Глава 9
Вылез я из кровати, оделся, поискал — кобура с пистолетом рядом с кроватью на стуле лежит, а мешка нет.
Черт, думаю, а гранаты они куда дели? Пять гранат еще оставалось. А то ведь у этих олухов могло ума хватить и их в костер запулить.
Проверил пистолет — ну обе обоймы, само собой, пустые. Интересно, закончили они уже грузовики разгружать? Как только освобожусь, первым делом надо будет боекомплект обновить. Все ж таки, какая ни есть, а война. А на войне никогда не знаешь, что через пять минут приключится.
— Ты там скоро?
Недалеко же эта кошка убежала. Ладно еще, что через дверь спрашивает, а не вламывается, как в прошлый раз.
— Айн момент, фройляйн, битте.
Прицепил кобуру на ремень и распахнул дверь. Кара в коридоре стоит, стенку подпирает.
— Ты, Малахов, — заявляет, — возишься, прямо как…
— …девица на выданье, — шучу. — Жаль только, помады у вас тут нет и с лаками для ногтей перебои.
— А что такое помада? — спрашивает. Хороший вопрос. Главное, своевременный.
— Ну, — говорю, — карандаш, то есть тюбик с краской. Губы им накрашивают.
— Кто?
— Женщины. Некоторые. В моем мире.
— А зачем?
Я аж зубами заскрипел.
Товарищ капитан, вы это видите? Ребенок. Очаро-ва-ательный такой ребеночек.
Хоть бы замуж ее поскорее выдали, что ли?
— Поскольку я лично, — выцеживаю сквозь зубы, — никогда этим не занимался, то точно ответить на твой вопрос не могу. Полагаю, что в определенных кругах ярко-красные губы на бледном лице считаются признаком красоты.
О, фразочку загнул. Хоть в блокнот записывай, на память.
— Как у вампирш?
— Во-первых, — говорю, — не-рядовая Карален, ты меня, больного и израненного героя, подняла с кровати под предлогом того, что ждут меня в штабе на важном и секретном совещании. А во-вторых, что за вампирши? Еще одна разновидность зеленых и пупырчатых?
— Ты не знаешь, кто такие вампиры?
Удивляется, как будто я весь местный зверинец уже по имени-отчеству должен был запомнить. Кстати, мысль, в общем-то, верная. Надо будет у попа какой-нибудь справочник по местной зоологии попросить, если у них тут вообще книги водятся. Врага, как говорится, надо знать не только в лицо, но и с других сторон. Чтобы убивать наверняка и без лишних потерь.
— Не знаю, — говорю. — И ничуть этого не скрываю. А ты, хоть и рыжая, про императорских пингвинов слыхом не слыхивала Так что прекращай камень спиной подпирать и давай дорогу показывай. А по дороге заодно и расскажешь, кто такие эти ваши вампиры и с чем их едят.
Кара на меня чуть ли не с ужасом вытаращилась.
— Вампиров не едят!
— Ты дорогу-то, — говорю ей, — показывай.
— Нам наверх. Вампиров не едят, это они… они…
— Они, а дальше?
— Они пьют кровь! — выпаливает рыжая. — И тот, кто после этого остается в живых, сам становится вампиром.
Весело.
— Летать они, — спрашиваю, — умеют?
— Да, конечно.
Ну, точно, комары. Ги… Гипертро… Какое же это слово тот старший лейтенант употреблял? Гиперторфяные? Нет. Короче, переростки. Комары-переростки, с накрашенными… Черт, не жало же они красят?
Товарищ капитан, я назад хочу! Тут без высшего образования плохо.
— И живут они, — спрашиваю, — надо полагать, в болотах?
— При чем тут болота? — удивилась рыжая. — Вампиры живут в склепах. Днем они спят в своих гробах, а ночью выходят на охоту, и горе тем…
— Стоп, стоп, стоп, — я уже кое-какой народный фольклор припоминать начал. — Их случайно упырями не кличут? Или вурдалаками?
— Упыри и вурдалаки — это одни из самых примитивных вампиров. Есть гораздо более опасные разновидности. Брукса, например, шилка или…
— Стоп. Развернутый перечень с кратким обзором ты мне как-нибудь потом поведаешь. Самый главный вопрос — как эту тварь прикончить? Понадежнее.
Рыжая плечиками пожала.
— Так же, как и всю остальную нечисть. Серебром, огнем…
— Или осиновым колом, — говорю.
— Кол, — усмехнулась Кара, — это крестьянские суеверия. Если ты попытаешься заколоть вампира осиновым колом, он…
— Выхватит и им же меня по башке. Понял, не дурак.
Тут мы наконец закончили по башенной лестнице подниматься и вышли на стену.
— Тихо.
Рыжая осеклась на полуслове. Я прислушался — ну, точно, жужжит. У меня на эти штуки слух наметанный.
— Ты…
— Сказал же, — шепчу, — тихо. Слышишь?
— Гудит что-то, — Кара растерянно так по сторонам огляделась. — Словно шмель большой или… машина, как твой «Аризона», но только далеко очень.
— Умница ты, — говорю, — все верно. Мотор это гудит. Прямо за этими вашими проклятыми облаками. Вот ведь, зараза, все время над головой висит. У вас тут солнце как, только по большим праздникам? А то за все время только один восход и видел.
— Мы на границе, и из-за близости Тьмы… А как может машина по небу ехать? Это самолет, да?
— Именно. Это машина, к которой какая-то умная головушка взяла, да и пару крылышек прицепила.
Над самой головой, гад, жужжит. Судя по звуку — легкий, одномоторный. Но не «У-2». Значит, немецкий. «Шторх» или «Клемм». Хотя вряд ли «Клемм». Это учебное старье разве что где-нибудь в Румынии завалялось, где уж ему на прямом попадании грохнуться. Скорее «Шторх» — «аист». Хорошая машинка, легкая, надежная, неприхотливая. На любую полянку подходящую сядет и взлетит, не хуже «У-2».
Вот и гадай, что он тут делал. То ли на разведку летал, то ли высадил кого, а может — уже и забрал. И никакого тайного прохода с этой облачностью не нужно.
Эх, если бы не облака! У него ж скорость-то всего сто семьдесят пять километров в час максимальная. А обычная и вовсе сто тридцать. Из крупнокалиберного, с авиаприцелом — запросто бы мог срубить. Не «Фоккер» бронированный.
А так — только слушать да зубами скрежетать, чем это тарахтение дальше аукнется?
Черт, думаю, а может, и в самом деле это какой-нибудь местный шмель в высшем пилотаже упражняется?
— Слушай, Кара, а никакая ваша нечисть так жужжать не может?
— По-моему, нет. Разве что черные маги наколдовали новый вид демонов.
Да нет, думаю, вряд ли. Звук уж больно механический.
Ладно.
— Ну, хватит на облака пялиться, — говорю. — Все равно, сколько ни смотри, дырку не проглядишь.
— Малахов, — рыжая обижается, — а повежливей?
— Могу и повежливей, — говорю. — Простите, девушка, но вы, кажется, меня куда-то вели?
— О да, — кивает, — прошу вас.
— Данке шон.
Привела она меня в комнату в башне. Небольшая такая комнатка, но светлая. Кроме Аулея, как рыжая и сказала, там поп сидел, а перед ним на столе сумка лежала, та самая, что я у гоблина — черт, как же его звали, Крэк, что ли? — забрал. И рожи у обоих непроницаемые, точь-в-точь как у начштаба дивизии, когда мы ему докладывали, что на нашем участке свежий немецкий полк объявился.
Ну, посмотрим.
— Добрый вам день, — говорю. — Вызывали?
Аулей отчего-то с попом переглянулся.
— Да, мы звали тебя, Сегей, — отвечает. — Садись. Разговор будет долгий. И ты, Карален, тоже садись.
Интересно, думаю, а она тут зачем? Может, решили из нас постоянную группу сформировать? Разведывательно-диверсионную? Только этого мне не хватало.
— Скажи, Сергей, — поп спрашивает, — когда ты попал в наш мир, где ты оказался?
Вовремя же вы, ребята, спохватились!
— В замке одного лысого типа, — отвечаю. — А точнее, в запертой камере.
— Понятно, — поп вроде задумался.
— А скажи, Сергей, что именно хотел от тебя Гор-Амрон?
— Лысый, что ли? — уточняю. — По-моему, хотел, чтобы я для него кого-то укокошил, убил то есть. По крайней мере, я так его понял. Золотые горы сулил.
Поп с Аулеем снова переглянулись.
— А скажи, Сергей, — снова начал поп, — Гор-Амрон не называл тебе имя… того, кого ты должен был бы убить?
— Нет, — говорю, — не называл. Мое спрашивал.
— Ну, про то, — усмехается Аулей, — как он обжегся с твоим именем, Карален нам уже поведала. Но я очень прошу тебя, Сергей, постарайся припомнить, что он говорил о той… том, кого он хочет убить?
Я мысленно разговор с лысым прокачал.
— Кое-что было, — говорю. — Это кто-то важный. Очень важный. Я вам сейчас лысого дословно процитирую: «От этого человека зависит судьба страны. И не одной страны».
Аулей с Иллирием в третий раз переглянулись.
— И колдун хотел, чтобы ты его убил?
— Именно, — говорю. — Обещал за это пять тыщ золота, но, по-моему, готов был и все тридцать отдать. Если, конечно, он вообще что-то платить собирался.
Сам-то я в это не очень верил. Сколько с черта задатка ни возьми, а все равно в проигрыше останешься.
— Тридцать тысяч, — на попа, похоже, сумма впечатления не произвела. — Немного. Гор-Амрон, как всегда, поскупился. Другие черные маги пообещали бы сто, двести, опустошили бы свои сокровищницы до последней пылинки, лишь бы быть уверенными, что этого человека больше не будет среди живых.
— А на кого, кстати, они так зубы точат? — интересуюсь. — Кто это им так поперек глотки встал? Король ваш, — тьфу, черт, чуть было не ляпнул «местный», — или полководец великий?
Аулей грустно так улыбнулся.
— Это не король и не полководец, — говорит. — Пока.
— Дарсолана. Она наша принцесса, последняя, в ком течет древняя кровь повелителей Ан-Менола. Последняя надежда Света.
Тю. Я-то думал, ну, если не король, то уж по крайней мере кто-то вроде товарища Жукова.
— Сколько ей хоть лет? — спрашиваю.
— Карален родилась в тот же год, что и принцесса, — говорит Иллирии. — В этом году им обеим исполнится восемнадцать.
Совсем весело. Если у местных вся надежда на девчонку вроде рыжей… ну, ребята, я уж не знаю, куда дальше катиться. Хоть сам ложись в гроб и крышку изнутри забивай.
— А что, — спрашиваю, — постарше никого не нашлось?
— Нет.
— Отец принцессы, король Велемир, — вмешалась рыжая, — и почти все самые благородные рыцари королевства полегли на поле под Ослицей, в страшной битве, где были остановлены и истреблены полчища Тьмы. С тех пор Тьма…
Я уж не стал эту церковно-славянскую историю комментировать. И так все ясно — с обеих сторон все, кто хоть палку поднять мог, полегли, после чего наступило вынужденное затишье.
Интересно, думаю, и что они с этой принцессой делать будут, когда черные ребята по новой пойдут? К древку вместо знамени приколотят? Нет, может, конечно, она у них местная Жанна Орлеанская, да вот только что-то сомневаюсь я в этом.
— И очень скоро, — говорит Аулей, — принцесса должна прибыть в замок Лантрис, в тридцати лигах к западу от нас.
— Я вам, — говорю, — только одну вещь могу посоветовать. Отпишите наверх, чтобы личную охрану у нее удвоили, а лучше — утроили. И пусть обязательно поставят туда пару человек из моего мира с нашим оружием. Пусть пограничников поищут или НКВД. Потому что этот самый Гарик Охламон, да и другие его приятели, вряд ли захотят такой удобный случай упускать.
Иллирии вздохнул.
— Ты прав, Сергей, — говорит. — В этой сумке есть письмо Гор-Амрона к другому черному магу — Феллинию, колдуну, знаменитому не менее печально. И Гор-Амрон пишет, что уже сумел вызвать из вашего мира одного опытного убийцу — я так понимаю, это он пишет о тебе?
— Похоже, — киваю.
— Но с тобой у него возникли, как он пишет, «некоторые сложности».
— Да уж радостями не назовешь.
— Исключительно по недосмотру слуг. Поэтому следующий «опыт» он будет проводить сам, лично, вдали от замка. И на этот раз твердо надеется на успех.
— Ну-ну, — говорю. — Пусть дерзает.
Интересно, думаю, что он на этот раз выудит?
«Зверобой» или «фердинанд»?
— Вот бы ему самому, — мечтательно так рыжая заявляет, — откуда-нибудь тоже убийцу наколдовать.
И тут у меня в голове шестеренки одна за другую зацепились.
— А ну-ка, святой отец, — говорю, — повторите, что этот Охламон насчет следующего опыта пишет?
Один, вдали от замка, и еще позаботится, чтобы ему никто не мешал?
— Ты, — Кара встрепенулась, — что задумал, а, Малахов?
— Да так, — говорю, — просто. Он меня все-таки в этот мир вытащил, а я его так и не поблагодарил. Надо будет как-нибудь навестить, а то неудобно получается, можно даже сказать, невежливо. С моей стороны.
Тут вся троица на меня так ошарашенно глянула — ну, словно я опять чего-то не того ляпнул.
— Ты хочешь убить Гор-Амрона?
— Именно.
— Но… он же черный маг.
— Да хоть зеленый змий, — говорю. — Мне-то что? Это вроде как с «тиграми». Да, тяжелый танк, да, броня толстая и калибр немаленький. Опасная машина, не спорю. Но если, как говорит старшина Раткевич, серьезно и вдумчиво к этому делу подойти, то отличается «тигр» от остальных танков только тем, что дольше горит.
— Сергей, — осторожно так начинает поп. — Не подумай, что мы сомневаемся в твоей храбрости, но вступить в поединок с черным магом…
— Поправочка. Не собираюсь я с ним вступать ни в какой поединок.
— А как же ты собрался…
Тут уж я на них посмотрел… странно. Нет, ну в самом деле — какой год у них тут война идет, а они — ровно как дети.
— Да уж как получится, — говорю. — Подвернется случай лопатой из-за угла по лысине треснуть — тресну лопатой. Или еще как-нибудь. А на поединок пусть его гаубичный дивизион вызывает.
И тут у меня в голове снова шестеренки закрутились.
— Стоп, — говорю. — Святой отец, а когда он будет свой великий эксперимент ставить, этот Гарик Охламон в письме написал? А то, может, мы вообще зря спорим? Пока я валялся, можно было из моего мира эшелон с боеприпасами по снарядику перетаскать.
— В письме нет указаний на точную дату, — говорит поп. — Но, скорее всего, это будет завтра. Ведь даже такому сильному магу, как Гор-Амрон, тоже нужно дождаться благоприятного расположения звезд.
— Вот и замечательно, — говорю. — Святой отец, а вы поточнее время определить можете? С помощью вашей астрохре… тьфу, по звездам.
— Звезды светят всем, — улыбается поп, — и, если боги будут ко мне милостивы, то я смогу назвать не только точное время, но и место, где Гор-Амрон попытается свершить свое черное дело.
— Ну, святой отец, — говорю. — Если вы мне такой подарок сделаете, считайте, Гарик уже вас больше не побеспокоит. Им уже будут его приятели-черти заниматься. А у них к нему вопросов надолго хватит.
— Но как ты…
— Честно говоря, — отвечаю, — пока и сам точно не знаю. Но сходить, посмотреть, считаю, нужно. А уж на месте по обстановке определюсь — можно будет его прихлопнуть, если да, то как именно.
— Что тебе для этого нужно?
Это Аулей спросил. Ему, похоже, моя идея сильно по душе пришлась. Ну, еще бы, Гарик этот, как я понимаю, его самый что ни на есть непосредственный противник, причем званием даже чуть повыше, чем он. Вроде бы как я нашему комдиву предложил штаб немецкого корпуса накрыть.
— Во-первых, — говорю, — эти самые координаты, ну, то есть время и место. Это главное. А во-вторых… там видно будет. Что надо, то и спрошу.
— Ты возьмешь кого-нибудь с собой?
— Нет!
— Но…
— Я должна пойти!
Это рыжая выпалила. Даже Аулей от неожиданности вздрогнул.
— Карален!
— Айн момент, — говорю. И рыжей: — Сядь и замолкни. А еще раз начнешь неполученный приказ обсуждать — вылетишь за дверь! Ферштейн?
Вспыхнула, зубами скрипнула, но села. Я ее еще секунд пять взглядом к стулу попригвождал, потом к попу обернулся.
— Так когда, — спрашиваю, — сможете время и место сообщить?
— Наиболее благоприятное время, — говорит поп, — как я уже сказал, наступит завтра днем. А место… с местом сложнее. Мне нужно будет произвести кое-какие вычисления, но, боюсь, даже в этом случае я смогу получить лишь приблизительные…
— Насколько? — спрашиваю.
— Если боги будут ко мне благорасположены — с точностью до полулиги.
То, что пол, а не целая лига, думаю, это, конечно, хорошо. Вот только сколько в этом «пол»? Помнится, когда я на дерево залазил, замок высматривать, рыжая тоже говорила, что до него две штуки этих самых лиг, а было до него…
— В ваших километрах, — говорит рыжая, — это будет один и еще половина.
Что ж, думаю, это еще куда ни шло. Вполне приемлемый треугольник ошибок, я о местных пеленгаторах был куда худшего мнения.
— И сколько времени, — спрашиваю, — вам, святой отец, на эти расчеты потребуется?
— Ну, — задумался поп, — надеюсь, что до полудня справлюсь.
— Вот и отлично, — говорю. — А я пока прикину, что и как с собой потащу.
— Малахов, — шепчет рыжая, — если ты посмеешь…
Тут уж я не выдержал.
— Господин барон, — Аулею говорю. — Я, конечно, извиняюсь, но не могли бы вы вашу замечательную дочурку куда-нибудь запереть? Часиков так на пятнадцать? А?
— Он, — заявляет рыжая, — не может!
Я на Аулея уставился — а он кивает.
— Дело в том, Сегей, что по нашим законам и обычаям я не могу приказывать ей после того, как она принесла вассальную присягу другому.
— А кому она… — начал я и вдруг соображаю — да это ж она мне эту самую присягу произнесла, то есть принесла. В первый день еще, тогда, во дворе. Ну, р-ры-жая!
— Тогда какого черта, — шиплю на нее, — ты мои приказы не выполняешь?
А она из своего личика такую мордашку невинную скорчила — аж плакать хочется.
— Я?
Нет, святой Илья!
— Ладно, — выцеживаю. — Слушай приказ. Встать, выйти и закрыть за собой дверь с той стороны!
— Как прикажете, мой господин.
— Прошу извинить меня, Сергей, — говорит поп. — Но есть еще одна вещь, которую ей тоже стоило бы услышать.
Рыжая услыхала — шлепнулась обратно. Ну, погоди же!
— Отставить приказ «Выйти», — говорю. — Приказ «Встать» остается в силе. Слушать ты можешь и стоя.
Встала.
— Между прочим, — заявляет, — рыцарю, настоящему рыцарю, не полагается сидеть, когда дама стоит.
Тут уж я улыбнулся, удивленно так на нее посмотрел и даже пару раз глазами похлопал.
— Госпожа Карален, — говорю. — Да где ж это вы тут рыцаря, хоть настоящего, хоть липового, видите? Кроме, разумеется, господина барона? А?
Вот на этот раз я ее умыл. Она даже ответить ничего не нашлась, только уставилась на меня, словно на мне новые генеральские погоны объявились.
А я спокойненько так к попу поворачиваюсь и спрашиваю:
— Так что у вас там за дело, которое моей подчиненной услышать необходимо? Надеюсь, не слишком долгое, а то по ней кухонный наряд жирными слезами обливается?
Иллирии, похоже, от моих барских замашек тоже малость ошалел. Один Аулей на все это смотрит и улыбается так, что сразу видно — понял человек юмор ситуации и оценил. Хотя шутил я только наполовину.
— Я хотел сказать, — говорит поп, — что недалеко от замка снова появилось что-то из вашего мира.
Ха!
— Где и что?
— Ну, на второй твой вопрос я…
— Снимается. Где?
— Западнее замка, примерно, — поп в потолок уставился, губами пошлепал, — в десяти ваших километрах. Неподалеку от Лосиного холма.
Ага. Чтоб я еще мог Лосиный холм от Барсучачьего отличить.
Я на рыжую злобно так посмотрел — а она также на меня, вздохнул и отвернулся. М-да уж. Видно, как говорил сержант Баширов, кысмет тебе такой, Малахов. Судьба то есть.
— Ладно, — говорю. — Все равно до полудня времени еще хоть отбавляй, так что обернуться должен успеть. Разрешите приступать?
Аулей кивнул.
— Если тебе, Сегей, что-нибудь все же понадобится…
— Понадобится — достану, — говорю. — Не-рядовая Карален — за мной!
Повернулся и вышел.
Рыжая следом вылетела. Причем от возмущения ее прямо-таки распирало всю, даже личико не просто круглое сделалось, как бывало, а овальное в ширину.
— Ты… Ты…
Я на всякий случай к зубцу прислонился — а то ведь, думаю, так и вниз улететь можно.
— Как ты мог?!
— Как я мог — что? — спрашиваю.
— Что?! Как ты мог так поступить со мной?! Ты…
— Отста-авить!
— И не подумаю. Ты — ничтожный предатель, и если ты думаешь…
Ну вот, думаю, опять пошли девичьи обиды. И что прикажете делать, а, товарищ капитан? Воспитывать? Так ведь у нас тут, насколько я понимаю, не детсад и даже не Артек. Тут как бы даже и война, на которой, случается, убивают. И вот в такие раскрытые настежь варежки запросто можно схлопотать пулю или, применительно к местным условиям, стрелу из очень автоматической рогатки. Как говорил старшина Раткевич: «Если хочешь есть варенье — не лови зевалом мух!»
— Ты вообще слышишь, что я тебе говорю?!
— Очень даже внимательно, — отзываюсь. Прокачал обстановку в голове — нет, думаю, придется все-таки кое-чего разъяснить.
— А ну, — говорю, — повернись-ка.
Рыжая осеклась и настороженно так на меня уставилась.
— Это еще, — спрашивает, — зачем?
— Затем, чтобы спросила. Команды, к вашему, нерядовая Карален, сведению, не обсуждаются, а выполняются. Вы-полнять!
Повернулась. Я от зубца отклеился, покосился вниз, во двор — прямо под нами крыша конюшни, соломой крытая, так что даже если свалится, ничего страшного — размахнулся и ка-ак врезал ей леща. После чего развернулся и так рванул, что звук визга меня догнал только у входа в башню.
Только успел дверь захлопнуть и ногой в стену упереться — бу-ух, — чуть не улетел вместе с дверью! Ничего себе, думаю, это ж не девчонка, а прямо бетонобойный. Таким молодецким пинком дот из земли выворотить можно.
— Ма-алахов! — Бух. — Я не знаю, что я с тобой сделаю! — бух.
— Вот когда придумаешь, — кричу, — тогда и приходи.
— Тварь! — Бух. — Орочья отрыжка! Темнобес!
— Как-как? — кричу. — Это уже что-то новое. Мракобесом меня еще никто не именовал.
— Дерьмо.
Дерьмом она меня уже потише назвала. Ну, думаю, вроде успокоилась. Убрал ногу, прислушался — ничего, только приоткрыл чуть дверь — а она в эту щель ка-ак влетела!
Черт, это уже даже не рыжий вихрь был, а рыжий тяжелый танк! На полном ходу!
Спасло нас обоих только то, что лестница в башне хоть крутая, но довольно узкая. Поэтому я сначала спиной об стенку приложился и только потом — о ступеньки. Съехали мы на полпролета вниз и замерли в неустойчивом равновесии — я сверху, Кара где-то подо мной, темно, как у… танке, одна рука в следующую ступеньку упирается, вторая во что-то мягкое, ноги вообще неизвестно где, но сильно похоже на то, что над головой, и болит все, что только может, плюс то, что вообще болеть не имеет права за отсутствием в нем нервов.
— Сергей?
— Что?
— Ты жив?
— Нет, убит. Погиб смертью героя. После чего пропал без вести.
Рыжая подо мной тихонько прыснула.
— Малахов.
— Ну?
— Ты не мог бы убрать руку с… с меня? И вообще, не мог бы ты убраться с меня весь?
— Если я это сделаю, — шепчу, — то мы оба покатимся дальше вниз. А до низа, между прочим, еще далеко.
— Что? — фыркает Кара. — Так и будем лежать?
— Есть идеи получше? — спрашиваю. — Нет? Тогда молчи.
А сам лихорадочно соображаю. Положение у нас действительно, как говорил лейтенант Светлов, пикантное, как соус. И, главное, ничего нельзя сделать, потому что ничего не видно. Нулевая видимость.
Черт, думаю, а почему, собственно? Был же факел, когда я вбежал. Прямо передо мной висел.
Вот то-то и оно, соображаю, что передо мной. Похоже, мы его во время полета дружно снесли, а он, зараза, возьми, да и погасни. И что теперь прикажете делать, а, товарищ… Кто-нибудь? Ждать, пока глаза к темноте привыкнут?
— Малахов.
— Ну?
— Ты возьмешь меня с собой?
— К черту на рога я тебя возьму, — бормочу, — с превеликим удовольствием. В одну сторону. Или к Бабе-яге в гости, в порядке ленд-лиза. Она мне — скатерть самобранку и меч-кладенец, а я ей — тебя.
— Если ты думаешь, что я что-то поняла…
— Все ты поняла, — говорю. — Все, что надо.
— Сергей…
— Да возьму я тебя с собой, возьму! Куда денусь! Уж не знаю, кого мне за такой подарок благодарить…
— Богов.
— …богов ваших или товарища Сталина, прости господи…
— Сергей.
— Что еще?!
— Закрой глаза.
— Ты сама-то поняла, чего сказала? — спрашиваю. — Тут же и так ни черта не видно.
— Все равно закрой.
Черт, думаю, неужели она меня на мой же трюк собирается подловить? С этой — станется. А, была не была. Авось да не коленом.
— Закрыл.
— Подожди.
Чувствую — завозилось что-то подо мной, потом по щеке вроде рукой провели — я весь сжался, ну, думаю, сейчас ка-ак врежет — и на миг к губам прикоснулось. Что-то… малиново-вишнево-клубнично-сахариново… Черт, да нету у меня такого слова, чтобы это описать! — и словно током ударило.
Я аж подскочил от неожиданности, а Кара внизу тихонько так хихикнула и — р-раз — выскользнула из-под меня. А я, оставшись без опоры, проехал вперед и с размаху лицом об край ступеньки хряпнулся. Зубы удержались, но губы раскровенил напрочь.
Ох и горек же, думаю, однако, вкус этого… ну, как его… плода запретного.
Ладно. Доковылял я кое-как вниз по лестнице, выполз на свет божий, посмотрел на гимнастерку — м-да… И ведь только что, считай, надел! Сдается мне, они эти ступеньки со времен постройки замка не подметали, пока я их не протер.
Огляделся — рыжей не видно, смылась куда-то — отряхнулся, как смог, и пошел в замковую столовку завтракать.
Сел за стол, сижу, жду. Кроме меня, в столовке больше никого не наблюдается — то ли спят еще все, то ли уже разбрелись кто куда — черт его знает, часов-то нет.
Ну, я пару минут посидел, подождал и начал слегка злиться. Встал из-за стола, подошел к двери, что на кухню, — а она запрета. И звуков из-за нее, что характерно, никаких не доносится.
Вообще-то я человек культурный, хотя иногда это и не очень заметно. Поэтому я для начала по той двери вежливо так постучал.
Жаль только, что вежливость эту мою никто не оценил. Пришлось по ней сапогом добавить. Тот же эффект — ноль да семечки.
Вот тут я уже начал злиться, уже не слегка и не чуть-чуть. Да что ж это, думаю, в самом деле такое, а? В собственном замке поесть нормально нельзя. Ладно, думаю, держитесь, гады, сейчас я этим поварам устрою выездную сессию полевого трибунала. Пусть потом Аулею жалуются, если будет чем.
Вышел из столовки, пошел прямой вход на кухню искать. Прихожу — заперто.
Интересные, думаю, дела тут творятся. Кухня, похоже, дезертировала в полном составе, да и вообще народу что-то не видно. Только часовые на башнях да один гаврик у полуторки томится. Снаряды, кстати, с нее местные так и не разгрузили, побоялись, наверно, и, в общем, правильно сделали, что побоялись. А кроме часовых, никого не видно и не слышно. Хотя нет, что-то слышно — пение какое-то хоровое доносится. Тоже мне, нашли время для репетиций, хор Пятницкого.
Часовой у снарядов при виде меня приосанился, руку зачем-то на меч положил. Кираса на нем, правда, сто лет как не чищена, да и вообще — внешний вид хромает на все четыре гусеницы. Те еще ППС, сразу видно — про устав караульной службы люди слыхом не слыхивали. Эх, нет ведь чтобы вместо Трофима с «максимом» сюда хороший кадровый старшина свалился!
— Благословен день, господин серант!
— И тебе доброе утро, — говорю. — Только вот на будущее запомни — не господин, а товарищ, и не сервант, а старший сержант. Ферш… тьфу, ясно?
Часовой лоб наморщил, подумал чуток, а потом радостно так гаркнул на весь двор:
— Будет исполнено, господин старший сежрант!
— Сержант. Кстати, — спрашиваю, — а где вообще все? Повара, например? Они что, переучет содержимого погребов проводят? На случай осады?
— Но господин старший сежрант, — удивленно так заявляет часовой, — сегодня ведь День божьего Благодарения. Все собрались в замковом храме на благодарственную молитву. А кухня сегодня будет заперта весь день, потому что — тут он чего-то в воздухе перед грудью нарисовал — не подобает, вознося хвалу богам, отвлекаться на мирские заботы.
— Так что же это, — спрашиваю, — выходит? Постный день сегодня?
— Не постный, господин старший сежрант, — отвечает часовой, — а День божьего Благодарения!
— Да не сежрант я, а сержант. Сер-жант! Запомнил?
— Попробую запомнить, — озадаченно так говорит часовой, — господин старший сержант!
— Ладно, — говорю. — Тебя-то самого звать как?
— Лодку.
— Лодку, а дальше?
— Лодку, сын Ностова, господин старший сержант.
Хорошее имечко! Есть чему позавидовать.
— А скажи-ка мне, — спрашиваю, — Лодку Ностович, долго еще будут молитву возносить? Потому как мне очень хочется с господином Арчетом на богословские темы потолковать.
— А господин старший ратник не в храме, — заявляет часовой. — Он в караулке, на левой башне.
Я от этих слов чуть не подпрыгнул.
— Так какого же… — спрашиваю, — ты, борода, до сих пор молчал?!
— Но, господин старший сержант, — удивился часовой, — вы ведь и не спрашивали.
Вообще-то, думаю, верно. В голову как-то не пришло. Ладно. Поднялся я на башню, захожу в караулку, и чтоб вы думали — господин старший ратник Арчет сидит себе в гордом одиночестве и преспокойно завтракает. Да еще как завтракает. Как говорил рядовой Петренко, коренной одессит из Херсона: «Шоб я так кажный день обедал, как он завтракает».
— Вообще-то, — говорю, — сегодня есть — грешно.
— Знаю, — отвечает Арчет, а сам тем временем куриную — или какой другой местной птицы, я уж не знаю — ножку обгрызает. — Заходи, садись. Мне сегодня есть можно, а грех этот отец Иллирии отпустит.
— А еще, — говорю, — не знаю, как ваш, а наш бог советовал в таких случаях делиться. Тем более что я в вашей теософии не разбираюсь, а живот мой — тем более.
— Так бери, — говорит Арчет, — и ешь. Чего говорить-то?
В общем, соединенными усилиями мы эту снедь истребили, как армию Паулюса. Кто был не мертв, тот был у нас в плену. Очень даже неплохо подзаправились.
— Да уж, — говорю. — Неплохой праздник этот ваш День Благоговения.
— Благодарения, — поправляет Арчет. — День божьего Благодарения.
— Интересно, — спрашиваю, — а за что это вы так своих богов благодарите?
Арчет на меня искоса так посмотрел.
— А тебе Карален разве еще не рассказывала?
— Нет.
— Ну, тогда слушай. День этот мы празднуем уже пятьсот сорок шесть лет.
— Неплохо.
— С того самого дня, когда на залитом кровью поле сражения теснимый врагами король Уртхерт дал обет, что отныне в этот день весь его народ будет возносить хвалу светлым богам.
— Ага. И с тех пор празднуете?
— Да.
Я шестеренками в голове поскрипел, поскрипел.
— Так, — говорю. — А где же подвох?
— Какой еще подвох? — удивляется Арчет. Но удивился он как-то неискренне.
— Понимаешь, господин старший ратник, — говорю. — Это я от ры… тьфу, от Кары мог ожидать, что она церковно-славянской историей начнет изъясняться. Но ты-то на ихнем шпрехаешь примерно так, как я на японском.
— Говорю, как умею, — обижается Арчет. — А подвоха тут никакого нет.
— Ну хорошо. А почему называется День божьего Благодарения, а не день Победы сякой-то?
— Так ведь битву-то, — отвечает Арчет, — король Уртхерт проиграл.
Вот тут-то у меня челюсть об столешницу и приложилась.
— Как — проиграл?
— Просто. Разбили его наголову.
— А за что ж тогда благодарить-то? — спрашиваю.
— Ты не понимаешь, — поясняет Арчет. — Король Уртрехт не предлагал богам сделку — победу в обмен на посвященный им праздник. Он поклялся, что этот праздник будет!
— Ну да, — говорю. — Я знаю, город будет, я знаю — саду цвесть. Но ведь они-то, боги эти, — говорю, — ты уж меня извини, своего слова, получается, не сдержали.
— А какое это имеет значение? — удивился Арчет. — Слово дал король.
— Черт. Значит, они, боги эти, его надули, а он слово все равно сдержал? Так, что ли?
— Да. А разве могло быть по-другому?
Вот тут уж у меня шестеренки окончательно заклинились. Я, конечно, догадывался, что вся эта феодальная компания на всяких там клятвах слегка задвинута — читали, знаем. Но одно дело — рыжая, девчоночка несмышленая, у нее в голове не просто ветер, а… аэродинамо-машина, а другое — чтобы весь люд пять веков поклоны бил из-за того, что какой-то там олух при позолоченной фуражке, будучи в расстройстве, чего-то ляпнул?
— Или у вас не так?
— Ну, — говорю, — вообще-то у нас, по крайней мере там, в моей стране, если слово дал — тоже на века. Но мы… как бы это сказать-то… прежде чем клятвы давать, думать стараемся.
Ага. Вот помню, давал я как-то при всем совете дружины честное пионерское — не стрелять из рогатки. Ей-богу, было такое. И сдержал. Перешел на гнилые яблоки. Гнилое яблоко, я вам доложу, обладает замечательнейшими поражающими свойствами при прямом попадании, а фугасным действием уступает только подгнившему помидору.
Да. Весело мы жили. До одного раннего июньского утра.
— Ладно, — говорю. — Ты мне вот что объясни: ты, старший ратник, и часовые, что на стенах и у моста, сидите здесь исключительно потому, что на той стороне — рукой подать — враг, который, между прочим, не дремлет. Так? То есть выполняете свою главную и наипервейшую обязанность. Так?
— Да. А Что…
— А вот что, — говорю. — Получается, что, выполняя свой долг, ты при этом, по твоим же словам, грех совершаешь. И если бы не отец Иллирии, гореть тебе в аду синим пламенем. Так?
— Ты не понимаешь, — говорит Арчет. — Все намного сложнее.
— Погоди, — говорю. — Вот, например, у нас в роте был узбек один, Максудов, мусульманин. Им их бог, между прочим, пять раз в день молиться велит, причем в определенное время. Но — если бой, то пропустить молитву не просто прощается, а даже в заслугу ставится! А у вас что?
Гляжу — задумался старший ратник. Глубоко и надежно.
— Тот закон, о котором ты сказал, — мудр. Но…
И тут дверь с грохотом распахивается, и в караулку рыжий вихрь влетает.
— Малахов! Да ты… я тебя по всему замку обыскалась, а он тут кисель водой разводит. Ты хоть знаешь, что мы к полудню обернуться не успеем? От замка до Лосиного холма почти три лиги.
— Да откуда ж мне знать? — говорю. — И вообще, кто из нас двоих пропадал — ты или я?
— Да я…
— Отставить разговорчики! На-а-лево! Кру-угом! Шагом марш к машине.
Кара рот открыла, закрыла, глазищами своими желтыми полыхнула и вылетела из караулки.
— Очень жаль мне будет, — говорит Арчет, — того, кто станет ее избранником.
И на меня при этом как-то странно смотрит. Нет уж, думаю, не дождетесь.
— А уж как я ему посочувствую, — отвечаю, — просто слов нет.
Посмотрели мы друг дружке в глаза и так же дружно заржали.
Ладно. Спустился я к машине — рыжая в ней уже сидит, в зеркальце любуется, прическу поправляет. То есть делает вид, что поправляет, — у нее на голове, поправляй — не поправляй — все равно вид один и тот же — прямое попадание мины в котел с лапшой. Да уж. На уши окружающих.
Вслух я, правда, все это комментировать не стал — мне сегодняшнего утра уже вот так хватило. Сел, завел мотор.
— Ау, — говорю, — проснись, прекрасное виденье. Куда рулить-то?
Кара в меня глазищами стрельнула.
— Прямо.
— Прямо, а дальше?
— Прямо по дороге, а дальше скажу.
Ну, как знаешь, думаю, главное, чтобы она в своем зеркальце поворот не проглядела.
Поехали.
Погода, кстати, пока я у Арчета закусывал, успела взять, да и распогодиться. В хорошем смысле. Солнце светит, живность всяческая этому радуется. Я еще подумал, что если мотор заглушить, то, наверно, услышать можно, как птицы поют.
Нет, думаю, в самом деле. Жив, здоров, накормлен, на машине раскатываю, да еще как — девчонка на соседнем сиденье прихорашивается. Ну чего тебе, спрашивается, старший сержант, еще от жизни нужно?
Нет, думаю, действительно — хорошо. В общем, даже где-то и неплохо.
Я даже от избытка чувств мелодию под нос начал мурлыкать. Довоенную, «Любимый город». Я ее перед войной даже на гитаре хотел научиться тренькать, да не вышло.
— Пой громче.
— Да пожалуйста, — говорю. — Сколько угодно.
Любимый город может спать спокойно.
И видеть сны и зеленеть среди весны…
— Красивая песня, — говорит Кара. — Очень.
А я вдруг вспомнил, где эту песню последний раз слышал — и так руль сжал, что пальцы побелели.
В 41-м немцы ее из громкоговорителей крутили. Вперемешку с «Рус, сдавайс». А любимый город на том берегу в огне погибал — по ночам зарево на полнеба. Такое увидеть… не дай бог кому такое увидеть.
И тут как раз поле перед нами открылось. Поле как поле, ровное, ветерок траве гривы треплет. И марево какое-то зыбкое струится, вроде как от костерка.
Взглянул я на это поле — и вдруг словно волна на меня накатила. Как будто две картинки совместились.
И на одной картинке поле это продолжало оставаться пустым и тихим, а на второй по этому самому полю танки ползли с крестами, впереди средние «Т-IV» и бронетранспортеры за ними, а позади — два «тигра» круглыми своими башнями ворочают, и кажется — медленно-медленно длинный ствол с набалдашником на конце поворачивается — плюнул огнем, и через несколько секунд грохот доносится. И средние танки гоже огнем плюются, и вокруг них на поле черные столбы вырастают, и два танка уже горят, и бронетранспортер один тоже горит, а из остальных автоматчики горохом сыплются и моментально в цепь разворачиваются. И вдруг грохнуло резко совсем рядом, словно пушка, до сих пор молчавшая, ударила, хорошая пушка, или корпусная, стодвадцатидвух-, или танк тяжелый, в землю вкопанный, и сразу же еще с одного «T-IV» башня слетела.
А я смотрю на это… и…
— Ты что, Малахов? Заснул?
Я, оказывается, руль выпустил и привставать начал. А рука правая все воздух у ремня хватает — гранату ищет.
— Ты увидел что-то там? Да?
Я моргнул, глаза протер, посмотрел — поле как поле. Ровное. Трава некошеная, высокая, волнами гуляет. Ни танков горящих, ни воронок. И марева нет.
— Да так, — говорю. — Показалось. Привиделось.
Рыжая на меня недоверчиво так покосилась и ничего не сказала. Только на краю, когда мы это поле проехали, оба обратно оглянулись. Синхронно, в смысле одновременно.
Поле как поле. Поле боя, поле смерти, поле победы. А выглядит — как обычно.
Ладно. Доехали мы до этого Суркового холма — без дальнейших приключений и видений. Подарочек наш я еще издали углядел — самолет, в землю воткнулся, одномоторный, «мессер» или «фоккер», весь в крестах — на кладбище хватит.
Подъехал поближе — точно, «Фокке-Вульф-190», почти целый, только хвост слегка разлохмачен и передок слегка об землю покорежился. А так — хоть садись за штурвал и взлетай!
Я на всякий случай «ТТ» на изготовку взял — фонарь у «фоккера», правда, откинутый был, ну да мало ли что — вдруг фриц машину услышал, да и затаился в кабине. Подобрался осторожно, заглянул — нет, пусто. Успел, значит, гад, еще там прыгнуть, чтоб у него парашют не раскрылся.
Пошарил по кабине — ракетницу нашел, хорошую, чешскую. А больше ничего. Я, собственно, и не знал, чего там быть-то может, так просто, на всякий случай покопал.
Вылез, обошел самолет, прикинул — черт, думаю, хорошая машина, много добра с нее снять можно. Одни пушки чего стоят — четыре 20-миллиметровки, причем все целые — как-то умудрился этот «фоккер» так удачно хлопнуться, что ни один ствол не погнулся.
Если он еще и боекомплект расстрелять не успел — это же вообще здорово будет. Такой «эрликон» можно будет соорудить, что все эти местные орки от одной очереди в штаны нагадят.
Надо будет его в первую очередь оприходовать. Вот вернемся в замок — прикажу местным гаврикам волокушу соорудить. Ну а потом уже, когда доставят, с местным кузнецом покумекаем, чего с этого крестоносца можно полезного свинтить.
В крайнем случае, думаю, просто на баррикаду кузьмичевскую выволочь и установить, тоже неплохо. Тут даже целиться не надо будет — просто нажал на гашетку — такой шквал огня, что весь мостик подметет.
Походил, походил еще вокруг — ладно, думаю, никто эту заразу без меня не утащит. Два уже валяются, этот третьим будет. И вообще, думаю, если и дальше так пойдет, можно даже попытаться какую-нибудь ремонтную мастерскую организовать на базе кузницы. А что, у нас в разведроте парень, партизан бывший, ну, который рассказывал, как они тол вытапливали, так он еще рассказывал, как они один раз к поврежденному «Як-6» новый фюзеляж приделали. Тоже в кузнице. «Як-6», он, конечно, не «фоккер», там всех материалов — сосна да железо, но если постараться… глядишь, чего и получится.
Попробовать-то, думаю, всяко можно. Тут за спрос денег не берут.
Поехали назад. Рыжая всю дорогу молчит, как воды в рот набрала — я уж даже удивляться начал. От самого поля того — до самолета и пока вокруг ходил. Наконец не выдержала и спрашивает:
— Малахов, а почему эти ваши…
— …Самолеты…
— …Самолеты так часто падают? У них крылья плохие, да? Короткие?
— Ну, не совсем так, — говорю. — Крылья у них действительно короткие, более того — они ими вдобавок еще и не машут. Но падают они вовсе не из-за этого.
— А почему?
— Да как бы тебе это сказать, — говорю. — Сбивают их. Другие самолеты. Дерутся они между собой.
— Из-за самок?
— Нет. Не из-за самок и даже не из-за сумок. А из-за того…
И тут рыжая как заорет:
— Дракон!
Я башкой завертел. Какой, к чертям, дракон, думаю, если шума не слышно. Может, на малой подкрался?
А потом я эту тварь увидал — и сразу все мысли из головы повылетали.
Никакой это не «мессер» оказался. А самая натуральная зверюга. С крыльями. И размах тех крыльев — побольше, чем у «мессера».
— Что он, — ору, — делает?
— А?
— Что он делает?
— Огнем плюется.
— Ну так, — кричу, — и говори в следующий раз — «воздух»!
А звероящер тем временем вираж заложил — и пошел в лобовую. Гляжу я, как он в размерах увеличивается, а в голове только одна мысль: «Черт, до чего же здоровая тварь!»
Тут пулемет застучал, я опомнился, руль влево рванул, «Аризона» как кузнечик прыгнул — рыжая чуть за борт не вывалилась, хорошо, что за пулемет цеплялась, — а справа огнем рвануло. Хорошо рвануло — кило на десять, если за фугаску засчитать.
Ну, ни черта ж себе слюни у этой твари!
Пронесся он на бреющем над самой машиной — у меня аж пилотку воздушной волной сбило.
— Почему пулемет молчит?!
— А ты, — Кара орет, — еще резче повернуть не мог?!
— А ты, — тоже ору, — поджариться захотела?! А ну к пулемету — на второй заход пошел!
Не знаю, какой там у этой твари мотор и чем она на обед заправляется, но вой от нее почище, чем от «лаптежника».
Я оглянулся, по тормозам ударил — полыхнуло впереди, дракон опять над самой машиной пронесся. Рыжая пулемет развернула, очередь вслед дала — мимо.
— Совсем ослепла?! — кричу ей. — В такую тушу в упор попасть не можешь?!
— Может, сам попробуешь?
— Ага. А ты за руль?!
Тут «Аризона» на холмик налетел, так тряхнуло — хорошо, что за руль держался. Из кузова повылетало что-то, накренились так, думал — перевернет и сверху как мух прихлопнет. Нет, обратно на четыре шлепнулись.
А дракон по новой разворачивается.
Ну, думаю, теперь все. Сейчас он играть бросит и издалека поливать начнет.
Наддал газу и, как только огненная полоса навстречу протянулась, — рванул вбок, прямо сквозь огонь. Пламенем лизнуло, опалило — ну все, думаю, конец покрышкам. И где я теперь новую резину для «Доджа» достану?
А пулемет над головой грохочет — и все мимо.
— Тебе что, — кричу, — жить надоело?! Пол-ленты впустую?! Вернемся — разжалую ко всем чертям собачьим. Будешь Трофиму патроны подносить.
— Ну не умею я, — рыжая чуть ли слезы по лицу не размазывает, — по воздушным целям стрелять.
— Научись! А то он быстрее тебя научится.
Черт, думаю, ну если он нас и на четвертом заходе не накроет — значит, и среди драконов косоглазые попадаются!
Давлю на газ и слышу, что мотор от всей этой перетряски частить начал.
— Ну, что же ты, — шепчу, — «Аризона». На тебя вся надежда. Вывози, родимый. Мне сейчас только проблем с зажиганием не хватало.
И вправо-влево, вправо-влево. Как говорил командир нашей автороты капитан Бояров, наводящим ужас зигзугом. На любой другой машине давно уже кувыркнулись. Одно спасение — что у «Аризоны» привод на все четыре да покрышки широкие, с зацепами.
На грунтовой дороге «Додж» — царь и бог, второй после танка. Любой «Опель-Адмирал», да что там «Опель» — любой «Мерседес», хоть из-под самого фюрера, достанет.
Оглядываюсь — дракон уже совсем близко, а Кара губу прикусила и жмет на спуск так, словно решила всю ленту перед смертью успеть расстрелять — только гильзы градом в кузов сыплются. И попала!
Дракон на миг в воздухе замер, словно со всего разгону на стену налетел, — и шлепнулся наземь.
Я развернулся, затормозил. Гляжу — зверюга в судорогах бьется, крыльями хлопает, огнем во все стороны плюется, неприцельно уже, правда, но подыхать что-то пока не собирается.
— А ну, — говорю, — пусти-ка за пулемет. Прицелился хорошенько и выпустил в эту тварь остаток ленты. А дракону хоть бы что. Только еще больше извиваться стал.
Да что же это такое, думаю, в шкуре они у него, что ли, застревают? Или вовсе отскакивают, как от танковой брони? Эх, «эрликон» бы сюда.
А пока «эрликона» нет, надо сматываться. А то еще очухается, зараза.
Развернулся и наддал газу от греха подальше.
Нет, думаю, но какова зверюга! Выдрессировать бы их — и в штурмовую авиацию. Да и на земле неплохо.
— Интересно, — спрашиваю. — Максимальная дальность залпа у него какая?
— Что?
Рыжая на меня опять как на контуженого глянула, а я на нее и как расхохотался — еще больше, чем давеча с Арчетсм.
Потому как видок у нас обоих и в самом деле был еще тот. Рожи в копоти и порохе, грязью присыпаны, полуоглохшие — в бою не до того было, а ведь когда над головой крупнокалиберный лупит, можно очень даже запросто без перепонок остаться. Тоже мне — герои-зенитчики.
— Плюется он, — в ухо ей кричу, — как далеко?
Кара аж вздрогнула.
— Триста шагов, — тоже на ухо орет.
— А бегает он по земле быстро?
— Нет. Плохо. А зачем тебе?
— Да так, — кричу. — Думаю. На ПТО он, значит, не сгодится.
— На что?!
— Ни на что, а на ПТО. Противотанковое орудие. Думал, может, удастся эту тварь вместо пушки приспособить. Да только при такой хилой подвижности и дальнобойности ему не то что танк — броневик башку отстрижет.
— Еще никому, — заявляет рыжая, — не удавалось укротить дракона. Только самые великие черные колдуны иногда подчиняли их себе.
— Ну вот, — говорю. — Ты же сама себе противоречишь. С одной стороны — никому, а с другой великим черным. Не бывает так. Тут либо — либо: либо никому — либо кому-то, а раз кому-то можно, значит, и мы можем попробовать. За попытку-то у вас денег не берут, а?
Ага. Только очки снимают. По одной жизни за промах. Сколько у вас там жизней, а, старший сержант? Или ты уже в минусе?
Ладно. Кое-как доехали мы до замка, въехали во двор — у гавриков на воротах челюсти до земли поотвисали, еще бы, про наш видок я уже говорил, а «Аризона» еще лучше выглядит — весь в грязи и подпалинах, прямо танк из боя. Затормозили. Рыжая моментально наверх умчалась — по всему видать, геройскими подвигами хвастаться, а я подумал, постелил кусок брезента и полез днище у «Аризоны» осматривать — мало ли чего этот дракон чертов наплевать мог. Да и валуны, опять же, если и объезжал, то через два на третий. А без машины оставаться очень даже не хочется. Война закончится, ленд-лиз этот из моего мира медным тазом накроется, а своей автомобильной промышленности тут, по всему видать, ни в эту пятилетку не предвидится, ни даже в следующую.
— Ищешь чего?
— Да вот, — отзываюсь. — Тут кое-кто голову потерял. Вот и смотрю — вдруг куда в машину завалилась. А то ведь застрянет в механизме — кто потом чинить будет? Ты ведь, Арчет, небось про центровку колес и не слышал никогда.
— Не слышал, — соглашается белобрысый.
— Ну вот, — говорю. — И вообще — надо будет на вас жалобу в дорожный департамент накатать. Развели тут, понимаешь, всякую нечисть — ни пройти, ни проехать.
— Ты-то у нас нынче, — усмехается Арчет, — большой мастер по нечистой силе. Прямо новый Дор-Картур — истребитель демонов, охотник на драконов. Кара там про ваши подвиги такое рассказывает, что хоть садись и балладу слагай, а то и эпос. Легендой при жизни хочешь стать, Малахов?
У меня от этих слов отчего-то в носу как засвербит — не удержался, чихнул, лбом об днище приложился, а сверху еще откуда-то струйка масла брызнула — и прямо на лицо. Хорошо хоть в глаза не попала, и на том спасибо.
Вылез я из-под «Аризоны», заглянул в зеркальце — ну и рожа. Рогов только не хватает. Но даже и без рогов нарядов на пять точно потянет.
— Ну что, — спрашиваю Арчета. — Гожусь я с такой физией на легенду при жизни? Или только на жизнь при легенде?
— Мне, — говорит Арчет, — и с более отвратной внешностью герои попадались. Самый героический и вовсе на тролля смахивал. Не говоря уж о том, что у тебя уши с глазами и все прочие части тела на месте, а их, знаешь, после встречи с драконом редко кому удается сохранить. Отмыть тебя да причесать — такой герой получится, глаз не отвести.
— Как же, — в тон ему отвечаю. — Еще бы форму подходящую раздобыть, чтобы золота побольше, да штаны с лампасами, — и все тыловые дамочки от восторга сами в штабеля поскладываются. А еще лучше — напялить все это на Олефа вашего, вот уж кто по виду — герой героем.
— Воистину так, — соглашается Арчет. — А ты так и будешь перемазанным ходить?
— Да нет, — говорю. — Вот сейчас мыло найду и отмываться пойду. А ты, раз уж под руку попался, сначала воду мне сливать будешь, а потом обедом кормить. У вас ведь тут, как я понимаю, все еще постный день, а герои, между прочим, тоже люди и тоже есть хотят.
— Я думаю, — серьезно так говорит Арчет, — что для такого великого героя обед отыщется. Вот только извини — драконятину предложить не смогу.
— Ладно, — говорю. — Как-нибудь переживем. А вообще, знал бы, что эта тварь съедобная, обязательно приволок пару окорочков. Весь бы он, конечно, в кузов не влез, но грудинку, я думаю, довезли бы — «Аризона», — киваю, — три четверти, как-никак.
— Грудинку, говоришь?
— Именно, — скромно так говорю. — И приготовил бы этого дракона по-киевски. Всю жизнь, понимаешь, мечтал попробовать дракона по-киевски.
Арчет и глазом не моргнул.
— Договорились. Будешь угощать — позовешь.
— Заметано, — киваю.
Полез в кузов, откопал там брусок мыла завернутый — как он только во время всей этой перетряски из кузова не вылетел — и уже было к колодцу двинулся, как вдруг кое-что еще припомнил.
— Вот еще что, — говорю, — насчет героев. Самый великий герой, из тех, кого я лично знал, ростом аккурат мне до плеча доставал. Щуплый такой паренек, по прозвищу Клоп. Снайпер, полсотни душ на тот свет переправил, а на вид — соплей перешибешь.
Арчет аж на месте замер, прямо как давеча дракон — словно на стенку наткнулся.
— Один человек убил пятьдесят других? — недоверчиво так переспрашивает.
— Пятьдесят восемь, — уточняю. — Это на тот момент, когда я его последний раз видел. Сейчас уже, наверное, больше — если самого не ухлопали. Но это я так, к слову. Пошли, что ли, отдраиваться?
Ладно. В общем, пока я отмывался, пока опять гимнастерку новую искал, пока обедал, пока с местными гавриками насчет волокуши для «фоккера» договаривался, пока то да это — уже если и не вечер наступил, но заполдень хороший. Точнее не сказать, потому как солнце опять за облака убралось — но тут у них, как я погляжу, только по большим праздникам, да и то не на весь день — мигнуло, вот оно, мол, я, кручусь еще на небе помаленьку, и обратно за облака сгинуло. А вы там, внизу, сами крутитесь… как хотите.
Короче, мелочь всяческую я подразгреб, поискал рыжую — не нашел, и даже спросить не у кого — Арчет ее не видел, он большую часть времени со мной гаврикам мозги полировал… до зеркального состояния. Аулея вообще в замке не оказалось, а Матика сказала, что забегала рыжая на секунду, схватила корку со стола и умчалась по своим рыжим делам. Сказала и при этом на меня вопросительно так посмотрела.
— А что я? — говорю. — Сам ищу.
Я ведь ей не сторож и уж тем более не брат.
Покрутился еще по замку, плюнул и пошел к попу. Открываю дверь часовни — ну, так и есть — Кара с Иллирием чуть ли не в обнимку сидят, обсуждают чего-то.
— Ну вот, — говорю. — Я ее по всему замку разыскиваю.
— А я уже давно здесь. Садись и слушай. Времени у нас совсем не много.
Сел. Слушаю.
— Мне, — начинает поп, — удалось узнать точное место, куда отправится Гор-Амрон. Это — здесь, — и пальцем в карту ткнул.
Посмотрел я на карту под его ногтем — и ничего не увидел. Потому что не было там ничего. В сантиметре слева — холмик, справа — два деревца кривых, а под самим ногтем — белая бумага.
— Я знаю это место, — говорит Кара. — Там раньше была пасека. Дом пасечника мог сохраниться до сих пор.
— Зер гут, — говорю. — А в чем проблема?
— Понимаешь, — говорит поп, — мы тут с Карой ваш прошлый поход обсудили.
— Ну и?
— Сильно мне, — говорит Иллирии, — не нравится, что на вас на Тайных Тропах напали. Никогда еще такого не было. Я вот даже в древние летописи сунулся — и там ни одного упоминания нет, чтобы слуги Тьмы могли на Тайные Тропы проникнуть.
— Стоп, — говорю. — А кто сказал, что те суслики в чалмах — слуги Тьмы? А может, это местные, может, живут они там?
— Человек, — заявляет Кара, — не может выжить в Мире Зеленого Неба больше двух дней.
— Человек, — говорю, — может в таком аду выжить, что любая инфузория давно бы удавилась.
— Нет, — говорит поп. — Мир Зеленого Неба, Криснолан, известен уже не первый век, и многие проходили сквозь него. И знали бы о человеческой расе в нем.
— Допустим, — говорю. — Ну, если не местные, тогда, например, такие же прохожие, как и мы, из еще одного мира, а может, даже и из вашего. Только не слуги Тьмы, а самые обычные бандюги. Уж чего-чего, а желающих на дороге подзаработать всегда и везде хватало. А что это за дороги — Тайные Тропы, автобан Берлин-Бремен или там рокада Муром-Нафиг — это уже детали.
— Но обычные разбойники так себя не ведут, — возражает рыжая. — Сразу убивать…
— А что, — говорю. — Трупы-то обыскивать проще.
По себе знаю.
— Кем бы они ни были, — говорит Иллирии, — но я думаю, что ближними Тропами вам идти не стоит. По крайней мере до тех пор, пока я не узнаю, кто еще проникает на них, вам лучше пойти дальней Тропой.
— Вот если мне еще кто-нибудь растолкует, — говорю, — чем дальняя тропа от ближней отличается, — будет совсем замечательно.
— Все очень просто, — начал поп. — Ближними называются те тропы, которые ведут в миры, не очень отличающиеся от нашего. И чем дальше Тропа — тем более непохожим становится мир, по которому она ведет.
— Неплохо. А этот, — спрашиваю, — с зеленой крышей, он какой, дальний или ближний?
— Ближний, — говорит Кара. — Один из самых близких.
Ни черта ж себе, думаю, схожесть. А какие ж тогда дальние? Шагнул, значит, дыхнул — а там вместо нормального воздуха химия какая-нибудь, вроде иприта.
— Самый подходящий для вас — Травяной Мир, Невсклертиш. Он достаточно далеко от нашего, и… в нем сложно устроить засаду. Вдобавок есть один выход из него неподалеку от того места, куда собрался Гор-Амрон. Но только…
— Что «только»?
— В Травяном Мире, — говорит поп, — вам придется добираться до нужного места намного дольше, чем здесь. Вы можете не успеть. Расстояния там… иные.
— Намного больше, — спрашиваю, — это сколько? В километрах?
Поп на рыжую посмотрел.
— В твоих километрах, — говорит Кара, — больше ста. Примерно сто двадцать.
Черт, думаю, а ведь действительно не успеваем. На месте надо быть завтра, желательно к утру, а сейчас уже к вечеру клонится.
— Одна я могла бы успеть, — говорит Кара. — Пришлось бы скакать всю ночь… Гармат бы выдержал. Но кроме него, в замке по Тайным Тропам может ходить только один конь, отцовский Алшор, а он не подпустит к себе чужака.
— Да к тому же, — говорю, — Аулея в замке нет, а если к вечеру и вернется, то коня того хватит как раз до конюшни доплестись. Нет уж, гужевым транспортом как-нибудь в другой раз воспользуемся.
— А…
— Думать же иногда надо, — говорю. — Зачем нам лошади, если во дворе машина стоит. Что, неужто из кучи Миров этих нельзя такой подобрать, по которому проехать удастся? В крайнем случае, можно и поближе чего-нибудь. А я заодно посмотрю на засаду, которая против авиационного крупнокалиберного полезет, и на то, что от этой засады останется.
Рыжая с попом на меня посмотрели… потом друг на дружку… потом опять на меня.
— А ведь и верно… — начал поп.
— …Этот железный конь, — рыжая подхватила, — уже ходил между Мирами. И он домчит нас до нужного места еще до рассвета.
— Он и до заката домчит, — говорю. — Если постараться и если с дорогой повезет.
А я уж постараюсь. Ночью по незнакомой местности ехать, да что там — по незнакомому Миру, — не знаю, как кто, а я лично до таких аттракционов невеликий любитель. У «Доджа», конечно, полный привод, да и фары неслабые, но опять же — кто его знает, чего на эти фары из темноты прилетит: мотылек, дракон или, скажем, «Юнкерс»?
— В Травяном Мире твоему железному коню будет легко. Там… гладко.
Ну, ну.
— Ладно, — говорю. — Раз у нас времени, как выясняется, самое «не могу», то и не будем его терять. Ты, — рыжей, — бегом переодеться и заодно одежду теплую прихвати, одеял штуки четыре. А вы…
— А я, — улыбается поп, — пожалуй, соберу пока вам на дорогу что-нибудь, дабы вы и в чужом Мире могли вознести богам хвалу в светлый праздник божьего Благодарения.
— То есть пожрать? — уточняю на всякий случай. — Хорошо, главное, чтобы побольше.
— А что… — рыжая начинает.
— Ты еще здесь? — удивленно так говорю. — Сказал же — бегом! А команда «бегом» выполняется…
Рыжую не то что ветром сдуло — паровозом сшибло. Только что сидела — и дверь захлопнулась.
— Вот и отлично, — говорю. — А я пока для коня своего железного чего-нибудь раздобуду. Ячменя, например.
А топливом, думаю, кроме шуток, надо запастись. Сто двадцать туда, сто двадцать обратно, да не по дороге — по местности, а черт его знает, какая в том Травяном Мире местность. Гладкая. Степь степи рознь, да и трава тоже ведь разная бывает. Иной раз такая вымахает — танк по башню скроется, а уж дорогу в ней… разве что огнеметом.
В общем, я прикинул, что бака, даже если полный залить, и тех двух канистр, что в кузове, может и не хватить. Тут бочка нужна.
Кстати, о бочках. В чем-то же, думаю, должно масло это, которое в «Аризону» залили, храниться. Вряд ли они его прямо из земли черпают.
Ладно. Отловил во дворе стражника, минут пять объяснить пытался, чего мне надо, — насилу втолковал. Отвел он меня в погреб и факелом, издалека так, в самый темный угол показывает.
— Вон там, — говорит, — в большой бочке. Запас на случай осады.
Запас в большой бочке, думаю, это хорошо. Мне как раз… И тут я эту бочку увидал.
Я даже сначала и не понял, что это бочка. Подумал — стена у погреба кривая.
М-да, думаю, для такой бочки «Аризона», пожалуй, что хлипковат. И «Студебеккер» тоже. Тут тягач артиллерийский нужен.
— Эй, — спрашиваю, — а как вы из нее наливаете?
— Сбоку пробка есть, — отвечает гаврик. — Через нее и набираем.
— А что, — медленно так говорю, — емкостей меньшего объема у вас по регламенту не предусмотрено?
Стражник от такого оборота чуть факел не выронил.
— Чего?
— Бочки поменьше есть?
— Нету. Одна она у нас.
— Бедные вы, выходит, — говорю. — Сиротинушки несчастные. А пустые бочки у вас есть? Хоть малость поменьше этой?
— Есть, как не быть.
Провел меня в другой подвал. Захожу — ежкин кот, чего здесь только нет! Хламу — и нашего, и местного — горы! Тут и гильзы снарядные, и табуретки какие-то поломанные, и хреновина какая-то с крестом на полподвала — я сначала даже не понял, что оно такое, а потом сообразил — хвост от самолета, наверное, от того самого «Хейнкеля», который на тарелки пустили, — и солома, и вовсе железки непонятные, а рядом с входом к стене два громадных портрета прислонены.
Я факелом посветил — интересно стало, чего это за культурные ценности тут маринуют, — и чуть со смеху не лопнул. Один портрет товарища Ворошилова оказался, довоенный еще, а второй — фюрера. Оба в полный рост, стоят, наклонившись, друг на дружку пялятся.
— Ну и на кой черт вы эту дрянь держите? — спрашиваю. — Вынесли бы да запалили.
— Тык ведь красиво.
— Чего ж тут красивого? — говорю. — Ты ж глянь — свинья свиньей.
Стражник репу почесал, на один портрет посмотрел, на второй…
Я только вздохнул.
— Ладно уж, — говорю. — Только… вы б его хоть к стенке, что ли, развернули.
— Тык который из двух?
— Оба. Где бочонки-то пустые?
— Там.
Полез я в это «там» — то еще удовольствие, хуже, чем в развалинах ковыряться. Пылюки — тонны, хоть лопатой сгребай, паутина липнет, да еще не видно ни черта, а железки все эти вокруг, что характерно, угловатые, острые и ржавые.
Минут десять лазил — нашел. Немецкий армейский бочонок, металлический, на пятьдесят литров. Как он к местным попал — ума не приложу.
Взвалил его на закорки, начал обратно к дверям пробираться — и как загремел со всего размаху, аккурат в самую середину портрета. Вместе с бочонком. Стражник только охнуть успел.
— Вы уж, — говорю, — извините. Случайно вышло. Тем более что вы это произведение искусства еще никому не показывали.
— Тык все равно жалко, — говорит. — Хорошая была картина. Большая.
Тоже мне — любитель искусства. Нашел, понимаешь, живопись. Ну и что мне теперь — лекцию ему устраивать?
— Ничего, — утешаю, — зато рама целая осталась. Смотри, какая хорошая, дубовая. Главное ведь, чтобы рама была, а уже чего в нее вставить — это всегда найдется.
Может, конечно, невежливо я с ними поступил, но оставить эту дрянь просто так — совесть не позволила.
Ладно. Набрали мы этот бочонок, выкатили наверх и даже умудрились вдвоем в кузов закинуть.
Тут как раз и рыжая появилась. Видок еще тот — груда одеял на ножках. Она, как я понял, просто с кровати своей сгребла все, чего там было, и приволокла.
— Ну вот, — говорю. — He-рядовая, ты когда-нибудь научишься команды дословно исполнять? А?
— Я сделала то, что ты велел!
— То, да не совсем. Я тебе что приказал — одеял четыре штуки и одежду теплую. А ты что принесла?
— Одеяла.
— Сколько?
Молчит.
— Ты мне тут не молчи, — говорю. — А возьми, аккуратно разбери эту груду и доложи — сколько в ней одеял?
— Двенадцать.
— А одежды теплой?
Молчит.
— Вот-вот, — говорю. — В сорок первом кое-кто тоже о полушубках с валенками не позаботился.
— И что?
— А ничего, — говорю. — Так и остались стоять вдоль дорог… столбиками.
Ага. Кое-где до весны простояли.
— И вот еще что. У тебя к винтовке сколько патронов?
— Пять.
— А если поискать?
— Винтовку ты дал мне!
— Так ведь я ее не забираю — пока, по крайней мере. — Винтовка твоя, не спорю, и стрелять из нее тебе. Вот и озаботься пополнением боекомплекта. А то что — выпустишь обойму и в рукопашную?
Вообще-то насчет этой винтовочки у меня особые планы были, но о них я распространяться сейчас не хотел, тем более — пока доберемся, еще сто и один раз все перемениться может. Как говорил наш капитан: «Первой жертвой любого боя становятся планы этого боя».
— Сколько надо?
— Ну, еще хотя бы четыре обоймы, — говорю. — Двадцать патронов.
— Ясно, — рыжая на месте крутанулась — только земля из-под каблуков брызнула — и ушла. То есть умчалась.
А я пока еще раз в «Аризону» полез напоследок. Он, конечно, уже один раз из мира в мир проскочил, не своим, правда, ходом, но… мало ли что. А вдруг он в этом Травяном Мире возьмет, да и откажется масло это жрать, что тогда? Опять эвакогруппу из волов сколачивать? Так ведь, как я понял, по этим Тайным Тропам далеко не всякий вол пролезть сможет.
Ладно. Хватит, думаю, себе всякими глупостями голову забивать. Будем, как говорил старшина Раткевич, решать проблемы по мере их возникновения. Какие возникнут — те решим, а какие не возникнут — про те и не узнаем.
— Это подходит?!
Вынырнул я из мотора, поворачиваюсь — батюшки-святы, опять преогромная куча чего-то на стройных девичьих ножках.
— Это, — спрашиваю, — что?
Бух — куча наземь осыпалась. Ножки из виду скрылись, зато над вершиной личико показалось. Очень милое и очень р-раздраженное.
— Это — теплая одежда!
Да уж. Посмотрел я на эту кучу, ничегошеньки не понял и потянул к себе то, что сверху было, — то ли спальный мешок, то ли чехол для печной трубы.
Потащил и еле отскочить успел. Потому как чехол этот, как выяснилось, не сам по себе одежда был, а часть чего-то. Вот это самое чего-то, когда гора развалилась, меня едва под собой не погребло.
В этот момент как раз поп нарисовался.
— О, — радостно так замечает, — я как раз и хотел посоветовать вам взять с собой, на всякий случай, пару тулупов.
Вот тут-то я своим ушам в очередной раз не поверил.
— Ась? — переспрашиваю. — Как вы сказали «это» называется?
— Тулупы, — озадаченно повторяет поп. — Но… мне казалось, что у вас в мире они достаточно распространены.
— Угу, — киваю. — Только вот они там, как бы это сказать, помельче будут.
То, что они тут нашили, — это был всем тулупам тулуп, дед и прадед. Его и за одежду-то признать было сложно, скорее уж за жилье какое — юрту там или вигвам. В такой форме заступил на пост, допустим, в декабре — и стой хоть до весны, главное, чтобы с подвозом горячей пищи перебоев не наблюдалось.
Интересно, думаю, а есть у них хоть чего-то, что у нас побольше. Кроме, понятно, авиабомб. А то все эти яблочки, волы, горы бродячие, теперь вот тулупы… прямо в тоску вгоняет. Не знаю уж, в какой комиссии этот мир проектировали, но кто-то в ней определенно гигантоманией страдал.
Тот тулуп, который меня чуть не завалил… Его на кузов «Аризоны» можно было вместо тента натянуть — хватило бы с лихвой и еще бы полами землю подметало. А та круглая штуковина, которую я за спальный мешок принял — это, оказывается, рукав такой был.
— Интересно, — спрашиваю, — кто ж это у вас в таких тулупчиках щеголяет? Великаны?
— Великаны тут ни при чем, — заявляет рыжая. — Эту одежду надевают рыцари поверх доспехов.
Ну-ну.
Ладно, думаю, чего там поверх кого — это мы как-нибудь потом разберемся. Главное — одежа есть, и накрыться, в случае нужды, будет чем. А то время уходит, а оно нынче дорого. На войне время всегда дорого, и цена у него всегда одна.
— Хорошо, — говорю. — С тулупами разобрались. Патроны взяла?
— Так точно.
— Еще лучше. Давай, загружаем все это в кузов и поедем. С божьей, как говорится, помощью. А святой отец пусть нам пух без перьев пожелает.
Я, вообще-то, во все эти приметы не очень-то верю, да и по должности не положено, но, с другой стороны, после того, как в немецкий тыл десяток раз на брюхе сползаешь, и не таким суеверным заделаешься. И гимнастерочку заветную, счастливую, по десять раз штопать-перестирывать будешь, и фляжку недопитую оставлять — чтобы было к чему вернуться, — и креститься в уголке втихомолку. А у одного парня у нас совсем заковыристая примета была — он перед каждым выходом фигурку какую-нибудь из дерева выстругивал: то самолетик, то танк, то кораблик. Чушь, конечно, полная, но вот только не вернулся он как раз в ту ходку, когда палатку нашу вместе с очередной фигуркой прямым попаданием накрыло.
— Желать, — говорит поп, — вам я могу только то, что вы сами пожелаете себе. А божья помощь… Будем надеяться, что Светлые боги отзовутся на мои молитвы и не оставят вас — ведь то, что вы собираетесь совершить, должно быть угодно им.
Ах да, соображаю, они же тут язычники, вместо одного Верховного Главнокомандующего — целый… как же это слово-то, на «дивизион» похоже… во — пантеон. С другой стороны, чем черт не шутит — если тут и в самом деле чего-то наподобие существует и на поповские молитвы отзовется, то я лично возражать против этого никоим образом не стану, а с атеизмом своим буду разбираться как-нибудь в сторонке, без свидетелей, как говорил старший лейтенант Светлов: «с тету-на-тет».
— Абгемахт, — соглашаюсь. — Можете передать вашим богам — если задание выполним и живые вернемся, всенепременно к ним в храм загляну и пару-тройку свечей поставлю.
— Надеюсь, — серьезно так заявляет Иллирии, — что тебе суждено будет выполнить этот обет, — и начинает посох подымать.
Я аж моргнул.
Договорились.
— Не понял, — говорю. — Что, прямо здесь проход и откроете?
Кара меня вместо ответа в бок локтем пихнула.
— Не мешай, — шипит. — Ему нужно сосредоточиться.
Гляжу — поп посох наперевес перехватил и начертил им в воздухе чего-то вроде прописной буквы «зю» с кривым хвостиком. При этом еще треск раздался, будто материю разорвали, и — дзынн — как фарфоровые тарелки друг о дружку. И — все.
Я моргнул, глаза протер — ровным счетом ничего не изменилось. Только Иллирии, когда посох свой опустил, пот со лба утер и вздохнул так, будто не деревяшкой в воздухе махал, а мешки с углем полчаса разгружал.
А Кара меня снова локтем толкает:
— Что ты сидишь? Поехали!
— Куда?
— Как куда? — удивляется рыжая. — В проход.
— Какой еще проход?
— В Травяной Мир. Ты что, Малахов, заснул? Он же прямо перед тобой.
Присмотрелся внимательно — вижу, стена замкового дворика перед машиной чуть колышется, словно в пруду отражается.
— Это, что ли, проход? — уточняю. — Вот эта рябь на стене?
— Да, да, да, это и есть проход, — орет на меня рыжая. — Скорее, он же затягивается.
Ладно, думаю, сквозь стену, так сквозь стену. В крайнем случае, постараюсь битыми фарами отделаться.
— Пристегнись! — командую.
— Проход — есть!
— Да верю я, что он там есть, — говорю. — А по ту сторону что? Вдруг там стадо бизонов пасется, а мы с разгона прямо в них?
— Быстрее!
Я педали до упора вдавил, передачу рванул — «Аризона» мотором взвыл и так вперед скакнул — меня чуть по сиденью не размазало. Влетели мы в стену, и последнее, что я еще услышать успел — как позади нас, в облаке бензина и пыли, отец Иллирии чихать принялся. Еще даже подумать успел — ну и могучий же у него чих… И тут нас как шмякнуло!
