Моим отцом был Посейдон. Моей матерью была Земля.

Отец любил сильные линии тела матери. Он любил ее просторы и ее границы. С ней он всегда знал, кто он такой. Она обладала формой, была цельной и определенной, и очень, очень материальной.

Мать любила отца, потому что он не признавал никаких границ. Его желания текли, подобно приливам и отливам. Он очищал, он погружал в себя, он затоплял и превращал. Посейдон был потопом в облике мужчины. Он источал силу. Он был глубок, иногда спокоен, но никогда — неподвижен.

Отец и мать были полны жизни. Они были самой жизнью. Творение зависело от них. И так было еще до того, как родились огонь и воздух. Они поддерживали. Они существовали. Их неодолимо влекло друг к другу, и ни один не мог превозмочь другого.

Оба были изменчивы. Отец — явно и очевидно, мать — более медленно и опасно. Она была безмятежна, как скала, но в гневе пылала и извергалась, подобно вулкану. Она была ровна и спокойна, как пустыня, и неотвратима, как тектонический сдвиг. Когда ей случалось швырнуть тарелкой об стену, мир содрогался от грохота. Отца можно было в момент довести до шторма. Мать ворчала и дулась неделями или даже месяцами, ревя и содрогаясь, пока ее гнев не находил себе выход и не сметал целые города и не извергался потоками раскаленной лавы на дерзкое человечество, приводя его в трепет и возвращая к повиновению.

Человечество… В предвидении они никогда не были сильны. Взять хотя бы Помпеи. Так и сидят по сей день у себя на виллах и в садах — довольные скелеты, аж обуглившиеся от удивления.

Когда отец ухаживал за матерью, она все принимала за чистую монету. Он был нежен, был игрив, он ждал ее на лазоревых отмелях, он подбирался поближе, а потом отступал, и оставлял на ее берегу маленькие подарки — кусочек коралла или перламутра, раковину, закрученную спиралью, словно сновидение.

Иногда его подолгу не было, и тогда она тосковала, и покинутые рыбы бились и задыхались в песке. А потом он возвращался и они плескались в прибое, как русалки, потому что в моем отце всегда было что-то женственное, невзирая на всю его мощь. Земля и вода всегда были похожи, как и их противоположности — огонь и ветер.

Она любила его за то, что он показал ей ее саму. Он был для нее живым зеркалом. Он брал ее в путешествия вокруг света — вокруг этого мира, которым была она сама, — и поднимал его повыше, чтобы она могла рассмотреть свою красоту во всех подробностях: леса и скалы, дикие пустоши и прихотливый абрис побережий. Она была для него и ужасом, и манной небесной, и он любил ее в обеих ипостасях. Вместе они бывали там, где вовек не ступала нога человека. Там, куда лишь они двое могли отправиться; в места, которыми могли стать лишь они. Куда бы он ни пошел — она была там, нежно удерживая, сурово напоминая: земля и воды, покрывшие ее. И он знал, что не мог покрыть ее всю, тогда как она вмещала его целиком. Могуч океан, но и она сильна.

И вот родился я. Я был рожден титаном, получеловеком-полубогом, одним из расы исполинов. Я родился на острове, где мой отец мог возлежать на матери целый день и еще ночь, прежде чем отступить. Из-за столь долгого соития, когда он проникал в ее тело сквозь каждую трещинку в скальной породе, мне суждено было фатальным образом соединить в себе свойства обоих родителей. Я неистов, как отец, и задумчив, как мать. Я действую внезапно и никогда не забываю. Иногда я могу простить, и тогда сострадание смывает воспоминания. Я знаю, что такое любовь. Мне ведомо, чем ее можно подменить. С другой стороны, моя врожденная доброта нередко делает меня жертвой обмана. Как и моего брата Прометея, меня наказали за то, что я переступил границы. Он украл огонь. Я боролся за свободу.

Ограничения, вечно эти ограничения.

Я снова и снова рассказываю эту историю, и хотя выходы обнаруживаются один за другим, стена остается незыблемой. Мою жизнь можно измерить шагами — столько-то в одну сторону, столько-то в другую; я могу изменить ее форму, но выйти за ее пределы не способен. Я пробиваюсь насквозь, вот-вот, кажется, забрезжит свет в конце тоннеля, но все выходы никуда не ведут. Я снова внутри, вечно зависимый от собственных ограничений.

Это тело, запечатанный короб, бережно принимающий внутрь все, что ему надлежит сохранить, и мужественно отражающий атаки мелких завоевателей вроде микробов. Это тело, чьи узы ослабевают только с началом распада, когда свобода, которую он несет, уже никому не нужна. Соединившись наконец с миром, я для него мертв.

Таково тело, и мое тело — это мир в миниатюре. Я — Космос; я — все сущее, и в то же время я никогда больше не был там, снаружи. Я — не больше чем ничто. Ничто, запертое в ничто.

У этого ничто есть нежеланное и ненавистное достояние. И оно тяжко.

История очень проста. У меня было хозяйство. У меня был скот. У меня был виноградник. У меня были дочери. Я жил в Атлантиде, где в первозданной гармонии сливались щедрость матери и гордость отца. Титаны не склонялись ни перед кем, даже перед Зевсом, чьи молнии были для них не страшнее детской игрушки. Когда мне хотелось золота или драгоценных камней, я просто спрашивал мать, где она их хранит, и она потакала мне, как матери всегда потакают сыновьям, и раскрывала предо мной свои тайные копи и подземные каверны.

Когда мне нужны были киты, или гавани, или сети, полные рыбы, или жемчуга для моих дочерей, я шел к отцу, который уважал меня и относился ко мне как к равному. Вместе с ним я погружался в горячие источники, взрывавшие океанское дно. Мы осматривали затонувшие корабли и играли с дельфинами. Земля и море в равной степени были мне домом, и когда Атлантида была наконец уничтожена, я почувствовал даже какую-то странную радость. В конце концов эта драма обернулась тем, с чего все началось, — объятиями моих отца и матери. Я был ничем. И возвратился в ничто. Этого я и хотел.

Границы, снова границы, и отчаянное желание бесконечности пространства.

Я разбил огражденный стенами сад, теменос, священное пространство. Своими собственными руками я ворочал огромные камни и громоздил их друг на друга с осторожностью пастуха, оставляя меж ними небольшие зазоры, чтобы ветер мог свободно гулять по саду. Монолитную стену очень легко обрушить. Мать могла сделать это, повернувшись во сне с боку на бок. Хорошо построенная стена, в которой оставлены невидимые окошки, даст ветрам проходить насквозь, вместо того чтобы, ярясь, колотиться о ее камни. Когда земля под нею дрожит, зазоры дают камням двигаться и вновь вставать на место. И вот — стена стоит. Сила стены не в камнях, а промежутках между ними. Думаю, в моем отношении это насмешка судьбы: при всей моей силе и после стольких трудов стена держится на пустоте. Напишите это покрупнее: она держится на ПУСТОТЕ.

Об этом саде знают все. Мои дочери, Геспериды, присматривают за ним, и потому он по всему миру известен как Сад Гесперид. Помимо обычных плодов в нем есть и кое-что редкостное. Моя мать, Земля, подарила богине Гере на свадьбу золотое яблоневое дерево, и то пришлось настолько по нраву царице богов, что она попросила меня позаботиться о нем.

Я слышал, как некоторые говорили, будто бы яблоки на нем из цельного золота, и именно поэтому их надо столь тщательно охранять. Людям свойственно считать, что если им что-то очень нравится, все вокруг обязательно будут домогаться этого. Те, кто любит золото, стремятся к нему и готовы защищать его ценою жизни, хотя жизнь гораздо дороже любого металла. Моя мать в золоте не нуждается, да и Гере нет до него никакого дела. Нет, вся красота дерева заключалась в его живой природе. Яблочки у него были маленькие и пахли ананасом; они сверкали в глянцевой темно-зеленой листве, словно драгоценные камни. В целом свете не было дерева, подобного этому. Оно стоит в центре моего сада, и раз в году Гера приходит, чтобы снять урожай.

Все было мило и хорошо. По крайней мере, я так думал, пока в один прекрасный день Гера не предстала передо мной, пылая гневом, так что я внутренне сжался и рассыпался в бессвязных извинениях.

Мои дочери тайно лакомились священным плодом. Кто обвинял их в этом — само дерево, с тяжкими, источающими божественный аромат ветвями, или трава у корней, влажная от вечерней росы? Их ножки были босы, а губы жаждали сладости. В конце концов это всего лишь девчонки.

Я не видел причиненного ущерба, но боги всегда крайне ревнивы во всем, что касается их собственности. Гера приставила змея Ладона охранять древо; там он и посейчас, обвивший ствол бесчисленными кольцами, бессонный, с сотней голов и двойным против того числом языков. Я ненавижу его, хотя это еще один темный сон моей матери, гладкий и холодный кошмар, просочившийся в сияние дня.

Когда меня отлучили от сада, я полагал, что ничто тяжелее этого уже не свалится мне на плечи.

Как я ошибался.

Война богов с титанами была из тех войн, которых лучше по возможности избегать. Есть несколько версий развития событий. Одно не вызывает сомнений — то, что казалось причиной, на самом деле было лишь поводом. Мы сражались десять лет.

Некоторые говорят, что моим отцом был Уран и что мы с братьями (особенно отличился Крон) замыслили напасть на него и оскопить. Действительно, Крон отсек гениталии Урана и забрал власть себе. Достоверно также, что Крон произвел на свет сына, Зевса, который точно так же сверг своего отца и взял небеса под свою руку. У Зевса было два брата, Аид и Посейдон, и раз уж Зевс стал властелином небес, Посейдон основал свое царство в океане, а Аид удовлетворился тем, что скрывалось внизу, под всем этим. Землю оставили людям.

Именно люди подло напали на мирную Атлантиду, а Зевс помог им расправиться с моими подданными. Я бежал и присоединился к восстанию против неба. Я был военачальником, который потерял больше всех и которому уже нечего бояться. Чего может бояться мужчина, когда у него ничего не осталось?

В той долгой битве большинство из нас были убиты, а мать по совершенно необъяснимым причинам обещала победу Зевсу. Все, что оставили титанам, были голые негостеприимные скалы Британии, которые хуже смерти. Мне оставили всю мою великую силу. В известном смысле наказанием мне стал я сам.

Потому что я любил землю. Потому что ее моря не таили для меня угрозы. Потому что мне ведомы были престолы планет и пути звезд. Поскольку я был могуч, моим наказанием стало держать на плечах весь Космос. Я принял на себя бремя мира, небес, что над ним, и неизмеримых глубин внизу. Все, что есть на свете, теперь мое, но я ни над чем не властен. Такова моя чудовищная ноша. Таковы пределы самого себя.

Чего же я хочу?

Беспредельности пространства.

То был день моего наказания.

Боги собрались в полном составе. Женщины по левую сторону, мужчины — по правую. Вон Артемида, мускулистая, как атлет, с туго стянутыми в узел волосами, играет со своим луком, чтобы не смотреть на меня. Когда-то мы были друзьями. Мы вместе охотились.

Вон Гера, надменная, с сардонической усмешкой на божественных устах. Невозможно быть более равнодушной. Все происходящее ее явно не касается.

Вон Гермес, суетливый и бледный. Он ненавидит неприятности. Подле него расположился Гефест, брюзгливый и увечный, хромой сын Геры, которого терпят за филигранные золотые вещицы. Напротив него — Афродита, его жена, которая не выносит тела своего мужа. Мы все обладали ею, но продолжаем относиться к ней как к девственнице. Она улыбается мне. Она была единственной, кто осмелился…

Зевс зачитал свой декрет. Атлас, Атлас, Атлас. С самого начала все было скрыто в моем имени. Мне следовало бы знать. Меня зовут Атлас — это значит «тот, кто много страдает».

Я согнул спину и оперся на правую ногу, преклонив левое колено. Я склонил голову и поднял руки, ладонями вверх, словно сдаваясь. Полагаю, это и было капитуляцией. Кто из живущих достаточно силен, чтобы поспорить со своей судьбой? Кто может избежать того, чем ему надлежит стать?

Прозвучала команда, и целые армии коней и быков натянули золотые цепи, таща титанический шар Космоса, словно круглый плуг. Пока огромная сфера вспахивала бесконечность, от нее, словно гребни земли, отделялись пласты времени. Одни падали на землю, принося людям дар предвидения и открывая второе зрение. Другие были заброшены на небо, проделав в нем черные дыры, где прошлое невозможно отделить от будущего. Время забрызгало мои икры и мощные мышцы, вздувавшиеся на бедрах. Я чувствовал, как начался мир и как будущее отметило меня своим перстом. Теперь я останусь здесь навек.

Космос приближался, его зной опалил мне спину. Я ощутил, как он коснулся подошвы моей левой ноги.

И тогда без единого звука землю и небеса вкатили вверх по моему телу и утвердили на плечах.

Я едва мог дышать. Я был не в силах поднять голову. Я попытался пошевелиться или заговорить. Но я был нем и недвижим, как гора. Так меня вскоре и назовут — гора Атлас, и не за мою силу, но за мое безмолвие.

В седьмом шейном позвонке угнездилась чудовищная боль. Мягкие ткани моего тела уже начали твердеть. Ужасные картины моей жизни проносились перед глазами, отторгая ее от меня. Время было моей Медузой. Время обращало меня в камень.

Не знаю, как долго я припадал к земле, окаменевший и неподвижный.

Но вот я снова начал слышать.

Я обнаружил, что там, где мир был ближе всего к моему уху, я мог слышать все, что в нем происходит. Я слышал разговоры, крики попугаев, рев ослов. Я слышал журчание подземных рек и треск пламени в кострах. Каждый звук обладал смыслом. Прошло немного времени, и вот я уже начал расшифровывать то, о чем говорил мне мир.

Вот деревня, в ней живет примерно сотня человек, на заре они гонят скот на пастбище, а в сумерках — домой, в стойло. Хромоногая девчушка поднимает на плечо ведра, полные воды. Я понимаю, что она хромает, по неравномерному лязганью ведер. Вот мальчик всаживает стрелы одну за другой — чвак! чвак! — в обитую кожей мишень. Его отец вынимает пробку из кувшина с вином.

А вот где-то далеко группа охотников осадила слона. А там нимфа превращается в дерево. Ее вздохи замирают и растекаются по ветвям прохладным соком.

Кто-то с трудом карабкается по каменистому склону. Камни осыпаются из-под сандалий. Ногти все обломаны. Вот, изнемогая, он падает навзничь на какой-то козьей тропке. Он тяжело дышит, а потом погружается в сон.

Я слышу, как начинается мир. Время для меня обратилось вспять. Я слышу, как спирали папоротников выкручиваются из своих тесных гнезд. Я слышу, как в лужах кипит жизнь. Я понимаю, что несу на своих плечах не один только этот мир, но все миры, какие только существуют во вселенной. Я несу этот мир сквозь время, и сквозь пространство тоже. Я несу груз ошибок этого мира и его славы. Я несу то, чему еще не пришел срок сбыться, и то, что давно сбылось.

Динозавры резвятся в моих волосах, извержения пятнают кратерами мое лицо, и я понимаю, что становлюсь частью своего бремени. Нет больше ни мира, ни Атласа, есть Атлас Мира. Пройди по моим континентам. Я — путь, что лежит у тебя под ногами.

А вот какой-то человек рассказывает историю о человеке, что держит мир на своих плечах. Слушатели смеются. Кто в это поверит, кроме детей и пьяниц?

Ни один человек не поверит в то, в чем не чувствует истины. Я бы и сам с удовольствием в себя не верил. Я засыпаю по ночам и просыпаюсь утром в надежде, что я умер. Но этого не происходит. Согнув одно колено и опираясь на другое, я держу этот мир.