Президент Франклин Рузвельт говорил: «Когда в период Депрессии люди чувствуют себя угнетенно и их охватывает пессимизм, американцы могут, заплатив пятнадцать центов, пойти в кино, увидеть на экране улыбающееся лицо ребенка и забыть обо всем на свете, в том числе и о собственных проблемах». Этим улыбающимся ребенком была Ширли Темпл.

Карьера юной актрисы началась благодаря ее матери, которая сначала внимательно наблюдала за творчеством Пирл Уайт, звезды немого кино, обладавшей атлетическим телосложением, но потом ее привлек трогательный образ Маленькой Мэри. В 1931 году она завивала волосы своей трехлетней дочки в локоны а-ля Пикфорд. Спустя год Ширли снялась в сериале, где она появляется в пеленках и с розой за ухом. С тех пор она постоянно снимается в кино, прыгает и скачет на экране, а в 1934 году танцует и поет в фильме из двух частей «Ритм нового курса» с Бадди Роджерсом. В 1935 году Ширли удостоили специального игрушечного Оскара. «Санта-Клаус, — говорил ведущий церемонии Ирвин С. Кобб, — принес тебе самый милый подарок из тех, которые когда-либо получали маленькие девочки». Темпл внесла свой вклад в экономику. Ее личико помогало продавать детские платья, посуду, ноты, швейные наборы, карманные зеркальца, игральные карты, гетры и леденцы.

«Ширли стала инструментом, на котором играла ее мать», — говорил Аллан Дон, снявший с ней три ленты. К счастью, он умел решать проблемы с сильными, властными матерями, так как в свое время ему приходилось общаться с Шарлоттой.

На этом сходство между Пикфорд и Темпл не заканчивалось. Ширли, как и Мэри, играла детей определенного типа. Своей игрой она заставляла таять сердца стариков и помогала забыться отягощенным повседневными заботами отцам семейств. В 1935 году на экраны вышел фильм «Кудрявая головка», еще больше закрепивший за Ширли пикфордовский образ; эта картина являлась римейком «Длинноногого дядюшки». В ней Темпл танцует взрослые танцы и играет на маленьком детском рояле.

После появления студии «XX век Фокс», будущим Ширли занялся Даррилг Занук. Его тоже привлекал образ Маленькой Мэри: поначалу он планировал выпустить римейки фильмов «Сверчок Фанчон», «Поллианна», но из этой затеи ничего не вышло. В 1936 году появилась новая версия «Бедной маленькой богачки», в которой Гвен является дочерью мыльного магната. Однажды она покидает дом и находит приют в компании бедных, но добрых бродячих актеров. Через два года состоялась премьера радиопостановки «Ребекка с фермы Саннибрук», в которой Темпл покорила сердца американцев своим пением. В 1939 году она прекрасно танцует в картине «Маленькая принцесса».

«О, она была очень мила», — вздыхала Мэри. Пикфорд узнавала себя в Темпл — те же локоны, та же слава и трудное актерское детство. Но она не понимала, что образ Ширли затмевает память о ее собственных работах в кино. Не понимали этого и критики, которые в 1938 году наперебой писали о том, что Темпл «обладает той же привлекательностью, которая сделала Мэри Пикфорд любимицей всей Америки». Но в действительности образ Маленькой Мэри был куда сложнее, обладал ярким темпераментом, силой, трагичностью, чувством улицы, оптимизмом и склонностью к фарсу. За небольшим исключением, эти качества проявлялись в девочках-подростках, а не в пятилетних крошках.

Всякий раз, когда Ширли бралась за какую-нибудь роль Пикфорд, у зрителей неосознанно создавалось впечатление, что Мэри играла только детей. Публика начинала забывать о том, как играла Мэри. В 1987 году критик Молли Хаскел писала, что «за детской привлекательностью Мэри скрывается расчетливый ум. Хлопая в ладоши от радости, она думает о том, как бы заполучить то, что она хочет, как очаровать маленького мальчика или привередливого старика». Хаскел ничего не поняла. Это описание соответствует не столько Мэри, сколько Темпл.

«Инфантильность — это ее маска, — негодовал романист Грэм Грин, регулярно писавший статьи о кино. — В ее притягательности слишком много от взрослого человека». Грин утверждал, что когда Темпл надевала брюки, «она понимала, что они хорошо на ней сидят, и носила их с уверенностью Марлен Дитрих». Он назвал ее игру в картине «Уилли Уинки» совершенно взрослой. «Под маской детской непосредственности скрывается вполне зрелое отношение к любви. Ее поклонники — пожилые люди и священники — по достоинству оценивают ее хорошо сложенное и влекущее к себе маленькое тело».

Едва ли Темпл можно в чем-то обвинять. Она была талантлива, любила угождать и источала нежность. Она играла так, как ей велел режиссер. К сожалению, ее вынуждали играть, петь и танцевать так, как это делали девушки Зигфильда. Мэри обладала даром совершенно иного рода. В отличие от режиссеров, снимавших Темпл, она не забывала, как думает, как чувствует и как ведет себя ребенок (восхищавшийся Мэри Грин никогда не сравнивал ее с Темпл). Тем не менее в начале 30-х годов у многих создавалось впечатление, что фильмы Пикфорд инфантильны и содержат в себе скрытые сексуальные импульсы.

Мэри, в свою очередь, только способствовала такому представлению, постоянно обращаясь к образу маленькой девочки. Она рано смирилась с тем, что ее преданных поклонников сводили с ума дети, которых она играла на экране. И она не собиралась разрушать свой имидж.

В силу того, что немое кино потеряло свой рынок, фильмы с Маленькой Мэри больше не показывали в кинотеатрах. Парадоксально, но Пикфорд это более чем устраивало. Она утверждала, что ее фильмы крайне устарели и что она стыдится их. Действительно, ее лучшие картины вышли из моды. «Я с удовольствием вспоминаю «Длинноногого дядюшку», но не хочу снова смотреть эту картину», — говорила она. Мэри объясняла, что с появлением звукового кино ее фильмы перестали восприниматься как искусство. «Лучше оставаться прекрасной иллюзией в умах людей, — сказала она в интервью «Фотоплей», — чем быть образцом безвкусицы на экране. Просто я пришлась по вкусу моему поколению. В этом вся суть».

В феврале 1936 года Мэри выступила в роле ведущей программы «Вечера в Пикфэре», неудавшегося радиошоу, которое транслировалось на всю страну. Предполагалось, что эта программа должна снять покров тайны со знаменитостей, которые, миновав лакея, приветствовали Пикфорд у нее дома. «Мрачновато, — вынесла вердикт газета «Нью-Йорк Пост». — В развлекательном плане шоу оставляет желать лучшего».

Еще одна проблема заключалась в том, что мистическая пелена, окружавшая имя Пикфорд прежде, становилась все прозрачнее. Она была «одинока, богата и немного старомодна». Ее слава вступила в патетическую стадию прошедшего времени. Американцев уже не слишком интересовало, с кем Мэри общалась, о чем думала, или что происходило в Пикфэре. Актеры, как и зрители, при желании могли легко узнать об этом.

Пикфорд сдала позиции и как продюсер. Немое кино создавалось инстинктивно; Мэри знала, что подходит для нее и как тронуть сердце среднего зрителя. Теперь же ей не удавалось нащупать пульс публики. После постигшего «Юнайтед Артисте» кризиса, связанного с уходом Занука, Пикфорд пыталась как-то способствовать улучшению ситуации.

Она могла бы сделать неплохой фильм из своего рассказа «Маленькая лгунья», напечатанного в 1934 году. Там шла речь не только о ее юности, но и о жизни детей, которых она играла в кино. Главная героиня — девочка Вероника, актриса-подросток с большим стажем. Недавно умершая мать Вероники не только прекрасно шила, но и обладала несомненными актерскими способностями. Веронику отдают на попечение строгой, лишенной чувства юмора тетке, что приводит к столкновению двух волевых характеров. Экранизация этой истории, в героине которой ощущается тонкая, впечатлительная натура Мэри, действительно могла стать продюсерской удачей Пикфорд.

Но она отказалась от этого проекта, как и от экранизации романа «Вдова наполовину» и от создания звукового римейка «Мыльной пены». Вместо этого Мэри решила сотрудничать с Джессом Ласки, которого в 1932 году уволили из «Парамаунт». В 1936 году они выпустили на студии «Фокс» две ужасные картины — «Дождливый день» и «Веселый сорванец».

В 1935 году место Джо Шенка на посту президента «Юнайтед Артисте» занял Эл Дихтман. Вскоре он привлек к сотрудничеству своего друга Дэвида О. Селзника, который прославился, сняв на студии «РКО» знаменитый фильм «Кинг Конг» (1933). Он добился больших успехов и на «МГМ», снимая картины по романам Толстого и Диккенса. В 1935 году он основал «Селзник Интернэшнл Пикчерс» и начал распространять свои ленты через «Юнайтед Артисте».

Лихтман устал от нападок Голдвина и уволился через несколько месяцев. Его место заняла Мэри. Именно в этот период «Юнайтед Артисте» совершила одну из самых досадных своих ошибок.

Так и не дождавшись от руководства компании заключения контракта, Дисней объявил о своем переходе в «РКО». В качестве одного из условий продолжения работы на «Юнайтед Артисте» он требовал, чтобы трансляцию его фильмов по телевидению оплачивали в двойном размере. Мэри и Голдвина очень беспокоил этот пункт, хотя в те дни телевидение играло весьма незначительную роль и еще только становилось на путь развития. Это говорит о силе предвидения у руководителей «Юнайтед Артисте» в отношении будущего, но ясно и то, что талант Диснея стоил любой суммы, которую он запрашивал.

После своего ухода Дисней обратился к «Юнайтед Артисте» с просьбой о передаче прав на прокат его картин «РКО». Пикфорд холодно ответила, что «Юнайтед Артисте» даже не станет рассматривать этот вопрос.

Людям, наблюдавшим за ее деловой деятельностью в киноиндустрии, оставалось только качать головами. Возможно, они вспоминали, как в 1920 году она призналась, что мозгом их семейного бизнеса всегда была Шарлотта.

«Бедная Чакки, — писала Пикфорд о сестре, — на нее очень тяжело повлиял уход Джека. Казалось, что после смерти брата умерла ее лучшая часть». Лотти и Джек походили друг на друга как внешне, так и по темпераменту. Оба обладали способностями, но мало чего достигли в жизни.

«Однажды, — вспоминала Мэри, — Лотти и я, будучи еще детьми, хотели получить театральный ангажемент. Лотти обнаружила, что что-то забыла, и побежала домой. Я же села на трамвай, приехала в агентство и получила работу. Я думаю, что если бы Лотти всегда держалась меня, у нее все бы получилось. Возможно, тот давний случай и решил наши судьбы». В этих словах больше чувства вины, чем здравого смысла. Лотти, как и Джек, играла достаточно неплохо, но не блестяще. Им не хватало харизмы и самодисциплины.

Человеком похожего склада был и третий муж Лотти, Рассел О. Гиллард. В феврале 1933 года, прожив с ним почти пять лет, Лотти подала на развод, заявив, что она взяла мужа в свой бизнес, но он не захотел работать. Судья согласился с ней и дал разрешение на развод.

В июне Лотти удивила журналистов заявлением о том, что несколько месяцев назад она вышла замуж за Джона Уильяма Л ока, светского джентльмена из Питтсбурга. К сожалению, на тот момент дело о разводе с Гиллардом еще не закончилось. Разговаривая об этом по телефону из Чикаго, Лотти рассмеялась: «Если об этом узнают в Лос-Анджелесе, грянет скандал. Но прежде чем разлучить нас с Джоном, властям Калифорнии придется выяснить, где произошла наша тайная свадьба. В любом случае, — беззаботно добавила она, — в тюрьму посадят меня. Для Джона этот брак первый».

Пикфорд, открыто восхищавшаяся братом, сдержанно выражала свои чувства, когда дело касалось Лотти. В мемуарах она защищала Джека, излагая свои версии скандалов и называя его большим актером. По крайней мере, он снялся в более чем сорока картинах, в то время как Лотти сыграла всего в восьми (если не считать сериала «Бриллианты с неба»). Мэри не упоминает ни одну из ее лент. Возможно, как и газетчики, она не слишком ценила свою сестру. Можно только догадываться, что Лотти думала о Мэри, которая не только воспитала ее дочь, но и превзошла ее в красоте, богатстве, таланте и расположении Шарлотты. Неясно также, насколько виноватой ощущала себя Мэри. Однажды, когда Лоттю, проявив редкую для нее настойчивость, попыталась вести детскую радиопередачу, ее сестра закричала: «На радио достаточно и одной Пикфорд!» «Тетя разбила сердце моей матери», — вспоминала Гвин.

Сестры увиделись в последний раз, когда учитель игры по пианино Лотти пел им «О, Иисус, когда я печален и одинок». Лотти поспорила с сестрой, что та заплачет, когда услышит этот гимн. Так оно и вышло, и Мэри охотно рассталась с проспоренным долларом. Потом они заговорили о Библии; к тому времени Лотти заинтересовалась религией. Описывая в своих мемуарах этот момент, Мэри начинает морализировать, цитируя Библию: «Там, где двое или трое собираются во имя Мое, там и Я среди них». Описание этой сцены заканчивается фразой: «Я уверена, что Он был с нами в тот день».

9 декабря 1936 года Лотти неожиданно упала у дверей своей комнаты. У нее случился сердечный приступ, и, по словам врача, она умерла, пытаясь встать. Как всегда в моменты кризисов, Мэри оказалась во власти своего воображения. Она ясно увидела перед собой юную, смеющуюся Лотти. Они вновь были молоды и «ехали на санках, привязанных к большим саням с запряженной в них лошадью. Внезапно Лотти бросило в сугроб. Я в страхе подбежала к ней, опасаясь, что она ушиблась, и вытащила ее из снега. Ее милое розовое лицо и даже длинные темные брови покрывал снег. Я взглянула на ее яркую шапочку, и вдруг почувствовала, что от любви к сестре у меня закружилась голова. Я про себя поблагодарила Бога за то, что он спас Лотти».

«Им не стоило разводиться, — говорила Гвин о Пикфорд и Фэрбенксе. — Они оба очень болезненно пережили этот разрыв».

Фэрбенкс по-прежнему чувствовал, что их с Мэри до сих пор объединяет некая душевная связь. Его племянница Летиция вспоминает, как на собрании руководства «Юнайтед Артисте» один из партнеров в раздражении показал Пикфорд кулак. «Как вы смеете позволять себе такие выходки в адрес моей жены?» — закричал Фэрбенкс, хотя он и Мэри уже давно были разведены. После этого он вышвырнул обидчика из кабинета.

Что касается Мэри, то она стремилась вести светский образ жизни и часто появлялась в обществе. «Когда Пикфорд танцевала в каком-нибудь шикарном клубе на Манхэттене с молодым человеком, вроде Бадди Роджерса, стараясь выглядеть при этом то веселой, то романтичной, это зрелище трогало вас больше, чем маленькие трагедии из ее старых фильмов, — говорила Лина Баскетт, актриса немого кино, вышедшая замуж за Сэма Уорнера. — Мэри очень постарела, и всех интересовало, каково осознавать это. А таких парней, как Бадди, занимали только ее деньги». Возможно, Бадди действительно женился на Пикфорд, надеясь прославиться. Если это так, то он выбрал не ту актрису, потому что, хотя притягательность Мэри сохранялась, ее аура походила на вышедшие из моды кружева.

Люди знали, или полагали, что знают, чего хотела Мэри: юности Бадди («этой чертовой юности», по словам Фэрбенкса). В самом деле, она, казалось, очень гордилась внешностью своего возлюбленного. Может статься, она надеялась помолодеть в объятиях Роджерса. К сожалению, слава Бадди быстро увяла, и он вышел в тираж. Актер винил в этом только самого себя. «Я метался между сценой, кино и джаз-бэндом, — говорил он, — и в итоге не смог добиться успеха ни на одном поприще». Однажды Роджерс назвал свой разрыв с «Парамаунт» самым скверным решением, которое он когда-либо принимал. В глубине душе считая музыку временным хобби, он в то же время не обольщался в отношении своего актерского ремесла. «Я никогда не играл хорошо», — откровенно заявлял он.

Но у Роджерса оставались преданные поклонники в его родном городе Олат. В мае 1937 года местная газета с гордостью сообщила о том, как он спас жизнь Конни Босуэл, которая заснула в своей гримерной с сигаретой в руке. Роджерс, выступавший на том же концерте, вытащил ее из горящей комнаты, а затем лично погасил пламя. Через шесть недель Бадди проявил еще больше героизма, достигнув того, чего мало кто от него ожидал.

«Сначала я старалась не думать о новом замужестве», — писала Пикфорд в книге «Солнечный свет и тень». Но Роджерс, делавший Мэри предложение за предложением с тех пор, как она получила разрешение на развод, устал от ее уклончивости. Как и Фэрбенксу и Оуэну в свое время, ему пришлось предъявить ультиматум. «Глупо вести себя так, — сказал он Пикфорд. — Вы знаете о моих чувствах к вам. Они никогда не являлись секретом ни для вас, ни для кого бы то ни было. Если вы не хотите выходить за меня замуж, прямо скажите мне об этом. Теперь все зависит только от вас. Я больше не стану возвращаться к этой теме».

Пикфорд задумалась. Роджерс любил ее, обещал заботиться о ней. Его отличали простота и открытость. Даже в семье Фэрбенкса его любили. Он обещал Мэри более спокойную жизнь, чем та, которую она вела с предыдущим мужем. Кроме того, больше всего на свете она ценила преданность. В течение нескольких лет Роджерс обожал и поддерживал ее, демонстрируя свою лояльность. И, что самое главное, он по-прежнему считал ее молодой и красивой. Этого было достаточно.

В беседе с журналистом из «Либерти» Мэри говорила о том, что им пришлось пережить трудные времена: «А вы знаете о том, что я получила удовольствие, когда исчезла из памяти публики? Когда я находилась на вершине славы, меня толкали вперед с бешеной силой. Я не могла остаться наедине с собой. У меня не было личной жизни. Посмотрите, как тихо сейчас в этом доме. — Мэри и сама казалась очень тихой и умиротворенной. — Я испытываю облегчение от того, что все это кончилось. Я пережила головокружительный взлет». Мэри полагала, что сможет без труда изменить свою жизнь. «Я думаю, точнее, я в этом уверена, что продам Пикфэр. Я куплю маленький домик на берегу озера Эрроухед. Я хочу покоя». Она собиралась коротать там время, занимаясь верховой ездой, стрельбой из лука и игрой в теннис и «живя внутренней жизнью». Она больше не хотела быть Маленькой Мэри, обремененной бесчисленными обязательствами.

Все это произносилось с каким-то недоумением, словно Пикфорд, подобно змее, сбросила свою старую кожу и теперь удивлена собственной эластичностью и легкостью. «Я больше никогда не появлюсь на экране и не собираюсь возвращаться в театр. У меня не осталось амбиций. Возможно, я наконец-то становлюсь нормальной женщиной». Она хотела поделиться вновь приобретенными знаниями о жизни с окружающими: «Недостаточно жить ради себя одного. Вы становитесь узким, эгоистичным, ограниченным человеком». Новый брак обещал подарить ей всю полноту жизни.

17 июня они с Бадди, держась за руки, подали заявление. Выйдя из здания, Мэри с трудом пробилась к машине сквозь море цветов и кинокамер. Газеты сообщили, что на церемонию она наденет платье из голубого крепа и какой-нибудь подходящий головной убор. Мэри, стремясь побыстрее уничтожить образ Любимицы Америки, пришла к алтарю в маленькой фетровой шляпке.

Свадьба состоялась 24 июня 1937 года в доме Хоуп Лоринг. Мэри спешно наряжалась в Пикфэре и опоздала на десять минут. По словам Гвин, которая помогала ей, «платье сидело на ней не так, как нужно, и его пришлось подкалывать булавками. Тетя все время топала ногой и кричала: «Я не хочу!» — совсем как маленькие девочки из ее фильмов». Но когда Пикфорд, усыпанная орхидеями, наконец-таки появилась в доме Лоринг, она выглядела очень помолодевшей. Они с Бадди опустились на колени и поклялись чтить и любить друга — но не подчиняться; своенравная невеста отредактировала текст клятвы. На свадьбе присутствовали тридцать гостей. Только двое из них представляли семью Пикфорд — Гвин и Верне, дочь Лиззи.

В течение последующих сорока лет Бадди подчеркнуто обращался к жене не иначе, как «миссис Роджерс». Некоторые полагали, что этим он утверждал свою победу не над Пикфорд, а над Фэрбенксом. Другие считали, что победителем из схватки вышел не Роджерс, а Дуг. Фэрбенкс-младший, любивший и Бадди, и Мэри, задавал себе вопрос в 1988 году: «Могла ли Мэри снова выйти замуж, чтобы отомстить отцу? Кто знает? Теперь никто не может сказать на этот счет ничего определенного». Г вин придерживалась большей суровости в оценках: «Она вышла замуж за Бадди со злости, из желания сделать наперекор».

Может, так оно и было. Разумеется, в мщении есть своя прелесть. Пикфорд просияла, когда, явившись на собрание «Юнайтед Артисте» в сопровождении Роджерса, услышала от Фэрбенкса следующую фразу: «У тебя хороший вкус, Мэри; он красивый парень». Он не хотел конфликтов между своей бывшей супругой и Сильвией. Однажды, когда Мэри хотела выйти из зала правления, Фэрбенкс мягко взял ее за локоть: «Не уходи сейчас, Хиппер; в коридоре ты наткнешься на мою жену» (Хиппер послушалась его совета). Спустя несколько недель, когда приносящая несчастья Глория Свенсон пригласила обеих женщин на голливудскую вечеринку, Фэрбенкс попытался воспрепятствовать этому. Но на этот раз Пикфорд взяла себя в руки и попросила своего бывшего мужа представить их друг другу. Когда он ответил отказом, Мэри пересекла комнату и подошла к Сильвии, окруженной всеобщим вниманием. Очень высокая, Сильвия села на стул и встретилась с Мэри взглядом. «Я слышала, что Пикфэр продается, — сказала леди Эшли (все называли ее именно так, хотя официально она уже лишилась этого титула). — Какой ужас». Мэри ответила, что Пикфэр отслужил свое.

Эти женщины встретились еще раз, к большому удивлению Мэри. Пикфорд летела на самолете в Вашингтон, держа на коленях большой футляр со своими драгоценностями. Вдруг новая миссис Фэрбенкс появилась в проходе и с фамильярным видом села рядом с Пикфорд, намереваясь завести женскую беседу.

«Дорогая Пики, — сказала Сильвия, — позволь мне посмотреть твои драгоценности».

Мэри вздрогнула. Никто не называл ее Пики. Перспектива интимной беседы с Сильвией ужаснула ее. Тем не менее она мило улыбнулась своей собеседнице. «Ну, разумеется, — сказала она. — Я хочу, чтобы ты посмотрела их, ведь это подарки Дугласа». Затем она вынула все драгоценности камень за камнем: изумруды, сапфиры, бриллианты, в том числе и рубиновый гарнитур, достойный русской царицы. «Это подарок на мой день рождения, — рассеянно говорила она, — а это он подарил мне просто так». Потом она попросила Сильвию показать ее драгоценности. Но у той оказалась только небольшая булавка с камнем. Она объяснила, что недавно замужем.

К моменту прибытия в Вашингтон Мэри чувствовала себя на взводе после нескольких часов утомительного соревнования в остроумии с леди Эшли. Тем не менее она скрывала неловкость от того, что сидит рядом с ней. Невероятно устав, она забыла о драгоценностях. Но Сильвия не забыла о них. Встретившись с мужем в Нью-Йорке, она напомнила Фэрбенксу об этих подарках. Мэри представляла себе, какая сцена разыграется, когда Дуглас начнет уверять Сильвию, что чудесные серьги вовсе не его подарок и что Мэри сама платила за рубины. У брошенных жен тоже выпадают редкие минуты счастья.

«Нью-Йорк Таймс» объявила цену, которую назначили за Пикфэр: пол миллиона долларов. Ходили слухи, что имение купит районная администрация Беверли-Хиллз, собиравшаяся превратить его в парк для туристов и музей кино. Когда Мэри и Бадди вернулись с Гавайев после медового месяца, они переехали к Роджерсу. Его дом стоял неподалеку от кантри-клуба. Роджерс хотел обновить особняк, но у него ничего не получилось. Пикфорд охватило беспокойство, и Бадди почувствовал это. Они не предпринимали никаких усилий, чтобы найти новый дом и начать новую жизнь. Однажды Мэри просто сказала мужу, что пора упаковывать вещи. После этого они отправились в Пикфэр.

Летом 1936 года «Юнайтед Артисте» избрала очередного президента, финансиста A. X. Джианнини. Банкирская цепкость уживалась в нем с нежной душой романтика. Он не скупился, субсидируя фильмы, и умел улаживать конфликты и ссоры между студиями.

После своего назначения Джианнини сказал: «Больше всего индустрия кино сейчас нуждается в мире. Многие сделки не заключаются только потому, что кто-то кому-то не нравится. И им плевать на результат. Корпорация «Юнайтед Артисте» не позволит своим членам и партнерам выяснять личные отношения в офисах, так как это помешает плодотворной работе». Но никто в «Юнайтед Артисте» не прислушался к его словам. «Всю свою жизнь я был авантюристом, — говорил впоследствии Джианнини, — и попадал во многие переделки. Но я должен сказать, что никогда не видел таких схваток, как на собраниях совета правления в «Юнайтед Артисте».

В 1937 году Сэм Голдвин на собрании директоров назвал партнеров — основателей компании «паразитами». Действительно, он один сделал больше фильмов, чем остальных три основателя вместе взятых. С почти маниакальной злостью Голдвин кричал, что основатели должны отказаться от своих акций в его пользу, и предлагал им по полмиллиона долларов каждому. Пикфорд, Фэрбенкс и Чаплин рассмеялись. После этого они вышли в соседнюю комнату обсудить условия, на которых они согласятся отдать Голдвину бразды правления «Юнайтед Артисте». В конце концов, они сообщили, что их устроит сумма в два миллиона долларов каждому. Разочарованный Голдвин попросил Корду помочь ему с деньгами, но им не удалось собрать нужную сумму.

В 1938 году Мэри писала для «Нью-Йорк Джорнал». Она брала интервью у разных знаменитостей, включая Бадди, и комментировала общественные проблемы. Но ее колонка в газете исчезла, когда Пикфорд с успехом занялась рекламой косметики. Она никогда не пошла бы на это, находясь на вершине славы, но теперь, в сорок шесть лет, у нее вдруг появилась некая цель и видимость движения вперед. На рекламных снимках актриса выглядела просто великолепно. Текст гласил: «Когда я покупала эти лаки и кремы лишь для себя, они обходились мне значительно дороже, чем они стоят вам». Но рекламная кампания оказалась дороже, чем планировалось, и поэтому производство губной помады и кремов вскоре прекратилось.

Пока Мэри занималась косметикой, Голдвин наращивал темп выпуска своих фильмов. В 1937 году он поразил партнеров тем, что потребовал сделать его единственным доверенным лицом в руководстве. При этом они по-прежнему оставались бы владельцами акций, но Голдвин выбирал бы свой собственный совет директоров и, в конце концов, превратил «Юнайтед Артисте» в свою вотчину. Пикфорд, Фэрбенкс и Корда не смогли вымолвить ни слова от удивления. Чаплин, который вообще не приходил на собрания, если знал, что там появится Голдвин, прислал своего поверенного, адвоката Чарльза Шварца. Собрание превратилось в схватку, когда Голдвин воспользовался правом вето на финансовые дела компании, клянясь, что не отступится, пока не добьется своего. В конце собрания Шварц не выдержал и негодующе заорал: «Убирайся отсюда, хулиган!», обращаясь к режиссеру, снявшему «Грозовой перевал».

Понадобилось два года, чтобы разрешить этот кризис. Переговоры зашли в тупик. Голдвин через суд добивался разрыва своего контракта на распространение фильмов, но «Юнайтед Артисте», которая нуждалась в его лентах, не сдавала позиций. Процесс затянулся, и все его участники понесли большие денежные затраты. Все закончилось тем, что жена Голдвина, Френсис, приехала в Пикфэр и, дрожа, упала Мэри в ноги. «Я прошу за Сэма и за нашего ребенка: отпустите моего мужа», — рыдала она. Страх перед бедностью, любовь к семье — все это подействовало на Пикфорд. «Встаньте, — в замешательстве пробормотала она. — Я все устрою. Прошу вас, Френсис, встаньте». С этой минуты дело ускорилось. 11 марта 1941 года Сэм Голдвин продал «Юнайтед Артисте» свои акции, прервал свой контракт и пошел искать драки в другом месте.

«У меня нет предрассудков», — писала Пикфорд, регулярно посещавшая гадалок. Очевидно, никто из ее друзей-экстрасенсов не предсказал, что Гвин, которая чувствовала себя в Пикфэре весьма стесненно, планирует удрать из дома. 31 мая 1939 года она сказала тете, что сегодня не собирается выходить на улицу. Вместо этого она сбежала с ведущим радиопрограммы, мужчиной намного старше ее. Его звали Хью Эрнст. Вскоре они обвенчались в Лас-Вегасе. Чувствуя, что ее предали, Мэри несколько недель после этого не могла разговаривать с племянницей.

11 июня 1939 года Пикфорд попросила свою ирландскую служанку погадать ей на чайных листьях. «Я вижу, кто-то лежит неподвижно, — сказала служанка. — Он одновременно близок к вам и вместе с тем как бы далек. Он умирает или уже умер, но я не вижу, чтобы вы плакали». На следующий день пятидесятишестилетнего Оуэна Мура нашли лежащим на полу в кухне. Он по-прежнему сильно пил и, как сказал врач, умер от кровоизлияния в мозг. Он пролежал мертвым два дня, прежде чем его обнаружили.

Спустя шесть месяцев, 12 декабря, телефонный звонок разбудил Мэри в номере чикагского отеля «Дрейк». Четыре часа утра — зловещее время для новостей, и как только Мэри услышала голос Гвин, она все поняла.

Фэрбенкс умер от сердечного приступа. За несколько дней до этого он почувствовал боль в сердце и по совету врачей лег в постель. На следующий день актер встретился со своим братом Робертом. Шестью годами раньше, в день своего пятидесятилетия, Дуг сказал брату, что жизнь наскучила ему; он добился всего, чего хотел, и желает лишь внезапной смерти. Фэрбенкс также сказал, что если он умрет, пусть Роберт сообщит об этом Мэри.

11 декабря Фэрбенкс-младший на цыпочках вошел в комнату отца. Свет был выключен, но он разглядел в темноте больного, который поднял руку. «Нам никогда не удавалось вести себя естественно по отношению друг к другу», — вспоминал Джей Ар. Отец будто и не заметил хвалебных статей о сыне, сыгравшем в авантюрных фильмах «Пленник Зенды» (1937) и «Гунга Дин» (1939). И все же между ними возникали моменты интимности. Весной Фэрбенкс присутствовал на свадьбе Джей Ара и Мэри Ли Хартфорд, которая незадолго до этого развелась с наследником компании «А энд П». «Теперь, когда он лежал в этой комнате, слабый и немощный, мне показалось, что мы поменялись ролями. Я стал отцом, а он сыном, сильно захворавшим ребенком», — писал Фэрбенкс-младший. Они поговорили, и Джей Ар, взяв отца за руку, спросил у него, не хочет ли он, чтобы он что-нибудь почитал. Послушав несколько строф из Байрона и Шекспира, Фэрбенкс уснул. Джей Ар поцеловал отца в лоб — впервые за всю свою жизнь — и выскользнул из комнаты.

Под утро сиделка спросила у Фэрбенкса, как он себя чувствует, и актер просиял своей знаменитой улыбкой: «Никогда не чувствовал себя лучше». Через несколько часов сиделка, находившаяся в соседней комнате, услышала рычание пса Поло. Она заглянула в комнату больного и увидела, что тот мертв.

Повесив трубку, Мэри едва сдержала слезы, — она думала, что это та малость, которую она может сделать для Бадди, — и взялась за работу над официальным заявлением. «Я думаю, всех нас будут утешать воспоминания о той радости и атмосфере приключения, которую он дарил миру. Он ушел внезапно, как делал все в этой жизни, но невозможно поверить в то, что этот вибрирующий и веселый дух исчез навсегда».

Она не пришла на похороны: «Мне кажется, что глядеть на мертвых — это варварство. В тот миг, когда дух оставляет тело, оно превращается в пустую оболочку». Возможно, она не захотела ехать из-за Сильвии. Актриса Глэдис Купер с циничной иронией описывает леди Эшли в трауре, но с накрашенными ногтями на ногах, выглядывающими из босоножек. Но Летиция считала скорбь Сильвии искренней. «Полагаю, что она действительно любила дядю Дугласа. Никто не переживал его смерть так тяжело, как она». Сильвия в течение нескольких месяцев горевала по Фэрбенксу.

Мэри плакала в одиночестве, сидя в купе поезда, едущего в Нью-Йорк. Но сначала она позвонила Чаплину, который тоже не собирался на похороны. «Я не перенесу вид того, как они положат на Дугласа могильную плиту», — сказал Чарли. Вместо этого он объявил день траура, приостановив съемки своей новой картины. Около часа Пикфорд и Чаплин говорили о былых временах, о веселье на лужайке в Пикфэре, о ночных беседах и о старых фильмах. «Ты помнишь, как я всегда показывал свои фильмы Дугу?» — спросил Чаплин (он ненавидел все свои ленты, но всегда ждал от Фэрбенкса слов одобрения). «Я все еще вижу, как он сгибается от смеха, не в силах смотреть на экран, — ответила Мэри. — Я даже помню, как он закашливался в такие моменты». После этого разговора она вспоминала, что Фэрбенкс относился к Чаплину как к младшему брату и мог без конца слушать его истории.

«Бог сжалился над актерами, — заявил Сесиль Хардвик, часто оставлявший лондонскую театральную сцену ради кино, — и подарил им место под солнцем и плавательный бассейн. Правда, за эти блага им пришлось закопать свои таланты». Лос-Анджелес казался Хардвику Сибирью с пальмами. Журналист Брюс Бливен, проезжая через этот город, обратил внимание на «изысканную компанию безмятежных существ, чьи тупые лица указывали на то, что каждое из них старалось казаться полным идиотом».

Это типичное заявление для людей с Восточного побережья и театральных деятелей, которые не хотели мириться с поставленным на конвейер кинопроцессом. Но, несмотря на столь нелестную репутацию, в мире кино случались проблески интеллекта и сознания. Например, в военные годы Голливуд не уступал Нью-Йорку в количестве дебатов и политической активности, частично питаемой присутствием европейских деятелей искусства, которые спасались в «стране лотосов» от нацистов. Среди них были писатели Бертольд Брехт и Томас Манн, артисты Луиз Райнер и Петер Лорр, композиторы Эрих Корнгольд, Ганс Эйслер и Макс Штайнер, режиссеры Уильям Дитерль, Фритц Ланг и Билли Уайлдер. Их нелегкая судьба, гражданская война в Испании и прибытие в Калифорнию тысяч евреев привели к созданию активной антифашистской группы, в которую вошли либеральные деятели мирового кино.

Пикфорд не скрывала, что принадлежит к другому, правому кругу. В 1920-х годах она встречалась с Муссолини, а в 1934 году посетила в Нью-Йорке мероприятие, посвященное пятнадцатой годовщине фашизма. «Приехав в Италию в последний раз, я обнаружила там совсем другой дух, чем во время ранних поездок, — говорила она на этом вечере. — Эти изменения произошли благодаря Муссолини. Италия всегда рождала великих людей, и Бенито появился в подходящий момент. Вива фашизмо! Вива Дуче!» Тремя годами позже, вернувшись из поездки по Европе, Пикфорд повторила эти хвалебные слова, добавив: «Адольф Гитлер? По-моему, он великий человек, который нужен немецкому народу. Ситуация в Германии во многом изменилась к лучшему».

Постепенно между голливудскими либералами и теми, кто находился под влиянием правой идеологии, разгорелся серьезный конфликт, и многих левых заклеймили как коммунистов. Они стали жертвами антикоммунистической истерии, и некоторым досталось больше, чем Чаплину.

В течение нескольких лет он был объектом нападок. В 1934 году античаплинские настроения усилились, когда, гастролируя с фильмом «Огни большого города», он начал позволять себе свободно высказываться по политическим вопросам. Например, патриотизм он называл «самым большим безумием, от которого когда-либо страдал мир». Тот факт, что Чаплин так и не стал американским гражданином, беспокоил и злил многих голливудских консерваторов. В разгар Великой Депрессии критики ждали, что в своем новом фильме актер как-то совместит образ своего Бродяги с политической злобой дня. И в самом деле, выход картины «Новые времена» (1936) заставил критика Ричарда Уоггса-младшего заявить: «Идеи фильма путаны и невнятны, но они определенно левого толка, как по симпатиям, так и по интересам».

Фильм «Великий диктатор» (1940) заканчивается речью, в которой герой Чаплина, бедный парикмахер, говорит о мире и надежде. Правые сочли это воззвание коммунистической проповедью. Некоторые осуждали Чаплина и за то, что он поддерживал советско-американский антифашистский союз. «После многих лет изощренного притворства, — писал реакционный журналист Вестбрук Пеглер, — когда открытое выражение взглядов могло бы повредить бизнесу Чаплина, теперь, сделав себе состояние и потеряв любовь публики, он откровенно демонстрирует солидарность с прокоммунистическими актерами и писателями, которые называют себя художниками, хотя на самом деле они поденщики».

Пикфорд колебалась. Она обожала Пеглера. Она могла взволнованно говорить о Чаплине, особенно после нескольких порций виски («Я часто читала и слышала суровые высказывания о Чаплине, — признавалась она, — и сама критиковала его»). Но она знала, что Чаплин не коммунист, и что он мог в ущерб себе выступать с критическими заявлениями или попросту злословить. Однажды кто-то сунул ему в карман пальто вырезку из газеты. В ней говорилось что-то насчет «голодных-уличных мальчишек», которым он обязан своим богатством. По словам Мэри, «это была наиболее злобная статья о Чарли, которая когда-либо появлялась в прессе». Они с Фэрбенксом напрасно пытались уговорить Чаплина выбросить эту статью. «Только ничтожный человек, страдающий от зависти и обиды, мог написать такое, Чарли, — с негодованием заявила Мэри. — Зачем ты прижимаешь гадюку к сердцу?»

Но Чаплин считал, что Пикфорд пытается покровительствовать ему. «Она постоянно упрекала меня, когда разговор заходил о бизнесе, — писал он в своих воспоминаниях, — заставляя меня чувствовать себя виноватым». Мэри осмыслила все это позднее: «Я, наконец, пришла к выводу, что он не хотел того, чего хотела я. Вероятно, в какой-то период, особенно после смерти Дугласа, я обращалась с Чарли как-то не так».

Она старалась сохранять объективность. В 1939 году Дэвид О. Селзник, благодаря своему новому фильму «Унесенные ветром», занял почетное место на голливудском Олимпе (к сожалению, лента распространялась не через «Юнайтед Артисте»; в обмен на использование своей звезды, Кларка Гейбла, «МГМ» подписала контракт на право проката фильма). В 1941 году Селзник стал партнером Пикфорд и Чаплина, и компания ссудила его деньгами на производство фильмов. Селзник пустил средства на покупку талантливых актеров и новейшего оборудования; «Юнайтед Артисте» надеялась, что это приведет к повышению качества продукции. Однако новых лент все не появлялось, и раздраженный Чаплин подал судебный иск. В 1943 году Мэри, которой в прошлом доводилось принимать участие в подобных ссорах, написала Чаплину откровенное письмо: «Не кажется ли тебе самому неуместным, Чарли, что ты подаешь на Дэвида в суд за то, что он не сделал ни одной картины за три года? Вспомни, как мы с Дугласом шесть лет ждали появления первой твоей картины. Между тем твои фильмы двенадцатилетней давности не обладали такой значимостью, как фильмы Дэвида сегодня. Полагаю, у тебя имелись свои причины, по которым ты медлил с выпуском крайне необходимой продукции, хотя морально ты был обязан помогать Гриффиту, Дугласу и мне».

В этом страстном письме Пикфорд умоляла Чаплина думать о будущем и об интересах «Юнайтед Артисте»: «Последние пятнадцать лет мы только и делаем, что ссоримся между собой Эти разногласия парализуют деятельность компании. Твой иск к Дэвиду в любом случае обойдется нам дорого». Мэри пункт за пунктом подвела краткие итоги деловых конфликтов руководителей «Юнайтед Артисте» (попутно обвинив Чаплина в отсутствии здравого смысла) и заявила, что ее тяготят такое партнерство и такая дружба: «Ты единственный человек в киноиндустрии, который может в какой-то степени поставить под вопрос мою веру в тебя и преданность тебе. Мы вместе двадцать пять лет, и если за это время ты так и не узнал меня, Чарли, глупо напоминать, как много раз я смирялась и закрывала глаза на многочисленные обиды, резкие упреки и унижения, которые я перенесла от тебя».

Вслед за этим последовало октябрьское собрание, отмеченное нервными срывами и скрежетом зубов. Мэри говорила о недостатках устава. Когда-то основатели «Юнайтед Артисте» неофициально договорились, что все решения должны приниматься только при всеобщем одобрении. Впоследствии это правило приобрело статус закона. Но девиз «Один за всех и все за одного» уже не помогал. Теперь голос одного члена правления мог затормозить прогресс «Юнайтед Артисте». Мэри решила, что именно в этом кроется причина всех последних неудач компании, и попыталась в судебном порядке отменить это положение.

«Оно существовало всегда, — заметил Чаплин, — и мы работали».

«Еще как работали», — с сарказмом отозвалась Пикфорд.

«Это вопрос мнений, — сказал Чаплин. — Твои дела идут хорошо, — сказал он ей. — Мои тоже. Думаю, что мы неплохо поработали в прошлом, — продолжал он, не обратив внимания на ее ядовитое «спасибо». — По-моему, об этом говорит твой кредит».

Мэри вспыхнула: «Мой кредит не касается «Юнайтед Артисте». Если бы он велся так же, как кредит компании, я осталась бы сегодня без единого цента». После того, как возмущенные крики затихли, Пикфорд заявила: «Отныне все деловые сделки, которые мне придется заключать с мистером Чаплином, я буду обговаривать с ним как с совершенно посторонним человеком».

После смерти Фэрбенкса, объединявшего их, эти двое редко виделись друг с другом. Мелкие обиды, о которых они прежде забывали, чтобы не травмировать Дуга, всплыли на поверхность.

В 1940-х годах Мэри Пикфорд знали как богатую матрону из высшего общества. За ее плечами была карьера, которую кто-то помнил, а кто-то забыл. Молодые американцы видели в ней аристократку, которая в прошлом каким-то туманным образом символизировала собой вселенское добро. В 1941 году генеральная федерация женских клубов составила список наиболее известных и уважаемых женщин, в который вошли Хеллен Келлер, Элеонора Рузвельт и Мэри Пикфорд.

Кроме того, Мэри состояла в попечительском совете фонда Томаса Эдисона, имела три почетные степени по искусству и по-прежнему принимала деятельное участие в гуманитарном фонде кино. На территории Пикфэра появилось благотворительное заведение в помощь ветеранам войны. В Вашингтоне Пикфорд сотрудничала с национальной юношеской ассоциацией по вопросам предоставления работы нуждающимся студентам. Франклин Делано Рузвельт предложил Мэри баллотироваться в Сенат («Я отвергла эту идею, — говорила она позднее, — потому что наши взгляды сильно отличались»). Но свой самый весомый благотворительный вклад Пикфорд сделала в 1941 году, когда она заложила основание загородного особняка в Вудлэнд-Хиллз, Калифорния, бросив первую лопату земли там, где впоследствии построили пансион для пожилых заслуженных артистов, а также больницу и театр.

Но, несмотря на почести и активную деятельность, Мэри чего-то недоставало: ей не давала покоя память о Шарлотте. Ей хотелось стать продюсером фильма о жизни матери. В своем воображении она рисовала себе яркие сцены: смерть Джона Чарльза, долгие вечера, проведенные за шитьем, утомительные гастроли с бездарными спектаклями. Все это заканчивалось триумфом, когда Мэри, попав на студию «Байограф», словно по мановению волшебной палочки изменяла жизнь семьи. В 1940 году Пикфорд через посредников предложила Ширли Темпл, которая быстро взрослела и теряла свою зрительскую аудиторию, воссоздать образ юной Любимицы Америки на экране. К счастью, Темпл не пошла на это. Если бы она согласилась, образ Маленькой Мери, вероятно, никогда не возродился бы вновь.

Кроме того, после нескольких неудачных картин мать Ширли подписала дочери контракт с новым продюсером, Эдвардом Смоллом, который распространял свои фильмы через «Юнайтед Артисте». Короткий список намеченных к выпуску картин включал в себя римейки двух картин Пикфорд: «Маленькая Анни Руней» и «Стелла Марис». Героиня последней ленты в исполнении Темпл бесформенна и ужасна. «Маленькая Анни Руней» совершенно неузнаваема. Этот римейк вышел на экраны в 1942 году под названием «Мисс Анни Руней» и изображал бессмысленно веселящихся подростков. В роли Анни Темпл впервые поцеловалась на экране.

В 1943 году Дэвид О. Селзник заключил контракт с Темпл. Мэри попросила свою любимицу сыграть в фильме «Юная мисс».

Ширли изумила вся эта суматоха вокруг нее. В конце концов, она еще ни разу не виделась с Пикфорд. Когда эта встреча произошла на пресс-конференции, Мэри коршуном налетела на Темпл, заключила ее в объятия, словно давнюю подружку, а потом потащила к фотографу журнала «Лайф». «Пикфорд доверительно сообщила репортеру, — вспоминала Темпл, — что моим следующим фильмом станет «Кокетка», римейк ее картины 1929 года. Для всех, кроме нее самой, это было новостью».

Номер «Лайф» со снимком, сделанным в этот вечер, разошелся четырехмиллионным тиражом. По словам Темпл, это фото стало величайшим в истории кино. На нем две уверенные в себе круглолицые женщины одинакового роста держат друг друга за руки. Они излучают энергию, здоровье и стиль. Но подпись: «Две величайшие актрисы прошлого» — убийственно жестока.

Говорят, что Пикфорд шокировала эта фраза. Но она стойко выдержала удар и приняла мудрое решение, написав в «Лайф» письмо, где отрицала голливудские сплетни о том, что она собирается подать на журнал в суд, назвав эти слухи чепухой.

Маленькая Мэри дружила с детьми не только на экране, но и ладила с ними в реальной жизни. Когда в 1910-х годах ее впервые представили Фэрбенксу-младшему, игравшему с детской железной дорогой, она немедленно опустилась рядом с ним на пол: «Это твои поезда? Позволишь мне поиграть с одним из них?» Позднее Пикфорд вспоминала: «Я испытывала материнские чувства ко всем маленьким детям, которые играли со мной на съемочной площадке». В 1920-х годах она надеялась забеременеть. Как-то Мэри сказала журналистам, что они с Фэрбенксом собираются взять на воспитание чужого ребенка. Но в их жизни случалось слишком много событий, а Фэрбенкс сам был как ребенок и не мог играть роль отца.

В 1943 году Пикфорд поняла, что время пришло. Ей исполнился пятьдесят один год, у нее был любящий муж и много свободного времени. Мэри давно решила, что она бесплодна. «Говорят, что нельзя любить чужих детей как своих собственных, — писала она, — но мне кажется, что иногда их можно любить даже сильнее, чем родных». Фактически она убедила себя, что полюбит сироту. Но ее ждало разочарование; встретившись с восьмилетней девочкой из приюта, она обнаружила, что осталась к ней равнодушна. Дело исправил Роджерс, который однажды привел к ней в комнату румяного мальчика шести лет. Он был одет в красивый костюмчик и отдал салют, когда Бадди представил его. Мэри зачарованно наблюдала за тем, как мальчик усаживается на коленях Роджерса. В следующее воскресенье его привезли в Пикфэр на целый день. Он много и жадно ел и расплакался, когда пришло время уезжать. Мэри так полюбила его, что не могла уснуть ночью. 2 мая 1943 она подписала все необходимые бумаги по усыновлению, и Рональд Чарльз Роджерс поселился в Пикфэре.

Примерно через десять месяцев Пикфорд посетила сиротский приют, и няни через окно показали ей своих воспитанников. Среди них была маленькая девочка, которой исполнилось всего пять месяцев. Мэри понравилось ее милое личико и шерстка темных волос на голове. По словам директора приюта, ее отца убили на Гвадалканале, а вскоре умерла мать. «Я хотела эту малышку больше всего на свете», — вспоминала Пикфорд. В течение нескольких дней она думала только о Роксане: о ее беззубой улыбке, ее наклоне головы, о том, как она держала ее на руках. Через несколько недель из сиротского приюта сообщили, что все документы на Роксану готовы. Мэри поспешила туда, забрала девочку и помчалась домой на полной скорости, игнорируя красный свет светофора. Лимузин въехал в Пикфэр в облаке пыли. Она так разволновалась, что забыла позвонить Бадди, который в то время служил на авиационной базе. Дома также не было сделано никаких приготовлений. Когда девочку при везли в Пикфэр, там не оказалось ни детской одежды, ни бутылочек с молоком.

Ронни и Роксану перевозили с места на место, посылали в частные школы, оставляли в Пикфэре или поручали наемным воспитателям, пока приемные родители путешествовали. Мало кто из друзей и родственников знал об их существовании. Летиция считала Ронни «умным, симпатичным малышом. До приюта ему жилось ужасно. В пять лет он чистил ботинки на улице, зарабатывая себе на еду, в то время как его больная мать неподвижно лежала дома». Разумеется, в Пикфэре Ронни не голодал. Но Мэри забыла, что любовь завоевывается постоянным вниманием и общением. Шарлотта работала, играла и спала бок о бок со своими детьми. Она наказывала их, выслушивала, защищала и страдала. Мэри, со своей стороны, делала акцент на дисциплине. «Со мной обращались строго, — вспоминала Роксана в 1996 году. — Если я плохо себя вела, меня шлепали» (Пикфорд всегда делала это лично). Наказания в детстве запомнились Роксане на всю жизнь. Пикфорд учила детей следовать определенным правилам, покупала им всякие роскошные вещи, но при этом упустила нечто очень важное.

«Я гостила в Пикфэре, — вспоминала Летиция, — когда ко мне подбежал Ронни, которому исполнилось тогда семь лет, и сказал, что хочет прыгнуть с трамплина. А ведь он еще не умел плавать!» В тревоге она отвела мальчика в сторону. «Я должна сказать тебе, что на дне бассейна сидит дракон, — сказала Летиция. — Ты его видел? Он сидит на дне и, если поблизости есть взрослые, он не причинит тебе вреда. Но если взрослых рядом не окажется и ты вступишь в воду, он тотчас тебя схватит». Ронни сделал большие глаза и попросил нарисовать дракона. Понимая, что не стоит слишком запугивать ребенка, Летиция нарисовала ужасного, но смешного дракона из бассейна. Именно таким драконом и нужно было быть Пикфорд по отношению к детям.

Похоже, она стремилась к тому, чтобы дети достигли физического совершенства. «Ронни был просто маленьким мальчиком, — писала Летиция, — но Мэри это не устраивало. Она говорила: «Боже мой, он такой же коротышка, как и я!» Таким образом, все шло не так идеально, как ей представлялось. Роксана, эта маленькая красивая крошка, росла крепким ребенком, но ее зубы нуждались в исправлении, однако Мэри почему-то так и не занялась этим».

И все же на фотографиях первые годы их совместной жизни выглядят весьма привлекательно. На одном из снимков Роксана, едва научившаяся ходить, с любовью тянет маму за ухо. Они обе одеты в короткие юбочки с оборками. На фото с пикников все выглядят шикарно, но Роксана просто великолепна в нарядном пальто и идущей к нему шляпке. Другие снимки сделаны на Рождество — у Ронни сверкают глаза, он только что получил в подарок лошадь-качалку, а Роксана, сидя на этой лошадке, прижимает к груди куклу. Сохранились также фотографии с детских праздников. Пикфорд вместе с детьми танцует вокруг шарманщика. Мэри и Роксана играют с его обезьянкой. Гаснут свечи, вскрываются подарки, показываются фильмы.

И, наконец, вся семья позирует для парадного портрета в большом зале в Пикфэре. Бадди, как обычно, замечательно выглядит, а Мэри украшают превосходные драгоценности. Роксана кажется немного потерянной, несмотря на гордую осанку, а Ронни умиротворенно улыбается. Над ними висит огромный портрет Мэри в золотой раме. Написанная в натуральную величину, картина напоминает о том, что образ Пикфорд, словно ангел или проклятие, будет преследовать их всю жизнь.

В 1945 году Фэрбенкс-младший в своем письме к Мэри спросил, что она скажет, если он начнет снимать фильм на «Юнайтед Артисте». Идея была в принципе не нова; он создал несколько лент для «Юнайтед Артисте». «Он отчаянно пытался внести свою особую лепту в историю кино», — говорила Мэри. «Я давно решил для себя, что никто не сможет последовать примеру моего отца, — признавался Джей Ар. — Его шаги были такими легкими, что он не оставлял следов».

Многие фильмы Фэрбенкса-младшего держались лишь на его мастерстве, хотя «Пленник Зенды» показал его склонность к тому, что Мэри называла широкими жестами и позерством. Очень недурна картина «Корсиканские братья» (1941). Когда в Европе началась война, любовь Джей Ара к Англии заставила его вступить в Белый комитет, который выступал за помощь союзникам. Социальное положение Фэрбенкса-младшего сблизило его с Белым домом, где он часто проводил уик-энды в качестве личного гостя Рузвельта. В 1941 году его послали с миссией доброй воли в Южную Америку, но на самом деле его подлинной целью являлся сбор информации о пребывании там нацистов.

Джей Ар служил офицером на флоте и демобилизовался в 1946 году. Он написал письмо Мэри, когда задумался о возобновлении своей карьеры. Пикфорд понравилась мысль об установлении деловых отношений с молодым Фэрбенксом, но из любви к пасынку она советовала ему не иметь дела с «Юнайтед Артисте». «Строго между нами, — писала она ему, — студия до сих пор должна мне дивиденды с 1940 года». Вторая мировая война вызвала сильный рост посещаемости кинотеатров, что благоприятно отразилось на всех голливудских студиях за исключением «Юнайтед Артисте», где складывалась очень неблагоприятная ситуация. Как обычно, компании не хватало фильмов для проката, а те, которые имелись, были недостаточно хороши.

В 1945 году Мэри приняла своего мужа и Ральфа Кона, который когда-то создавал фильмы для «Колумбии», на новое предприятие под названием «Комет Продакшн». Новая компания сделала для «Юнайтед Артисте» шесть второсортных фильмов. Затем, совместно с еще одной студией, Мэри попыталась экранизировать пьесу «Прикосновение Венеры». Однако эта версия так и не попала на экран из-за судебного иска в миллион долларов режиссера Грегори Ла Кава, утверждавшего, что Мэри вмешивалась в съемочный процесс на всех стадиях работы.

Руководители «Юнайтед Артисте» ни в чем не могли достичь единодушия; в течение всей войны они то и дело ссорились. В письме Мэри поделилась с Джей Аром своими опасениями относительно того, что Селзник покинет студию. «Он откровенно говорит о том, что его не интересует «Юнайтед Артисте» и что ему нет дела до ее будущего». Кроме того, она писала, что с Чаплином не разговаривают уже два года Он не отвечает ни на чьи письма, телефонные звонки и телеграммы. Полагаю, что гении должны иметь свои привилегии. Режиссер новой картины Чарли прибыл сюда из Нью-Йорка, но он даже отказался переговорить с ним по телефону».

Позднее Чаплин признавался, что в то время его всецело занимали личные проблемы. В 1942 году он написал сценарий к фильму «Мсье Верду», который снимал в атмосфере тревоги, сомнений и тягостных раздумий. Картина вышла на экраны в 1947 году. Рекламная кампания под девизом «Чаплин изменяется! А вы способны измениться?» предлагала зрителям принять Чарли в новом образе распущенного бездельника. Но для некоторых людей он уже изменился; враги актера из правого лагеря провоцировали в обществе невиданный интерес к его сексуальной жизни.

Кампания против Чаплина вспыхнула в 1945 году, когда молодая, подающая надежды актриса Джоан Барри подала на него в суд, настаивая на том, что он является отцом ее ребенка. Она была явно не в себе, и анализ крови подтвердил, что Чаплин не имеет никакого отношения к этому делу. Но все увереннее раздавались голоса за депортацию Чаплина из-за его левой ориентации и тяги к совсем юным девушкам (двум из трех его бывших жен было по шестнадцать лет, и он их привел к алтарю уже беременными). В 1943 году пятидесяти четырехлетний Чаплин женился на дочери знаменитого драматурга Юджина О’Нила Уне О’Нил, которой было восемнадцать. Она оставалась рядом с мужем до самой его смерти и поддерживала его на судебных разбирательствах, когда актера называли «распутным кобелем». Во время первого судебного заседания присяжные не вынесли приговора. На втором суде анализ крови не помог, и «старому негодяю» пришлось в течение двадцати одного года платить Барри алименты.

Возможно, в частных разговорах Мэри негодовала по поводу этой тяжбы. По крайней мере, никаких публичных выступлений она не предпринимала. Возможно, она решила, что в атмосфере политической истерии того времени лучше вести себя тихо и осторожно. Вероятно и то, что на нее повлияли какие-то грязные сплетни. Бутон Херндон, написавший книгу о любовном романе Пикфорд и Фэрбенкса, утверждал, что Летиция и Люсиль, две очаровательные дочери Роберта Фэрбенкса, никогда не оставались наедине с Чаплином в Пикфэре.

Так или иначе, Мэри бы не стала выступать против Чаплина, даже если бы захотела. По иронии судьбы, этот левак и распутник остался ее единственным партнером по «Юнайтед Артисте».

Джей Ар так и не вступил в «Юнайтед Артисте», Корда покинул компанию в 1943 году, а акции Селзника практически обескровили компанию. Казалось, что на Чаплине все это никак не отражалось. «Я не видел больших оснований для беспокойства, — вспоминал он с улыбкой. — Мы и раньше залезали в долги, но удачный фильм всегда нас выручал». Несмотря на антипатию к нему в определенных кругах, актер предсказывал, что картина «Мсье Верду» спасет их, принеся доход в двенадцать миллионов.

Мэри, которая хотела придать выходу ленты на экраны дополнительный вес, сделала шаг навстречу Чарли, посетив премьеру «Мсье Верду» в Нью-Йорке. Чаплин и Уна договорились встретиться с ней перед началом сеанса. Но вечер начался неудачно. Пикфорд опоздала на встречу, оправдавшись, что задержалась на коктейль-парти. Затем все трое отправились в бродвейский кинотеатр, в фойе которого их уже ждал ведущий радиопередачи.

«Наконец-то прибыли Чарли Чаплин и его жена. Вместе с ними сюда пришла эта замечательная, трогательная актриса немого кино, которая по-прежнему остается Любимицей Америки. Ее зовут Мэри Пикфорд». Когда Мэри попросили что-нибудь сказать, они потащила с собой Чаплина и взяла микрофон. «Две тысячи лет тому назад родился Иисус Христос, — начала она, — а сегодня…» К счастью, Мэри не дали договорить; толпа оттеснила ее от ведущего.

В целом, премьера не удалась. Многим зрителям фильм не понравился, многие не любили Чаплина. В год выхода картины на экраны сенатор Уильям Лэнгер публично недоумевал, почему некоторых людей выдворяют из Америки, в то время как Чаплин с его коммунистическими взглядами, правонарушениями и склонностью к совращению шестнадцатилетних американских девочек остается в стране. Возле кинотеатров, где шел «Мсье Верду», выстраивались пикеты противников Чаплина. Но сам актер винил в финансовом неуспехе фильма «Юнайтед Артисте». В конце концов, он устал от всей этой суеты и решил выйти из состава компании.

К всеобщему удивлению, Пикфорд дала согласие продать «Юнайтед Артисте». Странно и то, что она и Чаплин, которые редко вместе вели дела, приняли предложение театральной сети «Фабиан». Покупатель не постоял за ценой. По договору Чаплин получал пять миллионов долларов, а Пикфорд в полтора раза больше. Но когда им оставалось только поставить свои подписи, Чаплин вдруг отказался от продажи, заявив через своего посредника, что контракты заключались только ради рекламных целей.

Это оказалось непростительной ошибкой. Дела «Юнайтед Артисте» пришли в полный упадок. Президент компании, Эд Рэфтери, подал в отставку. Мэри, которая выступала за продажу компании, попала в затруднительное положение, потому что сеть «Фабиан» хотела скупить или все акции, или вообще ни одной.

Совет директоров «Юнайтед Артисте» предложил Джо Шенку найти нового президента, реорганизовать компанию и объединить партнеров. Эта мысль показалась Мэри здравой, и она с радостью предоставила Шенку на время права своего поверенного адвоката. Так как Чаплин продолжал протестовать, Пикфорд пренебрегла своей гордостью и нанесла ему визит. «Я догадывалась, что Чарли может разгневаться, — вспоминала она, — но то, что я увидела, превзошло все мои ожидания».

Чаплин кричал: «Я не предоставил бы права поверенного адвоката даже собственному брату! И я вполне сам могу голосовать за участь моих акций».

«Но, Чарли, ты ведь знаешь, что Шенк хороший бизнесмен».

«Я тоже хороший бизнесмен!»

(Это было самонадеянное заявление; Мэри писала, что бедный Чарли совершенно ничего не смыслил в бизнесе).

Пикфорд попробовала еще один ход: «Чарли, я пришла к тебе не как партнер. И даже не как твой давний друг. Я представляю здесь наших служащих по всем миру, производителей фильмов, банкиров».

Он оборвал ее: «Если ты представляешь здесь банкиров, можешь считать наш разговор законченным».

Пикфорд, изо всех сил стараясь сдержать свой гнев, направилась к двери.

В 1948 году режиссер Билли Уайлдер обедал вместе с Сэмом и Френсис Голдвинами в ресторане на Беверли-Хиллз. Внезапно со стороны бара к ним приблизился человек с ястребиным носом и, остановившись у их столика, в ярости ткнул на Голдвина пальцем. «Вот где ты, сукин сын, — прорычал он. — Это я, а не ты, должен был снимать картины». — «Убирайся отсюда, ублюдок», — прошипела Френсис. Мужчина удалился прочь, а Голдвин уставился на жену. Когда она спросила его, что это за пьяница, он сказал ей, что это Д. У. Гриффит.

Хотя Гриффит снял свой последний фильм в 1931 году, он все еще появлялся в городе в старых костюмах с потрепанными манжетами. Иногда его сопровождали какие-то подозрительные женщины. Линда Арвидсон давно покинула Гриффита, и после их развода в 1936 году он женился на молодой малоизвестной актрисе Эвелин Болдвин. Через несколько дней после свадьбы его наградили «Оскаром» за выдающиеся творческие достижения в качестве режиссера и продюсера, а также за важный вклад в дело развития кино. Когда он услышал овации, на его глазах появились слезы. После этого он нечасто появлялся на людях, в течение пятнадцати недель вел радиопередачу «Голливуд глазами Гриффита», писал стихи, мемуары и ужасные сценарии. Режиссер Хал Роуч сжалился над ним и в 1940 году пригласил его консультантом на съемки картины «За миллион лет до рождения Христа», оснащенного спецэффектами римейка фильма Гриффита «Происхождение человека» (1912). Гриффит немногое сделал для Роуча, но он нашел ему хорошенькую актрису Кэрол Ландис и руководил съемкой сцен с трюками. «Думаю, что в то время он находился не в своей тарелке», — говорил Роуч. Гриффит, в свою очередь, жаловался своему шоферу, что эти «самонадеянные юнцы даже не знают, о чем говорят, и понятия не имеют о технике». «Они пытаются меня игнорировать, но я то знаю, как надо снимать кино. Я родился с этим, я начал кино, я его изобрел».

В 1946 году семейная жизнь Гриффита дала крен. В том же году режиссера в пьяном виде забрали в полицию. В 1947 году молодой журналист Эзра Гудмен и его миловидная подружка навестили Гриффита в голливудском отеле «Никербокер», чтобы взять интервью. Гудмен задавал вопросы, а «отец американского кино сидел в кресле гостиничного номера в самом сердце Голливуда, пил джин стаканами и время от времени тискал блондинку, сидящую напротив него на диване. Это был тот самый Гриффит, его аристократическое лицо обрамляли волосы с проседью. Он был одет в пижаму и в какой-то дурацкий халат». В том году ему исполнилось семьдесят два. Он жил в одиночестве, много пил, и никто не помнил его в городе, который он создал своими руками. Алкоголь сделал старика плаксивым. «Они этого не напечатают, — предсказывал Гриффит. — Но мне наплевать. Мне семьдесят два года, и я могу говорить о кинобизнесе все, что хочу».

Он упоминал режиссеров, которые ему нравились: Фрэнка Капра, Престона Стурджеса и Лео МакКери. Он называл «Рождение нации» паршивой картиной, замолкал, ожидая, что Гудмен возразит ему, и с уважением отзывался об Орсоне Уэллсе: «Мне нравится его фильм «Гражданин Кейн», особенно те идеи, которые он позаимствовал у меня». Он с тоской говорил о ранних днях кино: «С тех пор ленты вряд ли стали лучше». Он сожалел о том, что в кино появилась некая стерильность: «Кинофильм прекрасен сам по себе, прекрасен вид деревьев, волнуемых легким ветром; это лучше, чем живопись. А сегодня слишком много зависит от звука. Возможно, я излишне самонадеян, — добавлял Гриффит, — но мы потеряли красоту».

Этот великий человек умер 24 июля 1948 года. Через три дня по нему отслужили панихиду в голливудской церкви. На службу пришли немногие; большинству людей Гриффит казался реликвией, выставленной на показ в музее. Даже некоторые артисты эпохи Гриффита перестали понимать немое кино. В 1978 году критик Александр Уолкер отмечал, что Кинг Видор, когда-то снявший фильмы, ставшие классикой немого кино, вспоминал о технике съемок тех лет так, словно стал жертвой амнезии, и прошлое постепенно возвращалось к нему.

Несмотря на свою неприязнь к поминкам, Мэри не могла пропустить эту заупокойную службу и пришла в церковь (она не посмотрела Гриффиту в лицо; говорят, что к гробу подошли только шесть человек). Прощальную речь произнес режиссер Чарльз Брэккет, тогдашний президент Академии. Он не был знаком с Гриффитом лично и для сочинителя диалогов говорил несколько скованно. В сердечном выступлении взявшего слово вторым актера и режиссера Дональда Криспа звучали нотки обвинения: «Полагаю, было что-то неизбежное в том, что он придал киноиндустрии такое ускорение и в конце концов сам отстал от нее. Трагедией последних лет Гриффита стало то, что его активный блестящий ум не имел никаких шансов участвовать в развитии кино. Он не умел играть второстепенные роли. Не думаю, что это было только его виной. Я не могу избавиться от мысли, что мы сами не позволили этому талантливому человеку занять подобающее место в современном кино».

Кто-то внезапно зарыдал: «Да, так оно и есть!»

Крисп продолжал: «Трудно поверить в то, что мы так и не смогли применить его великое дарование в полной мере».

Никто не знал, кто из присутствующих заплакал. Вполне возможно, что Пикфорд услышала в словах Криспа собственные мысли.

Мэри постепенно деградировала. Гвин, которой пришлось жить и с тетей, и с пьющей Шарлоттой, научилась иметь дело с алкоголиками. Однажды, в возрасте одиннадцати лет, она не пустила свою тетю Верне к Мэри: «Не ходите сейчас туда, — сказала она. — Тетушка сейчас в опасном состоянии» (Сама Гвин начала пить еще в школе, хотя, как и Шарлотта, умела подолгу обходиться без алкоголя). После своего развода в 1944 году Гвин нередко приезжала в Пикфэр навестить тетю. Однажды она услышала, как Роксана вольно говорит о матери в присутствии гостей: «Дайте подумать. Да, верно, это случилось еще до того вечера, когда она напилась в последний раз». — «Ради Бога, — сказала Гвин, — не говори такие вещи».

«Это походило на настоящую трагедию», — говорила Летиция. Ронни повзрослел, и у них все чаще возникали ссоры. В конце 40-х годов Мэри отправила его в подготовительную школу. По словам Летиции, он пришел на занятия в коротких детских штанишках, в то время как остальные мальчики носили длинные брюки. Ронни вернулся домой расстроенный и заперся у себя в комнате. Услышав об этом, Пикфорд сказала: «Он обязан носить короткие штанишки, вот и все». Наконец терпение потерял директор школы: «Вы должны либо купить ребенку соответствующие его возрасту брюки, либо забрать его из школы». «Тогда она сдалась, — рассказывала Летиция. — Мэри купила Ронни новую одежду и сама принесла ему. Мальчик схватил штаны и убежал». «Он даже не поблагодарил меня», — жаловалась Пикфорд друзьям.

В то время Мэри привязалась к легко ранимому молодому человеку по имени Малкольм Бойд. В 1940-х годах Бойд открыл офис, занимавшийся связями между радио и кино; другими словами, он предоставлял актерам эфир, чтобы они могли рекламировать свои картины. В 1948 году в число его основных клиентов входил Бадди Роджерс.

«Мне едва исполнилось двадцать, — вспоминал Бойд, — и я был веселым парнем. Тогда я не знал Пикфорд лично, но, с другой стороны, мне от нее ничего не было нужно. Меня больше заботила собственная судьба У меня никак не получалось запустить свою программу. С первой минуты нашего знакомства Мэри стала обращаться со мной по-матерински, очень заботилась обо мне. Она не задирала нос и не казалась слишком деловой».

Бойд интуитивно понял, что судьба свела его с ангелом с перебитым крылом. Несколькими годами раньше, еще подростком живя в Колорадо, Бойд обратил внимание на фотографию Пикфорд в газете, и его поразила королевская аура актрисы. «Мэри, одетая во все белое, шла одна, обгоняя небольшую группу людей. Толпа зевак с глубоким почтением наблюдала за ней издалека В ней ощущалось что-то божественное. Облик Мэри ассоциировался с чистотой и невинностью. Она была недосягаема. Она была в большей степени царственная особа, чем английская королева Мэри».

Пикфорд как бы умерла при жизни. Если ее и любили, то лишь за прошлые заслуги. Часто, когда она входила в комнату, ей аплодировали. Некоторые вставали и кричали: «Мэри! Мэри! О, мисс Пикфорд!» Но чего они ждали от Маленькой Мэри — каких слов, каких действий? Иногда Маленькая Мэри пила, чтобы не думать обо всем этом.

Она пила во время премьеры фильма «Спи, моя любовь» (1948). Картину «Юная мисс» так и не сняли, равно как и другую ленту с Темпл «Девичий город». Но «Спи, моя любовь» стала неплохой современной интерпретацией классической вещи «Свет газового фонаря». Бадди стал продюсером картины.

Мэри возила этот фильм в Канаду. Премьерный показ состоялся в Оттаве 13 января 1948 года Деньги, полученные от кассовых сборов, должны были пойти на осуществление совместного проекта ООН и ЮНЕСКО «Канада помогает детям». В списке высоких гостей значились премьер-министр Канады У. Л. Макензи Кинг и генерал-губернатор.

Она прибыла на вокзал «Юнион». «Пикфорд встречали много старушек и пожилых матрон, — сообщала газета «Оттава Ситизен». — Пожилые джентльмены ностальгически вздыхали». Канада, казалось, все еще сходила с ума по волосам Пикфорд, которые отросли настолько, что их можно было завивать и укладывать в девичий хохолок. «Создавалось впечатление, что часы в Торонто перевели на четверть столетия назад», — восклицал репортер.

Пикфорд согласилась встретиться с журналистами. Она начала пресс-конференцию с веселой болтовни, но потом как-то сникла. Отдохнув в номере отеля, Мэри снова появилась на людях в приподнятом настроении.

Программу вечера открывал обед с премьер-министром и генерал-губернатором. После этого компания села в сани и отправилась в театр «Элгин». Пикфорд выглядела потрясающе в белой меховой шубке и шляпе генерал-губернатора на голове. Когда погас свет, она появилась на сцене. Сначала ее речь звучала вполне внятно и уместно, но когда она ни с того ни с сего начала перечислять свои любимые рецепты, представитель рекламного отдела «Юнайтед Артисте» отключил микрофон.

«Думаю, что ее очень тяготил образ Мэри Пикфорд, совершенства, бесполого ангела, — говорил Малкольм Бойд. — И неудивительно, что она начала сдавать». Иногда только алкоголь придавал ей силы. Она часами пребывала в полупьяном состоянии — нежная и милая, слегка взволнованная, странная. Порой у нее получалось держать себя в руках.

В 1949 году Мэри, Бадди и Бойд создали телерадиокомпанию «П.Р.Б.» («Пикфорд — Роджерс — Бойд»). Мэри предприняла беспрецедентный шаг, покинув Пикфэр и перебравшись на Манхэттен, где она открыла офис в небоскребе «Сквибб» и сняла роскошный номер в отеле «Пьер» (позже она подыскала себе квартиру на Парк-авеню). Постепенно Бойд узнавал все больше о Пикфорд — о ее боли, о ее радостях, проблемах и страхах.

В те годы Мэри продолжала работать на радио, надеясь достигнуть успеха на этом поприще. К сожалению, ей это не удавалось. Ее голос напоминал голос учителя, занимающегося постановкой произношения.

Компания «П.Р.Б.» создала радиошоу под названием «Театр американской доблести», отдающее дань героям Второй мировой войны. Когда проектом заинтересовалась Эн-Би-Си, Пикфорд отправилась в Вашингтон, чтобы встретиться с министром обороны с целью получить доступ к необходимым материалам. В дороге она не пила и с успехом закончила дело. Но первая передача из нью-йоркской студии обернулась провалом. Запись назначили на 20 мая 1950 года, и в студии находился оркестр из шести человек. Пикфорд и ее секретарша Бесс Льюис опоздали, попав в пробку в центре города из-за массового парада. Бойд вспоминал, что Мэри странно вела себя в тот день. Когда наступило время начала записи, у нее вдруг возникла боязнь микрофона. Чувствуя, что является в сознании пожилых американцев своего рода иконой, она уделяла огромное внимание дыханию и дикции. В результате тон ее выступления получился формальным, почти замогильным. Прослушав запись, Бойд уничтожил пленку и сказал, «что программа не пойдет из-за недоразумения». Пикфорд предприняла еще одну попытку, взяв для этого шоу интервью у Лилиан Гиш. Гиш болтала весело и непринужденно, но даже ей не удалось обезоружить напыщенную, сдержанную собеседницу. Эту пленку также уничтожили. Бойд вспоминал, что Мэри не стала возражать; она научилась доверять его суждениям.

«Нью-Йорк был тогда чудесным местом», — говорил Бойд. В то время ему еще не исполнилось тридцати, но, благодаря близкому знакомству с Мэри, он пил чай с Лилиан Гиш, беседовал за коктейлем с Адель Астер и навещал миссис Уильям Рэндолф Хёрст. Однажды, гуляя с Мэри по Пятой авеню, они прошли мимо Гарбо и Луи Б. Майера. Внезапно Пикфорд сжала его руку. «Мне нужны деньги, — сказала она ему. — Ты должен найти способ, чтобы я смогла заработать много денег». Бойда крайне заинтриговала эта причуда миллионерши. Иногда она вела себя просто жестоко. Случалось, Пикфорд не платила по счетам «маленьким людям» — портнихам или слесарям.

Пикфорд не скупилась на подаяния нищим, но так как она редко носила с собой наличные, то просила раскошелиться своих спутников. Вечерами она покидала Пикфэр на своем лимузине и везла в какую-нибудь благотворительную организацию остатки обеда. «Это выглядело довольно странно, — говорил Бойд, часто сопровождавший ее. — Она словно разыгрывала какую-то роль. Куда проще было бы выписать чек и сказать: «Вот вам деньги, накормите десять тысяч человек». Конечно, от имени Мэри проделывалась большая филантропическая работа.

За глаза Пикфорд часто называла Голдвина Шейлоком. Фэрбенксу, у которого дед был еврей, она нередко говорила: «В тебе сидит еврей». Она втолковывала актрисе Кармел Майерс, что евреи спровоцировали Гитлера на репрессии. Забыв о том, что Майерс — дочь раввина, Пикфорд говорила, что жадные евреи скупили собственность немцев по дешевке после Первой мировой войны. Она добавляла, что еврейский синклит повторит этот заговор после Второй мировой войны.

«Я скажу по этому поводу только одно, — перебила ее Майерс, — вы не должны забывать, что — евреи мы или не евреи — мы, прежде всего, являемся людьми». Мэри стало стыдно. Переполненная чувством вины, она вернулась домой, опустилась на колени и стала молить Бога простить ее и посоветовать, как помочь людям, которых преследуют. Поднявшись, Пикфорд сказала себе: «Ты не просто плохая христианка, ты вообще не христианка». В течение долгих лет она старалась загладить свою вину тем, что давала деньги евреям-иммигрантам. Так, Мэри построила в Лос-Анджелесе еврейский дом для престарелых и взяла его под свое покровительство. Но чувство стыда так и не оставило ее; описание происшествия с Майерс заполняет четыре страницы в ее автобиографии.

Когда у Билли Битцера произошел сердечный приступ, Мэри распорядилась, чтобы бывшего оператора студии «Байограф» перевели из государственной больницы в частную клинику; гуманитарный фонд не только оплачивал счета Битцера, но и выдавал ему стипендию. Но Мэри не остановилась на этом. Она послала оператору крупный чек на обновление гардероба.

Пикфорд также заботилась о Джоне Мэнтли, своем кузене. Они впервые встретились в конце 30-х годов, когда Пикфорд, посетив Торонто в ходе рекламной кампании, организовала вечеринку для Смитов в доме Мэнтли. Джону в то время исполнилось шестнадцать, он отличался сумасбродным характером и отказался участвовать в торжестве. Подросток надменно наблюдал за тем, как лимузин Мэри в сопровождении эскорта мотоциклистов торжественно проследовал по улице. Как только гости вошли в дом, он спрятался в своей комнате. Вдруг раздался стук в дверь, и нежный голос произнес: «Это я, твоя кузина Мэри. Пожалуйста, открой дверь». «Я открыл и увидел ее в шляпке с вуалью, — говорил Мэнтли. — Она выглядела восхитительно». После долгой беседы, во время которой они обсуждали гимнастические трюки Фэрбенкса, Мэри уговорила его дать поцеловать себя на прощание. «Ты это прекрати, — сказала она, когда он попытался уклониться. — Смиты всегда целуются и обнимаются».

Мэнтли пошел в актеры, в 1950 году жил в Нью-Йорке, с трудом сводил концы с концами и питался в дешевых закусочных с автоматическим обслуживанием. Пикфорд часто брала его с собой обедать, и ее прожорливый кузен съедал по три блюда за раз. Впоследствии он очень тепло отзывался об этих обедах, хотя иногда Мэри вдруг начинала декламировать фрагменты из «Укрощения строптивой», а потом поворачивалась к Мэнтли, надеясь, что он ответит репликой Петруччио. «Это была чистой воды игра», — говорил Мэнтли, которому все-таки пришлось выучить пьесу. Однажды, когда он не нашел денег, чтобы слетать к матери на Рождество, она купила ему билет на самолет. Тем не менее Пикфорд отнеслась к этой сумме как к деньгам, данным в долг, и спустя несколько лет уведомила кузена, что он должен ей шестьсот долларов; ровно столько стоила его рождественская поездка. «Я настаивал, что я ничего ей не должен, — вспоминал Мэнтли, — и говорил, что она подарила мне билет на самолет. Я всегда старался вернуть Мэри все до последнего цента из тех денег, которые она мне давала. Но я не хотел возвращать свой рождественский подарок!» (В конце концов Пикфорд поняла это и больше не заговаривала с ним о шести сотнях долларов.)

Малкольм Бойд часто восхищался внутренней силой Пикфорд — или, по крайней мере, солидным впечатлением, которое она умела произвести. Иногда у нее проявлялось восхитительное чувство юмора. Например, как-то она отказалась покинуть город, не прокатившись предварительно на трамвае. «Вы Мэри Пикфорд, не так ли?» — в изумлении спросил ее вагоновожатый. «Да, милый, это я», — с достоинством ответила Пикфорд, когда трамвай, лязгая и гремя, катился вниз с холма.

«Очень тягостно играть роль королевы снова и снова, — размышлял Бойд. — В конце концов это надоедает». Только в Пикфэре, в окружении преданных слуг и нескольких друзей, Мэри позволяла себе расслабиться. Она могла валять дурака и даже драться подушками со своей французской служанкой. Однажды она ради каприза предложила своей секретарше поменяться одеждой. Но на публике Пикфорд редко забывалась. Когда она это делала, Бойд находил ее поведение изумительным.

Он с удивлением вспоминает, как однажды в Нью-Йорке Пикфорд вышла из лимузина со словами «Какой прекрасный день! Давай пройдемся!» Ее внешний вид не совсем подходил для прогулки. На ней было много драгоценностей: рубиновые серьги, рубиновая заколка в волосах, колье с рубином на шее, рубины на пряжках туфель и на ремне, рубиновый браслет и перстень с рубином. Ей было за пятьдесят, но она изумительно выглядела, и многие люди узнавали ее. «Ее драгоценности сверкали в лучах солнца, и все вокруг нас просто сходили с ума. Но Мэри, казалось, ничего не замечала». Как-то в Денвере состоялся ужасный парад по случаю открытия нового театра. Пикфорд чувствовала себя уставшей и отказалась покинуть номер гостиницы. Наконец процессия, в которой участвовали и другие звезды, тронулась с места. В этот момент появилась Мэри, закутанная в меха. Несмотря на холодную погоду и метель, ее усадили в последний автомобиль с открытым верхом. Внезапно происходящее напомнило Пикфорд что-то из ее прошлого. Она освободилась от мехов и приветствовала толпу с обнаженными плечами. «В отеле она довольно много выпила», — говорил Бойд.

Сначала Бойд не знал, что Мэри пьет. Но он знал, что у нее часто меняется настроение.

«Я тебя уничтожу!» — однажды крикнула ему Пикфорд. Перед этим она и Бойд обедали в Нью-Йорке в ее номере в отеле «Пьер». «Обед прошел прекрасно, — вспоминает Бойд, — и Мэри была очень мила. Когда я вернулся в свой номер, зазвонил телефон. Это оказалась Пикфорд. Она негодовала. «Кто звал тебя в мою жизнь? — кричала она. — Как ты посмел? Заткнись! Не разговаривай со мной. Ты — никто. Я выброшу тебя на улицу. — Она закончила тем, с чего начала: — Я тебя уничтожу!»

«Она не умолкала целых пятнадцать минут, — вспоминал Бойд, описывая этот телефонный разговор как один из самых трудных в жизни актрисы. Но со временем он понял, что алкоголики нередко предают и унижают даже тех, кого любят. На следующий день Мэри ничего не помнила. Нечто подобное случалось часто.

Трезвая Пикфорд отрицала все, что говорила пьяная Пикфорд.

«Случались просто страшные вечера», — вспоминал Бойд. За каждой шторой сидело по грабителю или по коммунисту. Мэри запиралась в своей комнате на все замки, звонила в полицию Беверли-Хиллз и сообщала, что в доме ограбление». Полиция приезжала, но всякий раз не обнаруживала ничего подозрительного. Пикфэр был в полном порядке.

Впоследствии Мэри и Бойд пили вместе «Я совершенно не имел опыта и все время чего-то искал, — признавался он. — Мэри тоже находилась в поиске. Думаю, мы пытались помочь друг другу. Выпивка развязывала языки. Мы не напивались, но становились более восприимчивыми. Мы пили в Пикфэре поздними вечерами, и постепенно Мэри уходила в себя. В такие моменты она понимала себя лучше, чем в любое другое время». Что она постигала этими вечерами? Бойд говорил о состояниях, а не о фактах: «Ее одолевали призраки прошлого. Она была в растерянности. Имидж тяготил ее, но она не могла найти другой смысл в жизни. Для меня она была как мать в пьесе Юджина О’Нила «Долгий день уходит в полночь».

«Ей пятьдесят четыре, она среднего роста, — так описывает Юджин О’Нил свою героиню Мэри Тайрон, — моложавая, стройная, немного полноватая. Когда-то ее лицо было чрезвычайно красивым». В смехе и внешности Тайрон есть что-то ирландское, но суть ее привлекательности в «молодости, которая всегда остается с ней». С помощью морфия героиня пьесы уходит от невыносимого настоящего и возвращается в дни девичества, когда она впервые влюбляется и надевает подвенечное платье. Пребывая в похожем состоянии, Пикфорд говорила о Торонто, о Шарлотте, о Джеке и Лотти, об отце, которого она почти не знала. Часто при этом у нее сверкали глаза, она смеялась, щеки ее розовели. Временами она чувствовала себя ужасно одинокой. Она потеряла не только свою семью, но и что-то невыразимое, неподдающееся определению: цель в жизни. «Я стала ужасной вруньей, — признается Тайрон своему сыну. — Когда-то я вообще не лгала. Теперь мне приходится врать, особенно себе самой. Я не понимаю себя. Просто однажды я обнаружила, что не могу назвать мою душу своей собственностью».

В конце 40-х годов Билли Уайлдер и Чарльз Брэккет написали сценарий, который казался идеальным для фильма Пикфорд. В нем рассказывалась история Джо Гиллиса, ожесточившегося на весь мир голливудского писателя, дела которого идут настолько плоха, что он принимает предложение мистически настроенной звезды немого кино. Он понимает, что этот проект — помпезная «Саломея» — задуман для того, чтобы вернуть славу бывшей звезде, и это кажется писателю смешным, но его преследуют кредиторы, и ему крайне необходимы деньги. Постепенно он привыкает к хорошим костюмам, галстукам, портсигарам и шампанскому; этого стиля жизни требует от него актриса Норма Десмонд. В конце концов он привыкает и к постели под крышей ее особняка, которая, понятно, становится и ее постелью. К моменту написания сценария «Бульвар Сансет» немое кино не существовало всего лишь двадцать лет. Но Уайлдер через восприятие своего героя показал, как относилась к немому кино публика конца 40-х. Немые фильмы казались зрителям смешными, глупыми и далекими, как первобытные времена. «Вы Норма Десмонд! — восклицает Джо Гиллис, когда впервые встречается с ней. — Вы снимались в немом кино. Вы были великой актрисой!» Он произносит это с таким удивлением, словно повстречался с бронтозавром.

Сначала Уайлдер хотел пригласить на роль Нормы Десмонд Мей Уэст, но потом передумал. Следующей актрисой, которой он решил предложить эту роль, стала Мэри Пикфорд. У него имелись все основания верить в то, что Пикфорд, как и героиня «Бульвара Сансет», чувствовала, что созрела для возвращения в кино; несколькими годами раньше она пробовалась на роль Винни в фильме «Жизнь с отцом» (1947). По неизвестным причинам эту роль, в конце концов, отдали Ирине Данн. Режиссер отправился в Пикфэр, рассказал о сценарии и даже попробовал разыграть несколько эпизодов. Мэри наблюдала за ним, внимательно слушала и воображала себя в роли отчаявшейся Нормы: властной, подумывающей о самоубийстве, обманывающей саму себя и практически безумной в последних кадрах фильма. Она заявила, что согласна играть Норму Десмонд. У нее сверкали глаза. Но она сделала одну важную оговорку: ей казалось, что роль Гиллиса следовало сократить. Почему бы не выстроить весь сюжет вокруг богатой эмоциональной жизни Нормы Десмонд. Постепенно до Уайлдера дошло, что Мэри, с ее творческими амбициями, не устраивало положение средней актрисы, во всем зависящей от воли режиссера. Он начал подумывать о том, чтобы отдать роль Поле Негри.

Когда Пикфорд увидела этот фильм в 1950 году, она была потрясена. Глория Свенсон (Негри ответила Уайлдеру отказом) играла так замечательно, так чувственно, что обеспечила себе достойное место в звуковом кино. Мэри утерла глаза, а затем принялась рассказывать всем свою версию разногласий с Уайлдером. «Он мечтал снять фильм со мной, ноя отказывалась, — утверждала Пикфорд. — Я сказала ему, что есть две актрисы, которые сыграют эту роль лучше: Глория Свенсон и Пола Негри. Но если вы все же заставите меня сниматься, то люди придут в кинотеатры, ожидая, что я продемонстрирую им что-то из своей прежней игры, и уйдут разочарованными. В итоге вы потерпите двойную неудачу».

Возможно, она и говорила что-нибудь подобное, стремясь сохранить лицо, когда Уайлдер забрал у нее сценарий. Иногда Мэри давала и другое объяснение: «Я не хочу сниматься в такой картине; ведь героиня убивает человека» (что звучало не слишком убедительно, потому что в своих немых фильмах Мэри часто появляется с пистолетом или с ружьем в руках; в «Сердце гор» она убивает мужчину, а в кульминационной сцене «Стеллы Марис» — женщину). Кроме того, Пикфорд упрекала фильм Уайлдера в излишне жесткой сатире: «Мне не нравится, когда режиссеры снимают что-то, наносящее вред репутации кино». Предположим, что Уайлдер все-таки оставил бы роль за Пикфорд и снял великолепный, хотя и совершенно другой фильм; Мэри всегда играла лучше, чем Свенсон, но не обладала такой тигриной хваткой. Тогда режиссер сделал бы то, что в свое время сделал Любич: он изменил бы образ Пикфорд, но вряд ли стал бы проявлять участие к ее судьбе..

Позже, словно по волшебству, у Пикфорд появился еще один шанс. В 1951 году писатель Даниель Тарадаш и продюсер Стенли Крамер принесли Мэри новый сценарий. Он носил название «Библиотекарь» и представлял собой историю немолодой женщины, которая настаивала на том, чтобы книга «Коммунистическая мечта» была доступна читателям, несмотря на мощную кампанию правых, выступавших за изъятие этого произведения из библиотеки. Сценарий содержал весьма трогательную сцену, в которой героиня говорит молодому парню о принципах свободы слова. «Этот сценарий был довольно смел для своего времени», — вспоминал Тарадаш. Ни он сам, ни Крамер, ни режиссер Ирвинг Райс не знали, справится ли Пикфорд с этой ролью. «Мы очень рисковали, — признавался Тарадаш. — Ведь некоторые работы Пикфорд просто ужасны». Если Мэри и не являлась идеальной актрисой, то она, без сомнений, могла назвать себя идеальной американкой. «Никто не мог заподозрить Пикфорд в симпатиях к коммунизму», — вспоминает писатель.

Тарадаш читал сценарий, а Мэри слушала. «Я едва не сорвал голос, — вспоминал он позднее. — Я читал почти два часа. Мне казалось, что Пикфорд находится в прострации. Я не поверил своим глазам, когда, оторвавшись от текста, увидел, что она глубоко взволнована. Через десять минут после того, как я закончил, она сказала: «Я хочу сниматься в этой картине». Вероятно, мы выглядели очень взволнованными, и ей это понравилось».

«Этот фильм содержит в себе все, что дорого американцам, — заявила она совершенно серьезно. — Это самая актуальная тема для сегодняшнего мира». Новость о том, что Пикфорд возвращается в кино, появилась на первых полосах многих газет. Передовица «Нью-Йорк Таймс» ликовала по этому поводу. Студия Крамера «Колумбия» торжествовала. Участие в съемках Пикфорд придавало проекту солидность.

К несчастью, вся эта эйфория не понравилась Хедде Хоппер. В 30-х годах эта бывшая актриса немого кино, начинавшая с поставки информации Лоуэлле Парсонс, сама начала вести колонку светской хроники в конкурирующей газете. Как и Парсонс, она с легкостью портила людям жизнь и рушила карьеры. Испытывая страх перед красными, она возжаждала крови.

Продюсер Стенли Крамер казался Хоппер слишком либеральным; ей также не нравилось то, что Мэри возобновила отношения с Чаплином. Она позвонила в Пикфэр и с угрозой в голосе осведомилась, собирается ли Мэри работать на «красного» Крамера. Пикфорд ответила отрицательно. За три недели до начала съемок она заявила, что хотела бы сниматься в цветном фильме (к сожалению, «Библиотекарь» планировался как черно-белый). «Нам не хотелось бы думать, что она отказалась сниматься, потому что боялась попасть в число «красных»», — заявил Тарадаш. К счастью для писателя, «Библиотекарь» не был похоронен. Сценарий предложили сначала Ирине Данн, а потом Барбаре Стенвик. В конце концов, Тарадаш сам взялся за режиссуру, назвал фильм «Эпицентр бури» и снял в главной роли Бетт Дэвис. Картина вышла на экран в 1956 году.

Мэри еще больше упала духом. «Она была настоящей актрисой и нуждалась в выходе своей творческой энергии», — говорил Малкольм Бойд. Даже обеды со старыми друзьями порой казались ей невыносимыми.

Однажды вечером, когда Лилиан Гиш и Бойд гостили в Пикфэре, Мэри встала, вышла из-за стола и покинула столовую. Через час Бойд и Гиш отправились искать ее. Они обыскали весь дом и, наконец, обнаружили Пикфорд спящей в комнате для гостей. Она даже не сняла своих драгоценностей. На тумбочке стояла пустая бутылка из-под виски. Ее друзья все поняли, выключили свет и ушли.