После раннего завтрака Камилла надела жакет и вышла на широкую веранду. Она спустилась с крыльца и по влажной траве направилась к реке. Когда-то здесь, по-видимому, была лужайка, окаймленная высокими вязами. На другом берегу реки, прямо напротив дома, разместился, теснясь в долине, небольшой городок, увенчанный белой церковью с колокольней; перед ним сновали по воде маленькие суденышки.

С вершины Грозовой горы, должно быть, открывался великолепный вид. Интересно, проложена ли к ней тропинка? Но если Камилла и предпримет восхождение, то не сегодня утром. Она отвернулась от дома и нависавшей над ним горы и пошла по узкой тропинке, которая вилась вниз, к реке, пересекая рельсовый путь, незаметный из дома, и терялась между деревьями, теснившимися на берегу.

Мысли о матери не оставляли Камиллу с тех пор, как она здесь оказалась. Но теперь к ней вернулось и ощущение присутствия отца. Ведь он жил в Уэстклиффе какое-то время. Он встретил Алтею, когда работал тут учителем, хотя приехал из Нью-Йорка, где получил образование. Как они встретились? Может быть, Джон и Алтея бродили по этим тропам? Или сидели на берегу реки, которая безмятежно несла мимо них свои моды.

Теперь Грозовая Обитель скрывалась за деревьями, в лесу нарастал птичий гам. Камилла внезапно обнаружила перед собой голосистый ручей, чей шум слышала ночью; весенние дожди сделали его полноводным.

Камилла успела пройти всего несколько шагов вдоль извилистого берега ручья, когда поравнялась с человеком, сидевшим на выступе скалы над тропинкой. Это был Росс Грейнджер, одетый в вельветовый костюм; его каштановые волосы блестели на солнце.

Он не заметил Камиллу и, захваченной врасплох, показался ей встревоженным и печальным. Мешки под глазами напоминали о ночном бдении. Камилла не знала, идти дальше или вернуться, чтобы не беспокоить Росса. Однако в этот момент он повернул голову и увидел ее.

— А вы, оказывается, ранняя пташка, — сказал Росс, вставая на ноги.

— Я не могла заснуть.

— Я тоже, — признался он.

— Зачем вы остались на всю ночь в комнате дедушки? — спросила Камилла, чувствуя, что есть вещи, которые она должна понять, пока не уехала отсюда, иначе неразгаданные вопросы будут мучить ее до конца жизни.

— Потому что не хотел, чтобы его принудили изменить завещание, — объяснил он. — Я не доверяю никому из них.

— Так же, как они — вам.

Он усмехнулся.

— Гортензия позаботилась об этом. Она тоже провела всю ночь в спальне, а Летти дежурила у двери, как сторожевая собака, за исключением того времени, когда отлучалась, чтобы поиграть на арфе. Но он, кажется, даже не подозревал о нашем присутствии.

— Мне кажется, — откровенно призналась Камилла, — что все вы проявили чудовищное бессердечие, думая о завещании у постели умирающего старика.

Выражение лица Росса не изменилось.

— Человек рано или поздно умирает. А его последняя воля может влиять на жизни многих людей в течении длительного времени. Это не тот случай, когда можно было позволить себе чрезмерную щепетильность.

Большой пятнистый далматин, молодой и неуклюжий, внезапно выскочил из кустов и кинулся к Россу в порыве безудержной радости. Росс ответил на его бурное приветствие, ласково потрепав пса за ухом.

— Он из Голубых Буков, — пояснил Росе. — Пес Норы Редферн. Сидеть, приятель! Я предпочитаю умываться сам.

Далматин, продолжая резвиться, отправился в исследовательскую экспедицию вдоль опушки. Росс снял пиджак и постелил его рядом с собой на камне.

— Посидите со мной немного, — предложи он Камилле. — Я хочу с вами поговорить.

Он протянул ей руку, помогая взобраться наверх, и Камилла присела на пиджак.

— Многое ли вам известно о вашем дедушке? — спросил Росс, когда Камилла устроилась поудобнее.

— Многое ли мне о нем известно? — переспросила она. — Не слишком. Отец ненавидел все, что связано с Грозовой Обителью, почти никогда о ней не говорил. Но я уверена, что моя мать никогда не переставала любить своего отца, несмотря на то, как он с ней обошелся.

Камилла с улыбкой вспомнила эпизод с «дедушкиным домом», который показывала ей мать в Нью-Йорке, и рассказала о нем Россу.

Тот выслушал ее серьезно, не перебивая.

— Оррин Джадд был способен на большие, великие дела. Трудно поверить, что он начал почти с нуля. Он родился неподалеку отсюда, в Уэстклиффе. Его отец был сельским врачом. Оррин работал здесь на лесозаготовках, но, обладал диким талантом управлять людьми, всегда ставил перед собой грандиозные задачи. И у него была невероятная интуиция. Вскоре Оррин стал единоличным владельцем лесного хозяйства. Оставалось сделать только шаг, чтобы заняться строительством. Хотя этот термин и в малой степени не передает масштаба его деятельности. Он не был дипломированным строителем или архитектором, но многому научился у людей, которые на него работали. Такие люди, как он, сделаны из другого материала, чем мы, простые смертные. Быть может, по натуре это был скорее устроитель империи, чем строитель мостов, домов и дорог. Он умел смотреть в будущее. И стал бы одним из гигантов, если бы в какой-то момент не утратил мужества.

Камилла жадно слушала Росса. Она не могла разобраться в таких вещах, когда была ребенком, а потом отец никогда не разговаривал с ней на подобные темы.

Росс нервно провел рукой по лицу и продолжил свой рассказ.

— Я полагаю, время гигантов уже на исходе. Их королевства растут слишком быстро, что дает им возможность контролировать судьбы множества людей. Америка не может себе позволить иметь королей. Но когда Оррин Джадд уединился в Грозовой Обители, мир пришел к нему. Не социальный мир, не общество — он не интересовался политикой, по крайней мере, в те годы, когда я его знал. Я имею в виду мир бизнеса. Он ни разу не съездил в Нью-Йорк после смерти вашей матери, но заставил город прийти к нему — часто через мое посредничество.

— Меня с самого начала заинтересовало, какое место занимали вы в этом доме, — призналась Камилла

— Иногда я сам удивляюсь, что согласился выполнять работу такого рода. Мой отец, инженер, дружил с Оррином Джаддом, хотя был намного моложе. После смерти отца Оррин взял на себя заботу обо мне, послал в инженерную школу, где я мечтал учиться. Когда я получил образование, он привлек меня к работе над своими проектами. Оррин проникся ко мне доверием, приблизил к себе. Прежде чем я успел опомниться, оказалось, что я занимаюсь чем-то вроде менеджмента, а не тем делом, которое любил. В общем, я помогал ему держать в руках все нити управления, хотя никогда не собирался служить адъютантом при генерале.

— И вы отдали ему лучшие годы жизни! — с изумлением воскликнула Камилла.

— Я не считаю их потерянными, поскольку многому научился за это время. Кроме того, у нас были определенные планы: он хотел доверить мне выполнение одного проекта… но хотел убедиться, что я готов его осуществить. Помимо всего прочего, я любил Оррина Джадда.

В этот момент они услышали, как собака преследует и кустах какого-то зверька. Некоторое время оба молчали, прислушиваясь к шуму ручья и щебету птиц.

— Спасибо, что рассказали мне о дедушке, — поблагодарила его Камилла. — Теперь я вижу, как много вы для него сделали. Кстати, на каком изменении в завещании вы настаивали?

Он ответил не сразу, наблюдая за собакой, которая снова появилась на тропинке, выйдя на какой-то новый след. После ее вопроса выражение лица Росса переменилось: казалось, его снова охватил гнев.

— Время моей службы здесь подошло к концу. Завещание таково, каким Оррин Джадд его оставил, и нам остается только неукоснительно его выполнять. Теперь я не могу повлиять на решение вашего деда.

Камилла была удивлена и несколько обескуражена перепадами в его настроении.

— Но как бы вы хотели изменить завещание, если бы это было в вашей власти? — спросила она.

Он нахмурился и теперь выглядел старше своих лет.

— Нет никакого смысла обсуждать этот вопрос с вами. Вы тоже член семьи Джаддов, хотя вам, по-видимому, придется удовольствоваться меньшей долей, чем другим.

Росс намеренно пытался ее унизить, и Камилла кипя от негодования, встала на ноги.

— Я ничего не хочу от дедушки, — заявила она. — С меня довольно и того, что он позвал меня сюда и был добр ко мне во время нашей встречи.

Выражение лица Росса смягчилось, и Камилле показалось, что он поверил в искренность ее слов. Но решил не поддаваться слабости и язвительно усмехнулся.

— Не хотите ли вы меня уверить, что горите желанием вернуться к исполнению обязанностей гувернантки, в то время как оставшись здесь, можете рассчитывать на какую-то долю наследства?

— В обязанности гувернантки не входит ничего предосудительного, — горячо возразила она. — Смею думать, что неплохо с ними справлялась, и горжусь этим. Я собираюсь вернуться в Нью-Йорк сразу после похорон. Джадды ничего мне не должны. Я приехала сюда только для того, чтобы повидать дедушку.

— Тогда почему вы не явились к нему раньше? Чего ждали? Вы сломя голову помчались в Грозовую Обитель только после того, как услышали, что он умирает.

Негодование Камиллы возросло до предела. Если он так думает о ней, она не намерена оставаться в его обществе ни минуты.

— Скажите, пожалуйста, приведет ли эта тропинка обратно к дому? — сухо осведомилась она.

— Я пойду с вами и покажу дорогу.

Камилла повернулась к нему спиной и ухитрилась спуститься со скалы без посторонней помощи.

— Нет, спасибо. Я сама найду дорогу, — заявила она и пошла вверх по тропинке.

Росс не оставил ее в покое. Он спрыгнул со скалы и пошел рядом; они свернули налево и направились к дому по кратчайшей дороге; пятнистый пес бежал за ними по пятам. Нравилось ей это или нет, Камилла была вынуждена смириться с такой компанией. Она шла быстро, обращая внимания на своего спутника, хотя он время от времени указывал ориентиры, по которым она, в случае необходимости, смогла бы отыскать дорогу, если снова пойдет к реке.

Так, он обратил ее внимание на плакучий бук, стоявший на пригорке, с которого уже видна была Грозовая Обитель. Камилла невольно прислушалась к его словам, потому что никогда прежде не видела подобных деревьев. Оно достигало немалой высоты, но отличалось от других буков тем, что вес его ветви были направлены вниз, образуя иссиня-черный шатер. Его очертания выглядели настолько необычно, что плакучий бук казался сошедшим со страниц волшебной сказки — действительно неплохой ориентир!

Поравнявшись с деревом, ее спутник свистнул собаке и остановился.

— Тут я вас оставлю, — сказал он. — Я еще не собирался возвращаться домой. Отсюда вы и сами без труда доберетесь до Обители.

Он двинулся в обратном направлении, не дожидаясь ответа. С минуту Камилла провожала его взглядом со смешанным чувством неудовольствия и замешательства. Какой странный, непредсказуемый, невыносимый человек! Она решила больше не думать о нем и начала оглядывать пригорок, на котором стояла. Немного поодаль он превращался в довольно крутую скалу, поросшую диким кустарником и низкорослыми деревьями; ее вершину вела узкая тропинка. Однако у Камиллы не было охоты исследовать местность, и она направилась вниз.

Поравнявшись с голой каменистой площадкой, откуда видны были зеленые башни дома, располагавшегося под холмом, Камилла заметила узкий просвет между деревьями, сквозь который впервые сумела целиком окинуть взглядом Голубые Буки.

Желтый дом выглядел особенно ярким при свете утреннего солнца. Он казался чистым и свежим, в то время как Грозовая Обитель производила впечатление неряшливого и запущенного места. Глядя на эту усадьбу, Камилла неожиданно для себя ощутила, что ей не так уж хочется возвращаться в мрачное обиталище Джаддов. Насколько более привлекательны и гостеприимны Голубые Буки!

Еще раз взглянув на соседний особняк, Камилла увидела, как из лесу на лужайку выскочил пятнистый далматин и помчался к дому. С крыльца со смехом спустилась женщина и приласкала собаку. Бриз донес до Камиллы отдаленный звук ее голоса. Она не могла с такого расстояния разглядеть хозяйку Голубых Буков и не знала, уродлива эта женщина или хороша собой, молодая она или старая. Но не приходилось сомневаться в том, что Росс Грейнджер был для нее желанным гостем. Выйдя из лесу, он подошел к женщине, и они рука об руку поднялись на крыльцо.

Камилла пошла дальше, размышляя над увиденным. Тропинка снова шла лесом, затем вывела на опушку перед домом Джаддов. Вместо того чтобы пойти к веранде, откуда она отправила в путь, Камилла обошла дом сзади и увидела, что двор с этой стороны выглядит более прибранным и аккуратным. На расчищенном участке земли, веером разбегаясь от установленных в центре солнечных часов, тянулись клумбы, на которых пробивались первые ростки. Мраморная скамейка возле солнечных часов приглашала к отдыху и размышлениям.

Камилла пошла по узкой дорожке между клумбами, разглядывая показавшиеся из земли стебельки цветов. Затем взглянула на окна дома, но не увидела в них никаких признаков жизни. Снаружи Грозовая Обитель казалась необитаемой, хотя Камилла знала, что внутри находились люди.

Грейс открыла ей заднюю дверь; проходя мимо кухни, Камилла пожелала доброго утра Матильде, поварихе и домоправительнице. Из гостиной доносились голоса, и Камилла поняла, что печальный ритуал, связанный со смертью дедушки, уже начался. Прежде чем она успела проскользнуть на лестничную площадку, в дверном проеме появился мистер Помптон.

Он торжественно протянул ей руку.

— Печально встретиться снова при таких обстоятельствах, мисс Кинг. Но я рад, что вы повидались с дедушкой до его кончины.

— Да, ему захотелось со мной встретиться, — сказала она. — Спасибо, что съездили за мной.

— Я выполнял его распоряжение. — Мистер Помптон говорил с Камиллой вежливо, но, похоже, относился к ней и теперь не более одобрительно, чем тогда, в Нью-Йорке. Ясно, что он действовал ее приезду сюда вопреки собственной воле. — Как долго вы собираетесь здесь оставаться? — спросил он

Камилла покачала головой.

— Я уеду сразу после похорон. После смерти дедушки, я здесь нежеланный гость.

Мистер Помптон не стал этого отрицать; он только сухо поклонился и вернулся в гостиную.

Когда Камилла начала подниматься по лестнице, из библиотеки появился Бут и пошел рядом с ней.

— Ты ходила на прогулку? — спросил он. — Так и не удалось уснуть?

— Мне было не до сна, — ответила она.

Бут казался сейчас более мягким и умиротворенным, чем ночью.

— Твое возвращение домой ознаменовано печальным событием, — заметил он. — Если ты останешься с нами на какое-то время, все образуется.

Камилла промолчала, не поддавшись искушению напомнить Буту, что его мать встретила ее не слишком приветливо. Когда они поднялись на второй этаж, из коридора вышла Гортензия с подносом в руках.

Сегодня на ней было необычайно пышное черное платье, с ниткой черного янтаря, мерцавшей в вырезе лифа. На подносе стоял чайный сервиз, рядом с ним — пузырек с лекарством.

— Я так и знала, что Летти доведет дело до простуды, — раздраженно проговорила она. — А теперь она опять убежала в детскую. Как будто мне больше нечем заняться, кроме как за ней ухаживать.

Бут взял поднос у нее из рук.

— Позволь мне отнести это тете, мама. Камилла мне поможет, мы поднимемся к тете вместе. Ты, наверное, знаешь, что Помптон ждет тебя внизу.

Гортензия с удовольствием отдала ему поднос и неуверенным жестом безуспешно попыталась поправить прическу «помпадур».

Поднимаясь вслед за Бутом на третий этаж, Камилла оглянулась и увидела, что Гортензия, вместо того чтобы поспешить к мистер Помтону, задержалась на лестничной площадке, провожая их взглядом, в котором читалось сомнение.

Наверху Бут направился к старой детской, и Камилла открыла дверь, чтобы он смог внести поднос. Детская ничем не напоминала созданную ее воображением комнату маминых рассказов. Она была длинной, узкой и холодной. Голые стены и почти полное отсутствие мебели. Никто не растопил камин, хотя наглухо занавешенные окна выходили на север. В глубине комнаты Летти лежала на узкой кушетке, свернувшись под стеганым одеялом. Ее лицо распухло от слез.

Увидев Бута с подносом, она еле слышно пробормотала:

— Не стоило беспокоиться обо мне, дорогие.

Бут поставил поднос на столик, покрытый красной бархатной скатертью с каймой.

— Ты знаешь, что я тебя не оставлю, тетя Летти, — ободряющим тоном произнес Бут. — Мама послала тебе немного чая и лекарство. Ты, знаешь ли, не должна болеть.

В ногах Летти лежала свернувшаяся в клубок Миньонетта. При виде Бута она потянулась, широко зевнула и стала с интересом наблюдать за его приготовлениями.

— Мне очень жаль, что вы неважно себя чувствуете, тетя Летти» — сказала Камилла. — Позвольте мне разжечь огонь в камине, а то здесь прохладно.

Бут ответил за нее:

— Не беспокойся, кузина. Когда тетя попьет чаю примет лекарство, она вместе с нами спустится вниз.

Летти робко улыбнулась, взглядом выразив признательность Буту.

— Мне здесь хорошо, — призналась она. — В этой комнате меня согревают воспоминания. Ты знаешь, Камилла, что именно в этой детской твоя мать играла с Гортензией и со мной?

— Сначала прими лекарство, — потребовал Бут, и Летти охотно проглотила микстуру.

— Бальзам с вербеной укрепляет организм, — заметила она. — Я сама приготовила этот эликсир. Какой чай она заварила на этот раз, Бут?

— Понятия не имею, — ответил он, с небрежной грацией наливая чай и передавая чашку тете. — Я запутался в твоих травах. По крайней мере, чай горячий и крепкий.

Летти вдохнула аромат и с улыбкой кивнула головой.

— Тимьян с иссопом. Как раз то, что надо. Вы помните, что говорит в Библии царь Давида «Напоите меня иссопом, и я очищусь».

Она начала пить чай, а Миньонетта беспокойно замяукала.

— Налей ей немного в блюдечко, Камилла, — попросила Летти. — А то Миньонетта подумает, что о ней забыли.

Камилла взяла блюдце, налила в него чай и поставила на пол. Миньонетта мягко спрыгнула с постели и стала лакать теплую жидкость жадным розовым язычком.

— Никогда не видал подобной кошки! — воскликнул Бут. — У нее не болит живот от твоих микстур?

— Конечно, нет! — пылко возразила Летти. — Если не болит у меня, почему он должен болеть у кошки?

Бут пожал плечами и отошел, чтобы принести стул для Камиллы. Летти помрачнела, наблюдая за ним.

— Я знаю, о чем ты думаешь, — горестно вздохнула она.

— Только о твоем выздоровлении, — заверил ее Бут. — Хочу поскорее увидеть тебя сильной и бодрой. Завтра похороны, тебе предстоит трудный день. Хотя мы проведем их тихо, по-семейному, обойдемся без наплыва гостей из Нью-Йорка.

— Я постараюсь поправиться, — пообещала Летти.

Миньонетта вылизала блюдце и начала умываться.

Камилла поделилась с тетей своими впечатлениями об утренней прогулке, Голубых Буках и пятнистом далматине. Но не упомянула о встрече с Россом Грейнджером. У нее было такое чувство, что Бут не одобрил бы ее поведения, а ей не хотелось его раздражать.

— Я рада, что ты осмотрела Голубые Буки, дорогая, — сказала Летти. — Но на твоем месте я держалась бы подальше от этого дома. Конечно, я ничего не имею против Норы Редферн. Ведь ее мать с детства дружила с Алтеей. Миссис Ландри, мать Норы, живет теперь где-то в верховьях Гудзона. Мы не видели ее многие годы. Нора вдова, у нее трое детей. Лично я считаю ее необычайно смелой женщиной, но Гортензия относится к ней как-то настороженно.

— Она натерпелась от острого языка матери Норы, — пояснил Бут. — А сейчас, тетя Летти, я помогу тебе спуститься в твою комнату. Печальные воспоминания, связанные с детской, не способствуют выздоровлению.

— Вовсе они не печальные, а самые счастливые в моей жизни, — возразила она и протянула руки Буту. Тот поднял ее, словно пушинку; скрюченная рука Летти обнимала его за шею, когда он нес ее к двери.

Камилла взяла поднос и последовала за ними, у нее под ногами путалась Миньонетта. Приблизившись к двери, Камилла заметила то, на что не обратила внимание, когда входила в комнату. В темном углу у двери стояла арфа. Чехол от нее лежал рядом на полу, тут же стоял обтянутый вышитой тканью стул; казалось, музыкант, в спешке оставив инструмент, так к нему и не вернулся. Значит, ночная музыка доносилась из этой комнаты. Камилла отправилась вниз. Она подождала Бута на лестничной площадке второго этажа, пока он относил Летти в ее комнату, дальше они пошли вместе.

— Теперь она заснет, — заверил Камиллу Бут. — Смерть дедушки Оррина потрясла. Как и всех нас.

— Если тетя Летти винит себя во всем и считает, что ускорила смерть дедушки, ей приходится особенно тяжело, — предположила Камилла.

— Она готова взять вину на себя, — заметил Бут. — При этом тетя Летти обладает богатым воображением, которое доставляет ей много хлопот. Ты не должна принимать все, что она говорит, за чистую монету, кузина. А сейчас я спущусь вниз и посмотрю, как мама улаживает дела с мистером Помптоном.

Он одарил Камиллу сияющей улыбкой, которая, неожиданно появляясь на его мрачном лице, каждый раз ее удивляла. После граничащей с грубостью резкости Росса мягкие манеры Бута согревали душу Камиллы.

Вернувшись в свою комнату, она подумала о том, что ничего не знает об обстоятельствах его усыновления. Почему Гортензия, которая никогда не была замужем и не казалась женщиной, наделенной сильным материнским инстинктом, решила усыновить десятилетнего мальчика? Насколько тесно связан Бут с семьей Джаддов? И не странно ли, что взрослый мужчина продолжает жить в такой необычной семейной обстановке?

Камилла провела остаток утра в комнате, не зная, чем себя занять. Она чувствовала себя несчастной оттого, что как бы раздвоилась между полюсами своей жизни, не принадлежа полностью ни одному из них.

Днем Летти не выходила из комнаты, Бут отправился в деревню, Росс уже давно не появлялся в доме, так что, когда пришло время ленча, Камилле и Гортензии пришлось сесть за стол вдвоем.

Тетя казалась чем-то озабоченной и несколько взвинченной; черные янтарные бусы на платье переливались и дрожали, словно растревоженные беспокойным биением ее сердца. По крайней мере, она не выглядела такой недоступной, как во время их первой встречи.

— Каковы ваши ближайшие планы, тетя Гортензия? — спросила Камилла.

— Разумеется, прежде всего, мы избавимся от дома. И не имеет значения, продадим мы его, бросим или сожжем. Все лучше, чем продолжать жить под этой крышей.

— А мне он кажется чудесным, — призналась Камилла. — Разве не позор — выпустить его из рук семьи Джаддов?

Гортензия хмыкнула, качнув прическу «помпадур».

— Тебе не пришлось провести большую часть жизни в доме, к которому привязана насильно, против воли. Когда мама была жива, мы владели домами повсюду, в том числе роскошным особняком в Нью-Йорке. Я до сих пор вспоминаю званые балы и вечера, шутки и веселье, царившие на них, заграничные путешествия. Даже смерть Алтеи не потрясла папу так, как ее бегство, после которого он сильно сдал. А какую восхитительную жизнь мы вели до этого — с новыми нарядами и веселыми друзьями; я чувствую, что создана для такой жизни. Но когда Алтея вышла замуж, папа продал все дома, кроме Грозовой Обители, любимого дома Алтеи. Он вел себя так, будто она умерла, не хотел никуда ездить и не выпускал из имения нас. Все эти годы мы жили как в заточении.

Камилла испытала жалость к тете. Если ее детства готовили к городской светской жизни, то, заперев дочь в Обители, отец обошелся с Гортензией деспотично и жестоко.

— А как тетя Летти отнеслась к такой перемене? — поинтересовалась Камилла.

Гортензия безнадежно махнула рукой.

— Она даже не знает, для чего существуют деньги. Для полного счастья ей достаточно арфы, сада и кошки. Дай сестре волю — так она, как последняя дура, предпочтет и дальше влачить под этой крышей тупое, жалкое существование. Если папа оставил ей деньги или собственность, она не сумеет ими распорядиться. А я сумею. Есть план, касающийся меня и, конечно, Бута. Теперь я смогу сделать для него многое из того, чего папа никогда бы не позволил. И я посмеюсь, наконец, над Россом Грейнджером. Этот молодой человек слишком долго влиял на наши судьбы. Первое, что я сделаю, — это уволю его.

Гортензия была так возбуждена, что на ее щеках проступили красные пятна. Камилла попыталась ее отвлечь.

— Расскажите мне о Буте, — попросила она.

По-видимому, Камилла верно определила тему, способную смягчить сердце Гортензии. Она, несомненно, искренне гордилась сыном и любила его.

— Бут необычайно талантлив, — уверяла она Камиллу. — Он на редкость одаренный художник, единственное, чего ему не хватает — это веры в свои силы; он обрел бы ее, если бы смог себе позволить жить в Нью-Йорке. Но какими возможностями располагает он здесь, в глуши? Пала всегда ненавидел живопись и мешал Буту на каждом шагу. Хотел, чтобы Бут работал в каком-то концерне, занялся бизнесом. Воображаю! Такой тонкий человек, как Бут, — и вдруг бизнес!

— В доме есть какие-нибудь картины Бута? — спросила Камилла. — Я бы хотела их посмотреть.

— Одна из них висит в моей комнате. Доедай свой рисовый пудинг, Камилла, и я тебе ее покажу.

Отношение Гортензии к Буту было настолько восторженным и некритичным, что, слушая ее, Камилла испытывала неловкость. Ей казалось, что Бут совершенно равнодушен к своей приемной матери, и Камилле оставалось только жалеть Гортензию.

Комната тети располагалась на втором этаже, напротив комнаты Камиллы. Она была большая, тускло освещенная, с тяжелыми портьерами на окнах. От накопившейся пыли здесь тяжело дышалось. Давало о себе знать пристрастие Гортензии к роскоши и великолепию; комната утопала в бархате, атласе и парче; окраска всех этих пропылившихся и давно требующих чистки тканей была выдержана в бледно-желтых тонах.

Гортензия прошлась по комнате, зажигал лампы на многочисленных столиках, тумбочках и этажерках, явно предпочитая искусственный свет дневному.

— Вот она! — воскликнула Гортензия, указывая на картину, висевшую на стене. — Ну, скажешь?

На большом полотне, вставленном в изящную резную позолоченную раму, была изображена смертельная схватка двух пум. Их яростно изогнутые, напряженные тела сплелись у самого края крутой скалы, у подножия которой пенился бурный поток. Над скалой сгущались тучи, собиралась гроза. В цветовой гамме преобладали желтовато-коричневые, дымчато-зеленые и серые тона. Картина раздражала глаз и вызывала беспокойство.

— Папа ее ненавидел, — сообщила Гортензия. — Он не хотел смотреть на картину изо дня в день и велел Буту убрать се куда-нибудь подальше.

Камилла прекрасно понимала нежелание дедушки постоянно иметь перед глазами это произведение искусства. Трудно было понять, как могла Гортензия терпеть в своей комнате изображение столь жестокой сцены. Камилла, по правде говоря, ожидала от Бута чего-то подобного. Она ощущала в нем подавленную, с трудом обуздываемую страсть, не находившую выхода в обыденной жизни. Она проявилась в картине, выдавая автора с головой.

Гортензия тем временем делилась с Камиллой своими планами.

— Когда мы продадим дом и переедем в Нью-Йорк, я организую выставку картин Бута в одной из галерей. Я уже давно обещала ему это сделать, но папа и слышать не хотел ни о чем подобном.

Покинув комнату тети, Камилла осознала, что смерть отца принесла Гортензии скорее облегчение, чем горе. В самом деле, теперь она сможет осуществить все свои заветные желания, накопившиеся за время вынужденного затворничества. Сегодня Камилла увидела тетю в истинном свете, распознав в ней женщину, подчиняющуюся только эмоциям и капризам и способную стереть с лица земли всякого, кто встанет у нее на пути.

В этот вечер Летти не спустилась к обеду, но Гортензия сообщила, что она чувствует себя лучше и почти наверняка сможет присутствовать на похоронах. Росс Грейнджер не приходил домой, и, кажется, никто не знал, где он находится и что делает.

— Возможно, он опять пошел в гости к миссис Редферн, — предположила Гортензия.

— Почему бы и нет? — беззаботно отозвался Бут. — Нора Редферн — привлекательная женщина.

— Ты прекрасно знаешь, какие чувства она у нас вызывает, — укоризненно заметила Гортензия. — Конечно, Росс посещает ее, чтобы нам досадить. Ну, ничего, он здесь долго не останется. Я вам это обещаю.

Обед прошел спокойно, и, когда все встали из-за стола, Камилла улизнула в свою комнату, не желая проводить томительный час в заставленной мебелью и безделушками гостиной. С одной стороны, она с нетерпением ждала момента, когда сможет навсегда покинуть Грозовую Обитель, но с другой — понимала, что почувствует себя после этого еще более одинокой, чем прежде. Эта мысль печалила и угнетала.

Камилла взяла в библиотеке книгу Вашингтона Ирвинга, но, удобно устроившись в кровати Алтеи, не смогла сосредоточиться на чтении. Сегодня ей, видимо, не удастся отгородиться от жизни частоколом слов.

Больше всего ее пугало одиночество, призраком расположившееся в ногах постели и взиравшее оттуда на нее. Камилла отчаянно старалась его прогнать. Ей было не привыкать жить одной. Еще в детстве она нередко ощущала себя всеми покинутой, почти не имея возможности играть с детьми своего возраста. Это чувство усилилось после смерти отца. Именно по этой причине она устроилась гувернанткой, чтобы жить в семье, хотя и чужой. Дети, теребившие ее каждую минуту, помогали Камилле избавиться от ощущения, что она никому не нужна в этом мире.

Но все прежние переживания не шли ни в какое сравнение с тем всепоглощающим чувством одиночества, которое охватило ее теперь. Тайная надежда воссоединиться с семьей, поддерживавшая ее в течение многих лет, умерла; на ее месте осталась только мучительная боль. Камилла не сможет выполнить последний завет своего дедушки, и ей пора распроститься с мечтами о лучшем будущем.

Она выключила лампу и долго лежала в темноте, думая о странной просьбе, с которой обратился к ней дедушка. Может быть, в последние часы жизни он осознал, что был несправедлив к Алтее, и хотел загладить свою вину, приласкав ее дочь? Но никакая справедливость не могла смягчить мучившей ее боли. Дедушку не вернешь, зародившиеся между ними отношения остались без продолжения.

Камилла вздохнула и беспокойно заворочалась в постели. Пора забыть о проблемах этого странного дома. Но вместо сна пришли слезы, и Камилла горько заплакала, уткнувшись лицом в подушку.

Она прощалась с дедушкой и с надеждой обрести семью, горевала о том, что не может воспользоваться мудрыми советами отца, и оплакивала мать, непоправимо и трагически ушедшую из жизни. И ей было отказано в последнем утешении. Камилла, как ни старалась, не могла воскресить в памяти облик матери. Ей показалось, что она утратила мать еще раз, поселившись в этой комнате, которая осталась для нее чужой и не хотела ее принимать.