40
Когда я очнулся, Легион был справа. Стоял на верхней ступени стремянки, прижимая большой гвоздь острием к моей правой руке.
И тут раздался какой-то звук.
Легион посмотрел мимо меня на двустворчатую дверь. Я услышал, как она открылась, и звук стал громче.
Это был сигнал тревоги.
— Что это? — спросил Легион.
— Тревога в Красной комнате, — послышалось в ответ. Появился Эндрю.
— Почему включилась сигнализация?
Молчание.
Легион не оставил своего занятия — гвоздь упирался острием в мою ладонь, в другой руке он держал молоток, готовясь нанести удар.
— Почему? — снова спросил он.
— Должно быть, кто-то туда проник.
Легион взглянул на меня, потом снова на Эндрю. Глаза его пылали гневом.
— Сначала я покончу с этим.
— Потом, — возразил Эндрю.
— Нет. Не дадим ему снова уйти.
— Потом, — повторил Эндрю. — Кто-то привел в действие сигнализацию, и это чужой. Прочешем территорию, тогда закончишь.
— Кому нужно лезть в Красную комнату?
Легион уставился на Эндрю, затем мельком взглянул на меня. Они думают, что я с кем-то связан. И этот кто-то привел в действие сигнализацию.
— Пошли, — сказал Эндрю.
Легион отвел гвоздь от моей ладони и наклонился ко мне, маска коснулась моей щеки.
— Тебе будет только хуже, — прошептал он.
Он спустился, положил гвоздь с молотком на тележку и скрылся из виду. Хлопнула дверь. Сигнал тревоги стал тише. Снаружи послышались голоса, потом все стихло.
Только сигнал тревоги.
Я пошевелил правой рукой. Браслеты плотно облегали запястья. Казалось, они стерли несколько слоев кожи. Попытался сосредоточиться на этом, представить, как я выгляжу — в кровоподтеках, царапинах, фиолетовых синяках, — потому что боль в спине, в пальцах левой руки, в шее, в ногах была очень сильной. Бушевала, как грохочущий, неистовый прибой.
Я снова закрыл глаза.
Меня поглотили чернота и тишина. Потом показалось, будто я поворачиваюсь, и передо мной появилась дверь.
За ней сиял свет. Поразительно яркий: он проникал в замочную скважину, в щели, в крохотное отверстие выпавшего сучка посередине. Я подошел, взглянул на дверную ручку и почувствовал, что тянусь к ней. Рук своих я не видел, но ощутил их на ручке. Ощутил, что поворачиваю ее.
Потом замер.
В пространстве позади себя я чуял чье-то приближение. Какого-то призрака. И вместе с ним появился далекий звук. Я его узнал. Это был шум разбивающихся о берег волн.
Такой же, как в тот вечер, когда я познакомился с Деррин.
Призрак словно кивал мне, подтверждал мою правоту.
Деррин ждет меня за этой дверью?
Ответа нет.
Я хочу видеть мою жену.
Я почувствовал, как призрак удаляется.
Пожалуйста, дай мне увидеть мою же…
— Дэвид?
Я открыл глаза. Снизу на меня смотрел человек: неряшливый, грязный. Он выглядел бездомным: покрытая пятнами разнородная одежда; поднятый капюшон куртки; заросшее косматой бородой лицо. Я не знал, реален ли он. Так часто терял сознание, что было трудно определить.
Человек подошел ближе.
Вспыхнула искорка узнавания. Потом исчезла. Но когда он сделал еще шаг к стремянке, я напряг память и вспомнил. Человек, вломившийся в мою машину. Ушедший от меня возле «Ангела». Тот, которого я видел у своего дома. Я знал его. Знал все время.
— Алекс…
Он взглянул на двустворчатую дверь и поднялся по ступенькам к моей правой руке. Взглянул на меня, расстегнул куртку и достал кусачки.
Щелк.
Браслет свалился с запястья.
Алекс подхватил мою руку, когда она падала, но это движение все же вывело меня из равновесия. Я зашатался на подставке для ног, крест завибрировал, когда я наклонился вперед, но Алекс вернул меня в устойчивое положение и медленно опустил мою руку.
Потом передвинул стремянку к левой перекладине креста и поднялся снова.
— Я вытащу гвозди, — сказал он. Голос звучал мягко, сочувственно. — Будет больно. Но вам нужно молчать. Если закричите, они услышат — даже сквозь сигнал тревоги.
Он положил кусачки на верхнюю шпалу и осторожно ухватил шляпку гвоздя в моем указательном пальце. Посмотрел на меня, затем снова на гвоздь.
И выдернул его.
Боль была адской — словно вырвали из сустава всю руку. Каждый дюйм гвоздя, каждая канавка, частичка ржавчины язвила, терзала, разрывала мою плоть, выходя наружу. Алекс показал мне гвоздь, словно вызывая какую-то реакцию. Гнев — или желание отомстить.
В глазах у меня двоилось.
Я снова потерял сознание.
«Дэвид».
«Дэвид».
Я очнулся и увидел, что Алекс смотрит на меня, оба гвоздя лежали на его ладони. Он взял мою руку. Перекусил кусачками соединяющее половинки браслета кольцо и посмотрел, как тот падает на пол, все еще прижимая мою руку к кресту. Затем осторожно опустил ее вниз. Я снова зашатался, ноги ослабели, и на сей раз он позволил мне упасть ему на плечо.
У подножья стремянки Алекс положил меня на живот.
Уголком глаза я видел, как он осматривает мою спину, проводит пальцами по следам от плети.
— Вам нужно сесть.
Я покачал головой. Я не в силах.
— Постарайтесь, Дэвид. Если не хотите умереть здесь, нужно сесть, чтобы я обработал раны.
Я снова покачал головой.
— Да, — твердо сказал он и перекатил меня на спину.
Я вскрикнул.
Он посадил меня, прислонив к кресту, и снял куртку. Положил ее на пол рядом с собой и вытащил что-то из внутреннего кармана. Длинное. Чистое. Я уронил голову и закрыл глаза. Где дверь? Я искал ее, но не видел. Не ощущал больше чужого присутствия. Ничего, кроме боли.
— Хорошо, — сказал Алекс.
Он сидел передо мной на корточках, держа в руках длинную, сложенную вдвое клейкую пленку. Потом стал обматывать ею мое тело, так туго, что, казалось, раздавит грудную клетку. Обертывал меня от подмышек до пояса.
— Снимать ее будет больно, — предупредил он, — но пока пленка умерит боль.
Он осторожно осмотрел раны на моей руке и забинтовал пальцы.
Я посмотрел на него:
— Почему?
— Что «Почему»?
— Почему ты пришел сюда?
Он поднял меня на ноги.
— Потому что кое-кто должен поплатиться.
И тут сигнал тревоги утих.
41
За комнатой для распятия тянулся длинный, узкий, тускло освещенный коридор, наводивший на мысль о военном лагере или бомбоубежище. Окон не было, лишь указывающая влево стрелка на стене с надписью «Поверхность». Мы находились под землей.
Алекс тащил меня, моя рука лежала на его плечах, ноги еле двигались. Он оказался прав: там, где была пленка, боль умерилась, по крайней мере на поверхности кожи. Внутри же все будто разрывали бритвенные лезвия.
На проводах над нами висели лампочки без абажуров, и мы проходили мимо множества дверей, большей частью закрытых, но несколько были открыты. Я заглянул в одну из комнат, маленькую и пустую, если не считать пары двухъярусных коек напротив друг друга.
Чем дальше мы шли, тем темнее становился коридор. Он был сырым, с затхлым, застоявшимся запахом. Рядом со швами в стенах шли ржавые полосы. Алекс остановился и прислушался. Над нами звучали приглушенные голоса. Разобрать слова не удавалось, трудно было даже понять, мужчины это говорят или женщины. Я снова начал терять сознание, но Алекс привел меня в чувство, заставив идти вперед.
В конце концов мы зашли в одну из дверей. За ней находилась треугольной формы прихожая с еще двумя дверями. Левая, с надписью «Операционная», была застеклена. Я разглядел внутри побеленные стены, зубоврачебное кресло, панель с выключателями и розетками над передней спинкой койки, кислородный баллон и такую же тележку, как у Легиона, полную скальпелей, долот, ножниц и зажимов. За дверью справа — без надписи и тоже застекленной — было почти темно, лишь тускло светилась флуоресцентная лампа.
Алекс прошел в правую дверь. Кроме той лампы, что я увидел, здесь было еще две таких же, метрах в десяти друг от друга. Проходя мимо, мы слышали их негромкое гудение. Этот коридор был короче, с двумя дверями по бокам и третьей, открытой в конце. От нее вверх шла лестница.
Внезапно там замелькали силуэты.
Алекс рванул меня вперед, в правую дверь. За ней оказалась комната, похожая на ту, что я видел раньше: две двухъярусные койки и стол. Алекс закрыл дверь и включил свет. На стене висели две зеленые спортивные куртки с капюшонами и две пары брюк. На полу стояли ботинки.
— Наденьте их, — негромко сказал он и, когда за дверью послышались голоса проходивших мимо людей, прижал палец к губам. Взглянув на часы, он усадил меня на одну из коек и протянул спортивную куртку: — Она вам понадобится. На улице холодно.
Он был невероятно сосредоточен, решителен, совсем не такой, как мне представлялось. Может быть, долгое пребывание в бегах меняет человека.
Алекс взглянул на мою левую руку:
— Вам помочь?
Я покачал головой и взял куртку. Когда поднял руки, следы от плети зажгло, словно раны облили спиртом. Над пленкой, где были открытые рубцы — глубокие, темные разрывы плоти, — куртка прилипла.
Алекс надел вторую куртку и снял с крючка брюки. Я посмотрел на свои трусы. На ноги. Следы от плети на бедрах начали синеть.
— Это стандартная одежда, — пояснил Алекс, но тут за дверью вновь послышались голоса, и он притих. Потом повернулся ко мне. Взглянул на часы. — Через минуту опять раздастся сигнал тревоги. Как только он зазвучит, попытаемся уйти. Понятно?
Я кивнул.
Алекс надел брюки и смотрел, как я делаю то же самое — медленно, неуверенно, словно старик. Затем подтолкнул ко мне пару ботинок. Подкладка внутри оказалась мягкой, как мех, ощущение было приятным. На пальцах ног и подъемах ступней у меня до сих пор оставались ссадины и ушибы после бега по лесу.
Алекс чуть приоткрыл дверь и выглянул. Снова посмотрел на часы:
— Пять секунд.
Послышался сигнал тревоги. На сей раз он звучал иначе: вместо коротких, отрывистых гудков долгие, протяжные завывания.
— Порядок, — сказал он и взял меня за руку. — Вперед.
Мы вышли в коридор и направились к лестнице, натянув капюшоны. У первой ступени я поднял взгляд. В свете лампочек начали появляться фигуры; другие, одетые, как и мы, шли нам навстречу. Их было трое. Они уставились на нас, пытаясь вспомнить, кто мы и где могли попадаться им на глаза. Я оглянулся и увидел, что одна из них, девушка, остановилась на ступенях, провожая Алекса взглядом.
— Алекс…
— Не останавливайтесь.
— Она знает тебя.
— Она узнаёт меня.
— Я так и сказал.
— Нет, — ответил Алекс. — Это не одно и то же. Она узнаёт меня, но уже не знает.
С верхней ступени в сером туманном свете я увидел «Вифанию»: треугольник крыши, под ним окно туалета, внизу клумбы. Возле клумб люди, одетые так же, как мы, копали землю — их было десять-двенадцать. Я слышал шум моря, поросшие вереском поля тянулись до самого берега.
— Мы в «Лазаре»? — спросил я.
Алекс шел сзади, держась в тени.
— Да, — ответил он. — По крайней мере в его части. Здание новое. Подземелья нет. В пятидесятых годах здесь был учебный армейский лагерь. Фермерский дом построили над подземельем.
Я взглянул на копавших:
— Что они делают?
— Переворачивают землю.
— Почему не последовали за другими вниз?
— Не знаю. Но выяснять у нас нет времени. — Он опять взглянул на часы. — Так. Первый сигнал тревоги раздался, поскольку были взломаны замки Красной комнаты.
— Красной комнаты?
— В которой они хранят воспоминания. — Алекс повернулся ко мне. — Там все ваши вещи: пистолет, бумажник, патрон, фотографии жены. Обручальное кольцо. Я взломал замки перед тем, как прийти за вами.
— А этот сигнал тревоги?
— Общелагерный. Он включается, если дверь в «Голгофу» остается открытой дольше пяти минут.
— Что такое «Голгофа»?
— На Голгофе распяли Христа, — ответил он. — Но здесь это комната для распятий.
«Голгофа». Так они назвали фиктивную корпорацию, через которую поступали их деньги. Теперь это название обрело для меня смысл.
Алекс взглянул на копавших, кто-то из них смотрел в нашу сторону. Молодые люди лет двадцати.
— Идите за мной, — сказал он.
Мы пошли налево, из темноты в свет. Было очень холодно, на земле все еще лежал снег. Близился вечер — солнце вдали пряталось за густую белую тучу.
Вход в лагерь был устроен в пристройке к «Лазарю». Мы прошли мимо двух затемненных окон и приблизились к красной двери в задней части дома. Рядом с ней находился небольшой навес для машин. Дорога от него вела к боковой части фермерского дома и соединялась с главной трассой возле «Вифании». Под навесом стояли «сёгун» и «форд-рейнджер».
Алекс взломал замки Красной комнаты долотом. Дверь была приоткрыта и слегка покачивалась от ветра. За ней размещалась небольшая кладовка площадью около десяти квадратных футов, с полками от пола до потолка с трех сторон и темно-красными стенами. На полках высились длинные ряды обувных коробок, поставленных друг на друга и занимавших почти все пространство. На них были написаны бесчисленные фамилии. Некоторые оказались мне знакомы — Мызвик, О'Коннел, Таун. Я снял коробку Алекса и заглянул в нее.
— Там пусто, — сказал он.
— Почему?
— У меня ничего не было, когда я вернулся.
— Вернулся? Откуда?
Он выглянул в приоткрытую дверь и посмотрел на меня:
— Расскажу, но не сейчас. У нас нет времени. Берите свои вещи.
Я стал их искать и на средней полке увидел коробку с надписью «Митчелл». Подошел ближе. Под фамилией стояло имя: Саймон. Саймон Митчелл. Друг Алекса. Про которого Кэрри сказал, что он тоже бесследно исчез.
— Это твой друг Саймон?
Алекс кивнул.
— И он сюда приехал?
Послышался шум. Кто-то открыл дверцу «сёгуна».
Я выглянул в узкую щелочку и увидел Мызвика, тянувшегося за чем-то к заднему сиденью. Он взял куртку, захлопнул дверцу и повернулся. Его взгляд скользнул по приоткрытой двери.
И остановился на нас.
Сквозь щель он увидел внутри движение.
Глаза его сощурились. Он сделал два шага вперед. Я оглядел комнату в поисках средства защиты и увидел, что Алекс делает то же самое. Но там не было ничего, кроме обувных коробок.
И тут я вспомнил о пистолете.
Я стал искать свою коробку, оглянулся и увидел Мызвика футах в шести от двери. Он был безоружен, но сжимал кулаки. Я оглядывал ряды коробок, пытаясь найти свою фамилию.
«Быстрее».
Мызвик был уже в пяти футах; я слышал хруст снега под его ногами.
«Быстрее».
Алекс взглянул на меня — с первым проблеском страха в глазах — потом на Мызвика.
«Быстрее. Быстрее».
И тут я увидел ее слева, на одной из верхних полок. Поднял руки, и спина будто взорвалась. Я стиснул зубы, едва не крича от боли. Но все-таки снял коробку и откинул крышку. Здесь была моя жизнь. Ключи от машины. Бумажник. Фотографии Деррин. Обручальное кольцо, которое я счел потерянным навсегда, когда оно покатилось по полу холодильника. Рядом с ним лежал патрон.
И пистолет.
Я схватил «беретту», поставил коробку на пол и встал за дверью рядом с Алексом. В щель между дверью и косяком я увидел тянувшегося к ручке Мызвика и спустил предохранитель — послышался щелчок.
Достаточно громкий, чтобы Мызвик замер.
Теперь я видел только часть его спины. Не знал, что он делает. Куда смотрит.
Мы долго оставались в таком положении. Потом Мызвик снова потянул дверь, дюйм за дюймом, и в комнату стало проникать больше света, падавшего на полки, коробки, на пол. Солнце стояло позади Мызвика, низко над горизонтом, и на половицы кладовки от него падала длинная тень. Когда он шагнул вперед, она стала короче.
Оказавшись в комнате, Мызвик сразу же увидел меня. Я навел ему в лицо пистолет. Он вздрогнул и отступил назад, наткнувшись на полку. Одна из коробок упала, и содержимое ее вывалилось. Фотографии. Ожерелье. Письмо. Чья-то забытая жизнь рассыпалась по полу.
Мызвик посмотрел на меня. На пистолет.
На Алекса.
— Ты напрасно вернулся.
Нас разделяли два фута. Я ткнул Мызвика стволом в нос. Хлынула кровь, потекла по его губам и подбородку. Когда он нагнулся, схватясь за лицо, я рукояткой ударил его в висок. Он упал на спину с глухим стуком.
Я на несколько секунд оцепенел от боли. Обретя наконец способность двигаться, взглянул на Алекса. Он растерянно смотрел на Мызвика — словно в сознании его теснились воспоминания. Потом повернулся к двери, за которой виднелась изрытая колеями дорога. Несколько землекопов все еще поглядывали в нашу сторону, пытаясь понять, что происходит.
Он открыл рот, чтобы заговорить со мной, и тут сигнал тревоги прекратился.
Тишина окутала ферму. Слышалось только позвякивание лопат о подмерзшую землю.
Алекс опустился на колени и стал рыться в карманах Мызвика.
— Что ты делаешь?
— Ищу ключ.
— Ключ?
Он молча продолжал искать. Однако в конце концов встал, явно обеспокоенный, снова посмотрел на группу и сказал:
— Нужно присоединиться к ним.
— Зачем?
— С ними нет инструктора.
— Ну и что? Я на пятнадцать лет старше любого из них. Они поймут, что я не участвую в программе. А если кто-то захочет поднять тревогу?
— Они не сделают этого, — ответил Алекс, не сводя глаз с молодых людей. — Так обработаны программой, что не смогут вспомнить, участвуем мы в ней или нет. И на возраст не обратят внимания. — Он взглянул на меня: — Когда у тебя нет памяти, нельзя быть ни в чем уверенным.
— Много у нас времени?
— Эндрю будет осматривать лагерь, комнату за комнатой, убеждаясь, что все в порядке. В последнюю очередь зайдет в «Голгофу», значит, у нас, — взглянул он на часы, — примерно минута до того, как он со своим цербером обнаружит, что вы больше не прибиты к кресту. И две минуты до их появления на поверхности.
— Я проделал дыру в заборе — можно вылезти в нее.
— Включен ток.
— Ток?
— Пропущен по изгороди.
Я посмотрел на изгородь, шедшую плавным изгибом вниз по холму от входа до берега и пересекающую вересковое поле. Когда стихал ветер и море успокаивалось, я слышал негромкое гудение тока.
— После сигнала тревоги ток включается на тридцать минут, — пояснил Алекс. — Его можно выключить только внутри лагеря, но мы не пойдем туда снова. Отверстие, которое вы проделали, отпадает. Остается лишь найти ключ и открыть им ворота. К ним ток не подведен. Но такие ключи есть только у инструкторов. Поэтому присоединимся к группе и будем ждать, когда кто-то из инструкторов вернется. Набросимся на него и отнимем ключ. — Он снова взглянул на часы. — Идете со мной?
Я кивнул. Все мое тело изнемогало от боли.
— Отлично, — сказал Алекс.
Я рассовал по карманам содержимое коробки, сунул пистолет за пояс брюк спереди и пошел за Алексом. Но вскоре начал отставать. Алекс схватил меня за руку и потащил вперед. Сердце болезненно сжималось, я задыхался. Рана в боку, нанесенная Легионом, нестерпимо ныла.
— Это может занять много времени, — произнес я.
— Нужно действовать быстро, — ответил Алекс, пристально глядя на вход в лагерь. Я обернулся и увидел камеру видеонаблюдения, установленную на крыше «Лазаря» и обращенную в нашу сторону.
Земля под снегом была усыпана камнями. Я ощущал каждую выпуклость сквозь подошвы ботинок, боль волнами проходила по коже. Алекс пытался ускорить шаг, таща меня вверх по холму. Всякий раз, поднимая взгляд, я ожидал, что группа приблизилась, но казалось, будто она отдаляется.
— И вот этим они занимаются весь день?
— Некоторые работают за пределами фермы.
— Местные жители связаны с ней?
— Нет. Только те, кто трудился здесь раньше. Когда кто-нибудь вроде тебя что-то разузнает, Эндрю меняет всех. В «Ангеле» теперь будут работать новые люди, кто-то другой начнет присматривать за квартирой. Лондонцы уедут в Бристоль; бристольцы окажутся здесь — на ферме или где-то в деревнях. «Голгофе» принадлежат несколько магазинов на побережье. Всякий раз, когда кто-то нарушает систему безопасности, ее обновляют.
Я кивнул на людей, копающих землю:
— Что они делают в деревнях?
— То же, что и здесь. Копают, сажают, убирают, носят, может быть, стоят за стойкой, обслуживают клиентов. Лакейские должности. Жалкая работа. Эндрю утверждает, что это самое чистое, беспорочное существование. Но на самом деле после здешней обработки ты больше ни на что не способен.
Под капюшонами виднелись несколько обращенных к нам лиц. Эти люди выглядели бы нормальными, даже здоровыми, если бы не их глаза, бегающие в отчаянных попытках свести воедино воспоминания, будто кусочки пазла.
Наконец мы подошли к группе, и еще несколько человек подняли глаза: две девушки и парень. Их руки, державшие черенки лопат, покраснели от холода.
Рядом к стене были приставлены четыре лопаты. Мы взяли по одной и сделали вид, будто копаем, закрыв капюшонами лица, но наблюдая за лагерем. Несколько человек из группы все еще смотрели на нас, особенно на Алекса, но когда мы начали копать, постепенно вернулись к работе.
— Я больше не смогу сражаться с ними, — сказал я. Мое тело словно горело в огне: каждая мышца, каждая кость. — Я буду для тебя обузой.
— Мы уйдем вместе.
Я посмотрел на него:
— Беги.
— А куда?
— Скрывайся.
— Дэвид, мне некуда деваться.
И тут появились они.
42
Их было двое. В одном я сразу же узнал Эндрю; другой был ниже ростом, в накинутом капюшоне, возможно, женщина. Выйдя из темноты лагеря, они осмотрелись, привыкая к сумеркам. Они знали, что мы на ферме, — оставалось только определить, где именно.
Оба сконцентрировали внимание на нашей группе. Медленное, ритмичное копанье; звук входящих в землю лопат; дующий с гор ветер и море. Что, если они сосчитали людей до нашего появления? Я посмотрел на Алекса. Он ответил мне быстрым взглядом, словно понимал, о чем я думаю.
Эндрю направился к фасаду «Лазаря». Женщина пошла к нам. Мы с Алексом слегка отвернулись и начали копать по-настоящему.
На путь от входа в лагерь у нее ушло примерно шестьдесят секунд. Ее сапоги со стальными подковками шаркали о камни под снегом. Если не считать Эндрю, инструкторы были одеты так же, как те, кого они якобы спасали, — в куртки с капюшонами и спортивные брюки, только не зеленые, а синие. Стоя вполоборота к женщине, я не мог как следует разглядеть ее лица, а когда она приблизилась, и вовсе отвернулся.
Наконец женщина поравнялась с группой. Я вогнал лопату в землю и украдкой покосился на нее. Она смотрела куда-то в сторону. Боль пульсировала в ранах на груди, на спине и в руке. Я замер на миг, вдохнул и продолжил копать.
Прошла минута.
Когда я взглянул на нее снова, она огибала группу, направляясь к «Вифании». Наклонилась к одной из женщин, смахнула землю с сапог. Потом пошла снова и наконец скрылась из моего поля зрения.
Я видел, как Алекс следил за ней глазами, когда она проходила позади меня.
Мы продолжали копать.
Через полминуты Алекс искоса взглянул на меня и отрывисто кивнул.
Пора.
Я так стиснул черенок лопаты, что побелели костяшки пальцев, и стал ждать второго кивка. Мы ни о чем не договаривались, не составляли плана. Но я понимал, что наступила команда приготовиться.
За ней последует сигнал действовать.
Слева от меня снова появилась женщина, ее взгляд был устремлен на девушку, копавшую рядом со мной. Остановилась футах в шести, и порыв ветра сорвал капюшон с ее головы.
Эвелина.
Должно быть, она почувствовала мой взгляд. Повернулась ко мне, прищурилась и поняла, кто скрывается под капюшоном. Очевидно, на миг подумала, что может меня урезонить. Сыграть на том, что мы некогда ладили, смеялись, даже были в какой-то мере привязаны друг к другу. Но потом вспомнила, как приставила к моей голове пистолет и позволила увезти в лес на расправу.
— Извини, Эвелина, — сказал я.
Она хотела позвать на помощь.
Я взмахнул лопатой, рассыпая землю, описал дугу и ударил Эвелину по голове. Я ощутил ладонями, как черенок дернулся от удара. Эвелина повалилась на колени, потом на живот, царапая щеку о землю.
И замерла.
Землекопы молча уставились на нас.
Алекс посмотрел на меня, на остальных и на ферму. Никого не было видно. Бросил лопату и, подойдя к Эвелине, стал обшаривать ее карманы. Кольцо с ключами он нашел в ее брюках: бронзовый от автоматического замка и серебряный с синей головкой. Алекс выбрал синий и показал его мне.
Потом увидел что-то за моей спиной.
Лицо его исказилось от страха и побледнело.
Я обернулся.
Легион, окруженный мужчинами и женщинами, неотрывно глядел на нас. Одет он был так же, как мы, капюшон накинут, лицо закрывала маска. В руке он держал автомат. Похожий на «хеклер-и-кох». Черный, компактный. С коротким стволом. Его взгляд был устремлен на Алекса.
— Алекс, — тихо произнес Легион, сбросив капюшон с головы.
Его голос, резкий, скрипучий, словно заигранная пластинка, заглушил шум ветра и моря.
Алекс поднял руки.
— Дэвид, нам нужно кое-что закончить, — сказал Легион, не глядя на меня. Ствол его автомата смотрел Алексу в грудь.
— Нет, — гневно ответил я и выхватил из-за пояса «беретту». Резкая боль в груди и спине. — Мы уже закончили.
Легион взглянул на меня. Тело его осталось неподвижным. Повернулась только голова. Взгляд мрачный, сосредоточенный. Секунду он походил на куклу-чревовещателя — словно голова его не имела никакого отношения к мышцам, костям, сухожилиям тела.
— Мы закончим то, что начали, таракан, — сказал он. Звук его голоса резал слух. — Брось пистолет, иначе я прошью Алекса пополам автоматной очередью.
— Дэвид, не бросайте, — проговорил Алекс.
Я взглянул на него, потом снова на Легиона. Тот по-прежнему смотрел на меня, не двигаясь, не обращая внимания на сильные порывы ветра.
— Брось пистолет, — сказал он снова.
— Дэвид, они не могут убить меня.
— Брось пистолет, — повторил Легион в третий раз.
— Дэвид, не надо — они не могут убить ме…
Легион стремительно ткнул Алекса стволом в лоб. Голова его запрокинулась. Он потерял сознание, еще не успев упасть. И рухнул на землю, словно мешок с цементом, даже не раскинув рук.
Легион повернулся ко мне и опустил автомат. Он не видел во мне угрозу. Шагнул вперед, оттолкнув двух членов группы. Одна из девушек упала. Остальные опустили глаза — страх мешал им даже повернуться в сторону этого убийцы.
— Стой, — сказал я.
Он сделал еще шаг.
— Я застрелю тебя.
— Не застрелишь.
— Даже не сомневайся.
«Ради добрых дел стоит сражаться».
Голос Деррин, внезапный, неожиданный.
Легион заметил в моем лице проблеск воспоминания и остановился. Мои ладони взмокли от пота. Я ощущал прилив адреналина, сердце громко стучало. Я снова взглянул на пистолет, потом на человека передо мной.
«Воспользуйся, Дэвид, этой возможностью».
Я выстрелил. Пуля попала Легиону в плечо. Он дернулся назад и наткнулся на одного из землекопов. За моей спиной закричала женщина. Звякнула упавшая на землю лопата. Легион нетвердым шагом отошел от группы, зажимая рану.
Я взял себя в руки и направился к «Вифании», оставив Алекса лежать на земле. Умирающего. А может, мертвого. Быстро обогнул угол дома и пошел к задней двери. Сзади захрустел снег.
Этот дьявол приближался.
Я пинком открыл дверь и тут же сообразил, что лезу в ловушку. Посреди кухни обернулся и увидел его силуэт за окном.
Выходить было поздно.
Через гостиную — уже темную, потому что дневной свет начал меркнуть, — я пошел к лестнице. Оглянулся. Из полумрака кухни появился он: рога на маске; бегающие в отверстиях глаза; широкий плотоядный рот.
Я побежал к лестнице и возле нее неловко упал. Боль пронзила грудь, когда я с трудом поднимался на четвереньки, выстрелы пробили стену за моей спиной. От старых кирпичей полетели пыль и осколки. Я услышал, как он идет через гостиную по битому кафелю. Взбежал на лестничную площадку, вслед мне ударила очередь, пули впивались в стены, отскакивали от каменной кладки, застревали в половицах.
Я выстрелил в ответ три раза и побежал в комнату А. Он неотступно следовал за мной. Я слышал его легкие шаги по ступеням. Он был быстрым. Худощавым. Стройным.
Поднявшись наверх, Легион снова выстрелил. Мне послышался его шепот, потом слова заглушила автоматная очередь, пули полетели мне вслед. В ноздри ударил запах гнили и сырости.
Я огляделся.
Дымовая труба, шедшая от камина внизу, была достаточно широкой, чтобы служить укрытием. Я лег за ней. На лестничной площадке засверкали вспышки. Пули прошили дверной косяк и стены. Летели щепки. Осыпалась штукатурка. Легион продолжал стрелять: труба рядом со мной треснула, половицы трещали и ломались. Одна пуля пролетела в дюйме от моей ноги, когда я перекатился на бок.
Ближайшее ко мне окно разлетелось вдребезги. Осколки сыпались на пол, в проем стало задувать снег с крыши. Я сжал пистолет обеими руками. Легион ступил в комнату. Я ждал, чтобы он подошел поближе, но услышал щелчок автоматного затвора.
У него кончились патроны.
Тишина накрыла меня взрывной волной.
Собрав все свои силы, я выглянул из-за трубы и сделал шесть выстрелов. Одна пуля угодила в дверь. Другая полетела через лестничную площадку. Остальные засели в стенах комнаты — все были выпущены впустую. Легион успел укрыться слева от дверного проема.
Я терпеливо ждал, когда он появится снова. Но он угадал мое намерение. Я слышал только собственное дыхание.
— Т-т-таракан, — прошептал он, с металлическим щелчком загоняя в автомат новую обойму.
В воздухе повисла тишина.
Потом я кашлянул.
Легион вошел, стреляя в мою сторону. Я снова нырнул в укрытие, закрывая лицо от пыли и стекла. Пули свистели мимо. Одна пробила половицу в двух дюймах от моей руки. Другая задела ботинок, оторвав кончик носка.
Я понимал, что нужно отвечать огнем, попытаться остановить его. Иначе он будет неумолимо приближаться, пока не убьет меня. Я сжал пистолет и расстрелял всю обойму.
Первые три пули прошли далеко от цели, Легион даже не прекратил стрельбу. Четвертая ненадолго прервала автоматную очередь.
Пятая во что-то попала.
Я услышал неуверенные шаги, удаляющиеся от комнаты.
Я не знал, ранен Легион или ведет игру. Боль становилась непереносимой. Я тяжело дышал. Осколки стекла впивались в кожу при малейшем движении.
Я дрожащей рукой вынул из «беретты» обойму и убедился, что расстрелял все пятнадцать патронов.
Чуть подождал. Перевел дух.
Зубы мои стучали. Глаза слезились. Я пытался уловить движение Легиона. Но слышал только шум ветра.
— Так не должно быть, — сказал я.
Ничего. Молчание. Ни единого звука.
Я посмотрел на свои колени. Пистолет казался слишком тяжелым. Тело словно вывернули наизнанку. Легион чудился непобедимым, даже если я ухитрился попасть в него. Он будет ждать — солдат, обученный использовать тишину и время в свою пользу.
Я сглотнул. Слюна скользнула по горлу к середине груди и там взорвалась, как граната. Грудь и спину охватила боль.
— Так не должно быть, — повторил я.
Молчание.
Я полез в карманы и стал потихоньку вынимать все, что взял из обувной коробки: бумажник, ключи от машины, фотографии Деррин, обручальное кольцо. И патрон. Гильза запотела от вечернего холода, проникающего в разбитые окна.
Патрон.
Вынув пустую обойму, я вставил его в патронник «беретты».
43
Я медленно выбрался из-за трубы, держа пистолет наготове. Пополз по полу на коленях, дрожа всем телом. Впереди, на лестничной площадке, я увидел ошметки снега, упавшего с его подметок. Половицы под моими ногами были расщеплены автоматными пулями.
Возле дверного проема я навел пистолет на стену между двумя спальнями. Легион прятался там, перезаряжая автомат, — но теперь здесь было пусто. Я посмотрел вправо, на ванную, потом влево, на лестничную площадку — его нигде не было. Значит, он мог находиться только в одном месте.
За соседней дверью. В комнате с кольцами.
Я двинулся вдоль стены, сжимая «беретту». Руки мои покраснели от усилия. Мышцы напряглись, вены на запястьях проступили сквозь кожу. На миг мне привиделся Легион, сидящий в углу комнаты и открывающий огонь, пока я пытаюсь сделать выстрел. Я заколебался. Остановился возле двери.
И внезапно почувствовал его запах.
Одеколон не мог заглушить вонь. Я ощущал только смрад гниения, словно смерть ползла ко мне по полу. Я оказался прав. Это был присущий ему запах животного. Предостерегающий сигнал. Запрет подходить ближе. Но это было необходимо, чтобы покинуть ферму живым.
Выглянув из-за двери, я осмотрел углы. Мне показалось, что он сидит, скрытый мраком, прямо передо мной.
И тут я получил сильнейший удар.
Я не видел приближения Эндрю. Даже не думал ни о чем подобном. Удар подбросил меня, колени оторвались от пола, пистолет выпал из руки. Эндрю стоял надо мной с ножкой от стола. Я машинально потянулся за пистолетом, хотя тот лежал слишком далеко, и, получив удар по ребрам, закричал.
Я попытался отползти подальше, но мои пальцы ослабели, и Эндрю ударил меня снова, по лодыжкам. Я заорал от боли, по ноге прошла парализующая дрожь. Третий удар пришелся на поясницу, и на сей раз я почувствовал, как кожа треснула под клейкой лентой.
Эндрю молча смотрел на меня. В черной одежде он казался более крупным. Более сильным. В полутьме я увидел на его лице сожаление. Даже легкое сострадание.
— Я понимаю, — мягко сказал он, присев возле меня на корточки. — Понимаю твои чувства. Тебе отчаянно хочется вернуть ее.
Я ударил его ногой, метя в колено. Промахнулся, но заставил потерять равновесие, он оперся рукой о пол, чтобы не упасть на спину. Я поискал взглядом «беретту». Она была слева от меня, примерно в шести футах.
Я встал на четвереньки и пополз к ней.
Но Эндрю был уже на ногах. Он шагнул ко мне и вновь ударил ножкой стола по пояснице, где открылась одна из ран.
Я вскрикнул и рухнул на живот.
Наступила недолгая тишина. Эндрю проверял, способен ли я двинуться снова. Я уголком глаза увидел, как он опять присел, но подальше, чтобы я не мог дотянуться.
— Когда я вышел из тюрьмы, — заговорил он, вертя в руках ножку от стола, — надзиратель за условно-досрочно освобожденными нашел мне работу футбольного тренера в молодежном клубе. Он приятельствовал с его руководителем. В первый же вечер, когда я там появился, руководитель отвел меня в сторону и сказал: «Я знаю про твою судимость. Взяв тебя на работу, я просто оказал любезность другу, так что, если проштрафишься хоть раз, хотя бы скажешь, что у нас кончился апельсиновый сок, ты уволен». Я получал двадцать фунтов в неделю. К воскресенью ничего не оставалось. Искушение украсть, кого-то ограбить было очень сильным.
Я посмотрел на «беретту».
— Только попробуй, и я проломлю тебе каблуком затылок.
Я взглянул на него.
— Дай мне лишь повод, Дэвид. Не терпится посмотреть, как твое лицо растечется по половицам.
Я закрыл глаза. Попытался припомнить план здания. И что-нибудь, пригодное для защиты.
Эндрю заговорил снова.
— В тюрьме было плохо, — продолжил он, и я стал наблюдать за ним. — Поэтому возвращаться туда не хотелось. А через пять месяцев все изменилось. Я разговорился с матерью одного из ребят. У него была лейкемия, но болезнь отступила. И то, как она говорила о сыне, о своей любви к нему, совершенно потрясло меня. Узнав, что она не замужем, я тут же пригласил ее на ужин — еще даже не зная имени. Она впервые повела меня в церковь. Благодаря ей я обрел веру.
Эндрю встал.
— Ее звали Шарлотта.
Он долго молчал, не сводя с меня глаз.
— Мы встречались около двух лет, потом лейкемия у ее сына вернулась. Мы уже жили вместе, у меня была работа. Все казалось превосходным. Но когда Шарлотта узнала, что болезнь возвращается, в ней что-то перевернулось, словно она поняла: теперь ее мальчика не спасти.
Его взгляд затуманился.
— Через три месяца после его смерти я пришел домой и увидел Шарлотту под водой в ванне. Она приняла много снотворных таблеток.
Он сильнее сжал ножку стола.
— Вот тогда у меня возникла эта идея — создать место для помощи людям начать все заново. Избавиться от воспоминаний, от всего, что хотелось бы забыть. Я отправился в банк и получил отказ. Но через несколько месяцев один человек пошел мне навстречу.
Я покачал головой.
— Как это понимать? — спросил Эндрю.
Я с трудом преодолел боль в спине.
— Ты никому не помогаешь.
Он молчал. Наблюдал за мной.
Потом взмахнул ножкой стола. Удар пришелся мне по подбородку.
— Проклятие!
Голова стукнулась о пол, лицо залило кровью. Перед глазами все поплыло. Сознание помутилось.
— Уж ты-то должен понимать, что я стараюсь делать! — выкрикнул он дрожащим от ярости голосом.
Эндрю ненадолго скрылся из виду.
— Это место создано для таких, как ты!
Он появился из темноты и наклонился ко мне:
— И оно не перестанет действовать.
Его лицо обрело отчетливые очертания.
— Ты не остановишь меня, Дэвид.
Он занес ножку стола над моей головой. Стиснул ее крепче, сжал зубы. Я собрал для защиты все свои силы.
Но удара не последовало.
Раздался глухой стук.
Эндрю зашатался, держась за голову.
На верху лестницы, позади него, стоял Алекс. Он вновь ударил Эндрю чем-то тяжелым. Тот согнулся, держась за живот.
Алекс нанес новый удар.
Рослый человек неловко шагнул вперед и упал на пол, как подстреленный на охоте олень. Алекс бил с такой силой, что откололся кусок доски в его руках и полетел в ванную, упав среди стекла.
Алекс, бросив на меня взгляд, пнул Эндрю в лицо. На стену позади него брызнула кровь. Но это его не остановило. Глаза Эндрю остекленели. Я слышал, как трескается кожа, ломаются кости. Ни вскриков. Ни стонов. Ни дыхания. Только шлепки, как при отбивании мяса.
— Алекс, — сказал я.
Он остановился, тяжело дыша, и оглядел меня, мой пистолет, кровь на одежде.
Подошел и помог мне встать, подхватив под мышки. Мне было трудно сохранять равновесие. Тело, казалось, вот-вот распадется. Он повел меня обратно к комнате А. Я поднял с пола пистолет и сжал его изо всех сил. Когда нас поглотила темнота, я притянул к себе его голову.
— Легион, — прошептал я, указывая на стену, разделявшую спальни. Он сразу же понял. В лице появился ужас.
Щелк.
Мы повернулись в сторону Эндрю. Но звук донесся из комнаты с кольцами.
Щелк.
Щелк.
— Ах ты, черт, — пробормотал Алекс. — Он идет сюда.
44
— Вам нужно меня использовать, — прошептал Алекс, глядя на дверь. — Сделать вид, будто собираетесь убить.
— Что?
Алекс встал. Я схватил его за руку и усадил снова.
— Что ты делаешь, черт возьми?
Он пристально смотрел на меня.
— Они не могут меня убить.
— Могут.
— Нет.
— Могут, Алекс.
— Схватите меня и тащите на лестничную площадку.
— Ты спятил?
— Сделайте так! — Он взглянул мне прямо в глаза. — Приставьте пистолет к моей голове и ведите. Когда увидите его, угрожайте меня убить.
— Ты, должно быть, сошел с ума.
— Нет, — ответил он. — Доверьтесь мне.
Я молча смотрел на него.
— Пожалуйста, Дэвид. Доверьтесь.
Он встал ко мне спиной. Я ждал, что он повернется. И я увижу страх в его глазах. Но Алекс смотрел в темноту, будто солдат, готовый покинуть траншею.
— Сделайте так, — повторил он.
— Алекс, Легион убьет тебя.
— Нет, — сказал он, теперь уже раздраженно.
Алекс стоял неподвижно, глядя на лестничную площадку. Я поднялся и подошел вплотную к нему, чтобы Легион не мог беспрепятственно выстрелить в меня. И мы двинулись вперед. Половицы скрипели под нашими ногами. Ботинки Алекса задевали расщепленные доски и осколки стекла. Мы вышли на лестничную площадку, заскользив в одном месте по крови Эндрю. Затем повернули направо и медленно ступили в комнату с кольцами, каждый шаг казался труднее предыдущего.
Все дальше и дальше в это логово.
— Я убью его, — сказал я, глядя в темноту, свисающую со стен и окон, как одеяла. И осмотрелся, прижимая пистолет к затылку Алекса. — Если придется выбирать, клянусь, я убью его.
Шажок к середине комнаты.
— Клянусь.
Никакого ответа. Никакого движения.
— Ты слышишь меня?
Я поглядел влево и вправо.
— Я убью его, не сомневайся.
Глаза слегка привыкли к темноте. Из угла комнаты начали появляться очертания. Неровный пол. Выцарапанная в стене надпись «Помогите». Кольца. Сочащаяся вода.
— Ты хочешь этого?
Новые очертания.
— Отвечай.
Мы медленно шли дальше.
— Отвечай.
Щелк.
Позади меня взвели затвор, и прежде чем мы успели обернуться, я ощутил приставленное к затылку дуло.
Легион перехитрил нас. Перешел в темноту на лестнице, пока мы с Алексом составляли план в соседней комнате.
— Таракан, — негромко произнес он.
— Я его убью.
Он вдавил ствол сильнее.
— Ты не убийца, таракан.
— Брось автомат! — потребовал я, ощущая затылком дуло.
— Нет.
— Брось.
Тот же тон, то же самообладание.
— Нет.
— Немедленно брось.
Он стремительно наклонился к моему уху. Маска коснулась щеки. Его запах. Его горячее дыхание, проходившее через отверстия в пластике.
— Нет, — сказал он снова.
— Я держу пистолет у его головы, — медленно произнес я. — Хочешь рискнуть?
Легион отстранился и ткнул меня стволом в затылок.
— Ты гнусный таракан!
— Брось автомат.
— Твое место в нечистотах.
— Брось, черт возьми, автомат.
Дуло сильнее вдавилось мне в затылок. Казалось, он делает выбор.
— Даю тебе три секунды, — сказал я.
Автомат не двинулся.
— Раз.
Ничего.
— Два.
Я взвел курок «беретты».
— Т…
Последний толчок стволом, и я услышал, как стекло захрустело под ногами Легиона, когда он отступил назад.
Я повернулся так резко, что Алекс едва не споткнулся, и посмотрел на Легиона. Он стоял в дверном проеме. Держал автомат в опущенной руке, второй — похожий на «ЗИГ-Зауэр Р-250» — был заткнут за пояс. Рукава его были закатаны, обнажая татуировки. Он смотрел на меня через отверстия в маске, неторопливо помигивая. Язык змеился в прорези рта. Его правое плечо было в крови, но он словно не чувствовал раны.
— Брось его, — указал я подбородком на автомат.
Легион не шевельнулся.
— Я выстрелю ему в голову!
Он посмотрел на меня, на Алекса, снова на меня. Возможно, не верил, что я способен убить. Если ты убийца, это сквозит в твоем взгляде. Он видел, что со мной все иначе. Но видимо, слышал, что я сделал с их людьми, а значит, при необходимости могу убить. Если до этого дойдет, я постараюсь опередить их.
— Хочешь, чтобы я снова начал считать, гнусный псих?
Его глаза под маской сощурились. Потом он разжал руку, и автомат упал на пол, разбросав осколки стекла.
— Теперь пистолет, — кивнул я на пояс.
Легион помедлил, положил руку на «ЗИГ». Пальцы его скользнули по оружию, будто ножки насекомого, один по спусковому крючку, другие по рукоятке. Длинные, серые, с кровью и грязью под ногтями. Я отвел «беретту» от затылка Алекса. Прицелился Легиону в голову. Он бросил взгляд на пистолет, вынул «ЗИГ» из-за пояса, чуть помедлил и разжал пальцы. Тот упал с металлическим стуком.
— Я чувствую вкус твоего страха, таракан.
Я равнодушно пожал плечами. Но каждое его слово походило на острие ножа. Он жил за счет любого проявления страха. И, даже бросив на пол оружие, оставался опасен.
— Отбрось ногой стволы.
Я думал, что придется повторять, но Легион немедленно повиновался. Это сразу же меня встревожило. Все происходившее до сих пор было борьбой. Теперь он без малейшего раздумья отбрасывал оружие.
— Руки за голову.
Он фыркнул и вместо этого медленно снял маску. Я почувствовал, как Алекс вздрогнул. Дьявол мигнул, глядя на меня, и провел ладонью по выбритому темени. Рот его растянулся в улыбке, показался отвратительный язык. Он облизнулся:
— Я сожру тебя.
— Руки за голову.
Он снова улыбнулся. Но выполнил требование. Опять слишком послушно. Что-то было неладно. Я упустил нечто важное. Что?
— Повернись! — приказал я.
Легион уловил перемену в моем голосе и усмехнулся:
— В чем дело, таракан?
— Повернись.
— Боишься?
— Повернись.
Глаза его расширились, словно два громадных отверстия в голове, вбирающих темноту из комнаты. Я почувствовал, что теряю самообладание.
— Боишься? — произнес он тихо, зловеще.
— Замолчи и повер…
Тут он качнулся в сторону и внезапно из-за спины выхватил нож. С маленькой рукояткой, но длинным, чуть изогнутым лезвием, блестевшим даже во тьме. Метнулся к нам и полоснул Алекса по груди. Алекс, отшатнувшись, налетел на меня, чуть не сбив с ног.
Легион снова рванулся вперед, размахнулся и ударил рукояткой ножа Алекса по виску. Тот качнулся, ноги его подогнулись. Я увидел длинный, неглубокий разрез. Крови не было, однако нож рассек его куртку, словно бумагу.
Легион вновь ударил Алекса по виску, и тот повалился влево, увлекая меня за собой. Сначала я не понял, зачем он это сделал — толкнул меня на пол и упал сверху. Но тут же сообразил: Алекс защищал меня.
Легиону приходилось действовать осторожно, и он вонзил лезвие в пол возле моего уха. Попытался заставить меня двигаться, защищаться. Но я не мог шевельнуться, придавленный к полу. Легион саданул Алекса ногой по лицу, и затылок его ударил меня по носу, словно молот. В глазах заплясали белые огни. Кровь хлынула мне в рот, попала в глаза. Когда звуки вернулись, Легион скатывал с меня почти бесчувственного Алекса. Я поискал взглядом «беретту», но она оказалась слишком далеко.
Легион, согнувшись, волочил Алекса по комнате, куртка его задралась. На кожаном ремне висели ножны, теперь пустые.
Покончив с этим, он посмотрел на меня горящими глазами. Лезвие ножа казалось продолжением его руки.
Я приподнялся, оглядываясь в поисках оружия. Футах в пяти от меня лежал «ЗИГ» Легиона. Я бросился к нему, но Легион, навалившись сверху, ударил меня коленом в поясницу, чуть ниже следов от плети. Я рухнул на пол лицом вниз. Мы проехали по половицам, разбрасывая стекла. Уголком глаза я видел татуированную руку, с силой упирающуюся мне в шею. Другая рука заносила над головой нож.
Заключительный акт.
Внезапно хватка его ослабла.
Я повернул голову еще немного и увидел, что позади Легиона стоит Алекс, приставив автомат к его затылку.
— Что ты делаешь? — улыбнулся Легион.
— Отпусти его, — произнес Алекс слабым голосом.
— Что делаешь, таракан?
Я чувствовал, как осколки стекла впиваются в щеку. Но когда попытался поднять голову и смахнуть их, Легион сильнее вжал меня в пол. Пальцы его впились в мою шею.
— Ты слышишь? — оглянулся он на Алекса.
Я мало что видел, но «ЗИГ» находился в поле моего зрения, примерно в футе от лица. Когда Легион навалился на меня, мы оказались ближе к нему.
— Тебя давно следовало убить, — сказал он Алексу.
Я вытянул руку на дюйм и замер. Он ничего не заметил, и я сдвинул ее еще на дюйм.
— Нужно было помучить тебя.
Я продолжал тянуться к пистолету, ожидая, что рано или поздно Легион заметит мои усилия, но он, охваченный злобой на Алекса, впервые начал терять контроль над собой.
— Искромсать на куски.
Мои пальцы коснулись «ЗИГа».
— Вот чего ты заслуживал.
Я потянул пистолет к себе. Сжал рукоятку, положил палец на спусковой крючок. Теперь «ЗИГ» был у меня в руке. Я ощущал тяжесть его корпуса. Его завершенность.
— Ты заслуживал пыток! — яростно выплюнул он через плечо. — Ты таракан, такой же, как этот…
Он посмотрел на меня.
Его пальцы сжимали мою шею.
Я оторвал пистолет от пола. Упер ствол ему в живот.
И выстрелил.
Легион свалился с меня, мгновенно разжав пальцы. Я перекатился на бок и увидел, что он держится за живот под грудной клеткой. По руке текла кровь. Он поднял нож, замахнулся, но силы покинули его. Он завалился назад и сполз по стене, выронив нож.
Я взглянул на Алекса. Он кивнул и бросил автомат на пол. Его вырвало; страх и адреналин сделали свое дело.
Я положил «ЗИГ» и с трудом поднялся. Моя «беретта» лежала возле тела Легиона. Я подошел к ней и вынул обойму.
В магазине оставался один патрон.
Тот, который я всегда держал при себе.
Я сделал несколько шагов и ткнул стволом тело дьявола. Он чуть сдвинулся; мертвый груз. Из маленькой раны под грудной клеткой кровь обильно текла на его одежду и сбегала на пол. Я задрал его куртку. Под ней был тонкий черный жилет. Теплый. Может быть, военный. С карманами на молнии.
В одном из них я нашел три фотографии.
На одной мы с Мэри разговаривали на ее крыльце. На второй я стоял с Джейд возле «Ангела». На третьей были мы с Деррин, Легион стащил ее из моей спальни в ту ночь, когда пришел меня убивать. Мое лицо обводили красным стержнем, пока не начала рваться фотобумага.
Алекс позади меня прошел из комнаты к лестничной площадке, держась за лицо и слегка хромая, и скрылся из виду. Мне показалось, что он вот-вот заплачет.
Я обернулся и увидел, что Легион сменил позу.
Глаза были открыты.
Рука его взлетела к моему горлу, пальцы сомкнулись вокруг гортани, впиваясь все глубже. Я не мог пошевелиться. Только смотрел на него. Кислород перестал поступать в мозг — казалось, меня сковал потусторонний холод.
«Защищайся!»
Я нащупал спусковой крючок «беретты».
Приставил пистолет наугад.
«Воспользуйся, Дэвид, этой возможностью».
И выстрелил.
Пуля пробила ему горло.
Он повалился на бок, глаза потемнели еще больше, словно перед ним открылись адские врата. Потом дьявол навсегда затих.
45
Еще до рассвета я подогнал «сёгун» к «Вифании». Мы с Алексом вынесли Легиона и бросили в заднюю часть машины. Даже мертвые, его глаза по-прежнему смотрели на нас. Такие же страшные, как раньше, когда мигали и бегали под маской.
Затем мы вынесли Эндрю. Он был более крупным и тяжелым. Мы тащили его вниз по склону холма, переломанные кости двигались под кожей. Подойдя к «сёгуну», мы взгромоздили его на Легиона, чтобы не видеть больше глаз дьявола.
После этого собрали всех, кого смогли найти — наркоманов и жертв жестокого обращения, приехавших на ферму с ожиданием лучшей жизни, — и повели в гостиную в «Лазаре».
Их было двадцать два человека, одинаково здоровых, но страдающих амнезией, кто-то находился в начале программы и одурел от наркотиков, которые их заставляли принимать. Они наблюдали за нами с застывшими лицами, когда мы их рассаживали, многие выглядели совершенно лишенными воли; казалось, они умирают изнутри. Мы с Алексом приготовили горячие напитки, раздали одеяла, и я задумался, смогут ли они начать жизнь заново.
Мызвик все еще лежал на полу в Красной комнате. Волосы его слиплись от крови. Она запеклась под ним там, где голова ударилась о шероховатый бетон. Перекатив мертвеца, я увидел в основании его черепа отверстие величиной с персик. Кусок бетона пробил ему затылок, когда он упал. Выйдя из Красной комнаты на пронизывающий холод, я осознал, что совершил четыре убийства.
И не жалею ни об одном.
Другие инструкторы — в том числе Эвелина — исчезли, покинули ферму. И вряд ли бы мы нашли их в ближайшей деревне, куда тянулись щупальца этой организации. Никто сюда не вернется. Они подались в бега, возможно, понимая, какое отчаяние испытывали молодые люди на ферме, где рушилась их жизнь.
Когда забрезжил рассвет, мы поехали на «сёгуне» вдоль берега к небольшой бухте. Величественные утесы поднимались из моря на триста футов. Волны разбивались об их подножия, и этот шум заглушал ветер. Во дворе «Лазаря» мы нашли несколько бетонных блоков. На краю утеса привязали их к Легиону и Эндрю — а потом столкнули тела вниз. Они завертелись в воздухе и исчезли в морской пучине — сначала Эндрю, потом Легион, словно цепляясь за существование даже после того, как жизнь покинула тело.
В конце концов темнота поглотила обоих.
Возвратясь в дом, мы постарались обнадежить несчастных. Они смотрели на нас недоверчиво. Их примыкали к кольцам в комнатах, пахнувших смертью. Их запугивал убийца, который наблюдал за ними из темноты и распинал на кресте. Воспоминания их исчезли, но они не были глупцами. Они понимали, что новая жизнь будет не такой, как обещали Майкл, Зак, Джейд и все остальные.
Покончив с этим, мы вышли с фермы через главные ворота и направились к моей машине. Алекс вел, а я сидел, подавшись вперед, стараясь не коснуться кресла спиной.
Проехав минут десять по шоссе, мы припарковались у таксофона и анонимно позвонили в полицию.
46
Остановились мы на станции техобслуживания возле Манчестера. Табло показывало в помещении минус три градуса. Мы сели за столик у окна, выходящего на детский парк, и взяли кофе. Пальцы моей левой руки все еще были обернуты клейкой лентой. Адреналин постепенно убывал, и я начинал чувствовать тупую боль в суставах, нервную усталость, жжение истерзанной плоти.
На отражении в стекле я видел, что люди таращатся на нас. Один избит до неузнаваемости, другой выглядит так, словно шесть лет прожил на улицах. Видел и свои повреждения — на лице, на пальцах — и задавался вопросом: как объяснить их в больнице? Если, конечно, я туда пойду. Выпив кофе, мы направились к машине, включили обогреватели и выехали на шоссе.
Минут через двадцать с бледного послеполуденного неба пошел снег. Я повернулся к Алексу. Он вел машину, кофе его дымился в подставке для чашек.
— Как ты узнал обо мне?
Алекс взглянул на меня и снова стал смотреть на дорогу.
— Проник в дом родителей, нашел ваше имя и адрес, — ответил он. — Вот кем я стал. Беглецом. Я хотел, чтобы мать увидела меня в тот день. Позволил ей идти следом, чтобы она окончательно убедилась, а потом молился, чтобы она обратилась к кому-нибудь. Я наблюдал за ней, когда она приезжала в Лондон. Шел от поезда до работы, надеялся, что в конце концов она попросит помощи. Так и вышло. Она пришла к вам. Я ничего не знал о вас, не смог найти вашего телефона в справочнике. Потому и забрался в дом родителей. Чтобы узнать, кто вы.
— Как же ты уходил с фермы?
Его руки стиснули руль.
— Однажды вечером — месяцев через девять после того, как Мэт убедил меня отправиться туда, — я услышал в коридоре знакомый голос. Выглянул за дверь — и увидел Саймона.
— Своего друга?
Алекс кивнул:
— Я не мог поверить, что это он.
— Но это был он.
— Да, — ответил Алекс. — Он. Они обращались с ним… Я ни разу не видел ничего подобного. На него надели поводок и вели как животное. Я отправился следом, ожидая, что меня остановят, но беспрепятственно достиг конца коридора. Прошел под их камерами видеонаблюдения, и никто не попытался меня задержать. Казалось, ферма опустела. Обычно здесь контролировали каждый твой вдох, но мне удалось выйти из комплекса и подняться на поверхность.
— Ты нашел Саймона?
— Нет. Я слишком отстал… — Он не договорил. — И, поднявшись на поверхность, тут же забыл о нем.
— Почему?
— Потому что ворота были открыты.
— Главные ворота?
Алекс кивнул:
— Открыты настолько, чтобы я мог убежать. Тело говорило мне: «Беги», — но мозг удерживал. Они всегда запирали ворота.
— Это была какая-то ловушка?
— Так я и подумал. Но, постояв минуты две, пошел к воротам.
— И покинул ферму?
— Нет. Когда дошел до вершины холма… там был Эндрю.
— Он поджидал тебя?
— Просто был там. В тени. Я находился футах в четырех от ворот, достаточно близко, чтобы побежать со всех ног, если он попытается схватить меня, — но он не пытался. Просто стоял.
Я посмотрел на Алекса:
— И что делал?
— Ничего. И когда я наконец направился к воротам, он сказал: «Привозить тебя сюда было ошибкой. Ты не нужен нам здесь, Алекс. Мне надоело сражаться с тобой, не иметь возможности давать тебе необходимые наркотики. Будь ты участником этой программы, мы давно принесли бы тебя в жертву. Но ты не участник — никогда им не будешь, — и я готов отвечать за последствия. Я больше не хочу видеть твоего лица».
— Он так сказал?
— Да, я все еще считал это ловушкой, но, когда вышел на дорогу, оглянулся и увидел, как Эндрю закрыл за мной ворота. И сказал: «Если у нас возникнут осложнения, если попытаешься навредить нам, привести сюда кого-нибудь, мы до тебя доберемся. И тогда нам будет наплевать, какая у тебя защита, — мы убьем тебя». И пошел обратно на ферму.
— Что он имел в виду под «защитой»?
Алекс пожал плечами:
— Они не могли убить меня.
— Почему?
— Не знаю.
Какое-то время мы ехали молча, думая о том вечере, когда Алекс совершил побег. Я пытался нарисовать ясную картину, но ничего не получалось.
— Они говорили еще что-то?
— Нет. Я просто ушел. Не оглядываясь. Доехал на попутной машине до ближайшей станции и сел на поезд до Лондона. Всю дорогу прятался в туалете. Боялся выйти, потому что меня могли обмануть. Я не смел никому о них сказать из страха, что они исполнят обещание убить меня. Вот почему мне было нужно, чтобы вы появились на ферме. Я хотел привлечь кого-то, чтобы прекратить это. Уходя оттуда, я постоянно прятался из боязни, что они меня найдут. Мне надоело испытывать страх.
Я посмотрел на него:
— Странно…
— Что?
— Сегодня ты как будто не боялся.
— Пожалуй, какой-то частью сознания я ожидал смерти. Мне велели больше не возвращаться, но я вернулся. Когда думаешь, что можешь не дожить до следующего дня, это дает тебе какую-то цель. И мне было просто необходимо не допустить вашей гибели.
— Что скажешь об Але?
Он посмотрел на меня:
— Вы знаете о нем?
Я кивнул.
— У меня было много времени подумать о том, что я сделал, — заговорил Алекс. — Я долгие месяцы боялся смерти. А несколько последних недель задавался вопросом, что со мной сделают, если вернусь на ферму. После убийства Ала я, возможно, заслуживал смерти. Но не мог умереть, пока не разберусь с этой фермой. Понимаю, что сегодняшние события не заглаживают совершенного прежде… но это единственное, что я мог сделать.
— Почему же ты убил его?
— Ради отца, — ответил Алекс. — У него с Алом были давние отношения. Отец работал в одном из банков в Сити, потом Ал предложил ему вести бухгалтерские книги в своих магазинах. Мы купили новый телевизор, новую кухню, замечательно отдыхали на юге Франции. А затем дела пошли кувырком. Отец знал: все, что мы с мамой считали своим, не наше и на самом деле принадлежало Алу. Он щедро ссужал отцу деньги, говорил, что возвращать их не понадобится, ведь мы для него как родная семья. Но однажды вечером отец пришел домой и сказал мне, что Ал хочет забрать наше имущество. Требует оплатить все от него полученное. Мы не могли этого сделать. Если бы вернули то, что ему принадлежало, остались бы ни с чем.
— Почему он вдруг так переменился?
— Не знаю, но дела шли все хуже и хуже. Отец пригласил Ала к нам, когда матери не было дома, пытался уговорить его. Они спустились в подвал, и Ал совершенно потерял голову. Ударил отца. Когда мама спросила, в чем дело, отец солгал, будто упал на озере, когда мы удили рыбу. Он не мог признаться маме, что все купленное для нее, та жизнь, которую он ей создал, вот-вот исчезнет. Что мы останемся без дома и без всего остального.
Алекс выглянул в окошко.
— Так продолжалось несколько месяцев — а потом у отца возникла идея. Мы заплатим Алу его собственными деньгами. Отец легко мог подделать бухгалтерские книги. У Ала было три магазина, каждый приносил кучу денег. Тут мы впервые заговорили об этих пятистах тысячах.
— О пятистах тысячах?
— О деньгах, которые у него заберем. Потом мы поняли, что помешать нам в этом может только сам Ал. В конце концов он бы все узнал. Если остановить Ала, деньги перейдут к нам.
— Твой отец предложил убить его?
— Мы были захвачены, развращены этой идеей… — Алекс сник. — И в конце концов я это сделал. Но в тот вечер выехал с другой целью. Я все больше сомневался и однажды сказал отцу, что лучше поговорить с Алом. Отец не хотел этого. К этому времени он полностью утвердился в своем решении, но мысль о… о том, что мы собираемся сделать, жутко пугала меня.
Мы проехали вдоль дорожных знаков. До Лондона оставалось восемьдесят миль.
— И вот я отправился на встречу с Алом в тот стриптиз-клуб в Харроу. Но когда приехал, он был уже пьян, сидел возле сцены и позволял стриптизершам тереться грудями о его лицо. Не мог ни разговаривать, ни вообще делать что бы то ни было. Всякий раз, когда я пытался его урезонить, он отворачивался со словами, что я не знаю, о чем говорю. Я старался дать ему шанс, надеялся, что он даст шанс мне, но в конце концов разозлился. Сказал, чтобы он держался подальше от моей семьи. А если приблизится, я убью его.
Алекс умолк. Мы оба знали, что последовало за этим.
— Я сказал, что убью его, — негромко продолжал Алекс, — и в итоге это сделал. Машину в тот вечер взяла мама. Поехала к приятельницам. Я мог бы отправиться поездом, но мне хотелось тут же убраться оттуда. Я не собирался проводить время с Алом — только совершить необходимое. Поэтому взял автомобиль в прокатном пункте компании «Херц» неподалеку от дома. Управляющим там был старик. Я показал ему свои документы, но, заполняя бланк, вписал другие данные, чтобы замести следы. Старик не заметил, что фамилия и адрес изменены. Видимо, в глубине души я понимал, что в тот вечер произойдет несчастье.
Алекс немного помолчал.
— В общем, я вышел из клуба и направился к машине, Ал плелся за мной. Он был так пьян, что едва держался на ногах. Но догнал меня и начал оскорблять. Говорить, какое дерьмо мой отец. Возле клуба стояли несколько человек. Как только они вошли внутрь, я ударил его. Ал был так пьян, что ничего не успел понять. Когда он упал… я сломал ему нос каблуком.
Огни на шоссе отражались в его глазах. Алекс отвернулся, немного помолчал.
— Когда Ал наконец поднялся, выглядел он ужасно и едва ворочал языком. Но, глядя мне в глаза, сказал: «Алекс, ты совершил громадную ошибку. Я хотел помочь тебе. Помочь твоей матери. Ты приехал сюда ради отца, так ведь? Своего замечательного отца. А почему бы тебе не спросить его о маленьком грязном секрете в Уэмбли?»
— Что он имел в виду?
Глаза Алекса заблестели.
— Я сел в машину, попытался успокоиться. Потом Ал начал снова. Брызгал кровью на капот, посылал меня к черту, говорил, что специально поедет посмотреть, как моего отца будут выбрасывать на улицу. А собравшись уходить, сказал: «Спроси отца о твоем брате».
— О твоем брате?
Алекс кивнул. По щекам его текли слезы.
— Я до конца выжал педаль газа и поехал прямо на него. От удара он отлетел в сторону. И я бросил его там. Когда посмотрел в зеркало, он лежал в луже. Неподвижно. Совершенно неподвижно.
47
— Куда ты уехал? — спросил я. Было почти девять часов, темно, мы находились в десяти милях от моего дома, стояли в пробке на окраине Лондона.
— Во Францию, — ответил Алекс. — Уходя из дома, я взял банковскую карточку, снял максимальную сумму, которую могли выдать, и поехал в Дувр. Машину бросил на долговременной стоянке, потом нашел капитана, согласившегося переправить меня через Ла-Манш. Паспорта у меня не было, поэтому я заплатил, сколько запросили. Чтобы пресечь разговоры.
— Чем ты занимался во Франции?
— Работал где придется, чистил туалеты, протирал столики в кафе. Везде проводил не больше трех месяцев на случай, если меня искала полиция.
— И что заставило тебя вернуться?
— Тоска по родине. В конце концов я все возненавидел в той жизни. Работа была отвратительной, места, где жил, и того хуже. Я провел там пять лет и с каждым днем мучился все больше. Поэтому нашел судно, доставившее меня обратно, и отправился повидать Майкла.
— Ты знал его раньше?
— Да, — ответил Алекс. — Он был моим другом. Хорошим. Когда я жил вместе с матерью и отцом, он работал в местной церкви. Тогда он называл себя Мэтом. Майкл Энтони Тилтон. Потом он отправился путешествовать. Когда вернулся, перевелся в восточный Лондон, и я заметил в нем некоторые перемены — он больше не говорил о своей семье и чувствовал себя неловко, когда я по-прежнему называл его Мэтом. Видимо, Эндрю менял и его, только не наркотиками, пытками и страхом. Я навещал Майкла в церкви до своего исчезновения. Последний раз перед убийством Ала.
— Ты тогда положил в коробку поздравительную открытку с днем рождения?
Алекс кивнул.
— Почему ты пошел к Майклу, когда вернулся?
— Думал, он подскажет, что мне делать. Доверял ему. К маме я не мог пойти из-за отца. К Джону из-за его работы. Кэт не поняла бы. Никто бы из них не понял. Мне казалось, Мэт может понять. Он куда-то позвонил, и меня отвезли на ферму. Несколько часов все было замечательно. Они сфотографировали меня, обещали, что все будет отлично. А знаете, что сделали потом?
Я покачал головой.
— Избили меня до полусмерти. Я повернулся к ним спиной, и они набросились. А потом… потом пытались уничтожить мою память. Я чувствовал, что тело требует наркотиков, но яростно сопротивлялся. Мне удавалось цепляться за какие-то воспоминания. Поэтому даже в самые тяжелые времена я не забыл людей, которых любил. Слышал то, что говорила мне мама. Видел места, где бывал с Кэт. Использовал это как силу, которая поможет мне вырваться оттуда.
— Знаешь, как они сфальсифицировали твою смерть?
Алекс кивнул:
— С помощью Саймона.
— Саймона должны были принять за тебя?
— Да.
— Почему?
— У нас была одна группа крови. Так было легче скрыть, что не я находился в той машине. И думаю, может, Эндрю и остальным на ферме… нравилась эта символика.
— Что ты имеешь в виду?
— Пожертвовать жизнью ради друга.
Судя по тому, что я узнал на ферме, Алекс, вероятно, был прав.
— Саймон провел там несколько месяцев. Ему вводили наркотики, но он противился им. Противился этой программе. Боролся с ужасом, который испытывал перед всем, что там делалось, и боролся с ними. В конце концов зашел слишком далеко. Однажды вечером, когда женщина принесла ему еду, он набросился на нее. Избил так сильно, что она пролежала до утра в луже крови.
— Откуда ты все это знаешь?
— В комнате с кольцами со мной была девушка. Роза. У нее выводили яды из организма, когда меня поместили туда. По ночам она не говорила из-за Легиона. Знала, что он наблюдал за нами. Но днем, прежде чем уходить в программу, передавала то, что слышала. В том числе и о Саймоне…
Темнота. А потом свет. Его вытаскивают из багажника машины. Прохладный воздух овевает кожу, когда он падает на траву. Чья-то нога прижимает его к земле. Одной щекой он ощущает влажную грязь, другой — последние слабые лучи вечернего солнца. Перед ним тянутся поля и грунтовая дорога, чуть подальше стоит старая «тойота», снизу к ней привязана веревка.
— Значит, его убили в автокатастрофе.
— Да. Я видел, как его вели на поводке после нападения на ту женщину. Я чувствовал исходящий от него запах бензина. Только потом, узнав, что считаюсь мертвым, я все понял.
— Они использовали твои зубы.
Алекс открыл рот и показал вставные челюсти.
— Одна из женщин на ферме была раньше зубным врачом. Они вставили мои зубы Саймону и так напоили его спиртным, что он едва держался на ногах. Потом облили бензином, вывели с фермы на поводке и девять часов везли на машине до Бристоля, чтобы выглядело, будто я все время находился близко к дому. Саймона должны были принять за меня.
Через ветровое стекло «тойоты» он видит впереди машину. Всего в трех-четырех футах. От нее тянется веревка.
В салоне все пахнет бензином: приборная доска, сиденья, его одежда. Он смотрит на спидометр. Они увеличивают скорость. Шестьдесят. Семьдесят. Восемьдесят. Он пытается пошевелиться, но не может. Его руки и тело парализованы.
Впереди появляются фары.
Слышатся гудки.
Потом раздается скрежет металла. Визжат тормоза. Передняя машина резко сворачивает влево, за ней тянется через дорогу веревка.
Рев клаксона.
Саймон отчаянно пытается нажать на тормоз, салон «тойоты» освещают фары грузовика. Но нога не двигается. Ни на дюйм.
Все поглощает темнота.
Алекс свернул на автостоянку у железнодорожной станции, примерно в миле от моего дома. Я дал ему достаточно денег на билет. Он вылез из машины и пожал мне руку.
Я впервые увидел раны на его пальцах.
— Алекс, сейчас одиннадцать часов, — сказал я.
— Знаю.
— Почему бы не остаться у меня?
— Я все еще в бегах, — ответил он. — Думаю, чем меньше времени вы проведете со мной, чем меньше будете знать, куда я еду, тем лучше для вас.
Он пошел прочь, но потом повернулся и заглянул в машину:
— Знаете, что слышишь последним?
Я вопросительно смотрел на него.
— Перед умиранием.
Я знал. Слышал это, прикованный к кресту.
— Последним слышишь море, — сказал Алекс и кивнул, словно не сомневался, что я понял. — Грохот разбивающихся волн. Шорох уносимого водой песка. Крики чаек. Лай бегущих по берегу собак. Если это будет последним, что услышу в жизни, мне не страшно. Я люблю шум моря. Знаете, почему?
Я покачал головой.
— Он напоминает, как я сидел в пещере на песке в Каркондроке с любимой девушкой.
После этих слов он повернулся и скрылся в темноте.
48
Домой ехать не хотелось, и я провел ночь в мотеле напротив станции. Женщина за конторкой поглядывала на засохшие порезы на моих щеках, на синяк у виска, но ничего не сказала. Плетясь к своему номеру, я видел ее отражение в узком стекле у лифтов. Она смотрела на меня. По телу разливалась тупая боль, но клейкая лента помогала преодолевать ее, хотя повреждения на лице скрыть было труднее.
Комната оказалась маленькой, скромной, но чистой. Я поставил портплед на кровать и немного посидел на краю матраца, глубоко дыша и пытаясь расслабиться. Но чувствовал себя все хуже. Я встал и пошел в ванную. Алекс по дороге останавливался у аптеки, и я купил медицинские принадлежности. Запах бинтов, антисептического крема и пластыря внезапно напомнил мне о том времени, когда Деррин работала медсестрой. Потом вспомнилось, как она ухаживала за моим лицом три недели спустя после приезда ко мне в Южную Африку. Я упал, спасаясь от перестрелки в Соуэто.
— Сегодня стери-стрип, — сказала она, накладывая прозрачный пластырь на рану возле глаза. — Я не хочу, чтобы завтра ты оказался в гробу.
Я скользнул взглядом по своим забинтованным пальцам, по телу, все еще обмотанному клейкой пленкой — по краям ее скапливалась кровь, запекаясь на спине густыми, темными завитками. Сами раны я не видел и вряд ли хотел бы увидеть. Однако знал, что у меня не хватит мужества снять пленку.
Пока еще рано.
Приведя себя в порядок, я подошел к кровати и лег на живот лицом к двери. И спустя двенадцать беспокойных часов проснулся.
49
Я поехал к Мэри тринадцатого декабря, через одиннадцать дней после ее визита. Близился вечер. Машину я вел с трудом, всю дорогу сидел, подавшись вперед. Спина моя затекла после сна, и я чувствовал, как пленка отходит. К тому времени, когда я вылез из машины, боль пронизывала позвоночник.
Я медленно пошел по дорожке и поднялся на крыльцо. Снег у фасада был собран в массивные кучи. В окнах мигали рождественские огни. Мэри появилась на крыльце в последних отсветах меркнущего дня.
— Дэвид.
— Привет, Мэри.
— Заходи, — посторонилась она, глядя на мои порезы и синяки.
Я медленно прошел мимо, преодолевая боль.
— Твое лицо… — сказала она.
— С виду оно хуже, чем на самом деле, — солгал я.
— Что случилось?
— Угодил в драку.
— С кем?
Я не ответил. Она кивнула, словно поняла, что я не хочу об этом говорить. Во всяком случае, пока.
— Приготовлю тебе какое-нибудь питье.
Мэри скрылась в кухне. Я подошел к окнам гостиной. Они выходили на сад. Снег там был совершенно чистым. Ни отпечатков ног. Ни птичьих следов. Ни палых листьев. Казалось, там никто никогда не появлялся.
Мэри вернулась с двумя чашками кофе, и мы сели в кресла.
— Где Малькольм?
— Наверху, — ответила она.
— Как он?
Мэри чуть медлила.
— Неважно.
Я положил перед ней конверт с оставшимися деньгами. Она внимательно на него посмотрела, но не притронулась. Снова взглянула на меня:
— Они тебе больше не нужны?
— Нет, Мэри. Мы уже закончили.
На ее лице не отразилось никаких эмоций. Я подумал, не убедила ли она себя, что все это было ошибкой.
— Закончили? — переспросила она.
— Он был в Шотландии.
— Алекс?
— Алекс.
Рот ее слегка приоткрылся. Все сомнения, что, должно быть, все ей только померещилось, отлетели. Глаза заволокло слезами.
— Что он делал в Шотландии?
— Не знаю, — солгал я.
— Он все еще там?
— Не уверен.
— Ты разговаривал с ним?
— Нет, — снова солгал я и, заставив себя взглянуть на нее, внезапно засомневался, что это верный путь, хотя Алекс попросил меня действовать именно так. — Думаю, он хочет тебя видеть, но не смеет.
— Он может вернуться домой, — сказала она умоляюще.
«Нет, не может». Я взглянул на Мэри, по ее щеке катилась слеза.
— Почему он не возвращается домой?
Я не ответил. Так было нужно. Алекс сам решит, когда придет время. Найдет свой обратный путь. Им всем предстояло вернуться в тот мир, о существовании которого они забыли. Мир, в первый раз ничего им не давший. Для Алекса это во многих отношениях легче, несмотря на бремя, которое он нес. У него было за что ухватиться, были сохраненные воспоминания. Остальных ждала лишь пустота. Без жизни, в которую можно вернуться. Без надежды начать все заново.
— Уйдя из дома, Алекс уехал во Францию, — пояснил я, полагая, что для нее это важно. — Жил там до возвращения.
— Почему он туда уехал?
Я подумал об Але, о Малькольме, о том, как он оттолкнул Алекса. Таил секреты от него. От семьи. Мэри явно ничего не знала о его брате. Но сказать ей о нем должен был Алекс, а не я.
— Дэвид, почему он туда уехал? — снова спросила Мэри.
— Не знаю, — опустил я глаза.
Она закрыла ладонями лицо. Наконец Мэри взяла себя в руки и невидящими глазами уставилась в пространство. Моя ложь действовала на нее разрушительно, но я дал Алексу слово.
Я искал способ ее утешить. Например, рассказать о своем друге, который вдруг решил уехать — пусть даже ненадолго, — чтобы разобраться с собой, понять, чего он хочет. Но не стал говорить ей этого. Мои откровения могли стать для нее опасными. И я не собирался выворачиваться наизнанку. Подобно тем людям на ферме, которые совершали ошибки, стоившие им самой дорогой, высшей ценности. Тайников души.
50
Допив кофе, Мэри повела меня в подвал, и мы продолжили разговор. В подвале тянуло сквозняком и по-прежнему царил беспорядок — картонные коробки составлены до потолка, на полу валяются деревяшки и железки. Стопка книг в углу. Газонокосилка. Старые разнокалиберные трости, видимо, принадлежавшие Малькольму.
Мэри едва сдерживала слезы. Уходить было неловко, и я решил остаться. Видимо, последний раз кто-то разговаривал с ней еще до болезни Малькольма. С тех пор приходилось в одиночку сражаться со своими демонами.
— Что Алекс делал во Франции? — спросила она.
— Работал в разных местах.
— Хороших?
Я улыбнулся:
— Он, пожалуй, так не считает.
Мэри кивнула. Потерла ладони. Руки у нее были маленькими, с обкусанными ногтями. Она обхватила ладонями чашку, словно пытаясь согреться.
— Как случилось, что он остался жив?
Я не сомневался, что Мэри об этом спросит. Отвечать не хотелось.
— Не знаю, — сказал я. — Но он тоскует по тебе и обязательно позвонит. Просто он слишком долго отсутствовал, и теперь ему предстоит возвращаться.
— Что ты имеешь в виду?
Наверху заскрипели половицы. Малькольм шаркал по гостиной.
Я посмотрел на нее:
— Ему нужно время.
Мэри оглядела подвал и остановила взгляд на альбоме с фотографиями в противоположном углу.
— В последние недели состояние Малькольма ухудшилось.
— То есть?
— Он ничего не помнит. Даже того, о чем твердил раньше. Смотрит на меня как на чужого человека.
— Жаль, — негромко произнес я.
— Я не могу ему помочь. Но это мучительно. — Она подняла глаза к потолку. — Пойду посмотрю, все ли с ним в порядке.
Я кивнул:
— А я, пожалуй, поеду.
Мы поднялись по лестнице в кухню и вышли в гостиную. Малькольм Таун сидел перед телевизором, на его лице мелькали разноцветные блики. Он выглядел усталым, старым. К нам не обернулся. Когда Мэри подошла и положила руку ему на плечо, он взглянул на нее. Потом на меня. Полное беспамятство, поглотившее разговоры с Алексом, о которых Мэри никогда не узнает. Мне стало жаль их обоих.
— Мальк, ты в порядке? — спросила она.
Он лишь молча таращился на нее. Рот его слегка приоткрылся, на губе висела капля слюны. Мэри ее заметила и вытерла рукавом. Он не шевельнулся. Снова посмотрел на меня, я улыбнулся, но он никак не среагировал.
— Хочешь конфетку? — спросила Мэри.
Она ловила каждое движение на его лице. Уголок его рта дернулся, и она восприняла это как согласие. Пошла к шкафу, достала из пакета карамель и, развернув, положила ему в рот.
— Не боишься, что он подавится?
— Нет, — покачала она головой. — С этим у него все в порядке.
Она держала пакетик у груди, наблюдая, как Малькольм, причмокивая, сосет карамель. С прошлого раза его состояние определенно ухудшилось. Вскоре он снова медленно повернулся к телевизору.
— Дэвид, хочешь карамельку?
Она протянула мне пакетик. Я взял одну.
— Это любимые конфеты Малькольма, — сказала она, провожая меня к парадной двери. — Единственный способ общения со мной в последнее время.
Мы вышли на крыльцо и направились по подъездной аллее к моей машине. Последние слова задержались в ее сознании. Подавленная состоянием любимого человека, она думала, какой могла бы быть их жизнь без его болезни.
Когда я отпер дверцу машины, яростный зимний ветер принес издали знакомый звук, и мы оглянулись на дом.
— Что там такое? — спросила Мэри.
Я прислушался.
— Дэвид?
— Вроде бы ничего, — покачал я головой.
Сел в машину, захлопнул дверцу и опустил стекло. Когда Мэри подошла к машине, я развернул карамельку и сунул в рот.
— Спасибо за помощь, Дэвид, — сказала она.
— Мэри, все останется между нами.
— Хорошо.
— Никто ничего не узнает. Ты поступила правильно, придя ко мне и заставив тебе поверить. Но тут дело… более сложное, чем просто поиски пропавшего без вести. Нет ни досье, ни надлежащей линии расследования. Твой сын бывал в таких местах и видел такие вещи, которые должен осмыслить перед тем, как сможет к тебе вернуться. Я знаю только одно: слишком многое ему предстоит отторгнуть. — Я положил ладонь на ее руку. — Мэри, он вернется. Дай ему время.
Ветер подул с такой силой, что стекла в машине дрогнули. Мэри под его порывом отступила, ее рука выскользнула.
Но тут снова раздался этот звук.
Я взглянул на дом. Подвешенные корзинки качались из стороны в сторону. Парадная дверь распахнулась. Кружились палые листья.
— Что это такое, Дэвид? — спросила Мэри.
— Да вроде бы…
И вдруг я увидел.
На крыше дома в вечернем свете крутился флюгер. А когда ветер утих, он начал негромко поскрипывать, будто оторвалась какая-то его часть, скрежеща по металлу. Я уже слышал этот звук.
На той ферме.
Флюгер был сделан в виде ангела.
— Откуда он у вас? — спросил я, указав на него. Мэри оглянулась. И тут у меня возникло новое ощущение, еще более сильное.
Вкус во рту.
— Малькольм купил его в магазине еще до того…
Я не дослушал ее, потрясенный так сильно, словно меня ударили по лицу бейсбольной битой. Чье-то теплое дыхание возле уха, сладкий запах карамели. Ночь в Бристоле перед тем, как они повели меня в лес убивать. Человек со сладким дыханием.
Он изменил тон, но я узнал голос.
То был не Эндрю.
То был Малькольм.
Я вылез из машины и пошел по дорожке к дому. Мэри окликнула меня. Я обернулся и поднял руку:
— Подожди здесь.
Тепло дома окутало меня. Малькольм сидел лицом к телевизору.
— Я всегда чувствовал в тебе что-то фальшивое, — сказал я.
Он чуть не упал с дивана при звуке моего голоса и поднял руку, словно защищаясь. В глазах его заметался страх.
— Не бей меня.
— Я понял это, когда появился здесь впервые.
— Не бей меня, — повторил он.
— Значит, ты притворялся?
Он смерил меня взглядом. Глаза заметались в поисках вещи, пригодной для защиты. Не обнаружив ничего подходящего, он отодвинулся еще дальше.
— Не бей меня!
Голос его дрожал от страха.
— Ты притворялся?
— Где Мэри?
— Тебе нужна Мэри?
Он помнил ее.
— Где она?
Я шагнул к нему.
— Теперь узнаешь ее?
— Мэри! — крикнул он, глядя мимо меня.
— Малькольм! Ты меня слышишь?
— Где Мэ…
— Я все о тебе знаю.
Он подбежал к выходящему в сад окну.
— Мэри!
— Ты хотел моей смерти.
— Мэри! — закричал он снова.
— Пытался убить меня.
Глаза его наполнились слезами.
— Помнишь?
— Дэвид?
Я обернулся. Мэри стояла в дверном проеме, лицо ее было белым.
— Дэвид, что ты делаешь, черт возьми?
Она переводила взгляд с меня на Малькольма.
— Мэри, подожди там.
— Дэвид!
— Подожди там! — Я повернулся к Малькольму: — Помнишь, как ты это делал?
— Бери что хочешь, — сказал он.
— Ты меня слушаешь?
— Бери!
— Ты знаешь, что я здесь не за этим.
— Деньги в кухне!
Я чуть помолчал.
— Значит, вспомнил, где Мэри хранит деньги?
Он сжался, словно из него вышел весь воздух.
— Малькольм? — негромко произнесла Мэри за моей спиной.
Он взглянул на жену. Это был крах. Через несколько секунд его тело расслабилось. Он распрямился, улыбнулся и поднял руки:
— Ты добрался до меня, Дэвид.
Теперь его голос был иным.
Именно его я слышал в Бристоле.
— Малькольм?
Опять Мэри, на сей раз совсем тихо. Она неотрывно смотрела на мужа, по ее лицу бежали слезы. Малькольм же глядел на меня, менялся на глазах. Он как будто стал выше и уже не сутулился. Пригладил волосы, и немощный старик исчез.
— Ты тот самый человек, — сказал я. — Это о тебе говорила Джейд. Из-за тебя они не могли убить Алекса. Вот как вы узнали обо мне с самого начала.
Он пожал плечами, взглянул на Мэри и опять на меня.
— Как только ты здесь появился, я предупредил Эндрю. Вот почему он отправил этого… психа на встречу с тобой в Корнуолле. Мы хотели узнать, что ты собой представляешь. Когда Легион сказал нам, что у тебя есть фотография Алекса, противостояние между нами стало неизбежным. Мы оберегали тайну, а ты завладел ее частью. Когда ты появился в нашем доме в Бристоле, я понял, что пора действовать. Мне нужно было самому во всем разобраться.
Я провел рукой по лицу, по синякам, которые он там оставил.
— Как ты уехал в Бристоль тайком от Мэри?
— Мэри — медсестра, Дэвид. Работает посменно. Люди, которых она приводит присматривать за мной… — Он улыбнулся. — Сущие обезьяны. Ничтожества. В тот вечер… я дал им наркотик. — Он отряхнулся, словно смахивал пыль с обложки старой книги. — Хотел увидеть собственными глазами, с чем мы столкнулись.
— Как ты влез в это дело?
— Влез? — Он самодовольно усмехнулся. — Я не влезал в него, Дэвид. Я заправлял им.
— Фермой?
— Всем. Как думаешь, куда пошли деньги Ала?
— Ты взял те пятьсот тысяч?
— Взял больше.
— Сколько?
— Теперь это не важно. Следов не осталось. Деньги проходили через систему и обратно. Ал угрожал нам. Я взял то, что было моим.
— Оно было не твоим.
— Дэвид, не корчи из себя высоконравственного. Вспомни, твои руки в крови. Больше, чем у меня.
— Сомневаюсь.
— Не знаю, как ты спишь по ночам. Покупка фермы и пивной, наем квартиры за украденные деньги — это не убийство, Дэвид. Далеко не то же самое.
— Ты убил Ала.
— Что?! — воскликнула за моей спиной Мэри.
— Нет, я не убивал его.
— Мальк?
Он посмотрел на жену, потом снова на меня.
— Это была твоя идея, — сказал я. — Ты хотел убить его. Но не хватало смелости. Ты толкнул Алекса на убийство, а когда он обратился к тебе за помощью, повернулся к нему спиной.
— Я ни о чем его не просил.
— Ты заронил идею ему в голову, ждал и надеялся, что он это сделает, даже надавил, когда у него возникли сомнения, — а потом устранился, получив желаемое. Ты хоть представляешь, что сотворил с ним?
— Малькольм? — прошептала Мэри.
Я оглянулся. По ее щекам струились слезы, лицо побелело, застыло от потрясения. Она чуть покачнулась и оперлась рукой о стену. Я снова повернулся к Малькольму — он не сводил с меня взгляда.
— Не смеши меня, Дэвид. Ты не имеешь понятия, что значит вырастить ребенка. Ни малейшего. Я любил Алекса, любил, но он был отчаянным. Сделал глупость. Говорить и делать — далеко не одно и то же. Он вызвался переубедить Ала, а не сбивать его машиной. Придя ко мне, он ожидал одобрения. Но его поступок отвратителен. Я велел ему уехать куда-нибудь и затаиться. Мое сердце разрывалось, но это был лучший способ защитить его.
— Это был лучший способ защитить себя.
— Я спасал нашего сына.
— Ты отправил Алекса на ферму.
— Он появился на пороге Майкла пять лет спустя — и вскоре начал бы оставлять следы. Я хотел спровадить Алекса подальше от тех мест, где его могла ждать опасность.
— Ты пытался уничтожить его воспоминания.
— Ты все не так понял, Дэвид. Вначале я защищал себя. Так было нужно. Когда сюда явилась полиция, я был очень собран. Машину Алекса обнаружили в Дувре, они пришли и начали задавать вопросы об Але, но к тому времени я прикинулся больным и осложнил им задачу. Отвечать пришлось Мэри. Она справилась. Вопросы были общего характера. Я понимал, что полицейские не знают, с чего начать. Но это были рядовые сотрудники, и они меня не беспокоили. Опасность представляли настоящие профессионалы. Но к счастью, полиция нас больше не тревожила. А на той стадии я, увы, уже избрал этот путь. И должен был его держаться.
— А в итоге — сплошная ложь?
Малькольм промолчал. Но я прочел ответ на его лице. Это еще не итог. В итоге Мэри, однажды проснувшись, обнаружила бы, что он исчез.
— Алекса никто не ждал на ферме, — заговорил Малькольм. — Никто. И Эндрю противился этому, и Легион, даже Майкл сомневался, что это хорошая идея. Майкл. Это был мальчик, которого я знал, когда он еще ходил в местную церковь. На его глазах зарезали брата, торговавшего экстази. Он хотел уехать, отправился путешествовать, но вернулся, томимый одиночеством. Родители его умерли. И я взял его к себе, рассказал, чем мы занимаемся, и как он может помочь нашему делу. Я изменил его жизнь. Повернул в другую сторону. Но однажды он мне воспротивился.
— У Майкла, при всех его недостатках, осталась какая-то человечность, — сказал я. — Он видел, что вы делаете с Алексом. И со всеми другими.
— Малькольм? — снова произнесла Мэри позади нас.
Он не обратил на нее внимания.
— Ты не понимаешь.
— Ты знал, что его ждет.
— Знал, потому что они мне сказали, — согласился он. — После ухода Алекса я пять лет думал о нем. Считал, что он мертв. А когда Алекс вернулся и пошел к Майклу, я понял, что новая стадия его жизни может быть даже тяжелее для нас, чем прошлая. Ведь мне пришлось бы заново узнавать сына через других людей. Через Майкла, Эндрю и прочих на ферме. И Алексу следовало все забыть, чтобы жить дальше. Это мучительно, но я помогал ему. Давал выход. Но он не должен был знать, что ферма принадлежит мне. Что я знаю о нем. Для него это оказалось бы слишком тяжело.
— А вернее, слишком тяжело для тебя.
— Я не заставлял его встречаться с Алом. Сказал только, что Ал может к нему прислушаться. Что он его любит. Ал действительно любил его. Но я и представить себе не мог, что Алекс зайдет так далеко. Я часто думал об этом, после его ухода и когда он вернулся. Думал, но не говорил. Задавался вопросом, пожертвовал бы тем, что имею, ради минуты с Алексом. Я до сих пор не знаю, какой выбор бы сделал, если бы то время вернулось.
— Почему был необходим выбор?
— Ал загубил бы нашу жизнь. Осуществи он задуманное, и мы остались бы на улице, ища пропитание в канавах. Считаешь, он бы передумал? Нет. Поэтому то, что сделал Алекс, изменило нашу жизнь. Она продолжается. Иначе мы бы умерли на мерзкой свалке. Тут требовался выбор, Дэвид, поверь мне.
Малькольм сел на край дивана.
— Восемь лет назад, когда я работал в банке — это было двадцать девятого мая, — ко мне пришел человек и попросил кредит. Сказал, что хочет создать реабилитационную клинику для молодых людей с проблемами. Убежище. Место, куда они смогут прийти и начать жизнь заново. Когда я спросил, как он собирается на этом зарабатывать, тот человек ответил, что не знает. Не имеет понятия. Просто хочет сделать это из-за чего-то, случившегося в его жизни. Никакого плана у него не было, но имелась судимость. И я, разумеется, отказал ему. Даже без судимости это явилось бы финансовым самоубийством, и дай я ему кредит, меня бы уволили.
— Эндрю.
Малькольм кивнул.
— Потом меня заинтересовала эта идея.
— Брат Алекса.
Он впервые взглянул на Мэри. Мельком. И снова посмотрел на меня.
— Я видел, как мальчик, которого я любил, умер на улице со шприцем в руке, и не хотел стоять в стороне и смотреть, как это происходит с другими детьми.
— Мальчик на фотографии. — Я подумал о ребенке, гоняющем мяч по траве, на фотографии, которую Джейд показала мне в тот вечер, когда покончила с собой. Она говорила об отце мальчика: «Думаю, он кое в чем еще хуже». — Это твой сын.
Малькольм кивнул.
Мэри не издала ни звука. Это меня удивило, но я не оглянулся. Малькольм был в ударе, выплескивал наконец все, что накопилось у него в душе.
— Он не был сыном Мэри?
— Как ты полагаешь?
— Тогда чьим же?
— Девицы, с которой я познакомился, работая в банке. Она стала наркоманкой, торговала собой ради денег на наркотики. Но мальчик был замечательным. Я старался видеть его как можно чаще. Вот почему стал работать у Ала. Контора находилась в Харроу. Роберт жил в Уэмбли. — Он сделал паузу. — Но Ал узнал о нем.
— О мальчике?
— Однажды Ал увидел, как я отводил Роберта в школу.
— И вышел из себя?
— Узнав, что Роберт — мой сын, Ал потребовал, чтобы я сказал о нем Мэри. Я отказался. Он обещал сообщить ей сам. Я пригрозил, что тогда убью его. Он заявил, что в таком случае заберет все ему принадлежащее. Вряд ли он поверил, что я его убью. Образовался тупик. Мэри терпеть не могла Ала — но, в сущности, он старался ей помочь.
— Но Мэри так ничего и не узнала.
— Нет. Все это продолжалось два месяца. Ал грозился сказать ей. Я платил деньги матери Роберта, чтобы она помалкивала. Но все уходило на героин. Однажды, приехав туда, я обнаружил у мальчика на руке след укола. Ему было десять лет. Если бы знал, что так случится, то убил бы ее и привел ребенка сюда. Я бы пошел на это. В конце концов, она была всего-навсего проституткой. Никто бы о ней не пожалел. Но через два дня она позвонила мне и сказала, что Роберта нашли в Темзе. Он умер от передозировки. Десятилетний мальчик.
Я вспомнил газетные вырезки в той квартире и на ферме. «ТЕЛО ДЕСЯТИЛЕТНЕГО МАЛЬЧИКА ОБНАРУЖЕНО В ТЕМЗЕ. Вот почему мы это делаем».
— После смерти сына Ал уже не мог мне угрожать, но я был охвачен гневом. Хотел сорвать зло на ком-то. Я предложил Алексу присвоить деньги Ала. Это был первый шаг. Но слишком незначительный. Это ничуть не успокаивало. Поэтому я стал думать об убийстве Ала. Потом Алекс прикончил его. Тогда это вдруг показалось чрезмерным. Но после ухода Алекса меня вновь начала грызть злоба. Я не мог ее подавить. Не мог задушить ненависть к Алу, даже мертвому. И ненависть к ней.
— К матери мальчика?
Малькольм кивнул.
— Уходя из банка, я сохранил много телефонов. На тот случай, если открою свой бизнес. Там был и номер Эндрю. После гибели Ала я позвонил ему и сказал, что хочу помочь в его планах. Несчастье с Робертом заставило меня это сделать. И мы сблизились, поладили. Но все это время меня душил гнев. Думаю, выкажи она хоть какое-то раскаяние, я сохранил бы ей жизнь. Но она, казалось, радовалась, что избавилась от обузы.
— И ты убил ее?
— Примерно через год после покупки фермы я больше не смог сдерживать гнев. И спросил у Эндрю, нет ли у него подходящего человека. Он ответил, что служил с одним таким в армии, и отправил к ней Легиона. Кое в чем приходится раскаиваться. Но об этом я не жалею.
— А как с остальными ребятами, которых ты убил?
— Мы пытались их спасти.
— Вы убили их.
— Погибли только заслуживающие смерти.
— Саймон заслуживал?
— Саймон, — скривился Малькольм.
— Он заслуживал смерти?
— Саймон стал проблемой.
— Потому что отказался расставаться с воспоминаниями?
— Нет! Потому что избил женщину-инструктора чуть ли не до смерти! Я не хотел насилия — только помощи Легиона в том деле. Она убила мальчика и заслуживала смерти. Но на ферме происходили неприятные вещи, и я понял, что защитить себя мы можем лишь так. То, что мы создали и ради чего работали, требовалось защищать. И в конце концов мы спасли самое для меня дорогое. Алекса. Сделанное с Саймоном помогло Алексу.
— Но вы убили Саймона.
— Мы давали ему шанс, но он швырнул его нам в лицо. Некоторые из тех ребят были неблагодарными. Они противились, и что нам, черт возьми, оставалось делать? Обратного пути для них не было. Мы не могли вернуть их снова на улицу. Они принялись бы болтать, о нас стало бы известно, и все, что мы создали, рухнуло бы. Они не оставляли нам выбора.
— Поэтому вы уничтожали их.
— Когда в самом начале был убит один из наших инструкторов, Мичтель Эндрю, мы поняли, что для продолжения работы должны постоянно приносить жертвы. В идеальном мире молодые люди, которых мы привозили на ферму, поняли бы масштаб того, что мы делаем для них. Но кое-кто отвечал нам только злобой.
— Чего вы ожидали? Вы похищали их.
— Похищали? — Он вновь самодовольно улыбнулся. — Нет. Мы приглашали их, не заставляли приезжать на ферму. Никто из ребят не отказывался. Они принимали возможность, которую мы им давали, понимая, насколько она хороша.
— А как же Алекс?
Малькольм немного помолчал.
— Эндрю и остальные наделали ошибок. Жутких ошибок. Алекс отличался от других ребят, которым мы старались помочь. Его не привезли на тележке со шприцем в руке. Они обращались с ним иначе. Другие наркотики. Другая программа. Но тому психу это не понравилось, и Эндрю в конце концов тоже. Они перевели Алекса на общую программу, хотя ему нельзя было и приближаться к ней. Сочли, что он не заслуживает особого обращения. Он мой сын, черт возьми! И имел на него право! А когда он реагировал не так, как им хотелось, когда противился, они вешали его на тот проклятый крест. Я столько сделал для них, вложил деньги, и вот как они мне отплатили.
Он умолк, глаза его беспокойно бегали.
— Эндрю звонил мне, когда Мэри не бывало дома, сообщал, что они делают с Алексом, и я понимал: это кончится плохо. Перевести на общую программу только потому, что им не нравился его тон? Это было серьезной ошибкой. Но я оказался бессилен. Знал, что Алекс воспротивится наркотикам. И подобному обращению. Алекс — боец.
Малькольм вгляделся в мое лицо.
— Мне плевать, что ты думаешь, — заявил он.
— Ты защищал сына, отправив туда, где его заставляли забыть о тебе, как ты якобы забыл о нем? Это делалось не ради него. Ты заманил Алекса на ферму, чтобы защитить себя.
Я умолк, думая, что он у меня в руках.
Но я ошибался.
Малькольм едва заметно улыбнулся, и я ощутил легкое прикосновение к затылку пистолетного дула. Чуть повернул голову и увидел в окне отражение Майкла. На его бедре, которое я прострелил, была повязка. Он держал Мэри, зажимая ей рот ладонью. Вот почему она молчала.
— Я ведь просил оставить нас в покое, — сказал Майкл. — Пытался вам помочь. Я хочу только поддерживать тех, кто в этом нуждается.
— Ты зря связался с нами, Дэвид, — произнес Малькольм, выходя из-за дивана. — Как только я узнал, что Мэри поехала к тебе, то сразу понял: дело окончится кровопролитием.
Я огляделся. Защититься было нечем.
— Ты не выдаешь свои секреты. — Он подошел ко мне вплотную. Нос к носу. — Во всяком случае, без борьбы. Ты калечил нас, убивал, вызвал полицию — но добро всегда торжествует над злом.
Я плюнул ему в лицо.
Малькольм отступил и утер подбородок тыльной стороной ладони.
— Мне это доставит удовольствие, — сказал он.
Мэри пыталась закричать, понимая, что должно за этим последовать, и я почувствовал, как дернулось дуло — Майкл пытался ее удержать.
Я метнулся в сторону и бросился в кухню. Майкл выстрелил. Пуля просвистела справа и угодила в стену. Грохот был оглушительным, в ушах у меня звенело, когда я бежал к подвалу. Оглянувшись, я увидел, как Майкл оттолкнул Мэри. Она поползла на коленях по ковру и укрылась за диваном.
Малькольм и Майкл бросились за мной.
Я спустился по лестнице так быстро, что чуть не упал. Свет был выключен. Я направился туда, где мы сидели с Мэри, и погрузился в непроглядную темноту.
Наверху я слышал легкое движение. Что-то скрипнуло. Зашуршало. Глаза медленно привыкали к темноте. Мрак превращался в очертания. Очертания обретали движение. Я прислонился спиной к стене, чтобы полностью видеть лестницу.
И тут вспыхнул свет.
Я зажмурился, словно получил удар в лицо. Потом снова появились очертания, из расплывчатых становясь четкими, и я разглядел спускавшихся по лестнице. Малькольм шагал через две ступеньки, Майкл медленно хромал следом.
Малькольм сжимал пистолет.
Я огляделся. Примерно в шести футах справа от меня находился электрораспределительный ящик. Рядом с ним у стены стояли трости, которые я видел раньше. Тонкие, ломкие. Кроме одной, толщиной около трех дюймов, с набалдашником в форме шара.
Возле нее лежала картонная коробка высотой около четырех футов, на ней другая, поменьше. Я пригнулся, прячась за коробками. Но меня заметили. Раздался второй выстрел, пуля ударилась в потолок неподалеку. Штукатурка посыпалась, как снег.
Я бросился к ящику и открыл крышку. Корпус заржавел, но провода выглядели новыми. Наверху был ряд выключателей, слева — основная красная рукоятка. Я схватил трость. Потом рванул вниз красную рукоятку.
Снова наступила полная темнота.
И стали важны звуки. Я прислушивался к передвижениям. Малькольм что-то негромко сказал.
Я осторожно подался влево, к прежнему месту, ощущая легкое покалывание в ранах на спине. Боль пульсировала в пальцах левой руки, шла от остатков ногтей к суставам и запястью. По телу пробежала дрожь.
Глаза привыкли к темноте, и я увидел одного из них — Майкл медленно приближался ко мне, не догадываясь об этом. Он нервничал, двигался опасливо, неуверенно. Повязка на ноге была наложена неумело. Они не стали выносить случившееся за пределы организации. Кто-то из ее членов, видимо, обладавший познаниями в медицине, извлек пулю.
Я сжал трость и присел на корточки, опираясь спиной о стену. Темнота была густой, как нефть. Майкл смотрел чуть левее меня на составленные садовые инструменты, потом обернулся в ту сторону, откуда пришел. Он стоял спиной ко мне, но был еще слишком далеко.
Через несколько секунд я увидел по другую сторону электрораспределительного ящика Малькольма. Он огибал картонные коробки. Пистолет держал перед собой. Во мраке смутно белело его лицо.
Его глаза. «Он тебя видит».
Оттолкнувшись от стены, я бросился к Майклу, когда он поворачивался ко мне. Третий выстрел пришелся туда, где я только что был, пуля прошла через картон и попала в садовые инструменты. Они с грохотом посыпались на пол.
Я ударил тростью Майкла по коленям, и он повалился на четвереньки. Когда он схватил лежавшую поблизости деревяшку, я ударил его набалдашником по пояснице. Он взвыл от боли и рухнул на живот, хватаясь за ушибленное место. Веки его затрепетали, ноги задергались.
Он затих.
Я поискал глазами Малькольма. Его нигде не было. Только темнота.
За моей спиной послышался шорох.
Когда я повернулся, он бросился на меня, пытаясь ударить в лицо, оттолкнуть, чтобы сделать точный выстрел. Я видел его пистолет, видел, как он пытается прицелиться, но сумел лишить его равновесия, ткнув тростью в живот. Он пошатнулся, задел одну из коробок, и вся стопа повалилась на пол.
Я ударил его плечом, и он упал, выронив пистолет.
Но тут я застыл.
Спину охватила внезапная боль. В глазах помутилось, словно в голове взорвалась начиненная гвоздями бомба. Я зашатался и вытянул руку, пытаясь за что-то ухватиться.
Но Малькольм был уже на ногах и отталкивал коробки, лишая меня опоры. Я неуверенно шагнул к нему и, получив удар в лицо, тяжело рухнул на бедро, закричав от боли в спине.
Малькольм снова бросился на меня. На сей раз мне удалось блокировать рукой его удар. Я ткнул его в горло. Он захрипел и отступил.
Я огляделся. Пистолет лежал в пределах досягаемости, в четырех или пяти футах.
Но Малькольм вновь бросился на меня и ударил в висок. Я повернулся, наткнувшись щекой на что-то твердое. Трость выпала из рук. Новый удар — прямо в ухо. В голове гудело. Подвал завертелся перед глазами, и все же я увидел, как Малькольм наносит третий удар. Он метил в горло, однако вместо этого попал в ключицу.
Но я уже не мог сопротивляться.
Все, что они делали со мной, в конце концов сказалось. Они лишили меня сил. Упорно сжигали их, пока не остался только пепел.
Малькольм настороженно глядел на меня.
— Я собирался дать тебе второй шанс, Дэвид, — сказал он, с трудом переводя дыхание. — Помнишь? Мы просили тебя не вмешиваться.
Он утер кровь с носа.
— Но я не могу помочь тебе в третий раз.
Он перешагнул через меня и потянулся к пистолету. Я попытался встать, но не смог. Раны, полученные в последние дни, ожили, поглощая остатки боевого духа.
Я выплюнул кровь и замер. Ожидая выстрела. Ожидая, что темнота поглотит меня, как поглотила Легиона.
И вдруг ощутил что-то под рукой.
Я повернул голову и сбоку, футах в четырех, увидел Мэри, сжавшуюся в углу в падавшем сверху тусклом свете. Она незаметно спустилась в подвал. Лицо было залито слезами, глаза обращены на Малькольма. Она вложила мне в руку ту самую трость.
Я услышал, как Малькольм поднял пистолет.
Снова взглянув на Мэри, я увидел в ее глазах искорку надежды.
И заставил себя медленно, мучительно подняться.
Малькольм смотрел на пистолет, проверяя, взведен ли курок.
Я ударил его тростью по затылку. Раздался глухой звук. Он упал как подкошенный, и я ударил его снова, набалдашником по животу. На третий раз он не издал ни звука.
Мэри продолжала плакать в той же позе.
Вдали послышались сирены.
Я опустился на пол. В голове шумело. Казалось, я вот-вот потеряю сознание.
— Дэвид, ты цел? — спросила Мэри, утирая слезы.
Я медленно полез в карман и достал мобильник.
— Прошу тебя… — Я кашлянул, ощущая во рту привкус крови. — Позвони одной женщине. Ее зовут Лиз… Скажи, что я попал в беду.
И впал в забытье.
51
Самым трудным было возвращение. Когда полиция приехала на ферму, ребят увезли во временное убежище, видимо, полагая, что там их страдания кончатся. Власти вернули похищенные жизни в холодный свет дня.
Но Малькольм и Майкл знали, что это не так.
Большинство ребят слишком сильно зависели от программы и уже не могли жить во внешнем мире, который столь безнадежно их искалечил. «Голгофа» гарантировала, что люди, якобы исправленные, никогда полностью не вернутся. Их лишили индивидуальности. Лишили воспоминаний. Их возвращали в семьи, где они давно считались мертвыми. Все приходилось начинать заново — в доме появлялся чужой.
Алекс был другим, потому что помнил свое прошлое. Он только хотел предать его забвению. В этом и заключалась ирония — ведь жизнь на ферме была посвящена утрате воспоминаний. Он мог бы прожить там до конца дней и ни разу не услышать имя Ала. Но Алекс понимал, какую жертву придется принести — отдаться во власть людям, извратившим цель своей организации, — а он не желал превращаться в подобное существо. Уйдя с фермы, он унес с собой воспоминание, ради уничтожения которого готов был отдать жизнь. И понимал, что как только вынырнет на поверхность, Ал появится снова. И все же принял правильное решение.
Я разговаривал с Мэри недели через две после того, как полиция вывела нас из дома. Когда она позвонила, я еще лежал в послеоперационной палате. Врачи сделали обезболивающий укол, чтобы я не чувствовал, как снимают пленку. В итоге у меня появилось шестьдесят два шва на спине и три на ступне. Врач сказал, что, возможно, в пробитых пальцах ощущение не восстановится.
Пока мы говорили по телефону, Мэри плакала. Она потеряла сына, а теперь еще и мужа, за которым ухаживала несколько лет. Ежедневно сидела рядом, опасаясь, что этот день может стать последним. Я знал, каково это. Деррин навсегда останется частью меня, я видел ее лицо, слышал голос. Для Мэри Малькольм будет лишь отражением, подернутым рябью. Осужденным торговцем наркотиками и похитителем людей, обвиненным в непредумышленном убийстве, человеком, о котором она ничего не знала.
Когда Малькольма уводили полицейские, он выразительно посмотрел на меня: я не стану говорить о женщине, родившей от него ребенка, о Саймоне и прочих погибших, а они с Майклом промолчат о моей роли в смерти Джейсона, Зака, Эндрю, Мызвика и Легиона. Для них этот договор был важнее. У Малькольма запеклось на руках столько крови, что никогда не смыть. Мое молчание и отсутствие сына тоже пойдут ему на пользу — даже если Алекс потерян для него навсегда.
Лиз сидела со мной во время допросов, и в скором времени стало ясно, что полиция не собирается обвинять меня ни в чем. Полицейские видели мои повреждения. Видели, с какими людьми имеют дело. Однако мне было легче лгать детективам, чем ей. Думаю, в глубине души она понимала, что я с ней нечестен, однако ничего не сказала по этому поводу. И поэтому нравилась мне еще больше.
Ферма и пивная «Ангел» по-прежнему принадлежали Малькольму. Документы были оформлены на его имя. Претендовать на них не мог никто. Когда Мэри навестила его в тюрьме, он сказал, что, освободившись, воспользуется деньгами и начнет все заново. После этого она больше к нему не ездила.
Майклу пришлось хуже. Он получил всего два года, потому что заключил сделку с полицией, но у него не было ни денег, ни смысла выходить на свободу. Раньше ему верили люди. Теперь же он стал темой для разговора воскресным утром. Малькольм пошел ко дну и потащил с собой Майкла, и хотя тот выйдет из тюрьмы раньше, возвращаться ему не к чему. Ни работы. Ни дома. Ни жизни.
Месяца через два произошло хорошее событие. С первыми лучами весеннего солнца Мэри позвонили в больницу. Она была в это время на обходе. Сказала звонившему, что он может перезвонить или подождать. Тот решил подождать. Закончив обход, Мэри ответила. Это был Алекс. Он звал ее во Францию на встречу с ним.
Иногда ради добрых дел стоит сражаться.
Примерно через неделю после того, как Малькольм с Майклом пытались убить меня, я поехал в Каркондрок. Закопал коробку с фотографиями, сочтя это правильным поступком. Я позвонил Кэти и сообщил, что Алекс жив, позвонил и Кэрри, но обошелся без подробностей. Алекс с каждым днем понемногу приближался к свету, искупая совершенное отцом и им самим. Когда-нибудь он сможет рассказать все друзьям и объяснить Кэти, почему скрылся и почему она нисколько не ошибалась.
Опустив коробку в ямку, я засыпал ее, надежно укрыв потревоженные воспоминания.
По пути домой я заехал на кладбище.
Цветы все еще лежали на могиле. Но птицы умолкли. Мне приятно было думать, что они уже улетели. Все на этом кладбище, вся скорбь, которую оно вмещало, поднялось к небесам.
И Деррин тоже.
В тот вечер дом показался мне другим. Я не мог объяснить этого, да и стоило ли объяснять? Но он стал более приветливым, словно что-то переменилось. Я не включил телевизор, как обычно. Забыл о нем. И вспомнил только под душем. Потом у меня возникло странное желание прикоснуться к вещам Деррин, я сел на край кровати и провел пальцами по корешкам книг.
Все прояснилось в три часа ночи. Я лежал и глядел в потолок. Впервые за долгое время я вернулся в спальню и заснул в нашей кровати. И звук, который слышал на границах сна, издавал не телевизор.
То было нечто иное.
Я подумал о Деррин, глядевшей на меня из кресла-качалки, когда я впервые осмысливал поиски пропавшего без вести. Мне казалось, что кончается одна стадия нашей жизни и начинается другая. А потом вновь раздался тот же звук.
Не знаю, сколько времени прошло, но начавшееся ничего не значащим звуком захватило меня и унесло с собой. И, проваливаясь в темноту сна, в темноту, которой не страшился, принимавшую меня в свою глубь, я слышал только шум моря.