Прочесывание они устроили грамотно. На рубль спорю — их на это дело кто-то понимающий натаскивал. Уж в этом-то я разбираюсь — слава богам, не одну овчарку схавал.

Я-то, признаться, надеялся, что устроят нам одноразовую проческу и на том успокоятся. Не так, чтоб очень, но была у меня такая мыслишка.

Щас.

Первая цепь самая густая была. Составлена в основном из орков. Идут, согнувшись, чуть ли не под каждый листик заглядывают — вынюхивают. Хорошо еще, думаю, что мы в болотной жиже перемазаны так, что не только по запаху — по виду от кочки не отличишь. А то ведь, помнится, говорили мне, что нюх у этих тварей не многим хуже собачьего.

Оружия толкового у них, само собой, не видать — мечи, а то и просто дубины. Да и, думаю, не положено оно им. Их задача — обнаружить и попытаться массой задавить, если получится. Нет, так хоть пули на себя примут. Пушечное мясо, короче говоря, расходный материал.

Вторая цепь следом шла, метрах в трехстах. И она уже посерьезней была — люди и темные эльфы. С луками, самострелами, а то и огнестрелом. Две винтовки я точно разглядел, а насчет остального — то ли самодел местный, то ли еще что.

За ними еще одна цепь орков прошла — пожиже первой, зато гоблинами разбавлена, и последними — сами отцы-командиры на вороных.

Ну, думаю, сейчас-то все и решится. Если засекут, попытаться скосить ближайших, гранатами по оркам — и на коней…

Иначе — полный аминь!

Прошли. Я для страховки еще минут двадцать подождал, а затем распустил узлы, осторожно, потихоньку слез на землю и Даре помахал.

Все просто — когда ждешь, что на тебя из-за каждого дерева или куста выскочит чего-нибудь жуткое, типа партизана, то на облака любоваться желания, как правило, ни у кого не возникает. А у орков, как я понял, вдобавок и вовсе шея для подобных процедур конструктивно недоработана.

Проблемы начались потом.

Лес этот… он под Тьмой был куда дольше Дунгарской пущи. Товарищи одиннадцатые на своей карте этот факт никак не зафиксировали, а зря. Разница была ну оч-чень ощутимая.

Во-первых, деревья — не привычные осино-березы или елки-палки, а… словно какие-то великаны взяли, вылепили из глины старый-престарый дуб, модель в натуральную величину, и затем отдали своим великанским детишкам, пальцы разминать. Вот и получилось — гнутое, расплющенное, крученое-перекрученное, да еще и узловатое. Листвы нет и близко, голые ветки… которые гнутся к земле, как ни нагибайся — не по лицу хлестнут, так по спине, а зазеваешься, так и без глаза оставят запросто. И корни туда же — змеятся по поверхности не хуже настоящих гадюк, в петли свиваются.

Даже коры нормальной, и той нет — есть нечто бугристое, шершавое и гниловатое с виду… проверять на ощупь как-то не тянет.

Чес-слово, если окажется, что деревья эти случайным прохожим подзакусить запросто могут, ничуть этому факту не удивлюсь. Запросто — тем более, что дупла в них широкие…

Я так Даре и сказал. А она удивилась:

— Сергей… ты и в самом деле не знал?

— Не знал чего?

— Про хищные деревья.

Я ничего не ответил, промолчал. Да уж, вот так лесок… запалить бы его с пяти концов. Думаю, даже эльфы бы не возразили.

— Нам нужно обязательно найти до наступления ночи широкую поляну, — так и не дождавшись от меня ответа, говорит Дара. — Иначе…

— Иначе что?

— Если я не поставлю защитный круг, — оборачивается она, — то ночь нам придется провести в бою… и я не уверена, что моих сил хватит.

— В бою с кем?

— С теми, кто ходит в этом лесу по ночам.

Просто чертовски определенное указание, думаю, хоть в учебник заноси. И вообще… кто пять минут назад у ручья головомойку устраивал? Чуть ли не с магией — по крайней мере, выглядит сейчас королевская прическа, словно над ней рота придворных парикмахеров минут сорок потрудилась.

Ладно.

Поляну мы найти успели. Одно дерево, правда, точно посреди нее торчало, но выглядело при этом почти прилично — в смысле ствол прямой, а кора твердая. Поэтому его я трогать не стал, а пока Дара со своей магией химичила, прошелся вдоль края леса и каждую ветку, что ко мне тянулась, пообламывал. В итоге такая куча хвороста набралась, что не на одну — на три ночи бы хватить могло. Или, соответственно, на три костра.

Успели мы едва-едва: когда Дарсолана круг свой наколдовывать закончила, в лесу уже вовсю свистело, ухало и подвывало. А первые глазищи из-за деревьев полезли еще до того, как я огонь раздул.

Твари…

На обычных зверей они походили еще меньше, чем здешние деревья — на нормальный лес. Это уже не глина… их куда хуже перекорежило.

Еле-еле заставил себя автомат отпустить. Понял: круг Дарин им и в самом деле не преодолеть, а вот если я еще хоть пять минут… буду это видеть… высажу последний рожок и за пистолетом потянусь.

— Не смотри на них, Сергей.

Дарсолану трясло сейчас не меньше, а, наверное, куда больше моего. Но держалась королева хорошо.

— Смотри на меня!

— Ага, — киваю, а у самого зуб на зуб едва попадает. — И ты тоже… на меня смотри.

Дара.

Сколько мы уже с тобой вот так, вместе? Даже и не сообразить сейчас? Долго… а если одно высказывание товарища капитана припомнить — про то, что день в поиске за три пуда совместной соли мерить нужно, — так и целую вечность.

А я так толком в тебе и не разобрался… принцесса… королева. Дарсолана. Дара.

Интересно, знает ли кто-нибудь тебя так же, как я? Сомневаюсь…

Дара…

И знаешь ли ты… как я счастлив, оттого, что здесь и сейчас, в этом чертовом лесу, со всей его нечистью ты со мной. Рядом. Только руку протянуть.

А вот чего ты точно не знаешь — как плохо мне из-за того, что ты — так далеко от меня!

Хоть и нет сейчас никого ближе.

А может, знаешь?

Так никогда и не понял: произнес я эти последние слова вслух или нет? И ответ ее — услышал или сам додумал, мысленно?

Впрочем, через миг это уже абсолютно неважно стало.

Ну, думаю, все. Нет у меня больше сил муку эту терпеть. И желания терпеть тоже нет. Не могу и не хочу. В этом лесу, в этом кругу нам никакие законы не писаны. И гори все синим болотным пламенем.

Подскочил я к Даре, схватил, к дереву ее прижал — и тут мы с ней словно обезумели. Я с нее рубашку рву, она с меня гимнастерку, а потом — откуда только сила взялась — как шмякнет меня об это самое дерево и начала целовать, всего, где только можно. А я голову запрокинул и только зубами скриплю и волосы ее шелковые глажу, никак нагладиться не могу.

А потом — кусками все помню, как обрывки кинопленки. Помню, Дара надо мной, голову запрокинула, вся, словно лук, выгнулась, и кожа ее в лунном свете — чистое молоко. Потом — она ко мне спиной и волосы ее прямо ко мне на лицо, глаза забили, нос, рот, а я их грызу зачем-то, и хрустят они на зубах, как сахаринки.

А потом — как взрыв, беззвучный, но страшной силы. И стоим мы посреди этой поляны, обнявшись — всей одежды — волосы эти, Дарины, а я смотрю и вижу: нет никого за кругом. Сначала не понял, а потом вспомнил Призраков Ужаса и то, как они по всей поляне лопались…

Эх, твари вы, думаю, безмозглые. Небось со всего леса сошлись, слетелись и сползлись. За поживой.

Всех их этим взрывом вымело, подчистую.

Минут через пять отдышался.

— Слушай, — шепчу. — Я вот одного понять не могу — почему «тщательный»?

— Что?

— Ну, — бормочу, — когда я тебя… То есть, мы… Короче, тогда… Ты меня тщательным назвала.

— Не могла я тебя так назвать!

— Но… я же слышал.

— Замечательным я тебя назвала! Понял, Малахов? Замечательный ты мой… самый-самый любимый… олух.

Потом она уснула, прижавшись ко мне. А я лежал, приподнявшись на локте, и смотрел. И отблески костра играли тенями на ее лице, и выглядела она так… доверчиво.

* * *

Утром я первый проснулся. Костерок наш еще тлел — я угли разворошил, подкинул веток… сел, колени обнял и думать начал. О том, что вчера было.

Занятно. Казалось — впору мне крыть себя распоследними словами. Потому как мы хоть с Карален ни в церкви венчаны, ни в загсе расписаны… но все равно измена с моей стороны налицо форменная.

Только вот нет у меня желания и настроения самозакапыванием заниматься. Странно — но вот чувствую я, что вспышка наша вчерашняя правильной была. Здесь, в этом лесу, в этом кругу, рядом с этим огнем — нельзя было по-другому.

Просто… просто придумать надо, как теперь дальше быть. Хотя и думать-то тоже особо нечего.

Тут и Дара проснулась. Глаза открыла, потянулась, меня увидела и сразу заулыбалась мечтательно так. Счастливая — смотреть больно.

— Утро тебе, Сергей.

— И тебе доброе.

— Доброе… — повторяет. — А что ты озабоченный весь такой, серьезный?

— Да так, — вздыхаю. — Мысли всякие думаю.

— О чем?

— О нас. О тебе. И о Каре.

— О Каре? — удивленно так переспрашивает Дарсолана.

— Ну да.

Дара улыбаться перестала.

— Сергей… ты мой, мой, отныне и на веки веков, от этой ночи и навсегда. А то, что было до этого, — его не было.

— Не-ет, — головой мотаю, — как раз наоборот.

— Сергей…

Интересно, думаю, ляпнет ли она что-нибудь насчет того, что она — королева, а Кара — всего-навсего дочь барона приграничного? Вряд ли. Умная она у меня девочка.,. Дара.

— Сергей… я ведь люблю тебя.

— Знаю. Самое, — говорю, — дурацкое, что я тебя тоже люблю… наверно. Только ведь она меня тоже любит. И она первая была.

— Но здесь-то ее нет! — Дара вроде бы и тихо говорит, а кажется: кричит что есть силы. — Здесь есть ты и я, и никого больше.

Тут уж я улыбнулся.

— Считаешь, — спрашиваю, — что это хоть какое-то значение имеет?

— Имеет. Ты теперь мой, мой, это твоя судьба, Малахов, твое Предназначение, и изменить его не в твоих силах и вообще не в чьих.

Та-ак, думаю, это уже у нас какой-то неправильный разговор пошел. Надо бы тональность сменить.

— Вот только не надо, — говорю, — рассказывать мне про мое задание и про то, что я в силах и что не в силах. — И за автоматом тянусь.

Дара на меня насмешливо так смотрит.

— От Судьбы не уйдешь, Сергей. И оружие твое ничего не решит.

— Знаешь что, — говорю, — вот эти слова — их ведь Дарсолана говорит. Дара, та Дара, которую я ночью на этой поляне любил… во всех мыслимых и немыслимых… никогда бы их не сказала. А оружие… ты эту кашу, конечно, помешивала, но заварил-то ее я.

Взял и упер ствол в подбородок.

— Ну так как, — бормочу. — Могу я изменить свою судьбу или нет? Если нажму на спуск, мне ведь и самый лучший маг череп потом не отреставрирует.

Дара в меня вгляделась — и кивнула.

— Глаза у тебя, — тихонько говорит, — сейчас бешеные. И ты действительно можешь все и никого, ничего не боишься.

— Могу, значит?

— Можешь. Убери автомат и давай думать, что дальше делать.

Я «шмайссер» с боевого взвода снял и в самом деле отодвинул, от греха подальше.

Закурить бы… пальцы дрожат.

— Я ведь ей врал сейчас. Никогда бы я на спуск не нажал. Старший сержант разведроты… не барышня… и дело даже не в том, что глупость все эти «ах, прощай, моя любовь», не пойму подобной чуши никогда, а в том, что есть Задание. И еще — те, кто жизни положил лишь затем, чтобы я до этой вот полянки дошел.

Только чтобы Дара мне поверила и опомнилась, пришлось самому почти поверить в то, что вот-вот — и нажму. Так, чтобы обмана было — с ноготь, не больше. Иначе никак. Она ведь у меня девочка умная… просто смотрела неправильно. А сейчас включит мозги — и все поймет, и блеф мой дурацкий, и то, зачем он нужен был.

Страх-то у меня есть — страх, что сделаю я глупость и из-за глупости этой дело завалю.

— Дара… — Что?

— Дурость ты сейчас делаешь.

— Какую?

— Думаешь не о том… о чем думать надо.

— А о чем надо?

— О том, чтобы дойти.

— А если, — медленно говорит она, — я не могу думать ни о чем ином… лишь о нас? О тебе? Сергей… неужели ты не понимаешь?…

— Понимаю. Все я понимаю. Дара коротко так головой качнула.

— Не верю.

— Веришь. Я ведь люблю тебя. А ты — меня. Как же, — говорю, — можно любить и не понимать, не верить?

— Можно, Сергей.

— Нет. Или, — говорю, — это не любовь настоящая, а черт-те что с розовым бантиком.

— Можно. Любят сердцем, не умом.

— Угу. Только… мы с тобой на войне, королева, а на войне и сердцу приказывают. Еще как приказывают.

— И как же?

— Просто. Так приказывают… что солдат, у которого сердце в клочья разорвалось… письмом… белым таким, треугольником… что жены и детей у него нет больше, одна бомба — и все. А он идет и берет «языка», живым берет — одного из них! И тащит на себе, ползком через «нейтралку»… он его дотащил до наших окопов целого, а еще дотащил в себе две пули и до санбата уже недотянул. Так вот приказывают. А ты — королева! — романтику тут разводишь… розами на киселе.

— Принцесса, — тихо повторяет Дара. — Да… я — королева! Знаешь…

— Знаю! — перебиваю ее. — Отлично знаю! Нагляделся…

…на капитана.

Конечно, сам он про это никогда и никому, даже внешне, по виду. Почти всегда. За год всего два раза — один, когда я случайно в окно избушки заглянул, и второй, так же случайно — разговор со старшиной услышал.

Капитану нашему было двадцать девять, старшине — чуть за тридцать, и мы для них были мальчишки.

И он не мог, не имел права ходить в каждый поиск, в каждый рейд… прикрыть, вывести из облавы, из-под огня!

Он даже плакать не имел права — на войне командиры не плачут.

Впрочем, капитан всегда был для нас больше, чем просто командир.

— Ты — королева. И у вас тут, похоже, это не просто титул, а еще и что-то вроде звания. На войне. А на войне рапорты о досрочной отставке лишь пули штампуют да осколки. По-другому…

И тут меня словно под локоть кто толкнул. Осекся, шагнул вперед, обнял ее, к груди прижал…

Минут пять мы с ней так стояли. Хотя, может, и больше. Потом Дара высвободилась, отстранилась чуть. Я глянул — глаза сухие… в отличие от гимнастерки моей.

— Все. — Голос у нее стал слегка подсевший, хрипловатый. — Я… поняла.

— Что?

— Тебя. Себя. И то, что ты прав.

— Ото ж, — улыбаюсь. — Глупо ведь зря сердце рвать и нервы расходовать. Проблемы надо решать по мере их важности и в порядке живой очереди поступления. И этот наш стихийно образовавшийся любовный треугольник… когда вернемся, сядем спокойненько и решим не хуже старика Пифагора.

— Если вернемся. Если мы сумеем вернуться… и если Карален нас дождется. Ты правильно сказал, Сергей: мы на войне.

— Нет уж, — говорю. — Ты с этим паникерским пессимизмом заканчивай. Нет никакого «если», одно «когда» имеется, и Кара меня дождется обязательно. А пока — отставить лирику и сопли, крайне неуместные в боевой обстановке. Нам еще через здешний гадюшник топать и топать.

В этом пункте повестки ближайших суток я ошибся. Топать нам пришлось недолго — часа два от силы.

Пока к замку не вышли.

На эльфийской карте он обозначен не был… Новостройка… надо полагать.

* * *

Мне эта Дарина идея с самого начала не по душе была.

Стоит себе замок — ну и пусть бы себе дальше стоял. Хоть и черный. И то — странно было бы на землях Тьмы малиновый замок обнаружить или, скажем, желтый в розовую крапинку. А черный — это, считай, для здешних мест естественная деталь пейзажа.

С другой стороны, Дарсолана тоже во многом была права. Пройти мимо вражеского штаба и не попытаться при этом к ним в гости заглянуть — это, откровенно говоря, не по-советски и уж тем более не соответствует славным боевым традициям нашей отдельной разведроты.

Тем более, что слуг в замке и в самом деле оказалось всего ничего, а Дарина магия очень даже успешно меня от них скрывала.

Жаль, с самим хозяином не получилось.

Застукал он меня в картинной галерее. По крайней мере, я так лично для себя этот зал на мысленном плане замка обозначил.

И ведь… крадусь себе спокойно вдоль стены, никого не трогаю, и вдруг из-за дальней колонны черный маг выходит. А «шмайссер» одновременно с этим оживает, вырывается, из рук и улетает в дальний угол вместе с пистолетом, финкой и гранатами.

Ладно.

В конце концов, у меня еще полный карман талисманов и амулетов остался — должны ж они хоть когда-нибудь сработать? И вообще… хоть я и без оружия теперь, но главное-то вооружение разведчика — голова — у меня пока что на плечах. Притом, что колдун этот меня всего-то на полголовы выше… и без автомата справлюсь. Не таких укладывали.

Черт, думаю, это что ж у меня теперь должность такая — черных магов пинками выносить?!

— Эй, дядя, — спрашиваю, — скажи-ка, а что это у тебя там за картинка на стене? Небось великий Эльехо?

Картиночка, правда, на мой взгляд, была так себе: здоровенный мужик в одних трусах, с мечом — меч тоже здоровый, вроде Даримого — собрался какого-то звероящера забивать. Звероящер явно под дракона косил, но размерами не вышел — нормальный-то дракоша раза в три побольше.

— Нет. Великий Равен. Один… черт.

— Картина называется «Варвар-победитель», — продолжает колдун. — Писана маслом в году 3457-м.

— Данке шен за справку, — говорю. — А то я тут, знаете, живописью интересуюсь… иногда.

— К сожалению, — ухмыляется черный, — не могу продемонстрировать тебе всю свою коллекцию. Вечный недостаток времени.

— Ничего страшного, — говорю. — Я не тороплюсь. И вообще могу другой раз зайти.

— В другой раз, — хмыкает колдун, — вы меня можете не застать.

И тут я на него прыгнул.

Хорошо прыгнул. Но вот только не получился у меня удачный бросок. Совсем не получился. Поймал этот гад меня в воздухе и обратно отправил.

Причем — с большей начальной скоростью. Километров в час, так, чтоб не соврать, сорок, не меньше. Пролетел я через ползала и в колонну врезался. Колонна, сволочь твердая, выдержала. Ну да, ей-то, каменной, что сделается?

Жаль, думаю, у меня лоб не гранитный… или хотя бы мраморный.

Отклеился кое-как, разогнулся.

— Эй, — хриплю, — а полегче нельзя?

Этот гад только ухмыльнулся в очередной раз.

Ну ладно, думаю, подожди. Будет еще и в нашу честь салют. Уверен, из твоей башки тоже можно фейерверки повышибать.

Стал посреди зала, бок потихоньку размять пытаюсь. Типус подождал-подождал, убедился, что я к нему второй раз лезть не собираюсь, пожал плечами и сам навстречу пошел.

Ну, я его поближе подпустил, а потом скользнул вбок и попытался на прием взять.

Взять-то я взял и захват провел правильно. Да только махнул колдун рукой — легко так, без всякого видимого усилия, словно котенок на ней висел, — а вместе с рукой и я сначала ногами в потолок уставился, потом приземлился на пятую точку и так, на этой точке, и улетел, точнее, уехал в угол. Я бы и дальше уехал, если бы не стена. Тоже зараза, не мягкая, еще хуже колонны.

— Не понимаю, — скучающим таким тоном замечает типус. — Как ты смог победить Ксатрова?

Я и не сразу понял, о ком это он.

— Это черно-белого, что ли? — Уточняю. — Очень просто. Затоптал я его. Ногами.

— Ногами? — переспрашивает колдун. — Хорошая мысль.

Я к этому моменту как раз успел из угла выбраться. А зря.

Ох и зря. Знал бы — забился бы в тот угол и не вылезал ни за какие коржики. Стою, ушибы посчитываю, а колдун крутанулся на пятке и врезал по мне тем самым способом, которым меня когда-то Кара в нокаут отправила. Только вот летел я на этот раз выше и дольше. И еще бы полетал, да вот незадача — опять стена помешала. Влепился в нее, повисел и начал сползать. Медленно так, не торопясь, словно сопля с забора. А куда мне, спрашивается, торопиться?

Я даже немного вздремнуть успел, пока сползал. И проснулся только, когда до пола доехал. Очень уж болезненно моя левая нога на этот пол отозвалась.

Интересно, думаю, когда это ее выбило? Ну, ребра, понятно — таким ударом не то, что ребра — лобовую броню у самоходки прошибить можно, на манер болванки. И ухо… ухо-то чего, он же по нему вроде и не бил?

Где же этот урод так лупить натаскался? Вот ведь… футболист на мою голову… центрфорвард чертов… В гестапо бы его с руками оторвали… хотя он и сам поотрывает… чего хочешь и кому хочешь.

Эх, мне бы сюда инструмент подручный! Как там Рязань говорил: «С саперной лопаткой на тролля…» Мне бы сейчас такую лопатку! Я бы тогда этого урода и не трогал — я бы его просто на месте закопал.

— Да-а, — разочаровано так тянет колдун. — Я думал, что наш поединок доставит мне больше удовольствия.

— Дядя, — выдавливаю. — А п-пошел бы ты… Левый глаз у меня совсем ничего не видит. Заплыл.

Или его уже вовсе нет. Правый еще есть, но видит плохо, потому что сверху что-то красное капает.

— Последние желания будут?

Я попытался в этого гада плюнуть. Какое там! Во-первых, вместо слюны у меня кровь вперемешку с зубами, а во-вторых, я и до собственного живота не доплюнул. Просто вытекло чего-то изо рта и на подбородке повисло.

Ну вот, думаю, теперь еще гимнастерку закапает. Противно.

— Значит, нет. Что ж…

Тут колдун на полуслове осекся и замер. А я чувствую: мне на лицо россыпь мелких капелек брызнула…

Вот те раз, думаю, неужели он до ответного плевка снизошел?

Протер кое-как уцелевший глаз, гляжу — а у колдуна на груди новое украшение объявилось — аккуратный такой ряд дырок поперек его синего халата. Очень знакомые на вид дырки, ну точь-в-точь как выходные отверстия от пуль.

А вот и автомат загрохотал — на этот раз я его расслышал.

Второй очередью у колдуна полчерепа снесло. И только после этого он наконец свалился.

Я, было, улыбнуться собрался, а потом сообразил: у меня сейчас вместо рожи наверняка такое крем-брюле, что, добавь туда улыбочку, — кого угодно заикой сделаешь.

А еще подумал: вот теперь можно и поспать.

Дара «шмайссер» в сторону отшвырнула, бросилась ко мне, присела.

— Сергей!

— Ты, ваше величество, — говорю, — просто необычайно вовремя появилась. Это у тебя, наверное, еще один фамильный талант прорезался?

— Сергей… — всхлипывает она. — Я не могла прийти раньше! Никак! И тебе сказать не могла! Если бы он… если бы он почуял в твоих мыслях хотя бы тень!

Голос у нее дрожит так, что и ежу понятно: еще чуть-чуть и пойдет в три ручья рыдать.

Мне почти стыдно стало. Лежу, понимаешь, раненым героем, девчонку до слез довел.

— Да ладно, — говорю. — Чего уж там. Главное — дело сделали.

Даже привстать попытался. И даже почти получилось.

— Сергей… прости меня…

— За что? — бормочу. — Ты же все правильно сделала. Хороший план придумала и грамотно его реализовала. У нас бы за такую операцию к ордену и очередному званию — это как минимум. Так что выше нос, королева. А то… я тут ею, понимаешь, горжусь, а она — в слезы.

Вроде получилось убедительно сказать. Я б и еще чего добавил — но вот только наличие сломанных ребер длительным монологам не способствует.

— Так что, — шепчу, — чем надо мной стоять, поищи лучше в здешних закромах живой воды или еще чего-нибудь магически-оздоровительного. Не верю, чтобы такой великий маг, как наш покойный, хотя бы одного стаканчика живой воды про запас не держал.

На самый худой конец, думаю, шнапсику какого глотнуть. Потому как в противном случае я сейчас под этой стеночкой усну.

И что еще плохо — в пределах видимости ничего пригодного на роль костыля не наблюдается. В дальнем углу зала, правда, посох стоит, — само собой, вычурно-резной, в навершии камень с кулак размером розово-малиновым переливается, но хвататься мне за него как-то не очень хочется. Знаем мы эти магические посохи — чуть нажал не на ту фигулину — и прощай, Маруся, дорогая…

Ладно. Придется на плечо боевой подруги…

А вот додумать эту мысль я не успел. Дара наклонилась и р-раз — подняла меня, словно младенца, полутора минут от роду. Аж голова закружилась.

— Эй, — бормочу. — Ты чего? Грыжу заработать хочешь? Положь где взяла…

Само собой, слушать меня она не стала — так и пошла, только в середине зала наклонилась автомат подхватить.

Ситуация — глупее не придумаешь. Хрупкая девчушка парня на руках волочет. А что делать? Не драться же с ней. Да и драться я сейчас могу разве что с хомячком, а Дара меня одним мизинцем переборет, не особо напрягаясь притом.

Я все никак не мог придумать, куда руки деть. На пузе сложить — неловко как-то, оставить плетьми болтаться — тоже. Можно еще, конечно, Дару обнять, но это уже полный сюр будет. Думал-думал… пока Дара на выходе из залы меня о косяк слегка не приложила, макушкой. Чуть-чуть — но мне хватило.

Очнулся уже на кровати. Надо полагать, личной товарища покойного колдуна — не думаю, чтобы в замке этом еще у кого-нибудь такие роскошные условия для спанья имелись. Уютная такая комнатка, вся мягкой красной тканью обита, и мебели в ней: столик с зеркалом и кровать. Наверное, думаю, это не спальня, а целая опочивальня — спать-то где угодно можно, хоть в воронке на шинели, а вот опочивать исключительно в подобных, как старший лейтенант Светлов говорит, интерьерах.

Привстал на локте, огляделся… ну да, белье постельное я, само собой, кровищей измарал совершенно безбожно. И ботинки, сто лет не чищенные, тоже особой чистоты не привнесли.

Ну, положим, белье-то леший с ним, не мне его стирать-отстирывать. Но вот где я здесь, в самом что ни на есть вражеском тылу, гимнастерку новую добуду? А то ведь на мою нынешнюю просто смотреть страшно… особенно левым, заплывшим, глазом.

Ладно.

Переполз поближе к изголовью и только начал высматривать чего бы такое мягкое на перевязочные материалы израсходовать — трам-бам, дверь распахивается, в дверь Дара влетает… хорошо, успел я за виски схватиться, а то бы точно голова на кусочки рассыпалась.

— Ох, ваше величество, — бормочу. — Это ж надо: всего одна королева, а шуму и грохоту на целый эскадрон.

— Не одна, — радостно выпаливает она. — Теперь мы не одни, Сергей!

— Вижу…

То, что товарищ этот — маг, причем маг не из последних, было с первого взгляда ясно. Даже такому олуху по магической части, каковым старший сержант Малахов себя числит.

Чем-то он мне давешнего знакомца Ариниуса напомнил. Нацепить на того вместо балахона ночную рубашку типа рубище, да помариновать в хорошем — в смысле, темном, сыром и с дрянной жратвой — застенке годиков пять — думаю, как раз нечто вроде и получится.

— Рад приветствовать второго моего спасителя, — церемонно так произносит наша находка. — Как поведала мне ее величество, имя вам Малахов.

— Имя мне Сергей, — говорю. — Малахов — это фамилия. А старший сержант, — добавляю, подумав, — звание.

Маг растерянно глянул на Дару.

— Меня же, — говорит, — именовали Вальвик… почти два века назад, прежде чем черный колдун Гроздек одолел меня в магическом поединке и заточил в узилище. Я…

— Скажите главное! — перебивает его Дарсолана. — Скажите об Амулете Силы.

— Да, я как раз и хотел… дело в том, что хоть стены темницы обладали сильнейшей подавляющей аурой, я все же сумел…

— Вальвик!

— Да-да, простите, королева. Мне удалось узнать, что Тьма готовит вторжение. Оно должно начаться очень скоро, буквально в ближайшие дни.

— Стоп! — говорю. — А как же главный контрольный признак светлых магов, «отлив» у темных Сил?

— О-о! — восклицает маг. — В этом-то и заключен один из главных сюрпризов Тьмы. Долгие годы Темный Владыка, умело таясь от ока своих врагов, наполнял Амулет Силы. И сейчас мощь этого артефакта столь велика, что армия вдвое больше его нынешней не будет испытывать нужды целый месяц, а то и два.

— Весело!

Маг нахмурился, озабоченно так глянул… правильно, в общем-то, — на самом деле веселого в его словах мало, вернее и вовсе нет.

— Позвольте, — садится рядом на кровать. — Я, конечно, давно не имел возможности практиковать…

Покрутил у меня перед лицом ладонью, и… голова прошла! Да что там голова — зубы на месте!

— Вот это да!

— Лежите-лежите, — поспешно говорит Вальвик. — Я еще не закончил… далеко не закончил. Ваши ребра…

— К лешему ребра! Ноги подлатайте, чтобы идти мог — и ходу отсюда. Нам же, — говорю, — выходит, сейчас втройне нужно поскорее до своих добраться!

— Лежите спокойно, — повторяет маг. — Обратный путь будет для вас намного легче. Теперь, когда Гроздек мертв, я могу открыть портал в любой момент.

— В смысле? — осторожно так переспрашиваю. — Прямо за линию фронта?

— На земли Света, — кивает маг. — Разумеется, не стоит ожидать, что точность при столь дальнем соединении будет меньше, чем треть дистанции переброски… но ведь для нас, как я понимаю, важней всего сейчас просто покинуть пределы Темных Земель!

— Для вас. Но не для меня!

Я сел. Отмахнулся от мага и посмотрел на Дару. Пристально.

— Так. Это что еще за выкрутасы?

— Не выкрутасы, — отрицательно качает головой Дарсолана. — Гроздек был одним из ближайших слуг Темного Владыки. В одной из комнат замка стоит портал, ведущий в Цитадель Мрака. Наш… мой единственный шанс — уничтожить Владыку Кахора сейчас!

— Твой?!

— Мой! Сергей… прости меня, но в этом бою ты будешь хуже, чем бесполезен. А я — королева Ак-Менола и если…

И в этот момент меня взорвало. Словно чеку кто выдернул.

— Дура ты! — ору. — Как есть дура! Думаешь, корону нацепила, так ума добавилось? Девчонка… ох, ремнем бы тебя!

— Сергей, — горячечно шепчет Дара. — Ты не понимаешь. Амулет Силы замкнут на Черного Владыку. Если мне удастся сразить его, спадут оковы Тьмы над всем Ак-Менолом. Без поддержки магов орки не устоят под натиском Света. Мое королевство может вновь обрести свободу, Сергей, вот что это значит!

— Да все я понимаю! Кроме одного! На что ты рассчитываешь?!

— На себя. Я смогу победить.

— Ну, знаешь… я сейчас тоже кое-что смогу! Вскочил с кровати… и замер в нелепом растопыре, словно муха в паутине.

Дара ко мне вплотную подошла… так что в каждой слезинке на ее щеках физиономия вытянулась.

— Прости, Сергей! — тихо-тихо шепчет она. — Но я решила. Прости… и постарайся понять.

Рот она мне своей магией тоже заклеила. Так что все, чего я сумел, — это глазами повращать, в смысле, посигналить: ду-ра, ду-ра… Да-ра ду-ра…

Дара развернулась и выбежала из комнаты.

А я на пол упал.

Поднялся… на мага злобно глянул.

— А ты…

— Если б я не был уверен, — разводит руками Вальвик, — что ее величество сильнее меня минимум втрое…

— Хоть бы попытался…

Я сел обратно на кровать. Уперся ладонями в виски. И сидел так час или больше. Пока маг не подошел и боязливо так за плечо не тронул.

— Ты хоть сможешь узнать? — спрашиваю, не глядя на него. — Когда… удалось ей или нет? Ну или хотя бы — жива ли она?

— Уже знаю, — тоскливо говорит Вальвик. — Она жива.

* * *

— Так, — говорю. — Думаем еще раз.

— Сергей, мы пытаемся думать уже пятый час подряд.

— Да хоть десятый! — рычу. — Сколько потребуется, столько и будет! Но без Дарсоланы я назад не вернусь!

— Понимаю твои чувства, однако риск возрастает с каждой минутой.

— Так думай лучше! Мозги прочисть! Маг обиженно так на меня смотрит…

— Ладно, — говорю. — Прости. Нервы ни к черту. Ну-ка, давай на подробностях остановимся. Этот Амулет Силы… почему его наши до сих пор засечь не могут?

— Потому, — устало-заученно, словно сонный отличник, отвечает маг, — что сейчас он находится в ином мире, хоть и принадлежит нашему.

— Ага. Уже интересно. И в котором же именно мире эта штука находится?

— В мире мертвых.

— З-замечательно. Ну и как туда попасть? Волшебник покосился на меня… странно.

— Живым — никак! Только самые могучие некроманты могут открывать ход в него, но и они в силах отправить или получить по нему лишь предметы. Или своих слуг, которые так же суть не более чем предметы, куклы без проблесков собственного «я».

И что-то в этих его словах мне ухо царапнуло. А может, и нет. Может, это у меня самого в голове ролики с шариками в кои-то веки правильно позацеплялись.

— Живым, значит, никак, — вкрадчиво так повторяю. — А мертвым?

Вальвик замолчал.

— Есть древняя легенда, — медленно, нехотя говорит он полминуты спустя. — О эльфе Сарриге аг Онко. Сарриг был великий воин, сильный маг, и, когда Красный Некрос похитил святыню рода аг Онко, Даритель Жизни, и спрятал его в мире мертвых, эльф нашел путь… тропу… он принес себя в жертву и получил право… вернуться. Он прошел по склонам Вечной Горы, и колчан его не пустел, а меч не тупился… и те, кто шел за ним, не ведали усталости и страха. В легенде сказано…

— Легенды, — говорю, — я как-нибудь в другой раз послушаю. Сейчас у меня вопрос по делу: ты технологию процесса воспроизвести сможешь?

Маг опять замолчал.

— Да.

— Значит, — говорю, — этот вопрос решен. В нашу пользу.

Вальвик снова на меня глянул искоса… вздохнул.

— Конечно, — говорит печально так, грустно-сочувственно. — Откуда вам, столь юным, знать подлинную цену жизни. Молодости свойственно верить в свое бессмертие.

И вот тут я злиться начал. Взял этого… мага за горло, приподнял и двинул слегка об стенку.

— Вот что, — говорю, — дядя. Ты мне…

Странно — вроде бы это я его за шею хватаю, а у самого глотку перехватывает, словно неделю воды даже на картинке не видел.

— Ты мне, — выдавливаю наконец, — хорош о цене жизни и смерти трепаться. Тебе сколько лет? Двести? Триста? Три века ты от старухи с косой как заяц бегал — а теперь мне уши будешь ершиком чистить?! Знаешь, — рычу, — сколько раз нам говорили: «любой ценой»? А знаешь, что это за цена такая — любая? Знаешь, что такое — сидеть в окопе, на который немецкий танк ползет, а у тебя даже бутылки «Кто смелый» под рукой нет? Я три года умирал, дядя! Три года! В каждом бою… с каждым, кто рядом со мной падал… кто на соседней койке в госпитале… кто в поиск уходил, чтобы не вернуться… а потом…

Тут мне горло снова перехватило. Я ворот гимнастерки рванул…

— А потом… потом меня убили, дядя. Я погиб, ясно тебе, пень бородатый, и все, что от меня осталось, — воронка да сверток где-то в жестяном ящике, громко именуемом «штабной сейф»! Меня убили… просто… уж не знаю кто, ваши боги или наши черти, решили дать мне еще один шанс… в вашем мире. Самое же главное, — уже спокойнее добавляю, — дядя… жизнь сама по себе, — это не так уж и важно. Важной она становится только тогда, когда ты ее цену узнаешь. А узнаешь ты ее в тот момент, когда… когда решишь, за что ты ее отдавать будешь. И пока не решил — она у тебя бесценная. В смысле — никому и даром не нужная, только воздух зря коптить. Я в вашем мире не так уж долго был, — говорю. — Но… встретились мне тут две замечательные девчонки — и за каждую из них жизни совсем-совсем не жалко!

Уж не знаю, чего именно волшебник из этой речи понял, но что прочувствовал — факт. Взгляд у него стал… ну, словно бы я уже покойником был.

Я его даже отпустил. Надо, думаю, подождать, пока в глазах хоть какая-то осмысленность проявится.

И дождался.

— Любовь, — изрекает этот сморчок с апломбом Архимеда из ванной, — это и в самом деле великая сила. Я слишком недолго был рядом с ее величеством, но… помнится, в дни моей юности была в ходу поговорка, гласившая, что нет счастья больше, чем умереть за королеву.

Я даже трясти его по новой не стал.

— Дурак ты, — говорю, — дядя. И поговорки у тебя такие же, дурацкие!

Ну при чем здесь, спрашивается, любовь? Тут сложнее все — и одновременно куда проще!

Любовь-морковь… это все лирические подробности, мало кому интересные. Есть дело, Задание, которое выполнить надо. Той самой «любой ценой». И раз уж мне оно досталось, то и пойду я до конца.

За королеву… тоже мне… а семь минут не хотите?!

Ровно столько мне в тот раз капитан назначил. Пять, сказал, мало, за пять не успеем толком оторваться, а вот семь — в самый раз будет.

А больше он ничего не сказал. Да и незачем было. Все было и так просто и ясно, как видимость в хороший день, когда воздух сух и прозрачен и скрадывает расстояние. Так что кажется: тот молоденький ясень на краю опушки, он ведь совсем рядом, руку протянуть — и коснешься листвы!

На самом-то деле там было метров сто, может, и чуть больше. Потому капитан и выбрал для меня это место — даже если они идут уже развернутой цепью, на открытой местности я положу их носом в землю, и им придется тратить время сначала на отползание, а потом — на обход… те самые минуты.

Как же мне это тебе объяснить, товарищ маг? Про то, что важно.

Любовь… каждый ведь свое любит и по-своему. Кто — гарну дивчину, кто родителей-стариков да деток своих малых, кто Родину-мать, а кто — партию родную. Не в этом суть-то…

Просто понять надо: выбор свой ты сделал, еще когда на эту дорогу стал! А уж какая плата тебе выпадет — судьба королевства сказочного… или королевы. Или перебитый трак, который на раз-два заменят… горелое пятно от бутылки на броне. Одна удачная очередь — а больше не дадут, они ведь не дураки, в ягдкомандах дураков не держат. Всего одна щедрая, на полдиска очередь, а потом тебя прижмут огнем, их много, ты один… и пока те, что прямо перед тобой, не дают высунуть нос из-за укрытия, другие обходят с флангов, в лесу это просто.

Тот бой я вспоминал часто. И — уверен! — не будь за мной ребят, я бы не ушел оттуда. Но капитан оставил меня не за тем, чтобы я красиво сдох, разменявшись на десяток фашистских гадов. Капитан назначил семь минут, и права умереть у меня было сколько хочешь, хоть залейся, — а вот права пропустить их раньше не имелось.

Тот бой я вспоминал часто, хотя сам бой почти и не запомнил. Слишком быстро все происходило, быстро и, что называется, на пределе чувств, и думать было особо некогда. Память и прочие мыслительные функции включились позже, когда я лежал за вывернутым корнем и все никак не мог понять, не мог поверить — не мог осознать, что жив. Живой — а они ушли, просто ушли, в горячке схватки я даже не уловил тот миг, когда среди лающих команд прозвучала та самая, на отход.

Почему они отступили, что в какой-то неуловимый миг сломало их? Вряд ли я когда-нибудь узнаю это. Ребята, когда я рассказал им, тоже лишь пожимали плечами. Повезло… и на войне иногда случаются чудеса.

Может, конечно, все было просто — одна везучая пуля, и какой-нибудь обер-лейтенант, зажимая дыру в боку, просчитал: если вычесть четверых носильщиков для его драгоценной персоны, то оставшихся будет слишком мало. Зато если отступить, сославшись на «неожиданно упорное сопротивление противника», то раненому герою еще и крестик на шею навесить не пожалеют. Все просто — у кого-то на той стороне опушки оказалась кишка тонка, и он платить ту самую любую цену не пожелал.

Ну и как же объяснить тебе, товарищ волшебник, что думать в такие вот, как сейчас, моменты надо не о жизни-смерти, не о любви и прочей лирике, а о том, что ДОЛЖНО БЫТЬ СДЕЛАНО?! Если ты этого сам за триста лет не понял. Жил-жил, а ума-то и не нажил.

— Знаешь, дядя, — говорю. — Неохота мне с тобой спорить, да и просто времени жалко. Так что возьми и вбей себе в башку — вопрос закрыт. Давай лучше на деталях сосредоточимся. Что тебе для заклинания нужно, в смысле ингредиентов?

— В лаборатории замка есть все необходимое, — говорит Вальвик. — Но…

— Тогда чего ты тут еще стоишь? — перебиваю я его. — Живо! Одна нога здесь, другая дальше…

Мага словно ветром сдуло.

Пока он бегал, я по кабинету не торопясь походил… потом встал за стол, взял лист бумаги, открыл чернильницу. Перо было немного непривычное, даже не гусиное, а какое-то попугайское. Еще кое-что прокачал в голове и принялся инструкцию для волшебника составлять — на предмет, что надо будет к моему возвращению достать, сделать и вообще подготовить.

Впрочем, пунктов у этой инструкции вышло не так уж и много.

Наконец Вальвик вернулся — даже не с подносом, со столиком на колесиках. Улыбается… довольный чем-то…

— Сергей, посмотри… — тычет на столик. — Уверен, этот камень немало поспособствует тебе.

Камешек и в самом деле хорош — правда, пока что для меня вся его хорошесть в размерах и расцветке заключалась. О чем я и сообщил.

— Так что, — добавляю, — единственная польза, которую пока вижу: когда патроны кончатся, взять этот булыган и в рукопашке вражьи черепа пересчитывать.

Маг чуть ли не обиделся.

— Во-первых, — говорит, — заряды к твоему оружию будут нескончаемы. Так же, как были стрелы Сарриге аг Онко. Во-вторых, в сем камне таится могучее древнее заклятие: «Огонь, что прожигает камень!»

— Ну, так бы сразу и сказал, — говорю. — А где у него спуск или там чека?

— Заклятие приводится в действие словесной формулой, — поясняет маг. — И если ты сумеешь запомнить…

— Даже и пытаться не стану, — отмахиваюсь я. — У меня и так в школе за стихи никогда больше четверки не было. Ты лучше запиши… вон на столе бумага, чернила…

Подождал, пока он с пером совладает — ну да, пару веков без практики, тут и не только буквы малевать разучишься, фамилию свою забудешь! — зашел сбоку, глянул.

— Нет, ну так дело не пойдет, — говорю. — Кыш из-за стола. Будешь мне по слогам диктовать.

Записал, показал магу — тот кивнул, встал, потянулся.

— Сколько тебе времени-то на приготовления нужно? — спрашиваю.

— В принципе все уже почти готово, — отвечает Вальвик. — Начать можно в любой момент.

— Хорошо, — говорю. — Тогда… на столе вон лист с инструкцией лежит, но тебя впрямую там только первый пункт касается. Остальное… растолкуют. Ну и… раз все готово, давай начинать.

— Сейчас?! — с изумлением переспрашивает маг.

Да уж, думаю, определенно местная тюрьма здравости рассудка не способствует. Впрочем, странно было бы, если б способствовала.

— Нет, через год! Чего нам ждать, дядя? Молодой луны? Весны? Если у тебя все готово…

— Разумеется, — смущенно бормочет Вальвик. — Но… я думал… тебе тоже нужно приготовиться…

— И как же?

— Я, право, не знаю…

— А я лево не знаю. И если ты до сих пор не понял, что готов я…

Маг вздохнул.

— Вот, — протягивает мне небольшую, можно даже сказать, крохотную зеленую склянку. — Выпей. Все.

— А дальше?

— Остальное будет уже моей заботой, — сухо говорит Вальвик. — Об этом можете не беспокоиться.

Я осторожно взял склянку, открыл пробку, принюхался. Ну и мерзость!

— Вкус хоть у нее какой?

— Предполагаю, что исключительно отвратный.

— Ну… спасибо, что предупредил.

Зажмурился, левой рукой нос зажал — и опрокинул склянку в рот.

Маг то ли соврал, то ли и сам толком не знал. Потому что вкуса я не почувствовал. Не успел.