По-видимому, послеобеденный кофе в гостиной также входил в число семейных обычаев. В большой комнате, расположенной в «речном» крыле дома, были зажжены свечи, в камине потрескивал огонь. Гостиная напоминала чашу, переполненную сокровищами Востока. Большая часть мебели была изготовлена из черного дерева и обтянута черным атласом с золотистой каймой. На полу, покрытом роскошными восточными коврами, стояли китайские ширмы; на всех столах, полках и шкафах — едва ли не на каждой горизонтальной поверхности — теснились разнообразные изделия из нефрита, бронзы, перегородчатой эмали, коралловые безделушки, японская глазированная посуда. К высокому потолку тянулись огромные окна, требовавшие внушительного количества ткани на портьеры и занавеси.

— Впечатляющий домашний музей, ты не находишь? — обратился к Камилле Бут. — Представляешь, сколько денег можно выручить за эти экспонаты на аукционе?

Бут не уставал удивлять Камиллу. Ей казалось, что небрежно-циничная манера поведения служила ему чем-то вроде панциря — маской, за которой таилось истинное лицо, скрытое от окружающих. Он вел беседу слегка насмешливо, с чарующей непринужденностью, но Камилла ощутила тлеющий за холодными словами пафос, свойственный страстным натурам. Трудно понять, чем живет этот человек, чем руководствуется в своих поступках, но кузен приковывал к себе внимание Камиллы.

В гостиную ворвалась юная Грейс; пару раз она поскользнулась на ковре, но умудрилась не пролить кофе, плюхнув поднос на столик тикового дерева у камина, после чего выбежала из комнаты, словно преследуемая охотником лань. Глянцевая поверхность кофейника отражала в миниатюре танцующие языки пламени. Члены семейства расселись вокруг столика, придвинув к нему жесткие, неудобные кресла. Отсутствовал только Росс. Миньонетта нежилась у огня, поглядывая на Летти, которая время от времени мягко поглаживала ее кончиком туфли.

— Вечерний ритуал, — прокомментировал ситуацию Бут, передав Камилле чашку и предлагая сахар и сливки. — Мы ежедневно сидим здесь около часа, наслаждаясь обществом друг друга, потягиваем кофе из изысканных, но слишком маленьких чашечек. К счастью, в этом доме более комфортабельные комнаты, в которых мы после этого можем укрыться. Так что часок придется потерпеть, кузина Камилла.

Гортензия принужденно засмеялась; создавалось впечатление, что она так и не выработала определенного отношения к человеку, который был ее приемным сыном.

— Бут любит насмешничать и поддразнивать нас, — заметила она. — Не надо принимать его слова за чистую монету. Папа всегда считал, что собираться всей семьей за кофе после обеда — хорошая идея. Он любил проводить послеобеденный час с дочерьми, когда мы были еще девочками, и нам не пристало об этом забывать.

Камилла подумала о беспомощном старике, лежащем наверху, и о немом вопросе, читавшемся в его глазах: «Где я допустил ошибку?"

Гортензия говорила без умолку, словно боясь, что молчание окажется для нее невыносимым. Размахивая унизанной кольцами рукой, она показывала Камилле диковинные безделушки, объясняя их значение и припоминая случаи, связанные с их приобретением во время путешествий, которых она принимала участие еще ребенком.

— А вас родители браги в заграничные поездки, тетя Летти? — спросила Камилла, воспользовавшись паузой, понадобившейся Гортензии, чтобы перевести дух.

Казалось, Летти к чему-то прислушивается. Она и здесь время от времени поглядывала на дверь, но делала это тайком, словно боялась разоблачения. Когда Камилла обратилась к ней с вопросом, она вздрогнула и погладила Миньонетту кончиком туфли. Полосатая кошечка ближе подобралась к стулу Летти и начала монотонно мурлыкать.

— Однажды я ездила в Англию и Шотландию, когда была уже взрослой, — пояснила Летти и потянулась за вязанием, нервно нащупывая в сумочке, прикрепленной к поясу, вязальный крючок. — Но никогда не обладала достаточной силой, чтобы много путешествовать.

— А я всегда была выносливой, — похвасталась Гортензия и стала со вкусом перечислять связанные с дальними странствиями трудности, которых Летти ни за что бы не выдержала.

Камилла посмотрела на Бута, расположившегося в некотором отдалении от столика, в тени. Он сидел, элегантно скрестив длинные ноги, тонкая рука покоилась на подлокотнике кресла. Хотя лицо Бута скрывалось в полутьме, Камилла шала, что он тоже прислушивается к чему-то, находящемуся за пределами гостиной. Когда на лестнице послышались шаги, он наклонился вперед, устремив взгляд на дверь; тетя Летти вздрогнула, напугав кошку.

Росс Грейнджер вошел в комнату твердым решительным шагом и с нескрываемой враждебностью обвел взглядом всю компанию, собравшуюся у камина.

— Мне не удалось поговорить с мистером Джаддом, — сообщил он. — Сиделка не позволила мне это сделать. Она сказала, что получила распоряжение не пускать меня к нему. Могу я узнать, кто ей дал такое указание?

Гортензия приняла удар на себя.

— Доктор Уилер сказал, что папа должен избегать волнений и что его не следует беспокоить. Все знают, что вы в последнее время сильно раздражали его. Вот я и приказала сиделке не пускать вас к отцу, пока ему не станет лучше.

— Не собираюсь подчиняться вашим, с позволения сказать, приказам. И раздражал его вовсе не я…

Бут встал и с присущей ему небрежной грацией облокотился о каминную доску; его лицо, тускло освещенное мерцающим пламенем, показалось Камилле необычайно красивым.

— Послушайте, Грейнджер, мы знаем, что вы нас ненавидите, но до сих пор нам приходилось терпеть ваши бесконечные инсинуации из уважения к вашим прежним заслугам перед дедушкой Оррином. Но вы должны признать, что во время последнего посещения сильно расстроили старика. Судя по тому, что рассказала сиделка, вы настаивали на изменении завещания ради достижения каких-то собственных целей.

Камилле оставалось только восхищаться самообладанием Бута, говорившего сдержанным и спокойным тоном. Его собеседник владел собой гораздо хуже и находился на грани срыва.

Пламя камина серебристыми вспышками отражалось на вязальном крючке, сновавшем взад-вперед в руках Летти, которая больше не оглядывалась на дверь. Когда она заговорила тихим, сдавленным голосом все посмотрели на нее с удивлением, словно уже забыли о ее присутствии.

— Как ты, Гортензия можешь обвинять Росса в том, что он пытался убедить папу изменить завещание? Разве мы все не стремимся к этому?

В комнате воцарилась гнетущая тишина. Ее нарушил Росс, ухватившийся за последнюю фразу Летти.

— Значит, вы и в самом деле пытались вывести меня из игры! Так я и думал. И на каких же изменениях в завещании вы настаивали?

— Это не ваше дело, Росс, — отрезала Гортензия. — Заботы нашей семьи вас больше не касаются.

— Зато они касаются меня, — заявила Летти, снова вызвав всеобщее удивление. — Я совершенно согласна с сестрой, — поспешила она добавить. — Что я буду делать с половиной состояния отца, если оно достанется мне согласно завещанию в его нынешнем виде? Я человек со скромными запросами, Росс. Не хочу брать на себя ответственность управления таким капиталом.

— И поэтому позволяете сестре лишить себя законной доли? — возмутился Росс. — Я надеюсь предотвратить хотя бы этот необдуманный шаг вашего отца, когда он оправится настолько, что сможет меня выслушать. Даже если он не согласится с моим планом, который представляется мне более разумным.

— Иными словами: даже если он не включит в завещание вас в награду за годы безупречной службы? — иронически осведомился Бут.

Слушая эту перепалку, Камилла внутренне ее содрогалась; сцена в гостиной, разыгравшаяся по соседству с умирающим стариком, казалась ей высшей степени непристойной, а поведение этих людей непонятным. Даже Росс, не являющийся членом семьи, все же был связан с дедушкой тесными узами и мог бы питать к нему большее сочувствие. Какое бессердечие — ссориться из-за наследства Оррина Джадда, вместо того чтобы направить все силы на его излечение, окружить заботой, помочь обрести спокойствие и ясность духа.

Росс, с видимым усилием овладев собой, обратился к Гортензии:

— Я хочу точно узнать, чем был вызван его сердечный приступ. Когда я уезжал в Нью-Йорк, мистер Джадд чувствовал себя не лучше и не хуже, чем обычно. Что произошло после моего отъезда?

Стало так тихо, что звук, произведенный упавшей с каминной решетки головешкой, прозвучал как взрыв; мурлыканье Миньонетты походило на бульканье кипящего чайника. Бут пожал плечами и сел в кресло, снова укрывшись в тени. Вязальный крючок Летти застыл в воздухе. Гортензия нервно сцепила пальцы у себя на коленях. Степень напряженности в комнате достигла предела.

— Итак? — требовал ответа Росс. — Я уже понял, что произошло нечто ужасное. Хотелось бы узнать, что именно.

Гортензия первой обрела голос.

— Почему бы вам не спросить об этом Летти? Бут тогда был в деревне, а у меня были дела в подвале. С Оррином Джаддом оставалась Летти. Уверена, что всем нам интересно будет узнать, что там на самом деле произошло. Ведь Летти так чего толком и не объяснила.

Вязание Летти упало обратно в сумочку; она закрыла лицо руками.

— Это правда, Росс… я была там. Но я не хотела… мне и в голову не приходило…

— Так что ты ему сказала, дорогая? — выпытывала у сестры Гортензия. — А может быть, сделала?

Летти в отчаянии замотала головой.

— Нет… Вы не должны об этом спрашивать. Я не могу вам ответить. Поверьте, что у меня были добрые намерения.

Росс подошел к Летти и властно положил руку ей на плечо.

— Постарайтесь ответить на вопрос, мисс Летти. Мы имеем право знать.

Но Летти начала плакать, утирая слезы носовым платком, источавшим запах лаванды. Бут пришел ей на помощь.

— Оставьте ее в покое, Грейнджер. Неужели не видите, как она потрясена болезнью своего отца? Зачем нам знать, что именно там произошло? Сделанного не воротишь. Вы не можете всерьез полагать, что у Летти был злой умысел. Мою мать иногда заносит. Пойдемте, тетя Летти, я провожу вас наверх, в вашу комнату.

Камилла увидела, с какой признательностью посмотрела Летти на своего спасителя; выводя тетю из гостиной, Бут бережно поддерживал ее за плечи.

Проводив их взглядом, Росс обратился к Камилле.

— У вас оказались занятные родственники, не так ли? — язвительно заметил он и вышел из гостиной, оставив у камина Гортензию и Камиллу.

Гортензия потерла пальцами лоб.

— Голова болит, — пробормотала она. — Разумеется, тебе не следовало приезжать, но раз уж ты здесь… Весьма прискорбно. Надеюсь, ты меня простишь? — Она походила на лунатика; казалось, ее речь была не в ладах с течением мыслей.

Когда она покинула гостиную, в ней остались только Камилла и Миньонетта. Полосатая кошечка наблюдала за девушкой издали, затем потянулась и сладко зевнула, расположившись поближе к огню. Камилла смотрела на тлеющие угли, думая о безобразной сцене, свидетельницей которой оказалась, и о тех подводных течениях, которые питали вражду, царившую в стенах Грозовой Обители. Почему дедушка велел понаблюдать за Летти? Как могла эта кроткая женщина довести Оррина Джадда до сердечного приступа?

Только теперь Камилла поняла, как вымотал ее этот длинный день с резкими эмоциональными перепадами. Ей захотелось поскорее вернуться в комнату матери с широкой кроватью и атмосферой давно не нарушавшегося покоя.

Но прежде чем пойти к себе, она остановилась возле двери в спальню дедушки, намереваясь пожелать ему спокойной ночи. Однако сиделка сказала, что мистер Оррин спит и его нельзя беспокоить. Камилла, миновав длинный коридор, добралась до своей комнаты и обнаружила, что огонь в камине погас; ласковое тепло рассеялось, так что ей пришлось в спешке переодеться и забраться под одеяло.

Камилла собиралась некоторое время поразмышлять о событиях дня и о странном семействе, живущем в атмосфере непрестанной взаимной вражды. Однако она слишком устала и, разомлев под теплым одеялом, погрузилась в сон.

Звуки музыки разбудили ее вскоре после полуночи. Камилла села в постели, подтянув одеяло к подбородку, и прислушалась. Она не знала, откуда доносились печальные аккорды, но ей казалось, что их источник находится где-то на верхнем этаже. Кто-то играл на арфе, с тоской перебирая струны и извлекая из инструмента звуки, похожие на плач. Камилла с удивлением узнала мелодию песни «Анна Лори». Ей было известно, что в жилах матери Оррина текла шотландская кровь; ее мать Алтея гордилась этим. Но неужели для исполнения шотландской песни не нашлось более подходящего времени?

Камилла услышала, как дверь на ее этаже открылась, потом захлопнулась. Музыка жаловалась на одиночество и наводила тоску. Даже после того, как арфа смолкла, ее звуки продолжали отзываться в душе Камиллы, о чем-то моля и сокрушаясь, кого-то оплакивая. Разбередив душу, музыка осталась для Камиллы неразгаданной, ее смысл — неопределенным.

Растревоженная, она не могла уснуть. Спустя некоторое время встала и подошла к тяжелым портьерам, занавешивавшим дверь на балкон, и раздвинула их, всматриваясь в темноту. Дождь прекратился, но ночь была темной, беззвездной. Камилла с удивлением обнаружила вдали какие-то огни и не сразу поняла, что они светятся на противоположном берегу. Значит, черная полоса, отделявшая от нее огни, была рекой. Дальний берег казался другим миром, никак не связанным с тем, где она жила. Это одно из свойств Гудзона: он не только соединяет, но и разлучает.

Теперь выяснилось, что деревенская тишина, показавшаяся ей сразу по приезде всепоглощающей и едва ли не абсолютной, вовсе таковой не являлась. Камилла слышала громыхание поезда на противоположном берегу, гудок парохода на реке, шелест деревьев в саду. И где-то невдалеке — шум ручья. И кваканье лягушек, исполнявших ночные серенады.

Но какие-то звуки раздавались и внутри дома. Когда Камилла отошла от балконной двери, ей показалось, что весь коридор заполнен шорохами и шепотом. Кто-то прошел мимо ее двери, послышались торопливые шаги на лестнице. Может быть, дедушке стало хуже?

Камилла натянула фланелевый халат поверх ночной рубашки с длинным рукавом. Открыв дверь, она услышала тихий плач. Коридор в этом крыле дома был пуст и темен, но над лестницей еще горела лампа. Плач доносился из другого крыла Обители. Обеспокоенная Камилла, миновав лестничную площадку, пошла к дальнему концу коридора.

На резном сундуке, стоявшем у двери в комнате Оррина Джадда, сидела Летти и плакала, закрыв лицо руками. Она задыхалась от сдавленных рыданий, непроизвольно исторгавшихся из ее хрупкого тела. Когда Камилла тронула тетю за плечо, Летти подняла голову; обильные слезы текли по ее щекам.

— Дедушке стало хуже? — спросила Камилла. — Могу я чем-нибудь помочь, тетя Летти?

Летти еще не раздевалась, длинные, сплетенные в диадему косы венчали голову так же аккуратно, как днем. Очевидно, она не ложилась в постель, ее лицо выглядело изможденным. Она горестно посмотрела на дверь спальни.

— Он умирает, — сказала она, — а мне не позволяют войти.

В этот момент дверь открылась, и на пороге показалась Гортензия. Она была одета точно так же, как за обедом. Ее лицо было искажено гримасой, которая, по-видимому, выражала горе.

— Все кончено, — объявила она. — Папа умер.

Камилла смотрела на нее с недоумением. Она никак не ожидала, что дедушка умрет так скоро — ведь они только что нашли друг друга.

Рыдания сотрясали Летти. Она встала перед сестрой в порыве отчаяния.

— Ты не имеешь права не пускать меня к нему. Я должна была находиться рядом, когда он умирал. Это жестоко — разлучить нас в последние минуты его жизни.

Гортензия сделала слабую попытку расправить растрепавшуюся прическу «помпадур».

— Твое присутствие его расстраивало. Он не хотел тебя видеть. Кроме того, отец умер во сне. Так что в последние минуты жизни он оставался в одиночестве.

— Я знала, что это случится сегодня ночью, «подавленно проговорила Летти. — Я знала.

— Мне надо позвать Бута, — пробормотала Гортензия. Она слегка пошатывалась, и Камилла подошла к ней, чтобы поддержать. Гортензия с некоторым удивлением посмотрела на нее; казалось, она не сразу поняла, кто перед ней стоит.

— Твой приезд слишком его разволновал, — проговорила она, находя нового козла отпущения.

Открылась дверь с другой стороны коридора, и из своей комнаты вышел Бут. На нем был роскошный халат из бордовой парчи, он, по-видимому, только что тщательно зачесал назад густые черные волосы.

— Что случилось? — спросил он. — Ему хуже?

Губы Гортензии дрожали, она не могла совладать со своим голосом, но Камилла не была уверена, что состояние тети свидетельствует об искреннем горе.

— Твой… дедушка мертв, Бут, — сказала она. — Я только что говорила Камилле, что ее приезд, возможно…

— Ты не должна обвинять Камиллу, — прервал Гортензию Бут. — Я спущусь вниз и пошлю Тоби за доктором. Но, пожалуй, сначала сам взгляну на дедушку.

Гортензия с усилием овладела собой.

— Пожалуйста… не теперь, — умоляюще проговорила она. — Отправь Тоби за доктором Уилером, дорогой.

На какое-то мгновение Камилле показалось, что Бут войдет в комнату, несмотря на сопротивление матери, но вместо этого он повернулся и направился к лестнице. Гортензия вздохнула с видимым облегчением, что насторожило Камиллу.

— Кто-нибудь уже пошел за мистером Грейнджером? — осведомилась она.

Гортензия проигнорировала ее вопрос.

— Иди спать, — обратилась она к Летти, косвенным образом адресуя это указание и Камилле. — Все равно уже ничем не поможешь. Мы с мисс Норрис останемся с папой. Что толку сидеть здесь на таком холоде, Летти? Завтра ты совсем расклеишься.

Летти встала, двигаясь словно деревянная кукла.

— Я хочу его видеть, — сказала она — Пойдем со мной, Камилла.

Гортензия неохотно впустила их в комнату. Сиделка суетилась вокруг постели; увидев посетителей, она откинула простыню с лица Оррина Джадда — он предстал перед ними таким, каким был в момент смерти. Камилле показалось, что теперь он выглядел более молодым и не таким несчастным. Дед напоминал ей плененного орла, который наконец-то вырвался на волю.

Летти нагнулась и, опершись на подушку, поцеловала его в щеку; Камилла заметила, что скрюченная рука затрудняет движения тети.

— Прощай, папа, — прошептала Летти и вышла из комнаты.

Камилла продолжала стоять у кровати, изучая гордое, мужественное лицо, словно надеясь прочитать в нем ответ на тревожившие ее вопросы. Совсем недавно он был живым и разговаривал с ней. Он рассчитывал на ее помощь и пытался поговорить с ней, когда ему станет немного лучше. Но теперь старик находился вне пределов досягаемости, он уже никогда не скажет, чего хотел от нее, о чем предостерегал. Камилле захотелось повторить обещание, которое она дала ему вчера. Если бы она могла успокоить его, заверить в том, что выполнит его просьбу. Но Камилла не знала, в чем суть этой просьбы. Теперь, без руководства и поддержки деда, она ничего не сумеет сделать.

— Прощай, дедушка. Спи спокойно, — тихо проговорила она и отвернулась от кровати.

Ее внимание привлекло какое-то движение в глубине спальни; Камилла с изумлением увидела, как из темного угла появился Росс Грейнджер.

— Давно вы здесь? — обратилась она к нему.

— Я провел в комнате всю ночь, — ответил он бесстрастным тоном.

Теперь Камилла поняла, почему Гортензия не хотела, чтобы Бут вошел в спальню. Должно быть, Росс находился там вопреки ее желанию, и она боялась, что встреча двух мужчин приведет к столкновению у постели мертвеца.

— Но почему? — спросила Камилла.

— Это было самое меньшее, что я мог для него сделать, — ответил Росс. — Хотя он, кажется, даже не заметил моего присутствия. А теперь идите спать. Вахта окончена.

У Камиллы комок застрял в горле, она не могла говорить, только кивнула и пошла по коридору в свою комнату.

Маленькие часы на каминной полке, к удивлению Камиллы, показывали пять, хотя ей почему-то казалось, что с момента се пробуждения прошло совсем немного времени. Еще более странной показалась ей теперь ночная игра на арфе. Была ли таинственным музыкантом Летти? Почему ни она, ни Гортензия не переоделись ко сну до глубокой ночи? И почему Росс Грейнджер провел всю ночь в спальне Оррина Джадда, хотя тот не приходил в сознание?

Но не об этом ей хотелось сейчас думать. Действуя почти автоматически, Камилла уложила на каминную решетку бумагу, щепки и полегла растопку и стала наблюдать, как веселые и жадные языки новорожденного пламени лижут поленья, пока самые толстые из них не затрещали, излучая синий и оранжевый свет. За тем она опустилась на коврик перед камином, чтобы отдохнуть и поразмышлять.

Странно, что она переживала смерть деда как тяжелый удар, хотя была с ним едва знакома. Чувство потери отзывалось болью, которую ей хотелось выплакать, но глаза Камиллы оставались сухими. Если бы она смела надеяться, что дедушка ее примет, то давно примчалась бы в Грозовую Обитель. Она не позволила бы предубеждениям отца удержать ее от этого шага. Но она приехала сюда слишком поздно и теперь уже не сможет исполнить последнюю волю деда, потому что не знает, в чем она состояла.

Камилла снова и снова перебирала в уме слова и отрывистые фразы деда, просившего поддержать его в борьбе со «стервятниками», кружившимися над ним в ожидании его смерти. Он предостерегал Камиллу. Сказал, что она должна помочь ему спасти дом, который так любила Алтея. Он в чем-то подозревал Летти. Но, несмотря на обещание, данное деду, Камилла не знала, что ей делать.

Она протянула озябшие руки к огню; дрожь не унималась. Ей снова придется переменить все свои планы. Она останется здесь, чтобы присутствовать на похоронах дедушки, и сразу после этого покинет Грозовую Обитель. Хотя Камилла готова была полюбить Летти, ей явно не удастся ужиться под одним кровом с Гортензией, которая ее не любит и, разумеется, не предложит остаться.

Рассветные лучи уже осветили окна, когда она поднялась с коврика и, открыв французскую дверь, вышла на маленький балкон. Воздух раннего утра, наполненный запахами влажной земли и распускающихся почек, был свежим и прохладным. Гудзон из черного стал серебристым, небо над холмами дальнего берега нежно розовело. Камилла стояла у перил и любовалась рассветом, наблюдая, как блистательный веер розовых и фиолетовых лучей озаряет небо, отражаясь затем в водной глади.

Камилле казалось, что она слышит зов самой реки, воплотивший в себе колдовское очарование этого места. Но она не могла на него ответить: ей скоро придется уехать отсюда навсегда. Мысль о неизбежности разлуки с Грозовой Обителью внезапно наполнила сердце Камиллы горечью и сожалением. В ушах отчетливо прозвучал голос деда, говорившего: «Не уезжай отсюда, моя девочка. Ты должна остаться и бороться».

Но в какой битве должна она принять участие? За что бороться? И почему? Теперь, после смерти деда, она уже никогда этого не узнает.