Роберт хотел как можно скорее покинуть табор. Вероятно, он действительно не доверял своим соплеменникам. Кто знает, может быть, их искали здесь не три недели, а три дня назад? Может быть, их преследователи находятся где-нибудь поблизости?

Они выехали с наступлением темноты и не останавливались до рассвета. Арабелла почти все время сидела около Роберта на козлах. Ее прежняя враждебность породила в ней потребность ощущать его рядом, решение покинуть его навсегда магическим образом претворилось в желание не расставаться с ним ни на мгновение.

– Давай забудем этот разговор, – предложила она. – Я не оставлю тебя. Неужели тебе бы этого хотелось?

Роберт сосредоточенно правил лошадьми и не ответил. Когда она коснулась его локтя, он отрицательно покачал головой.

– Нет, я не хочу терять тебя. Но дело наше дрянь. Признай это, Арабелла, иначе мы не поймем друг друга. Ты была бы в большей безопасности с кем угодно, кроме меня. Даже если они хотят всего лишь забрать тебя и вернуть отцу, мужчинам иногда приходится сражаться.

– Я знаю, – отозвалась она задумчиво, словно размышляла над такой возможностью впервые.

Она всегда считала, что им удастся обвести преследователей вокруг пальца и добиться того, что отец и Гуиз откажутся от поисков.

Но видимо, отец намерен вернуть ее любой ценой. Они с матерью возлагали на нее большие надежды: удачное замужество дочери помогло бы им расширить свои владения. Эту проблему родители обсуждали в ее присутствии последние несколько лет.

«Она для нас ценнее, нежели все ее братья, вместе взятые», – заметил как-то отец, и Арабелла понимающе улыбнулась. Она вовсе не хотела возлагать на себя обязательства, связанные с властью, но интересовалась отцовскими проблемами и в свои двенадцать лет была посвящена в сложности правления государством более чем ее братья.

– Ты прав, – сказала Арабелла цыгану. – Они не прекратят поиски. Впрочем, не думай, что если отец найдет меня, то будет ко мне милосерден.

Она замолчала, вспоминая, каким отец бывает в ярости: это случалось нечасто, однако в такие минуты лучше было не попадаться ему на глаза. Раньше его гнев никогда не был направлен на нее саму, сестер или мать, но теперь она неминуемо станет объектом этого гнева.

– Он вполне может убить меня, – продолжала она. – Особенно если узнает, что я ношу под сердцем твоего ребенка. А ведь я беременна, правда? – Она задумчиво взглянула на грудь и слегка сжала ее. Резкая боль заставила ее поморщиться. Без сомнения, это так.

– Думаю, да.

– Откуда ты можешь это знать! – рассмеялась она. – Я спрашиваю тебя, словно ты в состоянии ответить на любой вопрос. Странно, но я верю, что это так. Ты можешь общаться со сверхъестественными силами, я это чувствую. Иначе как бы ты стал таким, каков ты есть?

Он ничего не ответил, и они оба довольно долго молчали. Светало. Роберт отослал ее в кибитку, где она переоделась и легла спать в надежде, что он ее разбудит, прежде чем заснет сам.

Однако этого не произошло, и когда она проснулась около полудня, то обнаружила, что он уже на ногах. На нем был костюм оруженосца: трико, плотно обтягивающее бедра и ягодицы, – одна половина зеленая, другая желтая; короткая куртка такой же расцветки. Этот наряд он носил, когда служил у своей графини. Роберт однажды примерил его, когда Арабелла замучила его расспросами о том, как он выглядел в те времена, когда жил с ней.

Роберт собирался в соседний город на ярмарку, чтобы купить ей коня взамен Соломона. Они были довольно далеко к югу от владений отца и Гуиза, и Арабелла могла по ночам кататься верхом. Это оставалось столь же рискованным, но находиться взаперти ей было уже невмочь.

– Меня не будет какое-то время. Еда на столе.

Она вскочила с постели в страшном испуге.

– Ты вернешься? Ты не оставишь меня?

– Я вернусь. А ты не очень-то доверяешь мне, да? – улыбнулся он. – Впрочем, как и я. С тебя станется взять Птолемея и ускакать от меня.

Когда Роберт ушел, Арабелла присела на кровать и задумалась над такой возможностью, которая самой ей в голову не приходила.

Она взглянула на себя в зеркало и нашла, что за последние несколько недель похорошела. Ее беспокоили болезненные ощущения в груди, но она убеждала себя в том, что это результат неумеренной страсти Роберта.

Арабелла намеревалась внять предостережению старой цыганки и уберечься от любви. Родители помогали ей в этом, потому что понимали: ее любовь поставит крест на их планах, впустит беду в их дом.

Но другая Арабелла, о существовании которой она не подозревала, отдалась Роберту телом и душой. Арабелла отказывалась верить в то, что та женщина, которую она видит в зеркале, – это она сама. И в то же время было приятно осознавать, что это чувственное создание, обладающее огромной притягательной силой для мужчины, а значит, и властью, – неотъемлемая часть ее личности.

Арабелла всегда была хозяйкой собственной судьбы при условии, что она выполнит единственное требование матери: сохранит для будущего супруга девственность.

«Если ты согрешишь с каким-нибудь пажом – а для меня не секрет, что ты любишь с ними поразвлечься, – то останется только одно средство. И ты знаешь какое», – так сказала ей мать накануне двенадцатилетия.

Мария, у которой жизненного опыта было побольше, рассказала ей, как поступают с принцессами, утратившими невинность до свадьбы: повивальные бабки зашивают им девственную плеву. Одно описание этого процесса заставило Арабеллу тогда застонать от воображаемой боли.

Когда она выглядывала в окно и видела цыгана, сидевшего на корточках у костра, то ловила себя на мысли, что в нем есть то благородство, которым отнюдь не обладают люди, благородные по рождению. Он всегда чувствовал ее взгляд и оборачивался. В эти минуты она страстно вожделела его.

Около полудня она услышала стук копыт, хотя Калиф не издал ни единого звука, поскольку привык встречать хозяина с молчаливым достоинством. Она выглянула в окно и увидела, как цыган спешился и погладил по шее гнедого скакуна, которого привел в поводу. Арабелла бросилась к двери и, позабыв о мерах предосторожности, забарабанила в дверь кулаками.

– Выпусти меня! Я хочу посмотреть на него! Дверь распахнулась, и она готова была выбежать из кибитки, но цыган удержал ее за плечи.

– Еще светло. Надень плащ и спрячь волосы под капюшон, – сказал он.

Они вместе тщательно осмотрели коня, не упустив ни одной детали.

– Это не Соломон, – обронил цыган.

– Я и не ждала другого, – ответила она, хотя в голосе у нее звенели слезы.

– Такой же великолепный конь, как Соломон, стал бы привлекать к нам внимание. А это рискованно.

– Этот тоже очень хорош.

Арабелла прекрасно разбиралась в лошадях, не хуже, чем цыган. Возможно, это единственное, в чем она не уступала ему.

Жеребец косился на нее и беспокойно переступал с ноги на ногу, пока они с Робертом осматривали его со всех сторон. Казалось, он тоже оценивает своих новых хозяев.

– А он не слишком норовист?

– Нет. Я специально поинтересовался этим, потому что тебе некогда его объезжать.

– Это я умею! – рассмеялась она.

– Не сомневаюсь. Но тебе придется приучить его к мысли, что ты его хозяйка.

Он стал рассказывать ей, как цыгане приучают своих коней слушаться только хозяина. Она не раз замечала, как заботливо Роберт относится к своим лошадям. Проходя мимо, он не упускал случая ласково погладить их, потрепать по холке. В его движениях в этот миг сквозила та же нежность, с какой он прикасался к женщине.

«Почему европейцы обращаются с лошадьми иначе, для меня всегда оставалось загадкой», – говорил Роберт.

– Как его зовут? – спросила Арабелла, гладя жеребца по шее.

– Сарацин. Ему три года. Он уже привык к своему имени. Я думаю, его лучше не менять.

– Сарацин, – прошептала она, – нам с тобой предстоит долгий путь. – Она обернулась к цыгану. – Я могу проехаться на нем сейчас?

– Нет, еще слишком рано.

– Но поблизости никого нет.

– Я видел троих человек у реки. Проедешься позже, когда мы тронемся в путь. А пока вернись в кибитку.

Арабелла бросила на него укоризненный взгляд, однако повиновалась. Он последовал за ней.

– А кто был его хозяином раньше? Он любил его? Хорошо с ним обращался?

– Сарацин в прекрасной форме. Я проехал на нем несколько миль.

Роберт умывался, низко склонившись над тазом, а она наблюдала за ним. Когда он обернулся, вытираясь полотенцем, она медленно двинулась к нему.

Они долго смотрели друг на друга, словно пытались понять, насколько каждый из них важен для другого, чтобы пойти на риск сближения.

Роберт вышел задать корм лошадям, даже не прикоснувшись к ней.

Внутренне сжавшись от щемящей пустоты, как будто он сказал ей, что она ему больше не нужна, Арабелла смотрела в окно. Роберт не оглянулся, хотя она простояла у окна долго.

В последний раз они занимались любовью сутки назад, за полчаса до того, как покинуть цыганский табор.

Теперь она думала о том, что он ненавидит ее. Впрочем, не без оснований. То, что она осталась с ним, может стоить ему жизни. Она станет причиной его погибели, и это может случиться в любую минуту.

Он говорил, что независим. По-прежнему ли это так? Пожалуй, нет. Он зависит если не от ее любви к нему, то от своей любви к ней, которая стала для него почище любой опасности.

Так и есть.

Цыган отказался от своей жизненной философии ради нее и не сможет больше к ней вернуться.

Наконец Роберт вошел в кибитку с ведром воды. Она услышала, как дверь открылась, но не обернулась, решив, что если сейчас что-то и произойдет, то только по его инициативе.

Она продолжала изучать Сарацина, невольно сравнивая его с Соломоном. Отец высоко ценил чистокровность своих лошадей – не в меньшей степени, чем родословную семьи, – и научил Арабеллу тому же.

Слыша, как Роберт раздевается, как обливается водой, она решила не оборачиваться, ожидая, что он заговорит первым. Это ожидание казалось ей бесконечным. Стемнело, но она не зажигала свечу. Вскоре раздался шорох полотенца, затем шаги цыгана.

Он встал у нее за спиной. Немного погодя его руки коснулись ее обнаженной груди, проникнув под жилетку. Он сел на табурет и потянул ее за собой, не поворачивая к себе лицом. Его фаллос проник внутрь, и Арабелла невольно вскрикнула от неожиданности, боли и радости одновременно. Ее слух ласкали нежные слова, которые он шептал по-цыгански сквозь стиснутые зубы.

Ее страхи, ревность, мстительные мысли исчезли.

– Слава тебе Господи! Для тебя это стало такой же сладкой мукой, как и для меня, – прошептала Арабелла.

Каждая частичка ее тела пульсировала, когда он с силой сжимал ей грудь и живот, словно хотел преодолеть барьер, образованный плотью и мешающий им стать одним целым, слиться в едином потоке жизни.

Какое-то время он оставался недвижим, и пульсация усилилась.

Арабелла подумала о том, что вот так, наверное, наступает конец света, созданного за шесть дней и шесть ночей, который наконец-то стал для Роберта таким же непереносимо-мучительным, как и для нее. Они достигли такой несказанной близости, о какой раньше и не мечтали.

Несколько минут они лежали без движения. Она утратила страх перед миром и возможным предательством своего тела. Все ее чувства сконцентрировались на их соитии.

Роберт не мог быстро избавиться от напряжения, и Арабелла покорно ждала. Он приподнял ее и развернул к себе лицом в полной темноте. Они не видели друг друга, но достигли того уровня первозданного единения, которое свет только разрушал бы.

– Не покидай меня… Ради Бога, не оставляй меня…

– Я не могу тебе больше ничего дать, Арабелла, – вымолвил Роберт и заснул.

Она набросила плащ и вышла, чтобы поближе познакомиться с Сарацином. Темень была непроглядная, но она надеялась, что конь узнает ее голос. Цыган научил ее говорить с животным ласково, долго, успокаивающе, гладить его по шее.

У нее дрожали ноги от усталости, однако она надеялась, что общение с конем восстановит ее силы.

У Арабеллы было несколько часов, чтобы подружиться с конем, прежде чем они снова двинутся в путь. Сарацин стоял неподалеку от Одиссея и Птолемея. Арабелла заговорила с ним тем же тоном, каким она привыкла говорить с Соломоном, затем стала гладить его по морде и шее. Он дернулся, но вскоре затих и успокоился.

Арабелла общалась с конем и мечтала о том, чтобы оказаться в постели с Робертом. В последнее время Роберт чаще и дольше стал спать. Это дурной знак, подумала она. И, к сожалению, не единственный.