно: очень необычно, что наличные везут на север, через границу, а не, как всегда, на юг. Он оборудовал тайники в неприметной «тойоте-камри», где только смог, и малютка эта набита миллионами американских долларов. И он надеется, что пограничному патрулю не вздумается взвесить машину.

Надеется на это и Нора. Обычный осмотр ее не слишком тревожит, и собаки тоже — псины ведь натасканы вынюхивать наркотики, а не наличные. Но на всякий случай пачки сотенных купюр все-таки вымочили в лимонном соке, чтобы нейтрализовать всякий запах. И сама машина «чистая» — ее никогда не использовали для перевозки наркотиков, так что никаких остаточных запахов в ней нет.

Зато чуть припорошили песком днище слева, со стороны водителя, и на заднем сиденье вместе с мокрыми полотенцами валяется куртка с капюшоном и парой стареньких шлепанцев.

Сегодня ожидание на границе затянулось уже на час с лишним, сил уже нет. Но Адан настаивал, что пересечь границу надо в воскресенье днем, когда пропускной пункт перегружен: тысячи американцев возвращаются домой с уикенда на дешевых курортах в Энсенаде и Росарито. Так что времени у нее более чем достаточно, чтобы перебраться на третью полосу, где агент пограничного патруля, заступающий на дежурство, получает деньги у Барреры.

Предусмотрено как будто все. Рауль тоже стоит у окна в доме и следит в бинокль. С мексиканской стороны на границу смотрят три дома-высотки, и все три принадлежат Баррера. Сейчас Рауль наблюдает, как его подкупленный агент заступает на пост, оглянувшись на дом-высотку.

Рауль нажимает кнопки на пейджере.

Норин пейджер пикает, и она, взглянув, видит на маленьком дисплее цифры «666» — наркокод, означающий «все чисто». Нора кивает водителю «форда» впереди. Тот смотрит в зеркало заднего вида и сворачивает на третью полосу, подавая ей сигнал свернуть следом. Джип «чероки» позади нее проделывает тот же маневр, освобождая для нее пространство. Надрываются клаксоны, взлетают в воздух средние пальцы, но Нора упорно переползает на третью полосу.

Теперь ей остается одно: ждать и отбиваться от полчищ торговцев, которые мотаются вдоль припаркованных машин, стараясь всучить сомбреро, milagros, тако , пластиковые пазлы — карты Мексики, содовую, буррито , майки, бейсболки — разную дребедень уставшим туристам, ждущим переезда через границу. Стоянка у границы — это длинная, узкая барахолка под открытым небом. Нора покупает дешевенькое кричащее сомбреро, пончо и маечку с надписью «МОЯ ДЕВУШКА ПРИЕХАЛА В ТИХУАНУ, А Я ВСЕГО И КУПИЛ ЕЙ ЭТУ ПАРШИВУЮ МАЙКУ» в подкрепление своего образа туристки, а также потому, что ей всегда жалко уличных торговцев, особенно ребятишек.

Она уже за три машины от пропускного пункта, когда Рауль, снова взглянув в бинокль, орет:

— Мать твою!..

Умелец срывается со стула:

— Что такое?

— Они меняются, смотри!

Рауль пристально вглядывается. Начальник пограничного патруля перемещает агентов на другие полосы дороги. Дело обычное, но момент подгадали уж слишком кстати для простого совпадения.

— Они что-то пронюхали? — дергается умелец. — Может, нам всё свернуть?

— Слишком поздно. Она уже не сможет развернуться и уехать обратно.

На лбу у умельца высыпают крупные капли пота.

Нора видит, что агента поменяли, и она молит: Господи, не надо, не сейчас, когда я уже так близко. Сердце у нее бешено колотится, она старается дышать поглубже, замедлить его галоп. Пограничных агентов обучают различать признаки волнения, говорит она себе, а ты, помни, так, обычная блондиночка, возвращающаяся после развеселого уикенда в Мексике.

К пропускному пункту подкатывает «форд». Это «подарочный мешок, набитый под завязку чиканос», как выразился Фабиан, это тоже часть их плана. Агент потратит полно времени на проверку этой машины, и тогда Норину, вероятнее всего, оглядит лишь поверхностно. Все правильно. Агент долго ходит вокруг «форда», задает массу вопросов, заглядывает в окна, проверяет удостоверения личности. Выскакивает золотистый ретривер и прыгает вокруг машины, счастливо обнюхивая ее и помахивая хвостом.

Хорошо, конечно, что на осмотр «форда» уходит столько времени, думает Нора. Но какая же все-таки это мучительная пытка!

Наконец «форд» отъезжает от пропускного пункта, теперь очередь Норы. Она поднимает на лоб солнечные очки — пусть агент увидит ее синие глаза во всей красе. Но не говорит «Хэлло!» и не старается завязать разговор: агенты настороженно относятся к людям, которые ведут себя чересчур дружелюбно или излишне общительны.

— Ваше удостоверение? — спрашивает агент.

Нора показывает ему свое калифорнийское водительское удостоверение, но и паспорт держит на самом виду, на пассажирском сиденье. Агент отмечает это.

— Что вы делали в Мексике, мисс Хейден?

— Ездила туда на уикенд. Ну знаете, солнце, пляж, парочка коктейлей «Маргарита».

— Где останавливались?

— В отеле «Росарита». — У Норы есть квитанции, соответствующие датам на кредитке «Виза» в сумочке.

Агент кивает:

— А им известно, что вы прихватили их полотенца?

— У-ух.

— Везете что-нибудь в страну?

— Только это, — указывает она на заднее сиденье.

Агент бросает взгляд на туристическое барахло, которое она купила, пока ждала в очереди. Момент самый острый. Махнет он ей, чтоб проезжала, или станет обыскивать машину дальше? А может, велит отъехать на полосу для осмотра. Варианты первый и второй более-менее приемлемы, но вариант номер три может закончиться полным крахом. Рауль дышать забыл, следя, как агент, сунув голову в окно, осматривает заднее сиденье.

Нора улыбается. Постукивая ногой и подпевая в такт классическому року из приемника.

Агент убирает голову:

— Наркотики?

— Что?

Агент улыбается:

— Добро пожаловать обратно в вашу страну, мисс Хейден.

— Она проскочила! — объявляет Рауль.

Умелец бормочет, что ему надо сходить отлить.

— Ты не очень расслабляйся-то! — орет вслед Рауль. — Ей еще нужно проехать Сан-Онофре!

На столе Арта звонит телефон.

— Келлер.

— Она здесь.

Арт не кладет трубку, он узнает модель машины, ее внешний вид и номерной знак. После чего звонит на станцию пограничного патруля в Сан-Онофре.

Адан в своем офисе получает ту же информацию.

— Она проскочила, — сообщает Рауль.

Адану чуть легчает, но тревога отпустила его не совсем. Норе еще предстоит миновать пропускной пункт в Сан-Онофре, вот тут-то и начинаются главные страхи — пункт Сан-Онофре расположен на пустом отрезке шоссе 5 к северу от военно-морской базы в Пендлтоне, и район напичкан электронной аппаратурой слежения и радиоглушителями. Если наркоуправление намерено сцапать Нору, то там ее и заметут, подальше от высоток Баррера и возможной помощи из Тихуаны. Очень даже возможно, что катит Нора прямиком в ловушку.

Нора едет на север по шоссе 5, главной северо-южной дороге, перерезающей всю Калифорнию. Она проезжает через центр Сан-Диего, мимо аэропорта и «Морского мира», мимо большого храма мормонов, будто сделанного из сахарной ваты, которая вот-вот растает под дождем. Минует въезд в Ла-Холлу, ипподром в Дел-Map, на полной скорости мчится мимо Оушенсайда и, наконец, тормозит у площадки для отдыха к югу от военно-морской базы в Кэмп-Пендлтон.

Нора вылезает и запирает машину. Она не видит sicarios Барреры, хотя они наверняка где-то поблизости, она точно знает, что они в этой машине или в той, а может, и в нескольких сразу, и будут охранять ее автомобиль, пока она находится в туалете. Сомнительно, конечно, чтобы кто польстился на подержанную «тойоту-камри», но нельзя же рисковать, когда в машине спрятано несколько миллионов долларов.

Нора зашла в кабинку туалета, подошла к раковине помыть руки и освежить макияж. Уборщица терпеливо дожидалась, пока она закончит. Нора улыбнулась ей, поблагодарила и дала доллар, уходя. Купила диетическую пепси в автомате, вернулась в машину и двинулась дальше на север. Ей нравится этот отрезок шоссе, проходящий через морскую базу: здесь, после того как проедешь корпуса, шоссе практически всегда пусто. Только гряда холмов на востоке и западе, несколько полос шоссе для машин, едущих на юг, и — синий Тихий океан.

Она сотни раз проезжала пропускной пункт в Сан-Онофре, как и большинство южнокалифорнийцев, едущих из Сан-Диего в округ Орандж. Очень забавно, думает она, когда машины впереди нее замедляют бег: пограничный пункт за семьдесят миль до границы. Хотя, может, в этом и есть смысл: многие нелегалы стремятся попасть в Лос-Анджелес, и большинство едут по шоссе 5.

Обычно бывает так: подъехав к пропускному пункту, ты жмешь на тормоза, и если ты белый, то агент пограничного патруля утомленно машет рукой — проезжай! Обычно бывает так, думает Нора, останавливаясь за полудюжиной машин, на это она рассчитывает и сейчас.

Но на этот раз агент делает ей знак остановиться.

Арт смотрит на часы — в который уже раз. Сейчас все и происходит. Он знает, когда Нора пересекла границу, когда доехала до площадки для отдыха. Если она не повернула где-то обратно, если не психанула, если не передумала, если... если... если...

Адан мечется по офису. Он тоже мысленно следует графику поездки Норы. Уже скоро Нора должна позвонить. Рисковать и звонить ему из района электронного слежения в Пендлтоне она не станет. Да и сказать ей, пока она не проехала Сан-Онофре, все равно нечего, но теперь она уже должна его проехать. Ей уже пора доехать до Сан-Клементе. Ей пора...

Агент делает Норе знак опустить стекло.

Другой подходит с пассажирской стороны. Нора и это окно опускает тоже, потом оглядывается на агента, того, что рядом, бросает на него самый свой чарующий взгляд и осведомляется:

— Что-то не так?

— У вас есть при себе удостоверение личности?

— Конечно.

Нора роется в сумке, находит бумажник, раскрывает его, показывая водительское удостоверение. Агент, стоящий с пассажирской стороны, нагнувшись как бы для того, чтобы осмотреть заднее сиденье, заталкивает прибор слежения между подголовником и сиденьем.

Первый агент долго изучает документ, наконец говорит:

— Простите за беспокойство, мэм. — И машет рукой, чтобы проезжала.

Арт хватает трубку, не успел дозвенеть первый сигнал.

— Сделано.

Положив трубку, он испускает долгий вздох облегчения. Теперь можно обеспечить слежение с воздуха, чередуя вертолеты военной транспортной полиции с частными самолетами. Они смогут вести ее на протяжении всего пути.

И когда Нора встретится с китайцами, мы будем уже на месте.

Нора выжидает до самого Сан-Клементе и только там берется за мобильник и набирает номер в Тихуане. Когда Фабиан отвечает, она говорит:

— Я проехала, — и тут же дает отбой.

Теперь осталось только ехать на север, пока китайцы не сообщат им время и место встречи.

Что она и делает.

Едет себе и едет.

Рауль звонит Адану: Нора миновала пропускной пункт в Сан-Онофре и едет без всяких помех по шоссе. Остается только ждать.

Да, думает Адан, только ждать.

У Фабиана в Лос-Анджелесе грузовики наготове, чтобы забрать партию оружия и отвезти его к границе, в заброшенное местечко в пустыне, там оружие переложат на другие грузовики, отвезут на несколько разных взлетных полос и переправят на самолетах в Колумбию.

Все на местах. Но сначала Нора должна благополучно завершить первую, такую важную, стадию сделки с китайцами. А еще раньше китайцы должны сообщить: где и когда.

У Арта люди тоже в полной готовности: отряды, вооруженные с головы до ног: агенты наркоуправления, ФБР, начальники федеральной полиции, — все затаились в Сан-Педро в ожидании сигнала. Гавань в Сан-Педро огромная, и у ГКМП там огромный терминал — их грузовые склады тянутся ряд за рядом, а потому им нужно знать точно, на который обрушить удар. Операция хитрая, им ведь придется оттягивать ее до самого начала сделки, зато потом стремительно завершить.

Арт сейчас сидит в вертолете, следя по электронной карте округа Орандж за красным мигающим огоньком — это едет машина Норы. Он колеблется. Приставить к ней наземную группу сейчас или выждать? И решает — выждать. Она сворачивает на шоссе 405 и направляется в Сан-Педро.

Тут никаких сюрпризов.

Но Арт удивляется, когда мигающий огонек перемещается с 405-го на бульвар Мак-Артура в Ирвине и бежит на запад.

— Какого это хрена она вытворяет? — громко спрашивает Арт. И приказывает пилоту: — Следуй за ней.

— Не могу, — качает головой пилот. — Тут контроль воздушного движения.

Тут до Арта доходит, куда едет Нора.

— Черт подери!

По рации он приказывает наземным отрядам мчаться к аэропорту Джона Уэйна. Но карта подсказывает — из аэропорта есть пять потенциальных выходов. Ему повезет, если он сумеет взять под наблюдение хотя бы один.

Нора съезжает с бульвара Мак-Артура у выхода из аэропорта и паркуется на стоянке. Вертолет Арта парит над 405-м к северу от аэропорта. Самая большая надежда Арта, что Нора въедет в аэропорт, блокирует аудиопрослушку, получит координаты в Сан-Педро и скоро снова выедет на шоссе.

А может, мелькает у Арта, она прихватит миллионы из машины да и смоется от всех. Он пристально вглядывается в экран, но красный мигающий огонек как сгинул.

Нора звонит по мобильнику:

— Я на месте.

Рауль дает ей адрес в близлежащей Коста-Меса, милях в двух от нее. Она выезжает со стоянки и сворачивает на Мак-Артур на запад, в сторону от 405-го, затем въезжает на Беар-стрит, в неприметный район складов Коста-Меса.

Нора находит, что требуется. Это маленький гараж на улице, застроенной небольшими складами. Мужчина с пистолетом в руке открывает дверь, и она заезжает.

Дверь за ней опускается, а дальше все как в гонках «Формула-1», на которые она как-то ходила с клиентом: группа мужчин мгновенно накидывается на машину с мощными инструментами, проворно разбирают ее на части, деньги пакуют в кейсы «Халлибэртон», укладывают их в багажник черного «лексуса».

Вот, думает Нора, самый подходящий момент для грабежа, но ни один из них даже думать об этом себе позволить не может. Все они нелегалы, у них в Бахе семьи, и им прекрасно известно — sicarios Барреры сидят в машинах перед их домами с приказом перестрелять в доме всех, если деньги и курьер не покинут гараж быстро и в полной сохранности.

Нора смотрит, как они работают: молча, ловко — специалисты высшей квалификации. Тишину нарушает только жужжание мощных дрелей. Всего тринадцать минут — и машина уже разобрана, а деньги переложены в «лексус».

Человек с пистолетом протягивает ей новый мобильник.

Она звонит Раулю:

— Сделано.

— Назови цвет.

— Синий, — говорит Нора. Любой другой означал бы, что ее задерживают против ее воли.

— Поезжай.

Нора забирается в «лексус». Гаражная дверь поднимается, и она выезжает. Возвращается снова на Беар, через десять минут она опять на 405-м и направляется в Сан-Педро. Прямо над ней кружит патрульный вертолет.

Арт смотрит и смотрит на пустой экран.

И наконец признается себе — Нора Хейден исчезла.

Нора знает это, понимает, она едет на север бог знает куда, и едет теперь одна. Но в этом для Норы ничего нового — кроме нескольких лет с Парадой, она всю жизнь справлялась в одиночку.

Но она не представляет, получится ли у нее теперь. Или — что произойдет дальше. Легче всего было бы попросту присвоить деньги и отправиться куда душа пожелает. Но деньги не принесут ей того, чего она добивается.

Когда она проезжает Карсон, уже совсем темно, буровые вышки пылают, точно огни в некоем промышленном подобии ада. Следуя плану, она съезжает с шоссе, на этот раз на выезде в Международный аэропорт Лос-Анджелеса, и звонит.

Они называют место встречи.

Проехать бензозаправку, а дальше на запад, к выезду на шоссе 110.

По пути в Сан-Педро.

— Назови мне цвет.

— Синий.

— Поезжай.

Секунду Нора раздумывает: а может, позвонить по мобильнику Келлеру? По номеру горячей линии, который он ей дал? Но нет, номер останется в памяти телефона, и кроме того, в машине, может быть, поставили жучок. И она едет к бензозаправке и тормозит у колонки. Мигает фарами машина. Она подъезжает к ряду телефонов-автоматов. (Господи, неужели в наше время кто-то еще пользуется автоматами? — думает она.) Сидит и ждет, пока из другой машины не вылезает азиат с маленьким кейсом в руке. Он подходит к пассажирской дверце ее машины.

Она отпирает дверь, и он забирается.

Это молодой парень, чуть за двадцать, одетый в черный костюм и белую рубашку с черным галстуком — похоже, это униформа для молодых азиатских бизнесменов в наши дни.

— Я мистер Ли, — представляется парень.

— Хм, а я мисс Смит.

— Извините, — говорит Ли, — но, пожалуйста, повернитесь и положите руки на дверь.

Нора поворачивается, и он шустро ощупывает, нет ли на ней проводов. Потом, открыв кейс, вынимает электронный искатель и проверяет машину на предмет жучков. Удовлетворившись, что все чисто, говорит:

— Еще раз простите.

— Без проблем.

— Едем.

— Куда?

— Скажу вам по дороге.

Он называет Норе направление, и они едут к гавани.

Арт держит под наблюдением все сооружения ГКМП в гавани.

Это его последняя надежда.

На гигантском подъемном кране сидит агент наркоуправления, его мощный бинокль ночного видения направлен на въезд в ГКМП, и он видит едущий по улице черный «лексус».

— Приближается машина.

— Водителя узнать можешь? — спрашивает Арт.

— Невозможно. Стекла тонированные.

Это может быть кто угодно, думает Арт. Может, Нора, а может, менеджер ГКМП едет проверить склад, а может, какой чувак, подцепивший черную девку для быстрого минета, заехал в темный уголок.

— Следи за ней.

Арт не может говорить по телефону слишком долго. Если действительно скоро произойдет сделка, то нарко уже включили аудиоперехватчики, и хотя его сообщения закодированы, но — печальный факт — у нарко денег больше и техника лучше.

Арт сидит в фургоне в трех милях от гавани и ждет.

И это все, что он может предпринять.

Нора едет между двумя рядами складов ГКМП, расположенными перпендикулярно к двум причалам, где стоят два огромных грузовых судна ГКМП. Летят искры — сварщики производят на суднах ремонт, снуют автопогрузчики взад-вперед между причалами и складами. Нора все едет, и наконец они оказываются в месте поспокойнее.

Дверь склада открывается, и Ли указывает ей — заезжай внутрь.

— Я потерял их, — сообщает агент Арту. — Они заехали на склад.

— На какой именно, черт дери?

— На один из трех: ряд Д, строения тысяча восемьсот три, пять или семь.

Арт сверяется с планом складов ГКМП. Он может вызвать команды, и они прибудут на место за десять минут и окружат склады с двух сторон. Арт переключает каналы и приказывает:

— Отрядам приготовиться, через пять минут, возможно, начнем.

Мистер Ли чрезвычайно вежлив.

Он выходит и, обойдя машину, открывает дверцу для Норы. Она вылезает и оглядывается.

Если здесь находится огромная партия оружия, то ее очень искусно замаскировали под ряды пустых полок и черный «лексус», близнец того, на котором она приехала.

Нора, оглянувшись на Ли, поднимает брови.

— Деньги при вас? — спрашивает тот.

Нора откидывает крышку багажника, отпирает кейсы. Ли сноровисто перебирает стопки подержанных купюр, аккуратно закрывает.

— Ваша очередь, — говорит Нора.

— Мы подождем, — отвечает китаец.

— Чего?

— Посмотрим, не нагрянет ли полиция.

— Ожидание в план не входит, — протестует Нора.

— В ваш — нет.

Несколько долгих минут они сверлят друг друга глазами.

— Это, — произносит Нора, — становится ужасно скучным.

Она забирается в машину, сидит в напряжении. Господи, только бы Келлер не ворвался сейчас в дверь!

По радио доносится голос Шэга Уоллеса:

— Ждем вашего сигнала, босс.

Арт застегивает бронежилет, снимает с предохранителя «М-16», делает глубокий вдох и говорит:

— Начали!

— Приказ принят!

— Нет! Стойте! — вопит Арт в микрофон. Чутье подсказывает ему: тут что-то не так, что-то не стыкуется. Слишком уж они были осторожны, слишком мудрили. А может, это я трусоват к старости стал? Но все-таки приказывает:

— Оставайтесь на местах.

Пятнадцать минут.

Двадцать.

Полчаса.

Нора тянется за мобильником.

— Что вы делаете? — спрашивает Ли.

— Звоню своим людям. Наверное, они уже удивляются, что со мной случилось.

Китаец протягивает ей свой мобильник:

— Звоните по этому.

— Зачем это?

— Для безопасности.

Пожав плечами, Нора берет его трубку.

— Где мы?

— Сюда их не надо вызывать.

— Почему?

У китайца играет на лице слабая самодовольная усмешка. Такую Нора наблюдала у мужчин тысячи раз, обычно после ее притворного оргазма.

— Товар не здесь.

— А где же?

Теперь, раз никакая полиция не появилась, мистер Ли чувствует, что уже безопасно раскрыть ей настоящее место. Да и к тому же у него в залоге любовница Адана Барреры. Страховка.

— На Лонг-Бич. Новый склад ГКМП в гавани на Лонг-Бич, — говорит он. — Четвертый пирс, ряд Д, строение три тысячи триста двадцать три.

Она звонит Раулю и сообщает ему координаты. Дав отбой, поворачивается к Ли:

— Нужно еще позвонить нашему боссу, получить его согласие на такую перемену планов.

Арт Келлер исходит потом, словно кули в летний зной.

Если это Нора заехала на склад, то находится она там уже больше получаса. И ничего не происходит. Ни единый человек не вошел и не вышел, не подъехал ни один грузовик. Что-то там идет не так.

— Всем отрядам быть наготове, — распоряжается он. — Выступаем по моему сигналу.

Тут звонит его мобильник.

Ли тревожно слушает, как Нора рассказывает Адану Баррере, что ее завезли в пустое здание, приставили пистолет к голове, а оружие на самом деле находится на Лонг-Бич.

— Пирс номер четыре, ряд Д, строение три тысячи триста двадцать три.

— Пирс номер четыре, ряд Д, строение три тысячи триста двадцать три, — повторяет Арт Келлер.

— Ты понял правильно, — подтверждает Нора.

Сложив мобильник, она протягивает его обратно Ли.

— Поехали, — говорит Нора.

Ли мотает головой:

— Мы остаемся здесь.

— Не поняла.

Она понимает, когда китаец вынимает пистолет 45 калибра из-под черного пиджака и кладет оружие на колени.

— Когда сделка благополучно завершится, — говорит Ли, — я заберу машину с деньгами, а вы сядете в другую и уедете, но если случится что-то плохое...

Лонг-Бич, думает Арт.

Долбаный Лонг-Бич. Мы должны успеть туда, прежде чем приедут грузовики Барреры и начнется погрузка. Он берется за рацию и приказывает своим людям шевелиться. Мы должны двинуть всю нашу чертову армию на Лонг-Бич и сделать это как можно скорее.

У Фабиана Мартинеса возникают похожие мысли. Колонна его грузовиков сейчас уже стоит на дороге; три полуприцепа, покрашенные как машины «Калексико Продьюс Кампани», готовы были выехать в Сан-Педро, а теперь им придется катить по 405-му к хреновому Лонг-Бич.

Ну тебе болячка в заднице.

Фабиан сидит на пассажирском месте переднего грузовика, и под курткой у него «Мак-10».

Так, на всякий пожарный.

Двое из его лучших ребят в машине-разведчике в полумиле впереди. Они приедут первыми, и если засекут что-то, чему там быть не полагается, то пошлют ему сообщение на пейджер, чтоб сматывался к чертям.

Для южной калифорнийской ночи холодновато, даже для мартовской, и Фабиан поднимает воротник и велит водителю включить гребаный обогреватель.

Нора сидит на переднем сиденье «лексуса», ждет.

— Не возражаете, если я включу приемник? — спрашивает она.

Ли не возражает.

Арт мчится к Лонг-Бич и лихорадочно перекраивает план.

Да какой там еще план? — думает он. В том-то и проблема. У него был тактический план для атаки в Сан-Педро, но теперь это будет импровизированная атака на неизвестное помещение. И из-за этого он дергается черт знает как.

Самое лучшее было бы позволить грузовикам Барреры забрать груз и захватить их по дороге. Но он должен быть уверен, что Нора останется невредима. А значит, арест нужно произвести на складе, и все должно произойти мгновенно. Ударить стремительно, во всю мощь.

Всех агентов уже проинструктировали, все знают, что Лорду Границы позарез нужна Ла Гуэра, и нужна живой: на нее можно потом надавить, чтобы она выдала своего дружка. Знать-то знают, думает Арт, но не забудут ли в хаосе облавы, а уж тем более если люди Барреры вздумают отстреливаться?

Да, тут маячит огромная вероятность сокрушительного облома, Нору свободно могут убить.

Арт снова радирует Шэгу, проверить, все ли он понял верно.

Машина-разведчик Фабиана не заметила ничего подозрительного, и ему посылают сигнал — «666».

Час ночи, и комплекс Лонг-Бич кишит большегрузами, ночная работа в разгаре. Что очень удачно, думает Фабиан. Лишних три никто не заметит.

Фабиан находит пирс 4, затем ряд Д и строение 3323 — огромный металлический сарай, ничем не отличающийся от других. Выпрыгнув из грузовика, он стучится в дверь. Стоит, переминаясь с ноги на ногу, пока два китайца проверяют его полуприцепы — кабины и трейлеры. Наконец большая металлическая дверь склада отъезжает.

Фабиан снова забирается в кабину грузовика и заезжает первым.

Нора вздрагивает от звонка мобильника Ли.

Она видит, как его рука стискивает пистолет, пока он слушает. Нора втягивает воздух, готовясь вцепиться в его запястье. Китаец складывает телефон и поворачивается к ней:

— Ваши люди на месте. Все о'кей.

— Вот и прекрасно, — откликается она. — Поехали.

— Пока еще нет, — мотает головой китаец.

Фабиан стоит, разговаривая с китайцем-начальником.

— Вы получили свои деньги?

— Да.

— Где женщина?

— В другом месте, — отвечает китаец. — Как только передача товара благополучно завершится, она к вам присоединится.

Фабиану это не нравится. Не потому, что он так уж переживает за Нору Хейден — весь интерес его только оттрахать ее по полной программе, а так плевать, пусть даже ее и замочат, — но вот Адану очень даже не плевать, а он назначил его отвечать за безопасность Норы. Чего эти косоглазые держат ее заложницей? Это странно. И Фабиан говорит:

— Я хочу с ней поговорить.

Китаец-начальник набирает номер. Ли протягивает телефон Норе:

— Тебя хотят услышать.

Нора берет трубку.

— Назови цвет, — просит Фабиан.

— Красный.

Фабиан возвращает трубку китайцу, а потом выхватывает из-под куртки «Мак-10» и тычет ему в лицо.

— А ну, звони своему парню! — приказывает он. — Скажи ему — все путем.

Сразу всюду возникают пистолеты. Парни Фабиана выхватывают свои, китайцы — тоже. Но большинство китайцев наверху, на рабочих мостках, и целятся вниз, а потому у них тактическое преимущество.

Ситуация, что называется, патовая. Но она разрешается, как только дверь склада срывают с петель.

И взорвался хаос.

Первым врывается Арт, за ним отряд агентов. Арт вышибает засов, и металлические ворота склада вновь откатываются, открывая новые полчища агентов — из наркоуправления, ФБР, БАТОО — целую смертоносную армию с автоматами, винтовками, в бронежилетах и пуленепробиваемых визорах, на шлемах ярко светят лампочки.

Агенты одновременно громогласно вопят:

— Стоять!

— Наркоуправление!

— На пол! На пол!

— ФБР!

— Бросить оружие!

Оружие клацает о металлические мостки и бетонный пол. У Фабиана на секунду возникает мысль, может, попытаться отстреливаться, но он быстро оценивает ситуацию: бесполезно, — и тоже бросает «Мак-10» на пол и поднимает руки.

Арт озирается, ищет Нору. В таком хаосе трудно что-то разглядеть: кто мечется, кто падает на пол, кого-то агенты хватают, выкручивают руки, швыряют лицом вниз. Арт высматривает светлые волосы и не видит. Он вопит в радиомикрофон:

— Вперед! — надеясь, что Шэг сумеет расслышать его сквозь какофонию криков и ругани, молясь, что еще не слишком поздно.

Рядом с ним кричит что-то в мобильник китаец.

Схватив за воротник, Арт кидает его на пол и вышибает из рук телефон.

Ли слышит, как его босс визжит в телефон.

Нора видит, как у него расширяются глаза, как поднимается пистолет, целя ей точно в лоб.

Она вскрикивает.

Заглушая глухой хлопок выстрела.

Кровь и осколки кости разбрызгиваются по пассажирскому стеклу.

Тело Ли оседает на сиденье, и Нора, обернувшись, видит снайпера с оружием, стоящего в проеме сорванной двери.

Нора еще кричит, когда, медленно подойдя к машине, Шэг Уоллес открывает дверцу и ласково берет ее за локоть.

— Все в порядке, — говорит он. — Вылезай скорее, нам надо побыстрее увезти тебя отсюда!

Шэг выводит ее на улицу, усаживает на переднее сиденье своей машины.

— Подожди тут минутку.

Вернувшись на склад, Шэг забирается на переднее сиденье «лексуса» и вынимает пистолет из мертвой руки Ли. Прижимает его ко лбу китайца, совмещает с входным отверстием от своей пули и спускает курок.

Вытирает рукоятку и возвращается к своей машине.

Сев рядом с Норой, он велит ей подержать пистолет. В полном отупении от шока Нора послушно выполняет все. Забрав у нее оружие, Шэг наставляет:

— Вот твоя история: все пошло наперекосяк. Он хотел застрелить тебя. Ты схватилась за пистолет, старалась вырвать, и ты победила. Все поняла?

Нора кивает.

Ей кажется, она поняла. Но она не уверена. У нее все еще дрожат руки.

— С тобой все хорошо? — спрашивает Шэг. — Слушай, если и нет, не страшно. Если желаешь бросить все, только скажи. Мы поймем.

— Вы арестовали Адана? — спрашивает Нора.

— Пока еще нет.

Нора отрицательно качает головой:

— Тогда не хочу.

Арт, придавив коленом шею Фабиана, связывает ему руки телефонным шнуром.

— Это та сука сделала, да? — спрашивает Фабиан.

Арт надавливает коленом сильнее, зачитывает Фабиану его права.

— Адвоката я хочу точно, — заявляет Фабиан.

Рывком Арт поднимает его на ноги, запихивает в микроавтобус наркоуправления и идет осматривать два грузовых контейнера: двадцать футов длиной, восемь футов шириной и восемь футов высотой — набиты ящиками.

Его люди вытаскивают и вскрывают их.

«АК-47» китайского производства, две тысячи штук, высыпаются из ящиков частями: стволы, магазины, приклады. Среди прочего ракетные установки «КПГ-2» китайского же производства, они считается особо ценными, потому что портативные.

Две тысячи автоматов равны двум тоннам кокаина, думает Арт. Богу известно, сколько килограммов будет разрешено провезти за установки, из которых можно сбить вертолет.

Затем они нашли шесть грузовиков с винтовками «М-2», переделанными из «М-1» — стандартных армейских карабинов. Разница между оригиналом и «М-2» та, что последние можно перевести на автоматическую стрельбу единственным щелчком переключателя. Арт также находит несколько «ЛАУ» — американский вариант «КПГ-2», не такое эффективное оружие против «вертушек», но вполне действенное против бронированных машин. Короче, все это великолепие предназначено для партизанской войны.

И за него дали бы тысячи килограммов кокаина.

Это самая крупная конфискация оружия в их истории.

Но Арт еще не успокоился.

Все это бессмысленно, если он не уничтожит Адана Барреру.

Любой ценой.

Если Адан выскользнет из силков, то единственный шанс разыскать его опять — только через Нору. У меня был план, как избавить ее от Адана, но у планов есть свойство меняться, думает Арт.

Нора ведь сама захотела вернуться, убеждает он себя. Я предоставил ей выбор, она решила все сама. Она взрослый человек и вольна в своих действиях.

Ну правильно, давай, давай, убеждай сам себя.

Нора в другом «лексусе» едет по шоссе к первому выезду, тормозит у бензоколонки, заходит в дамскую комнату, там ее рвет. Когда желудок у нее опустел, она возвращается в машину и движется к вокзалу в Санта-Ане, бросает машину на стоянке, заходит в телефонную будку, закрывает дверь и звонит Адану.

Заплакать не проблема. Слезы легко катятся из ее глаз, когда она, давясь рыданиями, бормочет:

— Что-то сбилось... Не пойму... Он хотел убить меня... И я... я...

— Возвращайся.

— Меня, может, полиция ищет.

— Нет, пока еще рано. Бросай машину, садись на поезд и поезжай в Сан-Исидро, перейди там через пешеходный мост.

— Адан, я боюсь.

— Все нормально, — успокаивает он. — Поезжай в городскую квартиру. Жди меня там. Я свяжусь с тобой.

Она знает, что он имеет в виду. Это код, его они придумали уже давно, как раз для таких непредвиденных случаев. Городская квартира — это апартаменты в кондоминиуме, которые они оставили за собой в Колониа Иподромо в Тихуане.

— Я люблю тебя, — плачет она.

— Я тоже тебя люблю.

Нора садится на первый же поезд в Сан-Диего.

У планов есть также свойство идти наперекосяк.

В этом случае получилось так: механики в Коста-Меса трудятся над разобранной маленькой «тойотой-камри», готовя ее к новой поездке, и вдруг натыкаются на любопытную штучку между сиденьем и подголовником на месте пассажира.

Интересный такой электронный приборчик.

Шеф команды звонит по мобильнику.

Нора сходит с поезда в Сан-Диего, садится в троллейбус, едущий в Сан-Исидро, выходит, забирается по лестнице на пешеходный мост и пересекает границу.