Никого не встретив по пути, я вышла из дома и заторопилась вниз по каменным ступеням. Было так приятно выбраться из гнетущей атмосферы этого дома, уйти от его дубовых панелей и оконных витражей.

Приближаясь к нижнему саду, я услышала голоса и замедлила шаг. Сначала негромко говорил Кирк, потом ему ответила Пиони Корвин, и ее голос взлетел на пронзительных нотах. Я застыла, прислушиваясь.

— Ты ничего не сможешь доказать! — закричала Пиони. — Я тебе не верю! Это все ложь!

Она потеряла самообладание, так что был как раз удобный момент поговорить с ней напрямую. Я вышла из дубовой рощицы и оказалась в поле зрения этих двоих, сидевших на скамейке. Кирк оглянулся первым, его глаза потемнели от гнева — не на меня. Мое присутствие, казалось, еще сильнее вывело из себя Пиони. Она вскочила на ноги и пронеслась мимо меня, обойдя по большой дуге, словно боялась, что я попытаюсь ее остановить.

— Вы не вовремя, — сказал Кирк, когда Пиони скрылась из вида.

— Я пришла, как мы договаривались, — ответила я. — И, судя по вашему взгляду, может, как раз и вовремя. Чем она вас так разозлила?

Пытаясь успокоиться, Кирк поднялся на ноги.

— Глупо было позволять ей вывести меня из равновесия. Она родилась жертвой — ею слишком просто манипулировать. Хотя жертвы тоже иногда заходят слишком далеко.

— Она знает, что вы были другом Эдварда?

— Знает, — коротко ответил он. — Потому и боится. Она знает, что мое появление не означает для Корвина ничего хорошего.

Он снова вскинул руки над головой и потянулся к солнцу, как уже делал утром. Казалось, он напитывается солнечным светом — словно хочет смыть тьму и гнев, которые я в нем ощущала. Когда он позволил себе опустить руки, напряжение частично ослабло, и я тоже немного расслабилась.

— Давайте уйдем отсюда. Куда-нибудь, где можно поговорить наедине, — сказал он. — Здесь вокруг слишком много любопытных ушей. Вас переполняет множество вопросов — на которые я, скорее всего, не отвечу — но вы, по крайней мере, сможете попробовать их задать. — Он двинулся к дальнему концу сада, и мне ничего не оставалось, кроме как последовать за ним.

Задние ворота выходили на маленькую улочку, где был припаркован "фольксваген" Кирка. Я села на пассажирское место, и Кирк повел машину вниз, к центру Виктории. В отличие от Джоэла Радбурна, который всегда вел себя легко и естественно, этот человек напоминал какой-то бурлящий вулкан. Он отталкивал и привлекал одновременно. "Правдивость" и "надежность" не те слова, которые я могла бы сказать о Кирке Маккее, и его притягательность меня очень беспокоила.

За рулем он сделался молчаливым и заговорил только после того, как мы припарковались на тротуаре около какого-то парка и вышли из машины.

— Давайте немного пройдемся, — предложил он. — Разговор с Пиони получился скверным. Я не собирался пугать ее. Теперь они оба будут настороже.

— Из-за письма Эдварда?

Мы стояли неподалеку от берега, и Кирк показал рукой на почти отвесные ступеньки.

— Давайте спустимся пониже.

Мы пошли по широкой бетонной дороге, что спускалась от дамбы, по которой транспорт пересекал внутреннюю часть гавани. Справа мягко покачивались на воде маленькие белые яхточки с американскими и канадскими флагами. В правом углу гавани, напротив нас, виднелся большой белый паром, ожидающий пассажиров в Сиэтл или Порт Анджелес.

Находясь внизу, мы не видели ни шоссе, ни шумных машин, пролетающих по нему. Впереди на набережной возвышалось большое коричневое здание отеля "Императрица"  , затмевавшее собой все остальное, рядом на штандарте развевался красно-белый канадский флаг. За отелем растянулся по набережной парламент со своими зелеными куполами, на нем тоже развевался флаг. На вершине большого медного купола красовалась золоченая статуя капитана Ванкувера. Прямо над нашей дорогой, на зеленом склоне среди желтых цветов был воткнут плакат с приветственной надписью "ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В ВИКТОРИЮ". Над нашими головами пикировали и взлетали чайки, с хриплыми криками проносясь меж зданий.

Здесь внизу прохожих почти не было, и я ощутила себя словно в сердце города. По кромке воды стояли круглые невысокие фонари, похожие на синие грибы, они соединялись между собой цепями, тоже выкрашенными в зеленовато-синий цвет. Между ними красовались высокие фонари с большими белыми плафонами, с их горизонтальных перекладин свисали корзины с цветами. Эти фонари с цветочными корзинами — своеобразная "марка" Виктории.

— Давайте сядем, — предложил Кирк и повел меня к синей скамье у каменной стены. К моему удовольствию, этот особенный оттенок синего был здесь повсюду.

От гнева Кирка сейчас остался только мрачный остаток.

— Вы хотите узнать больше о письме Эдварда, — произнес он. — Но почему? Ведь через пару дней вы вернетесь домой. Оно не имеет к вам никакого отношения.

Я стала объяснять.

— Когда мы с Элис остались сегодня утром одни в саду, после вашего ухода, произошло нечто странное. Она серьезная девочка и смеется не слишком часто. Но ваши слова о том, что она могла бы назвать миссис Ариес в лицо Коринтеей, ее позабавили. Она улыбнулась, и я словно увидела Дебби. Именно это увидела миссис Ариес, когда смотрела на фото Дебби в журнале. Она ощутила такое сильное сходство с Элис, что решила связаться со мной. И теперь я почувствовала то же самое. И увиденное мной сходство — десятилетней Элис и трехлетней Дебби — было таким четким, что на несколько минут я была абсолютно уверена, что Элис моя дочь.

— А сейчас уже нет?

— Я не знаю. Это напоминало удар молнии, такое мгновенное узнавание, которое тут же пропало. У меня нет ничего конкретного, только иногда мелочи напоминают мне о Дебби. Но ничего похожего на доказательства, которые я должна предъявить миссис Ариес. И я не готова сдаться и уехать. Пока еще не готова.

— А что произошло, когда доктор Радбурн привел вас к своей матери?

— Элис называет миссис Радбурн странной и, вероятно, она недалека от истины. Миссис Радбурн сразу же заявила, что Элис — моя дочь. Но едва ли это может стать доказательством, и уж точно не произведет впечатление на миссис Ариес.

— Если это правда, то значит Корвины…?

— Похитили мою маленькую девочку. Вот почему я хочу узнать о письме Эдварда Ариеса. Может быть, он написал что-то… что угодно, что помогло бы мне принять решение.

— Его письмо короткое и малосодержательное. Оно было вложено в дневник, который он вел тогда.

— Дневник? Но тогда в нем должны быть все ответы!

— Не слишком ясные. И не о том, что вас интересует.

— Можно мне его посмотреть? Он писал что-нибудь о Фарли?

— Я не хочу его никому показывать и сомневаюсь, что он может вам чем-то помочь. Но да, о Фарли Корвине он писал.

— Почему вы не хотите мне об этом рассказывать?

Кирк не отрывал глаз от маленьких яхточек, покачивающихся на воде.

— Вы не захотите знать. Если вы пока остаетесь в доме, то для вас же будет лучше, если вы не узнаете лишнего. Так безопаснее.

Я не могла с ним согласиться.

— Перестаньте обращаться со мной, как с девочкой, которую нужно защищать. Я уже много лет стою на своих ногах.

И, впервые за нашу прогулку, он посмотрел прямо на меня. Ясные темно-синие глаза, словно океанские глубины. Так бы и смотрела в них. Но я струсила и быстро отвела взгляд. Я не могла вспомнить, когда в последний раз я так явственно ощущала мужское присутствие — во всяком случае, такое долгое время. Я была слишком поглощена горем, чтобы позволить хоть кому-то себя коснуться. Но именно он и именно сейчас? Что в нем было такого, что давало столь нежеланный эффект?

— Извините, — тихо произнес он. — Я не сомневаюсь, что вы уже давно за порогом детства. Элис не знает, что вы потеряли дочь, но знает, что ваши родители глухие — она услышала это от вас и передала мне. Поэтому я думаю, что вы приняли на себя большую ответственность совсем юной. Не думаю, что писанина Эдварда выбьет вас из колеи.

— Все верно, не выбьет. Я хочу знать все об этих Корвинах.

— Хорошо. Эдвард опасался, что с ним может произойти несчастный случай. Спланированный несчастный случай, который будет стоить ему жизни. И намекнул, что за этим будет стоять Фарли Корвин.

— Вы говорите об убийстве?

— Эдвард не доверял ни Фарли, ни Пиони — хоть и был женат на последней. Мне кажется, что она чересчур мягкотела, чтобы совершить что-то действительно дурное. Однако, как я уже говорил, она могла зайти слишком далеко.

— Это все было в дневнике? Она поэтому так перепугана и выбита из колеи?

Он не ответил, и я поняла, что он рассказал мне ровно столько, сколько хотел.

— Вы приехали сюда, чтобы найти доказательства вины Фарли? — спросила я.

— Не думаю, что против него существует много доказательств. Но я могу пойти другим путем.

— И для начала припугнуть Пиони? Вы не думаете, что она пойдет с этим прямо к Фарли — и теперь он будет начеку?

Он криво улыбнулся.

— Вы знаете, я не думаю, что она это сделает. Но пусть немного попереживает.

— А если она убедит Фарли уехать? Они могут скрыться, забрав с собой Элис, и я никогда уже не узнаю правды.

— Кто бы ни был отцом Элис, они слишком много поставили на карту, чтобы так легко сбежать. Корвин сделал ставку и будет уповать на то, что я ничего не смогу доказать. Если я сейчас пойду к миссис Ариес, она еще сильнее захочет забрать себе Элис. Но я хочу быть уверен, и пока не могу раскрывать карты.

— А если они действительно похитители Дебби?

— Тогда они могут просто оставить ее здесь и сбежать — в случае, если они узнают, кто вы, и решат, что у вас что-то на них есть. И в каком-то смысле, такой побег может стать для вас доказательством.

Мне не нравился ни один возможный сценарий. Я хотела — совершенно нереалистично — чтобы Пиони Корвин признала правду, или даже все сама рассказала. Это было бы единственное настоящее доказательство, если такое вообще существовало, и оно должно было исходить от нее — не от Фарли.

— Дженни, послушай меня… — Он говорил мягко, и от низких вибрирующих ноток я испытывала странное чувство, что он словно поглаживает меня, успокаивая мои натянутые нервы. Хоть в его словах и не было ничего успокаивающего. — Не думаю, что тебе стоит на что-то рассчитывать в смысле Элис. Не привязывайся к ней только потому, что тебе этого очень хочется. К сожалению, я не думаю, что Элис на самом деле твоя дочь.

Я не хотела его жалости. Не хотела его доброты.

— Ты хочешь, чтобы она оказалась дочерью Эдварда?

В его глазах появилась какая-то новая печаль.

— Неважно, чего я хочу. Мы идем разными путями.

— В дневнике есть еще что-то, да? Что-то, что тебя убедило?

Он не ответил, только положил ладонь поверх моей руки и кивком предложил пройтись вдоль воды. Я увидела, что по дорожке ниже нашей скамейки идут двое мужчин. Одним из них был Тимоти Радбурн, его седую гриву яростно трепал ветер, а плечи ссутулились, словно он хотел стать поменьше ростом. Рядом с ним шел Джоэл Радбурн.

— Нас не должны застать вместе, — сказал Кирк. — Я пока что еще шофер и я не хочу, чтобы меня уволили раньше времени. Отвезти тебя домой, Дженни?

Мне хотелось остаться с ним, но я не стала этого делать. От Кирка Маккея исходила какая-то подспудная волнительность, и она представляла для меня опасность, к которой я еще не была готова.

— Лучше я подойду к ним, — решила я. — Доктор Радбурн потом отвезет меня домой.

Кирк легко принял мой отказ.

— Хорошо. Тогда увидимся позже, — сказал он и направился туда, где мы оставили его машину.

Я смотрела ему вслед, думая, какой же он странный и скрытный человек. Похоже, ведомый мыслью о мести за смерть своего друга. И все же, кажется, у него есть глубинные мотивы, которых я не понимаю. Прошло уже столько лет после смерти Эдварда. Что такого он мог написать о Фарли Корвине, если его слова так сильно разожгли гнев его друга?

Я отбросила тревожные мысли и поспешила за теми двоими. Джоэл услышал мои шаги и оглянулся.

— Привет, Дженни. Дядя Тим, это — Дженни Торн. Вы видели ее в доме.

Тим пристально следил за его губами, потом наградил меня неласковым взглядом. Я сделала жест приветствия, но он не ответил. Брошка в виде цветка лотоса его очень рассердила. Интересно, почему.

— Каким ветром вас сюда занесло? — поинтересовался Джоэл.

— Я осматриваю окрестности.

— Хорошая идея. Мы идем в Тандерберд-парк , если хотите, пойдемте с нами. Когда мы привезли Корвина домой, я заглянул к Тиму — Коринтея сообщила, что он чем-то расстроен. Вот я и решил взять его на прогулку. Я так и не забрал свою машину и потому взял "мерседес".

— Как мистер Корвин?

— У него сотрясение мозга. Ничего серьезного, я думаю — только придется какое-то время походить с синяками. Но это падение сильно задело его самолюбие. Боюсь, как бы он не начал опять насмехаться над дядей Тимом. Очень хочется, чтобы Коринтея поскорее избавилась от этой парочки. Дженни, а что насчет Элис? Вы хоть немного приблизились к решению?

Во время визита в Ок-Бей я не стала рассказывать Джоэлу и его матери о том, что испытала утром в саду, поскольку я не хотела влиять на первое впечатление Литы от нас с Элис. Сейчас эта причина отпала, но мне все равно не хотелось ему говорить.

— Доверьтесь интуиции, — сказал Джоэл. — Это главный совет моей матери. Вглядитесь в себя и, возможно, вы узнаете что-то новое.

Хотелось бы мне знать, как это сделать, подумала я.

Мы стали подниматься по лестнице, которая вела к памятнику капитану Куку, что возвышался над окрестностями. Над нашими головами парили чайки. И, осознавая, что Тиму не дано услышать их пронзительные крики, я радовалась тому, что я слышу. Я вспомнила, как трудно мне было в детстве понять, что мои родители не слышат такие замечательные звуки — шелест дождя или раскаты грома. Не слышат, как кто-то напевает привязчивую мелодию; не слышат, как плачу я — их маленькая дочка. Кричать и жаловаться было почти без толку, в отличие от закатывания истерик. Однажды, будучи уже постарше, я заткнула себе уши затычками, чтобы понять, что значит быть глухой. Но звуки все равно просачивались, и мой эксперимент не сработал.

Мне хотелось включить Тима в наш разговор — хотя читать по губам на ходу не самое простое дело. Но что-то в его лице мне подсказывало, что он поглощен мыслями о чем-то, что его сильно тревожило.

Я ответила на последние слова Джоэла.

— Я не знаю, как я должна доверять интуиции. Я даже не знаю, в чем эта интуиция состоит. Корвины спутали мне все карты. Кроме того, даже будь я уверена, как я могу потребовать себе Элис? Нет никакой возможности забрать ее у Пиони.

— Коринтея может выкупить ее у Корвинов. Но в этом случае она, конечно, объявит Элис своей правнучкой, и это станет для вас концом истории.

Поднявшись на улицу, мы остановились поглазеть на еще одну фирменную примету Виктории — человека-оркестра, что стоял недалеко от лестницы. Дружелюбный бородатый парень, он как раз прервался, чтобы поговорить с людьми, что толпились вокруг него. Матерчатый навес с колокольчиками укрывал его от солнца, а рожки, тамбурины и губная гармошка — установленные таким образом, чтобы ему было удобно на них играть — заставляли его напряженно трудиться. Его тележка была забита до отказа. И через минуту музыка снова заиграла. Он показал себя умелым исполнителем — послышалась старая баллада "The World Is Waiting for the Sunrise", написанная словно самим канадским духом.

Однако для Тима это зрелище было не в новинку, к тому же музыки он не слышал, поэтому он захотел поскорее продолжить путь. Мы остановились на перекрестке в ожидании зеленого сигнала светофора, и Джоэл спросил меня:

— Скажите, что все-таки вы чувствуете к Элис?

— Меня тянет к ней, — призналась я. — И мне больно видеть, как с ней обращаются. Но, наверное, я чувствовала бы то же самое к любому ребенку в такой ситуации. А вы считаете, что она правнучка миссис Ариес?

— Я не знаю. В истории Корвинов есть пробелы, и я не сомневаюсь, что они способны на изощренную мистификацию. Для Фарли это, по-моему, в порядке вещей, а Пиони послушно выполняет его указания, хотя и возмущается, я полагаю. Мне неприятно видеть, через что приходится проходить Коринтее, но она очень стойкая леди. Она хочет получить родного ей по крови ребенка, и с ее стороны довольно великодушно дать вам вообще хоть какой-то шанс.

— Я знаю. Но что же мне делать?

— Можно попытаться пойти путем моей матери. — Он взял меня за одну руку, Тима за другую, и мы перешли улицу по светофору. — Может быть, это наведет вас на новый след. Хотите, я устрою что-то подобное?

— Если вы не против. Что я теряю, в конце концов? — Я заоглядывалась, впервые увидев центральную часть города при дневном свете. — Куда мы идем, вы сказали?

— В Тандерберд-парк. Он совсем близко, за Провинциальным музеем. Тиму там нравится, и он старается бывать там при каждом удобном случае.

Музей оказался большим, современным, внушительным, с узорами из белых вертикальных линий и ромбов  . Рядом с ним Тандерберд-парк казался совсем крошечным — просто маленький скверик посреди запруженного города. По нему вразнобой были расставлены высокие тотемные столбы и резные фигуры. Часть столбов блестела подновленной краской, а часть истерлась от дождей и ветров до серо-коричневого кедра, из которого была сделана.

Мы подошли к парку, и Джоэл объяснил, что большинство тотемов — копии старых древних столбов, которые уже начали подгнивать.

— Провинциальный Музей буквально спас старые столбы, их благополучно перенесли в закрытое помещение и передали в ведение главного резчика для будущей реставрации. Мунго Мартин был вождем Квакиютлей и много знал о прошлой жизни индейцев.

Перед музеем, к которому мы приближались, притулился невысокий домик с покатой остроконечной крышей  . На побеленном фасаде было нарисовано огромное лицо. Лицо человека или животного — трудно сказать. На широкой зеленой полосе выписаны черные глаза, обведенные белыми кругами. Ноздри и рот обведены темно-красным, губы растянуты на всю ширину здания и открывают два ряда больших белых зубов. Усмешка лица выглядит свирепой. Наверняка, это животное.

Тим что-то неразборчиво пробормотал, я вопросительно посмотрела на него, и он повторил:

— Вавадитла.

Джоэл объяснил мне.

— Не будь Тим выбит из колеи, он бы обязательно рассказал вам о Вавадитла. Почти все, что я знаю об индейской мифологии, я знаю от него. Этот дом выстроил Мунго Мартин, и часть тотемов тоже его работа. Он назвал дом "Вавадитла", что означает "Он приказывает войти". Эта фраза говорит о силе и власти. Многие индейские дома строились по образцу этого.

Прямо перед домом был врыт очень высокий тотемный столб, и я посмотрела на венчавшую его птицу с раскинутыми крыльями тончайшей резьбы. Тим снова заговорил и назвал ее имя:

— Тсоона.

— Птица Тсоона — буревестник, который стал человеком, — сказал Джоэл. — Герб одной из индейских семей-основоположников. Этот столб известен тем, что Мунго Мартин изобразил на нем четыре племени в виде геральдических символов. Нижний изображает дикую женщину, которая держит на руках своего ребенка.

Лицо этой гигантской дикарки было искажено от ярости, а губы вытянуты в трубочку, словно из них вырывался ветер. В руках она сжимала ребенка, который был ее копией, но выглядел скорее испуганным, чем яростным. Между птицей сверху и женщиной с ребенком снизу на тотеме были и другие странные лица. Во всяком случае, мне они показались странными. Все фигуры, поставленные одна на другую, были повернуты в сторону улицы и смотрели на город.

— Почему его называют тандербердом ? — спросила я.

— Когда эта птица летит, ее крылья шумят, как гром. Это мифологическое создание, оно часто фигурирует в индейских легендах, — Джоэл посмотрел на меня с любопытством. — Что вы думаете об этих лицах?

Я подумала.

— Только, что они выглядят странно и незнакомо. Мне от них не по себе, поскольку я не понимаю, что они означают. Не хотелось бы мне оказаться рядом с ними глубокой ночью. В них есть сила… словно они принадлежат древним временам. Временам до прихода белого человека. Может быть, более магическому времени, чем наше.

Джоэл посмотрел на меня с новым интересом.

— Я рад, что вы почувствовали это, Дженни. Говорят, эти тотемы перешептываются друг с другом. Им есть, что рассказать друг другу, и они знают, насколько мы слабы и ничтожны перед ними. Не то, чтобы те древние времена были так уж полны магии, но та, что была, давно скрылась от скептических взглядов в глубинах земли.

— Или в таких столбах, как этот, — сказала я. — Подозреваю, что если бы я в одиночестве подольше смотрела в эти глаза, оттуда могло бы вылететь что-то странное и коснуться меня.

— Вам бы этого хотелось?

— Не знаю. Я никогда раньше такого не испытывала. Я чувствую это чуть ли не с самого выхода из самолета. В воздухе витает что-то таинственное.

Джоэл улыбнулся. Я подумала, что он - прямая противоположность Кирку с его авантюризмом — куда более понимающий и сочувствующий. Вероятно, потому что он не погружен в пучину мести, как, возможно, погружен Кирк.

— Моя мать бы это одобрила, — сказал Джоэл. — Она бы сказала, что вы с чем-то соприкоснулись.

— С чем-то внутри меня?

— Да. И может, даже с чем-то снаружи… кто знает?

Тим пошел в сторону, к дому с маленьким садом, который окружал редкий лесок из тотемных столбов.

— Пойдемте к мастерской, — сказал Джоэл.

Мы последовали за стариком к открытому помещению, где прохожие могли воочию посмотреть на работу резчика. В данный момент там никого не было, но под навесом виднелось огромное кедровое бревно длиной во всю мастерскую. Со снятой корой и грубо намеченным рисунком, в бревне уже можно было видеть прообраз будущего тотемного столба. Оно уже было поделено на секции, и в одной из них был виден крючковатый нос, нависшие брови и круглые глаза. Тим со знанием дела разглядывал резьбу.

— Элеонор Нил была великой индейской резчицей, — сказал Джоэл. — Она иногда подписывала щепки от тотемов тем, кто приходил посмотреть на ее работу. Чарли Джеймс, Элеонор Нил, Мунго Мартин — все они были великими резчиками современности. Их уже нет с нами, но их потомки продолжают поддерживать древнее искусство. Тотемные столбы расходятся из этой мастерской по всей Британской Колумбии и музеям других стран.

В мастерской были налицо доказательства ежедневной работы: все инструменты, все скамьи и весь пол были покрыты щепками и опилками. Тим тронул Джоэла за руку.

— Идите за мной, — сказал он и пошел к парковой скамейке.

Мы сели на нее, мимо нас проносился плотный поток машин, поскольку дело уже приближалось к часу пик. Тротуары были запружены офисными работниками, которые ручейками выливались из зданий.

Тим не обратил на них внимания и с настойчивостью заговорил с Джоэлом.

— Твоя мать отдала Элис брошку, которую твой отец привез из Индии. Золото с кораллом, напоминает цветок лотоса. Откуда твоя мать взяла ее? — Джоэл покачал головой, а Тим продолжил. — Ты был в школе, когда Эдвард уехал. Они с моей сестрой крупно поссорились, и она сказала ему убираться. А я дал ему денег на отъезд. Коринтея об этом не знает. Эдвард сказал, что мне нельзя ей об этом рассказывать, иначе она отошлет меня обратно, туда, где я был. В то плохое место.

— Ты дал ему денег? — удивленно перепросил Джоэл, и Тим продолжил свои объяснения.

— Я сказал Эдварду, что я сумел сэкономить те деньги, которые получал. Но, на самом деле, я унес из дома кое-какие вещи и заложил их. Мне помог один из моих друзей индейцев. Эти ценности принадлежали и мне тоже, хотя Коринтея никогда этого не признавала. Наши родители оставили все нам обоим, но я не мог ничего себе потребовать, если хотел остаться жить в доме. Хотя это также и мой дом. Единственной вещью, которую я действительно украл ради того, чтобы дать денег Эдварду, была брошка в виде лотоса. Я знал, что сестра любит ее, и хотел причинить ей боль. И вот теперь она вернулась. Почему?

Джоэл еще раз покачал головой и заговорил, отчетливо двигая губами, чтобы старик мог понять его слова.

— Не знаю. Я спрошу у матери.

Тим по-прежнему смотрел мрачно, и Джоэл успокаивающе похлопал его по руке.

— Все хорошо. Ты должен был помочь Эдварду. Я понимаю.

Я тронула Тима, и он повернулся ко мне. Я показала ему жест "все хорошо" — одна рука плавно опускается ребром на раскрытую ладонь другой в утешающем движении. На этот раз он ответил мне — улыбнулся и повторил жест в моем направлении.

— Бедняга Эдвард, — сказал Джоэл. — Его обвиняли во всех смертных грехах. Я слышал насчет того, что он украл из дома ценные вещи и заложил их, чтобы было на что уехать. Конечно, ко времени обвинения ему уже было все равно, да и наверняка он хотел в первую очередь защитить дядю Тима. Безусловно, это было еще одно черное пятно на нем в глазах его бабушки. Однако, если бы Тим сейчас попытался очистить имя Эдварда и рассказал правду, она бы только перенесла на него свой гнев. Сомневаюсь, что она способна прощать.

— Иногда мне ее почти жаль, — сказала я. — У нее столько есть, но она обрубила все концы. Она так не похожа на вашу мать.

— Вы правы, Дженни. Я рад, что мой отец это увидел, иначе я бы не родился. Что ж, думаю, нам пора двигаться обратно. Становится поздно.

Я посмотрела на часы и вспомнила, что должна сегодня ужинать с миссис Ариес. Когда мы вышли из парка и двинулись к Иннер-Харбор, я увидела высокую изящную Колокольную башню, она закрывала полнеба. Джоэл пояснил, что в колокола на ней звонят только по особым случаям.

Закат отбрасывал на воду золотые, пурпурные и светло-зеленые отблески и слегка задевал дома Эскимальта, пригорода Виктории, что находился на полуострове.

По дороге к Радбурн-Хаусу, Джоэл показал мне очень красивое сооружение на высоком холме — взирающий на город замок Крейгдарроч. Роберт Дансмур, приехавший на остров Ванкувер из Шотландии в середине 1800-ых, построил себе огромный дом, намереваясь в нем жить. Он сам вскоре умер, но в дом переехала его жена и осталась жить вместе с детьми в его многочисленных комнатах. Сейчас там музей, пояснил Джоэл, и добавил, что хотел бы свозить меня туда, прежде чем я покину Викторию.