ГЛАВА ПЕРВАЯ

Анна родилась в год одна тысяча четыреста девяностый от Рождества Христова в Арагоне. Ее матушка, как и мать дона Хуана, умерла при родах. Отец Анны, дон Октавио, герцог Инфантадский, долго и горько сожалел об утрате. Однако он ни разу, ни единым словом не упрекнул Анну в том, что та явилась причиной гибели его любимой жены. Дон Октавио души не чаял в маленьком теплом комочке с вечно шевелящимися ручками и ножками, который постепенно превращался в сказочную принцессу. Так, во всяком случае, утверждал счастливый отец, в умилении глядя на подрастающую дочь. Так же утверждали все слуги и приживалы герцога, а посему Анна выросла в твердой уверенности, что она не просто избранная, а не менее чем принцесса, которую девочка не раз видела при королевском дворе. Дело в том, что дон Октавио, близкий товарищ будущего короля Испании Фердинанда, прибыл с ним из Арагона на свадьбу с принцессой Изабеллой. В то время казалось, что у юной Изабеллы Кастильской нет ни единого шанса взойти на престол, однако уже через несколько лет счастливая супружеская пара достойно правила объединенным испанским королевством.

Герцог Инфантадский всегда служил юному Фердинанду примером сильного, почти мистического духа верности умершей супруге. Даже по прошествии десяти лет дон Октавио не переставал носить широкую черную ленту на шляпе, а также повязку на левом рукаве – знак траура. Такая экзальтация не могла не укрыться от глаз двора, и вскоре все придворные стали превозносить добродетели герцога, которыми, впрочем, сам двор не особенно отличался. Фердинанд прижил на стороне сына, что уж было говорить об остальных. Через некоторое время поведение дона Октавио стало уже несколько раздражать тех, кто привык к ветреной жизни, в которой добродетели воспринимались как правила поведения для низших слоев общества, для черни. Вскоре придворными было составлено нечто вроде заговора против герцога, и тому пришлось покинуть дворец. Король сначала и слышать не хотел, чтобы отпустить от себя товарища, приехавшего вместе с ним из Арагона, но кто-то из особо ретивых заговорщиков ненароком шепнул ему о высказываниях, которые якобы позволял себе дон Октавио по поводу незаконного сына государя, и Фердинанд перестал противиться отъезду герцога.

Дону Октавио пришлось покинуть Севилью. Вот тогда-то он и поселился в местечке Карабас, что было неподалеку от столицы, все еще надеясь, что король одумается и вернет милость своему товарищу. Но годы шли, и уверенность эта постепенно стала переходить в горькое разочарование. Тогда герцог Инфантадский ожесточился. Его жестокость распространялась на всех. Лишь дочь единым взглядом, единым словом могла успокоить и образумить вспыльчивого и озлобленного отца, но Анна и не думала делать этого. Напротив, ей чрезвычайно нравилось все, что творилось за высокими стенами ограды, окружавшей их маленький дворец со всех сторон и уберегающей этот мир от внешних взоров. Своенравная ничуть не менее чем отец, девочка, которую в королевском дворце воспринимали не иначе как несчастное дитя, росшее без материнской ласки, в этом замкнутом мире была самой настоящей принцессой. Так чего же ей было жалеть других, когда сам Господь не пожалел ее, отобрав матушку? Так воскликнула Анна в десять лет, когда молодая кухарка, пересолившая черепаховый суп и должная быть за это наказанной, стала уговаривать девочку попросить отца не пороть ее. Услышав подобные речи, дон Октавио пришел в крайнее замешательство. С одной стороны, в его доме прозвучало богохульство, с другой же – маленькая Анна высказала вслух то, что постоянно крутилось в голове герцога.

Однако он не отменил приговора, и расторопные дюжие слуги поволокли упирающуюся кухарку в подвал, где обычно проводились истязания. Анна поспешила следом. Ей не терпелось самолично убедиться в том, что Бог наказывает других ее руками. Девочка с наслаждением смотрела, как девушку привязывают к столбу, затем один из слуг берет в руки крепкую плеть и начинает с силой пороть ее. Слушая крики несчастной, Анна испытывала необычайное возбуждение. В эти мгновения девочка, как ей казалось, общалась с ангелами. Позднее, дабы усилить ощущение экстаза, Анна стала ласкать себя.

Герцог Инфантадский, поразмыслив о словах дочери, пришел к выводу, что ей нужен личный духовник. Для этой цели был выбран местный викарий. Когда викарий впервые переступил порог дома герцога, он и предположить не мог, какие возможности открывает ему новая должность. В ту пору духовники испанской королевской четы один за другим ставились на высшие церковные должности, а также возглавили недавно принятую в Испании инквизицию. Духовник же юной Анны стал для нее чем-то вроде пушечного заряда, ворвавшегося в помещение, где хранились пуховые перины. Таков был эффект, вызванный первой беседой с викарием. И без того экзальтированная Анна стала совершенно неуправляемой. Причем ее причуды стали принимать совершенно невообразимые формы. Решив, что Господу угодна ее красота, девочка стала наряжаться и ежедневно менять платья. Отец был только рад этому. Поняв, что дочь его теперь видит в Боге друга, дон Октавио решил, что она смирилась с потерей матери. Но каково же было удивление герцога, когда Анна, войдя однажды в большой зал и остановившись напротив огромного портрета покойной, долго и задумчиво глядела на него, а затем сказала:

– Господь специально забрал маму, чтобы я побольше общалась с ним и ангелами. Он ревновал меня к ней.

Присутствовавший при этом викарий тут же принялся убеждать ошеломленного дона Октавио, что сеньорита Анна – избранная.

– Она – избранница, поверьте мне, – уверял герцога священник. – Ее слова и помыслы – это итог многократного общения с ангелами.

Только было успокоившийся отец вновь впал в состояние повышенного беспокойства. Он забегал по залу, в то время как духовник и его пассия стояли и наблюдали за его перемещениями. Наконец, остановившись напротив дочери, герцог заглянул ей в глаза и спросил, правда ли, что она разговаривает с ангелами?

– Правда, отец мой, – с вызовом глядя на герцога своими огромными голубыми глазами, ответила Анна.

– Так ты беата! – воскликнул дон Октавио, переводя взор на викария.

Тот согласно закивал головой и подтвердил, что Анна действительно является беатой.

В ту пору беатами называли женщин, имевших в силу своих особых способностей контакты с ангелами, Богом и Девой Марией. Многие из них оказывались впоследствии просто шарлатанками, но были и действительно глубоко верующие натуры, приносившие в земной мир Небесные слова. Быть беатой было почетно. Беаты пользовались огромной популярностью. Многие из них считались святыми.

Поэтому выбор такого пути показался герцогу Инфантадскому весьма привлекательным, льстившим его самолюбию. Весь вечер после этого события дон Октавио не раз повторял про себя: «Моя дочь – беата».

Сама же Анна с радостью взялась за новую роль, которую предложил ей ее духовник. Быть беатой значило для нее стать кем-то иным, не самой собой. Жизнь в замкнутом пространстве, которое представлял собой ее дом в Карабасе, подразумевала многочисленные правила и условности, а они иной раз тяготили девочку. Теперь же Анне можно было делать все что угодно, так как это угодно было и Господу. Вздорная, она стала замкнутой и отрешенно-холодной. Слуги не решались иной раз спросить ее о чем-либо, войдя в комнату, где находилась Анна, ожидая, пока она сама не изволит обратить на них внимание. Иной раз подобное стояние продолжалось часами, но никто не решался отвлечь юную беату.

Игры девочки тоже стали странными. То Анна складывала своих многочисленных кукол одну за другой во внутреннем дворике, затем сама брала в руки лопату и закапывала их, а потом говорила всем, что никто не должен беспокоить кладбище, в котором они покоятся. И все слуги, да и сам герцог Инфантадский принуждены были обходить дворик стороной.

В другой раз сразу после дождя, прошедшего над Карабасом, Анна пошла во фруктовый сад и набрала там множество червей. Принеся их на кухню, девочка потребовала у ошарашенного повара приготовить из червей жаркое.

– Только обязательно молись, когда готовишь, иначе чуда не произойдет, и черви останутся червями! – торжественно изрекла Анна и покинула кухню.

Повар, недолго думая, приказал мальчишке, прислуживающему ему, выкинуть из кухни «эту мерзость», указывая на расползавшихся по столу червяков, а сам, взяв хороший кусок мяса, изготовил из него превосходное жаркое под винным соусом, которое и подал на обед. Когда блюдо было торжественно внесено в обеденный зал, Анна самолично сняла с блюда серебряную крышку и потянула носом воздух.

– Вот видите! – радостно воскликнула она. – Если бы всякий верил в Бога так же, как наш славный повар, чудеса не переставали бы происходить в этом прекрасном мире!

Обед был превосходным. Мясо, приготовленное ловким поваром, было съедено до последнего кусочка. Правда, буквально через неделю после этого случая разразился скандал. Мальчишка-поваренок, тот самый, что выкидывал червей, сообщил по секрету одному из слуг, как на самом деле черви превратились в жаркое. Слуга тем же вечером поведал эту историю горничной Анны, за которой ухаживал. Разумеется, горничная не преминула рассказать обо всем госпоже, разбирая на ночь ее волосы. С беатой, твердо уверенной в том, что молитва и хвала Господу совершили на кухне неоспоримое чудо, случилась настоящая истерика. Услышав подлинную историю превращения червей в жаркое, она на мгновение застыла, не в силах пошевелить хотя бы мизинцем, а затем, громко завизжав, упала на пол и начала кататься, корчась всем телом и стуча головой. Испуганная горничная забилась в угол спальни, молясь и быстро крестя воздух. Она решила, что в госпожу вселился демон. На шум прибежали слуги, а следом за ними в спальню вошел взволнованный герцог. Дюжие слуги подхватили извивающуюся и вопящую Анну и уложили ее на кровать. Чтобы она не откусила себе язык, отец самолично принужден был заткнуть ей рот свернутым полотенцем, покуда двое самых сильных слуг с трудом удерживали юную госпожу за руки.

Несчастную горничную тут же отвели в подвал, где подвергли предварительному допросу. Девушка испуганно объяснила, что всего-навсего рассказала то, что поведал ей ее дружок, который услышал сию историю от мальчишки-поваренка.

Дон Октавио провел собственный инквизиционный процесс. Горничная, показавшая на слугу, была отпущена. Правда, в назидание ей предписывалось прочитать сто раз «Отче наш», стоя голыми коленками на горохе. Девушка восприняла наказание как дар небесный, так как остальным виновникам испорченного чуда пришлось туго. Герцог Инфантадский, испугавшийся за здоровье дочери, а затем и за ее душевное состояние, был весьма суров. Слугу, ухажера горничной Анны, нещадно выпороли. После такой порки он уже не смог оправиться и через неделю в мучениях скончался. Что же касалось мальчика-поваренка, то ему в назидание отрезали язык. Повара же за гнусный обман владетельного гранда и его дочери, а также за неверие в силу молитвы Господу Богу вздернули на дыбе. Напрасно повар пытался вразумить Анну, крича, что это глупо казнить человека за то, что он не дал ей съесть земляных червей. Наказание было неотвратимым.

После этого случая никто уже не перечил удивительной девочке, которая требовала не только беспрекословного подчинения, как ее отец, герцог Инфантадский, но и полной веры в католическое чудо. Теперь Анна могла испить чашу власти до самого дна, наслаждаясь своей новой ролью беаты и подчиняя людей не только физически, но и духовно. Ей казалось, что она часто слышит с небес голоса, то воспевающие ее, то говорящие о великой миссии девушки. Анна тут же пересказывала все это отцу и слугам. Отец с важным видом кивал головой, а слуги, перекрикивая друг друга, громогласно соглашались: да, мы верим! Так в Анне росла уверенность не только в собственной исключительности, но и в том, что она – беата и будет после смерти признанной святой.

Однажды Анна сидела в саду и читала псалтырь. Внезапно перед ней предстал незнакомец. Увидев незнакомого юношу, девушка с визгом бросилась наутек. На следующий день юноша вновь появился перед ней. Он самым банальным образом перелез через ограду и предстал перед Анной. В этот раз девушка не убежала и с любопытством разглядывала незнакомца, в чьих глазах вспыхивали искры. Сначала он показался ей ангелом, но юноша назвал ангелом Анну, значит, сам он таковым не являлся. Однако незнакомец был чрезвычайно красив и своим внешним видом затронул самые глубинные струны ее души. Когда юноша, представившийся маркизом де Карабасом, ушел тем же способом, что и пришел, Анна долго сидела под яблоней и вздыхала. Ей казалось, что все ее естество горит и томится от желания вновь увидеть незнакомца, услышать его голос. Ближе к ночи это томление переросло в тоскливое ожидание, превратившееся затем в жгучий порыв. Едва Анна улеглась на свою кровать, она тотчас сорвала с себя ночную рубашку, сняла со стены крест, что висел над кроватью, и принялась им натирать свое прекрасное обнаженное тело, тихо шепча слова молитвы. Перед глазами девушки стоял давешний незнакомец. Движения ее становились все более порывистыми и страстными, покуда девушка не ткнула себя основанием креста прямо в лобок. Жгучая боль мгновенно сотрясла все ее тело. Испуганная, она опомнилась и только тогда поняла, какое святотатство она совершала. И вот тут-то Анне пришла в голову мысль, что маркиз де Карабас является не кем иным, как самим дьяволом.

– Нет! – воскликнула она, с жаром целуя крест. – Много чести! Этот оборванец не дьявол. Он просто один из демонов, что совращают невинных девушек и сбивают с пути истинных беат. Господи, помоги мне справиться с сей напастью. Помоги мне избавиться от этого исчадья ада! – страстно взмолилась Анна.

На следующее утро юный маркиз де Карабас пришел к дону Октавио и попросил руки его дочери. Когда Анна вошла в зал и увидела прекрасного юношу, в ее душе сразу разгорелась нешуточная борьба. Как будто два голоса одновременно шептали ей с двух сторон: «Это демон» и «Это твой будущий муж».

На помощь пришел духовник. Викарий посоветовал герцогу Инфантадскому выставить дона Хуана за порог как можно скорее. Герцог же потребовал у Анны ответа, нравится ли ей сей воздыхатель. И тут перед глазами девушки возникло постыдное зрелище происшедшего с ней ночью в спальне. С Анной тут же случилась истерика. Она отказалась от предложения юноши и закатила скандал. Позднее, немного успокоившись и придя в себя, девушка проникла в тайную комнату, стена которой имела пару незаметных дырочек, и подсмотрела, как крепкие слуги бьют ее жениха, а затем выволакивают его из зала. Наслаждение, которое Анна получила от этого зрелища, она объяснила счастьем освобождения от дьявольского искушения.

На следующий день после изгнания демона, возжелавшего стать мужем Анны, хитрый викарий пришел к дону Октавио и посоветовал ему, как лучше избавиться от юного кабальеро. Дело в том, что род маркиза Карабаса был одним из самых почитаемых в местном селении, да и слухи об избиении достойного гранда могли дойти до Севильи, а потому необходимо было не просто замять скандал, но и законным образом стереть с лица земли дона Хуана. Герцог тут же принял меры, и более никто в Карабасе о юном Хуане не слышал.

Вскоре ставший пользоваться полнейшим доверием у герцога Инфантадского коварный викарий предложил своему покровителю позаботиться о будущем его дочери.

– Дон Октавио, ваша дочь – избранница Бога. Так чего же ей томиться светской жизнью, когда все ее стремления, все ее помыслы направлены на жизнь духовную? – вопрошал викарий, сидя по правую руку от герцога за богато накрытым столом. – Почему бы вам не создать ей все условия, необходимые для этой жизни?

Дон Октавио удивленно поднял бровь:

– Какие условия?

– Вам надо построить для вашей дочери монастырь, – торжественно объявил викарий, втайне надеясь, что, став в сем монастыре аббатисой, Анна сделает своего духовника настоятелем.

– А ведь и правда, падре! – обрадовался герцог, который после прихода дона Хуана ломал голову над будущим дочери. – Ей нужен свой монастырь.

На том и порешили. Анну уведомили о решении отца в тот же день. Сначала девушка испугалась, но коварный викарий представил, какие перспективы открывались ей на новом поприще.

– В вашем распоряжении будет множество монахинь, которые будут находиться в полнейшей вашей власти. К тому же это влияние на все окрестные селения. А позднее, когда вы сделаете карьеру в духовной сфере, не исключено влияние и на королевскую чету, – полушепотом сказал он, закатывая глаза к потолку.

И Анна согласилась со своим духовником. В тот же год она стала послушницей одного из женских монастырей, что во множестве были разбросаны по испанской земле. Пройдя весь курс послушницы, она приняла постриг и стала монахиней. В то же время отец Анны, герцог Инфантадский, принялся за строительство нового монастыря. Монастырь был построен на том месте, где когда-то стояло имение маркизов де Карабасов, переданное в уплату долгов дона Карлоса крещеному еврею Аврааму Клейнеру и якобы выкупленное у него, а на самом деле просто отобранное герцогом.

Во время строительства монастыря произошло чудо. Рабочие, копавшие землю, наткнулись на сверток. Приняв сверток за клад, они с жадностью развернули его. Каково же было удивление всех присутствующих людей, когда под полуистлевшей тканью оказались не материальные сокровища, а духовные. В свертке оказался от руки написанный Апокалипсис. Причем книга была написана кровью.

– Чудо! – воскликнул подоспевший викарий, хватая Откровение Иоанна Богослова и потрясая им в воздухе. – Чудо! Сам Господь благословил сие место!

– Да, как же, – с сомнением покачал головою старейший из рабочих. – Не к добру отрыть такую книгу, ох не к добру. Жди на этом месте беды.

Слова старика оказались пророческими.

 

ГЛАВА ВТОРАЯ

Монастырь строился в течение двух лет. Все это время Анна находилась в монастыре в самых комфортных условиях. Будучи монахинею, она была освобождена тамошней настоятельницей от множества обязанностей и постов, назначенных всем остальным монахиням. Ведь Анна являлась не только представительницею знатного рода, чему в испанских монастырях всегда придавалось огромнейшее значение, она была еще и беатой. Многочисленные паломники со всех концов Кастилии сходились посмотреть на удивительную монахиню, разговаривавшую с самой Девой Марией. Сначала Анна даже пыталась наставлять аббатису, но старая, опытная настоятельница быстро отбила у нее эту охоту. Тогда Анна принялась за своих соседок по кельям, но и тут получила неожиданный отпор. Дело в том, что другим монахиням не нравились послабления, предоставляемые новенькой. Поэтому они весьма прохладно приняли Анну в свои ряды и уж тем более не пожелали выслушивать ее проповеди, которые, к слову сказать, были блестящими.

Но и это поражение ничуть не расстроило новоявленную монашку. Анна обратила свои силы на светский мир, недавно оставленный ею, и тут удача ей улыбнулась. Уже через какие-нибудь пару месяцев многочисленные поклонники дара беаты толпами стали осаждать монастырские ворота в надежде услышать необычные проповеди Анны. И тут мудрая настоятельница проявила неслыханную снисходительность. Устав монастырской жизни католической веры воспрещал светским людям общаться с божьими невестами. Лишь разрешение высших чинов церкви давало мужчинам возможность получать аудиенцию у монахинь. Однако все запреты снялись, когда дело коснулось дополнительного дохода, приносимого Анной в монастырскую казну. Сначала отдельные люди, преимущественно из высшего дворянства, которых к Анне влекло любопытство, а затем и представители всех слоев населения Кастилии захотели услышать, о чем говорит удивительная монахиня. Привлекательный облик девушки, который строгая монашеская ряса только подчеркивала, также имел огромное значение для ловеласов всех мастей. Анна и не догадывалась, что привлекала толпы мужчин не столько своими поучениями, сколько уникальной возможностью попытаться соблазнить хорошенькую монашку. Правда, это никому не удавалось.

Отец Анны, дон Октавио, закончив строительство монастыря, отправился в Севилью, где испросил аудиенции у кардинала и попросил назначить настоятельницею свою единственную дочь. Это было против церковных правил, как и все, что касалось в той или иной мере Анны, однако кардинал, перед этим весьма благосклонно принявший богатые подарки от герцога Инфантадского, не увидел в просьбе ничего предосудительного.

– К тому же хотелось бы, чтобы Анна сама подобрала в монастырь послушниц, – добавил, поклонившись, дон Октавио.

– Что ж, это ее детище, пусть она и распоряжается, как ей велит Господь, – добродушно заметил кардинал, со всей непринужденностью, свойственной Божьим слугам, разглядывая подаренный герцогом перстень с огромным кроваво-красным рубином, что красовался у него на мизинце. – Она ведь у вас беата. Так вот, пусть проповедует во славу нашей церкви. Но только не стоит столь часто принимать у себя мужчин, – неожиданно добавил он, строго глядя на отца новоявленной аббатисы. – А то до меня доходят слухи, которые совсем ни к чему католической вере в целом и вашей дочери в частности.

Дон Октавио еще раз низко поклонился кардиналу и вышел прочь из его покоев. Кардинал, проводив герцога тяжелым взором, подумал, что он, возможно, еще пожалеет о слабостях, что проявил сейчас, но подарки были слишком щедры, а перстень – чудо как хорош!

Так Анна стала самой молодой за всю историю Испании настоятельницей женского монастыря. Она долго и очень тщательно подбирала послушниц, отдавая предпочтение только молодым и красивым. Тем самым Анна старалась создать более радостное житье, нежели то унылое существование, что выпало ей на долю во время послушничества и пострига. Многие кандидатки, чувствуя это стремление, старались показаться Анне, а также открыто льстили ей при первом знакомстве, говоря, что являются страстными поклонницами проповедей беаты, известных, по их же словам, далеко за пределами Кастилии. Честолюбивая настоятельница, снедаемая гордыней, не могла устоять перед таким соблазном. Наивность и неопытность в сочетании с непомерным тщеславием – вот та беглая характеристика, которая была написана на лице новоявленной аббатисы. И все, за исключением дона Октавио, это видели.

Викарий, сильно раздавшийся за последние два года вширь из-за постоянных обедов в доме герцога, также быстро и легко получил у Анны искомую должность духовного наставника. Он активно помогал настоятельнице в подборе будущих монахинь для монастыря. Сам же монастырь решено было назвать монастырем Босых кармелиток. Анне чрезвычайно понравилось это название, придуманное викарием во время одного из обедов, остальным же было все равно.

Итак, в конце одна тысяча пятьсот восемнадцатаго года жители Карабаса стали свидетелями удивительной процессии, которая прошла по селению прямо в центр его, где высился, окруженный неприступной стеной, женский монастырь, и скрылась за окованными воротами. Впереди процессии в красивой коляске, запряженной, как и подобает ее священному сану, прекрасным пони, ехала первая настоятельница монастыря, аббатиса Анна. Рядом с нею в коляске сидел полубоком, так как прямо уже не мог поместиться, располневший викарий. Он оглядывал жителей селения довольными маслеными глазками и всем своим видом выказывал полнейшую покорность воле Анны. За коляской, по бокам которой болтались золоченые кисти, весело трясущиеся на неровной дороге, мерно шагали запряженные в три повозки мулы. Широко раздувая ноздри, мулы угрюмо оглядывали высыпавших на единственную главную улицу Карабаса жителей. В повозках находился нехитрый скарб будущих монахинь монастыря Босых кармелиток. Послушницы же, до самого селения ехавшие в повозках, оставшуюся часть пути шли пешком. Они с любопытством оглядывали возвышавшийся в центре Карабаса монастырь – свое будущее жилище. Неожиданно одна из послушниц, девица с весьма развитыми формами и смазливым лицом, запела. Остальные тут же подхватили мотив популярной в то время песенки. Ехавшая в коляске Анна недовольно поморщилась. Слишком вольным показался ей напев, слишком вульгарно звучали в воскресный день голоса послушниц.

Викарий, который очень хорошо чувствовал перемены в настроении своей бывшей исповедницы, поспешно сказал:

– Это француженка запела.

– А, – протянула Анна, – понятно. Бедное дитя, – добавила она, хотя это «дитя» было на пять лет старше ее. – Она так приземлена.

Викарий склонил голову и изобразил на лице полнейшие страдания от бездуховности девицы, прозванной им француженкою.

История француженки дает весьма яркое представление о том, какого сорта послушниц умудрилась набрать Анна.

Маргарита Лабе была родом с самого юга Франции. Нежные воды Средиземного моря ласково омывали деревянные мостки, пристроенные к домишку рыбака Самсона Лабе. Отец, постоянно бывавший в море и занимавшийся не только и не столько ловлей рыбы, сколько контрабандой товаров, преимущественно привозимых из далекой Индии генуэзскими купцами, считался среди своих товарищей одним из самых удачливых владельцев небольших лодчонок, во множестве привязанных на берегу. Его ловкость заключалась в том, что Самсон взял неплохое приданое. Правда, при этом ему пришлось взять в нагрузку еще и невесту. Мать Маргариты, Катрина Лабе, будучи девушкой чрезвычайно темпераментной, успела переспать почти со всем рыбацким поселком. Выйдя замуж за Самсона, она не смогла обуздать свои склонности и продолжила любовные похождения. Самсон, видевший в женитьбе на блуднице в первую очередь финансовое мероприятие и получивший в свое распоряжение превосходную однопарусную лодку, не обращал на слухи о неверности жены никакого внимания. Он постоянно пропадал в море, а потому Маргарита была зачата в его отсутствие. Злые языки, что всегда находятся в небольших рыбацких поселках, растрепали, что настоящим отцом девочки является не кто иной, как начальник местной таможенной службы гасконец Данглар. Однако Самсон Лабе не стал обращать на это никакого внимания, заметив только, что столь уважаемый в среде контрабандистов офицер может быть любовником его женушки, сколько ему заблагорассудится. Так возник прекрасный треугольник: контрабандист Самсон, его жена Катрин и ее любовник, начальник таможенной службы Данглар. Самсон смело перевозил товары, обходящие высокие сборы и пошлины, получая с этого хороший навар, а офицер, получая удовольствие от общения с его женой, смотрел на это сквозь пальцы.

Маргарита, росшая, мягко говоря, в вольной обстановке, впитывала, словно губка, подобные отношения. Девочка была как спелая вишня, такая же сочная и аппетитная. Уже к тринадцати годам она настолько развилась, что мужчины с огромным любопытством заглядывали ей в вырез еще детского платьица, в котором томительно колыхались не скованные никакими корсетами и прочими новомодными женскими штучками крепкие, налитые грудки. Маргариту будто бы в шутку частенько шлепали по округлым ягодицам. Даже отец не мог устоять, чтобы не наподдать своей грубой, изрезанной лодочными снастями и рыбацкими сетями ладонью по этим будто бы созданным для похлопываний выпуклостям, игриво вырисовывавшимся под яркой юбкой. Было во внешности Маргариты что-то такое, что всякому мужчине навевало мысли о плотских утехах. Есть на свете девушки, одного взгляда на которых достаточно даже старику, чтобы представить себе быстрые, порывистые и полные жажды страсти движения где-нибудь на сеновале или же в конюшне с непременным тисканьем крепких грудей и похлопыванием по ягодицам. Такие девушки могут разбудить желание у самых аскетичных монахов. Именно такую блудницу подослал дьявол святому Антонию, дабы искусить его в пустыне. Таковой была Маргарита Лабе. От ее тела даже зимою пахло свежей, только что сорванной клубникой.

Вскоре Катрин Лабе стала замечать, что ее постоянный и самый ценный из ухажеров, офицер Данглар, уделяет дочери гораздо больше внимания, чем ей. Удивительно, но вместо ревности, присущей всем представительницам женского иола, в матери взыграла гордость за Маргариту. Едва дождавшись, когда Самсон вновь уйдет в море, она послала любовнику весточку, что ожидает его у себя. Начальник таможни немедленно примчался на своей прекрасной гнедой кобыле к маленькой рыбацкой хижине, расположенной чуть не у самого моря. Любовница, ставшая ныне скорее старой боевой подругою, встретила Данглара с неожиданной строгостью.

– Так как, сударь, Маргарита является следствием нашей с вами связи, то я хочу, чтобы вы по возможности обеспечили ей приличное приданое, – сказала Катрина Лабе.

И, не дав ошеломленному офицеру и рта раскрыть, добавила:

– Я видела вас вместе в сарайчике, где мой глупый Самсон хранит свои снасти. Вы тогда думали, что я ушла в город, и развратили мою и, кстати сказать, вашу дочь.

На самом деле о том, что творилось в пресловутом сарайчике, Катрин поведала дочь, рассказав безо всякого стеснения, как отец лишил собственное же дитя невинности. Удивительно, но Маргарита в свою очередь обманула мать, так как невинность она потеряла с соседским мальчишкой, который, несмотря на свои малые годы, оказался весьма сведущ в любовных утехах. Много раз подглядывая за сплетенными телами отца и матери, этот юный развратник совратил сначала свою младшую сестру, страстно возжелавшую изведать запретный плод, а уж затем и очаровательную соседку, чьи пухленькие белые ручки, выглядывавшие из коротких, до локтя, рукавов, сводили с ума окрестных ловеласов. Что же касается сношений с начальником местной таможенной службы, офицером Дангларом, в пресловутом сарайчике среди развешанных рыбацких снастей и запаха рыбной чешуи, то любовник матери купил Маргариту множеством подарков. Начавший было иссякать ручеек красивых вещиц и небольших денежных сумм, текший в личный кошель Катрин Лабе, теперь расширился за счет ее смазливой блудящей доченьки.

Конечно, блестящий офицер, ставший в последнее время несколько скуповатым, мог бы упрекнуть любовницу в том, что она разделяла страсть не только с ним, но и с множеством других мужчин поселка, а также его окрестностей, однако факт, что он лишил девственности собственную дочь, привел Данглара в полнейшее замешательство. Чего и добивалась Катрин.

С того достопамятного дня хорошенькая дочка рыбака Самсона стала исправно посещать воскресную школу, а также брать уроки изящных искусств в близлежащем городке. Все это оплачивалось, разумеется, из кошелька благородного Данглара, который, в свою очередь, постарался не упустить своего и частенько встречал Маргариту на пути домой.

Скандал разразился, как это обычно бывает, совершенно неожиданно. Однажды посещавший местный край с инспекцией архиепископ Наваррский решил заглянуть в самую отдаленную из своих епархий. Зайдя в небольшую церквушку, единственную местную достопримечательность, он заинтересовался необычными звуками, раздававшимися из задней комнаты, предназначенной для облачения священников перед праздничной церковной службою. Представшее глазам архиепископа зрелище было ужасным. Местный приходский священник и молодой служка занимались любовью со смазливой девицей, оказавшейся, как выяснилось позднее, Маргаритой Лабе, лежа прямо на скинутых явно второпях на пол праздничных сутанах. Причем священники имели юную девицу одновременно, не гнушаясь и содомии, что показалось ошеломленному архиепископу самым богомерзким.

– Что здесь происходит? – вскричал архиепископ Наваррский.

Сластолюбцы застыли в самых пикантных позах. Священники круглыми от ужаса глазами глядели на неизвестно каким образом возникшего перед ними архиепископа, а раскрасневшаяся от двойного удовольствия Маргарита только жмурилась, предполагая, что высокий сан и дряхлость не помешают новоприбывшему присоединиться к их компании. Заметив, что девчонка строит ему глазки, архиепископ вознегодовал.

– Изыди, дьявол! – страшно вскричал он и с силою ударил Маргариту золоченым посохом по бедру, рассекая кожу и вонзаясь острием прямо в открывшуюся нежную плоть. След от этого достопамятного удара навсегда остался на девичьей ножке.

Маргарита, коротко взвизгнув, вскочила, оттолкнув от себя застывших в страхе любовников, и как была, нагишом кинулась из церкви, оставляя на каменном иолу кровавую дорожку.

С приходским священником и служкой поступили весьма жестоко. Архиепископ велел подробно допросить их, после чего оба были переданы в руки Святой инквизиции, так как молодой служка, проявив малодушие и решив спасти свою шкуру, свалил грех на несчастного священника и девушку. На допросе, проводимом лично архиепископом Наваррским, он «признался» в том, что был околдован девицей, находившейся в длительной связи с приходским священником, с целью проведения сатанинского обряда.

– Ведь для оного богомерзкого обряда требуются трое, – ползая на коленях и обнимая ноги архиепископа, объяснял служка.

Трибунал Святой инквизиции, основываясь, прежде всего, на показаниях несчастного молодого человека, постановил казнить приходского священника путем сожжения на костре. Правда, архиепископ Наваррский проявил великую милость, лично испросив инквизитора предварительно удушить старика. Служка же отделался легким испугом и менее легким, в сравнении со своим старшим товарищем, наказанием. Он должен был раз в году на Пасху совершать пеший ход босиком в одной груботканой рясе вокруг местной церкви, в коей совершился его страшный грех, со свечою в руке. Служка был счастлив.

Схваченной и заточенной в тюрьму Маргарите было прекрасно видно в зарешеченное окно, как ее пожилого любовника, доброго приходского священника, всегда отпускавшего ей грехи безо всякого наказания, привязали к столбу. Затем палач подошел к старику сзади и, ловко накинув на шею веревку, мгновенно удавил его. Вонь, исходившая от горевшего человеческого тела, и смрад заполнили камеру девицы, которая, впервые столкнувшись с инквизицией, уже поняла и воочию увидела всю силу и мощь Святой службы. Ей невыносимо захотелось жить, а потому, когда вечером, едва часы на башне ратуши, пробили восемь раз и в ее камеру вошел тюремщик, неся миску с дрянной похлебкой, она всеми силами постаралась расположить его к себе, пообещав ночь любви и ласки в обмен на свободу.

– Ведь ты не допустишь, чтобы меня отправили на костер? – игриво улыбаясь, прошептала Маргарита, поглаживая хмурого тюремщика по груди. – А если ты меня выпустишь, то и завтрашней ночью я буду так ласкать и ублажать тебя, как не смогут никакие шлюхи из трактира со Старой площади. Ну как, договорились?

Тюремщик лишь криво усмехнулся и неожиданно открыл Маргарите страшную тайну:

– Ты, потаскуха, и так в моей власти. И если хочешь дожить до суда, то и так будешь ублажать меня лучше всех трактирных шлюх!

Маргарита оттолкнула от себя тюремщика.

– Вот еще!

– Здесь до тебя уже много таких молодых да ранних перебывало, – спокойно сообщил ей тот, подходя к девице и поигрывая связкой ключей. – И все меня, в конце концов, ублажили. В полной мере! – гордо закончил он, залезая грязными лапами Маргарите за ворот и тиская ее налитые груди.

Несчастная девушка покорно дала похотливому тюремному надзирателю вдоволь полапать себя, а после его ухода улеглась на кипу соломы, брошенную в углу камеры, и стала с тоскою смотреть на закат. Она поняла, что ее может спасти только чудо.

И это чудо произошло. Доблестный офицер Данглар не мог позволить, чтобы его дочь, чья нежная плоть была знакома ему не понаслышке, попала в руки инквизитора. Той же ночью он через своих знакомых начал переговоры с тюремным надзирателем. Тому страсть как хотелось хорошенько позабавиться с новой узницею, тем более что многочисленные слухи, приукрасившие увиденное архиепископом в задней церковной комнате, сильно распалили его похотливое воображение. Однако сумма, что предлагал за освобождение своей дочери Данглар, была очень велика, а потому жадность победила вожделение, и той же ночью, едва на горизонте стало светать, Маргарита Лабе покинула злосчастную камеру. Данглар подхватил ее, усадил позади себя на гнедую кобылу, и они понеслись в сторону моря, где беглянку уже ожидала одиноко покачивающаяся на волнах неприметная рыбацкая лодка с единственным парусом на мачте. У рулевого весла лодчонки сидел Самсон, который во имя спасения дочери вступил в сговор с офицером таможни, махнув рукою на ревность и обиду.

Самсон перевез дочь из Франции в Испанию и передал в руки свояка, который промышлял в Кастилии. Свояк сообщил беглянке, что лучшим средством спрятаться от длинных рук Святой инквизиции является принять постриг и стать монахиней.

– Тут как раз открывается новый монастырь, – сказал он, вожделенно оглядывая Маргариту. – Говорят, что туда набирают только молодых да пригожих послушниц. Думаю, это то, что тебе сейчас надо.

Так Маргарита Лабе стала послушницею монастыря Босых кармелиток. Она сразу же приглянулась Анне, которая нашла ее внешность несколько вульгарной, но не лишенной миловидности. Викарий также был не против принятия француженки, которая, правда, плохо говорила по-испански, зато изумительно стреляла своими блестящими глазами в сторону будущего духовного наставника «босых кармелиток».

У остальных девиц, набранных Анною в свой монастырь, была примерно такая же судьба. Странное стечение обстоятельств собрало под сводами только что отстроенного монастыря множество жаждущих наслаждения девушек, руководимых тщеславным и снедаемым непомерною гордынею отпрыском аристократического рода, которую, в свою очередь, наставлял корыстолюбивый и коварный викарий. Несчастье, предсказанное старым рабочим, откопавшим при строительстве женского монастыря спрятанное рукописное Откровение Иоанна Богослова, близилось, как близится конец света, о коем дон Хуан когда-то писал собственной кровью.

 

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Послушницы монастыря Босых кармелиток с важным видом прошествовали по главной и единственной улице Карабаса, который ныне стал монастырской вотчиною, и скрылись за окованными железными пластинами воротами их нового дома. Стук захлопнувшихся ворот возвестил окрестным жителям, что теперь в селении начинается совершенно новая жизнь.

Послушницы выстроились неровною шеренгой в монастырском дворе, внимая выступившему перед ними с краткой напутственной речью викарию, их новому духовному наставнику.

– Сестры мои, – гнусаво сказал викарий. – Эта новая обитель – совершенно иная, нежели все остальные в Кастилии! Потому что ею руководит святая. – Тут он указал на продолжавшую сидеть в разукрашенной повозке Анну.

– Ничего себе святая, – тихо шепнула соседке Маргарита Лабе. – Она же младше меня.

– Говорят, у этой святой папаша из богатых, – тут же сообщила соседка, которую звали Жануарией. – Он и купил ей этот монастырь.

При этом соседка Маргариты громко фыркнула. Звук был услышан новой настоятельницей. Желая показать, кто здесь хозяйка, Анна немедленно указала пальцем на оторопевшую Жануарию и сказала:

– За непочтительное поведение прочтешь сто раз «Отче наш». И посидишь без обеда, – добавила она.

Дело в том, что Жануария была девицею весьма дородной, с большими, свисавшими, словно дыни, грудями, которые невозможно было спрятать даже под широкой рясой. Из-за этих-то излишеств, коими природа наградила ее, Жануария вынуждена была пойти в монастырь. Уже в юном возрасте грудь настолько явно проявилась у девочки, что отец, человек без каких-либо моральных устоев, предпочитал тискать собственную дочь, подлавливая ее в различных укромных уголках, в то время как мать-торговка сидела в лавке на рынке. Поймав однажды мужа за этим занятием, она не придумала ничего лучшего, как отправить Жануарию в монастырь, дабы та замолила грехи отца. Во время путешествия к монастырю будущая послушница Босых кармелиток, страстно любившая поесть, давала всякому желающему поласкать ее огромные прелести за угощение. Немудрено, что хорошо чувствовавшая людей Маргарита Лабе сразу же сдружилась с Жануарией, увидев в ней такую же потаскушку, как она сама.

Перед Анной, показавшей своим подопечным, что именно она является настоящей хозяйкой только что построенного монастыря, встала трудная задача. Ей необходимо было назначить на различные, в основном хозяйственные должности, от которых зависело благоденствие монастыря, послушниц, знакомых ей только поверхностно. Конечно, викарий, как мог, помогал ей в выборе кандидатур, однако и он не был хорошо знаком с девицами, второпях набранными Анной. Уединившись с аббатисой в огромном пустом зале, духовник принялся перебирать одну за другой девиц, занесенных в список. Он не знал, как подойти к этому вопросу, но внезапно на беату нашло озарение.

– Ну конечно! – радостно вскричала Анна, забыв на мгновение выбранную ею недавно маску строгой и аскетичной аббатисы, неулыбчивой и суровой. – Мне будет дан знак свыше! Это же так просто. Брат Варфоломей, – обратилась она к викарию, – будьте так любезны вызывать ко мне по одной наших послушниц.

Про себя она уже решила, что главной помощницей сделает ту, которая войдет в зал седьмой.

Седьмой оказалась Маргарита Лабе. Француженка, сопровождаемая викарием, не без робости вошла в пустой зал, в котором стояло лишь кресло, более похожее на царский трон, на котором сидела Анна, да стол с разложенными на нем списками будущих монахинь.

– Дитя мое, подойди ближе, – царственным жестом поманила Анна девицу.

Та повиновалась, выказывая необычайное для себя послушание и изобразив на лице постную мину. Новоявленная аббатиса оглядела стоявшую перед ней «скромницу», чей взгляд, столь часто завораживавший мужчин блеском, ныне потупленно блуждал по плитам пола. Анна, в отличие от Маргариты, плохо разбиралась в людях. То, что другие понимали, как открытое проявление сексуальности, она сочла за простоватость и доброжелательность. Викарий, лучше своей бывшей духовной ученицы видевший, кто стоит перед ними сейчас, не стал перечить Анне, объявившей, что Маргарита с сего дня назначается старшей сестрой и ее первой помощницей. Уже при подходе к залу девица успела пообещать ему, что за назначение на тепленькое местечко в этом богоугодном заведении она сумеет отблагодарить его по всем правилам искусства любви.

– Все остальные послушницы должны подчиняться тебе, – сообщила аббатиса обрадованной столь неожиданно свалившимся на нее высоким назначением Маргарите. – Ты же подчиняешься только мне. И еще отцу Варфоломею, – добавила она, бросая взор на стоявшего подле кресла-трона наставника.

Викарий часто закивал головою, давая понять, что совершенно согласен с выбором Анны.

– Теперь выбери ту, что будет следить за нашей кухней, – приказала новоявленная аббатиса своей помощнице. – Пусть она устраивает нам ужин. Если чего-то не будет доставать, то пусть вместе с отцом Варфоломеем отправится сей же час в селение и возьмет необходимое для хозяйства. Это ведь теперь наше селение, разве не так? – обратилась она с вопросом к викарию.

Тот тотчас же подтвердил, что Карабас перешел во владение аббатства и Анна может распоряжаться местными закромами, словно своими собственными.

– Так распорядился кардинал Кастилии и Арагона, – важно добавил викарий, словно бы это он, а не герцог Инфантадский добился подобной передачи прав, бомбардируя письмами не только недавно овдовевшего короля Фердинанда, но даже Рим.

Именно это злополучное распоряжение сыграло решающую роль в последующей жизни монастыря. Узнав о том, что все селение обязано по первому требованию передавать монастырю все необходимое, «босые кармелитки» во главе с Маргаритой решили не особенно напрягать собственные силы, добывая в поте лица хлеб насущный. Анна же, не очень следившая за деятельностью монастырского подворья, лишь отмахивалась, когда работники селения жаловались ей на постоянные набеги сестер на их угодья.

Маргарита Лабе назначила ключницею свою новую подругу Жануарию. Викарий был вначале против, так как считал, что обладательница внушительного бюста попала на плохой счет к аббатисе, но подруги быстренько ублажили его.

Нравы, воцарившиеся в монастыре Босых кармелиток, оказались весьма далеки от тех, коими имели обыкновение гордиться женские монастыри. Строгость, пост, постоянные молитвы, тяжкий труд – все это лишь слегка затронуло новый монастырь. Многие послушницы даже не считали должным являться на заутреню, ссылаясь на сильные боли в спине и ломоту ног. Правда, Анна, всеми силами старавшаяся уверить своих подопечных в собственной исключительности, а также в возвышенном вдохновении, коими отличались беаты, с достойным уважения постоянством соблюдала строгий монашеский ритм жизни, привитый ей еще во время пребывания в соседнем монастыре. Она считала, что только собственным примером можно наставить послушниц на путь истинный. Но сестры быстро нашли волшебный ключик, которым открывалась дверь к сердцу Анны. Этим ключиком было постоянное признание в аббатисе святой, которая имеет прямое и непосредственное сношение с Девой Марией.

Гордыня обуяла Анну, когда послушницы под руководством хитрой Маргариты в один голос сказали, что иной раз в темноте видят над ее головою сияние в виде нимба.

Но внезапно все переменилось. Неожиданно в новый монастырь нагрянул проезжавший мимо с тайной миссией епископ Севильский. Проведя внутри монастыря Босых кармелиток чуть более суток, он был поражен вольными нравами, царившими в его стенах.

– Думаю, вам следует или срочно ввести в обязательное исполнение вашей паствой всей строгости монашеской жизни, или подумать о назначении новой руководительницы монастыря, – безапелляционно заявил он перед отъездом ошарашенной Анне. – Ваш опыт, по-видимому, недостаточен для усмирения послушницами плоти.

– Но ведь они еще послушницы, то есть не принявшие постриг, – попыталась было вступиться за свою паству юная аббатиса. – Поэтому наш распорядок еще слаб.

– Вот именно, сестра, – заметил епископ. – Они уже послушницы и потому должны вести себя, как будущие монахини, а не простые базарные девки. Я обязательно остановлюсь у вас во время возвращения из Африки. Надеюсь, что тогда я найду в вашем монастыре изменения в лучшую сторону. В противном случае я вынужден буду доложить обо всем, что здесь происходит, архиепископу, – добавил он на прощание.

Сильнейшим образом обеспокоенная возможностью потерять свою власть и паству, Анна тотчас же приказала позвать к себе помощницу. Маргарита, подслушивавшая разговор епископа и беаты, спустя мгновение предстала перед аббатисой. Между девушками состоялся долгий разговор. Выйдя от Анны, Маргарита сделала вывод, что если не навести в монастыре порядок, то можно лишиться не только определенных свобод, но и должности, которой она самолюбиво гордилась.

На следующий день послушницы без удовольствия узнали, что отныне всякие выходы за пределы монастыря запрещены. В селение не имеет право выходить даже Жануария. Анна решила, что все закупки будут отныне совершаться викарием, а необходимые продукты доставят сами продавцы.

Следующим ужесточением распорядка стал указ о всеобщем и обязательном посещении молитв. Отныне послушницы обязаны были выстаивать долгие часы по три раза на дню. Кроме того, Маргарита, дорожившая своей должностью и приближенностью к покладистой аббатисе, а также успевшая приобрести среди послушниц авторитет, быстро распределила среди них нехитрые обязанности таким образом, чтобы каждая будущая монахиня оказалась при деле. Теперь уже никто не мог слоняться без дела по длинным коридорам монастыря, кроме самой Маргариты и ее подруги, пышногрудой Жануарии, которая обходила свои владения, громко звеня связкой ключей, привязанной к поясу рясы.

Вскоре, лишенные привычной свободы, общества и хоть каких-то малых развлечений, девушки стали вести себя странно. Они то впадали в некий ступор, подолгу сидя на одном месте и глядя в пустоту невидящим взором, то внезапно становились чрезмерно возбуждены.

Больше всех пострадала от запретов выходить за пределы монастыря Маргарита Лабе. Француженка имела уже несколько любовных свиданий в Карабасе, которые помогли ей скоротать время, удивительно тоскливо тянувшееся для остальных «босых кармелиток». Теперь же первой помощнице аббатисы приходилось довольствоваться одними лишь воспоминаниями о тех славных минутах, когда молодые парни стояли гуськом около амбара. Она же грациозно лежала внутри оного посреди мешков с мукою, только что забранных у тех же парней, и позволяла первым двум из них делать с собою все, что их душеньке угодно. Так женский монастырь хоть как-то расплачивался за свое беззаботное существование за счет селения. Хитрая Маргарита видела, что и другим послушницам также невтерпеж строгая жизнь внутри монастырских стен, и считала виновницей такового чрезмерного подчинения уставу исключительно Анну, которая не смогла отстоять их свободу перед каким-то епископом, которого сама француженка сумела бы обойти. Но она не была настоятельницею, и не была ею лишь по воле случая.

Послушницы, чье возбуждение передавалось от одной к другой, словно по цепочке, спешно шли на молитвы, оживленно размахивая руками и перебирая четки. В такие минуты самым большим удовольствием для них было слушать неистовые речи, кои произносила аббатиса. Анна, которая так и не смогла забыть любимую роль беаты, в порыве экзальтации однажды воскликнула, стоя у алтаря во время всенощной:

– Дева Мария! Господи! Как мне хорошо, когда ты, Матерь Божия, накладываешь руки на тело мое и чело мое. Какое отрадное чувство разливается по членам моим. Дай мне вкусить Духа святого. Дай мне! Дай мне!

Экзальтация аббатисы оказалась спичкой, что распалила неслыханный огонь в женских душах, стесненных среди монастырских стен. Множество голосов, сначала робких, а затем все более и более смелых и громких подхватило вслед за нею:

– Дай мне! Дай мне! Дай мне!

Послушницы в неистовстве устремились к алтарю, обступили свою настоятельницу и принялись пресмыкаться перед нею, становясь на колени и в исступлении целуя Анне ноги, обутые в одни лишь сандалии. Все тело аббатисы мгновенно покрылось мурашками. Многие женщины в порыве неожиданной страсти стали хватать ее за ноги, обнимая стопы и гладя колени. Анна сотрясалась от той энергии, которую она сама же вызвала в других и которая теперь передавалась, многократно преумноженная обратно. Пот крупными каплями лился по телу ее, низ живота схватывали спазмы, по ногам пробегало дикое желание. Подползшая внезапно ближе других Жануария разорвала одним движением могучих рук на вороте рясу, обнажила огромные груди и стала неистово тереться ими о ноги аббатисы, приговаривая:

– Дай мне вкусить сладкого тела Господня!

Большие темно-коричневые соски на огромных, словно дыни, грудях сильно набухли, соприкасаясь с грубой тканью сутаны. Глубокий стон, вырвавшийся из самых недр крепкого тела Жануарии, потряс своды молитвенного зала церкви, что стояла в самом центре монастыря. Он был услышан даже в самых дальних уголках монастырского подворья.

Анна будто очнулась от глубокого обморока, разбуженная сим тяжким и сладостным стоном. В ужасе оглядела она ползающих у ног послушниц, многие из которых, последовав примеру ключницы, терлись об нее и друг о дружку телами, а иные лизали языками стопы ее ног. Многоголосые стоны сотрясали стены церкви. Аббатиса перевела дыхание и возвела очи к потолку.

– Господи! – воскликнула она. – Видишь ли ты рвение сих дщерей? Даруй же нам славу Твою!

Она театрально воздела вверх белоснежные холеные руки, оголившиеся до самых плеч.

– Дева Мария, я чувствую тебя!

Жануария взвыла не то от распаленной страсти, не то от страха за содеянное и обняла Анну, прильнув взволнованно колыхавшимися грудями-дынями к ее животу.

– Спасибо, спасибо, – только и смогла прошептать она.

Маргарита Лабе, не принимавшая участия во всеобщем исступлении, однако же, все видела, стоя у клироса и наблюдая, как послушницы во главе с молодой аббатисой впали в состояние транса, более походившее на групповую страсть, нежели на обычную всенощную молитву. Она сразу поняла, что Анну, как иной раз говаривал ее любовник, приходский священник, которого так безжалостно сожгли на костре, «мучит демон сладострастия». Сего ненасытного демона, именуемого инкубусом, невозможно было ничем вывести, по мнению Маргариты, как только лишь дав ему полнейшее удовлетворение. Приходский священник перед тем, как соблазнить Маргариту, рассказывал ей, что инкубусу лучше потворствовать, иначе женщина, которой завладел демон, может сойти с ума от сексуального желания. Изгнать же проклятого инкубуса способен далеко не каждый экзорцист, так как демон этот силен и обладает изощренным умом. К тому же он заразен. Поведение лучшей подруги Маргариты, ключницы Жануарии, было тому ярким подтверждением.

Той же ночью, дабы убедиться в собственных догадках, Маргарита пришла в келью к подруге. Испуганная Жануария, которая в тот момент как раз поедала остатки ужина, тайком выкраденные из погреба, чуть не поперхнулась, увидев незваную гостью, чей силуэт внезапно возник в дверях ее кельи.

– Да не трясись ты так, Жануария, – поспешила успокоить подругу первая помощница аббатисы. – И прекрати кашлять, иначе весь монастырь перебудишь.

Толстуха зажала обеими руками рот и тревожным взглядом уставилась на Маргариту.

– Скажи-ка мне, что, по-твоему, произошло сегодня во время молитвы? – строго спросила ее та, усаживаясь подле ключницы на смятую грубую постель.

При этом теплая ладонь как бы невзначай легла на колено Жануарии. Жануария тотчас же обмякла и ответила:

– Уж и не знаю, сестра, но только на меня как будто что-то снизошло сверху. Едва наша настоятельница стала говорить о том, что ее посетил дух Божий, внутри меня все колом встало. И еще, – тут послушница огляделась по сторонам и, несмотря на то, что она и Маргарита находились в келье одни, перешла на шепот. – Еще мне так мужика захотелось, просто спасу нет. Ты не поверишь, но я чувствовала, что и другим сестрам также хотелось посношаться.

Видимо, воспоминания о недавнем событии вновь взволновали Жануарию, так как ее массивный бюст нервно заколыхался под рясою. Воспользовавшись этим, Маргарита тут же стала легонько гладить ноги подруги. Та задышала чаще, глаза ее закатились, и неожиданно ключница повалилась спиной на кровать, увлекая за собой Маргариту.

– Ах, подруга, что же ты делаешь, – простонала она, обнимая помощницу аббатисы.

Маргарита привычным жестом задрала пыльные полы рясы. Ее взору предстало неожиданно маленькое и аккуратное лоно, глубоко упрятанное в толстые ляжки и покрытое густой растительностью. Вид его оказался чрезвычайно необычен для такой крупной девицы, какой была Жануария, сильно располневшая на уважаемой и доходной должности ключницы монастыря. От лона приятно пахло молоком.

Едва мягкие губы Маргариты коснулись промежности, как Жануария уже привычным жестом разорвала совсем недавно зашитый ворот рясы и вывалила прямо над подругой огромные груди. Толстые соски мгновенно набухли и в слабом свете набиравшей силу луны, просачивавшемся сквозь маленькое оконце, казались хвостиками причудливых фруктовых плодов. Маргарита принялась ласкать эти налитые плоды, одновременно вылизывая сразу же ставшее влажным лоно.

Хриплый стон раздался в темноте кельи. Казалось, что кто-то, ухватив обеими руками мешок, сделанный из бычьего пузыря и наполненный наполовину водою, сильно и резко сжал его, выпуская остатки воздуха вместе с каплями клокочущей у основания мешка воды. Таков же был звук, изданный наслаждавшейся запретной страстью послушницей. Стон этот разбудил спавшую за стеной послушницу Урсулу. Урсуле было всего шестнадцать лет, однако она уже познала муки любви. Родители Урсулы, благочестивые и богобоязненные жители из глухой деревеньки, отдали ее в монастырь, как выразился отец, «от греха подальше». Все оттого, что бедной девушке приглянулся красавец идальго, проезжавший мимо на прекрасном скакуне. Увидев молодого человека, чья куртка ярко блестела на солнце от множества нашитых на нее серебряных бляшек, Урсула совершенно потеряла голову, влюбившись в него. Идальго, чьим единственным достоянием являлся скакун, решил воспользоваться случаем и уже было договорился с неопытной девушкой о тайном свидании, но мать, заметив в окно сии переговоры, поспешила увести в дом дочку. Вечером того же дня Урсула попыталась выбраться к своему возлюбленному, куртка которого так заманчиво блестела, но родители оказались начеку и не допустили грехопадения дочери. Тогда же на семейном совете было решено отдать Урсулу в монастырь. Так поступали в Испании с каждой пятой девушкой.

Урсуле каждую ночь снился красавец идальго на разгоряченном скакуне, увозящий ее прочь от строгого монастыря. Его куртка таинственно поблескивала в лунном свете, а глаза горели огнем, словно очи самого дьявола. Несчастная полагала, что именно дьявол искушает ее душу, однако она готова была заложить ее, лишь бы князь тьмы позволил ей вкусить сладостного греха, о коем столь живописно и увлекательно рассказывал молодой человек, когда договаривался о свидании. Сейчас же, услышав за стеною грудной стон Жануарии, Урсула проснулась и обнаружила, что она в беспамятстве ласкала себя. Все лоно ее было мокрым и покрытым слизью, маленькие грудки необычайно набухли, и любое прикосновение к ним вызывало сладостную дрожь. Девушка вскочила и устремилась к висевшему на стене напротив кровати кресту, дабы вымолить у Господа прощение за непотребное действо. Тут стон за стеною повторился. Ноги Урсулы подкосились, и она медленно упала на пол. В услышанном ею стоне было все, что снилось девушке только что. Там, за стеною, была страсть, был красавец идальго на прекрасном скакуне, были горящие глаза и предложение заложить душу в обмен на неизведанное наслаждение.

– Сатана искуситель, возьми меня, – зашептала Урсула, скорчившись на полу и бесстыдно лаская себя ловкими пальчиками. – Сатана искуситель. Сатана…

Шепот, по мере того как послушница достигала оргазма, перешел сначала в громкую речь, а затем и в крик. И крик сей подхватила ее соседка, которую опытная Маргарита довела до полнейшего безумия своими ласками.

 

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Все произошло, как и планировала Маргарита. Коварная француженка, увидев в потребности секса у Жануарии спрятавшегося в ее теле инкубуса, решила заразить демонической одержимостью весь монастырь. Так она хотела свергнуть высокомерную, но неопытную наставницу и сама занять ее пост. Постепенно жажда вожделенных, но запретных наслаждений переползала с одной послушницы на другую. Многие будущие монахини, попавшие в монастырь Босых кармелиток не по своей воле, увидели в одержимости возможность избежать пострига и с радостью предались блуду, имитируя бесовскую болезнь.

Одержимость, эта зараза, поразившая множество монастырей во всей Западной Европе, преимущественно женских, могла быть спровоцирована одной лишь эксцентричной особой, чья экзальтация, подвергнутая строгому посту и длительному воздержанию, многократно умножалась и действовала на окружающих с беспощадным вызовом. Подражание буйству, провокационные речи, движения, жесты и поведение – все это хоть как-то могло развеять тоскливые воспоминания о плотских утехах, оставленных в прошлой жизни. Закрытое женское общество, в котором единственным мужчиной является дряхлый духовник, породило ужасную болезнь. Далеко не каждая из послушниц Босых кармелиток была одержима инкубусом. Многие просто имитировали болезнь, ища в ней удовольствие, развлечение и выражая нежелание становиться монахинями.

Постепенно все в монастыре стали одержимы демоном. Во время молитв девушки неожиданно начинали подвывать. Сначала одна из них тянула гласные, затем другая, и вот уже вся церковь наполнялась протяжным воем сотни женских голосов. Анна, произносившая слова молитвы, старалась перекричать этот вой, однако она сама страдала экзальтированностью, а потому быстро входила в транс от красоты вибрирующего звука, который распространялся в полукруглых потолочных сводах.

Аббатиса закатывала глаза, что считалось главным признаком ее прямого общения с Санта-Марией, и начинала быстро-быстро бормотать «Богородице». Послушницы уже не выли, а постанывали. И тут Анна громко восклицала:

– Господь Всевышний, смотри на меня!

Молодая настоятельница, стоящая у алтаря перед сотней послушниц, совершенно беззастенчиво задирала подол сутаны и оголяла прекрасный низ своего тела. Нежная блестящая кожа ног, шелковистые рыжеватые завитки на лобке искрились в свете множества свечей. Зрелище это было настолько необычным и красочным, что многие послушницы тут же впадали в состояние религиозно-полового экстаза. Они бросались к аббатисе и начинали целовать ее оголенное тело. Анна, часто дыша, хватала устремленных к ней девушек за волосы и с силой прижимала к своему животу.

– Любите меня! – восклицала она. – Дева Мария сейчас во мне.

Другие же послушницы предавались лесбийской любви прямо перед алтарем. Множество сплетенных друг с другом тел, сорванные второпях рясы, брошенные молитвенники – все это в беспорядке валялось на церковном полу, создавая первобытный хаос. Стоны, вой, ласковый шепот дополняли картину всеобщей оргии. Кругом царил беспорядок и шум, создаваемый множеством лжеодержимых послушниц.

Так продолжалось довольно долго. Оргии стали непосредственным продолжением молитв. Многие послушницы больше уже не работали, объясняя свою лень тем, что тела не слушаются их, подчиненных инкубусам. Вой и стоны, раздававшиеся из церкви, были такими сильными, что жители Карабаса частенько слышали их. Проходя вечером мимо монастырских стен и вздрагивая от внезапно раздававшихся криков, работники мелко крестились и перешептывались между собой, что, дескать, сестрами окончательно овладел дьявол и не зря была в свое время выкопана кровавая книга Апокалипсиса, предупреждавшая о проклятии сего места. Ужас, внушаемый мрачными стенами Босых кармелиток, был столь велик, а вопли приводили жителей селения в такой трепет, что никто и не думал подавать на монастырь жалобу или иным образом распространяться о происходящем.

Внезапно все изменилось. Однажды во время ночной службы, когда Анна воззвала к Санта-Марии, а все послушницы начали тихонько подвывать, Урсула, самая молодая из будущих монахинь, неожиданно рухнула на каменный пол церкви и забилась в истерике. Ее молодое и гибкое тело скручивало так, что казалось, будто у девушки нет костей, а сама она состоит из сплошных мягких тканей. Пена брызгами разлеталась из раскрытого рта, глаза закатились, но это был не приступ эпилепсии, нет. Урсула стала по-настоящему одержимой. Те послушницы, что стояли рядом с ней, в страхе отскочили, образовав вокруг бьющейся в судорогах девушки круг.

Анна, которой с алтаря было хорошо видно происходящее, застыла в страхе, подняв над головой прекрасные холеные руки. Все замолчали, обступив Урсулу и глядя на ее припадок. Вдруг юная послушница, дернувшись всем телом, прямо с пола, не вставая на ноги, подпрыгнула так высоко, что присутствующие принуждены были задрать головы вверх. Казалось, что что-то изнутри подтолкнуло ее. Падение неизбежно должно было совершиться на спину, но Урсула каким-то чудом опустилась прямо на ноги и, присев на корточки на широко расставленных ногах, оглядела круглыми, желтыми и безумными глазами отпрянувших в ужасе подруг.

– Что уставились, дрянные потаскухи? – грубым, хриплым голосом громко спросила она.

– Демон! Демон! – зашептали послушницы, пятясь к алтарю, около которого стояла аббатиса. – Она одержима демоном!

Анна, понимая, что надо что-то срочно предпринять, выступила вперед, держа перед собой распятие, и стала произносить молитву.

– А, – повернув к ней голову, произнесла, скаля белые зубки, Урсула, – и ты здесь. Ну, беата, покажи мне свою святость.

И одержимая, громко и четко выговаривая слова, грязно обругала Анну. Настоятельница монастыря все еще пыталась произносить молитву, когда Урсула задрала подол рясы и испражнилась прямо на пол церкви. Куча оказалась прямо-таки огромной и настолько смердящей, что все присутствующие принуждены были закрыть носы.

Анна остолбенела. Она уже не могла читать молитву. Воспользовавшись ее замешательством, одержимая схватила полную пригоршню собственного дерьма и метнула ее прямо в аббатису, ловко попав ей в лицо. Когда дерьмо с громким шлепком ударилось о лицо Анны, та потеряла сознание. Послушницы подхватили свою настоятельницу и спешно вынесли ее из церкви, оставив Урсулу одну и надежно закрыв все церковные двери.

Пришедший утром викарий был поражен, узнав о случившемся. Ранее он, воспользовавшись всеобщей игрой в одержимость, объявил, что демоны оставляют на самых интимных местах отметки и собственные росписи, а потому духовный наставник вправе осматривать всех заболевших. Многие послушницы в надежде совратить викария сами просили оглядеть их тела, беззастенчиво раздеваясь перед отцом Варфоломеем и бесстыдно раздвигая перед ним ноги.

Теперь же дело приняло нешуточный оборот, и викарий первым делом решил осмотреть Урсулу. Он в сопровождении Жануарии и Маргариты, вооруженных взятыми на кухне половниками с длинными ручками, осторожно отпер дверь и вошел внутрь церкви. Едва войдя, викарий остановился, пораженный ужасающим разрушением. Казалось, что внутрь церкви залетел ураган. Скамьи, стоявшие у стен, были поломаны, церковная утварь сброшена на пол, алтарь каким-то чудом оказался перевернут. Резкая вонь била в нос с такой силой, что вошедшие тотчас прикрыли носы, а затем вообще обмотали их тряпицами, так как иначе невозможно было дышать.

Урсула спала в самом дальнем углу церкви, свернувшись калачиком и закрыв голову рукою. Услышав звуки приближающихся шагов, она подняла голову со всклокоченными волосами и уставилась на викария красными испуганными глазами.

– Падре, это вы? – тонким, надтреснутым голоском спросила она.

– Я, дочь моя, – как можно мягче ответил викарий, подходя к несчастной девушке.

– Падре! – воскликнула Урсула, бросаясь к ногам отца Варфоломея и обхватывая их. – Что со мной? Помогите мне, падре. Молю вас, помогите!

Викарий опустился на колени и обнял юную послушницу.

– Я помогу тебе, дочь моя, – пообещал он, обнимая Урсулу за худенькие плечи и нежно поднимая ее.

Стоявшую подле викария Маргариту захлестнула волна ревности. Хитрая француженка, чьим планом было свержение ненавистной ей Анны, изобразила на лице оскал и, согнувшись пополам, попыталась выдавить из себя завтрак. Полупереваренные бобы вывалились прямо на сандалии викария. Тот в страхе отшатнулся. Маргарита разогнулась и, подергиваясь, произнесла:

– Что, старый хрен, хочешь молоденькую монашку отыметь?

Жануария, стоявшая рядом с подругой, внезапно дико захохотала. Ее огромные груди заколыхались под рясой. Викарий, спрятав испугавшуюся Урсулу за спину, начал осторожно отступать к раскрытым дверям церкви. Он уже подошел к спасительному дневному свету, проникавшему в темноту церковных сводов, как Маргарита ловко подскочила и резко захлопнула дверь. Викарий бросился на француженку, а Жануария, подойдя сзади к несчастной Урсуле, повалила ее на пол и, придавив своим весом, принялась сдирать с нее рясу. Юная послушница завизжала. Маргарита с силой оттолкнула налетевшего на нее викария, который упал сверху на послушниц. В этот самый момент церковные двери с силой распахнулись, и в сопровождении множества девушек внутрь вбежала Анна. Она обвела суровым взором копошившихся на полу викария, Жануарию и жалобно пищавшую под ней Урсулу и приказала запереть всех троих в подвале. Довольная Маргарита поспешила первой исполнить приказание. В тот же день, выслушав «правдивый» рассказ коварной француженки о происшедшем, Анна спешно написала письмо епископу. В нем она сообщила, что монастырь Босых кармелиток поражен одержимостью демонами и ей спешно требуется помощь экзорцистов.

Вечером Маргарита навестила подругу.

– Вот, ешь, – сказала она, протягивая в маленькое окошко, проделанное в запертых дверях, каравай хлеба.

Жануария с радостью набросилась на угощение.

– Слышала, скоро прибудут экзорцисты, – полушепотом сообщила ей Маргарита.

– А кто это? – испугалась послушница, запихивая в рот сразу половину каравая.

– Это священники, которые будут изгонять демонов, – пояснила помощница аббатисы. – Вот будет развлечение.

– Да, – согласно закивала головою Жануария. – Значит, приедут мужчины. А они будут нас осматривать и щупать, как наш викарий?

– Без сомнения, – подтвердила француженка.

Как и обещала Маргарита Лабе, через пару дней в женский монастырь прибыла солидная группа священников. Уже проезжая по Карабасу, некогда богатому и большому селению, они поразились всеобщему запустению, царившему вокруг. Многие дома были брошены, в пустых хлевах не мычали коровы, по дворам не вышагивали с важным видом петухи. Те немногие жители, которые попадались экзорцистам по пути в монастырь Босых кармелиток, низко кланялись им в ноги и умоляли священников поскорее изгнать бесов, дабы очистить их край от скверны.

– В этом монастыре хозяйничает сам сатана, – шепотом рассказывали они, часто крестясь и поглядывая с опаскою в сторону возвышавшихся на пригорке толстых каменных стен. – А монашек обуяли демоны. Господь оставил Карабас. Он нас больше не любит. Покарайте демонов. Молитесь за нас.

Крайне удивленные священники только кротко благословляли жителей, осеняя крестом воздух. Никогда прежде им не приходилось видеть таких ужасающих последствий одержимости. Раньше экзорцисты находили упадок лишь в отдельных домах, жителей коих одолевали демоны, поэтому они давно привыкли к упадку, но здесь, в Карабасе, масштабы бедствия показались священникам впечатляющими.

Когда процессия вошла в ворота, которые тут же захлопнулись за ними, экзорцисты услышали тонкий протяжный визг. Обычно человеку хватает воздуха не более чем на минуту такого визга, но тут звук длился добрых пять минут.

– Что это? – недоуменно спросил самый младший из священников, молоденький служка, только что взятый старшим экзорцистом для услужения и помощи во время долгого пути.

– Не что, а кто, сын мой, – наставительно заметил старший, обладатель роскошной белоснежной бороды, доходившей почти до пояса сутаны. – Это демон вопиет, прознав о нашем прибытии.

– Точно так, падре, – заметила, спускаясь по ступенькам, Маргарита Лабе.

Француженка не могла упустить случай первой встретить мужчин, пусть даже и облаченных духовным саном, а стало быть, отрешенных от мирской суеты.

– Кого это мучает исчадие ада? – спросил экзорцист.

– Урсулу, послушницу нашего монастыря.

Тут визг перешел в страшный вой, а затем в жуткий рык, словно бы зверь, загнанный в клетку и понимающий свое унижение, бьется о прутья и орет страшным голосом.

Священники, не медля ни минуты, прошли следом за помощницей аббатисы, которая привела их в подвал, где сидели запертые в небольших кельях викарий, пышногрудая ключница и юная послушница. Викарий, увидев проходивших мимо священников, высунулся из маленького окошка, что имелось в дубовой двери, и слабым голосом воскликнул:

– Братья! Выпустите меня отсюда. Во мне нет никаких демонов. Уведите меня подальше от этих сумасшедших.

Экзорцисты, оставив без всякого внимания сии разумные слова, подошли к следующей келье, в которой была заключена Жануария. Когда Маргарита, которая шла первой, подошла к келье, она сделала глазами знак сидевшей в келье подруге. Ключницу хоть и одолевал страх от постоянного, страшного крика сидевшей по соседству Урсулы, однако она не хотела портить развлечение, тем более что сидеть в келье было не так уж плохо, да и подруга постоянно таскала ей еду с кухни. Увидев приближающихся экзорцистов, Жануария встала на четвереньки и принялась, подражая собаке, лаять.

– Гав, гав. Чужие идут. Гав. Хотят мое добро унести. Гав, гав.

Священники столпились перед окошком, разглядывая послушницу. Видя, что все внимание обращено на нее, Жануария задрала подол рясы, подняла ногу, подобно собаке, и, нисколько не стесняясь мужчин, смотревших через маленькое окошко, помочилась прямо на пол кельи. Маргарита, оценив шутку подруги по достоинству, прыснула в кулак. Юный служка, впервые видевший одержимую демонами, испуганно отшатнулся, а все лицо его залилось пунцовой краскою.

Внезапно дикий вой потряс стены подвала монастыря. Все еще мочащаяся на пол Жануария отшатнулась и часто закрестилась, глядя округлившимися глазами на стену, что отгораживала ее келью от той, где находилась Урсула. Темнота подвала, мерцание колыхающихся на сквозняке свечей, а главное, этот жуткий вой, который доводил слышавших его до сумасшествия, – все это столь угнетающе подействовало на священников, что те долго стояли в оцепенении, не в силах набраться храбрости и перейти к соседней келье. Наконец самый старший из них, обладатель роскошной бороды, воспрянул духом и, осенив себя крестным знамением, подошел к запертой двери и бесстрашно открыл окошко. Зрелище, которое предстало его взору, было ужасным. Сначала он не мог ничего разглядеть в темноте, но затем ему бросилось в глаза, что все стены оной оказались расписаны какими-то странными и страшными картинами, изображавшими демонов и адские мучения, ожидающие грешников после смерти. Все эти изображения были сделаны кровью. Кровавые лужицы виднелись и на полу кельи. Посреди них полулежала несчастная послушница, чей разум, не выдержав, помутился. Она до крови расчесывала ногтями свое тело, воя от боли и страсти. Всклокоченные волосы и грязное лицо ее казались еще более отвратительными из-за обильной пены, выходившей пузырями изо рта Урсулы.

Заметив свет в оконце, юная послушница повернула голову и уставилась прямо в глаза священнику.

– Мужик! – четко произнесла она грубым надтреснутым от постоянного крика голосом. – Отымей меня, мужик. Выпори меня, поимей мой зад, помочись мне в рот, накорми меня мышами. Мужик! – Урсула дико захохотала и неожиданно, оторвав от собственного тела кусок кожи, метнула его в дверь.

Старший экзорцист с громким стуком закрыл оконце и направился вон из подвала. Остальные священники ринулись следом за ним.

– Выпустите меня отсюда! – завопил им вдогонку викарий.

 

ГЛАВА ПЯТАЯ

Выйдя из подвала, группа экзорцистов направилась в зал, где ожидала аббатиса. Анна уже с раннего утра чувствовала, что сегодня должно произойти нечто необычное. К тому же ей было видение, или подобие видения, так как экзальтация настоятельницы монастыря Босых кармелиток позволяла ей в любом необычном действе видеть знак или символ неба.

После взаимных приветствий и чинного рассаживания на низенькие табуреточки, специально поставленные вокруг трона, Анна поинтересовалась, возможно ли избавить ее послушниц, а также духовного наставника монастыря от ужасной одержимости?

– Что касается наставника и одной из послушниц, – тихим, уверенным голосом сказал старший экзорцист, – то сие не является одержимостью.

– Господь свидетель, так что же это тогда? – изумилась, резко повысив голос, Анна.

– Обычное подражание, – ответил священник. – Такое бывает, и довольно таки часто, ежели в монастыре не действуют строгие правила.

– Надеюсь, что вы правы, падре, – сказала аббатиса, нервно теребя носовой платочек. – Однако я сама видела, как наш добрый викарий, одержимый демонами, пытался совершить непотребное, с послушницами.

– Может быть, может быть. Но возможно, это лишь одержимость похотью, не более того, – разумно заметил священник.

Анна не нашлась что ответить. Вообще, вся эта затея с приглашением экзорцистов стала казаться ей глупостью. Настоятельница «босых кармелиток» боялась, что ее могут сместить со столь важного поста и, стало быть, власть уплывет из рук. Дабы выкроить время для размышлений, она приказала стоявшей подле трона помощнице угостить священников. Послушницы под руководством Маргариты внесли в зал большой низенький стол, который быстро уставили кувшинами с местным, вином и вазами с фруктами. Затем помощница аббатисы лично принесла большое блюдо, на котором ароматно дымилось жареное мясо с овощами. Не успели гости разлить по бокалам вино, как Анна уже приняла решение. Ей показалось, что подобное мнение о монастыре, сложившееся у экзорцистов, будет для нее выгодным. Приглашенные священники изгонят демонов из Урсулы, викария без сожаления можно будет передать в руки севильского епископата, как замаравшего святость сана, а Жануарию примерно наказать. После проведения ритуала экзорцисты уедут, и все останется как прежде.

Лелея в душе подобные мечты, Анна стала подробно расспрашивать старейшего, из священников, насколько долог будет обряд по изгнанию демонов, находящихся внутри несчастной юной послушницы.

– Все зависит от того, как быстро мы узнаем, сколько демонов овладело ею, и их имена.

После того как священники насытились, Маргарита препроводила их в специально отведенные для этого гостевые кельи, находившиеся в самом дальнем крыле монастыря. Крыло закрывалось на ночь воротами, дабы никто из гостей не имел греховных мыслей в отношении обитательниц Босых кармелиток. Пока экзорцисты отдыхали после долгого путешествия, весть об их прибытии разнеслась по всему монастырю. Послушницы шепотом переговаривались между собой, передавая от одной к другой впечатление, которое гости произвели на Маргариту. Француженка продолжала плести сеть интриг.

– Слышали, сестры, – слышался шепот во всех углах монастыря, – эти прибывшие священники страсть как ленивы. Им легче заклеймить бедных девушек позором, назвав их тайными похотливыми распутницами, нежели в тяжком труде изгнать овладевших ими демонов. Ну скажите, кому придет в голову, что наш славный викарий оказался блудливым? Да он не то что девушке – самому себе удовольствие доставить не сумеет. Да если так, то нас всех можно назвать похотливыми сучками, а не одержимыми.

Такие разговоры не могли не иметь серьезных последствий. Если Анна надеялась, что экзорцисты быстро исполнят свои обязанности и уберутся из монастыря, то послушницы решили иначе. Вечером, едва в церкви началась служба, на которой присутствовали священники, будущие монахини стали тихо выть. Звука почти не было слышно, зато вибрация, исходившая от каменных стен церкви, сильно била в непривычные уши гостей. Священники с удивлением озирались по сторонам, однако послушницы стояли с благочестивыми лицами, никоим образом не выказывая своей принадлежности к богохульству.

Анна также с беспокойством оглядывала свою паству. Впервые за много дней она не находилась в состоянии «божественного вдохновения», как аббатиса называла собственный экстаз. Трезвое восприятие, с коим обратилась она к вечерней молитве, дало Анне увидеть себя как бы со стороны, как если бы она была старшим экзорцистом. Увиденное повергло молодую настоятельницу в ужас. Паства, которую Анна представляла верным и покладистым стадом, оказалась неуправляемой толпою, влекомой одними лишь потребностями в извращенном удовольствии.

– Помолимся, сестры! – громко сказала она, словно хотела припечатать нечестивиц позорным клеймом.

Анна стала произносить слова молитвы, выговаривая четким, строгим голосом и стараясь заглушить вой, становящийся все более громким и отчетливым. Теперь уже и сами священники догадались, что это послушницы мычат, не раскрывая ртов. Тогда старший экзорцист, желая во что бы то ни стало пресечь подобное богомерзкое мычание, грозно стуча деревянными подошвами сандалий о каменный пол, подошел к алтарю, обернулся и воскликнул, обводя суровым взором послушниц:

– Прекратите! Немедля прекратите сие богохульство! Вы же в храме!

Послушницы смущенно замолкли. Тишину, повисшую на мгновение под церковными сводами, тут же разорвал протяжный вопль. Вопль этот раздавался откуда-то из-под пола. То кричала обезумевшая Урсула, коей, по мнению экзорцистов, действительно овладели демоны. Страшные крики, которые издавал нечеловеческий голос, послужили для остальных послушниц катализатором. Первой закатила глаза Анна, настоятельница «босых кармелиток». Она с криком задергалась, словно марионетка в руках бродячего актера с базара. Послушницы подхватили крик. Внезапная страсть овладела ими. Они стали тянуться к оторопевшим от неожиданности священникам. Многие откровенно показывали свои прелести, предлагая совокупиться. Иные беззастенчиво целовали друг друга и терлись телами, распаляя страсть.

Аббатиса накинулась на старшего экзорциста, впиваясь руками в его роскошную бороду.

– Дева Мария во мне! – завопила она. – Войди в меня, и ты познаешь матерь Божию!

Экзорцисты бросились вон из церкви. Они вбежали в дальнее крыло, туда, где были приготовлены для них кельи, и там, постыдно запершись, провели всю ночь. Во время ночного бдения, постоянно прерываясь на благочестивые молитвы, священники обсуждали причину столь буйного поведения всех без исключения послушниц во главе с их настоятельницей. Старший экзорцист, почти все время молчавший, наконец высказал свое мнение:

– Во всем виновата одна, самая главная и самая настоящая одержимая. Проведя с нею обряд и изгнав из несчастной демонов, овладевших ею, мы очистим весь монастырь от скверны.

Остальные священники полностью согласились с ним, порешив на следующее же утро приступить к обряду. Наутро, едва солнце показалось на горизонте, они вышли из своего убежища и решительными шагами направились к главной келье, занимаемой аббатисой.

– Сестра Анна, – объявил старший экзорцист, коему вчера вечером аббатиса чуть не вырвала серебристую бороду. – Мы должны провести обряд с той единственной, которая не только носит в себе демонов, но и передает заразу одержимости другим.

Анна, решив, что священники имеют в виду ее, запротестовала:

– Возможно, вы и правы, падре, но только мне думается, что весь монастырь, коим я руковожу, должен пройти обряд. Хватит ли у вас сил, чтобы очистить его и его несчастных обитателей?

– Нет, я продолжаю настаивать на том, что только одна из послушниц является по-настоящему одержимой бесами. Остальные же просто дурачатся, чтобы ввести нас в обман и не допустить пострига! – в гневе воскликнул священник.

Маргарита, подслушивавшая этот разговор, помчалась по лестнице в подвал к своей подруге.

– Жануария, беда! – громко зашептала она в оконце, едва широко зевавшая ключница, утомленная ночными бдениями соседки Урсулы, изволила приподняться с большой кровати, представлявшей единственную мебель в келье-тюрьме.

– Что там еще?

– Эти приехавшие священники считают, что ты только прикидываешься. Они тебя раскусили, – быстро зашептала француженка. – Поэтому лечить будут только Урсулу…

– Давно пора, – пропела, зевая, все еще не проснувшаяся окончательно Жануария. – А со мной-то что будет? – наконец сообразила она задать главный вопрос.

– А тебя, подруга, просто высекут, как последнюю трактирную девку, и пошлют выбирать дерьмо из отхожего места монастыря, будь он неладен, – выругалась Маргарита.

Ключница подбоченилась, выставив вперед свои огромные, словно спелые дыни, груди, и грозно сказала:

– Ну, это мы еще поглядим, кто тут будет дерьмо убирать.

Через полчаса священники спустились в монастырский подвал. Даже не взглянув на сурово молчавшую Жануарию, стоявшую, скрестив на необъятной груди мощные руки, посреди кельи, и не обратив внимания на жалобы, раздававшиеся из кельи викария, они проследовали прямо к дальней келье, в которой скрывалась Урсула.

– Помните, братья, что демоны в теле человеческом, таком хрупком на вид, обладают удесятеренной силою, а потому будьте наготове, – предупредил своих помощников старший экзорцист и осторожно отпер дверь.

Несчастная послушница лежала, скрючившись, прямо на полу своей расписанной кровью кельи. Ее покалеченное тельце судорожно вздымалось от протяжных вздохов. Услышав, что кто-то вошел, она подняла голову и обратила на священника взор красных глаз, в которых сквозила сильнейшая боль.

– Падре, спасите меня, я погибаю, – прошептала она и без чувств уронила голову на пол.

Священники подбежали, подхватили тело несчастной и с превеликой осторожностью вынесли его из подвала. Когда Урсулу внесли в зал, из коего предварительно был убран трон Анны, послушница очнулась. Старший экзорцист нагнулся к ней и спросил:

– Желаешь ли ты, дитя мое, пройти обряд?

– Да, – коротко кивнула головой Урсула.

– Нам придется привязать тебя, так как демоны, сидящие в тебе, слишком сильны, – предупредил ее священник.

Послушницу уложили на широкую скамью и привязали к ножкам руки и ноги. Старший экзорсист лично проверил узлы на веревках. Затем молодой служка достал из дорожного сундучка, заблаговременно внесенного им в зал, небольшой молитвенник и с поклоном передал его священнику. Тот, облаченный в белоснежную сутану и черную шапочку, поправил на груди золотой крест и начал читать молитву, изредка делая знаки. По воле его руки один из помощников брызгал на тело несчастной святую воду.

Урсула спокойно лежала, привязанная к скамейке. Она даже умудрилась немного поспать, убаюканная спокойным бормотанием молитвы и привыкнув к легким брызгам святой воды, изредка попадавшим ей на лицо.

Внезапно старший экзорцист, передав молитвенник служке, сказал громким голосом, будя Урсулу:

– Имя мое Антоний. А как твое имя?

– Урсула, – тихо сказала послушница.

– Ныне я обращаюсь к захватившим твое тело демонам, – строго сказал священник. – Как ваше имя? Представьтесь.

Урсула молчала. И тут старший экзорцист сделал знак одному из своих помощников. Тот тотчас же подошел почти вплотную к послушнице и начал грязно ругаться. Эта часть обряда называлась «Литания площадной ругани» и была неотъемлемой частью экзорцизма. Однако Урсула этого не знала.

– Свинья! – кричал ей на ухо священник. – Шелудивый паршивый пес! Дикий зверь! Раздутая жаба! Вшивый свинопас! Господи, прошу тебя, вгони этому исчадью ада в череп гвоздь и вбей его поглубже молотом!

Послушница заплакала. Ей стало страшно, что священники и вправду начнут вбивать ей в голову гвозди.

Увидев слезы, градом катившиеся по лицу несчастной, отец Антоний чрезвычайно обрадовался и приободрился.

– Вот, вот, видите! – вскричал он, тыча скрюченным стариковским пальцем в огромные соленые кайли. – Это демоны! Они выходят!

И тут же, словно в подтверждение его слов, Урсулу стало крючить и выворачивать наизнанку. Путы, крепко державшие ее руки и ноги, глубоко врезались в кожу.

– Пустите, пустите меня! – закричала несчастная. – Я боюсь!

– Демоны! – зашептали священники.

Обряд длился долго, но к конечному результату не привел. Вечером того же дня обессиленные экзорцисты направились в трапезную, чтобы подкрепить свои силы, так как с раннего утра у них не было во рту ни крошки. Едва они вошли в большую комнату, заставленную столами, как им в лицо полетели куски вареных овощей вперемешку с бобами. Послушницы, визжа и ругаясь, бросались в оторопевших, прикрывающихся священников ужином, только что поданным на столы.

– Сестры, прекратите! – воззвал старший экзорцист.

Но его никто не слушал. Какая-то послушница, подскочив прямо к стоявшей в дверях группе священников, ловко вылила ему прямо на роскошную бороду вино из кувшина. Серебристый цвет бороды немедленно превратился в кроваво-красный.

– Кровь! На нем кровь! – завопили послушницы. – Он убил нашу бедную Урсулу!

Экзорцисты ринулись вон из трапезной, несолоно хлебавши. Спрятавшись в своем крыле, они дождались глубокой ночи и, открыв запертые ими же ворота, осторожно вышли из убежища. Голод принудил священников к этому. Пройдя по длинному коридору, они оказались у келий послушниц. Кельи эти не имели дверей. В них вела только каменная арка. Поэтому все, что творилось внутри келий, священники увидели, проходя мимо на цыпочках. Послушницы, сплетаясь в объятиях, предавались непозволительной даже для светских людей любовной страсти. Многие лежали, устремясь головами в противоположные стороны, гладя и лаская друг другу лоно. Иные же в порыве страсти терлись о бедра подруг промежностью. Священники, часто крестясь, прошли до самого конца коридора и вышли прямо в большой зал, в коем происходил обряд экзорцизма. Урсула, все еще привязанная к скамье, лежала посреди зала. Около нее стояла Маргарита и хлестала несчастную по ногам плеткой. В углу на троне полулежала, широко расставив ноги, Анна. Перед ней на коленях стояла одна из послушниц и вылизывала ее лоно. Аббатиса стонала, запрокинув голову и воздев глаза к потолку.

Француженка первой заметила вошедших в зал экзорцистов. Она громко вскрикнула, указывая на них плетью. И тут же из темноты угла, что находился за спинами священников, выступила громадной тенью Жануария. В руках у нее было большое ведро, из которого дурно пахло. Жануария подошла к сбившимся в кучку священникам и вылила им на головы дерьмо. Зловонье заполнило зал. Взвыв, группа экзорцистов поспешила вон из проклятого монастыря. Вдогонку им неслись свист и улюлюканье.

Вернувшись в Севилью, старший экзорцист тут же отчитался перед епископом о двух днях, проведенных у «босых кармелиток». Епископ, тот самый, что совсем недавно останавливался в монастыре, не мог поверить, что такой уважаемый и опытный экзорцист, как отец Антоний, не сумел очистить монастырь от скверны.

– Похоже, что надобно прибегнуть к иной силе, – задумчиво сказал он, выслушав священника, который объяснил, что, кроме одной послушницы, в монастыре нет одержимых. – Раз там блудодейство, то его необходимо покарать.

Стоявший подле епископа молодой секретарь тихо сказал:

– Наш инквизитор всегда готов заняться тяжелыми случаями. Только ему по плечу сие тяжкое дело.