Это не единственная воровская организация. Объединений таких тысячи, крупных из них — сотни три, но все они (и та, к которой принадлежат Лев и Даня) подчиняются своду правил, известному как Воровской закон. Правила Воровского закона определяют жизнь и поведение вора в его мире и представляют собой русский вариант омерты: при всех обстоятельствах молчать, не вступать в сговор с властями, не выдавать ближнего своего — вора, и, как и в мафии, Закон избирает Сход — совет воров, собирающийся для улаживания споров и вынесения приговора, если требуется, нарушителю Закона.
Но имеется тут и ряд отличий. Одно из них — это своеобразный целибат, подобный тому, что существует у католических священников, — запрет жениться. Ты можешь завести сколько угодно любовниц, но, если тебя угораздит влюбиться, жениться нельзя.
Вторая отличительная черта — это поистине иезуитское требование полной отдачи своему делу: Воровской закон запрещает «честным ворам», то есть блатным, жить и зарабатывать на жизнь честным трудом.
Таковы правила, которые втолковывают Дэзику Лев и Даня, ухаживая за ним, леча его раны и нанося две новые. Одна из них — это тюремная татуировка сзади под левым коленом. С помощью булавки, чернил и раздобытого тайком спирта Лев выкалывает ему на теле два аккуратных, соединенных вместе креста с висящими на них звездами Давида.
Смысл татуировки восходит к евангельскому преданию, гласящему, что вместе с Иисусом в Страстную пятницу в Иерусалиме были распяты и два разбойника, то бишь зэка.
Потом они режут ему кисть руки, одновременно вскрывая старые порезы на своих кистях, и прижимают рану к ране, кровь к крови, веля Дэзику произнести клятву: «Клянусь соблюдать Воровской закон. Клянусь всеми силами помогать другим ворам. Всегда приходить на выручку братьям. Не предавать своих братьев. Подчиняться власти поставленных надо мною старших товарищей. Все споры и раздоры я стану выносить на суд Схода и подчинюсь всякому принятому решению. Я накажу преступившего Закон, если братья мои доверят мне это сделать. Я никогда не стану сотрудничать с властями…»
Мелодрамой попахивает, думает Дэзик, ну да ладно…
«…Я покину семью и домашних, — с чувством декламирует Даня. — Да не будет у меня другой семьи, кроме Двух Крестов…»
Тут Дэзик запинается и замолкает.
«Я покину семью и домашних, — повторяет Даня. — Да не будет у меня иной семьи, кроме Двух Крестов…»
«Я покину семью и домашних. Да не будет у меня иной семьи, кроме Двух Крестов».
Прости меня, мама, мысленно просит Дэзик, когда-нибудь я возмещу тебе это!
«…И да буду я проклят, а душа моя пусть горит в аду, если я когда-нибудь преступлю Воровской закон».
После, до самого конца срока, его никто и пальцем не трогает. Скинув Старика Телянина с его трона, Дэзик прочно утверждается на этом месте, подпертый Даней и Львом в качестве телохранителей. Никто из зэков не смеет перечить этой троице или как-то противостоять ей, потому что твердо знает, что: а) не так легко убить, как быть убитым, б) если даже по какому-то невероятному стечению обстоятельств тебе посчастливится убрать всех троих, все и каждый в организации «Два Креста» либо найдут способ прикончить тебя еще в тюрьме, либо сделают это в следующую же секунду по выходе на благословенный и такой мимолетный солнечный свет свободы.
И, стало быть, любой зэк, на чьих плечах голова, а не кочан капусты, не захочет с ними связываться и предпочтет держаться в стороне, сохраняя нейтралитет.
Таким образом, Дэзик получает возможность дышать.
Отвоевывает себе маленькое жизненное пространство.
И право жить, по русским тюремным меркам, на широкую ногу.
Получать побольше баланды, иметь второе одеяло, дополнительные сигареты и пить самогон. Ему предлагают в полное и безраздельное пользование одного из местных «петухов» — слегка подмазанный и при неярком свете он даже немного похож на женщину.
Дэзик благодарит, но отказывается.
Решает, что полтора года он как-нибудь перетопчется, но сохранит свое достоинство. Он бережет себя для девушек своей мечты, которые все сплошь видятся ему калифорнийскими красотками. Он отклоняет предложение, не соглашаясь на суррогат, а досаду свою заглушает сигаретами, водкой и прочими маленькими радостями, которые доставляет ему членство в организации и звание вора в законе.
Дэзик видит, как падают в изнеможении зэки, падают и уже не встают. Их оставляют в покое — пусть лежат, пока не околеют. Видит он и как падают люди, а надзиратели бьют их до полусмерти и оставляют подыхать от холода.
Он видит все это и дает себе клятву, что с ним подобное никогда не случится. Ни с ним, ни с Даней или Львом. Потому что они самые что ни на есть братья, и, если один споткнется, другие его подхватят. А если охранникам это не по вкусу — к черту охранников: ведь захотят связаться с одним из них — придется иметь дело со всей троицей.
Он думает о жизни и хочет, чтоб Даня со Львом тоже думали о жизни. Дэзик знает, что сохранить живым надо не только тело, живыми надо сохранить также голову и душу. И по ночам он рассказывает Дане и Льву истории; истории из журналов и фильмов, которые он видел, истории о немеркнущем солнце и спортивных автомобилях, о красивых домах и еще более красивых женщинах.
Обещаю вам, братва.
Мы будем вместе в Раю.