В эту ночь Марсия долго лежала без сна, вспоминая прожитые годы. Сегодня не было ветра, и слышалось только обычное потрескивание старого дома. Джером спал в соседней комнате, и ничто не беспокоило ее.

Она отчетливо видела его таким, каким он был после смерти ее отца, когда в первый раз приехал из Японии и в первый раз увидел ее взрослой, явно влюбленной в него женщиной. На короткий миг он повернулся к ней, словно дочь человека, которого он боготворил, могла понять какие-то глубинные побуждения его души. Казалось, что приехав на родину, он как будто убежал от чего-то оставшегося в Японии, чего-то такого, что хотел никогда больше не видеть, что хотел бы забыть. Или же он убежал от чего-то в себе самом, что пугало его и приводило в ужас. Что бы он ни чувствовал в эти первые дни их брака, он обратил на Марсию всю свою способность любить, как будто это могло удержать зловещую темноту, нависшую над его существом.

Марсия беспокойно ворочалась на подушке, пытаясь его понять.

Чийо — была ли это Чийо?

Чийо, прелестная, изящная, приятная. Чийо, которая, конечно, понравилась бы любому мужчине. Будучи американкой по рождению, она умела говорить на его языке. Однако у Марсии было ощущение, что было что-то еще, что-то менее очевидное, что удерживало его в Японии. Да, Чийо, но и нечто большее, чем Чийо.

Ичиро Минато явно был недовольным и не очень приятным человеком. Однако он оставался в этом доме. Почему? Что держало этих людей под одной крышей? Какую роль в этом играла женщина в белом кимоно, и какова была природа ее болезни?

Наконец Марсия уснула, и разбудил ее шум весеннего дождя, бегущего по оконным рамам, орошающего истомившийся от жажды сад. Лори была подавленной все утро, но во второй половине дня появилось солнце, а с ним и голубое небо, и установилась хорошая погода.

Воскресенье в Японии не было днем прекращения деловой активности. Некоторые офисы закрылись, но большинство магазинов работали. Понедельник по всей стране был более популярным днем отдыха. Тем не менее, из-за цветения вишни, на улицах были толпы гуляющих. Джером оставил машину у подножья Чайного Холма, так что они могли пройти мимо крошечных, полностью открытых со стороны фасада магазинчиков. Гончарные изделия Киото были знамениты, а магазинчики — бесконечно привлекательны. Они демонстрировали все, от безделушек для туристов до прекрасных уникальных вещей. Там были изящные чайные сервизы, всевозможные блюда, цветные керамические фигурки богов, людей и животных, куклы и сувениры. И все время, пока они поднимались вверх по холму, над ними вставала ярко-красная пагода, стоявшая в передней части дворцовых зданий, и манила их к себе.

Когда они добрались до каменных ступеней, ведущих к главному входу, то Джером выбрал другой путь — в обход.

— С этой стороны вид более необычный, — сказал он. — Мы приблизимся к дворцовым стенам со стороны оврага, расположенного ниже них.

«Сегодня он выглядит оживленным и заинтересованным», — заметила к своей радости Марсия. Он был почти таким же энергичным и неотразимым, каким она его помнила с давних лет, и она так же охотно, как и Лори, отвечала на его оживление. Вдали от темной японской виллы она могла быть такой же веселой, как и раньше, когда это нравилось Джерому и привлекало его в ней.

Когда они прошли вверх по тропинке, им открылся вид цветущих вишен во всем их великолепии, в розовых и белых облаках цветов. Казалось, что от этого цвета склон холма ожил, и теперь Марсия понимала, почему японцы создали культ любования цветущей вишней. В этот месяц по всей Японии, где бы ни цвели вишни, люди выходили на улицы, чтобы полюбоваться их красотой с чувством восхищения и удовлетворения. Сегодня в Кийомицу были толпы народу, причем большинство людей, особенно женщин, были одеты в кимоно, поскольку кимоно больше подходило для церемонии любования цветущей вишней. Повсюду щелкали затворы фотоаппаратов, а ступеньки дворца казались любимым местом групп, желающих сфотографироваться.

Молодые японки в аккуратной синей униформе водили по разным маршрутам экскурсии по территориям, прилегающим к дворцу, и Марсия обнаружила, что наблюдать за людьми даже интереснее, чем любоваться цветением вишни и дворцами. Дети были повсюду. К радости Лори они наткнулись на дюжину или даже больше маленьких девочек, сидящих на земле на корточках с разложенной перед ними бумагой. Девочки рисовали картинки акварелью. Большинство рисунков были очень хорошими, поскольку японцы учатся рисовать так же рано, как и писать кисточкой. В самом деле, эти занятия похожи.

Когда они приблизились к дворцу со стороны парка, дорожки и ступеньки которого паутиной сбегали вниз по холму, им открылся впечатляющий вид. Крыши Кийомицу группой поднялись над стенами и выбегали вверх по холму. Каменная стена простиралась до середины площади, занимаемой зданиями, остальную часть зданий поддерживала гигантская деревянная платформа, поднимавшая их на уровень фасада. Платформа удерживалась несчетным числом бревен, расположенных вертикально во всю их изначальную длину и связанных вместе открытой поперечной деревянной конструкцией. Японские архитекторы, для которых дерево было основным строительным материалом, использовали его очень изобретательно, создавая великолепные сооружения. Высокая платформа выходила на овраг, тогда как на заднем плане высились крутые старинные тростниковые крыши.

У склона холма они обнаружили ряд широких ступеней, круто поднимающихся к расположенному выше дворцу. Они взбирались вверх, проходя сквозь торжествующее мерцание цветущих вишен, пока не оказались вместе с толпой на платформе, откуда открывался вид на овраг и крыши Киото. Повсюду вокруг них слышалось бормотание японцев и шум потока внизу, так называемой чистой воды, давшей название замку Кийомицу.

— Это так прекрасно, что аж больно, — тихо промолвила Лори, и Марсия сжала ее руку. Для них красоту этого дня и этого места усиливало присутствие Джерома и его почти нежное отношение к ним.

Они обошли главные здания дворца, взобрались еще выше, к каменным тории, меж двух рычащих каменных псов. На вершине холма было здание поменьше. Там пожилая японка подергала пеньковую веревку колокола и трижды прохлопала в ладоши, чтобы привлечь внимание бога. Потом она склонила голову в молитве, ладони ее были сложены вместе в жесте, используемом при молитве людьми разных вероисповеданий.

Позади дома находились небольшой садик и пруд с островом в центре и ведущим к нему мостом. Большая черепаха лениво грелась на скале, и она лишь немного втянула голову, когда они проходили мимо. Джером нашел низкую стену, на которой они могли посидеть одни, вдали от толп посетителей. Послеполуденное солнце заливало все вокруг, освещая крыши дворца и каменные фонари, ярким светом сияя в вишневом цвете.

В этот момент чувства переполняли ее, и Марсия вложила свою руку в руку Джерома, нежно склонившись на его плечо. Он сжал ее руку, но взглянув на него, она увидела, что он наблюдает за Лори.

— Скажи мне, — обратился он к дочери, — ты знаешь, почему самураи выбрали цветы вишни своей эмблемой?

Лори отрицательно покачала головой, и он продолжил легким небрежным тоном, но за этой легкостью чувствовалась настороженность, как будто он за чем-то следил.

— Вишневый цвет опадает в расцвете своей красоты вместо того, чтобы медленно увядать, как другие цветы. В старину воин-самурай считал почетным умереть на вершине своей карьеры вместо того, чтобы стареть, когда минуют дни его славы.

Марсия оглядела пенящееся море цветов и подумала вслух.

— Это хорошо для вишневого цвета и красиво как романтическая традиция. Но я надеюсь, что сейчас японцы ее не придерживаются.

— Они ее придерживались во время войны, — сказал Джером, — есть японская пословица: «Вишневый цвет — лучший из цветков, солдат — лучший из мужчин». По традиции считается, что подобно вишневому цвету, солдат рождается для того, чтобы умереть на вершине своей карьеры. Японских солдат учили умирать. Возможно, что в этом беда Ичиро Минато. Его учили умирать, а он не умер. Я думаю, что теперь он чувствует себя обесчещенным, как будто у него нет права быть живым. Марсия, он тебя когда-нибудь беспокоил? Я имею в виду Минато.

Этот неожиданный вопрос удивил ее.

— Он даже никогда не говорил со мною, — ответила она, — почему-то она не хотела упоминать те случаи, когда Минато так странно на нее смотрел.

От этого разговора о солдатах и о смерти на светлый день словно набежала темная тень. Марсия встала со стены, надеясь изменить ход мыслей Джерома, если они уйдут отсюда. Но он легонько коснулся ее руки, останавливая ее, и обернувшись, чтобы взглянуть ему в лицо, она почувствовала, как в нем растет напряжение, которое неожиданно испугало ее. Ей так не хотелось, чтобы что-нибудь испортило этот чудесный день, нарушило ощущение единения с Джеромом.

Но он настаивал, и она почувствовала в его голосе насмешку, которой не поняла.

— Ты думаешь, что все совершенно прекрасно, не так ли? — спросил он. — Но давай проверим. Закрой глаза и прикрой их руками. Закрой глаза, Лори.

Марсия не закрыла глаза. Она с возрастающим беспокойством глядела на мужа. Но Лори послушно закрыла глаза и беспечно стояла в ожидании сюрприза, каким бы он ни был.

— Ты можешь услышать самолеты? — спросил отец. — Нет, держи глаза закрытыми. Это самолеты военных лет, Лори. Может быть, самолеты из будущего. Теперь ты их слышишь?

Лори сразу приняла условия игры и взволнованно ответила:

— Да, я слышу их, папочка. Их много летит. Они летят через горы к Киото.

— Тогда слушай! Слушай — и ты услышишь команду «Сбросить бомбы!» Теперь они падают, неумолимо, как смерть. Одна упала, и погиб Кийомицу — погибли цветущие вишни, дворцы и люди.

Шок вывел Марсию из оцепенения.

— Прекрати! — закричала она. — Что ты делаешь?

Но было поздно. Волнение перешло в ужас на лице Лори. Она открыла глаза и огляделась вокруг так, будто все изменилось перед нею, как будто она видела дымящиеся развалины, опустошение и смерть.

От неожиданности, с которой разрушился вокруг них мир цветущих вишен, Марсии стало нехорошо. Перемена ощущений была слишком внезапной, слишком жестокой. Она обняла Лори рукою, пытаясь снять боль и растерянность, охватившие ее дочь и придавшие ее лицу выражение взрослой женщины.

— Не верь ему — он только играет! — воскликнула она, стараясь, чтобы ее голос звучал легко и весело, хотя она не чувствовала ни того, ни другого. — Никто никогда не бросал бомбы на Киото, Лори. Никто не хотел разрушить эту красоту и эти произведения искусства. Киото все еще остается старой Японией.

Джером не обратил на нее внимания.

— Но это могло случиться, Лори. Это могло случиться в любой момент. Когда ты смотришь на людей, ты должна помнить об этом. Ты должна помнить, что стоит за этим. Они могут создать красоту, но они могут и разрушить ее. Не доверяй им так легко, Лори. Не отдавай им так легко свое сердце.

Марсия с отвращением увидела в нем новую губительную навязчивую идею, которая не только могла нарушить покой других людей, но и разрушала его самого.

В ней начала подниматься горячая волна гнева. Она должна как можно скорее поговорить с ним наедине, поговорить о той чудовищной вещи, которую он только что сделал. К счастью, Лори по натуре была веселой и жизнерадостной. Она скоро забудет об этом эпизоде и опять станет собой. Но сможет ли она, мать Лори, забыть об этом? Несмотря на весь свой гнев, Марсия почувствовала себя больной и разбитой.

Казалось, что Джером видел отвращение в ее глазах, и он улыбался, как будто, это доставляло ему удовольствие, хоть он и сделал вид, что извиняется.

— Извини, дорогая. Может быть, мне лучше оставить мои маленькие фантазии при себе. Пойдем полюбуемся остальной частью дворца. Я хочу, чтобы ты познакомилась с драконом, Лори.

Но день утратил свою красоту. Лори мрачно шла рядом с отцом, когда они направились к главным воротам дворца. Яростно оскаленный дракон сунул голову в фонтан, но если раньше такой замечательный бронзовый дракон доставил бы ей удовольствие, то теперь она смотрела на него серьезно и не улыбалась. Посетители дворца задерживались перед фонтаном, чтобы зачерпнуть воды деревянным ковшом, омыть свои губы и ладони и символически очищенными войти в буддийский храм.

— Давайте пойдем домой, — вдруг сказала Лори, и на этот раз она повернулась к матери. — У меня в животе нехорошо.

Меньше всего Джером любил общество больных детей. Он с готовностью отправился за машиной, и Марсия села на заднее сидение с Лори на коленях. К тому времени, когда они добрались домой, девочка почувствовала себя лучше. Но на ужин она не захотела ничего, кроме молочных тостов и фруктов, и на всякий случай Марсия уложила ее в постель сразу после еды. Лори попросила разрешения посмотреть книги, поэтому Марсия устроила ей освещение и сложила кучу книг на столик у кровати. Потом она отправилась на поиски Джерома.

Он был в своей комнате и на ее стук пригласил войти. Казалось, что ее вид как-то странно его забавлял; он встал и принес для нее кресло к письменному столу, за которым сидел сам.

— Сегодня вечером ты выглядишь больше похожей на мать, — усмехнулся он. — На мать, готовую к битве. Я не уверен, что это тебе идет.

— Дело не шуточное, — серьезно сказала она. — Я пыталась найти оправдание твоему поступку, потому что ты не слишком много знаешь о детях. Ты много лет не общался с американскими детьми, и ты определенно не знаком с собственной дочерью.

Он вздохнул и постучал пальцами по лежавшим на столе бумагам.

— Знаешь, сегодня я не в настроении слушать лекции об отцовстве.

Со своего места она видела резную маску на стене, но старалась не смотреть на нее. Выпученные глаза и насмешливый рот, казалось, глумились над нею, и это отвлекало ее от того, что она собиралась сказать.

— Ты не должен так пугать Лори, — слегка запинаясь, проговорила она. — Самое чудесное в ней — это ее веселый, доверчивый характер. Я не хочу, чтобы что-нибудь его испортило.

Он отбросил карандаш, который держал в руке, и лицо его осветилось мрачным светом.

— Я вижу, что ребенку нужен отец. Женщины всегда считают, что детей нужно до такой степени защищать, что они становятся непригодными для жизни. Как ты думаешь, что случится с веселой доверчивостью Лори, как ты это называешь, когда она окажется без твоей защиты? Ты делаешь из нее тряпку.

— Ей только семь лет, — с негодованием сказала ему Марсия. — А быть любимой и согреваемой человеческим теплом — не значит быть слабой. В семь лет ребенок недостаточно мудр для того, чтобы понять, что делать с уродливыми сторонами жизни. Если ты продолжишь то, что начал сегодня, результат может быть губительным для нее.

— А ты в своем возрасте знаешь, что делать с уродливыми сторонами жизни? — насмешливо спросил он. — Станешь ли ты сама когда-нибудь взрослой?

Марсия оцепенела.

— Это ты до сих пор не стал взрослым! — горячо воскликнула она. — Это ты бежишь от работы, которую тебе следует делать. Ты не в силах посмотреть в лицо тому уродливому, что есть в жизни и найти в ней то хорошее, что в ней есть. Но я тебе не позволю сломать также и Лори. Я тебе не позволю оставаться с нею наедине до тех пор, пока ты не дашь мне слова, что не будешь мучить ее так, как сегодня.

Он громко рассмеялся, как будто ее слова доставили ему удовольствие.

— И что ты будешь делать, если я захочу побыть с нею наедине? Наша дочь, дорогая, уже на девять десятых моя, при этом неважно, что я ей скажу. Поэтому как ты сможешь мне помешать? Хотя, конечно, ты можешь забрать ее домой, если захочешь.

Она посмотрела на него широко раскрытыми глазами.

— Ты имеешь в виду, что можешь хладнокровно использовать Лори просто для того, чтобы заставить меня уехать?

— Я мог бы, — холодно произнес он. — В любом случае ты можешь это обдумать.

Она повернулась и пошла к двери. Выйдя из его комнаты в полумрак холла, она обхватила себя руками, пытаясь унять сотрясавшую ее дрожь.

Из кухни и столовой доносился звон посуды. В спальне Лори было тихо, но она не могла пойти туда прямо сейчас. Она не могла допустить, чтобы Лори увидела ее лицо прежде, чем она успеет прийти в себя. За окном стоял светлый вечер. Она взяла с вешалки в холле жакет и вышла на улицу. Она погуляет немного в японских сумерках, пусть ее видят только незнакомые люди, те, кто не умеет читать выражение лиц европейцев.

Она пошла вверх по холму мимо дома Нэн, двигаясь по узкой дорожке меж бамбуковых заборов, спеша пройти мимо дома Нэн, пока ее не увидели. Нэн Хорнер была другом Джерома, и скорее всего она примет его сторону.

Идя по дорожке, она потихоньку начала плакать, слезы текли по ее щекам. Она не могла их сдержать, но теперь это было неважно. Хотя когда она вернется домой, никаких слез бессилия не должно быть.

Впереди путь ей преграждало нечто вроде маленького храма. Она увидела его ограду, за которой было тихо и пусто, и направилась к храму, как в тихую гавань, где она сможет побыть совершенно одна, пока не придет в себя.