— …Моя давнишняя добрая знакомая Эрика?

Какое-то мгновение Грегори в панике подумал, что его усталый мозг и нервное истощение сыграли с ним недобрую шутку. Может, ему только почудилось, что Геринг произнес эти слова? Нет, определенно это не так! Видно, что-то в его внешности или в манере поведения все же показалось рейхсмаршалу знакомым, и его память подсказала, что они уже раньше встречались, и встречались при вполне определенных обстоятельствах, что перед ним британский агент, которого он не расстрелял в 1939 году.

Грегори был уже так близок к двери, что первым его порывом было броситься бежать, но рассудок подсказал — любая попытка к бегству отсюда обречена на провал. Геринг уже должен был вынуть из стола пистолет и целиться ему в спину. Ну что ему сейчас могли дать несколько минут отчаянной гонки по коридорам? Нет, так не годится, если уж он дошел до последней черты, то лучше будет принять смерть достойно.

Он медленно обернулся в сторону причудливой фигуры в римской тоге. Геринг ленивым жестом приподнял жирную ладонь с пальцами как сосиски и поманил его, сверкнув кольцами и перстнями:

— Идите сюда, англичанин. Я вас узнал по шраму над бровью, но вот имени вашего не припомню. Как бишь вас?

— Саллюст, — негромко произнес Грегори, шагнув к столу и вытянувшись перед рейхсмаршалом по стойке «смирно».

— Ну да, конечно же, теперь припоминаю. А поначалу я помнил только, что вы тот самый британский агент, который, рискуя жизнью, пришел ко мне, считая, что Эрика находится в застенках гестапо и ее необходимо оттуда вызволить.

— Именно так, Ваше превосходительство. Затем вы угостили меня ужином, и мы всю ночь напролет просидели, обсуждая планы, как развязать войну между финнами и русскими.

— Да, да! Кажется, с того времени пролетела целая жизнь. Все теперь отлично припоминаю. Хотя наши страны находились тогда в состоянии войны, но в наших общих интересах было заставить финнов драться. И я тогда даровал вам жизнь, потому что у вас хватило мозгов предложить, как лучше это сделать.

Грегори выдавил улыбку, не слишком, правда, убедительную:

— Хотя наши страны до сих пор находятся в состоянии войны, возможно, мы снова можем найти нечто объединяющее наши интересы. Тогда я вам сослужил хорошую службу в Финляндии, если вы помните…

— Нет-нет! — хрипло хохотнул Геринг. — Времена теперь совсем другие. Теперь ни вы, никто другой уже не в силах вытащить нас из этой заварухи. Ставки сделаны, господа! Теперь, каковы бы ни были ваши способности, я уже не в силах вам предложить что-то в этом же духе.

За последние пять дней и ночей Грегори усиленно раздумывал, что конкретное он бы мог предложить рейхсмаршалу в случае, если будет раскрыт как британский агент. Ну вот, его опознали, он попытался выторговать свою жизнь в обмен на какие-то услуги и получил, как и предполагал, отказ. И сейчас он гадал, как с ним поступит рейхсмаршал — сразу прикажет расстрелять или в память о заслугах перед Германией даст ему орден, а расстрелять прикажет на рассвете?

Геринг приподнял руку. Грегори было подумал, что он нажмет кнопку вызова в столе, чтобы позвать охранника, но рука Геринга сверкнув немыслимыми каратами, сделала приглашающий жест в сторону стула. Он промолвил:

— Эти люди, что собрались в той комнате, наводят на меня смертную тоску. Присядьте и расскажите мне о себе. Как давно вы в Германии? Зачем пожаловали к нам в гости, чего собирались добиться этим маскарадом под оракула?

Уже семь месяцев миновало с той поры, как Грегори оставил Англию, и любая информация, которой он располагал, безнадежно устарела. Поэтому он без колебаний рассказал о том, как прилетел в Польшу за механизмом «Фау» и как его там оставили без денег и документов.

— Вот судьбинушка вам нелегкая выпала, — посочувствовал Геринг. — А главное, чего ради — этого дурацкого фейерверка? Я всегда говорил и говорю, что создавать эту хлопушку, которая стоит столько же, сколько хороший самолет, чтобы она могла нести на себе одну средних размеров бомбу — это верх идиотизма, но фюрер меня не послушал. И вместо этого позволил крикливому жулику Геббельсу разрекламировать ее как «новое оружие возмездия», способное выиграть войну. А что из этого всего вышло? Люди теперь просто не верят всему, что говорят по радио. Да с такими затратами и с такими силами я бы добавил в «Люфтваффе» десять тысяч самолетов, и побережье Нормандии представляло бы совсем другую картину. Но продолжайте дальше. Что с вами произошло потом?

Ни минуты не сомневаясь в том, что самое большее через восемь часов его уже не будет в живых, Грегори не без удовольствия рассказал, как он убил двух солдат службы безопасности на заимке у Малаку, а сам в форме одного из них добрался на казенном транспорте до Берлина. Но он умолчал о Сабине и сказал, что несколько дней скрывался в пустом лодочном домике, между делом взламывая гаражи, и в одном из них обнаружил машину с водительскими правами в «бардачке» и запасом бензина. Права были выписаны на имя принца Гуго фон Виттельсбаха цу Амберг-Зульцхайма, которыми он и воспользовался. И дальше уже перешел к правдивому рассказу.

Геринг слушал повествование с интересом, иногда даже смаковал кое-какие подробности, но когда Грегори перешел к изложению Заксенхаузенского успеха Малаку в качестве оракула, рейхсмаршал насупился и отметил:

— Но вот уж последнее — это из области ловких догадок. Я, скажем, уже долгое время могу предсказать, как будут разворачиваться события для Германии, ошибаясь лишь в незначительных подробностях.

— Ничуть в этом не сомневаюсь, — согласился Грегори. — Но в вашем распоряжении вся информация, у Малаку, когда он сидел в концлагере, не было на руках ничего, кроме слухов и новостей, которые запаздывали на многие недели. Даже вам бы не удалось предвидеть провал высадки британских парашютистов при Арнеме.

— Еще как удалось. Все успешные операции вашего Монтгомери объясняются его исключительной осторожностью и тем, что он пользуется своим превосходством в воздухе.

— Положим, что так. Но не забывайте, что в вашем распоряжении были карты боевых порядков, как своих, так и противника, а у Малаку не было ничего. А наступление на Арденнах? Откуда ему было заранее знать его ход из обычных источников?

— Вроде, неоткуда. Тут вы, быть может, правы. Скажите тогда, вы всерьез верите в то, что он сказал о мае месяце, как критическом для Германии, когда мы, нацистские лидеры, все между собой передерёмся, а некоторые из нас предпримут попытки к заключению мира с союзниками?

— Абсолютно точно, верю.

Геринг тяжело вздохнул:

— Боже, чего бы только я ни отдал за то, чтобы заключить этот мир уже завтра! С нами уже покончено, нация погибла, ее вызывает к жизни лишь стальная воля фюрера. Теперь хоть ползи да помирай!

— Вы забываете о Великобритании. Ее голыми руками не возьмешь! Британский народ сплотился вокруг Черчилля и готов драться до последнего.

— В конце концов вам бы пришлось смириться с этой участью, — с горьким смешком отвечал Геринг. — Это в том случае, если бы все пошло, как я задумывал. Ведь мы знаем, что действительной опасностью для западной цивилизации был и остается коммунизм или, иными словами, Советская Россия. Но Россия могла подождать. Она бы не осмелилась напасть на нас, поэтому нам надо было приложить все усилия на подавление тех правительственных режимов, которые относились терпимо к коалиции с коммунистическими партиями и силами. Мы уже завоевали Австрию, Чехословакию, половину Польши, Данию, Норвегию, Голландию, Францию, Югославию и Грецию. В Италии, Испании, Румынии, Португалии и Финляндии уже правили режимы, которые поставили компартии вне закона. Швеция и Швейцария — с этими проблем бы не возникло. Во всей Европе только одна Британия оставалась прибежищем наших настоящих врагов, которые вовсю пользуются себе на благо вашей доисторической традицией давать приют всяким анархистам, саботажникам и революционерам. Если бы Германия не растратила двух третей своих сил на вторжение в Россию, то мы сумели бы так надавить на Великобританию, что она бы вынуждена была принять наши условия и втянулась бы в войну против Советов, но уже на нашей стороне.

— Я в этом позволю себе усомниться, Ваше превосходительство. А что вы скажете о Соединенных Штатах?

— Ах, янки, скажите пожалуйста, янки, видите ли, — развеселился Геринг. — Ну вы же умный человек, неужели вы тоже разделяете эту веру простолюдинов в вашей стране, что Дядя Сэм такой уж бескорыстный друг и помощник британскому льву? Под прикрытием высокопарных речей о «доброй воле» их Госдепартамент только и делает, что отрывает у вас куски вашей Империи. Все, что их интересует, — это деньги, а на мировом рынке Британия для них — жесточайший конкурент. При всей своей хваленой демократии они в 1939 году не бросились на помощь Великобритании и Франции. Ну уж нет! Они тихонько переждут за океаном, пока Британия и Франция, их конкуренты, истощат свои силы.

— Это несправедливо по отношению к ним. Введя свой ленд-лиз, президент Рузвельт оказал Великобритании неоценимую поддержку.

— Но это когда Британия порвала на себе последнюю рубашку и не могла больше давать деньги на дальнейшие военные затраты. Ленд-лиз, друг мой, чтобы вы знали, — это хитрый ход, рассчитанный на то, чтобы Британия продолжала истощать все свои силы на войну и тем самым ослаблять себя.

Слушая откровения такого хитрого и многоопытного политика, как рейхсмаршал, Грегори забыл страхи за свою собственную судьбу и, увлекаясь, вступил, как всегда, в спор. Они долго спорили о том, правильным ли было со стороны Гитлера начинать войну в России. Обсудили проблему уничтожения еврейской нации, наконец, Геринг, пожав плечами, промолвил:

— Я понимаю, что от вас нельзя требовать понимания того, что именно еврейский вопрос является главенствующим в нашей стратегии последнего года. По крайней мере вы обязаны знать тот факт, что единственная цель жизни Гиммлера — извести на корню всю еврейскую нацию, а фюрер от всего сердца поддерживает его в выполнении этой задачи.

— Мне известно, что их миллионы уничтожены в Польше, а теперь начали сгонять со всей Европы, чтобы отправить в газовые камеры. И таких сотни тысяч.

— Это безумство, когда превыше всего ставят убийство евреев. Мы ничего не выигрывали от вторжения в Венгрию. Вплоть до последней весны венгры сохраняли благоразумный нейтралитет по отношению к нам, снабжая нас первоклассным продовольствием, даже давали дивизии своих солдат, чтобы те помогали драться с русскими. Но в Венгрии было семьсот тысяч евреев, и венгры не желали, чтобы их убивали, и тогда Гиммлер получает согласие на посылку туда частей СС для этих целей — вместо того чтобы использовать их на поле боя. Собрать такое количество евреев и всех уничтожить требует все-таки немалого времени, так что половина из них еще живы. И одна только мысль о том, что их могут спасти русские, придя в Будапешт, совершенно взбеленила фюрера. И вот, вместо того чтобы выпустить их подобру-поздорову, он переводит туда еще одну германскую армию, снимая ее с жизненно важного Центрального фронта, приказав им всеми правдами-неправдами продержаться, пока человек Гиммлера — Эйхман не проведет в жизнь это их «окончательное решение» с остатками евреев.

Требование Гитлера не отдавать противнику ни пяди земли приводило к страшным потерям немецких войск в окружениях — это знали все и каждый, но то, что эта его губительная для германской армии политика была обусловлена в большей степени его идеей фикс об уничтожении еврейской нации, — это для Грегори было новостью. Он подумал секунду и произнес.

— Если бы мне это сказал кто-нибудь другой, а не вы, признаться, я бы не поверил. Но вам, конечно, известно истинное положение вещей. И надо же, как странно получается: преследование фюрером иудейской нации пусть и косвенным образом, но сыграло роковую роль в поражении Германии. Тут хочешь не хочешь, а увидишь перст судьбы.

— Не знаю, быть может, и так. — Геринг передернул жирными плечами. — Но как бы там ни было, а такова суть событий.

Смолкнув, новоявленный Нерон потянулся к кнопке на столе и позвонил. Грегори напрягся: он считал, что рейхсмаршал в последние десять минут изливал ему чувства, критикуя фюрера, чего себе не мог позволить даже в кругу ближайших друзей, только потому, что знал, что эта тайна умрет вместе с Грегори, когда его поставят перед взводом. Но вместо охранника появился официант, которому Геринг приказал:

— Принесите шампанского.

Англичанин старался не выказать охватившего его чувства облегчения: пусть даже задержка эта только временная, но перспектива выпить пару бокалов доброго вина перед кончиной как-то грела душу. Чтобы поддержать разговор, он поинтересовался:

— Что же, разве генералы не могут убедить фюрера в том, что слишком многие из его решений ведут лишь к поражению?

Герингово огромное брюхо заходило ходуном от смеха.

— Генералы? Мой Бог! Нет, конечно! Он и поначалу-то не слишком много обращал внимания на то, что они ему говорят, а после июльского путча он скорее послушается кухарки, что готовит ему вегетарианские блюда, чем их совета. Он убежден в том, что все они до одного предатели. Он не верит даже своему подхалиму и приспособленцу Кейтелю. Сегодня всеми реальными делами заправляет Борман. Вот уж хитрюга из хитрюг, скажу я вам! А разыгрывает из себя тихоню-секретаря, который лишь исполняет наиболее обременительную для хозяина часть работы, но ему до всего есть дело. Даже я не могу войти к фюреру так запросто, как бывало раньше. Борман обязательно должен присутствовать при нашем разговоре, а потом начнет нашептывать фюреру гадости обо мне. И что самое худшее, как управляющий делами партии, он контролирует всех гауляйтеров, и, подчиняясь ему, они правят на местах, никого, кроме него, не слушаясь. Даже у командующего армией власть распространяется только на пять миль вглубь от линии фронта, где сражаются его части. Бывает даже так, что гауляйтеры экспроприируют целые поезда со съестным в свою пользу, вместо того чтобы переправить их частям, для которых они и предназначались. Но все протесты генералов так и остаются без последствий.

— Вот это да-а, — изумился Грегори.

Вернулся официант с бутылкой шампанского в ведерке со льдом. Разлив шампанское по бокалам, он ушел, а Геринг и Грегори сделали по солидному глотку, затем рейхсмаршал продолжил:

— Но это еще не самое худшее, с чем приходится считаться армейским генералам. Их теперь сплошь и рядом третируют башибузуки из гиммлеровской обширной личной армии.

Геринг сделал еще один немалый глоток шампанского и добавил:

— У Гиммлера жажда власти совершенно не имеет границ. Натурально, он отобрал из рекрутов, что получше, к себе в СС, а для регулярной армии оставил одних нестроевиков. Геббельс тоже лапку приложил, выскреб, так сказать, бочку до самого донышка, поэтому не удивляйтесь, если услышите, что в Вермахте появились подразделения, состоящие из одних глухих или язвенников, которым нужна особая диета, или, к примеру, из эпилептиков, «старых боевых коньков» за шестьдесят лет.

— Да, пожалуй, с такими скорее горя хлебнешь, чем повоюешь, — посочувствовал Грегори.

— Ага, вот и хлебаем. И удружил нам это все барахло самолично верный Генрих — это ведь по его наущению их набрали для числа, чтобы когда генералы будут жаловаться на него фюреру, он мог сказать, что никого не обделил. А тем временем этот крысеныш Геббельс через фюрера урвал у меня полмиллиона людей из аэродромного обслуживания «Люфтваффе».

Вновь опустошив бокал, рейхсмаршал с горечью произнес:

— Ну вот, теперь вы в курсе того, как на самом деле обстоят у нас дела. И понимаете, почему я обряжаюсь в экстравагантные наряды, развлекаясь в тот самый момент, когда горит Рим, а не посылаю в бой одну эскадрилью за другой на смерть, предпочитая сохранить жизнь моим асам для дальнейших побед. Нет, они, разумеется, не сидят сложа руки, но бессмысленное их уничтожение при выполнении приказов фюрера не отдавать ни единой пяди земли — это выше моих сил. Война до последнего может продолжаться еще многие месяцы, и я благодарил бы Бога, если бы она закончилась завтра, но на этот счет я не питаю никаких иллюзий. Мне теперь тоже не верят, и с этим к себе отношением я ничего не могу поделать.

— Вот здесь я никак не могу согласиться, — решительно запротестовал Грегори. — В ваших руках сосредоточена огромная власть, части «Люфтваффе» подчиняются вашим приказам. Коль скоро ваш фюрер окончательно спятил, не слушается никаких доводов рассудка, вы можете приказать своим людям окружить его штаб-квартиру, арестовать, убить, если потребуется, взять власть в свои руки и запросить мира у союзников.

Слоноподобная фигура подалась из-за стола на Грегори со сверкающими глазами, он с силой опустил кулак на крышку стола и заорал:

— Мой Бог! Уже за одно это я собираюсь вас расстрелять!

У Грегори от удивления отвисла челюсть.

— А разве вы не собирались меня так или иначе расстрелять?

Так же внезапно, как разгневался, рейхсмаршал откинулся на спинку стула, успокоился и покачал головой.

— Нет, не собирался. С какой стати? Вы храбрый человек, Саллюст, а мне по душе храбрецы. Ну что мне в том, что вы английский шпион? Один Господь знает, сколько уже на моей совести крови. Тысячи мужчин и женщин умирают в то время, когда мы с вами рассиживаем здесь. Что тут добавит еще один труп во всеобщей кровавой бойне?

Побледнев сильнее, чем если бы сейчас настал момент его кончины, Грегори сглотнул и произнес:

— Господин рейхсмаршал, я не знаю, как вас и благодарить за дарованную мне жизнь. Могу лишь сказать, что на вашем месте я бы сделал точно то же самое по отношению к вам.

Геринг кивнул:

— Да, я верю, что вы бы тоже так поступили. Но помните, что предлагать предательство мне — последнее и бессмысленное дело. Вы думаете, что никто не понимает, что наш фюрер безумец, что он привел Германию к краху? Все понимают. Но понимают и то, что в нем есть искра гения. Нет ни на йоту правды во всех этих россказнях, что он-де не более чем искрометный оратор, которого все мы, его окружающие, использовали в своих целях, чтобы дорваться до власти. Когда он пришел к власти, в Германии было восемь миллионов безработных. Его мозг и его дерзновенность спасли страну от коммунизма, вернули обратно к процветанию, к самоуважению ее граждан и к первостепенному статусу среди сильных наций. Не прибегай он к войне и к преследованиям евреев как к средству решения всех проблем, он бы вошел в историю фигурой, достойной подражания, великим правителем. А мы все, его слуги и исполнители, пришли к процветанию и сытости лишь в его тени. Другие, возможно, и способны на предательство, но я могу сказать твердо, что нет: это не для меня.

— Я ценю по достоинству вашу точку зрения, — с самым серьезным видом сказал Грегори, — и ваши чувства делают вам честь. И это при всем том, что вы дали мне понять, что в последнее время фюрер не отдавал должного вашей мудрости и вкладу, внесенному вами в дело величия Германии.

— Это совсем неудивительно, принимая во внимание неэффективность действий «Люфтваффе» в последнее время. У нас с ним время от времени случаются стычки на этой почве, причем все упреки и обвинения приходится выслушивать мне. Что меня по-настоящему удивляет — так это то, что он до сих пор не имеет преемника. А ведь Гиммлер, Геббельс, Риббентроп и Борман постоянно подзуживают его, чтобы он официально заявил об этом, но фюрер их не слушает. Может, это объясняется тем, что я больше, чем кто бы то ни было из них, сделал для поддержки его во время «борьбы», поэтому он и испытывает по отношению ко мне известную лояльность. Но я больше склоняюсь к мысли о том, что он боится публично заявить, что я впал в немилость потому, что если он это скажет, то союзники скорее будут вести переговоры со мной, чем с остальной сворой его приспешников, «вождей» нацизма.

— И в этом, я уверен, вы не ошиблись. Гиммлера и Геббельса ненавидят за все их черные деяния, Риббентропа презирают, а имя Бормана мало кому что-то говорит. А вот вас многие англичане помнят еще воздушным асом в первую мировую войну, воспринимают как фигуру легендарную, с вашим именем никто не связывает концентрационные лагеря и преследования евреев.

Вынув бутылку шампанского из ведерка со льдом, рейхсмаршал наполнил снова бокалы и спросил:

— Раз уж мы заговорили об Англии, вы мне пока так ничего и не рассказали об Эрике. Как там она, все еще любит вас и верна?

— Уже семь месяцев, как я не видел ее, но у меня нет никаких оснований сомневаться в ее чувствах по отношению ко мне, как и в моих собственных. Пожениться мы решили уже несколько лет тому назад, но пока что это невозможно, так как фон Остенберг связывает ее по рукам и ногам. Я… до меня дошли слухи, что он был замешан в июльском покушении и что, когда за ним пришло гестапо, он покончил самоубийством. Вам случайно не известно, правда ли это?

Грегори старался говорить небрежно и непринужденно, но сердце у него колотилось и в ушах стоял звон, когда он дожидался ответа Геринга. Помедлив, Геринг ответил:

— Я что-то слыхал об этом, но, кажется, ему удалось выкарабкаться. Знаете, довольно трудно проследить судьбы тех, кто тогда исчез. С августа и до конца года были казнены три тысячи «предателей» как мужского, так и женского пола; и еще многие тысячи были отправлены в концентрационные лагеря. Ярость фюрера не знала пределов, он приказал не жалеть ни одного близкого родственника заговорщиков. Он подписал смертный приговор даже любимому генералу Роммелю, взятому только лишь по подозрению в причастности к заговору.

— Какой ужас.

— Да. Роммель был дома, оправлялся от ран, полученных при бомбежке в Нормандии. Фюрер прислал к нему адъютанта, главного армейского кадровика, генерала Бургдорфа, который привез от него склянку с ядом и ультиматум, в котором Роммелю было предложено либо отравиться самому, либо отдать всех своих близких на растерзание гестаповцам, тот, конечно, предпочел яд.

— Боже праведный! И это после того, как он покрыл себя неувядаемой славой в африканских песках. Просто невозможно поверить, что так поступают с национальным героем.

— А они ему устроили похороны героя, с речами, почестями и всем прочим. — Геринг цинично хохотнул. — Но вернемся к фон Остенбергу. Если он оказался в госпитале после попытки самоубийства, то, возможно, ему удалось избежать первой волны расстрелов, а поскольку он был одним из ведущих ученых, работающих с «секретным оружием», то Гиммлер мог спасти его, считая, что он представляет большую ценность живой, чем труп. Но мне припоминается, что кто-то говорил, что видел его совсем недавно. Ладно, вы мне об Эрике расскажите. Чем она занимается?

— Она владеет госпиталем для раненых летчиков Королевских ВВС. По крайней мере, на ее долю выпало заниматься не медицинской стороной этого заведения: пайки, развлечения, общее администрирование.

— Ну, с этим она справится отлично, у нее ведь не только внешность есть, но и мозги впридачу. Что за женщина! Помню, как в Мюнхене она оказала мне неоценимую помощь. И какая красавица! В Германии у нее была только одна соперница — Марлен Дитрих, да и то они бы могли сойти за сестер. Счастливчик вы, Саллюст, завоевать любовь такой женщины! Но это как раз еще один повод, чтобы я оказал вам протекцию. Не могу же я лишить ее вас. Насколько я понимаю, чтобы заниматься этой госпитальной деятельностью, ей пришлось принять британское гражданство?

Грегори покачал головой.

— Нет. Она заявила, что только трусы готовы бежать с тонущего корабля своей страны. Вообще-то ей бы полагалось находиться в концлагере как лицу из перемещенных граждан. Но большое поместье, превращенное на время войны в госпиталь, где она работает, принадлежит нашему другу, сэру Пеллинору Гуэйн-Кюсту, который пользуется большим влиянием в правительстве и поручился за нее. Она сказала, что примет британское гражданство, когда станет моей женой, но до тех пор она как урожденная немка останется немкой.

— Очень в ее духе! — заулыбался Геринг. — Умная, храбрая, красивая женщина и, самое главное, истинная патриотка. Было бы справедливо переправить вас к ней. Но это исключено — я придерживаюсь своих принципов. Но вы можете рассчитывать на мое гостеприимство в этом славном доме. Будьте моим гостем, пока сюда не пришли чертовы русские. Для вас война, можно сказать, закончилась: убивайте время как вам заблагорассудится, можете наблюдать, к примеру, звезды и составлять с этим вашим лжетурком гороскопы.

— Господин рейхсмаршал, я чрезвычайно признателен вам за вашу доброту и милосердие. Если мне удастся вернуться к Эрике и поведать ей об этом, она, я уверен, тоже всегда будет благословлять ваше имя. Я только хотел бы, вместо праздного времяпровождения, быть чем-то полезен. Я имею в виду внести свой посильный вклад в дело прекращения военных действий.

Геринг минуту раздумывал, затем глаза его оживились.

— Мой Бог! А что, мне кажется, у вас получится! Фюрер теперь не слушает никого, кроме астрологов и лжепророков, всяких там магов, которыми он себя окружил. Их предсказания — единственный фактор, который может повлиять на его решения. Прекрасная идея! Изумительно! Да я ему прекрасный подарок преподнесу в виде вас и вашего турецкого шарлатана.