Открыв дверь, я сошла по ступенькам вниз и вошла в зал зеркал, в мир, полный смятения. В длинной комнате ярко сверкали сотни – нет, тысячи! – свечей, отражаясь снова и снова в зеркалах и окнах; они шагали бесчисленными рядами куда-то в далекую бесконечность. В глубине зеркал можно было насчитать столько же раз повторенные отражения моего желтого платья и длинного красного платья моей бабушки, хотя я не сразу поняла, где именно она находится.

Сверкнула молния, и при ее синем свете пламя свечей померкло. И сразу же стала видна вся галерея с ее бесчисленными горками, стендами и украшениями. Многократно повторенное, все это перемешалось с видневшимися за окнами кусочками сада. Все это запечатлелось в моем пораженном мозгу на какую-то долю секунды и тут же исчезло, вытесненное тьмой и множеством золотых огоньков свечей. Со всех сторон плясали какие-то фантастические блики, не позволявшие ничего как следует рассмотреть. Совершенно сбитая с толку и немного испуганная, я застыла на месте.

– Задуй свою свечу, Малинда! – приказала бабушка. Я видела, как она тоже погасила свою свечу. Тысячи женщин в красном платье исчезли в то же мгновение, как был потушен свет. Я сразу же задула свечу.

Две свечи были погашены, но третья все еще горела на маленьком столике, без конца отражаясь в каждой стеклянной поверхности. Мне показалось, что где-то в темноте галереи движется какая-то неясная фигура и что эта фигура – не бабушка. Во всех зеркалах отразилось какое-то тенеобразное движение, и я предостерегающе окликнула бабушку Джулию.

Она повернулась, и я снова заметила красное свечение ее платья. Но тьма тоже двинулась и превратилась внезапно в тысячу поднятых рук, казавшихся очень белыми на фоне теней. На моих потрясенных от ужаса глазах в воздух поднялась тысяча медных подсвечников – они поднялись не для того, чтобы рассеять тьму, их занесли как орудие для удара. Я опять предостерегающе вскрикнула, но оглушительный удар грома поглотил мой голос, а где-то совсем близко сверкнула молния. Яркий свет ослепил меня. Когда я, моргнув несколько раз, открыла глаза, молния исчезла, и на какое-то мгновение я вообще ничего не могла различить. Если даже удар был нанесен и если бабушка вскрикнула, гром заглушил все звуки.

Необходимо сию же минуту к ней подойти. Надо как-то пробраться через всю эту шумную неразбериху. Но я уже больше не понимала, что было реальным, что – нет. Что было материальным, а что – всего лишь отражением. Я не имела понятия, в каком направлении двигаться. Мной овладело пугающее чувство какого-то нелепого кошмара. Меня окружали со всех сторон красота – и зло! – галереи.

– Бабушка! – снова крикнула я и вслепую сделала шаг вперед. Тут же поняла, что заблудилась. Мое колено ударилось о табуретку, которая упала набок вместе со всем тем, что на ней стояло. В это же время движущаяся тень встала между мной и тем дальним пламенем свечи – настоящим пламенем. Сернистый запах грозы был запахом опасности, и я почувствовала, что по моим жилам течет обратившийся в жидкость страх.

Я не решалась больше вскрикивать. Я должна добраться до бабушки Джулии, но мне надо избежать того, чтобы слепо подставить себя под то самое оружие, которое свалило ее с ног. Я отбросила свой подсвечник в сторону и слышала, как он со звоном ударился о треснувшее стекло. Я надеялась, что этот звук собьет с пути атакующую тень. Но когда я снова двинулась вперед, носик моей туфли ударился о валявшуюся на ковре канистру, которая сразу же зазвенела. Какое-то мгновение я чувствовала, что кто-то находится очень близко. Я услышала, как кто-то внезапно шумно втянул в себя воздух. Моей руки коснулись растопыренные пальцы. Я инстинктивно упала на колени и, ничего не видя перед собой, поползла по ковру куда-то в сторону, пока не ударилась плечом о стену.

Мне надо было найти бабушку Джулию, хотя теперь я понимала, что охотятся именно за мной. Отличить реальный путь к спасению от иллюзорного было невозможно. Со всех сторон были двери и окна – и зеркала, отражавшие их. Отчаянным усилием я поднялась на ноги и почувствовала за своей спиной холодное стекло.

Стекло – опять стекло! О, этот проклятый зеркальный зал! Охваченная слепой паникой, я повернулась в ту сторону, где, как я надеялась, находился свободный проход, но вместо этого мой висок ударился о ледяную, твердую как алмаз поверхность – стекло! Я была оглушена этим ударом и почувствовала, что горло мое сжимает беззвучный страх. Отчаянно шаря вокруг, я вдруг нащупала какую-то ручку. Это была дверь с зеркальной панелью. Единственное, чем я могла помочь моей бабушке, – это спастись от грозившей мне опасности. Перед тем как снова сверкнула молния, я повернула ручку, протиснулась через дверь и постаралась как можно тише закрыть ее за собой.

Я добралась до темного прохода в оранжерею и побежала по нему, затем толкнула всем телом внутреннюю дверь, зная, что скоро за мной начнется погоня и что, сколько бы я ни кричала, за раскатами грома никто ничего не услышит. Внутренняя дверь поддалась, меня охватило влажное тепло и знакомый смрадный запах растений. Здесь не было никаких зеркал, а лишь обыкновенные бесхитростные стеклянные панели, то и дело освещавшиеся вспышками молний. Теперь я могла найти между растениями место, где можно было спрятаться.

Кто-то рядом со мной издал леденящий душу крик: "Караул! Убивают!" – но даже это не могло меня остановить. Что-то пролетело мимо моего лица, так близко, что я ощутила трепетание крохотных крыльев. Это был не попугай, а какая-то маленькая птичка, почему-то очутившаяся на свободе. У меня не было времени раздумывать над тем, как она могла выбраться из клетки. Частые вспышки молнии, видные через стеклянный купол, освещали путь, и я быстро побежала по дорожке. Я чувствовала себя почти что под открытым небом, хотя и оставалась недосягаемой для дождя и ветра, шумевших снаружи.

Теперь я различала и другие звуки – странные дикие звуки, которые издавали перепуганные птицы. Их голоса перекрывал пронзительный предостерегающий крик макао. На этот раз ситуация была резко отличной от той, что я застала в прошлый раз. Это не были рассерженные птицы, потревоженные моим вторжением. Эти птицы были охвачены таким сильным страхом, как и я. Я поняла, что происходит, лишь тогда, когда достигла пруда с рыбками – центра всей оранжереи.

Птицы были выпущены на свободу! Не одна-две, а все, сколько их было. Дверцы клеток, стоявших и висевших повсюду, были открыты – я заметила это при свете молнии. За исключением нескольких птичек, цеплявшихся за свои жердочки, так как они были слишком напуганы, чтобы вылететь наружу, вокруг меня мелькали, сверкая при вспышках молний ярким опереньем, канарейки, попугаи, зяблики и другие пернатые. Их были сотни, охваченных смертельным страхом птиц. Они боялись своей собственной свободы в этом неустойчивом мире.

Птицы летали на свободе, но испугали меня не птицы, а сознание: был человек, решивший выпустить их из клеток. Человек, чей рассудок направлял руку с высоко поднятым подсвечником.

С той же внезапностью, с какой буря разразилась, раскаты грома стихли, молния исчезла, оставив позади себя тьму. Ничего не видя в темноте, птицы прекратили свою безумную суетню, но их испуганные голоса продолжали оглашать окрестности. Они взывали о помощи – то есть делали то, что я не решалась себе позволить. Да и кто бы меня услышал?

Я знала, что мне надо найти укромное местечко, где можно спрятаться. Меня еще не перестали преследовать. В темноте я не могла определить, где начинается кромка пруда. Осторожно продвигаясь шаг за шагом вперед, я наконец уперлась ногой в невысокий бордюр ограды.

Электричество вновь зажглось совершенно внезапно. Все лампы в оранжерее засияли одновременно, и в окружавшем меня зеленом мире птицы снова начали летать туда-сюда, спасаясь от неведомой опасности. Я не радовалась ослепляющему свету, но по крайней мере теперь я видела, куда мне идти. Идя по тропинке, огибающей пруд, я старалась отдалиться от двери, ведущей в галерею. Только дойдя до дальнего конца пруда, я остановилась, чтобы оглянуться. И тут я увидела ее!

Она стояла на том месте, где выбралась из зеленых зарослей, и смотрела неподвижными взглядом не на меня, а на порхающих и проносящихся мимо нее птиц. Лицо ее было радостно оживлено, а в одной руке она сжимала маленькое белое платьице, над которым ранее распевала тихую колыбельную.

– Я сделала то, чего так хотел Элден! – воскликнула она. – Я выпустила их всех на волю! Я открыла дверцы всех клеток!

Бабушка была права. Фрици перешла последнюю черту и свихнулась окончательно. Шаг за шагом я начала пятиться назад, к дорожке, но она сразу же заметила мое движение.

– Не уходи, – сказала она более спокойным голосом. – Останься со мной, Малли. Останься там, где ты сейчас стоишь. Я к тебе подойду.

Я не решалась упоминать о бабушке Джулии, но попыталась словами как-то задержать ее.

– Зачем вы выпустили птиц из клеток?

Она улыбнулась почти разумной улыбкой и начала приближаться ко мне, огибая пруд.

– Потому что они мне больше не нужны. Теперь я могу их отпустить. Ведь на самом деле они были всего лишь заменой. Малли, у меня есть ребенок.

– Нет, – возразила я. – Это было очень давно, тетя Фрици. Теперь никакого ребенка нет.

Но улыбка не сошла с ее лица.

– О, это-то я знаю. Она отняла его у меня. Моя мать. Этого я ей никогда не прощу – никогда! Конечно, сейчас он уже взрослый, но все равно он – мой сын.

Мне надо было каким-то образом сделать так, чтобы она продолжала говорить и забыла, ради чего пришла сюда. Надо, чтобы она не вспомнила, что я была рядом с ней там, в галерее.

– А как вы его найдете? – спросила я. – Как вы узнаете, где он находится?

– Да я уже знаю, – сказала она и подняла повыше детское платьице, расправив его. – Я знаю вот из-за этой штуки. Бедная крошка! Быть отнятым у матери, которая любила бы его больше, чем кто-либо способен был когда-нибудь полюбить.

Со стороны галереи послышался голос, и я впервые вздохнула спокойно. Помощь была на подходе. Мне незачем продолжать здесь стоять и пытаться удержать Фрици словами.

– Арвилла! Арвилла! Где ты? – Тетя Нина торопливо бежала по дорожке. На лице ее застыла маска тревоги, смешанной с ужасом.

Фрици повернулась, чтобы посмотреть на нее, а потом поспешно кинулась в мою сторону. Тетя Нина предостерегающе вскрикнула:

– Не подпускайте ее к себе! Она окончательно сошла с ума. Она убила свою мать. Когда зажегся свет, я увидела маму Джулию лежащей на полу. Я вызвала Уэйна, но уже поздно. Мама Джулия скончалась. Берегитесь, Малинда, она очень опасна!

Я и так уже пятилась назад, но Фрици позабыла обо мне и резко повернулась к тете Нине, размахивая белым платьицем.

– Да, я опасна. Для вас! Я все вспомнила. Я знаю о том, что все вы со мной сделали. Тайна скоро выйдет наружу. Это вы убили мою бедную больную птичку, рассчитывая, что обвинят в этом меня, а Малли будет слишком напугана, чтобы остаться здесь. Это вы хотели увезти меня из дому, вы хотели, чтобы Малинда уехала. Теперь я про вас все знаю!

Внезапно наступила минута полнейшей тишины. Даже птицы прекратили свой крик – может быть, оттого, что услышали знакомый голос Фрици. Тяжелое, удушающее тепло словно пригибало меня к земле, трудно было даже дышать. Мы молча стояли – все трое, но мое недоуменное внимание было приковано к тете Фрици. Я ясно видела происшедшую в ней перемену. Ее лицо уже не выражало дикого, радостного возбуждения. Если раньше она и испытала что-то вроде эмоционального всплеска, теперь он улегся, начали успокаиваться и птицы. С лица ее исчезло выражение, которое часто бывало каким-то неуместно молодым и наивным. Теперь она была исполнена какого-то нового достоинства и спокойного мужества.

Нина двигалась с молниеносной скоростью. Она бегом обогнула пруд и набросилась на Фрици. Вырвав из ее рук белое платьице, она швырнула его в воду. В своем черно-сером платье она напоминала тень, живущую какой-то своей жизнью. Это была та же тень, что отчаянно металась в галерее, тысячи раз отраженная в зеркалах. Когда она протянула руку к стеклянной вазе, стоявшей на столе, я быстро встала между ней и тетей Фрици.

Нина с каким-то внезапным восторгом перекинулась на меня, словно бы радуясь смене противника. Она подняла вверх вазу, но я успела схватить ее за руку. Удар, который она нанесла мне, оцарапал мое плечо, но в основном пришелся мимо цели. Я вырвала стекло из ее рук и услышала, как оно со звоном разбилось о кирпич. Совсем так, как та, другая ваза много лет назад! На какие-то мгновения я заколебалась, и ее жилистые руки сразу же обвились вокруг меня, она вцепилась мне в горло, и тетя Фрици во весь голос начала звать Уэйна.

Откуда-то послышались торопливые шаги, а минуту спустя он был уже тут. Оторвав Нину от меня, он скрутил ей руки. Тяжело дыша, я сделала несколько шагов назад. Через минуту она перестала сопротивляться, обмякнув в руках Уэйна. Повернув голову, она посмотрела на него почти послушным взглядом.

– На самом-то деле все это уже не важно, – сказала она. – Джеральд теперь в безопасности. Джулия мертва. Она уже никогда не изменит свое завещание, чтобы оставить все Малинде. Я давно хотела с ней расквитаться. Отпустите меня, Уэйн. Мне совершенно все равно, что со мной будет.

Он не пытался больше ее удерживать. Высвободившись из его рук, она направилась к галерее – какая-то странно озабоченная, маленькая женщина, двигавшаяся с таким видом, будто ей еще оставалось сделать что-то важное.

Я не могла позволить ей уйти так просто.

– Уэйн, это Нина убила бабушку.

– Я знаю, – сказал он коротко. – Но больше ей некуда идти, как вы считаете?

Тетя Фрици не обращала на нас внимания. Став возле пруда на колени, она начала искать платьице, вытащила его и принялась выжимать.

Уэйн подошел и слегка дотронулся до моей руки.

– Она вас не поранила?

Я покачала головой. Меня начала охватывать дрожь, как бывало когда-то, и мне не хотелось, чтобы он это заметил.

Тетя Фрици протянула мне платьице.

– Посмотри, дорогая, я сшила это для него, когда он был грудным младенцем. Боюсь, что для него будет страшным ударом, когда он узнает, что я – его мать. Но теперь ему необходимо это узнать. Ты согласна со мной, дорогая?

Я взяла у нее платьице просто для того, чтобы было чем занять руки, и расправила его. Оно имело какой-то странный, ни на что не похожий покрой. Один рукав был нормальной длины, а другой представлял собой что-то вроде круглой ермолки.

– Но в таком случае вы сшили это платьице для Джеральда, – сказала я.

Она кивнула.

– Да, для моего сына, Джеральда. А теперь мне надо его разыскать и показать это платьице. Я должна сказать ему правду.

Я ахнула и повернулась к Уэйну, но по его виду было ясно, что он уже знает обо всем.

– Так ли это необходимо? – мрачным тоном спросил Уэйн.

Я могла лишь удивленно переводить глаза с одного на другую.

Фрици улыбнулась с какой-то новой для нее убежденностью.

– Конечно, необходимо! Вся беда с самого начала была в том, что правду не говорили, пытались ее скрыть с помощью разного рода обмана! Пора положить этому конец. Даже если он возненавидит меня, надо с этим покончить.

Она прошла мимо нас, обогнула пруд, и нам с Уэйном не осталось ничего другого, как последовать за ней. На противоположной стороне пруда она на минутку остановилась, чтобы посмотреть на раскрытые клетки и на птиц, сидящих между растениями.

– Скоро вам придется вернуться обратно, мои дорогие, – сказала она. – Там вам будет лучше. Вы ведь не дикие птицы. Но не грустите. Я позабочусь о вашей безопасности – это мой долг.

Она подошла к двери в галерею, и вслед за ней мы вошли в освещенный золотистым светом зеркальный зал. Посреди сокровищ галереи на полу лежала бабушка Джулия. Ее лицо и красное платье были прикрыты простыней. Я увидела на ковре тяжелый испанский медный подсвечник и содрогнулась. Неужто Диа некогда купил где-нибудь в Севилье этот подсвечник?

Джеральд стоял рядом с телом и как-то недоверчиво смотрел на бабушку. Позади него стояла Кейт Салуэй.

Когда мы вошли в галерею, из главного здания появился Элден, и я поглядела на него новыми глазами. Элден был всего лишь Элденом и никогда не был никем иным.

– Я позвонил доктору, – сказал он, обращаясь к Уэйну. – Они сейчас же приедут из Шелби.

Уэйн поблагодарил его, но Фрици не видела никого, кроме Джеральда. Она хотела сразу же к нему подойти, если бы Уэйн не преградил ей дорогу.

– Подождите, – сказал он, а затем, обращаясь к Элдену, попросил:

– Вы не могли бы сходить за миссис Ниной? Элден, как видно, понял какой-то скрытый смысл, заключенный в этой просьбе. Он не спросил, куда она могла пойти, а сразу же направился назад, в дом.

Мы стояли молча, пока не услышали, как хлопнула парадная дверь. Только после этого Уэйн отпустил руку тети Фрици. Она подошла к Джеральду, держа в руках маленькое платьице, с которого все еще капала вода.

– Джеральд, – начала она добрым, но в то же время немного испуганным голосом. – Джеральд, мне… мне надо сказать тебе кое-что.

Кейт еще ближе подошла к Джеральду, он повернулся к ней с каким-то вопросительным выражением на лице. Видно было, что он оглушен и просто не в состоянии говорить. Кейт ответила за него.

– Я уже сказала ему, – сообщила она Фрици. – Малли убедила меня в том, что он должен знать правду.

Тетя Фрици ждала, жадно вглядываясь в его лицо, но не задавая никаких вопросов. Я подумала: если Джеральд нанесет ей сейчас удар, я этого не вынесу; мне отчаянно хотелось что-то сделать, чтобы помешать ему заговорить и нанести ей жестокий удар какими-нибудь беспощадными словами.

Его молчание побудило тетю Фрици разразиться нервическим потоком слов.

– Я… я хочу рассказать тебе о твоем отце, когда для этого будет время. Джеральд, он никогда не был таким, каким они его изображают. Они его никогда не знали, а я знала. Я хочу все тебе рассказать!

Джеральд впервые посмотрел ей прямо в глаза, и я увидела на его лице нечто такое, чего никогда не видела прежде. Джеральд Горэм испытывал стыд. Он увидел устремленный на него взгляд Фрици – взгляд робкий и все же исполненный любви, – и, вспомнив все обиды, которые он ей причинил, устыдился.

– Да, – спокойно произнес он. – Ты должна рассказать мне все, что можешь. Мне надо как-то сжиться с новой ситуацией. Ты должна будешь мне в этом помочь.

Тетя Фрици сжимала и разжимала руки.

– Мы поможем друг другу. Я, знаешь, не такая мать, как Нина. У меня нет опыта. И кроме того, я… я никогда не играла в теннис.

На лице Джеральда мелькнуло что-то вроде улыбки. Они обменялись какими-то непонятными взглядами. Это не был взгляд, какими обмениваются мать и сын, скорее, он походил на взгляд двух незнакомцев – мужчины и женщины, оценивающих друг друга и, быть может, способных обрести взаимное понимание и уважение.

Молчание нарушила Кейт.

– А как насчет Элдена? – спросила она Уэйна. – Я знаю, почему вы его услали. По-моему, вы поступили правильно. Обязательно ли моему брату знать обо всем этом?

Я помню, как она страшилась того, что Элден узнает правду. Ее страх сбил меня тогда с толку – она боялась того, как Элден воспользуется этим новым знанием, не станет ли он терзать Джеральда, издеваясь над его незаконнорожденностью, не будет ли дразнить его, указывая на то, что по отцу он вовсе не Горэм.

– Я только немного все отсрочил, – сказал Уэйн. – Что будет дальше, зависит от Джеральда. И от вас.

– Ему незачем знать, – торопливо проговорила Кейт, обращаясь к Джеральду. – Я ему никогда не скажу, и…

Стыд, на какое-то время охвативший Джеральда, уступил место иному чувству. Он почти зримо отшатнулся от перспективы дальнейшего подчинения женскому деспотизму.

– Я сам ему расскажу, – заявил он.

Кейт не сказала больше ни слова, но в глазах ее засиял какой-то необычный свет.

Тетя Фрици заговорила с откровенным одобрением.

– Молодец! – сказала она. – Давно пора, чтобы этим домом начал править мужчина. Матриархат царил здесь слишком долго.

Уэйн внимательно смотрел на меня.

– Вы дрожите, – вдруг сказал он.

– На этот раз дело не в птицах, – по крайней мере это я могла ему сказать с полной уверенностью. – Я вошла в оранжерею, когда они были на свободе, и напугали меня не птицы. Но произошло так много всего, что я… я просто ничего не понимаю.

– Пока сюда приедут из Шелби, у нас есть время поговорить. Пойдемте со мной, – позвал он.

Он провел меня в комнату для приема гостей, и я села с ним на диван, где еще совсем недавно сидела рядом с бабушкой Джулией. Я слушала его рассказ о том, что произошло много лет назад, когда Генри Горэм привез Фрици домой из Нью-Йорка и бабушка узнала, что ее дочь беременна.

Весь план разработала Джулия. Она успела это сделать еще до того, как ребенок появился на свет. Мой отец, врач, знал, так же как и Джулия, что Нина никогда не сможет родить. Но Джулии необходим был наследник, связанный с ней кровными узами, – и вот тут-то ей и представлялся удобный случай, хотя она хотела избежать скандала и исключить обвинения в незаконнорожденности. С помощью различных угроз она заставила моего отца и всех остальных поддержать ее план. Ей удалось запугать даже Диа. Насколько я знаю, он с самого начала был против всей этой затеи, но она буквально поймала его в силки, так что он вынужден был подчиниться ее воле. Нине страшно хотелось иметь ребенка. Она не имела ничего против того, чтобы Джеральда отняли у Фрици и был устроен весь этот тщательно продуманный обман, с тем чтобы Джеральд рос, считаясь ее собственным ребенком. Фрици в то время была явно на грани помешательства, и ей сказали, что ее ребенок умер.

– А какова была роль моей матери во всем этом?

– Джеральд родился здесь, в Силверхилле, роды, разумеется, принимал мой отец, он же фальсифицировал документы. Когда ребенку было всего несколько дней, ваша мама тайком отвезла его в Вермонт, где находилась тогда Нина. Нина отправилась туда за несколько месяцев до всего этого, будто бы беременная и неспособная переносить все эти домашние неурядицы. Генри, разумеется, все знал и через положенные несколько месяцев отправился в Вермонт, чтобы привезти домой жену и своего «сына», так что все стало вполне официальным.

К сожалению, Генри терпеть не мог мальчика. Он не давал Джеральду прохода.

– И тетя Фрици все это время знала, что ее обманывают?

– В этом-то, как оказалось, и заключалась опасность. Она тайком сшила для ребенка платьице, и когда Нина привезла ребенка домой, Фрици заявила Диа, что это – ее ребенок. В тот день на лестнице она пыталась показать ему платьице, сшитое ею, чтобы доказать, что это был тот самый ребенок, которого она видала в колыбельке. Диа был ужасно всем этим расстроен, но он должен был всеми средствами успокоить ее во избежание еще худшего скандала. Кроме того, он искренне считал, что Фрици неспособна воспитать ребенка. В результате между ними произошла ссора, а чем она кончилась, вы знаете. Вы понимаете, под каким страхом все это время жила Нина. Она буквально посвятила Джеральду жизнь – до такой степени, что почти уверовала в то, что он – ее родной сын. В то же самое время она постоянно сознавала опасность разоблачения и боялась, что, узнай он о подстроенном обмане, все обернется против нее. Он и вообще-то не испытывал к ней особой привязанности. Она хотела, чтобы он стал наследником Джулии, но ей также хотелось, чтобы он всю свою жизнь верил в то, что он – ее сын.

Теперь я начинала ясно представлять себе всю эту грустную картину.

– Нина всегда ненавидела Фрици, – продолжал Уэйн, – она завидовала тому, что Фрици – настоящая мать Джеральда, и она считала ее повинной в том, что у Джеральда оказалась изувеченная рука. Но в то же самое время она и боялась ее. Постоянно приставала к Джулии с требованиями отослать ее куда-нибудь из дому, потому что не была уверена, навсегда ли Фрици утратила память. Тут появились вы, и начали происходить всевозможные события. Ваша мама, по-видимому, убежала из Силверхилла, чтобы уйти от всей этой ситуации, – ситуации, которую она бессильна была изменить потому, что никогда не могла противостоять Джулии Горэм – так, как сумели противостоять ей вы. Думаю, что она никогда так и не избавилась от чувства вины, и письмо, которое она написала Джулии перед смертью, было с ее стороны попыткой как-то загладить свою вину перед Фрици. Но она умерла, не успев сообщить вам содержание этого письма.

Я чувствовала в своем сердце боль также и за маму – столько лет хранить в памяти такую тяжкую тайну!

Уэйн встал с дивана и остановился перед портретами Диа и Джулии. Моей руки коснулось что-то твердое, лежавшее рядом со мной на подушке. Оказалось, что это – рубиновый перстень моей бабушки. Теперь я могла носить его в знак памяти о ней. Надев его на палец, я подошла к Уэйну и остановилась рядом с ним. Теперь молодое лицо на портрете означало для меня больше, чем тогда, когда я увидела его впервые. На этом молодом лице были написаны гордость и решительность, но в нем ощущались также сила и мужество. Ах, если бы только она не использовала эти качества как орудие своеволия!

– Какая пустая трата драгоценных свойств натуры! – грустно сказала я.

Уэйн обнял меня одной рукой.

– Да, пустая трата. И все мы этому способствовали. Все мы, живущие в этом доме. Пока вы не явились откуда-то из внешнего мира и не вытянули из нас правду силой. Единственное, что вы всегда пытались как-то прикрыть, Малли, – это вашу щеку, и я думаю, что теперь вы знаете всю правду и об этом тоже. Благодаря вашей честности вы вытащили все на свет божий, и…

– А бабушка Джулия между тем мертва, – грустно вставила я.

– И это тоже дело ее собственных рук. Она с абсолютной неизбежностью навлекла на себя такой конец. То же будет и с Ниной.

Я удивленно посмотрела на него:

– С Ниной?

– Куда еще она могла, по-вашему, пойти, кроме как на пруд? – спросил он. – Вы думаете, она могла продолжать жить, зная, что ее постигнет та самая участь, какой она так желала для Фрици? Я думаю, она давно уже скрывала, насколько помутился ее разум. И пока все это зрело, ей удавалось обманывать всех нас. К тому времени, когда Элден ее найдет, будет, вероятно, уже слишком поздно.

Он раскрыл мне объятия, и я с радостью дала себя обнять. Он поцеловал меня любовно и нежно, и, прижимаясь к его плечу, я начала рыдать. Я оплакивала их всех-всех, кроме себя самой. У меня было все – мне нечего было себя оплакивать!

Занавеси на одном из окон комнаты подались под напором ветра, и послышался какой-то странный шелестящий звук, похожий на шум ветра в листве. Мы с Уэйном одновременно обернулись и подошли, чтобы отдернуть шторы. При этом мы услышали звон падающего стекла.

– Легенда Силверхилла! – сказал, грустно улыбаясь, Уэйн.

Одна из молний нанесла удар действительно где-то очень близко. Одна высокая белая береза была расколота пополам, и ее падающая вершина пробила оконное стекло, так что теперь макушка дерева со всеми ее веточками и листвой проникла внутрь комнаты. В этом положении она удовлетворенно что-то шептала, не зная, что уже мертва. Вид у нее был такой, словно наконец-то она попала туда, где было ее надлежащее место. В воздухе ощущался горький запах гари.

Уэйн заметил выражение моего лица.

– Мы уедем из Силверхилла при первой же возможности, – сказал он. – Теперь меня ничто здесь не удерживает, хотя я и остаюсь деревенским врачом. Фрици, возможно, никогда не станет вполне уравновешенной, но я думаю, ее состояние будет все время улучшаться. Сегодня она достигла большей зрелости, чем ей это разрешалось на протяжении последних сорока лет. А Джеральд наконец-то станет самостоятельным человеком. А как только это случится, вряд ли Кейт придется долго ждать дальнейшего развития событий. Так что мы можем предоставить им самим строить свою жизнь, чего миссис Джулия никогда им не разрешала.

"Да, – подумала я, – мы можем предоставить им самим устраивать свою дальнейшую жизнь, в то время как мы где-нибудь в другом месте займемся устройством нашей собственной жизни".

– Пойдемте найдем Криса, – сказала я. – Нам надо вместе поговорить с ним.

Оставив комнату в распоряжении березы, мы пошли вверх по лестнице, и я ощущала крепкую руку Уэйна, обнимавшего меня за талию.