1

Незадолго до кончины Деррин иногда будила меня, подергивая за воротничок рубашки, глаза ее бегали, как стеклянные шарики в банке, голос молил о помощи. Страдания были ужасны, но ведь она прожила еще один день.

В те последние месяцы кожа ее напоминала пергамент, туго обтягивающий кости. Она потеряла все волосы, осталась только щетинка над ушами. Но меня это нисколько не беспокоило. Будь у меня выбор прожить сутки с Деррин времен нашего знакомства или всю жизнь с такой, как в конце, я, ни секунды не раздумывая, выбрал бы второе. При мысли о существовании без нее у меня останавливалось дыхание.

Деррин была на семь лет моложе, в тридцать два года у нее обнаружили опухоль. Четыре месяца спустя она упала в супермаркете. Я был журналистом, проработал в газете восемнадцать лет, но, когда это опять случилось в метро, уволился, стал внештатником и отказался от командировок. Решение это далось легко. Я не хотел находиться в другом конце мира, когда мне позвонят в третий раз и скажут, что она умерла.

В день, когда я ушел из газеты, Деррин показала мне место, которое выбрала для себя на кладбище в северной части Лондона. Посмотрела на могилу, на меня и улыбнулась. Я это ясно помню. В мимолетной улыбке было столько боли и страха, что мне захотелось что-нибудь разнести. Колотить и колотить, пока не притупятся ощущения. Вместо этого я взял ее за руку и привлек к себе, дорожа каждой оставшейся нам секундой.

Когда стало ясно, что химиотерапия не помогает, Деррин решила прекратить лечение. В тот день я плакал, горько плакал, пожалуй, впервые с раннего детства. Но — оглядываясь назад — это решение было правильным. Она не потеряла достоинства. Без посещений больницы и последующей реабилитации наша жизнь стала привольнее, и провести так какое-то время было замечательно. Деррин много читала, шила, а я работал по дому, красил стены, приводил в порядок комнаты. А через месяц после ее отказа от химиотерапии решил заработать на оборудование кабинета. Деррин считала, что мне необходимо место для работы.

Только работы не было. Задания давали — главным образом из сочувствия, — но из-за отказа ездить в командировки ко мне обращались лишь в крайнем случае. Я превращался во внештатника отвратительного мне типа. Становиться таким не хотелось. Но день ото дня Деррин значила для меня все больше, и приходилось считаться с обстоятельствами.

Однажды я вернулся домой и на столе в гостиной обнаружил письмо от подруги Деррин. Она была в отчаянии. Исчезла ее дочь, а полиция якобы не занималась поисками. По ее мнению, я единственный мог помочь. Вознаграждение она предложила очень большое — больше, чем стоили несколько телефонных звонков, — но сама по себе идея вызвала у меня странные чувства. Деньги мне были нужны, в лондонской полиции имелись знакомые, способные найти пропавшую дочь за несколько дней. Только я не хотел связывать прежнюю жизнь с новой. Не хотел возврата к прошлому.

Поэтому решил отказаться. Но когда вышел с этим письмом в сад, Деррин покачивалась в кресле-качалке и улыбалась.

— Что тебя веселит?

— Ты не знаешь, стоит ли браться за это дело.

— Знаю, — сказал я. — Не стоит.

Деррин кивнула.

— Думаешь, мне следует за него взяться?

— Для тебя это в самый раз.

— Гоняться за сбежавшими детьми?

— Для тебя это в самый раз, — повторила она. — Воспользуйся, Дэвид, этой возможностью.

Вот так все и началось.

Я подавил сомнение и через три дня нашел девушку в Уолтемстоу. Затем последовал розыск других пропавших детей, и я вернулся к своей прежней работе. Задавал вопросы, звонил по телефону, шел по следу. Детективная сторона журналистики всегда нравилась мне больше, чем литературная. И, разыскивая беглецов, я чувствовал себя на своем месте, ведь процесс был тем же самым. В большинстве случаев главное в поиске пропавших без вести — желание их найти. У полицейских нет времени отыскивать каждого ушедшего из дома подростка — и, думаю, иногда они не понимают главной причины, по которой дети исчезают. Как правило, не с целью доказать что-то, просто в их жизни случается непоправимое, и единственное спасение — это бегство. А потом дети попадают в западню и не могут вернуться.

Впрочем, несмотря на то что ежедневно исчезают сотни детей, зарабатывать на жизнь их розыском я не собирался. Мне это никогда не казалось работой в отличие от журналистики. Однако вскоре я стал получать хорошие деньги. Деррин убедила меня снять офис неподалеку от нашего дома, чтобы я не торчал подле нее, а самое главное — убедился, что могу сделать свое занятие профессией. Она называла это долгосрочным планом.

Через два месяца Деррин умерла.

 

2

Когда я открыл дверь кабинета, на меня повеяло холодом, на полу лежали четыре конверта. Я бросил почту на письменный стол и раздвинул шторы. Ворвался утренний свет, и стали видны фотографии Деррин. На одной, моей любимой, мы были в пустынном прибрежном городке во Флориде, песчаный пляж полого спускался к морю, повсюду валялись словно бы целлофановые медузы. В закатных лучах Деррин выглядела потрясающе. Глаза светились голубым и зеленым. На носу и скулах виднелись веснушки. Светлые волосы побелели от солнца, контрастируя с загорелой кожей.

Я сел за стол и придвинул фотографию.

На снимке мои глаза были темными, волосы черными, на подбородке и на щеках пробивалась щетина. При росте шесть футов два дюйма я высился над Деррин, прижимая ее к себе, и голова ее покоилась на моей груди.

Физически я все тот же. Когда есть возможность, тренируюсь. Внешностью своей горжусь. Все еще хочу выглядеть привлекательно. Но — может быть, на время — какой-то блеск исчез. И, как у родителей пропавших детей, искорка в глазах потухла.

Я повернулся на стуле и взглянул на них. На тех, кого разыскивал.

Их лица заполняли пробковую доску на стене за моей спиной. Целиком и полностью. Фотографий Деррин здесь не было.

Только снимки без вести пропавших.

После того как я нашел первую девушку, ее мать разместила сообщения об этом; сперва на доске объявлений в отделении больницы, где работала вместе с Деррин, потом в витринах нескольких магазинов, указав мое имя и телефон. Думаю, она пожалела меня, зная, что я нигде не работаю. Люди до сих пор звонят мне и просят помощи, говоря, что видели объявление в больнице. И пожалуй, мне нравится, что оно все еще висит. Где-то в лабиринте коридоров. Или, выгорев на солнце до желтизны, в витрине магазина. В этом есть какое-то утешение. Деррин словно бы живет в том, что я сделал.

Почти весь день я просидел за столом при выключенном свете. Несколько раз звонил телефон, но я не брал трубку, слушая, как звонки оглашают кабинет. Ровно год назад Деррин вынесли из нашего дома на носилках. Через семь часов она умерла. И я понимал, что в таком состоянии духа не могу думать о работе, поэтому, когда часы пробили четыре, стал собираться.

И тут приехала Мэри Таун.

Я услышал, что кто-то поднимается по лестнице, медленно одолевая ступеньку за ступенькой. Наконец наружная дверь щелкнула и со скрипом открылась. Когда я выглянул, в приемной сидела Мэри. Мы были знакомы несколько лет. Она работала с Деррин в больнице. Ее жизнь тоже была трагичной: муж страдал болезнью Альцгеймера, а сын шесть лет назад ушел из дома, никому ничего не сказав. В конце концов его нашли мертвым.

— Привет, Мэри.

Я испугал ее. Она вскинула глаза. Лицо избороздили морщины, обозначив каждый год из пятидесяти. Должно быть, некогда она была красивой, но жизнь обошлась с ней жестоко, и душевные страдания отразились на ее внешности. При низком росте она еще и сутулилась. Щеки и губы поблекли. В волосах серебрилась седина.

— Привет, Дэвид, — негромко сказала она. — Как поживаешь?

— Хорошо. — Я пожал ее руку. — Давно не виделись.

— Да. — Она потупилась. — Год.

Мэри имела в виду похороны Деррин.

— Как Малькольм?

Так звали ее мужа. Она взглянула на меня и пожала плечами.

— Ты далеко от дома, — заметил я.

— Да. Мне нужно было повидать тебя.

— Зачем?

— Хотела с тобой кое-что обсудить.

Интересно, что именно.

— Я не могла до тебя дозвониться.

— Да.

— Звонила несколько раз.

— Видишь ли… — Я оглянулся на фотографии Деррин. — Сейчас у меня довольно трудное время. Особенно сегодня.

Мэри кивнула:

— Я знаю. Извини, Дэвид. Но ведь ты неравнодушен к тому, что делаешь. К своей работе. Мне нужен такой человек. Неравнодушный. — Она снова взглянула на меня. — Вот почему ты нравишься людям. Ты сознаешь утрату.

— Не уверен, что утрату можно осознать. — Я увидел печаль на ее лице и понял, зачем она пришла. — Послушай, Мэри, сейчас я не берусь ни за какие дела.

Она вновь кивнула.

— Помнишь, что произошло с Алексом?

Так звали ее сына.

— Конечно.

— Все подробности?

— Большую часть.

— Не возражаешь, если я их перечислю? — спросила она.

Я молча смотрел на нее.

— Пожалуйста.

Я вздохнул.

— Давай пройдем в кабинет.

И повел ее из приемной к письменному столу. Она оглядела фотографии на стенах.

— Садись, — пригласил я, придвинув ей стул.

Она благодарно кивнула.

— Ну, рассказывай об Алексе.

— Ты помнишь, что он погиб в автокатастрофе чуть больше года назад, — негромко заговорила Мэри, когда я сел напротив нее. — И… что он был пьян. Он врезался на «тойоте», такой же, как была у отца, в грузовик. Машина маленькая. Она оказалась в пятидесяти футах от шоссе, посреди поля; сгорела до остова, как и он. Его пришлось опознавать по стоматологической карте.

О стоматологической карте я не знал.

Мэри собралась с силами.

— Но знаешь, что самое ужасное? До того как погибнуть, Алекс пропал. Мы пять лет его не видели. У нас была хорошая семья, и вдруг он просто… исчез.

— Мне очень жаль, — сказал я.

— Я до сих пор помню его тело на столе в морге. Так и не выбросила это видение из головы. Открываю глаза среди ночи и вижу его у моей кровати.

В глазах у нее блеснули слезы.

— Мэри, мне очень жаль, — повторил я.

— Ты ведь встречался с Алексом?

Она достала фотографию. Мы не были знакомы, я только слышал о нем от Деррин. Мэри протянула мне снимок, на котором обнимала молодого человека лет двадцати. Красивого. С черными волосами. Зелеными глазами. Ростом примерно пять футов одиннадцать дюймов, с фигурой пловца. Он широко улыбался.

— Это последний снимок Алекса, сделанный в Брайтоне. — Она печально улыбнулась. — За несколько дней до исчезновения.

— Хорошая фотография.

— Он пропадал пять лет до своей гибели.

— Да, ты говорила.

— И все это время мы ни разу не получали от него вестей.

— Право, Мэри, мне очень жаль, — вновь произнес я, понимая, что нужно сказать что-то еще.

— Я знаю, — негромко проговорила она. — Вот почему ты моя единственная надежда.

Я озадаченно посмотрел на нее.

— Не хочу казаться матерью, не способной примириться с мыслью о гибели сына. Поверь, я знаю, что он мертв. Видела его в морге собственными глазами. — Мэри замолчала, готовая, как мне показалось, заплакать. Но она откинула назад волосы и пристально вгляделась в мое лицо. — Три месяца назад я задержалась на работе и опоздала на поезд. Он тронулся, едва я вышла на платформу. Следующего пришлось ждать пятьдесят минут. Я опаздывала и раньше. В таких случаях я обычно иду в кофейню рядом со станцией, сижу за столиком, смотрю в окно. — Она сощурилась. — В тот раз я думала о работе, и тут… — Несколько секунд она вглядывалась в меня, словно решала, можно ли мне довериться. — Я увидела Алекса.

До меня не сразу дошло. Она сказала, что увидела мертвого сына.

— Я… э… не понимаю.

— Я увидела Алекса.

— Увидела Алекса?

— Да.

— Как это понять?

— Я его увидела.

Я покачал головой:

— Но разве это возможно?

— Он шел по другой стороне улицы.

— Это был кто-то похожий на Алекса.

— Нет, — сдержанно возразила она. — Это был Алекс.

— Но… он мертв.

— Мне это известно.

— Тогда как же это возможно?

— Это был он, Дэвид.

— Каким образом?

— Понимаю, что ты думаешь, — заговорила Мэри, — но я не сумасшедшая. Я не вижу мать или сестру. Клянусь, Дэвид, в тот день я видела Алекса. Я видела его. — Она подалась вперед и торопливо сказала: — Я заплачу тебе авансом. Не представляю, как еще убедить тебя в своей правоте. Заплачу вперед. Своими деньгами.

— Ты сообщала об этом?

— В полицию?

— Да.

Мэри снова откинулась назад.

— Нет, конечно.

— Надо бы.

— Какой в этом смысл?

— Так нужно.

— Дэвид, мой сын мертв. Думаешь, полицейские мне поверят?

— Почему ты решила, что поверю я?

Мэри оглядела комнату.

— Дэвид, мне знакомы твои страдания. Моя двоюродная сестра умерла от рака. Эта болезнь постепенно уносит всю семью. Ты долгое время любишь людей, видишь их живыми, свыкаешься с их существованием, а потом они внезапно уходят, и ты теряешь не только их, но и привычный ход жизни.

Она улыбнулась.

— Я знаю тебя не так хорошо, как Деррин, но все же надеюсь, что ты мне поверишь, ведь если представить обратное и ты увидел бы человека, которого любил, то наверняка рассчитывал бы на мою поддержку.

— Мэри…

Она смотрела на меня так, будто ожидала подобной реакции.

— Тебе нужно обратиться в полицию.

— Дэвид, прошу тебя…

— Подумай о том, что ты…

— Не оскорбляй меня недоверием! — Она впервые повысила голос. — Можешь делать что угодно, только не предлагай подумать о том, что я говорю. Или ты считаешь, будто последние три месяца я думала еще о чем-то?

— Тут не обойтись несколькими телефонными звонками.

— Я не могу обращаться в полицию. — Она снова подалась вперед и стиснула край плаща, словно удерживая что-то важное. — В глубине души ты знаешь, что это исключено.

— Но как Алекс может быть живым?

— Не знаю.

— Он не может быть живым, Мэри.

— Ты совершенно не понимаешь, что это такое, — тихо сказала она.

Я промолчал. Она говорила о разнице между смертью любимого человека, как у меня, и его воскрешением из мертвых. Это было очевидным для нас обоих, и Мэри обрела уверенность.

— Это был Алекс.

— Но достаточно далеко. Как ты можешь быть в этом уверена?

— Я шла за ним.

— Ты шла за ним? Вы разговаривали?

— Нет.

— Ты приближалась к нему?

— Я видела на его щеке шрам, оставшийся после падения, когда он в школе играл в футбол.

— Он выглядел… покалеченным?

— Нет. Совершенно здоровым.

— Что он делал?

— Шел с рюкзаком на плече. У него всегда были длинные волосы, как на той фотографии, что я дала тебе. Но когда я его увидела, он был бритоголовым. Выглядел более худощавым, но это был он.

— Долго ты шла за ним?

— С полмили. Потом он минут на пятнадцать зашел в библиотеку на Тоттнем-Корт-роуд.

— Что он там делал?

— Я не заходила туда.

— Почему?

Мэри немного помолчала.

— Не знаю. Потеряв его из виду, я начала сомневаться в том, что видела.

— Он вышел?

— Да.

— Заметил тебя?

— Нет. Я шла за ним до метро и там потеряла из виду. Ты знаешь, как это бывает. Потеряла в толпе. Собиралась заговорить с ним, но потеряла.

— Видела его после того случая?

— Нет.

Я откинулся на спинку стула.

— Говоришь, три месяца назад?

Она кивнула.

— Пятого сентября.

— А что Малькольм?

— Ты о чем?

— Ты сказала ему что-нибудь?

Мэри покачала головой:

— Какой смысл? У него болезнь Альцгеймера. Он не может вспомнить даже моего имени.

Я взглянул на фотографию Деррин на столе.

— Мэри, поставь себя на мое место. Подумай, какое это производит впечатление.

— Я знаю какое, — ответила она. — Впечатление невероятного. Дэвид, я три месяца носила это в себе. Как думаешь, почему ничего не предпринимала до сих пор? Люди сочли бы меня сумасшедшей. Ты единственный, как я полагала, можешь мне поверить, но тоже считаешь, что я лгу.

— Я не считаю, что ты лжешь.

— Дэвид, прошу тебя.

— Я не думаю, Мэри, что ты лжешь, — сказал я. — Но думаю, что ты сбита с толку.

В глазах ее вспыхнул гнев, словно она угадала мои мысли. Потом угас, сменившись пониманием неизбежного. Мэри потупилась, перевела взгляд на стоявшую подле нее сумочку.

— Наверное, единственный способ убедить тебя — это заплатить.

— Мэри, это за пределами моих возможностей.

— Ты знаешь людей.

— Я знаю кое-кого. У меня есть несколько источников, сохранившихся с работы в газете. Но этого мало. Здесь требуется настоящее расследование.

Она поднесла руку к лицу.

— Оставь, Мэри. Ты же понимаешь, о чем я говорю!

Она не шевельнулась.

— Я попусту введу тебя в расход. Почему не хочешь нанять настоящего детектива?

Она покачала головой.

— Это их работа.

Она подняла глаза, полные слез.

— У меня здесь есть несколько фамилий. — Я открыл верхний ящик стола и достал записную книжку, которой пользовался, еще работая в газете. — Давай посмотрим.

Я слышал, как она шмыгает носом, видел, как утирает слезы с лица, но не реагировал.

— Вот человек, которого я знаю.

Мэри подняла руку:

— Не нужно.

— Но он поможет те…

— Я не стану объяснять это никому другому.

— Почему?

— Ты представляешь, сколько раз я мысленно вела этот разговор? Не думаю, что у меня хватит сил повторить его снова. Да и какой смысл? Если ты не веришь мне, почему считаешь, что поверит детектив?

— Это его работа.

— Он рассмеется мне в лицо.

— Мэри, этот человек не рассмеется.

Она вновь покачала головой:

— Ты так смотрел на меня… Я больше не смогу этого вынести.

— Мэри…

Она наконец опустила руку.

— Представь себе, что это была бы Деррин.

— Мэри…

— Представь себе, — повторила она, потом спокойно поднялась и вышла.

 

3

Я вырос на ферме. Отец охотился на фазанов и кроликов, у него была старая винтовка со скользящим затвором. По утрам в воскресенье, когда вся деревня — в том числе и моя мать — шла в церковь, он вел меня в лес, и мы стреляли.

Когда я подрос, мы продвинулись до копии «беретты», которую отец заказал по почте. Стреляла она только пульками, но мы ставили в лесу мишени в человеческий рост. Десять мишеней. Попадание в голову — десять очков, в корпус — пять. В день, когда мне исполнилось шестнадцать, я впервые выбил сто. За это отец позволил мне носить свою любимую охотничью куртку и взял в пивную вместе с друзьями. Вскоре вся деревня узнала, что его единственный сын станет снайпером в британской армии.

Этого не произошло. Я так и не пошел в армию. Однако десять лет спустя нашел заклинившую «беретту», очень похожую на ту, из которой когда-то стрелял, на улице в Александре, пригороде Йоханнесбурга. Только эта была настоящей. В обойме оставался один патрон. Потом я узнал, что в тот же день пуля, возможно, даже из найденного мной пистолета, оборвала жизнь фотографа, с которым мы два года занимали один кабинет. Фотограф прополз треть мили по улице — вокруг стреляли, люди перепрыгивали через его тело — и умер посреди дороги.

Тем же вечером я снял дом, достал из пистолета патрон и с тех пор хранил его. Как память об отце и наших воскресных утрах в лесу. И о фотографе, покинувшем этот мир в одиночестве, посреди пыльной улицы. Но главным образом о том, как можно отнять жизнь, и о расстоянии, которое ты готов проползти, цепляясь за нее.

* * *

В конце того же дня я позвонил Мэри и сказал, что берусь за ее дело. Она расплакалась. Я несколько минут слушал ее всхлипы, прерываемые словами благодарности, и пообещал утром подъехать.

Положив трубку, я посмотрел в коридор, в глубь дома, в темноту нашей спальни, которой не пользовался после смерти Деррин. Ее книги все так же стояли под подоконником — обложки помяты, уголки страниц загнуты за неимением закладки. На подоконнике рос ее паучник, его длинные, тонкие веточки касались романов на верхней полке.

После того как Деррин не стало, я не провел в спальне ни единой ночи. Входил туда, чтобы принять душ, полить ее растения, но спал в гостиной на диване при включенном телевизоре. Его звуки меня успокаивают. Люди, программы, привычность всего этого помогают заполнить часть того пространства, что занимала Деррин.

 

4

На другое утро около десяти я подъехал к дому Мэри в псевдотюдоровском стиле, находящемуся в часе езды к западу от Лондона. Это был живописный загородный коттедж в самом конце обсаженного деревьями тупика: окна со ставнями, широкое, цвета тикового дерева крыльцо, корзины с цветами, слегка раскачивающиеся на ветерке. Я поднялся по ступеням и позвонил.

Через несколько секунд створ чуть приоткрылся и появилось лицо Мэри. Узнав меня, она распахнула дверь, позади нее на лестнице сидел муж.

— Привет, Дэвид.

— Привет, Мэри.

Она отступила, и я вошел в дом. Муж неотрывно смотрел на игральную карту в своих руках, поворачивая ее то вверх лицевой стороной, то вниз.

— Хочешь кофе или чаю?

— Кофе. Спасибо.

Мэри кивнула.

— Малькольм, это Дэвид.

Тот не шевельнулся.

— Малькольм.

Никакой реакции.

— Малькольм.

Он вздрогнул, словно от удара током, и поднял взгляд. Но лишь затем, чтобы определить источник шума.

— Малькольм, иди сюда, — жестом пригласила его Мэри.

Малькольм поднялся и зашаркал к нам. Тощий, усталый, безжизненный. Кожа на лице обвисла. Он был немногим старше Мэри, но выглядел стариком. Он имел фигуру регбиста и, возможно, некогда был сильным. Но теперь его жизнь уходила, и вес вместе с ней.

— Этого человека зовут Дэвид.

Я поднял его свисавшую руку и пожал. Он, казалось, не понял, что происходит.

Когда я выпустил его руку, она бессильно упала, и он направился к телевизору, словно оглушенный лекарствами. Я пошел за ним, ожидая, что Мэри последует нашему примеру. Но она скрылась в кухне. Я взглянул на Малькольма Тауна. Он таращился в телевизор, на лицо падали разноцветные блики.

— Тебе нравится телевизор? — спросил я.

Малькольм взглянул на меня с каким-то странным выражением, словно понял вопрос, но не знал, как на него ответить. Потом снова повернулся к экрану и через несколько секунд захихикал, почти виновато. Я видел, как движутся его губы.

Мэри вернулась с подносом.

— Извини, что так долго. Вот сахар, вот молоко. — Она положила на тарелку пирожок и протянула мужу: — Ешь, Мальк.

Он взял тарелку и уставился на нее.

— Я не знала, как ты это воспримешь, — сказала мне Мэри.

— Все в порядке.

— Вот пирожки с черникой, вот с малиной. Бери какие хочешь. Малькольм предпочитает с малиной, правда, Мальк?

Я взглянул на него. Он тупо смотрел на тарелочку. Можно ли помнить, какие пирожки предпочитаешь, забыв собственное имя? Мэри словно прочитала мои мысли, но не придала им значения.

— Когда у Малькольма появились первые признаки болезни Альцгеймера?

Она пожала плечами:

— Два-три года назад, но, по-моему, мы заметили неладное после исчезновения Алекса. Тогда он просто забывал всякие мелочи, как мы с тобой, только эти воспоминания не возвращались. Улетучивались. Потом настал черед серьезных вещей, имен, событий, и в конце концов он начал забывать меня и Алекса.

— Алекс и Малькольм были близки?

— Были, всегда.

Я кивнул, откусил кусочек пирожка с черникой и сказал:

— Знаешь, мне кое-что потребуется. Прежде всего любые фотографии, какие есть. Затем адреса его друзей, работы, девушки, если она у него была. Еще я хотел бы осмотреть его комнату. Думаю, это пригодится.

Я почувствовал пристальный взгляд Малькольма Тауна и обернулся. Голова его была слегка опущена, мрачные глаза прятались под нависшими бровями. Из уголка рта свисала капля слюны.

— Перестань таращиться, Мальк, — сказала Мэри.

Он снова повернулся к телевизору.

— Алекс в момент исчезновения жил не дома?

— Да. Но приехал в отпуск на несколько недель.

— Где он жил?

— В Бристоле. Он там учился в университете.

— А после университета?

— Нашел там работу, связанную с компьютером.

— Он был программистом?

— Не совсем, — негромко ответила она. В глазах ее мелькнуло разочарование.

— Что произошло?

Мэри пожала плечами:

— Я просила его вернуться домой после выпуска. Работа там была ужасной: он с утра до вечера вводил данные в компьютер, каждый день одно и то же. Да и зарплата жалкая. Алекс заслуживал большего.

— Но возвращаться не хотел?

— По английскому языку у него была ученая степень первой ступени. Он мог бы найти в Лондоне прекрасное место, получать совсем другие деньги. Вернувшись сюда, меньше бы платил за квартиру, имел бы возможность для поиска работы. Мог бы целыми днями заполнять бланки заявлений и ходить на собеседования в достойные компании.

— Но он не хотел возвращаться? — уточнил я.

— Нет. Хотел остаться там.

— Почему?

— Видимо, устроил себе жизнь в Бристоле.

— После его исчезновения ты ни разу с ним не разговаривала?

— Нет.

— Даже по телефону?

— Ни разу, — подтвердила Мэри.

Я заставил ее вновь повторить всю эту историю. Где она увидела Алекса. Когда. Долго ли шла за ним. Как он выглядел. Как был одет и, наконец, где скрылся. Оставалось еще кое-что.

— Значит, Алекс исчез на пять лет, а потом погиб в автокатастрофе, — я заглянул в свой блокнот, — чуть больше года назад, верно?

— Верно.

— Где он разбился?

— На выезде из Бристоля к автомагистрали.

— Что произошло с машиной?

— Ты о чем?

— Не осталось ли личных вещей?

— Там был только остов.

Я продолжил:

— У Алекса имелся банковский счет?

— Да.

— Снял он какие-то деньги перед исчезновением?

— Половину.

— Сколько там было?

— Пять тысяч фунтов.

— И все?

— И все.

— Ты проверяла его счета?

— Регулярно — но это было бессмысленно. Алекс оставил свою карточку, когда ушел, и, насколько мне известно, не подавал заявления о ее замене.

— Была у него девушка?

— Да.

— В Бристоле?

Мэри кивнула.

— Она все еще там?

— Нет, — ответила Мэри. — Ее родители живут в северной части Лондона. После исчезновения Алекса Кэти вернулась к ним.

— Ты с ней разговаривала?

— После похорон нет.

— Ни разу?

— Алекс был мертв. Нам не о чем было говорить.

Я выдержал паузу. Пусть снова соберется с духом.

— Они познакомились в университете?

— Нет. На вечеринке, ради которой Алекс приехал в Лондон. Когда он вернулся в университет, она последовала за ним.

— Чем она занималась?

— Работала официанткой в одном из ресторанов рядом с университетом.

Я записал ее адрес. Придется сочинить правдоподобную историю, если понадобится ей звонить. Алекс погиб больше года назад.

Мэри, словно прочитав мои мысли, спросила:

— Что ты ей скажешь?

— То же самое, что и всем остальным: ты попросила меня уточнить последние действия сына. В этом есть доля правды. Ты хотела бы их знать.

Она кивнула:

— Да, хотела бы.

Мэри встала и подошла к комоду в гостиной. Выдвинула ящик и достала оттуда перехваченный резинкой конверт. Поглядела на него, потом задвинула ящик, вернулась и положила на стол передо мной.

— Надеюсь, теперь ты видишь, что это не шутка. — Она продемонстрировала мне содержимое конверта.

Я пододвинул его к себе, и Мэри проводила деньги взглядом.

— Как думаешь, почему Алекс взял с собой так мало наличных?

Она подняла взгляд от конверта и на несколько секунд погрузилась в свои мысли, словно в последний раз взвешивая все, что просила меня сделать и, как ей казалось, она видела.

Я повторил вопрос:

— Почему он взял так мало денег?

— Не представляю. Может, ему не выдали больше за один раз. Или этого было достаточно, чтобы устроиться на новом месте. — Мэри оглядела комнату и негромко вздохнула. — Право, я не понимаю многих поступков Алекса. У него была хорошая жизнь.

— Может, она ему наскучила?

Мэри пожала плечами и опустила голову.

Я поглядел на нее и понял, что здесь две тайны: почему Мэри сочла, что видела Алекса живым через год после его смерти, и, главное, почему Алекс все бросил?

В его маленькой комнате на стенах висели музыкальные афиши. На полках стояли учебники по усложненной программе средней школы. В углу телевизор, рядом с ним кассетный видеомагнитофон, на нем стопка старых кассет. Я перебрал их. Алекс предпочитал боевики.

— Он очень любил кино.

Я повернулся. Мэри стояла в дверном проеме.

— Да, вижу. У него хороший вкус.

— Думаешь?

— Несомненно. — Я показал ей кассету «Умри трудно». — В восьмидесятых я был подростком. Это мой любимый фильм.

Она улыбнулась:

— Пожалуй, вы бы с ним поладили.

— Определенно поладили бы. В прошлом году я смотрел этот боевик, наверно, в пятидесятый раз. Лучший антидепрессант, какой только есть на рынке.

Мэри снова улыбнулась, осмотрела комнату и остановила взгляд на одной из фотографий Алекса. Глаза ее потускнели, улыбка исчезла.

— Тяжело оставлять все в прежнем виде.

— Знаю, — кивнул я.

— Ты тоже так чувствуешь?

— Да, — ответил я. — Именно так.

Мэри взглянула на меня с благодарностью, словно для нее было облегчением узнать, что она не одинока. Я посмотрел в дальний угол, где у стены стояли два шкафа.

— Что в них?

— Одежда, которую он оставил.

— Можно взглянуть?

— Конечно.

Я подошел к шкафам и открыл дверцы — несколько старых рубашек и отдающий затхлостью костюм. Я отодвинул их в сторону и увидел фотоальбом и книги.

— Это все Алекса?

— Да.

Я раскрыл альбом, из которого высыпалось несколько снимков. Я поднял их с пола. На верхней были Алекс и девушка, видимо, его подружка.

— Это Кэти?

Мэри кивнула. Я отложил фотографию и просмотрел остальные. Алекс и Мэри. Мэри и Малькольм. Малькольм с Алексом у стоянки автофургонов. Оба в шортах, сидят с бутылками пива у дымящегося барбекю.

— Ты сказала, они были близки.

— Верно.

— Не думаешь, что Малькольм что-то вспомнит?

— Можешь попробовать, но, боюсь, это пустая трата времени. Ты видел, какой он. — Она оглянулась через плечо и прошла в комнату. — Иногда мне казалось, что они что-то от меня скрывают. Я возвращалась домой, они разговаривали, а когда входила в комнату, умолкали.

— Когда это было?

— Пожалуй, незадолго до исчезновения Алекса.

— Перед самым исчезновением?

Она нахмурилась:

— Возможно. Прошло много времени. Но что-то их явно тревожило.

Я снова вгляделся в фотографию Малькольма с Алексом. Этот человек знал Алекса лучше всех, но ничем не мог мне помочь.

 

5

Я уехал от Мэри после полудня. Движение на автомагистрали было плотным: машины тремя рядами медленно ползли к центру города. Вместо сорока пяти минут к дому Кэти в Фенсбери-парке пришлось тащиться по Лондону два часа. Я остановился перекусить, а когда еле-еле полз по Хаммерсмиту вдоль излучины Темзы, съел бутерброд. И только в начале третьего добрался до места.

Я запер машину и пошел по дорожке. Дом был желто-кирпичным, на одну семью, со множеством елей во дворе и маленьким газоном. Снаружи стояли «мерседес» и «микра». Открытый гараж был забит хламом — в ящиках, прямо на полу и на полках лежали запчасти и инструменты. В гараже никого не было. Когда я снова повернулся к дому, в окне дернулась занавеска.

— Могу вам помочь?

Я обернулся. На дорожке возле дома стоял пожилой мужчина с садовым опрыскивателем на спине.

— Мистер Симмонс?

— С кем имею честь?

— Меня зовут Дэвид Рейкер. Кэти дома, сэр?

Он подозрительно посмотрел на меня:

— А что?

— Я бы хотел поговорить с ней.

— О чем?

— Она дома, сэр?

— Сперва скажите, что вам нужно.

— Я хотел поговорить с ней об Алексе Тауне.

— А что с ним не так?

— Об этом я хотел спросить у Кэти.

Я услышал, как позади меня открылась дверь. На крыльцо вышла женщина лет двадцати восьми. Кэти. Теперь волосы ее были коротко острижены, обесцвечены, но с годами она стала привлекательней. Она протянула руку и улыбнулась:

— Я Кэти.

— Рад познакомиться с вами, Кэти. Меня зовут Дэвид.

Я оглянулся на ее отца, он не сводил с меня взгляда. Из шланга на носки его сапог лилась вода.

— Вы детектив? — спросила она.

— Вроде того. Не совсем.

Она нахмурилась, но как будто заинтересовалась.

— При чем здесь Кэти? — спросил ее отец.

Я взглянул на него. Потом снова на Кэти.

— Я выполняю кое-какую работу для Мэри Таун, связанную с Алексом. Можно с вами поговорить?

Она заколебалась.

— Взгляните, — протянул я ей водительские права. — Неофициальные детективы вынуждены обходиться такими документами.

Кэти улыбнулась, посмотрела на права и вернула их мне.

— Хотите войти?

— Это было бы замечательно.

Я пошел за ней в дом, оставив ее отца стоять с опрыскивателем. Миновав коридор с цветочными обоями и черно-белыми фотографиями, мы оказались в кухне.

— Хотите выпить?

— Воды выпью с удовольствием.

Кухня была просторной, с полированными перекрытиями из красного дерева и металлическими поверхностями. Посередине стоял раскладной стол со стульями. Кэти наполнила стакан минеральной водой из бутылки и поставила передо мной.

— Извините, что явился без предупреждения.

Кэти отвела глаза. В льющемся из окна свете кожа ее сияла, волосы были заправлены за уши.

— Странно услышать это имя столько лет спустя.

Я кивнул.

— Мэри хочет окончательно разобраться с его исчезновением. Ее интересует, где он провел последние пять лет.

— Мне это понятно, — произнесла Кэти.

— Значит, вы с Алексом познакомились на вечеринке?

Она улыбнулась:

— Подруга моей подруги справляла новоселье.

Я положил на стол блокнот.

— И он вам понравился?

— Да, мы сразу приглянулись друг другу.

— Поэтому вы и поехали за ним в Бристоль?

— Там я подала заявление на работу в торговле. Алекс учился в университете, и я хотела быть поближе к нему. Это понятно.

— И что произошло?

— Это оказалась не торговля, а реклама центрального отопления. Во время собеседования менеджер сказал мне, что я смогу зарабатывать на комиссионных столько, сколько мои подруги зарабатывают за год. Я ушла оттуда.

— И устроились официанткой?

— Да.

— Как вы проводили время с Алексом?

— Много ездили. Алекс любил море.

— Выезжали на побережье?

Кэти кивнула.

— Часто?

— В основном по выходным. Иногда на неделю. Алекс нашел работу в страховой компании. Он ее и любил, и ненавидел. Иногда в понедельник утром не хотел туда идти. Поэтому мы купили старый «фольксваген» и уезжали когда захотим.

— Его родители знали, что он прогуливает?

— Нет.

— Так и думал, — улыбнулся я. — А что с вашей работой?

— Ко мне хорошо относились. Разрешали выбирать присутственные часы. И если мы уезжали на два дня, я потом отрабатывала. Платили мало, но эти деньги были нам очень кстати.

Кэти мысленно перенеслась в прошлое. Я дождался, когда она вернется.

— Что вы думаете об отце Алекса?

Она пожала плечами:

— Со мной он всегда был очень приветлив.

— Алекс говорил когда-нибудь, о чем они беседовали?

— Нет. Рассказывал, где бывали, что делали. Я уверена, будь это что-то значительное, Алекс сказал бы мне.

— Он давал о себе знать за эти пять лет до смерти?

— Нет. — Пауза. — Поначалу я ждала у телефона часов до трех ночи, мысленно упрашивая, умоляя его позвонить. Но звонков не было.

Я взглянул в свои записи.

— Когда вы последний раз разговаривали?

— Вечером, накануне его отъезда. Мы решили отправиться в Корнуолл. У него были отгулы, и он поехал на пару недель к родителям. Когда я позвонила, его мать сказала, что он ушел и не вернулся домой. И даже не попрощался, хотя всегда давал о себе знать.

— Его тогда тяготила работа?

— Нет, — ответила она, немного подумав.

Я сменил тему:

— У вас были любимые места, которые вы часто посещали?

Кэти потупилась, явно колеблясь. Я понял, что такое место у них было, и для нее оно много значило.

— У северной границы Корнуолла, — наконец заговорила она. — Приморская деревня Каркондрок.

— Вы там останавливались?

— Мы часто ездили туда на автофургоне.

— Вы туда возвращались после его исчезновения?

Еще одна пауза, на сей раз более долгая. Когда Кэти подняла на меня взгляд, стало ясно, что возвращалась, — и это было мучительно.

— Там есть одно место на берегу. Пещера. Я ездила туда месяца через три после того, как исчез Алекс. Сама не знала, чего ожидать. В глубине души, конечно, понимала, что его там не будет, но мы любили этот уголок и никому о нем не говорили. Ни одному человеку. Поэтому мне казалось, что именно там стоит искать.

— Кроме вас, никто не знал о нем?

— Только я и Алекс. А теперь вот еще и вы.

Кэти посмотрела на меня, словно хотела что-то добавить, но промолчала, и я поднялся, собираясь уходить.

— Подождите минутку. — Она положила ладонь мне на руку и, слегка покраснев, убрала ее.

Я взглянул на Кэти:

— Там что-то было?

Она кивнула:

— Пещера… В глубине есть камень в форме наконечника стрелы, острие обращено вверх. На нем нарисован черный крест. Под ним я зарыла коробку, которую оставила там для Алекса. Несколько старых писем, фотографий и поздравительная открытка с днем рождения. Это последняя весточка, которую я от него получила.

— Поздравительная открытка?

— Да.

— Алекс преподнес ее вам до отъезда к родителям на эти две недели?

— Нет. Отправил оттуда по почте. Когда я получила ее, он уже исчез.

— Съезжу взгляну, — сказал я.

— Не знаю, что вы найдете, — произнесла Кэти, опустив глаза. — Но когда мы виделись в последний раз, Алекс сказал странную вещь, мол, нужно использовать этот тайник, чтобы оставлять там сообщения, если мы расстанемся.

— Расстанетесь? Что он имел в виду?

— Не знаю. Я спросила, но Алекс не объяснил. Сказал только, что если такое произойдет, это будет наше место. Куда мне нужно заглядывать прежде всего.

— И он оставлял там для вас что-нибудь? Какие-то сообщения?

Она покачала головой.

— Вы проверяли регулярно?

— Я не бывала там года два. Но раньше ездила, откапывала эту коробку в надежде, что в ней что-то будет от него.

— Но не было?

Кэти промолчала. Ей не требовалось ничего говорить.

 

6

Когда я вышел от Кэти, небо уже начинало темнеть. Я открыл дверцу машины, бросил блокнот на заднее сиденье и взглянул на часы. Половина четвертого. До возвращения домой мне предстояло кое-что сделать. Накануне на это не было сил.

По пути я остановился у цветочного магазина, купил букет роз, несколько белых гвоздик и потратил еще двадцать минут на дорогу. Когда наконец подъехал к воротам Хэйденского кладбища, солнце уже почти зашло. На пустой автостоянке начали зажигаться огни. Ни других машин. Ни людей. Ни звуков. Кладбище находится неподалеку от Холлоуэй-роуд, между Хайбери и Кэнонбери, но тишина стояла неестественная, словно мертвые унесли шум с собой в могилу. Я заглушил мотор и немного посидел, чувствуя, как в машину проникает холод. Потом надел пальто и вылез наружу.

Ворота венчала красивая кованая арка с причудливо отлитым названием «Хэйден», и, проходя под ней, я обратил внимание, что палая листва сметена с дорожки и свалена в кучи. У меня на миг возникло дежа-вю. Мелькнуло и исчезло. Словно я был здесь, шел по этой земле полтора года назад. Только в тот раз вместе с Деррин.

Участок, где она похоронена, со всех сторон окружают высокие деревья, внутри построены разделительные стены с четырьмя или пятью надгробиями в каждой секции. Подойдя к могиле, я увидел цветы, которые положил месяц назад. Они увяли. Сухие лепестки жались к надгробию, стебли сгнили. Я опустился на колени, сгреб старые цветы и положил новые в изножье могилы, шипы на стеблях вонзались мне в ладони.

— Прости, что вчера не пришел, — сказал я негромко. Ветер подхватил и унес мои слова. — Но я все время думал о тебе.

На могилу упало несколько листьев. Когда я поднял взгляд, по одной из ветвей прыгала птица. Ветка слегка раскачивалась под ее весом, потом птица сорвалась с места и улетела за пределы кладбища.

Направляясь к автостоянке, я увидел, что кто-то отходит от моей машины. Одежда этого человека была темной, грязной, шнурки ботинок волочились по земле. Он выглядел бездомным. Когда я приблизился, он быстро взглянул на меня. Капюшон отбрасывал тень на его лицо, но я заметил, как блеснули глаза, — он явно не ожидал, что я так быстро вернусь.

Внезапно он пустился бежать.

Я прибавил шагу и увидел, что заднее стекло моей машины разбито, дверца распахнута. Возле колеса среди осколков валялись мой блокнот и дорожная карта.

— Эй! — крикнул я и бросился ему наперерез, пока он не достиг входа. Он испуганно оглянулся. — Что ты делаешь, черт возьми?!

Он побежал быстрее, капюшон сорвало ветром, и я мельком увидел его лицо. Грязное, худое, заросшее бородой. Он походил на наркомана: кожа и кости, ни капли жира.

— Эй! — крикнул я снова, но он уже скрывался в темноте у кладбищенских ворот.

Я припустил за ним к дороге, но когда достиг ее, он был уже примерно в четверти мили, бежал по тротуару на другой стороне улицы. Оглянулся, проверяя, не догоняю ли я его, но темпа не сбавил. И скрылся за углом.

Я вернулся к кладбищу и оглядел машину. Эта старая «БМВ» третьей серии была у меня уже несколько лет — ни проигрывателя компакт-дисков, ни спутникового навигатора. Ничего такого, что имело бы смысл красть.

Бардачок был распахнут, его содержимое валялось на передних сиденьях. Автомобильный справочник раскрыт; пакет с конфетами разорван. Видимо, этот человек искал деньги, что и обошлось мне в стоимость нового стекла.

 

7

Я проснулся в три часа ночи. «Окончание» Брайана Ино негромко доносилось из стереосистемы, звук телевизора был выключен. Деррин говорила, что мой музыкальный вкус ужасен, а коллекция фильмов — сплошной криминал. Возможно, относительно музыки она была права. Я считал «Окончание» верхом совершенства и очень любил эту песню; даже Деррин находила ее замечательной.

В той местности, где я вырос, время проводили в магазине грампластинок или кинотеатре. Я предпочитал кино, главным образом потому, что родители отставали от современных технологий; мы чуть ли не последними в городке купили проигрыватель для компакт-дисков. Видеомагнитофон тоже долго не покупали, поэтому большинство вечеров я проводил в старом кинотеатре «Палладиум».

Музыкальное собрание Деррин все еще лежит в углу комнаты в картонной коробке. Я перебирал его недели через три после ее смерти и подумал, что преимущество музыки перед кино заключается в ее поразительной способности вызывать воспоминания. «Окончание» было нашей ночной песней, мы проигрывали ее перед сном за три недели до смерти Деррин. Тогда ей хотелось только прекращения боли. А потом, когда все было кончено, эту песню проигрывали в церкви на ее похоронах.

С последними аккордами я встал и вышел на кухню.

Из бокового окна я видел, что делается в соседнем доме. В кабинете горел свет, шторы были слегка раздвинуты. Лиз, моя соседка, печатала на портативном компьютере. Уголком глаза заметив мое движение, она подняла голову и улыбнулась, спросив одними губами: «Почему не спишь?»

Я потер глаза. «Не спится».

Она мимикой выразила сочувствие.

Лиз сорок два года, она юрист, поселилась в этом доме через несколько недель после смерти Деррин. Рано вышла замуж, родила ребенка и через год развелась. Дочь ее училась на втором курсе университета в Уорвике. Лиз мне нравится. Она веселая, кокетливая, и хотя понимает мое состояние, не скрывает своих чувств. Иногда мне это нужно. Не хочу выглядеть вдовцом. Не хочу, чтобы горе, утрата, гнев бросались в глаза. И, честно говоря, Лиз весьма привлекательна, особенно физически: изящная фигура, шоколадного цвета волосы до плеч, темные озорные глаза и природный румянец.

Она поднялась из-за стола, взглянула на часики и сделала вид, будто удивлена. Через несколько секунд Лиз подняла кофейную чашку и поднесла к окну: «Хочешь?» И погладила себя по животу: «Кофе хороший».

Я снова улыбнулся, покачал головой, показывая, что хотел бы, потом указал на свои часы. Нужно рано вставать.

Она закатила глаза: «Слабый предлог».

Я смотрел на нее, и в душе моей что-то шевельнулось. Какой-то трепет волнения. Сознание, что, если бы я захотел близости, она пошла бы мне навстречу. Она явно желала, чтобы меня больше ничто не удерживало.

Порой я стремился вновь почувствовать себя нужным, но бывали и другие дни, когда не хватало сил выходить из-за этой прозрачной стены. Хотелось оставаться внутри. Под защитой тепла и привычности моих чувств к Деррин. Даже теперь я разрывался между этими двумя желаниями. Пытался жить дальше, дать себе волю, но опасался последствий. Того, что случится утром, когда я проснусь рядом с женщиной и обнаружу не ту, которую любил в течение четырнадцати лет.

 

8

На другой день, заменив разбитое стекло машины, я отправился по библиотечному следу, полученному от Мэри, и сразу же оказался в тупике. Если даже Алекс заходил в здание, когда Мэри шла за ним, то не за книгами. Мэри сказала, что это произошло около шести часов, но их компьютеры не зафиксировали выдачу книг в те пятнадцать минут, пока он там был. Возвратясь в кабинет, я связался с бристольской компанией, где он работал. Это тоже не принесло результатов: я словно бы обращался к людям, говорящим на другом языке. Начальник Алекса плохо его помнил. Двое коллег смогли лишь смутно описать, что он за человек.

Затем я позвонил друзьям, вместе с которыми он жил. Мэри сказала, что после исчезновения Алекса какое-то время поддерживала контакт с одним из них, Джоном, и, насколько ей известно, они все еще живут там. Она оказалась права. Их было трое. Когда я позвонил, Джон находился на работе. Саймон давно съехал. А третий, Джефф, сидел дома, но, как и все остальные, не представлял, что случилось с Алексом.

— Могу я связаться с двумя другими? — спросил я.

— Ну, я дам вам служебный адрес Джона, — ответил он. — А вот Саймона вы вряд ли найдете.

— Почему?

— Он… исчез.

— Исчез?

— У него были проблемы.

— Какого рода?

Пауза.

— В основном наркотики.

— Он исчез примерно в то же время, что и Алекс?

— Нет. Немного позже.

— Как думаете, мог Саймон за ним последовать?

— Сомневаюсь, — сказал Джефф. — Алекс под конец не ладил с Саймоном. Никто из нас с ним не ладил. Саймон в последние месяцы сильно изменился. Он… словом, набросился на Кэт как-то вечером, когда был под кайфом. Алекс так и не простил ему этого.

Я положил трубку и повернулся в кресле. На полке, среди фотографий пропавших без вести, была начерченная карта пляжа.

Возможность выбора значительно сузилась.

Пять часов спустя, когда я въехал в Корнуолл, началась зима, краски поздней осени сменились светлым лоскутным одеялом, накрывшим поля и городки. Милях в сорока от Каркондрока я остановился у кафе и съел поздний обед. Послеполуденный ветерок медленно вращал ветряки в Делаболе.

Сам Каркондрок представлял собой затейливый участок дороги с магазинами по обеим сторонам и домами на холмах. Его окаймлял Атлантический океан и нечеткие очертания островов Силли. Пляж шел параллельно главной улице, а шоссе выходило из деревни и тянулось вдоль утеса. Чем выше поднималось шоссе, тем больше были дома — и тем лучше обзор. Внизу, у подножия утеса, пляж в конце концов исчезал, сменялся прибойными пещерами, напоминавшими жемчужины, нанизанные на береговую линию.

Между пляжем и деревней я нашел автостоянку, а затем отправился в самый большой магазин — бакалейный — и показал там фотографию Алекса. Его никто не знал. В конце главной улицы, где дорога поднималась к утесу, стоял старый деревянный сарай. За ним пивная и красивая церковь с увитыми плющом стенами. Все несло на себе отпечаток старины: посеревшие от возраста своды, неровные окна под шиферными крышами. Понятно, почему Кэти с Алексом любили это место. Мили безлюдного пляжа. Рокот моря. Дома, похожие на крупинки мела среди кустарника на склонах холмов.

Я достал карту скрытой пещеры, которую начертила мне Кэти, и пошел по дороге, полого поднимавшейся по утесу. Поднялся до его середины, наклонился над краем и увидел ее. В двухстах футах внизу был правильный полукруг песчаного пляжа, окруженный с трех сторон высокими скалами, а с четвертой океаном. У берега пенились волны.

Добраться туда можно было только на лодке. Деревянный сарай оказался пунктом проката. Когда я подошел к нему, начинало темнеть и работавший там старик собирался уходить. На воде покачивались четыре привязанные к причалу лодки.

— Я не слишком поздно?

Старик повернулся и взглянул на меня:

— А?

— Мне нужна лодка на час.

— Уже темно, — сказал старик.

— Почти темно.

Он покачал головой:

— Темно.

Я оглядел его. Рубашка в красно-зеленую клетку, розовато-лиловые подтяжки поддерживают мешковатые синие брюки; желтые сапоги с засохшей грязью; неровная седая бородка.

— Сколько? — спросил я.

— Чего сколько?

— Сколько за час?

— Ты что, глухой?

— Простите, не понял.

Он выдержал паузу и прищурился:

— Злишь меня, сынок?

— Послушайте, — заговорил я. — Уплачу вам по двойному тарифу. Мне очень нужна одна из этих лодок. И фонарик, если у вас есть. Верну все к семи часам.

Старик поджал губы, подумал, потом повернулся и отпер сарай.

Путь до пещеры занял у меня двадцать минут. Я вытащил лодку подальше от прилива на песчаный берег. Пещера была маленькой, шириной примерно двадцать футов, ее стены терялись в вышине. Я включил фонарик и повел лучом слева направо. В глубине высились груды камней. Одни осыпались со свода. Другие принесло водой. Подойдя поближе, я увидел камень в форме наконечника стрелы, о котором говорила Кэти. Он накренился, но все-таки смотрел вверх. У основания черной краской был нарисован крохотный крестик. Я опустился на колени, взял фонарик в зубы и начал копать.

Коробка находилась на глубине примерно в фут. Дно ее касалось воды, бока испещрили пятнышки ржавчины. Кэти завернула содержимое в толстый матовый пластик. Я попробовал разорвать обертку пальцами, но не смог, поэтому достал перочинный нож и разрезал. Внутри оказались пачка фотографий, письмо и поздравительная открытка, стянутая резинкой.

Я положил фонарик на колени и в конусе света стал перебирать фотографии. На одних они были вдвоем, на других только Кэти или Алекс. Я обратил внимание на снимок Кэти с короткой стрижкой. Значит, фотографировал не Алекс, а кто-то другой, после его исчезновения. Я перевернул карточку, на обороте Кэти написала: «После твоего ухода я подстриглась…» Потом я обнаружил, что все фотографии имеют надписи.

Я поднял фонарик и развернул письмо. Оно было датировано восьмым января, без указания года, и все еще пахло духами.

Не знаю, почему ты уехал, — писала Кэти.  — Ничто из твоих слов и действий не наводило меня на мысль, что однажды ты бросишь все и уйдешь. Если вернешься, я буду ценить тебя, как всегда. Буду любить тебя, как всегда. И все же останется сомнение, которого не было раньше, мучительное чувство, что если я стану очень близкой тебе, если буду выказывать слишком большую преданность, однажды утром ты встанешь и уйдешь.

Я не хочу больше ошибаться.

Я взглянул на часы. Почти половина седьмого. Вдали прогремел гром. Я сложил письмо, вернул все обратно в коробку и, прихватив ее с собой, сел в лодку и стал грести обратно к деревне.

 

9

Я выехал из Каркондрока и, проехав мили три по извилистой прибрежной дороге, нашел место для остановки. Это было красивое здание из серого камня, обращенное фасадом к океану и руинам старых оловянных рудников. Приняв душ, я отправился поужинать и в конце концов нашел пивную, где подавали горячую еду и холодное пиво. Коробку я взял с собой и сел за столик в углу, подальше от остальных посетителей. Выбор ограничивался тремя блюдами: пирог с мясом и почками, пирог с мясом и элем и пирог с мясом. К счастью, я не вегетарианец. Дожидаясь еды, я открыл коробку и разложил ее содержимое на столе.

Первым делом я взял поздравительную открытку. Последний контакт Кэти с Алексом. Кэти сохранила ее в превосходном состоянии. Открытка лежала в конверте, вскрытом ножом поверху, чтобы избежать повреждений.

Поздравление выглядело самодельным, но сделанным отнюдь не дилетантом: искусно изображенный в центре медведь держал в лапах букет роз. Над ним был прямоугольник с тисненной золотом надписью «С ДНЕМ РОЖДЕНИЯ!» и наклейка из фольги в виде воздушного шара. Я перевернул открытку. В центре стояла надпись: «Изготовитель Анджела Ратледж». Раскрыл ее. Внутри было всего восемь слов: «С днем рождения, Кэт. Я люблю тебя… Алекс».

Закрыв открытку, я стал разглядывать конверт. Мое внимание привлек адрес с внутренней стороны клапана: «Лондон, Гровер-плейс, 215, церковь Святого Иоанна Предтечи». Я записал его и обратился к фотографиям.

В них существовала определенная последовательность. Начиналась она со снимков Кэти и Алекса, когда они только стали встречаться, и заканчивалась двумя отдельными портретами каждого, уже ставшего старше, ступившего в другую стадию жизни. Я поставил фотографии рядом — карточку Кэти обычного формата шесть на четыре и полароидный снимок Алекса. Перевернув их, я заметил еще кое-что: надписи, сделанные разными почерками.

— Не возражаете, если я присяду?

Я поднял взгляд.

Один из местных жителей смотрел на меня, положив руку на спинку стула у соседнего столика. В тусклом свете я не мог рассмотреть его. Он был хорошо сложен, возраст, очевидно, приближался к пятидесяти.

Я осмотрелся. Свободные столики и стулья были повсюду. Он тоже оглядел пивную, но желания уйти не выказал. А снова повернувшись ко мне, бросил взгляд на фотографии. Я положил их обратно в коробку вместе с письмом и открыткой.

— Нисколько, — ответил я, приглашающе указав на столик. — Присаживайтесь.

Он благодарно кивнул и сел, поставив перед собой кружку пива. Минуты через две хозяйка пивной принесла мне еду. Принявшись за нее, я понял, что ощущаю лишь мощный запах его лосьона после бритья.

— Вы здесь по делу? — спросил этот человек.

— В некотором роде.

— Звучит загадочно.

Я пожал плечами.

— Ну, и где она живет?

Я удивленно посмотрел на него.

— Ваша зазноба на стороне.

Он засмеялся, найдя это забавным.

Я вежливо улыбнулся, но не ответил, надеясь, что чем меньше буду говорить, тем быстрее он уйдет.

— Просто хочу поболтать с вами, — пояснил он, проводя пальцем по краю кружки. Рукав сполз вниз, и я увидел татуировку — надпись, от времени ставшую неразборчивой. — Скучное место, чтобы приезжать сюда для работы.

— Можно найти и похуже.

— Если только летом, — сказал он. — Но зимой здесь настоящий мавзолей. Если убрать отсюда туристов, остается лишь несколько почти пустых забегаловок, где можно поболтать. Хотите узнать мою теорию? — Он умолк, но ненадолго. — Если перестрелять всех корнуолльцев в этом графстве, никто и не заметит, пока не откроются стоянки для автофургонов.

Он снова засмеялся и прикрыл рукой рот, словно пытаясь подавить свое веселье.

Я сделал вид, что проверяю, нет ли сообщений по телефону.

— Любопытная теория, — заметил я, не отводя глаз от пустого экрана, но чувствуя его неотрывный взгляд.

— Ну, и чем вы занимаетесь? — спросил он.

— Я торговец.

Он покачал головой, словно давая понять, что на торговца я мало похож.

— Мой друг тоже торговец.

— Да?

— Да, — кивнул он. — Другого рода. Он продает людям идеи.

— Похоже на рекламную брошюру «ИКЕА», — улыбнулся я.

Человек не ответил, и повисло неловкое молчание. Неужели он до сих пор не понял намека? Он взял пивную кружку обеими руками и покачал взад-вперед, глядя, как внутри болтается жидкость.

— Держу пари, вы думаете: «Как можно продавать людям идеи?» Верно?

Ничего подобного.

Он бросил на меня взгляд:

— Верно?

— Пожалуй.

— По его словам, это очень просто. Берешь что-то — потом стараешься применить это к людям. Понимаете, дать людям нечто такое, что им действительно нужно.

— Все равно похоже на выдержку из рекламной брошюры.

Он не ответил, но смотрел на меня так, словно я только что совершил ужасную ошибку. «В тебе что-то есть, — подумал я. — И это мне не нравится». Он сделал несколько глотков пива, и я смог разглядеть часть его татуировки — «И видят, что бесновавшийся» — и красную отметину, шедшую от линии волос за ухо и вдоль изгиба челюсти.

— Получил удар прикладом в Афганистане.

— Прошу прощенья?

Он поднял голову.

— Я про отметину. Треклятый тип в чалме саданул меня прикладом по лицу.

— Вы были солдатом?

— Я похож на торговца?

Я пожал плечами:

— Как выглядит торговец?

— Как выглядит любой из нас в действительности? — Глаза его сверкнули, отразив огонь камина позади нас. Он улыбнулся так, словно собирался открыть мне громадную тайну. — Солдат узнает многое о жизни.

— Да?

— И многое о смерти.

Я постарался изобразить, что он мне надоел, и принялся резать пирог, но постоянно ощущал, что этот человек за мной наблюдает. Когда я посмотрел на него, он торопливо перевел глаза от меня к еде и обратно.

— Не голодны?

— На вид пирог лучше, чем на вкус, — ответил я.

— Есть нужно, — сказал он и допил то, что оставалось в кружке. — Как знать, когда может потребоваться сила.

Поставив кружку, он повернулся ко мне, глаза его снова скрылись в тени. Теперь они были непроницаемы; казалось, будто смотришь в ствол заброшенного рудника на побережье.

— Откуда вы?

— Из Лондона.

— А, все ясно. — Он запрокинул голову. — Дом торговцев.

— Да?

— Хотите сказать, что нет? Разве миллионы людей не обитают где-то поблизости от этой дыры, лишь бы поселиться на верхнем этаже небоскреба и стараться убедить людей победнее жить не по средствам? Поверьте мне, это город торговцев. Выходите из их крысиных гонок, мой друг, — посмотрите, что происходит. Там вам никто не поможет.

— Спасибо за совет.

— Вы шутите, — уставился он мне в глаза. — Но я говорю серьезно. Кто придет вам на помощь в этом городе, когда вы проснетесь с ножом в спине?

Я едва видел его, так глубоко он погрузился в темноту. Но услышанное мне не нравилось. Я отвернулся и сосредоточился на еде.

— Хотите, чтобы оставил вас в покое?

Теперь он улыбался, но улыбка была притворной, и под ней угадывалось то, что я уловил прежде.

Секунду абсолютной тьмы.

— Это зависит от вас.

Он продолжал улыбаться. До меня снова донесся запах лосьона.

— Я оставлю вас в покое. Уверен, вы предпочтете зарабатывать комиссионные, а не слушать меня, верно?

Я промолчал.

— Все-таки приятно было познакомиться, — сказал он, поднимаясь. — Возможно, еще увидимся.

— Может быть.

— Я думаю так, — загадочно произнес он.

Я смотрел, как он прошествовал мимо местных жителей и вышел из пивной в дальнюю дверь, где его поглотили вечерние сумерки.

 

10

Той ночью мне не спалось. Прошло много времени с тех пор, как я спал на кровати. Еще больше с тех пор, как проводил ночь не дома.

Я слегка раздвинул шторы и оставил окно открытым. Наконец я уснул, а глубокой ночью, примерно через час, меня разбудил шум снаружи. Под чьими-то ногами шуршали палые осенние листья. Я слишком устал, чтобы подниматься, и уже начал засыпать снова, когда послышался тот же шорох.

Я отбросил одеяло, встал и подошел к окну. Ночь была непроглядно темной. Вдали, вдоль прибрежного шоссе, виднелись крохотные огоньки соседней деревни. Кроме них, ничего нельзя было разглядеть, особенно возле дома.

Ветер с новой силой погнал по земле листья, казалось, будто волны бьются о скалистый берег, но шум, разбудивший меня, утих. Чуть подождав, я пошел обратно к кровати.

Утром я поднялся рано и сел за столик с прекрасным видом на Атлантику. Передо мной поднимались оловянные рудники, словно тянущиеся к тучам кирпичные руки. За завтраком я снова разложил перед собой содержимое коробки и стал разглядывать полароидный снимок Алекса, стоявшего слишком близко к камере, — черты получились нечеткими. Он был коротко острижен. На щеках, где пробивалась щетина, темнели пятна. Позади светилось что-то, похожее на окно, но остального было не разобрать.

Я перевернул фотографию.

На обороте было написано: «Ты нисколько не ошибалась».

Я решил позвонить Кэти.

Она ответила после двух гудков.

— Кэти, это Дэвид Рейкер.

— О, привет!

— Извините, что звоню так рано.

— Ничего, — сказала она. — Я собиралась на работу.

— У меня здесь та коробка. — Я перевернул фотографию и снова взглянул на Алекса. — Помните, какие снимки вы туда клали?

— Не знаю… Наверно, там есть мы на барбекю…

— Помните фотографию, где Алекс один?

— Э… — Пауза. — Пытаюсь вспомнить…

«Ты никогда не ошибалась».

— Давайте, я пересниму ее и отправлю вам, ладно?

— Хорошо.

— Отправлю два снимка — лицевой стороны и оборотной. Посмотрите на них и тут же перезвоните мне.

Я завершил разговор, снял обе стороны фотографии, отправил их на телефон Кэти и стал ждать.

Владелец наполнял громадную миску кукурузными хлопьями. Вдали показался рыболовный траулер, он шел вдоль береговой линии, от его носа расходились волны.

Минуты через две мой телефон зазвонил.

Молчание.

— Кэти?

Постепенно усиливающиеся всхлипы.

— Кэти?

Долгая пауза. Потом я услышал, что она снова плачет.

— Кэти — это почерк Алекса, так ведь?

Она шмыгнула носом.

— Да.

— Вы делали этот снимок?

— Нет.

— Не знаете кто?

Снова плач. Долгие, прерывистые вздохи.

— Нет.

Я опять взглянул на фотографию. Перевернул ее. Провел пальцем под надписью. Потом взял письмо, которое Кэти написала Алексу.

И все же останется сомнение, которого не было раньше, мучительное чувство, что, если я стану очень близкой тебе, если буду выказывать слишком большую преданность, однажды утром ты встанешь и уйдешь.

Я не хочу больше ошибаться.

— Знаете, где сделан этот снимок?

— Нет. — Она снова всхлипнула. — Нет, — повторила она и отключила телефон.

Я положил свой.

Значит, Алекс все-таки воспользовался коробкой.

 

11

Алекс погиб на грунтовой дороге между северной окраиной Бристоля и автомагистралью. Я считал, что нужно туда съездить, но сперва хотел повидаться с Джоном, его другом. Джефф дал мне накануне его служебный адрес. Когда я позвонил в справочную, чтобы узнать телефонный номер, оказалось, что это полицейский участок на юго-западе Бристоля.

Джон служил в полиции.

Я приехал туда в обеденное время, шел дождь, с кровельных желобов текла вода, дренажные канавы были забиты пакетами из-под чипсов и пивными баночками. Улица казалась безлюдной, лишь в отдалении курили несколько парней. Я припарковался у обочины и пошел в участок.

Там царила тишина. За раздвижной стеклянной панелью сидел сержант, позади него висела громадная карта города. Центр был обведен точками, расположенными на равном расстоянии.

— Могу я вам помочь? — осведомился сержант.

— Мне нужен Джон Кэрри.

— Можно узнать зачем?

— Хочу поговорить с ним об Алексе Тауне.

Сержанту это имя ничего не сказало. Он задвинул панель и скрылся. Я сел у входа. По небу плыли громадные темные тучи. Предвещали снег, который несло из России, он покроет все оставленные на улице пустые баночки, шприцы и пятна крови.

Что-то лязгнуло. В дальнем конце коридора из двери с кодовым замком появился громадный человек. Его лицо с тонкими чертами не было привлекательным. Смуглую кожу на щеках портили следы угрей. Я пошел к нему.

— Меня зовут Дэвид Рейкер.

Он кивнул.

— Я расследую исчезновение Алекса Тауна.

Он снова кивнул.

— Ко мне приходила его мать.

— Она сказала вам, что он мертв, так? — спросил он, разглядывая меня.

— Так. Я надеялся задать вам несколько вопросов.

Он взглянул на часы, потом на меня, словно заинтересовавшись, что я могу сообщить.

— Что ж, хорошо. Давайте проедемся на машине.

Мы отправились на север, туда, где погиб Алекс. Место это было живописное: всхолмленный луг, пересеченный узкими дорогами, рядом с городом. Кэрри остановил машину и повел меня к полю, полого опускающемуся от шоссе. На одном из деревьев все еще трепетал обрывок оградительной полицейской ленты. Кроме него, ничто не указывало, что здесь некогда съехала с шоссе машина.

— Вы были на службе, когда он погиб? — спросил я.

Кэрри покачал головой.

— Значит, ездили в морг взглянуть на него?

— Да, когда проводили опознание. Потребовалось полторы недели, чтобы получить подтверждение на основании стоматологической карты.

— Тело видели?

— То, что от него осталось. Кисти рук, ступни, лицо — там были одни кости. Некоторые органы не пострадали, но остальное… — Кэрри посмотрел вдаль. — Полагают, когда машина съехала с дороги, пробило бензобак. Вот почему огонь уничтожил все так быстро. — Он печально взглянул на меня: — Знаете, каким сильным должен быть удар, чтобы пробить бензобак?

Я покачал головой.

— Машина выглядела так, словно прошла через дробилку. Сложилась пополам. Старая модель: ни подушек безопасности, ни боковых противоударных устройств… — Он снова выдержал паузу. — Я только надеюсь, что смерть была мгновенной.

Мы помолчали. Кэрри посмотрел туда, где, должно быть, оказалась машина, и повернулся ко мне.

— Алекс был пьян, — сказал я. — Это верно?

Кэрри кивнул:

— Токсикологическая экспертиза установила, что он в четыре раза превысил максимальную дозу.

— Вы видели протокол вскрытия?

— Да.

— Это действительно был Алекс?

Кэрри воззрился на меня как на существо с другой планеты.

— О чем вы думаете?

Я ответил не сразу.

— Какова вероятность увидеть эти документы?

Он вздохнул, словно не мог поверить, что у меня хватает смелости или глупости задавать такой вопрос.

— Ничтожная.

— А если неофициально?

— Все равно ничтожная. Я вхожу в систему, это регистрируется. Распечатываю что-то, тоже регистрируется. Да и зачем мне это делать? Вы не более компетентны в розыске, чем клоун Коко.

Он удивленно покачал головой. Я лишь молча кивнул, показывая, что понял его, но не согласен с ним.

— Странно, что он погиб так близко от дома.

Кэрри взглянул на меня:

— Что вы имеете в виду?

— Алекс скрывался — тщательно скрывался — столько времени… Я бы ожидал, что он окажется где-нибудь подальше. Не думаете, что, находясь возле дома, он рисковал попасться на глаза кому-то из знакомых?

— Он здесь не жил.

— Но погиб здесь.

— Очутился на пути куда-то.

— Почему вы так говорите?

— Если бы Алекс жил поблизости, я бы об этом узнал. Рано или поздно кто-то бы его увидел. Мне стало бы об этом известно.

Я кивнул — но не согласился. Кэрри был всего одним полицейским на тридцать или сорок квадратных миль. При желании на такой территории легко оставаться ненайденным.

— Тогда, как думаете, куда он ехал?

Кэрри нахмурился:

— Разве я не ответил на этот вопрос?

— Вы сказали, он жил не здесь, — тогда где?

Он покачал головой, потом пожал плечами.

— Как считаете, есть тут какая-то связь с исчезновением еще одного вашего друга?

— Саймона?

— Да. Саймона… — Я взглянул в свой блокнот: — Митчелла.

— Сомневаюсь.

— Почему?

— Джефф рассказывал вам о нем?

— Сказал, что у него были проблемы с наркотиками.

Кэрри кивнул.

— И однажды он набросился на Кэти.

Кэрри снова кивнул.

— В тот вечер мы были там втроем. Саймон не сознавал, что делает, но, попытавшись ударить Кэти, преступил границу дозволенного. Особенно на взгляд Алекса. В тот вечер мы поняли, что у него серьезная проблема. Он зашел слишком далеко. Обещал остановиться, но в конце концов исчез именно поэтому. Остановиться Саймон был не в силах. Думаю, он больше не мог нас видеть — мы так на него смотрели. И однажды собрал вещи и ушел. После этого мы встречались лишь раз.

— Когда?

— Спустя долгое время после исчезновения Алекса. Года через четыре, может, больше. Он сказал, что все время жил в Лондоне, то в одном месте, то в другом.

— Вы сообщили ему об Алексе?

— Да. До него не дошло. Он будто одурел от наркотиков. Все твердил о человеке, который ему поможет.

— Не сказал, что это за человек?

— Нет. Встретился с ним на улице, они разговорились, и тот, похоже, пытался его вылечить.

— Думаете, Саймон последовал за Алексом?

По выражению его лица я понял, что это не приходило ему в голову.

— Не знаете, где сейчас живет Саймон?

— В Лондоне.

— Это сужает сферу поисков до семи миллионов человек.

Кэрри пожал плечами:

— Играть в детектива нелегко.

— Вы когда-нибудь пытались его найти?

— Пытался однажды, но безуспешно. Общим у Алекса с Саймоном было только одно — оба не хотели, чтобы их нашли.

Кэрри взглянул на небо, запахнул куртку и застегнул молнию. Первые капли дождя упали на плечи со звуком шуршащей во время прилива гальки.

Мы вернулись в машину.

— Я начинал с расспросов, — заговорил Кэрри, когда мы тронулись, оставляя позади поле. — Полагаю, постараетесь найти кого-то, способного назвать вам причину исчезновения Алекса. Скрываться, бросив все, на него не похоже. Разве что произошло нечто серьезное. Он не так запрограммирован.

Остальную часть пути мы проехали молча.

К тому моменту, когда мы подъехали к участку, Кэрри передумал. Я сидел в комнате, заполненной письменными столами, большей частью пустыми, а тем временем Кэрри искал на ближайшем компьютере файл Алекса. В другом конце комнаты спиной к нам сидели четверо полицейских. Двое разговаривали по телефону. Кэрри оглянулся на них и включил принтер.

— Я готов рискнуть, — сказал он. — Но если кто-нибудь узнает, что я дал вам эти сведения, меня отправят в отставку.

— Я понимаю.

— Надеюсь, что да.

Кэрри подошел к принтеру, вернулся со стопкой бумаги и сунул ее в заранее приготовленную папку. Я взял ее и спрятал под столешницу. Он снова сел за свой стол и достал из верхнего ящика стола немеченый цифровой видеодиск.

— Возможно, вам захочется взглянуть, — сказал он, бросив его на стол.

— Что это?

— Видео, снятое одним пожарным на месте катастрофы.

Я сунул диск в папку и приподнял ее.

— Есть здесь что-нибудь?

Кэрри пожал плечами:

— Как вы думаете?

— Вы считаете это простым делом?

Он нахмурился:

— Алекс вел машину в нетрезвом виде. Конечно, простым.

Я кивнул и просмотрел первую страницу распечатки. Когда поднял взгляд, Кэрри сощурился.

— Хочу объяснить вам кое-что, — заговорил он, подавшись вперед. — В ночь этой катастрофы и месяца три после нее я был по горло занят двойным убийством. Женщину и ее дочь изнасиловали и задушили. Пять дней они пролежали в поле под дождем, пока не попались кому-то на глаза. Как думаете, каким делом начальство поручило мне заняться в первую очередь? Этими двумя женщинами? Или пьянчугой, не способным даже ехать по своей стороне дороги?

Я кивнул:

— Я не осуж…

— А потом? Загляните-ка на эту улицу. У меня там есть наркоманы, воображающие себя Терминаторами. В муниципальных домах живут семнадцатилетние парни с ножами длиной в вашу руку. — Он выдержал паузу, глядя на меня. — Так что нет, весь прошлый год я почти не уделял внимания этому делу. Я потратил немало времени, когда Алекс исчез, и кое-кто из коллег помогал мне. Но как только он врезался в грузовик, дело отошло на задний план. И знаете что? Сейчас на него вообще махнули рукой.

Я снова кивнул и решил продолжить разговор.

Я достал полароидный снимок Алекса, взятый из коробки. Кэрри внимательно смотрел на меня. Я положил снимок на стол перед ним. Он взглянул на него и резко подался ко мне.

— Это Алекс?

— По-моему, да.

Кэрри поднес фотографию к глазам.

— Кто его снимал?

— Не знаю.

Он снова успокоился.

— Откуда у вас этот снимок?

— Лежал среди вещей Кэти.

— Она его сделала?

— Нет.

— Как же он туда попал?

— Не знаю.

Судя по выражению лица, он мне не верил.

— Знаю только, что я его нашел. Как он туда попал, не имею понятия — но могу высказать предположение.

— Так выскажите.

— Его положил туда Алекс.

— После того, как исчез?

Я кивнул.

— Зачем?

— У них существовала договоренность.

— Договоренность? — нахмурился Кэрри.

— Прятать личные вещи в одном месте, где они любили бывать вдвоем.

Он посмотрел на меня, чуть сощурясь. Потом выражение его лица изменилось. Выдвинув верхний ящик стола, он принялся в нем рыться. Достал растрепанную записную книжку — обложка оторвана, листы рассыпаются. Положил ее на стол и стал разглядывать. Исписанные страницы пестрели диаграммами и схемами преступлений. Он пролистал ее, дошел до середины и поднял голову.

— Может быть, вам следует переписать это.

Я достал блокнот.

— Как уже говорил, когда Алекс исчез, я проводил дознание. Звонил некоторым людям. У матери попросил номера его карточек и реквизиты банка. Я хотел знать, откуда он мог снимать деньги. Это было самой лучшей нитью, какой мы располагали.

— Но ведь он не взял с собой карточку.

— Он не взял дебетную карточку.

Кэрри взглянул в записную книжку. Наверху страницы стоял номер, записанный черным и обведенный красным.

— Дебетную карточку Алекс оставил, но кредитную взял с собой. — Кэрри ткнул в номер пальцем. — Она была действительной в течение пяти лет после его исчезновения, поэтому я решил, что за ней имеет смысл понаблюдать. Договорился с Мэри и с банком, чтобы все отчеты об операциях по его кредитной карточке переправляли мне. Они приходили, приходили, приходили, ложились на мой стол, я открывал их, и всякий раз они оказывались пустыми.

— Он не использовал свою кредитную карточку?

Кэрри покачал головой:

— Из месяца в месяц в них ничего не было. Я четыре с половиной года просматривал эти отчеты и отправлял их в корзину.

Он провел пальцем по номеру в блокноте.

— Потом, примерно за полгода до его гибели… — Он выдержал паузу и взглянул на меня. — Отчеты перестали приходить.

— Потому что срок карточки истек?

— Нет. Карточка была действительной еще примерно шесть месяцев.

— Так почему перестали приходить отчеты?

— Я позвонил в банк, чтобы выяснить. Там сперва не хотели выдавать информации, и я… соврал, что это нужно для расследования. Они сообщили мне о состоянии счета и обещали отправлять отчеты, пока не истечет срок действия карточки.

— Но ведь он еще в то время не истек.

— Нет. Естественно было предположить, что последний отчет затерялся на почте, поэтому я попросил выслать мне дубликат. Тот человек сказал, что отправил его накануне вечером. — Кэрри молча откинулся на спинку стула. — Но дубликат так и не пришел.

— Почему?

— Я снова позвонил в банк, сообщил, что не получил дубликата, и меня попросили подтвердить адрес. Я назвал его…

— Но адрес у них оказался другой.

Кэрри посмотрел на меня и кивнул:

— Да. Алекс исчез четыре с половиной года назад, а потом вдруг сменил его.

— Его сменил Алекс?

Кэрри пожал плечами.

— Я позвонил в банк в третий раз, сослался на расследование, и они стали отправлять мне новые отчеты. Те же, что и прежде, — карточкой не пользовались. Но зарегистрирована она была уже не на Алекса, а на некую фирму.

— Какую фирму?

— «Голгофа».

— Это ее название?

— Черт его знает! Я получил из банка адрес, однако до сих пор не могу найти никаких следов. Нет ни отчетов о бюджетных поступлениях, ни компьютерного сайта, ни государственной регистрации — ничего. Если хотите знать мое мнение, это химера.

— То есть фасад для нелегальной организации?

Он снова пожал плечами. Я смотрел на него, пытаясь понять, почему он не хочет копнуть поглубже. Кэрри придвинул ко мне записную книжку и, подавшись вперед, ткнул пальцем в номер:

— Записывайте.

— Это часть номера его кредитной карточки?

— Нет. Телефон «Голгофы».

То была наземная линия связи, но без трехзначного междугородного кода, поэтому я не сразу понял, что это.

— Вы пробовали звонить по нему?

— Примерно сто тысяч раз.

— И никакого ответа?

Он покачал головой.

— Где они находятся?

— В Лондоне.

— Вы там были?

— Нет.

— Почему?

— Вы хоть что-нибудь слышали из того, что я говорил? Дело закрыто. Срок действия кредитной карточки истек, и год назад я три часа собирал осколки черепа Алекса в том треклятом поле.

— Вы говорили об этом Мэри?

— О чем?

— О том, что обнаружили.

— Нет. Какой смысл?

— Не думаете, что она имеет право знать?

— Что именно знать? Долго и упорно вглядываться в еще один тупик? Хватит об этом. Я ничего не говорил ей, потому что это никуда не ведет. Дело — если только оно существовало — закрыто. Конец.

И тут до меня дошло. Я понял, почему дело застопорилось: Кэрри не хотел открывать для себя новые, порочащие сведения об Алексе. Он любил своего друга. Был расстроен обстоятельствами его гибели. И не желал еще больше омрачать свои воспоминания о нем.

Однако я понял еще кое-что. Кэрри замалчивал часть этой истории, настоятельно требовавшую ответов.

— И где же в Лондоне находится это предприятие?

— В Брикстоне. Я сообщил подробности знакомому из столичной полиции, так он за живот схватился от смеха. Очевидно, там могут разве что торговать наркотиками.

Кэрри придвинул к себе записную книжку и положил ее в верхний ящик стола. Подняв глаза, он снова сощурился, словно что-то в моем лице его насторожило.

— Что? — спросил он.

— У меня есть еще один вопрос.

Он не шевельнулся.

— Честно говоря, скорее просьба об одолжении.

— Этой папки вам недостаточно?

— Собственно, я надеялся, что вы окажете мне кое-какую… техническую помощь.

— Как это понимать?

Я поднял полароидный снимок:

— С этой фотографией.

— А что с ней?

— Снимок, должно быть, сделал некто, познакомившийся с Алексом после его исчезновения, снимок полароидный, значит, этот человек касался его, когда…

— Нет.

Он догадался, к чему я веду.

— Мне только нужно проверить его на отпечатки пальцев.

— Только? Вы хоть понимаете, о чем просите? Втянуть сюда экспертизу, ввести это в компьютер, распечатать. Как думаете, что произойдет, если откроется, что я проталкивал личную работу?

— Понимаю, это трудно…

— Меня выпрут, вот что.

— Ну ладно, не нужно.

— Это невозможно. Выбросьте из головы.

— Я спросил на всякий случай.

— Это невозможно, — повторил Кэрри.

Но я видел отражавшуюся на его лице внутреннюю борьбу. Угли памяти об Алексе еще не погасли. В душе его до сих пор горело пламя. И у меня оставалась надежда, что этой фотографией займутся.

 

12

Двигаясь на восток, я видел, как впереди сквозь тучи проглядывает солнце. Но когда подъехал к дому Мэри, оно село. Наступил вечер.

Мэри открыла дверь, и я последовал за ней на кухню, а оттуда по крутой лестнице в подвал. Он был громадным, гораздо больше, чем я ожидал, и захламленным: коробки высились до потолка, словно колонны в вестибюле; у стен громоздилась всякая рухлядь; старый холодильник покрывал толстый слой пыли.

— Я иногда спускаюсь сюда, — сказала Мэри. — Здесь спокойно.

Я понимающе кивнул.

— Извини за беспорядок.

Я засмеялся:

— Если хочешь увидеть настоящий беспорядок, приезжай ко мне.

И тут сверху послышался голос:

— Где я?

Мы переглянулись. Это был Малькольм. Мэри направилась к лестнице.

— Извини, ради Бога. Вернусь через несколько минут.

После ее ухода я оглядел подвал. В углу за коробками стоял письменный стол, на нем лежал раскрытый альбом с фотографиями. Пыльный. Старый. Я подошел и перевернул несколько листов. Маленький Алекс играет в снегу, шлепает по кромке моря, ест мороженое на пристани. Часть фотографий выпала, оставив только белые прямоугольники на пожелтевших страницах.

В самом конце был снимок Алекса, Малькольма, Мэри и какого-то еще мужчины лет тридцати, симпатичного, с улыбкой от уха до уха. Одной рукой он обнимал за плечи Алекса, другой Малькольма. Мэри стояла с краю, как бы отдельно. В большинстве случаев по карточкам почти ничего нельзя узнать: люди улыбаются, обнимают стоящих рядом, позируют, даже если им этого не хочется. Фотографии могут скрывать самые серьезные разногласия. Но эта свидетельствовала: Мэри здесь явно лишняя.

Она неторопливо спустилась по лестнице.

Я повернулся и показал снимок:

— Кто этот человек?

— О! — произнесла она. — Давно я его не видела. Думала, мы сожгли все фотографии. — Но она улыбалась, разглядывая снимок. — Это Ал. Дядя Ал. Он был другом Малька.

— Но не твоим.

Мэри пожала плечами:

— Честно говоря, думаю, неприязнь была взаимной. Ал был богатым. Мы — нет. Он подарками завоевал их привязанность, и противостоять этому я могла, только держась поблизости к ним. Тратить деньги на меня ему не особенно хотелось.

— Он не был настоящим дядей Алекса?

— Нет. Малькольм работал у него.

— Он еще жив?

— Погиб в автокатастрофе. — Она чуть помолчала. — Как Алекс.

Я сунул фотографию обратно в альбом.

— Алекс когда-нибудь ходил в церковь?

— В церковь? — Мэри нахмурилась, словно вопрос застал ее врасплох. — В последнее время нет. Но когда был помладше, посещал нашу городскую. Был там членом молодежной группы. Завел нескольких хороших друзей.

— Поддерживал с кем-нибудь постоянный контакт?

— Алекс сблизился с одним из тех ребят… — Мэри умолкла. — Пытаюсь вспомнить его имя. Он руководил молитвами, иногда вел службу и все такое. Потом уехал в путешествие и больше к нам не вернулся. Однако, думаю, Алекс поддерживал с ним связь.

— Пожалуй, имеет смысл пойти по этому следу, так что, если всплывет в памяти имя этого человека, сообщи мне. — Я вспомнил о поздравительной открытке. — Имя Анджела Ратледж тебе ничего не говорит?

Мэри задумалась, но это имя было явно ей незнакомо. Я особенно и не рассчитывал, что она его знает. Возможно, Анджела Ратледж была старухой, добывающей деньги для церкви.

— Ну, я, пожалуй, поеду…

— Мэт, — сказала Мэри.

Я повернулся и взглянул на нее:

— Прошу прощения?

— Я так и знала, что в конце концов вспомню его имя, — улыбнулась она. — Друга Алекса из церкви. Его звали Мэт.

 

13

Перед сном я раскрыл папку с распечатками, которые дал мне Кэрри, и достал цифровой видеодиск. Вставил его в дисковод и включил просмотр.

Поначалу изображение на пленке, отснятой портативной видеокамерой, было дрожащим, сбивчивым, но потом выровнялось. Начинался фильм кадрами окружающих место катастрофы полей, по которым ехала машина. На земле осталась темная борозда. Трава была выжжена. Торчала какая-то деталь — возможно, выхлопная труба. Я надеялся, что снимавшие фильм укрупнят план, но они этого не сделали.

Камера переместилась к месту, где машина слетела с дороги. На гудроне остались пятна бензина. Битое стекло. Освещение было неважным, и, взглянув на обозначенное в углу время, я понял почему. Семнадцать сорок две. Вечер.

Появилась машина.

Крыша смята. Одна дверца оторвана, багажник исчез — вдавился в заднюю часть салона. Сдвинувшийся мотор разбил с правой стороны приборную доску. Камера чуть переместилась, и я увидел в траве осколки ветрового стекла. Передняя решетка «тойоты» лежала на земле среди кусочков цветного пластика фар. Камера приблизилась и — с помощью дополнительного освещения — показала салон машины. Все было черным, оплавившимся, сгоревшим.

Примерно в двадцати футах в траве валялись вылетевшие из «тойоты» вещи: обгорелый мобильный телефон; ботинок; обуглившийся бумажник из желто-коричневой кожи. Часть его содержимого высыпалась. Здесь же валялись почерневшие водительские права с фотографией Алекса.

На этом фильм кончился.

Я вынул диск и разложил перед собой часть распечаток. Следователи были совершенно уверены, что катастрофа произошла, поскольку Алекс был пьян. В распечатках имелось несколько нечетких фотографий, в том числе следов шин на дороге и грузовика, в который врезалась «тойота» Алекса. Его водитель отделался незначительными царапинами и ушибами. В своих показаниях он сказал, что Алекса обогнала другая машина и секунд через десять «тойота» выехала на встречную полосу. Третьим шел снимок «тойоты» спереди. Правая сторона пострадала больше левой, что объясняло положение мотора. Я просмотрел описание места катастрофы и обнаружил схему дорожно-транспортного происшествия.

Затем я обратился к результатам вскрытия трупа. Как и говорил Кэрри, в старой «тойоте» отсутствовали и подушки безопасности, и другие противоударные устройства. Повреждения были очень серьезными: в желудке Алекса обнаружили зубы, а лицо превратилось в кровавое месиво, когда он ударился о руль. Дальше не хватало двух страниц. Должно быть, Кэрри забыл положить их в папку. Я решил спросить его об этом при встрече.

В конверте лежало еще несколько фотографий тела Алекса. Зрелище было жутким. Кисти руки обгорели до костей; ступни и нижняя часть ног тоже. На лице от лба до челюсти остались одни кости, на черепе зияла громадная трещина, полученная при ударе лицом о руль. Я вернулся к папке. Чем дальше читал, тем становилось хуже. Тело Алекса было изуродовано: кости размозжены, кожа сгорела. Совершенно очевидно, что он умер еще до того, как машина вспыхнула.

Только вот, по мнению Мэри, он все еще жив.

УГОЛ КОМНАТЫ

Сначала он услышал ветер, поначалу далекий, потом, прислушавшись, более сильный. Открыл глаза. Комната медленно поплыла, когда он повернул голову, стены накренились.

Я мертв?

Он застонал и лег на бок. Постепенно все обрело четкость: углы стен; пыльная полоса лунного света; электрическая лампочка, чуть качающаяся под ветерком из окна.

Было холодно. Он сел и закутался в одеяло. Оно шаркнуло по полу, подняв облачко пыли. Матрац скрипел при каждом движении. Грудь пронзало острой болью. Он потрогал ребра и ощутил под майкой бинты.

Сделал вдох.

Щелк.

Звук шел из дальнего угла комнаты. Он увидел колонну возле стены, за ней шкаф. Остальное тонуло в темноте.

— Кто там?

Голос был тихим и каким-то детским. Испуганным. Он откашлялся. Казалось, будто чьи-то пальцы раздирают ему гортань.

Теперь он ощутил запах.

В груди словно лопнул пузырь. К горлу подступил позыв рвоты. Он зажал рот и передвинулся по кровати подальше от этой вони. Напротив в прямоугольнике лунного света стояло металлическое ведро. Кромка его была в рвоте. Рядом виднелась бутылка с дезинфицирующим средством. Но запах шел не оттуда.

Пахло чем-то другим.

Щелк.

Опять этот звук. Он вгляделся в темноту комнаты. Ничего. Ни шороха, ни движения. Он снова изменил позу, прижался к стене и подтянул колени к груди. Сердце сжималось под ребрами. Грудь теснило.

— Кто там?

Он плотнее закутался в одеяло и замер, упорно глядя в темноту, пока наконец его не сморил сон.

Он стоит у церковного окна, заглядывает внутрь. Мэт сидит за столом, на коленях у него раскрытая Библия. Дверь в конце комнаты приоткрыта. Он переводит взгляд с Мэта на нее, и ему хочется оказаться там. Стоять в том дверном проеме.

И внезапно это происходит.

Он толкает ладонью дверь. Та медленно, со скрипом открывается. Мэт поворачивается в кресле, держась рукой за спинку, чтобы взглянуть, кто вошел.

Лицо его искажается.

— Господи, — негромко произносит он и неуверенно поднимается на ноги — глаза расширены, рот открыт. Он будто увидел привидение. — Я думал… Где ты пропадал?

— Скрывался.

Мэт хмурится:

— Почему?

— Я совершил кое-что… очень дурное.

Он открыл глаза и, зажмурившись от слепящего света, попытался поднять руки, но их что-то держало — врезающиеся в кожу путы сковывали движения.

Он повернул голову.

За пределами света было темно, но рядом с собой он увидел медицинский столик с металлическими инструментами. Возле него кардиомонитор и чей-то силуэт в темноте.

— Что происходит? — спросил он.

Человек не ответил. Даже не шевельнулся.

Теперь он смог рассмотреть нижнюю часть своего тела. Его руки были привязаны к подлокотникам зубоврачебного кресла. Он снова попытался их поднять. Путы натянулись.

— Что происходит?

Он попробовал двинуть ногами. Не получилось. Попробовал еще раз. Опять безуспешно. И вдруг отчетливо понял, что ноги парализованы.

Он снова взглянул на силуэт.

— Почему я не чувствую своих ног?

Никакого ответа.

На глаза навернулись слезы.

— Что вы со мной делаете?

Его живота коснулась чья-то рука. Он вздрогнул и повернул голову в другую сторону. Рядом с ним стоял громадный человек — рослый, сильный, одетый в черное. На нем были белый фартук и хирургическая маска. Он опустил ее.

— Привет.

— Что происходит?

— Ты стоишь на краю. Ты это знаешь?

— Что?

— Ты на грани блестящей возможности и даже не осознаешь этого. Однако потом ты поймешь, какую жертву мы совершили ради тебя. Но сперва нам нужно кое-что сделать.

— Прошу вас, я не зна…

— Увидимся на другой стороне.

Рослый снова натянул маску и отступил от кресла в темноту.

На его место вышла женщина в белом халате и тоже в маске, ее темные волосы прикрывала голубая медицинская шапочка. Короткое, толстое тело облегал покрытый кровавыми пятнами фартук. Она наклонилась к нему. Ее маску испачкали кровавые брызги.

— Прошу вас…

Женщина закрыла рукой его глаза. Потом сунула что-то в рот. Какой-то большой металлический предмет — похожий на зажим. Раздался щелчок. Он попытался заговорить, закричать, но зажим удерживал его рот в открытом положении.

Он умоляюще смотрел на нее.

«Прошу вас!»

Откуда-то послышалось негромкое металлическое жужжание. Он скосил глаза, пытаясь увидеть источник звука. Жужжание стало громче.

«Что вы делаете?» — попытался сказать он, но раздалось лишь бульканье. Он сглотнул, глядя на женщину. Она с чем-то возилась, жужжание усилилось. В ее руках появилось стоматологическое сверло.

Он переводил взгляд с него на женщину.

О Господи, нет!

И тут потерял сознание.

Он очнулся в полной тишине. Стояла глубокая ночь, и в комнате сгустились тени. Его буквально сковало холодом. Он натянул одеяло до горла и лег на спину.

Во рту ощущалась дергающая боль.

Он провел языком по деснам, где некогда были зубы. Теперь там остались пустые впадины. Они вытащили зубы, не спрашивая его, как забирали и все остальное.

Щелк.

Опять этот звук. Один и тот же, каждую ночь, раздающийся из угла комнаты. Он медленно сел и вгляделся в темноту.

Он оглядывал этот угол днем, когда из окна лился солнечный свет. Там ничего не было. Только шкаф и пространство за ним, узкий двух-трехфутовый промежуток. Глубокой ночью в гнетущей тишине легко увидеть и услышать то, чего нет. Темнота вытворяет с тобой такие штуки. Но он видел собственными глазами: там пусто.

Щелк.

Он продолжал смотреть в темноту — отпугивал ее. Потом, накинув одеяло, поднялся и шагнул к тому углу.

Остановился.

Из темноты на лунный свет выполз таракан, его ножки постукивали по полу, тело щелкало при движении. Он смотрел, как насекомое добралось до кровати, потом повернуло и направилось к двери, которая всегда была закрыта. Подлезло под створ, подергивая усиками, и исчезло.

Таракан.

Он улыбнулся, плюхнулся на кровать. Облегченно вздохнул. В глубине души он понимал, что никто не мог наблюдать за ним из угла. Все время. Всю ночь. Никто не стал бы этого делать, даже бы не подумал. Все это игра воображения. Сознание порой заставляет тебя усомниться в себе самом; искажает реальность, мутит рассудок, когда ты слаб, — и вот ты уже подвергаешь сомнению очевидное.

То был всего-навсего таракан.

Он выпростал руки из-под одеяла и утер пот с лица. В окно дул ветер. Он лежал, подставляя кожу прохладе. И, закрыв глаза, уловил вдалеке шум моря.

— Таракан.

Он открыл глаза.

Что это, черт возьми?

— Я вижу тебя, таракан.

Он прижался к стене. Подтянул колени к груди. Из темноты появился второй таракан и пополз тем же путем — повернул влево, к свету по ту сторону двери.

— Не беги, таракан.

Из темноты вынырнула рука и обрушилась на насекомое. Потом пальцы дернулись, зашевелились и разомкнулись, демонстрируя останки таракана, расплющенного, раздавленного на части, прилипшие к коже.

Вслед за кистью показалась рука, затем тело, и из темноты выполз человек в пластиковой маске.

Это была маска дьявола.

Вместе с этим незнакомцем, смотрящим снизу вверх из глубин ночи, помигивая в отверстиях для глаз, появился запах. Прорезь для рта была широкой, длинной, сформированной в постоянной коварной усмешке, и человек улыбался, высовывая язык.

— О Господи! — послышался дрожащий голос с кровати.

Человек в маске провел языком по жестким краям прорези — большим, распухшим, красным и блестящим, словно труп, плавающий в черном океане.

Кончик был неровно разрезан посередине.

У дьявола оказался раздвоенный язык.

Сидя на кровати, он чувствовал, как останавливается сердце, грудь сжимается, тело слабеет.

Человек в маске снова мигнул, втянул воздух через крохотные дырочки в маске и медленно поднялся на ноги.

— Интересно, какой у тебя вкус… таракан.