Вернувшись после лета в школу в 8-ой класс меня никто не узнал. За лето я так вытянулась, стала высокая, худая. Надо идти в школу мне все мало, да и рваное, нового справить не на что. А в школах уже была введена обязательная школьная форма: коричневое платье с черным фартуком, правда платьица продавались разные; дорогие шерстяные и дешевые байковые. Мы конечно на шерстяные не зарились, хотя бы байковое купить. На форму мать собрала немного денег, пришили белые манжеты, воротничок, черный сатиновый фартук – принцесса! А вот с обувью плохо. Вся обувь за лето порвалась. Купить не на что. Что делать? Хоть иди в школу босяком. И мать решила отдать мне свои выходные туфли, единственные, которые очень берегла. Набила она в туфли бумаги и я надела их. Во-первых, они были 39 размера, а я носила 35 размер, во-вторых они были на небольшом каблучке, к которым я не привыкла, да еще и наказывает мне:

– Ты же аккуратно иди, не шмыгай ногами, поднимай их повыше, может я еще в них похожу, как тебе справим. А как не шмыгать, если они на четыре размера больше. От дома по нашей дороге грунтовой я больше босиком шла. А по большой дороге, тогда асфальта не было, дорога была посыпана просто угольным шлаком, по нему босяком не пройдешь, а идти надо 5 км. В школу я еще пришла, да там полдня отбыла, а уж обратно идти 5 км, сил нет. Дошла до минского моста, села на обочину и плачу, все ноги сбила, да еще эти каблуки.

А у моста меня, как всегда, ждал Толя, он со своей школы шел, и мы встречались у моста и вместе шли домой, идти далеко, вдвоем веселей, да и привыкли мы так. Подошел Толя:

– Чего ревешь? – посмотрел на мои ноги и все понял. Тогда мой неизменный рыцарь, снял свои ботинки, носки:

– Одевай, ботинки не туфли, не свалятся, мы потуже затянем шнурки

Размер, конечно, был намного больше моего, но ничего Толя набил в мысы бумаги и я обулась в его ботинки. Это было такое блаженство после моих скороходов, свободно, мягко, не бьют по пяткам.

– Толь, а как же ты по гравию пойдешь босяком?

– Ничего, я привычный. А потом мы пойдем домой через «академию» по линии, там песок.

Я была так благодарна Толе за такую помощь, впервые почувствовала внимание мальчика к себе, как к девушке, это было приятно.

Три дня я вообще не ходила, так болели ноги, что наступить на их не могла, пройти 10 км. в такой обуви многовато.

На нашем пришкольном участке мы занимались по ботанике, биологии. Учительница у нас старая, добрая и нас учеников назвала всегда» деточка». Мы любили эти занятия, чего только не росло у нас на участке?!

Мы старшие ученики сажали для школы овощи, которыми нас зимой в школе иногда подкармливали. И ухаживать за этими овощами летом тоже обязаны были тоже школьники. Это была школьная летняя практика. Я, правда, никогда не ходила на эту практику. Я далеко жила и меня освобождали от нее. Была у нас в классе девочка, Валя Демина. Маленькая серая мышка, еще меньше меня, когда я пришла к ним в 5-ый класс. Незаметная, тоненькая косичка-хвостик, огромные очки. Тихая, никогда ни с кем не спорила, не убегала с уроков, не играла ни в какие игры на переменах. Стояла тихо где-нибудь и молча, наблюдала за другими. Когда ее вызывали к доске отвечать, она так же тихо шла, тихо отвечала, но училась добросовестно. И только на уроках ботаники и биологии оживала девочка. На лице появлялась улыбка, сонные глаза загорались огнем любопытства и нежности. Она с любовью разглядывала каждый цветок, стебелек. О каждом она знала столько, что все невольно начинали с уважением присматриваться к ней. Но урок кончался, и вновь гасла Валя, вновь становилась серой мышкой. Закончила Валя школу, как и большинство из нас, со средней успеваемостью. Я бы никогда о ней не вспомнила, если бы однажды, спустя более десяти лет, не встретилась с ней. Я ехала из Москвы на электричке в Кубинку. В вагоне, через две лавочки от меня у окна с журналом сидела женщина, в очках, с пушистыми волосами, аккуратная, небольшого роста. Что-то знакомое было в ее облике. Я долго всматривалась в нее, стараясь вспомнить, где я встречала ее. И вдруг меня осенило, да ведь это Валя Демина. Я подошла к ней.

– Вы, Валя Демина? – Она изумленно посмотрела на меня.

– Да, была Демина, теперь извините, нет, – улыбнулась она и я узнала ту девочку в ее добром светящимся взгляде. Разговорились, она узнала меня, рассказав о себе. Каково было мое изумление, Валя Демина, серая мышка сейчас профессор биологических наук при Тимирязевской академии. Замужем, растет дочь, муж биолог, живет в Москве. Вот Вам и серая мышка.

Я заканчиваю школу, уже большая, живем все вместе рядом. У матери с Михаилом растут двое ребятишек, все дела делаем сообща. Женя, закончив восемь классов, пошел работать учеником слесаря на автобазу на полигон и поступил учиться в вечернюю школу в восьмой класс. У бабушки в доме теперь появился мужчина, сын, приносит зарплату, она очень этим гордится:

– Слава Богу, одного подняла, пошел в люди, теперь не пропадет.

Дмитрий ходит в школу на село. Примерно в это время вошло обязательное образование восьмилетнее, и на селе стала восьмилетка. Митя очень добрый и честный мальчик. Мы почти ровесники и очень дружны. Он всегда за меня заступается и даже за столом старается оставить для меня кусок получше. Он никогда ни с кем не дрался, все друзья его любили и уважали, он, как и бабушка жалел меня, что мать привела мне в отчима, буйного пьяницу, хотя никогда об этом слова никому не сказал. Рядом, через дорогу от нас, находился гарнизонный клуб, где бывали вечера отдыха и по выходным показывали фильмы. На вечера мы, конечно, не ходили, малы еще, а вот в кино любили. Только на билеты денег не было, собираем всю неделю мелочь. У меня часто не было, мать не дает:

– Какое еще тебе кино, на хлеб денег нет; а ей кино подавай! Так Митя потихоньку отдавал мне свои копейки.

– На, возьми, я так с ребятами прорвусь.

И они действительно прорывались. Гурьбой поднажмут на солдатика, что билеты у входа проверяет, потом попробуй их выловить в зальце. Билеты без мест, садись, где свободно, цена один рубль. Ну а если не прорвутся, то шли в будку к киномеханику и смотрели фильм оттуда, тот всегда пускал к себе ребятишек, у которых нет билета.

Когда воинская часть только обустраивалась и клуба не было, то фильмы показывали вообще на улице, как начинало темнеть. Повесят белое полотно на дерево, а садись где хочешь, естественно на траве. Так на эти фильмы ходили все от мала до велика, даже моя бабушка. Она вообще была очень активная, и каждый вечер старушки собирались по очереди друг у друга на беседки. А их было тогда после войны пять человек, звали они друг друга не по именам, как положено, а по прозвищам от фамилий: Моя бабушка Обрезкова – Обрезчиха, другая Горохова – Горошиха, Боландина – Боландиха и т. Женя не любил эти посиделки матери и все время возмущался, их гаданиям на картах, беседы о Боге. Он был у нас слишком правильный того времени, первый комсомолец, комсорг, потом стал парторг.

Но бабушка не обращала на его выступления никакого внимания, она очень его жалела. Дело в том, что Женя у нас был болен, его контузило во время одной из бомбежек и у него лопнула барабанная перепонка правого уха. После войны ему сделали неудачно операцию, и он плохо слышал на это ухо и очень часто болела голова. Из-за этого его не взяли в Армию, он очень переживал по этому поводу. Тогда молодежь в Армию шла с охотой. Это было почетно.

Когда у матери с Михаилом родился сын маленький Миша, бабушка была очень недовольна, все время ворчала на мать:

– Зачем он был тебе нужен, ребенка от этого пьяницы? У тебя есть Маня и хватит. Только чуть на ноги встали, стало мясо на костях нарастать, опять лишние заботы. Ну, куда вот нам с ним? Ты утром вскочила и ушла на работу. А я тут вертись, как хочешь с грудным ребенком.

– Ничего, Маня, поможет. Ты до обеда, а она как придет со школы.

– Девочка учится, восьмой класс, ей уроки надо делать, да по дому все на ней. А тут еще и младенец, не жалеешь ты девку, был бы жив отец, он бы не позволил обижать ее.

– Опять заладила, ничего с ней не случится, большая уже, должна помогать.

И наступил для меня сущий ад. Уроков много, пока до дома доберешься со станции, устанешь. А, едва переступаю порог, бабушка уже ждет:

– Ой, скорее голуба душа, скорее, касатка, мне надо бежать на полдник доить корову, а ни то пастух угонит стадо, ищи его потом.

И оставив мне малыша, бабушка убегала. Миша маленький, кроватки с сеткой, конечно, не было, спал он на маленьком диванчике, который на ночь придвигали к кровати матери. Моя коечка была в кухоньке, его одного нигде не оставишь, или на пол пустить, пусть ползает, если не холодно, или держать все время на руках. А мне надо и за водой сходить и печку топить, готовить ужин к приходу с работы матери, сварить какой-либо суп, картошку. И это все с Мишей на руках. На одной руке он сидит, а в другой, ведро с водой несу. И только с приходом матери, когда все поужинают, сажусь за уроки. Застилаю газетой наш единственный в кухоньке стол и сажусь заниматься с керосиновой лампой, электричества еще не было. Даже ни это было тяжело, самое ужасное было, если Михаил возвращался домой пьяный и начинал буянить. Он не давал мне зажигать лампу.

– Все, отбой, – кричал он, – я хочу спать, не сметь зажигать свет, он мне мешает и т.д.

И мать всегда была на его стороне, лишь бы он не ругался, не буянил.

– Ладно, ложись, в школе подучишь, пусть заснет. А что мне оставалось делать?

Однажды он меня чуть не убил. Я, как всегда, после школы с Мишей занималась домашними делами. Стала растапливать печку, дрова сырые никак она не разгорается. Мишу посадила на мою коечку, а он ползал и свалился на пол, хоть низко, но больно, сидит ревет. А я никак печку не растоплю, взяла немного керосина и плеснула на дрова, пламя вспыхнуло и опалило мне все лицо, обгорели брови, немного волосы, а главное я очень испугалась. Сижу на полу у печки плачу, рядом маленький Миша ползает, тоже плачет. И в это время вваливается пьяный Михаил:

– Что тут такое творится, – орет он, – почему мой сын плачет? Ах, ты «такая-сякая», над моим сыном издеваться!? Стал меня бить, потом схватил за волосы и вытащил из дома на улицу, бросил на землю. Я пытаюсь вырваться, убежать, а он меня сапогами, сапогами. Мой крик услышали соседи, прибежали и отобрали меня у зверя. Он действительно зверел, когда был пьян. Это он объяснял контузией на фронте, хотя я лично так не думаю.

Потом сообщили бабушке, та прибежала и была в шоке, забрала меня к себе. Был большой скандал с матерью, бабушка больше не пустила меня жить в дом к матери и не стала больше сидеть с внуком.

– Все, разбирайтесь сами, живи со своим зверем, а внучку, я Вам не дам на истязание.

То, что от чим мен я избил так, мать не очень расстроилась. – Ничего, пусть знает, что в доме отец, надо в строгости держать, заживут до свадьбы болячки.

Это мне было тогда так обидно, чужие люди пожалели, спасли, а родная мать не заступилась. А бабушка, в самом деле, больше не подходила к внуку. Стала носить его мать в ясли. И когда он болел, все время упрекала бабушку:

– Из-за тебя болеет внук, не стала сидеть, пришлось отдать в ясли.

– У внука есть мать с отцом, вот и растите. У меня своих трое и без отца, за них некому заступиться кроме меня. А чтоб твоего зверя и близко не было возле нашего крыльца, а не то пойду в политотдел в Вашу часть и пожалуюсь на его издевательства. В общем ругались.

А я была рада. Теперь мне было дома спокойно у бабушки, все делалось с добрым словом. Так я и заканчивала школу. Конечно, все мы помирились, ведь все равно надо делать общие дела; косить, сушить сено, заготавливать дрова, огороды, бабушке все это одной, даже с нами не поднять. Мать, конечно, давала бабушке на меня немного денег, потом Женина получка, продавалось молоко, так что ничего перебивались. Уже были сыты и, как говорится, прорех не было. И хоть одно платье, но оно было мое и чистое. Мне навсегда запомнилось любимое бабушкино выражение:

– Пока есть завтра – есть и жизнь!

– Видишь, как солнце светит, идут дожди, значит, живешь, вот и хорошо!

– Не гонись за богатством, оно не всегда приносит радость. Два платья зараз не наденешь, Есть одно и ладно, главное, чтобы душа была чиста!

Сама она, сколько я ее помню, все ходила в шитых-перешитых старых моих или матери платьях, но всегда чистая-чистая. Белый, единственный на голове платочек, стирался каждый вечер, чтобы к утру был свежий.