Несколько мгновений я лежал, не шевелясь, и вглядывался в темноту. Я ничего не видел, но всем своим существом явственно ощущал чье-то зловещее присутствие. Кто-то стоял совсем близко от меня, и стоило протянуть руку, как я коснулся бы своего посетителя через натянутую сетку от москитов. Казалось, я даже мог уловить его затаенное дыхание, хотя сердце мое колотилось так сильно, что кровь стучала в ушах, и я мог только благодарить Бога, что вовремя проснулся, и хотя бы оставалась возможность откатиться в сторону, когда будет нанесен удар невидимым ножом.

Оказавшись в отеле, я вновь почувствовал себя в полнейшей безопасности, и не только не положил под подушку пистолет, но даже забыл запереть дверь.

Я попытался успокоить сердцебиение и явственно различил рядом с собой тихое дыхание.

Кто-то коснулся простыни чуть выше моего левого локтя, что-то прошуршало вдоль руки вверх, и мне на плечо мягко легла чья-то ладонь. Мгновение — и фигура наклонилась надо мной, обдав щеку теплым дыханием. У меня мелькнула мысль, что гость слишком близко, чтобы нанести хороший удар, и, рывком приподнявшись на постели, я выбросил вперед правую руку и схватил склонившегося надо мной человека за шею, изо всех сил потянув его вниз, на себя

Голова больно ударилась о мое плечо, раздался приглушенный крик, а затем голос Уны:

— Джулиан! Не надо! Это я! Мне больно!

С огромным облегчением я ослабил хватку и уселся на кровати.

— Мне жаль, что я испугала тебя, — тихо сказала она. — Здесь ужасно холодно. Подвинься, дорогой, чтобы я могла забраться к тебе в постель.

Памятуя о том, как мы расстались прошлой ночью, я не верил своим ушам. Но она, не дожидаясь ответа, приподняла одеяло и угнездилась рядом, просунув руку мне под шею.

— Как, черт побери, ты оказалась здесь? — только и смог спросить я.

— Я приехала сюда тем же каирским экспрессом что и ты. Но на вокзале ты так торопился, что даже не заметил меня.

— Но тебя не было на станции в Дейр Мовасе, — возразил я, — и, кроме того, я потопил катер Закри. Как тебе удалось добраться в Асьют и успеть на поезд?

Я почувствовал, как она пожала плечами.

— Я телеграфировала из Дейр Моваса и попросила остановить экспресс. Я села на него где-то в половине второго.

— Ну и ну! Тебе не занимать нахальства! — пробормотал я.

— Его и не требовалось. В конце концов, это моя страна, и здесь я — принцесса. Но ты, я вижу, не особенно рад видеть меня

— Если бы я знал, что вы прибудете, ваше высочество, я приготовил бы шампанское со льдом, — с сарказмом сказал я и добавил, — и крепкую веревку, чтобы утром задушить вас.

— Это было бы нелюбезно с твоей стороны и очень глупо.

— Нелюбезно? — откликнулся я. — Да какое право ты имела бы жаловаться, если бы я на самом деле решил свернуть тебе шею? Ты прекрасно знаешь, какую судьбу мне готовили. Все было заранее подстроено с таким расчетом, чтобы наверняка избавиться от меня. Неужели ты станешь отрицать это?

— Нет, дорогой, нет. Но я все это задумала прежде, чем как следует узнала тебя.

— Какая разница? — сердито спросил я. — Все равно факт остается фактом: ты замышляла убийство человека и заставила его заниматься с тобой любовью, зная, что твои друзья готовятся убить его.

Уна вздохнула и еще крепче прижалась ко мне.

— Я скверная женщина, дорогой, — сказала она голосом раскаивающегося ребенка, — я очень скверная женщина. В этом нет сомнений. Но я ничего не могу с собой поделать.

На это трудно было что-либо возразить, поэтому она потерлась своей щекой о мою и нежно продолжала:

— Все это правда — каждое слово. Я действительно собиралась убить тебя. Ты доставил много неприятностей моим друзьям, и мы решили, что лучше всего убрать тебя с дороги. Но, видишь ли, я влюбилась в тебя, и с этим я тоже ничего не могу поделать.

— Очень хорошо, — сказал я, — в последнюю минуту ты передумала, но это ничуть не отменяет того, что сначала ты хотела убить меня.

— Но, Джулиан, это несправедливо! — возразила она. — Ты рассуждаешь абсолютно неразумно. В Александрии ты выдаешь себя за нашего человека и похищаешь у меня табличку, что досталась нам с таким трудом. В Каире ты крадешь наркотики, из-за тебя ликвидируют заведение бедного Гамаля, а его самого теперь надолго упрячут в тюрьму. В Исмаилии, благодаря тебе же, сгорел «Дом ангелов», мы потеряли восемь женщин, стоивших кучу денег, масса людей арестована, и все наше дело разгромлено. Неужели после всего этого ты рассчитываешь, что никто не станет желать твоей смерти?

Конечно, она была в чем-то права. Если бы я не вмешивался в их дела, они не стали бы вмешиваться в мои, а теперь у них были весьма веские основания убрать меня с дороги.

— Ты больше не сердишься на меня, нет? — умоляюще спросила она и, внезапно нагнувшись, поцеловала меня в губы.

— Честно говоря, не знаю, — признался я, отклонив голову. — У меня не было опыта общения с молодыми женщинами, сначала хладнокровно готовящимися убить меня, а на другой день признающимися в любви.

Она рассмеялась.

— Тогда, радость моя, ты ничего не знаешь о настоящей любви. Твой опыт, вероятно, ограничивается чопорными англичанками. Я же совсем другая. Когда я считала тебя врагом, я могла пойти на все, чтобы убить тебя. Но теперь, когда люблю, я принадлежу тебе душой и телом.

— Как тебе удалось определить, кто я? — спросил я. — Неужели ты сразу же узнала во мне человека, который в наряде краснокожего индейца приходил к тебе в Александрии?

Она покачала головой, и концы ее темных кудрей заплясали вокруг шеи:

— Нет, я не узнала тебя. Но ты оказался не слишком-то сообразительным, дорогой. Ты не представился мне в Саккаре, и, встретившись со столь привлекательным молодым человеком, я, естественно, поинтересовалась, кто он. Оказалось, что его зовут Джулиан Дэй, а поскольку человек с таким именем в последние дни был главной темой разговоров моих друзей в Александрии, этого было для меня достаточно. Конечно, взглянув затем в его глаза, я узнала в нем незнакомца, выдававшего себя за Лемминга.

Теперь настал мой черед смеяться. Как же я мог совершить такую вопиющую оплошность и зарегистрироваться на корабле под своим именем? Находясь на борту, я все время тешил себя иллюзией, что Уна не подозревает, кто я такой, хотя с таким же успехом мог бы повесить на своей груди бирку, подробно рассказывающую обо мне.

— Ну, ладно, — сказал я, — что мы сейчас будем делать?

— К сожалению, здесь нет шампанского, — прошептала она, — но, по крайней мере, можно выключить свет.

Я взял ее маленькое сердцевидное лицо в свои ладони и посмотрел прямо в ее изумительные глаза.

— Уна, — сказал я, — готова ли ты доказать свое расположение ко мне и рассказать все, что тщ знаешь об О’Киве, Закри-бее и об их организации?

— Да, — просто ответила она. — Завтра утром я отвечу на любые твои вопросы. А теперь нельзя ли погасить этот жуткий свет?

Но утром все сложилось несколько иначе.

Она ушла к себе, когда за окном уже забрезжил рассвет, и до ланча не выходила из своего номера.

Едва я приступил к ланчу, как в ресторан царственной походкой вошла Уна. Перед ней низко склонился официант, но она, не удостоив его вниманием, подошла прямо ко мне.

Я с улыбкой подставил ей стул, но в глубине сознания шевельнулась мысль: не дурачу ли я себя?

Не подозревая о моих дурных предчувствиях, Уна оживленно болтала, и мне показалось, что ее интерес к египтологии вполне искренен. Она была раздосадована, что, прервав поездку по Нилу, не посетила Абидос — древний центр культа Осириса — и Дендеру, где находится храм времен правления Птолемеев. Теперь она намеревалась наверстать упущенное в Луксоре и, даже не посоветовавшись со мной, заказала нам на вечер машину для поездки в Карнак.

— Превосходно, — сказал я, — но, знаешь, нам надо серьезно поговорить, и чем скорее, тем лучше.

— Конечно, дорогой, — согласилась она, будто и не подозревая, о чем пойдет речь, — но мы можем поговорить, пока будем бродить около храма.

Я был вынужден согласиться.

Туристы приезжают в Луксор, чтобы взглянуть на развалины стовратных Фив — величайшего города древнего мира. Он моложе Мемфиса, но приобрел свою значимость раньше него, в эпоху Среднего царства, в 2100 году до нашей эры, когда фараоны XII династии избрали его своей столицей.

В период правления «пастушьих» царей город на несколько сот лет пришел в упадок, но вновь возродился — в почти немыслимом великолепии — во времена Новой империи, когда фараоны XVIII династии управляли отсюда огромной территорией, простирающейся от Абиссинии до Персидского залива. В отличие от полностью исчезнувшего с лица земли Мемфиса, в Фивах сохранились бесчисленные храмы, красноречиво свидетельствующие о величии их строителей.

Сам город, в котором жителей было больше, чем в современном Париже, Берлине или Риме, стоял на восточном берегу реки, где теперь находится Луксор и храмы Карнака. На западном берегу на много миль тянется некрополь, представляющий еще больший интерес. Именно там находятся знаменитые Долина Царей, Долина Цариц и Долина Знати.

В двадцати минутах езды от Луксора расположен Карнак, где воздвигнут величайший храм всех времен. Его площадь настолько велика, что внутри уместился бы римский собор Святого Петра и весь Ватикан. Он представляет собой не один, а множество храмов, которые строили или реконструировали бесчисленные фараоны, начиная с XI династии и кончая династией Птолемеев, так что строительство растянулось на срок более длительный, чем период от рождения Христа до наших дней.

В самом центре стоит храм Амона-Ра со своими ста пятьюдесятью шестью огромными колоннами, возвышающимися, подобно каменному лесу, в его главном зале. Колонны так велики, что на площади основания каждой могут свободно разместиться двенадцать человек. В древности вся поверхность храма была ярко расписана, огромные флаги развевались на высоте в сотню футов над его пилонами, массивные двери были из меди и бронзы, а священные изображения — из чистого золота с драгоценными камнями. Сейчас от этого великолепия не осталось и следа, но храм все еще поражает своим величием.

Чтобы целиком осмотреть Карнак требуется несколько дней, но мы с Уной провели там не более часа, побывав лишь в запомнившихся нам от прошлых посещений местах. После чего уселись на огромном каменном скарабее около священного озера и начали беседовать.

Уна оказалась более откровенной, чем я предполагал. Она мало знала об О’Киве и никогда не слышала о Большой Семерке, зато многое рассказала мне о Закри. Она сообщила все, что ей было известно о торговле наркотиками, назвала адреса складов, где их хранили, и пути их доставки сюда. Того, что она сказала, было вполне достаточно, чтобы упрятать Закри за решетку, но моя радость была преждевременной.

— Как жаль, дорогой, что тыне воспользуешься всем этим, — неожиданно сказала она.

— Что?! — воскликнул я. — Почему бы нет?

Она удивленно взглянула на меня.

— Но, Джулиан, ведь им известно, что я бросила их и стала твоей любовницей. Если ты сообщишь в полицию то, о чем я рассказала, и она примет меры, Закри сразу догадается, кто их предал, и меня наверняка убьют.

— Мы можем попросить полицию защитить тебя, — пробормотал я.

Она презрительно пожала плечами.

— Единственной защитой будут десять лет тюрьмы. Я сама сильно замешана в их деятельности, и первым делом полиция арестует меня. Нет, Джулиан. Ты ничего не сможешь сделать, если не хочешь увидеть меня мертвой или за решеткой.

С горьким разочарованием я был вынужден признать ее правоту. Даже став свидетелем обвинения, она сможет рассчитывать лишь на смягчение приговора. И хотя я горячо желал, чтобы она порвала со своим преступным прошлым, я не мог своими действиями ставить под угрозу ее жизнь или свободу. Однако в глубине сознания шевелилась мысль, что она с самого начала знала, как повернуть дело так, чтобы я не смог воспользоваться ее информацией.

— Что же мне тогда остается, как ты думаешь? — довольно мрачно спросил я.

— Ну-у, все очень просто, — улыбнулась она, — если Закри твой враг, нам надо позаботиться, чтобы его убили.

— Мне надо подумать об этом, — сказал я, поспешно вставая. — А сейчас давай пойдем к тому маленькому храму, где находится изумительная статуя львиноголовой богини Сехмет.

Она несколько цинично улыбнулась, соглашаясь, и в этот вечер больше не упоминала о Закри.

За обедом Уна была само очарование, и опасения, терзавшие меня днем, вновь отодвинулись на задний план.

Я знал, что Гарри, Кларисса и Сильвия этой ночью выезжают из Каира и их прибытие в Луксор означает для меня бесчисленные осложнения, но сейчас я отказывался размышлять об этом.

Меня нисколько не заботило, что они подумают или скажут — я полностью отдался удовольствиям этой ночи с Уной.

И эта временная, безумная погруженность в нее заставила меня забыть что каирский экспресс прибывает в Луксор в семь утра. Элементарная предусмотрительность должна была подсказать мне, что швейцар наверняка сообщит им о моем появлении, и они поспешат узнать что заставило меня так рано объявиться в Луксоре поскольку нильский пароход должен был приплыть только вечером.

С характерной для нее небрежностью Уна забыла на ночь запереть дверь моей комнаты, и мы еще дремали рядом, когда внезапно раздался резкий стук, повернулась ручка двери и на пороге появился улыбающийся Гарри.

— Привет, Джулиан, старина! — воскликнул он. — Подумать только, ты оказался здесь раньше нас!

В следующий момент он заметил в постели Уну и со словами «О Боже’» захлопнул дверь.

— Кто это был? — поспешно спросила Уна, садясь на кровати.

— Гарри Бельвиль, — ответил я. — Если помнишь, вчера я говорил что мои друзья сегодня утром приезжают в Луксор.

— Да конечно — согласилась она. — Ты думаешь, я понравлюсь им?

— Я в этом уверен, — ответил я и с тоской подумал о проблемах с которыми мне предстоит столкнуться.