Москва

Телефонный звонок прозвучал в ночной тишине как взрыв. Дима с отчаянно бьющимся сердцем подскочил и схватил трубку, чтобы не беспокоить Леночку, завозившуюся рядом. Он спустил ноги на пушистый ковер и прошлепал в ванную, спросонья пытаясь понять, кто это звонит, и что от него хотят. А когда сообразил, его бросило в холодный пот:

— Дима! Забери меня отсюда! — плакала трубка голосом Кати Астафьевой. — Я здесь больше не могу, Дима!

— Катя… это ты?

— Я. Димочка, забери меня отсюда… — все тише всхлипывала Катя.

Дядя все время твердил, что с Катькиной смертью не все так просто — а Димка не верил. Думал, что у старика потихоньку развивается мания. Усомнился он в этом только сегодня днем, когда узнал, что в офис «Оникса» приезжала полиция — его секретарша Шорохова, оказывается, мертва. И погибла в день смерти Катьки, и, по слухам, в тот самый день она собиралась с Астафьевой встретиться.

Слухи, догадки, предчувствия — Дима так и не разобрался, что к чему. Зато теперь, во время сбивчивого рассказа Кати до него стало доходить: вместо Астафьевой при взрыве погибла Таня Шорохова, которая случайно оказалась в ее квартире.

«Случайно ли?» — не мог не задать себе вопрос Дима.

Дело в том, что вляпался он хуже некуда — именно Дима дал Перегудову ключи от Катькиной квартиры. Перегудов работает на дядю, и откуда Диме было знать, что в этот раз тот действовал без указания дяди? К тому же голова у него в то утро болела, просто раскалывалась и ничего не соображала. Только потом уже Дима узнал из уст самого дяди, что никакие Катькины документы ему не нужны, что ему она попросту не страшна. Документы нужны были лично Перегудову, но понял это Дима поздно, а когда понял, Перегудов все равно требовал своего и шантажировал Диму тем, что расскажет о том первом случае… а теперь Катька звонит собственной персоной…

— Катя, родная, успокойся, где ты? Я приеду и заберу тебя, — Дима сумел все-таки

собраться.

Голос в трубке умолк и только тихо всхлипывал:

— Я недалеко от Москвы…Господи, неужели ты, правда, мне поможешь?

— Ну конечно, солнышко. Ты же знаешь, как я тебя люблю.

— Дима, я тоже очень, очень тебя люблю…Господи, какая же я дура…мне наплели

чёрт знает что, а я поверила.

— Кто наплел, Катенька?

— Ну, Салтыков! Кто же еще…

Дима записал продиктованный Катькой адрес и порадовался, как удачно все складывается. И от Перегудова он теперь независим! Практически не раздумывая, Дима набрал номер дяди — сообщить новость.

Справедливости ради стоит отметить, что последствий этого звонка Дима предугадать не мог: он теперь был искренне уверен, что дядя его ничего плохого Катьке Астафьевой делать не собирается. Ему это не нужно.

Сообщив адрес дяде, Дима даже услышал в ответ что-то вроде благодарности — вернулся в нагретую постель и счастливо прижал к себе спящую Лену.

Лена о существовании Кати Астафьевой вообще не знала… впрочем, иногда у Димы возникали подозрения, что прекрасно знала, но Ленка умница, все понимает правильно.

Первую их с Катей встречу срежиссеровал, конечно, дядя: вытащил его в ресторан на какой-то совершенно дурацкий и нудный деловой обед, где дядюшка в неформальной обстановке договаривался с какими-то влиятельными людьми, а Дима сходил с ума от скуки. За соседним столиком тоже собралась компания — четверо солидных мужчин разных возрастов и рыжеволосая женщина в коктейльном платье. Случайно ли, но женщина как раз сидела напротив Димы, и они не раз встречались взглядами. От скуки Дима раздумывал, если эта рыжеволосая — жена одного из мужчин, то почему ей позволяют столько болтать? Встреча-то явно деловая. Женщина действительно была в центре внимания и много говорила — увлеченно, часто слишком громко и сильно жестикулируя.

«Выскочка», — охарактеризовал ее Дима про себя.

Уже позже выяснилось, что это была Астафьева, и она — адвокат, а в этом ресторане, что называется «окучивала денежного клиента» — описывала ему перспективы дела. Вдруг к ней подошел официант и, что — то шепнув, поставил на столик бутылку шампанского, как Диме показалось, не дешевого — Астафьева живо обернулась в сторону Димы и обворожительно улыбнулась, решив, видно, что шампанское послал он. Но, как оказалось минутой позже, сделал это дядюшка.

— Пригласи ее танцевать! Живо! — наклонившись к нему, приказал дядя. — И постарайся ей понравиться, это дочь моего партнера.

Деваться было некуда — он пригласил. Ей, по — видимому, тоже деваться было некуда — наверное, посчитала, что неприлично отказывать дарителю в такой малости как танец.

— Право, не стоило присылать шампанское — это слишком дорого, — первой заговорила Астафьева. Она смотрела ему в глаза смело и изучающе.

— Для меня это недорого, — небрежно ответил Дима и добавил веско: — Моя фамилия Левченко.

Она отреагировала не сразу, а потом вскинула на него удивленный взгляд:

— Левченко?! Вы сын самого Левченко? Депутата Госдумы?

Вот после этой фразы Дима уже ничего, кроме раздражения к этой выскочке не чувствовал:

— Я не сын Левченко. Мое имя Дмитрий Николаевич Левченко, я — генеральный директор компании «Оникс»… Депутат Левченко мой дядя.

В ее глазах — сначала непонимание, потом усмешка. Она даже лицо наклонила, чтобы Дима не разглядел ее улыбку — но он все равно разглядел. Больше они не разговаривали.

Каково же было удивление Димы, когда на следующий день она позвонила ему сама:

— Дмитрий Николаевич, спасибо за цветы — очаровательный букет… Могу я узнать, откуда вы узнали мой адрес?

Немудрено было догадаться, что цветы ей прислал дядя. Приправив их запиской и телефоном Димы. Две недели подряд это продолжалось. С каждым разом Астафьева благодарила все более вяло, а Дима реагировал все более раздраженно.

— Дмитрий Николаевич… — сказала она однажды по телефону: после памятного танца в ресторане она называла его только так, но умудрялась говорить пренебрежительно, даже называя его по имени — отчеству. — Вы что за мной следите? Или у вас доверительные отношения с моим руководством?

— С чего вы взяли?

— Ну… зачитываю вам вашу же записку… так-так-так… это неинтересно…вот: «…Надеюсь, вы положительно относитесь к Жене Миронову, потому что у меня появилось два билета на его спектакль в субботу вечером. Отказ не принимается, тем более что я точно знаю, что в субботу вечером вы не заняты».

«Это уж слишком!» — взбесился Дима — на субботу у него были совершенно другие планы.

— Не знаю, что на меня нашло… — блеял он в трубку. — Я пойму, если вы откажитесь. И не обижусь. Честно…

— Почему же, откажусь? — перебила его Катя. — Хотя бы за вашу настойчивость, Дмитрий Николаевич, вас можно уважать. Тем более что я очень положительно отношусь к Жене Миронову.

— Я не пойду с ней в театр! Я вообще никуда с ней не пойду! Даже по телефону разговаривать больше не стану! — с порога заявил Дима Левченко — старшему — он кричал и бесновался, хлопал дверьми и ставил ультиматумы.

Вячеслав Петрович сидел в своем кабинете за столом. Он внимательно следил за негодующим племянником и молчал — ждал, когда тот прокричится. Правда, оказалось, что дядю все же тронул этот разговор: Левченко-старший неожиданно побагровел, напрягся и дрожащими руками начал шарить по карманам. Дима на полуслове замолчал. У дядюшки снова случился приступ — нужно было мчаться за водой, или вовсе вызвать врача, но Дима стоял, не в силах пошевелиться.

«А что, если таблеток не найдется?..» — с любопытством подумал он. Впрочем, тут же устыдился собственной мысли и выбежал в секретарскую поднимать тревогу.

Спустя пятнадцать минут, когда жизни Вячеслава Петровича ничего не угрожало, он лежал на диване здесь же, в кабинете, с расстегнутым воротом и ослабленным галстуком. Дядя поймал Димину руку и прошептал сухими губами:

— Ты пойдешь с ней в театр. Будешь с ней любезничать, сколько понадобится. А потом ты отвезешь ее домой, и каждый день будешь присылать цветы!

В таком духе «роман» тянулся дальше.

Они никогда не ссорились, потому что почти ничего не обсуждали. То есть, они не молчали, конечно, друг с другом: Дима отлично знал, о чем говорить с девушками. Он часами рассказывал ей о своем личном знакомстве с московскими артистами, писателями, деятелями шоу-бизнеса. Обычно девушки млели от одного намека, что Дима когда-нибудь их с этими деятелями познакомит. Млела и Катя:

— Серьезно? Ты и его знаешь!? Был на твоем дне рожденья?! — с восторгом переспрашивала она.

Сама Катя пыталась несколько раз расспросить про то, чем занимается Димина фирма, иногда затевала разговоры о своей нуднейшей работе адвоката, но так как Диму это все совершенно не интересовало, темы быстро себя исчерпывали. А вот про Катю Дима все чаще начал думать, что она не такая уж выскочка, как показалась ему при первой встрече — внимательная к нему, обаятельная и улыбчивая. Нет, Дима был однолюбом и никакой другой женщины кроме Лены рядом с собой не представлял. Но Катя тоже очень мила.

На пике подобных отношений Катя и пригласила однажды его к себе домой. До этого Дима все надеялся, что постельных отношений можно будет как — нибудь избежать — он не любил ее, не хотел ее, ему вообще нравились совершенно другие женщины! Естественно, что ни во что большее это не переросло. Астафьева все чаще начала не принимать его предложения поужинать. Все чаще раздражалась. Все равнодушнее слушала его рассказы об артистах — у Димы даже начала мелькать мысль, что ей неинтересно. Что за такими ужинами не только он «отбывает повинность», но и она. Все подтвердилось после случайного признания Катьки — она, оказывается, решила, что он в нее влюблен едва ли не с первого взгляда.

Ну да… а как еще объяснить эти его ежедневные посылки с цветами, по — книжному красивые ухаживания и непонятную робость, едва они остаются наедине.

«Пожалела, значит!» — бесился Дима.

Он надеялся, что хоть теперь отношения сойдут на нет, но дядюшка, как будто почувствовав что — то, вдруг начал требовать, чтобы Дима бывал на светских раутах (раньше такого не наблюдалось — Дима развлекался с собственными друзьями в совершенно других заведениях), естественно, с таким расчетом, чтобы с ним бывала Астафьева.

Хочешь-не хочешь, но они снова вынуждены были постоянно бывать вместе и строить из себя пару — Дима, потому что так велел дядя, а Катя, видимо, потому что жалела Диму. Вскоре стало понятно, что планы у Вячеслава Петровича далекоидущие. От Кати он был без ума и открыто восхищался, как она непринужденно беседует и очаровывает его гостей, какой обаятельной и милой выглядит, и какая замечательная из нее получится супруга. Последнюю характеристику он упоминал все чаще и чаще, пока однажды не представил Катьку кому — то из коллег как невесту его племянника. У Димы отвисла челюсть, у Кати только чуть дрогнула улыбка. Только когда гость отошел, Катя, по — прежнему мило улыбаясь, заметила дядюшке:

— Я не хотела говорить при вашем госте, Вячеслав Петрович, но мы с Димой не помолвлены. Вы все неправильно поняли…

— До сих пор не помолвлены?! — делано удивился дядюшка. — Так за чем дело стало? Сколько ты еще собираешься компрометировать Катеньку, оболтус?

— Да я… — снова проблеял Дима.

— Благодарю за оказанную честь, Вячеслав Петрович, — перебила Катька, не переставая улыбаться, — только, боюсь, мы с Дмитрием к этому пока не готовы — слишком уж серьезный шаг.

Больше Катя на такие рауты не ходила. Не под каким предлогом. Дом Левченко она навещала, с Димой все еще встречалась, хоть встречи были все реже и реже, но вопрос о браке больше не поднимался. Хотя слухи все равно уже расползались — дошли и до прессы.

А Катьку Дима ненавидел все больше. За то, что она могла без ругани и скандалов влиять на дядю. За то, что дядя уважал ее — адвокатшу из занюханной конторы — больше чем его, единственного племянника. За то, что Астафьева непреодолимой преградой вставала между ним и Леной. А главное за то, что ее просьбы все больше стали походить на приказы, а его собственные решения и желания в расчет не принимались, за несостоятельностью. Не сговариваясь, Астафьева и дядя использовали один способ управления Димой.

Другое дело Леночка.

* * *

Операция была в самом разгаре — в Старогорске ребята уже вовсю действовали, а в Москве пока что все было на стадии согласования и подготовки. Сергей только и успевал ездить из конторы в контору и писать бумаги. Старогорцам главное лишь удачно провести задержания, без эксцессов — москвичам же помимо задержаний нужно собрать доказательную базу против Левченко, хоть это практически невозможно. Зорин задержан, но пока молчит, и у Сергея были большие сомнения, что он вообще начнет говорить.

Самая же главная встреча на сегодня у Сергея была с Валерием — охранником из «Брэнда. По иронии судьбы разговаривали они в том самом кафе на Римской, где так и не случилась беседа между Катей и Татьяной Шороховой.

За эти дни Сергей собрал о парне кое-какую информацию и решился просить его помощи, тем более, что вариантов было не так много:

— Нам нужно опечатать документацию «Оникса». Если нагрянуть с проверкой внезапно и одновременно с налоговой, то, без сомнения, наберется море самых интересных документов. Но, даже не это главное. Важно подгадать наш визит так, чтобы в это время в офисе оказались оба Левченко — и младший, и старший. Особенно старший. Депутата Думы ведь просто так не задержишь — у него неприкосновенность, а вот если он окажется в офисе своего родственника, при чем в очень сомнительном офисе — это уже кое-что.

— Я понял, что вы хотите, — подумав, ответил Валерий, — я сообщу вам, когда оба Левченко приедут в «Оникс».

Сергей покачал головой:

— Нет, вы меня не поняли. Нам важно провести задержания как можно быстрее… Вы сможете организовать появление в офисе обоих Левченко в ближайшие дни?

Валера кивнул:

— Думаю, смогу. Только… Левченко вы ведь все равно не посадите? — и, не отрываясь, посмотрел в глаза Сергею.

Салтыков этого взгляда не вынес, отвернулся и произнес заученную фразу:

— Мы сделаем все, что сможем. Нам это нужно не меньше, чем вам.

— Понятно… — почти про себя сказал охранник, — я понял. Ваш телефон у меня есть, как только Левченко приедет, я позвоню.

* * *

Олег пообещал, что приедет в офис «Оникса» через час. Этот час Вячеслав Петрович откровенно маялся — не переставая, растирал левую половину груди, как будто это успокаивало боль, и метался, как тигр, по кабинету. Все его предали! Никому нельзя верить!

Перегудов его предал первым. Вячеслав Петрович и так никогда ему не верил — знал, что смерти Саши Патрова Перегудов ему никогда не простит, сколько не задабривай… Нет, нельзя было подпускать его близко.

Мент Зорин его тоже предал… а сколько он добра этому оперку сделал! Из какого дерьма вытащил когда-то! Не помнят люди добра… Мент тоже перебежал к Софье, потому что считает, что сила на ее стороне. Что, раз эти чертовы документы у Софьи, значит ему, Вячеславу Левченко, не долго осталось. Ну, ничего, посмотрим еще!

Левченко был абсолютно уверен, что и на этот раз он справится, выкрутится — ведь не раз уже случалось такое, что и здравый смысл подсказывал ему «Хватит, остановись!», и все вокруг твердили, что все — конец… Хотя бы та история, когда менты до «Алюминия» добрались — Сашка — то Патров первым запаниковал, аж поседел, все бегал уговаривал, что сваливать за границу пора. А Левченко другой выход нашел…

И сейчас Памфилов тоже ноет, что валить пора, но тот вообще по жизни нытик: Софья ему наговорила про документы, которые, мол, скоро у нее на руках будут, и из-за которых у него, Левченко проблемы начнутся. Памфилов сразу и паникует.

А Левченко рассудил здраво, решил подождать — и ему повезло!

Вячеслав Петрович с самого начала знал, чувствовал, что с гибелью Астафьевой не все чисто, и не ошибся — жива Катенька! Сама же позвонила Дмитрию и призналась, что в Старогорске отсиживается. А Старогорск — ни для кого не секрет — вотчина Софьи Палны. Остается лишь два плюс два сложить — у Астафьевой Софья собирается эти документы взять! Значит, убирать нужно Катьку… тем более, что и она добра не помнит. Бог свидетель, не желал ей Вячеслав Петрович дурного, наоборот, с радостью бы принял ее в свою семью. Так нет же! Теперь уже однозначно, Катьку нужно убирать.

Олег явился через час, как и обещал. Бледный, с заметными мешками под глазами — Вячеславу Петровичу сразу подумалось, что и он сам выглядит, наверное, не лучше. Он ведь хоть и моложе Олега, но не намного.

«Бог даст, разберусь с Катькой и в отпуск. Хоть неделю, а передышку взять нужно, — и тут же вернулся с небес на землю. — Какая к черту передышка! Зорин так подгадил здорово, — Левченко уже знал, что на Зорина заведено дело, — а если говорить начнет, так и не отмоешься…».

Никому нельзя доверять, никому!

Можно ли доверять Памфилову, Левченко тоже долго раздумывал, но с другой стороны Памфилова он знает давно и уверен, что перекупить Олега невозможно — и так как сыр в масле катается. К Софье он не перебежит почти наверняка, но вот сдать Вячеслава Петровича ментам может вполне — в обмен на спокойную жизнь. Помешался Олег на этом покое…

Памфилов принял очередное распоряжение без эмоций. Нашлась у Вячеслава Петровича и фотография Катюшки — племянник и несостоявшаяся невестка стояли в обнимку — дело было на приеме, который организовывал Левченко. Леченко безжалостно разрезал фото, отделив племянника, перевернул половинку обратной стороной, но ручка зависла в воздухе. Чутье не позволило Левченко подписать фотографию своей рукой. Он передвинул карточку:

— Подпиши сам — мой почерк вечно никто не понимает… — безропотный Олег Филиппович надписал на обратной стороне имя объекта и адрес.

Олег уехал.

Зато, сделав главное, Вячеслав Петрович сразу почувствовал облегчение — теперь — то Софья ничего не сможет сделать! И только сейчас, Левченко начал ощущать, что сердце расшалилось не на шутку — в груди словно разгорался постепенно костер, но волновало это не слишком. Левченко знал, что теперь-то все будет хорошо. Он тяжело опустился в кресло, ослабил галстук и расстегнул верхние пуговицы сорочки. Жалко Клавочки рядом нет — она бы как обычно сама положила ему под язык пилюлю, дала запить водой, а потом прижала бы его голову к груди и убаюкивала бы, пока боль не спадет. Жаль, что Клавочки нет…

Скорее звериным чутьем, чем слухом Левченко ощутил, что дверь кабинета, незапертая после ухода Олега, еле слышно открывается. На пороге возник охранник — в руках автомат — парень не целился в него, но держал оружие крепко, а в глазах была решительность и отсутствие всяких эмоций, так что Вячеслав Петрович понял — будет стрелять. В груди по — прежнему разгорался пожар, и сердце, казалось, бьется где — то в висках. Вячеслав Петрович преодолел себя, пытаясь не вжиматься беспомощно в кресло, и перевел взгляд с дула автомата на сосредоточенно — безжизненные глаза охранника:

— Валера… — вспомнил Левченко имя охранника. — Валера, ты что?..

Грудная клетка уже горела огнем и, словно, прожигала сорочку, воздуха не хватало, и в этот момент за глоток прохладного мартовского воздуха Вячеслав Петрович был готов отдать все на свете. Пусть потом даже стреляет… Пусть.

Левченко всегда боялся сквозняков, поэтому окна были плотно закрыты.

Валера не хотел просто выстрелить, он хотел, чтобы Левченко понял, за что умирает. За Таню. А когда оказался лицом к лицу с этим беспомощным, медленно умирающим стариком, ничего сказать просто не смог. Он даже не сразу понял, что взгляд Левченко не просто застыл в немом страхе, а остекленел навсегда. Омертвел.