Арабелла некоторое время пролежала не шевелясь, затем поднялась, чтобы принять ванну, причесаться, убрать постель и принарядиться. Но, взглянув в зеркало, она увидела у себя на лбу глубокую складку. Дьявольский союз, возникший между ними за последние несколько недель и достигший кульминационной точки прошлой ночью, обладал такой силой, что они теперь были единым существом и не могли снова стать двумя разными людьми.

Когда наслаждение приносило муки, захватывало душу, приводило в восторг, когда ожидание Роберта казалось невыносимым, а его плоть сводила с ума, Арабелла мысленно повторяла: «В конце концов, рано или поздно мы оба умрем». Но эта перспектива лишь помогала смириться с судьбой, вызывала чувство фатального безразличия.

Она вымылась и стала расчесывать волосы, напевая песенку, которую слышала от трубадура незадолго до своего побега. Песенка развеселила ее, прогнала печаль из сердца.

Как только волосы высохли, а спутанные пряди были расчесаны, она накрасилась и, обмотавшись длинным, расшитым золотом шарфом, заколола его на бедре.

Дверь открылась, и она резко обернулась, вздрогнув от неожиданности.

– Мы здесь в безопасности на несколько часов. Дороги подсохли, и мы можем снова двинуться к югу. – Роберт положил на стол сверток. – Это еда. Ты проголодалась?

Роберт стоял в лохани и намыливал себя, когда она принесла ему кусочек грудки каплуна.

Никакие страшные мысли о разлуке или забвении, приступы малодушия или растерянности, страх потерять самое себя в этом дьявольском единении не помешали ей вновь воспылать к нему желанием. Она принесла ему кубок с вином, разбавленным водой. В отличие от европейцев Роберт пил мало.

Он вылез из лохани, растерся полотенцем и склонился к ней. Развернув ее к себе спиной, он заставил ее нагнуться вперед. В таком положении они не видели лиц друг друга, но это и не было нужно, чтобы получать чувственное наслаждение. Арабелла изнемогала от усталости, когда он отнес ее на кровать.

Проснувшись, она обнаружила, что Роберт снова ушел исследовать окрестности. Они нашли укрытие в овраге, таком глубоком, что вековые деревья, стеной обступавшие кибитку, своими кронами почти полностью закрывали небо. Солнце клонилось к горизонту, и Арабелла догадалась, что сейчас около четырех часов вечера.

Она поднялась, провела руками вдоль тела, затем опустилась на пол, уткнулась лицом в ладони и заплакала.

Слезы медленно катились по ее щекам, она тихо всхлипывала. Но вскоре тихий плач перешел в исступленные рыдания – она не сомневалась, что на сей раз он покинул ее навсегда, отправился искать покоя в одиночестве, потому что, покуда они вместе, ему его не обрести.

Она прикоснулась к груди и вдруг заметила, что ее тело за последние несколько дней изменилось. Груди стали нежнее, но даже легкое прикосновение было для них болезненным. И хотя она старалась уверить себя, что дело в его грубости, в ее сердце рос страх, подозрение, недоверие.

Две недели назад у нее должны были начаться месячные. С того дня, когда Роберт научил ее мерам предосторожности, прошло пять недель. Но, открыв для себя неземное наслаждение, о котором она даже не подозревала, Арабелла забыла о них.

Однако он ничего не сказал ей. Может быть, не заметил? Вряд ли. Он всегда все замечал, обо всем помнил. Скорее всего, он решил, что она еще молода и цикл еще не установился. Он, должно быть, надеялся, что все в конце концов придет в норму и месячные начнутся.

А что, если этого не произойдет?

Она тряхнула головой в знак решительного протеста против самой такой мысли и разрыдалась с новой силой.

Она плакала так горько, как могла плакать только принцесса Арабелла, словно ей что-то обещали и не выполнили обещания. Она не могла поверить в то, что забеременела. Что-то должно произойти, это может случиться в любой день, в любую минуту. Беременность в их жизненных обстоятельствах стала бы настоящей трагедией.

Она подняла голову, услышав скрежет ключа в замочной скважине, и поспешно вытерла глаза краем простыни. На ее лице появилась смущенная улыбка.

Арабелла внезапно испугалась, что если Роберт узнает о ее беременности, то возненавидит ее. После того как она доставила ему столько хлопот и они вынуждены были из-за нее обратиться в бегство и искать тихую гавань, которой, возможно, и вовсе не существовало, Арабелла боялась поделиться с ним своими новыми опасениями.

Они обсудили предположительные маршруты и отвергли все их один за другим: Северную Африку, Святую землю. В таком случае Роберту пришлось бы продать не только все свое имущество, но и кибитку с лошадьми, потому что ни один корабль не согласится их перевозить. Да и на то, чтобы все распродать, потребовалось бы много времени, потому что, если найти одного покупателя, можно вызвать подозрения, а то и стать мишенью для бандитов, которые попытаются ограбить и убить владельца столь крупной суммы.

– К. тому же такой женщине, как ты, опасно путешествовать в сопровождении лишь одного мужчины, – сказал он. – Если мы с тобой пересечем границу Каталонии или Ломбардии, что само по себе невероятно трудно, то окажемся во власти воровских шаек, которыми кишат тамошние леса. Мне в голову не приходит место, где у нас был бы хоть малейший шанс…

– Да, похоже, что такого места нет.

С тех пор они не возвращались к этой теме.

Теперь Роберт опустился перед ней на колени; приподняв ее голову за подбородок, он внимательно посмотрел на нее и сказал:

– Арабелла, ты никогда прежде так не плакала. Ты жалеешь, что сбежала из дома, покинула свою семью? – Он пытливо всматривался ей в глаза. Она недоумевала: откуда в человеке, который совсем недавно готов был разорвать ее на части в порыве страсти, столько сострадания? – Мне не следовало брать тебя с собой, – добавил он тихо.

– Как бы ты помешал мне пойти с тобой? – скептически усмехнулась она.

– Я отвел бы тебя назад.

Она оттолкнула его руки и поднялась, глядя свысока на то, как он сел на пол и обнял колени руками.

– Я делаю что хочу, Роберт. Я хотела поехать с тобой. А если я плакала… что ж, женщины порой плачут… – Она рассмеялась с непритворной веселостью, убеждая себя в том, что двухнедельная задержка ничего не значит. А что касается болезненных ощущений в груди, то это не так уж плохо, потому что они провоцируют в ней плотское желание. Кроме того, все дело не в тех процессах, которые происходят в ней, а в том, что Роберт бывает иногда не в меру агрессивен.

– Когда я смогу выйти из кибитки хотя бы ненадолго? – спросила Арабелла, серьезно взглянув на него. – Я привыкла к свободной жизни, как и ты. Мы можем немного прогуляться?

Роберт тут же вскочил, почувствовав, что в этом таится причина ее слез, и снял с гвоздя бурнус. Завернув в него Арабеллу, он надвинул ей на голову капюшон и вывел из кибитки.

Сделав глоток свежего воздуха, напоенного цветочными ароматами, Арабелла присела на корточки и провела рукой по влажной траве. Она погладила Калифа, приласкала Дамона и Пифиаса, выражая таким образом, радость и благодарность за внезапно обретенный миг свободы, о которой она уже и не мечтала.

Они гуляли по лугу, беседуя о небе, траве, цветах, о том, как сильно отличается здешний ландшафт – а они уже далеко продвинулись на юг – от него, к которому привыкла Арабелла. Наконец они достигли тех мест, которые Роберт считал своей родиной.

Неожиданно она обернулась к нему, и в ее сияющих глазах промелькнула мольба.

– Ты можешь овладеть мной сию минуту?

Он начал отвечать, но поскольку выражение ее лица оставалось просительным, опустил ее на траву. Арабелла стремилась приблизить развязку, однако он удержал ее на месте, обхватив за ягодицы.

– Я не хочу, чтобы это произошло здесь и сейчас… А это легко может случиться. Мы возвращаемся…

Он отстранился и провел рукой по ее груди, медленно и задумчиво, как будто делал это впервые. Неужели он нашел в ней какие-то перемены? Нет, он думает о чем-то другом. Почему он не замечает, что голубые жилки на сосках потемнели, груди стали более округлыми, а соски темно-красными даже без хны?

На обратном пути они серьезно и обстоятельно беседовали. Если он что-либо и заметил, то явно не хотел говорить об этом. Если начать задумываться о каждой возможной неприятности – а их и без того предостаточно, – тогда недолго прийти и к фатальному решению: стоит ли подвергать риску друг друга ради беспросветного будущего.

Войдя в кибитку, она сбросила плащ и обернулась к нему. Их губы слились в поцелуе, что случалось довольно редко в последние дни, когда они спешили соединить тела, забывая о предварительных ласках. Он опустился перед ней на колени, когда она легла на кровать и раздвинула ноги.

– Позволь мне сделать тебе больно, Арабелла. Я должен… это отвлекает меня.

В последнее время их любовные баталии стали более страстными и вместе с тем жестокими. Теперь Роберт наслаждался при виде болезненной гримасы на ее лице.

– Это очень долго, – прошептала она. – Сделай, если хочешь. Тебе ведь трудно терпеть. О Господи…

– Я хочу, чтобы это произошло, когда я больше не смогу терпеть. А пока я могу. – Он улыбнулся и неожиданно добавил: – Ты была любимой дочерью отца не только потому, что он рассчитывал выгодно выдать тебя замуж. Вы очень похожи. Я чувствую ту же силу и властность в том, как ты обнимаешь меня, в том, какие глубокие следы остаются на моих плечах и спине от твоих зубов и ногтей. – Он не жаловался, а, напротив, говорил радостно.

– Я не знала об этом, – виновато отозвалась Арабелла.

Каждый раз при виде царапин на его теле она зарекалась этого не делать, но когда он доводил ее до исступления в момент очередной близости, она забывала про клятву. И теперь в ее взгляде было столько искреннего раскаяния, что он невольно рассмеялся.

– Я никогда больше не буду оставлять царапин на твоей прекрасной коже, – сказала она, гладя его по плечам. – Я никогда не причиню тебе боли.

– Причинишь, – снова рассмеялся он. – И я тоже. Иногда я читаю мольбу об этом в твоих глазах. И потом, если бы мы всегда владели собой… – Он вошел в нее глубже.

– Я теряю голову, когда ты во мне… О Боже!

Боль прошла, и по телу растеклось тепло. Почувствовав, что он хочет оставить ее, Арабелла с силой вцепилась ему в спину, стараясь удержать.