Аделка Звончекова

С Барборкой я познакомился случайно. Я возвращался с работы и увидел маленькую девочку. Она что-то рисовала на дверях нашего подъезда.

В нашем доме живут люди аккуратные, поэтому я сделал ей замечание:

— Разве можно калякать мелом на дверях?

Девочка укоризненно посмотрела на меня:

— Это не каляки. Это лошадка!

— Ладно, — говорю, — пусть будет лошадка. Но зачем ты рисуешь лошадку на дверях?

— Чтобы знать, какие двери наши.

Смотри ты какая смышлёная девочка!

— Как тебя зовут? — спрашиваю.

— Барборка Белая.

— А сколько тебе лет?

— Пять с половиной, — терпеливо отвечает она.

— А шпинат ты любишь?

— Обожаю.

Я понял, что Барборка привыкла к таким расспросам, и отлично знает, как на них отвечать. Тогда я решил застать ее врасплох:

— Барборка, чего тебе хочется больше всего?

— Больше всего мне хочется иметь старшую сестру, — не задумываясь отвечала она.

— А почему именно старшую сестру?

— Со старшей сестрой интересно было бы играть.

Да, занятная девочка появилась в нашем доме.

Однажды, когда у нас опять сломался лифт, мне пришлось подыматься на четырнадцатый этаж пешком. На площадке шестого этажа стоял шкаф и два незнакомых мужчины. Я никак не мог протиснуться между ними.

— Барборка, открой, мы принесли вам шкаф! — говорили мужчины, обращаясь к одной из дверей.

— У нас уже есть шкаф, — отозвалась Барборка из-за двери.

— Но это подарок от тети Эммы. Антикварная вещь. Понимаешь?

Видно, она не очень хорошо понимала, что такое «антикварная вещь». Было слышно, как она подтаскивает к дверям стул, чтобы заглянуть в глазок. Похоже что незнакомцы ей не понравились.

— А если у меня нет ключа?

— Есть у тебя ключ!

— Я знаю, что есть. Но если б его не было, я не могла бы вам открыть.

— Конечно, не могла бы.

— Тогда пусть его лучше не будет.

— Послушай, Барборка, не выводи нас из себя!

Я решил вмешаться в разговор:

— Барборка, здравствуй!

— Кто это? — недоверчиво спросила она.

— Помнишь, мы разговаривали у подъезда, когда ты рисовала слона.

— Не слона, а лошадку! А вы — тот самый человек с бородой, — сказала Барборка, но без особого восторга.

Когда на следующее утро я уходил на работу, шкафа на лестничной клетке уже не было.

Через несколько дней я увидел Барборку перед домом. Она делала вид, что играет в мячик, но я догадался, что она поджидает меня.

— Здравствуйте, дядя, — поздоровалась она со мной.

Я очень обрадовался. Я уже стал дядей, а не человеком с бородой.

— Вы видели шкаф тети Эммы? — спросила Барборка.

— Видел.

— Он вам понравился?

Я вспомнил, как он выглядел: старинный шкаф, с резьбой и с росписью… И я честно сказал:

— Очень понравился.

Барборка облегченно вздохнула.

— Тогда напишите письмо моему папе!

Я никак не мог понять, почему это я должен писать письмо ее отцу. Тогда она объяснила мне:

Тетя Эмма, та самая, которая носит синие волоса, подарила им шкаф. Маме он нравится, а отцу — нет.

— Папа говорит, что для шкафа у нас нет места.

— Наверное, он прав.

— Его можно поставить в моей комнате.

— И он не будет тебе мешать?

— Ни капельки. Пожалуйста, напишите, что шкаф очень красивый. Папа вам поверит, обязательно поверит.

— А почему именно мне?

— Потому что вы с бородой.

Ну что ж, я присел на ступеньки, достал из портфеля лист бумаги и написал самым своим красивым почерком:

«Уважаемый пан Белый, Вам подарили замечательный шкаф. У мастера, который его изготовил, были золотые руки, а в сердце у него пел жаворонок».

— Правда, правда, — обрадовалась Барборка, — на нем нарисованы сердечки и птички!

«Тетя Эмма хотела доставить Вам радость. Очевидно, она придерживается мудрого принципа: твоё лишь то, что ты даришь. Цените же этот подарок!»

— Ну, а как же мне подписаться?

— Просто напишите, что вы проходили мимо и увидели этот шкаф.

И я разборчиво подписался: «Прохожий».

Барборка была очень довольна. Я тоже.

На другой день она снова ждала меня у подъезда.

— Ну как, хорошее письмо я написал?

— Наверное, не очень, — печально сказала она. — Папа прочитал его и сказал: «Раз шкаф такой замечательный, давайте подарим его музею».

— Мне ужасно жаль…

— А вы придите к нам как будто из музея и скажите: «В музее нет места для шкафа!»

— Ничего не выйдет, Барборка. Твой отец узнает меня и сразу поймет, что я не из музея.

— А если вы будете в шляпе и в черных очках?

— Все равно ничего не выйдет. Люди в музее разбираются в старинных вещах, а я в этом ничего не соображаю. А почему ты так привязалась к этому шкафу? Ведь сперва ты его не хотела.

— Понимаете… в нем живет Аделка Звончекова, — сказала Барборка.

— Кто, кто в нем живет?

— Аделка Звончекова, — повторила она. — Я играю с ней.

Мы вошли в лифт. Барборка взяла меня за руку и начала рассказывать про Аделку Звончекову. И тогда я понял, что у Барборки появилась новая, самая лучшая приятельница — Аделка Звончекова, та, которая живет в шкафу.

Но как объяснить отцу, что значит этот шкаф для Барборки и кто такая эта Аделка Звончекова? Ведь мы, взрослые, слишком легко забываем ту волшебную пору детства, когда вещи вокруг нас оживают, когда мы явственно слышим и понимаем их голоса.

 

Подкроватная страна

Под моей кроватью есть страна. Я ее обнаружил там как-то под Новый год и вспомнил, что она почти моя ровесница.

Теперь, когда я стал взрослым, я вижу в ней всего лишь старую игрушечную железную дорогу, расположенную на большой доске. А были времена, когда я видел в ней волшебную живую страну. Огромную страну, ведь она протянулась от передних ножек кровати до задних. В ней есть холмы и равнина, лес и поле, дорога, речка, дома и люди.

Но самое главное в стране — это железная дорога. Собственно говоря, холмы и долины, дома и люди существуют там лишь ради железной дороги — а не наоборот. Разве это не интересно?

А еще интересно то, что в этой моей стране одновременно существуют четыре времени года.

В саду у старой мельницы цветут черешни, в поле дозревают хлеба (кое-где видны васильки и красные маки), в садах ветки гнутся от яблок и груш, а еловый лесок над туннелем весь в сугробах.

Мне казалось, что эта страна, в которой мирно уживаются весна, лето, осень и зима, не подвластна времени.

С детства я совершенно точно помню, что дежурный на станции давал поездам зеленый семафор, а потом шел копаться в своем огороде. Женщина с чемоданом и собачкой ждала на скамейке, садилась в поезд, потом выходила из него, опять садилась, опять выходила. Официант разносил пиво; соседи стояли у забора и разговаривали о погоде. Мельник смотрел, как работает мельница, огни загорались и гасли, люди вставали и опять ложились спать.

Поезд ходил по кругу, паровозик свистел.

Да, не забыть бы про туннель. Я знал, что самое важное в туннеле — это тьма, а самое прекрасное — свет в обоих его концах.

А потом что-то вдруг случилось — совсем как в сказке про заколдованную страну.

С тех пор дежурный неподвижно дает зеленый, женщина с чемоданом и собачкой неподвижно сидит на скамейке, не садится в поезд, не выходит из него, официант неподвижно держит кружку пива, а соседи застыли у забора.

Правда, мельничное колесо продолжает крутиться, но вхолостую, огни загораются и гаснут, но никто не ложится спать, только игрушечный поезд все еще бегает по кругу.

Когда я понял, что люди в этой стране сделаны из пластмассы, дороги — из белого картона, а пшеничные поля — из опилок, я погрустнел.

«Время не коснулось этой страны. Время коснулось меня», — подумал я.

Ну что ж, я найду ей место под другой кроватью. На голубой перине будет лежать мальчик, он-то сможет полететь над этой страной как на облаке. Он увидит, как женщина с чемоданом и собачкой входит в вагон и машет на прощанье, увидит, куда ведет дорога, которая для меня заканчивается за шлагбаумом.

Где и когда я повстречаю этого мальчика? — Пока не знаю. Но он обязательно где-то есть, и поэтому я не грущу.

 

День рождения Мартушки

Все детские дни рождения празднуются одинаково.

Во-первых, бабушка печет торт. (Если в доме нет бабушки, торт приносят из магазина.) Во-вторых, мама украшает торт свечками — чтобы каждый знал, сколько лет юбиляру. В-третьих, бабушка печет пирожки (если нет бабушки, делаются бутерброды). Ну, и в-четвертых, папа приносит много бутылок. С лимонадом.

На день рождения Мартушки пригласили и меня. Возможно, я пришел рановато, но это даже к лучшему, потому что ее мама еще не успела накрасить губы. И когда она меня поцеловала, мне не пришлось лишний раз умываться.

Я знал, что Мартушка — большая модница, и поэтому купил ей в подарок нарядные сапожки. Она красовалась в них до самого праздничного ужина, но потом все же переобулась — ведь на дворе было лето.

После ужина был концерт. Главной исполнительницей была, конечно, Мартушка. Она стала на стул, поклонилась и прочла такое стихотворение:

Гостям стихотворение понравилось, все дружно хлопали. Оно понравилось даже стулу, на котором стояла Мартушка. Так понравилось, что он решил в самом деле выйти на прогулку. На передние ножки он надел подаренные мной сапоги, а на задние — сапоги Мартушкиного брата Роберта. Я всё это видел, но промолчал.

В результате именно я остался без стула на этом дне рождения. Я не очень огорчился — мне больше нравилось сидеть на полу с детьми. Мы построили из кубиков наклонную башню, вроде Пизанской, но она у нас рухнула — ведь мы были не в Пизе. А потом, когда дети пошли спать и остались одни взрослые, мне стало вдруг грустно и скучно и захотелось домой.

Я незаметно вышел — и что же я увидел? Стул, обутый в две пары сапожек, спокойно гуляет по тротуару.

Я вежливо поздоровался с ним и пошел своей дорогой. Но когда я шёл к своему трамваю через парк, рядом со мной раздался вдруг негромкий голос:

— Неправда ли, какая чудесная ночь! Сколько звезд на небе! Как сладко пахнет акация!

В самом деле, ночь была чудесная, миллионы звезд мерцали в небе. У меня закружилась голова (наверное, от запаха акации), я чуть было не упал — и тогда стул любезно пригласил меня посидеть на нем, потому что все скамейки в парке были заняты. Мы посидели немного, потом продолжили нашу прогулку.

Мы сели в трамвай. Кондукторша оказалась любезнейшей женщиной на свете. Подумать только, еще вчера она накричала на меня, когда я вошел в вагон с ванильным мороженым. А в эту чудесную ночь она даже не хотела, чтобы я покупал стулу билет. И очень тактично предупредила, что у моего стула развязался шнурок на левой передней ножке: «Смотрите, как бы он у вас не споткнулся!» Что ни говори, приятно, когда люди взаимно вежливы.

Стул проводил меня до самого дома, и я пригласил его зайти на чашечку кофе. В прихожей я сказал ему:

— Можете не разуваться, я давно уже не делал у себя уборку.

Но стул спокойно разулся. Он знал, что все носки у него целые, без дырок.

Может быть, вы думаете, что ничего такого не было, что я просто выпил слишком много малинового лимонада на дне рождения у Мартушки? — Вы ошибаетесь. Я точно помню, что стул ушел от меня поздно ночью, когда трамваи уже не ходили. Но он благополучно добрался до своего дома. Когда через неделю я снова увидал его, он стоял на своем месте как ни в чем не бывало.

А вы говорите — лимонад. Да я его терпеть не могу. Особенно малиновый.

 

Старая печь

Каникулы я проводил у бабушки в деревне. Давно это было, но у меня осталось немало воспоминаний о том времени. Хотя, пожалуй, не так уж и много. Все стеклянные шарики я проиграл, рогатка потерялась, а у старого мяча спустила камера.

Остался на память только шрам на лбу, да бабушкины житейские премудрости:

«Не так страшен черт, как его малюют».

«Пахта девять болезней лечит».

«Своя ноша не тянет».

«Добрый совет дороже золота».

Однажды кто-то посоветовал бабушке установить в доме центральное отопление. Бабушка позвала меня помогать мастерам. Я с удовольствием согласился, хотя помощник из меня не ахти какой.

Скоро центральное отопление было готово.

Все говорили бабушке:

— Пользуйтесь на здоровье!

— Ну что уж, ладно уж… — кивала бабушка.

Я видел что она чем-то недовольна.

— Ты чем недовольна, бабушка? — спросил я вечером.

— Всем я довольна. А только жалко мне.

— Чего жалко?

— Старую печь жалко.

— Ее пора снести, — сказал я.

— Я ведь привыкла зимой сидеть у печи.

— А теперь будешь сидеть у радиатора.

— Оно-то верно… А только печь, она никому не мешает.

— Да ни к чему она! — твердил я своё.

Бабушка не стала со мной спорить. Погладила печь по старой привычке, и мы пошли спать.

Я лег в свою постель у печи, укрылся старой тяжелой периной. Чего-то мне недоставало.

«Какой темный вечер! — подумал я. — И какая тишина! Чего-то мне недостает».

— Спишь? — спросила меня вдруг печь.

— Да, сплю…

И я вспомнил, чего мне так недоставало: потрескивания огня и красных язычков пламени, которыми печь переговаривалась со мной, пока я не засыпал.

 

Всё

Отправляясь в путешествие, люди берут с собой багаж. Когда им надоест таскаться с багажом, они сдают его в камеру хранения. Это очень удобно: всего за одну крону можно избавиться от тяжести.

Я иду по вокзалу. Впереди меня шагает мужчина в черном костюме и девочка в белом. Мы останавливаемся перед окошком камеры хранения.

Мужчина в черном сдает свой черный чемодан, приемщица наклеивает на него ярлык с черным номером.

— Теперь ты, — говорит мужчина в черном и берется за игрушечный картонный чемоданчик девочки.

— Нет! — мотает головой девочка.

— Зачем он тебе? Он будет тебе только мешать, его место в камере хранения! — настаивает мужчина в черном.

— Это мое, — девочка прижимает к себе чемоданчик.

Я стою и жду.

— Не хочу!

За мной стоит женщина с тринадцатью сумками.

— Не дам!

За женщиной с тринадцатью сумками стоят семь туристов-альпинистов с семью рюкзаками.

— Я не могу!

За семью туристами-альпинистами стоит толстая дама с огромным чемоданом, с прической башней. И сама она тоже похожа на башню.

— Нет!

За женщиной-башней стоит мужчина с барабаном.

— Отдаст или не отдаст? — любопытствует очередь.

— Смотри, мы ведь тоже сдаем, — уговаривает очередь девочку в белом. — Он тебя подождет. Ничего с ним не случится.

— Да ты не бойся. Ты знаешь, что у меня в чемодане? — говорит женщина-башня, но тут же спохватывается.

— Да что вы с ней возитесь? — бубнит мужчина.

Мужчина в черном отнимает у девочки чемоданчик, приемщица наклеивает на него ярлык. Мужчина в черном уходит с плачущей девочкой.

— Ты будешь нести букет, — утешает он ее.

«Что бы могло быть в таком чемоданчике?» — думаю я. Приемщица наклеивает ярлычок на мой багаж, и я ухожу.

— Осторожно! Не надо толкаться! Этот малыш — картонный, — говорит толстая сумка.

— Такой уж у меня объем, — бубнит барабан.

— Каждый должен стоять за самого себя, — откликаются тринадцать сумок и начинают пересчитывать самих себя: первая, вторая, третья, четвертая, пятая…

Один деликатный чемодан тоже хочет что-то сказать, но не может: у него рот на замке.

— Мы, спортсмены, ко всему привычные! — заявляют рюкзаки. — Мы всё несем, всё вынесем.

— А ты что несешь? — спрашивают они у чемоданчика.

— Всё, — робко отвечает он.

Рюкзаки — народ добродушный, хоть и выглядят грубовато. Зато они многое повидали на своем веку: и трудности, и упорство, и настоящую красоту — всё это есть в горах. В рюкзаках тоже есть всё, что нужно человеку, когда ему приходится рассчитывать на самого себя. Поэтому ответ чемоданчика их не удивляет. Втянув животы, они стоят прямо, чтобы не придавить его.

А чемоданчик совсем оробел. Он ведь привык к нежному обращению. Девочка в белом всегда знает, как ему нужно стоять, на каком боку лежать. А здесь никого это не волнует, и всё в нем смешалось.

Я прихожу на вокзал, и опять впереди меня шагает мужчина в черном с девочкой в белом. Мне некогда долго ждать, поэтому я их обгоняю.

В камере хранения мне выдают картонный чемоданчик.

— Извините, это ошибка, — говорю я. — У меня был большой чемодан.

— Хорошенькое дело! — смеется приемщица. — Этак каждый может сказать: «Давайте мне чемодан побольше!» А я выдаю по номеру на квитанции.

Я стою растерянный. Мужчина в черном получает свой черный чемодан и мой большой чемодан в придачу.

— Это не наш. Наш чемоданчик маленький, картонный, — говорит девочка в белом и берет его у меня.

Приемщица уже не смеется.

— Можете мне сказать, что у вас в этом чемодане? — строго спрашивает она меня. Я начинаю вспоминать:

— Серый костюм, белая рубашка, желтые туфли…

За нами стоит женщина, которой нужны ее тринадцать сумок, за ней — семь больших бородатых гномов в шапках с помпонами, в полосатых шерстяных носках, с квитанциями на семь больших рюкзаков, за ними — женщина-башня, требующая свой огромный чемодан. И в самом конце очереди — владелец барабана.

— А у тебя что в чемодане? Долго мы будем ждать? — ворчит мужчина в черном.

— Всё, — говорит девочка в белом.

Приемщица видит, что мы говорим правду, и отпускает нас. Девочка уходит, унося свой картонный чемоданчик.

Каким прекрасным должно быть это «всё», которое умещается в картонный чемоданчик!

 

Загадочный ковер

Я человек скромный, незаметный. Чем бы я ни занимался, никто на меня внимания не обращает. Словно я пустое место.

«А может, я становлюсь невидимым?» — подумал я.

И действительно.

Поздоровался я на улице с бывшей одноклассницей, а она — ноль внимания.

Попал я как-то в одну компанию. Хозяева подавали кому руку, кому — кофе, кому — бутерброды с колбасой. Но мне не досталось ничего.

А когда я возвращался домой, сосед прищемил меня дверью и даже слова не сказал. Вот тогда-то, зажатый между дверями, я и понял окончательно, что стал невидимкой.

Чтобы проверить это, я решил спрятаться под ковром у соседей: интересно, заметят ли они что-нибудь?

И что же вы думаете? Я проторчал под ковром до самой весенней уборки квартиры, и никто меня там не заметил.

Весной меня свернули в рулон вместе с ковром и вынесли на улицу.

— Мальчики, с ковром будьте поаккуратнее! — предупредила мама, то есть соседка.

«Золотые слова», — согласился я с ней в душе.

Борис и Марек взвалили меня на плечо — и айда во двор! Я был не против, чтобы меня выносили из дому в ковре — всё-таки новое ощущение.

Во дворе меня перекинули через штангу, на которой выбивают ковры.

— Ты будешь держать, а я буду колотить, — сказал Марек.

— Нет, это ты будешь держать, а я буду колотить, — возразил Борис.

«Ребята, — подумал я, — мне все равно, кто из вас будет держать, а кто колотить — главное, держите меня как следует!»

И тут они оба отпустили меня. Хорошо, что в детстве я немало нависелся на этих штангах, иначе я бы непременно упал.

А потом во дворе только и было слышно:

— Бух!

— Ой!

— Бух!

— Ой!

«Бух» делал Марек, «ой» делал я.

Потом мальчики поменялись ролями:

— Бух! Бух! Бух!

— Слабак, бить не умеешь! — сказал Марек Борису. Он не знал, что у меня уже не было сил ойкать.

Теперь, вспоминая об этом, я удивляюсь, почему я не выбрался из-под этого чертова ковра.

Видно, тогда мне это не пришло в голову, потому что я висел вниз головой.

Мальчики сняли ковер, а я так и остался висеть на штанге.

— Вот видишь, ковер сразу полегчал, — сказал Борис.

Когда дома ковер расстелили на вымытом паркете, мама вскрикнула!

— Ой, что это?

На старом персидском ковре виднелся отпечаток какого-то распяленного чучела.

— Это что такое? — еще раз спросила мама.

Но ребята сами ничего не понимали.

Вскоре из их квартиры раздалось:

— Бух! Ой! Бух! Ой! Бух! Ой!

Это мама выколачивала пыль из мальчиков.

До сих пор я огорчаюсь, что их колотили из-за меня.

После взбучки мама тут же успокоилась, как всегда, и поспешила закончить уборку — вот-вот должны были прийти гости…

— Посмотри, Фердинанд, какой оригинальный ковер! — сказала гостья своему мужу.

— Да-да, он выглядит так загадочно!

На другой день они обегали все магазины, но так и не нашли нигде ковер с таким загадочным рисунком.

А теперь я расскажу вам, что было со мной.

Когда руки и ноги у меня совсем занемели, я слез со штанги и отправился домой. Видно, я стал вдруг очень заметным, потому что по дороге меня то и дело останавливали:

— Что с вами, пан сосед?

— Кто это вас так обработал, пан сосед?

— Ну и ну, пан сосед, да на вас просто лица нет!

И мне снова страшно захотелось стать невидимым. По крайней мере, до тех пор, пока я не пришел домой и не запер дверь на ключ.

 

Сумочка из оленьей кожи

Сказок на свете — миллион, но любимые сказки маленькой Вероники можно на пальцах пересчитать. Эти сказки ей рассказывал ее дедушка. Когда-то, очень давно, когда дедушка был еще молодой, многие его друзья уезжали за море на заработки. Дома они не могли найти себе работу. Вот почему дедушка в молодости семь раз переплывал море, хотя страшно боялся воды.

Про эти свои путешествия, про то, что он узнал тогда и увидел, дедушка и рассказывал свои сказки-рассказки: сказку Про последнюю лепешку, Про морскую болезнь, Про скребонёбы (так Вероника называла небоскрёбы), Про дедушку-ковбоя. Но самая замечательная сказка была Про сумочку из оленьей кожи.

Вероника всегда радовалась, когда мама наряжалась, собираясь в гости, в театр или на концерт. Это значило, что вечером придет дедушка, чтобы присмотреть за внучкой.

— Ну, дедушка, какая сегодня будет сказка? — спрашивала Вероника.

— Шама выбирай, какую хочешь шкашку, — шамкал дедушка.

— Ах ты, мой дедуля, — смеялась Вероника, — это тебе нужно кашку, ты же у меня беззубенький, шепелявенький!

Они съедали ужин, приготовленный мамой, и дедушка усаживался в глубокое кресло, закутывал ноги одеялом. Вероника знала, что у дедушки ревматизм. Эта болезнь бывает у людей, которые много плавали по морю.

Потом Вероника укладывалась в свою кровать.

— Ну, слушай, — начинал рассказывать дедушка.

— Однажды, когда я был еще молодым, я потерял работу. Тогда многие теряли работу, мало кто находил ее опять. Искал ее дома, в огороде, на поле, на улице в городе — работы нет как нет!

— А под кровать ты заглянул? — спрашивала Вероника.

— Заглянул.

— А в карман заглянул?

— Ясное дело, заглянул. В кармане было пусто. Вот тут-то я и понял, что работы мне здесь не найти, и поехал искать ее за морем.

— А почему за морем? — прервала его Вероника. — Ты же говорил, что потерял работу дома.

— Да, значит, сел я на пароход и поехал за море, — продолжал дедушка как ни в чем не бывало.

Но как только дедушка вспомнил про пароход, волны стали укачивать его, и он уснул. Вот так всегда. Только сказку Про морскую болезнь он рассказывал до самого конца, потому что морская болезнь не давала ему уснуть. Но Вероника не сердилась на него.

— Спишь, дедуля? — тихонько окликнула она его. — Не бойся, я буду за тобой присматривать.

И она начала рассказывать ему сказку, которую давно уже знала наизусть.

— Значит, так: когда мой дедушка был еще не дедушка, он потерял работу. Поехал он искать ее за морем. А на море началась у него морская болезнь. А когда он сошел с парохода, то увидел скребонёбы.

Потом дедушка нашел работу.

Он чинил людям туфли. И ботинки. А когда погода была хорошая, он выносил свою табуретку прямо на тротуар и там чинил туфли. На улице он больше всего любил работать. Он работал и смотрел на прохожих.

Однажды он ударил себя молотком по пальцам, потому что перед ним остановилась очень красивая барышня. Одна нога у нее была обутая, а вторая разутая. В одной руке она держала туфельку со сломанным каблуком, а в другой — сумочку из оленьей кожи.

Дедушка с радостью починил ей туфельку. Красивая барышня сказала ему спасибо, обула туфельку и хотела ему заплатить.

Барышня сунула руку в сумочку… и достала носовой платочек.

Сунула руку еще раз… и не достала ничего.

Понимаешь, у нее не было ни одной монетки!

А дедушка улыбнулся ей и говорит по-словацки:

— Платить не обязательно, душа моя. Мне довольно будет вашей улыбки.

И эта красивая заморская барышня поняла его и улыбнулась ему. И подарила ему на память свою сумочку из оленьей кожи, украшенную разноцветным бисером.

Она есть у дедушки до сих пор, только он забыл, где она.

Сказок на свете — миллион, но любимые сказки Вероники можно на пальцах пересчитать.

Больше всего мне понравилась сказка Про сумочку из оленьей кожи. Она затерялась где-то, ушла в прошлое, как всё то, о чем говорилось в дедушкиных сказках.

 

Королевская мантия

Собираясь в дорогу, я упаковываю самые необходимые вещи. Нелегкое это дело: сообразить, что мне необходимо, что может пригодиться, а без чего можно будет и обойтись.

Я открываю шкаф, открываю чемодан и задумываюсь.

— И думать нечего, бери меня с собой! — кричит пижама.

— И нас, и нас тоже! — шмыгают носом носовые платки.

Галстук берет меня за горло:

— Без меня ни шагу!

Рубашки, носки, брюки и свитера сломя голову бросаются в чемодан. В шкафу остается только старый халат.

— Куда ты собираешься? — спрашивает он меня.

— В дорогу.

— Далеко ли?

— А почему это тебя интересует?

— Просто хочу знать, куда мы едем.

— Халат мне не нужен.

— Как это не нужен? Халат всегда нужен.

— Больно ты много о себе воображаешь.

— Послушай, в чемодане всегда найдется для меня место.

— Ну вот еще, стану я путешествовать со старым халатом.

— А ты забыл, как мы проводили отпуск вместе? У меня в кармане до сих пор песок с пляжа. Каждая песчинка напоминает мне о нем.

— Что было, то сплыло. Сам видишь, какой ты обшарпанный. И не заговаривай мне зубы, я опаздываю на поезд!

Я захлопываю чемодан и мчусь без оглядки вниз по лестнице. В подъезде мне встречается соседка. Я сую ей ключ и прошу поливать цветы до моего приезда.

— Счастливого пути! — кричит она мне вслед, но я ее уже не слышу.

А того, что происходит тем временем в моей квартире, я и подавно не могу услышать.

В распахнутом настежь шкафу висит оскорбленный халат. Красный халат с широкими плечами и большим капюшоном.

— Я пан Жупан де Фроттé! — заявляет он. — Я оставлен здесь наблюдать за порядком в доме.

— Скажите пожалуйста, пан Жупан де Фроттé! — хихикают шлепанцы. — Можно подумать, что ты сам это придумал! Мы тоже смотрели эту сказку по телевизору.

— А вы, я вижу, тоже остались дома? — злорадно спрашивает халат.

— Что поделаешь, мы давно уже не выходим из дому. Не тот возраст.

Халат и шлепанцы недолюбливают друг друга, они по-разному смотрят на мир. Но только с ними халат может побеседовать обо мне и вообще о жизни.

…Время летит, на вещи садится пыль, цветы вянут.

И вот приходит с лейкой соседская девочка Виктория. Дома ее, конечно, зовут иначе, по-домашнему: Викинка.

— Ой! — вскрикивает она и хочет выбежать из комнаты. Но тут же соображает, что этот человек в распахнутом шкафу — всего лишь халат. Она подходит к нему поближе. Халат ей нравится: он такой красный-распрекрасный, с большим капюшоном.

— О, королевская мантия! — восторженно вздыхает она и снимает халат с вешалки. Одеть его не так-то просто. Рукава длинные, но их можно подвернуть. А длинные полы волочатся по полу, как настоящий шлейф.

Королева величественно прохаживается по комнате.

«Замечательно! — думает халат. — Из Виктории я сделал королеву, из комнаты — палату, из прихожей — дворцовые сени. И сам я уже не халат, а королевская мантия. Хорошо, что на свете есть дети!»

Виктория старательно поливает цветы, проливая воду, путаясь в мантии — но все это пустяки. Одна беда: в этой королевской палате нет зеркала, чтобы разглядеть себя с головы до пят.

Тут раздается звонок.

— Раздается громкий звон, выходи из сказки вон! — вздыхает Виктория.

Мама зовет ее:

— Викинка, выходи, я запру дверь. Цветы полила?

— Полила!

Виктория сбрасывает с себя мантию и убегает. Вешалка слишком высока — халат падает на землю.

Падения королей всегда неожиданны.

— А мы-то думали, что у тебя широкие плечи. Мы восхищались тобой, — говорят шлепанцы. — А оказывается, всё дело в вешалке!

Халат молчит. Печаль покинутых и забытых вещей ложится на него. Но он не подает виду. Он из настоящего фротте, которое все впитывает в себя.

А я ни о чем не догадываюсь. Приезжаю домой, распаковываю вещи, расхаживаю по квартире. И не догадываюсь, почему мне так уютно в старом красном халате.

Он меня любит. Он так долго ждал меня.

 

Четыре стороны света

У одной моей знакомой было четверо детей. И она дала им имена, которые начинались так же, как названия четырех сторон света: Северин, Вратко, Юро, Зоря.

Ей казалось, что ничего подобного еще не бывало на свете!

Пока дети были маленькие, они вечно расползались по углам. Но к ужину все собирались за столом посреди комнаты.

Мама любила, чтобы дети были рядом с ней, и не раз говаривала:

— Ах, до чего же славно сидеть всем вместе за одним столом!

А дети ничего не говорили, но им тоже было неплохо за общим столом. Можно было незаметно лягать друг друга ногами, можно было толкаться и показывать друг другу язык — и мама никогда не знала, кто начал первый.

Потом дети подросли и перестали лягаться. Ног под столом становилось все меньше и меньше, и наконец посреди комнаты остались лишь четыре ножки стола.

«Как же это могло случиться? — спрашивала себя мама. — Разлетелись дети на все четыре стороны света! Видно, не стоило давать им такие имена».

Стол видел, как она переживает, и сам переживал за нее.

Однажды осенью он сказал себе:

«Ну хватит! Я ведь не просто обеденный стол. Четверо школьников писали на мне свои сочинения. А в моем ящике до сих пор лежат карандаши и бумага. Не так уж трудно написать письма на все четыре стороны света».

Сказано-сделано. Стол написал четыре письма за один присест: так, мол, и так, приезжайте все к такому-то дню!

На севере письмо прочитал Северин, который стал водолазом. Когда пришло письмо, он как раз был под водой.

— Письмо из дома! — обрадовался водолаз Северин, вылез из воды и отправился домой.

На востоке письмо получил учитель Вратко. Он проверял в это время диктанты своих учеников. Прочтя письмо, Вратко не нашел в нем ни одной ошибки, поставил ему пятерку и поехал.

Юро на юге хотел стать поэтом. Письмо пришло в тот момент, когда он писал:

— Кажется, я написал правду, — сказал Юро. — Пора домой!

На западе письмо прочла Зоря, ставшая звездой экрана. В тот день она снималась в фильме «Цветы для моей мамы». Зоря тут же сделала из цветов букет и поспешила к своей маме.

«Не случилось ли чего-нибудь? Здорова ли мама?» — думали дети, спешившие домой со всех четырех сторон света.

А стол был очень доволен своей выдумкой. Теперь он стал думать, как бы ему получше встретить детей. Для гостей ведь всегда накрывают праздничный стол.

Когда-то дети говорили: «Самый лучший стол бывает на Новый год!»

Вспомнив эти слова, стол накинул на себя праздничную скатерть, украсил себя свечками и сосновыми ветками. Труднее всего было достать карпа, которого полагается подавать на новогодний стол. Остальное было пара пустяков.

Приехав домой, дети обрадовались встрече: «Вот мы и снова вместе!» Они вошли в комнату и остановились в изумлении.

На столе светился янтарный мед, печенье, яблоки, инжир, орехи, изюм. Новогодний карп на большом блюде приветственно махал им хвостом.

Повсюду развевались красные ленточки, бенгальские огни дождем рассыпали искры, на столе весело позванивали бокалы.

— Странно! Почему это стол накрыт как на Новый год? — удивились дети. — Ведь сейчас еще только осень! Что это наша мама придумала?

И стол, который был не так уж глуп — ведь на нем делали уроки четверо детей — понял, что сделал ошибку.

— Нам бы следовало почаще навещать маму, — сказала Зоря.

— И почаще справляться о ее самочувствии, — сказал Вратко.

— Мамочка, ты здорова? — спросил водолаз Северин, и Юро незаметно лягнул его под столом.

«Они опять лягаются как дети! — подумал стол. — Вернулись старые добрые времена! Ай да я!»

И на радостях он пустился в пляс.