Вилла Фонески была расположена высоко над шелковистой голубой водой залива. Рыбацкие лодки бились об облепленные морскими водорослями стены пристани, над которой к скале прилепилось несколько белых домиков и церквушка с колокольней. Глубокие тени от ослепительного солнца перемежались с яркими цветами, свешивающимися с балконов и из кадок.

Дон Хуан отвез Ивейн, но, как она узнала, он поехал с ней не для того, чтобы убедиться, что воспитанница будет в целости доставлена своему учителю. Его ждала донья Ракель, свежая и прекрасная, как цветок, в белом накрахмаленном кружевном платье и широкополой шляпе с розой. Они с доном Хуаном отправлялись на весь день в материковую Испанию. Там Ракель хотела походить по магазинам, а у маркиза были дела.

Прежде чем они уехали, всем подали лимонный чай в патио виллы. Это был уединенный, очень уютный уголок, где росли старые скрученные оливковые деревья, и Ивейн показалось, что в них есть что-то колдовское. Ствол одного из деревьев окружала скамья, и Ракель устроилась на ней, изящная и оживленная, потому что целый день этот стройный смуглый мужчина в безукоризненно белом костюме будет принадлежать только ей.

— Ты похожа на картину Ренуара, — сказал он ей.

Ракель улыбнулась и на какой-то миг посмотрела на Ивейн в ее скромном желтом платье с белым воротничком бабочкой. Оно было без рукавов и открывало худые юные руки, короткий подол обнажал стройные ноги. На одно плечо спускалась волна рыжих волос, перевязанных зеленой ленточкой.

— Хуан, а какому художнику мог бы принадлежать портрет твоей воспитанницы? — Ресницы Ракель затрепетали, она посмотрела на дона Хуана одним из тех быстрых особенных взглядов, которые, словно любовная азбука морзе, понятны двоим людям, связанным романом.

Он прислонился к темному стволу старого дерева, а сеньор Фонеска, удобно откинувшись в плетеном кресле, курил сигарету в мундштуке цвета слоновой кости.

— Дега. — Это сказал сеньор, потому что дону Хуану, видимо, ничего не пришло на ум — Только он один умел передавать эти хрупкие плечики и зеленые глаза. Его девушки кажутся немного околдованными, словно они могут вот-вот исчезнуть, как облачко в жаркий день или след на воде.

— Ах, дорогая, — Ракель громко рассмеялась и поднялась, шурша накрахмаленными юбками, — вы не с этой земли, как мы все? Папа, отрежь этому ребенку еще кусочек миндального пирога, чтобы она не улетела от нас!

— Отправляйся в свои магазины! — ответил, смеясь, сеньор. — Хуан, уведите мою избалованную дочку и оставьте меня наедине с этой девочкой, чей молодой ум еще не загроможден модами, коктейлями и развлечениями!

Дон Хуан улыбнулся, схватил свою трость, подошел к Ивейн и остановился перед ней в уже хорошо знакомой ей позе, слегка опираясь на трость и насмешливо глядя сверху вниз.

— Учись хорошо, nina, потому что я буду тебя проверять, когда увидимся в следующий раз.

Она встретилась с ним взглядом и обнаружила, что дон Хуан снова превратился в сурового опекуна. Плечо, на котором она уснула вчера вечером, теперь было недоступным, рука, сжимавшая эбонитовую трость, могла показаться ей нежной только сквозь сон.

— Надеюсь, сегодняшний день не обманет ваших ожиданий, сеньор. — Ивейн коротко улыбнулась своему учителю, потому что, как ей казалось, ее опекун не желает получать улыбки ни от кого, кроме Ракель — единственной обладательницы ключа к его загадочной личности!

— Что вам привезти? — внезапно спросил дон Хуан.

Она широко раскрыла глаза и уже не видела ничего, кроме его смуглого, утонченного лица, обращенного к ней с вежливым вопросом, и чувствовала, что Ракель тоже смотрит на нее, холодно и насмешливо.

— Я… мне ничего не нужно, дон Хуан, — заикаясь пробормотала Ивейн.

— Даже коробки конфет? — спросил он, и на этот раз в глубине его глаз скрывалась улыбка.

— Конфеты можно, — сказала девушка и неуверенно улыбнулась ему в ответ. — Только не очень сладкие, пожалуйста.

— Карамельки? — Он заломил бровь и повернулся к сеньору Фонеске. — Мы вернемся поздно, амиго, но я обещаю не спускать глаз с вашей прелестной дочери всю дорогу.

— Хуан, со мной ты можешь не играть в опекуна… в этом нет необходимости. — Ракель тепло рассмеялась и взяла его под руку. — Я ведь не подросток, ты же знаешь.

— Я знаю, Ракель. — Дон Хуан улыбнулся ей, и в этот момент его лицо показалось Ивейн взрослым, искушенным, опытным. — А теперь нам пора ехать, а не то мы опоздаем на пароход.

— La que tu quieras , — ответила красавица, и Ивейн почувствовала, что сеньор Фонеска затаил дыхание, словно этими словами его дочь открыто признавала себя добровольной рабыней испанского гранда.

Дон Хуан коротко поклонился сеньору, бросил быстрый взгляд на Ивейн, и они с Ракель вышли. Стук его трости и ее высоких каблуков замер вдали. Хлопнула дверь.

Минуту-другую и Ивейн, и ее учитель, казалось, наслаждались безмятежной тишиной, воцарившейся в патио. Казалось, до этого мгновения здесь вели между собой борьбу под солнцем глубоко скрытые эмоции, а теперь только крики птиц и журчание воды в фонтане нарушали покой выстроенной в стиле барокко виллы. Олеандровое дерево недалеко от стула Ивейн роняло лепестки и наполняло воздух сильным запахом. Прекрасные цветы, думала она, но опасные, потому что в них таится яд.

— Итак, дитя мое, у вас есть желание учиться. — Сеньор с проницательным и добродушным интересом изучал Ивейн. — Это была ваша собственная идея или инициатива дона Хуана? Этот молодой человек имеет железную волю, а для молодой симпатичной девушки желание заниматься со старым ворчливым профессором философии, искусства и литературы так необычно. У большинства девушек вашего возраста только любовь на уме.

Она взяла в ладони цветок олеандра и застенчиво улыбнулась:

— У меня никогда не было возможности учиться чему-нибудь, сеньор, и просто чудо, что дон Хуан позволил мне брать у вас уроки. Я очень хочу учиться, впитывать знания и расти таким образом. Потому что, не владея достаточными знаниями, невозможно стать зрелой личностью.

— Ага. — Глаза профессора блеснули. — Кому-то может показаться необычным, что холостяк заводит себе воспитанницу, но на деле самым необычным здесь является сама воспитанница. Хуан ведь не очень сентиментальный человек. Если бы вы были дурочкой, я думаю, он просто отправил бы вас домой, снабдив деньгами на дорогу и вежливо откланявшись. Он мне сказал, что у вас нет семьи?

— Нет, сеньор, никого.

— Должно быть, вам грустно и очень одиноко. У каждого должен быть кто-нибудь, и эти банальные слова я не устаю повторять. Может быть, Хуан вам кажется кем-то вроде дядюшки?

— Нет… — Ивейн не сдержала улыбку, которая превратилась в смех. — Я на самом деле не могу себе представить, что могла бы называть его «тио Хуан». Он такой надменный и важный… он как будто тот самый лев, в честь которого назван остров.

— И вам кажется, что вы для него просто каприз?

— Да.

— А знаете ли вы, дитя, что в каждом испанском мужчине сочетаются жестокость и одиночество?

— Теперь знаю.

— И Хуан был причиной этому? — Сеньор Фонеска наклонился вперед и пытливо взглянул на нее. — Каким образом?

— Он слегка возражает против моей дружбы с Манрике Кортесом. Я… я думаю, что он считает меня слишком неопытной, чтобы иметь отношения с таким человеком, как Рике.

— А вам нравится общество этого молодого человека, да?

— У меня не так много друзей, сеньор, и всегда так приятно найти друга. Рике такой веселый, и симпатичный, и…

— Что вам лестно его внимание. — Сеньор улыбнулся. — Это так естественно. У меня у самого есть дочь, и я знаю, как важно каждой девушке чувствовать себя привлекательной.

— Донья Ракель — настоящая красавица. — Ивейн сказала это искренне, хотя очень сомневалась в том, что ее характер достоин ее красоты. — Наверное, все ею восхищаются?

— С детства, — признал отец, однако без тени гордости в голосе. — Она очень похожа на мать, только Анна была доброй и нежной, и те несколько лет, что мы прожили вместе, мы были очень счастливы. А вот Ракель просто сущее наказание, и я заранее готов пожалеть того несчастного мужчину, которого она выберет себе в мужья.

Ивейн рассеянно обрывала лепестки цветка, ей живо представилось, как Ракель продевает унизанную украшениями руку под локоть человека в безукоризненно белом костюме. Ракель Фонеска сочла, что очень престижно и интересно будет стать невестой маркиза Леонского. И что же тогда станется с его маленькой воспитанницей?

— О чем вы думаете, юное дитя, ваши глаза затуманила печаль?

Ивейн взглянула на своего учителя и постаралась улыбнуться.

— Жизнь, как подумаешь, очень загадочная вещь. Интересно, не правда ли, что наши судьбы предрешены еще до нашего рождения?

— Еl destino ? — Сеньор глубоко задумался. — Я склонен думать, что каждый когда-нибудь приходит на перекресток — ах, как широко вы распахнули ваши золотисто-коричневые глаза! Я что, сказал что-то важное, сеньорита?

— Да… это странно.

Лепестки упали на землю. Ивейн разглядывала свою ладонь, на которой когда-то, давным-давно, ярмарочная гадалка увидела перекресток. Она рассказала учителю про то гадание и думала, что он улыбнется, но тот и не думал улыбаться.

— Да, настоящие цыганки умеют гадать по руке, — вздохнул сеньор. — Мать твоего опекуна была испанской цыганкой, и иногда мне кажется, что она заранее знала, что ее брак с его отцом кончится трагедией. Старый маркиз де Леон никак не хотел признавать невестку, и, когда Розалита овдовела, она убежала вместе с младенцем в Южную Америку. Хуан там вырос, стал мужчиной и, будучи человеком честолюбивым, сильной воли, добился успеха и без помощи своих родных. Это было в Лиме…

Сеньор Фонеска прервал себя на полуслове и взглянул на сосредоточенное юное лицо Ивейн.

— Вы так умеете слушать, поразительно… а Хуан что-нибудь рассказывал вам, упоминал о своей боли?

— Боли? — переспросила девушка, вспоминая моменты, когда у рта опекуна залегали резкие морщины, и ей казалось, что он словно погружается в мрачные глубины, — моменты, когда он пугал Ивейн своим хмурым видом, и она старалась держаться от него подальше.

— Раненая нога до сих пор его очень беспокоит. Сначала доктора в Лиме хотели ее ампутировать, но он никак не мог на это согласиться, поэтому поехал в Англию и там попал в руки хорошего хирурга, который решился восстановить ногу; последовала длительная и мучительная серия операций, месяцами он был до бедра закован в гипс — месяцы неудач, мучений. Дон Хуан был на грани срыва из-за постоянных приступов боли. Чудо, что ему вообще удалось сохранить ногу. Он повредил ее, просто разбил вдребезги, когда лошадь, на которой он скакал, упала. Хуан любил гнать лошадь по диким степям галопом, и его скакун как раз поднимался на холм, когда это случилось. Лошадь сбросила Хуана, перекатилась через него и раздробила ему ногу.

Ивейн замерла и живо представила, как лошадь перекувырнулась через голову, огромное животное с огромной силой ударилось о землю, прижимая к камням левую ногу всадника.

— Он, наверное, был там совсем один, — сказала она сдавленным голосом, — там, в дикой степи.

— Да, несколько часов, пока мимо не проехал какой-то вакуэрос и не нашел его, почти обезумевшего на солнцепеке. Мертвая лошадь лежала рядом с ним — он выстрелил в нее, чтобы избавить от страшных мучений. Он говорил мне, что только сознание того, что у него за поясом есть пистолет, помогло ему не сойти с ума в эти часы ожидания. Он знал, что пойдет за лошадью, если муки станут невыносимыми.

— Только человек с железной волей может перенести такой кошмар, — прошептала Ивейн. — Боль, жгучее солнце, сознание, что ты один, без помощи!

— Дон Хуан и испанец, и цыган, дитя мое, это такие люди, которые в далекие времена отправлялись завоевывать новые земли, которые могли переносить пытки и заставляли страдать других. В них есть врожденная сила, власть над собой, над своими эмоциями и нервами, это позволяет им выжить в страшных катастрофах, это и помогло ему не погибнуть, пережить падение с лошади, солнечное пекло, долгие месяцы медленного выздоровления… Дон Хуан вернулся в Испанию, чтобы жить в одиночестве, затворившись в проклятой роскоши кастильо. Проклятой, потому что его мать перенесла здесь слишком много страданий.

— Я видела ее портрет, — мягко проговорила Ивейн. — Ему, должно быть, трудно простить тех, кто превратил ее жизнь в ад. Но как же они могли так поступить с ней, если она была как прекрасная темная роза?

— Да, Розалита… — Взгляд сеньора остановился на кусте роз, которые росли в углу патио. — Я видел ее однажды, когда был с коротким визитом в замке. В те дни я был профессором в Мадриде и еще не поселился окончательно на Львином острове. Я знал ее совсем недолго, перед тем, как они с отцом Хуана навсегда покинули остров. У нее была какая-то странная привлекательность, что-то колдовское. Маркиза, бабушка Хуана, была очень строгой женщиной, не терпящей возражений. Она уже выбрала невесту своему сыну, но он предпочел сделать женой цыганскую танцовщицу… не только женой, но и будущей маркизой… и за это семья так никогда и не простила его.

— Боже, какой снобизм! — воскликнула Ивейн. — Можно подумать, что положение в обществе или богатство важнее, чем любовь!

Сеньор Фонеска коротко рассмеялся горьким смехом взрослого, опытного человека.

— Страсти молодости, дитя мое, имеют мало значения в глазах людей, которые никогда их не испытывали. В семье Хуана принято было, чтобы деньги женились на деньгах, чтобы браком престиж укреплялся престижем. Его отец нарушил это давно заведенное правило, и порой, когда я думаю о Хуане, мне кажется…

— Да, сеньор?

— Да, ведь Хуан — сын мятежного аристократа и хорошенькой цыганской колдуньи. И если бы не этот случай с ногой, который несколько смирил его беспокойный дух, я даже думаю, что он не принял бы этот титул и этот замок. Хуан де Леон — это два человека. Если застать его врасплох — можно заметить в его глазах запертого в клетку льва. А временами он относится ко всему с ироничным юмором испанца, который принимает неизбежное.

В патио было тепло, но Ивейн вздрогнула, как от холода. Судьба бывает сурова к людям, и она надеялась, что в дальнейшем судьба расплатится с доном Хуаном счастьем за ту боль, которую он принужден был перенести. Лицо его покрыли резкие морщины, в волосах серебрилась седина, он не мог больше впрыгнуть в седло норовистой лошади, играть в теннис, обнять девушку, чтобы насладиться вместе с ней радостью и ритмом танца.

— А сколько лет дону Хуану? — внезапно услышала она собственный голос.

— Тридцать два, nina.

— Мне казалось, что он намного старше! Ничего себе, и он еще обращается со мной как с ребенком!

Ее учитель рассмеялся:

— Наверное, Хуану вы кажетесь очень юной и неопытной. Думаю, в Лиме он вполне оправдал свое имя, ведь это город горячих, экзотических красавиц.

— Дон Хуан, — прошептала она. — Роковой любовник, чье сердце никому не удалось завоевать.

— В легенде говорится, что он все-таки влюбился — правда, всего единожды.

— Правда? — Глаза ее расширились, и в памяти всплыло лицо Ракель, которая берет маркиза за руку унизанными драгоценностями пальцами. Он смотрел на испанскую красавицу таким опытным, всезнающим взглядом, восхищаясь ее красотой и живым умом, и, возможно, уже готов был позволить завоевать свое сердце.

— Ну, а теперь нам уже пора начинать наш урок. — Сеньор Фонеска поднялся. — В зале прохладнее, там у меня книги и предметы искусства, которые вам предстоит изучать.

Зал — комната, которая вскоре должна была стать такой привычной для Ивейн, — была обставлена мебелью времен королевы Изабеллы — темного дерева, с изысканной резьбой, и по контрасту с ней изящно и живописно смотрелась коллекция произведений искусства, собранная сеньором.

Ивейн сразу заметила забавные фигурки детей из терракоты, и ей было разрешено осторожно их потрогать.

— Предметы искусства надо любить до боли сердечной, — услышала она.

— Они прелестны, — ответила Ивейн, но, поглаживая фигурки, она не чувствовала ничего, кроме восхищенного интереса. Она посмотрела на картины, развешанные на обшитых деревом стенах, и видела глаза реальных, живых людей, а не нарисованных. Девушка была потрясена. Бездушные предметы, как бы красивы они ни были, не могли заставить сжиматься ее сердце. Только люди могли это сделать. Только их гнев, страдание или радость. — Прелестно, — повторила она и почувствовала на себе проницательный взгляд учителя.

— Начнем с биографии Тициана. — Сеньор снял с полки толстую книгу. — Я думаю, вам легче будет понять его личность… а потом, когда вы будете готовы, мы перейдем к настоящему мастеру. — На него смотрели огромные вопрошающие глаза медового цвета. — Леонардо да Винчи, — улыбнулся ей сеньор, но Ивейн показалось, что он имел в виду совершенно другого мастера.