Понедельник, 11 апреля

Прямое восхождение 19 27 43.9

Склонение 35 32 16

Элонгация 92.4

Дельта 2.705 а. е.

Я еду на велосипеде с десятью скоростями. Еду по омытой солнцем мостовой Нью-Касла, ищу Саламандер-лейн. Солнце то выныривает, то прячется за клочками облаков, теплый ласковый ветер пахнет солью, и я думаю – а что такого? И сворачиваю направо, съезжаю по переулку к воде.

Нью-Касл – очаровательный курортный городок. Сейчас не сезон, сувенирные лавочки заперты, но здесь есть и кафе-мороженое, и почтамт, и историческое общество. Здесь даже набережная есть, тянется примерно на четверть мили вдоль пляжа, а на песке загорают несколько счастливых отдыхающих. Пожилые супруги рука об руку, мамаша, перекидывающаяся надувным мячиком с сыном, подростки, взявшие разбег в надежде поднять в воздух большого коробчатого змея.

Дорожка от дальнего конца пляжа ведет обратно к городской площади, где зеленый газон окружает красивый бельведер из темного дерева, увешанный гирляндами и американскими флагами. Как будто накануне прошел городской праздник и скоро ждут нового. Несколько местных и сейчас еще бродят по площади, распаковывают медные духовые, переговариваются, пожимают друг другу руки. Я пристегиваю велосипед у переполненного мусорного бачка, набитого картонными тарелочками с объедками, к которым протоптали дорожки счастливые муравьи.

В Конкорде тоже вчера вечером проводили парад, даже запускали с баржи на Мерримаке фейерверк – искры величественно сверкали над ратушей. Мы уже знаем, что Майя ударит по Индонезии. Место удара пока не могут или не хотят назвать со стопроцентной вероятностью, но приблизительно: индонезийский архипелаг восточнее залива Бони.

Восточная граница Пакистана лежит всего в четырех тысячах километров от места удара, поэтому пакистанцы снова угрожают сбить астероид, а Соединенные Штаты снова против.

Между тем по всей Америке проходят парады, гремят салюты и празднества. В пригородном торговом центре под Далласом случилось мародерство со стрельбой, и закончилось все это бунтом. Шесть человек убито. Такие же инциденты произошли во флоридском Джексонвилле и индианском Ричмонде. Девятнадцать человек погибли в сетевом магазине стройматериалов в Грин-Бэй, штат Висконсин.

* * *

Дом номер четыре по Саламандер-лейн не похож на главное здание института. Скорее жилище на одну семью: старое дерево выкрашено краской бледно-голубого оттенка. Дом стоит так близко к берегу, что на крыльце чувствуется соленый бриз.

– Доброе утро, мэм, – обращаюсь я к старой великанше, открывшей на стук. – Я – детектив Генри Пэлас…

Ошибка – уже не детектив…

– Извините, я – Генри Пэлас. Это институт «Новые горизонты»?

Старуха молча разворачивается и уходит в дом. Я прохожу за ней, объясняю, что мне нужно, и она наконец открывает рот.

– Он был чудаком, верно? – говорит она о Питере Зелле. Голос у нее на удивление сильный и чистый.

– Я с ним не был знаком.

– Так вот, он был чудак.

– Ясно.

Я просто решил, что не повредит узнать еще кое-что о том деле. О последней претензии, которую расследовал мой страховщик перед смертью. «Импалу» пришлось вернуть в служебный гараж, поэтому я приехал на велосипеде, раскопал старый «Швинн» матери. Поездка заняла чуть больше пяти часов, с остановкой на обед в запустелой пышечной на площадке отдыха.

– Чудак. Не надо ему было сюда приезжать.

– Почему?

– Потому. – Она кивает на принесенные мной документы. Бумаги лежат на кофейном столике между нами, три листа в папке из тонкого картона: претензия, полис и список дополнительных документов. – Все, что нужно, мог бы узнать по телефону.

Ее зовут Виктория Тэлли. На бумагах подписи ее и ее мужа, покойного Бернарда. У миссис Тэлли маленькие черные бусинки глаз, как у куклы. В тесной гостиной чисто, на стенах морские ракушки и изящные натюрморты с водорослями. Я так и не увидел никаких признаков расположившегося здесь института.

– Мэм, как я понял, ваш муж покончил с собой?

– Да, повесился. В ванной. На такой штуке… – Она раздраженно морщится. – Как это называется – откуда вода льется?

– Головка душа, мэм?

– Верно. Вы меня извините, старая я.

– Сочувствую вашей потере.

– Не стоит. Он мне сказал, что собирается сделать. Послал меня погулять по берегу, поговорить с раками-отшельниками. Сказал, когда я вернусь, он уже будет мертвый в ванной. Так и вышло.

Она всхлипывает, оглядывая меня жесткими крошечными глазками. Из лежащих на столе бумаг мне известно, что смерть Бернарда Тэлли принесла миллион долларов ей лично и еще три миллиона институту, если такой существует. Зелл подтвердил претензию, одобрил выплату, после того как три недели назад побывал здесь. Хотя дела не закрыл, как будто собирался еще к нему вернуться.

– Вы на него малость похожи, верно?

– Простите?

– Похожи на своего дружка, который сюда приезжал. И сидел на том же месте, где вы сидите.

– Я же сказал, мэм, что не был знаком с Питером Зеллом.

– А все равно вы похожи.

За окном кухни подвешены колокольчики, я несколько секунд прислушиваюсь к их хрустальному перезвону на ветру.

– Мэм, вы не расскажете мне об институте? Хотелось бы знать, на что пойдут все эти деньги.

– Вот и ваш друг хотел знать.

– О…

– Все законно. Мы зарегистрированы как некоммерческая организация. 501 (с) 3, не знаю уж, что это значит.

– Не сомневаюсь.

Она больше ничего не добавляет. Снова звенят колокольчики, от бельведера доносится праздничная музыка. Трубачи проверяют инструменты.

– Миссис Тэлли, я мог бы найти и другие способы, но будет проще, если вы сами мне расскажете.

Она вздыхает, встает и шаркает за дверь, а я иду следом, в надежде, что она что-то мне покажет. Потому что я блефовал – нет у меня способов что-нибудь узнать. Я больше ничего не могу.

* * *

Деньги, как выясняется, большей частью ушли на титан.

– Я не инженер, – говорит миссис Тэлли. – Инженером был Бернард. Это его конструкция. Но содержимое мы выбирали вместе и вместе запрашивали материалы. Начали в мае, как только стало ясно, что худшее вполне возможно.

На верстаке у стены гаража простая металлическая сфера диаметром несколько футов. Наружный слой, по словам миссис Тэлли, титановый, но только наружный, под ним несколько слоев алюминия и термоизоляция, разработанная мистером Тэлли. Он много лет работал с аэрокосмическими конструкциями и не сомневался, что его сфера выдержит космическое излучение и столкновения с космическим мусором, что она удержится на орбите.

– Сколько времени?

Она впервые улыбается мне.

– Пока человечество не оправится настолько, что сумеет ее достать.

Внутри тщательно упакованные диски DVD, рисунки, скатанные в трубку газеты в стеклянной оболочке, образцы материалов.

– Соленая вода, кусок глины, человеческая кровь, – объясняет миссис Тэлли. – Мой муж был умен, очень умен.

Несколько минут я изучаю содержимое крошечного спутника, перебираю странный набор предметов, беру каждый в руки и одобрительно киваю. Человеческий род и его история в ореховой скорлупке. Собирая эту коллекцию, они одновременно заключили контракт с частной компанией, способной произвести запуск. Назначили его на июнь, и на этом деньги у них кончились. Для того и сделали страховку, отсюда и самоубийство. Теперь, говорит миссис Тэлли, запуск снова вставлен в график.

– Ну как? – спрашивает она. – Что бы вы хотели добавить в капсулу от себя?

– Ничего, – отвечаю я. – Почему вы спросили?

– Тот хотел.

– Мистер Зелл? Он хотел сюда что-то вложить?

– И вложил.

Она перебирает собранные материалы и вытаскивает тонкий, сложенный вдвое конверт из оберточной бумаги. Я его не заметил.

– По правде сказать, мне думается, он затем и приезжал. Сказал, что должен лично проверить претензию, но, когда я ему все рассказала, он все равно напросился. Достал эту пленочку и смущенно так спросил, нельзя ли добавить и ее.

– Вы позволите?

Она пожимает плечами:

– Он был вашим другом.

Я разворачиваю конверт и вытряхиваю из него пленку от микрокассеты. Такие когда-то использовались для телефонных автоответчиков или для диктофонов.

– Вам известно, что на ней?

– Вот уж нет.

Я рассматриваю ленту. Найти устройство, чтобы ее прослушать, думаю я, будет не так просто, но вполне возможно. В участке, на складе, наверняка отыщется пара старых автоответчиков. Констебль Макконнелл поможет до них добраться. Или можно найти ломбард, или поехать в Манчестер – там теперь еженедельно действует большой блошиный рынок под открытым небом – на нем что-нибудь найдется. Интересно будет хотя бы просто услышать его голос. Интересно…

Миссис Тэлли ждет, посматривая на меня искоса, по-птичьи. Крошечная пленка лежит в моей руке, как на ладони великана.

– Хорошо, мэм, – говорю я и вкладываю пленку обратно в конверт, а конверт в капсулу. – Спасибо, что уделили мне время.

– Ничего.

Она провожает меня до дверей и машет на прощание.

– Осторожней на ступеньках. Ваш друг тут споткнулся и разбил себе лицо.

* * *

Зеленая площадь уже заполнилась народом. Я забираю велосипед и еду к дому, а бодрые звуки парада гаснут за спиной, превращаются в треньканье музыкальной шкатулки и вовсе смолкают.

Я еду по обочине трассы I-90, ветер забирается в рукава и штанины, редкие грузовики и служебные автомобили обдают меня струей воздуха. С прошлой пятницы, после довольно сложной процедуры в Белом доме, отменена почтовая доставка, но частные компании еще развозят посылки, и федералы ездят по своим делам в сопровождении вооруженной охраны.

Я принял досрочную отставку с пенсией в восемьдесят пять процентов жалованья. В общей сложности я отслужил один год, три месяца и десять дней в патруле и три месяца, двадцать дней в должности детектива.

Я качу дальше, выезжаю на середину трассы I-90, еду по двойной сплошной.

Нельзя слишком много задумываться о том, что будет дальше, право, нельзя.

* * *

Домой я попадаю только поздно ночью. Она ждет меня, сидит на перевернутом молочном ящике из тех, что я держу на крыльце вместо стульев. Она – моя маленькая сестричка в длинной юбке и легкой джинсовой курточке. От нее сильно и горько пахнет «Америкэн спиритс». Гудини недобро поглядывает на нее из-за другого ящика, скалит зубы, дрожит и воображает себя невидимкой.

– Ох ты господи! – выговариваю я, бросаясь к ней. Велосипед падает на землю под ступеньками, а мы обнимаемся и смеемся. Я прижимаю ее голову к груди.

– Ты совсем чокнутая, – говорю я, когда мы отпускаем друг друга.

– Прости, Ген. Мне правда жаль, – отвечает она.

Больше ей не нужно ничего говорить – такого признания мне вполне достаточно. Она с самого начала знала, что делает, когда со слезами умоляла меня вызволить муженька.

– Ясно. Честно говоря, я впечатлен твоей хитростью. Ты играла на мне – как там говорил папа? – как на гобое. Или на чем там?

– Не знаю, Генри.

– Как же не знаешь? Что-то про гобой – это из Бонобо и…

– Мне было всего шесть лет, Генри. Не запомнила никаких поговорок.

Она бросает с крыльца окурок и вытаскивает новую сигарету. Я машинально морщусь – слишком много куришь! – а она машинально закатывает глаза – не разыгрывай папочку! Все это по привычке. Гудини робко тявкает и высовывает мордочку из-под ящика. По словам Макконнелл, это бишон фризе, но я так и считаю его пуделем.

– Ну хорошо, однако надо было мне сказать. Что тебе требовалось узнать? Какие сведения я, сам того не зная, раздобыл для тебя, пробравшись на гауптвахту нацгвардии?

– Где-то в стране идет тайное строительство, – медленно начинает Нико, отворачивая лицо. – Место выбрали такое, что сразу не подумаешь. Мы сузили круг поисков и теперь ищем невинное с виду местечко, где разворачивается проект.

– Кто это – «мы»?

– Я не могу сказать. Но по нашим сведениям…

– Откуда сведения?

– Не могу сказать.

– Брось, Нико!

Я словно оказался в Сумеречной зоне. Спорю с сестренкой, как мы спорили когда-то за последнюю конфету. Или как тогда, когда она собиралась погонять на дедовой машине. На этот раз предмет спора – гигантский геополитический заговор.

– Для защиты проекта введен определенный уровень секретности.

– Значит, как я понимаю, ты все же не веришь в шаттлы, готовые унести людей на Луну?

– Ну… – она затягивается, – кое-кто из наших верит.

У меня отвисает челюсть – только сейчас доходит, что она натворила, зачем приехала и за что извиняется. Я снова смотрю на нее, свою сестру. Она даже внешне изменилась и гораздо меньше, чем раньше, походит на мать. Исхудала, взгляд запавших глаз серьезен, ни унции детского жирка, чтобы смягчить жесткие черты лица.

Нико, Питер, Наоми, Эрик – все копят секреты, все меняются. Майя за двести восемьдесят миллионов миль уже переделывает нас по-своему.

– Дерек был из наивных, да? Ты во внутреннем круге, а твой муж и вправду верил в спасение на Луне.

– Так надо было. Он должен был верить, что не зря пробирается на базу, но о настоящей цели ему никто не рассказывал. Не такой он человек. Ты сам знаешь…

– Слишком глуп.

Она не отвечает. Решительное лицо, блеск глаз – все это мне знакомо до озноба. Очень похоже на агрессивных фанатиков на площади, на худших из «ежиков», тех, что забавы ради пристают к пьяным. Очень похоже на всех истинно верующих, закрывших глаза на реальность.

– Так, ты говорила об уровне секретности. Будь это то самое место, которое вы искали, я бы застал его в кандалах или как?

– Нет. Мертвым.

У нее холодный жестокий голос. Передо мной незнакомка.

– И ты знала, чем он рискует, когда отправляла его туда? Он не знал, а ты знала?

– Генри, я это знала еще когда выходила за него.

Нико смотрит вдаль и курит, а я дрожу. Даже не из-за того, что случилось с Дереком, не из-за научно-фантастического бреда, в который впуталась моя сестра, даже не из-за того, что сам поневоле стал к нему причастен. Я дрожу потому, что это – конец. Нико сейчас уйдет, между нами все кончено, я ее больше не увижу. Значит, мы остаемся ждать вдвоем с собакой.

– Я только могу тебе сказать, что дело того стоило.

– Как ты можешь так говорить?

Я вспоминаю конец истории: неудавшийся штурм тюрьмы, оставленный на смерть Дерек. Расходный материал. Жертва. Я подбираю велосипед и несу мимо нее к двери.

– Я хочу сказать… постой, ты не хочешь узнать, что мы искали?

– Нет, спасибо.

– А ведь оно того стоило.

С меня хватит. Я даже не сержусь – слишком устал. Весь день крутил педали. Ноги гудят. Не знаю, чем займусь завтра, но сейчас уже поздно. Земля пока вертится.

– Ты должен мне верить, – говорит мне в спину Нико. Я уже у двери, открываю. Гудини лезет под ноги. – Это стоит всего!

Я останавливаюсь, оборачиваюсь, смотрю на нее.

– Это – надежда, – говорит она.

– О, – киваю я. – Надежда. Ясно.

И закрываю дверь.