Когда я открыла дверь на стук, Сибилла Маклин около минуты стояла, разглядывая меня с той же враждебностью, которой я никак не могла понять. Я была уверена, что она мысленно отметила мое стремление прихорошиться с дороги и выглядеть привлекательнее, но не прочла в ее глазах одобрения.

— Капитан настаивает на том, чтобы увидеться с вами немедленно, — сказала она. — Лучше было бы подождать до завтра, но он не хочет. Если он хоть чуточку разволнуется, уходите немедленно. Вы должны запомнить: он очень болен и слаб. Доктор предупреждал, что даже небольшое волнение может кончиться для него плохо: сердце не выдержит.

Я кивнула, показывая, что поняла, и последовала за ней по центральному коридору туда, где старая часть дома соединялась через второй этаж с новой. Открылась дверь, выходившая на маленькую лестничную площадку с громадным дымоходом в центре. Миссис Маклин подошла к одной из дверей, постучала и впустила меня в большую уютную комнату, где в камине гудело пламя и весело сверкали полированная мебель и начищенная медь. Меня окутали странные, экзотические запахи далеких мест.

Шагнув в комнату, я словно оказалась в капитанской каюте, которую содержали в безукоризненном порядке. Потом мое внимание сосредоточилось на круге света и тепла от лампы и камина. Там в огромном кресле сидел сморщенный, высохший старик. Из одеял, как из гнезда, торчала только голова старика.

Как же меня потрясло это зрелище! Даже в самом страшном сне герой моих обожаемых рассказов о море не мог привидеться мне вот таким.

— Мисс Хит, — объявила миссис Маклин и посторонилась, пропуская меня. Она не прошла в комнату следом за мной, а захлопнула дверь и немедленно удалилась. Я остановилась в нерешительности. И вновь обратила внимание на экзотический аромат. Я никак не могла определить этот запах, хотя была уверена, что он мне знаком.

Сморщенный, как изюмина, человек поманил меня из своего гнезда.

— Иди сюда! — приказал он. — Иди сюда и дай посмотреть на тебя как следует!

Голос его поразил меня так же сильно, как и внешность: раскатистый бас гремел, как барабан. Этот голос сразу напоминал о том, что некогда его обладатель хозяйничал на капитанском мостике. Когда я неуверенно шагнула к креслу, тощая рука капитана с неожиданной силой схватила мое запястье.

— Нагнись и дай мне посмотреть на тебя, девочка, — велел он.

Мне очень захотелось оказаться где угодно, только не здесь. Как я жалела, что ослушалась отца! Но мне ничего не оставалось, кроме как опуститься на колени на коврик у камина, где близкий огонь обжигал щеку. Я позволила свету от камина и лампы упасть на мое лицо. Из-под кустистых белых бровей старика на меня уставились ярко-синие глаза, а сильная жесткая рука бесцеремонно схватила меня за подбородок и стала изучающе поворачивать мою голову то в одну, то в другую сторону.

— Ты на нее похожа! — гаркнул он наконец. — Вылитая мать! Даже глаза как у нее: карие с золотистой искрой. Ты наверняка знаешь, что в те далекие годы мы все были влюблены в Карри Коркоран — и Натаниэль, и Эндрю, и я. Но в конце концов вышла-то она за того, кому мы меньше всего прочили победу. Давно пора, чтобы ее дочь вернулась домой, в Гавань Шотландца! Твое место здесь, девочка.

Капитан Обадия моих фантазий был широкоплечим великаном, он в любой шторм чувствовал себя на раскачивающейся палубе как дома. Он не имел ничего общего со сморщенным стариком, голосище которого был раз в десять сильнее самого старика. Действительность меня слегка напугала, и я не представляла, что сказать. Я забормотала, что не хочу беспокоить капитана своими проблемами, что мне очень жаль видеть его больным, но он отмахнулся от моих слов и заорал через плечо:

— Лиен! Лиен! Иди сюда! Черт побери, женщина, куда ты запропастилась, когда ты нужна мне?

Из полутьмы в дальнем углу, куда не достигал свет от камина и лампы, к моему вящему удивлению, выступила самая что ни на есть причудливая фигурка. Передо мной была китаянка, похожая на куклу и одетая в коротенький жакет и пышные шаровары из светло-зеленой шелковой парчи. На лице ее лежал слой рисовой пудры, губы она ярко накрасила кармином. Блестящие черные волосы, собранные сзади в тяжелый узел, удерживала золотая филигранная шпилька с головкой в виде бабочки.

Я сразу посмотрела на ноги китаянки, потому что от отца много слышала о Китае, ведь он любил эту страну почти как свою родину. Ноги этой женщины, обутые в маленькие туфли без задника, не были изуродованы и превращены в так называемые "бутоны лотоса", поэтому двигалась она так же легко, как я.

Китаянка подошла, неся в маленьких ручках лакированный с позолотой поднос, на котором стояли изящные чашки тончайшего фарфора, грациозно склонилась и поставила поднос на низенький столик тикового дерева возле капитана. Снова в ноздри мне ударил пряный чужеземный запах, и я сообразила, что это сандал.

Женщина вежливо поклонилась мне.

— Возьмите, пожалуйста, — произнесла она на неожиданно чистом английском языке и подала мне чашечку.

Капитан выпустил мою руку, и я, встав с колен и присев на ближайший пуфик, со словами благодарности приняла чашечку из рук китаянки.

— Это моя жена Лиен, — представил ее капитан.

— Очень приятно, — отозвалась я, с интересом глядя на жену капитана, потому что никогда раньше не видела китаянок. Необычно раскрашенное лицо было все же очень хорошо. У нее были темные глаза, экзотически поднятые к вискам, и полные губы, изогнутые в слабой вежливой улыбке. Я не могла угадать ее возраста, отметила только, что она уже не юная девушка.

Лиен негромко ответила на мое приветствие и, не садясь пить с нами чай, немедленно отступила в тень.

Капитан, видимо, не выносил, когда интересуются кем-то еще, кроме него. Прежде чем я успела хотя бы пригубить свой чай, он уже выпил целую чашку — не маленькими глотками, как диктуют приличия, а жадно, залпом, и протянул мне, чтобы я снова наполнила ее из цветастого чайника на подносе. Бледно-зеленый чай оказался превосходным, с тонким ароматом.

— Ради доставки такого вот чая мы и гоняли наши корабли в сороковые-пятидесятые годы, — заметил капитан. — Надо было лететь как на крыльях, чтобы доставить товар, пока аромат не выдохся. Владельцы самых быстрых кораблей могли диктовать любую таксу за перевозки.

Я согласно кивнула.

— Да, я знаю. Отец рассказывал мне об этих рейсах. И потом, я читала опубликованные отчеты о путешествиях.

Капитан изучал меня, глядя ярко-синими глазами.

— А может, он тебе рассказывал и о первом рейсе "Морской яшмы"?

Снова произнесли запретное название, и я вся напряглась.

— Очень мало. Ее первый рейс оказался последним для моего отца, и он не любил говорить о нем.

— Ха! — Восклицание капитана прогремело как взрыв. — Еще бы! Нам с тобой тоже не пристало об этом говорить. — Капитан обратился ко мне уже потише: — Так что Миранда наконец приехала? Если б ты знала, как много это для меня значит… когда старые дружеские связи снова укрепляются под моей крышей, а ведь они были такими тесными… Ох, не надо нам было ссориться с Натаниэлем!

Я слушала его, и со мной происходило нечто странное. Слова и голос этого старика словно воскрешали перед моими глазами человека, каким он когда-то был — сильного, сурового. И я уже не видела сморщенную коричневатую кожу и высохшее тело. Я слушала, а он говорил о великих днях "Бэском и компании", о тех днях, когда процветало товарищество Бэскома, Хита и Маклина, а компания соперничала в морской торговле с самой "Бритиш Индиамен". То были дни, когда три молодых капитана бороздили Мировой океан, продолжив в своем деловом партнерстве дружбу, родившуюся в дни детства в Гавани Шотландца и пережившую дни возмужания. Я слушала его, и мир окутывала знакомая романтическая дымка. Этот сумрак, начищенная медь корабельных инструментов, сокровища тикового дерева и восточного нефрита, тихая чужеземка и ароматный чай в крохотной чашечке — все это с новой, опьяняющей силой плело кружево старого волшебства.

— Ты понимаешь, что я хочу сказать, Миранда?

Старик склонился ко мне и протянул свою костлявую руку, только теперь не схватил меня, а подождал, пока я пожму ее сама, подарю ему свое доверие, которого не хотела больше скрывать. Я наконец почувствовала себя — какая глупая! — в полной безопасности.

— Ты понимаешь, что получается? — продолжал капитан. — Старый Обадия Бэском еще на палубе. Здесь ты, и здесь сын Эндрю Маклина, Брок. Есть, правда, и такие, что каркают, дескать, "Бэском и компания" — давно уже пустой звук. Дураки! С моей помощью вы станете ее наследниками, вернете ей былую славу. Ты ведь сделаешь это ради нас, Миранда? Ради Натаниэля, и Эндрю, и меня?

Я понятия не имела, о чем он говорит, но заметила, что он разволновался, и вспомнила предостережение миссис Маклин. Желая утешить и успокоить старика, я тепло улыбнулась.

— Я сделаю все, чтобы помочь вам, капитан Обадия, — проговорила я.

Китаянка издала тихое укоризненное восклицание и вышла из темноты, встав возле кресла капитана.

— Эта юная душа не понимает, что обещает, — произнесла она своим высоким чистым голосом, в котором звучала незнакомая музыкальная нотка, своеобразная напевность, хотя английская фраза была построена правильно.

Капитан Обадия посмотрел на жену с гордостью и заметил, словно ее здесь и не было:

— Первосортный английский! Я не хотел слышать от нее никакого там пиджин-инглиш, так что сперва сам ее учил. Естественно, я начал следить и за собственным языком. Негоже было бы ей ругаться, как старый морской волк. А Ян Прайотт довершил начатое.

— Эта юная душа должна понимать, какую дает клятву, — продолжала настаивать китаянка.

— Ступай прочь, Лиен! — вспылил капитан с внезапной яростью. — Ты еще смеешь мне указывать, что делать! Миранда даст мне обещание. А что еще ей остается? — Он досадливо повернулся ко мне. — Как иначе ты сможешь выжить? Какое существование будешь влачить в Нью-Йорке? Зачахнешь в девках гувернанткой? Будешь драить полы для какой-нибудь бабы, для которой ты пустое место, и не будешь иметь собственного угла? Тебе этого хочется?

— Мне этого совсем не хочется, — мягко отозвалась я, изо всех сил стараясь интонацией утихомирить старика. — Но я не понимаю, чего именно вы от меня хотите.

Китаянка, однако, не отступила, как прежде, во мрак. Вместо этого она подошла к ближайшему шкафчику и что-то оттуда вынула. Потом подошла к капитану и встала перед ним на колени, протягивая к нему руки и опустив голову, словно выражая покорность судьбе. Огонь очага высек золотую искру из филигранной шпильки в прическе Лиен и отразился кровавым отблеском на стальном предмете у нее в руках.

Предмет, что китаянка протягивала капитану, оказался коротким мечом или саблей с широким изогнутым лезвием, вроде малайского криса. Этот жест и само зрелище коленопреклоненной кукольной фигурки в зеленом жакете и шароварах показались мне столь театральными, что я снова потеряла ощущение действительности и своей причастности к происходящему. Все казалось таким нереальным, что я не верила своим глазам. Потом я узнала, что Лиен часто вела себя так, словно играла на сцене. Может быть, зрители были незнакомы с нравами далекого Катая , поэтому у них и возникало ощущение, что Лиен не от мира сего. Это было ей очень на руку: все считали ее просто китайской куклой, а она тем временем воплощала в жизнь свои замыслы и планы.

Но капитана маленькая фигурка, так драматично преклонившая перед ним колени, ничуть не растрогала. Правда, он немного успокоился и теперь улыбался.

— Давненько ты этого не делала, Лиен! — промурлыкал он и вдруг подмигнул мне.

Я не улыбнулась ему в ответ, потому что увидела лицо Лиен, которое не видел капитан. Под слоем рисовой пудры ее кожа казалась зеленоватой, а в глазах полыхал темный огонь, правда, бледные веки его тут же пригасили. Меня оно потрясло, я перестала быть просто зрителем. Лиен отнюдь не собиралась подчиняться каждой прихоти мужа.

Капитан взял жуткий меч за рукоять и поднял стальное лезвие над головой.

— Это малайский крис, душа моя Миранда. Пиратский меч, даже скорее кинжал. Он попал мне в руки, когда мы налетели на джонку китайского мандарина, дрейфовавшую возле островов Кантонского устья. На борту все были мертвы, кроме жены мандарина — она спряталась в матросский сундук и только благодаря этому спаслась. Я никогда не встречал высокородной китайской дамы. Мне выпала редкая привилегия ее спасти, а потом она оказала мне честь, став моей женой.

Китаянка подняла голову, и ностальгическую нежность капитана как рукой сняло.

— Я должен исполнить свой долг, — жестко сказал он, — и никто меня не остановит. Ни ты, Лиен, и никто другой.

Старик снова владел собой. В голосе его не было дрожи, хотя опасный огонек все еще плясал во взгляде.

— Я объясню, что мне от тебя нужно, — сказал он мне. — Брок Маклин мне все равно что сын, так же как его отец был мне словно брат. Мои родственники все перемерли, и твои тоже. Детей у меня нет. Брок — единственный, кто сможет после меня заправлять компанией и сделать ее снова такой, какой она должна быть. Она дорога ему так же, как была дорога в свое время мне. Он должен стать моим наследником.

Все это было понятно. Я допила остаток чая и ждала, что он скажет дальше. Лиен грациозно протянула руку за моей пустой чашечкой. Она не ушла, а осталась стоять на коленях у кресла капитана, только глаза опустила.

Капитан Обадия со звоном швырнул уродливый малайский кинжал на пол и продолжал:

— К сожалению, Брок поставил на себе крест. Он почему-то решил, что у него все всегда будет идти вкривь и вкось. За что бы он ни взялся — все идет прахом. Так ему, по крайней мере, кажется. Он постановил никогда больше не жениться, потому что ему совершенно нечего предложить женщине — да и себе самому, коли на то пошло. Если Брок не женится, будущее компании с ним и умрет. У него есть дочь, но я должен отдать свою компанию внуку, пусть через своего приемного сына. Так что Броку непременно надо жениться. Я все еще не понимала, куда он клонит. Я сидела на пуфике, обхватив руками колени, и слушала завораживающие речи, но они не имели ко мне отношения.

Старик уставился на меня своим ясным взглядом, и вдруг моя уютная отстраненность разлетелась вдребезги, потому что капитан сказал:

— Я выписал тебя сюда, Миранда, чтобы ты вышла за него замуж. Это решит все наши проблемы. Через тебя продолжится династия "Бэском и компании". Ты родишь Броку сына, который будет умножать наше богатство. С того дня как сюда Натаниэль приехал, я знал, что ты держишь нашу судьбу в своих маленьких хорошеньких ручках.

Наверное, я тупо вытаращилась на него. Я помню, что ахнула и на мгновение онемела. Потом возмущенно запротестовала:

— Я ведь даже не знаю Брока Маклина, а он не знает меня! То, что вы предлагаете, невозможно! Он, естественно, откажется, и я, разумеется…

— Не трать мое время на глупости, девочка, — перебил капитан. Он снова протянул руку и схватил меня за запястье. Я почувствовала его стальную хватку, странно и страшно сильную у такого внешне хилого, больного старика. — Вы оба — и ты, и Брок — поступите, как я сказал. Мне недолго осталось жить, и я хочу все уладить, прежде чем уйду. Даже если Брок откажется, ты должна будешь его вразумить. Ты же красивая. Зря, что ли, ты дочь Карри Коркоран? Три капитана будут продолжать свое правление в Бэскомовской компании и Гавани Шотландца благодаря вам.

Он задрожал от возбуждения. Меня испугала судорога, исказившая его губы.

— Дайте же мне немножко времени, — взмолилась я. — По крайней мере до завтра. Дайте мне хоть увидеть человека, за которого хотите меня выдать. Я же не пешка на шахматной доске, чтобы двигать мною, пренебрегая моими собственными чувствами.

Капитан уступил, чего наверняка не сделал бы в прежние времена. Он выпустил мою руку и в изнеможении откинулся на спинку кресла. Склонившись над ним, Лиен стала салфеткой вытирать ему лоб и кивком велела мне уйти.

Я вскочила и бросилась к двери. Ни тот ни другой не остановил меня ни словом, ни жестом. Я отыскала дорогу в новое крыло дома и помчалась по коридору к своей комнате, где можно было запереться и побыть одной.

Контраст между двумя частями дома был поразителен. В новом крыле витала атмосфера строгой элегантности и хорошего вкуса. Здесь не было ни сморщенного старика-тирана, ни запаха сандала, ни китаянки в причудливых одеяниях, ни меча — атрибута диких церемоний:

Но железная воля властного старика настигла меня и здесь. В замкнутом пространстве комнаты мне было неуютно и душно. Я подошла к окну и отодвинула занавеску. Хотя поздний вечер был серым и сумрачным, почти ночная тьма грозы рассеялась и дождь прекратился. Свежий воздух манил меня. Я накинула на плечи пелерину и, быстро пробравшись вниз, выскользнула из дому, избежав встречи с кем-либо из домочадцев и расспросов, куда это я собралась. Сейчас мне не хотелось встречаться ни с Броком Маклином, ни с его матерью.

По-прежнему дул резкий ветер, но это был чистый, свежий ветер, и я пошла ему навстречу, мимо маяка с его приземистым, разделенным на два крыла гранитным основанием, на самый край мыса. Здесь дикий жесткий можжевельник редел и уступал место щетинистой бурой траве вперемежку с булыжником. Весной здесь, наверное, распускается множество диких цветов, но теперь это место представляло собой только пустыню мертвой травы и бесплодных камней.

Бэском-Пойнт — это один из двух мысов, вытянутых навстречу друг другу. Мысы почти смыкаются, образуя ворота гавани. Слева от меня лежали спокойные внутренние воды, охраняемые мысами и длинным гранитным волноломом. Справа катил свои воды океан. На ветру волны высоко вздымались, белые гривы их пенились, когда они мчались к подножию скалистой преграды, где я стояла. Я подставила лицо ветру и дала ему растрепать мне волосы и взметнуть одежду.

В последних лучах света я еще видела хорошо защищенную от ветра маленькую гавань, над которой нависал козырек скалы. К воде берег спускался довольно ровно. Там и сям валялись бревна строевого леса, а меж ними, подобно скелету гигантского кита, вздымались огромные деревянные ребра — тут строили новый корабль. Значит, именно отсюда "Бэском и компания" последние сто лет отправляла свои корабли бороздить океаны. За верфью к воде сбегали несколько деревянных причалов; возле одного из них виднелось небольшое суденышко.

Еще дальше теснились дома Гавани Шотландца; над крышами высоко возносились белые шпили церквей. Вдоль причалов по всей береговой линии целый лес голых мачт говорил о том, что здесь на якоре стоят суда. Эту картину, как объяснял мне отец, теперь можно увидеть по всему побережью, поскольку эра парусников клонится к закату и они доживают свой век на приколе.

Леса, обещавшие когда-то бесконечный запас корабельной сосны, начали истощаться. Деревянные корабли вытеснялись железными, а пар заменил паруса. По всему континенту стальные рельсы все чаще обращали мысли практичных людей к более быстрому наземному транспорту. Сегодня, как говорил мне отец, Гавань Шотландца держится только благодаря рыбной ловле.

Подо мной прилив гнал в гавань белые барашки, справа кипели и клокотали громадные волны. Я любовалась новым маяком, устремившим в небо стройную белую башню. Фонарь уже зажгли, и он монотонно посылал вспышки в пространство, а старый маяк темнел на фоне неба. Когда-то, проскользнув меж этими двумя языками скалистой земли, в океан во всей своей девственной красе вышла "Морская яшма". Я представляла себе эту картину, и у меня по коже начинали бегать мурашки. Разве способно бездушное железо заменить живое, гибкое, дышащее дерево? Разве могут неуклюжие черные трубы сравниться с наполненными ветром белыми парусами?

Вид океана и собственные фантазии слегка успокоили меня и уняли тревогу, вызванную речами капитана. Я начала рассуждать более здраво и спокойно. Теперь мне становилось понятно, почему в Бэском-Пойнте меня приняли столь неприветливо. Я поняла, почему с такой неприязнью смотрела на меня Сибилла Маклин. Она не желала, чтобы ее сын вступил в принудительный брак. Я знала, почему Лорел, заразившись злобой и ненавистью от своих родственников, пыталась напугать и выгнать меня отсюда. Единственный взгляд, брошенный на Брока Маклина, позволил мне понять, что он очень не хочет выполнять желание старика. Но разумеется, я смогу быстро рассеять все их сомнения. Теперь я знала, почему мой отец не хотел, чтобы я сюда приезжала, и вовсе не собиралась здесь оставаться. Решено! Я не позволю капитану, подверженному мании величия, заточить меня в тюрьму. Уеду как можно скорее и никогда больше не вернусь. Первым поездом, на который только успею, я отправлюсь в Нью-Йорк.

А там мне предстоит лицом к лицу столкнуться… с чем?

Смысл этого вопроса заставил меня охнуть, словно от ветра перехватило дыхание. Но ветер был не виноват. То был мой страх перед борьбой за существование, которая ждала меня всюду, куда бы я ни подалась. Только не здесь.

Я снова вернулась на скалу, пытаясь в тусклых сумерках получше разглядеть полумесяц городишка. Когда-то все верили, что Гавань Шотландца превратится со временем в крупный порт вроде Салема или Нью-Бедфорда. Но слишком быстро прошло время высокомачтовых кораблей, а китобойные суда ушли севернее. Горстка домов, с которой начинался город, не слишком разрослась. Я знала, что моя мать родилась в маленьком домике там, внизу. Моя бабка держала собственную пекаренку, а дед плавал по морям. Карри Коркоран выросла среди скромных, работящих людей, которые не очень-то представляли, что им делать с этой "соловушкой в вороньем гнезде", как сказал однажды мой отец. А теперь в живых не было ни родителей мамы, ни родителей отца. Не было никого, к кому я могла бы обратиться за помощью. Никто и пальцем ради меня не шевельнул бы, кроме капитана Бэскома.

Предательские мысли снова вернулись — они, казалось, сами собой так и лезли в голову. Что за человек этот темнолицый Брок Маклин? Какое право он имел отказываться от меня, еще не узнав? Какое право он имел судить и презирать, если ни разу со мной даже не поговорил? Возмущение принесло с собой и волну храбрости. Почему бы мне не остаться и не подождать, что будет. Воздержусь-ка я от суждений, пока не встречусь и не поговорю с этим человеком. Не буду принимать необдуманных решений и судить о нем, как он обо мне.

Такие вот самодовольно-добродетельные мысли открыли мне лазейку — нет, не к тому, чтобы принять план капитана, но к тому, чтобы не отвергать его с ходу. Я просто подожду, что будет. Невзирая ни на что, передо мной забрезжил лучик надежды. Нет, не соблазн обрести дом и богатство подвигли меня на такое решение — они не много для меня значили. Мне нужен был именно теплый кокон любви. Согласно мечте, с которой я сжилась, предполагались волшебные превращения, и вот уже неведомая фигура Брока Маклина стала приобретать определенную романтическую привлекательность.

Капитан сказал, что я похожа на свою мать. Но я к тому же была и самой собой, и мне не приходилось жаловаться на отсутствие внимания со стороны тех немногих молодых людей, которых я знала в Нью-Йорке. За мной — соблюдая все приличия и в присутствии моего отца — ухаживали несколько человек, которых я если и поощряла, то только в шутку. Они всегда казались мне юными и неотесанными в сравнении с тем, кто виделся мне в мечтах. Мне казалось, что он должен быть похож на отца, с крепкой примесью еще более сильного человека, каким я представляла себе по рассказам капитана Обадию. Может быть, неведомый Брок Маклин как раз подходит под это описание? Мое шустрое воображение сразу нарисовало картинку, как он, лишь увидев меня, забудет о том, что не хочет снова жениться, и весьма охотно бросится к моим ногам.

Эти фантазии были так приятны, что я улыбнулась сама себе и повернулась, чтобы идти к маяку. Я почти успокоила себя. Может быть, капитан гораздо умнее, чем я думала, и нашел решение, которое в конце концов может оказаться для меня наилучшим. Я почувствовала себя веселее, снова вернулась жажда приключений, а поскольку мне совсем не хотелось возвращаться в дом, я направилась к башне маяка.

Заброшенное строение оказалось совсем не таким высоким, как новый маяк по ту сторону гавани, хотя в былые времена сам скалистый мыс давал ему нужную высоту. Мощеная дорожка через поросшую бурой травой лужайку вела к каменной башне и прилепившемуся к ней двухэтажному домику, в котором, казалось, теперь никто не жил, хотя на флагштоке перед дверью трепыхался флаг. По отцовским рассказам я отлично знала этот флаг — желтый флаг "Бэском и компании". Желтый — в честь Китая, в отличие от множества бело-голубых флагов большинства морских компаний. Отношения компании с купцами из Кантона — хонгами — всегда были прекрасными. Отец обменивался подарками с самим Хуа Ку и часто с уважением говорил о почтенном китайском купце, который возглавлял торговлю хонгов с Западом.

Маяки были частью повести о кораблях и морях, но никогда прежде ни на одном из них мне побывать не доводилось. Я быстро прошла по дорожке и поднялась по низеньким ступенькам. Дверная ручка легко повернулась, и я вошла внутрь. Но едва я перешагнула порог и оказалась слева от круглых ступенек, восходивших по спирали в башню маяка, как неожиданно рядом со мной взорвалась свирепым лаем собака. Я испугалась, что она вот-вот бросится на меня из темноты, и уже готова была убежать, но услышала, как мужской голос приструнил пса, и тот замолчал. Я сообразила, что лай раздавался из-за закрытой двери, которая вела в другое крыло дома.

Сердце мое заколотилось немного чаще: я поняла, что Брока Маклина отделяет от меня только дверь. Мечты все еще туманили мне голову, и я не испытывала желания скрыться. Несомненно, он удержит пса, и будет очень даже неплохо, если мы случайно встретимся здесь, подальше от гнетущей атмосферы дома и злобной матери Брока.

Я оторвалась от двери и шагнула в просторную комнату, ярко освещенную двумя лампами на китовом жиру, подвешенными на блоках к потолку. Окна с одной стороны выходили на дом капитана, а с другой — на море. Из большой комнаты вели двери в две другие, видимо поменьше, в крыльях дома. Двери, однако, были закрыты. То же помещение, куда я попала, оказалось чем-то вроде музея "Бэском и компании". Справа от меня стояла фигура мальчика в матроске, вырезанная из дерева почти в натуральную величину. В руках юнга держал большой медный нактоузкорабельного компаса; голубые глаза мальчика, казалось, следили за мной, когда я двигалась по комнате. Множество корабельных носовых фигур — некоторые из них потрескавшиеся и потрепанные непогодой семи морей, а некоторые как новенькие — блестящие и выкрашенные, словно не знавшие соленой воды, — стояли на пьедесталах по всей комнате и висели на цепях под потолочными балками. Вполне возможно, подумала я, что часть фигур и не бывала в море; я ведь знала, что некоторые капитаны прикрепляли к кораблю ценные носовые фигуры только в порту, а перед выходом в море прятали их на берегу в укромном месте. По стенам были развешаны картины и фотографии в рамках. Одна из картин сразу же приковала мое внимание. То была акварель, выполненная нежными красками, и изображала она клипер с надутыми парусами. Клипер мчался по тщательно выписанным зеленым волнам с белыми гребнями. Корабль был черный, с зеленой, как яшма, полосой на корпусе; на вершине топ-мачты развевался желтый флаг "Бэском и компании". На заднем плане виднелись зеленовато-голубые холмы, выдававшие китайский стиль рисунка. Я наклонилась поближе, чтобы прочитать карандашную надпись на рамке. Она гласила: "Морская яшма", гавань Вампоа". Дальше стояла подпись художника-китайца.

Я замерла, завороженная, вглядываясь в каждую деталь картины. Вот он, прекрасный и ужасный корабль, который в свое время побил все рекорды скорости и разбил сердце моего отца. Я знала, что в первом же рейсе «Яшмы» случилось нечто, что заставило отца бросить свое призвание, невзирая на фанатичную преданность морю. Мне тогда было не больше двух лет, поэтому о случившемся я ничего не знала. Позже, когда я подросла, стоило кому-нибудь произнести слова "Морская яшма", как в доме воцарялось напряженное молчание, а иногда, если я слишком приставала к тетке, прося рассказать о корабле, она вдруг принималась плакать.

Я так засмотрелась на китайский рисунок, что ничего не слышала, как вдруг рычание пса заставило меня в ужасе обернуться. Страшный черный пес стоял рядом с хозяином в проеме открытой двери и смотрел на меня. Пес был так огромен, что человек держал руку на холке, не нагибаясь.

Убедившись, что свирепая тварь полностью в подчинении у человека, я переключила внимание на хозяина. Сейчас он был без зюйдвестки, и я увидела, что он высок и крепко сложен. Лорел назвала своего отца Черным Шотландцем, и это прозвище показалось мне метким. Волосы у Брока Маклина были густые и темные, сильно вьющиеся. Густые черные брови дугами нависали над большими темными глазами, смотревшими на меня весьма холодно.

— Ну и что вы о ней думаете? — спросил он.

Не сразу сообразив, что он имел в виду "Морскую яшму" на картине у меня за спиной, я покраснела, смутилась и совершенно растерялась. Совсем не так я представляла себе нашу встречу. Это я должна была застать его врасплох, встретить храбро и с улыбкой. А тут у меня и голос задрожал при попытке ответить.

— Я… я думаю, что "Морская яшма" — самый красивый корабль, когда-либо ходивший по морям. — Мои слова были вызваны бесстыдным стремлением подольститься к этому человеку, поскольку это ведь его отец, Эндрю Маклин, спроектировал и построил корабль, о котором шла речь — об этом мне напомнила Лорел.

— Совершенно верно, — сухо согласился Брок Маклин. — Это был клипер необычайной красоты. И жестокости. В свое время «Яшма» убила немало людей. И моего отца в том числе.

Я с трудом проглотила отсутствующую слюну. Ясно, что моя попытка подольститься не удалась. Собака утробно зарычала, и я бросила на нее боязливый взгляд. Хозяин пса это заметил. — Вы правильно делаете, что боитесь, — усмехнулся он. — Люцифер — собака несговорчивая. Но он мой друг, и доверять ему можно больше, чем кое-кому из людей. — Брок Маклин показал на стеклянный ящик, и я заметила слабый блеск яшмового перстня на пальце. — А это модель "Морской яшмы", которую капитан Обадия вырезал из белого дуба в один из рейсов. Мне кажется, он верно ее изобразил. Во всяком случае довольно близко к действительности.

Я поскорее подошла к ящику и притворилась, будто внимательно рассматриваю изящную модель под стеклянным колпаком. Благодаря отцу у меня был достаточно наметанный глаз, чтобы оценить чистоту линий, грацию кормы, простор палуб. Человек привлекал мое внимание гораздо сильнее, чем корабль, только я боялась встретиться с ним взглядом.

— Некоторые поговаривали, что отец построил ее слишком уж узкой, что ей не хватит устойчивости. Но, посрамив критиканов, — продолжал мой собеседник, — она не переворачивалась и оставалась на плаву в любой шторм.

— А где она теперь? — спросила я.

Его лицо потемнело.

— Капитан продал ее несколько лет назад, когда корабль перестал приносить прибыль. Может статься, перевозит рабов или китайцев в Перу на сбор гуано…

Жуткое занятие, страшная судьба для гордой красавицы…

Брок Маклин снова заговорил, голос его стал низким, почти как рычание собаки.

— Вы, я полагаю, уже виделись с капитаном…

Я кивнула.

— Да, я с ним говорила.

— Значит, знакомы и с этим его безумным планом?

Явственное презрение в голосе Брока Маклина развеяло последние клочки моих мечтаний. Я сумела оторвать взгляд от модели корабля и посмотрела на собеседника из-под ресниц.

— Да, — ответила я. — Он сообщил мне, чего от меня хочет.

— И вы, разумеется, дали ему единственно возможный ответ?

Было очевидно, какого ответа ожидал от меня Черный Шотландец. Я слабо покачала головой.

— Я сказала, что дам ответ завтра. Капитан Бэском очень разнервничался, ему стало плохо. Мне просто не хотелось волновать его еще сильнее.

Оправдание прозвучало как-то неубедительно.

— Значит, вы отложили свое решение?

Маклин приказал псу сесть, снял руку с ошейника и пересек комнату. Он подошел ко мне.

Не знаю, кого я боялась в ту минуту больше — человека или собаки.

— Да, это, конечно, можно понять, — сказал он быстро. — Предложение капитана Обадии показалось вам соблазнительным. Получите вы очень многое, а терять вам нечего.

Меня словно по щеке хлестнули. Скрытый смысл его слов затронул во мне струнку собственного достоинства, и я собрала остатки храбрости.

— Разумеется, — ответила я. — Я получила бы все — кроме любви.

В моем понимании этот довод был главным. Но Броку Маклину, должно быть, показался невероятно наивным, потому что он мрачно усмехнулся.

— Вот в этом вы правы. И я надеюсь, что это соображение перевесит все остальные, так что ваш ответ капитану — после тщательного обдумывания — будет отрицательным.

— Разумеется, — повторила я, ненавидя собеседника за наглость и циничное сомнение в моем бескорыстии. Сейчас я презирала и ненавидела его больше, чем кого-либо за всю свою жизнь. — Надеюсь, — добавила я, — это не слишком расстроит капитана.

— Он крепкий, мошенник, — фыркнул Брок Маклин. — Ему приходилось мириться и с худшими ударами судьбы. Если вы говорите всерьез, значит, вопрос решен.

— А разве он не был решен, когда вы сами отвергли этот план? — спросила я, осмелев.

На миг темный взгляд Маклина скользнул в сторону от моего лица и метнулся к освещенным окнам дома Бэскомов. К своему удивлению, я уловила колебание, что-то, говорившее о нерешительности. Оно напугало меня сильнее, чем презрение. Если человека вроде Брока Маклина могла поколебать железная воля капитана, если капитан мог, возможно, даже купить его, то моя собственная решимость вряд ли меня спасет.

Я попыталась уколоть Брока почти теми же словами, что и он меня:

— Может быть, вы получите куда больше, чем я, выполнив желание капитана. Нетрудно понять, каким соблазнительным кажется вам это предложение.

Стрела попала в цель, и я увидела, как гневно сверкнули его глаза. Он ничего не ответил, круто повернулся и удалился в свою комнату, кликнув оттуда пса. Я не смотрела ему вслед и потому проглядела одну весьма важную деталь, о которой узнала только позднее. Именно она оказала роковое влияние на всю жизнь Брока.

Дождавшись, пока за двумя родственными душами закрылась дверь, я подобрала юбки и удрала. Я бежала по мощеной дорожке, а ветер подгонял меня в спину. Я мчалась, как мчится ребенок в единственное убежище, которое ему известно, — в тесную комнатушку, которая защитит от нападения. Никогда прежде не испытывала я такой ярости, никогда не испытывала столь сильного смятения. И не помню, чтобы мне хотелось кому-нибудь сделать больно так, как Броку Маклину. Я взлетела по лестнице и распахнула дверь в свою комнату; слезы жгли мне глаза.

На кровати, скрестив ноги, сидела эта девчонка, Лорел. Она впилась в меня своими глазищами, и мое смятение от них не укрылось.