Глава первая

К полуночи паб «Шальной эсквайр» был забит посетителями до отказа. Так всегда было в это время. Мальчишки, работавшие в пабе и разносившие посетителям пиво и нехитрую еду, кое-как состряпанную Одноглазой Мери, без устали бегали по залу. Лишь к утру они начнут уставать и спотыкаться, но сейчас дети еще полны сил. В пабе было так накурено, что проносившиеся с подносами в руках мальчишки, казалось, разрезали своими телами задымленный воздух, струившийся по залу клубами. Ярчайшие представители лондонского района Уайтчепл, те самые отбросы общества, которыми интересовалась лишь полиция, были неизменными посетителями этого заведения. Паб «Шальной эсквайр» находился как раз посреди района на Кливленд-стрит, поэтому в него любили захаживать проститутки, замерзавшие на улице и желавшие пропустить по стаканчику грога, сутенеры, периодически выходившие из паба за сбором денег с жриц любви, воры, караулившие клиентов побогаче, пьянчужки, нищие, те, кто не сумел выколотить за день из проходящих мимо прохожих приличное подаяние и, стало быть, не мог рассчитывать на ужин в приличном заведении.

В углу у окна, рядом с засохшим, казалось бы, еще сто лет назад фикусом сидел невысокого роста мужчина и, покуривая толстую сигару, поглядывал на посетителей. Котелок скрывал верхнюю половину его лица, нижнюю половину прикрывала рука в перчатке, придерживающая сигару. Видны были только глаза посетителя, маленькие, темно-карие и чрезвычайно подвижные, словно бы представлявшие собой отдельные живые существа. Они беспрестанно двигались, перебегая от одного посетителя к другому, казалось, обшаривая его, обнюхивая и перебираясь на следующего. Перед посетителем стояла большая кружка пива, которую он изредка подносил к тонким губам, предварительно вынув изо рта сигару. Тогда-то и можно было заметить на подбородке мужчины красноватый, видимо, полученный совсем недавно шрам, пересекавший наискось нижнюю часть подбородка и уходивший к горлу. Там шрам сливался с узорным изображением саламандры, вытатуированной давным-давно в далеком Китае одним умельцем. Ярко-красный хвост саламандры переплетался с красным шрамом, образуя дополнительный узор. Морда саламандры, наколотая зеленой тушью, начиналась прямо за ухом посетителя. Казалось, будто она нашептывает что-то своему хозяину.

Посетителя паба «Шальной эсквайр» звали Джимом Мак Кинси, но жителям Уайтчепла он был более известен под кличкой Хитрый Шотландец или же просто для краткости Шотландец. Это был, пожалуй, самый знаменитый сутенер в нынешнем Лондоне. Именно его девушек убивал Джек Потрошитель. Шотландца часто таскали в Скотленд-Ярд, где его подолгу допрашивал инспектор Эберлайн. Затем о нем пронюхали журналисты и валом повалили в «Шального эсквайра», дабы взять интервью у сутенера, с чьими девушками по-зверски обошелся знаменитый серийный убийца. Однажды, позарившись на обещанные «Дейли кроникл» деньги, Шотландец пообщался с одним из пишущих пройдох, не преминув в конце статьи объявить, что начинает личную охоту на Джека Потрошителя. На следующее утро газета вышла в свет, а той же ночью неизвестный напал на Шотландца и попытался перерезать ему горло. Шустрый сутенер, побывавший несколько раз в тюрьме и славившийся тем, что никому не давал спуску, еле унес ноги от нападавшего, старательно прикрывая израненные горло и подбородок руками. Ему пришлось бы худо, так как незнакомец, напавший на него, был не из тех, кто бросает добычу, но, удирая, Шотландец умудрился запутать того в многочисленных проулках, кои он за время обхода девочек успел исследовать вдоль и поперек.

Беспрестанно бегавшие глаза Хитрого Шотландца остановились на только что вошедшем и беспомощно озиравшемся вокруг маленьком юрком человечке в золоченом пенсне и клетчатом пальто, таком длинном, что оно доходило ему до пят. Шотландец поднял руку, помахал коротышке и тотчас же снова прикрылся. Едва обладатель золоченого пенсне, увидеть которое в этом районе Лондона можно было столь же редко, как гуляющего слона, уселся напротив сутенера, как к нему подскочил мальчик с кружкой пива в руках. Коротышка отрицательно замахал рукой, отчего мальчику стал хорошо виден перстень на мизинце с изображенными на черном фоне угольником и циркулем, символами масонов.

– Нашли его? – деловито спросил Хитрый Шотландец у коротышки.

Тот часто закивал головой. Коротышка был весьма известным в преступных кругах Лондона адвокатом, часто защищавшим в суде интересы сидевшего напротив сутенера.

– Да. Только поторопитесь, на него уже успел выйти наш общий знакомый, инспектор Эберлайн.

Сутенер хмыкнул.

– Фрэд знает свое дело, – сказал он с той фамильярностью, которую никогда бы не допустил в разговоре с инспектором Эберлайном, находясь с ним лицом к лицу – Так где же он обитает?

Коротышка покачал головой, всем своим видом давая понять, что ни на дюйм не доверяет сутенеру. Тот снова хмыкнул и, достав из кармана пачку банкнот с изображением королевы Виктории, положил их на стол перед адвокатом. Пачка в тот же миг, словно по волшебству, исчезла в объемистых карманах длинного пальто коротышки.

– Особняк на Литтл-Райдер-стрит. Только имей в виду, там стоит констебль.

Шотландец испытующе посмотрел на адвоката:

– Ты уверен, что это он?

– Я? Нет, – неожиданно ответил носитель пенсне. – Я же адвокат, я никогда ни в чем не уверен, кроме собственного гонорара. А вот инспектор Эберлайн уверен. Поэтому он поставил констебля следить за особняком, а сам со своим жирным помощником отправился к главе Скотленд-Ярда за разрешением на арест. Правда, его помощник много болтает, а некоторые констебли хорошо слушают. Так что информация, как говорится, из первых рук.

– Похоже, этот Джек Потрошитель большая шишка, раз Фрэд поехал сначала за разрешением, – заключил сутенер.

Адвокат ушел, а следом за ним вышел и сам Хитрый Шотландец.

* * *

Все люди моего круга после окончания университетов отправляются в путешествие. Желание увидеть мир было и у меня. Обычно юные джентльмены отправлялись в континентальную Европу, объезжая страну за страной, пока не добирались до воспетой лордом Байроном Греции, где их путешествие заканчивалось. Обратно они добирались до Англии водным путем, огибая Средиземное море и проплывая берегами Атлантического океана мимо Испании и Франции, изредка высаживаясь около самых живописных руин.

Что ж, это неплохое времяпрепровождение, однако оно было не для меня. Я предпочел то, о чем мне с таким восторгом рассказывали в свое время кузина Долорес и тетя Аделаида. Я жаждал путешествия в далекую и экзотическую Индию. А еще далее этой замечательной страны лежал удивительный и загадочный Китай, о котором я столько слышал, но ни разу не общался хотя бы с одним человеком, побывавшим там.

Мы, англичане, исстари являемся путешественниками, нас влечет неизведанное, нам необходим соленый морской воздух, этот неизменный спутник путешествий. Открывать далекие страны, бывать там, где ранее не был никто, – это у нас, англичан, в крови. И вот, в течение года окончив все дела, которые накопились вследствие передачи наследства, а также получив официальные геральдические бумаги на право ношения титула, я добрался в дилижансе до Бристоля, откуда отплыл, подобно героям Стивенсона, в поисках приключений.

Итак, я отплыл на корабле ранним утром осенью 1878 года от Рождества Христова. Пересекши Ла-Манш, я высадился на берег и нанял дилижанс, который отвез меня в сердце Франции, Париж. Следует начинать постепенно, говорил я себе, фланируя по улицам французской столицы и любуясь ее достопримечательностями. Сначала мне хотелось испытать привкус порока и фривольности, который, по словам моих университетских приятелей, успевших съездить в Париж во время каникул, так и витал над этим городом. Надо отметить, начало было весьма удачным. Я посетил всемирно знаменитый «Мулен Руж», где имел удовольствие полюбоваться на вызывающе вульгарный, но тем не менее обворожительный кордебалет, составляющий главное действующее лицо этого прославленного кабаре. Удивительно, но, как мне пояснил соотечественник, случайно оказавшийся рядом, канкан, танец с вызывающими движениями ног, закидываемых танцовщицами аж до головы, французы привезли из своей африканской колонии Алжир, где его танцевали грязные крестьянки во время празднования окончания сбора урожая. Сами девушки-танцовщицы, столь грациозные на сцене, при близком знакомстве оказались развязны, пошловаты и жадны, отчего знакомство продолжалось недолго. Я побывал также в опере, в которой принято слушать более соседей, представителей аристократических фамилий и знаменитостей, имевших абонемент в соседнюю ложу, нежели певцов, сплошь итальянцев. Оперу посещали в основном мои соотечественники, прибывшие в Париж, как и я, в надежде развеяться. Многие из них, наслышанные о знаменитом карнавале в Венеции, собирались после Франции посетить Италию.

Поход в увеселительный парк Фоли-Бержер не произвел на меня никакого впечатления. Я искал возбуждения, искал чего-то, что могло затронуть струны моей души столь тонко, что я вначале и не заметил бы этого нажима, который все более усиливался бы, пока не вызвал подобие оргазма, потрясающего нервы и туманящего мозг. Вот тогда, возможно, я не счел излишним предаться близости даже с продажными женщинами, во множестве гулявшими в зимнем саду Фоли-Бержер. Но, увы, то, чего я искал, лежало совсем по другую сторону земного шара, отнюдь не в Париже. Здесь же я столкнулся с раздутым чванством, гордостью и тщеславием, непонятно чем питающимся, и конечно же пошлостью и вульгарным времяпрепровождением. Так что мнение моих соотечественников, считающих французов недалекими, грубыми и падкими на низменные удовольствия, полностью подтвердилось. Удивительно, но именно в зимнем саду Фоли-Бержер я столкнулся с тем фактом, что приличных парижанок невозможно было отличить от продажных женщин. И те, и другие одевались с откровенностью, свойственной женщинам, привыкшим вызывать плотские желания. Парижанки, впрочем, как и остальные француженки, имели внешность, к которой у меня не лежала душа. Они были чернявы, носаты и излишне жеманны. В общении они беспрестанно кокетничали, так что было совершенно непонятно, то ли они флиртуют, то ли готовы сразу отдаться за деньги.

Кульминацией стало ночное кружение в фиакре по Елисейским полям. Сотни парижан, выбравших осенним вечером этот способ досуга, сидели с гордым видом в своих фиакрах и, подобно мне, беспрестанно кружили по залитому бесчисленными огнями бульвару взад-вперед. Это была самая настоящая ярмарка тщеславия со своими звездами, разряженными в самое дорогое, что у них есть, и сидевшими в роскошных фиакрах, колясках и каретах, и со своими аутсайдерами, взиравшими с тротуаров на бесплатное театрализованное действо. Мой экипаж, стиснутый со всех сторон другими фиакрами, двигался вдоль Елисейских полей, с трудом рассекая тяжелый воздух, напоенный потом, женскими духами и старческими притирками, не оставлявшими места чистому кислороду.

Таков был истинный Париж, город продажных женщин, дешевых развлечений и низменных удовольствий, где в открытых с раннего утра кафе содержанки между первой и второй чашками кофе сообщают своим «попечителям», в котором часу они готовы их принять в свои объятия. Взяв с Парижа свою дань, я отправился далее.

Путь мой лежал в Италию. Не собираясь нигде особенно задерживаться, я хотел лишь полюбоваться знаменитым венецианским карнавалом, который хвалили встретившиеся в Париже знакомые. Там-то со мной и произошло маленькое приключение, разнообразившее начавшее уже приедаться путешествие.

Карнавал в городе, погруженном в море и, как считают тамошние жители, постепенно в него уходящем, начинался с красочной гонки местных гребцов на своих узких смешных лодках, именуемых гондолами, по многочисленным каналам. Увешанные гирляндами цветов и ярко раскрашенные гондолы представляли различные части этого некогда вольного города, в которых обосновались отдельные цехи ремесленников, ныне совершенно утративших свои навыки, но оставивших за собой право иметь гербы, флаги и глав гильдий. Я стоял на балконе у здания ратуши и с интересом наблюдал за приближавшимися лодками, управляемыми с необычайной ловкостью юными гребцами, когда мое внимание привлекла удивительно красивая женщина, с чувством болевшая за одну из гондол с балкона. Ее непосредственность и открытое благоволение к участнику были столь обворожительны, что я невольно залюбовался ею. Итальянка, а не было никакого сомнения, что женщина была местной жительницей, была чрезвычайно привлекательна. Огромная копна густых черных волос, затейливо уложенных в тугой узел под костяным гребнем с вставленным в него опалом, оливкового цвета кожа на открытых по локоть руках и крупной груди, поддерживаемой низким корсетом, тонкие пальчики, миндалевидный разрез темных загадочных глаз, пухлые губки, высокие скулы, маленький носик с непременной горбинкой – все это выдавало в женщине правнучку прославленных римских легионеров, покорителей половины мира. Легкое белое платье прекрасно подчеркивало узкую талию, большую грудь и длинную шею женщины. Заметив краем глаза мой интерес к ее персоне, незнакомка не ушла с балкона, как это сделала бы англичанка, и не принялась строить глазки, как непременно бы поступила француженка, а продолжала следить за гонкой, уже практически приблизившейся к своему финишу – водному заливу перед ратушей. Уже через секунду она совершенно забыла о моем присутствии и с жаром принялась аплодировать и подбадривать гонщиков вместе с остальными.

Гонка закончилась явно не в пользу гондольера, за которого столь горячо болела очаровательная незнакомка. Как только одетый в костюм придворного шестнадцатого века глашатай объявил победителя, женщина выругалась по-итальянски, повернулась ко мне и в упор на меня посмотрела. Я счел должным поклониться и извиниться перед ней за то, что так бесцеремонно разглядывал ее все это время. Высокомерно оглядев меня с ног до головы, незнакомка разжала свои полные губки и томно произнесла:

– Англичанин!

Я счел должным еще раз извиниться и уйти с балкона, но едва лишь моя нога ступила на ступеньку, ведущую вниз, как незнакомка легонько хлопнула меня по плечу своим изящным веером.

– Сэр англичанин, – со смешным акцентом, коверкая слова, произнесла она. – Не так-то вежливо с вашей стороны бросить меня, унеся мое сердце.

Честно говоря, я не совсем понял, что подразумевала прелестная незнакомка, говоря об унесенном сердце, однако догадался, что сумел ее заинтересовать. Опершись о подставленную мной руку, она сошла с балкона и проследовала в большой зал первого этажа, где играл оркестр и стояли во множестве небольшие столики. Едва мы уселись за один из них, как к нам подскочил официант и с услужливым выражением на лице обратился к моей спутнице с некоей итальянской скороговоркой, более походившей на тарабарщину, нежели на человеческую речь. Помню, в тот момент я подумал: «Неужели на этом языке говорил великий Данте?» Несмотря на то, что официант тараторил без устали, я сумел разобрать, что обращался он к незнакомке исключительно «синьора графиня». Что ж, хотя бы моя спутница не была одной из падких до денег продажных женщин, коих в Италии оказалось даже больше, чем во Франции. Хотя, насколько я наслышан, в Италии титулы раздаются направо и налево, а потому доверять такому обращению было непростительно. Правда, при упоминании официантом слова «графиня» женщина шикнула на него, скосив глаза в мою сторону, что говорило в пользу ее высокородности.

Вскоре убежавший прочь официант вернулся и поставил на столик заказанный графиней лимонад в большом стеклянном кувшине и большую плетеную корзину с фруктами. Я, с позволения незнакомки, уселся подле нее, и мы принялись оживленно болтать, наслаждаясь прохладным лимонадом и спелыми сочными фруктами. Графиня оказалась прекрасной собеседницей, умевшей и желавшей поддерживать разговор в легком непринужденном тоне, ни к чему не обязывающем и приятном. Похоже, решил я, у меня назревал увлекательный роман.

И точно, синьора графиня, несмотря на все мои настойчивые уговоры, наотрез отказалась назвать свое имя.

– Если тебе так угодно называть меня как-то, то пускай мое имя будет Коломбина, – весело смеясь и показывая мне ровные белые зубки, заявила она. – Надеюсь, ты понимаешь, что я – замужняя дама, которая не хотела бы запятнать свою репутацию?

Я счел этот довод убедительным.

– Итак, графиня Коломбина, – обратился я к ней, – каковы же ваши планы на сегодняшний вечер?

– О! – воскликнула незнакомка, услышав, что я обращаюсь к ней с приставкой титула. Какая еще графиня? Нет-нет, ты что-то путаешь, дружок. Мои планы? Веселиться! Ведь сегодня ночь карнавала. Боже, Иисус Мария! – тут же всплеснула она руками. – У тебя же нет костюма.

И, оставив на столе недопитый лимонад и фрукты, графиня с присущей южанкам импульсивностью схватила меня под руку и чуть не силком поволокла в большое ателье напротив. Только после многочисленных примерок и уговоров я выбрал себе подходящий костюм. Если быть откровенным, каким я и хочу выглядеть в этих записках, я предпочел бы костюм Пьеро. Мне казалось, что мой характер и моя английская флегма лучше всего подходят для этого образа. Однако графиня настояла, чтобы я натянул на себя клетчатый костюм неизменного спутника и постоянного соперника Пьеро – веселого Арлекина. Костюм был чрезвычайно тесен, обтягивал мои чресла, но незнакомка утверждала, что он мне очень идет, к тому же хорошо подчеркивает прекрасную юношескую фигуру. Графиня так увивалась вокруг меня, когда я мерил костюм, постоянно поправляя его, что я без конца чувствовал ее пальцы, скользящие по телу. Через изящные подушечки этих пальцев иной раз проскальзывали искры желания. Клянусь, я это чувствовал. Коломбина напомнила мне Долорес, отчего мой член внезапно встал прямо в примерочной. Графиня, как я ни старался спрятаться, все-таки увидела этот инцидент и прореагировала на него.

– Ого! – сказала она. – А мне казалось, что все англичане такие холодные и невозмутимые.

Через некоторое время незнакомка сама облачилась в костюм, отражавший избранный ею псевдоним, так что вместе мы смотрелись неплохо – Арлекин и Коломбина. Оставив у владельца ателье одежду, мы отправились кататься по вечерней Венеции на гондоле. Плывя по многочисленным каналам, мы изредка останавливались прямо у дверей, около которых сидели старые матроны, продававшие козий сыр, фрукты, вино и свежий, только что испеченный пшеничный хлеб.

Это был прекрасный вечер. Где-то недалеко играли оркестры, нанятые богатыми туристами, всюду звучали смех и оживленные разговоры, которые нисколько не нарушали уединенности нашей прогулки. Я возлежал подле Коломбины на подушках, раскиданных по полу гондолы, накрытому ворсистым ковром, любовался закатом, который, к моему величайшему сожалению, слишком быстро исчез с горизонта, и поедал нехитрое угощение, купленное у одной из матрон, запивая его легким домашним вином. На небе зажглись первые звезды, составившие компанию уже давно гулявшему по небу месяцу, и я, ощутив внезапный порыв чувств, потянулся к моей прелестной незнакомке. Она потянулась ко мне в ответ, и только наши уста сомкнулись в сладостном поцелуе, как гондольер, оглядевшись вокруг и убедившись, что никто за нами не наблюдает, подло ударил меня сзади по голове припасенной заранее дубинкой. Я тут же потерял сознание.

* * *

Я конечно же, как и многие просвещенные люди моего времени, читал роман французского писателя Александра Дюма «Граф Монте-Кристо». И естественно, что я не мог не помнить знаменитое похищение юного виконта Альберта де Морсера римскими разбойниками. Хотя литературные достоинства французского романиста оставляли желать лучшего, я все же не мог отказать себе в удовольствии думать, что где-то в цивилизованной Европе сохранились шайки головорезов, промышлявших разбоем и грабежом в темных лесах и около заброшенных старинных руин. Мне казалось, что это должно быть где-нибудь в далекой и загадочной Трансильвании. Но мне и в голову не могло прийти, что их жертвой станет моя скромная персона.

Я медленно приходил в себя. Какая все-таки низость нападать на человека, да еще сзади, в тот самый момент, когда он, в ожидании нежных ласк, целует обворожительную женщину. Оглядевшись по сторонам, я обнаружил, что нахожусь в небольшой комнате с плотно закрытым ставнями единственным окном, за которым, что естественно для Венеции, слышался мерный плеск воды. Я попытался встать, но обнаружил, что мои руки крепко Связаны за спиной. Еще раз оглядев комнату в поисках чего-нибудь, способного помочь мне освободиться от пут, я обнаружил – какая удача! – сваленные в углу рядом со столом те немногие вещи, что были со мной: шутовскую треуголку Арлекина, в костюме которого я до сих пор пребывал, и неизменную трость с круглым массивным набалдашником из слоновой кости, весьма увесистым и явно приспособленным для того, чтобы проламывать им головы противников. Таковые трости рекомендуют в Англии путешественникам-джентльменам, отправляющимся в далекие страны. Трость была сделана мастером Питером Блакстоуном и имела внутри секрет, из-за которого, собственно говоря, она мне и приглянулась. Подползши к вещам, я повернулся к трости спиной, схватил ее в руки и стал быстро отвинчивать массивный набалдашник. На лбу мгновенно выступили капли пота, так как в комнате было очень влажно. После некоторых усилий набалдашник отвинтился и, соскользнув с рук вниз, наполовину освободил из трости скрытое узкое лезвие, чрезвычайно острое и упругое, выкованное, закаленное и заточенное лучшими мастерами холодного оружия. Я тут же поднес узлы на моих руках к лезвию и, крепко упершись, принялся старательно перетирать веревку. Прислушавшись, я обнаружил за дверью приближающиеся голоса. Один из голосов явно принадлежал графине Коломбине, второй и третий были мужскими, грубыми и немного возбужденными. Из всей тарабарщины, на которой изъяснялись мои тюремщики, я смог явственно расслышать лишь постоянные обращения к Коломбине «графиня» и несколько раз недовольно повторяемое разбойниками «сэр». Видимо, речь шла обо мне.

Наконец веревки, опутывавшие мои руки, ослабли, в тот же миг дверь в комнату распахнулась, и на пороге показалась давешняя прелестная незнакомка в сопровождении двух мужчин грубого вида, одного из которых я сразу же признал. Это был гондольер. Второй, по-видимому, главарь шайки, держал в руках старинный кремниевый пистолет, скорее всего, единственное оружие, которое смогли достать мои похитители.

Конечно, я мог сразу же вскочить и броситься на мужчин, тем более что самого крепкого, с виду главаря, я был выше на полголовы и без сомнения тренированнее. Однако мне захотелось узнать о представителях профессии-анахронизма побольше, и я предпочел сделать вид, что все еще нахожусь во власти разбойников. Поэтому я изобразил на лице испуг, чем немало порадовал похитителей. Главарь бросил на меня полный напускной свирепости взгляд, покрутил перед носом старинным пистолетом и прорычал что-то на непонятном языке. Затем он отошел и кивнул головой Коломбине. Та перевела:

– Ты находишься в нашей власти. Мы хотим получить за тебя выкуп. Надеюсь, твои родители не откажут нам в этой любезности?

– Я сирота, графиня, – сказал я незнакомке.

Женщина засмеялась, блеснув в полутемной комнате своими белоснежными прелестными зубками, и что-то сказала мужчинам. Те дружно изобразили нечто вроде лошадиного ржания, называемого у низших классов веселым смехом.

– С чего ты решил, что я графиня? – вновь обратилась ко мне с вопросом Коломбина. – Меня зовут Графья!

Тут-то я вспомнил, что слышал недавно от одного знакомого, что в Италии действует опасная шайка, похищающая богатых иностранцев и возглавляемая отъявленной негодяйкой Графьей, женщиной, по слухам, весьма недурной наружности, на которую-то и клюют незадачливые путешественники. Правда, красивая наружность не мешает Графье посылать родственникам похищенных части их тела в доказательство серьезности своих намерений в случае невыполнения требований. Итальянские власти уже несколько лет пытались поймать опасную разбойницу, но, как видно, пока что без особого толку.

– Тогда мы отправим наши требования твоему адвокату. Ведь у англичан всегда имеется адвокат, – с уверенностью в голосе сказала Графья. – А чтобы они осознали срочную необходимость твоего освобождения, Пабло отрежет тебе ухо.

Гондольер кивнул головой и достал из-за пазухи небольшой нож с чрезвычайно узким, резко загнутым лезвием, называемый гарпией. Таким ножом сложно сразу убить человека, однако же им удобно калечить, так как загнутое лезвие легко впивается в кожу и разрезает его, чуть ли не вырывая внутренности.

Медлить дальше было опасно. Я вскочил на ноги, одним махом скинув веревки. От неожиданности разбойники застыли на месте. На стоявшем рядом со мной столе лежала половина хлебного каравая, такого старого, что им можно было колоть орехи. Недолго думая, я схватил в руку каравай и, почти не целясь, метнул его в голову главаря, первым опомнившегося от моего неожиданного освобождения и уже начавшего целиться из пистолета. Каравай, с шумом рассекши воздух, ударил прямо в лицо похитителю. Тот охнул и без чувств упал на пол. Из его виска тотчас потекла темная вязкая кровь. Видимо, я пробил ему голову, так как он больше уже не очнулся. Таким образом, мое увлечение регби спасло мне жизнь.

Пабло, второй разбойник, бывший гондольером, тоже опомнился и бросился на меня с ножом в руках. Я выхватил из трости саблю и помахал ею перед самым его носом. Подобное было для разбойника полнейшей неожиданностью. Теперь перед ним стоял не безоружный и глупый иностранный путешественник, столь легко попавшийся в сети, а хорошо вооруженный джентльмен, только что убивший главаря банды.

Битва была недолгой. Легко отбив слабую атаку ножом, я сделал молниеносный выпад именно так, как учил в университете учитель фехтования, и пробил подлое сердце разбойника. Удар был столь точен и быстр, что на грязно-белую рубашку Пабло вытекла лишь маленькая капелька крови.

Едва разбойник упал, как я повернулся к стоявшей в углу Коломбине. Та сжимала в руках пистолет и целилась в меня. До этого момента выстрелить в меня мешал загораживающий мою фигуру Пабло, но теперь между нами никого не было. Я нарочито медленно стряхнул с лезвия кровь и, глядя прямо в глаза женщине, стал наступать на нее. Коломбина зажмурилась и нажала на курок. Это был самый захватывающий момент битвы, ведь я не знал наверняка, выпал ли кусок свинца, заменявший пулю, из упавшего со стуком на пол старинного пистолета или нет. Мог быть еще сбой слабого бойка, столь характерный для подобного раритетного оружия, а также порча кремния. В общем, пистолет не выстрелил. Коломбина испуганно уставилась на пистолет, затем на меня, неторопливо приближавшегося к ней, и снова выстрелила. Вновь неудача.

– Так что вы говорили, графиня, по поводу отрезания уха? – спросил я и взмахнул саблей.

Видимо, в первую секунду знаменитая разбойница ничего не почувствовала, лишь увидев упавшее на пол собственное ухо, столь ловко отсеченное мной, она завизжала и выскочила из комнаты. Я подождал какое-то время, затем подцепил кончиком сабли отрезанное ухо и двинулся следом. Выйдя из комнаты, я пошел по длинному узкому коридору, заглядывая поочередно в многочисленные комнаты, что шли по правую его сторону, хотя кровавый след из множества капель на полу ясно указывал, что жертва спряталась в самой дальней из них. Осторожность не помешает, ведь такая хитрая бестия, которую столь долго не могли поймать итальянские власти, могла воспользоваться уловкой и ввести меня в заблуждение.

«Хищник идет, прячьтесь, звери», – напевал я про себя строку из стихотворения моего соотечественника.

– Коломбина, ты где? – тихо воскликнул я, остановившись перед последней дверью, за которой скрывалась разбойница. – Твой Арлекин жаждет встречи с тобой.

Я затаил дыхание и прислушался. После долгой тишины, так тревожащей душу, натянутые до предела женские нервы не выдержали, и мнимая графиня, всхлипнув, заскулила, точно сука, загнанная в угол злобным мясником, у которого она порывалась стащить со стола кровяную колбасу. Стон прошел через мое тело, точно электрический разряд, продемонстрированный мне во время одной из лекций в университете, заставив сердце разогнать по телу кровь и разбудить воображение. Решительным жестом я выбил ногой дверь последней комнаты, за которой скрывалась жертва, и вошел в полумрак открывшейся бреши. Женщина, действительно в этот момент похожая на загнанную суку, взвизгнула и вжалась в угол комнаты.

Сначала я изнасиловал Коломбину, применив к ней все известные мне способы соития, истинное количество которых, к моему глубочайшему огорчению, в то время я еще не знал и пользовался тем немногочисленным, что имел в запасе. Изнасилование несчастной, запуганной и истекающей кровью, прямо на пыльном полу в полутемной комнате незнакомого города незнакомой страны так возбуждало меня, особенно ощущением безграничной власти над жертвой, что я никак не мог остановиться. Но и обессилев физически, я не обессилел морально. Едва встав с Коломбины, я поднес саблю к ее лицу. Измученная до крайности женщина тупо уставилась на некий предмет висевший на кончике сабли.

– Ешь, – негромко приказал ей я Догадавшись, что перед ней ее же собственное ухо, знаменитая разбойница наводившая ужас на несчастных путешественников, жалобно заплакала. Я подошел к окну и распахнул ставни, чтобы лучше видеть наказание. Ночной воздух проник в комнату, обдавая приятной прохладой.

– Ешь, – повторил я.

Мнимая графиня взяла в рот ухо и принялась с хрустом жевать его. И в этот же самый миг венецианский карнавал достиг своей кульминации. Внезапно раздался громкий хлопок, и в небе раскрылся многоцветный, ослепительный фейерверк. Все мое тело всколыхнулось, я метнулся к несчастной жертве, поднял ее на ноги и начал пребольно колоть кончиком сабли Коломбина, путаясь в разорванном платье бегала от меня по комнате, но сабля неизменно настигала ее восхитительное тело оставляя на нем новые шрамы. Лишь когда женщина упала, не в силах пошевелиться от наступившего болевого шока, я со всего маху полоснул по ней всем лезвием затем для верности ткнул острием прямо в сердце и только после этого с чувством выполненного долга вышел из дому. К дверной ручке была привязана гондола та самая, на которой я катался. Я встал подобно местным гондольерам, за весло и медленно греб, наслаждаясь прелестями архитектуры, ночных видов, фейерверка и освежающим морским бризом. Да, определенно в этом путешествии было нечто восхитительное. Именно в те минуты передо мной впервые открылись просторы выбранного мною пути.

* * *

Если в начале своего путешествия я был крайне разочарован тем, что мне пришлось испытать в Париже, и даже хотел было вернуться домой, в Англию, то после посещения Венеции во время карнавала и небольшого, приятного во всех отношениях приключения, случившегося там со мной, я в корне изменил мнение и, оставив мысли о возвращении, пустился вновь навстречу неизведанному. Путь мой лежал через Средиземное море в сторону юга и засушливой Аравии. Прибыв в Египет, эту колыбель человеческой мысли на Земле, я был поражен тем, как разнообразна жизнь. Еще совсем недавно меня окружала неприхотливость европейской цивилизации, и вот уже ее место заняла вычурность арабского Востока.

Я побывал в Каире, этой Мекке мусульманских торговцев, прогулялся по Александрии, где сосредоточилась, казалось бы, сама мудрость Востока. Я осмотрел пирамиды, древнее которых нет построек на Земле. Я видел бескрайнюю пустыню, чьи пески неуклонно надвигались на плодородные земли, из века в век захватывая и поглощая новые куски. По этой пустыне можно было путешествовать более года и ни разу не встретить селений.

Жизнь в Египте начиналась с заходом солнца. Я возблагодарил бога, что, послушавшись опытных путешественников, рассчитал время своего пути таким образом, чтобы оказаться в этом жарком крае поздней осенью, когда солнце уже не столь жестоко. Едва жара спадала, как сотни лавочек распахивали свои гостеприимные двери, зазывалы выстраивались перед входом и заманивали вас великолепно выделанными коврами, узорчатыми тканями, редкостной красоты чеканными медными и бронзовыми посудинами, невиданными сластями и еще множеством всего, от чего голова ваша шла кругом и вы переставали понимать, в каком мире находитесь. Тысячи кофеен и кабачков открывали перед вами двери. Оттуда звучала музыка, негромкие голоса, оттуда шел одуряющий аромат свежего кофе, сваренного непременно с пряностями. Этот аромат смешивался с кухонными запахами, столь нежными, что нос сам вел вас в кофейню. И вот вы уже проходите, провожаемые постоянно кланяющимся хозяином, чрезвычайно гостеприимным и радующимся вашему визиту. Вы садитесь на постеленный коврик, поджав под себя по-турецки ноги, перед вами ставят воду, и мальчик-араб моет вам руки.

Едва лишь вы приступаете к еде, как музыканты с невообразимыми для европейца музыкальными инструментами усаживаются подле и начинают наигрывать нечто тягучее и монотонное. Тут же откуда-то из занавешенной ниши выходит полуголая девушка в шароварах, босоногая, с открытым торсом, но плотно закрытой цветастым платком нижней частью лица, и начинает выделывать животом немыслимые для европейки движения. Она двигает сначала животом, затем бедрами в такт музыке, которая звучит все громче и быстрее. Вы смотрите на это буйство, и постепенно ваша плоть набухает и напрягается. Вас охватывает плотское желание, и в тот самый момент, когда вы уже готовы броситься на девушку, музыка внезапно смолкает и танцовщица ловко скрывается за занавеской. Не знаю, какое чувство испытали в тот момент другие путешественники по Египту, но лично я испытал облегчение. Мусульманские законы весьма суровы в отношении обладания чужой женщиной.

Несмотря на эти трудности, я сумел ублажить себя в Каире. Этому поспособствовала, как ни странно, моя склонность к чистоте. Устав за день от осмотра местных достопримечательностей, я отправился в знаменитые турецкие бани. Там-то я и испытал неописуемое блаженство. Сначала я долго распаривал свое тело в некой купели, наполненной паром. Из-за густоты пара я не видел соседей, стоявших, как и я, у бортика и обливающихся потом. Наконец, когда мне стало казаться, что еще немного – и я, скинув остатки своего веса, взлечу на воздух, подобно воздушному шару братьев Монгольфье, ко мне подошел банщик и отвел меня в отдельное помещение. В помещении ничего не было, кроме большого деревянного лежака, накрытого белоснежной тканью, и стоявшего подле него столика с множеством масел, благовоний и питательных кремов. Едва я улегся на лежак, как в помещение стремительно вбежал юркий, маленький и чрезвычайно жилистый араб, который принялся с силой мять и растирать мое тело. Массаж длился очень долго. Видимо, не удовлетворившись результатом, полученным во время обычного массажа, араб вскочил на меня и принялся топтать ногами, впрочем, весьма ловко и не только не больно, но даже приятно. Каждая клетка плоти размякла и легко поддавалась насилию. Когда массажист ушел, я хотел уже было подняться с лежака, но тут в помещение вошли два темнокожих мальчика, совершенно голые, которые вновь уложили меня обратно и своими тонкими умелыми ручками стали втирать поочередно то масла, то кремы, то благовония. Такого блаженства я еще ни разу до этого не испытывал. Мальчики ловко переворачивали меня, клали на бок, на спину, на живот, все время гладя мое тело. Не стану передавать всего того, что они со мной делали, добавлю лишь, что от них не укрылось ни одно интимное место.

Путешествие становилось все лучше и лучше.

Проехав Суэцкий канал на верблюдах, я вновь сел на корабль, который после долгого плавания доставил меня в Бомбей. Это была Индия – место, куда я стремился попасть с того самого времени, как услышал захватывающие рассказы об этой сказочной стране от тетушки Аделаиды и кузины Долорес.

Индия – это место, где, как давным-давно сказала мне кузина, можно делать абсолютно все, но лучше всего – вовсе ничего не делать. Всегда теплый климат, способствующий земледелию, удивительная по красоте природа, загадочная культура, первые ростки цивилизации, которые только сейчас стали пробиваться в этой стране, столько лет бывшей колонией, но до сих пор не развитой, и сами индийцы, доброжелательные, наивные, – все это пленило меня, едва я сошел с трапа корабля на пристань Бомбея. Целый месяц понадобился мне, чтобы осмотреться и как-то приспособиться к новому климату и совершенно иной, нежели в Англии, жизни, которой здесь жили не только местные жители, но и сами англичане. Вскоре зима перевалила через Рождество, грозя ежедневно наступающей жарой. Тогда я отправился на север страны в Дели.

За месяц проживания в Индии я многое успел повидать, однако железнодорожный вокзал, в котором я оказался впервые, оставил в моей памяти неизгладимое впечатление. Представьте себе огромное каменное здание, построенное по последнему слову архитектуры, длинный паровоз с множеством вагонов трех классов – гордость машиностроения – и огромную многолюдную толпу индийцев. Кого там только не было: высокородные правители со слугами, носящими за своими хозяевами опахала; чиновники, чрезвычайно важные, в форме с блестящими медными пуговицами, делавшей их похожими на переодетых мартышек, которых в Индии было видимо-невидимо; купцы, беспрестанно понукавшие помощников, нагруженных тюками так, что из-под них торчали только голые ноги и головы; факиры и заклинатели змей, несущие под мышкой небольшие плетеные корзины, плотно закрытые крышкой, откуда изредка раздавалось грозное и недовольное шипение; какие-то грязные оборванцы с всклокоченными нечесаными волосами, на которых из одежды была только набедренная повязка и великое множество бус и четок, перекинутых через шею, тощие, с обсыпанными пеплом телами, беспрестанно что-то бубнившие себе под нос, отчего находившиеся рядом индийцы начинали им почтительно кланяться. Человеческое море, заполнившее вокзальную площадь перед паровозом, шумело, галдело, ругалось, плакало, смеялось, пело, садясь в вагоны и создавая путаницу и суету, над которой с неизменно каменной улыбкой наблюдали кондукторы, стоявшие у раскрытых вагонных дверей в новеньких синих фуражках с красными околышами. Сквозь толпу ловко протискивались многочисленные продавцы сладостей, разносчики воды и лимонада, торговцы веерами и даже писцы, призывно предлагавшие отправляющимся написать последнее письмо, прежде чем «железный пойезд», а именно так называли индийцы поезд, унесет их демоническими силами далеко-далеко.

Признаться, мне чрезвычайно любопытно было наблюдать за всей этой людской толпой, и я, сидя в купе вагона первого класса, огромными от любопытства глазами смотрел в настежь раскрытое окно. В какой-то миг я даже пожалел, что не взял билет второго класса, так как там можно было увидеть гораздо больше различных диковин, нежели в моем, истинно английском, чопорном, как сама королева Виктория, первом классе. Конечно, я понимал, что, будучи белым человеком, притом джентльменом, я не должен находиться всю дорогу подле местных, которые к тому же выглядели весьма нечистоплотно, однако я за тем и отправился в путешествие, чтобы познать эту удивительную страну, а стало быть, не должен пренебрегать временным обществом индийцев. У меня всегда вызывали удивление соотечественники, которые, отправляясь в путешествие, предпочитали ограничивать себя в общении с коренными жителями и даже полностью исключить контакты с ними. Зачем тогда было отправляться в путь, ведь есть же прекрасно иллюстрированный журнал Британского географического общества.

Сидевший напротив меня пожилой господин, судя по бронзовому загару, живший в Индии уже достаточно давно, с невозмутимым видом читал «Таймс», совершенно не обращая внимания на шум и гам за окном. Было видно, что подобная сутолока и шум, которым невежественные и импульсивные индийцы сопровождают любое событие своей жизни, будь то свадьба, похороны или простой проезд по железной дороге, давно уже приелись ему и не вызывают даже раздражения. Я же не мог оторваться от внезапно возникшего за окном зрелища, столь колоритного, что оно полностью захватило мое внимание. Неожиданно шумная толпа, еще несколько мгновений назад беспорядочно перемещавшаяся по площади в разные стороны, раздалась, освобождая место. По открывшемуся коридору важно прошествовала ленивой походкой белая корова, удивительно худая и поджарая. Индийцы, которые не заметили ранее животное, увидев его рогатую морду, сразу же начинали кланяться, молитвенно сложив ладони на уровне груди и бормоча просьбы о благословении. Корова же, ни на кого не обращая внимания, прошла через площадь и двинулась в сторону рельсовой дороги. В это время раздался звон колокольчика, извещающий окончание посадки и время начала движения. Паровоз продолжал стоять на месте. Я почти по грудь высунулся из окна, наблюдая, как машинисты и кондукторы уговаривают корову побыстрее перейти железнодорожные рельсы. При этом никто даже не пытался хоть как-то отогнать животное или хотя бы повысить на него голос.

– Корова, по местным поверьям, является воплощением индуистского божества плодородия, – неожиданно раздался у меня за спиной голос.

Я сел на место и попросил невозмутимого джентльмена подробнее объяснить мне удивительное поведение индийцев. Джентльмен с радостью отложил газету и, пояснив, что в приятном разговоре время пролетит намного быстрее, принялся рассказывать:

– Позвольте представиться. Меня зовут мистер Крейтон, и я сахиб, впрочем, как и вы. Так индийцы называют всех белых, не делая между ними различий по нациям. То, что вы изволили только что видеть, является данью уважения, оказанного матери-природе, дающей туземцам пищу и кров. У местных жителей вообще все, что связано с плодородием, священно. Это оттого, что, несмотря на обильные урожаи центра Индии и ее юга, страна не может прокормить огромное количеств своих жителей. Индийцам все время грозит голод. Поэтому они столь ревностно чтят священную корову, которую воспринимают как символ плодородия. Да что там корова, даже интимные отношения мужчины и женщины для индийцев священный ритуал. Здесь имеется даже религия, главной формой молитвы которой служит соитие. Называется эта религия Тантра.

То, что я услышал, показалось мне невероятным. Молиться во время похоти – это же невозможно. Однако мой собеседник, мистер Крейтон, который, как оказалось, приехал в Индию еще совсем молодым человеком и даже успел повоевать с восставшими сипаями, с полной уверенностью в голосе заявил, что лично наблюдал церемониальный акт, во время которого один из адептов Тантры в течение одной ночи совершил соитие с двадцатью восьмью девственницами, и все принесли желаемый результат.

– Индийцы вообще весьма искусны в сексе, – сообщил он, полулежа на удобном диване купе и раскуривая очередную предложенную мной сигару. – У них имеется учебное руководство на тему, как, когда и какими методами ублажать себя с женщиной. Называется сие пособие «Камасутра». Я надеюсь, что когда-нибудь у меня дойдут руки и я переведу эту занимательную книгу на английский язык, разумеется, лишь с целью ознакомления членов Национального британского географического общества. Пока же изучить «Камасутру» можно двумя путями. Во-первых, все описанные в книге способы соития высечены в камне и украшают в виде барельефа один из местных храмов. Однако есть иной путь изучения сего культурного наследия. – Тут мистер Крейтон многозначительно посмотрел на меня.

– Какой же?

– Все способы соития, а также прелюдию и кульминацию преподают в здешних публичных домах, которые значительно отличаются от лондонских или парижских. Можете не сомневаться, вы получите ни с чем не сравнимое удовольствие. Ведь здешние дома терпимости – это, прежде всего, клубы для приятного досуга. Ну что, уговорил я вас составить мне компанию, когда мы прибудем в Дели?

Учитывая цель моего путешествия, я с радостью согласился на предложение мистера Крейтона. Так я заполучил опытного провожатого и прекрасного экскурсовода, который открыл мне тайны индийского искусства любовных утех.

* * *

Едва мы прибыли в Дели и поменяли наши теплые твидовые костюмы на легкие парусиновые, как тут же отправились за наслаждениями. Мистер Крейтон оказался прекрасным проводником. Решив, что приятное надо сочетать с полезным, он повел меня не главными улицами, построенными по строго вычерченному с помощью линейки плану англичанами, а узкими, извивающимися, словно тело змеи, и совершенно немощеными улочками, сплошь заставленными чрезвычайно колоритными домами. На просторных террасах среди садов за невысокими заборчиками, видимо, проходила в роскошной тени основная жизнь индийцев. Мужчины возлежали на пышных коврах, около них стояли чашки с угощением, а женщины с роскошными формами подносили им то прохладное питье, то новые угощения. Проходя мимо, я отметил, что местные женщины, которым удивительно шли сложенные из больших кусков материи одежды, именуемые сари, обладали подчеркнуто полной округлой грудью, высоко поднятой перехваченной под нею лентой, и большим выпуклым задом. Бедра их так заманчиво покачивались при ходьбе, что я невольно залюбовался группой индианок, попавшихся нам навстречу с кувшинами, полными воды. Женщины и девушки, заметив мой неприкрытый интерес, засмеялись и, нисколько не смущаясь, начали строить мне глазки, болтая между собой и часто повторяя слово «пардеси», поглядывая при этом в мою сторону.

– Мой дорогой Джек, вы, похоже, пользуетесь большим успехом у местных дам, – в шутку заметил мистер Крейтон. – Индианки любвеобильны, смею вас уверить, поэтому их сердца нетрудно завоевать при таком успешном начале.

– Что означает их обращение «пардеси»? – поинтересовался я.

– Это слово означает, что вы иностранец, то есть человек, приехавший издалека. Так индийцы называют европейцев, китайцев и русских, забредающих сюда с севера, – пояснил мне мистер Крейтон. – Арабы же и афганцы для них просто «другие».

Вскоре садов стало меньше, дома стояли все плотнее, что говорило о близком центре городской жизни – базаре. И точно, через несколько шагов мы вышли из тени домов и очутились на огромной площади, почти сплошь заставленной торговыми лавками. Лавируя среди огромной толпы, запрудившей базар, мистер Крейтон уверенно повел меня вдоль рядов, то и дело останавливаясь для того, чтобы обратить мое внимание на что-нибудь необычное, что вряд ли я увидел бы в Англии. Пройдя базар насквозь, мы вышли к огромному деревянному строению, посреди которого находился внутренний двор, где размещались вновь прибывшие на лошадях, мулах и ослах бесчисленные товары, разгружаемые ловкими, чрезвычайно подвижными индийцами. За разгрузкой, которая казалась бесконечной из-за постоянно подъезжавших новых грузов, наблюдали купцы всех верований и стран, стоявшие, опершись о перила, на трех этажах строения. За ними виднелись небольшие комнаты-клетушки, запираемые на тяжелые двери с самодельными висячими замками. Это был караван-сарай, или по-местному кашмирский серай, как пояснил мне мой провожатый, который, подобно Вергилию перед Данте, раздвигал, казалось, передо мной все препятствия, настолько хорошо он знал здешние порядки, обычаи и правила.

– Это парао, место отдыха, – сказал мистер Крейтон. – Обычно около него стоят ворота гарпий, тех, что подводят глаза, красят волосы и таким образом ловят в свои сети соскучившихся по женщинам богатых путников.

Я усмехнулся такому утонченному обороту речи. И действительно, пройдя кашмирский серай, мы вышли к некоему подобию ворот, на поперечной перекладине которых горел масляный фонарь. За воротами стоял почти такой же деревянный дом, как только что мной виденный. Еще у ворот я услышал приятные звуки, издаваемые, казалось, не музыкальными инструментами, а голосом. Как оказалось, это был самый необычный музыкальный инструмент, который мне приходилось видеть, – нечто вроде огромной мандолины с великим множеством струн. Необычному инструменту вторили барабаны и дудки с пузатым основанием. Во внутреннем дворике разместились музыканты, а перед ними танцевали редкие по красоте женщины. По периметру двора, весьма, к слову сказать, большого, на деревянных настилах были разложены старые потрепанные ковры. На многих коврах сидели или лежали мужчины, многие из них ели, кто-то курил кальян, некоторые, собравшись небольшой группой, вели тихую беседу. По виду, как я уже научился различать, мужчины были купцами, причем многие приехали из Аравии, так как были одеты в пестрые халаты и носили большие, крашенные хной бороды. Мы уселись на один из ковров, причем, едва сев, я подумал, что гораздо удобнее было бы облачиться, подобно купцам, в халат, так как сидеть на полу, по-турецки скрестив ноги, в костюме очень неудобно. Едва мы сели, к нам тотчас же подскочил юркий индиец. Узнав мистера Крейтона, он заметно обрадовался.

– Сахиб Крей вернулся, – затараторил он на ломаном английском, постоянно кланяясь. – Сейчас все будет хорошо. Очень хорошо.

И индиец убежал. Не прошло и минуты, как перед нами стояли чашки с душистым чаем, сладкий шербет, поданный на тарелке с маленькой посеребренной ложечкой, и множество засахаренных долек апельсина и лимона, которые, похоже, мистер Крейтон чрезвычайно любил, потому что, как только их принесли, он тотчас схватил горсть и тут же отправил себе в рот. Вскоре нам подали медный кувшин красивой чеканки с легким виноградным вином, а позже принесли кальяны. Ранее я никогда не курил из кальяна, поэтому мой гид показал, как это делается.

– Не пугайтесь, – счел долгом предупредить он, – если увидите мир в несколько ином свете. Дело в том, что здесь в табак добавляют немного пыльцы индийской конопли. Для дурмана. Поверьте, это очень возбуждает.

Я полулежал на ковре, курил кальян с наркотиком, пил легкое вино, наблюдал за удивительными танцами и ожидал, когда же мы с мистером Крейтоном предадимся разврату. Мистер Крейтон же нисколько не торопился отдать меня в руки опытнейших служительниц культа загадочной Тантры, лениво глядя то на импровизированную сцену, то на загорающиеся в рано темнеющем южном небе звезды, то на купцов, во множестве собравшихся отдохнуть после торгового дня. Никто не обращал на нас внимания, все делали, что хотели. Это было чрезвычайно приятное времяпрепровождение.

Вскоре окончательно стемнело. И только когда слуги зажгли во дворе факелы, к нам вышли девушки. Это были проститутки, которые совершенно не походили на тех, что я видел в Париже, чахлых и жадных. Не походили они и на итальянских шлюх, ленивых и скучных, видимо, никогда не высыпающихся, потому что круги под их глазами являются самой яркой профессиональной чертой. Не были вышедшие к нам девушки похожи и на самых географически близких представительниц древнейшей профессии, виденных мной в Египте. Египтянки казались мне сплошь дебелыми, раскормленными, с бедрами словно подушки и животами как курдюки. Индианки оказались стройными, с осиной талией и большой грудью. Бедра же их были не большими, но и не маленькими. Глаза девушек зачаровывали. Как и говорил мистер Крейтон, они были подведены черной краской, белки ярко блестели при свете потрескивающих факелов, а радужная оболочка была такой черной, что даже зрачков не отличить. Они вели себя так, словно сами готовы были заплатить, лишь бы переспать с клиентом. Бесстыдно садясь к каждому мужчине на колени, они ласкались и прижимались, гладя при этом довольных мужчин по спинам, головам и ногам. На вид девушкам не было еще и пятнадцати, они казались свежими, но отнюдь не невинными, что делало связь с ними еще более заманчивой и привлекательной.

Одна из юных проституток подошла к нам, и я готов уже был принять ее на колени, как тут же подскочил неизвестно откуда возникший давешний юркий индиец, который тотчас отогнал от нас девушку. На мой недоуменный взгляд мистер Крейтон лишь загадочно улыбнулся.

– Эти девки не для нас, – пояснил он мне. – Нас ждут более изысканные, те, что содержатся наверху. – И он глазами показал мне на двери на балконе второго этажа, что слабо виднелись в свете факелов.

Лишь только когда кальян перестал давать ароматный дым, пропущенный через прохладную воду, мой провожатый наконец-то поднялся и подал индийцу знак. Тот с поклонами принял от него деньги и повел нас к заветным дверям второго этажа. Мы поднялись по шаткой лестнице и, пройдя несколько дверей, остановились в центре. Я бросил взгляд вниз. Вид с балкона на двор открывался удивительно красивый. Только побывав в парао еще несколько раз, я понял, что видел мир в ярких красках из-за наркотического действия индийской конопли, которую подмешивали в табак.

Мы вошли в просторную комнату и уселись на большой турецкий диван. Тут же на зов индийца в комнату стали входить и выстраиваться перед нами девочки. Им было чуть более десяти лет, но это оказались профессиональные проститутки, ярко накрашенные, полуголые, с почти сформировавшейся фигурой. Их грудь была только-только прикрыта множеством разноцветных бус, а бедра обвивала лишь длинная прозрачная ткань.

– Вот, сэр Джек, за что я так люблю Индию, – с довольным видом сказал мистер Крейтон, похотливо оглядывая выстроившихся перед нами девочек-подростков, многие из которых бесстыдно разглядывали нас, словно оценивали плотно упрятанные под одежду мужские достоинства. – На родине подобное, к сожалению, уже запрещено, а здесь это лучшее, что могут вам предложить.

Он тотчас же выбрал одну из девочек и увел ее с собой в боковую дверь. Я последовал его примеру.

 

Глава вторая

Хозяин дома устало потянулся и встал из-за стола, чтобы размять затекшие члены. Подойдя к окну и осторожно отодвинув тяжелую портьеру, он убедился, что констебль продолжает вести наблюдение за его домом, спрятавшись в небольшой подворотне, сжатой с обеих сторон высокими каменными стенами домов. Констебль, несмотря на строжайший запрет в подобного рода делах, курил дешевую сигару, пряча ее огонек в ладони, чашечкой сложенной у рта. Джентльмен покачал головой. Если бы он мог, то немедленно бы вышел из дому, перешел улицу и своей тростью с круглым набалдашником из слоновой кости непременно бы надавал невежде тумаков. Пусть бы потом жаловался начальнику Скотленд-Ярда, тот все равно никогда бы не посмел дать ход жалобе, так как у лейб-медика королевской семьи имелись высокие связи.

Отойдя от окна и обойдя стол, джентльмен подошел к шкафу, достал оттуда большую книгу с красочными цветными гравюрами и раскрыл ее наугад. На его смотрело раскосое лицо, перекошенное от боли. Человек медленно умирал от нестерпимых мучений. Палач, изображенный на гравюре рядом с умирающим, с довольным видом продолжал острыми щипцами отрывать от тела жертвы очередной кусок. Это была книга о самых ужасных пытках и казнях, изобретенных в далеком Китае, который он изволил посетить после Индии. На обратной стороне каждой гравюры имелось подробное описание пытки или казни, изображенной на ней. Даже не переворачивая страницу, джентльмен уже знал, что ему попалась так называемая казнь тысячи кусочков. Во время казни палач, выбранный из наиболее искусных и опытных, должен был вырывать из наказываемого по одному куску живой плоти. И только тогда, когда будет вырван тысячный кусок, жертва должна умереть. Будучи свидетелем подобного изуверства, джентльмен полагал, что хитрые палачи тайком дают несчастным жертвам перед казнью настойку опия, чтобы те не умерли преждевременно. Последний же кусок всегда отрывался из самого сердца, после чего наказанный обязательно умирал.

Джентльмен закрыл книгу, которая была составлена под его руководством, и именно поэтому он дословно знал ее содержание. На нижней полке шкафа среди нескольких старинных фолиантов по анатомии стоял небольшой ящик, обитый красным сафьяном. Один из нижних углов ящика имел более темный цвет. Видимо, он стоял в луже крови, оттого ткань пропиталась и слегка изменила цвет. Джентльмен любовно погладил ящик, затем открыл его и взором человека, целиком отдававшегося своему хобби, оглядел аккуратно разложенные хирургические инструменты. Это был малый операционный набор. Прекрасная сталь, острейшие инструменты, заточенные не уличным точильщиком ножей, у которого с утра уже трясутся руки, а опытным мастером, чистые, тщательно промытые и вытертые до зеркального блеска замшевой тряпочкой, хранившейся тут же в ящике, – все это олицетворяло для джентльмена его духовный поиск, его устремления, его душу и сердце, такие же блестящие, острые и холодные. Любовно проведя кончиками пальцев по выпуклостям ножей, скальпелей, зажимов, лейб-медик королевской семьи осторожно закрыл ящик.

Немного пройдясь по кабинету, он вернулся к столу и продолжал писать.

* * *

Я уехал из Англии в 1878 году, а вернулся только в 1881-м. Путешествие мое было чрезвычайно удачным. Прожив почти год в Индии, я отправился в загадочный Китай, где продолжил свой увлекательный поиск запретных сексуальных удовольствий. Теперь я уже наверняка знал, чего я хочу и чего жажду от жизни.

Не стану подробно останавливаться на том, что более всего привлекло меня в загадочном и непостижимом Китае, скажу только, что наибольшее внимание мною уделялось мучениям, применяемым одним человеком к другому, в коих чрезвычайно преуспели китайцы.

Там же я познакомился с опиумом. Сей продукт природы сильно походил на пыльцу индийской конопли, которую также подмешивали в табак, однако же, в отличие от конопли, опий не возбуждал, а, напротив, затормаживал желания. Зато он отправлял в мир красочных грез и сновидений, которых я ранее никогда не видел. Сказочные миры открывались моему спящему взору.

Вернувшись в Англию, я первым делом отправился к нашему семейному адвокату, который, по моему распоряжению, должен был продать родовое поместье вместе с усадьбой и всей обстановкой, за исключением коллекции знаменитых прадедушкиных картин итальянских мастеров, которая, как оказалось, стоила теперь целое состояние. Однако их я оставил себе не из-за этого, ведь я стал после смерти родителей единственным наследником немалого состояния, а из-за того, что изображенные на картинах сцены продолжали вызывать во мне волнующие кровь чувства. Приехав к адвокату, мистеру Джонасу Олдейкру, старенькому сухонькому старичку, который помнил деда еще зеленым юношей, я обнаружил, что адвокат сделал все в лучшем виде, и даже выручил за поместье несколько большую сумму, чем предполагалось.

– Мой дорогой Джек, – обратился ко мне мистер Олдейкр, сидя в глубоком кресле и поглядывая на меня сквозь золоченое пенсне. – Вы, как и всякий достойный джентльмен, в начале самостоятельной жизни объездили земной шар, что весьма похвально. Так как ваши родители умерли, то позвольте на правах старшего дать вам один совет. Как шутят в среде нашей адвокатской братии – совершенно бесплатный. – Тут старый мистер Олдейкр зашелся сухим смешком. – Пора вам браться за ум и начинать печься о своей карьере. Для этого у вас имеется все необходимое: состояние, титул, прекрасное образование. Мой совет, переезжайте в Лондон, идите в общество, ваши университетские друзья уже наверняка там и будут рады еще одному представителю их круга. Рад буду услужить вам, как служил вашему батюшке и сэру Джейкобу, – добавил он с легким поклоном на мои слова благодарности.

Совет старого адвоката был весьма кстати. Конечно, я и без него мог бы догадаться, что пора устраивать будущее, однако мистер Олдейкр облек подсознательное понимание в словесную форму и программу действий. После недолгих поисков достойного жилья я остановил свой выбор на особняке, стоявшем на крохотной улочке Литтл-Райдер-стрит, которая упиралась в «Тайбернское Дерево», знаменитую виселицу в приходе Тайберн, где до самого конца восемнадцатого века совершались публичные казни самых отъявленных преступников, преимущественно убийц. Такое соседство в то время и тем более сейчас кажется мне весьма забавным, наполненным настоящим английским юмором. Сам особняк, несколько старомодный, времен первых Георгов, был хоть и небольшим, но очень уютным. Небольшой ремонт придал ему изящный вид. Ровный кирпичный фасад украшали два окна-фонаря, расположенных на втором этаже на углах здания и выступавших далеко вперед. Едва увидев их, я тут же подумал о том, что в одной комнате, которой принадлежало окно-фонарь, будет располагаться мой кабинет, а в другой – будуар моей будущей жены. Как видите, я уже тогда со всей серьезностью думал о будущем.

Обстановка потребовала немалых денег, но она того стоила. Побывавшие в моем гнезде друзья, собравшись на следующий день в клубе, говорили, что более очаровательного и истинно английского жилища они еще не видели.

Как только я устроился в Лондоне, я тут же навестил своих старых университетских приятелей: сэра Джорджа Мюррея-младшего и Малыша Саймона. Джимбо принял меня с распростертыми объятиями, крепко пожав своими могучими лапами протянутую ему руку.

– Старина! Как я рад тебя видеть! – восклицал он, поминутно хлопая меня по плечу и ведя в гостиную, где расторопная горничная уже ставила на небольшой столик около неизменного в английских гостиных камина бренди и содовую воду. – Боже правый, как ты загорел! Неужели только что из колоний? Отлично, старина, отлично! Признаться, нам, членам Большого оксфордского клуба, весьма тебя не хватало. Твое воображение превосходит шалости, коим мы предавались до тебя, а также во время твоего отсутствия.

Мы уселись в большие кресла и принялись за бренди, предавшись приятным воспоминаниям о золотых университетских годах и хохоча. Как это обычно бывает, после подобных воспоминаний бурной юности наступает некоторое затишье, а потом кто-нибудь из присутствующих задает риторический вопрос: «Что ты намерен делать дальше?» Подобный вопрос задал мне через некоторое время и Джимбо.

– Я думаю посвятить себя медицине, – после непродолжительных общих фраз сказал я.

– Медицине? – удивился сэр Мюррей-младший. – Странно. Хотя это так похоже на тебя.

– Почему похоже? – удивился в свою очередь я.

– Похоже, потому что ты всегда поступал необычно. Признаюсь, я всегда стремился походить на тебя, – неожиданно сказал старый университетский товарищ. – Мне импонировал твой интеллект и воображение. Кстати, подражал тебе не только я. Многие, очень многие студенты копировали тебя. Особенно Малыш Саймон. Для него ты был чем-то вроде живого бога.

Подобное признание было весьма неожиданным для меня, и я даже не нашелся, что сказать.

– Думаю, будет просто замечательно, если ты вступишь в наш клуб, – продолжил Джордж Мюррей-младший, разбавляя бренди. – И в ложу, разумеется.

Я признался, что не знаю, о чем он говорит.

– Масонская ложа, в которой состоят практически все члены нашего клуба, – с добродушным видом пояснил Джимбо. – Я с удовольствием буду рекомендовать тебя. Таковы правила ложи, тебе необходимо заручиться рекомендацией брата до третьей ступени.

Видимо, на моем лице читалось столь явное непонимание, что Джимбо добродушно отмахнулся, сказав, что он всегда плохо объяснял.

Следующим вечером я был введен старым университетским товарищем в клуб. Клуб располагался в большом здании в центральной части Лондона, стоявшем практически прямо напротив Тауэра. Как мне пояснил Джимбо, тут же проводились собрания ложи, полное название которой было «Великая английская объединенная ложа старых франкмасонов». Здесь я, к своему удивлению, встретил многих выпускников Оксфорда, которые ранее присутствовали на собраниях Малого и Большого оксфордских клубов. Некоторые из них были свидетелями несчастной смерти Руфуса и торжественной порки итонца. Боже, как давно это было. Теперь все они изменились, но неизменным осталось отношение ко мне. Как и говорил сэр Джордж Мюррей-младший, они все восхищались мной. Едва я переступил порог клуба, как с многих кресел раздались приветственные возгласы, выражавшие радость оттого, что я имел честь посетить клуб. Пожилые члены клуба с вниманием отнеслись к моей просьбе войти в состав клуба. Видимо, здесь считалось, что, становясь членом клуба, ты одновременно вступаешь в ложу. Джимбо, который теперь занимал ответственное место в министерстве иностранных дел, и это при его-то интеллекте, своим наглядным примером доказывал важность подобного шага для дальнейшего карьерного продвижения. Что ж, я был принят в клуб, а через неделю прошел обряд посвящения. Это было весьма волнующе, кроме того, я пару раз ощутил во время инициации страх, а стало быть, и удовольствие от окончания обряда.

Итак, теперь весь мой день был расписан, словно бы я был не человеком, а автоматом, вроде тех, которые стоят теперь в аптеках на прилавках и куда продавцы прячут деньги, вырученные от продажи лекарств. Днем я усердно штудировал медицину и анатомию, посещая лекции и морги, вечер проводил в клубе, а ночью отправлялся с приятелями, сэром Джорджем Мюрреем-младшим и Малышом Саймоном, развлекаться в театры или же на балы, которые королева Виктория, чрезвычайно любящая танцевать, открывала чуть не каждую неделю.

* * *

Вечером сэр Джордж Мюррей-младший, как мы и условились заранее, заехал за мной в своей карете, совсем недавно приобретенной, которой он чрезвычайно гордился, точно так же, как я гордился только что обставленным особняком. Я уже ждал его появления, одетый, как это и предписывалось ритуалом, в обычные брюки и широкую льняную рубаху белоснежного цвета с открытым воротом. Рубаха, заправленная в брюки, была перевязана ярко-красным поясом. Кроме того, в руках я имел сложенный фартук и нарукавники, символы вольных каменщиков.

Оглядев меня с ног до головы, Джимбо, сам одетый, словно денди, в прекрасную фрачную пару, с таким же, как у меня, красным поясом, подчеркивающим его тонкую талию, и венчавшей манишку белой бабочкой, удовлетворенно кивнул головой. Я завернулся в широкий плащ, и мы, усевшись в карету, отправились на мое первое собрание братства вольных каменщиков.

Подъехав к зданию и выйдя из кареты, Джимбо направился не к главному входу, через который мы обычно заходили в клуб, а к неприметной дверце, что находилась в торце дома. Подойдя к дверце и еще раз оглядев меня с ног до головы, Мюррей-младший громко хмыкнул и, взяв в руку бронзовый молоток, висевший у двери, три раза несильно стукнул. Из-за дверцы тотчас же раздался глухой голос:

– Кто просится войти?

– Открой, брат-привратник, – сказал Джимбо. – Это брат Джордж.

– Кто просится с тобой, брат Джордж?

– Новоприбывший Джек. Архитектор знает о его просьбе.

Дверца раскрылась, пропуская нас в полумрак длинного коридора, уходившего в подвал здания клуба. Мы с Джимбо медленно двигались следом за братом-привратником, который шел впереди, высоко держа над головой горящий фонарь, освещавший путь. Я огляделся. Стены коридора были разрисованы на манер египетских пирамид множеством иероглифов и картинами, изображавшими смерть фараона, изготовление мумии, ритуальное путешествие души фараона в царство Осириса и подземный суд, на котором судилась душа. Боги с головами крокодила и птицы вели душу в подземное царство, где над ней совершался суд с непременным взвешиванием на огромных весах, на одну чашу которых садилась душа умершего, а на другую жуткие египетские боги клали плохие дела, совершенные фараоном при жизни. Если чаша с плохими делами перевешивала чашу с сидящей душой, то фараона ждал ад. Я догадался, что наше путешествие олицетворяет спуск к центру земли. Словно в подтверждение моих мыслей откуда-то сверху раздался утробный голос:

– Кто спускается в подземный мир, брат-привратник?

– Брат Джордж и новоприбывший Джек, – сказал брат-привратник.

– Что ищет новоприбывший?

– Он ищет истину.

– Что ждет новоприбывшего?

– Его ждет смерть, – зловеще заявил брат-привратник.

Как мне показалось, мы спустились довольно-таки глубоко, шли мы чрезвычайно медленно, поэтому ощущение времени у меня притупилось. Наконец вдали показался свет, который, как я рассмотрел, подходя все ближе, шел от точно такого же фонаря, что нес в руках брат-привратник, укрепленного над большой двухстворчатой дверью. Подойдя к двери, брат-привратник остановился и выразительно взглянул на Джимбо. Мой университетский товарищ быстрым движением накинул на себя фартук, натянул нарукавники, а затем повязал мне на глаза повязку.

– Сейчас ты умрешь, новоприбывший, – сообщил мне на ухо брат-привратник и раскрыл двери.

Мне в нос ударил тяжелый аромат множества горевших курильниц с ладаном. Джимбо, крепко держа меня за руку, ввел в комнату.

– Кто сей неофит, пришедший к нам из южных ворот? – услышал я голос над собой.

– Это новоприбывший Джек, желающий пройти посвящение.

– Убейте же его для его же блага! – раздался надо мной грозный голос.

И тотчас множество жал уткнулось в мое тело со всех сторон. Я оказался в круге нацеленных в меня шпаг.

– Он умер? – раздался голос сверху.

– Да, архитектор, – услышал я рядом голос Джимбо.

– Кладите неофита в гроб.

Шпаги тотчас убрались, и чьи-то руки заботливо уложили меня на спину. Тело мое накрыли тряпицей, служившей, по всей видимости, саваном. Затем незнакомый голос зачитал краткую историю Хирама, которую все знают, поэтому я не буду приводить ее здесь. После меня вновь поставили на ноги.

– Неофит, – раздался тот же голос, – тебе надобно встать в центре ложи, преклонить колено и вознести молитву.

После того как я все исполнил, голос продолжил:

– Да пребудет имя твое, Создатель, залогом святости сего собрания. Убогий соискатель, во тьме пребывающий, он явился в это место по доброй воле.

Услышав последнюю фразу, я подхватил:

– Я жажду причаститься тайн и даров высоких.

– На кого уповаешь ты всей душою в час тяжкий?

– На Создателя, – ответил я.

– Произнеси же слова клятвы, – потребовал невидимый незнакомец.

– Клянусь хранить тайны Братства. А если я нарушу тайну Братства, да перережут горло мое, да вырвут грешный мой язык, да средь песков похоронят тело мое, словно пса безродного! – громко воскликнул я слова заранее заученной клятвы, которую за день до этого события передал мне Джордж.

– Новый брат наш да узрит свет! – крикнул незнакомец, срывая с моих глаз повязку.

Я огляделся. Я стоял в центре большого круглого зала, поддерживаемого двенадцатью колоннами. Кругом у стен стояли удобные кресла, в которых сидели братья-масоны, хлопающие мне, своему новоиспеченному брату. Я огляделся и улыбнулся. Почти все братья были мне уже знакомы по клубу, многих я также встречал на великосветских балах, а с некоторыми из них учился в Оксфорде.

С этого момента дела мои резко пошли в гору. Так как я имел сильную тягу к медицине, то вскоре обогнал всех других слушателей. Преподаватели стали выделять меня и, видя подобное стремление к познаниям, старались заниматься со мной более остальных. Мой титул нисколько не смущал их в занятиях, мне прочили блестящее медицинское будущее.

В светской жизни я также преуспел. Вскоре я заделался настоящим денди и заблистал, подобно ночным звездам на небосводе, таким же ярким и холодным, как я, в лучших салонах Лондона, чьи хозяева наперебой старались заполучить меня к себе, так как мое присутствие гарантировало изысканность и блеск их собранию.

Так проводил я свои дни и ночи, развлекаясь и изучая науки и безумно скучая при этом. Моему сплину было только одно объяснение. Во всех этих развлечениях я, чья натура хищника требовала возбуждения, этого возбуждения не получал в размеренной жизни.

К описываемому мной времени викторианство достигло своего апогея. Чопорность, чванство и ханжество блистали во всей своей красе. Во всех салонах, на балах и раутах только и говорили что о каком-то божественном предначертании, способном преобразовать человечество в приближающемся веке, отмеченном двумя десятками, а стало быть, являвшимся, согласно вновь открытому еврейскому учению о числах – Каббале, совершенной единицей. Вся эта мистика вперемежку со спиритическими сеансами и чопорно ханжеским поминанием имени божьего настолько опротивело мне, что если бы не страстное изучение медицины, к которой я имел призвание, то, честное слово, я бы все бросил и вновь уехал на Восток. Все вокруг казалось мне скучным и приторным. Если сравнить ощущение от тех пустых и безрадостных лет, то наиболее понятным может быть положение, когда после разнообразной и вкусной пищи человек вдруг начинает постоянно есть только шоколад и пить одно лишь какао: какао утром, какао днем, какао вечером. К концу дня от подобной диеты вкус сладкого уже настолько противен, что радуешься любому острому или соленому блюду, пусть и приготовленному без особых изысков. На такой диете оказался я, вернувшись из путешествия по Востоку, этому раю эротических гурманов, и оказавшись в шоколадном Лондоне. Кругом меня окружала викторианская чопорность и ни тени эротики. Вообще по прошествии лет это время кажется мне самым скучным и тоскливым в моей жизни.

Случай спас меня от пагубного сплина. Все произошло настолько неожиданно, что я до сих пор поражаюсь, насколько неожиданными путями судьба вела меня к цели.

Однажды после клуба я отправился в театр, дабы хоть как-то скрасить скучный вечер. Было, кажется, еще что-то около десяти вечера, когда я вошел в свою ложу. Давали, как всегда, Шекспира. С тех самых пор как Сара Бернар открыла миру леди Макбет и Джульетту, везде только и ставили нашего прославленного драматурга. Бросив взгляд в сторону сцены, я стал лениво оглядывать соседние ложи, в которых сидели преимущественно все те же лица, которые я видел из раза в раз во время спектаклей. Неожиданно меня привлек молодой человек примерно одного со мной возраста, сидевший в ложе прямо напротив меня и со столь же ленивым выражением лица оглядывавший присутствующих. Заметив, что я смотрю в его сторону, он изящно поклонился. Я счел должным поклониться в ответ. Тут, заметив на моем мизинце правой руки перстень, молодой человек постучал указательным пальцем по точно такому же перстню, украшавшему его мизинец. Это был тайный знак масонов. Я в точности воспроизвел его движения. Молодой человек кивком головы испросил у меня разрешения посетить мою ложу, на что я утвердительно кивнул в ответ. Наши действия и безмолвный диалог немного развеяли меня и даже чуточку заинтриговали.

Через некоторое время молодой человек вошел ко мне. Он тут же представился:

– Александр Томсон.

Я назвался. Вглядевшись в его лицо, которое показалось мне знакомым, я спросил, не виделись ли мы прежде.

– Конечно, – ответил мистер Томсон. – В ложе, например. И в клубе, соответственно. Вы не находите спектакль несколько скучным? – неожиданно спросил он.

– Не только несколько, но даже чрезвычайно скучным, – ответил я.

* * *

– В последнее время мне все кажется несколько скучным, – заметил мистер Томсон.

Итак, передо мной стоял молодой человек примерно одних со мной лет, одного социального статуса и с теми же взглядами. Чуть позже, когда мы познакомились и сошлись ближе, я стал звать его просто Алекс. Так я и буду звать его в моей биографии.

Постояв с минуту как бы в некотором раздумье, Алекс поглядел на меня немного странно и спросил, не хотел бы я развлечься. Конечно, я хотел.

– Только развлечение будет особого рода, – сразу же предупредил Алекс, едва мы вышли из театра и поймали кеб. – Что-то вроде инициации в нашей ложе, однако с иным уклоном. – Тут он сделал изящный жест рукой, означавший среди масонов тайну.

Это было как раз то, в чем я нуждался. Встряска! Хищник вновь заговорил во мне, требуя жертвы, и я бесстрашно последовал вслед за Алексом, садящимся в кеб и указывающим вознице незнакомый адрес.

По дороге мой новый знакомый вкратце поведал, куда мы едем и что это будет за развлечение:

– Я, знаете ли, не питаю особых иллюзий по поводу нашей доблестной и достойнейшей ложи. Впрочем, как и большинство братьев. Это всего лишь тот же клуб, только с элементами мистицизма, правда, весьма умеренного. Я же долгое время пребывал в поисках других, так сказать, настоящих лож. И вот результат. – Алекс развел руками, как бы охватывая кеб. – Мы с вами едем в иное собрание.

– Так куда же мы едем? – поинтересовался я.

– Дело в том, что члены собрания, в которое мы с вами едем, – уклончиво ответил мой новый знакомый, – считают, что у Создателя имеется серьезный конкурент.

– Кто же сей конкурент?

– Тот, кому подвластно многое! – с торжественным видом изрек молодой человек.

– Насколько я понимаю, вы имеете в виду сатану? – спросил я.

– Именно так Мы с вами едем на черную мессу. Это самая настоящая черная месса с принесением жертвы сатане и последующей оргией, поэтому я попрошу вас соблюсти все правила, предписываемые этим собранием, тем более что я вынужден буду за вас поручиться, – предупредил меня Алекс. – Но не беспокойтесь, вас никто не узнает. Ведь все присутствующие будут в масках. Делайте то же, что буду делать я, и все пройдет отлично.

Это заставило мое воображение еще сильнее разыграться.

Кеб между тем уже достаточно углубился в районы Восточного Лондона.

– Бывали ли вы здесь когда-нибудь раньше, Джек? – поинтересовался молодой человек, видя проявленный мною интерес к тому, что творилось на улицах.

Я отрицательно покачал головой, с любопытством оглядываясь кругом. Действительно, я никогда не бывал в этой части Лондона. Грязные улицы, которые были лишь кое-где засыпаны щебенкой, окружали серые и неприглядные доходные дома с облупившейся краской фасадов и столь уродливой архитектурой, что они казались похожими на старые гнилые крошащиеся зубы нищего. У дверей были свалены кучи нечистот, выбрасываемых, по всей видимости, прямо на улицу. Иногда на первом этаже попадались бакалейные лавки, но чаще это были распивочные и низкосортные кабаки, за закоптившимися и ни разу не мытыми стеклами которых можно было лишь с величайшим трудом разглядеть тусклый свет даже не газовых, а масляных ламп. Представляю, какая в них, должно быть, стояла вонь. Около распивочных прямо в кучах нечистот и собственной блевотине валялись пьяницы, мимо них пробегали бродячие собаки, которые изредка останавливались, задирали лапы и мочились на валявшихся пьянчуг. Чуть далее, там, где улицы и проулки выходили на круглую площадь, толпились проститутки. Они наперебой расхваливали свои услуги.

Когда кеб выехал на площадь, я смог поближе рассмотреть их. Английские женщины, торговавшие своим телом, разительно отличались от красоток, даривших мне ласки в Индии и Китае. Даже от своих соплеменниц из Парижа местные потаскухи отличались. Они были настолько блеклые, что их не могли сделать привлекательными ни толстый слой пудры и помады на лице, ни яркие цветастые банты на одежде. Проститутки выглядели не просто вульгарно, они были отвратительны.

Сиплыми пропитыми голосами эти жрицы любви наперебой предлагали заняться любовью, нагло заглядывая в наш кеб и бесстыдно задирая грязные подолы юбок.

– Эй, красавчики, пойдемте с нами! – неслось нам со всех сторон. – Эй, меня можно вдвоем! Красавчики, у меня есть подружка! Пойдемте с нами!

– Два шиллинга, – тихим голосом подсказал мне Алекс. – За два шиллинга любая из них позволит вам сделать с собой все, что угодно. А вон их хозяин, – кивнул он в сторону субъекта, шедшего по противоположной стороне площади. – Это Хитрый Шотландец. Идет проверять, как работают его девочки. Тот еще молодчик.

Я внимательно разглядывал немного сутулую фигуру сутенера, когда тот внезапно остановился и в упор посмотрел на меня. Наши глаза встретились. Не знаю, что испытал в тот момент Шотландец, но я почувствовал к нему внезапное отвращение и ненависть, как если бы увидел скорпиона, которого каждому хочется тут же растоптать, несмотря на то, что скорпион не сделал вам ничего плохого. Даже у египтян, которые живут среди скорпионов, первой реакцией на этих насекомых является брезгливая попытка убить их.

Проводив наш кеб долгим взглядом, Шотландец завернул в проулок. Мы же ехали все дальше, углубляясь в Уайтчепл, район притонов и борделей.

– Вам не кажется странным место, которое было выбрано для поклонения конкуренту Создателя? – спросил я своего спутника.

– Ничуть, – ответил он. – Видите ли, Джек, в Англии можно предаваться какому угодно делу и хобби, но не посягая на власть королевы. А дьявольская черная ложа как раз и являет собой подобное посягательство. Основой викторианства является англиканская церковь, чьи постулаты наша Виктория чтит превыше всего. Поэтому свои собрания ложа вынуждена проводить в подобном месте. С другой стороны, для многих это выглядит привлекательнее, чем напомаженный центр, – с улыбкой заключил Алекс. – Кстати, мы уже прибыли.

Я выбрался из кеба и, пока мой новоявленный приятель расплачивался с возницей, как и все лондонские кебмены завышавшим цену, задрав голову, с интересом оглядел здание, к которому мы подъехали. Здание то было весьма примечательным. Его силуэт, черневший в ночном небе и окутанный легкой туманной дымкой, тянущейся с Темзы, напоминал мне что-то. Само здание удивительным образом было отделено от остальных доходных домов, да к тому же выглядело значительно выше. Немного отойдя на середину улицы и приглядевшись внимательнее, я неожиданно догадался, что за здание высилось передо мной. Да, это была церковь!

Ко мне подошел Алекс, сумевший-таки убедить кебмена, что его такса завышена. Как я ни был занят разглядыванием старинного здания, все же отметил странность поведения молодого человека, одетого с иголочки и при этом ожесточенно торгующегося из-за пары пенсов.

– Это бывшая католическая церковь Девы Марии, – пояснил Алекс, кивая головой в сторону здания. – Ранее заброшенная, а ныне принадлежащая некоему филантропическому обществу развития культуры среди рабочих и лондонской бедноты. Вы еще не передумали?

Я отрицательно покачал головой и решительно шагнул к большим дверям, громко стуча тростью в такт шагам. Алекс едва поспевал за мной. Мы вошли в церковь, которая, к моему удивлению, оказалась открыта в сей поздний час. Кругом горели свечи, тихо потрескивая и распространяя вокруг аромат, благости, удивительно непохожий на то, что я ожидал увидеть, распаленный своим воображением. Нас встретил молодой и весьма крепкий с виду мужчина, одетый в сутану священнослужителя.

– Чем могу быть вам полезен, сэр? – обратился он ко мне, но, увидев входящего следом Алекса, видимо, знакомого ему адепта «новой веры», смолк и отошел, уступая мне дорогу.

– Ведите меня, Вергилий, – обратился я к новоявленному другу, пропуская его вперед.

Зайдя за анфиладу, мы очутились перед небольшой дверью, неприметной из зала, но хорошо видной с кафедры. Алекс отрыл ее и прошел внутрь небольшой комнаты. Я вошел следом за ним. В комнате, как оказалось, нас уже ждали. Передо мной стояла женщина в рясе монахини-бенедиктинки со свечой в руке. Она кивнула Алексу, словно старинному знакомому, и подала нам пару ряс и маски для глаз со шнурками, свисавшими по обоим концам. Совершенно не стесняясь женщины, Алекс начал раздеваться. Я последовал его примеру, сняв всю одежду, которую приняла монахиня, и натянув рясу. Мой приятель помог мне завязать на затылке маску. После того как мы подобным образом облачились, женщина вышла в другую потайную дверь, ведя нас за собой. Начался спуск в подвал церкви, который напомнил мне проход в главный храмовой зал ложи. Всюду на стенах висели писанные маслом портреты Люцифера и гравюры с изображением шабашей ведьм. Далее располагалась портретная галерея самых знаменитых людей, продавших душу дьяволу или же имевших с ним сношение. Галерея начиналась достославным Фаустом, чьи перипетии столь ярко описал Гёте.

Наконец спуск закончился, и мы вышли в большой зал, слабо освещенный церковными свечами, выкрашенными в черный цвет. Стены и потолок зала состояли из кирпичей, ничем не обмазанных и не отштукатуренных. На многих из них имелись выбоины, а на месте тех кирпичей, что выпали из стен подвального зала, стояли самые настоящие черепа, сильно заляпанные воском. Посреди зала высился перевернутый алтарь, окруженный вычерченным на полу меловым кругом. На алтаре лежала девушка, совершенно обнаженная, но с маской на лице. Ее длинные блестящие волосы ниспадали с алтаря и касались пола, а груди бесстыдно торчали темно-розовыми сосками вверх. Девушка курила трубку необычной длины, в которой, по всей видимости, был опиум, изредка отпивая из рюмки какую-то жидкость зеленого цвета. Увидев нас, она громко воскликнула:

– Все в сборе!

И тотчас мужской голос подхватил ее возглас:

– Все в сборе! Добро пожаловать на мессу!

Услышав возглас, из затемненных ниш, которых я не заметил, войдя в зал, стали выходить люди, одетые, как и мы, в рясы и маски. Войдя в меловой круг, присутствующие взялись за руки и хором провозгласили:

– Мы готовы, наш повелитель!

– Иду, иду, – прозвучал в ответ все тот же мужской голос.

Зазвучала музыка. Я догадался, что где-то в нише спрятан граммофон. Неожиданно сильно запахло серой, девушка, лежащая на алтаре, в спешке допила остатки зеленой жидкости из рюмки и затушила трубку.

* * *

Портьера на дальней стене зашевелилась, и в зал вышло некое рогатое создание с чрезвычайно мохнатым телом. Его ноги, обутые в ботфорты чуть не до колен, дробно стучали, пока чудище подходило и усаживалось на трон, установленный перед алтарем.

Увидев рогатого, изображавшего, по всей видимости, председателя нашего собрания – дьявола, девушка, лежащая на перевернутом церковном алтаре, вдруг громко завизжала и потеряла сознание.

– Это он! Это он! – зашептали в восторге присутствующие.

Странно, но я пока что видел перед собой только лишь довольно крупного мужчину, весьма, впрочем, высокого, чье тело было исключительно волосатым. Рога же и часть бороды, закрывавшей лицо, похоже, были искусственными. Однако я перестал так думать, когда усевшийся на трон председатель достал неведомо откуда большое блюдо с насыпанным сверху желтоватым порошком и воскликнул:

– Ведьмаки и ведьмы! Верите ли вы в меня более, чем в Иисуса Христа?

– Да! – выкрикнули присутствующие, поднимая руки вверх.

– Тогда вот вам за это подарочек.

И рогатый председатель передал ближайшему блюдо. Тот схватил и тотчас припал лицом к нему, жадно вдыхая в себя желтоватый порошок. Затем он передал подарок сатаны следующему, который проделал точно те же действия. Увидев, что стоявший передо мной Алекс с удовольствием вдыхает порошок, я последовал его примеру. Когда я передал блюдо следующему и огляделся, то увидел, что меня окружают прекраснейшие люди, а на троне восседает сам Люцифер. Он был велик и ужасен одновременно, а вокруг пламени свечей плясали разноцветные круги. В голове сделалось удивительно легко, а тело приобрело необыкновенную гибкость. Вновь заиграла музыка, многие присутствующие стали пританцовывать.

– А теперь воздайте мне должное! – воскликнул Люцифер, поворачиваясь на троне спиной к присутствующим.

Я читал в какой-то книге о том, что во время шабашей и черных месс необходимо чтить сатану, целуя его в зад, а потому нисколько не удивился, когда присутствующие, подходя по одному, долго и страстно приникали к оголенному седалищу Люцифера, оказавшемуся не менее волосатым, чем его тело.

Когда этот обряд был завершен, присутствующие воскликнули хором:

– Божественный, мы привели тебе новую невесту.

И тотчас в наш круг вступил священнослужитель, тот самый, который встретил меня и Алекса у входа в церковь. Он был одет все в тот же наряд. Подойдя к алтарю, священник разложил прямо на лоне девушки библию, перевернув ее вверх ногами, поставил рядом чашу с зеленой жидкостью и облатки. Быстро и заученно, видимо делая это уже несчетное количество раз, священник прочитал «Отче наш» задом наперед. Во время чтения девушка очнулась и теперь тихо лежала, испуганно поглядывая то на столпившихся вокруг нее людей, то на сидящего поодаль Люцифера. Закончив, священник поднял чашу, которую председательствующий на черной мессе вечный противник Господа бегло благословил.

– Выпьем винца, братья! – объявил священнослужитель. – Чертовски хорошее винцо! Ух, в бога душу мать! – выругался он, отпив из чаши и промокнув губы платком.

Чаша пошла по кругу. Я жадно отпил, и голова моя закружилась. По всей видимости, зеленая жидкость была не что иное, как дорогой абсент, в который добавили лауданум – настойку, содержащую опий. В сочетании с кокаином, который мы нюхали с блюда Люцифера, этот коктейль произвел в моей голове взрыв. Я смотрел на мир и не узнавал его. Тела людей вытягивались, укорачивались и одновременно становились прекрасными, как статуи греческих богов. Многие мужчины и женщины уже скинули с себя рясы и, будучи нагишом, предались кто танцам, а кто любовным утехам. Но оргия еще только начиналась. Люцифер соскочил с трона и подошел к смиренно лежащей перед ним на перевернутом алтаре девушке, назначенной в эту мессу исполнять роль невесты дьявола. Ее уже хорошенько успели опоить абсентом с лауданумом, к тому же она курила опиум, так что бедное создание, думавшее, что перед ней стоит сам сатана, мелко задрожало, прикрываясь руками. Некоторые присутствующие, побросав любовниц, подскочили и, схватив девушку за руки и за ноги, развели их в разные стороны с криком: «Слава тебе, князь утренней звезды!» Я тоже подбежал к алтарю и, намотав длинные волосы девушки на кулак, приподнял ее лицо так, чтобы она видела все, что с ней будут делать.

Девушка завизжала, когда рогатый с силой вошел в нее, что было немудрено, так как мужская гордость Люцифера оказалась огромной. Присутствующие радостно вторили визгу, подвывая. Всеобщий вой и визг разлетелся по сводчатому потолку подземного зала, ударяясь о стены и резонируя. Девушка вновь потеряла сознание. Люцифер хлопнул в ладоши, несчастную перевернули, подставив рогатому зад, в который тот не преминул зайти. Девушка очнулась от боли и закричала, но своим криком только подзадорила собравшихся. Чтобы доставить себе еще большее удовольствие от виденного, я, держа за волосы невесту дьявола, отвесил ей пару хороших оплеух.

Когда Люцифер насытился, его сменил другой мужчина, а остальные, бросив девушку, кинулись в круг, где уже лежало несколько пар, чьи тела сплелись в порыве экстаза.

Это было замечательно! Я перескакивал с одной партнерши на другую. Их лиц я не видел, их тела казались мне прекрасными. Я был счастлив, я был в своей среде, я столько раз испытывал оргазм, что сбился со счета. Уже остальные мужчины устали, а я продолжал и продолжал совокупляться, пока не упал в совершеннейшем беспамятстве.

Не помню, как я оделся, как вышел из церкви, как добрался до дома. Помню лишь ощущение полнейшей опустошенности и необыкновенной легкости, которая еще долго оставалась во мне.

Теперь раз в месяц я посещал оба собрания: собрание Великой английской объединенной ложи старых франкмасонов и собрание дьявольской черной ложи, представлявшейся миру как филантропическое общество развития культуры среди рабочих и лондонской бедноты. Черные мессы и шабаши вернули меня к жизни, что не преминули заметить мои друзья и знакомые. Я вновь почувствовал вкус к делам, блестяще закончил обучение, стал серьезно интересоваться политикой, оказавшейся полем деятельности как раз для таких хищников, как я. Я даже начал брать уроки фехтования, ныне совершенно забытого искусства благородных людей, которое преподавал, и, надо отметить, великолепно преподавал, учитель Дон Хуан, прибывший еще в середине века из Испании. В фехтовании я также преуспел, так как с детства тренировал кисти, так что теперь я владел саблей обеими руками.

Что же касается масонской ложи, то, став вскоре подмастерьем, а затем, по взаимному согласию остальных братьев, и мастером, я также занял в ней место, достойное меня. Теперь положение обязывало меня выдвинуться на соискание должности, в которой я был бы способен составить себе карьеру, положение в обществе и, разумеется, приумножить капитал, оставленный родителями. Вскоре такая вакансия подвернулась, причем завидная со всех точек зрения. Братья-масоны, среди которых были высокопоставленные члены кабинета министров и даже члены королевской семьи, позаботились о моем будущем, тем более что им был нужен свой человек на этом месте. Речь шла о должности лейб-медика королевской семьи. Должность эта скорее просветительская и представительская, нежели практикующая лечение, тем более что я был скорее хирургом, нежели терапевтом. У королевы уже имелся личный врач, да и остальные члены семьи предпочитали иностранных докторов, однако правила требовали наличия лейб-медика, и на соискание была выдвинута моя скромная персона. Как вы уже догадались, я легко получил эту должность.

Тем же вечером, когда я узнал о назначении, мы с Джимбо и Малышом Саймоном славно отметили это событие в ресторации. Упившись шампанским, Джордж Мюррей, с недавнего времени переставший быть младшим в связи с кончиной своего батюшки, стал буянить, разнес вазу, стоявшую в углу, и еще долго гонялся за певичками. Малыш Саймон сидел верхом на повернутом спинкой стуле, хохоча до упаду и скатывая из хлебного мякиша шарики, которыми он кидался в пробегавшего мимо раскрасневшегося Джимбо. Вволю набегавшись, сэр Джордж Мюррей остановился перед нами, залпом выпил бокал шампанского и, задыхаясь, заявил:

– Я же говорил, что, когда приедет старина Джек, вот тогда начнется настоящее веселье.

Он уселся подле нас, велел официанту вернуть певичек, пообещав, что не будет задирать их юбки в течение ближайшего получаса, и спросил меня:

– Скажи, Джеки, а что это у тебя за новый приятель? Такой мелкий и худой? Я его что-то раньше нигде не видал.

Я с удивлением посмотрел на университетского товарища.

– Как это нигде не видел? А в ложе? Или в клубе?

Джордж задумчиво почесал взлохмаченные волосы.

– Что-то не припомню. Хотя если честно, то его рожа показалась мне знакомой. Я видел вас случайно обоих в кебе. Вы ехали куда-то и сидели чуть ли не в обнимку, словно голубки, типа приятелей этого гомика Уайльда.

Я пару раз предлагал Алексу познакомиться с моими приятелями, но он неизменно отклонял предложение, что казалось мне странным, и если бы не его утонченный вкус, знания и острый ум, которые мне импонировали, то я бы давно уже расстался со столь необычным товарищем. Я часто бывал у него дома, да и он ко мне несколько раз заезжал, особенно когда у меня никого не было, но я действительно ни разу не видел Александра Томсона в клубе, в ложе и на различных великосветских раутах и прочих публичных мероприятиях.

– Мой приятель немного стеснителен, – отделался я скомканным объяснением и тут же постарался перевести тему разговора в другое русло. – Лучше скажи-ка мне, Джимбо, когда мы будем лицезреть твою невесту?

Джордж плотоядно ухмыльнулся:

– Уже на следующей неделе. Ее отец устраивает бал, на который, я надеюсь, вы обязательно придете. Поддержать старого товарища, – добавил он, видя, как мы в шутку начинаем отнекиваться. – Там будут хорошенькие мисс. Кстати, бал устраивается в основном из-за младшей сестры Джулии, так зовут мою невесту…

– Да знаем мы, как ее зовут! – воскликнул Малыш Саймон пьяным голосом. Ты лучше скажи, много ли за этой младшей дают приданого? Ты, например, за свою сколько берешь?

– Сэр! – строгим тоном сказал Джордж Мюррей, вскакивая со стула и нависая над Малышом Саймоном. – Да как вы смеете говорить о таком с джентльменом? Вообще-то немного, – туг же сказал он своим обычным веселым голосом. – В этой семье главное – положение при дворе и титул.

– Что ж, ради положения и титула стоит сходить на бал, – заявил Саймон. – Так ведь, Джеки?

– Точно, – сказал я и крикнул, обращаясь к вышедшим на импровизированную эстраду молоденьким певичкам: – Девочки, пойте же нам!

 

Глава третья

Полицейская карета подъехала к роскошному особняку, располагавшемуся прямо в самом центре Лондона. Выходя из кареты, Фредерик Эберлайн подумал, что из окон особняка наверняка открывается прекрасный вид на стоявший напротив архитектурный ансамбль, он даже захватывает угол открывающейся Трафальгарской площади, не то что вид из его конуры, чьи окна выходили прямо на кирпичную заднюю стену соседнего доходного дома. Двухкомнатная, скромная по размерам квартира инспектора была полнейшей противоположностью роскошным апартаментам, занимаемым главой Скотленд-Ярда.

Дверь открыла опрятная горничная, которая с учтивым поклоном провела гостя, а Годли побоялся заходить к всесильному лорду Пальмерстоуну в прихожую, шикарно обставленную дорогой мебелью. Пока Эберлайн, словно зеленщик, принужден был ожидать внизу хозяина особняка, он с интересом принялся осматриваться. Картины, украшавшие стены коридора, уходящего вдаль и освещенного светлыми газовыми рожками, говорили о дорогостоящих пристрастиях лорда Пальмерстоуна. В углу красовалась гравюра с изображением Хирама, мифического родоначальника вольных каменщиков, державшего в руках циркуль и угольник, символы масонов. Несмотря на обет молчания и сохранения тайны ложи, хозяин повесил гравюру на видное место таким образом, чтобы всякий входящий в его особняк знал, с кем имеет дело. В Лондоне ни для кого не было секретом, что лорд Пальмерстоун являлся председателем лондонской ложи и имел двадцатую степень посвящения, то есть имел титул его преподобия Великого магистра.

Дверь в конце коридора открылась, послышалось звяканье столовых приборов и шум множества голосов, которые означали, что лорда оторвали от ужина в кругу гостей, а это не предвещало инспектору ничего хорошего. Однако Фредерик Эберлайн был не из робких, а потому совершенно не обратил внимания на недовольный вид вышедшего к нему главы Скотленд-Ярда и накрахмаленную салфетку, которую он забыл снять с горла.

– Надеюсь, инспектор, у вас достаточно важная новость, чтобы прийти ко мне во внеурочное время, – немного обиженным и крайне рассерженным тоном сказал лорд Пальмерстоун.

Эберлайн прекрасно понимал старика. Его назначил на должность главы Скотленд-Ярда старинный приятель, занимающий ныне должность премьер-министра, которому очень хотелось иметь на этом месте своего человека. Совершенно не склонный к ежедневным столкновениям с грязью и человеческими пороками, лорд Пальмерстоун старался как можно меньше вникать в работу порученной ему организации, давая тем самым определенную свободу действий инспекторам. За это Эберлайн чрезвычайно ценил старика, однако дело Джека Потрошителя требовало его постоянного участия.

– Сэр, я прошу простить меня, что отрываю вас от ужина, – учтиво и мягко сказал инспектор, – но мы нашли его.

Еще одним качеством нынешнего главы Скотленд-Ярда было поразительное умение с полуслова понимать собеседника. Лорд Пальмерстоун тотчас же подобрался, глаза его заблестели.

– Замечательно, инспектор Эберлайн! Просто отлично! Что требуется от меня?

– Разрешение на арест, сэр.

И опять главу Скотленд-Ярда не подвело умение понимать, куда клонит его подчиненный.

– Если вам требуется разрешение, значит, это не просто уличный бродяга? – задал он наводящий вопрос и, предугадывая ответ, отворил боковую дверь, ведущую в небольшой кабинет. – Прошу.

Кабинет был еще и курительной комнатой. Старик достал из шкафа деревянную шкатулку с сигарами, раскрыл ее и протянул инспектору. Подобный жест мог означать только одно: лорду была крайне необходима поимка злодея, держащего в страхе огромный город.

– Итак, инспектор, кто он?

– Это лейб-медик королевской семьи, сэр, – ответил Эберлайн.

Лорд Пальмерстоун задумался. Сэр Джек находился под наблюдением полиции в связи с убийством его жены, а также некоего джентльмена, чье лицо было настолько изуродовано, что никто не смог признать его. Дело было темным и попахивало прелюбодеянием. Лейб-медик мог бы легко отделаться, если бы признался в том, что, застав супругу с неким джентльменом в интимной позе, не сдержал порыва чувств и убил обоих. Однако сэр Джек, коего знал весь высший аристократический свет как самого блестящего молодого человека, начисто отрицал свою причастность к преступлению, совершенному в его особняке, а потому старый глава Скотленд-Ярда счел должным поручить расследование этого запутанного дела не менее блестящему инспектору Эберлайну, который уже вел одно расследование – дело Джека Потрошителя. Теперь же Эберлайн поставил лорда Пальмерстоуна перед фактом, что сэр Джек и является тем самым пресловутым потрошителем падших женщин.

– Надеюсь, вы понимаете, инспектор, всю серьезность выдвигаемого вами обвинения? – строго спросил он подчиненного.

Фредерик Эберлайн слегка наклонил голову.

– Я готов представить неопровержимые доказательства.

Старый лорд хмыкнул:

– Неопровержимые доказательства! Мой дорогой, неопровержимыми бывают лишь те доказательства, когда вы застаете подозреваемого на месте преступления, – сказал он, глядя на инспектора грустными, по-стариковски слезящимися глазами.

Эберлайн хотел было сказать, что он проработал в Скотленд-Ярде уже больше десяти лет, а потому может судить о доказательствах самолично, однако, встретившись взглядом с лордом, понял, в какое трудное положение он поставил старика и насколько тяжело тому принимать решение.

– Ладно, Эберлайн, скажите, это дело не может подождать до утра? – с надеждой в голосе спросил лорд Пальмерстоун.

– Нет, сэр. К сожалению, у меня имеется информация, что за сэром Джеком кроме нас охотится некий субъект, который имеет на него зуб и хочет свести счеты.

– Кто же это?

– Имени его мы не знаем, имеется лишь кличка. Хитрый Шотландец.

– А, припоминаю, – закивал головой старик – Это тот самый сутенер, чьих подопечных убивал Джек Потрошитель. Гнусный субъект. Ну так арестуйте его, инспектор.

– К сожалению, Хитрый Шотландец не зря зовется хитрым, – развел руками Эберлайн. – Он хорошо прячется, и мы не можем его найти.

Лорд Пальмерстоун шумно запыхтел сигарой, в волнении забыв, что она так и не была прикурена. Видно было, что решение давалось ему тяжело.

– Значит так, инспектор, э-э, Фредерик, я надеюсь, что ваши догадки, я подчеркиваю, догадки, по поводу причастности лейбмедика королевской семьи к ужасным убийствам проституток останутся между нами. – Старик выразительно посмотрел на Эберлайна.

– Но сэр…

– Никаких «но»! – прикрикнул лорд Пальмерстоун. – Не забывайтесь, инспектор! Вы получаете разрешение на арест сэра Джека в связи с убийством его жены Хлои и неизвестного мужчины, найденного в его особняке. Вы не понимаете, какой кризис разразится в стране, если ваши догадки всплывут наружу, – доверительным тоном сказал он, поглаживая перстень с выгравированными символами вольных каменщиков, надетый на мизинец.

– Я все понимаю, сэр. Разрешите идти, сэр, – с поклоном встал Эберлайн.

– Идите.

Инспектор поспешно вышел и, дробно стуча каблуками, сбежал со ступенек. Сержант мирно дремал в углу кареты, когда он заскочил в нее. Мигом проснувшись, Годли вопросительно уставился на начальника.

– Только из-за жены, – коротко пояснил ему Эберлайн.

– И то хорошо, – заметил сержант и крикнул вознице: – Вест-Энд, Литтл-Райдер-стрит, особняк объекта.

Карета немедленно тронулась в путь, провожаемая грустным взглядом следившего из окна своего роскошного дома лорда Пальмерстоуна, который понимал, что после этого дела он должен будет подать в отставку и тем самым подвести своего друга, премьер-министра.

* * *

Знал ли я, едучи на бал, приглашенный своим университетским товарищем сэром Джорджем Мюрреем, о том, что там я встречу свою судьбу? Нет, конечно. Я просто ехал на бал, чтобы поддержать товарища и приятно провести вечер. Думал ли я, тщательно одеваясь в великолепную фрачную пару, что буквально через какой-то час буду лицезреть богиню? Нет, не думал. В тот момент я думал о том, насколько хорошо сидят на мне брюки, словно бы сошедшие со страниц романа Оноре де Бальзака «Отец Горио», о которых Растиньяк походя сказал, что знает одного портного, чье мастерство принесло молодому человеку, вздумавшему покорить Париж, сорок тысяч франков годового дохода в виде приданого. Возможно, раз я вспоминал эти строки, то наверняка в моей голове вертелись мысли о женитьбе, но ведь я собирался поглядеть на девушку, с которой недавно обручился Джимбо, и уж никак не предполагал о поклонении богине, подчинившей мое сердце одним взглядом. Нет, нет и еще раз нет, я даже не задумывался об этом. Я просто собирался на один из многочисленных балов, которые мне предстояло посетить в этом году. Ничего особенного, заурядное развлечение на вечер, совершенно несравнимое с острым блаженством, которое я испытывал, валяясь в куче сплетенных в едином половом акте пар на полу церковного погреба. Бал, как я предполагал, не походил и на собрания ложи, во время которых диспут о магических ритуалах и символах иной раз достигал такого накала, что мне казалось, будто душа моя отлетает куда-то высоко и парит там, окруженная душами собеседников-братьев.

Бал казался мне одним из разряда тех балов, на которых чопорная публика более всего обращает внимание, как бы кто-нибудь не шаркнул ногой или не чихнул в кулак громче обычного.

Я уселся в ландо, и кучер повез меня в большой дворец, принадлежавший одному из самых старинных родов Англии. Прибыл я туда лишь в половине двенадцатого, однако же освещенная площадка перед входом была до отказа запружена каретами, колясками и прочими средствами передвижения. Похоже, что бал был в самом разгаре. Скинув на руки подскочившему лакею легкий плащ, я прошел в зал, где тотчас же столкнулся с раскрасневшимся от бездумного кружения в танце Малышом Саймоном. Саймон схватил меня за руку и, сообщив, что невеста чудо как хороша и что я просто обязан на нее посмотреть, потащил меня в глубь зала, заполненного множеством разодетых леди и джентльменов. Я последовал за ним, продираясь сквозь нестройные ряды танцующих пар, которые Малыш Саймон с присущей ему мальчишеской непринужденностью ловко расталкивал узкими плечами. Наконец мы оказались у больших колонн, огибавших огромный зал, возле которых теснилась нетанцующая публика и где в промежутках между колоннами стояли столы с напитками и фруктами. Там же были расставлены кресла, в которых сидели дамы, преимущественно пожилые, которые в праздном одиночестве пристально разглядывали танцующие пары, как разглядывает партер театральное действо. Около молоденьких мисс, восседавших в креслах, словно мотыльки, кружились молодые люди, напоминавшие фалдами фраков огромных жуков. Остановившись около самой большой толпы жуков, Малыш Саймон принялся энергично протискиваться к креслу.

– Джордж, Джордж, Джек пришел.

– А, старина! – раздался радостный возглас Джимбо.

Молодые люди тут же раздались в разные стороны, открыв мне удивительное по изяществу и красоте создание, сидящее рядом с Джорджем в кресле. Университетский товарищ вскочил и бросился ко мне:

– Позволь представить.

Я был ошарашен. Меня словно бы ударила молнией. Сердце мое колотилось с бешеной скоростью, в висках стучало, низ живота сжимался. Я был словно в лихорадке, чувствуя, как по спине стекает капля. Боже мой! Неужели передо мной сидит человек, а не случайно спустившийся на землю ангел? Как она прекрасна! Как совершенны ее движения, как правильны черты ее лица, как безупречно она одета! А этот смех? Это просто смех ее или же это пение ангелов? Что она говорит? Она смотрит на меня.

– Мисс Хлоя, позвольте представить вам моего лучшего друга, – сказал Джимбо, подталкивая меня к креслу.

Девушка повернула ко мне свое прелестное личико и с милой улыбкой подала руку. Только остатки самообладания позволили мне собраться с силами и, склонившись в глубоком поклоне, поцеловать руку.

– Прекрасный выбор, Джордж, – через силу произнес я.

– Да? – удивленно спросил Джимбо. Малыш Саймон расхохотался.

– Джек, старина, это не будущая невеста Джорджа. Это ее сестра, – объяснил Джимбо, хохоча следом за Саймоном. – Мисс Хлоя, а где Джулия?

– Сэр, – отвечала девушка, не сводя с меня взгляда своих прекраснейших в мире глаз, – я думаю, вам лучше знать, где скрывается ваша нареченная. Так ведь, сэр Джек? – И, не дождавшись моего ответа, она приняла приглашение от какого-то щеголя и ускользнула вместе с ним в круг танцующих.

Я проводил девушку долгим-долгим взглядом. Джимбо, наблюдавший за мной все это время, промолвил:

– Похоже, наш невозмутимый Джек на этот раз потерял голову. Не правда ли, хороша?

– Да, – только и смог сказать я, подходя к столу и принимая от лакея бокал с шампанским.

– Это младшая дочь лорда Солсбери, чьими гостями мы имеем честь быть, – пояснил сэр Джордж Мюррей. – Я, если хочешь знать, тоже нахожу ее чрезвычайно привлекательной. Если уж быть до конца откровенным, то намного привлекательнее моей невесты Джулии.

Я недоуменно посмотрел на товарища.

– Но, видишь ли, мы все стараемся как можно удобнее устроиться в этой жизни, старина Джек, – тихим и немного печальным тоном произнес Джимбо, беря меня под руку и направляясь в курительную комнату. – Поэтому из двух дочерей лорда я выбрал старшую.

Мы вошли в курительную комнату, куда лакей тотчас принес канделябр с зажженными свечами и бокалы с шампанским.

– Мисс Хлоя – очаровательное создание, но, как это бывает у младших и слишком избалованных детей, она привыкла быть в центре внимания. В отличие от старшей. Моя Джулия не такая. Она будет ухаживать за мной. Тот же, кто возьмет замуж мисс Хлою, принужден будет сам за ней ухаживать, да еще и глаз с нее не спускать. Так-то вот. – Джимбо отсек перочинным ножиком кончик сигары и раскурил ее от пламени свечи.

В этот момент в курительную комнату вошел благообразный старик в сопровождении крепкого с виду пожилого мужчины. Старика я знал прекрасно, это был Великий магистр ложи, лорд Пальмерстоун, глава Скотленд-Ярда. Его спутника мне представил Джордж:

– Лорд Солсбери. Мы раскланялись.

– Могу ли я поинтересоваться, какова ныне тема разговоров у молодежи? – учтиво поинтересовался, усаживаясь в кресло и раскуривая сигару, лорд Пальмерстоун.

– Мы с моим другом говорили о прошлогоднем покушении Родерика Маклина на ее величество, – без тени смущения соврал Джордж.

– Ужасное, ужасное преступление, – закивал головой старый лорд, напоминавший мне более всего павиана, недавно привезенного в Лондонский зоопарк, который я посещал в прошлую пятницу. – Какая наглость – поднять руку на обожаемую королеву. Ведь она столько сделала для Англии. У молодежи не осталось ничего святого.

– Да-да, – вторил ему будущий тесть моего университетского товарища.

Похоже, что Джимбо хорошо изучил повадки старых павианов, подумал я, кивая головой вместе с остальными. Внезапно дверь широко распахнулась, и в курительную комнату вбежала моя богиня, цветущая и прекрасная.

– Папа, – громко вскричала богиня, называя лорда Солсбери на французский манер с ударением на последнем слоге, – я хочу поехать завтра в Гайд-парк!

И с видом капризного ребенка, который знает, что он мил, а оттого ему все позволено, прелестница надула губки, давая понять, что она готова к отказу, но месть будет неминуема и страшна. Зная, что на нее смотрят молодые мужчины, она покраснела от удовольствия.

– Ну что за милый ребенок! – воскликнул лорд Солсбери, пытаясь уйти от темы.

– И скажи, зачем тебе ехать в Гайд-парк, дитя мое? – ляпнул Великий магистр собрания Великой английской объединенной ложи старых франкмасонов к вящему неудовольствию отца богини.

– Ах! – воскликнула мисс Хлоя, а именно она казалась мне богиней, преисполненной величия, прелести и красоты. – Там будет выступать Бернард Шоу!

– Но юной девушке не пристало посещать одной подобные общественные сборища, – попытался урезонить дочь лорд Солсбери.

– А я хочу! – заявила богиня и сердито топнула ножкой.

Неожиданно не только для присутствующих, но и для самого себя я решительно подошел к девушке, поклонился и сказал:

– Мисс Хлоя, позвольте мне сопроводить вас завтра в Гайд-парк.

Богиня одарила меня очаровательно благодарной улыбкой и, бросив одновременно гордый и победный взгляд в сторону оторопевших павианов, взяла меня под руку и направилась в зал.

– Сэр Джек, не правда ли? – спросила она меня. – Джордж столько рассказывал о вас, вспоминая университетские годы. Помнится, он называл вас не иначе как величайшим выдумщиком по части развлечений. – Хлоя выразительно посмотрела на меня. – Надеюсь, что ваши таланты распространяются дальше студенческих забав?

Что я мог сказать в свое оправдание? Я испытывал такую сильную страсть к этой жеманнице, мои глаза застилал столь сильный любовный туман, что я не замечал ни одной отрицательной черточки, коими в достатке, как затем выяснилось, была наделена эта девушка, казавшаяся мне идеалом красоты. Она же, понимая всю силу своего очарования, пользовалась этим в полной мере. Едва выйдя в зал, мисс Хлоя тотчас окружила себя поклонниками, беззастенчиво посылая одного за прохладительным лимонадом, другого за оставленной где-то у кресла сумочкой, третьего еще бог знает за чем, но молодые люди, которые, как и я, боготворили этого дьяволенка в платье, только рады были исполнить любую просьбу, любой каприз юной красавицы.

Я знал себе цену, а потому сразу решил, как завоевать сердце ветреницы, по поведению которой сразу становилось понятно, почему бог изгнал Адама и Еву из рая. Не будучи, в отличие от молоденьких воздыхателей, столь ревностным исполнителем капризов богини и не уподобившись ручным собакам, кои стремглав бегут за брошенным предметом в надежде на ласковое слово или же почесывание за ухом, я сторонился подобного к себе отношения, однако не давал повода мисс Хлое сделать вывод, что я также не влюблен в нее. При этом я поощрял в ней привычку помыкать воздыхателями, сам несколько раз прося принести то одного, то другого что-нибудь, разумеется, «для очаровательнейшей мисс Хлои, голубчик, ну что вам стоит, сделайте же милость». Кроме того, мне на руку была моя тогдашняя слава самого блестящего и завидного жениха в великосветских кругах.

Уже через некоторое время подобная политика начала приносить свои плоды. Богиня постепенно спустилась с Олимпа и, осторожно ступив прекраснейшей в мире ножкой на твердь земную, поинтересовалась как бы невзначай, танцую ли я. Только что закончился танец, музыканты собрались грянуть следующий, а потому я, естественно, сказал, что с удовольствием готов пригласить мисс Хлою на танец, потому что если я и соглашаюсь танцевать, то лишь в паре с красивейшими женщинами. Она, покраснев от удовольствия, позволила ввести себя в круг танцующих.

Боже, как самозабвенно она танцевала! Иной раз я наблюдал, как Хлоя закатывала глаза и тесно прижималась к партнеру, млея от восторга кружения в танце. Что до меня, то я сам, да и все другие ее партнеры были для нее лишь декорацией, и чем выше оказывался статус партнера, то прекрасней казалась ей декорация, на фоне которой блистала только она – несравненная Хлоя. Она была прекрасна, истинно говорю вам!

Весь вечер после этого мы танцевали с Хлоей или же общались в очень тесной компании: я, богиня, Джимбо, его невеста и сестра Хлои Джулия, а также неизменный Малыш Саймон, более других потешавшийся, когда я посылал кого-нибудь из топтавшихся поблизости от нашего тесного кружка поклонников мисс Хлои, например, за оставленной мной где-то в зале тростью, разумеется, исключительно для удовлетворения любопытства богини, возжелавшей получше рассмотреть эту замечательную вещицу.

– Старина Джек просто бесподобен! – воскликнул Малыш Саймон. – Разве не так, мисс Хлоя? – обратился он с вопросом к богине.

Та окинула меня немного задумчивым взглядом и непринужденно рассмеялась.

– И чрезвычайно самоуверен, – добавила она, кокетливо оправляя прическу.

Этот момент решил для меня все – прошлое, настоящее и будущее. С этого момента я знал, что для меня не будет иной женщины, которую я возжелал бы с большей страстью, чем ее.

* * *

На следующий день, как и было условленно, мы отправились в Гайд-парк послушать выступление некоего мистера Шоу. Лично я считаю, что джентльмен, обладающий подобной фамилией, которая говорит сама за себя, просто принужден судьбой выступать перед многочисленной аудиторией, развлекая ее невероятными пассажами. Что и говорить, мистер Бернард Шоу был чрезвычайно увлекательным оратором. Мисс Хлоя была прямо-таки заворожена его выступлением, которое ей до этого расхваливали. Что до меня, то я тоже находился под впечатлением мистера Шоу, правда, мне был неприятен облик этого джентльмена: этакий типичный ирландец, только трезвый, рыжеволосый, с бородкой чуть не оранжевого цвета, отчего я, имеющий привычку воспринимать людей в цвете, видел его словно бы сделанным из металла, изрядно изъеденного ржавчиной. Кроме того, мятый костюм, неуклюже сидящий на высоченной, слегка сутулой фигуре мистера Шоу, отталкивающе действовал на слушателей. Все это не могло не отразиться на моем впечатлении от выступления, о чем я чистосердечно признался Хлое, ведя ее под руку по центральной аллее парка.

– Вы слишком пристрастны, Джек, – мягко сказала Хлоя. – Многие дамы, например, считают, что мистер Шоу очень мил. И даже привлекателен.

Конечно, эти слова были произнесены, скорее всего, для того, чтобы подзадорить меня, но я быстро раскусил этот нехитрый женский маневр, а потому повел свою атаку:

– Видите ли, мисс Хлоя, я считаю, что человек, занимающийся литературным творчеством, а именно этим занимается, насколько я осведомлен, мистер Шоу, является в высшей степени Творцом. Литератор соприкасается с прекрасным. Даже описывая ужасы реальной жизни, он творит. Поэтому в нем все должно быть красиво: и лицо, и тело, и одежда.

Хлоя не могла удержаться от замечания, что хотела бы взглянуть на такого литератора.

– Вы его прекрасно знаете, – тут же раскрыл я ловушку.

– Кто же сей Аполлон? – заинтересованно спросила молодая кокетка.

– Это Оскар Уайльд!

– Так ведь он… – невольно вырвалось у Хлои.

Я внимательно посмотрел на засмущавшуюся богиню, чей облик в этот момент был прекрасен. Надеюсь, вы догадались, что хотела сказать несравненная богиня. К счастью, я знал Оскара лично, а не по слухам, а потому как бы ненароком бросил, что в ближайшем будущем Уайльд, подобно сэру Джорджу, будет осчастливлен одной молодой особой. Моя богиня после этих слов зарделась пуще прежнего.

– Вы, как я заметила, – сказала она после некоторого раздумья, – тянетесь ко всему прекрасному, однако же не к людям. Вы не считаете людей достойными вашего внимания?

Молодость мыслит категорично. Я еще сам был молод, но рядом с мисс Хлоей казался себе умудренным опытом, даже в некоторой степени старцем.

– Отчего же, когда я вижу красивого человека, меня тянет к нему. Его общество я предпочитаю другим, к его мнению я внимательно прислушиваюсь, им я восхищаюсь, и ему я готов поклоняться.

Гордо вздернув носик, Хлоя раскрыла белоснежный зонт и величественно направилась к выходу из Гайд-парка, не преминув при этом заметить, что погода нынче ужасная, солнце то скрывается за тучами, то вновь светит, а стало быть, пора ехать домой.

– Вы ведь не откажетесь пообедать с нами, сэр Джек?

Конечно, я не возражал.

Так постепенно, шаг за шагом я обратил все внимание богини на свою скромную персону. Догадавшись по первым фразам, коими встретила мисс Хлоя меня на балу, что от меня ждут, прежде всего, увлекательного досуга, я придумывал все новые и новые развлечения, часто невинные, иногда с легким налетом флирта, что чрезвычайно нравилось так легко увлекающейся Хлое. Уже через какой-то месяц она, посылая мне чуть не ежедневные письма, требовала, чтобы я немедленно приехал к ней, так как «маменька занята, Джулия все носится со своим свадебным нарядом, а я одна, совсем одна, всеми покинутая и забытая, так что вы просто не имеете права вот так вот бросить меня в тот самый момент, когда ужасная мигрень скоро сведет меня в могилу, слышите, вы, негодник! Приезжайте же скорее!». У меня все еще хранятся эти письма, прекрасные послания шаловливого ребенка, а именно такой была в то время моя обожаемая Хлоя.

Дело шло к свадьбе. Зная ветреный характер мисс Хлои, я быстро обручился с ней, и мы сыграли свадьбу одновременно с Джимбо и Джулией, старшей сестрой Хлои. На двойное бракосочетание съехался весь лондонский свет. Даже королева прислала поздравление. Это было незабываемое празднество. Все гости, без сомнения, признали нас самой красивой парой из всех, что им приходилось видеть.

Я торжественно ввел невесту в свой дом, и она стала в нем хозяйкой, а мне женой. Столь патетический стиль напрашивается сам собой, когда я вспоминаю те дни, которые, как мне кажется, были самыми счастливыми в моей жизни. Говорят, что многие семьи переживали свои лучшие дни в первый месяц после свадьбы, за это подобный месяц и зовется «медовым». Мою Хлою чрезвычайно забавляла и увлекла новая игра в супружескую пару, а именно игрой она представляла себе наш брак. Кроме того, ей импонировало быть хозяйкой большого особняка, распоряжаться множеством слуг и самостоятельно вести хозяйство. Видели бы вы, с каким важным видом Хлоя выговаривала кухарке, что та подала на стол к завтраку не вареные яйца, а обычную английскую яичницу с беконом. Когда я возвращался вечером домой, она заставляла слуг выстраиваться в холле и встречать меня, благо о моем появлении становилось известно заранее, так как из окон особняка было отлично видно всю улицу и, следовательно, мою коляску. Это зрелище напомнило мне те далекие годы, когда я приезжал на каникулы в родительскую усадьбу. Отец тогда тоже выгонял слуг во двор встречать юного господина. Не хватало лишь знаменитого «ну», коим Чарльз начинал любое обращение ко мне. Как потом оказалось, отец Хлои так же учил своих слуг, соответственно, сама Хлоя переняла эту традицию, которая мне казалась чересчур вычурной и слишком викторианской. Даже будучи на службе у самой королевы, я не утратил неприятия ко всему, что связано с викторианством.

Вскоре я стал замечать маленькие штришки в характере, поведении и суждениях моей Хлои, которые мне не нравились. И все равно я был до безумия влюблен в нее.

Однако по прошествии нескольких месяцев наша супружеская жизнь стала разрушаться. Что послужило причиной этому? Любовные утехи, вот что! Всю свою жизнь я искал идеал и наконец нашел его в лице Хлои, однако тут-то меня и постигло главное разочарование всей моей жизни. Я боготворил свою молодую жену. Я ее просто обожал. Я готов был молиться на нее, целовать ее пяточки, стоять перед ней на коленях. Но при этом я испытывал лишь слабое подобие влечения, которое обычно накатывало на меня во время соития.

Обычно Хлоя долго и тщательно готовилась к любовным утехам, которые полюбились ей после первой же брачной ночи. Сначала она долго мылась в ванной комнате, затем так же долго натиралась какими-то мазями и даже душилась, что совершенно не подобало приличной женщине, но моя молодая жена заявляла, что ей не нравится тот запах, который выделяют во время соития тела, что он отбивает у нее всякую охоту. После того как тело было вымыто, обмазано и надушено, Хлоя надевала прозрачный пеньюар и в таком виде, с аккуратно расчесанными волосами приходила в нашу спальню. Все это время я должен был лежать и ждать ее прихода.

Любовный акт обязательно должен был происходить на чистом постельном белье, которое после окончания убиралось и застилалось свежее. Что это, блажь, привередливость? Возможно, но во время соития Хлоя была настолько активна, так страстно отдавалась, что предположение о ее снобизме отпадало само собой.

У меня начались некоторые трудности. Постепенно эффект новизны выветрился, и я все чаще стал отказываться от супружеских обязанностей. Бедняжка Хлоя даже заподозрила, что у меня завелась любовница. Причем непременно из актрис. Но праздник жизни продолжался, и мы не особенно придавали этому значения. Мы регулярно выезжали в свет, где Хлоя до упаду танцевала. Мы ходили в театр, посещали оперу, выезжали в Париж. Там-то у нас и случилась первая размолвка, которая навела меня на мысль, что надо делать.

Вечером я и Хлоя отправились в Латинский квартал, ставший модным в богемных кругах, к которым, как я заметил, стала в последнее время тяготеть жена. Погуляв некоторое время, мы решили зайти в знаменитое кабаре «Мулен Руж», которое я посещал в свой первый приезд в Париж. Было на удивление весело. Я чувствовал себя прекрасно, настроение – великолепное, поэтому я, слегка постукивая кончиками пальцев по столу, напевал вслед за молоденькой певичкой незатейливый куплет. Внезапно чья-то ладонь грубо опустилась на мои пальцы, слабо сжимая их. Я аж вздрогнул от неожиданности. Это оказалась рука Хлои. Я взглянул на свою жену и поразился, насколько она была зла.

– Ты ведешь себя ужасно, – заявила она.

– С чего ты взяла?

– Пойдем отсюда.

Мы вышли на улицу, отчего Хлоя немного успокоилась и пришла в себя.

– Это просто возмутительно! – заявила она, едва мы переступили порог гостиницы, в которой остановились. – Это было столь вульгарно! И ты еще подпевал ей! Этой особе! Фу! Тебе, наверное, нравятся именно такие девицы?!

Последнее утверждение было настолько безосновательным, что я даже не знал, что ответить. Хлоя же удалилась в свой будуар.

Сев на кровать, я принялся раздеваться, размышляя над сказанными словами, как вдруг мне отчетливо представилась картинка, в которой были я и эта актриса, занимающиеся любовью. При этом я не просто любил ее, я заставлял молоденькую певичку отдаваться мне. Сильнейшее желание охватило мое тело. Не соображая, что делаю, я ворвался в будуар, схватил ошарашенную Хлою и стал срывать с нее одежду. В первый момент жена сопротивлялась, но затем неожиданно с такой же страстью стала потворствовать моим желаниям. Той ночью мы почти не спали. Я вновь и вновь набрасывался на Хлою, едва у меня перед глазами вставала картина изуверств, которые я проделывал в своем воображении с ни в чем не повинной парижской певичкой. Так началась новая страница наших отношений.

* * *

Вернувшись в Лондон, я отправился к забытому мною Алексу. Казалось, он ждал моего появления, хотя ни словом, ни жестом не показал мне этого. Мы тепло приветствовали друг друга.

– Как давно мы не виделись, – улыбаясь и в то же время горестно воскликнул Алекс, усаживая меня у камина.

Я принужден был признать, что перерыв в наших встречах был велик, однако в этом не было моей вины, ведь Алекс сам наотрез отказался быть на моем бракосочетании, о чем я ему не преминул напомнить.

– К сожалению, дела, мой друг, дела потребовали от меня присутствия совершенно в ином месте, – теперь уже без улыбки поведал мне Алекс, доставая из буфета и расставляя на столе графин с бренди и хрустальные стаканы. – Мой отец скончался. Да, так вот, мне необходимо было на время уехать, чтобы оформить право наследования.

– Это очень печально, – сказал я.

– Да, печально, – подхватил Алекс. – Но в печали есть и приятные моменты. Теперь я богач! – воскликнул он. – Отец мой был жутким скрягой, поэтому иной раз мне приходилось сидеть без гроша.

Я тут же подумал, что, очевидно, именно этим объясняется затворничество моего приятеля.

– Но теперь бедности конец! – продолжал Алекс, разливая по хрустальным стаканам бренди. – Теперь я король. Будем же жить как короли!

Радость его была настолько искренней и так походила на мои порывы, когда я понял, что окончательно освободился от ига родителей, что мне невольно стало радостно за приятеля.

– Потому будем веселиться, – заключил Алекс.

Я поинтересовался, кстати, как поживает наша дьявольская черная ложа? Этот вопрос буквально приподнял Алекса с кресла, заставив в волнении и предвкушении мессы забегать по комнате.

– Да, да, да. Сегодня же черная месса. Ты еще не знаешь, а ведь у нас новый председательствующий. – Он остановился напротив меня и гордо вскинул голову. – Этот председательствующий с сегодняшнего дня – я!

– Ну так чего же мы ждем? – спросил я его с некоторой долей упрека.

Дело в том, что именно из-за мессы я и вернулся к своему молодому приятелю. Открывшаяся мне в Париже правда сексуальных отношений с несравненной Хлоей навела меня на мысль о том, что я могу удовлетворять на стороне те желания, к которым лежит моя душа и исполнения которых я не могу требовать от жены в силу целого ряда причин. Главной и, пожалуй, решающей из них является обожествление Хлои. Положение способна спасти лишь игра на стороне, которую я буду в дальнейшем вспоминать, вызывая в памяти дивные видения и занимаясь при этом любовью с женой самым что ни на есть пристойным способом, согласно пуританским правилам. Едва придя к такому решению, я тут же вспомнил о самой доступной форме выплеска агрессивности и низменных инстинктов. Моя цель была в каком-то часе езды, и она способна была сделать мою жизнь с Хлоей счастливой и безмятежной. Кроме того, и я этого не склонен скрывать, чрезмерные увлечения сексуальными экспериментами в юности заставляли меня принять подобное решение. Иной раз, лежа подле своей супруги и гладя ее нежнейшее тело, я думал, что уж более, наверное, никогда не смогу предаваться любовным усладам простым дедовским способом.

Естественно, что Алексу об этом я говорить не стал, сказав лишь, что давно уже не видел столь большого скопления голых тел, как в подземелье пустующей церкви. Мой приятель торопливо оделся, и мы, поймав кеб, отправились в Восточный Лондон. Когда мы выехали на площадь, ту самую, на которой проститутки беззастенчиво торговали собственным телом, Алекс заявил, что у него тут намечена торговая операция. При этом он негромко засмеялся, видимо, видя тут шутку. Приказав кучеру остановиться, он принялся деловито оглядывать обитателей площади. Внезапно какая-то жуткая старуха, вынырнув словно из-под земли, оказалась прямо у меня перед носом.

– Какой пригожий джентльмен, – прошамкала она беззубым ртом, глядя на меня своими старческими водянистыми глазами. – Не желаете ли побаловаться? Ха-ха-ха.

Я только хотел было прогнать наглую старуху, тем более что от нее несло, как из винной бочки, однако Алекс, перехватив мою руку занесенную над старушечьей головой, перегнулся через меня и прикрикнул:

– Ты чего, старая! Где мой заказ?

Старуха прищурила подслеповатые глаза, все в бельмах, делающие ее похожей на ужасную ведьму из страшных сказок, и, видимо узнав Алекса, широко заулыбалась, показывая божьему свету единственный зуб, который имелся у нее во рту:

– А, это вы, добрый сэр! Очень рада вас видеть во здравии. Вы и друга своего захватили? Как это похвально. – Старуха бросила приторный взгляд в мою сторону. – Как же, конечно, я выполнила ваш заказ. Вот только достать то, что вы изволили требовать, в нашем районе чрезвычайно сложно. – Тут она обвела грязной рукой, более похожей на клешню, площадь и хихикнула противным мелким смешком. – Но я достала. Сейчас приведу.

И старуха заковыляла в какой-то грязный переулок, давая нам тем самым возможность вдохнуть свежего воздуха. Но не прошло и минуты, как старуха возвратилась, чуть не силком таща за собой девчушку, которой на вид не исполнилось еще и четырнадцати. Одетая в рваное грязное платьице и стоптанные башмаки, явно мужские, девушка испуганно таращилась на карету.

– Она точно девственница? – строгим тоном спросил у старухи Алекс, плотоядно оглядывая девушку.

– Да уж вы мне поверьте, – закивала головой та. – Все при ней. Еще ни разу не…

– А родители? – перебил слишком говорливую старуху мой приятель, даже не собираясь выходить из кареты и оглядывая «заказ» через окно.

– Она сирота, добрый сэр! – возмутилась старуха. – Все, как вы изволили говорить. К тому же смотрите, какая она симпатичная. И все зубы на месте. – Тут старая ведьма ухватила своими крючковатыми пальцами девушку за подбородок и заставила ее раскрыть рот. – Вот, смотрите, мне бы такие зубы!

– Беру, – сказал Алекс и открыл дверцу кареты, пропуская бедную девушку внутрь.

Та только рада была избавиться от назойливых лап старухи, которые, оставив ее, тут же потянулись, словно за подаянием.

Алекс медленно, преувеличенно медленно отсчитал и вложил в сморщенную ссохшуюся ладонь ведьмы четыре гинеи. Монеты на секунду блеснули в ночном воздухе золотом и сразу пропали, крепко зажатые старухой.

– Трогай, – приказал Алекс кучеру, и мы устремились прочь от площади, на которой только что купили себе рабыню.

Вы, наверное, думаете, что меня смутила подобного рода торговля? Отнюдь! Я вожделел нового развлечения, поглядывая на жавшуюся в угол кареты бедняжку и думая о том, как Алекс все это ловко устроил. Девушка мелко дрожала от страха и таращилась на нас своими большими серыми глазами.

– Как тебя зовут, дитя мое? – ласковым тоном обратился к ней Алекс.

– Мери, сэр, – пропищала та.

– Очень хорошо, Мери. Не бойся, мы тебя не обидим. Ты, наверное, голодна?

И, не дожидаясь ответа, мой приятель вытащил из-под сиденья коробку, скинул крышку, и перед изумленным взором несчастной предстали самые настоящие заморские лакомства. Аромат тотчас же разнесся по карете, заставляя ноздри трепетать в сладостной истоме. Тут были и жареные крылышки куропатки, и тонко нарезанный сыр, и трюфели, и обвалянные в сухарях тушеные телячьи почки, и рыбья икра, и виноград. В углу коробки стояла пузатая бутылка абсента.

– Ешь, Мери, пей, наслаждайся своей новой жизнью, – повелительным тоном распорядился Алекс.

– Мой дорогой, – обратился я к нему по-французски, разумно полагая, что несчастная сиротка не понимает нас. – Что ты собираешься делать с этой особой?

– Я думаю сделать ее невестой дьявола, – отвечал мне приятель, с нескрываемым вожделением глядя, как бедняжка жадно поглощает яства, запивая их крепким абсентом, от которого у нее при первом же глотке перехватило дыхание и в который наверняка, как и в пищу, Алекс успел подсыпать кокаин.

И точно, к концу нашего путешествия Мери успела все съесть и погрузилась в некое счастливое состояние, нарушаемое лишь лихорадочной благодарной улыбкой, с которой она смотрела в нашу сторону.

– У меня имеется другое предложение, – спокойным тоном сказал я.

Мне не очень-то нравилось, что Алекс обставил меня по части развлечений, а потому мое воображение работало с неслыханной силой. Сама игра, наподобие той, в которую мы играли со стариной Джимбо в университете, увлекла меня даже больше, чем предстоящее развлечение. Это было самое настоящее соревнование в извращенности, а стало быть, в аристократизме.

Алекс с интересом воззрился на меня:

– И что ты предлагаешь?

– Я предлагаю после того, как мадемуазель станет невестой, передать ее в руки дьяволу.

Видя, что мой приятель не понял мысль, я счел должным добавить:

– Мы принесем ее в жертву.

Подобная идея привела Алекса в состояние, близкое к эротическому экстазу. Вскоре за окнами показался шпиль церкви.

– Вот мы и приехали, Мери, – ласковым тоном обратился к бедняжке мой приятель, подавая сироте руку и помогая выбраться из кареты.

Девушка шагнула на тротуар, вымощенный перед католической церковью, и неожиданно зашлась в задорном смехе.

– Мы будем играть в жениха и невесту? – наивно спросила она нас.

Мы с Алексом переглянулись.

– Да, дитя мое, – нежно сказал я.

– И кто же из вас будет моим женихом? – поинтересовалась девушка.

– Мы только друзья жениха, – подхватил игру Алекс. – Мы как раз привезли тебя к нему. Войдем же внутрь храма, дитя мое.

И мы вошли в заброшенную церковь, похожие на пауков, уволакивающих несчастную жертву в дальние закоулки.

* * *

Пока Алекс готовился исполнить новую для себя роль, я принужден был приглядывать, а заодно готовить невесту дьявола к церемонии. Для начала я налил ей и себе по рюмке абсента, добавив туда несколько капель лауданума. Напиток привел девушку в неописуемый восторг. Она начала кружиться по подземному залу, попутно сбрасывая с себя жалкие лохмотья, закатив глаза и бормоча нечто вроде народной молитвы: «Дева Мария! Я твоя рабыня! Дева Мария! Услышь меня!» Не без труда удалось мне уложить несчастную сиротку на перевернутый алтарь, на котором она тотчас же погрузилась в глубокий сон.

Постепенно боковые ниши заполнялись пришедшими на черную мессу. Голые люди в масках с любопытством взирали из укрытий на новое убранство подземелья. Алекс уже успел взять бразды правления в филантропическом обществе развития культуры среди рабочих и лондонской бедноты, переустроив место оргий и поклонения сатане на свой манер. Грубые лавки в углах были убраны или заменены небольшими уютными диванами. Стены были частью задрапированы колышущимися от сквозняка тканями. В дальней стене появился вделанный камин, в котором теперь жарко пылали дрова, что было весьма кстати, так как после барахтанья голышом на полу я неизменно получал первоклассный насморк От старого убранства остался только перевернутый алтарь, столь удобный для того, чтобы на нем совершать различные церемониальные ритуалы с очередной невестой, что Алекс не посмел его выбросить. Зато теперь алтарь был покрыт прекрасной праздничной сутаной епископа, которая придавала нашим церемониям, без всякого сомнения, большую торжественность. Из новшеств, введенных в обиход Алексом, также появился граммофон, торчавший своей раковиной-трубой из дальней ниши в стене.

Сигналом к началу церемонии послужила торжественная и немного мрачная музыка, зазвучавшая из граммофона. Люди стали выходить из ниш и становиться в выписанный золотой краской на полу круг. Мы взялись за руки, воздев их к небу и призвав дьявола явиться на наше собрание. Девушка, лежащая на алтаре и мирно спавшая, начала шевелиться во сне. Неожиданно сильно запахло серой, откуда-то появился сам собою председательский трон, и, наконец, из дальней стены словно бы вышел сам дьявол. По правде говоря, я не узнал Алекса. Если бы я не знал, что это он, то подумал бы, что нам все-таки удалось вызвать самого князя утренней звезды.

Все замерли, в испуге глядя на невысокого, чрезвычайно худого субъекта, медленно приближавшегося к нам. На субъекте красовался шикарный цилиндр и длинный, до колен, сюртук, застегнутый на все пуговицы и делавший дьявола чрезвычайно строгим и еще более подчеркивавший его худобу. На лице красовались очки с темными стеклами, вроде тех, которые я принужден был носить в Индийской колонии, дабы уберечь глаза от слепящих лучей южного солнца. В руках, туго обтянутых черными кожаными перчатками, дьявол держал перевернутое вниз головой распятие и серповидный нож. Я раньше встречал такие ножи в акушерской. Такими ножами английские повитухи помогали роженицам при преждевременных родах. Выглядел он весьма зловеще.

Такого образа князя утренней звезды мне еще ни разу не приходилось видеть. Думаю, что присутствующим тоже. Все замерли, завороженно глядя, как сатана усаживается на трон, суровый и сухой, словно старый нотариус, пришедший огласить завещание богатого дядюшки бедным родственникам. Признаю, это был звездный час Алекса. Все, кто присутствовал на этой мессе, верили потом до конца жизни, что перед ними выступал сам правитель ада.

– Где моя невеста? – хриплым голосом спросил дьявол.

– Она перед тобой, о властитель, – протянул я руку в сторону девушки, чьи веки уже подергивались, вырываясь из объятий Морфея.

Алекс в образе дьявола встал над несчастной и простер над ней руки.

– Очнись! – приказал он страшным голосом.

Девушка, точно укушенная, тотчас же подскочила и села на алтарь. Она со страхом оглядела окруживших ее голых людей в черных масках и только тогда обнаружила, что на ней тоже нет одежды. Прикрывая наготу худенькими ручками, сквозь которые проступали нежно-розовые соски еще не сформировавшихся грудей и легкий золотистый пушок на лобке, девушка глянула на нависшего над ней дьявола и громко завизжала.

– Отпустите меня! – воскликнула она.

Кровь прихлынула к моему лицу, скрытому маской от чужих взоров. Волнение девушки передалось мне, но это было не то волнение, кое она выказывала, в страхе глядя на приближающегося к ней строгого господина с ужасными черными пятнами стекол вместо глаз, а возбуждение, которое я всегда испытывал, видя насилие. Моя плоть не замедлила отреагировать на это. Я заметил, что многие мужчины также возбудились, непроизвольно сжимая в круг несчастную сироту, купленную нами за несколько гиней.

– Моя невеста! – прорычал Алекс.

Несколько мужчин и женщин одновременно схватили девушку за руки и за ноги, с силой разведя их в разные стороны. Алекс в образе дьявола подошел вплотную к лежащей перед ним девушке и плотоядно оглядел ее. Затем с силой вошел в ее лоно. Девушка пронзительно закричала и в беспамятстве откинула голову. Присутствующие взревели.

Насилие продолжалось около часа. Насытившись, дьявол уступил место своим приспешникам. Те один за другим насиловали несчастную, у которой из лона текла кровь. Девушка постоянно падала в обморок от боли, и моей задачей было возвращать ей сознание посредством прикладывания нюхательной соли.

Наконец все насытились. Девушка лежала, распластанная, на праздничной епископской сутане, запачканной кровью и какой-то слизью. Она жалобно смотрела на своих мучителей. Дьявол подошел к ней и достал заткнутый за пояс во время прелюбодеяния серповидный нож.

– Жертва! – воскликнул он, протягивая мне нож.

Я с поклоном принял его и встал за головой девушки так, чтобы было удобнее перерезать горло. Несчастная, закатив глаза, с ужасом уставилась сначала на меня, а затем перевела взгляд на нависшее над ней жуткое лезвие, сверкавшее в свете свечей.

– Сатана, мы приносим тебе в дар эту жертву в знак нашей признательности и просим принять ее в свое логово! – воскликнул я и с силой взмахнул ножом.

Лезвие, описав дугу, рассекло горло. Кровь брызнула в разные стороны, обагряя тела присутствующих. Девушка, схватившись за перерезанное горло, издала жуткий хрип. Она попыталась было подняться, но тут же рухнула обратно на алтарь, заливая все вокруг фонтаном крови, бьющим из рассеченной артерии.

– Жертва! – воскликнули присутствующие хором.

На всех будто напало какое-то сумасшествие. Многие подставляли пригоршни к бьющей фонтаном крови несчастной и выливали ее на себя, старательно обмазывая голое тело. Некоторые припадали к стекающим с алтаря большим тяжелым каплям, жадно глотая их. И над всем этим кошмаром высился влезший с ногами на трон Алекс в образе дьявола и жутко хохотал.

В углу громко играл заново заведенный кем-то граммофон, поэтому мы не сразу услышали шум, производимый наверху, прямо над нами. Кто-то с силой колотился в запертые изнутри двери. Неожиданно ветхие двери поддались напору, и в церковь хлынула разъяренная людская толпа. Представители Восточного Лондона, рвань и отребье, держа в руках факелы, шарили по церкви в поисках сатанистов, приносящих в жертву дьяволу новорожденных. Их крики долетели до моего уха, заставив тотчас отрезветь. Еще минута-другая – и озверевшая толпа найдет дверь, ведущую в подвал, подумалось мне. Видимо, то же подумал и Алекс, который ловко соскочил с трона и, кивнув мне, бросился к задрапированной тканью дальней стене. Остальные участники черной мессы в испуге метались по подземному залу, ища хоть какое-то укрытие.

Алекс подскочил к ткани и с силой прорвался сквозь нее в пустоту ниши. Из ниши, как оказалось, наружу вел небольшой коридор, который я никогда не видел. Насколько я понял, именно из него всегда выходил дьявол. Выбежав наружу, мы очутились на заднем дворе церкви. Тут же, чтобы не привлекать внимания, стояла карета, на которой мы приехали. Кучер, верный человек Алекса, мирно дремал, даже не подозревая о грозившей опасности. Мы заскочили в карету, в которой была аккуратно сложена наша одежда. Алекс высунулся из окна и приказал проснувшемуся и хлопающему спросонья глазами кучеру спешно трогаться.

– Похоже, девка оказалась не сиротой, – констатировал он, неуклюже натягивая брюки. – Ну, не беда, зато мы приятно провели время и, похоже, чудом спаслись.

Алекс явно поспешил. Едва карета выехала на улицу, как нас заметили некоторые из черни, оставшиеся сторожить вход. Они бросились к нам, яростно размахивая горящими факелами и приказывая нам остановиться.

– Уходят! Уходят! – хриплыми, пропитыми голосами орали они, зовя подмогу.

Первых подбежавших стоптали лошади. Я даже слышал, как под копытами хрустели их кости. Неожиданная легкость и ярость овладели мной. Я мельком глянул на вжавшегося в угол кареты Алекса и высунулся почти по пояс наружу, одновременно вынимая из трости саблю. Не ожидавшие подобного поворота событий нападавшие не успели отступить, как двое из них были проткнуты мною почти насквозь. Третий развернулся и попытался было резво скрыться, как я одним ударом лихо отсек ему голову от шеи. Обезумевшие от горящих факелов и запаха свежей крови лошади с силой рванули вперед, и карета унеслась прочь, оставив четыре трупа, бездыханно лежащие перед зданием церкви.

Через час я вернулся в свой особняк, умылся, переоделся, вошел в спальню, где мирно дремала божественная Хлоя, и накинулся на нее, душа в своих объятиях и покрывая множеством поцелуев. В ту ночь я три раза проделывал это с моей обожаемой супругой, постоянно вызывая в памяти образ растерзанной девушки.

На следующее утро я вычитал в «Дейли кроникл» небольшое объявление о том, что пустовавшая ранее церковь Девы Марии сгорела дотла. В этот самый момент в помещении церкви проходило очередное собрание филантропического общества развития культуры среди рабочих и лондонской бедноты. Все члены общества сгорели в ужасном пожаре. Прибывшие на место пожарные уже никак не могли остановить разгулявшийся пожар. Лишь когда церковь выгорела полностью, пожарные вошли в нее, где обнаружили двадцать два обгорелых трупа.

Прочитав заметку, я усмехнулся и попросил жену, все утро ластившуюся ко мне, чтобы она приказала горничной подавать завтрак.

 

Глава четвертая

Констебль Смит вздрогнул и очнулся.

«Кажется, я задремал», – подумал он, оглядываясь кругом.

Констебль все еще стоял в тупике, образованном двумя почти примыкавшими друг к другу стенами домов и запертом позади высоким каменным забором. Что было за забором, разглядеть не представлялось никакой возможности, а влезать наверх, где наверняка в достатке рассыпано битое стекло, нет уж, увольте, Смит не такой дурак.

Протерев глаза кулаком, полицейский выглянул из своего укрытия и, убедившись, что окно кабинета, в котором предположительно сидел объект наблюдения, все так же светится, оглядел улицу. На улице не было ни единой живой души. Удовлетворенно вздохнув, Смит подумал, какой бы он шикарный нагоняй получил, если бы сержант Годли застукал его задремавшим на посту. Да, сержант строг, зато никогда не дает своих людей в обиду и всегда выбивает им прибавку к жалованью, особенно тем, кто по ночам дежурил в тот месяц в Уайтчепле, когда весь Скотленд-Ярд с ног сбился, ловя страшного убийцу, прозванного Джеком Потрошителем. Смит тоже тогда дежурил. За время этих ночей, которые он не любит вспоминать и старается забыть, констебль, отец двух очаровательных девочек, многого насмотрелся. За все годы службы он не видел такого зверства. Констебль даже подумывал уйти из полиции, но жена сумела отговорить.

«И слава богу, – благодарно подумал Смит. – А то куда бы я сейчас подался? А тут тебе и выслуга лет, и до пенсии рукой подать. Нет, шалишь, Смита так просто не возьмешь».

Полицейский гордо расправил указательным и большим пальцем усы и достал из кармана дешевенький портсигар, сделанный из дутого железа.

– Прикурить не найдется, приятель? – неожиданно раздалось сзади.

Оторопело обернувшись, констебль увидел прямо перед собой неизвестно откуда взявшегося субъекта. В глаза сразу же бросился глубокий свежий шрам, перерезавший наискось подбородок незнакомца и уходивший вниз по горлу. На голове незнакомца был котелок, надвинутый на лоб так, что выглядывали только глаза, беспрестанно перебегающие от одного предмета к другому, словно живые зверьки. Во рту мужчина держал полускуренную сигару, которую он и поднес к спичке, горевшей в толстых пальцах констебля. Огонек на секунду осветил его лицо.

– Эй, я тебя, кажется, знаю, – сказал Смит. – Ты – тот сутенер, у которого Потрошитель убил проституток. Хитрый Шотландец! Что ты тут делаешь?

Вместо ответа Шотландец неожиданно ловко выхватил из-за пазухи деревянную дубинку, обтянутую кожей и завернутую в носовой платок для смягчения удара, и с силой стукнул ею полицейского по голове. Смит как подкошенный упал к ногам сутенера.

Тот безразлично перешагнул через тело констебля, даже не потрудившись удостовериться, жив ли тот. Уже за само нападение на полицейского ему грозит семь лет каторжных работ, а каторга в Англии – это вам не курорт. Перейдя улицу, Шотландец подошел к входной двери особняка, оглядел ее со всех сторон и начал неторопливо перебирать заранее прихваченные отмычки. Наконец, выбрав нужную, он сунул ее в замочную скважину, одновременно вставив в щель между дверью и косяком фомку.

Хитрый Шотландец настолько увлекся работой, что даже не заметил, что сверху за ним с интересом наблюдает джентльмен, выглянувший из окна своего кабинета и видевший все, вплоть до сцены нападения на констебля Смита, про которого джентльмен подумал лишь, что тому поделом и сильно же у него завтра будет болеть голова.

Сутенер все еще сражался с не желавшей поддаваться дверью, а джентльмен уже вернулся к письменному столу и снова взялся за перо.

* * *

Идея свингер-клуба целиком и полностью принадлежала Алексу. После нашего благополучного спасения, когда здание дьявольской черной ложи было сожжено злобной толпой черни, возглавляемой родственниками несчастной, которую мы принесли в жертву сатане, мне больше некуда было пойти, чтобы потешить мои инстинкты. Источник возбуждения, столь необходимый для нормальной жизни с прекраснейшей из женщин, который я едва обрел, был безвозвратно утерян. Поэтому я горячо поддержал внезапно возникшую у моего друга Томсона идею создать нечто подобное уже в самом центре Лондона, а не на его задворках.

– Это будет самое блестящее и самое тайное заведение в Лондоне! – вещал Алекс, полулежа на тахте, опершись локтем о новенькую обивку модных в этом сезоне тонов.

Его вид в тот момент свидетельствовал об изнеженности. Одетый в шелковый халат, ермолку и туфли с загнутыми кверху носками, подбитые мехом, он держал во второй руке длиннющий мундштук трубки, едва дымившей и распространявшей по дому сладковатый аромат. Видимо, Алекс подмешивал в табак индийскую коноплю, с которой я познакомился еще в Дели.

– Представь себе закрытое заведение, нечто вроде нашей дьявольской черной ложи, только не прячущейся по задворкам и подвалам, а обитающей в самых что ни на есть роскошных апартаментах. Я даже знаю, кому заказать мебель для клуба, чтоб вышло подешевле, – тут же вставил он фразу, сильно меня покоробившую. Видимо, Алекс все еще не мог избавиться от привычки считать каждый фунт. Этим он спускался по социальной лестнице на ступеньку, на которой обитали купцы, торговцы и прочий сброд. – Это будет клуб. Закрытый клуб. В нем будут собираться только сливки общества, – продолжал он развивать свою мысль. – Все будет точно так же, как в ложе: члены клуба будут носить маски, скрывающие их лица. Маску можно снять лишь с согласия владельца. В этот клуб будут ходить семейные пары, которые хотят на время обменяться партнерами. Викторианство, мой дорогой, душит не только нас с тобой, – обратился Алекс ко мне, сдвигая ермолку на затылок. – Викторианство душит весь высший свет. У нас не будет отбоя от членов клуба. Надо только ограничить вступление возрастом и высокими членскими взносами, чтобы была возможность снимать шикарное здание. Само здание должно быть закрытым и стоять отдельно от других. А название клубу я придумал – «Свингер»! Ну, что скажешь?

Алекс затянулся, пустил в потолок тоненькую струйку дыма и выжидательно посмотрел на меня.

Сейчас, я знаю точно, подобные свингер-клубы существуют во всех столицах просвещенных европейских государств, но тогда это была совершенно новая идея. До этого никто не предлагал свету практически открыто меняться по взаимному согласию партнерами для сексуального удовольствия.

Мне представилось, как замечательно будет развлекаться с какой-нибудь женушкой джентльмена, с которым ты чуть не ежедневно встречаешься во дворце, но внезапно путь этой сладостной мысли преградило жуткое открытие – моей женой, моей обожаемой богиней, моей Хлоей тоже кто-то будет пользоваться! От подобной мысли я задрожал в возмущении. Кулаки сами собой сжались. Видимо, вид мой вызвал у Алекса замешательство, если не испуг, к коему он был склонен, так как мой друг отставил мундштук в сторону и примирительно заговорил:

– Поверь, Джек, это хорошая идея. Тебе понравится. Но хотя я не знаю, понравится ли твоей жене. – Тут он вопросительно посмотрел на меня и тотчас же хлопнул себя по лбу: – Ведь можно сделать так. Я организую этот клуб, а затем ты пригласишь меня в гости на обед, и там я как бы невзначай упомяну о нем за столом.

Я задумчиво покачал головой. Алексу пришлось еще долго уговаривать меня. Он был очень настойчив, пока я наконец не сдался и не пообещал, что он будет приглашен ко мне на обед, как только все организует. Всю дорогу домой я напряженно думал над этой идеей. Она казалась мне несколько странной. Конечно, у нас с Алексом в последнее время было нечто вроде соревнования, кто придумает более изощренное развлечение, но с клубом он явно победил, особенно если удастся осуществить задуманное. С другой стороны, соображал я, мне фактически некуда было деваться, негде было излить все то, что копилось во мне, постепенно нарастая и одновременно не давая мне полноценно любить Хлою. Алекс же предлагал замечательный выход из положения, одновременно убивая сразу нескольких зайцев. Тогда я не знал, к чему приведет подобная идея, а потому размышлял о ней как о простом предложении в очередной раз вычурно развлечься.

Я выполнил обещание и, когда Алекс подготовил свингер-клуб к открытию, самолично ввел его в свой дом. Во время обеда, как мы и договаривались, мой друг обмолвился о новом тайном обществе, клубе, именуемом «Свингер». Хлоя живо заинтересовалась клубом, прося явно смущенного Александра Томсона поподробнее рассказать ей о нем. Мою легкомысленную богиню всегда интересовали тайны и загадки, к тому же ее привлекали публичные общества, большую часть которых составляли мужчины. Поддавшись настойчивым уговорам моей супруги, Алекс вкратце пересказал все то, что несколькими днями ранее он с таким вальяжным видом излагал мне, полулежа на тахте и покуривая индийскую коноплю, подмешанную в табак. Как я и предполагал, возмущению жены не было предела. Правда, я ожидал несколько более бурной реакции от нее. Хлоя же объявила открытие подобных клубов делом безнравственным, недостойным и тут же принялась за превосходно приготовленную гусиную печенку под коньячным соусом, беспечно болтая о каких-то пустяках. На лице друга я заметил сначала удивление, а затем, вы не поверите, полное удовлетворение. Как же так, спросил тогда я сам себя, ведь он не добился желаемого результата? Именно этот вопрос я и задал Алексу, едва мы уединились в курительной комнате, дабы выкурить послеобеденную сигару, которая, как утверждают наши доктора, чрезвычайно способствует пищеварению.

– Ты ошибаешься, мой друг, – несколько надменным тоном ответил он. – Или ты плохо знаешь собственную жену, или я ничего не понимаю в женщинах.

Признаться, я даже несколько опешил. Я боготворил Хлою, а Алекс мог спокойно рассуждать, что она клюнула на его вульгарное, правда, весьма задрапированное предложение. Я был поражен подобными рассуждениями друга, который сидел в моем доме, развалясь в моем кресле, курил мои сигары и говорил о моей жене как о самой заурядной женщине.

Видя явное удивление, написанное у меня на лице, Алекс предложил:

– Хочешь пари? На сто фунтов.

– В чем будет состоять пари? – поинтересовался я.

– В том, что твоя несравненная женушка захочет пойти в мой клуб.

В курительной комнате повисла тяжелая тишина. Алекс внимательно смотрел на меня, ожидая ответа. Я же терзался в ужасных сомнениях. Больше всего на свете мне хотелось вышвырнуть Алекса из дома, надавав ему тумаков, а затем объяснить Хлое, что этот визит был моей величайшей ошибкой, и никогда больше не вспоминать ни о свингер-клубе, ни об Александре Том-соне. Ну почему, почему я не сделал этого? Я, самоуверенный глупец?

Едва Алекс ушел, как я направился в будуар жены, где она проводила свое свободное время, причесываясь или без конца примеряя все новые и новые наряды. И тут моя жена удивила меня. Нет, она не удивила, а прямо-таки поразила. Лишь только я вошел в будуар с целью выяснить, прав ли я оказался в споре с Алексом, как Хлоя сама, опередив меня, потребовала, чтобы мы как можно быстрее отправились в этот новый клуб.

– Свингер-клуб, кажется, так твой товарищ называл это тайное заведение? – легкомысленным тоном спросила она меня, приставив к шее ожерелье и смотрясь в зеркало.

– Дорогая, ты поняла, что это за клуб? – наивно спросил я.

– Конечно.

– Там все будут голые, – настаивал я.

– Не совсем. В масках. А это не так стыдно. – Тут Хлоя закрыла ожерельем глаза, изображая, какой она будет в маске.

– Там будут меняться партнерами для любовных утех, – продолжал настаивать я несколько повышенным тоном.

Отложив ожерелье, богиня удивленно воззрилась на меня.

– Я слышала, милый. Я не глухая и не глупая. Мы пойдем в этот клуб! Это решено!

Впервые я слышал в ее тоне властные нотки. Теперь, по прошествии времени, я понимаю, что толкало ее в этот свингер-клуб. Я понимаю не только ее, но и многих, кто ходил, ходит и, по всей видимости, будет ходить туда, дабы развлечься, вернее, прикоснуться к запретному, испытать нечто, что недоступно в обычной жизни. Представьте себе нашу старую добрую Англию с ее огромными колониями, раскинувшимися по всему земному шару, с нашей величайшей культурой, наиболее развитой в сравнении с другими европейскими странами, я уже не говорю о каких-нибудь колониях или молодых странах, типа Американских Соединенных Штатов, где, как мне кажется, вообще нет никакой культуры, а лишь одни индейцы. Мы соприкасаемся с множеством других наций, верований и культур, более свободных, нежели мы. Но мы прививаем другим наш образ мышления, наше поведение, наконец. Однако же мы, англичане, являемся самой закрытой, самой чопорной и самой ханжеской нацией в мире! Наша королева олицетворяет собой викторианство, названное в ее честь. Мне же в этом слове слышится, прежде всего, жуткая несвобода, стесненность и скованность. Люди, возвращающиеся из колоний, где они прожили каких-нибудь год-два, уже чувствуют себя не в своей тарелке. И все это называется джентльменством? На самом деле это тривиальное ханжество! Даже сам Лондон разделен, как кажется, на две части: на Восточный и Западный районы. Элита, свет живут в шикарных кварталах, давясь от скуки и снобизма. А буквально в часе езды творится нечто вульгарное, пошлое, низменное, которое способно вскружить голову любому джентльмену, едва он окажется в Восточной части. Проститутки, наркотические притоны, бордели для извращенцев, подпольные тотализаторы и лотереи, сатанинские секты, торговля людьми – все, что угодно, к вашим услугам, сэр. Да, тут есть от чего потерять голову. Поэтому я не виню мою обожаемую Хлою, не виню ее ни в чем, а уж тем более в том, что она захотела посетить это вульгарное заведение, этот клуб под названием «Свингер», самый первый клуб подобного рода в мире. Она просто была чрезвычайно легкомысленна и любопытна, а я слишком сильно любил ее, чтобы что-то запретить.

* * *

Через неделю мы отправились в этот проклятый клуб. Не хочу вспоминать об этом. Не хочу вспоминать и уж тем более писать здесь.

Едва лишь мы вошли в огромный зал, как мне стало не по себе. Разделенный множеством модных в тот год японских ширм, сквозь которые просвечивало все, что за ними делалось, на массу небольших комнат, в которых стояли дорогие софы, обитые неизменным плюшем, он напоминал бордель. На мне и моей обожаемой Хлое не было ничего из одежды, только маски, тщательно скрывавшие наши лица. Я и не заметил, как остался один. Хлою, польстившись на ее юное тело, тотчас же окружили мужчины и куда-то увели прочь, пока я, остолбенев, осматривался. Внутреннее убранство клуба, сделанное по личному заказу Алекса, одновременно напоминало вульгарный публичный дом и подвал католической церкви Девы Марии. Смесь безвкусицы с пошлостью и мрачностью.

Я огляделся. Хлои рядом уже не было. Наверное, она уже отдавалась какому-нибудь самцу, страстному и развратному, думалось мне. Не в силах более сдерживать свое воображение, так некстати разыгравшееся, я выбежал вон. Все, не хочу больше об этом вспоминать.

Я долго и бесцельно бродил по городу, постепенно удаляясь от центра в восточную его часть. Бредя, я не замечал ничего вокруг. Улицы были пустынны и темны, так как в районе Уайтчепла никто не потрудился поставить новомодные газовые фонари, которые бы осветили беднякам их унылые жилища. Наконец страшная вонь, идущая с берега Темзы, в которую местные жители имеют обыкновение сбрасывать нечистоты, вернула меня к действительности. Я огляделся вокруг, не в силах понять, на какой улице я нахожусь. Одинокая луна освещала своим мертвым светом это унылое место. Внезапно краем глаза я заметил какое-то шевеление у одной из стен ближайшего дома. Обернувшись, я увидел приближающуюся ко мне молодую женщину.

– Привет, красавчик, – прохрипела она простуженным испитым голосом, более подходящим матросу, чем женщине. – Не хочешь ли того самого, э?

Я пригляделся. Женщина, подошедшая ко мне в столь поздний час, оказалась уличной проституткой самого низкого пошиба, дешевой и полупьяной.

– Пять шиллингов, красавчик, – продолжала предлагаться женщина, виляя передо мной своей грязной, некогда синей юбкой. – Ну хорошо, для тебя три. Три шиллинга, красавчик, и я покажу тебе верх блаженства.

– Хорошо, – согласился я.

Она жадно схватила меня за руку своими худыми пальцами и чуть не силком потащила за дом. Выйдя в какой-то проулок, такой же запущенный и грязный, как и она сама, проститутка ловко вытащила мой член, погладила его, возбуждая, и, задрав юбку, пристроила в лоно. Неожиданно для себя я страшно возбудился. Энергичными движениями я начал соитие, упираясь одной рукой в кирпичную стену дома, а другой придерживая трость, с которой я никогда не расставался, особенно после нападения черни на карету Алекса.

– О, красавчик, какой ты пылкий! – воскликнула, фальшиво постанывая, женщина.

– Как тебя зовут? – просто так спросил я.

– Хлоя, – последовал неожиданный ответ.

Небеса беззвучно разорвались надо мной. Словно ужаленный, я отскочил от проститутки.

– Эй, ты чего? – удивилась та. – Э, что ты делаешь, красавчик?

Не сводя с женщины взгляда, я начал неторопливо откручивать набалдашник с трости.

– Хлоя, значит?

– Тебе не нравится имя? – сразу же забеспокоилась проститутка, оправляя юбку и бочком двигаясь к выходу из проулка. – Можешь называть меня как хочешь. Слушай, я пойду…

Внезапно выхватив из трости саблю, я с силой взмахнул перед женщиной острым лезвием. В моих глазах горел хищный огонь, кровь бурлила так, что вены едва не лопались на напрягшихся мускулах рук и ног.

Женщина на секунду остановилась, затем схватилась за Горло обеими руками.

– Что это, красавчик? – прохрипела она и рухнула к моим ногам.

На грязную дорогу потекла кровь. Я неторопливо подхватил женскую юбку, старательно вытер лезвие и спрятал оружие обратно в трость. Затем носком ботинка осторожно, чтобы не запачкаться, перевернул проститутку лицом вверх. Ровный разрез глубоко пересекал ее горло.

Я огляделся. Никого не было. Я взглянул на небо, где одинокая луна безразлично освещала жертву, и вновь уставился на грязную мостовую. Вы когда-нибудь разглядывали кровь в лунном свете? Она кажется совершенно черной и блестящей. Очень красиво. Я постарался запомнить картину лежащей передо мной растерзанной женщины, из горла которой неторопливо вытекала кровь, блестя в лунном свете, чтобы потом вызывать ее в памяти, наслаждаясь обожаемой женой.

Лишь под утро я вернулся домой. Жена, как оказалось, вернулась немногим ранее меня и, по словам горничной Мери, только-только легла спать. Неторопливо переодевшись и умывшись, я сначала осмотрел одежду, проверив ее на предмет случайных капель крови, а затем прошел в спальню. Хлоя лежала на кровати, широко раскинув руки и разметав свои роскошные волосы по подушке. Ее сон был порывист, она часто переворачивалась, даже пару раз призывно застонала, стиснув хорошенькие алые губки и прикусив их острыми белыми зубами. Я любовался на Хлою не меньше часа, прежде чем осторожно, чтобы не разбудить, пролез руками под сорочку и стал ласкать ее нежные груди, легонько касаясь подушечками пальцев маленьких твердых сосков. Богиня застонала чуть громче. Я нежно поцеловал сгиб локтя, туда, где виднелась маленькая синяя венка. Хлоя глубоко вздохнула и, выдохнув, произнесла лишь одно слово:

– Александр.

В тот момент мне показалось, что я умер. В принципе так оно и случилось.

Я не верил собственным ушам и собственным догадкам. Неужели Алекс против правил, им же выдуманных, снял с себя маску? Нет, это невозможно!

И все же мне пришлось поверить в ужасное, потому что хотя на следующий день Хлоя, словно воды в рот набрав, молчала по поводу нашего посещения свингер-клуба, уже через день она беспечно поинтересовалась во время прогулки верхом, когда же мы вновь отправимся в клуб Алекса. Я хотел было возмутиться, как вообще могло понравиться моей обожаемой богине подобное времяпрепровождение, однако тут же оборвал себя. В голове внезапно промелькнуло, что ни я, ни Алекс не упоминали Хлое за достопамятным обедом, что клуб придуман, создан и принадлежит моему другу.

Когда человек становится подозрительным, он внезапно начинает замечать малейшие детали в поведении, интонации в разговоре, оттенки слов. Так и я, словно сорвав с глаз пелену, увидел перед собой совершенно иную, нежели я себе представлял, Хлою. Богиня упала с пьедестала. Ее речь показалась мне вульгарной, слова напыщенными, поведение легкомысленным. Все в ней казалось наигранным. Я старался отмахнуться от этого видения, убеждая сам себя, что все не так, что я просто охладел и потому вижу ее в серых тонах. И, самое для меня страшное, я заметил, что Хлоя тоже охладела ко мне.

Тогда-то я и решил бороться за любовь и предаваться с Хлоей постельным утехам как можно чаще, дабы вернуть ее интерес ко мне. Чего только не придумает влюбленный до безумия мужчина. Я думал, что богине не хватает только одного – сексуальных радостей. Но как этого добиться, ведь я сам охладел к ней? Вот когда услужливая память подсказала страшный выход. В тот самый день, когда Хлоя спросила меня, когда мы вновь посетим свингер-клуб, я вспомнил о том, что более всего на свете заводит меня.

Вечером того же дня, сказав жене, что один знакомый медик приглашает меня принять участие в одной срочной и чрезвычайно интересной операции, и прихватив с собой ящик, в котором хранился мой малый операционный набор, я вышел на улицу. Против обыкновения, я не взял собственное ландо, а поймал проезжавший мимо кеб, на котором и доехал до Кливленд-стрит, где было полным-полно шлюх. Грязные улицы, полные помоев и людских отбросов, странно возбуждали. Выйдя из кеба, закутанный в плащ, я направился вдоль улицы, выглядывая тихий безлюдный переулок. Наконец мне попалось прекрасное место. Это была Джордж-Ярд, тихая, петлявшая невесть как и разветвлявшаяся на несколько проулков, которые непременно заканчивались тупиками. Квартал прекрасно подходил для совершения задуманного. Он был заселен беднотой, и рядом постоянно бродили проститутки, ищущие случайного клиента. Видимо, где-то неподалеку имелся паб, где они грелись и подкрепляли силы, чтобы продолжить уличные прогулки.

Стоял ноябрь, ночи становились все холоднее, поэтому из-за быстрой ходьбы изо рта шел легкий пар, который смешивался с сильным туманом, шедшим с причалов и ближе к полуночи почти скрывшим большую часть улицы от случайных глаз. Да, я сделал правильный выбор, Джордж-Ярд прекрасно подходила для меня. Устроившись на углу какого-то невзрачного дома, стоя в тени, я принялся ждать. В тот момент я напоминал некоего хищного зверя, большого и сильного, залегшего в засаде и терпеливо выслеживающего жертву. Страшно хотелось курить, но я боялся, что огонек мог привлечь ко мне внимание.

Наконец мое ожидание увенчалось успехом. Где-то вдалеке раздались одинокие шаги. Это был, без сомнения, стук женских каблуков, к тому же походка была неторопливой, прогулочной, а потому я решил, что это должна быть непременно проститутка. Вот тогда-то я и закурил. Огонек был замечен. Проститутка ускорила шаги, решив, что курить должен, без сомнения, мужчина, а стало быть, можно рассчитывать на случайного клиента, одного из тех, кого судьба посылает для того, чтобы женщина могла затем направиться в паб и пропустить кружку горячего, согревающего внутренности грога.

Я стоял и курил, глядя, как из тумана ко мне постепенно выплывает жертва.

Она была крупной девицей, разрумяненной, словно кукла, с накрашенными губами и убранными в толстый узел рыжими волосами, без сомнения, ирландка. Покрытое оспинами лицо скорее отталкивало, нежели привлекало. Подойдя, шлюха спросила:

– Развлечемся, сэр?

Я молча кивнул головой. Мысль о том, что разговариваешь с живым мертвецом, будоражила меня.

– Два шиллинга, – заявила девица.

Я снова кивнул головой, боясь, что дрожащий голос может меня выдать.

Неожиданно проститутка требовательно протянула руку. Ее требование денег было недвусмысленным. Я переложил ящик из одной руки в другую, чтобы достать деньги, чем привлек внимание шлюхи к инструментам, тихо звякнувшим в ящике.

– Чего там у тебя? – спросила любопытная шлюха, приблизив ко мне свое противное лицо и обдавая меня вонью гниющих зубов. – Так ты вор, что ли?

И тут прекрасная мысль неожиданно посетила меня.

– Смотри, что тут у меня есть, – стараясь подражать интонациями и выражениями кокни, сказал я, ставя ящик на мостовую и открывая его.

В свете луны холодно блеснула поверхность скальпелей, пил и ножей, привлекая проститутку. Она нагнулась, с интересом разглядывая инструменты.

– А что это?

– А вот что!

Я достал скальпель, поднес его к глазам любопытной девицы и неожиданным резким движением рассек ей горло, одновременно толкнув ее от себя, чтобы не запачкаться кровью. Девица, хватаясь руками за горло, упала на мостовую и, хрипя, забилась в конвульсиях. Дрожа от возбуждения, я склонился над ней, задрал юбку и вспорол живот. Сам не знаю, почему я сделал это, вероятно, потому что девица казалась мне такой беззащитной, что с ней можно было делать что угодно. К тому же у меня имелись все инструменты, необходимые для проведения хирургических операций.

Через пять минут все было кончено. Перерезав жертве голосовые связки, я совершенно обезопасил себя от ее криков и появления свидетелей. Однако от случайностей, как говорится, застраховаться невозможно. Я уже собрал в ящик инструменты, как вдруг с конца улицы раздался грубый мужской окрик:

– Эй, Полли, где ты, дрянь такая? Полли, где мои деньги?

Сутенер, догадался я. Схватив ящик, я метнулся в противоположную сторону. Выскочив на круглую площадь, я огляделся, подозвал проезжавший мимо кеб и умчался домой.

* * *

Время мое на исходе. Вот уже скоро рассвет. Последний рассвет в моей жизни. Неужели люди не поняли, что это я охотник, и продолжают сами охотиться на меня? Виданное ли это дело, чтобы жертва охотилась на охотника?

Для настоящего исследователя совершенно неважно «как» и «чем». Для него гораздо важнее «почему». Так вот, для настоящих исследователей я отвечу, что все эти жестокие убийства были совершены во имя любви! Только из любви можно совершить самые ужасные поступки и преступления!

Сколько раз я проделывал подобное? Кажется, восемь. Не помню. Иногда я находился под влиянием кокаина или разбавленного в абсенте лауданума. Но всегда повторялось одно и то же. Я тщательно выбирал жертву, нападал на нее в подходящий момент, когда она переставала меня опасаться, и потрошил ее. Однажды сутенер, чьих проституток я выбирал в качестве жертвы, решил сам за мной поохотиться. Едва лишь я нагнулся над хрипящей женщиной, чтобы вытащить у нее через горло язык и отрезать его, пока проститутка еще жива, как ловкий и чрезвычайно юркий субъект напал на меня сзади. Мгновение промедления – и он сам перерезал бы мне горло, повалив на жертву и выхватив из рукава маленькое заточенное с обеих сторон лезвие, однако я извернулся, перехватил его руку, в то время как вторая моя рука шарила в поисках раскрытого ящика с инструментами. Нашарив ящик и вытащив из него скальпель, я попытался убить им нападавшего, но тот оказался намного проворнее, нежели я ожидал, и успел откинуть голову. Скальпель лишь поранил его, разрезав кожу на подбородке и верхней части шеи. Сутенер, которого, как я выяснил впоследствии, звали Хитрым Шотландцем, соскочил с меня и бросился бежать, придерживая рукой расползающуюся на подбородке кожу. Я поспешил за ним. Это была самая настоящая охота с преследованием добычи. Мы бежали очень долго, Шотландец все время сворачивал в какие-то темные переулки, но я неотступно следовал за ним. С моей стороны в погоне не было и дюйма мести, только азарт. К моему величайшему сожалению, я его упустил. Впоследствии, через влиятельных знакомых в Скотленд-Ярде я узнал, что Шотландец начал за мной охоту.

Это была последняя охота. Сказав жене, что уезжаю на неделю, я той же ночью вернулся домой. Дело в том, что сутенер сумел-таки во время борьбы порезать мне руку чуть выше локтя. Я самостоятельно открыл входную дверь и тихо прошел в особняк, намереваясь идти в ванную комнату, промыть там рану и крепко ее забинтовать, так как порез казался мне пустячным. Однако мне показалось довольно странным то, что в доме не было слуг. В связи с раздутыми газетами ужасами, которые совершал Джек Потрошитель, Хлоя распорядилась, чтобы кто-нибудь из слуг обязательно дежурил по ночам у входной двери. Я не стал противиться подобному новшеству, так как это было весьма удобно. Когда я возвращался после своих развлечений, под рукой всегда был кто-нибудь, кто готовил чай.

На сей раз ни в прихожей, ни в холле никого не было. Странно, подумал я. Зайдя в ванную комнату и перевязав рану, я направился на второй этаж, где располагались спальни, и тут вдруг услышал тихий смех и голоса. Я застыл как вкопанный и прислушался. Один из голосов, без сомнения, принадлежал моей обожаемой Хлое. Второй был мужским. Снова раздался смех. В глазах моих потемнело, голова закружилась, и все страхи и сомнения относительно верности богини вновь всплыли в моем сознании. Тихо спустившись в холл, я сел в кресло и обхватил голову руками. Так просидел я где-то больше часа, обдумывая ситуацию.

Слуг в доме не было. Вероятно, их услала Хлоя, чтобы не мешали ее удовольствиям. Голос, который я слышал, принадлежал мужчине. Кому? Этот голос я уже слышал. Сопоставив все факты, я пришел к выводу, что любовником моей жены был не кто иной, как мой ближайший друг, человек, с которым я развлекался, насиловал и убивал – Александр Томсон.

Я неторопливо встал, стараясь не шуметь, поднялся на второй этаж, прошел в свой кабинет, взял спрятанный в ящике стола револьвер и, прихватив скальпель, направился в спальню.

Любовники были застигнуты во время любовного акта. Алекс отскочил в угол, а Хлоя вжалась в кровать, прикрывая наготу простынями. Я подошел к ней, держа Алекса на мушке револьвера и, нежно поцеловав, вонзил неверной супруге скальпель прямо в сердце. Моя богиня тотчас умерла, даже не мучаясь, слава богу.

– Можешь мне что-нибудь сказать перед смертью? – обратился я к Алексу, все еще держа его на мушке револьвера.

Алекс внезапно перестал дрожать и, подхватив скинутую в ком одежду, принялся неторопливо одеваться.

– Что ж, теперь я думаю, мы квиты, – спокойным тоном человека, считающего, что он прав, заявил мой друг и кивнул в сторону тела Хлои.

– С чего это ты решил, что мы квиты?

– Ты до сих пор не узнал меня? Я – итонец!

Ошеломленный, я стоял и смотрел, как одевается тот, кого еще час назад я считал своим лучшим другом. Теперь мне стало понятно, почему он не хотел встречаться с моими университетскими товарищами, боясь, что либо сэр Джордж Мюррей, либо Малыш Саймон его узнает. Отсюда и вычурность манер, которая являлась всего лишь жалким подражанием великосветским манерам, подсмотренным в театрах. Частые разговоры о деньгах тоже были приметой отпрыска тех, кто торговал.

– Все это время я ждал, когда смогу отомстить тебе, – продолжал меж тем Алекс, застегивая смокинг. – Когда мы встретились в театре, я решил, что сама судьба толкает тебя в мои руки. Заметь, я сделал все, чтобы потакать твоим слабостям. Ты стал зависим от меня. И вот тогда я начал мстить. Твоя жена, которую ты боготворил все это время, была всего-навсего дешевой шлюхой, с которой спали все подряд. Знаешь, как ее звали? Ненасытная Хлоя!

Я размахнулся и ударил Алекса. Тот отлетел к стене.

– Продолжай, – сказал я.

Алекс потряс головой, словно боксер после хорошего нокаута, затем сказал:

– Прекрасный удар, ничего не скажешь. Так вот, я опустил тебя на самое дно, введя в дьявольскую черную ложу. Но ты оказался еще более развратен, чем я ожидал, и тогда я решил подобраться к самому дорогому, что у тебя есть, – к твоей богине. Ведь именно так ты называл эту шлюшку? – указал он на тело жены и тотчас получил новый удар в лицо. – Она спала со всеми, кто возжелал ее в моем клубе. Пока ты ездил на свои операции и вскрытия, она мчалась в свингер-клуб, где даже не удосуживалась надевать маску. – Получив третий удар, Алекс замолчал, старательно выплевывая передние зубы.

– А теперь послушай меня, – сказал я. – У меня для тебя тоже имеется маленький сюрприз. Слышал ли ты когда-нибудь о некоем Джеке Потрошителе?

– Конечно, – прошамкал Алекс. – Кто же о нем не слышал? Все газеты только и говорят о его злодеяниях. – Вдруг он прервался и, догадавшись, испуганно уставился на меня.

– Вижу, что ты все понял, – спокойно, чуть ли не ласковым тоном сказал я и выстрелил Александру Томсону прямо в лицо.

Когда полицейские приехали, то я рассказал инспектору Эберлайну, что, вернувшись под утро домой, застал в спальне жуткую картину. Жена и некий мужчина были убиты. По-моему, инспектор мне не поверил. Он показался мне умным, а потому я старался не вникать в детали, потому что именно на деталях преступники и ловятся.

Что ж, пора заканчивать. Я уже слышу какие-то тихие шаги за дверью. Думаю, что это за мной…

На этом рукопись обрывается.

 

Глава пятая

Фредерик Эберлайн и сержант Годли подъехали к особняку как раз в тот момент, когда констебль Смит, придя в сознание, достал из кармана свисток и слабо дунул в него. Раздался тихий свист, который, однако, был услышан. Эберлайн первым подскочил к констеблю и склонился над ним.

– Ты ранен? – спросил подоспевший сержант.

– Нет. Только голова…

– Кто напал? – затряс констебля инспектор. – Объект?

– Нет. Шотландец, – через силу ответил Смит и указал рукой в сторону дома. – Он уже там.

Бросив констебля, Фредерик Эберлайн и Годли ринулись к особняку. Входная дверь оказалась открытой. Вбежав в дом, они огляделись.

– Годли, смотри внизу, а я наверх, – распорядился инспектор и, перемахивая через несколько ступенек, ринулся на второй этаж.

Едва он взбежал, как тотчас почувствовал запах гари. Оглядевшись, Эберлайн заметил свет в той стороне коридора, где располагался кабинет лейб-медика королевской семьи. Уже на подходе к кабинету он почувствовал сильный жар. Когда инспектор бесстрашно ворвался в сам кабинет, волосы на его голове затрещали от пламени. Кабинет горел. Все кругом было разбросано. Повсюду были следы яростной борьбы. Посреди кабинета на полу в неестественной позе, закинув обе руки за спину, лежал мужчина. Он был в просторном шелковом халате, накинутом на белую рубашку. Эберлайн, подойдя к телу, перевернул его и тотчас отшатнулся. С лица его была срезана кожа.

Видимо, инспектор вскрикнул, так как в кабинет уже через несколько секунд вбежал запыхавшийся Годли. Широченная грудь сержанта ходила ходуном. Он, несмотря на солидный вес, бегом взбежал на второй этаж.

– Прочь отсюда! Фрэд, сейчас загорится крыша! – воскликнул он.

Несмотря на предостережения мудрого Годли, Эберлайн схватил голову и повертел ее в разные стороны, стараясь хотя бы по профилю черепа установить, кто был перед ним.

– Уходим! Надо вызвать пожарных. – Годли схватил инспектора за руку и чуть не силком вытащил из кабинета.

В другом конце коридора горела спальня. Добежав до лестницы, Фредерик Эберлайн внезапно вырвал руку из мясистой лапы сержанта и метнулся в кабинет. Спустя секунду он уже выбежал оттуда, хлопая себя по загоревшимся волосам, неся в руках трофей, вырванный у огня. Это была стопка исписанной бумаги.

– Вы сумасшедший, сэр, – в восхищении заметил сержант.

Когда приехали пожарные, дом уже пылал. Вскоре подъехал глава Скотленд-Ярда. Он оглядел догоревшее здание и, подойдя к инспектору, потребовал у него короткий отчет о случившемся происшествии. Внимательно выслушав Эберлайна, лорд Пальмерстоун покивал головой и спросил:

– Значит, я правильно понял, что этот, как его, Хитрый Шотландец выследил сэра Джека и, решив, что это он является тем самым Джеком Потрошителем, напал на него, убил, поджег особняк и скрылся? Это так?

Эберлайн коротко кивнул головой.

– Именно так, сэр.

– Прекрасно. Прекрасная работа, Эберлайн. Теперь ваша задача, инспектор, найти Шотландца.

И, повернувшись, лорд Пальмерстоун важно направился к карете.

– Да, и не забудьте мне завтра представить письменный отчет о следствии, – потребовал он у Фредерика Эберлайна, уже сев в карету.

Инспектор вновь коротко кивнул головой.

– Хорошо, сэр.

Когда глава Скотленд-Ярда уехал, к инспектору с добродушной усмешкой подошел Годли.

– Ручаюсь, Фрэд, что тебе не избежать повышения, – сказал он, хлопая инспектора по плечу.

Эберлайн улыбнулся.

– Ну, будем считать, что дело Джека Потрошителя закрыто? – спросил его Годли.

Эберлайн в третий раз кивнул головой. Он не стал говорить, что видел у трупа, с лица которого была срезана кожа. У него за ухом виднелась маленькая головка ящерицы, словно шепчущей что-то в ухо владельцу татуировки.

* * *

В 1892 году несколько жутких убийств проституток произошло в Санкт-Петербурге. Убийца в буквальном смысле этого слова потрошил свои жертвы.