8

Дни безвинных

Тегусигальпа, Гондурас

Сан-Диего, Калифорния

Гвадалахара, Мексика

1992

Арт, сидя на скамейке в парке, в пригороде Тегусигальпы, наблюдает, как человек в темно-бордовом адидасовском костюме переходит дорогу.

У Рамона Мэтти семь костюмов — по одному на каждый день недели. Каждый день он надевает свежий и выходит из своего особняка, готовясь к трехмильной пробежке. С флангов два телохранителя в таких же костюмах, только у них они пузырятся в необычных местах — там прячутся пистолеты «Мак-10».

Итак, Мэтти выходит каждое утро. Пробегает три мили по кругу, возвращается в особняк, принимает душ, пока один телохранитель взбивает молочно-фруктовый коктейль в блендере. Манго, папайя, грейпфрут и — тут все-таки Гондурас — бананы. Мэтти идет с коктейлем в патио и выпивает его, читая газету. Делает несколько телефонных звонков, обговаривая разные дела, а затем отправляется в личный спортзал побаловаться «железом».

Таков его обычный день.

Точно по часам. Каждый день.

Из месяца в месяц.

Но только не сегодня утром. Сегодня, когда телохранитель открывает дверь и потный, запыхавшийся Мэтти входит, его ударяют по виску рукояткой пистолета.

И он сваливается на колени перед Артом Келлером.

Его телохранитель беспомощно стоит, подняв руки: одетый в черное гондурасский полицейский секретной службы держит его под прицелом винтовки «М-16». Тут еще не меньше пятидесяти полицейских. Что очень странно, пробивается у Мэтти сквозь туман боли и головокружения мысль, ведь секретная служба принадлежит мне.

Очевидно, не принадлежит, потому что никто из них и пальцем не шевелит, когда Арт Келлер со всей силы бьет Мэтти по зубам. Встает над ним и говорит:

— Надеюсь, ты получил удовольствие от пробежки, потому что теперь тебе долгое время предстоит сидеть.

Мэтти глотает свою кровь вместо фруктового коктейля, пока Арт нахлобучивает ему на голову старый черный капюшон, крепко завязывает и конвоирует Мэтти к автофургону с тонированными окнами. Мэтти запихивают в самолет ВВС и переправляют в Доминиканскую Республику, где его отводят в американское посольство как обвиняемого в убийстве Эрни Идальго, потом сажают на другой самолет и везут в Сан-Диего, где быстро судят, отказываются отпустить под залог и сажают в камеру федеральной тюрьмы.

Все это провоцирует мятежи на улицах Тегусигальпы, где тысячи возмущенных граждан, подстрекаемые и оплачиваемые адвокатами Мэтти, сжигают американское посольство в знак протеста против действий янки. Они желают знать, как это американский коп набрался huevos заявиться в их страну да еще похитить одного из самых уважаемых граждан.

Множество народу в Вашингтоне ломают головы над тем же. Им также желательно знать, как это Арт Келлер, разжалованный, выгнанный с позором шеф-резидент из гвадалахарского отделения Управления по борьбе с наркотиками, уже закрытого, набрался наглости создать международный инцидент. И где он раздобыл деньги и людей?

Как, черт дери, такое вообще могло случиться?

Квито Фуэнтес — мелкий делец.

Таков он теперь, таким был и в 1985-м, когда вез замученного пытками Эрни Идальго на ранчо в Синалоа из Гвадалахары. Теперь он живет в Тихуане, где проворачивает небольшие сделки с американскими торговцами наркотиками, пересекающими границу, чтоб ухватить кусочек прибыли.

А когда занимаешься бизнесом такого рода, то неохота шататься налегке, не то вдруг какой мальчишка-янки вообразит себя крутым и попытается отнять у тебя наркоту да удрать за границу. Нет, на бедре должен висеть хороший ствол, а сейчас оружие Квито — это так, дерьмовый пугач.

Квито требуется оружие серьезное.

А его, вопреки расхожему мнению, очень даже трудно раздобыть в Мексике, где у federales и полиции штата будто монополия на огнестрельное оружие. К счастью для Квито, живет он в Тихуане, а она, считай, дверь в дверь с самым большим рынком оружия, Лос Эстадос Юнидос , так что Квито навостряет уши, когда Пако Мендес звонит из Чула-Виста и говорит, что у него имеется для Фуэнтеса дельце — толкнуть чистый «Мак-10»

От Квито только и требуется, что приехать и забрать его.

Но Квито совсем неохота рисковать и ехать на север от границы.

После того случая с копом-янки Идальго, нет, неохота.

Квито знает, за это в Мексике арест ему не грозит, но в США совсем другая песня. И он отвечает Пако, спасибо, но нет. А не может Пако привезти эту штуковину прямо в Тихуану? Вопрос, подсказанный скорее надеждой, чем реальностью, потому что у человека должны быть или: а) очень крепкие связи, или б) человек должен быть распоследним болваном, чтобы пытаться провезти контрабандой оружие, а уж тем более полуавтоматический пистолет, в Мексику. Если federales его поймают, то отметелят, как коврик во дворе перед праздником, а потом он огребет минимум два года в мексиканской тюрьме. А Пако известно: арестованных в мексиканских тюрьмах не кормят — это семейная проблема, а у Пако нет больше семьи в Мексике. Нет у него и крепких связей, и он не долбаный болван. А потому отвечает Квито, что приехать он вряд ли сможет.

Однако Пако требуется превратить этот пистолет в наличные, и побыстрее, и он говорит Квито:

— Дай-ка мне подумать. Я перезвоню тебе.

Положив трубку, Пако поворачивается к Арту Келлеру.

— Квито не приедет.

— Тогда у тебя большая проблема, — откликается Арт.

Да уж, куда больше — обвинение в хранении кокаина и оружия. И на всякий случай, чтобы посильнее зажать Пако в тиски, Арт добавляет:

— Дело я передам федеральному суду и попрошу судью о наказаниях, отбываемых последовательно.

— Но я же пытаюсь, — хнычет Пако.

— За попытки очки не насчитываются.

— Ты прям достаешь человека! Ну просто с ножом к горлу, знаешь это?

— Я-то знаю. А вот знаешь ли ты?

Пако бухается на стул.

— О'кей, — уступает Арт. — Хотя бы подведи его к забору.

— Да?

— Остальное доделаем мы.

И Пако снова хватается за трубку и договаривается совершить сделку у забора из проволоки вдоль каньона Койота.

Каньон — ничейная земля.

Если идете в каньон Койота ночью, то лучше прихватите с собой оружие, но даже этого может оказаться мало: у многих детей Божьих имеется оружие в каньоне Койота — этом глубоком шраме на холмистой голой местности, примыкающей к океану на границе. Каньон тянется от северной окраины Тихуаны и заходит где-то мили на две в США, и это бандитский район. Под вечер тысячи потенциальных эмигрантов начинают подтягиваться по обе стороны каньона на гребень над сухим акведуком, который и является фактической границей, а после захода солнца все опрометью бросаются через каньон, попросту сметая превосходящей численностью агентов пограничного патруля. Это закон чисел: людей, прорвавшихся через границу, больше, чем пойманных. И даже если вас схватят, то все равно наступит завтра.

Может, наступит.

Потому что в каньон пробираются настоящие бандиты и караулят в засаде, точно хищники. Нападают на слабых и раненых. Грабят, насилуют и убивают. Отнимают те скудные деньги, какие припрятаны у нелегалов, тащат их женщин в кусты, а порой, случается, и перерезают им потом горло.

Итак, если желаешь поехать собирать апельсины в Эстадос Юнидос, тебе приходится пройти через горнило каньона Койота. А посреди этого хаоса, в пыли от тысяч бегущих ног, в темноте, криках, пальбе, под аккомпанемент рева машин пограничного патруля, взлетающих на холмы и стремглав съезжающих с них, будто ковбои, пытающиеся обуздать стадо (а бегущие и есть стадо), у забора совершается немало деловых сделок.

Торгуют наркотой, сексом, оружием.

И именно этим занимается сейчас Квито, присевши у дыры, зияющей в заборе.

— Давай пистолет.

— Сначала деньги.

Квито видит «Мак-10», поблескивающий в лунном свете, а потому почти уверен, что его старый дружок Пако не собирается обжулить его. Он тянется через дыру отдать наличные Пако, и Пако хватает...

Но не деньги, а его самого за запястье.

И крепко держит.

Квито пытается вырваться, но теперь его схватили уже трое янки, и один из них говорит:

— Ты арестован за убийство Эрни Идальго.

— Вы не можете арестовать меня! — кричит Квито. — Я в Мексике!

— Не проблема! — бросает Арт.

И начинает перетаскивать его в Соединенные Штаты — попросту выдергивает его через дыру в заборе, но загнутый конец проволоки цепляется за брюки Квито. Арт все тянет, и острая проволока вонзается в зад Квито.

Квито лежит, наколотый на крючок левой ягодицей. Он визжит:

— Я застрял! Я застрял!

Арту наплевать — он упирается ногами в землю по американскую сторону забора и тянет. Проволока разрывает зад Квито, и теперь он визжит во всю глотку, потому что ему очень больно, у него течет кровь, и потому что он в Америке и янки колотят его почем зря, а потом суют кляп в рот, чтобы прекратить его визг, надевают на него наручники и тащат к джипу; Квито видит солдата пограничного патруля и пытается заорать, позвать на помощь, но migra попросту берет и поворачивается спиной, будто ничего не видит.

Про все это Квито рассказывает судье, тот сурово смотрит на Арта и спрашивает его, где произошел арест.

— Подсудимый был арестован в Соединенных Штатах, ваша честь, — отвечает Арт. — Он находился на американской территории.

— Подсудимый заявляет, что вы протащили его через дыру в заборе.

И Арт — общественный защитник Квито буквально подпрыгивает на стуле от возмущения — отвечает:

— В этом, ваша честь, нет ни слова правды. Мистер Фуэнтес пришел в нашу страну по своей собственной воле, чтобы незаконно купить оружие. У нас есть свидетель.

— Это мистер Мендес?

— Да, ваша честь.

— Ваша честь, — вмешивается общественный защитник, — мистер Мендес явно заключил сделку с...

— Никакой сделки не было, — перебивает Арт. — Клянусь на Библии.

Теперь — очередь за следующим.

С Доктором так легко не получится.

У доктора Альвареса процветающая гинекологическая практика в Гвадалахаре, и он никуда не ездит. Ничто на земле не соблазнит его пересечь границу или хотя бы приблизиться к ней. Он знает, что наркоуправлению известно о его роли в убийстве Идальго, и знает, как истово разыскивает его Келлер, так что добрый доктор накрепко окопался в Гвадалахаре.

— В Мехико уже из-за Квито Фуэнтеса подняли ор, — говорит Арту Тим Тейлор.

— Плевать.

— Тебе легко говорить.

— Это точно.

— Сколько тебе повторять, Арт, мы не можем свалиться туда и захватить Доктора. А мексиканцы этого делать не станут. Не будут они и экстрадировать его в Америку. Это тебе не Гондурас и не каньон Койота. Дело закрыто.

Для тебя может быть, думает Арт.

Но для меня — нет!

Оно не будет закрыто, пока все до единого участники убийства Эрни не будут мертвы или за решеткой.

Если мы и мексиканские копы не могут этого сделать, то мне остается найти того, кто сможет.

И Арт отправляется в Тихуану.

Где Антонио Рамос держит небольшой ресторанчик.

Арт застает бывшего копа сидящим на улице. Тот закинул ноги на стол, в зубах зажата сигара, холодное «Текате» наготове под рукой. Рамос видит Арта и говорит:

— Если ты ищешь превосходный chile verde , могу тебе сказать — не по адресу пришел.

— Нет, я не за тем. — Арт присаживается. Он заказывает мгновенно подскочившей официантке пиво.

— Тогда что тебе?

— Не что, а кто. Мне нужен доктор Умберто Альварес.

Рамос качает головой:

— Я в отставке.

— Я помню.

— И вообще, разведывательную службу разогнали, — продолжает Рамос. — Я позволил себе один широкий жест в жизни, а они сочли его неуместным.

— Но все-таки я могу воспользоваться твоей помощью?

Сбросив со стола ноги, Рамос наклоняется, придвигая лицо к Арту:

— Ты уже пользовался моей помощью, припоминаешь? Я сдал тебе этого долбаного Барреру, но ты не спустил курок. Ты не хотел мести, тебе требовалось правосудие. И не получил ничего.

— Дело не закрыто.

— И зря. Потому что правосудия не существует, а к мести ты относишься несерьезно. Ты не мексиканец. Мы мало чего воспринимаем всерьез, но месть — да.

— Я тоже.

— Ну как же!

— Я серьезен на сто тысяч долларов, — заявляет Арт.

— Ты предлагаешь мне сто тысяч долларов за убийство Альвареса?

— Не за убийство, — поправляет Арт. — Я хочу, чтобы ты похитил его. Запихнул в мешок и погрузил на самолет в Штаты, где я смогу отдать его под суд.

— Ну видишь, вот про это я и говорил. Ты слабак. Желаешь мести, но кишка тонка, чтоб взять и отомстить. Тебе непременно требуется замаскировать ее этим своим mierda «справедливым судом». Куда проще было б застрелить его.

— Мне не надо, чтоб проще и легче. Я хочу засадить Доктора в какую-нибудь адову федеральную дыру до конца его дней, чтобы он тяжко и долго мучился. И надеюсь, что проживет он там очень-очень долго. Это ты слабак, раз хочешь избавить его от страданий.

— Ну не знаю...

— Ты мягкотелый и усталый. И не говори мне, будто ты не устал. Сидишь тут день за днем, стряпаешь тамали для туристов. Ты же слушаешь новости. И знаешь, Мэтти и Фуэнтеса я уже захватил. А следующим будет Доктор, с тобой или без тебя. Потом на очереди Баррера. С тобой или без тебя.

— Сто тысяч баксов?

— Сто тысяч.

— Мне потребуется несколько человек...

— Я даю тебе сто тысяч баксов за эту работу, — перебивает Арт. — А уж ты дели их, как желаешь.

— Ох, ох, какой крутой парень.

— И тебе лучше в это верить.

Рамос долго затягивается сигарой, выдыхает идеальными кольцами дым, следя, как они поднимаются к небу. Потом роняет:

— Черт подери, все равно я тут никаких денег не делаю. О'кей, acuerdate?

— Мне он нужен живой, — говорит Арт. — Доставишь труп — и твои денежки усвистели.

— Si, si, si...

Доктор Умберто Альварес-Мачаин заканчивает прием: галантно провожает свою последнюю пациентку до дверей, желает доброй ночи секретарше и заходит напоследок в кабинет привести в порядок бумаги перед уходом. Он не слышит, как семеро входят в приемную. Ни о чем не догадывается, пока в кабинете не появляется Рамос. Он приставляет электрошокер к щиколотке доктора и нажимает.

Альварес, свалившись на пол, катается от боли.

— Твой последний funciete , Доктор, — говорит Рамос. — Там, куда ты отправишься, никаких chocho не будет.

И ударяет шокером снова.

— Что, больно, да, ублюдок?

— Да, — стонет Альварес.

— Будь на то моя воля, я б всадил тебе пулю в голову. Но, к счастью для тебя, не я тут распоряжаюсь. А теперь сделаешь все, что я скажу, понял?

— Да.

— Вот и прекрасно.

Ему надевают на глаза повязку, связывают телефонным шнуром запястья и выводят через заднюю дверь к машине в проулке. Заталкивают на заднее сиденье, потом заставляют лечь на пол. Рамос, забравшись в машину, ставит ноги на шею Альваресу, и они едут в надежное убежище в пригороде.

Доктора вводят в темную комнату, где снимают с глаз повязку.

Альварес начинает плакать, увидев человека, развалившегося в кресле перед ним.

— Знаешь, кто я? — осведомляется Арт. — Эрни Идальго был моим лучшим другом. Un hermano. Sangre de mi sangre .

Альвареса бьет крупная дрожь.

— Ты был его палачом, — продолжает Арт. — Ты глумился над ним. Ты делал ему уколы, чтобы он не терял сознания и подольше мучился.

— Нет!

— Не надо врать. Так ты только еще сильнее злишь меня. У меня есть магнитофонная запись.

На брюках Доктора впереди проступает пятно и ползет вниз по ноге.

— Он обмочился, — замечает Рамос.

— Разденьте его.

С него сдергивают рубашку и оставляют болтаться на связанных запястьях. Сдергивают брюки и трусы на щиколотки. Глаза Альвареса наполнены диким ужасом. И ужас его растет, когда Клейндейст говорит:

— Ну-ка, нюхни. Чувствуешь запашок?

Альварес кивает.

— Это из кухни, — продолжает Клейндейст. — Напрягись-ка, тебе ведь этот запах знаком? Нет? О'кей — это нагревается металл. Железный прут над плитой.

Входит один из людей Рамоса, держа рукой в рукавице раскаленный, малиново отливающий металлический прут.

Альварес теряет сознание.

— Ну-ка взбодрите его! — бросает Арт.

Рамос стреляет ему из шокера в голень.

Альварес приходит в себя и заходится криком.

— Наклоните его над диваном.

Они перегибают Альвареса через валик. Два человека держат за руки, широко разведя их. Двое других удерживают на полу ноги. Еще один подносит к его лицу раскаленный прут.

— Нет, пожалуйста... нет!

— Мне нужны имена всех, — требует Арт, — кого ты видел в доме, когда вы убивали Эрни Идальго. И нужны они мне сейчас.

No problema.

Альварес принимается частить комической скороговоркой, точно на ускоренной записи.

— Адан Баррера, Рауль Баррера, — перечисляет он. — Анхель Баррера, Гуэро Мендес.

— Кто?

— Адан Баррера, Рауль Баррера...

— Нет, — перебивает Арт. — Последнее имя.

— Гуэро Мендес.

— Он тоже был там?

— Si, si, si. Он был главным, сеньор. — Альварес шумно втягивает воздух. — Это он убил Идальго.

— Как?

— Слишком большая доза героина. Случайность. Мы намеревались освободить Идальго. Клянусь. La verdad .

— Поднимите его.

Арт смотрит на рыдающего доктора.

— Ты напишешь показания. Расскажешь все про свое участие. Все про Баррера и Мендеса. De acuerdo?

— De acuerdo.

— А потом напишешь еще заявление, что тебя не пытали и никак не принуждали давать показания. De acuerdo?

— Si. — Потом, чуть опомнившись, Альварес начинает торговаться: — Но я получу хоть какую-нибудь компенсацию за мое сотрудничество?

— Я замолвлю за тебя словечко, — обещает Арт.

Они усаживают доктора за кухонный стол, вручив бумагу и ручку. Через час работа закончена. Арт читает, прячет в кейс и говорит:

— А теперь ты отправишься в небольшую поездку.

— Нет, сеньор! — вопит Альварес. Про маленькие поездки ему хорошо известно. В них всегда присутствует лопата и мелкая могила.

— В Соединенные Штаты, — заключает Арт. — Самолет ждет в аэропорту. Ты поедешь по собственной воле, я полагаю.

— Да, конечно.

Выбор, разумеется, правильный, думает Арт. Человек только что настрочил донос на Баррера и Гуэро Мендеса. Его шансы выжить в Мексике равны нулю. Арт надеется, что срок его жизни в федеральной тюрьме «Марион» будет как у патриархов в Ветхом Завете.

Двумя часами позже Альвареса, вымытого, в свежих брюках, доставляют в самолете в Эль-Пасо, там арестовывают и предъявляют обвинение в пытках Эрни Идальго, приведших к смерти. Когда доктора приводят в тюрьму, его фотографируют раздетым от головы до колен в доказательство того, что его не пытали.

И Арт, верный своему обещанию, заступается за Альвареса. Через федеральных прокуроров он просит, чтоб не выносили смертного приговора.

Он хочет, чтобы Альваресу дали пожизненный срок без малейшей возможности выйти на поруки.

Жизнь без надежды.

Мексиканское правительство выражает протест, и целый отряд американских защитников прав человека присоединяются к протесту, но и Мэтти, и Альварес по-прежнему сидят в федеральной тюрьме строгого режима в ожидании апелляции. Квито Фуэнтес — в тюремной камере в Сан-Диего. Никто не натягивает вожжи, чтоб обуздать Арта Келлера.

Те, кто хотели бы, не могут.

А те, кто могут, не хотят.

Потому что Арт солгал.

Арт нагромоздил гору лжи комиссии Сената, которая расследует слухи, будто ЦРУ было замешано в сделках контрас «оружие за наркотики». В голове у Арта по-прежнему прокручивается протокол, словно звуковая дорожка фильма, которую никак не отключить.

Вопрос: Вы когда-нибудь слышали о грузовой компании под названием «СЕТКО»?

Ответ: Не припоминаю.

Вопрос: Вы считали или считаете, что самолеты «СЕТКО» использовались для транспортировки кокаина?

Ответ: Мне об этом ничего не известно.

Вопрос: Вы слышали что-нибудь о Мексиканском Батуте?

Ответ: Нет.

Вопрос: Я напоминаю вам, что вы под присягой.

Ответ: Да.

Вопрос: Вы когда-нибудь слышали об АОГ?

Ответ: А что это?

Вопрос: Антитеррористическая оперативная группа.

Ответ: Слышу впервые.

Вопрос: А о Директиве № 3 Государственного департамента безопасности?

Ответ: Нет.

Вопрос: А про Национальный отдел гуманитарной поддержки?

Адвокат Арта, наклонившись, говорит в микрофон:

— Господин прокурор, мы здесь не для игры в вопросы и ответы.

Вопрос: Так вы когда-нибудь слышали о Национальном отделе гуманитарной поддержки?

Ответ: Только недавно в газетах читал.

Вопрос: Кто-нибудь из этого отдела оказывал на вас давление касательно ваших показаний?

— Я не позволю, чтобы так продолжалось дальше, — вмешивается адвокат Арта.

Вопрос: Например, полковник Крэг?

При этом вопросе пресса встрепенулась.

Полковник Скотт Крэг посадил на задницу другую комиссию, когда та попробовала было привязать его к сделке «обмен оружия на заложников» с иранцами. В результате Крэг стал американским народным героем, любимцем СМИ. Страна, увлеченная второстепенным шоу — «оружие на заложников», — не удостоила вниманием настоящий скандал — то, что правительство помогало контрас проворачивать сделки «оружие за наркотики». Так что предположение, будто полковник Крэг — его Арт видел последний раз в Илопонго сгружающим кокаин — надавил на Келлера, чтобы тот молчал, стало моментом наивысшего напряжения.

— Это возмутительно, господин прокурор! — вмешался адвокат Арта.

Вопрос: Вполне согласен. Так будет ваш клиент отвечать на вопрос?

Ответ: Я пришел отвечать на ваши вопросы честно и точно, и именно это я и делаю.

Вопрос: Отвечайте на поставленный вопрос.

Ответ: Я никогда не встречался и никогда не имел никаких бесед с полковником Крэгом по этому вопросу или какому-нибудь другому.

Репортеры опять погрузились в сон.

Вопрос: А как насчет названия «Цербер», мистер Келлер? Вы слышали о таком?

Ответ: Нет.

Вопрос: «Цербер» имел какое-то отношение к убийству агента Идальго?

Ответ: Нет.

Элсия после этого ответа ушла с галерки. Позже, в Уотергейте, она сказала Арту:

— Может быть, кучка сенаторов и не сумела понять, что ты лжешь, Арт, но я-то...

— Может, пойдем и мирно пообедаем с детьми? — спросил Арт.

— Как ты мог?

— Что?

— Выступить союзником правых.

— Стоп.

Арт поднял руку и повернулся к жене спиной. Он устал.

Он устал слушать, подумала Элсия. Если вспомнить их последние месяцы в Гвадалахаре, когда она обижалась на его отчужденность, так то был настоящий рай в сравнении с поведением человека, вернувшегося из Мексики. А может, он и не вернулся вовсе. Это совсем другой человек, она не узнавала своего мужа. Он не желал говорить с ней, не желал слушать. Большую часть своего «административного отпуска» он проводил сидя один у бассейна ее родителей или уходил на долгие одинокие прогулки по Пасифик-Пэлисейдс или по пляжу. За обедом он произносил только: «Спасибо, очень вкусно», — или того хуже, разражался гневным монологом о политике, какая это все чушь собачья, а потом, извинившись, уходил наверх или отправлялся на ночную прогулку. Поздними ночами Арт лежал в кровати, щелкал кнопками пульта, переключаясь с канала на канал, злобно комментируя, что все дерьмо. А когда они занимались любовью (если это можно так назвать), что случалось все реже и реже, действовал он агрессивно и быстро, словно стараясь выплеснуть злость, а не проявить свои чувства.

— Слушай, я ведь все-таки не боксерская груша, — заметила Элсия как-то ночью, когда он лежал на ней после соития, чужой, мучающийся человек в глубокой затяжной депрессии.

— Разве я тебя бью?

— Я не то имела в виду.

Отцом Арт оставался заботливым, хотя и вел себя будто деревянный. Он выполнял, как и прежде, все отцовские обязанности, но теперь делал все как бы автоматически. Точно это Арт-робот водил детей в парк, Арт-робот учил Майкла кататься на серфборде у берега, Арт-робот играл в теннис с Кэсси. И ребятишки это чувствовали.

Элсия пыталась уговорить его сходить к врачу.

Он смеялся:

— К доктору для психов?

— Ну хоть к какому-нибудь врачу.

— Все, на что они способны, — давать человеку лекарства.

Господи, ну так принимай их, думала она.

Стало еще хуже, когда начали приходить повестки.

Вызовы к бюрократам из наркоуправления, правительственным чиновникам, следователям Конгресса. И еще адвокатам. Элсия боялась, что гонорары юристам разорят их, но Арт твердил: «Не волнуйся, обо всем позаботятся».

Она так и не узнала, откуда поступают деньги, но они поступали бесперебойно, потому что она не видела ни одного счета от адвокатов.

Арт, само собой, отказался говорить об этом.

— Я ведь твоя жена, — взмолилась Элсия однажды ночью. — Почему ты ничего мне не рассказываешь?

— Есть вещи, про которые тебе лучше не знать.

Ему хотелось поговорить с женой, рассказать ей все, сблизиться с ней снова. Но он не мог. Точно их разделяла невидимая стена, некое силовое поле, как в фантастическом фильме, — и находилось оно даже не между ними, а внутри него. Арт будто пытался преодолеть толщу воды, смотрел на мир из глубины, лица детей и жены казались нереальными, искаженными. Арт не в силах был вынырнуть из-под воды, дотянуться, дотронуться до них.

Наоборот, он погружался все глубже и глубже.

Замыкаясь в молчании, этом медленном яде, разъедающим брак.

В тот день в Уотергейте он взглянул на Элсию и понял: она догадалась, что он уворачивался и лгал ради правительства, помог ему прикрыть грязную сделку, которая выплеснула на улицы американских гетто наркотики.

Но она так и не поняла — почему?

Вот именно поэтому, думает теперь Арт, глядя из окна через дорогу, на дом 2718 по Космос-стрит, где прячется Тио Баррера.

— Наконец-то я достал тебя, сукин сын, — говорит Арт. — И никто на этот раз тебе не поможет.

Тио каждые несколько дней перебирается из одной своей квартиры в другую, иногда в кондо в Гвадалахаре. То ли опасаясь ареста, то ли страшась участи Идальго, потому что, покуривая собственный товар, Тио все больше впадал в паранойю.

И на то у него очень веские причины, думает Арт. Он уже три дня следит за Тио в этом доме. Так долго Тио на одном месте еще не задерживался. Возможно, он уже сегодня днем переедет.

Или думает, что переедет.

У Арта свои планы насчет следующего переезда Тио.

Его правительство пообещало мексиканскому, что сделано все будет без шума и скандала. И конечно же без случайных жертв. А потом Арту следует исчезнуть как можно скорее: все должно выглядеть как операция мексиканцев от начала до конца, триумф federales.

Да хоть как, думает Арт.

Мне все равно, Тио, лишь бы ты очутился в тюремной камере.

Арт, пригнувшись, снова выглянул из окна. Награда за «мои годы в пустыне», как он стал называть то жуткое время — 87-й, 88-й и 89-й годы, — когда маневрировал на минном поле расследований, терзаясь ожиданием, что вот-вот ему предъявят обвинение в даче ложных показаний, но этого, слава богу, не случилось. Наблюдал, как один президент ушел с поста и его вице-президент — тот самый человек, который вел тайную войну против сандинистов, — заступил на его место. Мои годы в пустыне, вспоминает Арт, — это бесконечная череда каких-то конторских должностей, постепенное угасание его брака, когда они с Элсией разъехались по разным комнатам и разным жизням, потом Элсия наконец потребовала развода, а он сопротивлялся как мог, до последнего.

Еще и теперь, думает Арт, какие-то документы по разводу лежат неподписанные на кухонном столе в его маленькой пустой квартире, снятой в центре Сан-Диего.

— Никогда, — сказал Арт жене, — я не позволю тебе забрать моих детей.

Наконец воцарился мир.

Не для Келлеров, а в Никарагуа.

Прошли выборы, сандинистов сбросили, тайная война подошла к концу, и буквально через пять минут Арт пришел к Джону Хоббсу требовать заслуженной награды.

Расправы с каждым человеком, участвовавшим в убийстве Эрни Идальго.

Список зачистки: Рамон Мэтти, Квито Фуэнтес, доктор Альварес, Гуэро Мендес.

Рауль Баррера.

Адан Баррера.

И Мигель Анхель Баррера.

Тио.

Какого бы мнения ни придерживался Арт о президенте, о Джоне Хоббсе, о полковнике Скотте Крэге и Соле Скэки, все-таки они оказались людьми слова. Арту Келлеру предоставили полную свободу действий и всю возможную помощь. И он сорвался в бешеный галоп.

— А в результате, — подытожил Хоббс, — у нас имеется сожженное посольство в Гондурасе, грандиозная битва за гражданские права, а наши дипломатические отношения с Мексикой превратились в груду пепла. И, продолжая метафору, Америка рвется устроить аутодафе для тебя, а судьи с радостью притащат шашлык поджарить на этом костре.

— Но я уверен, — говорит Арт, — что имею полную поддержку Белого дома и президента.

А еще Арт напомнил Хоббсу, что до того, как нынешний президент въехал в Белый дом, он занимался тем, что снабжал контрас кокаином, так что не надо тут никакой чепухи насчет Америки и судей.

Шантаж сработал: Арт получил разрешение охотиться на Тио.

Но добиться этого было непростой задачей.

В переговорах на высшем уровне Арт даже не упоминался.

Хоббс отправился в Лос-Пинос, резиденцию президента, чтобы заключить сделку: арест Мигеля Анхеля Барреры — это камень, убранный с дороги НАФТА — Соглашения о Североамериканской зоне свободной торговли.

НАФТА — это ключевое звено, совершенно необходимое для модернизации Мексики. Когда соглашение вступит в действие, Мексика сможет двинуться в следующее столетие. Без НАФТА мексиканская экономика загниет и рухнет, а страна так и останется захудалой окраиной третьего мира, погрязшей в нищете.

Итак, они обменяли Барреру на возможность заключения НАФТА.

Но есть и досадная оговорка: этот арест станет последним. Он подведет черту под делом об убийстве Идальго. А Арту Келлеру даже не разрешат после этого въезд в страну. Он получит Тио, но останутся на свободе Адан, Рауль и Гуэро Мендес.

Ничего, думает Арт.

Насчет них у меня свои планы.

Но сначала — Тио.

Проблема — трое телохранителей Тио (опять «Цербер», думает Арт, неизбежный трехголовый сторожевой пес), вооруженные автоматическими пистолетами девятого калибра, автоматами «АК-47» и ручными гранатами. И с легкостью пускающие весь этот арсенал в ход.

Не то чтобы это так уж напрягало Арта. У его команды тоже есть оружие. Двадцать пять офицеров federales из спецотряда вооружены «М-16», снайперскими винтовками и прочими такими игрушками, да вдобавок Рамос и его солдаты увешаны с ног до головы. Но приказ Мексики — «Категорически запрещается перестрелка на улицах Гвадалахары». И Арт полон решимости не нарушать условия сделки.

Поэтому они стараются отыскать лазейку.

Ее помогает найти девушка, последняя любовница Барреры, с жесткими веревочными прядями волос.

Девушка ни в какую не желает стряпать еду.

Арт наблюдал, как последние три дня по утрам телохранители тянулись в местную comida на завтрак. В наушниках раздавались ее крики, их ворчанье, когда они выходили. Возвращались они минут через двадцать, сытые и готовые к долгому дню охраны Мигеля Анхеля.

Но не сегодня, думает Арт, нет.

Сегодня день у них получится короткий.

— Должны же они выйти, — говорит он Рамосу.

— Не волнуйся.

— А я волнуюсь, — возражает Арт. — Что, если на нее вдруг нападет приступ хозяйственности?

— На эту-то свинюшку? — возражает Рамос. — Забудь. Вот если б она была моей женщиной, то готовила бы завтрак как миленькая. Просыпалась бы по утрам, напевая, желая угодить мне. Самая счастливая женщина в Мексике.

Но и он дергается тоже, видит Арт. Челюсти стискивают всегдашнюю сигару, пальцы выбивают легкую дробь по прикладу его Эспозы — «узи». И он добавляет:

— Надо же им есть.

Ладно, будем надеяться, думает Арт. Но если они не выйдут и от нас ускользнет такой случай, вряд ли еще будет возможность воспользоваться и без того ненадежной договоренностью с мексиканским правительством. Союзнички совсем не рвутся сотрудничать. Министр внутренних дел и губернатор Халиско отправились подальше в море, в трехдневный тур на «подводное плавание», обеспечивают себе право заявить впоследствии о полной своей непричастности к аресту и уцелевшим братьям Баррера. И есть еще много слабых моментов в этой операции, потому решающий фактор сейчас — время.

Команда federales из Мехико уже на месте, караулят, чтобы схватить Барреру. Специальный армейский отряд расположился на окраине, города, готовый вмешаться и сдерживать полицейские силы штата Халиско, их шефа и губернатора штата, пока Барреру переправляют самолетом в Мехико, где его арестуют и посадят в тюрьму.

Этот государственный переворот в штате, думает Арт, спланирован до секунды, и если что-то сорвется, то будет уже немыслимо сохранить все в тайне даже хотя бы один день. Полиция Халиско выручит своего дружка Барреру, губернатор заявит, что знать ничего не знает, и конец песне.

Так что операцию обязательно нужно осуществить сейчас.

Арт глаз не спускает с парадной двери особняка.

Пожалуйста, Боже, пусть они проголодаются!

Пусть отправятся завтракать.

Он пристально смотрит на дверь, будто бы взглядом может заставить ее открыться.

Тио стал наркоманом.

Подсел на кокаин.

Настоящая трагедия, думает Адан, глядя на дядю. То, что начиналось как шуточная игра в физическую немощь, обернулась реальностью, как будто Тио заигрался так, что уже не в состоянии выйти из роли. И раньше стройный, он стал совсем худым, он почти не ест, курит сигары одну за другой. Если он не вдыхает дым, то выкашливает его. Его некогда угольно-чёрные волосы теперь серебристо-седые, кожа приобрела желтоватый оттенок. Ему вводят глюкозу, и он таскает за собой капельницу на колесиках, будто домашнюю собачонку.

Тио пятьдесят три года.

Юная девушка — которая уж там по счету? — пятая или шестая после Пилар — входит в комнату, плюхается пышным задом на шезлонг и включает телевизор. Рауль шокирован таким неуважением. И еще больше шокирован, когда его дядя робко блеет:

— Color de mi vido, мы говорим о бизнесе.

«Огонек моей жизни», — о, черт, думает Адан. Девчонка — он даже не может вспомнить ее имени — очередная бледная копия Пилар Талавера-Мендес. Фунтов на двадцать толще, рыхлая, жирные волосы, но слабое сходство проглядывает. Адан может понять одержимость дяди Пилар — господи, такая красотка! — но увлечься такой уродиной!.. Этого он постичь не может. Особенно сейчас, когда девица капризно выпячивает толстые губы и мяучит:

— Ты вечно говоришь о бизнесе.

— Приготовь нам ланч, — просит Адан.

— Я не готовлю. — И, ухмыльнувшись, лениво, вперевалку уходит. Они слышат, как громко заговорил телевизор в другой комнате.

— Ей нравятся сериалы, — объясняет Тио.

Адан молчит, откинувшись в кресле и глядя на дядю с растущей тревогой. Его явно пошатнувшееся здоровье, слабость, попытки заменить кем-то Пилар, такие же упорные, как неудачные. Тио Анхель жалок, но, однако, он все еще patron всего pasadora .

Тио, наклонившись к Адану, шепчет:

— Ты встречаешь ее?

— Кого, Тио?

— Ее, — хрипло каркает Тио. — Mujer Мендеса, Пилар.

Гуэро женился на Пилар. Встретил ее, когда та вышла из самолета после своего «медового месяца» в Сальвадоре с Тио, взял да и женился на девчонке, до которой большинство мексиканцев и не дотронулись бы. Мало того что она уже не девственница, так вдобавок была еще любовницей Барреры, его segundera. Вот как сильно Гуэро влюбился в Пилар Талаверу.

— Si, Тио. Встречаю иногда.

Тио кивает. Бросает быстрый взгляд в сторону гостиной, удостоверяясь, что девчонка по-прежнему смотрит телевизор, и шепчет:

— Она все такая же красивая?

— Нет, Тио, — лжет Адан. — Она толстая стала. И страшная.

Но это не так.

Пилар, думает Адан, красива изысканной красотой. Он ездит на ранчо Мендеса в Синалоа каждый месяц со своим взносом и встречает ее там. Теперь она молодая мать, у нее трехлетняя дочка и младенец сын, и Пилар просто ошеломительно красива. Подростковый жирок с нее сошел, и она расцвела, превратилась в прелестную молодую женщину.

И Тио по-прежнему влюблен в нее.

Адан пытается вернуться к прежней теме:

— Так как насчет Келлера?

— А что с ним?

— Он увез Мэтти из Гондураса, — напоминает Адан. — А теперь похитил Альвареса прямо отсюда, из Гвадалахары. Кто на очереди? Ты?

Вот о чем надо тревожиться всерьез. Тио пожимает плечами:

— Мэтти стал слишком самодовольным. А Альварес беспечным. Я не такой, как они. Я очень осторожный. Переезжаю каждые несколько дней. Меня защищает полиция Халиско. Есть у меня и другие друзья.

— Ты про ЦРУ? — уточняет Адан. — Война с контрас окончена. Какой им теперь от тебя прок?

Потому что верность не из числа американских добродетелей, думает Адан, как и долгая память тоже. Если ты сам не знаешь этого, так спроси Мануэля Норьегу в Панаме. Он тоже был ключевой фигурой в «Цербере», связным в Мексиканском Батуте, и где он теперь? Да там же, где Мэтти с Альваресом, — в американской тюрьме. Но только не Арт, а старый друг Норьеги Джордж Буш засадил его туда. Вторгся в страну, захватил дружка и предоставил место за решеткой.

Так что если ты хочешь сосчитать американцев, которые способны отплатить тебе верностью, Тио, то хватит пальцев одной руки.

Я смотрел спектакль Арта по Си-эн-эн. За свое молчание он конечно же назначил цену, и эта цена, вполне возможно, ты. А может, и мы все.

— Не переживай ты, mio sobrino, — говорит Тио. — Лос-Пинос — наш друг.

Лос-Пинос — это резиденция президента Мексики.

— С чего это он такой уж твой друг?

— С моих двадцати пяти миллионов долларов. И есть еще кое-что.

Адан знает что.

То, что Федерасьон помогла президенту обманом выиграть выборы. Четыре года назад, в 1988-м, казалось несомненным, что кандидат от левой оппозиции Карденас победит на выборах и свалит Институционно-революционную партию, которая находилась у власти со времен революции 1917 года.

Но потом случилось нечто странное.

Компьютеры, подсчитывавшие голоса, волшебным образом вышли из строя.

Член выборной комиссии появился как бы в полном недоумении на экране и объявил, что компьютеры сломались, а потому потребуется несколько дней, чтобы подсчитать голоса и определить победителя. И в эти несколько дней тела двух наблюдателей от оппозиции, ответственных за контроль подсчета голосов на компьютерах — двух человек, которые могли и обязательно бы объявили правду: Карденас получил пятьдесят пять процентов голосов, — были найдены в реке.

И снова на экранах появился член выборной комиссии и объявил с лицом ясным и честным: выборы выиграла ИРП.

Нынешний президент вступил в должность, приступил к национализации банков, телекоммуникаций, нефтяных вышек, всей собственности, что была куплена по низким рыночным ценам теми самыми гостями, которые пришли на его обед по сбору средств и оставили «на чай» кругленькую сумму в двадцать пять миллионов долларов.

Адану известно, что не Тио организовал убийство наблюдателей, это было делом рук Гарсии Абрего, но Тио наверняка об этом знал и дал свое согласие. И так как Абрего с Лос-Пинос друзья неразлейвода, они с Эль Багманом, братом президента, партнеры, тот владеет третью всех кокаиновых перевозок, какие осуществляет Абрего через картель Залива. И Тио не без основания считает, что у Лос-Пинос есть причины сохранять ему верность.

Но у Адана имеются на этот счет определенные сомнения.

Сейчас он смотрит на дядю и видит, тому не терпится закончить встречу. Тио охота курнуть крэка, но при Адане ему неудобно. Как грустно, думает Адан, уходя, видеть, что сотворил наркотик с этим великим человеком.

Адан берет такси до Перекрестья Площадей и идет в собор молиться о чуде.

Господь Бог и наука, думает он.

Силы, иногда действующие заодно, а иногда конфликтующие, к ним обращаются Адан и Люсия в стараниях помочь дочке.

Люсия чаще взывает к Богу.

Она ходит в церковь, молится, заказывает мессы и молитвы благодарения, стоит на коленях перед ликами святых. Покупает Milagros у собора и бережет их, ставит свечи, дает деньги, она приносит и приносит жертвы.

Адан в церковь ходит по воскресеньям, тоже вносит свои пожертвования, молится, причащается, но он просто угождает Люсии. Он больше не верит в помощь с той стороны. Регулярно приезжая в Кульякан с деньгами для Гуэро Мендеса, он всегда заходит к раке Санто Хесуса Малверде и произносит manda.

Он молится Narcosanto , но больше надежд возлагает на докторов.

Адан продает наркотики, а покупает лекарства.

Педиатры, неврологи, нейропсихологи, психоневрологи, эндокринологи, специалисты по мозгу, химики-ученые, лекари-травники, знахари. Доктора из Мексики, Колумбии, Коста-Рики, Англии, Франции, Швейцарии и даже США.

Сам к американским врачам Адан ездить не может.

Не может сопровождать жену и дочку в их печальных, тщетных поездках к специалистам в госпиталь «Скриппс» в Ла-Холле или в «Мерси» в Лос-Анджелесе. Он посылает Люсию, снабдив списком вопросов, кипами медицинских отчетов, результатов тестов, историй болезней. Люсия возит Глорию одна, пересекает границу под своим девичьим именем — она все еще гражданка Америки. Случается, они уезжают на несколько недель, бывает, и месяцев, и тогда Адан тоскует по дочке. Возвращаются они неизменно все с одной и той же новостью.

Что новостей нет.

Никакого нового чуда не изобрели.

Ни Бог, ни врач.

Ничего сделать они не в силах.

Адан и Люсия утешают друг друга с надеждой, верой — у Люсии вера есть, а Адан ее изображает—и любовью.

Адан любит свою жену и дочку.

Он хороший муж и замечательный отец.

Другие мужчины, знает Люсия, пожалуй, и отвернулись бы от своего ребенка-калеки, стали избегать девочки, своего дома, придумали бы тысячу предлогов, чтобы проводить время где-то еще.

Но только не Адан.

Он дома почти каждый вечер, каждый уикенд. Первым делом утром он заходит в комнату к Глории поцеловать дочку, приласкать ее, потом он готовит ей завтрак перед тем, как уйти на работу. И, возвращаясь вечером, прежде всего заходит к ней. Он читает ей, рассказывает всякие истории, играет.

И Адан не стыдится Глории. Он водит ее на долгие прогулки по кварталу Рио. Берет с собой в парк, на ланчи, в цирк — везде. Все владельцы магазинов знают девочку — они дарят ей конфеты, цветы, дешевые колечки, заколки для волос, браслеты, всякие хорошенькие безделушки.

Когда Адану приходится уезжать по делам — как сейчас, в обычную поездку в Гвадалахару навестить Тио, а от него в Кульякан с кейсом наличных для Гуэро, — то он звонит домой каждый день, несколько раз на дню, чтобы поговорить с дочкой. Рассказывает ей анекдоты, всякие забавные случаи. И отовсюду привозит ей подарки — из Гвадалахары, Кульякана, Бадирагуато.

В поездках к врачам, куда он может — всюду, кроме Соединенных Штатов, — он сопровождает Люсию с дочкой. Он стал экспертом по кистозной лимфографии — читает, изучает, задает вопросы; он поощряет, предлагает вознаграждения. Жертвует огромные деньги на исследования, исподволь побуждая к тому же своих партнеров. У них с Люсией красивые вещи, прекрасный дом, но они могли бы позволить себе купить еще лучше и гораздо больше, если б не тратили столько денег на докторов, пожертвования, на обеты, мессы и благодарственные молитвы, на игровые площадки и клиники.

Люсия этому рада. Ей не нужно вещей красивее и дома побольше. Ей не нужно — и она никогда не захочет — роскошного и, если честно, безвкусного особняка, в каких сейчас живут другие narcotraficantes.

Люсия и Адан отдали бы все, что у них есть, любой родитель отдал бы, какому угодно доктору или Богу, всем докторам и всем богам, только бы вылечили их ребенка.

Чем меньше надежд на науку, тем фанатичнее религиозность Люсии. Она больше верит в чудо, чем в сухие цифры медицинских отчетов. Благодеяние от Бога, от святых, от Девы Марии Гваделупской способно в мгновение ока, в одно биение сердца уничтожить все эти цифры. Она не вылезает из церкви, она ежедневно причащается, приводит приходского священника отца Риверу домой на обеды, на частную молитву и обсуждения Библии. Может, ее вера недостаточно глубока? (Может, какое-то ее сомнение мешает действию milagro?) Она сомневается в искренности веры Адана. И настоятельно уговаривает мужа посещать мессы чаще, молиться усерднее, еще больше жертвовать денег на церковь, беседовать с отцом Риверой, «открыть ему, что у тебя на сердце».

Чтобы порадовать жену, Адан отправляется на встречу со священником.

Ривера человек неплохой, пусть даже чуть глуповат. Адан сидит в кабинете священника, через стол от него, и говорит:

— Надеюсь, вы не поддерживаете Люсию в убеждении, будто недостаток ее веры мешает лечению нашей дочери?

— Конечно нет. Я бы никогда такого не сказал и даже не подумал.

Адан кивает.

— Но давайте поговорим о вас, — говорит Ривера. — Как, Адан, я могу помочь вам?

— Да у меня все хорошо.

— Наверно, вам нелегко.

— Жизнь — вообще нелегкая штука.

— А какие отношения у вас с Люсией?

— Все прекрасно.

Ривера делает умное лицо и спрашивает:

— А в спальне? Могу я спросить? Как супружеские...

Адан успешно скрывает усмешку. Его всегда смешит, когда священники, эти добровольные кастраты-евнухи, рвутся давать советы по сексуальным вопросам. Это как если б вегетарианец предлагал приготовить для тебя барбекю. Тем не менее, очевидно, Люсия обсуждала их сексуальную жизнь со священником, иначе у этого человека никогда не хватило бы нахальства затрагивать эту тему.

Но дело в том, что и обсуждать-то тут нечего.

Никакой сексуальной жизни нет. Люсия панически страшится забеременеть. А так как церковь запрещает контрацепцию, всякие противозачаточные средства, а она ни на капельку не отклонится от полного и всецелого подчинения законам церкви...

Адан уже сотни раз убеждал ее, что шансы опять родить ребенка с врожденным дефектом тысяча к одному, даже миллион к одному, но логики для нее не существует. Она знает, что он прав, но как-то ночью со слезами признается ему, что ей невыносимо само воспоминание о той минуте в госпитале, когда ей сказали, когда она увидела....

Ей нестерпима даже мысль о возможности снова пережить такую минуту.

Люсия несколько раз поддавалась его уговорам — в безопасные дни, конечно, — но лежала как замороженная. Ужас и чувство вины, подумал Адан, не возбуждают.

Правда в том, хочется сказать ему Ривере, что для него это не важно. Он занят на работе, занят дома, и вся его энергия уходит на ведение бизнеса (своеобразный характер этого бизнеса никогда не обсуждается), на заботу об очень больной, имеющей серьезные физические недостатки девочке, и попытки найти лечение для нее. В сравнении со страданиями их дочери мучения из-за отсутствия сексуальной жизни — сущие пустяки.

— Я люблю свою жену, — говорит он Ривере.

— Я всячески убеждал ее родить еще детей, — говорит Ривера. — Чтобы...

Ну довольно, думает Адан. Это уже оскорбительно.

— Отец, — перебивает он, — сейчас наша главная и единственная забота — Глория.

Адан оставляет на столе чек.

Идет домой и рассказывает Люсии, что разговаривал с отцом Риверой и беседа эта укрепила его веру.

Но верит Адан по-настоящему только в цифры.

Ему больно наблюдать грустную веру жены в чудо, он понимает, что Люсия лишь с каждым днем причиняет себе все больше страданий. Адан знает наверняка: никогда не лгут только цифры. Он каждый день занимается цифрами, принимает важные решения, исходя из цифр, и знает, что математика верна для всей вселенной, а математическое доказательство и есть единственно верное.

А цифры говорят, что их дочери с возрастом будет становиться только хуже. И жаркие исступленные молитвы его жены остаются то ли неуслышанными, то ли безответными.

Все надежды Адан возлагает на науку; может, кто-то где-то выведет нужную формулу, откроет волшебное лекарство, сделает хирургическую операцию, которые посрамят Бога и его окружение бесполезных святых.

Но пока что предпринять ничего нельзя, кроме как переставлять ноги в этом бесполезном марафоне.

Ни Бог, ни наука не в силах помочь его дочери.

Кожа Норы тепло порозовела от горячей воды в ванной.

На ней толстый белый махровый халат, на голове тюрбаном накручено полотенце. Она плюхается на диванчик, закидывает ноги на кофейный столик и берет в руки письмо.

— Так ты собираешься? — спрашивает она.

— Собираюсь — что? — переспрашивает Парада, вопрос отрывает его от сладкой музыки альбома Колтрейна, льющейся из стерео.

— Уйти в отставку?

— Не знаю. Наверное, да. Письмо ведь от самого Папы...

— Но ты же сказал, что это всего лишь просьба, — возражает Нора. — Он просит, а не приказывает.

— Это так, из вежливости. А суть одна. Папе в просьбах не отказывают.

Нора пожимает плечами:

— Всегда бывает первый раз.

Парада улыбается. Ах, бесшабашная бравада юности! Это, размышляет он, одновременно и недостаток, и достоинство молодежи: у них так мало почтения к традициям, а еще меньше к авторитетам. Вышестоящий просит тебя сделать что-то, чего ты делать не желаешь. Все легко и просто — откажись.

Но было бы куда легче согласиться, думает он. И не только легче — соблазнительнее. Уйти в отставку и стать опять простым приходским священником. Или принять назначение в монастырь — на «период размышлений», возможно, так они назвали бы это. Время для созерцания и молитв. Это так чудесно после постоянных стрессов и ответственности. Бесконечных политических переговоров, нескончаемых усилий раздобыть еду, жилье, медикаменты. Это тяжкое бремя, печалится он, вполне отдавая себе отчет, что он начинает жалеть себя. И вот теперь Папа не просто желает освободить меня от тяжкой ноши, но просит, чтобы я отдал ее.

И даже отнимет силой, если я покорно с ней не расстанусь.

Вот этого Нора не понимает.

Она уже несколько лет приезжает к нему в гости. Сначала это были короткие наезды на пару дней, она помогала в приюте для сирот за городом. Потом визиты стали длиннее, она стала задерживаться на две-три недели, а вскоре недели превратились в месяцы. Возвращаясь в Штаты, она занималась тем, чем обычно, чтобы заработать на жизнь. Но приезжала сюда снова и снова.

И это радует отца Хуана, потому что она оказывает неоценимую помощь приюту.

К собственному удивлению, Нора научилась делать то, что требовалось, и делать очень хорошо. И присматривать за дошколятами, и контролировать, казалось, бесконечный ремонт сантехники, и вести переговоры с подрядчиками о стоимости строительства нового здания. Она ездила на центральный рынок в Гвадалахару закупать продукты на неделю, самые свежие и по низкой цене.

Сначала всякий раз, когда возникала новая проблема, Нора плаксиво заводила один и тот же припев: «Я же ничего в этом не понимаю!» — и получала от сестры Камеллы все тот же ответ: «Ничего, научишься».

И она училась и научилась. Стала настоящим экспертом в хитросплетениях сантехнического ремонта в третьем мире. Местным подрядчикам и нравилось, когда она приходила — очень красивая! — но они и терпеть этого не могли, ведь она была жесткой и неумолимой. Они восторгались (хотя их и шокировало), когда видели, что к ним идет эта женщина и отрывисто бросает по-испански с сильным акцентом, но вполне понятно: «No те quiebres el culo!» (Нечего мне башку морочить!)

А в другой раз она могла быть такой чарующей и обаятельной, что они давали ей все, что она просила, с минимальной наценкой. Она смотрела на них прекрасными томными глазами, улыбалась своей особенной улыбкой и говорила, что крыша просто не может ждать до тех пор, пока у приюта появятся наличные, ведь вот-вот польют дожди, вон, видите, какое небо?

Нет, неба они не видели. Они видели ее лицо и фигуру, и если совсем по-честному, то душу, и они шли и ремонтировали распроклятую крышу. Они знали, деньги за ней не пропадут, деньги она раздобудет, потому что кто же в епархии посмеет ей отказать?

Да никто.

Ни у кого не хватит храбрости.

А на рынке? Бог свидетель, она для торговцев — просто ходячий кошмар. Шагает между овощными рядами, точно королева, требуя все самое лучшее, все самое свежее. Мнет, и нюхает, и требует кусочек попробовать.

Однажды утром зеленщик, не выдержав, спрашивает:

— Вы что, воображаете, что делаете закупки для постояльцев роскошного отеля?

А она ответила:

— Мои дети заслуживают большего, чем толстопузые богачи. Или вы не согласны?

Нора покупает приюту лучшие продукты по самым выгодным ценам.

Слухи про нее гуляют самые разные. Она актриса... да нет, шлюха. Нет... она любовница кардинала. Нет, она была дорогой куртизанкой, а теперь умирает от СПИДа, вот и приезжает в приют, чтобы искупить свои грехи, прежде чем отправиться на встречу с Богом.

Но прошел год, потом два, потом пять и семь лет, а она все так же приезжает в приют для сирот, и здоровье у нее не ухудшается, а красота не увядает. И всякие домыслы о ее прошлом как-то сошли на нет.

Нора наслаждается едой, когда приезжает в город. Она наедается до отвала, потом, прихватив с собой бокал вина в роскошную ванную, отмокает в горячей воде с душистыми добавками. Вытирается досуха большим пушистым полотенцем (в приюте полотенца маленькие и почти прозрачные), горничная приносит чистую одежду — ее стирали, пока Нора принимала ванну, — и наконец Нора присоединяется к отцу Хуану. Они проводят вечер за разговорами, слушая музыку, или смотрят фильмы. Нора знает, отец Хуан пользуется случаем, пока она принимает ванну, чтобы выйти в сад и украдкой выкурить сигарету (врачи ему строжайше запретили, но он рассуждает: «Вот брошу я курить, а меня возьмет да собьет машина? Тогда получится, я пожертвовал своим удовольствием попусту!»), а потом сосет мятный леденец перед ее возвращением. Смешно! Будто бы может кого-то одурачить, будто ее нужно дурачить.

Они даже стали измерять время приема ванны сигаретами: «Ванна на пять сигарет», или, если у нее особенно мрачно на душе и она очень устала: «Это будет ванна на восемь сигарет», но он все равно притворяется, будто не курит и всегда сосет леденец.

И такая игра у них продолжается уже семь лет.

Семь лет — Норе просто не верится.

В этот раз она приехала против обыкновения утром, ночью ей пришлось отвозить больного ребенка в городской госпиталь, а потом она сидела у его постели. Когда кризис миновал, Нора взяла такси до дома отца Хуана и утешила себя ванной и плотным завтраком. Теперь она сидит в кабинете Парады и слушает музыку.

— Как же это все так быстро промелькнуло? — спрашивает она, когда соло Колтрейна поднимается до крещендо, а потом резко падает вниз.

— Что?

— Да семь лет.

— Как обычно, — отвечает отец Хуан. — За делами, которые требовалось сделать.

— Да, наверное.

Нора беспокоится за Хуана.

У него усталый, измученный вид. И хотя они шутят насчет этого, он действительно последнее время сильно похудел и чаще простужается.

Однако дело не только в его здоровье.

Дело также и в его безопасности.

Нора боится, что его хотят убить.

Не только из-за его постоянных политических проповедей и организации трудовых союзов; последние несколько лет он все больше и больше времени проводит в штате Чьяпас, превращая тамошнюю церковь в центр индейского движения, чем приводит в ярость местных землевладельцев. Он все более открыто и категорично высказывается по социальным вопросам, всегда занимая опасную левую позицию, и даже выступает против договора НАФТА, который, как он доказывает, только еще больше обездолит бедных и безземельных.

Он даже обличает НАФТА с кафедры, приводя в негодование свое начальство в церкви, а также правых в Мексике.

На стене появляются письмена. В буквальном смысле.

В первый раз, когда Нора увидела такой плакат, она возмущенно бросилась сдирать его, но Парада ее остановил. Ему показалось забавным его мультяшное изображение и надпись «EL CARDENAL ROJO» — «Красный кардинал», а ниже — «ОПАСНЫЙ ПРЕСТУПНИК - РАЗЫСКИВАЕТСЯ ЗА ПРЕДАТЕЛЬСТВО СВОЕЙ СТРАНЫ». Он пожелал скопировать плакат и вставить в рамку.

Его плакат не напугал — он заверял Нору, что они не решатся на убийство священника. Но убили же они Оскара Ромеро в Гватемале?

Ряса не спасла его от пули. Эскадрон смерти строем вошел в церковь, где он читал мессу, и расстрелял в алтаре. А потому Нора боится мексиканской «Гуардиа Бланка» и этих плакатов, которые могут спровоцировать какого-нибудь одинокого психа поиграть в героя и убить предателя.

— Они всего лишь пытаются запугать меня, — убеждал ее Хуан, когда они первый раз увидели плакат.

Но как раз это и не нравится Норе, потому что она знает: его не запугать. А когда они убедятся, что не запугать, что тогда? Так что, может быть, «просьба» об отставке — это совсем неплохо, думает Нора. И потому поддерживает эту идею. Она слишком умна и не говорит открыто о его здоровье, крайней усталости и угрозах: она хочет оставить ему шанс уйти.

Просто уйти.

Живым.

— Ну не знаю, — осторожно роняет она. — Может, идея не так уж и плоха.

Он рассказывает ей о споре, когда папский нунций вызвал его в Мехико и стал объяснять «серьезные пасторские и политические ошибки» в Чьяпасе.

— Это теология освобождения, — завел Антонуччи.

— Мне плевать на теологию освобождения.

— Рад это слышать.

— Меня заботит только освобождение.

Маленькое лицо Антонуччи, похожее на птичье, потемнело.

— Христос освободил наши души от ада и смерти, и, по-моему, такого освобождения вполне достаточно. Это благая весть Евангелия, и именно это вам и полагается доносить до верующих вашей епархии. Это, а не политика, должно быть вашей главной заботой.

— Моя главная забота, — возразил Парада, — чтобы Евангелие стало благой вестью для людей сейчас, а не после того, как они умрут с голоду.

— Такая политическая ориентация может вызвать только возмущение после Второго Ватиканского собора. Возможно, от вашего внимания ускользнуло, что у нас теперь другой Папа.

— Да нет, — ответил Парада, — но иногда он делает все наоборот: в городах, куда он ездит, он целует землю и шагает по людям.

Антонуччи обрывает его:

— Тут не до шуток. Вашу деятельность уже расследуют.

— Интересно, кто же?

— Отдел по латиноамериканским странам в Ватикане. Кардинал-епископ Гантен. И он желает, чтобы вас сместили.

— На каких основаниях?

— Ересь.

— Хм, смешно.

— Да? — Антонуччи взял в руки папку со стола. — Вы совершали мессу в чьяпасскои деревне в прошлом году, нарядившись в костюм майя и надев головной убор с перьями?

— Это символы. Их местные жители...

— Стало быть, да, — подытожил Антонуччи. — Вы открыто участвовали в языческом обряде.

— А вы что, полагаете, Бог прибыл сюда только с Колумбом?

— Цитируете сами себя. Да, у меня записано это любопытное высказывание. Дайте-ка найду. Ага, вот: «Бог любит все человечество...»

— У вас что, имеются против этого утверждения какие-то возражения?

— «...и, следовательно, открыл свое Божье «Я» всем культурным и этническим группам в мире. Еще до того, как миссионеры приехали проповедовать учение Христа, процесс спасения уже происходил. Мы убеждены, что не Колумб привез Бога на своих кораблях. Нет, Бог всегда присутствовал во всех этих культурах, так что миссионерство имеет совершенно другой смысл — объявить о Боге, который уже присутствовал здесь». Вы станете отрицать, что говорили такое?

— Нет, я целиком все подтверждаю.

— То есть они были спасены еще до Христа?

— Да.

— Ересь, чистейшей воды ересь!

— Нет. Это абсолютное спасение душ. Одно это простое заявление, что не Колумб привез Бога с собой, сделало больше для начала духовного возрождения в Чьяпасе, чем тысяча катехизисов. Потому что местные жители начали искать в своей собственной культуре признаки присутствия Бога. И нашли их — в своих обычаях, в способе возделывании земли, в древних законах о том, как относиться к братьям и сестрам. И только отыскав это, ощутив Бога в себе, они по-настоящему поверили в благую весть об Иисусе Христе.

И в надежду на освобождение. После пятисот лет рабства. Половины тысячелетия угнетения, унижений и страшной, отчаянной, убийственной нищеты. И если Христос пришел не ради того, чтобы исправить это, то, значит, он не пришел вовсе.

— Ну а как насчет Таинства Святой Троицы? — спросил Антонуччи. — «Это не математическая головоломка «Три в одном», а проявление Отца нашего в политике, Сына в экономике и Святого Духа в культуре». Это действительно отражает ваши убеждения?

— Да.

Ну да, потому что требуются все сферы: и политика, и экономика, и культура, чтобы Бог проявил себя во всей своей мощи. Потому-то мы последние семь лет и строим культурные центры, клиники, создаем фермерские кооперативы и, ну да, политические организации.

— Так вы низвели Бога Отца к простой политике, а Иисуса Христа, Сына Его, Нашего Спасителя, до уровня председателя марксистской секции в каком-нибудь третьеразрядном экономическом департаменте? Я даже не стану комментировать вашу богохульную попытку привязать Святого Духа к местной языческой культуре, что уж там под ней подразумевается, неведомо.

— А вот то, что вам неведомо, уже проблема.

— Нет, — возразил Антонуччи, — проблема в том, что это известно вам.

— Знаете, что спросил у меня на днях один старик индеец?

— Не сомневаюсь, что вы намерены мне об этом поведать.

— Он спросил: «Этот ваш Бог спасает только наши души? Или Он спасает и наши тела тоже?»

— Содрогаюсь при мысли, что вы могли ответить ему.

— Правильно содрогаетесь.

Они сидят по разные стороны стола, сверля друг друга глазами, потом Парада, чуть поостыв, пытается объяснить:

— Взгляните, чего мы достигли в Чьяпасе. У нас там сейчас шесть тысяч местных жителей, рассеянных по всем деревням, толкуют Евангелие...

— Да, давайте взглянем на то, чего вы достигли в Чьяпасе, — подхватывает Антонуччи. — У вас там самый высокий во всей Мексике процент обращенных в протестантство. Лишь чуть больше половины вашей паствы остаются католиками. Это самый низкий процент.

— Так вот в чем подлинная причина! — огрызается Парада. — «Кока» в тревоге, что теряет долю на рынке, уступая «Пепси».

Но Парада тут же жалеет о своей колкости. Так по-детски и к тому же уничтожает всякие шансы на примирение.

И в главном доводы Антонуччи правильны, думает он сейчас.

В деревню я поехал, чтобы обратить в христианскую веру индейцев.

А вместо этого они обратили меня в свою.

А теперь это кошмарное соглашение, НАФТА, выгонит их и с тех маленьких клочков земли, что у них еще оставались, высвобождая пространство для новых «эффективных» крупных ранчо. Расчищая дорогу новым кофейным finkas, разработкам полезных ископаемых, вырубке леса и конечно же нефтяным вышкам.

Неужели все должно приноситься на алтарь капитализма? — недоумевает он.

Сейчас отец Хуан встает, делает музыку потише и по всей комнате ищет сигареты. Ему всегда приходится разыскивать их так же, как и очки. Нора не помогает, хотя и видит, что они лежат на столе. Он и так слишком много курит. И этому не помешать.

— Мне не нравится дым, — замечает она.

— Да я не стану закуривать, — отвечает Парада, разыскав пачку. — Только во рту подержу.

— Попробуй жвачку.

— Жвачка мне не нравится.

Парада усаживается напротив нее.

— Значит, ты хочешь, чтоб я ушел в отставку?

Нора качает головой:

— Я хочу, чтобы ты поступил, как сам того желаешь.

— Кончай нянчиться со мной. Я не стеклянный. Скажи прямо: что ты думаешь?

— Ладно, сам напросился. Ты заслужил возможность пожить немного для себя. Ты трудился всю жизнь. Если решишь уйти в отставку, никто не станет винить тебя. Все станут винить Ватикан, и ты сможешь уйти с высоко поднятой головой.

Встав с диванчика, Нора подходит к бару и наливает себе вина. Не столько потому, что хочется выпить, сколько в попытке спрятать от него глаза, когда она говорит:

— Я эгоистка, ясно? Мне не вынести, если с тобой что-то случится.

— А-а.

Одна и та же невысказанная мысль будто напряженно повисает между ними: если он откажется не только от сана кардинала, но и вообще уйдет из священников, тогда они смогли бы...

Но он ни за что на такое не пойдет, думает Нора, да и я, по правде, этого не хочу.

Ты на редкость тупой старик, думает Парада. Она на сорок лет моложе тебя, и ты, в конце-то концов, священник.

— Боюсь, это я эгоист, — наконец нарушает он молчание. — Может, наша дружба мешает тебе искать отношений...

— Прекрати.

— ...которые больше отвечают твоим потребностям.

— Ты отвечаешь всем моим потребностям.

Выражение Нориного лица так серьезно, что он на минутку теряется. Эти поразительно красивые глаза смотрят так испытующе.

— Уж конечно, не всем, — возражает он.

— Всем.

— Разве ты не хочешь мужа? Семью? Детей?

— Нет.

Ей хочется завизжать.

Не оставляй меня! Не гони меня от себя! Мне не нужен муж, дети. Не нужен секс и деньги. Комфорт и надежность.

Мне нужен ты.

И на то существует, вероятно, миллиард психологических причин: безразличный отец, сексуальные дисфункции, страх связать себя с мужчиной, который окажется свободен, — психоаналитику тут есть где разгуляться, но ей без разницы. Ты самый лучший мужчина, какого я когда-либо знала. Самый умный, самый добрый, самый забавный. Самый лучший за всю мою жизнь. И я не знаю, что буду делать, если с тобой что-то случится.

— Ты не примешь отставки, да? — роняет Нора.

— Я не могу.

— Ну и хорошо.

— Правда?

— Конечно.

Нора и не надеялась всерьез, что он уйдет.

Легкий стук в дверь, его помощник бормочет, что к нему неожиданный посетитель, которому было сказано, а...

— Кто это? — перебивает Парада.

— Некий сеньор Баррера. Я сказал ему...

— Я его приму.

Нора встает:

— Мне все равно уже пора.

Они обнимаются, и она уходит наверх одеваться.

Парада идет в кабинет и видит там Адана.

Он переменился, думает Парада.

Лицо у Адана все еще мальчишеское, но это уже мальчишка с заботами. Да и немудрено, чему удивляться, думает Парада: у него ведь больная дочь. Парада протягивает ему для рукопожатия руку. Адан берет ее и неожиданно целует кольцо.

— А вот это ни к чему, — говорит Парада. — Давненько не виделись, Адан.

— Почти шесть лет.

— А зачем сегодня...

— Поблагодарить вас за подарки, которые вы посылаете Глории, — не дает ему закончить Адан.

— Не за что. Я молюсь за нее.

— Вы даже представить не можете, как мы вам благодарны.

— Как Глория?

— Все так же.

Парада качает головой:

— А Люсия?

— Хорошо, спасибо.

Парада подходит к столу и садится. Подается вперед, переплетает пальцы и смотрит на Адана с привычным пасторским выражением лица.

— Шесть лет назад я обращался к тебе по радио и просил о милосердии для беспомощного человека. Ты убил его.

— Это была случайность, — оправдывается Адан. — Я там не распоряжался.

— Ты можешь лгать себе и мне. Но не Богу.

Почему бы и нет? — думает Адан. Он же лжет нам.

Но вслух говорит:

— Клянусь жизнями жены и ребенка, я хотел освободить Идальго. Но один из моих приятелей случайно вколол ему слишком большую дозу наркотика, стараясь уменьшить его боль.

— А больно ему было из-за ваших пыток.

— Я его не пытал.

— Хватит, Адан. — Парада машет рукой, точно отмахиваясь от уверток. — Зачем ты здесь? Какие услуги священника тебе потребовались?

— Мне — никаких...

— Тогда зачем...

— Я прошу вас стать духовником моего дяди.

— Иисус ходил по воде. Но мне неизвестно, чтоб с тех пор кто-то еще сумел.

— То есть?

— То есть, — Парада берется за пачку сигарет, вытряхивает одну в рот и закуривает, — несмотря на официальную линию церкви, лично я убедился: не всем людям можно отпустить грехи. Ты просишь о чуде.

— А я думал, это и есть ваш бизнес — чудеса.

— Ну да, — соглашается Парада. — Например, сейчас я стараюсь накормить тысячи голодных людей, обеспечить их чистой водой, приличным жильем, медикаментами, дать образование и хоть какую-то надежду на будущее. И если хоть что-нибудь одно получится, то это уже чудо.

— Если речь идет о деньгах...

— На хрен твои деньги! Я достаточно ясно выразился?

Адан улыбается, вспомнив, почему он всегда любил этого человека. И почему отец Хуан единственный, возможно, священник, в чьих силах помочь Тио.

— Мой дядя очень мучается.

— И очень хорошо. Поделом ему.

Когда Адан вскидывает брови, Парада объясняет:

— Я не уверен, Адан, что ад существует, но если он все-таки есть, твой дядя непременно отправится туда.

— Он подсел на крэк.

— Иронию ситуации я оставлю без комментариев. Ты знаком с идеями кармы?

— Смутно. Я знаю одно: ему нужна помощь. И знаю, вы не сможете отказаться помочь душе, которая страдает.

— Душе, которая испытывает истинное раскаяние и хочет перемениться? Ты можешь сказать такое о дяде?

— Нет.

— А о себе?

— Нет.

— Тогда о чем нам, собственно, разговаривать? — встает Парада.

— Пожалуйста, навестите его, — просит Адан. Вынув блокнот из кармана куртки, он пишет адрес Тио. — Если вы сумеете убедить его обратиться в клинику...

— В моем приходе сотни людей, которые хотели бы лечиться, но у них нет на это денег.

— Отправьте пятерых вместе с дядей, а счет пришлите мне.

— Как я уже сказал...

— Ну да, на хрен мои деньги, — перебивает Адан. — Ваши принципы против их страданий.

— От наркотиков, которые ты продаешь, — сказал он, затягиваясь сигаретой.

Опустив голову, Адан на секунду задумывается.

— Простите, я пришел просить вас об одолжении. Мне следовало раньше взять себя в руки.

Парада, разгоняя рукой дым, подходит к окну и смотрит на улицу, на zocalo , где уличные торговцы, расстелив одеяла, разложили на них свои milagros на продажу.

— Я схожу к Мигелю Анхелю, — говорит он. — Хотя сильно сомневаюсь, что это принесет какую-то пользу.

— Спасибо, отец Хуан.

Парада кивает.

— Отец Хуан?

— Да?

— Есть много людей, которым очень хочется узнать этот адрес.

— Я не полицейский! — отрубает Парада.

— Зря я, конечно, даже и сказал. — Адан направляется к двери. — До свидания, отец Хуан. Спасибо.

— Измени свою жизнь, Адан.

— Слишком поздно.

— Если б ты и вправду считал так, ты бы не пришел ко мне.

Парада провожает Адана, в маленьком коридоре стоит женщина с небольшой дорожной сумкой через плечо.

— Мне пора идти, — говорит Нора Параде. Оглянувшись на Адана, она улыбается.

— Нора Хейден, — знакомит их Парада. — Адан Баррера.

— Mucho gusto (Очень приятно), — говорит Адан.

— Mucho gusto. — Нора поворачивается к Параде. — Приеду опять через пару недель.

— Буду ждать.

Она направляется к двери.

— Я тоже ухожу, — говорит Адан. — Разрешите помочь вам? Давайте вашу сумку. Вам нужно такси?

— Вы очень любезны.

Нора целует Параду в щеку:

— Adios.

— Buen viaje. (Доброго пути.)

На zokalo Нора замечает:

— Эта улыбка на вашем лице...

— А на моем лице улыбка?

— ...совершенно неуместна.

— Вы меня не так поняли. Я люблю и уважаю этого человека. Если он найдет хоть капельку счастья в этом мире, я никогда не стану осуждать его.

— Мы всего лишь друзья.

— Как скажете.

— Мы действительно друзья.

— Вон там, — Адан показывает через площадь, — есть хорошее кафе. Я как раз хотел позавтракать, но терпеть не могу есть в одиночестве. У вас есть время и желание присоединиться ко мне?

— Я еще не завтракала.

— Тогда пойдемте, — приглашает Адан. Уже пересекая площадь, он говорит: — Простите, мне нужно позвонить.

— Пожалуйста.

Адан достает мобильник и набирает номер Глории.

— Hola, sonrisa de mi alma, — говорит он, когда дочка отвечает. Она действительно улыбка его души. Ее голосок — это его заря и сумерки. — Как ты сегодня утром?

— Хорошо, папа. А ты где?

— В Гвадалахаре. У Тио.

— Как он?

— Он тоже хорошо. — Адан оглядывает площадь, кишащую уличными торговцами. — Ensancho de mi corazon, утешение моего сердца, тут продаются певчие птички. Привезти тебе?

— А какие они поют песни, папа?

— Не знаю. Наверное, это ты должна научить их песням. Ты знаешь какие-нибудь?

— Папа. — Она смеется в восторге, понимая, что ее дразнят. — Я же пою тебе все время!

— Я знаю, знаю.

Твои песни надрывают мне сердце.

— Пожалуйста, пап, — просит девочка, — привези. Мне так хочется птичку.

— Какого цвета?

— Желтенькую.

— Мне кажется, да, я вижу желтенькую.

— Или зелененькую, — добавляет девочка. — Сам выбери. Папа, когда ты приедешь?

— Завтра вечером. Мне еще нужно повидать тио Гуэро, а потом я вернусь домой.

— Я скучаю по тебе.

— Я тоже по тебе скучаю, — говорит Адан. — Я позвоню тебе вечером.

— Я люблю тебя.

— И я тебя люблю.

Он убирает трубку.

— Ваша подружка? — интересуется Нора.

— Это любовь всей моей жизни, — отвечает Адан. — Моя дочка.

— А-а.

Они выбирают столик на улице. Адан выдвигает для нее стул, садится сам. Он смотрит через стол в изумительные синие глаза. Она взгляда не отводит, не смаргивает и не краснеет.

— А ваша жена? — спрашивает Нора.

— А что с ней?

— Вот про это я и хотела спросить.

Дверь трещит под ударами металла, дерево разлетается в щепки.

Pito Анхеля выскакивает из девушки, когда он оборачивается и видит federales, ворвавшихся в дверь.

Арту кажется чуть ли не смешным, как Тио шаркает в гротескной имитации бега, путаясь в спущенных на щиколотки штанах, капельница на колесиках поспешает следом, будто надоедливый слуга: Тио пытается добраться до оружия, сложенного в углу. Капельница с шумом опрокидывается, игла выскакивает из вены, и Тио сваливается прямо на оружие, хватает ручную гранату и начинает возиться с чекой, но тут его хватает federale и выдергивает гранату из его руки.

На кухонном столе еще возлежит пухлая белая задница, точно огромная гора теста. Раздается звонкий шлепок — Рамос, подойдя, шлепает по ней прикладом своей винтовки.

Девушка негодующе вопит:

— Ой!

— Нужно было тебе самой готовить завтраки! Ты, ленивая распустеха!

Схватив ее за волосы, Рамос поднимает ее:

— Надевай трусы, никому не интересно любоваться на твою nalgas grandes.

Твой толстый зад.

— Я дам тебе пять миллионов долларов! — говорит Анхель federale. — Пять миллионов американских долларов, если отпустишь меня. — Тут он замечает Арта, стоящего рядом, и понимает, что пять миллионов не помогут, не спасут никакие деньги. И начинает орать: — Убей меня! Убей меня сейчас!

Вот оно, лицо зла, думает Арт.

Грустная карикатура.

Мужик забился в угол, сидит со спущенными штанами и умоляет меня убить его. Жалкое зрелище.

— Осталось три минуты, — тихо произносит Рамос.

До возвращения телохранителей.

— Тогда давай скорее уберем отсюда этот кусок дерьма. — Арт присаживается на корточки так, что его рот оказывается рядом с ухом дяди, и шепчет: — Тио, давай я скажу тебе то, что ты всегда так хотел узнать.

— Что?

— Имя информатора Чупара.

— Кто это?

— Гуэро Мендес, — врет Арт.

Гуэро Мендес, сучий потрох.

— Он тебя ненавидел, — добавляет Арт, — за то, что ты увел у него ту маленькую сучку и погубил ее. Он понял, что единственный способ заполучить девку обратно, — это избавиться от тебя.

Может, мне не суметь добраться до Адана, Рауля и Гуэро, думает Арт, так хотя бы все-таки отомщу им, пусть не сам.

Я заставлю их уничтожить друг друга.

Адан рухнул на Нору. Та обнимает его за шею, гладит по волосам.

— Это была фантастика, — говорит он.

— Просто у тебя очень давно не было женщины, — отзывается Нора.

— Это так очевидно?

Из кафе они прямиком отправились в близлежащий отель. Пальцы Адана дрожали, когда он расстегивал ей блузку.

— Ты не кончила, — замечает он.

— Я кончу. В следующий раз.

— Следующий?

Час спустя она упирается руками в подоконник, ее мускулистые ноги расставлены, и он овладевает ею сзади. Легкий бриз из окна освежает ее влажную кожу, она стонет, охает, красиво изображая оргазм, — наконец он доволен и тоже достигает пика наслаждения.

Позже, лежа на полу, Адан говорит:

— Я хочу увидеть тебя снова.

— Это можно устроить.

Это ведь ее профессия.

Тио сидит в камере.

Предъявление обвинений произошло совсем не так, как он предполагал.

— Не понимаю, почему мне приписывают кокаиновый бизнес, — говорит он, сидя на скамье подсудимых. — Я дилер по машинам. Про торговлю наркотиками я знаю только то, что прочитал в газетах.

Публика в зале суда смеется.

И судья выносит решение — суд присяжных. А пока — никакого залога. Опасный преступник, говорит судья, а потому, несомненно, велик риск побега. Особенно в Гвадалахаре, где, как заявлено, у подсудимого имеются влиятельные друзья в органах правосудия. И его в наручниках сажают в военный самолет и перевозят в Мехико. Под специальным прикрытием провожают от самолета в автофургон с тонированными стеклами. А потом в тюрьму Алмолойа, в одиночную камеру.

Где от холода у Тио ноют кости.

А мучительная потребность в крэке грызет внутренности, будто голодный пес.

Но хуже всего — злоба.

Ярость из-за предательства.

Предательства его союзников — потому что наверняка кто-то в высших кругах предал его, раз он очутился в этой камере.

Этот hijo de puta в Лос-Пиносе, которого мы купили, за которого заплатили и посадили на такой пост! Победа на выборах, украденная у Карденаса, куплена на мои деньги. Я заставил картель выложить эти миллионы, а он и его брат меня взяли и предали! Беспородные шлюхи, cabrones, lambriosos!

А американцы? Американцы, которым я помогал в их войне против коммунистов. Они тоже предали меня.

А этот Гуэро Мендес? Он украл мою любовь. Живет с женщиной, которая должна быть моей, и детьми, которые должны бы быть моими.

И Пилар, эта сука, тоже предала меня.

Тио сидит на полу камеры, обхватив колени руками, раскачиваясь взад-вперед от неистового желания наркотика и ярости. Только через день ему удается найти тюремщика, который продает ему крэк. Тио вдыхает упоительный дым, задерживает в легких. Пусть как следует пропитает ему мозг. Крэк принесет эйфорию, а следом — ясность.

Теперь Тио видит все четко.

Месть.

Мендесу.

И Пилар.

Тио с улыбкой засыпает.

Фабиан Мартинес, он же Эль Тибурон, Акула, — хладнокровный, беспощадный убийца.

Этот хуниор стал одним из главных sicarios Рауля, его самым искусным киллером. Редактора газеты в Тихуане, чье журналистское расследование стало им досаждать, Эль Тибурон снял с первого выстрела, словно мишень в видеоигре. А неудачливого калифорнийского серфингиста, обкуренного болвана, который сбросил на пляже рядом с Росарито три тонны yerba и позабыл заплатить взнос за разгрузку, Эль Тибурон сшиб, как воздушный шарик, а потом отправился на вечеринку. И тех троих, совсем уж законченных идиотов, pendejos из Дуранго, которые совершили tombe, грабеж и убийство при перевозке наркотиков, когда гарантию обеспечивали Баррера, — Эль Тибурон смыл очередью из «АК» с улицы, будто дерьмо собачье, потом облил бензином трупы, поджег, и они горели, как luminarias . Местные пожарники побоялись — и небезосновательно — тушить пламя; говорили, что двое из парней еще дышали, когда Эль Тибурон бросил зажженную спичку.

— Чушь собачья, — возражал Фабиан. — Я зажигалкой пользовался.

Да какая, собственно, разница.

Убивает он без малейшей жалости или угрызений совести.

Что нам и требуется, думает сейчас Рауль, сидя с парнем в машине. Он просит Фабиана оказать ему услугу.

— Мы хотим, чтобы теперь ты возил наличные Гуэро Мендесу, — говорит ему Рауль. — Станешь новым курьером.

— И все? — уточняет Фабиан.

А он думал, речь пойдет кое о чем другом, о мокром деле, об убийстве, крепко и сладко будоражащем кровь.

Честно говоря, кое-что другое подразумевается тоже.

Для Пилар дети — любовь всей ее жизни.

Она как мадонна с трехлетней дочкой и малюткой сыном, лицо и тело расцвели, глаза смотрят умно, независимо, чего не было прежде. Сидя на бортике бассейна, Пилар болтает босыми ногами в воде.

— Дети — la sonrisa de mi corazon (улыбка моего сердца), — сообщает она Фабиану Мартинесу. И добавляет многозначительно и печально: — А мой муж нет.

У Фабиана мелькает мысль, что estancia у Гуэро Мендеса роскошный.

Шик traficante — так доверительно называет это Пилар в разговоре с Фабианом, даже не пытаясь скрыть своего презрения.

— Я хочу сменить дом, но у него засел в голове такой образ...

Narcovaquero, думает Фабиан.

Наркоковбой.

Вместо того чтобы скрывать свои провинциальные корни, Гуэро бравирует ими. Создает современный гротескный вариант великих землевладельцев прошлого — донов, ранчеро, vaqueros, которые носили широкополые шляпы, сапоги и кожаные ковбойские штаны, потому что без всего этого им было не обойтись среди мескито, в стаде скота. А теперь новые narcos переиначивают этот образ на современный лад: черная полиэстеровая ковбойская рубаха с фальшивыми жемчужными пуговицами, штаны ярких расцветок — кричаще зеленые, канареечно-желтые и кораллово-розовые. И сапоги на высоком каблуке — не практичные сапоги для ходьбы, а остроносые американские ковбойские сапоги, сшитые из самых разных материалов, — чем экзотичнее, тем лучше — из страусиной кожи, из кожи аллигатора, — покрашенные в ярко-красный или зеленый цвета.

Старые vaqueros со смеху бы катались.

Или перевернулись бы в могилах.

И дом...

Пилар стесняется его.

Это не классический стиль estancia — одноэтажный, с черепичной крышей, плавных линий, с красивой верандой. Нет, это трехэтажное чудище из желтого кирпича с колоннами и перилами кованого железа. А уж интерьер — кожаные кресла с рогами быков вместо подлокотников, ножками-копытами. Диваны обтянуты коровьими шкурами. А у табуретов — седла вместо сидений.

— Со всеми этими деньгами, — вздыхает Пилар, — он мог бы сделать такое...

Кстати, о деньгах. У Фабиана в руке набитый деньгами кейс. Новый взнос Гуэро Мендесу для вложения в его войну против хорошего вкуса. Теперь Фабиан — курьер, заменил Адана. Под тем предлогом, что братьям Баррера слишком опасно разъезжать по округе после того, что случилось с Мигелем Анхелем.

Так что теперь Фабиан отвозит ежемесячные взносы наличными Мендесу и передает донесения с фронта.

Сегодня на ранчо вечеринка. Пилар выступает в роли элегантной хозяйки, и Фабиан с удивлением ловит себя на мысли, что женщина действительно элегантна, прелестна и очаровательна. Он предполагал увидеть скорее вульгарную домохозяйку, но Пилар оказалась другой. Вечером за обедом в большой официальной столовой, заполненной гостями, он видит ее лицо: в свете свечей оно такое красивое и утонченное.

Оглянувшись, она ловит его взгляд.

Взгляд мужчины неотразимого, красивого, как кинозвезда, в модной дорогой одежде.

Очень скоро они уже прогуливаются вдвоем около бассейна, а потом Пилар говорит ему, что не любит своего мужа.

Фабиан теряется, не знает, что ответить, а потому попросту молчит. И очень удивляется, когда она продолжает:

— Я была так молода. И он тоже. И вдобавок muy guapo, no? (Такой храбрый, правда?) Он ведь хотел спасти меня от дона Анхеля. И спас. Хотел превратить меня в гранд-даму. И превратил. В несчастную гранд-даму.

— Так вы несчастливы? — глупо спрашивает Фабиан.

— Я не люблю его. Правда ведь, это ужасно? Гуэро так хорошо ко мне относится, он дал мне все. У него нет других женщин, он не таскается к шлюхам. .. Я — любовь всей его жизни и оттого чувствую себя такой виноватой. Гуэро обожает меня, а я — я презираю его из-за этого. Когда он со мной, я не чувствую... я ничего не чувствую. А потом начинаю перечислять в уме, что мне не нравится: он толстокожий, у него нет вкуса, он деревенщина, он неотесан. Мне все здесь противно. Я хочу вернуться обратно в Гвадалахару. Где настоящие роскошные рестораны, дорогие магазины. Я хочу ходить в музеи, посещать концерты, картинные галереи. Хочу путешествовать — увидеть Рим, Париж, Рио. Я ненавижу эту унылую жизнь с заурядным мужем.

Пилар улыбается, потом оглядывается на гостей, облепивших огромную стойку на другом конце бассейна.

— Они все думают про меня, что я шлюха.

— Нет, нет, что вы!

— Конечно, думают, — ровно произносит она. — Только ни у одного не хватает смелости высказать это вслух.

Еще бы, думает про себя Фабиан, всем известна история Рафаэля Баррагоса.

Интересно, а ей тоже?

Рафи пригласили на ранчо на барбекю вскоре после того, как Гуэро и Пилар поженились. Он стоял с другими парнями, когда из дома вышел Гуэро под руку с Пилар. Рафи хихикнул и потихоньку отпустил шуточку насчет того, что Гуэро надел колечко на палец puta Барреры. А кто-то из его добрых приятелей передал эти слова Гуэро. И той же ночью Рафи выволокли из гостевой комнаты, а его подарок им на свадьбу — серебряное блюдо — расплавили у него на глазах и, воткнув в рот воронку, залили через нее жидкое серебро.

А Гуэро внимательно наблюдал.

Тело Рафи нашли висящим на телеграфном столбе на обочине дороги, в двадцати милях от ранчо: глаза выпучены от боли, открытый рот залеплен затвердевшим серебром. И никто не осмелился снять труп: ни полиция, ни даже семья Рафи. И долго еще старик, пасший коз у того места, рассказывал, какие странные звуки раздаются, когда вороны клюют щеки Рафи: их клювы стучат о серебро.

А то место у дороги стали называть «Donde los Cuervos son Ricos» — «Там, где вороны богаты».

Так что, разумеется, думает Фабиан, глядя на нее — отражаясь от бассейна, вода золотисто играет на ее коже, — кто ж теперь посмеет назвать тебя puta.

Может, даже и думать так боятся.

Вот интересно, если Гуэро проделал такое с человеком, который всего лишь оскорбил тебя, что же он сотворит с мужчиной, если тот тебя соблазнит? Фабиана пронзает страх, который, впрочем, тут же переходит в возбуждение. Это заводит Фабиана, заставляет гордиться собственным хладнокровием, мужеством, своей удалью любовника.

Пилар близко наклоняется к нему и, к его изумлению и радости, шепчет:

— Yo quiero rabiar.

Я хочу пылать.

Я хочу безумствовать.

Я хочу сходить с ума.

Адан кричит.

Он падает на мягкую Норину грудь, и та крепко обнимает его и ритмично сжимает внутри себя.

— Господи! — выдыхает он.

Нора улыбается.

— А ты? Кончила? — спрашивает он.

— О да, — лжет она. — Это было просто волшебно.

Ей не хочется открывать ему, что она никогда не испытывает оргазма с мужчиной, и только позже, оставшись одна, пальцами довершает дело. Говорить такое все равно бесполезно, так зачем ранить его чувства? Он ей нравится, она даже чувствует некоторую симпатию к Адану. Да и кроме того, такое не говорят мужчине, которому стараются доставить удовольствие.

Они уже несколько месяцев после того первого свидания в Гвадалахаре встречаются регулярно. Теперь они, как сегодня, снимают номер в отеле в Тихуане, туда ей проще всего добираться из Сан-Диего, и ему, очевидно, удобно. Так что раз в неделю Адан исчезает из одного из своих ресторанов и ждет Нору в номере отеля. У них обычная «любовь днем», вечерами Адан всегда дома.

Адан с самого начала четко расставил все по местам:

— Я люблю свою жену.

Норе такое слышать не впервой. Все они любят своих жен. И большинство и правда любят. С ней у них секс, а не любовь.

— Я не хочу причинять ей боль, — продолжает Адан, как будто бы излагая курс истории своего бизнеса. — Не хочу ставить ее в неловкое положение или как-то унижать. Она чудесный человек. Я никогда не брошу ни ее, ни свою дочку.

— Ну и замечательно, — отзывается Нора.

Оба они деловые люди, они приходят к договоренности быстро и без всяких эмоциональных всплесков. Нора наличных видеть не желает. Адан открывает для нее банковский счет и каждый месяц кладет на него определенную сумму. Пусть даты и время их тайных свиданий он выбирает сам, и она придет, но он обязательно должен извещать ее за неделю. Если пожелает видеть ее чаще, она не возражает, но все равно пусть предупреждает.

Раз в месяц результаты анализа крови, подтверждающие ее здоровье, будут тихо и незаметно присылать к нему в офис. То же он будет делать и для нее. Тогда они смогут обходиться без раздражающих кондомов.

И еще об одном они договорились: отец Хуан не должен про них знать.

Это чистое безумие, но оба чувствуют, будто обманывают его — Нора из-за их дружбы, Адан из-за их прежних отношений.

— Он знает, чем ты зарабатываешь на жизнь? — спрашивает Адан у Норы.

— Да.

— И как, одобряет?

— Мы же с ним всего лишь друзья. А ему известно, чем ты зарабатываешь на жизнь?

— Я — владелец ресторанов.

— А, ну да.

Нора не поверила ему тогда и, уж конечно, не верит сейчас, после нескольких месяцев встреч с ним. Адан смутно помнится ей еще с той ночи, случившейся почти десять лет назад в Белом Доме, когда Джимми Персик так жестоко и грубо положил начало ее ремеслу. Так что, вернувшись из Гвадалахары, Нора позвонила Хейли, спросила про Адана Барреру и получила полную информацию.

— Ты поосторожнее, — посоветовала ей Хейли. — Баррера опасны.

Может быть, думает Нора, когда Адан погрузился в послелюбовный сон. Но она еще ни разу ничего такого не почувствовала. Он всегда так ласков с ней, даже нежен. Нору восхищает его преданность больной дочери и фригидной жене.

Для человека опытного и зрелого Адан на редкость неискушен в постели. Ей приходится просвещать его, учить позам и технике. Адан ошеломлен глубинами наслаждения, какие она умеет заставить его испытать.

И он не эгоист, думает Нора. Не ложится в постель с настроениями потребителя, как многие другие клиенты; с чувством, что раз у них есть платиновая карточка, то ты им обязана. Он и ей хочет доставить удовольствие, хочет, чтобы и она почувствовала удовлетворение, чтобы и она испытала такую же радость.

Адан не относится ко мне, думает она, как к автомату: сунул четвертак, нажал кнопку и получил конфетку.

Черт возьми, думает она, мне по душе этот мужчина.

Адан уже начал раскрываться перед ней и как человек. В перерывах между сексом они много разговаривают. Не о наркобизнесе, конечно — он знает, что она знает, чем он занимается, и тему эту они не затрагивают. Говорят о его ресторанах, о проблемах, возникающих, когда надо вкусно накормить посетителей да еще чтоб они улыбались при этом. Болтают о спорте — Адан с восторгом открывает, что Нора способна детально обсуждать бокс, знает разницу между слайдером и курвом . Она разбирается в тонкостях игры на бирже, она проницательный вкладчик, а день свой начинает, как и он, с чтения «Уолл-стрит Джорнел» за утренним кофе. Они обсуждают блюда в ресторанных меню, спорят о разрядах боксеров среднего веса, анализируют преимущества и недостатки инвестиционных фондов открытого типа в сравнении с муниципальными облигациями.

Нора знает, хотя это тоже штамп, такой же затасканный, как и «любовь днем», что мужчины и вправду приходят к проституткам поговорить. Светские жены не желают оторваться от своих занятий и взглянуть хоть мельком на спортивную страницу, провести несколько минут, просматривая спортивный канал или «Уолл-стрит Уик». Их мужья с удовольствием потратили бы несколько часов, рассуждая о чувствах, если б жены разговаривали с ними о чем-то стоящем.

И хотя это тоже часть работы Норы, ей нравятся их беседы с Аданом. К неглупым успешным мужчинам она привыкла, но Адан умен на редкость. Он безжалостный, жесткий аналитик, всегда вникает в суть, проводит интеллектуальную хирургическую операцию, пока не докапывается до самой сути.

И надо смотреть фактам в лицо, говорит она сама себе: тебя привлекает его печаль. Грусть, которую он несет с таким спокойным достоинством. Ты считаешь, что сумеешь облегчить его боль, и тебе это нравится. И тут вовсе не мелкое удовлетворение от подчинения себе мужика через секс, тут ты берешь мужчину, страдающего от боли, и заставляешь его забыть свою печаль хоть ненадолго.

Да уж, Нора, ты настоящая медсестра, думает она.

Прямо Флоренс разъедрить Найтингейл, только спешащая к страдальцу не с фонарем, а с минетом.

Наклонившись, она ласково поглаживает шею Адану, пока он не просыпается.

— Тебе пора вставать, — говорит Нора. — У тебя деловая встреча через час, помнишь?

— Спасибо, — сонно бормочет Адан. Встает и идет в душ. Душ он принимает, как делает почти все, быстро и энергично, не блаженствует под горячими струями, а быстро моется, вытирается и, вернувшись в комнату, начинает одеваться.

Сегодня, застегивая рубашку, он говорит:

— Я хочу, чтобы у тебя никого, кроме меня, не было.

— О, Адан, но это обойдется очень дорого, — в легком замешательстве отвечает Нора, пойманная врасплох. — Я про что — если ты этого хочешь, то тебе придется и платить за все время.

— Я так и предполагал.

— А ты можешь себе это позволить?

— Деньги для меня не главное.

— Адан, я не хочу, чтобы ты отнимал деньги у своей семьи. — Тут же пожалев о сказанных словах, Нора видит: он оскорблен. Он смотрит на нее, взявшись за рубашку, взглядом, какого Нора никогда прежде не видела.

— Я думал, ты уже поняла, что я себе такого никогда не позволю.

— Я знаю. Прости.

— Я куплю тебе квартиру тут, в Тихуане. Мы обговорим ежегодную выплату и будем пересматривать соглашение в конце каждого года. В остальное время нам не придется обсуждать денежные вопросы. Ты просто будешь моей...

— Содержанкой.

— Мне просилось на язык слово «любовница», — возражает он. — Нора, я ведь люблю тебя. И хочу, чтобы ты была в моей жизни. Только жизнь у меня такая крученая и большая ее часть уже занята.

— Я все понимаю.

— Я знаю, что понимаешь. И ты даже не представляешь, как я это ценю. Я знаю, ты меня не любишь, но мне кажется, что я все-таки для тебя больше, чем обычный клиент. Договоренность, которую я предлагаю, не идеальна, но думаю, мы получим друг от друга максимум возможного.

Он подготовился к разговору, думает Нора. Все продумал заранее, выбрал точные слова и отрепетировал их.

Как это ни странно, говорит она себе, но я и в самом деле тронута.

— Адан, я польщена. Предложение соблазнительное. И очень заманчивое. Но можно мне немного подумать?

— Конечно.

И она думает после его ухода, крутит и вертит в уме предложение так и эдак. Рассматривает со всех сторон.

Тебе двадцать девять лет, рассуждает Нора, всего двадцать девять, уже двадцать девять, еще чуть-чуть — и начнется бег под горку. Груди еще твердые, попа тугая, живот плоский. Еще какое-то время все так и будет, но с каждым годом поддерживать форму станет все труднее, даже если превратиться в фанатку фитнеса. Время непременно возьмет свое.

А на подходе девушки помоложе. Длинноногие, с высокой грудью, у которых и так роскошное крепкое тело, без долгих изнурительных часов занятий на велосипеде-тренажере и «беговой дорожке», без приседаний и диет. И все чаще именно этих девушек будут требовать «платиновые» клиенты.

Так сколько лет еще тебе осталось?

Лет на пике успеха, потому что средненькой ты быть не желаешь. И дно — это не то место, куда тебе охота свалиться. Сколько годков осталось до того, как Хейли начнет посылать тебя к второсортным клиентам, а потом прекратит посылать вовсе?

Два, три, самое большее — пять?

А потом что?

Достаточно ли у тебя в банке денег, чтоб уйти из проституции?

Зависит от рынка, от вложений. Года через два, три, а может, пять у меня, возможно, хватит денег, чтобы жить в Париже. А может, мне придется работать, но в таком случае — где?

В секс-индустрии два главных занятия.

Проституция и порно.

Хотя есть, конечно, еще и стриптиз, но со стриптиза большинство девушек начинают и не задерживаются в нем долго. Они либо уходят вовсе, либо перебираются в проституцию или порно. Ты стадию танца проскочила — спасибо Хейли — и вырвалась прямиком на самый верх проституции. Но что будет потом?

Если ты не примешь предложения Адана, а рынок акций не сложится благоприятно?

Порно?

Богу известно, предложений ей поступало много. Деньги платят хорошие, если упорно трудиться. И она слышала, там заботятся о здоровье, но, боже, заниматься сексом перед камерой... ее от этого воротит.

И опять же — как долго она будет годна для такой работы?

Лет шесть. Семь — самое большее.

А потом поедет круто вниз к малобюджетным видео. Трахаться на матрацах на заднем дворе захолустного дома в Долине, изображать горячую сексуальную домохозяйку, тещу-нимфоманку, изголодавшуюся по сексу, жаждущую мужчины, благодарную за секс стареющую женщину.

Да ты за год сгоришь.

И тогда — бритвой по запястьям или передоз.

То же самое неизбежно, если задержишься в секс-бизнесе девушкой по вызову. Ты же этого навидалась, съеживалась от страха, сочувствовала женщинам, которые не накопили денег, не вышли замуж, не завязали прочных отношений с каким-нибудь мужиком. Это жалкие существа: лица, потрепанные от частого секса, увядшие тела, сломленный дух.

Жалость.

К себе или другим, тебе такого не вынести.

Принимай предложение этого человека.

Он любит тебя, он хорошо относится к тебе.

Принимай его предложение, пока ты еще красива, пока он еще хочет тебя, пока еще можешь дать ему больше удовольствия, чем он мечтает. Бери его деньги, копи их. А потом, когда он устанет от тебя, когда начнет заглядываться на молоденьких, станет смотреть на них так, как сейчас смотрит на тебя, тогда ты сможешь уйти, не теряя достоинства, и впереди у тебя будет приличная жизнь.

Покончишь с проституцией и станешь просто жить.

И Нора решает ответить Адану — да.

Гвамучилито, Синалоа, Тихуана

Мексика

Колумбия

1992

Фабиан весь горит.

От слов, что нашептывает ему Пилар.

Правильно ли я ее понимаю? — гадает он. Она действительно говорит то, что я думаю? Ее слова тянут за собой его мысли: о ее губах, ногах, ступнях, погруженных в воду, сексапильных линиях ее тела под купальником. И фантазии: вот бы запустить руку под этот купальник, стиснуть грудь, потрепать ее киску, услышать, как она стонет, оказаться внутри нее и...

И она вправду имеет в виду rabiar? Испанский — такой хитрый язык, каждое слова в нем имеет множество оттенков. Rabiar может означать «испытывать жажду», «гореть», «сходить с ума», «безумствовать», и это все, кажется ему, она и имеет в виду. Но слово может также обозначать понятие «садомазохизм», и Фабиан гадает: может, она хочет, чтобы ее связали, отхлестали кнутом, грубо трахнули, — и у него разгораются новые дразнящие фантазии. Удивляющие его. Таких в нем прежде не будил никто. Фабиан представляет, как связывает ее шелковыми шарфами, стегает по красивому заду, охаживает кнутом. Видит себя позади нее, а она на четвереньках, он трахает ее по-собачьи, а она вопит: «Потяни меня за волосы!» И он сгребает в кулак эти густые черные блестящие волосы и оттягивает назад, будто вожжи, так что ее длинная шея изгибается, напрягается, и Пилар визжит от боли и удовольствия.

— Yo quiero rabiar.

— Ay, Dios mio!

В следующий раз, когда Фабиан приезжает на ранчо Мендеса (через несколько недель — бесконечных недель), он едва может дышать, когда выбирается из машины. Ему трудно дышать, голова плывет. И он чувствует вину. Удивляется, когда Гуэро приветствует его объятием: неужели безудержное влечение к жене этого человека не отражается у него на лице? Он уверен, что все видно, когда из двери выходит Пилар и улыбается ему. На руках у нее малыш, а другой рукой она обнимает маленькую девочку. Она говорит ей:

— Mira, Claudia, tio Fabian esta aqui. (Посмотри, Клаудиа, пришел дядя Фабиан.)

Дядя Фабиан.

Он чувствует укол стыда, точно было сказано: «Посмотри, Клаудиа, дядя Фабиан желает трахнуть твою мамочку».

Нестерпимо желает.

В тот вечер он целует Пилар.

Этот чертов Гуэро опять оставляет их одних в гостиной — уходит ответить на телефонный звонок. Они стоят рядом у камина, и она благоухает, точно цветок мимозы, сердце у него вот-вот взорвется. Они долго смотрят друг на друга, а потом целуются.

Ее губы такие чудесно мягкие.

Точно переспелые персики.

У него кружится голова.

Поцелуй заканчивается, и они отступают друг от друга.

Изумленные.

Напуганные.

Возбужденные.

Фабиан отходит на другой конец комнаты.

— Я этого не хотела, — говорит Пилар.

— Я тоже.

Но на самом деле он очень хотел.

Таков и был план.

План, который изложил ему Рауль, но Фабиан уверен, придумал его Адан. А может, и сам Мигель Анхель Баррера.

А Фабиан действует по этому плану.

И очень скоро они украдкой целуются, обнимаются, пожимают друг другу руки, обмениваются понимающими красноречивыми взглядами. Игра эта опасная и безумно будоражащая. Заигрывание с сексом и со смертью — ведь Гуэро, если узнает, наверняка убьет обоих.

— Нет, вряд ли, — возражает Пилар Фабиану. — Ну то есть да, тебя он, конечно, убьет, но потом наверняка примется вопить, плакать и простит меня.

Она говорит это с грустью.

Она не желает, чтобы ее прощали.

Она хочет гореть.

Но все-таки говорит:

— Между нами ничего невозможно.

Фабиан соглашается. Вслух. Но в мыслях думает, очень даже возможно. И случится. Это ведь моя работа, мое задание, мое поручение. Соблазнить жену Гуэро. Увезти ее от него.

Начинает Фабиан с магических слов: «Что, если бы...»

Самые коварные слова в любом языке.

Что, если бы мы встретились раньше? Что, если бы мы были свободны? Что, если бы мы могли отправиться путешествовать вместе — в Париж, Рио, Рим? Что, если бы мы убежали? Что, если бы мы прихватили с собой достаточно денег, чтобы начать новую жизнь?

Они точно двое детей, играющих в увлекательную игру. (Что, если бы эти камни были золотыми?) Они начинают обдумывать детали своего побега: когда они уедут, куда, что возьмут с собой. Как суметь уехать без ведома Гуэро? А как же его телохранители? Где им лучше встретиться? А как же быть с детьми? Она не оставит их. Ни за что не сможет бросить их.

Все эти фантазии строятся в разговорах урывками, в минуты, украденные у Гуэро, — в мыслях и сердце Пилар уже изменяет Гуэро. И в спальне — когда муж лежит на ней, думает она только о Фабиане. Гуэро самодовольно пыжится, когда она вскрикивает в оргазме (это что-то новенькое, что-то непривычное), но она представляет себе, что с ней Фабиан. Теперь Пилар крадет у мужа даже это.

Измена полная, осталось только воплотить ее в жизнь.

Вероятность перетекает в фантазии, фантазии переходят в размышления, а размышления выливаются в планы — так упоительно строить планы новой жизни. Они вдаются в мельчайшие детали. Оба они модники и тратят долгие драгоценные минуты, обсуждая, что надо взять с собой, а что можно будет купить на месте («место» меняется — это то Париж, то Рим, то Рио).

Или детали более серьезные: оставлять Гуэро записку или не надо? Просто взять и исчезнуть? Ехать им вместе или лучше где-то встретиться? А если встретиться, то где? А может, полететь одним рейсом, но порознь. Обмениваясь многозначительными взглядами через проход — долгий мучительный ночной перелет, наполненный предвкушением секса. Уложить детей и встретиться в его номере в парижском отеле.

Rabiar.

Нет, я не смогу вытерпеть, говорит она ему. Я зайду в туалет в самолете, а ты следом. Дверь она оставит незапертой. Нет, они встретятся в баре в Рио. Притворятся, будто незнакомы. Он последует за ней в переулок, прижмет ее к ограде...

Rabiar.

Ты сделаешь мне больно?

Если желаешь.

Да.

Тогда я сделаю тебе больно.

В нем есть все, чего нет у Гуэро — искушенность, красота, элегантная одежда, стиль, сексуальность. И он обаятельный. Такой обаятельный.

Пилар созрела.

Она спрашивает его — когда?

— Скоро, — отвечает Фабиан. — Я хочу бежать с тобой, но...

Но...

Жестокий противовес «что, если бы». Вторжение реальности. В их случае...

— Нам потребуются деньги, — заканчивает он. — У меня есть деньги, но их не хватит, чтобы нам скрыться надолго.

Он понимает — это щекотливый момент. Тот самый миг, когда могут лопнуть все мыльные пузыри. Они радужно переливаются в солнечных лучах, но, отягченные вульгарными финансовыми подробностями, могут лопнуть в мгновение ока. Фабиан изображает на лице смущение, подпускает капельку стыда, утыкает глаза в пол.

— Нам придется подождать, пока у меня не будет достаточно денег.

— А долго ли? — Тон у Пилар обиженный, разочарованный, в глазах у нее слезы.

Теперь как можно осторожнее, на цыпочках.

— Ну, не очень. Где-то год. А может — два.

— Но это слишком долго!

— Прости. Что тут можно поделать?

Фабиан задает этот риторический вопрос, как бы не рассчитывая на ответ. Но Пилар дает тот ответ, какого он и ждал:

— У меня есть деньги.

— Нет! — преувеличенно твердо возражает он. — Никогда!

— Но два года... Это немыслимо!

Но точно так же был немыслим их флирт, поцелуи, невероятен их побег...

— Сколько денег нам нужно? — спрашивает Пилар.

— Несколько миллионов. Вот почему и потребуется столько...

— Столько я смогу снять со счета в банке.

— Нет, нет, как я могу...

— Ты думаешь только о себе, — укорят Пилар. — О своей мужской гордости. Как ты можешь быть таким эгоистом?

Вот он, ключ к успеху, думает Фабиан. Теперь, когда он перевернул уравнение задом наперед, дело сделано. Теперь, если он примет ее деньги, это будет актом великодушия, отказом от эгоизма с его стороны.

— Ты не любишь меня, — надувает она губки.

— Я люблю тебя больше жизни.

— Не настолько любишь меня, чтобы...

— Да, — перебивает он, — настолько.

Пилар бросается обнимать его.

По возвращении в Тихуану Фабиан разыскивает Рауля и сообщает ему — дело сделано.

На это потребовались месяцы, но наконец Акулу, Эль Тибурона, вот-вот накормят.

Очень вовремя.

Потому что подоспела пора начинать войну против Гуэро Мендеса.

Пилар аккуратно складывает маленькое черное платье в чемодан.

Вместе с черными бюстгальтерами, трусиками и другим бельем.

Фабиану она нравится в черном.

Ей хочется угодить ему. Ей хочется, чтоб их первый раз получился необыкновенным. Pues, a menos que la fantasia sea mejor que e ado — хотя фантазии обычно чудеснее, чем реальный секс. Но она уверена, у них получится по-другому. Ни один мужчина не умеет говорить так, как говорит Фабиан, находить слова, какие находит он. Никто не умеет придумать столько изысков, как он, а уж тем более воплотить в жизнь хоть некоторые из них. Она возбуждается, даже когда он только говорит с ней, так что же будет с ней твориться, когда она окажется в его объятиях?

Я позволю ему делать со мной все, что угодно, думает Пилар.

Я хочу, чтобы он сделал все, что ему вздумается.

Ты сделаешь мне больно?

Если ты хочешь.

Да.

Тогда я сделаю тебе больно.

Пилар на это надеется, надеется, что он и вправду сделает больно, что его не устрашит ее красота и он не растеряет храбрости.

Что угодно — потому что она жаждет новой жизни, подальше от синалоанской глухомани, от ее мужа и его неотесанных дружков. Она хочет лучшей жизни для своих детей: хорошего образования, культуры; хочет, чтобы они поняли: мир шире и интереснее, чем нелепая крепость, воткнутая на окраине горного городишки, позабытого на задворках цивилизации.

И Фабиан это понимает — они беседовали на эту тему. Он рассказывал ей, что у него есть знакомые и за пределами узкого круга narcotraficantes, он дружит с банкирами, финансистами и даже с художниками и писателями.

Пилар хочет вырваться из привычного круга.

И когда за завтраком Гуэро, извинившись, вышел, а Фабиан наклонился к ней и шепнул: «Сегодня», — сердце ее сладко замерло.

— Сегодня? — шепотом переспросила она.

— Гуэро уедет, — говорит Фабиан, — осматривать свои владения.

— Хорошо.

— В аэропорт мы едем вместе. Я заказал билеты на рейс в Боготу.

— А дети?

— С нами конечно же. Ты успеешь упаковать самое необходимое?

Сейчас Пилар слышит: по коридору идет Гуэро. Она быстро прячет чемодан под кровать.

Гуэро видит разбросанную всюду одежду:

— Чем это ты занимаешься?

— Надумала избавиться от кое-каких старых тряпок, — объясняет Пилар. — Отнесу их в церковь.

— А потом поедем по магазинам? — улыбается он, поддразнивая жену. Ему нравится, когда она ходит по магазинам. Нравится, когда она тратит деньги.

— Почему бы и нет?

— Ну, я пошел, — говорит он. — Я уезжаю на весь день. Может быть, сегодня не вернусь.

Пилар ласково целует его:

— Я буду скучать по тебе.

— Я тоже буду по тебе скучать. А может, подцеплю какую una nena , пусть согреет меня.

Как бы мне этого хотелось, думает Пилар. Тогда ты не будешь мучить меня каждую ночь. Но вслух говорит:

— Только не ты. Ты же не такой, как прежние gomeros.

— И я люблю свою жену.

— А я люблю своего мужа.

— Фабиан уже ушел?

— Нет, мне кажется, он еще упаковывается.

— Пойду попрощаюсь с ним.

— И поцелуй детей.

— Разве они еще не спят?

— Конечно, спят, — говорит она. — Но им будет приятно узнать, что ты поцеловал их перед отъездом.

Гуэро тянется к жене и снова целует ее.

— Eres toda mi vida. (Ты — вся моя жизнь.)

Как только муж выходит, Пилар захлопывает дверь и вытягивает из-под кровати чемодан.

Адан прощается со своей семьей.

Заходит в комнату к Глории, целует дочь.

Девочка расцветает улыбкой.

Господи, она еще улыбается, думает Адан. Она такая жизнерадостная, такая храбрая. В глубине комнаты чирикает птичка, которую он привез дочке из Гвадалахары.

— Ты уже дала птичке имя? — спрашивает он.

— Глория.

— В честь себя?

— Нет! — заливается смехом девочка. — В честь Глории Треви.

— А-а.

— Ты уезжаешь, да? — спрашивает она.

— Да.

— Папа-а-а-а...

— Всего только на недельку.

— А куда?

— В Коста-Рику, потом, может, в Колумбию.

— Зачем?

— Ищу, где купить кофе получше, — объясняет он, — для ресторанов.

— Разве ты не можешь купить кофе здесь?

— Здешний для наших ресторанов недостаточно хорош.

— А можно мне поехать с тобой?

— На этот раз — нет. Может быть, в следующий раз.

Если этот следующий раз случится. Если все пройдет хорошо в Бадирагуато, в Кульякане и на мосту через Рио-Магдалену, где у него назначена встреча с Орехуэла. Если все пройдет хорошо, любовь моя.

А если нет, он на всякий случай напоминает Люсии, где лежат страховые полисы, код к банковским счетам, ценным бумагам в банковских сейфах, к папкам с облигациями. Если удача от него отвернется, если Орехуэла сбросят его труп с моста, его жена и ребенок будут обеспечены до конца жизни.

И Нора тоже.

Номера счетов и инструкции он оставил у своего банкира.

Если он не вернется из этой поездки, у Норы хватит денег, чтобы открыть свой маленький бизнес, начать новую жизнь.

— Что тебе привезти? — спрашивает он дочку.

— Сам скорее возвращайся, — просит девочка.

Ох уж эта детская интуиция, думает он. Каким-то непостижимым образом Глория будто читает, что у него на сердце.

— Ладно, пусть это будет сюрпризом. Поцелуешь папу?

Он чувствует ее сухие губы на щеке, а потом худенькие ручки обхватывают его шею — замок, который так трудно разомкнуть. Ему неспокойно. И так не хочется уезжать от дочки. На минутку мелькает мысль: а может, все-таки не ехать? Взять да и выйти из этой pista secreta , заниматься только ресторанами? Но сейчас уже слишком поздно — война с Гуэро началась, и если Баррера не убьют его, то он убьет их.

Адан решается, нежно разжимает ее ручки и выпрямляется.

— До свидания, mi alma , — говорит он. — Я буду звонить тебе каждый день.

Быстро, чтобы она не заметила слез у него на глазах, отворачивается. Слезы напугали бы ее. Он выходит из комнаты. Люсия уже ждет в гостиной с чемоданом и курткой наготове.

— Я только на недельку, — говорит он.

— Мы будем скучать по тебе.

— А я буду скучать по вас. — Адан целует жену в щеку, берет куртку и направляется к двери.

— Адан?

— Да?

— С тобой все в порядке?

— Все отлично, — отвечает он. — Так, устал немножко.

— Может, сумеешь поспать в самолете.

— Может быть. — Адан открывает дверь, потом, обернувшись, говорит: — Люсия, знаешь, я люблю тебя.

— Я, Адан, тоже тебя люблю.

Она произносит это, будто извиняясь. Это и есть извинение. За то, что она не спит с ним, за свое бессилие что-то изменить в их семейной жизни. Люсия хочет сказать, что все это не означает, что она больше не любит его.

Грустно улыбнувшись, Адан уходит.

По пути в аэропорт он звонит Норе, сказать, что не сумеет встретиться с ней на этой неделе.

А может, и никогда больше, думает он, кладя трубку.

Все зависит от того, что произойдет в Кульякане.

Где только что открылись банки.

Пилар сняла со счетов семь миллионов долларов.

В трех разных банках Кульякана.

Двое банковских служащих порываются возразить, желают связаться сначала с сеньором Мендесом — к ужасу Фабиана, один даже уже поднимает трубку, — но Пилар настойчива, она втолковывает трусливому менеджеру, что она сеньора Мендес, а не какая-то там домохозяйка, превысившая свое денежное содержание.

Трубка опускается на место.

И Пилар получает деньги.

Еще до того, как они садятся в самолет, Фабиан убеждает ее перечислить два миллиона на счета, открытые в десятке банков по всему миру.

— Теперь нам есть на что жить, — говорит ей Фабиан. — Он не сумеет разыскать ни нас, ни деньги.

Они усаживают детей в ее машину и едут в аэропорт, где дожидается самолет, который частным рейсом доставит их в Мехико.

— Как это ты все устроил? — удивляется Пилар.

— У меня есть влиятельные друзья.

На нее это производит впечатление.

Гуэрито слишком мал и не понимает, конечно, что происходит, но Клаудиа хочет знать, где папочка.

— Мы с папой играем, — объясняет Пилар. — В прятки.

Девочка объяснение принимает, но Пилар видит, что она все еще хмурится.

Пока они добираются до аэропорта, без конца оглядываются в страхе — а вдруг Гуэро и его sicarios преследуют их. Когда самолет еще дожидается разрешения взлететь, Фабиан, выглянув в иллюминатор, видит Гуэро и его молодцев, мчащихся на двух джипах.

Видимо, банковский служащий все-таки позвонил.

Пилар в ужасе.

Но в ее глазах не только страх, но и возбуждение.

Гуэро выскакивает из машины. Пилар наблюдает, как он спорит с копом-охранником, потом видит ее в иллюминаторе, указывает на самолет, и тут Фабиан наклоняется и демонстративно целует Пилар в губы, а потом рявкает пилоту:

— Vamonos!

Самолет разбегается по взлетной полосе. Гуэро прыгает в джип и мчится за ним, но Пилар чувствует: колеса оторвались от земли и они уже парят в воздухе. Гуэро и маленький мирок Кульякана уменьшаются, исчезают...

Пилар ужасно хочется завести Фабиана в туалет и трахнуть его прямо там, но рядом дети, так что приходится ждать, и ее досада, нетерпение и возбуждение нарастают с каждой минутой.

Сначала они летят в Гвадалахару заправиться. Потом в Мехико, где они пересаживаются с частного самолета на туристический рейс в Белиз, где, как ей представляется, они непременно сделают остановку и съездят на какой-нибудь курорт, и там она наконец получит то, что хочет. Но в маленьком аэропорту Белиза они еще раз меняют самолет и летят в Сан-Хосе, в Коста-Рику. И уж там-то, надеется она, они наверняка остановятся хотя бы на денек. Однако в Сан-Хосе они регистрируются на рейс в Каракас, но в этот самолет не садятся, а добираются коммерческим рейсом до Кали в Колумбии.

С фальшивыми паспортами и под другими именами.

Когда они наконец добираются до Кали, Фабиан говорит, что тут они задержатся на несколько дней. Они едут на такси до отеля «Интернасиональ», где Фабиан берет два смежных номера, еще раз сменив им имена. Пилар чувствует, что она сейчас взорвется, так велико ее желание. Наконец измученные дети засыпают.

Фабиан берет ее за руку и ведет в свою комнату.

— Я хочу принять душ, — говорит Пилар.

— Нет.

— Нет?

Слово «нет» она слышать не привыкла.

— Разденься! — приказывает Фабиан. — Сейчас же.

— Но...

Он отвешивает ей хлесткую пощечину. Потом усаживается в кресло в углу и наблюдает, как Пилар расстегивает блузку, роняет ее, сбрасывает туфли, перешагивает через брюки и стоит перед ним в черном нижнем белье.

— Снимай!

Боже, член у него уже вздыбился. Ее белая грудь в черном бюстгальтере так соблазнительна. Так и тянет дотронуться до нее, ласкать, но он знает: не этого хочет Пилар, и не смеет разочаровывать ее.

Пилар расстегивает бюстгальтер, и ее груди опускаются, но так, совсем чуть-чуть. Сняв трусики, она смотрит на него. И, отчаянно краснея, спрашивает:

— А что теперь?

— На кровать! — приказывает он. — На руки и колени! Покажи себя мне.

Она дрожит, забираясь на кровать.

— Ты хочешь меня? — спрашивает он.

— Да.

— Ты хочешь, чтобы я трахнул тебя?

— Да.

— Тогда скажи — пожалуйста.

— Пожалуйста.

— Пока рано.

Фабиан снимает ремень. Хватает ее за руки, поднимает их — господи, какие красивые у нее груди, когда чуть дрожат, — захлестывает ремнем запястья, а потом закрепляет за изголовье.

Собирает в кулак волосы и оттягивает назад голову — шея у нее выгибается. Скакать на ней, как на лошади, нахлестывать ей зад, доводя до финиша. Она наслаждается резким звуком его ударов, болью, они отзываются глубоко в ней, ее пронзает дрожь оргазма.

Ей больно.

Rabiar.

Она пылает. У нее горит кожа, пылает зад, лоно, когда он ласкает, бьет и наконец трахает ее. Пилар извивается на кровати на коленях. Она испытывает наслаждение от боли, ведь она так долго этого ждала. Несколько месяцев флирта, фантазии, совместное обсуждение будущей жизни да еще захватывающее возбуждение самого побега.

— А-а-а-а-а!

Он входит в нее в такт ее стонам.

Еще. Еще. Еще!

Она стонет:

— Voy a morir! Voy a morir! (Я сейчас кончу! Я сейчас умру!)

И вопль:

— Voy a volar! (Я лечу! Я взрываюсь!)

И Пилар кричит.

Долгим, захлебывающимся, прерывистым криком.

Выйдя из ванной, Пилар садится на кровать. Просит его застегнуть ей сзади молнию на платье. Фабиан застегивает. У нее такая красивая кожа. И такие красивые волосы. Он гладит их тыльной стороной ладони, целует в шею.

— Позже, mi amor, — мурлычет она. — Дети ждут в машине.

Гладит шею, другой рукой тянется, ласкает ей сосок. Она вздыхает и откидывается назад. Скоро она уже опять стоит на четвереньках, предлагая себя, ожидая, пока он войдет в нее (она обожает, когда он заставляет ее ждать). Фабиан сгребает ее волосы в кулак и оттягивает голову назад.

Она чувствует боль.

На горле.

Сначала Пилар думает, что это новая игра — то, что он душит ее, но он все не останавливается...

Пилар извивается.

Она пылает.

Rabiar.

Она отбивается, ноги у нее дергаются.

— Это, — шипит ей в ухо Фабиан, — тебе за дона Мигеля Анхеля, bruja. Он передает тебе привет.

Фабиан тянет проволоку все сильнее, скручивает ее, проволока перерезает ей горло, впивается в позвонки, и, наконец, голова ее отделяется от туловища и падает с гулким стуком на пол лицом вниз.

Брызжет кровь.

Фабиан поднимает голову Пилар за блестящие черные волосы. На него уставились ее безжизненные глаза. Он кладет голову в переносной холодильник, запирает его и пакует в коробку, на которой уже написан адрес.

Надежно заклеивает коробку несколькими слоями скотча.

И отправляется в душ.

Капли ее крови, смешиваясь с водой, стекают у него по ногам, закручиваются в спирали и исчезают в стоке.

Фабиан вытирается, надевает свежую одежду и выходит с коробкой на улицу, к машине.

Дети сидят на заднем сиденье.

Фабиан устраивается рядом с ними и кивает Мануэлю — езжай.

— А где мамочка? — пристает Клаудиа. — Где мамочка?

— Она встретит нас там, — машет он рукой.

— Где — там? — Клаудиа начинает плакать.

— В одном особом месте, — отвечает Фабиан. — Сюрприз.

— Что такое сюрприз? — У заинтересованной Клаудии высыхают слезы.

— Если я тебе скажу, так это уже не будет сюрпризом, верно?

— А в коробке тоже сюрприз?

— В какой коробке?

— В коробке, которую ты положил в багажник. Я видела.

— Нет. Это просто посылка, мне ее нужно отправить по почте.

Фабиан заходит на почту и тяжело опускает коробку на стойку. Удивительно, какая тяжелая, думает он, у нее голова. Он вспоминает густоту ее волос, их тяжесть в руке, когда он играл с ними, ласкал. В постели она была изумительна, вспоминает он. Чувствуя — к легкому своему ужасу, учитывая, что он только что совершил и что совершит сейчас, — сексуальное возбуждение.

— Как желаете отправить? — осведомляется клерк.

— Экспресс-почтой.

Клерк ставит коробку на весы.

— Желаете застраховать?

— Нет.

— Но все равно обойдется дорого, — замечает клерк. — Вы точно не хотите послать простой? Посылка прибудет всего через два-три дня.

— Нет, она должна быть там завтра.

— Подарок?

— Угм, подарок.

— Сюрприз?

— Надеюсь. — Фабиан платит почтовый сбор и возвращается в машину.

Клаудиа вновь испугана:

— Я хочу к маме!

— Я и везу тебя к ней, — говорит Фабиан.

Мост Санта-Исабель перекинут через ущелье того же названия. По дну, в семистах футах внизу, бурно мчит воды Рио-Магдалена, перекатываясь -через валуны на своем длинном извилистом пути, от устья в Западных Кордильерах к Карибскому морю. Река многие километры бежит через центральную Колумбию, протекает близко от городов Кали и Медельин, но не пересекает их.

Адан понимает, почему братья Орехуэла выбрали это место: тут пустынно и с любого конца моста засаду можно обнаружить за сотню ярдов.

Во всяком случае, я на это надеюсь, думает Адан. А на самом деле они могут и сейчас отрезать мне отступление, и я этого даже не замечу. Но рискнуть придется. Без поставок кокаина от Орехуэла нет никакой надежды выиграть войну против Гуэро и остальной Федерасьон.

Войну, которая сейчас уже наверняка открыто объявлена.

Эль Тибурон, скорее всего, уже сбежал с Пилар Мендес, уговорив ее украсть миллионы долларов у мужа. В любую минуту Фабиан объявится тут с наличными, которые предназначены для того, чтобы переманить Орехуэла из Федерасьон к себе в союзники. В планы Тио входило не только отомстить Мендесу, наставив ему рога, но и еще усугубить унижение, выманив у его жены деньги для ведения войны против него же.

Но может быть, что Фабиан уже болтается на телеграфном столбе с забитым серебром ртом, а Орехуэла едут сюда убивать меня.

Адан слышит шум машины. Пули в спину, гадает он, или Фабиан с деньгами? Он поворачивается и видит...

Фабиана Мартинеса, водителя, а на заднем сиденье — детей Гуэро. Что за черт? Выбравшись из своей машины, Адан подходит.

— Деньги привез? — спрашивает он Фабиана.

Фабиан улыбается ослепительной улыбкой кинозвезды:

— И бонус в придачу.

Он протягивает Адану кейс с пятью миллионами.

— А где Пилар? — спрашивает Адан.

— На пути домой. — От кривой ухмылки Фабиана у Адана мурашки по спине побежали.

— Она уехала без детей? Зачем они тут? Что...

— Я только выполняю приказ Рауля, — перебивает Фабиан. — Адан...

Он указывает на другой конец моста, туда медленно подкатывает черный «лендровер».

— Жди здесь. — Адан подхватывает кейс и шагает по мосту.

Фабиан слышит голосок маленькой девочки:

— Мама тут?

— Да, — роняет Фабиан.

— Где же она? С теми людьми? — допытывается Клаудиа, указывая на машину на другом конце моста, из которой как раз выходят Орехуэла.

— Думаю, да.

— Я хочу туда!

— Тебе придется подождать несколько минут.

— А я хочу сейчас!

— Сначала нам надо поговорить с теми дядями.

Адан идет, как и было договорено, к середине моста. Ноги у него деревянные от страха. Если они посадили в горах снайпера, то я труп, говорит он себе. Но они могли бы прикончить меня в любой момент, когда я был еще в Колумбии, а значит, они все-таки хотят услышать, что я могу им предложить.

Адан уже на середине моста, дожидается, пока подойдут Орехуэла. Два брата, Мануэль и Джильберто, приземистые, кряжистые, темноволосые. Все обмениваются рукопожатиями, и Адан спрашивает:

— Ну что, перейдем к делу?

— Для этого мы и прибыли, — замечает Джильберто.

— Ты ж сам просил о встрече, — вторит Мануэль.

Бесцеремонно, думает Адан. Грубо. Да ладно, без разницы. Стало быть, расстановка сил такова: Джильберто склоняется к заключению сделки, а Мануэль противится ей. Что ж, понятно. Пора начинать.

— Мы хотим выйти из Федерасьон, — приступает Адан. — Но я хочу знать наверняка, что у нас тут, в Колумбии, все равно останется связь.

— Все наши связи с Абрего, — заявляет Мануэль, — и с Федерасьон.

— Так-то оно так, — соглашается Адан, — но на каждый килограмм вашего кокаина, который получает Федерасьон, она имеет пять из Медельина.

Он видит, он задел их за живое, особенно Джильберто. Братья ревнуют к своим соперникам из Медельина, они ребята с большими претензиями. И, учитывая, что американское наркоуправление так жестко бьет по картелю Медельина и его филиалам во Флориде, у Орехуэла появляются шансы подняться повыше.

— Ты предлагаешь такой договор только нам? — интересуется Джильберто.

— Если вы согласны поставлять нам кокаин, — говорит Адан, — тогда мы будем заниматься только продуктом из Кали.

— Предложение заманчивое, — откликается Мануэль, — да только дон Абрего будет недоволен, что мы оставили тебя в бизнесе, и откажется с нами работать.

Но Джильберто колеблется, видит Адан. Его предложение соблазняет.

— Дон Абрего, — напирает Адан, — прошлое, мы — будущее.

— Хотелось бы верить, — возражает Мануэль, — но глава вашего pasador сидит в тюрьме. Похоже, что мексиканские власти считают, это Абрего их будущее. А после него... Мендес.

— Мы разгромим Мендеса.

— Ну да? — фыркает Мануэль. — Мендес легко не сдастся, да еще Абрего поддержит Мендеса, и все другие pasadores тоже. И federales. Без обид, Адан, но думается мне, я смотрю на мертвеца. Стоит он тут и предлагает мне выгодный договор, если я разорю свой бизнес с живым, чтоб заняться им с мертвецом. Интересно, сколько это кокаина ты сумеешь продать из могилы?

— Мы — pasador Баррера, — спорит Адан. — Мы побеждали прежде, победим и...

— Нет, — перебивает Мануэль. — Ты уж прости, но больше вы не pasador Баррера. Твой дядя, согласен, может, и сумел бы одолеть Абрего и Мендеса да и все мексиканское правительство. Но ты — не твой дядя. Ты очень умный, но одних мозгов тут мало. А вот силенок-то у тебя хватит? Вот что я скажу тебе, Адан: ты мне кажешься слабаком. Сдается мне, кишка у тебя тонка замахиваться на Мендеса. Духу у тебя не хватит сделать то, что ты задумал.

Адан кивает. Просит разрешения открыть кейс. Получает согласие, откидывает крышку и показывает им деньги.

— Это пять миллионов Гуэро Мендеса. Мы трахнули его жену в задницу и уговорили ее украсть для нас его деньги. А теперь, если вы по-прежнему думаете, будто нам не по зубам победить его, заберите деньги, пристрелите меня, сбросьте мой труп с моста и дальше получайте мелкие чаевые от Федерасьон. Но если решите, что мы сумеем победить Мендеса, тогда примите деньги как задаток в счет тех миллионов, которые мы сделаем вместе.

Адан старается сохранять хладнокровие, но по их лицам читает: решение может повернуться в любую сторону.

Фабиан об этом догадывается тоже.

А инструкции Эль Тибурону в этом случае даны вполне определенные. Приказания Рауля, переданные прямо от легендарного М-1.

— Vengan, — зовет Фабиан детей.

— Мы идем к мамочке? — допытывается Клаудиа.

— Si. — Фабиан берет девочку за руку, взваливает на плечо Гуэрито и шагает к середине моста.

— Mi esposa, mi esposa linda! (Моя жена, моя красавица жена!)

Крики Гуэро эхом прокатываются по огромному пустому дому.

Слуги попрятались. Телохранители у дома тоже притаились, пока Гуэро, шатаясь, бродит по дому, швыряет мебель, колотит стеклянные безделушки, наконец бросается ничком на диван из коровьих шкур и зарывается, рыдая, лицом в подушки.

Он нашел коротенькую записку Пилар: «Я БОЛЬШЕ НЕ ЛЮБЛЮ ТЕБЯ. Я УЕХАЛА С ФАБИАНОМ И ВЗЯЛА ДЕТЕЙ. С НИМИ ВСЕ В ПОРЯДКЕ».

Сердце у него разбито. Он готов сделать что угодно, лишь бы вернуть ее. Он бы принял ее обратно и постарался только радовать ее. Все это он изливает, высказывает подушке. Потом поднимает голову и воет:

— Mi esposa, mi esposa linda!

Даже телохранители, с десяток sicarios, охраняющие стены estancia и ворота, слышат его. Это приводит их в ужас, а они и так уже в напряжении с момента ареста дона Мигеля Барреры, зная, что может начаться война. Что грозит перетасовкой главарей, а тогда, как известно, крови никто не жалеет.

А теперь еще jefe в доме воет, точно баба, да так громко, что слышно всем.

Все это inquietante — ужасно беспокойно.

И продолжается почти весь день.

Подъезжает почтовый автофургон. На машину тут же нацеливается с десяток «АК-47».

Охранники останавливают машину невдалеке от ворот. Один наставляет пулемет на водителя, другой обыскивает фургон, потом спрашивает ошарашенного шофера:

— Чего тебе надо?

— Посылка для сеньора Мендеса.

— От кого?

Водитель тычет в обратный адрес на ярлыке:

— От его жены.

Охранник засомневался: дон Гуэро велел, чтоб его не беспокоили, но если посылка от сеньоры Мендес, то лучше отнести ему коробку.

— Я отнесу, — говорит охранник.

— Но мне надо, чтоб он расписался.

Охранник тычет дуло в лицо водителю:

— Расписаться за него могу и я, правильно?

— Конечно. Конечно.

Охранник расписывается, несет посылку к двери и звонит. Дверь открывает горничная.

— Дона Гуэро нельзя...

— Посылка от сеньоры. Экспресс-почтой.

Позади горничной возникает Гуэро. Глаза у него опухли от слез, лицо красное, из носу течет.

— Что такое? — рявкает он. — Черт, я же велел...

— Посылка от сеньоры.

Гуэро забирает коробку и со всей дури шваркает дверью.

Сдирает клейкую ленту.

Все-таки посылка пришла от нее.

И он вскрывает коробку, внутри маленький холодильник. Гуэро откидывает крышку и видит — ее блестящие черные волосы.

Ее мертвые глаза.

Открытый рот.

А в зубах у нее какая-то бумажка.

— А-а-а!!! — заходится Гуэро.

Охранник в панике вышибает дверь.

Врывается в комнату: его патрон пятится от коробки, надрываясь криками. Охранник, принесший посылку, заглядывает внутрь коробки, складывается пополам: его рвет. Отрезанная голова Пилар покоится на ложе из застывшей крови, в зубах торчит листок бумаги.

Двое других охранников берут Гуэро под руки и пытаются оттащить, но он упирается и душераздирающе кричит. Первый охранник отирает рот и, придя в себя, вытаскивает листок изо рта Пилар.

Что-то непонятное:

«Hola, Chupar». (Привет, Чупар.)

Другие охранники пытаются отвести Гуэро к дивану, но он выхватывает записку, читает ее, становится еще бледнее, хотя куда уж больше, и вопит:

— Dios mio, mis nenes! Donde estan mis nenes?! (О Боже мой, мои дети! Где мои дети?!)

— Donde esta mio madre? Yo queiro mi madre! (Где моя мама? Я хочу к маме!) — плачет Клаудиа, потому что на мосту мамы нет, она видит только каких-то чужих людей, которые ее разглядывают. Гуэрито тоже начинает плакать. И Клаудиа теперь не хочет, чтобы ее держали. Она выкручивается из рук Фабиана и отбивается, крича:

— Mi madre! Mi madre!

Но Фабиан все так же твердо шагает к середине моста.

Адан видит, как он подходит.

Словно ночной кошмар, видение из ада.

Адана как парализовало. Ноги его будто гвоздями к мосту приколотили, и он стоит, пока Фабиан, улыбаясь братьям Орехуэла, говорит:

— Дон Мигель Анхель Баррера заверяет вас, что в племяннике течет его кровь.

Адан верит в цифры, в науку, в физику. Но именно в этот миг он постигает природу зла: зло обладает инерцией движения — раз запустив, его трудно остановить. Это закон физики: тело находится в движении, пока что-то не остановит его.

У Тио, как обычно, блестящий план. При всей своей потрясающей безнравственности, порожденной крэком, он смертоносно точен в постижении сути человеческой природы отдельного индивидуума. В этом гениальность Тио: он знает, что самое трудное в мире не удержаться от совершения зла, а набраться силы остановить.

Ценой жизни встать на его пути.

Если я попытаюсь нарушить план Тио, это будет означать слабость перед Орехуэла — слабость, которая или сейчас же, или в будущем окажется губительной для всех нас. Стоит мне выказать хоть малейшее разногласие с Фабианом, это тоже наверняка приведет к крушению.

Тио — гений. Он зажал меня в тиски, не оставив никакого выбора.

— Я хочу к маме! — надрывается Клаудиа.

— Тш-ш, — шепчет Фабиан, — я веду тебя к ней.

Фабиан устремляет взгляд на Адана, ожидая знака.

И Адан знает — он подаст его.

Потому что мне нужно защищать свою семью, думает Адан. Иного выбора нет. Или семья Мендеса, или моя.

Будь Парада тут, он бы облек мысли Адана в другие слова. Он бы сказал, что когда нет Бога, есть только природа, а у природы жестокие законы. Первое, что проделывают новые вожаки, — убивают отпрысков старых.

Без Бога все сводится к одному — к выживанию.

Ну что ж, а Бога тут нет, думает Адан.

И кивает.

Фабиан швыряет девочку с моста. Бесполезными крылышками встопорщиваются черные волосы, и она стремительно падает в воду. Схватив мальчика, Фабиан без усилий кидает его через перила в реку.

Адан вынуждает себя смотреть.

Потом переводит взгляд на братьев Орехуэла, лица у тех белые от потрясения. Рука Джильберто, когда он захлопывает кейс, дрожит. Подхватив кейс, он нетвердыми шагами удаляется с моста.

Внизу стремительные воды Рио-Магдалены уносят по течению маленькие тела.

 

9

Дни мертвых

Сан-Диего

1994

Сегодня День поминовения. День мертвых.

Большой праздник в Мексике.

Традиция восходит еще ко временам ацтеков, которые почитали богиню Миктекациуатль, покровительницу мертвых, но испанские священники перенесли праздник с середины лета на осень, чтобы он совпал с кануном Дня всех святых и Днем всех душ . Да пусть, думает Арт, доминиканцы могут называть его как угодно — все равно день посвящен мертвым.

Мексиканцы охотно говорят о смерти. У них для нее множество прозвищ: Милашка, Тощая, Костлявая или просто Старуха Смерть. Они не стараются отстраниться от нее. Они накоротке со смертью, и умершие остаются членами их семьи. В День мертвых живые ходят на кладбища навещать своих родственников. Приносят туда вкусную еду, делят ее с дорогими усопшими.

Да ну к черту, думает Арт, мне бы хотелось пообедать с моей живой семьей. Жена и дети живут в том же городе, мы ходим по одним и тем же улицам в одно время, и все-таки каким-то образом я с ними будто нахожусь на разных уровнях существования.

Арт подписал бумаги о разводе вскоре после сообщения об убийстве Пилар Мендес и ее двоих детей. Что это — всего лишь подтверждение неизбежной реальности, думает он, или я так себя наказываю? Ведь он понимает, что тоже несет долю ответственности за гибель детей. Это он запустил чудовищную цепь событий в движение в тот момент, когда нашептал Тио ложную информацию, будто Гуэро Мендес — несуществующий информатор Чупар. Так что, когда до него дошла информация, что Баррера отрезали голову Пилар, а ее детей сбросили с моста в Колумбии, Арт наконец взялся за ручку и подписал документы о разводе, уже несколько месяцев лежавшие у него на столе.

Опеку над детьми он целиком передал Элси.

— Я тебе очень благодарна, Арт, — сказала она. — Но почему — сейчас?

Это наказание, подумал он.

Я тоже теряю двоих детей.

Ну, он их не потерял, конечно. Он видит их каждый уикенд и месяц летом. Водит на волейбольные матчи Кэсси и на бейсбольные игры Майкла. Прилежно посещает школьные мероприятия: спектакли, балетные представления и родительские собрания.

Но все это ему кажется каким-то неестественным. Невозможно, чтобы маленькие радости и встречи случались по графику, в назначенное время, и Арт скучает по разным мелочам. Ему хочется, как прежде, готовить им завтраки, читать книжки, бороться на полу, но... И он тоскует по былому.

Тоскует он и по Элси.

Господи, как же он соскучился по ней!

Но ты же сам выбросил ее из своей жизни, напоминает он себе.

И ради чего?

Чтобы стать Лордом Границы? Так его прозвали в наркоуправлении — ну, называют его так только за спиной, разумеется. Кроме Шэга. Тот приносит кофе в кабинет и спрашивает: «Ну, Лорд Границы, как вы себя сегодня чувствуете?»

Официально Арт — глава отряда Юго-западной границы и руководит группой, координирующей действия всех департаментов, ведущих Войну против Наркотиков: Управления по борьбе с наркотиками, ФБР, пограничного патруля, таможни и иммиграционной службы, местной полиции и полиции штата; все они подотчетны Арту Келлеру. Его главный офис находится в Сан-Диего, офис огромный и штат под стать ему.

Он занимает высокий пост, именно такой, какого он потребовал от Джона Хоббса.

Арт также член комитета, состоящего только из него самого и Джона Хоббса. Комитет согласовывает действия наркоуправления и ЦРУ в обеих Америках, следя, чтобы те не наступали друг другу на ноги. Такова заявленная цель, а неофициальная — контролировать, чтобы Арт не натворил чего, не перебежал дорогу Компании.

Такова была компенсация. Для ведения личной войны против Баррера Арт получил спецотряд Юго-западной границы, а за это впрягся в общую упряжку.

День мертвых? — размышляет он, сидя в припаркованной машине на улице в Ла-Холле. С тем же успехом я мог бы пойти положить конфеты на собственную могилу.

Тут он видит Нору Хейден, выходящую из бутика.

Она человек привычки и ни разу не изменила распорядка дня за все те месяцы, что он держит ее под наблюдением. Впервые она возникла в поле его зрения в донесениях информаторов, которых он сохранил в Тихуане. Они сообщили, что у Адана Барреры появилась подружка, содержанка, он снял для нее квартиру в районе Рио и регулярно навещает ее.

Неосторожность, нехарактерная для Адана, — связаться с американкой, думает Арт, глядя, как женщина идет по тротуару с пакетами в обеих руках. Совсем непохоже на Адана, у него ведь репутация — по крайней мере, была до недавнего времени — верного семьянина.

Но Арт может понять, когда смотрит на Нору, как силен был соблазн.

Пожалуй, такой привлекательной женщины он еще не видел.

Внешне привлекательной, думает он, напоминая себе, что эта шлюха трахается с Аданом Баррерой.

Профессионально.

Арт приставил к ней «хвост» еще три месяца назад, когда она пересекала границу. Так у него появились имя и адрес, а очень скоро и еще кое-что.

Хейли Сэксон.

Эту мадам наркоуправление заполучило уже несколько лет назад. Ее, как выяснилось, пасет и Государственная налоговая служба. Полицейский департамент Сан-Диего знает, разумеется, про Белый Дом, но никто не наезжает на него, потому что список клиентов Хейли Сэксон сразу отбивает охоту с ней связываться.

И теперь оказывается, segundera Адана — одна из лучших девушек Хейли. Дьявол, думает Арт, называйся Хейли Сэксон «Мэри Кей», у Норы Хейден уже гараж был бы забит розовыми «кадиллаками».

Арт дождался, пока Нора подойдет поближе, тогда он вылезает из машины и показывает ей свой жетон.

— Мисс Хейден, нам нужно поговорить.

— Я так не считаю.

У нее ослепительно-синие, потрясающие глаза, а голос интеллигентный, уверенный. Арту приходится напомнить себе, что она всего-навсего проститутка.

— Давайте сядем в мою машину.

— Давайте не будем. И кто вы, собственно, такой?

Она двинулась было от него, но он придержал ее за локоть.

— Меня зовут Арт Келлер. Я могу арестовать вашу подругу Хейли Сэксон за содержание борделя. Хотите? — интересуется Арт. — Может, мне вообще прикрыть Белый Дом?

Нора уступает и идет к машине. Арт открывает пассажирскую дверцу, и она садится, а он, обойдя машину, устраивается на водительском месте.

Нора демонстративно смотрит на часы:

— Я хочу успеть на фильм в час пятнадцать.

— Давайте поговорим про вашего приятеля.

— Какого приятеля?

— Или Баррера всего лишь ваш клиент? — спрашивает Арт. — Или как вы их там называете — «петушок»?

Нора и бровью не повела.

— Он мой любовник.

— И платит вам за эту привилегию?

— А вот это не ваше дело.

— А вы знаете, — интересуется Арт, — чем ваш любовник зарабатывает на жизнь?

— Он владелец ресторанов.

— Да будет вам, Нора!

— Мистер Келлер, — вскидывается она. — Мне ли порицать человека, не всегда строго следующего законам?

— Допустим. А как насчет убийства? Вы и против этого не возражаете?

— Адан никого не убивал.

— А вы поинтересуйтесь у него про Эрни Идальго, — советует Арт. — А заодно насчет Пилар Мендес. По его приказу ей отрезали голову. И про ее детей спросите. Знаете, что ваш дружок сделал с ними? Он швырнул их с моста в реку.

— Это наглая ложь, ее распускает Гуэро Мендес, чтобы...

— Так сказал вам Адан?

— Чего вы хотите, мистер Келлер?

Деловая женщина, думает Арт. Сразу берет быка за рога. Ладно. Пора наносить удар. Только не испогань все.

— Вашего сотрудничества.

— Вы хотите, чтобы я доносила вам на...

— Давайте скажем по-другому: никто лучше вас не смог бы...

Нора распахивает дверцу:

— Я опоздаю на фильм.

Арт останавливает ее:

— Пойдете на следующий сеанс.

— У вас нет права удерживать меня против моей воли. Я не совершала никакого преступления.

— Позвольте мне объяснить вам кое-что. Мы знаем, что Баррера вкладывают деньги в бизнес Хейли Сэксон. Уже одно это ставит ее в щекотливое положение. А если они к тому же используют ее бордель, чтобы устраивать там встречи, то я гарантирую ей от двадцати лет заключения до пожизненного. И это будет ваша вина. Но у вас будет предостаточно времени просить у нее прощения, потому что вы будете отбывать срок в одной камере. Вы можете указать источник своих доходов, мисс Хейден? Откуда приходят деньги, которыми Адан расплачивается с вами? Или он отстирывает наркодоходы вместе с грязными простынями? Вы, мисс Хейден, по уши в дерьме. Но еще можете спастись. Можете даже спасти свою подругу Хейли. Я протягиваю вам руку. Примите же ее.

Нора смотрит на него с крайним отвращением.

Ну и прекрасно, думает Арт. Мне не нужно, чтобы я тебе нравился, мне всего лишь требуется, чтобы ты делала то, что я хочу.

— Если б вы могли сделать с Хейли то, что тут наговорили, — спокойно произносит Нора, — так давно бы сделали. А что до меня — так на здоровье.

И Нора опять порывается выйти.

— А как насчет Парады? — спрашивает Арт. — Вы обслуживаете и его тоже?

Потому что они не однажды засекали ее поездки к священнику в Гвадалахару и даже в Сан-Кристобаль.

Обернувшись, она пронизывает его взглядом:

— Вы мерзавец!

— Да, даже и не сомневайтесь.

— Для протокола, — говорит она, — мы с Хуаном только друзья.

— О? А он по-прежнему останется твоим другом, если узнает, что ты проститутка?

— Он про это знает.

Но все равно любит меня, думает Нора.

— А знает, что ты продаешь себя этому куску дерьма, этому убийце Адану Баррере? — интересуется Арт. — Останется ли он твоим другом по-прежнему, если узнает про это? Может, мне позвонить да просветить его? Мы с ним давние знакомцы.

Я знаю, думает Нора. Он рассказывал мне про тебя. Не сказал только, какой ты мерзкий и жестокий.

— Делайте, что пожелаете, мистер Келлер. Мне все равно. Я могу идти?

— Пока что да.

Нора выбирается из машины и снова шагает по улице, юбка танцует вокруг ее красивых загорелых ног.

А вид у нее, отмечает Арт, такой безмятежный, будто она просто пила чай с другом.

А ты, долбаный тупица, думает он, ты начисто запорол все дело.

Но вот любопытно было бы узнать, Нора, расскажешь ли ты Адану про нашу милую беседу.

Мексика

1994

Весь день Адан провел на кладбищах.

Ему нужно было навестить девять могил, воздвигнуть девять маленьких алтарей, оставить в девяти местах вкусные кушанья. Девяти членам семьи Баррера, убитым Гуэро Мендесом в одну-единственную ночь какой-то месяц назад. Люди Мендеса, одетые в черную форму federales, кого вытащили из дома, кого схватили прямо на улицах Мехико и в Гвадалахаре, отвезли в надежные места, пытали, а потом выбросили трупы на оживленных углах: утром их нашли метельщики улиц.

Двое дядьев, тетя, четверо двоюродных братьев и две двоюродных сестры.

Одна из кузин была адвокатом, работала для pasador, но другие никак не были замешаны в наркоделах семьи. Единственное, в чем они провинились, — родство с Мигелем Анхелем, Аданом и Раулем, и этого оказалось достаточно. Что ж, ведь этого хватило и для Пилар, Гуэрито и Клаудии, верно? — думает Адан. Не Мендес начал убивать родственников.

Начали мы.

И потому чего-то подобного ждали все в Мексике, кому было известно хоть что-то про наркоторговлю. Местная полиция толком и расследовать убийства не стала. «А на что они рассчитывали? — носилось в воздухе. — Ведь они убили его жену и детей». Да мало того, что убили, еще и послали Мендесу голову жены. Такое чересчур даже для Мексики, даже для narcotraficantes — pasador Баррера перешел всякие границы. И если Мендес отомстил, убив членов семьи Баррера, что ж, такого следовало ожидать.

Так что день у Адана выдался хлопотный. Начался рано утром с могил в Мехико, потом Адан полетел в Гвадалахару выполнить свой долг там, затем короткий перелет сюда, в Пуэрто-Валларту, где его брат Рауль устраивал — очень для него типично — вечеринку.

— Веселее, веселее, — советует Рауль Адану, когда тот приезжает в клуб. — Сегодня же El Dia de los Muertos .

Ладно, пусть им нанесли несколько ударов, но и они тоже успели.

— Может, нам следовало отнести еду и на их могилы тоже, — замечает Адан.

— Черт, да мы разоримся, — откликается Рауль, — если станем кормить всех бедолаг, которых отправили к дьяволу. Хрен им — пусть их кормят семьи.

Баррера против всего мира.

Кокаин из Кали против кокаина из Медельина.

Если б Адан не заключил сделку с братьями Орехуэла, то сегодня конфеты и цветы приносили бы Баррера. Но, договорившись о постоянном поступлении продукта из Кали, они получили людей и деньги для ведения войны. А бой за Ла-Пласу был кровавый, но простой. Рауль поставил перед местными дилерами конкретный выбор: вы желаете стать дистрибьюторами «Кока-колы» или «Пепси»? Выбирайте, и тем и другим торговать вы не можете. «Кока» или «Пепси», «Форд» или «Шевроле» — словом, или то, или другое.

Алехандро Касарес, к примеру, выбрал «Коку». Финансист из Сан-Диего, бизнесмен и наркодилер объявил о своей верности Гуэро Мендесу. Его труп вскоре нашли в машине на обочине грязной немощеной улочки в Сан-Исидро. А Билли Бреннан, еще один дилер из Сан-Диего, был найден с пулей в голове в номере мотеля на Пасифик-Бич.

Американские копы пребывали в недоумении: почему у каждой жертвы во рту торчит банка «пепси»?

Гуэро Мендес конечно же нанес ответный удар. Эрик Мендоса и Савадор Марешаль предпочли «пепси», и их обугленные тела обнаружили в еще дымящихся машинах на пустом паркинге в Чула-Виста. Баррера ответили в том же духе, и на несколько недель Чула-Виста превратилась в стоянку для сожженных машин с изувеченными трупами внутри.

Но Баррера ясно дали всем понять: мы здесь, pendejos. Гуэро пытается управлять Ла-Пласой из Кульякана, но мы-то тут. Мы местные. Нам только руку протянуть, и мы достанем кого угодно — в Бахе или Сан-Диего, — а если Гуэро такой крутой, так чего ж не может дотянуться до нас на его же собственной территории в Тихуане? Почему же Гуэро до сих пор не убил нас? Ответ прост, друзья мои, — силенок не хватает. Он засел в своем особняке в Кульякане, и если желаете принять его сторону, что ж, вперед! Но, братья, он там, а мы тут.

Действия Гуэро — демонстрация его слабости, а не силы, потому что правда в том, что ресурсы у него на исходе. Возможно, он еще крепко держит Синалоа, но их родной штат ему недоступен. Без использования Ла-Пласы Гуэро приходится платить Эль Верде за переправку наркотиков через Сонору или Абрего за переправку через Залив; и можно поспорить, что эти два жаднющих старых козла дерут с него три шкуры за каждую унцию товара, проходящего через их территории.

Нет, с Гуэро, считай, кончено. Убийство им дядьев Баррера, тети и двоюродных братьев и сестер — этот так, трепыхание рыбы на палубе.

Сегодня День мертвых. А Адан с Раулем все еще живы, и это уже кое-что, это требуется отпраздновать.

Что они и делают. В их новом дискоклубе в Пуэрто-Валларта.

Гуэро Мендес совершает паломничество на кладбище Хардинес-дель-Валле в Кульякане, к склепу без таблички с резными мраморными колоннами, барельефами и куполом, украшенным фресками двух ангелочков. Внутри склепа на стене — цветные фотографии.

Клаудии и Гуэрито.

Его двух angelitos .

И Пилар.

Его esposa и querida .

Согрешившая, но по-прежнему любимая.

Гуэро принес собой ofrenda a los muertos — подношение мертвым.

Для своих angelitos он принес papel picado — скелетиков и маленьких животных, вырезанных из гофрированной бумаги. А еще печенье и конфеты в форме черепов с их именами, выведенными глазурью. И игрушки — маленьких куколок для нее, солдатиков для него.

Для Пилар он принес цветы: традиционные хризантемы, ноготки и гребешки, сплетенные в виде крестов и венков, а еще гробик, сделанный из сахарной ваты. И маленькие печеньица с семечками амаранта внутри — она их обожала.

Гуэро опускается у могил на колени и раскладывает подарки, потом наливает свежей воды в три чаши, чтобы они могли помыть руки перед пиром. Снаружи маленький оркестрик norteno играет веселую музыку под бдительным присмотром целого отряда sicarios. Рядом с каждой чашей Гуэро кладет чистое полотенце, затем устраивает алтарь, тщательно расставляя поминальные свечи, блюда с рисом и бобами, засахаренные ломтики тыквы и батат. Зажигает ароматическую палочку — campol и садится на пол.

Он вспоминает вместе с ними.

О пикниках, плавании в горных озерах, семейных играх в futbol. Он обращается к ним вслух и будто слышит их ответы. И нежную музыку, что доносится снаружи.

— Скоро и я присоединюсь к вам, — говорит он жене и детям.

Не так уж скоро, но ждать осталось недолго.

Мне надо успеть кое-что сделать.

Надо накрыть стол для Баррера.

И завалить его горькими фруктами.

Водрузить сахарные черепа с их именами — Мигель Анхель, Рауль, Адан.

Отправить их души в ад.

В конце концов, сегодня же День мертвых.

Дискоклуб, думает Адан, — настоящий памятник вульгарности.

Интерьер «Ла Сирены», придуманный Раулем, оформлен в стиле подводного мира. Гротескная неоновая русалка («Ла Сирена») плывет над парадным входом, стены внутри сделаны в виде коралловых рифов и подводных пещер.

Вся левая стена — огромный резервуар, наполненный пятьюстами галлонами соленой воды. Цена этой стеклянной стены заставила Адана содрогнуться, не говоря уже о стоимости экзотических тропических рыб: желтых, синих и пурпурных акантурусов — по двести долларов каждая; рыбок-ежей — по триста долларов, а какие-то рыбки в желтых и черных пятнах обошлись по пятьсот. А еще дорогущие кораллы, и уж конечно, Раулю потребовались всякие их разновидности: кораллы-мозговики, грибовидные, цветочные, кораллы в форме пальцев, будто руки утопленника, показавшиеся из воды. И «натуральные» скалы с окаменевшими водорослями, переливающиеся багровым в лучах прожектора. Из дыр в скале и кораллах высовывали головки угри — черно-белые и коричневые мурены, поверх камней ползали крабы, плавали креветки в искусственно созданных потоках.

А справа в центре ниспадал настоящий водопад. («Но это же не имеет никакого смысла, — доказывал Адан брату, когда все еще было только в проекте. — Как может быть водопад под водой?» — «Ну захотелось мне водопад, и все!» — ответил Рауль. Распрекрасный довод, злился Адан, ему просто захотелось!) А под водопадом грот с плоскими камнями, которые служили постелью для пар, пожелавших расслабиться. Адан радовался только одному, что хоть гигиена соблюдается — грот постоянно омывается струями водопада.

Столики в клубе все из ржавого перекрученного металла, столешницы, инкрустированные морскими раковинами, переливаются в электрическом свете. Танцпол раскрашен под океанское дно, дорогие светильники создают эффект синей ряби, и танцоры словно плавают под водой.

Обошелся клуб в целое состояние.

— Ладно, строй, но смотри, — предупредил Адан Рауля, — чтоб приносил прибыль.

— А то нет? — откликнулся Рауль.

Если по-честному, пришлось признать Адану, у Рауля вкус, может быть, и жуткий, но он гений по части создания клубов и ресторанов, которые и сами по себе доходны, и бесценны как центры для отмывания наркодолларов, которые сейчас полноводной зеленой рекой текут из Эль-Норте.

Сегодня клуб забит под завязку.

Не только оттого, что сегодня Эль Диас де лос Муэртес, но и потому, что «Ла Сирена» — потрясное местечко даже в этом курортном городке, где столько конкурентов. А весной, во время ежегодной пьяной оргии, известной как весенние каникулы, американские студенты слетятся в клуб и оставят тут еще больше чистых американских долларов.

Но сегодня посетители в основном мексиканцы, друзья и партнеры братьев Баррера, которые пришли праздновать с ними. Мелькают, правда, и туристы-американцы, прознавшие про клуб, немного европейцев, но ладно, они никому не мешают. Сегодня тут никакими делами заниматься не будут, как, впрочем, и в любой другой вечер тоже: существует неписаное правило, что все легальные заведения в курортных городках крепко-накрепко закрыты для любой незаконной деятельности. Никаких сделок с наркотиками, никаких встреч и, уж конечно, никаких разборок. Туризм после наркотиков — самый крупный источник иностранной валюты в стране, а потому никто не желает отпугивать американцев, британцев, немцев и японцев, оставляющих доллары, фунты, марки и иены в Масатлане, Пуэрто-Валларте, Кабо и Сан-Лукасе.

У всех картелей есть ночные клубы, рестораны, дискотеки и отели в этих городках, и интересы владельцев сильно пострадают, если турист поймает шальную пулю. Кому охота видеть в газетах заголовки о кровавой перестрелке со снимками трупов, валяющихся на улице. Так что между pasadores и правительством существует что-то вроде соглашения: «Ребята, устраивайте свои дела где-нибудь подальше». Слишком тут много крутится денег.

Развлекаться в этих городках вы можете, но без стрельбы.

И сегодня вечером они уж точно отрываются на всю катушку, думает Адан, наблюдая, как Фабиан Мартинес танцует не то с тремя, не то с четырьмя немками-блондинками.

Слишком крупным бизнесом приходится Адану управлять; нескончаемый круговорот: отправка товара на север, деньги, поступающие на юг. Надо постоянно улаживать дела с Орехуэла, затем переброска кокаина из Колумбии в Мексику, вечный риск — доставят его в целости и сохранности в Штаты или нет, переработка там в крэк. После чего продажа розничным торговцам, доставка наличных назад, в Мексику, и отмывание денег.

Какая-то доля идет на удовольствия, но огромная часть уходит на взятки.

Серебром или свинцом.

Plata о plomo.

Один из подручных Баррера попросту заходит к начальнику местной полиции или к армейскому начальнику с сумкой, набитой наличными, и ставит перед ним выбор именно в этих самых словах: «Plata о plomo?»

Смысл вполне ясен: ты можешь стать богатым или мертвым. Выбирай сам.

Если они выбирают богатство, то ими занимается Адан. Но если они выбирают смерть, то дело переходит к Раулю.

Большинство людей, конечно, выбирают богатство.

Cono, думает Адан, да большинство копов и планировали хапнуть. Им даже приходится покупать себе должности у начальников или выплачивать тем ежемесячную долю от mordida. В точности как франчайзинг . Самые легкие деньги на свете. Деньги ни за что. Только смотри в другую сторону, окажись в другом месте, не заметь зла, не рассказывай про него, и ежемесячные выплаты будут поступать сполна и вовремя.

А война, размышляет Адан, наблюдая танцоров в переливающемся синем свете, стала еще большим благом для копов и для армии. Мендес платит своим копам, чтобы они конфисковывали наши наркотики, мы платим нашим парням за наркотики Мендеса. Очень выгодная для всех сделка, кроме парня, чьи наркотики накрылись. Скажем, полиция штата Баха конфискует кокаин Гуэро на миллион долларов. Мы отстегиваем им сто тысяч как вознаграждение за находку утерянного, их прославляют газеты, поздравляют янки. А потом, выждав для приличия какое-то время, они продают нам этот товар стоимостью в миллион баксов за пятьсот тысяч.

Сделка, выгодная всем.

И это только в Мексике.

А надо еще платить таможенникам США, чтобы те отвернулись в сторону, когда машины с грузом коки, травки или героина проезжают через их пункты — по тридцать тысяч за партию груза, неважно какого. И все равно никогда нет гарантии, что твоя машина благополучно минует «чистый» проверочный пункт, пусть даже ты и купил дома, с верхних этажей которых просматриваются пункты пересечения границы, и у тебя там сидят сторожевые, которые по радио связываются с твоими водителями и пытаются направить их на «правильные» полосы шоссе. Но таможенников часто и непредсказуемо перебрасывают с одного поста на другой, и уже другие руководят радиосвязью, так что если ты посылаешь дюжину машин в один заход через границу, проходящую у Сан-Исидро и Отей-Меса, то можно рассчитывать, что только девять или десять из них минуют ее благополучно.

Еще взятки даются городским копам в Сан-Диего, Лос-Анджелесе, Сан-Бернардино, да в какой город ни ткни. И полиции штата, управлениям шерифа. И секретарям, и машинисткам в наркоуправлении, которые могут слить тебе информацию, какие сейчас ведутся расследования и как обстоят дела. Или даже, правда, редко, очень редко, агенту наркоуправления, которого вы сумели зацепить, но этих совсем мало, потому что между наркоуправлением и мексиканскими картелями идет кровавая вражда из-за убийства Эрни Идальго.

Уж Арт Келлер об этом позаботился.

И благодарение Богу, думает Адан. Потому что если одержимость Келлера местью обходится мне дорого, зато в конечном счете она приносит мне прибыль. И в это американцы как-то не въезжают, все их действия только взвинчивают цену и делают нас богаче. Без них любой bobo со старым грузовичком или худой лодкой с подвесным мотором мог бы доставлять наркотики в Эль-Норте. А тогда доход не стоил бы затрат. Но в нынешней ситуации требуются миллионы долларов, чтобы переправлять наркотики, и, соответственно, цена на них влетела до небес. То, что само по себе растет на деревьях, американцы превращают в ценный товар. Без них кокаин и марихуана стали бы вроде как апельсины, и вместо того, чтобы наживать на их контрабанде миллиарды, я бы зарабатывал гроши, занимаясь ручным неквалифицированным трудом на каком-нибудь калифорнийском поле.

Ирония заключается еще и в том, что Арт Келлер — сам тоже товар. Ведь я огребаю миллионы, продавая защиту от него, облагаю данью в тысячи долларов независимых поставщиков, желающих перевезти свой продукт через Ла-Пласу, за использование наших копов, солдат, таможенников, береговой охраны, аппаратуры слежения, коммуникаций... Все это мексиканские копы ценят, а американские — нет. Мы партнеры, mi hermano, Arturo, мы в одном бизнесе.

Соратники в Войне против Наркотиков.

Мы друг без друга не можем существовать.

Адан наблюдает, как две нордической внешности молодые девушки стоят под струями водопада, их тонкие маечки насквозь промокли, облепив груди для восхищенных взглядов присутствующих, грохочет музыка, танцующие беснуются; выпивка крепкая, а все пьют беспрерывно. Ведь сегодня Эль Диа де лос Муэртос, и большинство посетителей сегодня — их старые друзья по Кульякану или Бадирагуато, а если вы нарк из Синалоа, у вас много кого следует помянуть.

На этой вечеринке много призраков.

Война была кровавой.

Но, думает Адан с надеждой, возможно, она почти закончилась и мы опять займемся только бизнесом.

Потому что Адан Баррера преобразовал наркобизнес.

Традиционной формой всех мексиканских pasadores была пирамида. Как и в Семьях сицилийской мафии, у них был крестный отец, босс, потом старшие офицеры, а ниже — рядовые солдаты, и каждый уровень «отстегивал» вышестоящему. Самые нижние делали очень мало денег, если только не умели построить уровни еще ниже своего, которые, в свою очередь, «отстегивали» бы им, но все равно прибыль у них была небольшая. Любой, кроме круглого дурака, понимал проблему такой пирамиды: если вы внедрились рано, то вы в золоте, а если позже, то вы — в дерьме.

А кончалось все тем, как проанализировал Адан, что возникало желание выйти из этой пирамиды и создать новую.

Пирамида была очень уязвима для агрессивного закона. Стоит только вспомнить, думал Адан, что произошло с американской мафией, и все ясно. Потребовался один dedo, доносчик, один недовольный рядовой. И он сумел провести копов по всем уровням пирамиды. Сейчас главы всех Пяти Семей Нью-Йорка парятся в тюрьме, а их дело катится к неизбежному развалу.

Так что Адан разрушил пирамиду и заменил ее горизонтальной структурой. Ну почти горизонтальной. В его новой организации только два уровня: на самом верху братья Баррера, а все остальные — под ними.

Но остальные все на одинаковом уровне.

— Нам нужны предприниматели, а не служащие, — втолковывал Адан Раулю. — Служащие стоят денег, предприниматели приносят деньги.

В новой структуре образовалась все увеличивающаяся группа заинтересованных, щедро вознаграждаемых независимых бизнесменов, выплачивающих двенадцать процентов от своего общего дохода Баррера и делающая это с радостью. Отстегивать теперь надо всего лишь одному уровню и заправляете своим бизнесом вы самостоятельно.

Адан позаботился о том, чтобы вознаграждения для вступающих в дело предпринимателей были посолиднее. Картель в Бахе он перестроил по этому принципу, позволяя, нет, даже поощряя своих людей организовывать собственный бизнес: снизил их «налоги» до двенадцати процентов, одалживал на выгодных условиях начальный капитал, обеспечивал доступ к финансовым службам, то есть к отмыванию денег, и все лишь в обмен на лояльность по отношению к картелю.

Двенадцать процентов от многих, объяснял Адан Раулю, когда впервые предложил такое радикальное снижение налога, — это больше, чем тридцать с немногих. Адан учел уроки рейгановской революции. Американцы сумели разбогатеть, понизив налоги, потому что это позволило большему количеству предпринимателей открыть свое дело, больше зарабатывать и в результате больше платить в казну.

Рауль придерживается мнения, что свинец, а не новая модель бизнеса выиграет войну против Мендеса, и в узком смысле он прав. Но Адан убежден, что более действенный фактор все-таки экономический: Баррера просто торговали дешевле Гуэро Мендеса. Вы можете продавать «коку» с тридцатипроцентной наценкой или «пепси» с двенадцатипроцентной — выбирайте сами. Сделать выбор легко — продавая «пепси», вы делаете много денег, а продавая «коку» — меньше, да еще в конце концов вас убьет Рауль. Вдруг появилось множество дистрибьюторов «пепси». Надо быть круглым дураком, чтобы предпочесть свинцовую «коку» серебряной «пепси».

Серебро или свинец.

Инь и янь нового картеля в Бахе.

Имейте дело с Аданом и получите серебро или свяжитесь с Раулем и получите свинец. Стрелки весов качнулись в пользу Баррера против Гуэро Мендеса. Тот попросту оказался слишком медлительным, не сумел угнаться за ними, а смекнул, что к чему, когда уже не мог позволить себе снизить цены, потому что возил кокаин не через Ла-Пласу, а через Сонору или Залив и ему приходилось платить тридцать процентов.

Да, позже Рауль вынужден был признать, что сделки под двенадцать процентов — это ход настоящего гения.

Они пришлись по вкусу Фабиану Мартинесу и остальным хуниорам.

Правила действовали простые.

Вы сообщаете Баррера, когда будете перевозить продукт, какой (кокаин, марихуану или героин), точный его вес и какова ваша предварительная цена — обычно между четырнадцатью и шестнадцатью тысячами за килограмм, — какого числа планируете доставить его торговцу в Штаты. После этой даты у вас есть 48 часов на выплату Баррера двенадцати процентов от предварительной цены (это гарантийная, самая низкая цена продажи, если вы продали за меньшую, то все равно должны отдать проценты за названную цену; а если дороже, платите проценты с большей). Но если вы не сумели выплатить деньги в течение двух дней, то вам лучше встретиться с Аданом и договориться о сроках выплаты или встретиться с Раулем и...

Серебро или свинец.

Эти двенадцать процентов — цена за провоз наркотика через Ла-Пласу. Если вы пожелали сами договориться с местной полицией, federales или армейским comandante о гарантии безопасности своего груза, что ж, прекрасно; но если товар у вас конфисковали, эти двенадцать процентов вы все равно оставались должны. А если же вы хотели, чтоб гарантию безопасности вам обеспечили Баррера, тоже хорошо, но тогда с вас еще — плата на mordida плюс гонорар за безопасность перевозки. Но зато в этом случае Баррера гарантировали безопасность вашего груза на мексиканской стороне границы, а если груз арестовывали, то они возмещали вам оптовую стоимость товара. Если это был, например, кокаин, то Баррера выплачивали вам закупочную цену, о которой вы договорились с картелем Орехуэла в Кали, но не ту продажную, какую вы рассчитывали получить в Штатах. И никакой другой дилер не пытался ограбить вас, никакие бандиты. Об этом заботились Рауль и его sicarios. Пытаться украсть груз, за безопасность которого поручился Рауль, — это надо быть больным на всю голову.

Предлагали Баррера также и финансовые услуги. Адан хотел облегчить как можно большему количеству людей организацию своего бизнеса, чтобы его двенадцать процентов поступали к нему из большего количества источников. От вас не требовалось выплачивать их, пока не продан товар. Только с дохода. Но Баррера пошли дальше: они помогали отмыть деньги, как только вы продавали товар, и это приносило новые прибыли. Стоимость отмывания денег была шесть с половиной процентов, но подкупленные банкиры назначали Баррера оптовую цену в пять процентов, так что Адан наживал дополнительные полтора процента с каждого доллара клиента. И опять же, вы не обязаны были отмывать деньги через Баррера — вы же независимый бизнесмен и можете поступать по своему усмотрению. Но если вы обращались в другое место и вас обдирали или обжуливали или ваши деньги конфисковывались таможней США на обратном пути через границу, то это уже ваша собственная невезуха. Баррера же всегда с гарантией доставляли деньги. Сколько бы вы ни вкладывали грязными, вы получали все обратно чистыми в пределах трех рабочих дней, ну и за вычетом шести с половиной процентов.

Такова была адановская революция в Бахе — модернизация наркобизнеса в ногу со временем.

Мигель Анхель Баррера тянет наркобизнес назад, в двадцатый век, так выразился один narcotraficante, а Адан ведет его в двадцать первый.

И заодно я каждый день одерживаю верх над Гуэро Мендесом, думает Адан. Так как он не может переправлять свой кокаин, то не может и платить mordida. А если он не может платить mordida, то не может переправлять кокаин. А мы между тем создаем сеть, которая действует быстро и эффективно, используя новейшую технологию и лучшие финансовые механизмы.

Жизнь хороша, думает Адан в этот День мертвых.

День всех мертвых, хмыкает Кэллан.

Подумаешь, большое дело.

Да разве не все дни есть дни мертвых?

Кэллан опрокидывает пару-другую стаканчиков в баре «Ла Сирены». Желаете испытать силу воли — попробуйте купить чистое виски в мексиканском прибрежном баре. Скажите бармену, что желаете выпивку без всяких этих идиотских зонтиков в стакане, он глянет на вас так, точно вы испоганили для него весь этот хренов день.

Кэллан все-таки спросил:

— Эй, viejo, у нас тут что, льет дождь?

— Нет вроде.

— Тогда к чему мне зонтик?

Если б мне требовался фруктовый сок, amigo, так я и заказал бы фруктовый сок. Только сок, который мне требуется, это сок из ячменя.

Ирландский витамин С.

Испытанный напиток, продлевающий жизнь.

Что даже забавно, думает Кэллан, если подумать, чем я зарабатываю на жизнь. Чем я всегда занимался.

Аннулировал зарезервированные места у людей.

— Извините, сэр, но вы съезжаете отсюда раньше срока.

— Да, но...

Никаких «но». Вон из отеля.

Теперь уже не для Семьи Чимино. Теперь Сол Скэки заказывает ему убийства. Кэллан расслаблялся в Коста-Рике, пережидая, пока уляжется дерьмовая буря в Нью-Йорке, когда Скэки прикатил к нему в гости.

— Как ты насчет того, чтобы смотаться в Колумбию? — спросил он Кэллана.

— Зачем это?

— Прицепиться к одному дельцу под названием MAC, — был ответ.

«Муэрте а Секестрадорес» — смерть похитителям. Скэки объяснил, что эта группа начала действовать еще в 1981 году, когда мятежники из М-19 похитили сестру колумбийского наркобарона Фабиана Очоа и спрятали девушку, потребовав за нее выкуп.

Да, неплохо придумано, подумал Кэллан, похитить сестру босса.

Ну вроде как Очоа должен бы был заплатить? Так?

— Но что кокаиновый магнат сделал вместо этого? — продолжил Скэки. — Он взял да и устроил собрание из двухсот двадцати трех сторонников, заставил их раскошелиться на двадцать тысяч наличными каждого и дать по десять их лучших киллеров. Вот и подсчитай средства на войну: четыре с половиной миллионов баксов да армия свыше двух тысяч убийц. Они налетели на Кали и Медельин, точно взбесившиеся псы, обожравшиеся крэка. Громили дома, вытаскивали студентов прямо из аудиторий, некоторых пристрелили прямо на месте, других увели на тайные базы на «допросы».

Сестру Очоа освободили живой и невредимой.

— Ну а я-то тут при чем? — буркнул Кэллан.

Скэки объясняет ему. В 1985 году колумбийское правительство заключило перемирие с левыми группами, входящими в открытый союз, некий «Юнион Патриотика», который на выборах 1986 года завоевал четырнадцать мест в парламенте.

— О'кей, — обронил Кэллан.

— Совсем не о'кей, — возразил Скэки. — Эти люди, Шон, коммунисты.

Скэки разразился длиннющей тирадой, суть которой сводилась к тому, что мы боролись против коммунистов ради того, чтобы люди обрели демократию, а потом эти неблагодарные сукины дети разворачиваются на сто восемьдесят градусов и голосуют за коммунистов. Так что Сол ведет к тому, догадался Кэллан, что люди должны иметь демократию, но только не так чтоб уж очень много.

Они получат полную свободу выбирать... то, что мы хотим, чтоб они выбрали.

— Организация MAC намерена предпринять соответствующие меры, — продолжает Скэки. — Парень с твоими талантами может им пригодиться.

Может, и пригодится, подумал Кэллан, да только она не получит парня с моими талантами. Не знаю, как уж там связан Сол с этими из MAC, но меня это никак не касается.

— Думаю, я вернусь в Нью-Йорк, да и все, — говорит Кэллан. В конце концов, Джонни Бой сейчас крепко стоит во главе Семьи, а у него нет причин относиться к Кэллану иначе как с любовью, и он, конечно, обеспечит ему безопасную гавань.

— Да, можешь, вполне. Вот только там тебя дожидаются тысячи три федеральных обвинений.

— За что это?

— За что? — эхом откликается Скэки. — За торговлю кокаином, вымогательство, рэкет. И, как до меня дошло, тебя еще разыскивают и за убийство Большого Поли.

— А тебя, Сол, не разыскивают за убийство Большого Поли?

— Про что это ты?

— Да про то, что ведь это ты послал меня на дело.

— Слушай, дружище, я, возможно, сумею все для тебя уладить, — говорит Скэки, — но будет очень полезно, знаешь ли, если ты нам поможешь.

Кэллан не стал уточнять, как это Сол Скэки сумеет снять с него федеральные обвинения, отправив его в Колумбию в помощь кучке антикоммунистически настроенных наркоманов-линчевателей, потому что есть вещи, которые вам и знать-то неохота. Он попросту купил билет на самолет и новый паспорт, полетел в Медельин и сообщил, что присоединился к MAC.

«Смерть Похитителям», «Смерть Победившим Кандидатам» из «Юнион Патриотика». Шестеро из них получили пули в головы вместо присяги перед вступлением на пост. (Дни мертвых, думает теперь Кэллан, цедя выпивку, Дни мертвых.)

После этого убийства шли по нарастающей, вспоминает он. М-19 нанесли ответный удар, захватив Дворец правосудия, и свыше ста человек, среди них несколько судей Верховного суда, были убиты при попытке освободить заложников. Именно так всегда и получается, думает Кэллан, когда на дело бросают копов и армию, а не профессионалов.

А вот для убийства лидера «Юнион Патриотика» использовали профессионалов. Кэллан курок не спускал, но тоже целил из дробовика, когда убивали Хайме Пардо Лила. Отличное получилось убийство, выполненное чисто, квалифицированно, профессионально.

Оказалось, однако, что это всего лишь разминка.

Убивать всерьез начали в 1988-м.

Деньги на оплату в основном поступали от Самого Главного, от кокаинового барона Медельина Пабло Эскобара.

Сначала Кэллан не мог врубиться, чего это Эскобар и другие наркобароны вообще суются в политику. Но потом просек, что парни из картеля вбухали кучу денег в недвижимость, в крупные скотоводческие ранчо, а потому вовсе не желают видеть, как все это растаскивается в соответствии с какой-то схемой распределения земель.

На одном из таких ранчо Кэллан провел довольно много времени.

Весной 1987-го MAC перебросила его в Лас-Тангас. Этой большой плантацией владели два брата, Карл ос и Фидель Кардона. Когда они были еще подростками, их отца похитили и убили партизаны-коммунисты. Так что ты там не толкуй о политике и всяком таком дерьме, подумал Кэллан, познакомившись с братьями, для них это личное. Навсегда личное.

Лас-Тангас из ранчо превратилось в настоящую крепость. Видел там Кэллан и кое-какой скот, но в основном здесь толклись киллеры вроде него самого.

Было много колумбийцев, солдат из других картелей, взятых напрокат, но встречались также и южноафриканцы, и родезийцы, которые свою войну проиграли, но надеялись выиграть эту. Ну просто хренова Олимпийская деревня киллеров.

И тренировались они усиленно, как спортсмены.

Какой-то тип, по слухам, израильский полковник, привалил с группой чертовых британцев, все бывшие десантники из ВВС, во всяком случае, они выдавали себя за них. Как и подобает всякому порядочному ирландцу, Кэллан англичан и их ВВС на дух не переносил, но все-таки вынужден был признать, что эти английские вояки понимали толк в деле.

Кэллан всегда был накоротке со своим двадцать вторым калибром, но в новой работенке еще много чему требовалось обучиться, и скоро Кэллана натаскивали в стрельбе из винтовки «М-16», «АК-47», пулемета «М-60» и снайперской винтовки «Берретта-90».

Его учили и ближнему бою: как убивать ножом, удавкой-гарротой, руками и ногами. Некоторые из инструкторов были бывшие солдаты спецвойск США, некоторые даже ветераны Вьетнама, участники операции «Феникс». Многие — колумбийские армейские офицеры, которые по-английски тарахтели, будто выросли в американской глубинке.

Кэллана ужасно смешило, когда какой-нибудь из этих высокопоставленных колумбийцев разевал варежку, а английский был у него, будто у какого-то белого голодранца. Потом он узнал: большинство из этих парней получили выучку в Форте Беннинг, в Джорджии.

В какой-то там Школе всех Америк.

Что это еще, черт, за школа такая? — думал Кэллан. Обучение чтению, правописанию и мокрым делам. Но как бы там ни было, там конечно же учили всяким грязным трюкам, и колумбийцы с радостью передавали навыки отряду, который стал известен как «Лос Тангерос».

Проводилось много тренировочных операций.

Как-то отряд тангерос выступил, чтобы устроить засаду на партизан, действовавших в этом районе. Офицер местной армии привез фотографии шестерых намеченных мишеней: эти люди жили в деревнях, точно самые обыкновенные campesinos, когда не занимались всякой партизанской хренотенью.

Руководил сам Фидель Кардона. Он ловил кайф, называя себя «Рэмбо» и одеваясь, как Сталлоне в кинофильме. Короче говоря, они выступили и устроили засаду на дороге, по которой должны были пройти партизаны.

Тангерос расположились в форме идеального «TJ», в точности как их учили. Кэллану это совсем не понравилось: валяться в кустах, в камуфляже, обливаясь на жаре потом. Я парень вольный, думает он. Когда это я вступил в армию, интересно?

На самом деле он просто нервничал. Не то чтобы был напуган, нет, а так — опасался, не зная, чего ожидать. Никогда прежде он не воевал против партизан. Кэллан думал, что они, скорее всего, хорошие солдаты, хорошо обучены да и местность знают лучше.

Вошли партизаны прямо в открытую верхушку «U».

Они были совсем не такими, какими представлялись Кэллану, — закаленными в боях солдатами в камуфляже, вооруженными «АК». Нет, эти парни больше походили на фермеров, campesino в выгоревших хлопковых рубахах и куцых брючатах. Да и шагали они тоже не как опытные бойцы — рассыпавшись, всегда настороже. Нет. Просто шли себе неспешно по дороге.

Кэллан поймал в прицел винтовки «Галил» самого дальнего парня слева. Чуть приопустил прицел на живот на случай, вдруг винтовка подпрыгнет. А еще потому, что ему не хотелось смотреть в лицо, совсем детское. Парень болтал со своими попутчиками и смеялся, будто обыкновенный работяга с дружками в конце рабочего дня. Так что Кэллан прилип глазами к синей рубахе: так получалось, будто стреляешь в мишень в тире.

Он подождал, пока Фидель сделает первый выстрел, и, когда услышал грохот, тоже дважды нажал на курок.

Его парень упал.

Они все упали.

Они не поняли, что надвигается смерть, так и не узнали, откуда был нанесен удар. Раздался залп огня из придорожных кустов, и вот уже шестеро партизан лежат в пыли, истекая кровью.

У них даже не было времени вытащить оружие.

Кэллан силком заставил себя подойти к человеку, которого убил. Парень уткнулся лицом в дорогу. Кэллан пнул тело ногой. Им был отдан строгий приказ подбирать все оружие, да только Кэллан ничего не нашел. У парня только и было мачете, такими campesino срезают бананы.

Оглядевшись, Кэллан увидел, что ни у одного из партизан оружия не было. Фиделя это ничуть не обеспокоило. Он расхаживал, всаживая контрольные выстрелы в затылки, потом связался по радио с Лас-Тангас. Вскоре подкатил автофургон с грудой одежды, в какую обычно одевались партизаны-коммунисты, и Фидель приказал парням надеть эту одежду на трупы.

— Ты что, твою мать, разыгрываешь меня? — буркнул Кэллан.

Но Рэмбо и не думал никого разыгрывать. И рявкнул, чтоб Кэллан занялся делом.

Кэллан плюхнулся на обочину.

— Я тебе не хренов гробовщик, — так он сказал Фиделю.

И Кэллан сидел и смотрел, как другие Тангерос переодевают трупы, а потом делают снимки мертвых «партизан».

Всю обратную дорогу Фидель орал на него.

— Я знаю, что делаю! — разорялся Фидель. — Я ходил в школу.

Угу, я тоже в школе учился, огрызнулся Кэллан. Уроки ему давали в Адской Кухне.

— Но парни, которых я убивал, Рэмбо, — добавил Кэллан, — были с оружием в руках.

Рэмбо, видно, настучал на него Скэки, потому что несколько недель спустя на ранчо появился Сол и провел с Кэлланом беседу.

— В чем дело? — осведомился Скэки.

— В том, что пристрелили обычных фермеров, — ответил Кэллан. — У них были пустые руки, Сол. Никакого оружия.

— Мы тут не в вестерны играем. Тут у нас нет Кодекса чести. Тебе что, охота убивать их, когда они появятся в джунглях с «АК» в руках? Тебе полегчает, если у нас будут потери? Тут, парень, чертова война.

— Я без тебя знаю, что идет война, но...

— Тебе платят, правильно?

Ну да, подумал Кэллан, платят.

«День орла» наступает дважды в месяц, и выкладывают наличными.

— И обращаются с тобой хорошо? — пытает Скэки.

Точно с королём, вынужден был признать Кэллан. Стейки хоть каждый вечер, если пожелаешь. Бесплатное пиво, бесплатное виски, бесплатный «кокс», если тебе он по вкусу. Иногда Кэллан нюхает «кокс», но наркотик не действует на него так, как выпивка. Многие из тангерос вынюхивали целую горку «кокса», а потом прихватывали проституток — их привозили на уикенды — и трахали всю ночь напролет.

Кэллан тоже пару раз брал проститутку. У мужчины есть свои потребности, но этим и кончалось — удовлетворением потребности. И это были не высококлассные девушки по вызову, как тогда в Белом Доме, а чаще всего индианки, вывезенные с нефтяных промыслов на Запад. Их даже еще и женщинами-то назвать было нельзя, если по-честному. Совсем девчонки в дешевеньких платьишках с густо размалеванными мордахами.

В первый раз, когда Кэллан взял проститутку, он испытал скорее раздражение, чем удовольствие. Он отправился с ней в маленькую комнатушку в глубине барака. Голые фанерные стены и кровать с незастеленным матрацем. Девушка пыталась вести с ним сексуальные разговоры, бормотала, что, как ей казалось, ему нравилось слышать, но наконец Кэллан попросил ее заткнуться и просто трахаться.

Потом он лежал, вспоминая блондинку в Сан-Диего.

Ее звали Нора.

Она была настоящей красавицей.

Но то была другая жизнь.

После урока, преподанного ему Скэки, Кэллан остался в отряде и участвовал в нескольких операциях. «Лос Тангерос» расстреляли из засады еще шестерых невооруженных «партизан» на берегу реки, а потом полдюжины уложили прямо на площади местной деревушки.

У Фиделя было свое словечко для их операций.

Limpieza, называл он их.

Зачистка.

Они зачищали территорию от партизан, коммунистов, агитаторов — от всякого дерьмового мусора. До Кэллана доходили разговоры, что они не единственные, кто производит зачистку. Было еще много других отрядов, других ранчо — тренировочных центров. По всей стране. Все отряды имели названия: «Муэрте а Революсионариос» , «Альфа-13», «Лос Тинадос». За два года они убили больше трех тысяч активистов, организаторов, партизан. Большинство убийств совершалось в глухих деревушках, стоявших на отшибе, особенно в Медельине, в Долине Магдалены, там все мужское население деревень сгоняли вместе и расстреливали из пулеметов. Или рубили на куски мачете, если пули казались слишком дорогими для них.

Вычищали и много другого народу, не коммунистов: уличных ребятишек, гомосексуалистов, наркоманов, пьяниц.

Однажды тангерос вышли на зачистку партизан, которые перемещались с одной базы на другую. Они устроили засаду на дороге, карауля старенький автобус. Остановив его, вывели всех, кроме водителя. Фидель прошелся между пассажирами, сравнивая их лица с фото у себя в руке, потом выдернул из толпы пятерых и отогнал к обочине.

Кэллан смотрел, как мужчины, упав на колени, начали молиться.

Но дальше «Nuestro Padre» проговорить ничего не успели: тангерос изрешетили их пулями. Кэллан увидел, как двое других привязывают цепями к рулю водителя автобуса.

— Какого хрена вы делаете? — заорал Кэллан.

Те нацедили бензин из автобусного бака в пластиковое ведерко, а потом облили водителя. Пока тот надрывался в крике, моля о пощаде, Фидель, повернувшись к пассажирам, заявил:

— Вот что бывает с людьми за помощь партизанам!

Двое тангерос удерживали вырывавшегося Кэллана, когда Фидель бросил спичку в автобус.

Кэллан видел глаза водителя, слышал его крики, смотрел, как извивается и корчится в пламени тело человека.

От этого запаха он уже никогда потом не мог избавиться.

Даже сейчас, сидя в баре Пуэрто-Валларта, Кэллан чувствовал запах горящей плоти. И весь скотч в мире не мог заглушить его.

В тот вечер Кэллан, напившись в хлам, подумывал: а может, взять свой старый пистолет двадцать второго калибра и выпустить обойму в морду Фиделя. Но решил, что еще не готов совершить самоубийство, и вместо этого стал укладывать вещи.

Один из родезийцев остановил его:

— На своих ногах тебе отсюда не уйти. Тебя пристрелят, не успеешь ты и километр отшагать.

Парень прав, мне не уйти.

— Ничего ты не сможешь поделать, — продолжил родезиец. — Это «Красный туман».

— Что еще за «Красный туман»? — удивился Кэллан.

Странно взглянув на него, парень пожал плечами:

— Ну, если ты не знаешь...

— Что за «Красный туман»? — спросил Кэллан у Сола, когда тот в следующий раз приехал в Лас-Тангас с целью вправить Кэллану совсем уж пошатнувшиеся мозги: теперь чертов ирлашка только и делал, что сидел в бараке, ведя задушевные разговоры с «Джонни Уокером».

— Где ты услышал про «Красный туман»?

— Да какая разница!

— Так вот забудь, что ты это слышал.

— Пошел ты к растакой матери, Сол! — взбеленился Кэллан. — Я участвую в деле, и я желаю знать, что это за дело!

Ничего ты не желаешь, подумал Скэки.

Но даже если и желаешь, то сказать тебе я не могу.

«Красный туман» было кодовое название для координации десятков операций по «нейтрализации» движений мятежников в Латинской Америке. По сути, та же программа «Феникс», только для Южной и Центральной Америки. Отдельные отряды чаще всего даже не подозревали, что их операции координируются как составные «Красного тумана», но именно Скэки в качестве посыльного Джона Хоббса следил, чтобы они делились разведданными, денежные фонды распределялись между всеми, намеченные мишени уничтожались, и никто при этом не путался у других под ногами.

Работенка непростая, но Скэки был идеальным исполнителем. «Зеленый берет», орудие ЦРУ, гангстер мафии, Сол, случалось, исчезал из армии в командировку и работал на побегушках у Хоббса. А побегать ему приходилось: в «Красный туман» входили сотни военных организаций, их спонсоры-наркобароны, около тысячи армейских офицеров, несколько тысяч полицейских, десятки отдельных разведагентств и полицейских подразделений.

И церковь.

Сол Скэки числился Мальтийским рыцарем и членом «Опус Деи» , антикоммунистической тайной организации епископов крайне правого толка, куда входили священники и преданные миряне вроде Сола. В Римско-католической церкви тоже шла война, ее консервативное руководство в Ватикане воевало с теологами освобождения — священниками и епископами левого толка, часто марксистами, работающими в третьем мире — за душу самой Матери Церкви. Мальтийские рыцари и «Опус Деи» работали в тесном сотрудничестве с полицией, сторонниками правых, армейскими офицерами и даже при необходимости с наркокартелями.

Кровь лилась, точно вино при причастии.

В основном их деятельность оплачивалась прямо или косвенно американскими долларами. Впрямую из фондов американской помощи военным силам страны, чьи офицеры составляли костяк отрядов смерти; косвенно тем, что американцы покупали наркотики, доллары от которых текли в картели, спонсирующие эти отряды.

Миллиарды долларов как помощь экономике и миллиарды — за наркотики.

В Сальвадоре отряды смерти убивали левых политиков и профсоюзных деятелей. В 1989 году в кампусе Университета Центральной Америки в Сан-Сальвадоре были застрелены из снайперских винтовок шестеро священников-иезуитов, горничная и ее маленькая дочка. В том же году правительство США послало полмиллиарда долларов в помощь сальвадорскому правительству. К концу восьмидесятых было уничтожено приблизительно семьдесят пять тысяч людей.

Гватемала эту цифру удвоила.

В долгой войне против марксистских мятежников погибло больше ста пятидесяти тысяч, и еще сорок тысяч навсегда сгинули без вести. Бездомных ребятишек расстреливали прямо на улицах. Убивали студентов колледжей. Отрубили голову американцу — владельцу отеля. Университетского профессора зарезали ножом в вестибюле учебного корпуса. Американскую монашенку, изнасиловав, убили и выбросили на улицу. И все это время американские солдаты проводили тренировки, давали советы и обеспечивали снаряжением, включая вертолеты, на которых киллеры летали на убийства. К концу восьмидесятых президенту Джорджу Бушу так опротивела эта кровавая бойня, что он наконец прекратил поставку денег и оружия для гватемальских военных.

Повсюду в Латинской Америке творилось одно и то же: затяжная война между имущими и неимущими, между правыми и марксистами, а либералы метались между ними, точно зайцы в свете фар.

И «Красный туман» расползался всюду.

Джон Хоббс осуществлял надзор над операциями.

А повседневная координация лежала на Соле Скэки.

Он держал связь с офицерами, обученными в Школе Америк в форте Беннинг, штат Джорджия. Обеспечивал тренировки, технические консультации, поставку оружия, разведку. Пересылал наемников вооруженным силам Латинской Америки.

Одним из таких наемников и был Шон Кэллан.

Совсем парень опустился, думал Скэки, глядя на Кэллана, — тощий, волосы грязные, кожа пожелтела от непрерывных пьянок. Не похож, короче, на образец идеального солдата. Но внешность обманчива.

При всех его недостатках Кэллан все равно талант.

А с талантами всегда трудно приходится, так что...

— Я тебя переведу из Лас-Тангас, — сказал Скэки.

— Ладно.

— У меня для тебя другая работа.

И уж точно — работой он меня завалил, вспоминает Кэллан.

Луис Карлос Галан, кандидат в президенты от Либеральной партии, на много очков обогнавший своих противников, был сброшен со счетов летом восемьдесят девятого года — застрелен на предвыборном митинге в окрестностях Боготы. Бернардо Харамильо Оса, лидер левого движения Патриотический союз, был убит следующей весной, когда выходил из самолета в аэропорте Боготы. Через пару недель пристрелили Карлоса Писарро, кандидата от группы «Движение 19 апреля».

После этого в Колумбии для Шона Кэллана стало слишком жарко.

Но в Гватемале — нет. И в Гондурасе тоже, и в Сальвадоре.

Скэки передвигал Шона, будто шахматного коня, используя Кэллана для сбрасывания с доски других фигур. Гвадалупе Салседо, Гектора Оквели, Карлоса Толедо — и еще десятка других. Кэллан уже начал забывать имена. Может, он и не знал конкретно, что такое «Красный туман», но слишком хорошо понял, чем он стал для него: кровь, красная мгла, застящая ему мозг и глаза так плотно, что он уже и видеть ничего больше не мог.

Потом Скэки перебросил его в Мексику.

— Зачем? — спросил Кэллан.

— Уберем тебя из игры ненадолго, — ответил Скэки. — Поможешь обеспечить защиту кое для кого. Помнишь братьев Баррера?

Интересно, как он мог забыть? Ведь со сделки «кокаин за оружие» и закрутилась вся эта хренотень в 1985-м. После нее Джимми Персик рассорился с Большим Поли, и его собственная жизнь пошла выписывать такие странные загогулины.

Да, конечно же Кэллан помнит их.

И что с ними?

— Они наши друзья.

Наши друзья, подумал Кэллан. Так мафиози называют других мафиози в разговорах между собой. Но я же не гангстер, и эта парочка мексиканцев-наркодилеров тоже, так какого же черта?

— Они хорошие люди, — объяснял Скэки. — Они дают деньги на наше дело.

Ну конечно, и это, разумеется, превращает их в ангелов, подумал Кэллан.

Но в Мексику поехал.

Потому что — а что еще ему оставалось делать?

И теперь он сидит тут, в баре, на празднике в честь Дня мертвых.

Решил опрокинуть пару стаканчиков — ведь в святой день все убитые в безопасном месте и вряд ли оттуда выскочат. А даже если появятся какие, думает Кэллан, то лучше мне быть немного пьяным, чем трезвым как стеклышко.

Кэллан залпом допивает остатки виски и тут видит, как лопается огромный аквариум — из него потоком изливается вода, а двое парней валятся, сложившись пополам: так падают убитые.

Кэллан плашмя бросается с барного табурета на пол, выхватывая свой двадцатидвухкалиберный.

Не меньше сорока federales в черных униформах ворвались в парадную дверь, паля с бедра из винтовок «М-16». Пули вонзаются в стены пещер, сделанные под камень. И очень даже здорово, мелькает у Кэллана, что камни фальшивые, пули застревают в стенах, а не рикошетят в толпу.

Тут один federale отстегивает с наплечного ремня гранату.

— Ложись! — вопит Кэллан, как будто кто-то может услышать или понять его, и выпускает пару зарядов в голову federale. Тот обрушивается на пол, не успев выдернуть чеку, а граната, не причинив никому вреда, падает рядом с ним. Но другой federale тоже хватается за гранату, и она, приземлившись у края танцпола, взрывается, словно фейерверк на празднике, и несколько гостей падает, вопя от боли: осколки исполосовали им ноги.

Теперь люди стоят по щиколотку в кровавой воде, в ней снуют рыбки, и Кэллан чувствует, как что-то тычется ему в ногу, но это не пуля, это рыба-еж, очень красивая, отливающая ярко-синим под светом ламп, и он на мгновение забывается, наблюдая за рыбкой. А в «Ла Сирене» сейчас уже ад кромешный: истерично вопят и плачут посетители, стараясь пробиться к выходу, но выхода нет — потому что дверь блокировали federales.

Кэллан радуется, что немножко пьян. Он на алкогольном автопилоте ирландца-киллера, голова у него работает ясно, он уже просчитал, что ввалившиеся стрелки вовсе никакие не federales. Это не полицейский рейд. Это атака убийц. Если даже эти парни и копы, то они не на службе, а так, подрабатывают на предстоящие праздники. Еще Кэллан быстро соображает, что через парадную дверь выйти не удастся никому. Однако есть же и черный ход. И он, пригибаясь, ползет в воде в глубину клуба.

Адану жизнь спасла стена воды.

Вода обрушилась на него, сшибла со стула, сбросив на пол, и первые залпы пуль и осколки пролетели над головой. Он начал было приподниматься, но тут же инстинкт взял верх: он услышал свист пуль и снова упал на пол. Адан смотрит, как пули кромсают дорогой коралл, стеклянная стена аквариума перед ним разбита вдребезги. Он подпрыгивает, когда рядом с ним, извиваясь, проплывает ополоумевшая мурена. Оглядывается на другую стену: там позади водопада крутится, стараясь напялить брюки, Фабиан Мартинес; одна из немок-блондинок, сидящая на каменной полке, занимается тем же, а Рауль, со штанами, спущенными на щиколотки, вовсю поливает длинными очередями через водопад.

Лжефедералы сквозь водопад рассмотреть ничего не могут. И это спасает Рауля, который палит безнаказанно, пока у него не кончаются патроны, после чего он бросает оружие и, наклонившись, натягивает штаны. Хватает Фабиана за плечо и зовет:

— Пошли давай, пора выбираться отсюда!

Потому что federales уже проталкиваются сквозь толпу, разыскивая братьев Баррера. Адан видит, что они приближаются, и начинает пробираться к черному ходу, поскальзываясь, падая, снова поднимаясь, и, когда он поднимается в очередной раз, federale, ухмыляясь, целит из винтовки прямо ему в лицо. Адан успел попрощаться с жизнью, только вдруг ухмылка federale тонет в всплеске крови, а Адана кто-то хватает за запястье и пригибает книзу. Он оказывается в воде на полу, лицом к лицу с каким-то янки, тот кричит:

— Ложись же, болван!

Кэллан открывает пальбу по приближающимся federales короткими точными выстрелами — бенц-бенц, бенц-бенц: сшибает их, точно плавающих уточек в тире в луна-парке. Адан опускает глаза на мертвого federale, с ужасом глядя, как крабы уже подбираются на пир к зияющей дыре, образовавшейся на месте лица копа.

Кэллан ползет вперед, забирает пару гранат у парня, которого только что отправил к виновникам сегодняшнего торжества, быстро перезаряжает пистолет, ползком возвращается обратно, хватает Адана и, отстреливаясь, толкает его свободной рукой к черному ходу.

— Брат! — вопит Адан. — Я должен найти своего брата!

— Пригнись! — орет Кэллан — новый залп в их сторону. Адан валится на пол: пуля ужалила его в правую голень, и он растянулся в воде лицом вниз и лежит, глядя на собственную кровь, плывущую мимо его носа.

Теперь он, похоже, и двигаться не может.

Мозг приказывает: поднимайся! — но у него вдруг куда-то подевались все силы. Он так устал, что даже пошевелиться не может.

Кэллан, присев на корточки, взваливает Адана на плечо и, шатаясь, продвигается к двери с табличкой «Bafios» . Он уже почти дошел, когда Рауль освобождает его от ноши.

— Я понесу его, — говорит Рауль. Он появляется с Фабианом.

Кэллан кивает. Охранник Барреры прикрывает их с тыла, посылая пули назад, в хаос клуба. Кэллан распахивает ногой дверь и оказывается в относительной тишине небольшого коридорчика.

Направо дверь с табличкой «Sirenas» с маленьким силуэтом русалки; дверь налево помечена «Poseidones», и на ней — силуэт мужчины с длинными вьющимися волосами и бородой. Прямо перед ними надпись «Salida» , и Рауль устремляется прямиком туда.

Кэллан кричит во всю мочь:

— Нет! — и оттаскивает его за шиворот. И очень вовремя, потому что в открытую дверь тут же, как Кэллан и боялся, полетели пули. Если у кого-то нашлись люди и время, чтобы организовать такой налет, то, уж конечно, он позаботился и поставил нескольких стрелков и снаружи у черного хода.

И потому Кэллан толкает Рауля в дверь «Poseidones». Охранник Рауля, пятясь задом, вваливается следом. Кэллан срывает чеку на гранате и швыряет ее в заднюю дверь — это отобьет охоту караулить за ней или входить.

Потом Шон влетает в мужской туалет и захлопывает за собой дверь.

Слышит, как с глухим басовым грохотом взрывается граната.

Рауль усаживает Адана на унитаз, а его стрелок охраняет дверь, пока Кэллан осматривает рану Адана. Пуля прошла навылет, но определить, задета ли кость, невозможно. А может, задета бедренная артерия, тогда Адан истечет кровью и умрет, прежде чем они успеют найти доктора.

А печальная правда в том, что им негде взять этого доктора; во всяком случае, пока атакующие не уберутся из клуба, они в ловушке. Дьявольщина, мелькает у Кэллана, почему-то я всегда так и знал, что подохну в сортире. Он озирается — нет, окон нет, как полагалось бы в американском туалете. Но зато прямо над ним — световой люк в виде иллюминатора.

Иллюминатор в мужском туалете?

Это еще одна деталь подводного стиля Рауля.

— Мне хочется, чтобы туалеты походили на кабины океанского лайнера, перевернувшегося набок, — объяснял он проект Адану, отстаивая иллюминаторы. — Ну понимаешь, вроде как корабль затонул.

Только этого человеку и не хватает, подумал Кэллан, если он нахлебался «Маргариты» и зашел пописать, — морской болезни. Интересно, сколько же студентиков вваливалось сюда в относительно приличном состоянии, а потом их выворачивало наизнанку, как только они кренились набок? Но долго на этом Кэллан сосредоточиваться не стал, потому что хренов иллюминатор над ним — ведь это выход. Он вскарабкался на раковину, открыл люк, подпрыгнул, зацепился и, подтянувшись, вылез. Он оказался на крыше, воздух тут солоноватый и теплый. Кэллан сует голову в люк и говорит:

— Давайте живо, вперед!

Первым к нему присоединяется Фабиан, потом Рауль поднимает Адана, и Кэллан с Фабианом вытаскивают его на крышу. Рауль с огромным трудом протискивается через небольшое отверстие, но все-таки ему это удается, и как раз вовремя: federales ногами вышибают дверь и поливают комнату дождем пуль.

Потом врываются, рассчитывая найти трупы и визжащих, корчащихся раненых. Но ничего не видят и растерянно озираются, пока один из них не поднимает глаза — он видит открытый люк и все понимает. Последнее, что он рассмотрел в своей жизни, — рука Кэллана, бросающая гранату. Люк захлопывается, и теперь тут и вправду есть мертвые и визжащие, корчащиеся раненые. В мужском туалете «Ла Сирены».

Кэллан идет по крыше к дальней стороне здания. Теперь черный ход охраняет только один federale, и Кэллан снимает его двумя короткими выстрелами в затылок. Они с Раулем осторожно опускают Адана на руки подхватывающего внизу Фабиана.

И поспешно уходят переулком. Рауль несет Адана, взвалив на плечо, к глухой улочке, там Кэллан выстрелом выбивает окно «форда-эксплорера», отпирает дверцу и за несколько секунд — соединив проводки — включает зажигание.

Через десять минут они уже в приемном покое госпиталя Девы Марии Гваделупской, где регистраторша и медсестры, услышав имя Барреры, обходятся без всяких вопросов.

Адану повезло — бедренную кость зацепило, но она не сломана, а артерия не задета.

Из руки Рауля берут кровь, другой он держит телефон, и через несколько минут одни его sicarios мчатся к госпиталю, а другие прочесывают квартал рядом с «Ла Сиреной» на случай, если кто из парней Гуэро замешкался. Но никого не находят, только сообщают, что десять federales убиты или ранены и мертвы шестеро посетителей.

Добраться до братьев Баррера киллерам Мендеса не удалось.

Благодаря Шону Кэллану.

— Все, что ты пожелаешь, — говорит ему Адан.

В этот День мертвых.

Тебе стоит только попросить.

Все, что ты пожелаешь в этом мире.

Девушка-подросток печет для дона Мигеля особый pan de muerto.

Хлеб мертвых.

Традиционные сладкие булочки, одна — с сюрпризом внутри, угощение, которое, как она знает, дон Мигель Анхель Баррера очень любит и предвкушает с особым удовольствием. А так как того, кому попадется булочка с сюрпризом, ждет удача, одну она печет отдельно, специально для дона Мигеля, чтобы сюрприз достался ему наверняка.

Она хочет, чтобы все его радовало в этот необыкновенный вечер.

А потому наряжается особенно тщательно: в простое, но элегантное черное платье, черные чулки и туфли на каблуке. Не торопясь, накладывает макияж, тушь погуще; расчесывает длинные черные волосы, пока они не заблестят. Оглядывает себя в зеркале и то, что видит, ей нравится: кожа у нее гладкая, бледная, темные глаза ярко выделяются на лице, волосы плавной волной падают на плечи.

Она идет на кухню и кладет специальный pan de muerto на серебряный поднос, рядом ставит свечи, зажигает их и направляется в его камеру-столовую.

Дон Мигель — настоящий король, думает она, в темно-бордовой домашней куртке поверх шелковой пижамы. Племянники дона Мигеля позаботились, чтобы у их дяди были все удовольствия, какие только он может представить, чтобы скрасить его существование в тюрьме: красивая одежда, вкусная еда, хорошее вино, ну и она.

Люди шепчутся, что Адан Баррера потому так заботится о дяде, что ему удобнее-де, чтобы старик подольше задержался в тюрьме и не вмешивался в руководство pasador Баррера. А злые языки даже треплют, что это сам Адан и засадил родного дядю в тюрьму ради того, чтобы заправлять всем самому.

Девушка не знает, есть ли хоть доля правды во всех этих сплетнях, да ей все равно. Она знает одно: Адан Баррера спас ее от грозящих мучений в борделе Мехико, выбрав подругой для своего дяди. Говорят, что она похожа на ту, что когда-то любил дон Мигель.

Ну, значит, мне повезло, думает она.

Требования дона Мигеля совсем необременительны. Она готовит для него, стирает, удовлетворяет его мужские потребности. Правда, иногда он поколачивает ее, но совсем не часто и не так жестоко, как ее родной отец. И секса требует не так уж часто. Дон Мигель бьет ее, потом трахает. И если не может удержать свой floto твердым, то злится и опять бьет, пока все не получится.

У других, случается, жизнь складывается и похуже, думает она.

И платит ей Адан щедро.

Но не так щедро, как...

Она побыстрее выкидывает эту мысль из головы и подает дону Мигелю pan de muerto.

Руки у нее трясутся.

Тио это замечает.

Ее маленькие ручки дрожат, когда она ставит поднос на стол, а когда он заглядывает девушке в глаза, они влажны, она того гляди расплачется. Это что же, она грустит? — спрашивает он себя, или боится? И пока он пристально смотрит на нее, девушка опускает глаза на pan de muerto, потом снова поднимает на него, и тут он догадывается обо всем.

— Какая красивая, — говорит Тио, глядя на сладкую булочку.

— Спасибо, — отвечает девушка чуть слышно.

В ее голосе Тио уловил нерешительность, будто она колеблется.

— Садись, пожалуйста, — приглашает дон Мигель, вставая и отодвигая стул для нее. Девушка присаживается, вцепляясь руками в края стула.

— Пожалуйста, попробуй. — Тио садится тоже.

— Нет-нет, булочка для вас.

— Я прошу.

— Я не могу.

— Я настаиваю.

Это уже приказ.

Ослушаться она не может.

Отломив кусочек, она подносит хлеб к губам. Во всяком случае, пытается поднести — рука у нее дрожит так, что она с трудом находит рот. И слезы, хотя она изо всех сил старается, все-таки наворачиваются ей на глаза, проливаются, и по щекам ползут черные потеки.

Она вскидывает на него глаза и хлюпает носом:

— Я не могу.

— Однако мне ты бы ее скормила.

Девушка шмыгает, но из носа у нее все равно течет.

Тио протягивает ей льняную салфетку.

— Вытри нос, — распоряжается он.

Та послушно вытирает.

— А теперь, — говорит он, — ты должна съесть булочку, которую испекла для меня.

— Ну пожалуйста! — вырывается у нее.

А мои племянники, интересно, уже мертвы? — гадает Тио. Гуэро не посмел бы пытаться убить меня, если б Адан, а уж тем более Рауль были живы-здоровы. Так что они либо уже мертвы, либо скоро умрут. А может, у Гуэро и с ними сорвалось? Будем надеяться, думает он и делает себе мысленную пометку связаться при первой же возможности с племянниками, как только будет завершено это triste дельце.

— Мендес заплатил тебе кучу денег, верно? — спрашивает Мигель Анхель девушку. — Новую жизнь для тебя устроил, для всей твоей семьи?

Та кивает.

— У тебя ведь есть младшие сестры? — спрашивает Тио. — И твой пьяница-отец бьет и мучает их? А с деньгами Мендеса ты могла бы вызволить их, купить им дом?

— Да.

— Я все понимаю.

Девушка с надеждой смотрит на него.

— Ешь, — бросает он. — Это легкая смерть. Я знаю, ты бы не хотела, чтоб я умирал медленно и в мучениях.

Она задерживает кусок у рта. Ее колотит дрожь, крошки липнут к ярко-красной помаде. Крупные тяжелые слезы падают на булочку, портя сахарную глазурь, которой она так старательно ее обмазывала.

— Ешь.

Девушка откусывает, но проглотить не может. Тио наливает бокал красного вина и всовывает ей в руку. Она отхлебывает, и это вроде как помогает, она запивает хлеб вином, еще один кусочек, еще глоток вина.

Дон Мигель, перегнувшись через стол, гладит ей волосы тыльной стороной ладони. И тихонько бормочет:

— Я понимаю, понимаю, — другой рукой поднося остатки булки к ее губам. Она открывает рот, запивает последний кусок — и тут стрихнин действует: голова запрокидывается назад, глаза широко распахиваются, и предсмертный хрип влажно булькает между приоткрытыми губами.

Тело ее Тио приказывает выбросить за ограду собакам.

Парада закуривает сигарету.

Затягивается, наклоняясь, чтобы надеть туфли, недоумевая, с чего вдруг его разбудили в такую рань и что это за «срочное личное дело», которое не может подождать до восхода солнца. Он велел своей домоправительнице проводить министра образования в кабинет и передать, что он скоро спустится.

Парада уже много лет знает Сэрро. Он был епископом в Кульякане, а Сэрро губернатором в Синалоа, он даже крестил двоих законных детишек этого человека. И как будто Мигель Анхель Баррера выступал крестным отцом на обеих этих церемониях? — старается припомнить Парада. И уж точно Баррера приходил к нему договариваться и о духовном, и о мирском для незаконного отпрыска Сэрро: губернатор переспал с молоденькой девчонкой из какой-то деревни. Ну хотя бы ко мне обратились, а не к акушеру, чтоб сделал аборт. Это уже говорит в пользу Сэрро.

Но, думает Парада, натягивая старый свитер, если речь идет снова о какой-нибудь юной девице в интересном положении, я точно разозлюсь. Сэрро пора уже быть поумнее, в его-то возрасте. Мог бы извлечь уроки из собственного опыта, если больше неоткуда, да и в любом случае — почему обязательно в... — он взглянул на часы, — в четыре утра?

Парада звонит домоправительнице.

— Кофе, пожалуйста. Для двоих. В кабинет.

Последнее время его отношения с Сэрро сводились к спорам и уговорам, к просьбам и угрозам: он неоднократно подавал министру образования прошения о создании новых школ, об учебниках, бесплатных завтраках и увеличении штата учителей. Переговоры тянулись бесконечно. Парада балансировал на грани шантажа, бросив однажды в сердцах Сэрро, что нельзя к глухим деревушкам относиться как к детям-бастардам, но наглость окупилась: появились две начальные школы, наняли десяток новых учителей.

Может, Сэрро удумал какую месть, гадал Парада, спускаясь вниз. Однако, открыв дверь в кабинет и увидев лицо Сэрро, понял: дело гораздо серьезнее.

Сэрро не стал тратить слов даром.

— Я умираю от рака.

— Мне ужасно жаль слышать это, — пробормотал ошеломленный Парада. — Неужели нет никакого...

— Нет. И надежды нет тоже.

— Ты желаешь, чтобы я выслушал твою исповедь?

— Для этого у меня есть священник.

Сэрро протягивает Параде кейс:

— Я принес тебе. Не знал, кому еще можно отдать.

Парада открывает кейс, смотрит на бумаги, кассеты.

— Ничего не понимаю.

— Я был участником, — говорит Сэрро, — чудовищного преступления. И не могу умереть... боюсь умирать... с таким грузом на душе. Я должен хотя бы попытаться как-то возместить...

— Если ты исповедуешься, то, конечно, получишь отпущение. Но если это улики, почему ты принес их мне? Почему не Генеральному прокурору или...

— Его голос есть на этих кассетах...

Да, это, конечно, причина, думает Парада.

Подавшись вперед, Сэрро шепчет:

— Генеральный прокурор, министр внутренних дел, председатель правящей Конституционно-революционной партии... Они все. Все мы...

Господи боже, теряется Парада.

Что же на этих кассетах?

Он выкуривает полторы пачки сигарет, слушая их.

Прикуривая одну сигарету от другой, слушает записи и внимательно проглядывает документы. Записи о встречах, пометки Сэрро. Имена, даты и места. Отчет о коррупции за пятнадцать лет — да нет, какая там коррупция. Это норма, а то, что тут, — экстраординарно. И даже не просто экстраординарно — а и словами не выразить...

Суть в двух словах — они продавали страну narcotraficantes.

Парада ни за что не поверил бы этому, если бы не услышал сам. Запись званого обеда: двадцать пять миллионов выложены в помощь избирательной компании действующего президента. Убийства чиновников, работающих на выборах, фальсификация самих выборов. Голоса брата президента и Генерального прокурора, планирующих эти бесчинства. Советующие наркобаронам оплатить это все. И совершение убийств. Пленка, запечатлевшая пытки и убийство американского агента Идальго.

А потом еще операция «Цербер», финансирование, поставка оружия и обучение контрас на средства от продажи кокаина.

И операция «Красный туман», убийства, организованные сторонниками правых, финансируемые частично наркокартелями Колумбии и Мексики и поддерживаемые ИРП, партией у власти.

Немудрено, что Сэрро страшится ада — он ведь помогал устраивать ад на земле.

И понятно, почему он притащил все эти улики мне. Голоса на кассетах, имена в документах: президент, его брат, федеральный министр, Мигель Анхель Баррера, Гарсиа Абрего, Гуэро Мендес, Адан Баррера; десятки полицейских, армейских чинов и офицеров разведки, чиновники ИРП — в Мексике нет никого, кто сумеет или захочет выступить против них даже с этими материалами.

Вот Сэрро и приволок все мне. Желая, чтобы я отдал материалы...

Кому?

Парада тянется прикурить новую сигарету, но, к своему удивлению, обнаруживает, что его тошнит от дыма — во рту противно. Поднявшись наверх, он чистит зубы, потом принимает горячий, чуть не ошпаривающий душ, и пока струи бьют его по шее, спине, думает, что, пожалуй, эти документы можно было бы передать Арту Келлеру.

Они с американцем часто переписываются, он теперь, к сожалению, персона нон грата в Мексике, но по-прежнему одержим желанием покончить с наркокартелями. Однако обдумай все как следует, говорит себе Парада: если ты передашь компромат Артуру, что случится тогда, учитывая ошеломительное разоблачение операции «Цербер» и сотрудничества ЦРУ с Баррера в обмен на финансирование контрас? Есть ли у Артура правомочия предпринимать какие-либо действия или все его попытки будут задушены в зародыше нынешней администрацией? Да и вообще любой американской администрацией, раз они все горой за НАФТА?

НАФТА, с отвращением плюется Парада, обрыв, к которому мы бодро маршируем в ногу с американцами. Но еще есть проблеск надежды. Грядут президентские выборы, и кандидат от ИРП, который непременно победит на них, похоже, человек достойный. Луис Доналдо Колосио — законный кандидат от левых. Парада уже встречался с ним, и тот выслушивал его доводы с сочувствием.

И если разгромные свидетельства, которые принес мне умирающий Сэрро, дискредитируют динозавров в ИРП, это может снабдить Колосио рычагом, нужным ему, чтобы следовать своим подлинным чувствам. Может, передать информацию ему?

Нет, решает Парада тут же, Колосио нельзя светиться, выступая против своей партии, — его могут убрать из кандидатов.

Тогда кто же, мучается Парада, намыливая лицо и приступая к бритью, обладает независимостью, властью да и просто моральной силой, чтобы обнародовать факт, что все правительство страны продалось с молотка картелю наркоторговцев? Кто?

Ответ приходит неожиданно.

Он очевиден.

Парада дожидается времени, когда прилично звонить, и соединяется с Антонуччи. И говорит, что желает передать крайне важную информацию Папе.

Орден «Опус Деи» был основан в 1928 году богатым испанским адвокатом, ставшим священником, по имени Хосе Мария Эскрива, которого тревожило, что Мадридский университет становится рассадником левого радикализма. Его это так беспокоило, что новая организация католической элиты сражалась в Испанскую гражданскую войну на стороне фашистов, а следующие тридцать лет всячески содействовала укреплению власти генерала Франко. В основе деятельности ордена лежала идея вербовать талантливых молодых мирян-консерваторов из элиты, продвигать их потом в правительство, прессу и большой бизнес, напитывать их традиционными католическими ценностями, особенно антикоммунизмом, и поручать им проводить церковную работу в выбранных ими сферах деятельности.

Сальваторе Скэки — полковник спецвойск, наемник ЦРУ, Мальтийский рыцарь и гангстер — испытанный и преданнейший член «Опус Деи». Он отвечает всем требованиям — посещает регулярно мессу, на исповедь ходит только к священнику «Опус Деи» и регулярно уединяется в приютах «Опус Деи».

Он был отличным солдатом. Храбро сражался против коммунизма во Вьетнаме, Камбодже и в «Золотом треугольнике» . Воевал в Мексике, в Центральной Америке — операция «Цербер». В Южной Америке — операция «Красный туман», — и все эти операции теперь либерал-теолог Парада угрожал разоблачить перед всем миром. Сейчас Скэки сидит в кабинете Антонуччи, размышляя, что же предпринять насчет компромата, который кардинал Хуан Парада желает передать в Ватикан.

— Ты говоришь, к нему заходил Сэрро, — обращается Скэки к Антонуччи.

— Так мне сказал сам Парада.

— Сэрро известно достаточно, чтобы сместить все правительство, — замечает Скэки.

— Нельзя волновать Его Святейшество такой информацией, — говорит Антонуччи. Нынешний Папа был ярым сторонником «Опус Деи» и даже причислил недавно к лику блаженных отца Эскрива, а это первый шаг к канонизации. Вынуждать его просмотреть информацию об участии ордена в нескольких крайне жестоких операциях против заговора коммунизма было бы, по меньшей мере, неловко.

Но еще хуже, если разразится скандал с действующим правительством, когда в разгаре переговоры о возвращении церкви полновесного юридического статуса в Мексике. Такие разоблачения наверняка потопят правительство, а вместе с ним и переговоры, и маятник качнется в пользу еретических теологов-либералов, а многие из них — «полезные глупцы» с добрыми намерениями, они станут помогать установлению коммунистического режима.

Так происходило всюду, размышляет Антонуччи: сбитые с толку, заблуждающиеся священники-либералы помогали коммунистам прийти к власти, а потом красные устраивали массовые расстрелы священнослужителей. Так случилось в Испании, почему, собственно, блаженный Эскрива и основал орден.

Как члены «Опус Деи», и Антонуччи и Скэки хорошо подкованы в концепции превосходящего добра; а для Сола Скэки добро — уничтожение коммунизма перевешивает зло — коррупцию. Есть у него и еще кое-какие соображения насчет договора НАФТА, до сих пор дебатируемого в Конгрессе. Если компромат Парады обнародовать, to это угробит договор. А без него не останется никакой надежды на развитие среднего класса в Мексике, он же, в свою очередь, — единственное противоядие от отравляющего распространения коммунизма.

— У нас есть сейчас возможность, — говорит Антонуччи, — совершить благодеяние для душ миллионов верующих — заработав благодарность правительства, вернуть истинную церковь мексиканскому народу.

— Если мы не дадим этой информации ходу.

— Вот именно.

— Но это не так просто, — роняет Скэки. — Парада явно уже ознакомился с материалами, и он непременно публично поделится сведениями, если поймет...

Антонуччи поднимается:

— Ну, земные трудности я всегда предоставляю улаживать мирским братьям ордена. Я в этом ничего не смыслю.

А Скэки смыслит. И очень даже.

Адан лежит в постели в большом estancia (и одновременно крепости) на ранчо Лас-Бардас, принадлежащем Раулю, у дороги между Тихуаной и Текате.

Главные жилые помещения ранчо — отдельные коттеджи для Адана и Рауля — окружены десятифутовой стеной, она утыкана осколками бутылок, а поверх еще пущена колючая проволока. Ворот двое, каждые с могучими, укрепленными сталью дверями, в каждом углу вышки с прожекторами, на них несут вахту охранники с «АК-47», пулеметами «М-50» и китайскими противотанковыми ружьями.

Даже чтобы приблизиться к дому, надо проехать две мили по грунтовой дороге, свернув с шоссе; но, скорее всего, вам вряд ли удастся выехать на эту дорогу, потому что развилка на шоссе охраняется полисменами в штатском.

Вот здесь братья и спрятались сразу после нападения на дискоклуб «Ла Сирена», и теперь вся охрана дома начеку. Охранники патрулируют дом днем и ночью, окрестности объезжают отряды на джипах, электронными приборами пытаются засечь радиопередатчики или чужие звонки с мобильников.

Мануэль Санчес караулит под окном Адана, точно преданный пес. Мы теперь с ним близнецы, думает Адан, с одинаково изувеченными конечностями. Но моя рана заживет, а его хромота — навсегда, потому я и держу беднягу у себя на службе все эти годы телохранителем, с давних дней операции «Кондор».

Санчес свой пост не оставляет никогда — ни поесть, ни поспать.

Так, изредка привалится к стене, баюкая обрез на коленях, или иной раз встанет и поковыляет немного вдоль стенки взад-вперед.

— Зря, патрон, вы меня с собой не взяли, — пенял он Адану, по лицу у него струятся слезы. — Лучше б я был рядом.

— Твоя работа защищать мой дом и мою семью, — ответил Адан. — И ты еще никогда не подводил меня.

И вряд ли когда подведет.

Мануэль ни на минуту не отходит от окна Адана. Кухарки приносят ему тарелки с теплыми тортильяс, refritas и перцем, горячий бульон с albon-digas, и он усаживается под окном и ест. Но никуда не уходит: дон Адан спас ему жизнь и ногу, и дон Адан, его жена и дочка в доме. И если sicarios Гуэро проберутся на территорию, им придется пройти через труп Мануэля Санчеса, чтобы добраться до них.

Потому что живой Мануэль не пропустит никого.

Адан рад, что Люсия и Глория ощущают себя в безопасности, когда рядом Мануэль, и то хорошо. Они уже напереживались, когда их разбудили среди ночи sicarios и стремительно умчали в деревню, не дав даже возможности собрать вещи. Нервотрепка спровоцировала сильный приступ удушья, пришлось доставлять на самолете доктора, потом, завязав ему глаза, везти на ранчо осматривать больную девочку. Дорогое и хрупкое медицинское оборудование — респираторы, дыхательные приборы, увлажнители воздуха — все пришлось паковать и везти сюда из дома глухой ночью. Но даже и теперь, несколько недель спустя, Глория иногда начинала задыхаться.

А когда девочка увидела, что отец хромает, что ему больно, для нее это был новый шок. Адану неприятно, что приходится лгать девочке, плести, будто он свалился с мотоцикла, обманывать, что в деревне они задерживаются из-за того, что тут целебный воздух.

Но девочка она не глупая, как известно Адану. Она видит вышки, оружие, охранников и скоро поймет, что все объяснения, будто семья у них очень богата и оттого нуждается в охране, шиты белыми нитками.

И тогда Глория начнет задавать вопросы потруднее.

И отвечать на них будет нелегко.

Спросит: а чем же папочка зарабатывает на жизнь?

Поймет ли она? — думает Адан. Ему тревожно, он нервничает, он устал болеть. А если по-честному, признается он себе, ты скучаешь по Норе. Скучаешь и по сексу, и по разговорам. Было бы здорово обсудить с ней сложившуюся ситуацию.

Адан изловчился позвонить ей назавтра после нападения на «Ла Сирену». Она, конечно, видела новости по ТВ или прочитала в газетах, и он хотел успокоить ее, что с ним все в порядке. Сказать, что увидеться они смогут только через несколько недель. Но что еще важнее, предупредить, что ей нельзя приезжать в Мексику, пока он не известит ее, что тут безопасно.

Ответила Нора в точности, как он и предполагал. Как надеялся. Трубку она взяла после первого же звонка, и он почувствовал ее облегчение, когда она услышала его голос. Она сразу же стала подшучивать над ним: если он позволил себя увлечь какой-то сирене, кроме нее, то досталось ему по заслугам.

— Позови меня, — сказала Нора, — и я бегом прибегу.

Как бы мне хотелось, мечтает он, вытягивая ногу и морщась от боли. Ты даже не представляешь себе!

Адан садится, медленно спуская с кровати раненую ногу. Осторожно встает. Взяв трость, ковыляет к окну. Красивый сегодня день. Яркое солнце, теплынь, попискивают какие-то птички... Как хорошо быть живым. И нога у него заживает быстро, и — слава богу — никакой инфекции не случилось, вскоре он будет здоровехонек. Что великолепно, потому что дел у него полно, а времени не так уж много.

Он нервничает. Атака на «Ла Сирену», форма federales и их удостоверения — все это наверняка обошлось противнику в сотни тысяч mordida. И то, что Гуэро почувствовал себя таким сильным, чтобы нарушить запрет на перестрелки в курортном городке, означает одно — бизнес у Гуэро куда крепче, чем им казалось.

Но как же так? — недоумевает Адан. Как этот тип провозит свой товар через Ла-Пласу, который pasador Баррера закрыл для него? И каким это манером Гуэро получил поддержку Мехико и ее federales?

Может, заключил союз с Абрего? Решился бы Гуэро напасть на «Ла Сирену» без одобрения старика? А если так, то поддержка Абрего обеспечит ему содействие брата президента Эль Багмана и всего федерального правительства.

Даже в самой Бахе идет гражданская война между местными копами: Баррера принадлежит полиция штата Баха, а Гуэро владеет federales. Городские копы Тихуаны более-менее нейтральны, но в городе появился новый игрок — Специальная оперативная группа, элитный отряд. А возглавляет ее не кто иной, как неподкупный Антонио Рамос. И если он объединится с federales...

Слава богу, надвигаются выборы, думает Адан. Его люди осторожно уже несколько раз подкатывались к кандидату от ИРП, Колосио, но их категорически отшили. Однако Колосио, по крайней мере, выступил с заверениями, что он категорически против наркотиков, и когда его выберут, то будет с равным рвением преследовать и Баррера, и Мендеса.

Пока что мы — против всего мира.

И на этот раз мир побеждает.

Кэллану все это ничуть не нравится.

Он сидит на заднем сиденье угнанного ярко-красного «шевроле-сабербана» — именно эту модель предпочитают ковбои-narcotraficantes, сидит рядом с Раулем Баррерой, тот раскатывает по Тихуане, точно он ни дать ни взять сам хренов мэр. Они едут по бульвару Диас-Ордас, одной из самых оживленных улиц города. За рулем — офицер полиции штата Баха, еще один сидит рядом на переднем сиденье. А Рауль вырядился как синалоанский ковбой: и сапоги тебе, и черная рубашка с переливающимися пуговицами, и белая ковбойская шляпа...

Так войну, черт, не ведут, злится Кэллан. Этим парням полагалось бы действовать, как старым сицилийцам: залечь в норы, притаиться и потихоньку отстреливать врагов. Не таков, видно, мексиканский способ. Нет, мексиканский — это вести себя как мачо: выставляться всем напоказ и размахивать флагом.

Ну типа Рауль желает мозолить людям глаза.

Так что для Кэллана совсем не сюрприз, когда два черных «сабербана», набитые federales в черной униформе, пустились за ними вдогонку. Что, конечно, новостишка так себе, думает Кэллан.

— Э, Рауль...

Рауль велит водителю свернуть направо на боковую улочку, идущую вдоль длиннющего блошиного рынка.

Во втором «сабербане» сидит Гуэро. Выглянув, он видит, что щегольская «пожарная» машина сворачивает направо, а на заднем сиденье в ней, как ему показалось, Рауль Баррера.

Вообще-то сначала в глаза ему бросается клоун.

Дурацкая хохочущая физиономия клоуна намалевана на стене блошиного рынка, который тянется на два квартала. У клоуна большущий красный носище, мучнисто-белое лицо и парик; ростом клоун в девять ярдов, и Гуэро таращится на него, а потом фокусирует взгляд на парне в красном «сабербане» с калифорнийскими номерами. Парень точно похож на Рауля.

— Прижми-ка его, — бросает Гуэро.

Передний черный «сабербан» нагоняет и вынуждает красный «сабербан» прижаться к бровке. Машина Гуэро подъезжает сзади, впритык.

Ох, ничего себе, думает Кэллан, когда из первой машины вылезает comandante federale и шагает к ним, взяв на изготовку свой «М-16», а за ним по пятам еще двое federales. Тут, конечно, не штрафом за нарушение пахнет. Кэллан сползает на сиденье пониже, осторожно вытягивает свой двадцатидвухкалиберный с бедра и сует его под левую руку.

— Мы держим их под прицелом, — говорит Рауль. — А нас прикрывают.

Кэллан не очень в этом уверен, потому что окна в обоих черных «сабербанах» ощетинились дулами винтовок — так торчали мушкеты из фургонов в старых вестернах. И Кэллан прикидывает с мрачной иронией, что если не подоспеет удалая конница, то хоронить в прериях мало чего от них останется.

Эта гребаная Мексика.

Гуэро опускает правое заднее окошко, устанавливает «АК» и переключает на шквальную стрельбу, готовясь отправить Рауля из этого мира в вечное путешествие.

Коп-водитель опускает стекло и спрашивает:

— Какая-то проблема?

Да, очевидно, проблема имеется, потому что comandante federale засекает уголком глаза Рауля и кладет палец на курок «М-16».

Кэллан стреляет с колена.

Две пули угодили comandante в лоб.

Громко ударяется об асфальт «М-16», секундой следом и сам comandante.

Копы штата Баха на переднем сиденье палят через ветровое стекло, Рауль сидит сзади, пули пронзительно свистят мимо ушей его двух парней впереди, и он вопит и стреляет очередями с обеих рук — если уж это его последний arriba , то уйти он желает с шиком. Он так уйдет из этого мира, что narcocorridos будут слагать о нем песни еще много лет.

Но только сейчас Рауль не уходит.

Ярко-красный «сабербан» Гуэро увидел, но не заметил, что неприметный «форд-аэростар» и «фольксваген-джетта» ползут за ним в квартале позади, и теперь эти две машины, тоже ворованные, с ревом подлетают и запирают federales в ловушку.

Из «аэростара» выскакивает Фабиан и прошивает federale пулями из «АК». Раненый federale пытается отползти под прикрытие черного «сабербана», но его напарник, увидев, что перевес не на их стороне, стараясь выжить, тут же с ходу переметнулся на сторону противника: вскидывает «М-16», и пока человек молит о пощаде, всаживает смертельный заряд в лицо своего приятеля и оглядывается на Фабиана, ища одобрения.

Фабиан посылает ему две пули в голову.

Кому нужен такой трус?

Кэллан силой тянет Рауля на сиденье, кричит:

— Нам нужно скорее смываться отсюда, на хрен!

Распахнув дверцу, Кэллан выкатывается на тротуар и стреляет из-под машины во все черные штаны, а Рауль переползает через них, и оба бешеной стрельбой прокладывают себе путь к главному бульвару.

Вот так чертовщина, думает Кэллан. Заварилась каша!

Копы появляются со всех сторон на машинах, на мотоциклах и просто бегом. Федеральные копы, копы штата, городские копы Тихуаны, только никак не разберут, кто тут есть кто — все смешалось, на хрен.

Каждый пытается разобраться, в кого стрелять, одновременно стараясь, чтобы не подстрелили его самого. Стрелки Фабиана, однако, точно знают, в кого стрелять, и методично поливают огнем federales, преграждающих им путь. Но и те ребята не промах, они бешено отстреливаются. Во всех направлениях прочерчивают траектории пули, а через дорогу, на другой стороне улицы, остановился какой-то слабоумный с «Сони» и старается заснять на видеокамеру всю заваруху. И он даже — идиотам и пьяницам всегда везет — уцелел во время этой десятиминутной баталии. Но многие — нет.

Убиты трое federales, и еще трое ранены. Двое sicarios Баррера и один полисмен штата Бахи — убиты, а двое других и семеро прохожих серьезно пострадали. И в какой-то сюрреалистический момент — такие выпадают, наверно, только в Мексике — появляется епископ Тихуаны, он случайно оказался в этом квартале, и теперь он ходит от трупа к трупу, совершая последний обряд над мертвыми и давая духовное утешение выжившим. Подъезжают «скорые», полицейские машины и автофургоны телевизионщиков. Тут все, только что лилипутов, вываливающихся из мини-машины, не хватает.

А клоун больше не хохочет.

Улыбку стерли в буквальном смысле с его лица, красный нос изрыт черными метками пуль, и новые дырки появились внизу зрачков, так что теперь клоун взирает на сцену внизу косящими глазами.

Гуэро удрал — он большую часть перестрелки пролежал на полу своего «сабербана», а потом скользнул к противоположной дверце машины и слинял.

Однако многие видели Рауля. Они с Кэлланом отступали по улице плечом к плечу, Рауль поливал огнем из «АК», Кэллан расстрелял две полные обоймы из пистолета двадцать второго калибра.

Кэллан видит, как Фабиан запрыгивает в «аэростар» и гонит задним ходом по улице, шины у него прострелены, он мчится на ободах — только искры летят; поравнявшись с Кэлланом и Раулем, Фабиан вопит:

— Прыгайте!

Лично я, думает Кэллан, ничуть не возражаю. Только успел нырнуть в дверь, как Фабиан дает газу, они задом летят по улице и врезаются в другой хренов «сабербан», блокирующий перекресток. Машину окружают детективы в штатском с оружием наготове.

Кэллан чувствует облегчение, когда Рауль бросает автомат, поднимает руки и ухмыляется.

Между тем Антонио Рамос и его ребята примчались на перестрелку, готовые разодрать чужие задницы, да только одни задницы уже истекают кровью на тротуаре, другие давно смылись. Улица гудит, жужжит людским многоголосьем в ушах Рамоса, он слышит, что полиция арестовала одного из Баррера.

Адана.

Нет, Рауля.

Какого же из чертовых Баррера, думает Рамос, копы все-таки арестовали и куда его повезли? Что немаловажно, потому что если это federales, то они, скорее всего, умчат его на свалку, где и пристрелят. Ну а если это копы штата, то эти, возможно, отвезут на тайную базу; если же это городские копы, то у Рамоса еще, может, есть шанс отбить у них Барреру.

Очень здорово, если б это оказался Адан.

Но если Рауль, тоже неплохо.

Рамос хватает одного очевидца за другим, но наконец к нему подходит коп в форме и сообщает, что городские детективы из отдела убийств схватили одного из Баррера и еще двоих с ним и уехали.

Рамос мчится в участок.

В зубах у него зажата сигара. На бедре — его Эспоза. Бурей ворвавшись в отдел убийств, он успевает увидеть только затылок Рауля, исчезающего через черный ход. Рамос вскидывает винтовку послать пулю вдогон, но детектив хватается за ствол.

— Полегче, — говорит он.

— Кто это, мать твою, был?

— Кто, мать твою, кто?

— Тот парень, который только что уложил с десяток копов! — рявкает Рамос. — Или тебе плевать?

По-видимому, плевать, потому что ребята из отдела убийств как-то скучились в дверях, позволяя беспрепятственно смыться Раулю, Фабиану и Кэллану, и если им и стыдно за себя, то по их лицам Рамос этого не замечает.

Адан эти новости узнает по телевизору.

Синалоанская барахолка мелькает на всех каналах.

Адан слышит, как репортеры с придыханием сообщают, что его арестовали. Или его брата, в зависимости от того, какой канал он смотрит. Но все телеведущие заявляют, что во второй раз за несколько недель ни в чем не повинные граждане попадают под перекрестный огонь между соперничающими наркобандами в самом центре большого города. И что требуется предпринять какие-то действия, положить конец войне между соперничающими картелями Бахи.

Это произойдет довольно скоро, думает Адан. Нам повезло, что мы уцелели после последних двух нападений, но долго ли еще будет улыбаться нам удача?

Он понимает: с Баррера кончено.

И когда погибну я, Гуэро выследит Люсию и Глорию и зверски расправится с ними. Если только я не сумею найти и перекрыть источник новообретенной власти Гуэро.

Откуда же он ее черпает?

Рамос и его люди тщательно обыскивают склад рядом с границей. Наводка оказалась верной, они находят штабеля кокаина в вакуумных упаковках. С десяток рабочих Гуэро Мендеса связаны. Рамос замечает, что все они воровато поглядывают на автопогрузчик, стоящий в углу.

— Где ключи? — спрашивает он менеджера склада.

— В верхнем ящике стола.

Рамос достает ключи, прыгает в погрузчик, откатывает его. И не верит своим глазам.

Вход в тоннель!

— Вы дурачите меня? — вслух спрашивает Рамос.

Спрыгнув с погрузчика, он хватает менеджера и приподнимает его над полом.

— Там люди? — рычит он. — Ловушка?

— Нет.

— Если врешь, я вернусь и убью тебя!

— Клянусь.

— Внизу есть свет?

— Si.

— Включи!

Через пять минут Рамос с Эспозой в одной руке хватается другой за лестницу, привинченную сбоку у спуска в тоннель.

Шестьдесят пять ступеней вниз.

Шахта примерно в шесть футов глубиной и четыре фута в ширину с полом и стенами из армированного бетона. На потолке флуоресцентные лампы. Система кондиционирования гонит воздух по тоннелю. По полу проложена узкоколейка, на рельсах стоят тележки.

Господи, хоть локомотива нет, думает Рамос. Пока что...

Он шагает по тоннелю на север в направлении США. Тут ему приходит в голову, что, пожалуй, следует связаться с кем-то по другую сторону границы, прежде чем он пересечет ее, хотя бы и под землей. Рамос возвращается, делает несколько телефонных звонков. Через два часа он снова спускается по лестнице, теперь следом за ним спускается и Арт Келлер. А позади них солдаты Специальной оперативной группы и несколько агентов наркоуправления.

На американской стороне, на выходе из тоннеля, целая армия: Управление по борьбе с наркотиками, СИН , БАТОО , ФБР и таможенники. Все наготове, ждут сигнала, чтобы рвануться вниз.

— У-у, вот так хреновина, — заметил Шэг Уоллес, когда они спустились. — Кто-то вгрохал сюда кучу денег.

— Кто-то огребает кучу денег, — откликается Арт. И поворачивается к Рамосу: — Точно известно, что это Мендес, а не Баррера?

— Да, это собственность Гуэро, — подтверждает Рамос.

— Это что ж, кто-то показал ему «Великий побег»? — спрашивает Шэг.

— Скажи, когда мы пересечем границу, — поворачивается Рамос к Арту.

— Могу только догадаться. Господи, насколько же тянется этот чертов тоннель?

Примерно на сто сорок футов — вот сколько они намерили, пока дошагали до второй вертикальной шахты. Железная лестница, прикрепленная к бетонным стенам, утыкается в запертый люк.

Арт связывается с поверхностью по спутниковой связи.

Отряды сейчас подойдут.

Он смотрит на засов.

— Итак, — спрашивает Арт, — кто желает выйти первым?

— Мы в твоем подчинении, — отвечает Рамос.

Арт одолевает последние ступени, Шэг неотступно следует за ним, они вдвоем наваливаются на люк.

Нелегкое, наверное, дело, думает Арт, поднимать наркотик из шахты тоннеля. Скорее всего, его передавали по цепочке рабочих, расставленных на ступенях лестницы. Может, даже планировалось соорудить тут лифт.

Крышка люка откинулась, и в шахту хлынул яркий свет.

Арт, крепко сжимая пистолет, выпрыгивает.

Хаос.

Кругом мечутся, точно тараканы при вспыхнувшем свете, люди. Парни из спецотряда в синих куртках сгоняют их в одно место, сажают на пол и связывают руки за спинами пластиковым телефонным шнуром.

Да тут настоящий консервный завод, отмечает Арт.

Три аккуратных конвейерных ленты, груды пустых консервных банок, закатывающие машины, приспособления для наклейки ярлыков. Арт читает наклейку «Чилийский перец Калиенте». Тут и вправду громоздятся высокие горы красного чилийского перца, готовые для погрузки на ленту конвейера.

И брикеты кокаина.

И Арт думает, что «кокс» они запечатывали вручную.

К нему подходит Расс Денцлер:

— Гуэро Мендес — настоящий Уилли Уонка . Фанатик «конфеток» для носа.

— Кому принадлежит здание? — интересуется Арт.

— Готовься удивляться. Братьям Фуэнтес.

— Не шутишь?

— Какие уж тут шутки!

Три брата — поставщики продуктов, думает Арт, — заметные фигуры в мексикано-американском обществе. Крупные дельцы в южной Калифорнии и главные спонсоры Демократической партии. Грузовики Фуэнтес курсируют по всей стране, загружаясь на консервных заводах и складах в Сан-Диего и Лос-Анджелесе.

Готовая система распространения кокаина Гуэро Мендеса.

— Гений, правда? — высказывается Денцлер. — Кокаин доставляют через тоннель, упаковывают в консервные банки под видом чилийского перца и везут, куда им хочется. Интересно, они хоть разок лопухнулись — ну, то есть кто-нибудь в Детройте открывает банку перца, а там — двенадцать унций порошка? В таком случае дайте-ка и мне баночку такого чили. Понятно, про что я? Так что ты намерен делать с этими братьями Фуэнтес?

— Посетить их с обыском.

Что будет интересно, думает Арт. Ведь Фуэнтесы — главные спонсоры не только Демократической партии, но и предвыборной президентской кампании Луиса Доналдо Колосио.

Уже через тридцать семь секунд новость долетела до Адана.

Теперь понятно, как Мендес переправлял кокаин через Ла-Пласу, думает Адан. Провозил его под ней. Источник его власти в Мехико тоже ясен. Он купил самого многообещающего кандидата в президенты, Колосио.

Вот так вот.

Гуэро купил Лос-Пинос, то есть президента, и нам конец.

Тут зазвонил телефон.

Сол Скэки предлагает помощь.

Когда Сол объясняет, в чем заключается его предложение, Адан, не раздумывая, отвечает — нет. Твердое, непоколебимое, категорическое — нет.

Это немыслимо.

Если только не...

Адан сообщает, что хочет взамен.

Услуга за услугу.

Потребовалось несколько дней переговоров, и наконец Скэки уступает.

Однако от Адана требуется действовать быстро.

Ну и прекрасно, думает Адан.

Но нам понадобятся для этого дела люди.

Молодые ребята. Подростки.

На них Шон Кэллан сейчас и смотрит — на подростков.

Он сидит на первом этаже дома в Гвадалахаре. Местечко — ну тебе чертов настоящий арсенал. Дом напичкан оружием, и это не какие-то там обычные автоматы и винтовки. Тут и пулеметы, гранатометы, бронежилеты из кевлара . Кэллан, сидя на металлическом стуле, разглядывает группку юнцов-отморозков, чиканос из Сан-Диего, а те наблюдают, как Рауль Баррера прикрепляет фото на доску.

— Запомните это лицо, — наставляет их Рауль. — Это Гуэро Мендес.

Подросткам все это нравится, они просто балдеют, особенно когда Рауль медленно, эффектно вынимает пачки наличных из пакета и раскладывает их на столе.

— Тут пятьдесят тысяч американских долларов, — объясняет Рауль. — Наличными. И их получит тот из вас, кто первым... — Он выдерживает драматическую паузу, — всадит смертельную пулю в Гуэро Мендеса.

Ребята отправятся «на охоту за Гуэро», объявляет Рауль. Будут ездить группами в нескольких бронемашинах, пока не разыщут Мендеса, и тогда все стреляют разом и отправляют его в ад, куда ему и дорога.

— Есть вопросы? — спрашивает Рауль.

А как же, пара-тройка найдется, думает Кэллан. Начать с того, как, черт дери, ты намереваешься справиться с профессиональными охранниками Гуэро при помощи этого мальчишеского корпуса? У нас что, только малолетки остались? Это лучшее, что pasador Баррера со всеми своими деньгами и властью могут выставить? Кучку хулиганов из Сан-Диего?

Да одни их кликухи — и то смехота. Снаряд, Мечтатель, Крышечка и — ну честное слово — Ковшик Грязи. Фабиан набрал их в баррио, утверждая, что все они отчаянные головорезы и все уже доказали свою храбрость.

Хм, может, и так, думает Кэллан. Но одно дело — пристрелить из машины одного-другого юнца-отморозка, курящего «косячок» на крыльце, и совсем другое — схватиться с группой профессиональных киллеров.

Кучка малолеток для опасного убийства? Они будут слишком заняты, писая в штаны и стреляя друг в дружку — надеюсь, хоть не в меня, — когда запаникуют и начнут палить во все, что мелькнет сбоку. Нет. Кэллан все-таки никак не может врубиться: какого хрена, где у Рауля голова? Только и получится, что чудовищная неразбериха. И Кэллан надеется только на то, что в этом хаосе он сумет отыскать Мендеса и убрать его, как пешку с доски, и что успеет это сделать прежде, чем кто-то из юных отморозков не пристрелит по ошибке его самого.

Тут он вспоминает, что ему самому-то было всего семнадцать, когда он замочил Эдди Фрила в Адской Кухне. Да, но то было совсем другое. И ты был другой. Эти сосунки ну никак на киллеров не тянут.

Так что он желает задать Раулю такой вот вопрос: ты что, пьян? Или с катушек слетел, на хрен? Но ничего такого не спрашивает. А интересуется он вещами более практическими:

— С чего ты взял, что Мендес вообще в Гвадалахаре?

Да с того, что приехать в Гвадалахару Мендеса попросил Парада.

А он сделал это по просьбе Адана.

— Я хочу остановить насилие, — заявил Адан старому священнику.

— Это просто, — ответил Парада. — Останови его.

— Нет, это совсем не так просто, — возразил Адан. — Потому-то я и прошу твоей помощи.

— Моей? Что же я могу сделать?

— Установить мир с Гуэро.

Адан не сомневается, он потянул за нужную ниточку: перед этим не сможет устоять ни один священник.

Конечно, перед Парадой нелегкий выбор. Он отнюдь не наивный болван с головой в облаках. Он прекрасно понимает, что если вопреки всему он добьется успеха и восстановит мир между Баррера и Мендесом, то будет способствовать и созданию более благоприятной обстановки для махинаций наркокартелей. Таким образом, он поможет увеличению зла, чего, как священник, он присягал не делать. С другой стороны, он также присягал использовать любую возможность для уменьшения зла, а мир между двумя воюющими картелями предотвратит новые убийства, а только Богу ведомо, сколько их еще может случиться. И если он вынужден выбирать между злом наркоторговли и убийствами, то приходится признать, что убийства — зло более тяжкое, и потому он спросил:

— То есть ты хочешь сесть за стол и обсудить все с Гуэро?

— Да, — ответил Адан. — Но где? В Тихуану Гуэро, само собой, не приедет, а я не поеду в Кульякан.

— А в Гвадалахару поедешь?

— Если ты гарантируешь мою безопасность.

— А ты гарантируешь безопасность Гуэро?

— Да. Но моей гарантии он не примет, так же как и я не приму его.

— Я не про то, — нетерпеливо перебил Парада. — Я спрашиваю: обещаешь ли ты не причинять Гуэро вреда?

— Клянусь своей душой.

— Твоя душа, Адан, чернее ада.

— Ну, отец, я исправляюсь.

Парада задумывается. Если ты можешь пролить лучик света в темноту, то случается, что узкий клинышек увеличивается, разрастается и освещает бездну. Не верь я в такое, думает кардинал, даже для этого многократного убийцы, мне незачем было бы вставать по утрам. Так что если этот человек просит об одном луче света, едва ли я имею право отказать ему.

— Я попытаюсь, Адан, — сказал он. Но это будет непросто, думает он, кладя трубку. Если хоть половина того, что я слышал о войне между этими людьми, правда, то будет почти невозможно убедить Гуэро приехать для переговоров о мире с Аданом Баррерой. Хотя, может, и его тоже уже тошнит от убийств и пыток.

Параде потребовалось целых три дня, чтобы добраться до Мендеса.

Сначала он связывается со старыми друзьями в Кульякане и намекает, что желал бы поговорить с Гуэро. Еще через три дня Гуэро звонит ему.

Парада не тратит время на пустые предисловия.

— Адан Баррера желает обсудить с тобой возможность мира.

— Меня не интересует мир с ним.

— А должен бы.

— Баррера убил мою жену и детей.

— Тем больше есть оснований.

Гуэро не совсем понимает, где тут логика, зато смекает, что подворачивается удобный случай. Пока Парада уговаривает его на встречу в Гвадалахаре, в людном месте, где сам он выступит посредником, а «весь моральный вес церкви» гарантирует Мендесу безопасность, Гуэро Мендес прикидывает, что наконец-то у него появилась возможность выманить Баррера из их крепости в Бахе. Ведь предыдущая выгоднейшая возможность убить их провалилась. А теперь еще ему самому задают жару в Сан-Диего.

Гуэро слушает. И, слушая, как священник говорит про то, что его жена и дети тоже желали бы мира, Мендес выдавливает пару крокодильих слезинок и придушенным голосом соглашается приехать на встречу.

— Я попытаюсь, отец, — тихо произносит он. — Я воспользуюсь случаем установить мир. Мы можем помолиться вместе, отец? Помолиться вместе по телефону?

И пока Парада просит Иисуса помочь им отыскать свет мира, Гуэро молится Санто Хесусу Малверде кое о чем ином.

Помочь ему не промахнуться на этот раз.

Они непременно с треском все провалят.

Так думает Кэллан.

Наблюдая полоумный спектакль, который Рауль устраивает в Гвадалахаре. До чего ж нелепо выступать с кричащим шоу: раскатывать по городу колонной машин, надеясь выловить Гуэро, — а потом они что, выстроятся, будто военные корабли у острова, и расстреляют его?

Кэллану приходилось совершать нашумевшие убийства. Он тот самый парень, который обезглавил два из Пяти Семейств, и он пытается втолковать Раулю, как это делается у профессионалов: «Ты разузнаешь, где Мендес будет находиться в определенное время, приезжаешь туда первым и устраиваешь засаду». Но Рауль и слушать ничего не желает — он упертый; такое впечатление, будто он желает провала. Знай себе улыбается и твердит одно:

— Остынь, приятель, будь готов, когда начнется пальба, и все.

Целую неделю отряд Баррера прочесывает город днем и ночью, разыскивая Гуэро Мендеса. А пока они ищут, другие слушают. Рауль посадил технарей в секретной квартире, и с помощью самой современной аппаратуры они сканируют звонки с мобильных телефонов, пытаясь перехватить сообщения, которыми обмениваются Гуэро и его подручные.

Гуэро проделывает то же самое. И у него имеются технариасы, отслеживающие звонки по мобильникам, они стараются поймать разговоры Баррера. Обе стороны играют в одну и ту же игру, постоянно меняя телефоны, переезжая с одной базы на другую, прочесывая улицы и пытаясь подслушать. Стараясь разыскать и убить друг друга, воспользовавшись образовавшимся преимуществом, прежде чем Парада устроит встречу, чтобы договориться о мире, которая наверняка закончится смертельной перестрелкой.

И обе стороны изо всех сил стараются заполучить фору, выудить малейшую крупицу информации, чтобы иметь хотя бы небольшой перевес: в какой машине приедет противник, сколько человек у него в городе, кто они такие, какое при них оружие, где они живут и каким маршрутом приедут? У обоих неутомимо трудятся шпионы, пытаясь вызнать, какие копы у кого куплены и когда они будут на дежурстве; приедут ли federales, и если да, то куда?

Обе стороны прослушивают телефон Парады, пытаясь установить его распорядок дня, планы; выловить какой-нибудь намек, где он намерен организовать встречу, чтобы первыми устроить засаду. Но кардинал своих карт именно по этой самой причине не раскрывает. Ни Мендесу, ни Баррера не удается разнюхать ни где будет назначена встреча, ни когда.

Один из техников Рауля все-таки выуживает кое-какую информацию о Гуэро.

— Он ездит на зеленом «бьюике», — сообщает ас Раулю.

— На «бьюике»? — презрительно переспрашивает Рауль. — Откуда ты знаешь?

— Один из его водителей позвонил в гараж, — объясняет он. — Узнавал, когда будет готов «бьюик». И «бьюик» зеленый.

— А в какой гараж? — уточняет Рауль.

Но пока они приезжают туда, машину уже успели забрать.

Так что охота продолжается днем и ночью.

Адану звонит Парада.

— Завтра в два тридцать в отеле аэропорта «Идальго», — говорит Парада. — Встречаемся в вестибюле.

Адану место встречи уже известно: перехвачен звонок водителя кардинала жене, тот поделился с ней графиком работы на завтра. И звонок Парады только подтверждает, что кардинал Антонуччи прилетает из Мехико в 1:30 и Парада встречает его в аэропорту. Они отправятся в зал для конференций наверху, после чего водитель Парады отвезет Антонуччи обратно в аэропорт на трехчасовой рейс, а Парада останется в отеле присутствовать на переговорах Мендеса и Адана о мире.

Адан знает. Но не стоит делиться этими сведениями с Раулем до последнего момента.

Адан живет на тайной квартире, отдельно от остальных, и теперь спускается на первый этаж, где разместили отряд настоящих убийц. Этих sicarios доставили разными рейсами в последние несколько дней. По тихой привезли из аэропорта и поселили в строгом секрете и изоляции в этом помещении. Еду приносили сразу на несколько дней из разных ресторанов или готовили на кухне наверху, а потом спускали вниз. Никто из sicarios не ездил на прогулки в город и не шастал по ночным клубам. Все делалось сугубо профессионально. С десяток униформ полиции штата Халиско лежат, аккуратно сложенные, на столе, наготове. Приготовлены и бронежилеты, и «АР-15».

— Я только что получил подтверждение, — говорит Адан Фабиану. — Твои люди готовы?

— Ага.

— Все должно пройти без сбоев.

— Все будет нормально.

Кивнув, Адан протягивает ему мобильник, который, как ему известно, засвечен. Фабиан набирает номер и произносит:

— Начинается. Будьте на месте к часу сорока пяти.

И отключается.

Десятью минутами позже информацию приносят Гуэро. Ему уже звонил Парада, и теперь он понимает, что Адан собирается устроить ему засаду.

— Думаю, мы отправимся на встречу, — говорит Гуэро своему главному sicario, — немножко раньше.

И предупредим их действия, мысленно добавляет он.

Рауль слушает Адана, позвонившего по защищенной линии, потом спускается в общую спальню и будит сосунков-отморозков.

— Все отменяется! — объявляет он. — Завтра мы едем домой.

Малолетки разозлены, разочарованы; все их мечты о легком куше в пятьдесят тысяч ухнули в канализацию. Они допытываются у Рауля, что стряслось-то.

— Сам не знаю, — отвечает Рауль. — Наверное, Мендесу донесли, что мы у него на хвосте, и он сбежал обратно в Кульякан. Ладно, не дергайтесь — у вас все впереди.

Рауль старается их встряхнуть, подбодрить.

— Вот что я вам скажу, мы поедем загодя к нашему рейсу, так что успеете еще пошататься по торговому центру.

Утешение слабое, но хоть что-то. Торговый комплекс в центре Гвадалахары — один из самых крупных в мире. Молодость легко оправляется от ударов, и юнцы уже обсуждают, что они себе купят в магазинах.

Рауль ведет Фабиана наверх.

— Ты помнишь, как действовать? — спрашивает его Рауль.

— Конечно.

— Готов?

— Вполне.

Кэллана Рауль находит в верхней спальне.

— Завтра мы возвращаемся в Тихуану, — сообщает Рауль.

Кэллан вздыхает с облегчением. Вся эта затея была такой дерьмовой. Рауль передает ему авиабилет и расписание на день и тут добавляет:

— Гуэро попытается убить нас в аэропорту.

— Ты про что?

— Он считает, мы приедем туда установить с ним мир, — продолжает Рауль. — И думает, что наша защита — всего лишь кучка сосунков. А потому попытается перестрелять нас там.

— Ну так он все правильно рассчитал.

Ухмыльнувшись, Рауль мотает головой.

— У нас есть ты, и у нас есть целая команда sicarios, переодетых в форму полиции Халиско.

Что ж, думает Кэллан, это ответ на мой вопрос, зачем Баррера наняли команду мальчишек. Они всего лишь приманка.

Так же, как и ты сам.

Рауль велит Кэллану смотреть в оба и держать пистолет наготове.

Я всегда так делаю, мысленно отвечает Кэллан. Большинство знакомых ему парней убили именно потому, что те расслабились. Проявили беспечность или доверились кому не надо.

А Кэллан всегда настороже.

И он не доверяет никому.

Парада вверяется Богу.

Встает раньше обычного, заходит в собор и читает мессу. Потом преклоняет колени перед алтарем и просит Бога даровать ему силы и мудрости, чтобы осуществить то, что задумано им на сегодня. Молится, чтобы сделать все правильно, и заканчивает словами:

— Да сбудется это все.

Вернувшись домой, кардинал бреется еще раз, тщательнее обычного выбирает одежду. Его наряд сразу бросится в глаза Антонуччи, и Парада желает быть понятым правильно.

Каким-то странным образом он все-таки питает надежду на примирение между собой и церковью. А почему бы и нет? Если уж Адан и Гуэро могут помириться, так могут и Антонуччи с Парадой. И отец Хуан впервые за долгое время надеется по-настоящему. Если это правительство уйдет в отставку и на смену ему придет другое, то в новой ситуации, возможно, теологи — и консерваторы, и либералы — сумеют найти общий язык. Станут трудиться опять вместе ради справедливости на земле и блаженства на небесах.

Парада закуривает сигарету, но тут же гасит ее.

Мне следует бросить курить, думает он, хотя бы чтобы сделать приятное Норе.

И сегодня самый подходящий для этого день.

День перемен.

Парада выбрал черную сутану, надел на шею большой крест. Достаточно традиционно, решил он, чтобы смягчить Антонуччи, но не настолько официально, чтобы нунций решил, будто он стал совсем уж консервативным. Примирительно, но не раболепно, думает он, довольный своим выбором.

Господи, как же покурить хочется! Он очень нервничает перед тем, что сегодня ему предстоит: сначала передача обвинительных материалов Сэрро нунцию, а потом присутствие на встрече Адана и Гуэро. Какие найти слова, гадает он, чтобы способствовать примирению между ними? Как остановить войну между человеком, чью семью зверски убили, и — по слухам, во всяком случае, — их убийцей?

Ладно, доверься Богу. Он вложит тебе слова в уста.

Но от сигареты ему все-таки здорово бы полегчало.

Но — нет. Я не стану курить.

И обязательно сброшу несколько фунтов веса.

Через месяц ему ехать на съезд епископов в Санта-Фе, и он планирует встретиться там с Норой. И будет очень весело, думает он, удивить ее стройной фигурой и тем, что я бросил курить. Ну ладно, пусть не совсем уж стройной, но хоть немножко похудевшей.

Парада спускается к себе в кабинет и на несколько часов занимает голову бумажной работой, потом вызывает водителя и просит его приготовить машину. Подойдя к сейфу, вынимает кейс, набитый компроматами Сэрро.

Пора ехать в аэропорт.

В Тихуане готовится к обряду крещения отец Ривера. Он облачается в рясу, благословляет святую воду и тщательно заполняет требуемые документы. Внизу одного бланка он пишет: крестные родители — Адан и Люсия Баррера.

Когда приходят молодые родители со своим благословенным младенцем, Ривера совершает нечто необычное.

Он запирает двери церкви.

Команда Рауля приезжает в аэропорт Гвадалахары сразу после похода по магазинам.

Пацаны нагружены пакетами с покупками, словно они постарались скупить весь торговый центр. Рауль подкинул мальчишкам кое-какие премиальные, чтобы смягчить их разочарование от отмены лотереи с призом — Гуэро, и они разгулялись, как любые другие подростки с деньгами в карманах.

Они растранжирили все.

Не веря глазам, Кэллан смотрит на них.

Снаряд купил футбольный костюм гвадалахарских «Чивас» и напялил его, даже не срезав ярлыка с воротничка, еще две пары кроссовок, новую приставку «Нинтендо» и с полдюжины игр для нее.

Мечтатель уделил внимание исключительно магазинам одежды: приобрел себе три новые шляпы и нахлобучил разом все на голову, а замшевый пиджак и новый костюм — первый в его жизни — пока лежат в упаковке. Ковшик Грязи явился с остекленевшими от видеоигр глазами. Черт, думает Кэллан, да этот маленький нюхач клея все одно всегда со стеклянным взглядом, но сейчас он обалдел от двух часов игры в «Расхитительницу гробниц», «Смертельную схватку» и «Убийцу-3» и от гигантской порции коктейля, которую он не успел прикончить даже за время поездки от торгового центра.

Крышечку совсем развезло.

Пока другие делали покупки, Крышечка заглянул в ресторан и подналег на пиво, и когда приятели разыскали его, было уже поздно; Снаряду, Мечтателю и Ковшику силой пришлось заталкивать его в автофургон, чтобы ехать в аэропорт, да еще три раза тормозили по пути: Крышечку рвало.

А теперь этот маленький засранец никак не может найти свой билет на самолет, он сам и его дружки перерывают весь его рюкзак, разыскивая пропажу.

Блеск, думает Кэллан. Если мы пытаемся убедить Гуэро Мендеса, что мы — легкая добыча, то получается лучше некуда.

Компашка сосунков с грудой багажа и пакетов расположилась на тротуаре рядом с терминалом, Рауль пытается организовать хоть какой-то порядок. Только что подкатил Адан со своими людьми. Все это больше похоже на школьников в их последний суматошный день каникул. Ребята хохочут и подшучивают друг над другом, а Рауль старается выяснить у клерка за стойкой, можно ли им зарегистрировать весь багаж прямо с бровки тротуара или нужно занести пакеты внутрь. Мечтатель отправляется на поиски багажных тележек и велит Снаряду идти с ним, помочь, а Снаряд орет на Крышечку:

— Как ты мог потерять свой чертов билет, pendejo?

У Крышечки такой вид, будто его сейчас снова стошнит, но изо рта у него хлынула не рвота, а кровь, и он оседает на тротуар.

Кэллан уже залег на обочине, он засек зеленый «бьюик», из боковых окон которого торчат дула винтовок. Он выхватывает пистолет и посылает две пули в «бьюик». И мигом перекатывается под прикрытие другой припаркованной машины, как раз в ту секунду, когда «АК» взметает фонтанчики пыли на тротуаре на том месте, где он только что лежал; пули звонко рикошетят от бетона в стену терминала.

Туповатый Ковшик Грязи столбом застыл на месте, попивая через соломинку коктейль, таращась на происходящее, словно на видеоигру с очень четким изображением. Он тщится сообразить, ушли они из торгового центра или еще нет и что это за игра, но стоит она наверняка тонну жетонов, очень уж правдоподобная. Метнувшись из относительной безопасности автофургона, Кэллан сгребает Ковшика и швыряет на асфальт, малинрвый коктейль растекается по тротуару, и теперь трудно различить, где он, а где кровь Крышечки, расползающаяся лужей по асфальту.

Рауль, Фабиан и Адан швыряют на землю черные сумки, выдергивают из них «АК» и начинают поливать огнем «бьюик».

Пули рикошетят от машины, даже от ветрового стекла — и Кэллан соображает, что машина — бронированная, но все-таки тоже посылает пару выстрелов. Падает и видит, как дверца «бьюика» распахивается и оттуда вываливаются Гуэро и два парня, вооруженные винтовками. Укрывшись за машиной, они устанавливают на крыше «АК» и открывают яростный огонь.

У Кэллана наступает состояние, когда в его сознание не проникает никаких звуков — в голове у него стоит абсолютная тишина; он видит, как тщательно прицеливается ему в голову Гуэро, готовый вытряхнуть из этого мира. И тут на линию огня въезжает белая машина. Водителю будто совсем невдомек, что здесь творится; ну, типа, он случайно попал на съемку фильма на натуре и раздосадован из-за этого, но все равно полон решимости попасть в аэропорт. Его машина проезжает мимо «бьюика» и прижимается к бровке футах в двадцати впереди.

Отчего Фабиан взбесился не на шутку.

Заметив белый «маркиз», он бросается к машине, огибая «бьюик», стреляя по нему на бегу. У Кэллана мелькает догадка: наверное, Фабиан заметил в белой машине новую группу sicarios Гуэро и теперь подбирается к ним. И Кэллан старается прикрыть его, но машина мешает. По ней Кэллан стрелять не решается: вдруг там все-таки посторонние гражданские, а вовсе не громилы Гуэро.

Но теперь пули решетят «бьюик» уже с другой стороны, и краешком глаза Кэллан засекает: это фальшивые «копы Халиско» обрабатывают машину огнем, что заставляет Гуэро и его киллеров скорчиться позади нее; Фабиан теперь может сберечь пули для белой машины.

Парада даже не видит, что подбегает Фабиан. Кардинал смотрит только на сцену кровопролития, разворачивающуюся перед ним. На тротуаре валяются люди, некоторые застыли без движения, другие ползут, волоча за собой ноги, и Парада не может разобрать, кто ранен, кто уже мертв, а кто просто пытается укрыться от пуль, жужжащих в разных направлениях. Высунувшись, он видит молодого парня, лежащего на спине, на губах у него лопаются пузырьки крови, а широко открытые глаза полны боли и ужаса, и Парада понимает: парень умирает, — и начинает выбираться из машины, чтобы облегчить ему путь на небо.

Пабло, его водитель, уцепив священника за рукав, старается затащить обратно, но он сложения мелкого, и Парада легко вырывается, крича:

— Уезжай отсюда!

Однако Пабло не желает бросать священника; забившись поглубже под рулевое колесо, он прижимает руки к ушам. Парада вылезает как раз в ту минуту, когда Фабиан приблизился к машине. Он наводит автомат на священника.

Кэллан видит это.

Вот тупой ублюдок, проносится у него в голове, это ж совсем не тот человек! Кэллан смотрит, как Парада с трудом вытаскивает свое грузное тело из машины, выпрямляется и шагает к Крышечке, видит, как Фабиан, заступив ему дорогу, вскидывает автомат. Вскочив, Кэллан кричит во все горло:

— НЕТ!

Перепрыгнув через капот машины, он мчится к Фабиану, вопя на ходу:

— ФАБИАН, НЕТ! ЭТО СОВСЕМ НЕ ТОТ!

Фабиан обрачивается на Кэллана, и в ту же секунду Парада, схватившись за ствол, пригибает автомат к земле. Фабиан, стараясь поднять, спускает курок, и первый выстрел попадает Параде в щиколотку, следующий в колено, но адреналин бурлит в крови, он не ощущает боли и не отпускает ствол.

Потому что хочет жить. Хочет сильно и остро, как никогда прежде. До чего ж хороша жизнь, как сладок воздух, и ведь еще столько надо сделать! Хочется сделать. Хочется подойти к умирающему мальчишке и успокоить его душу, прежде чем тот умрет. Хочется послушать джаз. Хочется увидеть улыбку Норы. Хочется выкурить еще сигарету, отведать вкусной еды. Хочется в сладкой тихой молитве преклонить колени перед Господом Богом. Но не шагать рядом с Ним, пока еще нет — и потому Парада борется. Он налег на автомат со всей жаждой жизни.

Фабиан ударом ноги в крест отбрасывает священника на машину и выпускает длинную очередь. Пятнадцать пуль разрывают грудь Парады.

Парада ощущает, как вытекает из него жизнь, тело оседает, сползая по дверце.

Кэллан кидается на колени рядом с умирающим священником.

Подняв на него глаза, Парада бормочет что-то, Кэллан никак не может разобрать — что.

— Что? — переспрашивает Кэллан. — Что ты говоришь?

— Я прощаю тебя, — шепчет Парада.

— Что?

— Бог прощает тебя.

Священник поднимает руку сотворить крест. Но рука падает, тело содрогается — он умирает.

Кэллан стоит на коленях, глядя на мертвого священника, а Фабиан, тщательно прицелившись, всаживает еще две пули в висок Парады.

Кровь брызжет на белую машину.

Склеивает белоснежные волосы Парады.

Обернувшись, Кэллан говорит:

— Он ведь был уже мертв.

Не обращая на него никакого внимания, Фабиан тянется к переднему сиденью, вытаскивает кейс и уходит с ним. Кэллан садится и нянчит разбитую голову Парады в руках, плача, точно ребенок, повторяя снова и снова:

— Что ты сказал? Что ты сказал?

Не замечая, что рядом гремит яростная перестрелка.

Ему все равно.

Но Адану — нет.

Он не видит, что Параду убили. Он слишком занят, пытаясь совершить казнь над Гуэро Мендесом. Тот нырнул за «бьюик», осознав, что крупно влип. Двое из его парней уже мертвы, и машина, хотя и бронированная, вибрирует от тучи пуль, бьющих в нее, и явно долго не продержится. Окна уже раскололись, прострелены шины, и вот-вот неминуемо взорвется бак с бензином. Отряд Баррера, переодетый в форму копов Халиско, превосходит его по численности, и намного, а вся эта шутовская бригада мальчишек была клоунадой. Гуэро уже окружили с трех сторон, и если замкнут кольцо, то все — он покойник. Но он ушел бы, счастливый и довольный, если б сумел прихватить с собой Адана и Рауля. Однако теперь вполне очевидно, что это вряд ли удастся, а потому у него сейчас одна цель — убраться отсюда поскорее, на хрен, и попытаться еще раз.

Но смыться не так легко. Гуэро решает, что шанс у него один, и он решается им воспользоваться. Нырнув на заднее сиденье машины, он хватает гранату со слезоточивым газом, швыряет ее над «бьюиком» в сторону Баррера и вопит своим уцелевшим четверым парням: бегите! — и те удирают, мчась вдоль терминала, на бегу отстреливаясь.

У боевого отряда Адана оружия полно, но противогазов нет. Всех начинает тошнить, они заходятся в кашле, а у самого Адана глаза жжет как огнем. Он пытается устоять на ногах, но через секунду решает, что раз он ничего не видит, а пули вокруг так и свистят, то, может, не такая уж это отличная идея, и падает на колени.

Но Рауль — нет.

Глаза у него тоже горят, в носу жжет, но он бросается вслед удирающей группе Мендеса, стреляя от бедра. Один из выстрелов достает шефа sicarios Мендеса, тот падает, но в это время Рауль в бессильной злобе видит, что Мендес добирается до припаркованного такси, вышвыривает таксиста на тротуар, прыгает за руль и, едва успев дождаться, пока трое его уцелевших tiros заскочили в машину, врубает скорость.

Рауль палит по машине, но не попадает по колесам, и Гуэро болидом вылетает со стоянки, низко пригнувшись, только чуть приподняв голову, чтобы видеть дорогу, а «копы Халиско», те, кого не накрыл слезоточивый газ, длинными очередями бьют по стремительно удаляющемуся такси.

— Сучара подзаборная! — орет Рауль.

Обернувшись направо, он видит сидящего Кэллана — тот баюкает тело Парады.

Рауль решает, что Кэллан ранен: парень плачет, весь в крови. А каков бы ни был Рауль, неблагодарностью он не страдает, он помнит свои долги. И теперь присаживается на корточки, чтобы помочь подняться Кэллану.

— Пойдем! — орет Рауль. — Нужно поскорее отсюда убираться!

Кэллан не отвечает.

Рауль вздергивает его на ноги и тащит к терминалу, вопя на бегу:

— Уходим все! Надо успеть на самолет!

Рейс «Аэромексико» № 211 на Тихуану задерживается с вылетом уже на пятнадцать минут.

Самолет ждет.

«Копы Халиско», профессиональные киллеры, срывают форму — под ней гражданская одежда, — швыряют на тротуар винтовки и спокойно проходят через двери на посадку. Следом заходят в терминал Баррера и уцелевшие сосунки. Чтобы пройти к терминалу, им приходится перешагивать через трупы — убиты не только Крышечка и двое стрелков Мендеса, но и шестеро прохожих, угодивших под перекрестный огонь. В терминале — столпотворение: люди плачут, кричат, медицинский персонал пытается разыскать раненых, а кардинал Антонуччи, стоя посередине суматохи, кричит:

— Успокойтесь же! Успокойтесь! Что случилось? Скажет мне кто-нибудь, что случилось?

Выйти и посмотреть сам он боится. В желудке у него тошнотворно крутит. Как несправедливо, что его поставили в такое положение. Ведь Скэки просил его только об одном — встретиться с Парадой, и все. А теперь тут такое творится, и Антонуччи испытывает постыдное облегчение, когда какой-то молодой человек, проходя мимо, отвечает на его вопрос. Это Мечтатель.

— Мы отравили газом Гуэро Мендеса! Эль Тибурон отравил газом Мендеса.

Группа во главе с Баррера спокойно шагает по коридору, выстраивается гуськом, чтобы вручить дежурной у выхода билеты, точно бы они садятся на самый обыкновенный рейс. Дежурная берет билеты, протягивает им посадочные талоны, и они поднимаются по трапу в самолет. Адан Баррера так и держит свою сумку, где лежит «АК», но сумка на вид тоже самая обыкновенная, тем более летит он первым классом, так что никто не придирается.

Возникает только проблема, когда к дверям подходит Рауль с потерявшим сознание Кэлланом через плечо.

Голос дежурной дрожит:

— Его нельзя пропустить.

— Но у него есть билет, — возражает Рауль.

— Но...

— В первый класс. — Рауль протягивает ей билеты и поднимается мимо нее по трапу. Находит место, предназначенное для Кэллана, и сваливает его в кресло, прикрывая заляпанную кровью рубашку одеялом. И бросает напуганной стюардессе:

— Перебрал на вечеринке.

Адан садится рядом с Фабианом, тот смотрит на пилота и спрашивает:

— Ну и чего ты ждешь?

Пилот закрывает за собой дверь кабины.

Когда самолет приземляется, их встречает полиция аэропорта и провожает через задние двери к машинам.

— Теперь врассыпную! — отдает приказ Рауль.

Кэллану этого и приказывать не нужно.

Он выскакивает у своего дома, где задерживается, только чтобы принять душ, переодеть запачканную кровью одежду и прихватить деньги. Берет такси до границы, проходящей в Сан-Исидро, и там переходит через мост обратно в США. Так, обычный пьяный гринго, возвращающийся после гульбы на Авенида Революсьон.

В Америке Шон не был девять лет.

Теперь он снова вернулся в страну, где его как Шона Кэллана разыскивают за участие в сделке по распространению наркотиков, рэкет, вымогательство и убийство. Но ему без разницы. Лучше уж рискнуть, чем провести еще хоть одну минуту в Мексике. Он переходит через границу, садится в ярко-красный троллейбус и катит до самого центра Сан-Диего.

Кэллан тратит почти полтора часа, чтобы найти оружейную лавку на углу Четвертой улицы и авеню Джей, там он покупает пистолет двадцать второго калибра. В задней комнатушке, не показывая никаких бумаг. После чего заходит в винный магазин, покупает бутылку скотча и бредет в отель, захудалую меблирашку для малоимущих, где снимает на неделю номер.

Запирается в комнате и принимается за диски.

Я прощаю тебя — вот что сказал священник.

Бог прощает тебя.

Нора слышит новость у себя в спальне.

Она читает под тихое бормотанье канала Си-эн-эн, но вдруг ухо улавливает слова: «Когда мы вернулись, трагическая смерть мексиканского священника высокого ранга...»

Сердце у нее дает сбой, в голове громко стучит, и она набирает номер Хуана, уставясь на бесконечную рекламу, надеясь и молясь, чтобы он ответил на звонок, что сказали не про него, что сейчас он поднимет трубку: «Пожалуйста, Господи, пусть это будет не он!» Но когда снова перешли к новостям, на экране появилось старое фото Хуана в половину экрана, а на другой половине — здание аэропорта. Нора видит Параду, лежащего на тротуаре, и не может даже закричать.

Рот у нее распахивается в крике, но она не издает ни звука.

В обычный день Перекрестье Площадей в Гвадалахаре заполнено туристами, влюбленными и местными жителями, вышедшими на дневную прогулку. Стены собора заставлены лотками, где уличные торговцы продают кресты, карточки с молитвами, пластиковые фигурки святых и milagros: крошечные глиняные слепки колен, локтей и других частей тела, которые люди, считающие, что их излечила молитва; оставляют в соборе как память.

Но сегодня не обычный день. Сегодня траурная месса по кардиналу Параде, и двойная колокольня собора, крытая желтой черепицей, высится над plaza, наводненной тысячами скорбящих. Они стоят в длинной, извивающейся очереди, терпеливо ожидая по нескольку часов, чтобы пройти мимо гроба кардинала, павшего жертвой убийц, чтобы отдать ему последний долг.

Люди съехались со всей Мексики. Среди них и горожане в дорогих костюмах и стильных, хотя и неброских платьях. И campesinos в чистых белых рубашках и платьях, приехавшие из глухих деревень. Приехал народ и из Кульякана и Бадирагуато; эти в ковбойских нарядах, многих из них Парада крестил, из его рук они получили первое причастие, он их венчал, отправлял службу на похоронах их родителей, когда был еще деревенским священником. Пришли чиновники из правительства в серых и черных костюмах; священники и епископы в облачении и сотни монахинь в одеяниях разных орденов.

В обычный день plaza гудит от голосов — бурных бесед мексиканцев, криков торговцев, музыки уличных групп мариачи , но сегодня на plaza странно тихо. Слышен только тихий шепот молящихся и еще более тихие проклятия преступникам.

Потому что мало кто в толпе верит объяснениям правительства убийства Парады — будто он стал жертвой ошибки, будто sicarios Баррера приняли Параду за Гуэро Мендеса.

Но разговоры о преступлении смолкают. Сегодня день траура, и тысячи терпеливо ждущих в очереди, а потом заходящих в собор погружены в молчание или тихонько молятся.

Среди ждущих и Арт Келлер.

Чем больше он узнает о гибели отца Хуана, тем больше недоумевает. Парада ездил на белом «маркизе», Мендес на зеленом «бьюике»; Парада одевался в черную сутану с большим нагрудным крестом (теперь пропавшим), Мендес наряжался в кричащий прикид синалоанского ковбоя.

Как мог кто-то принять по ошибке шестидесятидвухлетнего, высокого, седовласого человека в сутане и с крестом за светловолосого человека ростом пять футов десять дюймов в наряде наркоковбоя? Как мог опытный киллер вроде Фабиана Мартинеса так промахнуться при стрельбе в упор? И почему их ждал самолет? Как сумели Адан, Рауль и все их киллеры погрузиться на этот самолет? Как могли благополучно сойти в Тихуане и кто их вывел прямиком из здания аэропорта?

И как получилось, что, хотя десяток свидетелей описывали человека, виденного ими в аэропорту и в самолете, как две капли воды похожего на Адана Барреру, отец Ривера из Тихуаны — семейный священник семьи Баррера вдруг выступает с заявлением, будто Адан Баррера был крестным отцом на крестинах, состоявшихся именно в то время, когда был застрелен Парада?

Священник даже предъявил протокол о крещении, где стоит имя Адана и его подпись.

И кто был тот таинственный янки, который, как показали свидетели, сидел, плача, рядом с телом Парады? Кого пронесли без сознания в самолет, кто этот человек, сгинувший после прилета без следа?

Арт быстро проговаривает молитву — в очереди позади ждет еще много народу — и находит местечко в переполненном соборе.

Траурная месса продолжается долго. Люди, один за другим, поднимаются сказать, что сделал для них в жизни отец Хуан, и рыдания наполняют огромный собор. Атмосфера скорбная, уважительная, подавленная. И на удивление тихо при таком скоплении народа.

Пока не встает говорить президент.

Ему, конечно, полагалось прийти сюда. И президент пришел, а с ним весь кабинет министров, с десяток правительственных чиновников. Когда президент встает и подходит к кафедре, толпа замирает в напряженном ожидании. Эль Президенте, откашлявшись, начинает:

— Преступное деяние унесло жизнь хорошего, чистого и великодушного человека...

Но это все, что ему удается сказать, потому что кто-то в толпе выкрикивает:

— Justicia!

Правосудия!

Слово подхватывают, и через несколько секунд уже тысячи людей в соборе, а потом тысячи на улице, скандируют:

— Justicia, Justicia, Justicia...

И Эль Президенте отступает с понимающей улыбкой от микрофона, выжидая, пока закончится скандирование, но оно не останавливается...

— Justicia, Justicia, Justicia... — Оно становится громче...

— JUSTICIA, JUSTICIA, JUSTICIA...

Начинает нервничать тайная полиция, перешептываясь друг с другом в маленькие микрофоны, но за громогласным JUSTICIA, JUSTICIA, JUSTICIA трудно что-нибудь расслышать.

Гул нарастает, и наконец двое полицейских нервно оттесняют Эль Президенте от микрофона в боковую дверь собора и сажают в бронированный лимузин, но крик преследует его, пока машина выезжает с plaza - JUSTICIA, JUSTICIA, JUSTICIA...

Большинство членов правительства к тому времени, как Параду хоронят в соборе, уже ушли.

Арт к скандированию не присоединился. Он сидит пораженный, когда люди в церкви заявляют, что с них хватит коррупции, бросают вызов могущественному лидеру своей страны и требуют правосудия. Он думает: что ж, вы получите его, если меня допустят участвовать в деле.

Он поднимается, чтобы встать в очередь, движущуюся мимо гроба. И ловко маневрирует, перебираясь с место на место.

Светлые волосы Норы Хейден прикрыты черной шалью, на ней черное платье. Но даже в таком наряде она очень красива. Арт опускается на колени рядом с ней, складывает руки для молитвы и шепчет:

— Молишься за его душу, а спишь с его убийцей?

Нора не откликается.

— Как это ты умудряешься уживаться сама с собой? — Арт встает.

Он слышит ее тихий плач и уходит.

Рано утром начальник муниципальной федеральной полиции генерал Родольфо Леон летит в Тихуану с пятьюдесятью специально отобранными элитными агентами, а днем их уже разбивают на отряды по шесть-семь офицеров в каждом; до зубов вооруженные, готовые к бою, они прочесывают улицы Колониа Чапултепек в бронированных «сабербанах» и «доджах». К вечеру они уже разгромили шесть тайных квартир Баррера, в том числе и личную резиденцию Рауля на Како-Сур, где они обнаружили тайный склад автоматов, пистолетов, осколочных гранат и две тысячи комплектов патронов. В огромном гараже нашлось шесть черных бронированных «сабербанов». К концу недели агенты арестовали двадцать пять сообщников Баррера, обыскали больше восьмидесяти домов, складов и ранчо, принадлежащих либо Баррера, либо Гуэро Мендесу, и арестовали десять полицейских охранников в аэропорту, которые выводили Баррера из терминала после посадки рейса № 211.

В Гвадалахаре отряд настоящих полицейских Халиско наткнулся на грузовик, набитый переодетыми стрелками Гуэро, и преследовал его через весь город, что закончилось тем, что двое фальшивых копов были загнаны в ловушку и отстреливались из дома от сотни копов Халиско всю ночь и утро, пока наконец один не был убит, а другой сдался. Но прежде они успели убить двоих настоящих полицейских и ранили начальника полиции штата.

На следующее утро Эль Президенте появился перед камерами с заявлением о своей решимости разгромить наркокартели раз и навсегда и объявил: только что разоблачено и уволено больше семидесяти офицеров-взяточников из муниципальной федеральной полиции, им будут предъявлены уголовные обвинения. Он также предлагал награду в пять миллионов долларов за информацию, способствующую аресту Адана и Рауля Баррера и Гуэро Мендеса; все они в бегах, и их местонахождение неизвестно.

Хотя армия, federales и все полицейские силы штата рыщут по стране, разыскать ни Гуэро, ни Адана, ни Рауля они не могут.

Потому что их в стране нет.

Гуэро за границей в Гватемале.

Баррера тоже покинули страну.

Они живут в Ла-Холле, в Соединенных Штатах.

Фабиан разыскал Снаряда и Мечтателя, обитающих под мостом Лорел-Стрит в парке Бальбоа.

Копы их отыскать не сумели, но Фабиан наведался в баррио, и люди рассказали ему то, чего и не думали рассказывать копам. Потому что знают, если они станут водить за нос копов, те, может, и наведаются к ним еще раз-другой, и все дела; но если надуют Фабиана, он прикончит их, на хрен, вот и весь сказ.

Итак, Снаряд и Мечтатель дремлют как-то ночью под мостом, как вдруг Снаряд получает башмаком в ребро, он вскакивает, думая, что это коп или педик какой, но это, оказывается, Фабиан.

Мальчишка таращится на Фабиана, потому что боится, как бы tiro не влепил ему пулю в лоб, но Мартинес расплывается в улыбке и говорит:

— Hermanitos, пора показать, что вы храбрые ребята.

И стучит себе в грудь кулаком.

— А что ты хочешь, — осторожно спрашивает Снаряд, — чтоб мы сделали?

— Адан просит вас о помощи. Он хочет, чтобы вы вернулись в Мексику.

Фабиан объясняет, что на Баррера взвалили всю вину за смерть того священника, что federales преследуют их, обыскивают дома, арестовывают людей и что копы не угомонятся, пока не заполучат кого-то, кто участвовал в перестрелке.

— Вы поедет туда и дадите себя арестовать, — продолжает Фабиан, — и скажете им правду: мы охотились за Гуэро Мендесом, а он устроил нам засаду, и Фабиан ошибочно принял Параду за Гуэро и случайно убил его. Никто и в мыслях не имел убивать священника. Ну что-нибудь типа этого.

— Прям не знаю, приятель, — тянет Мечтатель.

— Послушайте, — нажимает Фабиан, — вы же совсем еще мальчишки. И вы не стреляли. Получите всего пару лет, а пока будете париться в тюряге, о ваших семьях позаботятся, заплатят по-королевски. А как выйдете, найдете благодарность и уважение от Адана Барреры в банке. Все это время вам будут идти проценты. Снаряд, ведь твоя мать горничная в мотеле, верно?

— Угу.

— Так больше ей не придется работать, — убеждает Фабиан, — если покажешь себя настоящим мужчиной.

— Ну не знаю, — колеблется Мечтатель. — Эти копы-мексикашки...

— Вот что я вам скажу. Помните награду за Гуэро? Те пятьдесят тысяч? Вы разделите их между собой. Скажите, кому отвезти деньги, и делу конец.

Мальчишки хотят, чтобы деньги отдали их матерям.

Когда они приближаются к границе, ноги у Снаряда начинают дрожать так сильно, что он пугается, как бы не заметил Фабиан. Коленки у него стукаются друг о дружку, он никак не может унять дрожь, и слезы так и текут по лицу. Ему стыдно, хотя он слышит, что и Мечтатель тоже шмыгает носом на заднем сиденье машины.

У границы Фабиан тормозит и высаживает их.

— Вы храбрецы! — подбадривает он их. — Вы настоящие воины!

Они без проблем проходят иммиграционный контроль и таможню и шагают на юг, к городу. Квартала через два в лицо им, ослепляя, бьет прожектор, на них орут federales, приказывая поднять руки. Снаряд выполняет приказание, его тут же хватает коп, швыряет на землю и, заведя руки за спину, защелкивает наручники.

И Снаряд лежит в пыли, спине больно, но потом эта боль кажется уже ерундой: один federale плюет ему в лицо, лупит изо всех сил ногой прямо по уху носком солдатского ботинка — у Снаряда лопается барабанная перепонка.

Боль фейерверком взрывается внутри головы.

И откуда-то издалека доносится голос:

— Это всего лишь начало, сынок.

Мы только-только начинаем.

Телефон Норы звонит, она берет трубку.

Это Адан.

— Я хочу видеть тебя.

— Убирайся к дьяволу.

— Это был несчастный случай. Ошибка. Дай мне возможность объяснить тебе все. Пожалуйста.

Нора хочет бросить трубку, презирает себя за то, что не бросает, но — не бросает. Наоборот, соглашается встретиться с ним тем же вечером на пляже в Ла-Холле, у спасательной вышки.

В смутном свете с вышки Адан видит, как она подходит. Вроде как одна.

— Знаешь, я ведь доверил тебе свою жизнь, — замечает он. — Если ты позвонила в полицию...

— Он был твоим священником, — перебивает Нора, — твоим другом. Моим другом. Как ты мог...

Адан мотает головой:

— Меня там даже не было. Я был на крестинах в Тихуане. Произошла нелепая случайность, перекрестный огонь...

— Но полиция говорит совсем по-другому.

— Значит, Мендес должен поблагодарить полицию.

— Адан, я ненавижу тебя.

— Пожалуйста, не говори так.

У него такой грустный вид, думает Нора. Он такой одинокий, загнанный. Ей хочется верить ему.

— Поклянись, — просит она. — Поклянись, что говоришь правду.

— Я клянусь.

— Жизнью твоей дочери.

Он ни за что не может потерять Нору.

И он кивает:

— Клянусь.

Нора протягивает руки, и он обнимает ее.

— Господи, Адан, я так несчастна!

— Я знаю.

— Я любила Хуана.

— Я знаю, — повторяет Адан. — Я тоже.

И самое печальное, думает он, что это — правда.

Наверное, они на какой-то свалке, потому что Снаряд чувствует вонь.

И наверное, сейчас утро: он ощущает слабое тепло солнца даже через черный капюшон. Он слышит одним ухом, как умоляет Мечтатель:

— Пожалуйста, пожалуйста, не надо, не надо! Пожалуйста!..

Раздается выстрел, и больше Снаряд Мечтателя не слышит.

Потом сбоку, рядом со здоровым ухом, Снаряд чувствует дуло винтовки. Дуло очерчивает маленькие круги, точно тот, кто держит винтовку, желает, чтоб Снаряд наверняка понял, что это. Потом мальчишка слышит, как щелкает курок.

Снаряд пронзительно кричит.

Сухой щелчок.

Снаряд не владеет собой, его мочевой пузырь не выдерживает. И он чувствует, как горячая моча течет у него по ноге, колени у него подкашиваются, и он валится на землю, корчась и извиваясь, будто червяк, стараясь отползти от ствола. Он слышит, как взводят курок — и новый сухой щелчок. И голос произносит:

— Может, в следующий раз выстрелит, а, маленький pendejo?

Щелк.

Снаряд гадит в штаны.

Federales вопят, улюлюкают:

— Господи, ну и вонь! Чего это ты нажрался, mierdita?

Снаряд слышит, как снова взводят курок.

Грохает выстрел.

Пуля вспахивает пыль у его уха.

— Ну-ка, поднимите его! — приказывает голос.

Но federales не торопятся прикасаться к перепачкавшемуся мальчишке. И наконец находят выход: они снимают капюшон с Мечтателя, вынимают кляп у него изо рта и заставляют стягивать обмаранные штаны и трусы со Снаряда. Суют ему мокрую тряпку, чтоб вытер дружка.

Снаряд бормочет другу:

— Прости. Прости.

— Ничего...

Потом их обоих запихивают в автофургон и везут обратно в камеру. Бросают на голый бетонный пол, захлопывают дверь и оставляют на какое-то время одних.

Мальчишки лежат на полу и плачут.

Через час federale возвращается, и Снаряда начинает колотить дрожь.

Но federale только бросает каждому блокнот и ручку и приказывает писать.

Их истории на следующее утро попадают в газеты.

Подтверждение версии полиции случившегося с Парадой: кардинал стал жертвой ошибки, его убили, оттого что американские подростки-гангстеры приняли его за Гуэро Мендеса.

Снова появляется на телеэкране Эль Президенте, рядом с ним — генерал Леон. Президент заявляет, что эта новость только укрепила решимость его правительства вести безжалостную войну против наркокартелей. И они не остановятся, пока бандиты не будут наказаны, a narcotraficantes уничтожены.

Язык Снаряда вывесился изо рта.

Лицо темно-синее.

Он висит на трубе отопления, проходящей по потолку в камере.

Мечтатель качается рядом.

Коронер вынес вердикт: двойное самоубийство. Подростки не смогли жить под бременем такой вины — убийство кардинала Парады. Непонятно откуда взявшиеся следы от ударов у них на затылках коронера ничуть не заинтересовали.

Сан-Диего

Арт дожидается по американскую сторону границы.

Местность через прибор ночного видения выглядит странно зеленой. Тут вообще странная территория, думает Арт. Ничейная земля, пустынная полоса пыльных холмов и глубоких каньонов, лежащая между Тихуаной и Сан-Диего.

Каждую ночь здесь разыгрывается диковинная игра. Перед самыми сумерками над высохшим дренажным каналом, который тянется вдоль границы, собираются потенциальные mojados. А чуть стемнеет, точно по сигналу, все скопом опрометью бросаются через границу. Это своеобразная лотерея: нелегалы знают, пограничный патруль сумеет задержать лишь определенное количество людей, а остальные минуют границу, и тогда на другой стороне наймутся за мизерную оплату собирать фрукты, мыть посуду или работать на фермах.

Но сегодняшней ночью сумасшедшие гонки уже закончились, и Арт позаботился, чтобы пограничный патруль из этого сектора убрали. С другой стороны придет перебежчик, и хотя он станет гостем правительства США, но все равно не может пересечь границу ни через один легальный пограничный пост. Это было бы слишком опасно: у Баррера имеются наблюдатели, которые следят за постами круглосуточно, и Арт не может рисковать и засвечивать своего человека.

Арт бросил взгляд на часы, и то, что он увидел, ему не понравилось. Уже 1:10, его человек опаздывает на десять минут. Возможно, просто возникли трудности в дороге ночью, может, парень заблудился в одном из множества боковых каньонов, или поднялся не на тот гребень горы, или...

Кончай себя дурачить, одергивает он себя. С ним Рамос, а Рамос знает эту территорию, как собственный задний двор; ее вообще-то так и можно назвать.

А может, Рамос не сконтачил с ним и тот решил перейти на сторону Баррера. А может, просто струхнул, передумал. А может, Рамос не первым встретился с ним, и он уже валяется где-нибудь в канаве с пулей в затылке. Или, что вероятнее, с пулей во рту: так обычно убивают доносчиков.

И тут Арт видит, как три раза мигает фонарик.

Он мигает своим в ответ дважды, снимает предохранитель на служебном револьвере и спускается в каньон с фонариком в одной руке и револьвером в другой. Через минуту он уже различает две фигуры: одна повыше и поплотнее, другая покороче и гораздо худощавее.

У священника вид самый жалкий. Ни сутаны, ни воротничка, одет он в трикотажный свитер «Найк» с капюшоном, джинсы и кроссовки. Обувь эта здесь, думает Арт, самая подходящая.

Священник продрог, напуган.

— Отец Ривера? — спрашивает Арт.

Ривера кивает.

Рамос отвешивает ему шлепок по спине:

— Веселее, отец. Вы сделали правильный выбор, Баррера все равно убили бы вас рано или поздно.

Во всяком случае, они постарались убедить его в этом. Рамос, по настоянию Арта, завязал с Риверой переговоры. Подловил священника на его утренней пробежке, потрусил рядом, поинтересовался, нравится ли ему свежий воздух и желает ли он дышать им и дальше. Потом показал снимки людей, которых Рауль замучил пытками насмерть, и жизнерадостно добавил, что Риверу они, может быть, просто пристрелят. Все-таки он священник, и все такое.

Но жить они вам, падре, точно не позволят, втолковывал ему Рамос. Слишком вы много знаете. Вы не святой человек, а жалкая изовравшаяся, лижущая зад пародия на святого. Однако я могу спасти вас, добавил Рамос, когда тот расплакался. Но сделать это требуется поскорее — уже сегодня же вечером, и вы должны доверять мне.

— И он прав, — говорит Арт сейчас, кивнув на Рамоса, и если глаза человека способны самодовольно ухмыляться, то глаза Рамоса именно что ухмылялись.

— Adios, viejo, — бросает Рамос Арту.

— Adios, дружище.

Чалино Гусман, он же Эль Верде, patron картеля Соноры, заходит в ресторан в Сьюдад-Хуарес на завтрак. Он наведывается сюда каждое утро съесть свое любимое блюдо — huevos rancheros с тортильяс, и если б не приметные зеленые сапоги из кожи ящерицы, то можно бы подумать, что это так, обыкновенный фермер, зарабатывающий себе на жизнь тяжким трудом — обработкой жесткой, высушенной, спаленной солнцем красной почвы.

Но официанты знают. Они провожают его к столику в патио, приносят кофе и утреннюю газету. И тащат термос с горячим кофе для sicarios, которые томятся в машинах перед рестораном.

Сразу через границу тут техасский городок Эль-Пасо, через него Эль Верде переправляет тонны «кокса», марихуаны и даже немного героина. Сейчас он садится и смотрит в газету. Читать он не умеет, но ему нравится притворяться, будто умеет. Да и фотографии он всегда с удовольствием рассматривает.

Он бросает взгляд поверх первой страницы и наблюдает, как один из его sicarios шагает к «форду-бланко», затормозившему перед парадной дверью, сказать, чтобы тот проезжал дальше. Эль Верде чуть раздражается: большинство местных знают правила этого утреннего часа. Видно, какой-то приезжий, думает он, когда sicarios стучит в окно машины.

Тут взрывается бомба и разносит Эль Верде на куски.

Дон Франсиско Усуэта — известный больше как Гарсиа Абрего, глава картеля Залива и patron Федерасьон, — едет верхом на жеребце паломино во главе парада на ежегодном фестивале в своей небольшой деревне Коквиматлан. Копыта жеребца торжественно цокают по мощеной узкой улочке, а сам Абрего наряжен в костюм vaquero, как и подобает patron - у деревни. Он приподнимает разукрашенное драгоценными камнями сомбреро в ответ на приветственные возгласы.

И как же им не приветствовать дона Франсиско — он построил в деревне клинику, школу, игровую площадку. И даже заплатил за кондиционер в новом полицейском участке.

И теперь улыбается людям и любезно принимает их благодарность и любовь. Он узнает в толпе отдельные лица, машет детям. И не замечает дула пулемета «М-60», выдвинувшегося из окна второго этажа.

Первая короткая очередь пуль пятидесятого калибра стирает его улыбку вместе с лицом. Вторая разворачивает ему грудь. Паломино в ужасе ржет, встает на дыбы и лягается.

Мертвая рука Абрего все еще твердо сжимает поводья.

Марио Абурто, двадцатитрехлетний механик, стоит в большой толпе в тот день в бедном квартале Ломас-Тауринас, рядом с Тихуанским аэропортом.

Ломас-Тауринас — это поселок скваттеров: наскоро сколоченные лачуги и хижины, прячущиеся в лощине между голыми грязными горами, которые высятся вдоль восточной стороны Тихуаны. В Ломас-Тауринасе, когда вы не задыхаетесь от пыли, то оскальзываетесь в грязи, которая стекает с разрушающихся, размываемых водой холмов, иногда прихватывая с собой и лачуги. До недавнего времени «вода в доме» означала, что вы построили свою хибарку на одном из тысяч ручьев — вода буквально бежала у вас дома, но недавно в поселок провели водопровод и электричество в награду за его верность правящей партии, ИРП. Но все равно еще остались открытые сточные канавы, по ним медленно плывет мусор со свалки.

Луиса Доналдо Колосио берут в кольцо пятнадцать солдат в штатском из элитного отряда. «Эстадо майор», телохранители президента. Специальный отряд из бывших тихуанских копов, нанятый для обеспечения безопасности в местах остановок кандидата в президенты, рассеян в толпе. Возможный президент говорит речь с платформы пикапа, припаркованного в естественном амфитеатре, образовавшемся на дне лощины.

Рамос следит со склона горы, его люди расставлены в разных точках по полукругу чаши амфитеатра. Задача сложная: толпа большущая и текучая, будто грязь. Люди облепили красный «шевроле-блейзер» Колосио, когда тот медленно катил по улице в другой квартал. И теперь Рамос тревожится, что то же самое произойдет, когда Колосио станет уезжать.

— Вот хреновина будет, — бормочет он сам себе.

Но Колосио, закончив речь, в машину садиться не торопится.

Он решает пойти пешком.

«Поплавать среди народа» — так он это называет.

— Он намеревается сделать — что? — вопит Рамос по рации генералу Рейесу, начальнику армейской охраны.

— Пойти пешком.

— Но это безумие!

— Он так хочет.

— Но если он пойдет пешком, мы не сможем защитить его.

Рейес — член мексиканского генерального штаба и заместитель начальника президентских телохранителей. И не намерен повиноваться приказаниям какого-то паршивенького тихуанского копа.

— Да это и не ваша работа — охранять его! — фыркает он. — Это наша работа.

Колосио слышит этот обмен репликами.

— С каких это пор, — спрашивает он, — мне требуется охрана от моего народа?

Рамос беспомощно наблюдает, как Колосио ныряет в людское море.

— Будьте начеку! Будьте начеку! — приказывает он по рации своим людям, но понимает: они мало что могут сделать. Хотя его подчиненные — отличные снайперы, они даже и Колосио-то едва могут разглядеть среди голов: он то появляется, то снова скрывается в толпе, не говоря уже о том, чтоб засечь потенциального убийцу. И они не только не могут видеть, они едва слышат, потому что через усилители, установленные на пикапе, вовсю гремит местная музыка Бахи — cumbia.

А потому выстрела Рамос не слышит.

Он с трудом улавливает движение, когда Марио Абурто, оттеснив телохранителей, хватает Колосио за правое плечо, прижимает пистолет тридцать восьмого калибра к его голове и спускает курок.

Рамос яростно бросается вперед, пробиваясь через колышущийся хаос.

Люди в толпе схватили Абурто и принимаются избивать его.

Генерал Рейес, подхватив падающего Колосио на руки, несет его к машине. Один из его людей, майор в штатском, хватает Абурто за воротник рубахи и тащит через толпу. На майора брызжет кровь — кто-то запускает Абурто в голову камнем, но теперь отряд «Эстадо майор» группируется вокруг майора, как футбольные игроки вокруг нападающего, таранят бульдозером толпу и запихивают убийцу в черный «сабербан».

Пока Рамос пробивается к «сабербану», он видит, что удалось подъехать «скорой» и как Рейес и солдаты из «Эстадо майор» поднимают Колосио и заносят в машину. И только сейчас Рамос разглядел вторую рану на левом боку Колосио — убийца выстрелил не один раз, а дважды.

Воет сирена «скорой», и машина отъезжает.

Черный «сабербан» тоже начинает было отъезжать, но Рамос вскидывает Эспозу и нацеливает дуло в лоб армейскому майору, сидящему на переднем сиденье.

— Полиция Тихуаны! — орет Рамос. — Назовите свое имя!

— Я из «Эстадо майор»! Прочь с дороги! — орет в ответ майор.

И выдергивает пистолет.

Неправильный поступок. Двенадцать винтовок снайперов Рамоса тут же нацеливаются ему в голову.

Рамос подбегает к машине с пассажирской стороны. Теперь он видит предполагаемого убийцу на полу у заднего сиденья, между тремя одетыми в штатское солдатами, которые пинают его ногами.

Рамос смотрит на майора:

— Откройте дверь, я поеду с вами.

— Черта с два!

— Я хочу, чтоб этот человек доехал до полицейского участка живым.

— Не твое собачье дело! Прочь с дороги!

Рамос поворачивается к своим людям:

— Если машина тронется, стреляйте на поражение!

Подняв Эспозу, он прикладом разносит стекло. Майор ныряет под руль, а Рамос, отперев дверцу через дыру в стекле, открывает ее и влезает в машину. Теперь дуло Эспозы смотрит в живот майору, а пистолет майора целит Рамосу в лицо.

— Что? — рявкает майор. — Думаешь, я Джек Руби?

— Хочу убедиться, что не Руби. Хочу, чтоб этого человека довезли в полицейский участок живым.

— Мы везем его в федеральную полицию.

— Пусть только он прибудет туда живым, — повторяет Рамос.

Опустив пистолет, майор бросает водителю:

— Поехали.

Толпа сбивается у главного госпиталя Тихуаны еще прежде, чем туда подкатывает «скорая» с Колосио. Плачущие, молящиеся люди толпятся перед входом, они выкрикивают имя Колосио и поднимают его портреты. «Скорая» подвозит Колосио к черному ходу, а оттуда в операционную, где уже все подготовлено. На мостовую приземляется вертолет, винт у него крутится, он готов мчать раненого через границу в специальный травмоцентр, в Сан-Диего.

Но полет так и не состоялся.

Колосио уже мертв.

Бобби .

Слишком уж это похоже, размышляет Арт.

Киллер-одиночка. Чужой всем псих-одиночка. Две раны: одна с правой стороны, другая с левой.

— Как, любопытно, малыш Абурто умудрился так выстрелить? — обращается Арт к Шэгу. — Он стреляет выстрелом в упор в правый висок Колосио, а потом что, выстрелил ему в живот слева? Как это?

— В точности как с РФК , — отвечает Шэг. — Жертва резко повернулась, когда ударила первая пуля.

Шэг демонстрирует. Откидывает голову назад и, круто развернувшись, падает на пол.

— Оно бы верно, — говорит Арт, — да только по траектории пуль определили, что стреляли из двух разных точек.

— А-а, вон как.

— Слушай. Мы прикрыли тоннель Гуэро, дельце это связано с братьями Фуэнтес, а они по-крупному поддерживали Колосио. После чего Колосио приезжает в Тихуану, «заповедник» Баррера, и его убивают. Можешь считать, что я спятил, Шэг...

— Нет, ты не сумасшедший. Но думаю, ты стал одержимым, ты больше ни о чем не можешь думать, только о Баррера, с тех пор как...

Он умолкает. Уставившись в письменный стол.

Арт заканчивает за него мысль:

— Как они убили Эрни.

— Да.

— А ты разве нет?

— Я тоже да. Хочу прикончить их всех. И Баррера. И Мендеса. Но, босс, на определенной стадии, ну, я имею в виду... в какой-то момент нужно бы все-таки нажимать на тормоза...

Он прав, думает Арт.

Конечно же прав. И мне хотелось бы притормозить. Но желать и сделать — большая разница. И я не могу, и все, избавиться от «одержимости», как это называет Шэг, Баррера.

— Говорю тебе, — настаивает Арт, — когда пыль уляжется, то обязательно выяснится, что за всем этим стояли Баррера.

В душе у Арта нет в этом ни малейших сомнений.

Гуэро Мендес лежит на каталке в частном госпитале, и трое лучших пластических хирургов Мексики готовятся подарить ему новое лицо. Новое лицо, думает Гуэро, крашеные волосы, новое имя, и я смогу вновь начать войну против Баррера.

Войну, которую он обязательно выиграет, потому что на его стороне новый президент.

Мендес устраивается поудобнее на подушке, пока медсестра готовит его к операции.

— Ну как, вы готовы поспать? — спрашивает девушка.

Он кивает. Готов заснуть и проснуться новым человеком.

Медсестра берет шприц, снимает пластмассовый колпачок, вводит иглу в вену на его руке. Нажимает поршень шприца. Она его гладит по лицу и, когда лекарство начинает действовать, тихонько говорит:

— Колосио мертв.

— Что ты сказала?

— У меня сообщение от Адана Барреры: твой человек, Колосио, мертв.

Гуэро пытается приподняться, но тело не повинуется командам мозга.

— Лекарство называется «дормикум», — продолжает медсестра. — Сильная доза, такую можно назвать «смертельной инъекцией». Закроешь глаза и уже никогда больше не сможешь открыть их...

Гуэро тщится крикнуть, но изо рта не вылетает ни звука. Он изо всех сил старается не засыпать, но чувствует, как сознание ускользает. Он силится выдраться из ремней, освободить руку, чтобы сдернуть маску, закричать, позвать на помощь, но его мускулы не слушаются. Даже шея не поворачивается, когда он хочет помотать головой: нет, нет, нет! Он ощущает, как вытекает из него жизнь.

Откуда-то очень издалека доносится голос медсестры:

— Баррера желают тебе гнить в аду.

Двое охранников катят тележку из прачечной, нагруженную чистыми простынями и одеялами, наверх, в камеру люкс Мигеля Анхеля Барреры в тюрьме Алмолойа.

Тио забирается в тележку, охранники набрасывают на него простыни и выкатывают из корпуса и дальше, через дворы, за ворота.

Вот так все просто, легко.

Как и было обещано.

Выбравшись из тележки, Мигель Анхель шагает к ожидающему его фургону.

Двенадцать часов спустя он уже обосновался в Венесуэле, уйдя от всех дел.

За три дня до Рождества Адан преклоняет колени перед кардиналом Антонуччи в его личном кабинете в Мехико.

«Самый разыскиваемый человек в Мексике» слушает распевное бормотание папского нунция на латыни: отпущение грехов для него и Рауля за их непреднамеренную, нечаянную роль в случайном убийстве кардинала Хуана Окампо Парады.

Антонуччи не дает им отпущения за убийства Эль Верде, Абрего, Колосио и Мендеса, думает Адан, зато правительство постаралось. Заранее — как награду за убийство Парады.

Если я убью вашего врага, настаивал тогда при переговорах Адан, то вы должны разрешить мне убить моих.

Итак, дело завершено, думает Адан. Мендес мертв, война окончена. Тио из тюрьмы вытащили.

И теперь новый patron — я.

Мексиканское правительство только что восстановило Римско-католическую церковь в полном юридическом статусе. Кейс, набитый шокирующими документами, перешел от Адана Барреры к определенным правительственным министрам.

Адан выходит из кабинета с официально новой душой, сверкающе-чистой.

Услуга за услугу.

В канун Нового года Нора возвращается домой после обеда с Хейли Сэксон. Она ушла еще до того, как откупорили шампанское.

Нет у нее никакого настроения. Праздники прошли уныло. Первое Рождество за девять лет она проводит не с Хуаном.

Вставив ключ в замочную скважину, Нора открывает дверь. Едва она входит, как чья-то рука зажимает ей рот. Она шарит в сумочке, стараясь найти газовый баллончик, но сумочку выбивают у нее из рук.

— Я не причиню тебе вреда, — говорит Арт. — Не надо кричать.

Он медленно отнимает от ее рта руку.

Нора, повернувшись, влепляет ему пощечину:

— Я сейчас вызову полицию.

— Я и есть полиция.

— Я вызову настоящую.

И, подойдя к телефону, начинает набирать номер.

— Ты имеешь право молчать, — говорит Арт. — Все, что ты скажешь, будет использовано против тебя в...

Нора опускает трубку.

— Так-то лучше.

— Чего тебе от меня надо?

— Хочу показать тебе кое-что.

— Ты представления не имеешь, сколько раз я слышала эти слова.

Арт достает из кармана куртки видеокассету.

— У тебя есть видео?

— Любительские видеосъемки? — смеется она. — Шикарно. Тебя снимали, и ты хочешь произвести на меня впечатление? Или меня? Сначала угрозы, теперь шантаж. Позволь сказать тебе кое-что, миленький: я такого навидалась, в кино я всегда смотрюсь красиво.

Открыв шкаф, Нора указывает ему на телевизор и видеомагнитофон:

— Есть все, что угодно, чтоб возбудить тебя.

Арт вставляет кассету.

— Сядь.

— Мне и так прекрасно, спасибо.

— Я сказал — сядь.

— О, еще и принуждение. — Нора опускается на диван. — Ну что, теперь счастлив? Возбудился?

— Смотри.

Она иронически усмехается, когда начинается запись, но усмешка с ее лица сползает, когда на экране появляется молодой священник. Он сидит на металлическом складном стуле за металлическим столом. Внизу высвечивается рамка с датой и временем съемок.

— Кто это? — спрашивает Нора.

— Отец Эстебан Ривера. Приходской священник Адана.

Нора слышит за кадром голос Арта, задающего вопросы.

И сердце у нее, пока она слушает, бьется все реже и реже.

— Двадцать четвертое мая тысяча девятьсот девяносто четвертого года, вы помните, где вы тогда были?

— Да.

— Вы совершали обряд крещения, правильно?

— Да.

— В своей церкви в Тихуане.

— Да.

— Взгляните на этот документ.

Нора видит руку, подталкивающую листок бумаги через стол к священнику. Тот берет листок, смотрит и снова кладет на стол.

— Вы узнаете его?

— Да.

— Что это?

— Запись о крещении.

— Адан Варрера записан тут как крестный отец. Вы видите?

— Да.

— Это ваш почерк, верно?

— Да.

— Вы записали Адана Барреру крестным отцом и указали, что он присутствовал на крещении, правильно?

— Я это сделал, да.

— Но ведь это неправда, так?

У Норы дыхание перехватило в долгую паузу перед ответом Риверы.

— Да, неправда.

Она чувствует, как к горлу подкатывает тошнота.

— Вы солгали?

— Да. И мне стыдно.

— Кто попросил вас сказать, будто Адан был там?

— Адан и попросил.

— Это ведь его подпись тут?

— Да.

— Когда он в действительности поставил ее?

— За неделю до обряда.

Нора нагибается, утыкается лицом в руки, лежащие на коленях.

— А вам известно, где был Адан в тот день?

— Нет.

— Но нам-то известно, верно? — обращается Арт к Норе. Поднявшись, он вынимает кассету и снова засовывает себе в карман.

— Что ж, мисс Хейден, счастливого Нового года!

Нора не поднимает головы.

Новый год. Арт просыпается под говор телевизора с дикого похмелья.

Видно, оставил этот чертов телевизор включенным, думает он. Вырубает его и идет в ванную, где принимает пару таблеток аспирина, запив их огромным количеством воды. Потом направляется на кухню и включает кофеварку.

Пока кофе варится, Арт, выйдя в коридор, забирает газету. Несет и газету и кофе в комнату и садится. За окном ясный зимний день, и ему видна гавань Сан-Диего всего в нескольких кварталах отсюда, а за ней — Мексика.

Скатертью дорога, год 1994-й, думает он. Поганый выдался год.

Пусть 1995-й будет лучше.

Еще больше гостей явилось на встречу мертвых вчера ночью. Старые, постоянные, а теперь еще и отец Хуан. Скошенный перекрестным огнем, который вызвал я, пытаясь установить мир в войне, которую сам же и заварил. Парада прихватил с собой и других. Сосунков. Двух малолетних хулиганов, мальчишек из моего же бывшего баррио.

Все они явились проводить старый год.

Веселая компашка.

Арт проглядывает первую страницу газеты и без особого интереса отмечает, что договор НАФТА вступает в силу с сегодняшнего дня.

Что ж, мои поздравления всем, думает он. Расцветет свободная торговля. Вырастут сразу, точно грибы, заводы у границы, и мексиканские рабочие за гроши станут изготавливать для нас кроссовки, модную одежду, и холодильники, и всякие удобные электрические приборы для дома по ценам, которые нам по карману.

Все мы станем толстыми и счастливыми, и что такое один убитый священник в сравнении с этим?

Что ж, я рад, что все вы получили свой договор, заключает Арт.

Но только я уж точно его не подписывал.