Глава 1

— Ты уверена, что квартира тринадцатая?

— Вроде…

— Может, другая? — я не могла взять в толк, как можно забыть такой номер.

— Нет, я помню расположение!

Мама позвонила. Тишина. Затем шаги в тамбуре. Я почувствовала легкую дрожь, но потом успокоила себя. Я там никого не знаю! Да и какая разница? Дверь отворилась, на пороге стоял мужчина. Черноволосый, высокий. Пришлось задрать голову, чтобы взглянуть на него.

— О! Саша! — радостно закричала мама. — А это мы!

Кто «мы»? Этот человек никогда меня не видел! При чем тут «мы»?

По дороге сюда мама рассказывала, что идем к ее институтской подруге. И я шла с удовольствием, потому что хотела посмотреть, как живут другие люди, да еще в незнакомом городе. Сравнить, представить себя на их месте. А тут интерес еще сильнее вырос, я никогда не встречала тех, кто бы жил под тринадцатым номером. Разве «тринадцать» не означает навлекать на себя несчастья? Я взглянула еще раз на мужчину. Кажется, он так не считал.

Я разглядывала каждую деталь. Коридор. Обычный: серый ковролин, обои, вешалка. Дверь на кухню, дверь в комнаты, занавески в проеме… Ничто не указывало на особенность или избранность номера «тринадцать».

Мама повесила мою шубу. Затем к нам вышла женщина, та институтская подруга, светловолосая, невысокая (даже ниже меня) и… старая.

Ну, вернее, обычная… Я ее узнала по родительским фотографиям, там она была красивая, а глаза смотрели странно, завораживающе: зрачок срезался верхним веком, а до нижнего не доходил. Сейчас они смотрели так же, но отчего-то перестали быть красивыми.

— Адрес-то я забыла… — оправдывалась мама. — Дом помню, третий, а вот квартира… ну, вылетела из головы, и всё тут!

— Как ты могла забыть? — удивлялся мужчина, он уже успел проводить нас в комнату, посадить на диван, пододвинуть маленький столик и постелить скатерть. — Три — тринадцать!

— Точно! — восхитилась мама и повторила. — Три-тринадцать!

Я тоже повторила про себя.

Мама начала полагающиеся причитания: мы как снег на голову, да еще с пустыми руками. Вообще-то, это правда. Мы уже были до этого в гостях, ушли, и вдруг ей в голову ударило, что нужно сейчас, срочно отправиться на поиски подруги.

— Дочь, — она указала на меня, — заняла первое место. Мы сюда на олимпиаду приехали. По русскому языку.

Хвасталась. Но мне нравилось, когда мною хвастались. Лица мужчины и женщины вытянулись, отобразив глубокую задумчивость.

— Какая умная девочка! — восхитилась женщина, а затем посмотрела на меня как на редкий экспонат.

Понятно, о школьных олимпиадах, может, они и слышали, но близко к ним точно не подходили. Пришлось скромно опустить глаза. Я обычный ребенок! И во мне нет ни капли самодовольства! Мама светилась от гордости. Хотя гордость пришла к ней не сразу, а первая реакция была скорее отрицательной.

— У тебя первое место… — сообщила она, заглядывая в мою комнату.

Я сидела на диване и ничего не делала.

— Угу.

— Ты поедешь в область, — сказала строже.

— Угу.

— Тебе надо готовиться!!! — практически разъяренно произнесла она и захлопнула дверь.

Мама являлась не только моей мамой, но и моим учителем по русскому языку, моим классным руководителем и бывшим директором школы. Поэтому, если она утверждала, что первое место — это плохо, значит, так оно и есть. Я, конечно, не готовилась.

На столе появились не только чашки и чайник, но и запакованная коробка конфет. Удивительно! В нашем доме, если случайно нагрянули гости, не нашлось бы ничего, а тем более запакованного!

— А Тоня, — мужчина кивнул в сторону жены, — вот недавно пыталась научиться летать…

— В каком смысле? — мама рассмеялась.

— Да вот, из окна выпала…

— Как это? — смех мамы стал настороженным.

— Мыла окно, голова закружилась… — объяснила женщина.

— А внизу кто-то старый диван выкинул… Вот она и отпружинила.

— Перелом ноги в нескольких местах и что-то с позвоночником.

Я еще раз подумала о номере тринадцать. Совпадение? Что он обозначал? Несчастье? Выпасть из окна. Или знак избранных? Диван же кто-то выбросил!

Разговоры пошли о переломах, больницах, уколах. Рассказывала больше женщина, серьезно, тревожно и… неинтересно. Чтобы себя развлечь, я продолжила разглядывать обстановку. Картины в доме — признак интеллигентной семьи! Так всегда говорила мама. У нас их штуки три, а здесь даже побольше! Они висели под часами с березками, сугробами, домиками. И все почему-то казались одинаковыми.

— Она единственная из школы, которая в этом году из девятых классов поехала на область, — мама снова перевела разговор на меня. — Везу еще одну девочку из десятого, несколько человек из другой школы, и еще добавили трех мальчиков из района.

«Три мальчика из района» присоединились к нам на вокзале. В общем, из троих мне понравились все трое.

— Понимаешь, Тонь, всю жизнь проработала в этой школе, уж на правах бывшего директора могу дочь отвезти! — продолжала мама, а женщина говорила в ответ:

— Бывают же умные дети…

Потом забывала и снова повторяла:

— Бывают же умные дети…

В семье я не была предметом внимания. Лавры доставались старшей сестре. Это она в восемь выразительно читала стихи, когда я и в пятнадцать говорила тихо и невнятно; она в девять атаманила во дворе, у меня же с нахождением подруг всегда были проблемы; в десять она устраивала кукольные концерты для всего двора, в одиннадцать выдумывала планеты, их флору, фауну и местные легенды; в двенадцать играла в школьных спектаклях, а в тринадцать «отбилась от рук». Так что если вначале на меня не обращали внимания в силу талантливости старшей сестры и моего малолетства, то затем — в силу ее распущенности и, опять же, моего малолетства.

— А Саша учиться не хочет, — вздохнула женщина, и я навострила уши.

Мама говорила, что у них есть сын, вроде мой ровесник… А… Какое-нибудь очередное мелкое чмо! Подумала я по дороге. С мальчиками мне никогда не везло.

— Он сидит до ночи со своим компьютером, учебу забросил.

— Кстати, где ваш Саша? — спросила мама.

— Он спит, — ответил мужчина.

Спит? Я постаралась прикинуть, который час. Нет и десяти! Я стерла с лица всё, что могло отразить мои мысли. Что за придурок, который мало того, плохо учится, еще и рано ложится спать?!!

— Сейчас мы его разбудим!

— Да пусть спит! — воскликнула мама. — Ребенок, наверное, устал!

Мужчина как-то странно усмехнулся:

— У него завтра контрольная.

А мои родители никогда не знают, когда у меня контрольная. Я сама учусь! Парень в моих глазах спускался все ниже и ниже. Мужчина вышел на минуту и вернулся, сказав, что Саша скоро придет. Я представила его сонным, раздраженным, в трусах, разыскивающим одежду и проклинающим всех гостей вместе взятых. Он должен быть уродливым и злым. В общем, стандартным придурком.

Когда в дверях послышалось движение, я подождала секунду, давая Саше оглядеть обстановку, заметить меня, оценить и только тогда, повернувшись, улыбнулась ему самой очаровательной улыбкой. Чтобы, так сказать, сразить наповал. Но сразили меня!

Ого! Вот это да! Я тут же забыла о номере тринадцать, да и вообще в мыслях моих ничего не осталось. Парень в бежевом свитере с золотистыми волосами, стоял на пороге и улыбался. Ростом он почти доходил до верхней перекладины дверного косяка. Явно не маленький и явно не уродливый!

!!!

Саша оглядел комнату, посмотрел на родителей, на маму, на меня… перевел взгляд в обратном направлении и произнес:

— Здрасьте.

А далее!!! Прошел в комнату и сел НАПРОТИВ меня! Я, конечно, сразу уткнулась в скатерть и долгое время не решалась поднять глаза, периферийным зрением наблюдая, как он берет чашку, наливает воды, тянется за сахаром. Светлые брови, прямой нос, узкий подбородок и волосы… Волнистые, светлые, золотистые. Они красиво свесились, когда Саша наклонился над чаем. Нет уж! Чтобы МЕНЯ одним видом и смутили? И это в пятнадцать-то лет! Подняла голову и уставилась в телевизор, который находился прямо за Сашей. Он должен на меня посмотреть!

Саша заметил направление моего взгляда и посмотрел.

— Yes! — только и подумала я, но и бровью не повела. Изобразила, что смотрю телевизор. Саша сдвинулся в сторону, чтобы не закрывать его, но тем самым загородил экран полностью.

Я представила себя его глазами. Что же он мог увидеть? Моя внешность ему полная противоположность. Я темная, волосы прямые, а нос курносый. Это раздражало еще с детства, я пыталась его как-то сузить, но безуспешно. Хотя говорили, что у меня красивые глаза. Теперь я была готова в это поверить.

— Саша у нас учебу забросил, — стал рассказывать его отец. — Занимается только компьютером, ложится в три ночи, выходные — в Интернете.

То, что учебу забросил, — это понятно, этим не удивишь. В собственной школе я не видела ни одного парня из параллели, который был бы умнее меня. Да ладно, умнее! Вообще дураки полные! А тут компьютер! Тут увлечение! Да еще в той области, в которой я ничего не понимаю!

Конфеты были с ликером, который разливался при надкусывании. Саша, не особо реагируя на слова отца, взял конфету, и я насторожилась, ожидая реакции. Когда ликер потечет, что Саше сделает? Растеряется, сконфузится, разозлится? Мои одноклассники точно повели бы себя, как орангутанги. А Саша засмеялся. Легко сказал что-то отцу (что именно не разобрала) и подставил блюдце.

А он другой. Саша еще вырос в моих глазах.

Я боялась только одного: мама скоро скажет, что нам пора. Но она выдала другое:

— Саша, а ты покажешь ей компьютер?

Не поверила ушам! Я считала секунды, когда она скажет «нам пора», а тут… Ничего сего! Я замерла в ожидании.

— Покажу! — Саша пожал плечами.

— Конечно, покажет! — подтвердил его отец.

Я тут же вскочила с дивана, чтобы это обещание не замялось где-нибудь в разговоре. Сейчас же! Сию минуту! И, может, это было не очень вежливо с моей стороны. Но побывать в комнате! У парня! Да еще такого.

— Проходи! Там направо! — сказал Сашин отец после недолгих и непонятных с ним переговоров, и я первой выскочила в коридор. Саша, который пойдет следом, должен еще раз на меня посмотреть. Я знала, мальчики не смотрят, если думают, что смотрят на них.

Он обогнал меня около входа в комнату, и я еще раз отметила, насколько он высокий. Даже почувствовала себя неуютно. И это при условии, что он еще будет расти!

Взрослые тоже направились за нами и остановились на пороге. Сашин отец начал что-то объяснять, его мать за что-то оправдываться, а моя мама всем восхищаться.

— Ты садись, — показал дядя Саша мне кровать, а потом обратился к сыну. — Надолго?

Саша повернулся к нему через противоположное от меня плечо и что-то ответил.

— Надолго, — перевела я, так как взрослые решили вернуться к чаю.

Я сидела на Сашиной кровати, не веря самой себе, что нахожусь здесь. День вообще начался как-то странно. Я впервые выехала в незнакомый город для участия в какой-то олимпиаде, которую выиграла совершенно случайно. По-русскому у меня всегда было «четыре», а в семье меня считали «склонной к математике». Плюс вчера был мой день рождения, и все эти факты складывались во что-то странное. С утра я никак не могла подумать, что вечером окажусь здесь, да и никто не мог подумать.

Саша собирал компьютер. Он сгибал спину пополам, выдавая сутулость, и ловко орудовал отверткой. Я боялась, что он потратит все время, и мы так и не пообщаемся. Разглядывала комнату. Она небольшая: кровать, два стола, тумбочка и кресло. Обычная комната, но в ней я ощущала себя прекрасно и впитывала каждую деталь.

А я первая девушка, которая была у тебя в комнате? А почему у тебя на стенах не висят плакаты с голыми женщинами? Я всегда думала, что у парней они висят. А тут даже рок-музыкантов нет. Наверное, отец или мать не позволили. А о чем ты думаешь? Я без стеснения разглядывала Сашу, а он продолжал что-то подсоединять и устанавливать.

— Садись сюда! — наконец-то сказал он и указал мне на красное вращающееся кресло. Я не заставила себя долго ждать. Сам сел на стул рядом. Я тут же почувствовала в себе легкое волнение, между нами не было и двадцати сантиметров.

— Вообще-то я не умею объяснять! — Саша деловито взглянул на экран. — И с дикцией у меня плохо.

Я располагающе ему улыбнулась, давая понять, что дикция меня не интересует.

На экране выскочили какие-то окошки, Саша наклонился ко мне еще ближе, сосредоточенно их изучая. Его движение было абсолютно естественно, а волнение во мне увеличилось. Чуть подалась назад ради приличия и посмотрела на него вблизи. Кожа бледная, чистая, без изъянов, не то, что у меня. Прямая линия носа… Я почувствовала себя неуютно, снова не найдя в нем черт, похожих на свои. Словно Саша — существо с другой планеты, и его интересы, мысли и желания в корне отличаются от моих. Это походило на правду, потому что я не понимала ни слова из того, что Саша говорит. Программы, которые он запускал, почему-то не работали, он объяснял причину, но только я не могла разобрать. С дикцией, и правда, плохо! Но даже это воспринималось скорее особенностью, чем недостатком. И ни одного слово матом! Когда ругается, говорит «блин».

— Скажи какую-нибудь фразу на английском, — вдруг он произнес внятно, а я растерялась. Английский знала из рук вон плохо.

— М-м-м… — в голове кроме «I love you» ничего не было. Пришлось сказать первое попавшееся, что мы говорили на уроках английского, и тут же выдала себя с головой.

На экране высветилось «Я живу в…» и мой поселок английскими буквами.

— Ну, таких слов он не знает, — оправдался Саша за программу. — А где это?

Пришлось признаться.

— Это километров двести отсюда. Я там живу.

— А-а-а, — протянул Саша, как показалось, с сожалением. Я посмотрела на него.

Да, мы живем очень далеко. В поселке. Даже мой адрес пишется очень длинно. Не просто город, улица и дом, а сначала область, потом район, затем поселок. И чтобы добраться до города, нужно час ехать на автобусе до района, а потом еще пять часов на поезде. И не факт, что доедешь. Например, утром висела явная угроза остаться дома, потому что не влезли в автобус. А он единственный.

Саша рассказывал, что половину уроков делает на компьютере, что сестре писал реферат. Вернее, он рассказывал намного больше, но поняла только это. Потом он замолчал, но по выжидающей паузе я поняла, он что-то спросил.

— Что? — чуть повернула к нему голову.

Он повторил. Не поняла. Переспрашивать снова показалось неудобным, и я стала гадать, что он может спросить. Усиленно прокручивала последние звуки, но ни во что связное они не складывались. Может, забудется само собой? Или молчание станет ответом? Но Саша ждал.

— Что? — повторила еще раз, чувствуя себя полной дурой, да к тому же еще и глухой, и посмотрела на Сашу в надежде, если что, прочитать по губам.

Его глаза смотрели напряженно.

— Как тебя хоть зовут-то? — Саша четко выговорил каждое слово.

Смешно игнорировать такой вопрос! Я рассмеялась и расслабилась.

— Я же сказал, у меня с дикцией плохо, — Саша засмеялся тоже.

— Пойдем! — услышала маму и обернулась.

Она стояла с его родителями, и в ее лице читалось удивление. Я? Сижу рядом с мальчиком и НЕ СТЕСНЯЮСЬ? Мама считала меня о-о-о-очень маленькой и безумно скромной. Я поднялась и, не оборачиваясь на Сашу, направилась в коридор. Там слушала тетю Тоню, надевала ботинки, шнуровала их, что-то рыскала в сумке, наматывала перед зеркалом шарф, замечая, что Саша в это время стоит за занавесками и смотрит на меня. Я специально не поворачивалась к нему, не мешая себя разглядывать.

Шапку надевать не стала. Вдруг обнаружила, что она совсем детская: большой помпон и невообразимый орнамент. А ведь она мне нравилась! Мама напоследок одаривала Сашиных родителей комплиментами, прошлась уже по сногсшибательной квартире, художественному вкусу и особому духовному восприятию. Потом мы открыли дверь, сказали вежливое «до свидания», спустились по лестнице, и только в нескольких шагах от подъезда я обернулась, посмотрела на дом и вспомнила: три-тринадцать.

Все случилось за мгновение и ПРОШЛО! Черное звездное небо, морозный воздух… Это несправедливо! Саша живет в городе, в который я попала случайно и в который мне сложно вернуться. Я хотела запомнить, хотя бы дату. На всякий случай. Какое сегодня число? Вчера был мой день рождения, значит, сегодня, ТРИНАДЦАТОЕ!

Мы вернулись в общежитие, в котором остановились, я взглянула на номер комнаты. И только сейчас заметила… ТРИНАДЦАТЬ! Получалось, что Саша жил в тринадцатой квартире, я в тринадцатой комнате, и все это произошло тринадцатого числа. Три-тринадцать.

— Значит, судьба… — решила я, но так и не определилась, тринадцать — это число несчастья или всё же знак избранных.

Потом еще долго лежала с открытыми глазами, не желая засыпать. Я не хотела, чтобы начинался другой день, мне нравился этот. Рассматривала окно с деревянными ставнями, а за ним снег, фонарь и черное-черное небо. Фонарь залезал в комнату ярким, острым, белым светом, оставляя четкие полосы на полу.

— Неважно когда. Но я вернусь…

* * *

Зайдя в зал ожидания, первое, что увидела, — множество подростков. Уверенных, модных и с кучей друзей. А я неуверенная, немодная, да еще и с мамой! Все они выделывались и громко смеялись. Сидения, конечно же, оказались занятыми. Если и виднелись пустые, то рядом с ними обязательно находились люди с бульдожьими выражениями «и это тоже мое». Я подошла к стене и встала около нее, как у позорного столба. Смотрите на меня, я жалкая!

— Не горбись! — мама уже собралась похлопать меня по спине. — Что согнулась в три погибели?

— Отстань! — огрызнулась я, уворачиваясь от ее руки. Плечи неимоверно тянуло вниз.

Прошло полтора года с той олимпиады по русскому языку. Как ее участника, меня зачислили в школу одаренных детей, на каникулах я ездила туда на сессии, и вот летом от школы нас отправили в лагерь. Хотя сама школа изначально служила для меня лишь поводом, чтобы вернуться в город.

Я помнила, как на итоговом собрании после олимпиады нас убеждали куда-то расти, к чему-то стремиться, грызть гранит науки, чтобы в следующем году выступить лучше. Я заняла седьмое место и не видела разницы между тем, чтобы занять, например, третье. Только ради этого начинать готовиться? Нет, для меня в этом не было смысла. Но город и Саша — вот что привлекало.

* * *

— «Другой!.. Нет, никому на свете не отдала бы сердца я! То в вышнем суждено совете… То воля неба: я твоя»* — зашла на кухню и прочитала маме с выражением.

— Ты это о Саше говоришь? — обернулась она.

— Ни о каком Саше я не говорю! — прищурилась и уперла руки в бока. — Учу, кстати, что ты и задала! «Вся жизнь моя была залогом свиданья верного с тобой; я знаю, ты мне послан богом, до гроба ты хранитель мой…»

Мама хихикала, я старалась не концентрироваться на смысле.

— «Давно… нет, это был не сон! Ты чуть вошел, я вмиг узнала, вся обомлела, запылала и в мыслях молвила: вот он!»

Вот, черт! Мама хохотала вовсю.

— Ты понравилась Саше, — заметила она.

— Тебя послушать, так я всем нравлюсь! — до этого она утверждала, что ко мне не равнодушны «три мальчика из района».

— Но Саше ты ОЧЕНЬ понравилась! Когда ты одевалась, он стоял за занавесками и не сводил с тебя глаз.

— А за полчаса до этого он, конечно, не мог разглядеть? — я сделала вид, что не верю маме, желая вытащить из нее как можно больше подробностей.

— «Лицом к лицу лица не увидать. Большое видится на расстоянии» — она как всегда, кого-то процитировала. — Саша — еще такой маленький мальчик — наивно полагал, что за занавесками его не видно. У него было такое лицо, когда ты собиралась, будто он не мог понять, откуда ты взялась и куда опять уходишь.

Я нарисовала себе эту картину и наполнилась счастьем.

После олимпиады я чувствовала пропасть между собой и школьными подругами. Они жили старым, и, казалось, чего-то не знали, хотя не могла объяснить, чего именно. Светка хихикала, что мама в классе назвала меня «седьмым ребенком области».

— Эй, ты! Седьмой ребенок, — кричала Светка на перемене, думая, что это смешно.

Танька же продолжала рассказывать про Стаса, за которым бегала уже полгода и который шарахался от нее, как от сумасшедшей. Как могло занимать это ее так долго? Мне хотелось вернуться обратно.

Саша отличался от местных парней. Я заметила это сразу и с каждым днем убеждалась все больше. По словам родителей, он учился плохо, но он разбирался в компьютерах, а для этого нужно иметь голову! Насчет своих одноклассников я не была уверена, есть ли у них вообще голова. Их тупость стала еще заметней на Сашином фоне, особенно у Силина, о влюбленности которого мама пела еще с класса седьмого, а то и раньше.

Когда сестра уехала учиться, а я пошла в 9-ый класс, мама каждый день пыталась вывести меня на откровенность. Это дико! Если со мной раньше и разговаривали, то хвалили за прочитанные книги, сшитые мягкие игрушки и тому подобное. Но никто не допытывался правды о моих симпатиях, да и сама мысль сказать о них сомнительна и ненадежна. В своих дневниках, которые я то начинала, то бросала, я даже события обозначала так, что из них можно узнать обо всем, кроме того, что реально волновало. Например, подготовку к классному вечеру я описывала подробно, а самое важное умещала в одном предложении: «Мы танцевали с мальчиками». После чего еще долго испытывала тревогу, не слишком ли откровенно.

В 9-ом классе мама решила, что я стала взрослой. Возможно, потому что мое тело с огромным опозданием, но все же стало походить на женское. Задержись оно в развитии еще на год, со мной бы и дальше разговаривали только об учебе. Получалось, вовсе не интеллект являлся пропуском во взрослую жизнь.

Я молчаливо выслушивала, не совсем понимая, что мама хочет. Она рассказывала, как в школе была влюблена в мальчика, который не обращал на нее внимания, и любила его так сильно, что по ночам плакала в подушку. Это при том, что он был двоечник и полный идиот. Но я не такая дура! Смутно догадывалась, мама куда-то клонит.

Она говорила, как важно уметь отшивать парней и как в свое время у нее это здорово получалось. Зачем их отшивать? Еще никто и не приставал… И в конце концов она переключилась на одноклассника Пашу Силина, опять сказав, что он смотрит на меня несколько странно. Вот для чего рассказаны эти истории! Да не собираюсь я реветь по ночам! Хотела уже сказать маме, но только она вряд ли поверила.

Я сама была виновата в подобных подозрениях. Когда сестра рассматривала фотографию моего класса, мама сказала, что Паша — красивый мальчик. А меня словно за язык дернули:

— Не вижу в нем ничего красивого!

Конечно, сестра тут же стала меня задирать:

— Мама! А она! Она в него влюблена!

— Ничего подобного! — отрицала я.

— Еще как влюблена! — не унималась сестра. — Если бы тебе было всё равно, ты бы даже не отреагировала!

Как я могла доказать, что отреагировала только потому, что захотела что-то сказать! И после этого мама каждый день рассказывала, что такого особого заметила в Паше, когда он «случайно» на меня посмотрел. После чего следовал хитрый взгляд и вопрос:

— А ты ТОЧНО в него не влюблена? Если да, то лучше скажи.

Я, наученная горьким опытом, спокойно объясняла, что Паша мне не нравиТСЯ, и, более того, никогда не нравиЛСЯ. Интересно, что было бы, если меня угораздило в него влюбиться? Я считала, что ничего хорошего.

— Да не вижу я ничего! — отбрыкивалась от мамы и добавляла, что не очень-то интересуюсь, как там относится ко мне какой-то Силин.

— Даже Маргарита Васильевна в 3-м классе говорила, что Паша на тебя странно смотрит! — мама доказывала свою правоту.

— Ну, и флаг ему в руки.

— Такое нужно замечать, — она старалась пробудить во мне настоящую женщину. — Учись видеть.

Я и училась.

Сначала стала замечать, что Паша на физкультуре мог без всякой причины проехать так близко, что задеть меня рукавом. Или подойти за реактивом по химии именно в тот момент, когда брала его я. При этом обязательно со мной столкнуться. Потом стала отмечать в его взгляде внутреннюю раздвоенность, страх и еще что-то неуловимое. Затем уже мастерски овладела боковым зрением, так как Паша не смотрел на меня прямо, и уже различала все эмоции на его лице, даже со зрением в минус три единицы.

И тогда мне понравилось ему нравиться. Но мама еще особенно подчеркивала, что я должна при этом оставаться спокойной. А это и вовсе легко! Именно такой я и была! Я делала вид, что ничего не замечаю, и взгляд мой всегда оставался рассеянным и добродушным.

Однажды, когда Паша проходил мимо, я почувствовала запах туалетной воды и на следующий день вылила на себя чуть ли не целый флакон духов. Я хотела, чтобы он тоже почувствовал мой аромат. Зачем? Ведь он, как не нравился, так и не нравится, сама игра доставляла удовольствие.

— В детстве у тебя был странный взгляд, — говорила мама. — Словно ты смотришь не на предмет, а на то, что внутри тебя. Какой-то повернутый. Вот Пашечка, наверно, и влюбился.

— Не знаю. Себя я со стороны не видела, а в зеркале у меня взгляд вполне нормальный.

Помимо Паши и его странных выходок, мама еще каждый день пела, что я красавица. Но если на Пашу я еще как-то соглашалась, последнее утверждение не принимала в корне. Откуда может взяться красота, если ее там изначально не было? Ну, можно еще допустить, что симпатична, ну, может, мила. Но красива? Это уж слишком! Поэтому, когда соседка по парте ни с того ни с сего тоже назвала меня красивой, я обрадовалась, смутилась, задумалась, но так и не поняла, к чему это. Сначала она задавала необычные вопросы. Мы не дружили, но сидели вместе из-за стратегических соображений общей успеваемости. Мама считала, если на уроках разделить подруг, то весь класс будет учиться лучше. Вика спрашивала, что я думаю по поводу любви и отношений. А я не знала, что ответить, потому что ничего не думала!

— Ты красива, — в итоге произнесла она как бы между прочим, словно озвучила всем давно известный факт.

Красива? Повторила за ней и пыталась представить, что ж такое она могла увидеть. Меня никто не называл красивой! Мама не в счет, надо же понимать, у всех матерей их дети самые красивые. Осторожно спросила у Вики:

— Почему? — имея в виду, знает ли она, что это слово много значит. Вика пожала плечами.

Целый день я думала об этом, повторяя слово «красива» то так, то эдак, вспоминая Викино выражение, озвучивая ее интонацию в поисках подвоха. В конце концов пришла к выводу: это только ВИКЕ, только в ТОТ момент и только ПОКАЗАЛОСЬ! Эх, а так было бы здорово!

* * *

— Уважаемые родители! — громко объявила директор школы для одаренных. — Деньги своих детей можете сдать руководителю! Положите их в конверты, напишите фамилию. По приезде в лагерь их выдадут.

— Тебе сдать деньги? — спросила мама.

— Ну, сдай, если хочешь.

— А конверта нет. Сходи купи.

— Сама сходи! — ни на секунду не желала я отрываться от стены. И, странное дело, она ушла!

Я рассматривала свою юбку, сандалии, размышляя, отчего же чувствую себя так плохо. Большинство шумных компаний вышли на улицу, но свободное сидение обнаружилось только одно, да и то рядом с каким-то парнем и огромным количеством багажа.

— Здесь не занято? — представила, как подойду к нему.

— А что не видно? — враждебно взглянул бы он исподлобья.

— Видно, — и пришлось бы, как побитой собаке, возвращаться назад. Нет уж, лучше тут постою! Но свободное место то и дело притягивало мой взгляд. Парень около него в томительном ожидании то наклонялся вперед, то откидывался назад, взирал в потолок, в пол, еще шнурки завязывал у кроссовок. Еще подумает, что я на него смотрю! И я попыталась принять такую позу, чтобы голова в ту сторону сама не поворачивалась. Выставила ноги вперед и уперлась плечами в стенку.

* * *

Мама часто упрекала, что я ничего не замечаю с Пашей, и на опытах по химии я специально села за ним. Интересовалась реакцией. Сначала он глянул в мою сторону немного встревоженно, потом положил локоть на парту, (вернее, только на Дашкину половину) и, повернувшись к Артему, начал громко разговаривать. На меня не смотрел.

Дашка требовала, чтобы Паша немедленно убрал руку, и даже злобно пыталась ее спихнуть. Но тот упорно держал локоть и особо тщательно придирался к Артему. Меня, само собой, не замечая.

— Слушай, — обратилась к нему. — Заткнись, а?

«Заткнись» получилось как-то весело. Я посмотрела Паше в глаза.

И ничего такого в нем нет. Я отметила только, что глаза голубовато-серые, хотя ранее почему-то их цвет не замечала. С чего его считают красивым?

Паша пискляво передразнил:

— Что, голос прорезался?

Я вскинула брови. Что значит «прорезался»? У меня что, голоса не было? На уроках как-то отвечала! И посмотрела на Пашу долгим, уничтожающим взглядом.

— Это ты мне?

— Нет, это я стенке! — бросил Паша небрежно, выдерживая взгляд.

Не было! Ни любви, ни страха, ни раздвоенности в Паше не было, только вызов.

Можно даже подумать, что равнодушен. Я сделала вывод, что прямое противостояние — не способ докапываться до чувств, так что надо выходить из разборки. Но что отвечают на «это я стенке»?

Я пожалела, что не знаю полного набора этих выражений, да и вообще мало их знаю. Но вроде прямых оскорблений не было. С одной стороны, сравнил со стенкой. И что? Совершенно не обидно. С другой — согласился, что слова адресованы не мне. Инцидент исчерпан!

— А-а-а, — протянула я спокойно и отвернулась, не чувствуя никакого дискомфорта.

Паша еще какое-то время подержал локоть на Дашкиной половине, но можно уже не беспокоиться, разговор окончен. На перемене он долго носился перед девчонками, но я не удивлялась, почему ему приспичило бегать именно здесь.

* * *

Своими ногами я перегораживала проход. Это неправильно и неудобно для других людей, но давно слышала, что наглость — это второе счастье, и может, мне пора её приобретать?

Обойдут в другом месте!

Решительно настроила себя и еще дальше выдвинула ноги, сильнее упираясь плечами в стену. Но не простояла я так и минуты, как кто-то остановился, явно желая быть пропущенным. Я почувствовала стыд и начала совершать обратные движения. Да что ж такое! Стоит чуть понаглеть, и сразу ставят на место!

Наконец я убрала ноги с прохода и взглянула на проходящего, но человек этот вдруг резко сорвался с места, будто впереди случился пожар. Я заметила только его глаза уставившиеся вперед с выражением, что ему туда срочно надо, а я его тут задерживаю!

Ничего такого я не сделала, чтобы меня так игнорировать! Я обиженно посмотрела парню вслед, а тот уже завернул за угол.

Да ладно! Меня вдруг осенило. Поведением он так напомнил Пашу! Тот тоже всегда проходил с видом: «Меня интересует всё, кроме тебя!» Я посмотрела на траекторию, по которой двигался парень: и для того, чтобы пройти рядом со мной именно в этом месте, ему пришлось сделать специальный крюк! Чтобы потом сорваться с места? Кто-то ОЧЕНЬ хотел обратить МОЕ внимание на себя! При этом так, чтобы я не догадалась.

Неравнодушен? Но я его в первый раз вижу! Видимо, сам по себе такой.

— Конвертов тут нигде нет! Пришлось на улицу выходить, — вернувшись, мама сказала недовольно, вынула из кошелька деньги, вложила в конверт и вручила мне. — Иди и отдай!

Сразу стало понятно, что спорить с этим «иди и отдай» бесполезно. Я оторвалась от стены и направилась к директору, которая, к моей радости, находилась совсем близко. Я чувствовала себя так неуверенно, что каждый шаг давался с трудом. Казалось, все смотрят на меня и осуждают. Возле нее уже толпились дети, их родители, что-то спрашивали, громко обсуждали. Я подошла к ним, заранее зная, что на меня не сразу обратят внимание. Я сама себя здесь не заметила бы. Протянула конверт с неясными звуками. К счастью, директор без вопросов забрала конверт, и я повернула обратно с чувством выполненного долга.

— Ты чего такая ссутуленная? — недовольно спросила мама, ее взгляд был настолько красноречив, что я убедилась, на этом вокзале нет никого хуже меня. — Ты же красивая девочка!

Нашла красивую девочку! В подобное вранье я уже не верила.

* * *

В девятом классе мама стала говорить, что я красивая. Стараясь понять это, я больше времени проводила у зеркала. Какие-то ракурсы нравились, какие-то раздражали. Нос курносый, лицо круглое, и это при общей худобе тела! Глаза ничего. Я научилась подводить их черным.

Лицо у Пашечки, про которого мама постоянно пела, классическое. Правильный овал, узкий прямой нос, красиво расставленные глаза, черные брови. Но при этом оно меня совершенно не впечатляло, возможно, от того, что напоминало мое собственное.

— Твое лицо ширпотребно, — говорила мама. — Оно нравится всем без исключения, но не становится от этого загадочным.

Это несколько задевало, но я находила утешение в словах «нравится всем без исключения». Паша тоже в этом роде.

Однажды во время спаренного урока с «д» классом, я случайно взглянула на одну девочку. Та смотрела на Пашу телячьими глазами и растаяла, когда он остановился в метре от нее. Пашечка с ней даже не разговаривал! А она от него уже была без ума! Тогда я осмотрела других. Каждая при его появлении резко оживлялась. Но в нем же нет ни ума, ни характера! Это что, кроме меня, никто не замечает? Я решила, что девочки из 9 «д» просто не знают, кто такой Паша, потому что с ним не учатся. А вот мои одноклассницы не настолько глупы. Но реакция Светки доказала обратное. Она сидела с ним на зачете, и Пашечка громко нес какую-то чушь.

— Паша, я понимаю, Света — красивая девочка, — прокомментировала мама, заставляя его замолчать. — И она тебе очень нравится.

Паша и бровью не повел! Перед всем классом объявили, что ему нравится Света, а он даже попытался это подтвердить. Зато Светка покраснела… Она тоже от него без ума! Потом обнаруживались факты еще и еще. В итоге оказалось, в Пашу влюблены не только поголовно все девочки в нашем классе, но еще в параллели, а также в младших и старших классах. Вот это да! Вот это не повезло! При таком-то успехе именно в меня его угораздило влюбиться.

Мама однажды нашла у Лермонтова и зачитала мне:

— Очень подходит к Пашечке! А вообще, к нему нужно подходить методом кнута и пряника.

— В смысле?

— Сначала поманить, а потом оттолкнуть.

— Зачем? — не поняла я. Заманивать Силина, а потом его отталкивать? Пусть живет своей жизнью.

— Это надо уметь. Вон твоей сестре парень на балкон цветы каждый день забрасывает. Значит, как-то привлекла?

Я ощутила собственную ущербность. До сих пор цветы мне не то что на балкон не закидывали, в руки-то не давали. Но действовать на Силина! Да еще специально! Чего-то добиваться? Так противно.

— Хорошо, — согласилась я в надежде, что мама забудет и не потребует отчета о достигнутых результатах.

А на следующий день она заявила:

— Принимала сегодня зачет и хочу тебе сказать! Твой Паша — пустота полная, — голос у нее был строгий. — Нечего о нем думать!

Я отвела глаза в сторону. Мать у меня или немного сдвинута, или малость туповата.

— А я тебе вчера не то же самое говорила? — спросила у нее осторожно, она задумалась.

— Наверное, ты все же умнее меня.

* * *

Директор подошла к нам, она знала мою маму.

— Это моя дочь! — я тут же почувствовала на спине руку, желающую вытолкнуть меня вперед.

Нет! Нет во мне никаких выдающихся способностей, чтобы так меня пихать! Я подалась назад.

Директор достала список и зачитала, кто едет в лагерь. Ни одна фамилия ничего мне не говорила.

— Володя Гринько…

Володя? Грин? Я обрадовалась. Единственный знакомый. Хотя так себе, общались на олимпиаде… Но ЗНАКОМЫЙ!!!

— Я знаю…Володю… — еле слышно пробормотала.

— Володя сядет на другой станции, — директор сверила списки.

И здесь не везет. Вот и езжай в лагерь. Одна!

* * *

С общением у меня всегда возникали трудности. В девятом классе я дружила попеременно с двумя компаниями. В одной лидером была Танька, в другой — Марина. Они сами распределяли, в какой момент и с кем я общаюсь, между собой же постоянно ругались и периодически дрались.

Танька — моя подруга с детского сада. В начальных классах мы были не разлей вода, но только оттого, что она лидер, а мне все равно. Когда я перестала ей подчиняться, в дружбе пошла трещина. Тогда началось общение с Мариной. К концу четверти той были нужны хорошие оценки, и она становилась чересчур ласковой. Но Марина не позволяла себе быть настолько примитивной, чтобы не поддерживать со мной отношения в другое время.

Марина считалась крутой. По субботам в ее компании пили спирт и всю неделю затем распускали слухи: громко, кто как напился, и шепотом, кто с кем уединился. Танька ненавидела Марину, потому что та пользовалась успехом у парней-старшеклассников, а Марина ненавидела Таньку, что та ненавидит ее. В общем, я была между двух огней.

Еще я общалась с Лесей, она жила в доме напротив. Но разговаривать с ней всегда скучно, потому что Лесю интересовали только сплетни и одежда.

Мы гуляли как-то по улице:

— Марина с девчонками отмечали Восьмое марта. Купили на каждую по полбутылки водки.

Я постаралась прикинуть, сколько это.

— И где же?

— У Калашниковой. Ее мать ушла на завод.

— М-м-м… И кто с ними был?

— Одни.

Я вопросительно посмотрела на Лесю, она тут же объяснила:

— Мальчики не смогли прийти, — слово «мальчики» Леся произнесла аж с придыханием. — Девчонки такие пьяные-пьяные были! В обычные дни они собираются в подвале, а в подъездах они выкручивают лампочки для Маринки и Юльки.

Очень романтично!

— А Марина стукнулась об дверь. И теперь ее на две недели положили в больницу с сотрясением мозга, — Леся говорила о Марине с таким сочувствием, словно та случайно поскользнулась на дороге, а не пьяная шибанулась о косяк. — И еще она ездила недавно на рыбалку. С парнями. Знаешь, что парни по этому поводу спрашивают?

— И что же?

— На рыбалку или за рыбой?

Когда все рассказы про Марину исчерпались, Леся заинтересовалась мной:

— А тебе какие мальчики нравятся?

— Хм… Не знаю, высокие. Блондины…

— Надо искать тебе мальчика! — Леся загорелась идеей. — Марина меня с ними познакомит, а потом я тебя.

— Не надо! Я уже нашла!

— Кого? — Леся удивилась, как могла пропустить столь важное событие.

— Не бойся. Он не отсюда.

— Из района?

— Нет.

— Из города?

— Нет, — соврала я.

— Из города! Я же помню! — возбужденно воскликнула Леся.

И когда я успела об этом сказать?

* * *

К нам подошла еще одна неуверенная в себе девочка. Тоже с мамой. Я подумала, что выгляжу точно так же, как она. Незаметная, некрасивая, скромная. Улыбнулась ей доброжелательно.

Директор, извинившись, сказала, что ей нужно еще что-то сделать, повернулась к выходу и выкрикнула:

— Громов! Максим!

И я тут же забыла про девочку, маму, свою неуверенность и всё остальное! Громов!!! Это надо же! Громов едет в лагерь! Офигеть!

Я проследила, куда смотрела директор и узнала его. Большой и светловолосый, выше всех остальных, Громов, как всегда, что-то бурно изображал и громко высказывался. Я заметила его еще на сессиях, практически не сводила глаз, пользуясь любой возможностью, чтобы оказаться рядом. Но не было никаких точек соприкосновения, чтобы познакомиться с ним. Я даже имя его вычисляла по спискам в вестибюле.

Объявили посадку. Мама зашла со мной в вагон, нашла купе, положила сумку, кинула взгляд на будущих соседок, пожелала счастливого пути и вышла. Через какое-то время замаячила на перроне. Я села на свое место и стала разглядывать девчонок, с которыми придется ехать. Первая темненькая с короткой стрижкой, вторая — светленькая. У светленькой белая кожа, белые волосы, белые брови и так густо накрашенные ресницы, что они выглядели неестественными. Потом вошла еще одна девочка. Та, которой я улыбалась на вокзале. Комплект полон. Мне показалось, что с соседками будет легко найти общий язык. Все они не особо красивы, значит, выделываться не будут. Я воспряла духом и успокоилась.

Но не тут-то было.

— Настя! — вдруг выкрикнула черненькая.

— Маша! — узнала ее проходящая мимо девчонка. Они тут же полезли друг к другу обниматься.

— Где ты едешь?

— Там, дальше.

— А давай ты поедешь со мной?

Это не к добру. Я на всякий случай опустила голову, чтобы стать незаметной. От Маши веяло скандалами. Она так сильно улыбалась и так бурно выражала эмоции, что легко представлялось, как глупо и яростно она будет конфликтовать.

— Девчонки, а вы не желаете поменяться местами? У меня там нижняя полка, — предложила Настя.

У Насти каре и светло-русые волосы, приятная, хотя не красавица, она вызывала симпатию, во всяком случае, была не так опасна, как Маша.

Все молчали.

— Ну, пожалуйста, мы так хотим ехать вместе, — добавила уже Маша и сделала жалостное лицо.

Одна девчонка покачала головой, и тогда они обратились напрямую ко мне.

— Ты не хочешь поменяться?

Ну, почему сразу ко мне? Я пожала плечами.

— Мы поможем тебе перенести вещи!

Когда девчонки перетащили мою сумку в другое купе, я почувствовала себя изгоем. Купе было чистым, светлым. На столе стоял чей-то картонный пакетик. Я села на полку и стала разглядывать солнечные пятна на стенах. Мама расстроится, узнав, что меня пересадили.

Мама нашла меня. Появилась в окне с недовольным видом и решимостью разобраться со всеми, кто мог меня обидеть. Я поспешила ее успокоить, знаками показывая, что теперь сижу здесь.

— Почему? — спросила она.

— Попросили поменяться.

— Что? — громко переспросила она. Стекло было толстое, окно наглухо закрыто.

— Попросили поменяться, — сказала я громче. Она опять не разобрала. Я махнула рукой, какая разница.

— Почему ты здесь? — не унималась она.

И тут я отчетливо почувствовала на себе чей-то взгляд. Из соседнего купе, справа. Ощущение было настолько сильным, что я не могла от него избавиться. Говорить громче не могла. Показала маме в сторону тамбура, где должно быть открыто окно.

— Что случилось? — спросила она с тем же недовольным видом.

— Я пересела, потому что меня попросили, — и уже предвкушала, что весь следующий месяц мама будет рассказывать, какая я несчастная.

— Как настроение? Не страшно?

— Нет.

— Будь умницей! Учись.

— Обязательно.

Потом в тамбур вошли еще люди, и я вернулась в купе.

И тут появились мои новые соседки. Три девчонки вошли и остановились. Доля секунды мне понадобилась, чтобы понять, С КЕМ придется ехать. Три блондинки. Красивые, стильные, крутые. Хуже быть не может!

Одна подошла к столику и небрежно кинула три пачки жвачки: Wrigley’s Spearmint, Dowblemint и Juicy Fruit. Как в рекламе. Мне захотелось сжаться и провалиться на месте. Это была не просто жвачка, это ПОНТЫ! И их небрежно кидали. Девчонки смеялись, чувствуя себя уверенно, и во всех их движениях читалось только одно:

— Мы крутые, модные, сами по себе, и нам никто не нужен!

В первую очередь им не нужна я.

За минуту до отправления я незаметно подошла к окну помахать маме. Меня коробило от собственной ненавязчивости, скромности, трусости и желания «лишь бы не нарваться». Жалко и противно. Поезд тихо покатил, я улыбнулась. У мамы был печальный вид. Она убедилась в мысли, что затея с лагерем была плохая. Справлюсь. И не с такими уживалась.

* * *

С момента, как встретила Сашу, я часто о нем думала. И почему-то на душе у меня становилось легко и ясно.

— Он еще такой маленький мальчик, — говорила мама. — Не представлял, что его может быть видно за занавесками! Такой наивный!

— А когда у него день рождения?

— Я не помню. Кажется, летом…

— Значит, ему еще… четырнадцать?

Я была его на целых полгода старше. Это немного коробило и в то же время нравилось.

Часто казалось, что Саша тоже меня не забыл.

— Я где-то слышала, кто снится, тот и думает! — сказала как-то мама.

Я попыталась припомнить все свои сны. Саши в них не было. Ни разу. Зато Паша почти каждый день. Снилась школа, как он бегает около меня, но не подходит близко. Еще иногда незнакомые парни, которые влюблялись, искали меня, а я почему-то убегала. Но Саши в снах не было! Перерыв все мамины фотографии, с ним я нашла только одну. Он в два года спал в коляске. Я попыталась в младенце найти хоть какую-то его теперешнюю черту, но безрезультатно. В марте я поняла, что влюбилась.

Мечты о нем уносили меня далеко. Мы, как Ромео и Джульетта, любим друг друга и страдаем от разлуки. Мы тайно встречаемся. Мы убегаем ото всех, смеемся, смотрим друг другу в глаза и… целуемся.

* * *

Девчонки болтали и смеялись.

— Эх. Так весело было! — сказала самая симпатичная блондинка. — И куда мы едем?

— Надо было остаться. Сейчас бы здорово погуляли, — ответила другая капризным голосом. Она положила вещи на полку надо мной.

Видимо, здесь только мне одной хотелось куда-то ехать. Я отвернулась к окну.

— Что он тебе написал? — капризная спросила симпатичную.

— М-м-м…

— Ну, дай почитать!

— Не-а, — игриво засмеялась.

— Тогда я тебе тоже не дам.

Я смотрела, как пробегают мимо гаражи, огороды, домишки, понимая, что мне, в отличие от блондинок, никто не может ничего написать. Сашин дом уже проехали. Он жил у вокзала.

Я бы не слушала, но девчонки говорили громко и невольно посвящали меня во все подробности. Иногда я отрывалась от окна, чтобы не казаться отстраненной, и видела, что они читают письма, которые парни написали им на прощание. Симпатичная блондинка отделилась от всех и углубилась в письмо. Даже задумалась над его содержанием и погрустнела. Наверно, кто-то сказал ей хорошие слова, типа люблю и буду ждать. Блондинка немного посидела так, но через некоторое время опять повеселела.

— Скорее, она была грустной не оттого, что это испытывала, а от того, что ей должно быть грустно в этом случае, — подумала я и снова отвернулась к окну.

Я давала им себя рассмотреть, оценить и решить, стоит ли со мной общаться.

— Представляете, когда я была в Испании, кто-то подумал, что мы с мамой — сестры. Мне дали 25 лет, — сказала третья блондинка.

Я удержалась, чтобы не посмотреть на нее сразу. Подождала секунд десять. Натуральная блондинка: светлые волосы, почти невидимые брови и ресницы. Ей можно дать любой возраст, но двадцать пять, наверное, перебор. Она вела себя как богатая аристократка, часто изображая на лице брезгливое неприятие. Хотя чего она могла так не принимать? Она достала плеер и вставила в уши.

— Что ты слушаешь? — поинтересовалась самая симпатичная

— Испанские песни. Мы купили там.

Это сказано просто, но в то же время подчеркнуто: она слушает не что-нибудь, а именно испанские песни, и именно ту кассету, которую в Испании и купила. Я почувствовала острую необходимость в поднятии самооценки. Оглядела себя мысленно, определяя, а можно ли по мне сразу сказать, что не была в Испании. Прошлым летом я на даче пасла корову. Но блондинкам об этом лучше не знать.

Все прошлое лето я вставала утром с постели, когда солнечные лучи находились в строгом перпендикуляре с печкой. Это означало девять. Натягивала на себя штаны и полусонная шла к сараю. Там во всю мычала Лиза. Наливала в ведро воды, бросала комбикорм, а затем выставляла ведро на улицу. Рывком открывая дверь, я пряталась, чтобы Лиза не сбила меня с ног. Не стой на пути у голодного животного. Пусть даже коровы! Лиза за минуту выпивала ведро и шла гулять неподалеку. А я вооружалась совковой лопатой и убирала навоз, стараясь не заострять внимание, что Саша в это время занят чем-то более интеллектуальным.

— Через два часа мы с тобой обязательно куда-нибудь пойдем! — обещала я Лизе, заманивая ее обратно в сарай, а затем уходила досыпать.

Гулять с Лизой мы ходили вместе с кошкой. И мне нравилась эта странная процессия. Сначала Лиза, потом я, потом кошка. И все одинаковые. Черно-белая кошка, черно-белая корова и свитер у меня тоже черно-белый. Лиза искала траву повкуснее, хитро глазела по сторонам, где бы слизать кочан капусты. Я следила, чтобы она не зарилась на чужие огороды, не ломала заборы, не сбегала в лес. А что делала с нами кошка, я не знала.

Она была приблудной. Я кормила ее колбасой и позволяла с собой спать, пока не видит мама. Это была единственная кошка, которая любила находиться со мной постоянно! Ее я считала чем-то большим, чем просто кошкой. Она ходила за мной по пятам, а я ее спрашивала, откуда она и почему именно сейчас оказалась рядом. Кошка внешне была приличная, у нее были хозяева, но гулять она предпочитала со мной.

Надо быть дурой, чтобы рассказывать это девчонкам!

* * *

В девятом классе на последней странице тетради по истории я старательно вывела «Саша», а ниже город и улицу. Хотелось, чтобы он как-то появился в моей жизни. Танька и Светка тут же заметили, попросили показать. Я какое-то время для вида посопротивлялась.

— А какая у него фамилия? — требовали они подробностей.

Я назвала только первую букву «Б».

— Тогда мы спросим у твоей мамы! — и на перемене действительно направились к ней.

Мама выдала все с потрохами. Даже больше! Многое бы я сама не решилась сказать. Саша — красивый, высокий и умный мальчик! И как он на меня смотрел, скрываясь за занавесками! Таньку в этот момент перекосило от злости.

* * *

— Как тебя зовут? — обратилась ко мне симпатичная.

Я взглянула на нее и немного оторопела. Девчонка походила на куклу Барби: заостренный подбородок, ровный ряд зубов, идеальная улыбка, узенький носик, высокий лоб и даже глаза, большие и зеленые.

Я назвала ей свое имя, улыбнувшись.

— А я Ира! — ответила она радостно, ни стеснения, ни комплексов у нее не было. — Это Юля! — показала на аристократку. — И Наташа, — указала на девчонку с капризным голосом.

Кокетство из Иры перло направо и налево. Наташа равнодушно посмотрела в мою сторону, я мало ее интересовала. Наташа выше всех ростом, приятная, но не такая симпатичная, как Ирочка. Почему-то мне показалось, что с Наташей лучше не связываться.

— Сколько тебе лет? — продолжила расспрашивать меня Ирочка.

— Шестнадцать.

Она посмотрела на меня более уважительно.

— А мне четырнадцать!

Ого! Она выглядела на все мои шестнадцать! А в четырнадцать я была такой доской, что и смотреть не на что!

— Девчонкам по пятнадцать. Так что я здесь самая маленькая! — Ирочка порадовалась этому факту.

Я почувствовала себя нескладной и некрасивой по сравнению с этими тремя блондинками. Может, не совсем некрасивой, но так, ничего особенного, бесплатное приложение.

— Ты откуда? — хотела знать Ирочка, я назвала, удивилась. — Где это?

— Мы дотуда еще не доехали… — я засмеялась.

— А чего ты тогда в городе садилась?

— Я была в гостях, — соврала, скрывая истинную причину.

Потому что ТАМ мне садиться СТЫДНО.

Больше вопросов не было. Я достала Кафку, рассказ назывался «Превращение». Начала читать, но с первой строчки почувствовала тоску. А ведь мне нравился Кафка! Особенно тем, что в его произведениях ничего до конца не было понятно. Сделаешь с горем пополам какой-нибудь вывод, так обязательно вылезет что-нибудь лишнее. Мама говорила, что читать Кафку — это высокий уровень. Но девчонки вряд ли могли оценить. Они читали журнал «Лиза».

Мимо прошел Громов. Я посмотрела ему вслед. Он был с парнем, таким же высоким, как и он сам. Симпатичным. Из кармана Громова торчала пачка сигарет, а это означало, что через пять минут они будут возвращаться обратно! Я выпрямила спину, чтобы потом взглянуть на них. Случайно.

Громов никогда не замечал меня. В школе одаренных детей не было более популярной личности, чем он, его знали, кажется, все. А меня… я не особо уверена, что меня вообще кто-либо видел. Тогда я даже придумала себе игру: смотрела на Громова так долго и безотрывно, чтобы этого невозможно было не заметить. Но он не замечал.

Парни пошли обратно. Я подождала, пока они поравняются с нашим купе, и подняла глаза. Неплохо! Взгляд случайный, на лице — остаточные мысли, конечно, никак не связанные с ними. Но Громов… посмотрел на МЕНЯ!

??? Не поняла! Они уже скрылись, а я все еще оставалась в ступоре.

Нет, это логично! Начала убежать себя. Я взглянула на него, он поймал мое движение и отреагировал. Но что-то не сходится! Громов посмотрел на меня РАНЬШЕ! Он узнал меня?

— Смотрите, какие парни прошли! — Ирочка прервала мои мысли.

— Второй ничего, — заметила Наташка.

— А первый мне совсем не понравился, — фыркнула Юлька-аристократка. — Строит из себя что-то.

Она имела в виду Громова. У него на самом деле было какое-то надменное выражение лица. Отталкивающее. В ШОДе я таким его не видела. А его друг, да, ничего. Похож на ангелочка и об этом прекрасно осведомлен. Рэперский комбинезон, расслабленные движения, майка с длинными лямками и отросшие волосы, падающие на лицо. Просто мечта девчонок. А девушек у него, наверное, столько, что и представить сложно.

* * *

Пашечка, мечта девчонок, играл в ансамбле на синтезаторе и при этом безбожно прогуливал уроки. Мама частенько посещала его родителей как классный руководитель, а потом передавала мне все пикантные моменты:

— Я спросила у него: «Ты чего уроки прогуливаешь, влюбился что ли?» А он мне с вызовом: «Может и влюбился!»

— Ты нашла о чем спросить.

— А потом я: «Сколько же у тебя девчонок?» Он: «Целый гарем!» Это значит, что у него никого нет! Если бы кто-то был, он так не сказал.

— М-м-м. И чё?

— Ну, как же! Надо знать…

— Ты обо мне-то его не спрашивала?

— Нет. Чего мне спрашивать? Но если что-то тебя касалось, у Пашечки была о-о-очень неадекватная реакция.

— Что значит неадекватная?

— Он все время пытался куда-то удрать. Причем, когда я ругала его за оценки, он был спокоен как удав. Но как только речь могла косвенно привести к тебе, он менялся в лице.

* * *

— Здравствуйте, девочки! — заглянул к нам в купе мужчина лет сорока. Густые черные усы и черные волосы. Как я поняла, он наш руководитель.

— Здравствуйте! — весело и громко ответили девчонки, а я тихо, почти неслышно.

— Меня зовут Владимир Николаевич, — сказал он, улыбнулся и сел на полку. — Я буду вас сопровождать в поезде и потом в лагере. Если есть вопросы, с ними — ко мне.

В его голосе не слышалось ни давления, ни начальственных нот. Вообще он выглядел умным человеком, достаточно редкое явление для взрослых.

— Как вас зовут? — спросил он.

— Ира! Юля! Наташа! — девчонки назвали свои имена, словно им было чем гордиться, я же произнесла свое имя, глядя куда-то в сторону. Владимир Николаевич не мог запомнить столько имен, не стоило и стараться.

— У вас все нормально? — поинтересовался он.

— Да, — дружно сказали девчонки, а я только улыбнулась.

И тут он посмотрел прямо мне в глаза. Я растерялась от такого внимания, но заметила, что на его лице промелькнула какая-то мысль. Что он подумал? Мысль явно обо мне. Уголок рта его дрогнул.

— А сюда еще кто-нибудь сядет? — Ирочка отвлекла его внимание, она спрашивала про боковую полку.

— Да, — Владимир Николаевич повернулся к ней. — Ночью. Еще одна девочка.

— А сколько ей лет?

— Тринадцать.

Ирка скорчила недовольное личико. То ли тринадцатилетние ее не устраивали, то ли, что полку займут.

— А что он сказал про какую-то школу? — спросила у девчонок Юлька, когда Владимир Николаевич ушел. — Какие-то одаренные. Нас что, учить будут?

— Не, учиться я не собираюсь! — отреагировала Наташка.

— Я тоже, — поддержала Ирочка, а потом засмеялась. — И куда мы попали?

— Наверное, тот парень точно оттуда, — Юлька вспомнила о Громове.

— Да, он оттуда, — наконец-то и я вставила что-то в разговор.

— А ты, что, тоже? — Ирочка удивленно уставилась на меня.

— Да, — я слегка поморщилась, я не считала себя «одаренной».

В ШОДе учили физике и математике, а я занимала 7-е и 8-е места по русскому и литературе. Какая уж тут одаренность.

Наш поезд подошел к станции, где должен садиться Грин. С момента, как на вокзале я узнала, что он поедет с нами, была уверена, что подойду к нему сразу. А тут… что-то… засомневалась. Надо подойти! Сейчас? Нет! Что я буду сваливаться ему как снег на голову? Пусть сначала положит вещи, осмотрится, с соседями познакомится. Меня и тянуло, и держало на месте одновременно.

— Надо бы перекусить! — избавила меня от сомнений Наташка, налаживать контакт с ними — задача гораздо важнее, чем здороваться с каким-то Грином.

— Что будем есть? Лапшу?

Слава богу! Лапша была у меня тоже, даже той же фирмы, как у них. Хотя бы здесь не буду чувствовать себя «бедной родственницей». Мы отправились за водой в начало вагона, но, конечно, я последняя. Девчонки горделиво вышагивали, а я смотрела только прямо перед собой, стараясь не казаться такой уж скромной. Хотя бы самой себе.

Во втором купе обнаружился тот симпатичный парень, который был с Громовым. Держал в руках гитару и невинно-нахально рассматривал нас.

На обратном пути нашла и Грина. Такой же, как и раньше: высокий и худой, как шпала, а лицо детское. Хотела уже открыть рот, чтобы поздороваться, но он сидел отвернувшись, с кем-то разговаривал, и ноги унесли меня вперед.

Я поразилась собственной нерешительности! Пашечка всегда служил примером последней трусости на земле. А теперь и сама туда же!

* * *

Замечать страх в Пашиных глазах было одним из моих развлечений в девятом классе. Однажды я шла из школы с подружкой, Светкой, и Пашечка смачно запустил ей снежок в спину. Я обернулась и, посмотрев на него, спокойно сказала:

— Сволочь! — а в его глазах промелькнуло желание немедленно скрыться.

Но Паша собрался, поднял подбородок, прищурился и зачерпнул снег, чтобы на этот раз бросить в меня. Я резко отвернулась, ожидая удара, но снежок пролетел мимо.

— Косой! — повернулась к нему снова, но отмечая, что Паша изначально в меня не метил. До того боится, что даже кинуть не может?

Паша пытался преодолеть свой страх, и это иногда у него получалось. Например, на классном часе, когда обсуждался выпускной, на котором его ансамбль собирался выступать.

— Паша, когда у вас репетиция? — спросила мама.

— Я сейчас точно не знаю, — вальяжно ответил он. — Я позвоню.

???

Я замерла. И вместе со мной, кажется, весь класс. На секунду воцарилась полная тишина. То, что Паша будет звонить маме, никто и не подумал. Паша будет звонить МНЕ! Очень захотелось послушать, каким будет его голос, когда я возьму трубку. Только это единственное, на что его хватило. Звонил он не сам, а Мухин, и то вначале бросил трубку.

Или еще. И нас был КВН, мы с ним были в разных командах. Он сказал нам что-то обидное, а я на него посмотрела. Но по-доброму, улыбнулась и помотала головой.

Что была за реакция! Сначала отразился испуг. Паша перестал улыбаться. Потом догадался, что выглядит испуганно и попытался как-то скрыть. Затем засомневался, может, я обращалась не к нему, и появилось непонимание. А потом смятение, к нему! В конце концов Паша так потерялся, что не мог отыскать подходящее выражение лица. Я не стала его мучить и отвернулась.

* * *

А поезд тем временем подкатил к моей станции. Разве я тут живу? Мне стало как-то не по себе. Кроме одинокого здания вокзала, столбов и нескольких домиков, казалось, здесь больше ничего не было! Ничего, кроме сплошного и бесконечного леса под низким и серым небом. Разве я имею какое-то отношение к этому месту? Нет! Я не могу быть отсюда! Не знаю, откуда, но не отсюда точно.

Поезд постоял две минуты и поехал.

С этой станции я всегда уезжала к Саше. Две минуты на то, чтобы добраться до вагона и забраться в него прямо с насыпи.

* * *

— А Леся в подъезде написала: я плюс Паша равно любовь, — сообщила я маме шутя.

Она отреагировала странно, вместо того, чтобы похихикать, вдруг нахмурилась:

— Я с ней поговорю! Пусть стирает!

На следующий день она пришла из школы и сообщила:

— Я поговорила с Пашей.

— Что? — от неожиданности я уставилась на нее.

— Оставила его и Мухина после уроков и спросила, почему они звонят и бросают трубки.

— Они же только один раз звонили?

— Они ответили, что хотели узнать номер Марины. Так оправдывались, что аж стояли по стойке смирно. А я сказала, что тебе каждый день звонят мальчики по телефону и бросают трубки, и папе это уже надоело.

— Это полное вранье! Мне никто не звонит!

— Ой, да какая разница. Зато так забавно, они почти одновременно выпалили: «Это не мы!»

Мама то преувеличивала, то скрывала, то придумывала на ходу.

— У них были такие заинтересованные лица! — добавила она.

* * *

— Ты пойдешь с нами? — спросила меня Ирочка, когда поезд остановился на двадцать минут. Из них троих она относилась ко мне лучше всех.

Я не хотела никуда идти. Но оставаться одной, да с их вещами. На кого они подумают, если что-то вдруг потеряют. Нет уж, нет уж.

На платформу высыпало много ребят. Я обрадовалась, что наконец-то познакомлюсь с кем-то еще, подойду к Грину. Но девчонки с гордым видом прошли мимо всех и спустились на рельсы.

Это же опасно! Я испугалась, но последовала за ними. С ними ехать еще три дня. Вдруг они решат со мной не разговаривать? Они запрыгнули на следующую платформу и отправились дальше. Что они делают? Это же просто глупо! Но мне некуда было деться, кроме того, как следовать за ними.

Наконец-то, они остановились, я вздохнула с облегчением. Поравнявшись, заметила, что ниже их ростом (они на каблуках), и почувствовала себя маленькой, жалкой и серой. К ощущениям собственной неполноценности добавлялись еще картины уходящего поезда, перекрытые пути, метание по вокзалу и отсутствие денег. Я пыталась убедить себя, что девчонки знают, что делают.

Наташка оглянулась по сторонам и достала сигареты.

Понятно. Почему-то я не ожидала, что они курят, но постаралась, чтобы лицо мое не выразило неодобрения. Ирочка прикурила от Наташкиной зажигалки, затянулась и опустила руку вниз, другой обняла себя за талию. Такую позу я уже видела в своей школе. Все курящие девчонки делали именно так.

— Ты будешь? — задала мне вопрос Ирочка, которого я боялась всю жизнь.

В классе я и без того была белой вороной, не пила, не курила, на дискотеки не ходила. Снова проходить это здесь? Снова чувствовать себя пай-девочкой? Слава богу, аристократка Юлька стояла без сигареты.

— Нет, — я мягко ответила Ирочке, и она не настаивала.

Они курили уже несколько минут и никуда не торопились. Вдруг Наташка спрятала сигарету за спину.

— Вот черт! — прошипела она. Оглянувшись, я заметила Владимира Николаевича.

— Девчонки! — произнес он, выставляя руку вперед, будто боясь, что мы сбежим, как испуганные животные. — Мне все равно, что вы курите. Но, пожалуйста, не отходите так далеко! В любое время на пути могут подать состав и перекрыть вам дорогу. Что вы будете делать?

Я смотрела на Владимира Николаевича как на своего спасителя, чувствуя радость и освобождение. Но не только из-за того, что подтвердил все то, о чем я думала. Он не ругался! И не навязывал!

— Я не курю! — так и говорило ему мое лицо. — И я сразу знала, что это плохая затея!

— Пойдемте, — Владимир Николаевич сказал девчонкам и посмотрел на меня.

Показалось, что он прочитал мои мысли, потому что улыбнулся, но не мне, а этим мыслям. Я тут же опустила глаза. Неужели на мне всё так написано?

Вернувшись в вагон, я расположилась на свободной боковушке и стала читать. И вдруг опять спиной ощутила чей-то взгляд. Ощущение было настолько сильным, что я никак не могла избавиться от него, но при этом не знала, правда ли кто-то смотрит или так кажется. В девятом классе еще с Пашей я выработала правило: «Если хочешь что-то увидеть, не смотри прямо». Бесполезно оборачиваться и искать смотрящего, ты его просто не найдешь, все будут заняты своими делами. Потом правило усовершенствовалось: «Если хочешь что-то понять, совсем не смотри, доверяй чувствам». И я не оборачивалась, стараясь так, спиной, определить, отчего же кажется, что меня рассматривают. Переворачивала страницы, скользила глазами по тексту, но видела не его, а то, как мои волосы смотрятся сзади, какая у меня юбка и почему так скрещены ноги.

Минут через пятнадцать чувство взгляда прошло, я вернулась на свое место и поняла, что хочу писАть. Свой первый дневник я завела еще в четырнадцать в половиной лет, но как только научилась ему доверять, его украли. Леся, одноклассница, стащила тетрадь и потом доказывала, что не брала. Как я могу писать здесь о том, что волнует, если блондинки могут сделать то же самое.

Я попыталась проанализировать мысленно, что со мной происходит, но стало только хуже. Легкое желание записать впечатления переросло в тяжесть, а потом вдруг выбило почву из-под ног. Я поняла, что не только не знаю, где нахожусь, с кем нахожусь, но тем более не знаю, кто я такая.

Дневник всегда помогал, он расставлял все по полкам, приносил облегчение. Я опустила руки за матрас, чтобы почувствовать его физически. Ощутить опору и получить доказательства, что я хотя бы существую и нахожусь здесь. А в этот момент кто-то прошел.

Машинально подняв глаза, я столкнулась с взглядом Громова. Это была не случайность, он САМ посмотрел на меня. Но, боже, что отражалось у меня на лице? Явно, небезбрежное счастье. Ну, и что… Зато он понял, обычные девочки так не смотрят.

* * *

В классе, если ты дочь классного руководителя, не можешь быть обычной. Однажды мама пришла из школы и заявила:

— Я его породила, я его и убью! Хватит уже думать о Паше! Я с ним поговорила.

У меня засосало под ложечкой.

— Я оставила его после уроков, — продолжила она. — И сказала, что заметила, как он на тебя смотрит. И это замечаю не только я, но и другие. Девчонки в подъезде уже написали: «Паша плюс ты равно любовь».

Сказать? Силину? Такое? Но я смотрела на нее спокойно.

— Я попросила его, — продолжила мама, — чтобы он прекратил, а то скоро пойдут слухи. У тебя будет только один друг! Компьютер! Так я Паше и сказала.

Мама в эмоциональном возбуждении не всегда понимала, что несет. Какой компьютер? Какой «один друг»? Но возражать ей в таком состоянии бесполезно, она вряд ли могла услышать аргументы.

— Как тебе повезло, что я такая… — произнесла я молча.

— О, у тебя даже взгляд изменился! — отреагировала она. — Наивность пропала. Даже что-то философское появилось!

Мама гордилась своим поступком, считая, что избавляет меня от наивности.

Я хмыкнула. Но затем стерла неприязнь и вышла. Весь мой вид говорил, что я не возражаю против ее действий. А что было бы, если возражала? Окажи сопротивление, и разговор затянулся бы еще на полчаса. «А ты не влюблена?» «Точно?» «Он же пустота полная»

* * *

Громов с симпатичным другом прошел еще раз. При этом девчонки замолкли и напряглись. Они смотрели на второго, на смазливого друга Громова, причем все втроем.

Рэпер шел вальяжной походкой, небрежность в движениях, модный прикид.

А меня не впечатлил! Подчеркнула себе, но тут же выползло мамино: «Точно?». Еще раз подумала. Точно! Не впечатлил. Ну, можно его закадрить. А дальше что? Им можно похвастаться перед другими. Можно сфотографироваться. Пожалуй, все.

* * *

Самое интересное, что мама на следующий день выдала:

— Сегодня я поговорила с Лесей! — это ничего хорошего не предвещало. — Я ей сказала, чтобы она вычистила подъезд от надписей, а потом рассказала про Силина.

— Ты своем уме? — я уже не выдержала. — Она ВСЕМ растреплет!

Вчера мама говорила с Пашей, чтобы не было слухов, а сегодня с Лесей, чтобы они как раз были!

— Но это же интересно! — ответила она с энтузиазмом.

— Это идиотизм!

— Зато дело сдвинется с мертвой точки!

— Куда сдвинется?

Моя личная жизнь выставлялась на всеобщее обозрение. Леся через два месяца вернула дневник, конечно, прочитанный от корки до корки и, может, не ей одной. А теперь Силин! Чтобы знали ВСЕ! А маме нравится: «Это интересно!» Это чудовищно!

Но что я могла сделать?

Хоть перед всем классом объяви, что мой лучший друг — компьютер, а мальчики меня не интересуют. И бровью не поведу! Твои слова обо мне и я — разные вещи. Но все же… моя мать — дура!

* * *

К нам снова заглянул Владимир Николаевич. Я тут же сделала лицо «у меня все хорошо» и широко улыбнулась.

— Мы придумали игру, чтобы вы не скучали, — сказал он.

— А мне не скучно, — ответила ему взглядом.

Он продолжил:

— Каждому купе дается задание — загадать загадку. Победят те, которые отгадают все загадки как можно быстрее.

На моем лице не отразилось, что ненавижу все игры вместе взятые.

— А какого плана загадки? — спросила Ирочка.

— Любого. Что хотите, то и загадывайте.

— Надо придумать что-нибудь эдакое! — с энтузиазмом воскликнула Ирочка, а я даже не собиралась включать мозги.

Через какое-то время после того, как потеребила всех девчонок, Ирочка сказала:

— Придумала! Вспомнила такой мудреный пример из математики! Его никто не решит! Такой трудный! Мы его на факультативе изучали.

Явно, тот факт, что она едет со школой одаренных детей, прошел мимо нее.

— Этот пример решат ВСЕ, СРАЗУ и БЕЗ ИСКЛЮЧЕНИЯ! — подумала про себя, но вслух, конечно, ничего не сказала.

Практически через пять минут после сбора всех заданий к нам в купе пришел Громов. Один, без друга.

— Мы отгадали. Я принес показать, — сообщил он холодно и показал листок в качестве доказательства.

Я приподнялась на локтях, не ожидая, что он придет сам, даже успела обрадоваться этому, но Громов повернул ко мне листок с таким пренебрежением, что меня чуть не передернуло от возмущения.

— Правильно! — Ирочка тоже заглянула в ответ и искренне удивилась. — Так быстро угадали!

Она, правда, не знает, с кем едет. Я откинулась на подушку с таким же жестко-отрешенным лицом, как у Громова. Я испытывала такую злость на него, что не представляла, откуда она взялась. Задел? Меня задел? Я же имела иммунитет!

* * *

«Лучший друг — компьютер» — это не просто так. Весной, а именно через два с половиной месяца после встречи с Сашей, мама подозвала меня и спросила:

— Ты хочешь компьютер?

— Конечно, хочу.

У нас появились деньги, и родители решили его мне купить.

— Тогда я позвоню тете Тоне.

Это означало, что «я вернусь» — не просто слова. Я была готова ждать полгода, даже больше, чтобы снова увидеть Сашу, а здесь само шло в руки. Но вместе с радостью пришел и страх…

Мама договорилась с учителем информатики, чтобы со мной позанимались. Но в нашей школе компьютеры были не такие. У них маленькие экраны, которые отражали только текст. Задание мне дали самое простое — разобраться с клавиатурой, но учитель информатики объяснял элементарное так громко и членораздельно, словно считал меня глухой дебилкой. Он употреблял слова «возврат каретки», «ввод», проводил аналогию с печатной машинкой и много шутил, оставляя большие паузы, чтобы до меня дошла вся прелесть его искрометного юмора.

Все это вызвало страх перед Сашей и однозначную мысль, что он будет меня презирать.

* * *

Так мы и ехали. Я пыталась подстроиться под девчонок или хотя бы не напрягать их. Солнце уже начало спускаться, как к нам в купе заглянули еще парни.

— Привет, девчонки! Мы пришли знакомиться! — зашел первый и положил локти на верхние полки. Жест означал доминирование. Второй парень выглянул из-за него и тоже сказал «привет».

— Меня зовут Антон! — представился первый. Черные волосы, яркие брови, серо-голубые глаза и бесподобная улыбка. Просто герой-любовник из старых фильмов. Но, самое интересное, мне показалось, что где-то я его уже видела.

— А меня Рома! — второй заявил о себе проще, да и внешне выглядел не так презентабельно. Пепельные волосы, очки, но лицо приятное.

Девчонки по очереди назвали свои имена, а я последняя. И не надеялась, что парни запомнят мое имя. Рядом с блондинками я не имела ни единого шанса.

— Ну, мы пошли! — попрощался Антон.

* * *

Я помнила, как однажды вечером Леся прилетела ко мне на крыльях и сказала, что познакомилась с мальчиками Марины.

— Я еще их фамилии не знаю, только клички, — выпалила она с горящими глазами.

— И какие?

— Их зовут Змей, Пень и Газ. А еще! В будущем познакомлюсь с Конем и Малышом.

Зоопарк какой-то!

А мама все не унималась. На этот раз решила загладить свою вину передо мной, поэтому вызвала Пашу с урока географии.

Об этом она торжественно рассказывала на кухне. Я смотрела в потолок и думала, что это ее территория. А раз ее территория, на ней она может творить все, что хочет.

Но это же просто наглость! Где святость и неприкосновенность учебного времени? Где правило, что уроки нельзя прогуливать? Если ученик прогуливает по собственной воле — это плохо, а если прогуливает по воле учителя — это нормально. И неважно, что учитель действует только в своих интересах!

— Я сказала ему, что он очень красивый мальчик.

О, боже!

— Он на это никак не отреагировал. И что в него влюблены многие девочки из нашего класса.

О, господи!

— Он тоже — ноль эмоций. И то, что ни он, ни ты не виноваты в том, что про вас пишут. Так как ты тоже красивая девочка.

!!!

— И ты сама это знаешь, так как на олимпиаде за тобой бегало трое парней.

— На олимпиаде, мама, за мной никто не бегал! — я не выдерживала, подобное вранье ни в какие ворота не лезло.

— Ой! — отмахнулась мама. — Все равно ты им понравилась. Я сказала Паше, что тебе нравятся блондины.

Нормально!

— А он никогда не нравился. Паша после этих слов стал потерянным, а потом жутко злым.

Да, с чего бы …

— Ему было настолько больно, — тут мама задумалась. — что он не смог скрыть это.

Я представила, как они стояли на третьем этаже в школе. Паша, должно быть, смотрел в окно. Я «увидела» его лицо, на минуту оно сделалось настолько одухотворенным, словно принадлежало не ему.

После такого самое лучшее, что мог сделать Паша, это избегать меня еще усерднее.

Но в его сознании вряд ли могло что-то задержаться надолго. Как пришло в голову, так и вышло. Через пять минут, уверена, он уже бездумно мчался куда-то со всех ног.

* * *

Я смотрела в окно поезда и наблюдала за полями и деревьями. Ночь наступала медленно, сумерки сгущались, охватывали небо синим и все никак не могли перейти в черный цвет.

В одиннадцать девчонки уже не болтали, Ирка и Наташка залезли на верхние полки, а Юлька что-то читала. Я подумала, вот теперь можно писать. Но писать, оказалось, будто и нечего. Столько чувств за день, а на бумаге получаются какие-то куцые фразы: «Прощаться с мамой было грустно, нахожусь в подвешенном состоянии». Тогда я стала описывать природу, упомянула свою станцию и, убедившись, что дневник еще никто не отобрал, написала главное: «А еще едет Максим Громов».

И что тебе Громов?

* * *

Сашин отец подобрал мне компьютер нужной конфигурации, но хуже, чем у Саши, потому что у нас оказалась мало денег.

— Через несколько лет твой компьютер морально устареет, — сообщила мама после телефонного разговора с ними, и я почувствовала себя бедной.

Впервые в жизни. Никогда не думала, что у людей могут быть разные условия существования, но наши с Сашей различались, причем различие шло не в мою пользу.

Мои ощущения усугубились, когда мама вернулась от них.

— Это я у Саши выпросила! — показала она мне листок с распечатанной спортивной машиной и календарем на месяц. — Я сказала ему, что передам тебе на память. Он заулыбался. Этот календарик он сам делал!

— И ты, конечно, в полном восторге!

Бумага необычная: чересчур белая, гладкая и странная на ощупь. Краски выглядели на ней особенно ярко и четко. Я разглядела маленькие точечки, означающие, что печать производилась каким-то необычным способом, не таким, как в книгах.

Я приколола календарик над столом, затем вернулась и уставилась на маму, желая услышать продолжение!

— Ой, у них столько техники! Столько всего современного! — начала она. — Тетя Тоня показывала, они и это купили, и то. А летом Саша работал и потом купил себе музыкальный центр!

Я медленно падала духом. Я не равна ему!

— И про тебя рассказывала. Саша очень интересовался.

— Что ты говорила?

— Ну, что ты в старших классах пойдешь на автодело, хочешь научиться водить машину. Саша так удивился.

— А еще?

— Ну, ты так хочешь компьютер, что в детстве вырезала из бумаги макет и потом склеивала. И про то, что ты ходила заниматься в компьютерный класс!

— Блин! Ну, это-то на хрен? Они же там устаревшие!

Мама наговорила какой-то ерунды! Я представила, как Саша ухмыльнулся, услышав об этом, и почувствовала невыносимый стыд.

— И что, теперь должна на тебя молиться? — вернувшись в комнату, я уставилась на календарик.

Он был распечатан даже не для меня! Месяц подходил к концу. Мама попросила у Саши то, что и так шло на выброс. И это висело у меня на стене как неподражаемый образец лучшей жизни.

— Он тебя ждет! — мама тоже вошла в комнату.

— Почему? — спросила я подозрительно.

— Когда я позвонила, дверь открыл он. Узнал меня, заулыбался, а потом с такой надеждой заглянул за мою спину. Он думал, что ты тоже приедешь!

Я прищурилась и с недоверием посмотрела на маму. Она любитель преувеличивать.

— Ты бы видела его выражение лица! — продолжила она. — Такая надежда, а потом нескрываемое разочарование. Никого не нашел!

Я улыбнулась, представляя, как Саша мог заглянуть за маму. Для него это просто. Он же такой высокий!

— Он тебя ждет! — еще раз повторила мама. — Он всегда внимательно ловил информацию, которая тебя хоть малость касалась. Обычно слушал вполуха, но если речь о тебе!!! Оживлялся!

* * *

— Вам нужно закрыть окно, иначе заболеете, — к нам заглянул Владимир Николаевич, подошел к раме, попытался потянуть ее вверх, но безуспешно. — Сейчас ребят позову.

Вышел и вернулся с Антоном и Ромой. Я оживилась.

Ребята подошли с двух сторон, с силой дернули раму, она поднялось лишь на пару сантиметров и намертво встала.

— Не, это уже нереально! — доложил Антон.

— Вам придется спать головой к проходу, — сказал нам Владимир Николаевич.

Я думала, парни тут же уйдут, ведь больше дел у них не было, но Владимир Николаевич заметил Юлькину лазерную указку и сказал парням:

— Кстати, вот хороший пример… Луч лазера.

— Да, расскажите, пожалуйста, — попросил Рома и сел на мою полку. — Я не совсем понял про дисперсию и рефракцию.

В этот момент я стояла в проходе и думала, куда бы себя деть. Антон пристроился рядом с Ромой, тоже на моей полке… но я не решилась занять свое место… Быть рядом с Антоном, этим героем-любовником… настолько заманчиво, что кажется нереально. Я подсела к Юльке.

Владимир Николаевич рассказывал что-то из курса физики мягким, почти убаюкивающим голосом. Слова его звучали захватывающе, как сказка на ночь. Он водил лазером по стене, и я следила за красным кружком, словно загипнотизированная, проваливаясь в наслаждение уютом, темнотой и особой атмосферой. Еще бы! Быть в одной компании с умными и красивыми парнями! Жаль, что они не учились в моей школе.

Владимир Николаевич закончил и вышел проверить других. Я испугалась, что парни уйдут вслед, но нет, они не торопились. Не долго думая, я переместилась на свою полку и, оказавшись рядом с Антоном, тут же задала ему вопрос:

— А ты не знаешь Валеру Соловьева? — я очень хотела, чтобы Антон оказался тем, на кого я подумала.

— Соловьева? — он задумался. — А, Валера! Точно. Помню. Ты его знаешь?

У меня отлегло от сердца. Антон — это ТОТ!

— Ага! — произнесла деловито, не веря тому, что не только осмелилась сесть рядом, но еще и спросить!

Полгода назад, на олимпиаде, я шла куда-то с девчонками и нашим общим знакомым Валерой. Валера встретил Антона, остановился поговорить, а я, взглянув на Антона, тут же отвернулась. Он показался настолько красивым, что я не могла на него смотреть. Я собирала все силы, чтобы взглядывать на него периодически, но была настолько обезоружена, ошарашена, обескуражена, что сама себе удивлялась. И в тот момент мне казалось, что с Антоном творилось тоже самое! Он пару раз бросил взгляд в мою сторону, а затем нервничал, объясняя что-то Валере.

— Валера! — повторил Антон. — Как же его не помнить! Мы над ним угорали!

— Почему? — спросила я так, будто больше всего интересовалось Валерой, но на самом деле старалась понять, может, Антон тоже вспомнил эпизод.

Антон увлеченно начал объяснять, что и не так было смешано на опыте по химии:

— Короче, все вылилось на пол… Нет! Надо же додуматься!

— Да, Валера в своем репертуаре, — поддерживала я и прогоняла все его интонации сквозь себя, но не находила ничего, кроме учтивости и вежливости. Ничего, чтобы могло подтвердить, что я нравлюсь Антону или то, что он меня вспомнил.

Льстило, что он говорит со мной, а не с блондинками, хотя по внешности я им уступала. Блондинкам Антон тоже понравился, я это чувствовала.

— А ты по какому предмету? — вдруг спросил меня Антон.

Я удивилась его интересу, тому, что он спросил САМ.

— По литературе, — но ответила без энтузиазма, потому что ни русский, ни литература в школе одаренных детей не котировались.

И тут я решилась:

— А ты меня, случайно, не помнишь?

Антон задумался.

— Нет, — ответил он вежливо.

Я поняла, как хорошо находится в темноте. Не видно лиц, и можно не изображать равнодушие. Грустно, но такое тоже может быть… Антон умный, красивый, интеллигентный, ему незачем прикладывать усилия, чтобы кому-то понравиться. Скорее наоборот, надо прикладывать, чтобы НЕ понравиться. И я всего лишь одна из его многочисленных поклонниц. Я улыбнулась, закрыла глаза, вдохнула запах ночи и прислушалась к стуку колес. Все хорошо.

Мы уже легли спать, а во мне все еще находилось это странное щемящее чувство. Догадывалась, это из-за Антона. Он слишком красивый… как и Саша… Но я больше не хотела испытывать подобное, это… слишком больно.

* * *

Перед самой поездкой, когда снова должна была увидеть Сашу, я ходила по школе окрыленной. Я не замечала ничего! То, что внутри, было намного важнее происходящего вокруг. А внутри он, он и еще раз он!!! Я отвечала на занятиях, болтала с девчонками, при этом замечая за собой, что постоянно улыбаюсь!

Перед каким-то уроком я, протискиваясь к своей парте, наткнулась на Пашу. Показалось, он что-то спросил.

— Это ты мне? — растерянно подняла на него глаза, ведь Паша никогда не обращался.

Я заметила, что голос мой прозвучал нежно, даже чересчур. Пашу как ветром сдуло.

Вечером мама меня строго спросила:

— Сколько троек ты получила?

Я удивилась такому вопросу и ответила, что за контрольную по алгебре — 5, за тему по английскому — 5 и еще несколько пятерок по физике.

— Странно, сегодня в школе ты так выглядела, что я решила, ну, точно, по учебе съехала.

Я пожала плечами. Мою гармонию внутри ничего не могло поколебать. Потом мама еще что-то спросила, и я обернулась.

— Ну, у тебя и глаза! — вдруг забыла она, что хотела сказать.

— В смысле?

— Они прошибают!

— Как это «прошибают»?

— Они светятся изнутри. Не знаю, как объяснить. Но… это действует…

Я поняла, почему сбежал Паша, потому что мой взгляд светился. Мысли о Саше давали мне удивительную энергию, которая делала меня счастливой и на которую реагировали окружающие. Но… это длилось недолго.

Ночью, перед поездкой к нему, я забралась на подоконник. Светила луна. Яркая, почти полная.

— Когда луна станет полной, то и моя любовь станет такой же… — сказала я вслух.

А ночью мне снилось, будто мама приехала из города и дала мне два листочка:

— Это тебе Саша передал!

На одном большими буквами написано «woman», на другом «man». Потом поезда, снега и тревога в каком-то пространстве, где нет времени. А еще рельсы, которые закручивались спиралью, как мертвые петли на американских горках. Наш поезд ехал по ним, повторяя все изгибы. Я только цеплялась за поручни, чтобы не упасть, и смотрела в окно, где по спиральным рельсам прыгал самоубийца, которому всё никак не удавалось умереть.

 

Глава 2

В первых числах мая мы с мамой поехали в город. Поезд тащился медленно и останавливался у каждого столба.

— Если ты Саше не понравишься, значит, он извращенец, — выдала мама.

Я с невеселым видом смотрела в окно и в ответ только криво усмехнулась.

За окном снег, много снега, и он не собирался таять. Из снега торчали черные палки, которые именовались деревьями. Все говорило о нашей разнице с Сашей и о том, в какой дыре я живу.

— Он тебя очень ждет, — напомнила мама.

Я улыбнулась более уверенно. Возможно, так и есть, но только не верится.

Дорога длинная, неинтересная, пейзаж не менялся: то лес, то болота. Иногда попадались деревушки с черными покосившимися домиками, иногда станции побольше.

Несколько часов прошли в относительном спокойствии, я убеждала себя, что ехать еще долго, поэтому не стоит волноваться раньше времени. Но когда мы стали приближаться к городу, тревога и страх захлестнули меня с головой. Я уже не справлялась и не могла успокоиться. Пригородные поселения, однотипные домики, гаражи и сарайчики — они все будто говорили: «Смотри, как близко мы к городу, а считаемся — на отшибе. Ты-то откуда?»

А когда начался мост, за которым непосредственно находился Город, я заметила, что люди, сидящие рядом, притихли, словно тоже почувствовали давление. Это раньше они были просто людьми, а теперь стали НЕ горожанами.

— Вы здесь не живете! — они тоже будто слышали голос. — Нас здесь и без вас много. Вы нам не нужны!

Я сопротивлялась и доказывала себе, что подобного давления не существует. Город — это просто место, где находишься. Как само по себе он может влиять? Ведь я — это я, где бы ни жила. Но выйдя из вагона, практически не чувствовала ног и хотела просто исчезнуть.

Нет, не сбежать, не вернуться обратно, а перепрыгнуть через момент страха, туда, где уже все пройдено и все хорошо.

К моему облегчению, дверь открыл не Саша. Пока мы раздевались, я привыкала в мысли, что снова ЗДЕСЬ.

Мы прошли в комнату. На полу стоял уже МОЙ компьютер, и Сашин отец начал мне объяснять, какие кабели и куда втыкать, чтобы дома я могла собрать всё самостоятельно. Я запоминала, вежливо улыбалась, но окончательно утвердилась в мысли, что ничего из того, о чем думала до поездки, не то что не совпадало с реальностью, вообще являлось полным бредом.

— Ну, ты рада? — мама попыталась добиться от меня каких-то слов.

— Рада, — я ответила без эмоций, и тогда она начала выражать их за меня.

— Она все детство мечтала о компьютере! Так мечтала, что клеила его из бумаги! Представляете, ребенок склеивал какие-то маленькие коробочки и соединял их ниточками!

Где-то в комнате стоял Саша и слушал эту чушь.

— Мама! — я попыталась ее урезонить. — Просто была такая книжка. Называлась «Сделай сам!»

— Но ты же сама просила! — не унималась она. — Купи компьютер! Купи! Наконец-то твоя мечта сбылась! Ты рада?

Моя мечта находилась где-то сзади, а я даже не видела ее лица.

— Я рада.

Мы переночевали, и на следующий день моим обучением занялся дядя Саша. Компьютер установили в зале, и почти все время я сидела за ним с дядей Саша, а Саша находился в своей комнате.

— Ты все запомнила? Не устала? — периодически с трагедией в голосе спрашивала меня тетя Тоня.

— Запомнила, — за раз я могла усвоить много информации, но не знала, как это отразить на лице, а дядя Саша говорил со мной как с девочкой, до которой «техника» долго доходит.

Я чувствовала что-то странное. Будто в Сашиной семье есть жесткое разделение между мужчинами и женщинами. Мужчины находились выше, а женщины считались существами второго сорта из-за невероятной эмоциональности и неприспособленности к жизни.

Возможно, что-то подобное и было в тете Тоне, мне не нравилось ее слушать. Если дядя Саша говорил только нужное, не расточал эмоции, то она заводила с мамой пространственные разговоры о том, что прогресс ушел так далеко, а она за ним не успевает. Но я-то такой не была, и подобное отношение меня оскорбляло.

Я слышала иронию в голосе дяди Саши по поводу образования его жены. Тетя Тоня — литератор, и эта ирония распространялась на всех литераторов и литературу в целом. Он говорил, что в этом занятии нет никакого толку. И это тоже меня оскорбляло. Я сидела с ним рядом, слушала объяснения и каждую минуту чувствовала:

а) я женщина, поэтому всегда буду соображать хуже, чем любой мужчина;

б) я женщина, поэтому обладаю генетическими склонностями к литературе, а это всё равно, что склонностями к неконтролируемым эмоциям и глупости;

в) я женщина, поэтому никогда не смогу зарабатывать больше, отчего изначально должна знать свое место.

— Ты чего такая некрасивая? — спросила мама, когда все вышли.

Я испугалась, что ее кто-нибудь услышит, и только нахмурилась. Как можно быть красивой, если чувствуешь вину за отсутствие денег, местожительство и генетическое несовершенство.

Саша иногда заходил в зал, что-то брал и моментально исчезал. Иногда обращался к отцу, спрашивал, но что именно, я не понимала.

Если раньше я мечтала, чтобы мы были как Ромео и Джульетта, что-то в этом роде и получилось. Наши семьи были как разные кланы, только на другом уровне. Я чувствовала давление, и мне хотелось уехать из этого дома как можно скорее.

— Я уйду на полчаса по делам, — сказал дядя Саша, и, когда он вышел из дома, я почувствовала облегчение.

На это время обещали, что мной займется Саша, и, когда он сел рядом, я поняла, что его совершенно не боюсь. Мне стало спокойнее, а потом и совсем легко.

— Я объяснять не умею, поэтому говори, когда будет непонятно, — сказал Саша и затараторил.

Речь его, как и в первый раз, была быстрой, невнятной и тихой.

— Погромче.

— Понял, — кивнул он.

Три минуты держался, но потом опять пошло нагромождение звуков.

— Помедленнее, — на этот раз я улыбнулась и взглянула на него.

— Понял, — снова кивнул Саша, тоже улыбнулся, еще какое-то время говорил медленно, но опять сорвался. Я уже не стала его дергать.

— Поняла?

Я жалобно посмотрела в потолок и вздохнула. Но все же это здорово: сидеть рядом и общаться!

Мимо проходил кот, Саша поднял его на колени. Я посмотрела на кота с вожделением.

— Хочешь подержать?

Я растянулась в улыбке и закивала головой.

Кот оказался жутко тяжелым, не захотел сидеть у меня на руках и спрыгнул на пол.

— Ладно. Раз ничего не понятно, давай делать твой фоторобот, — Саша достал какой-то диск. — Но предупреждаю, нормальным у меня получился только Витя.

Он имел в виду мужа его сестры. Саша стал поглядывать на мое лицо и подбирать овал, глаза, потом нос и губы. Мне нравилось, что он смотрит на меня, мимикой я комментировала, что получается на экране. Когда Саша смотрел на него, я опускала глаза и рассматривала расстояние между нами. Саша был в светло-серых джинсах и находился всего в десяти сантиметрах. Я считывала собственные чувства, пытаясь выяснить, хочется ли мне дотронуться до него или нет.

На экране формировалось лицо, не особо симпатичное.

— Ты только не говори, что это я! — я возмущалась, чувствуя при этом какую-то дикую радость.

— Ладно, не буду! — Саша закрыл программу.

— Может, я тебя составлю? — тоже хотелось иметь повод внимательно рассмотреть его лицо, но Саша наотрез отказался:

— Не-е-е-ет. Уже пытались, это что-то страшное.

Он встал, порылся в стопке дисков, а потом один протянул мне.

— Что это?

— Это тебе, — сказал он, улыбаясь. — Мультики. Дома посмотришь. Они ржачные.

— Спасибо, — я обрадовалась, это первый подарок, который мне вручил мальчик.

А ранним утром Саша и его отец погрузили на санки все коробки с моим компьютером и проводили нас до вокзала. Я шла сзади, разглядывала лед во дворе и Сашину куртку. Ее светло-зеленый цвет словно добавлял еще больше холода этому утру. Саша шел, не улыбаясь, держался отстраненно, хотя, я знала, это из-за родителей, в присутствии отца он всегда становился более холодным.

* * *

Мне не хотелось просыпаться. Во сне было так хорошо, спокойно, а, оказавшись в реальности, я сразу почувствовала печаль и… боль. Я совершенно одна… и эти девчонки… Они спали. Но весь день мне снова предстояло под них подстраиваться, чувствовать себя неуверенно, униженно.

— Ты чего не спишь? — окликнула меня Ирка, заметив, что я перекинула подушку обратно к окну и села.

— Не спится…

— Сколько сейчас времени?

— Начало девятого.

— Несусветная рань… — пробубнила она и уткнулась обратно в подушку.

А мне стало так хорошо, хотя бы час я могу побыть без них, достала Кафку и вспомнила: «Бодрствовать кто-то должен»

Боковушку нашу заняли. Владимир Николаевич предупреждал об этом, но говорил, что девочке будет тринадцать. Эта же, которая там спала, на тринадцать явно не тянула.

Она уже проснулась, но лежала с закрытыми глазами, оценивая обстановку. Каким-то макаром она почувствовала, что я за ней наблюдаю. Она изображала сон, якобы крутилась, меняла положение ног и рук, тем самым не вызывая во мне дружеских чувств. Не видя ее лица, я почему-то представляла ее некрасивой.

Когда в вагоне поднялся гул пробуждения, девочка тоже решила подняться. Так же, ощущая на себе мой взгляд, она села на полке и стала забирать в хвост свои длинные, каштановые, не очень пышные волосы. Это мне тоже не понравилось. Во-первых, цвет у них был такой же, как у меня, во-вторых, они были длиннее, а конкуренция в этом плане меня не устраивала.

Девочка не решалась повернуть голову в мою сторону, поэтому тщательно концентрировалась на ненужных действиях. Я уткнулась в книгу, чтобы ее не смущать, но, когда она стащила с ног простыню, не удержалась и посмотрела.

Как такие ноги могут быть в тринадцать лет? Они же в три раза толще моих!

Девчонка оказалась в серых шортах и сиреневой майке… Это не сочеталось ни по цвету, ни по форме, а тем более девочке не шло. Я поняла, что не хочу с ней знакомиться. Лучше уж с блондинками, вокруг них хоть парни будут.

Блондинки, когда проснулись, тоже не возжелали с ней общаться, возможно, по тем же соображениям. Они разговаривали меж собой, не стесняясь, смотрели в ее сторону и будто не замечали. Но я не испытывала угрызений совести, что девочка может страдать. Что делать? Жизнь-то несправедлива.

— И вы хотите сказать, ей тринадцать лет? — спросила Наташка, когда девочка на какое-то время вышла.

Ирка пожала плечами. Нет, они не собирались с ней знакомиться, а когда пришли парни, и вовсе забыли.

— Девчонки! Вы не хотите сыграть в карты? — в проходе появился Антон, лучезарно улыбаясь.

— Конечно, хотим!

Он на секунду исчез, а затем вышел с Ромой и еще двумя парнями. Все они расположились на противоположной полке, а Юлька и Ирка перешли ко мне.

— Вы умеете играть? — Антон уверенно тасовал колоду.

— Да, — невозмутимо ответила Наташка сверху

— Умеем! — весело Ирочка.

— А я не умею! — Юлька.

— Да? — удивился Антон.

— Да, — подтвердила она, даже тут показывая вредность. — Я буду смотреть.

Антон согласился, и дело оставалось за мной.

— Я не буду, — ответила спокойно.

— Почему? — Антон посмотрел на меня. — Не умеешь?

— Умею. Просто не буду. Так что я тоже буду наблюдать!

Играть в карты? С парнями? Да ни за что! Я же не умею проигрывать! И всякий раз расстраиваюсь, злюсь, а иногда могу заплакать.

— Что ты так воспринимаешь?! — будут мне говорить. — Это же игра!

А тут получалось, словно с картами у меня связано плохое воспоминание, то есть не играю принципиально, а не потому, что боюсь.

— Ну, наверно, нужно познакомиться? — сказал Антон. — Меня, вот, Антон зовут!

Я улыбнулась столь необычной форме скромности. Все и без того знали его имя!

Антон подавал пример другим парням, которые чувствовали себя не так раскованно, и просто гордился собой. Я перевела взгляд на следующего.

— Жора, — представился он скромно и вдруг посмотрел прямо на меня.

На меня?

Затем смутился и резко отвел глаза.

Чего? Я не так прекрасна, чтобы в меня влюблялись с первого взгляда!

— Жора… — повторила про себя, и меня чуть не передернуло. Имя какое-то отвратительное: Жора — обжора. Хотя парень далеко не толстый и не противный. Может, это из-за имени он так посмотрел? Я взглянула на другого парня, стараясь на этот раз ничего не упустить. Но со вторым все было в порядке.

— Леша, — произнес он и охватил всех девчонок сразу. Меня среди них не выделил.

Антон раздал карты для «дурака», и игра началась. Пока они решали в «подкидного» или «простого», пока они определяли, у кого есть «шесть», я внимательно рассмотрела и Антона, и Жору.

Антон улыбался довольно и чувствовал себя главным. Помимо лица, безупречной оказалась и фигура. Парни пришли без футболок (в поезде жарко), и тело Антона, загорелое и мускулистое, не имело недостатков. Он был об этом осведомлен, отчего легкое самодовольство то и дело проскакивало. Жора сидел рядом с ним, но выглядел зажато. Подкидывал, брал, сдавал, не проявляя эмоций, будто сосредотачивался на чем-то ином.

Я не могла понять, что означала его реакция. Никогда не видела его раньше, значит, и он меня. Но взгляд был настолько красноречив, будто из всех девчонок его интересовала только я. Когда он успел меня заметить? Я снова посмотрела на него, стараясь найти ответ на лице. Жора тут же перехватил мой взгляд, но словно не выдержал и резко отвернулся. На его лице даже отразился испуг.

Что это?

Жора… Имя мне его так не нравилось, что лишний раз не хотелось повторять про себя. Но как его называть? Не ОН же! Я долго ломала голову, пока не придумала. Если он Георгий, значит, его можно звать Герой! Это красиво.

На самом деле телом Гера не уступал Антону. Тоже загорелый, мускулистый. В лице, правда, не было ничего необычного, но и неприятным не назовешь. Когда он еще раз перехватил мой взгляд, в нем отразилось желание найти какую-то реакцию. Реакцию на что? Но Гера почему-то долго не мог на меня смотреть, в ту же секунду отвернулся к окну, словно там находилось что-то жутко интересное.

Последний парень мне совершенно не понравился. Тощий, маленький, бледный, улыбаясь, напоминал зайца. Плюс еще волосы торчали в разные стороны.

— Давайте скажем, сколько кому лет, — сказал Антон. — Мне семнадцать.

— Мне тоже, — ответил Рома, он сидел у самого прохода, его практически не было видно.

Я перевела взгляд на Геру.

— Шестнадцать, — ответил он серьезно и опять быстро вскинул на меня глаза.

— Ровесник, — подумала я разочарованно. — Я уже общалась с ровесниками, ничего хорошего от них не жди.

Полгода назад, зимой, приезжая на сессии в ШОД, я жила у троюродной сестры, и мне приходилось общаться с ее друзьями, тоже ровесниками. Друг ее парня, Дёся, все время издевался надо мной.

— Да-а-а… — повторял он протяжно, если я делала что-нибудь не так. — Одаренный ребенок…

И хохотал.

Я старалась с ним вообще не разговаривать, ведь из любой моей фразы он делал прикол.

— Скажи мне что-нибудь! — требовал он постоянно.

— Что-нибудь, — отвечала я, как меня научили.

— Нет, скажи мне другое.

Я молчала.

— Ты скажешь?

— Что?

— Ну, хотя бы два слова.

Я молчала.

— Ну, два слова ты же можешь сказать!

Я молчала.

— Два слова! — чуть не плача, просил Дёся, он даже иногда останавливался и практически молил меня на коленях. — О-о-о… Я все понимаю! Одаренные дети! Но ты мне два слова скажешь?

Я злилась. Дёсе нельзя было верить.

— Ты скажи, что хочешь услышать, и я повторю, — пыталась выскользнуть.

— Нет, я хочу, чтобы ты сама мне сказала. Два слова. Понимаешь? Одно слово, плюс второе. Ну, пожалуйста.

В тот вечер мы гуляли вчетвером, была оттепель, я села на скамейку и, чтобы не сталкиваться с умоляюще-веселыми глазами Дёси, подняла голову к небу. А оно было почему-то розовым. Наверное, из-за уличных фонарей. Но свет был настолько странным, что подобный я видела впервые.

— Пожалуйста! — повторил Дёся еще раз.

Я смягчилась. Может, он не всегда прикалывался? Захотелось просто сказать ему про небо, что оно розовое, и такого никогда не видела раньше.

— Небо… — произнесла вслух, но в последний момент передумала. — Серое.

Назови я небо розовым, Дёся ни фига бы не понял. А он повалился на снег и начал хохотать, перекатываясь с одного бока на другой.

— Н-н-н-н-небо… с-с-с-с-с-серое! — выдавливал он из себя.

Я, конечно, не ожидала другой реакции, но все-таки теплилась надежда, что Дёся поднимет голову, посмотрит и скажет:

— Думаю, оно скорее розовое, чем серое…

Но тогда бы это был уже не ровесник. Почему они никогда не задумывались, что ИМЕННО я имела в виду?

Антон был в ударе, он нравился все девчонкам сразу и чувствовал это.

— Что это за карта? — спрашивала его Юлька, указывая на червового туза.

— Это туз, — отвечал Антон.

— А что означает? — голос Юльки был наивным.

— Она важнее всех, — покровительствовал Антон.

— Всех-всех? — будто Юльку на самом деле интересовала иерархия карт.

— Важнее только козыри.

Ну, а теперь спроси, что такое «козыри».

В голосе Антона не было и намека на скромность, он рассказывал о картах так, словно в столь трудном деле глубоко разбираться мог только он.

— Самая важная карта — это козырной туз, — изрек он с примесью самодовольства.

Ну, да… Ты же у нас тут самый умный и красивый… Я отвернулась к окну, чтобы, не дай бог, Антон не решил объяснять это и мне. А потом пришла идея еще лучше:

— Я полежу пока наверху? — спросила у Наташки.

Высунуть голову в окно, не слышать ничьих голосов, а тем более Антона

— Залезай, — согласилась она, и я быстро забралась на верхнюю полку, оставляя Антона упиваться и дальше своей исключительностью.

Соседняя верхняя полка тоже была свободна, Ирочка находилась внизу. И я принялась ждать Геру, ибо после таких взглядов упустить шанс приблизиться ко мне он не мог.

Ждать пришлось недолго, его голова просунулась в проем минуты через три. Просунулась и тут же уставилась на насыпь из щебня, будто ничего в мире не интересовало Геру больше.

Я вынула голову из окна, подоткнула подушку под себя и терпеливо стала ждать начало разговора. Через минуту Гера спросил:

— Где ты живешь? — вопрос прозвучал обыденно, будто это не он смотрел на меня так странно и испуганно.

Ясно, буду все скрывать. Еще не начав разговаривать с Герой, я уже почувствовала скуку.

— А что это? — спросил он после того, как я назвала место.

— Это поселок, — спокойно объяснила. — Городского типа. Только очень маленький.

— Хм… Не слышал.

— А ты где?

Он тоже назвал что-то незнакомое. Я пожала плечами. И чего так не везет? Я почему-то еще надеялась, что Гера, как и Саша, будет из города.

— Что там есть интересного? — спросил Гера о поселке.

Я вздохнула. Со мной больше не о чем говорить?

— Ничего.

— Как, совсем ничего?

По моей интонации можно было понять, что тема мне неприятна, но Гера почему-то настаивал.

— Там скучно и неинтересно, — отрезала я и, подчеркивая, добавила: — Там СОВСЕМ ничего, НИЧЕГО нет!

Плюс приподнялась на локтях, взмахнула руками.

Гера посмотрел на меня внимательно, что-то отметил, но не сказал. И я вдруг почувствовала себя неуютно. Зачем взмахивала руками? Теперь решит, что я эмоциональная дура!

— Ну, там хоть школа есть? — сыронизировал он.

Раздражение нарастало.

— Две, — отрезала я.

— А ты говоришь, ничего, — продолжил иронизировать Гера.

«Ничего» означает неудовлетворенность, а не отсутствие материальных объектов, я хотела поделиться с Герой совершенно другой информацией.

— И, наверное, больница есть? — он упорствовал.

— И больница тоже, — я не понимала, он не видит, что мне неприятно, или специально так делает?

Когда его вопросы кончились, Гера стал рассказывать что-то о себе. Вернее, обо всем на свете, лишь бы не о том, что касалось его лично. Раздражение во мне усиливалось, и, не зная, как избавиться, я решила Геру просто не слушать. Говори, говори… а ты тут никому не интересен. Смотрела на рельсы, повторяя про себя «рельсы, рельсы», на домики, на деревья, стараясь отключиться от его слов полностью. Иногда получалось.

— … меня иногда хохлом называют, это из-за фамилии, хотя на самом деле я не украинец, — Гера еще и смеялся как-то неприятно.

Я услышала только последнее слово, смех и повернулась к нему с удивлением. Украинец? Кто? Потом восстановила предложение и тоже засмеялась. Ага! У меня получилось не слушать тебя. Но Гера воспринял мой смех как одобрение и продолжил рассказывать с еще большим энтузиазмом.

В это время поезд остановился, парни с девчонками вышли на улицу, я сползла вниз и уже там сосредоточенно его «слушала». На самом же деле думала над словом «НИЧЕГО». Мысленно вернувшись на месяц назад, когда от тоски я не знала, куда себя деть.

— Тебе нужно погулять с каким-нибудь мальчиком. — говорила мама. — Спуститься с небес на землю, а то мечтаешь о своем Саше. Даже как-то унизительно. Походи с кем-нибудь. Войди в реальную жизнь.

— В реальную жизнь? — переспросила маму, слово «унизительно» задело за живое. — Я сегодня как раз Троцкого встретила.

В нашем поселке существовала мафия с главарем по кличке Троцкий. Я не знала, чем они занимались.

Только вышла из здания, где оформляла справки для лагеря, как Троцкий, заметив меня, отделился от компании парней бандитского вида, расплылся в улыбке и подошел.

— Хочешь, я угадаю твою фамилию? — выдал он.

— Давай! — я улыбнулась, но отметила про себя, что вокруг нет ни одного свидетеля.

Его охрана тоже подошла и остановились сзади. Я старалась не показывать, что их количество меня напрягает.

— Как же это… — стал он вспоминать фамилию.

И тут два охранника одновременно ее произнесли. Я удивилась. Откуда они все меня знают? Но их лица, словно маски, не выражали ничего!

Я храбро направилась дальше, чтобы хоть на шаг, но быть ближе к дому. Троцкий пошел рядом, за нами его свита. И хоть я чувствовала себя немного напряженно, мне льстило, будто я — девушка их босса.

— А это ничего, что ты с нами здесь идешь? — изрек Троцкий.

— А что? — наивно спросила я.

— Да, может, родители увидят… Как тебя зовут?

Я назвалась.

— Ты мне очень нравишься! — тут же изрек он.

Я вежливо улыбнулась.

— А ты не идешь сегодня купаться?

— Нет, — соврала я, хотя именно сегодня мы с Дашкой собирались на озеро.

— А то бы мы заехали за тобой и довезли.

— Я сегодня занята.

— Ладно. Знай, если тебя кто-нибудь обидит, обращайся ко мне. Видишь, как нас много! — Троцкий с довольным видом оглянулся на свиту.

— А если меня обидишь ты, к кому мне обращаться? — конечно, этого вслух я не сказала.

— Ну, и как тебе «реальная жизнь»? — после рассказа спросила маму. — Может, стоит походить с кем-то. Например, с мафиози.

— Ой, нет. Лучше и дальше мечтай о своем Саше. Это же страшно!

— А что? Я и главарь банды. Круто!

Вдруг Гера замолчал. В воздухе повисла пауза. Последний звук шел вверх, значит он о чем-то спрашивал.

— …Какой у тебя номер дома? — я восстановила последнее.

Номер дома? Мой номер дома? Причем тут номер дома?

— Двенадцатый, — ответила с недоумением.

— Значит, двенадцать домов у вас все-таки есть! — Герка засмеялся.

Где есть двенадцать домов? Я посмотрела на Геру, он с довольным видом глядел в окно.

А… Это опять о моем поселке…

Я тоже засмеялась: эксперимент удался на все сто. Только слепой мог не заметить мое отсутствие, хотя Гера, наверно, подумал, что я тормоз.

* * *

Я сломала свой компьютер уже через неделю после покупки. Он завис и больше не загружался.

— А чего ты не за компьютером? — тут же заметила мама. — Сломала?

Через пять минут она уже звонила тете Тоне, я стояла рядом ни жива, ни мертва.

— Сашенька, здравствуй! — сказала она в трубку, но кому? Саше или его отцу. — Этой девочке еще не успели купить компьютер, как она его уже сломала!

Я посмотрела на неё с ненавистью!

— Держи, — и она всучила трубку мне.

Я не успела придумать причину, по которой могла бы сбежать и ни с кем не разговаривать, как уже слушала собственный голос. На другом конце был… Саша. Спокойно и, как мне казалось, по-деловому, я объяснила ему ситуацию, а потом замолчала:

— Ничего не понял, — сказал он. — Но я подумаю.

— Хорошо.

— И что? — спросила мама, когда я положила трубку.

— Он подумает…

Она посмотрела на меня как на идиотку. Я ненавидела этот взгляд.

Вечером то же самое мне пришлось объяснять его отцу. Я скрупулезно списала все с экрана и четко зачитывала надписи.

— Хм… — сказал дядя Саша. — У тебя есть какие-то идеи?

Я поняла, что он обращался не ко мне. Возникла пауза.

— Н-нет, — ответил Саша тоже в трубку. Получалось, что все это время он слушал со второго телефона, но, наверное, тайно, раз голос звучал так, что его поймали. Я не знала, как реагировать.

— Может, ты нам письмо пришлешь? — посоветовал дядя Саша.

— Хорошо.

Но даже после письма и всех рекомендаций, которые давал мне дядя Саша, компьютер так и не заработал. Все пришли к выводу, что после экзаменов я поеду к ним вместе с компьютером. Что, конечно, меня обрадовало!

* * *

Парни ушли от нас только в обед. Блондинки вышли покурить, и я осталась одна. Ко мне тут же обратилась та девочка с боковушки.

— Привет. Как тебя зовут?

Я читала, пришлось отложить книгу и мягко, но без улыбки представиться.

— А я Галя, — сказала девочка.

А я об этом не спрашивала…

— Ты откуда? — спросила она еще.

Я снова ответила, после чего Галя уточнила, где живет она. Следующий вопрос должен быть мой, и скорее всего, «ты по какому предмету», но меня мало интересовало, по какому она предмету, из какого города и как ее зовут. Компания у меня уже была, и за нее хотелось держаться. Если блондинки хотели познакомиться с Галей, то они бы это уже сделали.

Я молчала и рассматривала корешок своей книжки, хотя это не очень-то вежливо. Но если мне НЕ ХОЧЕТСЯ спрашивать, зачем я ДОЛЖНА спрашивать? И я не спросила.

Галя тоже молчала. Через некоторое время нам двоим стало понятно, что разговора не будет. Я снова открыла книгу и продолжила читать.

Потом, уже ближе к вечеру, к Гале подошла какая-то девочка и позвала ее к себе. Не глядя на нас, они забрали вещи, и у каждой на лице отразилось чувство справедливости.

— Ну, слава богу! — после их ухода сразу прокомментировала Ирка. — Теперь хоть место свободное есть! В карты удобнее играть.

И я была с ней согласна.

— Антон с Жорой вообще-то ничего! — вдруг добавила Ирка.

— Да! — поддержала ее Наташка. — Видала, какие у них торсы!

Я вся превратилась в слух.

Но девчонки не продолжили, Наташка взяла кружку и вышла за кипятком.

— Жора — НИЧЕГО! — повторила я про себя. — Это надо же! Ирочке, похожей на куклу Барби, понравился Герка, который ее, кажется, даже не видел!

— Ира! — теперь уже Юлька обратилась к Ирочке. — Мне кажется, Антон на тебя глаз положил.

Я опять замерла.

— Да, ладно тебе, — Ирочка еле скрыла самодовольство.

— Я тебе говорю! — подчеркнула Юлька. — Я в таких вещах НИКОГДА не ошибаюсь!

— Я тоже не ошибаюсь! — подумала про себя. — Но ничего такого не видела.

После этого сообщения Ирочка стала так кокетничать с Антоном, что становилось противно.

— Антон, — говорила она детским наигранным голосом. — Ну, что ты мне подкинул? Я так и остаться могу!

Они сидели рядом, и, когда он шутил, Ирочка развязно хохотала и откидывала голову назад.

О, боже! Думала я про себя. Так парней не завлекают! Во всяком случае, ненадолго!

Я старалась определить степень увлеченности Антона. Он ей интересовался, но во взгляде на Ирочку не было и половины того, что содержалось во взгляде Геры на меня.

Когда парни пересели, Рома случайно оказался рядом со мной, Герино лицо при этом выразило что-то страшное:

— Как? Кто? Почему не я?

И следующие пятнадцать минут Гера делал завуалированные, но постоянные попытки согнать Рому с места. А Рома не понимал! Отнекивался, говорил «потом». Я старалась не улыбаться при этом, изображая полную наивность.

Когда Рома все же вышел, Гера в ту же секунду оказался рядом со мной, но сделал это с таким серьезным и нарочито естественным выражением лица, что мне потребовалось собрать все силы, чтобы не рассмеяться. Конечно, я тут совсем ни при чем!

Гера сел ко мне настолько плотно, что почти не оставил места. Мне стало неприятно, словно он лишал меня свободы, блокировал доступ ко мне всем и вся. Я отодвинулась к окну, оставляя между нами как можно больше пространства. Его действия настораживали, но Гера больше ничего не предпринимал и даже не поворачивал голову в мою сторону.

Я расслабилась и, рассматривая его, снова заметила, что он не может выносить мой взгляд. Когда он его чувствовал, то напрягался, погружался в карты и ни на миллиметр не двигал головой в мою сторону.

Внешности Геры, которую старалась разглядеть и понять, я не могла дать ни одного определения. Ей не подходили слова «симпатичный» и «милый», но и «некрасивый», «уродливый» тоже. Темные, коротко подстриженные, волнистые волосы, челка, прямая линия рта, губы не тонкие и не пухлые, неброские брови, среднего размера глаза, обычный нос. Все это сочеталось и не то, чтобы идеально, и не то, чтобы плохо.

Если бы Гера не обладал странным и загадочным стремлением ко мне, я бы никогда не обратила на него внимание.

* * *

— Знаешь, что я придумала! — мама заглянула в мою комнату. — А не приехать ли Саше к нам?

У меня внутри от радости аж все подпрыгнуло.

— И я уже с ним поговорила!

Внутри все похолодело.

— Я сказала: «Саша, а ты не хочешь к нам приехать?»

— И что он?

— Он засмеялся и сказал: «Можно».

Пронесся ураган мыслей. Офигеть! Саша будет в моей комнате? Я покажу ему свой класс? Я буду ходить с ним по улице?

— Да ладно! Его тетя Тоня не отпустит, — поспешила разочаровать мама. — Она так за него боится.

Но мои мечты уже не остановить. О, если бы я привела в класс Сашу, девчонки бы обступили его со всех сторон, задавали бы вопросы, он бы отвечал, смеялся, и ямочки играли на щеках. Мне бы завидовали все! Я бы сама себе завидовала!

Потом мы бы пошли гулять. Саша бы не ориентировался, выглядел непонимающим, я бы взяла его за руку, потянула вперед, обернулась через плечо и засмеялась. Мы пошли бы туда, где старые дома. Я бы много болтала, рассказывая, что знаю о поселке, а так как ничего не знаю, то придумывала бы на ходу. В этот день нас бы видели ВСЕ!

А потом бы мы поехали на дачу. Я бы показала недостроенный третий этаж и любимую поляну в лесу.

Но Сашу ко мне не отпустили. Тетя Тоня сказала категоричное «нет», а мама не стала настаивать.

* * *

Вечером, во время большой остановки, все выбежали на улицу, а я осталась. Достала дневник, но не успела написать и пары строк, как в проходе тут же появились Антон и Гера.

Смутились.

— Мы пришли играть в карты, — объяснил Антон.

— Девчонки на улице, — вежливо ответила им, как будто сама не могла их интересовать. — Но они скоро вернутся.

Мне было абсолютно все равно, останутся они или уйдут. Если останутся — хорошо, мне будет интересней в их компании, если нет — смогу что-нибудь записать.

Антон с Герой секунду подумали, но все же прошли и сели. Я постаралась закончить фразу.

— А что ты пишешь? — спросил Антон.

— Дневник, — ответила несколько удивленно, и в голову не могло прийти, что Антон может спросить об этом.

— И о чем же ты пишешь?

Я улыбнулась. Вообще-то, писала о нем. Как подсела вчера, спросила, не помнит ли.

— О чем думаю, о том и пишу! — засмеялась.

Антон больше не приставал. Они с Герой залезли на верхние полки и начали о чем-то болтать. Но писать я уже не могла, внутри проснулась тревога, что и этот дневник будет однажды украден. Я перевернула страницу и замалевала имя Громова, если эти записи будут прочитаны, хотя бы о нем никто не догадается. Спрятала дневник, подсела к окну и стала слушать парней.

Они говорили о чем-то своем, о каких-то кассетах или приборах. А за окном темно, фонари и такие… характерные вокзальные звуки.

— Почему ты такая грустная? — вдруг спросил меня Антон.

Грустная? Я удивилась.

— Не знаю, никто же не развлекает! — постаралась придать себе веселость.

— Теперь мы с Жорой будем тебя развлекать!

Я воодушевилась.

Первые пять минут они еще обращались ко мне, что-то спрашивали, но потом снова чем-то увлеклись и забыли. Антон, умно рассуждая, объяснял что-то Гере, а тот смотрел на него с уважением и чуть ли не всем телом впитывал информацию. Почему-то я почувствовала недостаток под названием «женский пол». «Сколько бы ты чего-то ни изучала, ты всегда будешь глупее мужчин». А ведь я все прошлое лето потратила на компьютеры, и знала о них все от программного обеспечения до «железа».

Я перестала улыбаться и делать вид, что мне интересно. Конечно, они не обязаны меня развлекать, но и я не обязана изображать радость.

— Что-то ты опять невеселая, — заметил Антон.

— Ага, — отозвалась просто, даже не улыбнувшись.

Антон слез с полки:

— Пусть тебя пока Жорик развлекает, — распорядился он и вышел.

Я тут же залезла на место Антона, высунула голову в окно и почувствовала волнение. Если с парнями невозможно разговаривать, то их хотя бы можно чувствовать! Нельзя отрицать тот факт, что Гере я нравлюсь. Интересно, с чего он опять начнет разговор.

Мне хотелось чего-то волнующего, чего-то берущего за душу, хотелось каких-нибудь признаний, от которых бы сердце останавливалось…

Но Гера сказал какую-то ерунду.

— Это не то! — вздохнула я про себя и принялась слушать, что ни к Гере, ни ко мне и вообще ни к кому из этого поезда не относится. Он рассказывал о своей собаке, причем бывшей, которую нужно было выгуливать утром и вечером. Я смирилась, что узнаю все неважные факты из его жизни.

— Никогда не заводи собаку, если живешь в высотном доме! — Гера еще успел мне дать совет.

— Серьезно? — переспросила я.

— Да! — ответил он, не заметив издевки. — Могу даже справку дать!

— Справку? — я повторила с еще большей иронией.

— А что! Дам справку! Собака в высотном доме — это не дело! — убежденно утверждал Гера, и я засомневалась в его умственных способностях.

Зачем мне справка? Я даже собак не люблю.

Тут вернулся Антон, положил локти на наши полки и спросил:

— Ну, как тебя развлекал Жора?

Я засмеялась и слезла вниз.

— Он предложил выдать мне справку, как плохо держать собаку в высотном доме, — почему-то захотелось показать Антону, что с Герой у меня ничего нет.

— И я в этом полностью уверен! — Гера тоже быстро слез вниз и встал рядом с Антоном.

В его голосе прозвучала агрессивность, а я почувствовала укол совести. Может, не стоило над ним так издеваться? Скромно опустила глаза и сделала вид, что очень маленькая и наивная девочка. И тут вернулись блондинки. Наташка с изумлением посмотрела на меня, затем на Геру и Антона. А так как мое лицо к тому времени ничего не выражало, она удивилась чему-то в ИХ лицах.

Стали играть в карты, Гера занял место рядом со мной. Но снова сидел напряженно, ни на миллиметр не поворачивая головы в мою сторону. Он не вызывал во мне положительных эмоций, но от него шла какая-то странная, сильная энергия, направленная только на меня. Это удивляло. Мне даже казалось, что ее можно увидеть, вот она, пульсирует между нами по кратчайшему расстоянию, скоро аж искру пробьет.

Мое колено находилось всего в нескольких сантиметрах от Гериной спины, и я слегка к ней прикоснулась. Гера тут же подался назад, чтобы прикосновение было не таким легким.

Получалось, что мы внешне и не двигались, а теперь сидели прижавшись друг к другу. Я отклонила колени к стене. Но Гера резко двинулся и снова соединил нас. При этом не изменил ни серьезного выражения лица, ни какой-то странной сосредоточенности.

Я не могла понять, что он вызывает во мне. Что-то среднее между раздражением и неприятием, но его безумное стремление, не понять на чем основанное, притягивало.

— Ты в меня влюбишься! — мысленно сказала его спине. — Влюбишься!

Что-то подобное уже было на выпускном в девятом классе.

* * *

Тогда на мне было красное платье, которое всем очень нравилось. Я выходила за аттестатом, (меня, как отличницу, вызвали первой) и, как выразилась мама, «зал ахнул». Понятно, что она преувеличивала. Но потом почему-то многие девчонки и их мамы подходили ко мне и называли то балериной, то дюймовочкой.

— Дай хоть подержаться за это чудо! — сказала одна из них и обняла меня за талию.

Мы отмечали в ресторане. Паша со своим ансамблем пел весь вечер в основном Цоя, правда, явно фальшивил в «Звезде по имени солнце». Он ходил королем и вальяжно обнимался с Мариной, которая бросалась на него при каждом удобном случае.

Танцевать меня никто не приглашал. Оно и понятно, я же дочь классного руководителя, так что особо не надеялась и не особо расстраивалась. Зато Пашу это более чем устраивало. Каждый раз, когда начинался медляк, он самодовольно подходил к Марине, всем видом показывая, что не ко мне.

И вот, когда заиграла последняя песня, я направилась собирать свои вещи, как вдруг услышала:

— Давай потанцуем.

Я тут же развернулась и, не глядя на приглашавшего, положила руку ему на плечо. Даже не поняла, кто это!

Мама потом рассказывала, что Пашечка, заметив, что я с кем-то танцую, Марину с себя словно сбросил. Даже плечами дернул, будто скинуть хотел. Но я этого уже не видела.

Парень оказался высоким и светловолосым, хотя я видела только шею и рубашку. Я боялась поднять голову и старалась так догадаться, кто это мог быть. Перебрала весь Пашечкин ансамбль, но парень ни на кого не походил.

Я была в таком восторге от приглашения, что во время танца моя рука, расслабленная и нежная, «случайно» соскакивала с плеча неизвестного, после чего я возвращала ее, а она снова соскакивала. Я как бы гладила его. А он обнимал меня, но далеко не так, как одноклассники на школьных вечерах, а… чувственно.

— Как тебя зовут? — спросил он.

Я удивилась, почему он не знает моего имени. Назвала.

— А меня… — он произнес, но я не расслышала.

— Как? — переспросила, подходя к нему еще ближе.

— Коля! — парень в свою очередь нежно наклонился надо мной.

Кузьмин что ли? Я аж перестала улыбаться, испугавшись, что такие старания ради Кузьмина (был такой парень из параллели, какой-то придурок). Мы сделали оборот, я убедилась, что Кузьмин танцует рядом, слава богу, не со мной.

— Ты идешь в десятый? — вопрос снова поставил меня в тупик. Конечно, иду в десятый, не в ГПТУ же мне идти.

— Иду.

— А ты как учишься?

— Хорошо, — ответила, чтобы не разочаровывать сразу, что я отличница.

— А я плохо. Ужасно, — честно признался Коля и подкупил своей искренностью. Он говорил с такой добротой, как еще никто со мной не разговаривал.

Я прислушалась к словам песни: «Девчонка-девчоночка, темные ночи, я люблю тебя, девочка, очень…» Почему-то легко представилась моя талия под его рукой, мое тонкое тело…

— А что, твоя мать — классный руководитель? — спросил Коля уж больно беззаботно.

— А ты не знал?

— Ты пойдешь с нами? — и после этого вопроса вся моя нежность сошла на нет. Я перестала гладить его по плечу и положила руку жестко.

— С кем это с вами?

— С ансамблем.

Я не могла идти с его ансамблем, я вообще никуда не могла идти. Я ничего не отвечала, и оставшуюся часть песни мы танцевали молча.

Коля не отпускал меня до последней ноты. Но когда все остальные танцующие уже разошлись, я отошла на шаг, преодолевая его легкое, но все же сопротивление, высвободила руку и наконец-то на него посмотрела.

Внешней красотой Коля не отличался. Серые глаза, большеватый нос и волосы невыразительного пепельного оттенка. Но в целом, если не уделять внимания деталям, лицо казалось приятным. Особенно по тому, что он смотрел на меня так, будто видел перед собой ангела.

— Ты пойдешь? — с надеждой спросил он еще раз, не сводя с меня глаз.

Я рассердилась. Он не понимал, о чем просил! Я не могла идти с ним, меня бы ни за что на свете не отпустила мама. И я убежала в раздевалку.

И только там до меня стало доходить, что танцевала я и гладила парня по плечу на глазах у ВСЕГО КЛАССА!

Я протискивалась между девчонками, надеясь, что никто и ничего мне об этом не скажет, но услышала:

— Что за мальчик? — спросила Светка.

— Не знаю…

— Она танцевала с мальчиком!!! — выкрикнула Танька как важную новость.

И остальные одноклассницы, которые до этого занимались чем-то своим, бросили дела и уставились на меня.

Да. Событие года. Я танцевала с мальчиком! А то, что Марина чуть не облизала Пашу, никого не интересовало.

— О-о-о! С ма-а-альчиком! Симпатичный?

— Нет, — я злилась, хотя неприятно так говорить, Коля такой добрый…

— Что он тебе сказал?

— Он пригласил пойти с ним.

— Раз приглашают, надо идти.

Я не хожу с любыми лишь по тому, что меня пригласили! Но я не ответила, забрала свой пакет, протиснулась между девчонками и вышла в зал.

А он ждал! Стоял на том же месте и ждал. Я улыбнулась, растерялась, остановилась. В его глазах читалось восхищение. Никто не смотрел на меня так долго и так прямо.

Коля подошел и взял пакет из моих рук. Я не сопротивлялась. Он УХАЖИВАЛ! Я была в шоке! Выйдя из ресторана, остановилась в нерешительности.

— Пойдем с нами, — Коля остановился рядом со мной. — Будет весело.

Я смотрела на камни под ногами, но при этом чувствовала, КАК он смотрит. Не отрываясь, будто боится, если отвернется, я исчезну. Что это?

И я посмотрела на него. Хотелось, чтобы он запомнил меня. Но не на вечер, неделю или год, я желала, чтобы он всю жизнь меня помнил, вот с этого дня и до самой смерти. Но не знала, как это сделать, и стала внушать ему глазами.

Может, я походила на сумасшедшую. Мое лицо не отражало эмоций, которые бы соответствовали только что произошедшим событиям. Ведь мы просто танцевали! Я смотрела Коле в глаза, и мне казалось, что показываю ему ДРУГОЕ. Что-то постоянное и незыблемое, что-то не привязанное ко времени.

— Ты запомнишь меня навсегда! — внушала ему.

Я отгоняла от себя мысли, что занимаюсь какой-то ерундой, и на самом деле в моем взгляде нет ничего, заставляющего меня запомнить, а тем более навсегда. Но все же настойчиво продолжала Колю гипнотизировать.

А потом … он… влюбился. Коля смотрел мне в глаза не более минуты, сначала нормально, а затем раз … и провалился. КУДА-ТО!

Коля все повторял с какой-то грустной периодичностью, чтобы я шла с ним, потому что там будет хорошо. А я только хмурила брови и ничего не говорила.

Пела группа «Белый Орел».

Я опустила глаза, взяла пакет из его рук, развернулась и только тогда посмотрела по сторонам. Сколько времени мы так стояли? Я никого не видела, а сейчас почти все разошлись. Мама была неподалеку, решала какие-то оставшиеся организационные вопросы, и я подошла к ней. Больше не смотрела на Колю и не знала, на месте он или уже ушел.

Я знала, что мама меня ни за что бы не отпустила. У меня не было выбора. С ансамблем! Боже! С теми, кто, кроме мата, ничего и не слышал? С их пошлостью, тупыми разговорами и желанием только выпить?

Я шла домой с мамой и Дашкой, которая тоже считалась хорошей девочкой. Шла и думала, что Коля — дурак. Он мог проводить меня! Это же Белые ночи! Мы могли вместе идти и разговаривать.

И все же Коля немного, но походил на Сашу.

 

Глава 3

Через несколько дней после выпускного папа отвез меня в город. Он ехал в командировку и в восемь утра закинул к Саше вместе с компьютером. Конечно, всю дорогу я боролась с приступами панического страха, но успокаивала себя тем, что его отца не будет, а больше мне бояться некого. Мама говорила, что Саша — еще маленький мальчик и с девочками близко не общался. Это придавало уверенности.

Тетя Тоня кормила меня на кухне завтраком, когда появился только что проснувшийся Саша. Я отразила какое-то приветствие на лице, но взглянуть не решилась. Мало ли, как на него отреагирую и что потом с этим делать? Хотелось быстрее закончить есть, чтобы попасть в комнату, и там спокойно и незаметно рассмотреть его. Я уткнулась в чай, но при этом не могла не улыбаться.

— Пошли! — сказал он и в коридоре легко подхватил мой системный блок. Он опять показался слишком высоким, немного кольнуло. Я-то кто? Что за мелочь несусветная. Но, зайдя в его комнату, сразу успокоилась, более того, почувствовала себе безумно счастливой. Вдруг стало так хорошо и комфортно, что не могла вспомнить, чего боялась всю дорогу.

— И как ты смогла убить всю систему? — Саша спрашивал меня весело, ковыряясь с системным блоком, а я осторожно взглядывала на него, привыкая к мысли, что вот он снова здесь, симпатичный, а может, даже очень.

Я прошлась по комнате, стараясь запомнить каждую ее деталь и сравнить с первыми воспоминаниями, когда зимой пришла к нему. И все оказалось тем же, это тоже радовало. Так радовала бы сказка, которую не просто помнил, но в неё мог еще и вернуться.

Я подошла к кровати и села.

— Слушай… — Саша повернулся ко мне, но вдруг резко отвернулся обратно к компьютеру.

Я не поняла реакцию. Что он подумал? Со мной что-то не так? И тут выяснила. Я сидела, наклонившись, положив руки на колени, а мой топик из-за большого выреза отошел и обнажил грудь. Я даже не знала, что так может быть. Лифчика у меня не было в принципе. Мама говорила, что держать там еще нечего, и теперь я просто не знала, как себя вести.

Но Саша не поворачивался и делал вид, что ничего не видел. Пришлось снова встать. Этот топик! Мне он нравился, я любила в нем изображать перед зеркалом Кармен, стаскивала его, чтобы оголить плечи. Вот он и растянулся. Да еще как! Я поняла, что он просто не может держаться на мне! Все время сваливается то с одного плеча, то с другого!

— Сейчас буду устанавливать тебе Windows, но это будет долго, — предупредил Саша и повернулся ко мне. — Рассказывай!

— Лучше ты! — мне совершенно ничего не шло в голову.

— Но ты же у нас дочь педагога!

— Ты первый, кто это заметил!

— Ну, вообще-то у меня все мысли пошлые, — Саша подобрал кота и посадил к себе на колени. — Они вряд ли тебе понравятся. Ты же привыкла к литературным выражениям!

Я не понимала, почему он так говорит. Его мама тоже литератор, как и моя. А Саша говорил как-то странно, словно я его выше.

— Ну, и что? А может, мне нравится?

— Ну, могу анекдот рассказать.

— Расскажи.

— Тебе не понравится.

— Все равно расскажи.

— Ладно. Поручик Ржевский и Наташа Ростова плывут в лодке и молчат. Молчат. Молчат. Тут поручик и говорит: «Наташа, а вы можете ударить меня веслом по яйцам?» — «Зачем?» — «Да так, для поддержки разговора…»

Я засмеялась. Но мне снова стало неловко. Самое ужасное, что после выпускного мама как раз сравнивала меня с Наташей Ростовой.

Мы молчали еще пять минут.

— Вообще-то, я постоянно всех веселю, — сказал Саша. — Только с тобой почему-то не получается.

И я не понимала, почему не могу сказать ни слова? Будто язык оторвали! Я сделала печальное лицо, посмотрев Саше в глаза и снова улыбнулась.

— Хватит улыбаться, лучше что-нибудь расскажи!

— Я буду улыбаться, у меня это лучше получается.

— Зря… надо развивать еще и речь…

Я удивлялась, насколько комфортно себя чувствую. Хоть и молчу, но мне хорошо! Словно двести лет его знаю.

Пересела в кресло, взяла ручку и нарисовала на листке человечка с ручками-палочками и рядом кота в том же духе. «Это Саша и его кот!» — подписала и демонстративно подала. Саша взглянул, взял, улыбнулся и положил рисунок на стол, а потом посмотрел на него еще раз. Ему понравилось.

— А теперь меня нарисуй!

— Не, — ответил он как-то зажато. — Я не умею.

«Что тут можно не уметь?» — подумала про себя, но уже вскочила с кресла, подошла к окну, выглянула.

— Когда у тебя день рождения? — обернулась и спросила совершенно непринужденно. Как будто этот вопрос не мучил меня несколько месяцев, и всю дорогу я не думала с ужасом, как его задать.

— 27 июля. А у тебя?

— 12 февраля.

— Жаль, опоздали… — нечетко ответил Саша и отвернулся к монитору.

— Что? — переспросила я, не разобрав.

— Да, ничего!

Я поняла, что ему нравлюсь.

— А покажи свои фотографии! — с моей стороны это уже полная наглость, но почему-то вдруг море стало по колено.

— Я не фотогеничен, — ответила Саша, но все же встал и подал альбом.

Я смотрела с целью взять на память какую-нибудь фотографию, но все они сняты или намного раньше, где Саша еще слишком маленький, или там он не один.

— А у тебя, конечно, своей фотографии нет?

— Нет. Но могу привезти, — сказала я вполне спокойно.

— Привези. Сделаю тебе календарик.

Вторую фразу он мог не говорить. Я поняла, что мама права, он еще слишком маленький, и не может ни признаться, ни сделать первого шага.

Потом я кидала дротики, Саша просил меня при этом никого не убить. Еще рассматривала диски с музыкой, а он объяснял, что подборки и обложки делал сам.

Затем мы отправились смотреть фильм. Я села в кресло ближе к экрану, а он подальше, тем самым выпав из моего поля зрения. Я поняла, что идея с фильмом плохая. Время шло в пустую, мы не общались, и только когда я оборачивалась, Саша смотрел на меня, но этого мало!

В дверь позвонили, к Саше пришел друг. Они долгое время общались в комнате, а я сидела одна в зале и думала, что это еще хуже. У меня отбирали время, которого было и без того мало! Откинув последние капли скромности, я пошла к ним.

Остановилась на пороге. Саша, заметив меня, кивнул головой, и я поняла, что ему стало приятно. Прошла, молча села на кровать, замечая, как его друг старательно не смотрит в мою сторону, но весь сгорает от любопытства, кто я и откуда взялась.

Парень некрасивый, маленький, чуть выше меня, весь как-то неправильно сложенный. Мне не хотелось его видеть, но, слава богу, он надолго не задержался.

— Мужайся, — сказал Саша, проводив друга до двери. — Сейчас буду объяснять!

Windows к тому времени установился, плюс кое-что из программ Саша уже успел поставить. Он показал кнопку на системнике и сказал:

— Это вот так включается!

— А я и не знала!

— Ну, конечно, женская интуиция! — вдруг ответил он так же, как его отец, и… это кольнуло.

А еще кольнуло, когда мы обедали. Тетя Тоня попросила его положить всем картошки, и Саша навалил мне целую кучу. Когда я пыталась ее осилить, то смотрела на него и изображала мучения. А он прикалывался:

— Я тебе бумаги не дам!

— Ну, и не надо!

— Ах, у вас же там все есть! — и здесь показалось, что он намекает на мое местожительство. Я снова почувствовала укол.

К матери Саша относился так же, как его отец, с легкой иронией. Она не имела у него никакого авторитета.

— Мам, переключи эту ерунду! — сказал он, услышав по телевизору бардовские песни.

— А нам нравится! — ответила тетя Тоня за меня и себя.

— Тебе нравится? — тихо спросил у меня Саша.

Я отразила что-то неопределенное. Бардовские песни, да и вообще все песни и стихи со всей литературой во главе Сашин отец не одобрял, отчего и Саша тоже, он подражал отцу. А мне из-за этого становилось стыдно каждый раз, когда по телевизору шло не то, что им нравится. Вдруг бы я показала, что в восторге!

Тетя Тоня взяла конфету и прочитала на фантике:

— Банан, — она понюхала. — И правда, бананом пахнет.

— Ты дальтоник что ли? — Саша тоже взял конфету. — Ничем не пахнет!

— Что ты так выражаешься? — как и на своего мужа, тетя Тоня иногда пыталась воздействовать и на сына. — Как будто ты не знаешь значения этого слова!

Но Саша на подобные воздействия, я чуяла, давно не обращал внимания.

— Саша во всех ситуациях говорит «дальтоник», — объяснила тетя Тоня. — Это его любимое слово.

Саша как будто раздваивался для меня: один — это тот, кем Саша был на самом деле, с которым хорошо, комфортно, а второй — тот, каким он хотел стать.

— Ты зачем мне столько положил! — в шутку накинулась на него, когда ушли с кухни.

— У нас едят или много, или ничего! Кто раньше встанет, тот лучше и поест.

— А ты поздно встаешь…

— На каникулах — да. Всю ночь в интернете просижу, лягу часов в пять, отец придет в обед и польет водичкой.

Я ничего не ответила, хотя могла тоже что-то рассказать о своей жизни, но не знала, к кому обращаться, к первому или второму. Да и разделение Саши на два человека было настолько призрачным, что я не знала, существует ли оно на самом деле. А так, водой меня никто не поливал, в Интернет по ночам не выходила. Нечего сказать.

Саша поймал кота:

— Ну, хоть ты развлеки девушку!

Я снова села на кровать, а он продолжил устанавливать программы на компьютер.

Через какое-то время на меня стал наваливаться сон, причем так сильно, что не могла с ним бороться. Я не спала всю ночь, потом долгая поездка, в восемь здесь. Усталость начала сказываться. Глаза закрывались, тело становилось тяжелым, а голову тянуло к подушке.

— Ты чего, спать хочешь? — Саша обернулся ко мне. Но даже это не смогло взбодрить.

— Угу, — ответила ему. — И если ты сейчас что-нибудь не скажешь, я засну.

Тело уже не держалось прямо, я облокотилась на подушку, борясь с желанием положить туда еще и голову.

— Я вообще-то не возражаю, если ты будешь спать, — мельком взглянув, сказал Саша.

И я положила голову. Как же хорошо! Мало волновало, что со стороны это выглядит странно. Теперь я еще и сплю на его кровати!

— Только не храпи!

— Не буду.

— А ты храпишь? — Саша повернулся снова.

— Нет, — я засмеялась.

Глаза не закрывала, если бы это сделала, тут же бы провалилась в сон. И сколько бы проспала! Вот, что страшно!

— Я даже не слышу, как ты дышишь!

Я опять засмеялась. Прислушалась к собственному дыханию. Его не слышала тоже. Все это напоминало какое-то безумное соблазнение с моей стороны, но я ничего не могла с собой поделать.

Только минут через десять стали возвращаться силы. Когда их появилось достаточно, я села.

— О! Проснулась! — прокомментировал Саша, но, казалось, он тоже не очень понимает, как на меня реагировать. Ладно он! Как я на себя должна реагировать! Я, скромная девочка, тише воды, ниже травы, какой меня все считали, и тут вдруг соблазняю постоянно слезающей кофточкой, почти засыпаю у него на кровати и показываю грудь! И все это СЛУЧАЙНО!

Вскоре за мной приехал папа. Саша компьютер к тому времени починил и почти собрал.

— Будь пупсиком, подержи коробочку, — обратился он ко мне, складывая последние штуки.

«Пупсик?» — повторила с радостью про себя. Впервые мальчик назвал меня ласковым прозвищем. — «Только почему „пупсик“»?

Домой я приехала безумно счастливая.

* * *

День выдался жарким, мы подъезжали к югу, и в вагоне установилась такая духота, что пот тек со всех ручьями, парни уже использовали простыни вместо полотенец, чтобы вытираться, а ветер практически не залетал в открытые окна.

Гера, как пришел с утра играть в карты, так сразу сел на мою полку, пододвинулся и спиной снова прикоснулся к моим коленям. Даже несмотря на жару, в нем продолжала ощущаться непреодолимая необходимость в прикосновении ко мне.

Вел себя он так же, как и вчера. Прямо не обращался, почти не смотрел в мою сторону. Наверное, никто и не мог определить, что он испытывает ко мне. Главное, с чего?

Ребята отгадывали последнюю загадку: «Как развязать узел на человеческом волосе». В тот момент Гера сидел рядом с Ромой, напротив меня.

— Нужен волос, — сказал он Роме.

— Представляешь, — Рома ответил ему. — Мы будем подходить к девушкам и просить у них волосок.

— Ага, — поддержал Гера и засмеялся, при этом старался не смотреть в мою сторону. — Не одолжите ли нам один волосок! Всего один. Нам очень надо!

Мне не понравился ни его смех, ни его голос. Гера раздражал. Не легче ли попросить у меня волос, чем говорить о девушках в третьем лице, будто он меня не видит. И в то же время я понимала, отчего это. Он боялся на меня смотреть! А еще и спрашивать?

— Ты не пожертвуешь нам один волосок? — наконец-то Рома обратился ко мне.

— Конечно, — ответила ему и вырвала волос. Для эксперимента нужен длинный, у других слишком короткие.

Когда я протягивала волос Роме, Гера изо всех сил старался глядеть на это спокойно. Он продолжал изображать, что или не видит меня, или меня здесь совсем нет.

— И что теперь с этим делать? — спросил Рома, когда завязал узел на волосе. — Это нереально!

Но у Геры все силы уходили вовсе не на разгадку.

Тут пришла Наташка и попросила меня встать с полки, чтобы взять кое-что из сумки внизу. Когда я поднималась, отцепилась бретелька от лифчика, Наташка указала мне на нее, я быстро застегнула, но, подняв глаза на Рому, заметила, что он сосредоточенно смотрит в окно. На Геру взглянуть даже не решилась, боясь, что его реакцию просто не выдержку. И без того неловко. Такое ощущение, что я опять кого-то соблазняла!

Когда Гера снова сел рядом со мной, ему стало легче. Он начал перекручивать кассету для Юлькиного плеера. У того сели батарейки, проигрывать он еще мог, но не перематывать. Гера пытался перекрутить кассету пальцем, и я протянула ему ручку.

Дело в том, что у меня были проблемы с магнитофоном, он закручивал кассеты так, что они больше не играли. Я наловчилась использовать шариковую ручку, ее грани идеально совмещались с выступами колесиков. Так я спасла не одну свою кассету.

Гера с опаской покосился в мою сторону. Кажется, для него не было ничего страшнее в жизни, чем встретится со мной взглядом. Ручку взял. Догадался для чего. Но начал поворачивать ее вокруг своей оси, да еще с таким серьезным видом, будто, кроме него, никто не мог справиться с таким сложным техническим заданием.

«Поворачивать нужно не ручку! Надо раскручивать кассету вокруг нее!» — так и хотелось сказать, но я испугалась, что это убьет Геру. Если он почувствует себя еще и дураком в моих глазах, избавиться от стыда он сможет не раньше, чем в начале следующего века. Я решила его не трогать.

Но когда он закончил, положил ручку на стол, а я потянулась за ней, боясь, что она пропадет и нечем будет писать дневник, Гера резко опередил меня, почти вырвал ее из рук и положил к себе на колени.

— Я еще не закончил, — говорил его вид. — Нечего тут лезть раньше времени!

Охренел? Я тут всеми силами стараюсь его не задеть, а он меня осаживает! Мог бы и словами попросить!

Я почувствовала досаду и… какую-то давно забытую ненависть. Убрала руку и отодвинулась от него, обхватив себя за колени.

Мужчина всегда прав… Женщина — не человек… Ты, случайно, не так думаешь? Его поведение напоминало Сашу, но не того, которого знала прошлым летом, а того, в которого он превратился после.

Мужчина умнее женщины просто оттого, что он мужчина? Я глядела на Геру, и ко мне возвращалась ненависть.

Я понимала, что мне стоит держаться от него подальше, но смогу ли.

* * *

Несколько дней после поездки в город я ходила, погруженная в себя, пока наконец-то мама не спросила прямо:

— Ты влюблена в Сашу?

На вопрос в лоб я не смогла ничего ответить и обещала подумать.

— Ты в себя повернута уже несколько дней! Думаешь только о Саше, только о нем и говоришь!

Я засмеялась, но почему-то вместе со слезами. Стало стыдно смотреть маме в глаза, что не удержалась и влюбилась.

Наедине с собой решила, что не влюблена, что отношусь к Саше как к хорошему другу. Он самый лучший, которого когда-либо знала, но не более того. Только никак не получалось объяснить, отчего я постоянно о нем думаю?

Через несколько дней мама констатировала факт, что я вернулась в себя, и взгляд мой стал нормальным. Я согласилась с ней, а заодно попыталась себя убедить, что Сашу забыла. Но разве это так? Я всего лишь стала контролировать лицо и мысли в присутствии мамы.

Она часто вспоминала выпускной и рассказывала мне в сотый раз, что там я была словно Наташа Ростова на первом балу. Легкая и воздушная, «тоненькие ручки», «чуть определившаяся грудь». И то, что меня никто не приглашал, было как в романе: «неужели так никто не подойдет ко мне, неужели я не буду танцевать между первыми…?» Она убеждала меня, если бы танец с Колей не был последним, я была бы нарасхват. Но меня не особо это радовало.

Все лето я жила то дома, то на даче. Дома занималась компьютером, осиливала тяжелую книгу о нем, разбиралась с программами. Зато на даче полностью отдавалась воспоминаниям, мечтам, чувствуя, как ко мне приходит странное, необыкновенное счастье. Никого не видела, ни с кем не встречалась. Пасла корову, кормила кроликов, читала «Войну и мир» и не испытывала недостатка в общении. Я смотрела сны.

Саша стал в них часто появляться. Сны с ним теперь чередовались со снами о Паше и моем классе. Сопоставляя от нечего делать события наяву и во сне, я вскоре стала догадываться, что могу определять не только, КТО обо мне думает, но и КАК думает.

Я особо не верила, это не укладывалось ни в одну известную мне научную теорию. И в ненаучную тоже. Да и поделиться ни с кем не могла. Скажи об этом, пальцем у виска покрутят. Но я не думала о Паше, а он снился! И я чувствовала его злость, отчаяние, желание послать меня ко всем чертям и одновременно потребность быть со мной. Сны не являлись моим подсознанием. Скорее, смесью визуальных образов и чужих желаний.

Каждое утро я просыпалась и тщательно искала в памяти следы Саши. Если во сне он был и снилось хорошее, радости хватало на целый день. Если отсутствовал, поселялась тревога. Когда снилось приятное, я старалась как можно дольше не просыпаться. Я научилась видеть сон и одновременно осознавать его, запоминать. А иногда и днем, валяясь на кровати, могла впасть в странную дремоту, в которой я не то чтобы думала, почти видела.

— Ты вырастишь из нее лентяйку! — папа указывал маме, что я много бездельничаю. — Она на даче только животных кормит и больше ничего.

— У соседей девчонки всё делают, — спорила с ним мама. — Но при этом полные «серятины». Ничего из себя не представляют.

Я улыбалась самой себе, слушая подобные разговоры. Мне было легче прочитать «Войну и мир», самостоятельно освоить компьютер, но только не полоть грядки с клубникой. Я не считала себя ненормальной. Скорее, мечтала быть такой и чувствовать намного больше, чем могла на самом деле.

Через месяц после встречи с Сашей увидела яркий сон. Настолько яркий, что руку протяни и пощупай. Я сидела в Сашином кресле, а он рядом на стуле. На коленях у него кот, Саша тискал его, гладил, а потом наклонился к нему. Я увидела в мельчайших деталях, как его светлые волосы упали на лоб и свесились вниз. Каждая прядь, каждый волосок. Очень четко.

Что это было? Проснувшись, не могла понять. Сон? Воображение? Для сна не те условия, а воображение не могло быть таким четким. Но я видела это! ВИДЕЛА, а не воображала!

Я выстраивала доказательства о собственных снах, не совсем понимая, что делаю. Но так как об этом никто не знал, я не стыдилась. Мысли о Саше не покидали меня с первой встречи, а сниться он стал только недавно. Но как можно верить, что во сне я связана с чужим подсознанием, а не своим!

Однажды сон был очень странным. Словно Саша в моей комнате сидел за компьютером. Я стояла рядом, да так близко, что чувствовала его тепло. Это тепло я ощущала и после того, как проснулась. Хотя сон был не особо счастливым, во сне он занимался моим компьютером и не обращал на меня внимания, а я обижалась. Тепло поставило меня в тупик. Оно было каким-то… необъяснимым.

Зато, возвращаясь домой, я погружалась в компьютерный мир. Садясь за компьютер сразу, с утра, к обеду, обнаруживая слабость в руках, вспоминала, что ничего не ела. Я разбирала его по винтикам, определяла, где винчестер, материнская плата, оперативная память. Держа отвертку в руках, я чувствовала, что лучше понимаю Сашу. Я пыталась воспроизвести первую встречу, когда он склонялся перед разобранным на полу системным блоком. Что он чувствовал? Что он думал?

Он записал мне много разных картинок, среди которых и те, которые стояли у него на рабочем столе. Все они почему-то были подписаны странным именем Lost Paradise. Разными шрифтами с красивыми эффектами. В итоге я догадалась, что Lost Paradise — и есть сам Саша.

Возвращаясь на дачу, я думала о нем днем и ночью, испытывая странный душевный трепет. Все нюансы уже обмусолены с мамой, движения, взгляды и слова изучены и разобраны мной на составляющие. И каждый раз снова и снова я что-то чувствовала. Логически не могла себе этого объяснить. Видела его только три раза, нас разделяли сотни километров, и даже в будущем мы не могли быть вместе, после окончания школы я должна уехать. Но не проходило и трех часов к ряду, чтобы не вспомнила о нем.

Иногда казалось, что я не по своей воле о нем думаю. Мой разум не мог контролировать мысли. Я смотрела телевизор с родителями, а представляла, что смотрю его с ним. Садилась в автобус и почти видела его рядом. Я даже могла сказать ему что-то и «услышать» ответ. А если шла одна, то от Саши мне вообще некуда деться. Он шел рядом. И я смотрела на деревья, дома, небо ЕГО глазами!

Я осознавала свое помешательство. И считала главной задачей, чтобы его не заметили другие. Я контролировала себя, чтобы не улыбаться, садясь в автобус, и не улетать в облака. Окружающие не должны заметить, что в реальности меня мало. Я боялась, что однажды забуду, где нахожусь, и при людях начну сама с собой разговаривать, не отвечать на их вопросы, или делать что-то, совсем не связанное с происходящим. Приходилось следить, чтобы я соответствовала обстоятельствам!

На даче, лежа на кровати, я смотрела в деревянный потолок и думала, что, наверное, он уже весь пропитан моими мыслями. Как дома-привидения, стены которых хранят тайны поколений, потолок мой хранил мечты о Саше.

Иногда хотелось перекрыть поток этих мыслей, но я боялась, что если перестану думать, то окажусь неготовой к следующей встрече. Я ее хотела и боялась одновременно.

В начале августа мы должны были поехать к ним снова, чтобы купить мне аудио-колонки. Мама им уже позвонила, и ночью я снова увидела Сашу.

Сон начался с того, что была у него в комнате и чувствовала себя больной. Сидела на кровати и вдруг притянула слабыми руками подушку и положила на нее голову. Саша посмотрел на меня и с сочувствием сказал:

— Ты похудела! — я смутилась. — Это тема, которая тебя не устраивает?

После я догадалась, что момент, когда чуть ли не заснула на его подушке, так приятно шокировал Сашу, что он искал обстоятельств для повторения. И ничто, кроме моей болезни, не могло вызвать это снова. Еще я чувствовала уважение и… нежность к себе.

Сон шел отрывками, я снова была на его кровати, но уже абсолютно здорова. Лежала на спине, закинув руки за голову. Саша подошел и лег рядом в точно такой же позе. Мы слегка касались друг друга локтями, но оба делали вид, что это случайно и ничего не значит.

А потом я уже стояла посреди комнаты, примеряла туфли на таких высоких каблуках, что шаталась. Саша находился в двух метрах, я сделала несколько шагов, покачнулась и схватилась за него как за опору. А он подался вперед, обнял меня и упал на пол. Но очень осторожно. Оказавшись на полу в его объятиях, я расхохоталась, делая вид, что ничего не поняла.

— Ты что, не мог меня удержать?

— А, вот это было нормально! — вдруг сказал его друг, который стоял на пороге комнаты, скрестив руки на груди. Ровно на том месте, где стояла я, когда в реальности вошла к ним.

Сон показывал одно событие за другим, словно иной вариант развития прошлой встречи. Но не развития, а желания повторения того же… в еще более интересной форме. И это вовсе не мои мысли, а… Сашины.

* * *

Наш вагон заливал яркий, но одновременно мягкий солнечный свет. Гера в тот момент отошел от меня и сел напротив, рядом с Антоном. Взглянув на них, я вдруг поразилась, насколько они походили друг на друга какой-то одинаковой красотой! Именно КРАСОТОЙ! Их тела показались практически совершенными, только в конкурсе участвовать. А лица…а глаза… ярко-голубые.

Я растерялась.

До этого момента считала, что Гера ко мне неравнодушен, а теперь не могла поверить. С чего бы? Я обычная, нет ничего особенного. Я посмотрела ему в глаза, чтобы удостовериться, всё, что было до этого, мне лишь показалось. А он ответил тревожным взглядом… Тут я почувствовала, что потеряла контроль над лицом, и оно вдруг выдало такую обезоруженность, о наличии которой и сама не догадывалась. Быстро и испуганно я отвела взгляд, на этот раз одновременно с Герой.

А он расслабился. Распрямил плечи и сделался необыкновенно счастливым. С него вдруг спало напряжение, как тяжелая ноша с плеч, и счастье начало распирать изнутри. Гера стал улыбаться, он выглядел настолько умиротворенным, будто только что получил ВСЕ блага на свете.

Когда кон закончился, он откинулся назад. Прислонил голову к стене и, улыбаясь каким-то своим мыслям, направил взгляд куда-то вверх. Я ловила каждый его жест и удивляясь умиротворению. И это движение… Оно показалось знакомым. Я уже видела его раньше. Наполненность. Счастье. Оно было…у Саши ровно год назад.

Тогда нас оставили наедине, мы сидели в его комнате, слушали музыку, улыбались и смотрели друг на друга. В тот момент казалось, что мы и не разлучались, с прошлой встречи прошла от силы неделя, но никак не два месяца. Его светлая, слегка волнистая челка падала на лоб, подбородок от улыбки заострился, и что-то особенное появилось во взгляде, направленном на меня. Саша открыто смотрел мне в глаза и был счастлив. Мы болтали о какой-то ерунде, смысл которой, я не старалась уловить. Играла смешная мелодия: «А мы ему по морде чайником и научим танцевать». Когда в очередной раз мы замолчали, Саша вдруг откинулся на спинку кресла и поднял голову, уставившись в потолок. Движение настолько естественное, словно он подчинялся чему-то шедшему из самой глубины души. Он улыбался, он был настолько наполненным… и очень красивым.

* * *

Я приехала к Саше 7 августа. Сестра отдала мне новые вещи: модную юбку и белую безрукавку — и я чувствовала себя в них необыкновенно красивой. Безрукавка, правда, немного просвечивала, но я при взрослых перекидывала волосы вперед, чтобы это не бросалось в глаза.

Саша наедине не сводил с меня глаз, но при взрослых старался смотреть в другую сторону. В магазине же, куда поехали за колонками, вообще держался поодаль, рассматривал витрины и ближе, чем на пять метров, не подходил. Но я знала, он стеснялся наших родителей и желал выглядеть взрослым.

Я, наоборот, всем улыбалась, чувствовала себя уверенно.

— Она такая взрослая! — потом это отметила и тетя Тоня.

Колонки мне купили самые большие и качественные.

— Надо еще какие-нибудь диски, — предложила мама.

— Ты же в этом больше разбираешься, — дядя Саша спросил у сына. — Где можно купить хорошие диски?

— Думаю, на Речном, — небрежно ответил Саша.

О, да! Крутым он мне нравился. Рядом с ним я чувствовала себя просто «золотой молодежью».

— Поехали! — дядя Саша галантно открыл передо мной дверь машины.

Он всегда оказывался впереди, чтобы открыть дверь передо мной и мамой, затем отставал, пропуская нас вперед. Он доступно все объяснял и сохранял при этом вид очень богатого человека. Но я больше не боялась его. Я чувствовала себя красивой, и это уравновешивало. В их мире, где у женщин нет мозгов, ценилась только красота.

Приехав на Речной, мы с Сашей вышли из машины первыми, направились к зданию, оставив родителей позади. Идти рядом с Сашей оказалось не очень удобно, на два его шага требовалось четыре моих. Я испугалась, что мы плохо смотримся вместе. Ведь так хотелось быть КРАСИВОЙ ПАРОЙ! А на лестнице он сгибал колени вообще как-то странно, не вперед, а в сторону, видимо из-за длины ног.

Мне купили диск с музыкой «Romantic Collection», на обложке — обнаженная девушка с мечом.

— Ничего себе! — сказала мама насчет девушки.

— Да, ладно, — успокоил ее дядя Саша. — Теперь это даже за эротику не считают. Просто красиво.

Он вставил другой диск из этой коллекции, когда мы поехали обратно. Я смотрела в окно на пролетающие деревья, дома, и, хотя не была сильна в английском, слова «it’s so wonderful, wonderful life» поняла сразу. В машине чуть покачивало будто в такт музыке, и я осознала: это и есть моя волшебная, волшебная жизнь!

Я рассматривала на диске девушку с длинными волосами, она изящно опиралась на меч и с любовью смотрела на отрубленную голову. Кажется, ей самою и отрубленную.

— Ты привезла фотографию? — спросил Саша уже дома.

— Нет. Забыла, — я не забыла, а не нашла фотографию, которую могла бы подарить.

— Плохо. Тогда потом привези.

— Хорошо.

— И не забудь!

— Не забуду.

Я стояла около письменного стола, рассматривала Сашины полки. Чего там только не было! Учебники, игрушки, коробки от компьютерных железяк, рекламные наклейки.

— Стриптизерша, — вдруг сказал он.

Я развернулась и уставилась на него.

— Почему?

Юбка была вовсе не короткой, кофточка с меня не сваливалась, стояла я в обычной позе. Почему стриптизерша?

Саша ничего не ответил, только отвернулся к монитору. Но через какое-то время встал и подошел ко мне:

— Хватит рассматривать бардак.

— Интересно же. Что это? — я показала на листок, который крепился прозрачной лентой к полке.

— Это я у бати с работы стащил.

— А-а…

И тут я почувствовала, что он прикоснулся рукой к моей руке, будто бы даже взял ее, но так неопределенно… От неожиданности я перестала улыбаться. Я так боялась его спугнуть и в то же время не знала, что делать дальше, что моя рука… непроизвольно дернулась.

Саша тут же отпустил ее, словно и не держал. Расценил мое движение как попытку освободиться, будто мне неприятно. Я опустила голову, понимая, что все испортила. Вид мой стал испуганным и печальным, что, конечно, все портило, ведь и это Саша понимал не так.

Я снова села на кровать, а он только ЧЕРЕЗ ПОЛЧАСА со мной рядом. Но так естественно! Стоял, что-то рассказывал, а потом раз и спокойно сел на расстоянии пяти сантиметров. Я еще специально их посчитала, обдумывая, это случайно?

Саша продолжал говорить, а я его слушать и думать: «Ну, почему пять сантиметров? Если бы хотел просто сесть, сел бы подальше. Сантиметров двадцать или тридцать. А если хотел прикоснуться, то к чему они?» Но Саша сидел почти без движения, словно прирос к месту. И я тоже не знала, что делать дальше.

— Что это? — спросила его, когда услышала звук поезда из окна.

— Поезд, — усмехнулся Саша. — Мы ведь живем у вокзала.

Я подбежала к подоконнику и выглянула в открытое окно. Я приезжала к нему на этих поездах, и мне хотелось увидеть, как отсюда, из Сашиного окна, смотрятся те вагоны. Они были настолько маленькие, настолько ничтожные, что представить себя в одном из них просто не смогла.

Когда на кухне все стали пить чай, я старалась на Сашу не смотреть. А он старался не смотреть на меня. Но я не утерпела и взглянула. Уголки рта тут же поползли вверх. Саша перехватил мой взгляд и тоже расплылся в улыбке.

Это ужасно! Сидеть при родителях и улыбаться друг другу. Да еще как! И я стала смотреть на Витю, мужа Сашиной сестры. Он рассказывал что-то про интернатуру. Он тоже взглянул на меня и на долю секунды почему-то задержал взгляд.

А потом мама с какого-то перепугу заговорила о нашей даче.

— Нам пришлось оставить ее ночевать одну, — говорила мама обо мне.

— И ты не боялась? — спрашивала ее тетя Тоня с тревогой. — Я бы так ни за что не поступила! Ребенок один на даче!

И я чувствовала себя героиней, смелой и отважной!

— А еще недавно у нас машина сгорела! — продолжала хвастаться мама. — Мы ехали, а из капота вдруг вырвалось пламя!

Тетя Тоня охала и ахала, а я просто росла в своих глазах! Как в трудных моментах проявляла наивысшее умение владеть собой. Настоящая героиня! На самом деле все было не так страшно, папа только обжег руку, а мама потеряла третий том «Войны и мира». Но в глазах Саши моя жизнь была полна приключений! Я и сама верила в это, забывая, что два месяца на даче почти ни с кем не общалась.

Потом мама перешла к рассказам о моей сестре, вначале забыв это подчеркнуть.

— Представляете, — восхищалась она. — Ее парень забирается на балкон и каждый день оставляет цветы!

Я поняла, что все подумали обо мне. И не знала, как показать, что это ко мне не относится. Но Саша весь уже внутренне сжался и поник. Вся его красота вдруг исчезла. Возникла пауза.

— Кому? — спросила тетя Тоня. — Ей?

— Нет, конечно! — мама наконец-то поняла свою ошибку. — Моей старшей! Эта еще маленькая!

Да-да, я очень-очень маленькая, и у меня никого-никого нет!

Саша просиял, выпрямился и сделался снова красивым. Я обрадовалась, что мама не стала рассказывать о выпускном.

— А теперь пойдемте фотографироваться! — после чая скомандовала она.

Саша попытался быстренько слинять, но она поймала его на пороге.

— Саша! Куда ты! Пойдем фотографироваться!

— Я не фотогеничный, я вам только фото испорчу!

— Нет, Саша! Ты же тут самый главный! Как без тебя!

Мама сделала общие фотографии, когда мы все расположились на диване.

— А теперь давай вас вместе щелкну! — сказала мама мне и ему.

Саша испытывал явный дискомфорт, встал со мной рядом, понимая, что деваться-то ему некуда.

— Саш, ты поближе-то подойди! — засмеялась его сестра.

И он свирепо придвинулся ко мне вплотную, я же мило улыбнулась, и затвор щелкнул. После чего Саши и след простыл.

Я тихо вошла в его комнату, он сидел за монитором, всем видом демонстрируя равнодушие. Остановилась позади кресла, и молча стала гасить негатив. Не знала, как это получалось. Просто представляла, как он успокаивается.

— Сфотографировались? — холодно спросил он.

— Ага, — нежно ответила и, правда, чувствовала, что ему становилось спокойнее.

На тут на пороге появились родители.

— Ой, Саша, какая у тебя красивая картинка! — мама заметила закат на Сашином рабочем столе, солнце садилось в море, от него шли лучи и рядом надпись «Lost Paradise».

— Что здесь написано? — не унималась она.

— Лост Парадайс, — ответил Саша.

— И что означает?

— Потерянный рай.

— Саша, да ты романтик!

Я возмутилась до глубины души. «Саша не романтик! Неужели не видно!» — хотелось сказать маме. Саша пожал плечами.

Когда наконец-то родители ушли, он включил музыку. Я пересела в кресло и слушала, покачивая в такт ногой. На улице уже начало темнеть, слабеющий свет из окна попадал в комнату и переплетался со светом монитора. Я улыбалась и старалась не вникать в смысл песен, которые, как назло, все были о любви. Но эмоции скрыть не представлялось никакой возможности, и я сама начинала отворачиваться к монитору в надежде сконцентрировать свое внимание на чем-то ином.

В комнате стало совсем темно, Саша согнал меня с кресла под предлогом сменить песню, а я, раскрепостившись, стерла с лица последние остатки скромности и открыто смотрела ему в глаза. Я догадывалась, что темнота делала мой взгляд странным, бездонным, почти мистическим.

— Тебя надо помучить! — сказал он. Мы уже неизвестно сколько, не отрываясь, смотрели друг на друга.

— Как это, помучить?

— Вот так. Помучить. Физически, — невозмутимо отвечал он.

— Ну, помучай!

Саша усмехнулся и снова отвернулся, чтобы зачем-то еще раз сменить песню.

Тут на пороге появился его отец и, посмотрев на нас, бесцеремонно зажег свет.

Саша зажмурился, но взглянул на него спокойно. Я же поняла, что подобным самообладанием не владею. Уставилась в стену, натянула выражение скромности и почувствовала себя застигнутой врасплох. Хотя чем мы занимались? Мы всего лишь сидели в темноте.

* * *

В обед, пока парней не было, Наташка раскладывала пасьянс себе, Ирочке и Юльке. Я попросила тоже. Она залезла наверх, спустила оттуда руку с колодой и сказала «сними». Я сняла. И через какое-то время она ответила:

— Встреча, флирт, любовь, — Наташка произнесла так лениво и обыденно, словно перечислила: хлеб, молоко, масло.

— Спасибо, — ответила ей и улыбнулась.

Не то, чтобы верила в пасьянсы, карты, гадания, но последовательность оказалось настолько многообещающей! У других девчонок гадания не были настолько гладкими.

Встреча?

Я задумалась о Гере и сама же себе ответила.

Встреча уже произошла. Флирт — идет во всю… Любовь…

Я отвернулась к окну, чтобы скрыть улыбку, которая все расширялась. Приятно наблюдать за деревьями, ни о чем не думать и предчувствовать что-то хорошее. Может, оно и не произойдет, но в данный момент… это же… прекрасно.

Ребята пришли, и я попросила Наташку полежать наверху. Высунув голову в окно, вдруг увидела себя глазами Геры и почувствовала, он хочет, чтобы я спустилась вниз. С чего была так в этом уверена? Не знала. Шум ветра и грохот поезда оглушали, я даже не слышала ничего, что происходило в купе, но казалось, наоборот, и чувствовала, и понимала глубже.

Солнце садилось. Окрашивало все в теплые, оранжевые цвета… И не успела я подумать, какое оно большое и ласковое, меня уже дернули за руку.

Гера стоял и смотрел на меня. Я опешила. Он иногда и голову не мог повернуть в мою сторону, глаза испуганно отводил, а тут осмелился?

Он странно улыбался. Я вдруг поняла: НЕ ХОЧУ, чтобы он приближался. Да, пусть смотрит, пусть прикасается спиной к коленям, но большего НЕ НАДО! Резко перевернулась на спину, вжалась в стенку вагона, словно собираясь обороняться, и уставилась прямо на него. Что тебе нужно?

В глазах его больше не было смущения, наоборот, он улыбался будто собирался издеваться.

— Закрой глаза и открой рот, — сказал Гера.

Я расслабилась. Он всего лишь хотел накормить меня шоколадкой, которые девчонки не знали, куда деть. Не так и страшно. Замотала головой.

Из-за спины Гера показал мне ложку, в которой лежал кусочек, потекшего от жары шоколада. Я представила, что сейчас оближу эту ложку. А если получится некрасиво? Протянула руку, чтобы взять шоколад, но Гера не дал.

— Открой рот, — убрал он ложку подальше.

Я кинула на него недовольный взгляд, но эта игра начинала мне нравиться. Гера не сможет уйти, пока не скормит мне шоколад, а значит, будет выдерживать все мои эмоции и взгляды. Я потянулась еще раз. Если облизывать, то хотя бы не из его рук!

Но Гера снова не дал мне ложку. Я демонстративно проследила за ней взглядом, снова изображая недовольство. Это как будто придавало ему уверенность.

— Открывай! — снова повторил Гера, и я смиренно отвела глаза в сторону, приоткрыла рот и вздохнула.

Ложку я захватила губами, медленно провела по ней, стараясь сделать это как можно красивее.

Доволен?

Я взглянула на него исподлобья, но Гера почему-то резко изменился в лице. Он ничего не сказал, не насладился победой, а зачем-то быстро сел на нижнюю полку, пропав из моего поля зрения.

Я что, так ужасно выгляжу? Перевернулась обратно на живот. Ну, чем? Чем я опять его испугала?

Иногда реакция парней была настолько не понятна! Он же мог еще постоять, спросить, вкусно ли, поприкалываться…

Я снова высунула голову в окно, но солнце больше не радовало.

— Мы приезжаем около девяти, — объявил всем Владимир Николаевич.

Я слезла с полки, собирать вещи еще рано, взяла Юлькин тетрис и начала складывать фигурки.

— Получается? — вдруг Владимир Николаевич обратился прямо ко мне.

Я так убедила себя, что он не может меня замечать, вернее, меня замечать нет никакого смысла, что удивленно вскинула на него глаза. А он улыбался. Я поняла, что минут пять он наблюдал за моим лицом, когда безуспешно пыталась собрать кубики, терпя поражение одно за другим.

Мое лицо так много выражает? Глазами спросила я его, а он снова по-доброму усмехнулся, поднялся и вышел.

Я хорошенькая! Поняла ответ.

И хотя показалось, что о моих интеллектуальных способностях Владимир Николаевич не сложил высокого мнения, это беспокоило мало. Я уже была умной в школе, в классе, а вот просто хорошенькой! Никогда!

С наступлением темноты мы стали собираться, сдали белье, уложили вещи. В вагоне все та же духота, и единственный способ освежиться — высунуть голову в окно, что по очереди все и делали. Когда Ирка слезла, я заняла ее место. Но рядом, на соседней полке, находился Антон. Не успела я подумать об интимной обстановке, пикантно слегка прикасаться локтями, как Гера уже встал и дернул Антона за руку.

— Слезай! Я хочу охладиться.

Конечно, только поэтому…

Я уткнула голову в плечо, чтобы Гера не заметил улыбку, он совсем забыл о конспирации.

Гера забрался, высунулся в фрамугу, я последовала за ним. Мы ехали рядом с водохранилищем, пахло озерной водой и теплой ночью. Силуэты кустарников, лодки, заливчики, покосившиеся пристани и ЛУНА, яркая, почти полная, которая находилась в небе и одновременно в воде, создавали удивительную обстановку. Романтику… Но Гера изображал, что не замечает никакой романтики, он смотрел на воду, на луну с непроницаемым видом, будто говорил, что вся романтика — чушь полная.

Я разозлилась.

Чушь? Гера снова что-то во мне задел. Ну, держись. Я тебе еще такую романтику устрою, мало не покажется!

Посмотрела на него, он, конечно, моего взгляда «не заметил», представила веревку и скрутила её восьмеркой: петля на нем, петля на себе.

Не веришь? Значит, почувствуешь! Полнолуние. Шабаш ведьм!

Мне нравилась эта фраза, она из «Мастера и Маргариты», которую не понимала тетя Тоня, а дядя Саша, конечно, отрицал. И для надежности «увидела» веревку. Тонкую, эластичную, полупрозрачную, слегка светящуюся изнутри.

Все! Теперь ты со мной связан!

Когда меня попросили слезть вниз, была очередь Юльки, Гера ни секунды не промедлил, спустился тоже, хотя его никто не трогал. Не только спустился, а еще и сел напротив меня, будто, и правда, привязан.

Я удивилась. Вообще-то, это моя фантазия: веревки, полнолуния, ведьмы… Но Гера выглядел странно, он уже не стеснялся показывать другим свое неравнодушие, более того, другие вообще перестали для него существовать. Помимо нас, в купе находилось еще шесть человек, но ощущение, что они отделились глухой стеной.

Гера взял валявшийся на столе маленький вентилятор и направил на меня. Батарейки в нем сели, вентилятор еле крутился, потока воздуха я даже не почувствовала. Выдвинув руку вперед, я нежно поставила мизинец на основание вентилятора, лопасти завращались медленнее, а затем остановились. Гера раскрутил вентилятор вновь, а я снова медленно притормозила его мизинцем. Мы проделывали это еще несколько раз, а внутри у меня почему-то зрело чувство, что после такого Гере не выжить… Но что мы делали? Мы просто коротали время…

* * *

На следующий день после встречи с Сашей, я ехала в вагоне, полностью залитом солнечным светом, испытывала одновременно счастье и невыносимую тоску. Счастье, что Саша на сто процентов влюблен, а тоску, что я не могу с ним остаться.

Я проклинала свое местожительство. Еще немного, и Саша смог осмелиться и обнять меня, а, может, и поцеловать. И мне был нужен только день! Один день, ну, максимум, два. Наедине, без родителей, без всех этих родственников, которым от нас постоянно что-то нужно! И всё! И преград больше нет!

Бешенство поселилось в моей крови. Хотелось кричать, действовать, требовать. Я хочу обратно! Но не в гости! И не на один день! Жить в его городе, ходить в его школу, сидеть за его партой. Я хотела продления событий, а не вечного их ожидания. Не светлых воспоминаний, не сладких грез. Реальности! Жить и действовать! В настоящем!

Попутчики, два молодых человека лет двадцати-двадцати пяти, то и дело посматривали на меня. Я удивлялась, что их привлекает. Мое лицо? Внешне старалась сохранять спокойствие, но, может, надрыв вырывался каким-то другим образом? Я старалась понять это и смотрела на одного из молодых людей, он разговаривал с мамой, но сидел будто на иголках, словно мой взгляд жег его.

* * *

— Выходим! Девочки, мальчики, выходим! — раздался голос Владимира Николаевича.

Я резко убрала мизинец с вентилятора и отвернулась, Гера с остальными парнями быстро поднялся и ушел. Поезд остановился, в проходе образовалась толпа, она двигалась медленно и давала много времени подумать.

Мне почему-то стало грустно. Я шла мимо опустевших купе и понимала, этот поезд НИКОГДА больше не повторится… Но что? Что в нем было?

— Кажется, вы уже не хотите выходить, — вдруг прямо над собой услышала Владимира Николаевича.

Я удивленно вскинула на него глаза: как он мог прочитать эти мысли? А он смотрел и улыбался.

* * *

— Я нашла стихотворение у Ахматовой, — показала маме. — Оно подходит Саше.

— Прочитай.

По недогоняющему лицу мамы стало понятно, она так и хочет спросить: «При чем тут Саша?» Я стала объяснять ей каждую строчку.

— «Каждый день по-новому тревожен» — у нас каждая встреча разная. Я не сразу могу его узнать, и он меня тоже. Спелая рожь — символ лета, две самые важные встречи произошли именно летом. «Все сильнее запах» — развитие отношений, а сочетание «все сильнее запах спелой ржи» — это… как бы объяснить, накал что ли… Положен к ногам… — я усмехнулась. — Он именно ПОЛОЖЕН.

— На лопатки? — засмеялась мама.

— Нет… Просто. Положен. Кем-то. И всё, что ему нужно делать, только лежать. «Ласковый, лежи». А он сопротивляется, показывает равнодушие, строит крутого.

— Про широкие клены пока не понятно, а то, что «до ночи не унять», — я улыбнулась. — Мы сидели в темноте. «Любо мне от глаз твоих зеленых» — глаза у него зеленые, правда, этот цвет трудно назвать зеленым, но все же зеленые. А осы — его мысли. Осы — это символ опасности, злых мыслей. Он резко побледнел, подумав, что мне кто-то цветы на балкон закидывает, не хотел фотографироваться… Но осы «веселые», я легко их отгоняла, убирала мысли. Незаметно…

— «На дороге бубенец зазвякал» — звук движущегося поезда… Я вскочила, когда услышала его, побежала смотреть. «Памятен нам этот легкий звук» — всегда любила поезда, а Саша живет у вокзала. «Я спою тебе, чтоб ты не плакал» — я сильнее его. «Песенку о вечере разлук». — а это… Это и есть смысл.

Лицо мамы выразило задумчивость. Да, наверное, не стоило видеть в стихотворении того, чего в нем нет.

— Это глубоко, — наконец-то выдала она. — Очень…

* * *

Я спустилась на перрон, подошла к блондинкам и почувствовала себя несчастной.

— Оставайтесь на месте! — беспокойно кричал Владимир Николаевич. — Мы пойдем к автобусу, когда отъедет поезд.

Я поставила сумку на асфальт и огляделась, как нас много. Предполагала, что целый вагон, но в полном сборе мы образовывали огромную толпу, и это выглядело пугающе. Каждый со своими сумками, мыслями, каждый за себя. Соседки тоже словно почувствовали это и старались держаться поодаль. Из самого центра толпы доносились возгласы и смех. И они звучали враждебно.

Мне хотелось, чтобы Гера оказался рядом, но не могла найти его даже глазами. Юлька, кинув осуждающий взгляд в сторону толпы, что-то прошептала Ирочке, Ирочка передала это Наташке, а Наташка ничего не сказала мне, да и другие не собирались. Поняла, что я — одна. И не в толпе, и не с ними.

Я стала выглядывать Геру, хотелось какой-то поддержки, но его не было. Искала Антона, на худой конец, Рому… Но их не было тоже… Рядом стояли какие-то парни, сторожили свой багаж и периодически смеялись над происходящим в центре толпы. Они чувствовали себя более уверенно, они были вместе!

Наконец-то появился Гера. Я воспряла духом и всем телом повернулась к нему. Он шел ко мне, и я уже представила, что мы будем стоять так, вдвоем… на вокзале, у всех на виду. Но Гера, не дойдя двух шагов до меня, вдруг остановился, поставил сумку и уставился в противоположную сторону. Как будто хотел продемонстрировать, что здесь он не ради меня. Я бы могла ему поверить, если бы рядом были Рома и Антон, но Гера один!

Ну, неужели тебе все еще нужен предлог? Я ощущала себя в глупом положении: ждала его, а он отвернулся.

Гера показался мне выше, чем в поезде, старше и как-то больше. Он и от остальных отличался: более физически развит. Я уже и не мечтала, что Гера подойдет, встанет рядом и заговорит со мной, но все же изредка посматривала на него. Гера через какое-то время сократил расстояние, незаметно подвинулся и уже смотрел не прямо в противоположную сторону, а по перпендикуляру, что-то рассматривал в зеленой обшивке вагона. Он был сосредоточен, мимика его не менялась, а тело замерло. Он чуть наклонился в сторону своей сумки, словно был готов в любой момент схватить ее и сорваться с места.

— Рэпер! Ты чего запел?!!! — из центра толпы я услышала грубый голос Громова.

«Рэпер» Громову что-то ответил и заиграл на гитаре новую песню.

Заинтересовавшись, я сделала несколько шагов, и стоящие впереди расступились, увидела Громова, он сидел, развалившись, на чемоданах и вместе со смазливым другом пел, а вернее, орал песни. Девчонки окружали их со всех сторон, и ребята просто купались в лучах славы. Смазливый Громовский друг сказал что-то веселое, девчонки засмеялись, но неестественно и нарочито громко. Каждой, каждой из них он нравился! И каждая хотела, чтобы рэпер обратил на нее внимание.

— Никита! — кто-то выкрикнул из парней. — Давай лучше про попа!

Никита… Повторила про себя, стараясь запомнить и спохватилась.

Тьфу, блин! Я что, такая же, как эти девчонки? Тоже попала под влияние?

Отвернулась к поезду. В вагоне кто-то, прислонив лицо к стеклу, силился разглядеть происходящее на перроне. Я прислушалась к словам песни, которую орали ребята, стараясь понять, что видит этот человек.

— Гладил, — закричал Громов.

Удивительно, но слова песни знали все!!!

— Ж-ж-ж…

— Туфель! — засмеялись и парни, и девчонки.

Все были без ума от восторга!

Притихли в радостном предвкушении.

— С-с-с-с…

— ШЁЛ!

Никита бацал по струнам, что есть духу.

— Ласки, — захихикали девчонки.

«Придурки!» — по-другому человек в окне подумать не мог.

— Ребята! Идем к автобусу! Будьте осторожнее на рельсах! — скомандовал Владимир Николаевич, я наклонилась за сумкой, а когда подняла, вокруг никого не было. И Геры, и соседок уже и след простыл.

Здорово!

Стало жутко обидно.

Поплелась вперед, убеждая себя, что никто не обязан ни ждать, ни помогать. Но не особо успокаивало.

Кто виноват? Спрашивала себя. Разве не ты? Когда в купе появились парни, вдруг переложила на них ответственность, как будто они должны думать, куда идти, что делать, заботится о нас, ухаживать. Сама и виновата! Они же так не считали!

Я старалась держать голову повыше, чтобы обида не была так заметна.

Не рассчитывала я на их помощь! Пыталась выражать всем лицом. Я вообще ни на кого не рассчитываю! И сама дойду!

Половина ребят уже сидела в автобусе, когда я подошла, радостные лица выглядывали из окон. Мне стало противно от их радости.

Ну, да, они резвые и сильные, а я слабая и жалкая.

— Куда положить сумку? — спросила Владимира Николаевича, следя за тем, чтобы голос не прозвучал обиженно.

— Положи в середину, — ответил он. — Остальное уже занято.

Ну, да…

В полумраке кое-как определила, где «середина», бросила сумку и подумала: «Может, больше и не увижу!» Поднялась в автобус, стала протискиваться между людьми, понимая всю тщетность найти свободное место. Кстати, первыми сидели Антон и Рома. А места они никому не занимали! Что девчонки? С девчонками хорошо в поезде болтать! В карты играть. Этого достаточно.

Дальше пошли пустые сидения, но на них стояли чьи-то сумки. Я легко представила, как сразу кто-то кинется:

— Ты что не видишь? Здесь занято!

— Да всё я вижу! — отвечала им заранее.

Потом была Маша с той Настей, из-за которой мне пришлось уйти в другое купе. Они все еще вызывали неприязнь. Маша улыбалась во все зубы, чему-то радовалась. Я поскорее прошла мимо. Большая часть автобуса осталась позади, а места все не находилось. Я испугалась, что придется говорить Владимиру Николаевичу и при этом стараться, чтобы на глазах не наворачивались слезы.

— Ребята! — объявит он громко. — Нужно еще одно место!

И все посмотрят на меня с раздражением, а кто-нибудь ответит:

— Эй! — еще и грубо так. — Ты что не видишь? Вон свободно!

И я почувствую ТАКОЙ стыд! Потому что НЕ ВИЖУ! У меня зрение минус три. Но я лучше буду слепой, чем некрасивой.

— Ты чего, не могла спросить? — ухмыльнется всё тот же. — Язык отсох?

— Я думала, раз вещи лежат… значит… занято… — попытаюсь оправдаться, а он презрительно прищурится и скажет:

— Ты ду-у-у-у-у-умала. Меньше надо думать.

И я буду стоять в проходе, несчастная и жалкая. И все на меня будут пялиться, а потом отводить глаза и думать, как им повезло.

— Садись сюда!

Я не поверила ушам! Кто-то спасал меня от позора!

Гера? Я повернулась на голос, он сидел у прохода и, окликнув меня, убрал пакет с кресла рядом с собой.

Гера занял место… ДЛЯ МЕНЯ? На вокзале он даже не смог подойти ко мне нормально, а тут занял место?

Гера сидел один, и не просто один, спокойно ожидая, когда кто-нибудь к нему присоединится, он охранял это сидение… Специально! ДЛЯ МЕНЯ!!! Гера тут же вырос в моих глазах. Стало понятно, отчего так быстро сбежал, почему не дожидался. Но вдруг совсем другие мысли завертелись в моей голове.

Сесть с ним означает показать, что мы ВМЕСТЕ… Означает, сделать ВЫБОР! А я хочу??? Но не сесть — это отказать. А вдруг он больше не подойдет? Будет ухаживать за другой? Не-е-е-е-е-е-е-ет! Это я точно не хочу! Чтобы Гера с тем же чувством смотрел на кого-то еще?

Я быстро протиснулась между его коленями и спинкой кресла, уселась и замерла. Он тоже замер, молчал и не двигался.

Ну? И что теперь делать? А ведь он не просто так меня пригласил. Не из-за вежливости. ОН ХОЧЕТ БЫТЬ МОИМ ПАРНЕМ!

МОИМ ПАРНЕМ?

Я глянула в сторону Геры, стараясь понять, как будет выглядеть мой парень. Да кто он вообще такой?

Но увидела только серую футболку, потому что дальше моя голова поворачиваться ОТКАЗЫВАЛАСЬ!

Он будет моим парнем? Моим первым парнем?

Я ощутила четкое желание спрятаться, чтобы нас никто-никто не видел. Благо спинки высокие, был шанс, что нас не заметят.

Мы просто молча доедем, а потом выйдем, и все будет как прежде. Мы всего лишь рядом сидим, это же не значит, что он мой парень?

Я обернулась проверить, не заметил ли кто нас, когда протискивалась. Это был единственный момент, когда меня могло быть видно. Но заметила Наташку, она кого-то высматривала, находясь в самом конце автобуса вместе с Юлькой и Иркой, и даже встала, чтобы кого-то найти.

Кого найти? МЕНЯ!

Я тут же отвернулась и сползла ниже в кресле. Начали мучить сомнения. Я не хотела, чтобы меня видели с Герой, но Наташка меня искала! Можно просто молча доехать, типа не видела. Но она стала меня звать и довольно громко.

— Я нашла себе место! — приподнялась я в кресле и крикнула ей назад, подчеркивая, будто САМА нашла, а вовсе не Гера.

Наташка заметила меня, посмотрела на Геру рядом и… ее лицо отразило крайнее удивление.

Ну, все! Теперь скрываться нечего! Разворачиваясь обратно, я окинула взглядом автобус: девчонки сидели с девчонками, парни с парнями, и только мы с Герой — ВМЕСТЕ! Как будто мы уже… ПАРА!

Да я его второй день знаю!

— Эй! Давай быстрее! — услышала голос Громова.

Он сидел… ПРЯМО передо мной!

Только ты не оборачивайся. Сиди на месте, не двигайся! Ты вообще не должен видеть меня с Герой! Но Громов как раз прислонился спиной к окну и, обзывая рэпером рядом сидящего Никиту, конечно же, глянул в мою сторону.

Что за хрень! Но если некуда деться, смотри прямо. Я нагло вскинула глаза на Громова, а он, будто готовый, ответил тем же.

Он ЗНАЕТ, на КОГО смотрит? Я всегда считала, что Громов не замечал меня в ШОДе. Он… знает МЕНЯ?

Громов смотрел на меня закрыто и так сосредоточенно, словно это не он за секунду до этого увлеченно что-то выкрикивал. Его лицо не выражало эмоций, но все же из-под этой маски просачивался вопрос: почему я сижу с парнем? Это случайно?

— А по нам заметно, что мы вместе? — так же молча спрашивала я у него. — Мы ведь не разговариваем и не смотрим друг на друга.

Громов подчеркнуто равнодушно отвел от меня глаза, затем нагло оглядел наши с Герой подлокотники, спинки кресел, будто в них что-то важное, глянул дальше, в конец автобуса, и наконец отвернулся. Меня удивило, что Громов не взглянул на Геру, он интересовался только МОИМИ чувствами.

Вот это да! Всем известный Громов и вдруг интересуется МНОЙ?

Но когда Громов отвернулся, я почувствовала скуку. И зачем сюда села? Я не желала видеть Геру, он мне не нравился.

Автобус поехал, в салоне выключили свет.

— Темнота — друг молодежи! — по салону пронеслись одобрительные возгласы.

Я удивилась, чего они так радуются, единственные, кому темнота была на руку, это мы с Герой. Но мы даже не разговаривали.

— Рома! — крикнул Гера громким шепотом в проход, при этом перевесился через подлокотник, полностью отвернувшись от меня, голос его показался неприятным.

— Рома! — позвал Гера еще раз.

Рома сидел в самом начале, он не мог слышать.

Успокойся и сядь! Мысленно сказала я Гере, но тот упорно продолжал. Он не нравился мне всё больше и больше. Наконец-то Рома откликнулся.

— Ром. Передай газировку! — попросил Гера.

И это всё, что тебе нужно?

Рома, конечно, снова не расслышал. Гера начал повторять, показывать руками, передавать просьбу по рядам, в общем, увлекся. Напряжение его спало, он выглядел довольным, контролировал перемещение бутылки, смеялся, возмущался, когда из нее хотели отпить, и… раздражал меня.

Я отвернулась к окну. Занимаешься? Занимайся. Я не буду обращать на тебя внимание!

А за окном ничего не видно, только дорога подсвечивалась фарами, да что-то большое чернело вдали. Я почувствовала себя одинокой.

* * *

Моей любимой книгой была «Сто лет одиночества» Маркеса. Когда я жила на даче, то читала ее второй раз. Мне нравилось, что одно и то же имя там повторялось из поколения в поколение. Аурелиано Буэндиа.

Саша когда-то хвастался, что он четвертый Александр Александрович, а это означало, что Сашу, его отца, деда, прадеда и прапрадеда звали одинаково. В «Сто лет одиночества», правда, все заканчивалось всеобщим вырождением на последнем, пятом, Аурелиано Буэндиа.

* * *

— Будешь? — Гера обратился ко мне и протянул газировку, я взяла, отпила и вернула.

— Спасибо.

* * *

На даче со мной жила кошка. Она ходила по пятам и мурлыкала.

— У тебя никаких дел нет? — спрашивала я ее. — Ну, мышей там половить или с котами повстречаться? Можно подумать, ты здесь ради еды. Но я редко тебя кормлю! Ты съедаешь, но не уходишь. Какой тебе, скажи, интерес в гулянии со мной по дороге?

Кошка терлась о ноги.

— Нормальные кошки с людьми не гуляют. Им просто лень этим заниматься. А тебе-то какой интерес?

* * *

И ты сердцем моим словно листьями теми играешь…

В автобусе включили музыку, и меня словно пронзило. Показалось, что слова песни как-то странно подходили к Гере: «Я боюсь твоих губ, для меня они словно погибель». Я вдруг почувствовала сильное возбуждение, мы в темноте и можем делать все, что угодно, нас никто не услышит из-за музыки и не увидит из-за спинок кресел.

Эти песни просто кошмар! Я стала ощущать, что мне хочется прикоснуться к Гере. Наши руки лежали рядом на подлокотниках, я посмотрела на них, а воображение начало рисовать уже ТАКИЕ картины!

Гера не двигался, казалось, он вообще прирос к креслу и превратился в камень.

Если ЭТО чувствуя я! То что же чувствует ОН?

И вдруг он своим плечом коснулся моего.

Стало приятно. Я не отстранялась, хотелось больше. И с каждым толчком автобуса наши предплечья соединялись. Медленно. В итоге, мы плотно прижимались друг к другу всей поверхностью руки от плеча до локтя, но при этом делали вид, что всё произошло случайно.

А вдруг, это я? Я первая коснулась? Мне хотелось, чтобы инициатива исходила от него, и при первой встряске я отодвинула руку.

Гера не придвинулся сразу, а подождал другого толчка и соединил нас в прежнее положение. Я снова слегка отстранилась, он снова подвинулся. Моя рука находилась уже на самом краю подлокотника, и нужно было или убирать ее совсем или оставлять на месте. Я не убрала. Всю оставшуюся дорогу мы так и ехали, не глядя друг на друга, не разговаривая, не шевелясь, но прижимаясь друг к другу с какой-то необъяснимой страстью.

Автобус куда-то повернул, проколесил по дорожкам и остановился. Я стала искать свой рюкзак, Герка наклонился за пакетом, и мы разомкнулись. Я тут же почувствовала, что хочу сейчас же от Геры избавиться. Мы встали, он остановил для меня напор людей, тоже желающих выйти, я проскочила и постаралась оторваться, поместив кого-то между нами, но Гера четко следовал за мной. Спустилась из автобуса, попыталась скрыться в толпе, но он нашел меня и там. Он встал рядом и далеко не так, как на перроне. Теперь, кто бы на нас ни взглянул, понял, что мы ВМЕСТЕ!

— Где ты оставила свою сумку? — спросил Гера.

— Где-то… — ответила я тихо. — В середине…

Он усмехнулся, и это меня задело. Его усмешка звучала так, что все девчонки дуры, не помнят, куда кладут свои вещи. И если до этого я сомневалась, стоит ли сбегать, теперь утвердилась.

Выгрузили багаж, толпа ринулась, ряды смешались, я нырнула в самую гущу, обошла одного, другого, спряталась за третьим и через некоторое время поняла, что Гера за мной не идет. Воспряла духом и деловито кого-то спросила:

— А где сумки, которые лежали в середине? — голос мой уже не был тихим.

— Вон туда выгрузили! — мне показали за автобус, и я обрадовалась, что Гера там не найдет.

Я улыбнулась, и впервые с момента выхода из поезда ощутила собственную силу. Независимость! Ни от девчонок, ни от парней.

* * *

Я мечтала о Саше и, когда пришло зачисление в ШОД, еще с большей силой стала представлять прогулки с ним по осеннему городу. Почему-то рисовалась аллея с опавшими листьями, пар изо рта и легкий мороз. Красивые листья, кленовые. Мы идем и пинаем их ногами. Эти образы были так приятны, что я представляла картину вновь и вновь.

* * *

Сумка обнаружилась быстро.

— Куда теперь идти? — обратилась к какой-то девчонке.

— К корпусу сказали. Вон, по той дорожке!

Но, чтобы добраться до той дорожки, нужно пройти достаточно много на открытом пространстве, где Гера, конечно же, меня найдет! Оставалось надеяться, что он уже у корпуса. Я подняла сумку на плечо и почувствовала себя мишенью.

Старалась идти как можно быстрее, не оглядываться, впереди уже виднелись спасительные деревья, в тени которых можно скрыться, но… услышала:

— Давай помогу.

Черт!

— Не стоит, — ответила Гере холодно, в надежде, что уйдет.

— Давай, — повторил он и усмехнулся.

Блин. Ты все равно не отстанешь! Тогда хоть сумку неси!

Я поставила сумку на землю, а Гера подхватил ее свободной рукой. Далее я шла как на эшафот, понимая, что сейчас все нас заметят и отделаться от того, что мы пара, будет уже невозможно.

Показалось здание. Душа ушла в пятки. Но, подойдя поближе, я заметила только нескольких девчонок. Успокоившись, что свидетелей немного, остановилась около них, повернулась к Гере и неопределенно подняла на него глаза.

— Куда поставить? — спросил он и взглянул на меня, но странно, будто хотел чем-то заслониться.

— Здесь… — указала я место перед собой.

Опустив сумку, Гера быстро развернулся и исчез. Я подошла к девчонкам и скромно опустила голову. Тут до меня дошло, что они завидовали. Никто им не помогал, а мне прямо до корпуса донесли сумку.

Эх, может, плохо, что свидетелей мало… Почти никто и не видел…

Когда все девчонки собрались, руководитель-женщина объявила:

— Мы приехали на день раньше, поэтому наш корпус еще не готов. Эту ночь проведем в другом месте. Нам выделили комнату для девочек и для мальчиков. Пойдемте!

На этот раз я приготовилась занять себе лучшее место и не зевать. Но не только я. Мы оравой влетели в комнату, Юлька, Наташка и Ирка заняли кровати у стены, а мне досталось место рядом с Машкой. Такому соседству я не очень обрадовалась, но куда деться.

Комната оказалось большой и пустой, словно казарма. Стены с масляной краской до половины, железные койки и байковые одеяла. А главное! Стульчики из детсада. Все это вызвало во мне стойкое чувство стыда, и не только во мне.

— Куда нас привезли? — пошли недовольства.

— Черте что? Они хотят, чтобы мы ВСЕ спали в одной комнате?

— Я отказываюсь здесь спать! Пусть ищут другой корпус! Это не моя вина, что мы приехали раньше!

Громче всех выступали Юлька-аристократка и Машка. Раздражение набирало обороты.

— Надо сходить к руководителю! Пусть меняют помещение!

— Надо сходить! Надо сходить! — но выступающие девчонки никак не могли решить, кому это поручить.

Уж точно не мне. Я, конечно, для солидарности делала недовольное лицо, но меня и с места бы никто не сдвинул.

— Надо! Надо!

Пару раз открывалась уже дверь, но затем закрывалась в нерешительности. Звучали обвинения с адрес большинства, что нельзя оставлять это дело просто так. В итоге, Машка решилась:

— Я пойду! Я не собираюсь оставаться в этом сарае! Лучше буду спать под открытым небом!

И эта перспектива мне понравилась! Ночь! Под открытым небом! Я знала, КТО очень быстро окажется рядом.

Машка вышла, но через пять минут вернулась.

— Ну? Что? — обступили ее девчонки.

— Да ничего. Сказали, уже поздно что-то решать! Говорила же, нужно всем идти!!!

— Я всё равно не собираюсь здесь ночевать! — заявила Юлька.

— Это же клоповник какой-то! — вторила ей Наташка

— Вы как хотите, но я в этой комнате не останусь! — Ирочка тоже выражала свое мнение.

— Нужно просто всем вместе устроить бунт. Но именно всем! — предложила Машка.

Ради ночи я готова пойти и на бунт.

— Именно так и нужно сделать! — поддержали девчонки.

Они еще долго кричали, но на пороге появился сам Владимир Николаевич.

— Мы здесь не останемся! — это вызвало новую волну протеста. — Верните нас обратно! Мы будем спать на улице!

— Девочки! Уже поздно, ночью никто не поменяет нам помещение. Давайте сегодня поспим здесь, а завтра обсудим, — Владимир Николаевич объяснял все спокойно.

— Везите нас назад! Нам здесь не нравится!

— Билеты у нас только на определенное число, поменять их не получится.

— А нас не волнует! Мы хотим нормальных условий!

— Вы устали, перенервничали. Вам здесь обязательно понравится.

Я поражалась его выдержке. Моя мама давно бы уже дала всем по мозгам. Как треснула бы указкой по стенке, все бы и успокоились…

— Мы объявляем бунт!!! — заявила Машка

— Давайте соберемся в холле и обсудим, — Владимир Николаевич был абсолютно невозмутим. — Мальчики тоже должны участвовать.

А он умный… Мальчики…

— Как хотите, но мы от своего не отступим!

Мы все направилась в холл, а я не представляла, как девчонки с тем же напором смогут выступать при парнях.

Холл оказался большой комнатой с серым ковролином и с теми же детсадовскими стульчиками по периметру. Я представила на них парней. Ладно, мы девчонки. А они-то по 180 и выше.

Парни молча вышли из своей половины и встали поодаль. Антон, Рома, Гера, остальные за ними.

Антон с отрешенным видом стал слушать девчачьи визги, показывая, что терпеливо ждет окончания спектакля. Рома невозмутимо принимал все, что бы ни происходило, а Гера испытывал совершенно другие желания. Он вообще не интересовался происходящим. Я случайно встретилась с ним взглядом и почувствовала пульс в области легких.

— Мы будем ночевать здесь, пока нас не переселят! Мы будем ночевать в холле! — кричала Юлька.

И я уже нарисовала картину: все спят вповалку…ночь… темно… Гера окажется рядом со мной. И что делать? Мы явно не будем спать…

Я чуть отступила назад, понимая, что сейчас он следит за каждым моим шагом. Требования, истерики, визги, крики, одни и те же увещевания Владимира Николаевича вдруг стали фоном для меня, и на этом фоне я смотрелась как нельзя лучше. Юлька плакала, ее глаза некрасиво покраснели. Наташка выкрикивала требования голосом, который из капризного стал омерзительным. Даже Ирочку перекосило, она потеряла свою симпатичность. Быть спокойной среди обезображенных истеричек!!! Что может быть лучше?!

Я сделала еще шаг назад и села на стульчик. То и дело поднимала на Геру глаза, но смотрела не в лицо, а просто, рассеянно, на тело. Поморщилась от визгливого выкрика.

— Ты чувствуешь? — спросила его мысленно.

— Чувствуешь, — ответила за него. — Ты должен это чувствовать. И ты будешь помнить меня всю жизнь. Постоянно.

Гера казался растерянным, хотя я видела только его темный силуэт на фоне желтых электрических лампочек.

— Ты будешь помнить меня всегда, — продолжила ему внушать. — Всю жизнь.

Девчонки своего не добились. Они сдались. Сначала на их лицах проступила усталость, а потом желание просто пойти спать.

 

Глава 4

Я проснулась и, лежа в кровати, смотрела в потолок. «Подъем» еще не скомандовали, было время подумать, но воспоминания о вчерашнем вызывали стыд.

Ну, с чего ты взяла, что Гера обязательно должен тебя запомнить? Причем не как-нибудь, а НАВСЕГДА! Ну, посмотрел на тебя в поезде, ну, место в автобусе занял…. И все! И сразу любовь до гроба! Что за бред?

— Девочки! Просыпайтесь!

Я вскочила с постели, чтобы почистить зубы, пока другие не опомнились, но и там, глядя в зеркало, продолжала себя убеждать.

Ты Гере просто нравишься. НРА-ВИШЬ-СЯ! И в этом нет ничего особенного!

В поезде так надоело чувствовать себя серой мышью рядом с блондинками, что по возвращении в комнату я надела самый потрясающий наряд, который у меня только был! Может, тоже не лыком шита! И вышла так в холл. Да еще на каблуках. Модных!

Вышла и поняла, что переборщила. Все девчонки, которые находились в холле, были просто в шортах, в полосатых майках, невзрачных футболках, и только я в каком-то безумно коротком сарафане и кофточке, завязанной под грудью, чтобы оголить живот. Я поскорее натянула выражение скромности, чтобы уравновесить эту картину.

Геры еще не было, блондинок тоже, зато Антон, вытянувшись во весь рост, лежал на полу и с отрешенным видом смотрел в потолок. Я ждала, когда он подаст признаки жизни и поздоровается со мной, но он демонстрировал отчужденность, а может, не хотел ни с кем разговаривать. Я прошла в холл и села в двух метрах от него. Нет, не потому, что мне так хотелось быть рядом с Антоном, просто другого места не было. Центр холла занимали девчонки и какие-то парни, они сидели в кругу и играли в карты. Но Антон, конечно же, связал причину моего действия только с собой.

А прикинь, нет!

Я ждала Геру и, последовав примеру Антона, тоже легла на пол, но, в отличие от него, не на спину, а на живот, подставив руки под подбородок.

Интересно, я его узнаю по ногам?

Гадала я, потому что из такого положения были видны только ноги входящих и выходящих, причем до колен. Я даже удивилась, сколько есть различий в ногах: крепкие, худые, длинные, короткие, в сланцах, в сандалиях. И когда темные шлепки на тонких щиколотках уперто остановились в проходе, я сразу догадалась, кому они принадлежали. Индивидуальность заметна по любым частям тела. Шлепки прошли…

Сейчас ты, конечно, отправишься подальше!

Не ожидала от Геры ничего хорошего, но шлепки решительно направились в мою сторону, и через секунду Гера уже лежал рядом со мной.

Даже так!!!

Но я не показала удивления и не взглянула на него. Здесь все места свободны, в отличие от Антона, я не замечаю и очевидного!

Гера не поздоровался со мной, и я с ним тоже. Да и зачем нужны все эти приветы и следующие за ними разговоры? О чем бы мы говорили? О погоде?

— Как тебе погода? — вежливо поинтересовался бы Гера.

— Замечательно, — ответила бы ему тоном прилежной девочки. — Тепло. Мне нравится.

— А лагерь?

— Ой, ты знаешь, хотелось бы и получше…

Что за хрень?

Гера стал двигаться ко мне. Сначала еще под предлогом устроиться поудобнее, а затем уже внаглую. Каждый раз, когда расстояние между нами сокращалось, я внимательно осматривала это, но затем отворачивалась и невозмутимо продолжала наблюдать за игрой. Меня интересовало, заметно ли со стороны, что мы ВМЕСТЕ, причем не просто вместе по обоюдному согласию, а КТО-ТО хочет быть со мной. А если заметно, то сколько секунд требуется, чтобы это понять? Гера сократил дистанцию до десяти сантиметров и остановился. Причем дальше лежал так, будто не имеет ко мне ни какого отношения и тут просто так находится.

Это возмущало! Через несколько минут его неподвижного состояния я подтянулась на локтях и сдвинулась на полметра вперед, якобы посмотреть игру поближе. Гера тут же без промедления, как телохранитель, продвинулся за мной и оказался точно на таком же расстоянии, как до этого.

Значит, не просто так лежишь? Я улыбнулась, но Гера глядел куда-то в другое место.

Он чуть развернулся ко мне и рассматривал что-то с довольным видом, причем его глаза неуверенно топтались в районе моей шеи, потом ныряли вниз и быстренько поднимались, но не на прежнее место, а куда-то вкривь и вкось.

Что ты там разглядываешь? Там ничего не видно. Я же в лифчике!

— Ребята! Сейчас мы организованно идем в столовую, — объявил Владимир Николаевич, я тут же поднялась и направилась к выходу, не посмотрев на Геру. Вплоть до столовой ощущала его взгляд.

Я искала своих блондинок, но глазами вдруг натолкнулась на Галю, ту девчонку с боковушки. Ожидала от нее все, что угодно: обиды, презрения, даже демонстративного разворота, но Галя улыбнулась. Я ей тоже, опустила глаза. Все же больше хотелось быть с блондинками, чем с ней. Блондинки же в столовой осуждали всё, что попадалось под руку, выдавая аристократическое «фи». Глядя на это, я старалась есть как можно культурней, не класть локти на стол, не крошить и, не дай бог, на себя что-нибудь не капнуть. Наташка капризно ворчала, Юлька кривила лицо, а Ирочка улыбалась во все зубы, чувствуя близкое присутствие мальчиков. Я снова ощущала себя недоделанной, второсортной и блеклой.

Ждать их не было смысла, закончив завтрак, я вернулась в корпус, а затем вышла к спортивной площадке, где, как нам сказали, будет место сбора отряда.

Подходя туда, заметила сидящих на корточках Громова и Никиту. Путь лежал мимо них. Что делать, прошла! Они проводили меня глазами, Никита нагло, а Громов без эмоций. Совсем без них.

Все собрались, и Владимир Николаевич стал объяснять порядки.

— В нашем лагере три корпуса. Сейчас мы живем в третьем, но через день нас переведут в первый, нужно только немного потерпеть. Сейчас в нашем корпусе сломаны туалеты, они есть на улице, совсем рядом. Около лагеря есть залив, вы, наверное, его уже видели, но купаться там запрещено. Там камни, можно поскользнуться и разбить голову. На море мы будем ходить организованно. Без сопровождения взрослых территорию лагеря покидать нельзя.

Без сопровождения взрослых? Антон и Рома вообще-то уже студенты.

— Если кому-то нужно на рынок, на почту или в обменный пункт, то пойдем туда организованно, всем отрядом. Занятия будут проводиться в тихий час. Один день физика, другой математика. Никого заставлять не будем, но остальным в это время обязательно находиться в корпусе.

— И что, даже на лавочке нельзя? — недовольно спросил кто-то из девчонок.

— И даже на лавочке нельзя.

Дальше я не слушала. Купаться в заливе, выходить за территорию — для меня это что-то из области фантастики. Правила я не нарушала.

— В одиннадцать отбой! После отбоя нахождение вне корпуса запрещено.

Запрещено, запрещено, запрещено! Пребывание в лагере уже не казалось таким радужным. Время расписано до минуты, всё на виду, всё с отрядом. Никакого личного времени! Какие тут мальчики?

* * *

Если в моем девятом классе на двадцать одну девчонку было хотя бы семь парней, в десятом стало еще хуже.

— У нас не два мальчика, а полтора, — говорили новые одноклассницы.

— Как это?

— Один — 0,6, другой — 0,9. Один слишком мелкий, другой уродливый.

Многие парни, в том числе и Паша, ушли в училище. Только в начале осени я видела Пашу в школе. Он стоял у окна и ощущал себя гостем. Не было в нем больше ни цинизма, ни самоуверенности.

Я не собиралась к нему подходить, наоборот, старалась прошмыгнуть по вестибюлю как можно быстрее и незаметней, но раз… и столкнулась прямо с ним. От неожиданности мы взглянули друг на друга, его лицо отразило испуг, а что мое, не поняла. Я тут же отвела глаза, сделала вид, что ищу кого-то другого. И… всё.

Паша изменился, стал спокойным и печальным. Весь следующий урок у меня щемило в груди:

— Отчего? — спрашивала себя. — Разве у него не всё хорошо?

У него была девушка, но доходили слухи, что это не его выбор. Она наезжала на любую, которая приближалась к нему ближе, чем на метр, и грозилась избить даже его, если он решит ее бросить. Не сама, с помощью друзей. Слухи. Но по внешнему виду Паши, по его обреченности, в них я начинала верить.

Но не от этого щемило в груди. Внутри у него что-то сломалось. Да так, что в жизни больше не осталось радости. Печаль пронизывала все его движения, печаль настолько огромная, что становилось понятно: она в нем ДАВНО. И какого бы мнения я ни была о его уме и характере, душа у него была! И ей было больно.

* * *

— Теперь идем на пляж! Строимся!

Я шла за соседками, они снова держались обособленно, косо посматривали в сторону остальных, а я опять чувствовала себя бесплатным приложением. Они втроем шли в ряд, а мне, четвертой, оставалось плестись сзади.

Море уже виднелось вдали голубой полосой, но я специально смотрела только себе под ноги, хотела объять его потом полностью и всецело. Ведь я же первый раз видела Море!

Начался песок, каблуки, которые я почему-то не подумала переодеть, сразу в нем тонули, идти невозможно. Пока снимала босоножки, в двух сторон меня начали обгонять, я торопилась, разулась и чуть не взвыла от боли. Песок оказался таким горячим, что терпеть невозможно! Я впрыгнула в ближайшую тень от навеса, стараясь не концентрироваться на том, что выгляжу глупо.

Меня обогнал уже весь отряд, обступил Владимира Николаевича, остановившись прямо на солнцепеке. Конечно! Они же в обуви!

Превозмогая боль, но ничем не выдавая это на лице, я добежала до отряда и встала в чью-то тень.

— Сначала пойдут купаться девочки! — Владимир Николаевич давал указания. — Затем мальчики!

— У-у-у… — отряд разочаровывался.

Я тоже. В чем кайф?

— Не волнуйтесь! — Владимир Николаевич поспешил нас успокоить. — После дискотеки увидим, кто с кем будет купаться.

И тут показалось, что он не просто так это сказал. Вообще прямо намекнул на нас с Герой! Я сделала вид, что здесь ни при чем.

С мальчиками я купалась в озере только один раз. Ну, как купалась? Ближе, чем на три метра они ко мне не подплывали. После выпускного у нас был поход, но под присмотром мамы в качестве классного руководителя. Паша приставал к девчонкам, брызгался, пугал, топил. В один момент мне стало скучно, и я нагло выплыла прямо перед ним.

Паша спокойно разглядывал меня секунд пять. Я удивлялась, как это у него получается?

— Кто это? — спросил он в итоге абсолютно расслабленно.

Я улыбнулась. Он так изменился в лице! Сначала появилось сомнение (она ли это?), потом неуверенность (всё же она?), затем осознание (я СТОЛЬКО времени на нее смотрел?), и в конце концов паника (и до сих она это ВИДИТ!). Паша изо всех сил ударил рукой по воде и окатил меня целым фонтаном! Когда я смогла открыть глаза, рядом никого уже не было.

С тех пор интересовал только один вопрос: почему Паша меня не узнал? И самый пугающий на него ответ: наверное, я была… некрасивой!

— Девочки, пожалуйста, постройтесь. Мы вас пересчитаем!

Некрасивой! Что за ерунда! Я небрежно уронила босоножки на песок, скинула одну лямку сарафана, другую, и он упал в свободном полете к моим ногам. Если бы это видел Саша, то сказал бы: в области стриптиза я делаю успехи.

И тут пришла пора увидеть МОРЕ! Я обернулась, приготовившись запоминать, чувствовать, испытывать… И не ощутила НИ-ЧЕ-ГО! Море оказалось желтоватой водой, легонько набегающей на берег и затем так же тихо от него уходящей. Никаких тебе синих хребтов, белой бахромы, грозных волн и бурной пены! Я подошла к нему, и первое прикосновение к «частице мирового океана» так же не принесло наслаждения, в ступни больно впился ракушечник. Преодолев и это, медленно вошла по пояс, тело закачалось, я вздохнула и поплыла. Перевернулась, полежала на спине, посмотрела в небо, попробовала воду на вкус, развернулась, встала на ноги и осмотрелась кругом. Моря с меня было достаточно!

* * *

В новом классе мне придумали прозвище. Рихуль. Это сокращенно, а если длинно, то «милая девочка Рихуль». Валька, новая одноклассница, долго извращала мою фамилию, коверкая ее и так, и эдак, поэтому я ходила то Хурелью, то Хирулью, но в конце концов осталась Рихулью.

А первая оценка, которую получила по алгебре в новом классе, была «три».

— У тебя тройка, — вечером сообщила мама, будто я не знала. Она уже успела расспросить математичку, и та, конечно, поделилась радостью, что я недалеко ушла от старшей сестры. Математичка — лучший учитель школы — была уверена, никто не может переплюнуть ее лучших учеников.

— Не только у меня, — ответила я маме. — Почти у всех.

— При чем тут ВСЕ!.. Тройка у тебя, — и я знала заранее все, что она дальше скажет: у нас нет денег, и, в отличие от Сашечки, платно учить в институте меня никто не собирается. Он может получать тройки, потому что его всё равно «поступят».

* * *

Мы вышли на берег, а парни с оглушительным криком промчались мимо. Я даже не посмотрела в их сторону. Нетрудно догадаться, что сейчас каждый из них начнет выделываться. Вот уж зрелище! Сидела на полотенце, смотрела, как капли, стекающие с волос, падают и впитываются в махровую ткань, слушала звуки пляжа и балдела под теплыми лучами солнца.

— Когда ребята искупаются, мы все пойдем обратно! — опять обломал кайф Владимир Николаевич. Девчонки завыли. — Иначе вы обгорите!

Хотя какой толк от моря, если купаться раздельно? Там, в лагере, среди столовых, корпусов, скамеек можно встречаться, улыбаться, сталкиваться глазами. Я глянула в сторону моря, но увидела лишь дюжину одинаковых голов.

Мы уже оделись, когда мокрые и тяжело дышащие ребята вылезли на берег. Я поискала глазами Геру, но быстро оставила эту затею, опустив глаза в песок. Смотреть на голых парней — это жутко неудобно! Но чьи-то ноги обошли нескольких человек и остановился прямо напротив меня. Я подняла глаза и узнала Геру. Он стоял, уверенно расставив ноги, в черно-красных плавках, одновременно чего-то стеснялся и что-то демонстрировал. Его тело показалось мне таким большим и чересчур голым, что, не найдя другого места, я уткнулась в единственную прикрытую часть его тела. И до меня не сразу дошло:

Боже! Куда я смотрю!

Смутилась, отвернулась и, спрятавшись в толпу девчонок, до самого конца пляжа не поднимала глаза.

Мы шли в толпе, и девчонки, и парни, все вместе. Я вдруг почувствовала, как это круто иди босиком, ощущать горячие лучи солнца, порывы ветра, щуриться и представлять, что Гера идет сзади и разглядывает, как мои мокрые волосы, словно черные змеи, струятся, набухают и сочатся по спине сладким ядом.

Ах, да, по сочинению я была лучшей в классе.

* * *

— Нина Петровна спрашивает, как я тебя научила, — мама радовалась, что ее подруга и моя новая учительница в одном лице, заметила, что мой уровень намного выше, чем других учеников.

— По телефону, — ответила маме, потому что с детства я только и слышала их разговоры «как обучить школьников писать сочинения».

Но на самом деле не знала. Я писала от себя, потому что лень перерывать кучу книг, прочитывать рецензии и собирать что-то непонятное из разрозненных цитат. А Нина Петровна еще любила сотрясать на уроке сборник сочинений и угрожать тем, что узнает оттуда каждую фразу. Я туда и не заглядывала.

* * *

Гера подбежал ко мне и пошел рядом. Стало еще приятней. Так захотелось, чтобы девчонки отметили: САМ подбежал! Но я лишь слегка повернула голову в его сторону.

Он не оделся, шел в одних плавках, держал вещи на левом плече и снова стеснял меня своей наготой. Вода, стекая по его ногам, оставляла слипшимися темные волоски. Мальчики всегда были для меня категорией абстрактной, я смотрела им только в лица, а тут понимала, что Гера категорию мальчиков уже покидал.

Он что-то меня спрашивал, я отвечала рассеянно. У меня складывалось впечатление, что впервые произношу слова и не совсем уверена в их значении, вместо того, чтобы понимать смысл, я пробовала их на вкус. Я старалась внимательно осматривать дорогу, обходить острые камни и хотя бы внешне выглядеть нормальной.

У ворот Гера галантно пропустил меня вперед.

— Мы пойдем в душ! — сообщила Ирочка, когда я вошла в комнату. — Ты с нами?

Ни в какой душ идти не хотелось, но отказаться — значит заработать их осуждение. Прямо в купальниках мы вышли из корпуса, у входа на качелях сидели Громов и Никита.

— Вау! — тут же выпалил Громов то ли от восхищения, то ли от наглости.

Девчонки сделали вид, что не обратили на это внимание и в гордом молчании продефилировали мимо. Я тоже, но про себя отметила, что восклицание Громова относилось далеко не к одним блондинкам. Как только он остался позади, я не удержалась и улыбнулась.

— Я первая! — мы еще не успели подойти к душу, как Ирочка выкрикнула.

— Вторая! — следом Юлька.

— Третья! — закончила Наташка, я промолчала.

В душе оказалось только две кабинки. Сначала я ждала с Наташкой и держала вещи Ирочки, потом стояла с Ирочкой и держала вещи Наташки. А когда, наконец-то, Юлька-аристократка соизволила домыть свое изнеженное тело и выйти, она взяла под руку Ирочку и отправилась с ней в корпус.

Охренеть!

— Ты скоро? — буквально через минуту, как только я зашла в кабинку, спросила Наташка.

В отличие от вас, как метеор.

Но я хотя бы радовалась, что она соизволила меня подождать.

— Да, скоро.

В их компании я чувствовала себя отвратительно. Но куда деться? Слава богу, качели, на которые мы уселись после душа, оказались настолько большими, что вместили нас вчетвером. А то я представила, что снова буду стоять, как неприкаянная, рядом с блондинками.

Громова не было, Геры тоже, зато на соседних качелях сидел Грин. Я так и не решилась подойти к нему в поезде, но ходить дальше в лагере и делать вид, что незнакома, как-то глупо.

— Володя, ты что, меня не помнишь? — я встала с качелей и подошла к нему. Грин сидел рядом с другими пацанами, но те были не особо привлекательные, я на них не смотрела.

— Помню, — кивнул Грин.

— А чего не признавался?

— Да, не знаю, — пожал плечами.

— Ладно, тебе от Любы привет! — и тут Грин воспрянул! Прям-таки расправил плечи и еле удержался, чтобы не оглянуться по сторонам. Ведь ему ДЕВЧОНКА передала привет! Это должны слышать ВСЕ!

Люба — это моя подружка из нового класса. На олимпиаде, куда мы ездили вместе, она напала на Грина, а однажды даже заснула у него на плече.

* * *

А по математике я быстро подтянулась. Пошел новый материл, и в глазах учителя постепенно доросла до уровня ее средних учеников, потом сильных, а затем и самых-самых.

В новом классе никто сначала не считал меня умной, пока однажды перед алгеброй около Валькиной парты не собрался целый консилиум. В домашнем задании был пример, который почему-то никто не решил. А я и не пробовала… посмотрела, что легкий, и закрыла учебник. Девчонок собиралось все больше и больше.

— Это настолько трудно! — возмущалась одна.

— Давайте заявим об этом! — требовала другая. — Это никому не решить!

— Эй! — Валька ткнула меня в плечо. — А ты что думаешь?

— Я даже не видела, — ответила честно и притянула к себе Валькину тетрадь.

— Ручку! — ответила буквально через пять секунд и выставила ладонь. Валька с подозрением посмотрела на меня, но ручку подала. — Кажется так…

Она развернула тетрадь:

— Рихуль, ты умная что ли?

Ах! Как это было приятно! Но потом пришла Люба и пожала плечами:

— Там нет ничего трудного…

Примерно с того момента мы с Любой и стали подругами.

* * *

Отряд сновал туда-сюда, у всех лица озабоченные. Девчонки вывешивали полотенца, смывали с ног песок, суетились, а парни куда-то бегали с о-о-о-очень важным видом. Куда — загадка. Мы все находились в одинаковых условиях, только у них дела были, а у меня нет. Скучновато. Показался Антон. Я обрадовалась, что, может, он подойдет к нам, поболтает. Но Антон взбежал по ступенькам и скрылся в корпусе. Потом мимо нас прошла Галя.

— Такая толстая, — прокомментировала Наташка.

Я пожелала, чтобы Галя этого не слышала. Стало обидно за нее! Потом появился Гера.

Может, ты останешься подольше?

Но Гера деловито прошел, даже не взглянув в нашу сторону.

Стало еще скучнее. Я смирилась, что нескоро его увижу, а Гера снова вышел на крыльцо.

Может, сейчас останешься?

С надеждой взглянула, но Гера быстрым шагом направился прочь.

Понятно, заходил что-то взять и теперь долго не появится. Эх… В этом лагере совершенно нечем заняться.

Но через пару минут Гера вернулся!!! Взбежал на крыльцо с серьезным видом.

Не понимаю, а у тебя какие могут быть дела? Его спина скрылась в корпусе.

Когда минут через пять я снова подняла глаза, обнаружила его на крыльце.

А ты случайно не ради меня здесь бегаешь?

Гера опять куда-то ушел, а когда вскоре вернулся, я уже не могла не улыбаться.

— Пойдемте кто-нибудь со мной в корпус, — попросила Юлька.

— Да, лениво. Сходи сама, — ответила ей Ирочка.

— Ну, пойдемте, — в голосе Юльки промелькнуло беспокойство.

— Не хочется, правда.

Но Юлька-то уже встала! СТЫДНО заново садится обратно, а идти одной… СТРАШНО!

— Я обижусь, — предупредила она, и, видимо, ее обида не сулила ничего хорошего, раз Ирочка со вздохом согласилась:

— Ладно. Тут надоело уже.

— Ты пойдешь? — вставая с качелей, оглянулась на меня Наташка.

— Нет.

Когда они ушли, я вдохнула как можно больше воздуха и почувствовала себя свободной: «В одиночестве нет ничего плохого, зря его так боится Юлька. Даже наоборот!» Мне хотелось просто сидеть и бездумно рассматривать плакучие ивы, как их шевелит ветер, как солнце пробивается сквозь листву. На крыльцо с деловым видом снова вышел Гера.

— И куда ты отправишься на этот раз? — спросила его мысленно.

Гера сбежал со ступенек и… направился в МОЮ сторону.

— Что бы это значило?

Гера подошел и сел ко мне ВПЛОТНУЮ! Откинулся на спинку и… успокоился. Казалось, что может быть естественней: изображать срочные дела, а потом подойти и сеть как ни в чем не бывало! Гера был безмятежен!

Я с удивлением посмотрела на отсутствие расстояния между нами, но отодвигаться не стала. Усмехнулась. Спрашивать Геру бесполезно, да я и не ждала, что он начнет разговаривать.

— Почему ты подошел? — звучал бы мой вопрос.

— Захотел!

— А почему не подошел сразу?

— Занят был.

Подобный диалог я уже проходила с Грином, так что заново пытаться не стоило.

Гера бедром касался моего бедра, молчал, не шевелился, но при этом выглядел счастливым, будто только что получил все мыслимые и немыслимые удовольствия. Который раз замечала, стоило ему только прикоснуться ко мне, Гера успокаивался. До этого носился с озабоченным видом, а раз — и ничего нет. Гера не стремился ни взять меня за руку, ни подвинуться ближе, ни обнять, в нем чувствовалось ИНОЕ стремление. Столь глобальное и мощное, что не укладывалась в моей голове.

Я нужна ему…

С удивлением проговорила про себя, стараясь хоть как-то обозначить это чувство. Как воздух? Но откуда? Откуда в нем это? Может, играет? Нет. Такое сыграть невозможно.

Не хватало какой-то связи, какой-то причины. Он не мог с бухты барахты вдруг испытывать нечто подобное. Такого не бывает!

— Собираемся на обед! — прокричал Владимир Николаевич. — Сбор у входа!

Я поднялась и, не обернувшись на Геру, пошла к отряду. О, не хотела, чтобы кто-то видел мое лицо.

Он сел рядом! Я шагала вслед за девчонками и повторяла про себя. Как хитрый кот, нарезал круги: «Я ни капли не интересуюсь!» Ага! И сел вплотную! Без предлога!

Этот день был очень длинным, после обеда мы отправились менять рубли на валюту, но пришли рано, банк оказался закрыт на обеденный перерыв, и Владимир Николаевич предложил нам пока походить по рынку.

Я, как всегда, поплелась за блондинками, останавливаясь у тех лотков, у которых останавливались они, рассматривая те товары, которые рассматривали они, не имея права на собственные интересы. Так это достало! Встала возле каких-то панамок, думаю, может, обратят на меня внимание. Но нет, их уже и след простыл! Решила возвращаться одна.

— Привет! — сказал кто-то сзади. Антон. — Что ты тут одна делаешь?

— Так, смотрю, что продается, — я растерялась, не ожидая, что Антон! и вдруг обратится ко мне напрямую. Он шел с парнем, кажется, того звали Петей. — Вот, думаю, не купить ли мне шляпку…

Сказала и тут же осеклась: «Зачем? Зачем Антону знать об этом?»

— Уже присмотрела что-то? — любезно спросил Антон.

— Н-нет, еще нет.

Антон пожал плечами: «Тут, конечно, решать тебе!» — и направил взгляд в толпу, собираясь идти дальше.

Пожалуй, мне стоит немного отстать! Я неопределенно посмотрела в сторону лотков, ища причину, но Антон предложил идти с ними, и я согласилась.

Может, зря? Ведь каждый раз, находясь рядом с Антоном, я ощущала кучу противоречий. Нет, он был безупречен: внимательный, обходительный, галантный, обращался попеременно то ко мне, то к Пете, поддерживал разговор, но при этом… будто подчеркивал, что это обычная вежливость! От Антона несло холодом, но опять же странным холодом! У меня то и дело возникал вопрос: «А нравлюсь ли я ему или нет?» Но с чего я об этом думала? Вспомнила лишь, что за полдня он к Ирочке так и не подошел. Не права была Юлька, не положил он на нее глаз.

Мы вошли в ворота, ведущие к банку, во дворике уже находились почти все парни, кроме Геры, и ВСЕ парни повернули головы на нас посмотреть. Я вдруг поняла, что стою рядом с Антоном, причем ТОЛЬКО с Антоном, а не Антоном и Петей. Более того, С НИМ ПРИШЛА!

Красноречивей всех был взгляд Громова. Он сидел на деревянном чурбане, возглавлял длинный стол, за которым располагались все остальные парни, смотрел на меня, стараясь понять, а есть ли что-то между мной и Антоном?

— Между нами ничего нет! — посмотрела Громову в глаза и быстро отошла от Антона.

Когда вернулись остальные и открыли банк, я почему-то снова оказалась в самом конце, хотя изначально была одной из первых. Но меня это не особо напрягало, пока, разменяв деньги, не обнаружила, что НЕ ЗНАЮ, куда идти. «Я не знаю, где точка сбора!»

Из банка к тому моменту слиняли почти все. Не было ни Владимира Николаевича, ни блондинок, ни Антона, ни других знакомых парней, никого, кроме нескольких девчонок. Но как они отреагируют, если попрошусь пойти с ними. Я даже не знала, как их зовут! Из нашего ли отряда вообще! Они стояли возле стены, ждали кого-то, что-то считали, не обращая на меня внимания. Я направилась к ним, но неожиданно для себя, подойдя, вдруг села на стул рядом, отчаянно изобразив, что не по их душу!

Что за хрень?

Снова попыталась улучить момент, поймать взгляд девчонок или дождаться оказии, после которой могла бы обратиться, решилась собраться с силами, оглядела банк и… заметила Геру.

Гера!!! Вот с тобой и пойду!

Но Гера!!! Он сидел в другом конце банка, у самого выхода, и нагло следил за мной! Нагло и давно! И даже не скрывал этого. Следил, но не собирался подходить! Его поза излучала уверенность, будто я от него никуда не денусь! Взбесил этим! Но мне действительно некуда деться! С непроницаемым видом я направилась будто бы к двери, но потом резко развернулась, остановилась перед Герой и, с ненавистью глядя в окно, сказала:

— Пошли.

Он посмотрел на меня снизу вверх и радостно усмехнулся. Именно радостно, если бы самодовольно, я бы его убила на месте. Не стала ждать, быстрым шагом подошла к двери и толкнула ее, не дожидаясь, пока Гера сделает это сам. Гера бесил меня! Все внутри клокотало.

На улице я сохраняла тот же темп, стараясь, чтобы Гера не обогнал меня и не увидел лица. Сама не знала, что чувствую. Злость, раздражение или желание расхохотаться из-за комичности ситуации: «Это надо же! Подойти к парню и сказать: „ПОШЛИ!“ Да еще в приказном тоне!» Ошарашенный Гера еле успевал за мной, улыбался и… был счастлив.

— Так куда же мы идем? — поравнявшись, спросил он.

— На базар, — ответила спокойно и нежно, заметив в его словах иронию.

Иронию? Ну, подожди…Гера будил во мне чувство, совсем не похожее на симпатию, скорее на бешенство, злость и желание сделать все наоборот.

Показались первые ряды рынка. Гера вдруг занервничал. Да еще как занервничал! Исчезло не только его самодовольство, элементарная уверенность! Он сделался некрасивым, и тем самым раздражал еще больше. Гера решил, что должен мне что-то предложить, но не знал, что и как!

Да не нужно мне от тебя ничего! Ттак и хотелось ему сказать, и я снова ускорила шаг, чтобы миновать рынок как можно быстрее.

Вообще-то я сюда зашла, чтобы разменять деньги и купить газировки. Пока Гера не опомнился, уже подбежала к продавцу, показала на бутылку и спросила, сколько стоит. Затем, расплачиваясь, спиной «видела», как Гера старается быть спокойным.

— Открой, — сунула ему и ринулась вперед, но торговые ряды совершенно не собирались заканчиваться.

— Абрисов хочешь? — Гера наконец-то собрался с мыслями.

— Нет.

— Дыню хочешь?

— Нет.

— Молодой человек, купите девушке персик!

Продавщица обратилась прямо к нему, и я, опешив, затормозила. Она что, думает, я ЕГО ДЕВУШКА??? Я бежала, как сумасшедшая, стараясь держаться как можно дальше, а она всё равно решила, что мы ВМЕСТЕ??? ПОЧЕМУ???

— Хочешь персиков? — Гера подошел ко мне и тихо спросил, голос прозвучал настолько нежно и заботливо, что я еле слышно согласилась.

— Да.

— А дыньку? — со смешком спросила другая продавщица.

— Она не хочет, — резко ответил ей Гера, и в интонации послышалось столько убежденности, что я не только не хочу, но, скорее всего, и не люблю.

Она?

Гера подошел к прилавку, и я посмотрела ему в спину, в этом слове «она» содержалось как-то много смысла. Он мог бы ответить «не надо», «не нужно», «не стоит», «нет», «спасибо», но «она» его выдавала…

Я важна для него?

???

Кто ты? Откуда ты взялся?

Мы вышли с рынка, Гера нашел колонку и вымыл персики.

— Держи, — вручил мне один, и я, почувствовав бархатистую кожицу, растаяла. Гера почему-то сразу стал сильнее, взрослее и выше ростом. Он повел меня куда-то, причем целенаправленно. Сначала я пыталась догадаться куда, потом заметила летнее кафе.

Ты ведешь меня в кафе?

Я испугалась, потому что никогда не была с парнем в кафе.

Гера пропустил меня под навес, затем подошел к столику, взялся за стул, взглянул на меня:

— Сядем?

Вместо ответа я наклонила голову набок, Гера отодвинул стул дальше.

— Жора! — вдруг кто-то окликнул его. Громов. Он сидел с Никитой за пару столов от нас.

— Иди к нам! — Громов сказал это только Гере.

— Пойдем? — Гера тихо обратился ко мне, так волнующе. Я кивнула головой более уверенно. Когда-то ВСЁ, о чем мечтала, это быть в одной компании с Громовым.

Гера подошел к их столику, отодвинул для меня стул, сам сел рядом. Никита оказался с другого боку, а Громов! А Громов — прямо напротив. И как будто специально еще облокотился на стол, чтобы быть ко мне поближе. Я не знала, куда день глаза. Полгода назад на второй сессии в ШОДе от нечего делать я придумала себе игру: смотреть в упор на Громова так долго, пока не заметит. Он не замечал, я и решила, что он не видел. А, оказывается, видел! И теперь смотрел на меня с нескрываемым вопросом. Я боялась, если взгляну ему в глаза, то непременно рассмеюсь. Как можно? Ведь для Геры и Никиты нет ни одной видимой причины. Пыталась смотреть вправо и влево, но Громов загораживал все пространство. Вспомнила о персике, уткнулась глазами в стол и начала есть. И тут нахлынуло СЧАСТЬЕ!

Я не поняла причины его возникновения, но вдруг ощутила, что еще никогда в жизни не испытывала подобного. Это было абсолютное счастье! Оно распирало изнутри! Я надкусывала персик, стараясь занять рот и мысли, но улыбка все равно расползалась по лицу. Казалось, еще немного и счастье вырвется наружу, лучами побежит по окружающим, по тому же Громову. Он внимательно продолжал изучать мои эмоции. Но с чем связывал?

К кафе начали подтягиваться остальные. Оказывается, это и была наша точка сбора. Как могла не услышать? Но потом решила, и слава богу. Иначе бы ходила хвостом за блондинками или в одиночестве по рынку, а тут сидела с тремя парнями. Потом их стало ПЯТЕРО! Присоединились еще Антон и Рома. Осмотрев отряд, я заметила, что это самые лучшие парни. И все вокруг меня?

Обратно мы шли с Герой. Вернее, Гера рядом со мной. Я понимала, что все нас заметили, рассмотрели с головы до ног, как-то связали, но сама почему-то на него взглянуть не решалась. Достаточно было посматривать на его футболку, не поднимая глаза выше груди, и тем самым определять местоположение и его настроение. Гера перебрасывался шутками с Громовым с Никитой, те что-то кричали ему сзади, прикалывались, Гера периодически отставал, чинил с ними «разборки», потом вновь подбегал ко мне. Но я не сбавляла шаг, не оборачивалась и не ждала его.

* * *

Закончилась первая четверть, наступал долгожданный ноябрь, но во мне поселилась тревога.

— Здравствуй, Тонечка! — слышала я из своей комнаты, как мама звонила Сашиным родителям. — Мы заедем в понедельник…

Долгая пауза, мама что-то выслушивала, а я медленно и верно прощалась с мечтами. Наши фотографии с Сашей не получились. Еще летом сестра случайно открыла крышку камеры и засветила пленку.

— Ты что сделала! — я захлопнула крышку, но было поздно. Все, что было сняло и до, и после сохранилось. Но на кадрах, где должен быть Саша, — НИЧЕГО.

— Только к пяти часам?…Мы хотели к семи в театр… Саша — в солярий? — мама восторженно засмеялась.

Я дернулась…

— У Саши сначала прогревания, потом занятия в компьютерном кружке, — мама сообщила, заглядывая в комнату.

— Понятно.

К семи в театр, к ним к пяти, пока чай попить, пока то… да это… Полчаса! На ВСЕ! Полчаса!

Я мечтала о прогулках, встречах, о кленовых листьях под ногами, но мне давали на все полчаса!

* * *

После полдника я отправилась искать туалет.

— Где он находится? — спросила у блондинок.

— Да там… прямо и налево… — ответила Ирка.

Прямо и налево? Докуда прямо и когда налево?

— А ты не покажешь?

— Не-е… лениво…

Я вышла из корпуса:

— Не подскажешь, где туалет? — обратилась к еще одной девчонке, та махнула рукой, показывая направление, но желание сопроводить меня тоже не изъявила. Потом появилась Галя.

— Не знаешь, где туалет? — спросила и ее, на всякий случай приготовившись к презрительному взгляду: «Раз ты не хотела разговаривать со мной в поезде, теперь я не буду разговаривать с тобой!» Но Галя, к удивлению, улыбнулась:

— Знаю.

— А ты меня не проводишь?

— Провожу…

Да??? Я была поражена.

По дороге выяснилось, что Гале не тринадцать, а шестнадцать, учится она тоже в «одаренке», а на олимпиадах выступает по химии. Я всем видом демонстрировала Гале благодарность, но вдруг поняла, что это не нужно. Словно бы не она делала мне одолжение, сопровождая, а я ей. Рядом с блондинками я всегда чувствовала себя чем-то второсортным, блеклым и незаметным. Во мне ничего не изменилось, но рядом с Галей я тут же перешла в разряд красавиц. Причем красавиц, которым доступно ВСЕ!

* * *

Впервые попав в Школу одаренных детей, поняла, что я — посредственная, недалекая и ничем не выдающаяся серость. Все вокруг ходили с такими умными лицами, словно беспрестанно думали о решении сложных математических задач.

Моя группа состояла в основном из одних парней, и после первого занятия я убедилась, что не просто дура, а дура ПОЛНАЯ. Задания были так сложны, что моего школьного курса знаний, причем не особо идеального, явно не хватало. Я познакомилась с девочкой, победительницей областной олимпиады по математике, она села со мной за парту и сказала, что курс слишком прост.

— Прост? — возмутилась я про себя. — Я в этом абсолютно ничего не понимаю!

Девочка косила на правый глаз, писала левой рукой и была истинным гением. Когда она вышла к доске и решила задачу за несколько секунд, по ходу разъясняя что-то учителю, мне захотелось слиться с партой, лишь бы меня никто не заметил.

— Ты по какому предмету? — спросила она.

— По русскому, — я старалась доказать себе, что мой конек где-то в другой области.

— А какое место заняла?

— Седьмое, — проговорила задумчиво, понимая, что и в этом полное ничто.

* * *

После полдника на пляже устроили представление в честь дня Нептуна. Бегали наряженные русалки, раскрашенный Черт, Нептун. Черт кого-то воровал, потом Нептун его наказывал, топил в море и затем прощал.

Гера сидел на песке впереди меня вместе с Антоном и Громовым, и его голову клинило от желания обернуться. Он знал, что я на него смотрю, отчего старался выглядеть круче. Громко комментировал представление, наигранно хлопал в ладоши, прикалывался с Громовым, поворачивался и смеялся с Антоном, и меня тем самым раздражал! Я даже не могла ответить, что именно в нем было не так, потому что НЕ ТАК в нем было ВСЕ!

Вдруг я почувствовала взгляд в спину. Что это? Ощущение было настолько четким, словно кто-то рассматривал меня пристально и внимательно. Но кто? Гера, Громов, Антон, Никита, да и почти все остальные сидели впереди.

Обернулась, сзади не было никого, кроме Ромы. Посмотрела за него, но там до горизонта простирался только пляж. Рома взглянул на меня спокойно, с искренним желанием оказать любую помощь. Я отразила на лице «нет, ничего» и отвернулась. Но взгляд не ослабевал. Наоборот, будто стал еще сильнее.

Если бы я прямо спросила у Ромы: «Ром? Почему ты так смотришь?» Он бы ответил: «Я не смотрю», — искренне удивившись моему вопросу. И, наверное, так оно и было, он не смотрел. Но тогда что я чувствовала? Паранойя?

К вечеру я уже забыла, сколько дней нахожусь в лагере. Посчитала и удивилась, оказывается, один, да и тот еще не кончился. Создавалось четкое впечатление, что мою память будто стирают: я с трудом помнила утро, а все события до него как в тумане, плотном, густом, искажающем. Я ощутила четкое требование, что мне нужно писать. Нужно. Иначе я что-то потеряю.

* * *

В городе не было кленовых листьев, в нем вообще листьев не было. Выпал снег. Прямо в тот день, в который я приехала, и все предвещало, что он не растает.

К Саше явилась уставшей и измотанной. Не было ни сил, ни эмоций. Зашла в нему комнату и молча села на кровать. Я знала, что нужно сделать, — назначить свидание или для начала хотя бы что-то сказать, но в душе был такой раздрай. В ШОДе я ощущала себя дурой, потому что тяжело соображала в заданиях, а у Саши вообще по алгебре три!

— Ну, и как там у вас прошло? — спросил он.

— Не спрашивай, — я ответила сухо, не взглянув на него, Саша отвернулся к монитору.

Ну вот, он здесь. Тот, которого так ждала… Что ты чувствуешь?

Я встала, прошлась по комнате, пытаясь сбросить морок. Не очень-то понимала, где нахожусь. Посмотрела на Сашу. Он выглядел бледным. Не просто бледным, а болезненно-бледным. Словно в его коже совсем не осталось крови, отчего она приобрела зеленоватый оттенок.

— Ты чего такой белый? — спросила его несколько грубо, никогда не думала, что именно таким будет мой первый вопрос.

— Загорю, — Саша пожал плечами подчеркнуто невозмутимо. — Уже записался в солярий.

От его солярия я тогда дернулась, показалось, что это понты. Сейчас успокоилась, но зазвонил телефон, Саша взял трубку и, развалившись в кресле, начала с кем-то болтать. Я ходила по комнате, словно загнанный зверь, не понимая, что чувствую. Совсем не понимаю! Любая доминирующая мысль заменялась тут же на противоположную, но такую же доминирующую. Меня раздирало на части, но я не могла даже сформулировать что именно!

В один момент перевесила гордость. Он говорит по телефону, будто я каждый день тут околачиваюсь!

Я встала посреди комнаты и, когда Саша закончил говорить, посмотрела на него сверху вниз, презрительно прищурившись.

В его глазах на долю секунды проскочила боль, но он опустил взгляд на трубку, повертел ее в руках, а затем отвернулся к монитору.

* * *

Горело несколько вертикально поставленных бревен. Пионерский костер. После него обещали еще дискотеку, но я так устала, что не хотела ничего. Огонь слепил глаза, делал окружающую темноту еще гуще, и вдруг я почувствовала тоску, причем настолько сильную, что захотелось срочно примкнуть к какой-нибудь компании и там со взрывами хохота, с анекдотами, приколами и болтовней отвлечься. Но блондинки опять куда-то слиняли, а окружающие люди… я не знала, принадлежали нашему отряду или отряду отъезжающих.

Нужно срочно найти Геру!

Я начала протискиваться сквозь толпу, стараясь отыскать его. Несколько раз глазами натыкалась на одного и того же парня, не знаю почему, внешне он был совершенно не похож. В третий раз в парне промелькнул даже испуг, будто я от него что-то хочу:

— Да не ты мне нужен…

И вот, Гера. Он стоял один, задумчиво смотрел на костер, переместив вес тела на одну ногу. И он больше не раздражал, как на пляже. Наоборот. Я остановилась в нескольких метрах, почему-то захотелось просто глядеть на него, пока он не видит.

А ты меня почувствуешь? Глазами стала проводить по его рукам, шее, плечам, спине, будто гладить.

Через несколько минут Гера каким-то образом меня заметил. Сначала пододвинулся на шаг, глядя куда-то в сторону, потом на другой, еще несколько подобных манипуляций, и он, наконец-то, встал рядом, но все еще нерешительно, как бы «случайно». Я уже не смотрела на него, только себе под ноги. Гера ничего не говорил, просто стоял рядом, но выглядел растерянным и смиренным, будто был готов следовать за мной всюду. Оглянувшись по сторонам, я молча направилась в дальний угол костровой, где была лавочка. Я не хотела на дискотеку, звуки которой уже доносились из-за деревьев, а хотела… сладкого, волшебного, интимного уединения. Предвкушение пульсировало внутри.

Гера шел за мной. Подойдя к лавочке, я села на нее верхом. Сесть как обычно означало смотреть куда-то вдаль, а не друг на друга, но мне надоело прятать глаза. Гера последовал моему примеру.

Но о чем говорить?

— Где ты взял путевку? — спросила то, что мучило меня последние три дня. Его странное отношение. Я никогда не видела его раньше, подумала, что, может, он, как и блондинки, не из ШОДа.

— В смысле? — удивился Гера.

— Ну, ты из ШОДа?

— Да… А ты что НЕТ??? — он сделал ударение на слово «нет», будто сильно испугался.

— Ну, я-то да.

Я попыталась вспомнить всех, кто был на математике, ее посещали все группы, но никто из всплывающих в памяти не подходил под внешность Геры.

— Я у тебя время спрашивал, — сказал он с ноткой стеснения.

От неожиданности я уставилась прямо на него!

Что-о-о?

Первая сессия, вторая, физика, математика, кабинеты, коридоры… НИКТО! Никто ко мне не обращался! У меня никто ничего не спрашивал! И даже обстоятельств, способствующих этому, НЕ БЫЛО! Кто-то обратился, когда я шла в вестибюле… Шел мимо, спросил который час?

— Когда это ты у меня время спрашивал?

— Ну, уже не помню когда, — Гера начал вилять и изображать равнодушие.

Понятно! Подробностей не добиться. Но Гера почему-то продолжил:

— Нам тогда девчонка шоколадку подарила, — сказал он нарочито небрежно. — Мы ее наелись, развеселились, и я решил, что время у тебя спрошу.

Решил?

— И что я ответила? — история, которую рассказывал Гера, может, и была с моим участием, но происходила где-то вне моего сознания.

— Да, не помню уже…

Это странно… Я стала вызывать в памяти эпизоды осенней сессии, она была яркой, зимней… и тут… оказалось, что она в тумане. И туман не рассеивался. Ну, хорошо, могла не чувствовать! Могла не видеть! Но как могла не запомнить РЕАЛЬНОГО человека с КОНКРЕТНЫМ вопросом? Вот что ни в какие ворота не лезет!

— Я этого совсем не помню… — произнесла вслух, а Гера усмехнулся:

— Понятно. Память девичья…

Не девичья!!! Вскипела от дурацкой фразы и ответила ему упрямо:

— Нет!!! Я ВСЕГДА всё помню и замечаю! — и чтобы Гера это уяснил, добавила. — Но почему же ТЕБЯ я не помню?

— Пошли на дискотеку! — Гера вдруг вскочил, взял меня за руку и стянул со скамейки.

Пока я балансировала на одной ноге, стараясь не упасть, не успела отреагировать, чего это он так быстро овладел моей рукой, промелькнуло несколько кустов, какие-то лавочки, тропинки, а, когда начались деревья и появился просвет, означающий выход на площадь, меня охватил страх.

Дискотека! Я не хочу на дискотеку!!! Я не умею танцевать! Нет, лучше сразу умру!

В панике я искала дерево, чтобы зацепиться за него и никуда не ходить. Но, как назло, деревьев уже не попадалось! Гера тащил меня вперед, и через несколько секунд мы вышли на открытое пространство. Я сразу почувствовала себя мишенью, но дороги назад уже не было.

Теперь моей задачей стало просто спокойно дойти до отряда, который толпился на противоположной стороне площади около перил. Но не тут-то было! Не дошли мы и до середины, как зазвучала новая песня, и я с ужасом поняла, что это… МЕДЛЯК!

Гера остановился, обнял меня за талию, а другой рукой перехватил ладонь и… не оставил мне выбора. Он даже не спросил, хочу ли я с ним танцевать! А может, не хочу! Но теперь, чтобы не танцевать, пришлось бы вырываться!

Осмотрелась кругом. Весь наш отряд толпился у перил. Кроме нас, пар НЕ БЫЛО! Никто не танцевал!

Тебе-то что приспичило? Не мог что ли до места спокойно дойти?

Гера снова меня раздражал. Всем! Видом, поведением, существованием. А когда кончик воротника его рубашки еще проехался по моему носу, я не выдержала:

— Твоя рубашка бьет меня по лицу, мне неудобно, и, вообще, песня дурацкая! — сложила все в кучу.

— Чего же ты не надела свои каблуки? — съехидничал Гера.

— Не хотела.

— Ты только на пляж в них ходишь?

Это был удар ниже пояса. И без того стыдно вспоминать об этом, я надеялась, что на это хотя бы никто не обратил внимание. Но Гера обратил, не только обратил, но еще и сказал мне!

А ты, по ходу дела, знаешь, куда бить! — я отстранилась. — Ну, давай, скажи, что у меня еще не так. На пляж, значит, на каблуках нельзя, а на дискотеку можно?

Хотелось посмотреть свою реакцию, она часто была непредсказуемой. Что сделаю? Оттолкну? Вырвусь? Сбегу? Отвечу как-нибудь? Как?

— Я могу снять рубашку, — Гера сказал так смиренно, что моя злость сошла на нет. Более того, представив, как будет выглядеть со стороны, если во время танца Гера начнет раздеваться, я поспешила его остановить.

— Лучше не надо.

Песня кончилась, и я сразу направилась к девчонкам, чтобы зарыться в самую кучу, с облегчением вздохнула, когда Гера направился дальше. Он не собирался меня преследовать. Но только пока. На следующий медляк, нутром чуяла, он оказался бы рядом, чтобы обязательно танцевать со мной.

Фига два! Я стала готовиться к битве.

Около перил стояла Галя, я подошла и, снова почувствовав себя рядом с ней просто красавицей, села на перила сверху. Время подходило к следующему медляку.

— Пойдем потанцуем, — он появился буквально сразу, как зазвучали первые ноты, не успела я досчитать и до десяти.

— Не хочу, — ответила спокойно.

— Пойдем, — он улыбнулся.

— Нет, — четко повторила еще раз.

Мои желания имеют значение!

Гера усмехнулся и попытался взять меня за руку, чтобы стащить с перил. Но не на ту напал! Это в первый раз получилось неожиданно, а во второй — я уже готова. Крепко вцепилась в ограду, ему пришлось бы отцеплять пальцы по одному.

Если я говорю нет, значит, нет!

Гера посмотрел на это растерянно, отошел, но встал рядом. О, да! Если бы я верила, что ты так быстро сдался! Я ждала следующей атаки.

— Нет, ты пойдешь! — секунд через десять, Гера резко развернулся, одной рукой обнял меня за спину, а другой подхватил под колени. Я почти прижалась к нему, и это взволновало.

— Ты что с ума сошел! — с силой выдернула я ноги, не желая показывать, что почти растаяла.

Гера ослабил хватку, боясь сделать мне больно, но на это и рассчитывала: быстро обвила ногами стойки ограды. Теперь легче было вырвать перила, чем снять меня с них.

Гера опустил руки и снова встал рядом. Знала, ненадолго, пока не придумает что-нибудь еще. Нужен другой план, в такой позе долго просидеть я не могла. Не на этот медляк, так на следующий, не на следующий, значит, через один, Гера от своего бы не отступил. Но так и я тоже!

Галя! Меня осенило.

На открытом пространстве я беззащитна, Гере ничего не стоит догнать меня, взять на руки и больше не отпускать. Но только при условии, что я одна! А если нас двое? И если мы направляемся, к примеру, в туалет?

Я просчитала пути отхода и тут же обратилась к Гале:

— Пойдем? — и не дожидаясь ответа, схватила ее за руку и почти сдернула с перил. Не сомневалась, что она согласится. Танцевать ее никто не приглашал.

Дорога показалось длинной, я тянула Галю к спасительным деревьям, за которыми могла скрыться. Казалось, за мной гнались черти! Добравшись, чуть не запрыгала от радости. Я победила! Победила!

Пахнуло свежестью. Таща Галю за собой, я направилась прямо на этот запах. Хотелось вздохнуть его полной грудью. Запах моря и свободы! Мы вышли к заливу, я положила руки на поручни и почувствовала, будто мир изменился, раз и поменял все краски. Я даже стала видеть как-то иначе. Объемно!

Повернула к тропинке, кора деревьев, цветочки, клумбы, все выглядело странным. Странным и волшебным, но не только из-за темноты и света фонарей. Все вокруг было особенным, и я наслаждалась!

Вот оно! Пришло мое настоящее! Пришло Мое время, в котором не нужно больше ничего ЖДАТЬ и можно, наконец-то, ЖИТЬ. НАСТОЯЩЕЕ!!!

Я почему-то была уверена, что Гера воспринял мой уход, как игру. Похожу-похожу, соскучусь и появлюсь снова. Или где-нибудь подожду его, там, где полегче найти. Но я не собиралась возвращаться! Водила Галю по всей территории, чувствуя себя зверем, запутывающим следы. Я свободна! Я счастлива! Безгранично!

— Это очень интересно, — воодушевленно сказала Галя.

Что? Я посмотрела на нее, осознав, что минут пять как ей о чем-то рассказываю.

Я говорю???

Восстановила последние произнесенные слова. Странно, но они звучали складно, длинно и… глубоко. Словно были совсем не моими.

Я говорю?

Я ни с кем не разговаривала и считала, что просто не умею этого делать. Уроки не в счет, там нужно повторять только то, что выучил.

Я говорю!

— А давай лучше о любовных приключениях! — сама от себя не ожидая, предложила Гале, с другими бы ни за что не решилась.

— Давай! — ответила она с готовностью, но потом вздохнула. — Да особых приключений и не было. Так, поцеловались с каким-то парнем. Несерьезно.

Мы дошли до корпуса и сели в беседке.

— А я вот ни с кем не целовалась. У меня и парня-то не было.

— Что? У тебя не было парня? — переспросила Галя.

— Не было. А что, по мне не видно?

Галя замотала головой:

— Нет! По тебе не скажешь!

Странно! Но все в классе считали меня маленькой и скромной: «милая девочка Рихуль». А тут не видно! Круто!

— Как бы там ни было, но в этом деле я совершенно неопытна, — сказала я Гале, она аж всплеснула руками:

— Не верю! Этого просто не может быть!

— Ты считаешь, я не выгляжу маленькой и наивной?

— Такой ты ТОЧНО не выглядишь!

Мне хотелось разговаривать с Галей еще и еще! Дальше о самом сокровенном.

— Ты любила кого-нибудь? — спросила ее.

— Мне нравится один парень, — Галя снова вздохнула. — Но он не обращает на меня внимания.

— А я любила… — и, почувствовав, что Галя вся превратилась в слух, добавила. — Только между нами ничего не было. Его зовут Саша. Он высокий и красивый. У него светлые волосы, и он похож на Леонардо Ди Каприо.

— Даже так, — выдохнула Галя. Показалось, ей неважно, было у меня что-то с Сашей или не нет. Одно то, что он КРАСИВЫЙ и похож на Ди Каприо, плюс чем-то со мной связан, уже повод для зависти.

Саша, правда, не был похож на Ди Каприо. Ну, если совсем чуть-чуть. Просто я смотрела «Титаник», у Ди Каприо челка падала на лоб точно так же, как у Саши. Этого достаточно.

— Ага. Только я его ненавижу! А Ди Каприо меня раздражает!

— Почему ты его ненавидишь? — Галя ожидала другого, может, вздохов и ахов, какой Саша хороший, а тут раз… ненавижу.

— Потому что он СВОЛОЧЬ.

— И как это выражалось?

— Ну-у… — я подбирала слова. Оказалось, это сложно объяснить. — Он не упускал ни одну возможность, чтобы сделать мне больно. Это, вообще-то, не история любви, а история мести. Однажды мы поссорились и больше не могли остановиться, мстили друг другу за все. Это как в игре, то один выиграет, то второй. Попеременно. Когда один отомстит и расслабится, у второго появятся силы, месть получится изощренней… В этом смысле мы равны друг другу.

Я улыбнулась.

— И как же эта месть выглядела? — Галя находилась в шоке и спросила после паузы.

— Нужно уйти первым. Ну, или как-то показать, что абсолютно безразличен.

— А он тебя любил? — задала Галя вопрос, поставленный совершенно неверно.

— Скорее да… — я никогда не думала об этом. — Но, мне кажется, он для этого чувства мало приспособлен. Во всяком случае, я любила его раз в десять больше, а на его счет стараюсь не обольщаться.

Я рассказывала о Саше, но почему-то возникало ощущение, что не о нем. Что это неправда. Но в чем неправда?

— Так, может, вы еще помиритесь? — как-то наивно предположила Галя.

— Помиримся? Из этой игры выхода нет. Он будет строить крутого, а я слишком гордая, чтобы простить первой. Знаешь стихотворение? «Гордым легче, гордые не плачут».

— Нет, — Галя изумилась.

— Он мальчик из богатой семьи, — объяснила я Гале. — Спесивый и самовлюбленный. Что тут может быть хорошего?

— А Жора тебе нравится?

Гера? Я не понимала, как Галя могла мешать всё в одну кучу.

— Нет. Мне нравятся блондины.

— Тогда почему ты с ним?

— Но надо же с кем-то быть.

Я потому и с ним, что он мне не нравится.

— Бедный Жорочка, — вздохнула Галька. — Он так за тобой бегает.

Бегает? Внутри что-то расширилось и подскочило к самому горлу. Неужели и Галя заметила его странное отношение? Где, когда она могла это увидеть? Когда подбежал? Или когда приглашал танцевать? И почему она назвала его «бедным»?

Мысли завертелись в голове, но я себя притормозила. Куда разогналась — то… Ты, что забыла? Не обольщайся! Нет никакого особого отношения, и чувств тоже никаких нет. Гера — не жертва! И не бегает он, не бегает… Он не подойдет больше. Такого мне еще никто не прощал!

— А тебе кто-нибудь здесь нравится? — я перевела тему на Галю.

— Мне нравятся Антон и Никита, — сказала Галя застенчиво.

Губа не дура! Я еле сдержалась, чтобы не хмыкнуть. Никита! О, да! А Антон? Интересно, тут есть хоть одна, которой бы он не нравился?

— Они такие лапочки! — восхитилась Галя.

Какие же они лапочки? Они самовлюбленные! Но главное! У Гальки же никаких шансов!!!

— Да. Ничего, — ответила ей вслух, отметив, что Гера в зону Галиных симпатий не входил.

— Антон напоминает мне Андрея Болконского из «Войны и мира», — Галька воодушевилась поощрением. — Такой же красивый и благородный.

Ага, и такой же разочарованный своим окружением. Встреча с Антоном на базаре все еще оставляла во мне неприятное чувство. Он напускал на себя столько холодной вежливости.

— Да, очень похож! Просто один в один! Но мне не нравится князь Андрей, — я говорила об Антоне. — Он такой правильный, такой погруженный в себя, такой холодный. Он не может любить по-настоящему.

Так, как мне надо!

— Хм… Но он же влюбляется в Наташу Ростову?

— Ага, влюбляется, — и в Наташе Ростовой я уже видела себя. — Но в итоге Толстой убивает его, потому как не знает, что делать с ним и этой любовью. Между ними ее быть НЕ МОЖЕТ.

— Ты анализируешь «Войну и мир» явно не из учебника, — заметила Галька. — Я никогда такого не слышала.

О, да! Если твоя мать — учитель литературы, анализ «Войны и мира» входит в тебя с пеленок! Я усмехнулась.

— А Наташа Ростова тебе нравится? — на сто процентов Галя была от нее без ума.

— Наташа Ростова — дура. Она чувствовала, но не думала. Не понимаю, чем в ней можно восхищаться?

Лицо Гальки вытянулось.

— Кстати, вполне логично, что она стала «дородной самкой», — я продолжила. — Другого от нее и не следовало ожидать.

— Да… — произнесла Галька задумчиво. — В конце она меня, правда, разочаровала… Знаешь! Такого мне еще никто не говорил!!! В учебниках принято восхищаться Наташей, это же любимая героиня Толстого!

А это и не из учебника…

— Вот вы где! — зашел в беседку Владимир Николаевич.

Я вскочила. Почему-то стало стыдно за то, ЧТО я говорила. Казалось, ЕМУ это говорить нельзя. Он — физик, а значит, мои понятия не стыковались с его… простыми, логичными и… правильными.

— Уже отбой, на улице находиться запрещено…

Зря Вы это сказали! Стыд во мне резко заменился злостью. Меня, МЕНЯ! подчиняли… «Кого меня? Меня? Меня — мою бессмертную душу!»

Так и подмывало спросить с вызовом: мы что не можем у корпуса посидеть? Мы же на территории! Неужели так неукоснительно нужно следовать правилам и ложиться в одиннадцать? Разве мы не свободные люди?

Несвободные.

— Простите! Мы как-то забыли! — Галя пролепетала как прилежная ученица.

Я взглянула на нее с изумлением. Извиниться? Подчиниться силе? НИКОГДА!

— Бегите… — но Владимир Николаевич произнес мягко, отошел в сторону и взглянул на меня. Он всегда как-то угадывал мои мысли. Я успокоилась.

— Где вы пропадали? — спросила Ирочка, когда мы зашли в комнату.

— Мы сидели в беседке и болтали, — ответила ей честно.

Ирочка удивилась:

— Вас искали.

В кровати я долго не могла уснуть, лежала и радовалась. День, до краев наполненный событиями, закончился. Но ЗАВТРА ждал еще один такой день, а после ЕЩЕ и ЕЩЕ. День из МОЕЙ настоящей жизни. «Он так за тобой бегает!» повторяла Галины слова, а потом слова Ирочки «Вас искали…» А Гера, может, тоже искал. Приятно.

— Мама! — говорила я прошлым летом, гладя соседскую кошку. — Вот я раньше животных любила и все время их тискала. Поэтому они не любили меня!

Кошка вертелась около ног, подставляя то голову, то спину. Мама собирала ягоды.

— А теперь я спокойно к ним отношусь. Поласкаю и отпущу: гуляй, где хочешь. Вот она и бегает за мной как привязанная…

— Хм… — сказала мама, не понимая, куда я веду.

— Может, Сашу так же приручить?

— Приручи, — ответила она спокойно, и я начала просчитывать, как лучше это сделать.

— А твой Саша потом не будет под дверью орать? — засмеялась мама. — Как твоя кошка?

— Нет, — но задумалась.

Кошка своей любовью иногда раздражала, в такие моменты жутко хотелось ее прогнать, но я терпела, чувствуя, будто ей обязана.

Но Саша… Саша — не кошка. Он не может надоесть.

— Не будет, — отрезала категорично. — Он же далеко!

 

Глава 5

Утром после завтрака я села на корточки перед Галей (та была на скамейке), лишь бы она не видела моего лица. Так стыдно за вчерашнее! Что я наговорила? Саша, «Титаник» и «Война и мир»! Все в одну кучу! Боже! Хоть Галя бы это поскорее забыла.

— Привет! — сказал кто-то сзади. Я оглянулась, то была девочка. Очень некрасивая: невзрачные глаза, утиный нос, тусклые волосы, я не хотела, чтобы она подходила, но Галя тут же радостно замахала рукой:

— Иди к нам!

Ну, вот, теперь вокруг меня будет собираться всякий сброд.

— Это Ксюша! — Галя представила девочку, я улыбнулась ей доброжелательно, скрывая свои мысли, а девочка расцвела.

Гала стала обсуждать с ней лагерь, погоду, комнату, а я молчала, все еще испытывая стыд. При одной мысли, ЧТО Галя вчера услышала, меня передергивало, я прятала это как можно глубже, чтобы больше никогда не вспоминать. Но тут Галя закончила с погодой и сказала Ксюше, кивая на меня:

— Она вчера мне такую теорию по литературе выдала! — в голосе Гали звучало восхищение.

ТЕОРИЮ? Я не хотела о вчерашнем даже вспоминать. Какую теорию? Я говорила об Антоне и себе, а прятала за Болконским и Ростовой. Теория? Это полный бред! Но лицо Гали выражало готовность выслушать меня еще раз.

— Я… не помню…

— Не помнишь? — Галя не поверила.

Замотала головой. Нет! Не помню! И вообще не знакома с тем человеком, с которым ты вчера разговаривала!

Галя с удивлением смотрела на меня, но решила, что я молчу из-за Ксюши. Ксюша тоже так подумала и неестественно засмеялась. Но потом по дороге к морю Галя все еще пыталась разговорить меня: «А как ты считаешь? А что ты думаешь?» Я отвечала ей односложно, не желая развивать ни одной темы. Было стыдно, это во-первых, а, во-вторых, и впереди, и сзади находились уши, и я не хотела, чтобы они вообще знали, что я умею думать и говорить.

— Ты утром не разговариваешь? — в итоге спросила Галя.

В ответ я молча закивала головой. Не только утром. Я СОВСЕМ не разговариваю!

Я не знала, что это такое и откуда взялось. Я могла писать дневники, сочинения, но старалась ни одну из своих мыслей не произносить вслух.

Мы почти дошли до пляжа, как Галя благоговейно подняла глаза к небу, затем наклонилась ко мне и прошептала на ухо:

— Сзади Антон! Ах… Такой лапочка!

Я удивилась. Не знала, что на Антона ТАК реагируют. И в этот самый момент Антон окликнул МЕНЯ по имени. О, да! Когда Галя мечтала о нем…

Я обернулась, остановилась и подождала, когда Антон поравняется с нами.

— Нам с Ромой нужно сочинить стихотворение, — сказал он. — А так как ты соображаешь по литературе, мы решили, что сможешь нам помочь.

Я обратила внимание, что Антон обращается только ко мне. Вежливее было бы сказать «нужна ВАША помощь».

— Хорошо, — усмехнулась я. — И на каком этапе вы остановились?

— Сейчас покажу, — Антон открыл записную книжку и подошел ко мне ближе. Я не знала, как это понять. Вроде бы ясно: стихотворение — предлог, а я ему нравлюсь, но в то же время Антон подчеркивал, что это только стихотворение. От него веяло холодом. Но я тоже приблизилась, якобы заглянуть в листок.

Антон прочитал пару четверостиший и сказал:

— А вот тут у нас проблемы, не знаем, что дальше писать.

— Хм… — ответила я многозначительно и сделала вид, что задумалась.

Но, конечно, не собиралась этого делать. «Не писал стихов и не пиши» четко было вбито в меня с детства, да и вообще отрицание всех видов творчества. Я хорошо помнила выражение лица Нины Петровны, когда ей кто-то приносил стихи или другие душевные порывы. Разочарованно-омерзительное. Так что лучше быть инженером, бухгалтером, врачом, домохозяйкой или просто выращивать цветы на балконе, но только, не дай бог, думать, что у тебя есть талант!

Я собиралась помолчать минуту, а затем сказать, что ничего не приходит в голову, и спокойно отойти от Антона, но Рома вдруг начал говорить о лагере, о предстоящих выступлениях, о концертах, и мы вчетвером двинулись дальше. Антон поддержал тему Ромы, тоже начал рассказывать что-то умное, а я не могла выдавить из себя даже элементарного. Всегда восхищалась умением людей говорить то, что никому не интересно.

Дойдя до пляжа, но так и не сказав ни слова, я остановилась, повернулась к ребятам и вежливо им улыбнулась, собираясь с Галей от них отделиться. Их лица выразили растерянность.

С Галькой мы искупались, вылезли на берег и легли на полотенца. Через какое-то время Антон снова позвал меня:

— Так ты будешь нам помогать?

Я обрадовалась приглашению и рассмеялась:

— Буду. Но не уверена, что смогу помочь.

Оставив Галю, я подошла к их навесу и села перед ними на песок. На этот раз решила что-нибудь обязательно придумать, но Антон с Ромой начали говорить о другом, перескакивали с темы на тему, обсуждали все, что можно, но только не то, зачем позвали меня.

— Мне нравится одно стихотворение, — вдруг наконец-то сказал Антон, и я подняла на него глаза. — Собираюсь прочитать его на концерте.

— Расскажи, — я наконец-то что-то произнесла.

Стихотворение? Чтобы люди рассказывали стихотворения? Разве это не возбраняется? Вчера, когда читала Гале «Гордым легче», я боялась, что кто-нибудь услышит, пройдет мимо и услышит, а потом поднимет меня на смех.

— Плевки! — продекламировал Антон и начал читать Маяковского, но ничего из того, что бы касалось лично его.

Это да, никто никогда не говорит о том, что чувствует. И это правило, которое нельзя нарушать! Мы учили много стихов, я тоже могла что-то прочитать Антону, но все, что помнила, что нравилось, касалась лично меня. А об этом нельзя говорить.

Получалось, я не знала ничего, что можно рассказать в компании.

— Ты совершенно нам не помогаешь, — закончив читать, Антон сделал мне замечание. — Только сидишь и улыбаешься.

Я почувствовала укол.

— Ничего не могу с собой поделать, — засмеялась, скрывая реакцию. — Не сильна в сочинительстве.

Антон улыбнулся: «Симпатичная, но глупая, и с ней не о чем разговаривать». Почему-то показалось, что он подумал именно так.

— Что ж! Пора и поплавать! — поднялся Антон со скамейки и посмотрел вдаль. Он уже определил мое место в мире и пересмотру эта оценка не подлежала.

Стало больно. Вместе с остальными я вскочила, подлетела к Гальке и потянула ее к морю, не заботясь, желает она купаться или нет. Хотелось сбежать от боли, от уколов, от слов и мыслей Антона, влететь в море с тысячами брызг. Словно они могли защитить меня.

Я заплыла как можно дальше, ощущение глубины и опасности, показалось, могло переключить мои мысли. Помогло. Я повернула назад, к берегу, доплыла до места, где, по расчетам, должна достать дна, резко опустила ноги и… дна не нащупала…

Дальше время замедлилось. Мое тело двигалось вниз, вода подступала к горлу, к подбородку, достигала носа… Как-то нелепо попыталась я принять горизонтальное положение, руки самостоятельно забили по воде…

Как глупо! Отстранено думала я. Тонуть на мелководье, да еще при куче народа!

И вдруг чья-то рука взяла меня за плечо и подтянула к берегу.

РУКА! Какая же она прекрасная! Казалось, существовала сама по себе, без тела, просто Рука. Длань господня! Я нащупала твердое дно, Рука отпустила меня, но все еще находилась рядом. Я чувствовала ее.

Мое лицо залеплено волосами, из носа текла вода, во рту что-то горькое. Получалось, под воду я все-таки ушла, но не помнила этого! Откашливалась, отплевывалась, понимая, что ведь Рука не может существовать сама по себе, она ведь КОМУ-ТО принадлежит. Более того, кому-то ОТСЮДА! Кому-то ЗНАКОМОМУ… А мне хотелось, чтобы это было не так. И я не открывала глаза как можно дольше, продлевая чувство теплоты и полного принятия. Мне хотелось подойти к нему, уткнуться лбом в плечо, обнять:

— Ты все же пришел…

Глаза пришлось открыть. Рядом стоял Рома. Выглядел встревоженным, наверное, испугался больше, чем я.

— Захлебнулась? — спросил он.

— Да, — тихо ответила и почувствовала разочарование.

Я знала, что испытала бы это в любом случае, будь на месте Ромы Антон, Гера или кто-либо другой из лагеря. Рома еще раз оглядел меня и, не найдя, что сказать, смутился и быстро отошел.

* * *

— Поставь песню, — попросила я Сашу холодно.

— Какую? — спросил он с раздражением.

— «Последний поцелуй».

Я подумала, что это символично: если не было первого поцелуя, должен быть хотя бы последний. Меня продолжали раздирать противоречия. Казалось, Саша — фантазия, нереальность, и от него, как от любой другой иллюзии, нужно избавиться.

Надо жить реальностью, а не летать в облаках! Поставь точку!

Но точка как-то не ставилась, я сидела у него на кровати, рассеянно слушала песни:

Вдруг меня осенило, Саша еще летом обещал купить диски с играми. До этого на своем компьютере я играла только «Duke Nukem».

— Саша! — радостно уставилась на него. — А ты не купишь мне игры?

— Я не знаю, какие тебе нужны, — ответил он холодно.

— А я тем более, — рассмеялась.

— Пойдем, вместе выберем, — Саша произнес это, глядя в монитор.

О! У нас будет свидание?!!

— А ты не заедешь за мной? — сама поразилась, как легко это выскочило.

— Куда?

— Ну, я учусь в школе номер шесть.

— И где это?

— Не знаю… Где-то в центре.

— Давай ты мне лучше завтра позвонишь?

— Давай.

Всё вдруг встало на свои места, противоречия улетучились, будто и не было.

— А я фотографии привезла… — сказала кокетливо.

— Так показывай! — Саша наконец-то улыбнулся.

Он смотрел мои фотографии быстро, а я месяц, месяц, потратила, чтобы отобрать их специально для него.

— Это парень или девка? — спросил он про Вальку.

— Девка.

Он вытащил мое фото, которое сама ни за что бы выбрала:

— Сейчас мы с тобой что-нибудь сделаем…

Я там стояла одна и держала в руках огромные нарисованные кленовые листья. Он отсканировал, попытался убрать фон, но потом сообщил, что не выйдет. Хотя меня это мало интересовало. Я радовалась тому, что смогла ГЛАВНОЕ: показать ему фотографии и у него остаться. Я была уверена, что Саша всё сохранил.

— Ну, как прошло? — на обратном пути спросила мама.

Я не вдавалась в подробности, как вначале меня раздирало что-то изнутри. Еще никогда я не испытывала одновременно столь сильных и противоположных желаний: уйти и остаться.

— Нормально. Завтра позвоню, мы пойдем выбирать диски. Только Саша показался мне нездоровым.

— Да? — удивилась мама. — Я тоже заметила. У всех лица как лица, а у него какое-то землистое.

— Зеленое.

— Наверное, сидит за своим компьютером и на улицу не выходит.

— Наверное.

* * *

Я стояла в воде, задумавшись, вдруг передо мной вынырнул Гера. От неожиданности аж отпрянула. С него потоком стекала вода, он был в каком-то водяном панцире. Его волнистая, короткая челка распрямилась, создавая идеально ровную линию точно посредине лба.

Вообще-то он симпатичный…

Гера усмехнулся.

Что?

Я сдвинула брови и рассердилась. Эта его дурацкая усмешка возмущала до глубины души. Он улыбался так, будто собирался надо мной издеваться! Я резко отвернулась и, оттолкнувшись руками от воды, уплыла от него как можно быстрее.

* * *

На следующий день, во вторник, в ШОД я пришла в приподнятом настроении. Всё по плану! В понедельник договорились о встрече, сегодня, во вторник, пойдем! Что может быть лучше! Всего-то нужно позвонить после занятий!

На физике обнаружилось, что все первые парты заняты. А с других я ничего не увижу! Зрение плохое, очков с собой нет. К счастью, в среднем ряду сидел парень один и по виду никого не ждал. Я решительно подошла к нему и водрузила свой рюкзак на стол.

— Ничего не хочу знать! — мысленно сказала ему. — Мне нужна только первая парта, и точка! Даже если ты против!

Но он, кажется, был не против. Наоборот, взглянул на меня, вежливо подвинулся и… почему-то обрадовался, словно поздравил себя с редкой удачей.

Может, показалось? Но в одно мгновение я вообразила всю нашу дружбу: как обсуждаем задания, ходим в столовую, смеемся в общей компании, болтаем. Это показалось так логично и естественно, что я стала ждать, когда парень повернется ко мне и скажет «привет». Но прошло пять минут, десять… К середине урока я поняла, что ничего он говорить не собирается. Сосед скрупулезно списывал формулы с доски и внимательно слушал объяснения учителя.

Так ты познакомишься со мной или нет? Я ерзала на месте. Как ни откидывала мысль, что ему понравилась, как ни изображала из себя истинную отличницу, но не могла избавиться от ощущения, сосед просто не знает, что спросить.

Может, самой познакомиться? Я ждала паузу в объяснении преподавателя, но тот говорил, говорил и не останавливался. Тогда, может, ручку попросить? Блин, видно же, что эта пишет!

Прозвенел звонок, парень, не взглянув на меня, поспешно встал и вышел. Стало обидно.

Телефон находился в вестибюле. Нужно только спуститься по лестнице и набрать номер. Но я… не смогла. Сказала себе: после математики. Это логичнее, удобнее и… вообще!

А после математики я решила, что сначала надо одеться. Потом возле телефона появилась толпа. Потом знакомая попросила сходить с ней в магазин, потом мы вышли не на той остановке, потом Ленки не было дома.

Начало смеркаться, когда с Ленкой, троюродной сестрой, у которой я жила на сессии, мы выбежали на улицу до ближайшего телефона-автомата. Она набрала номер и протянула мне трубку.

— Алло, — кто-то сказал еле слышно.

— Саша, это ты? — выпалила, но ответа не разобрала. Моя рука сама нажала на рычаг.

— Что? — спросила Ленка.

— Не слышно…

И она снова, не дав мне и минуты опомниться, набрала номер. Я прижала себя к трубке, стараясь не обращать внимание, насколько она холодная и тяжелая.

— Давай завтра полтретьего на Речном, — сказал Саша.

— Хорошо, — ответила автоматически.

— Ну, пока, — попрощался он.

— Пока.

Если бы не Ленка, я еще минут пять стояла в трансе, рассматривая хлопья летящего снега. На темнеющем насыщенно-голубом небе они смотрелись особенно белыми, объемными и огромными. ЗАВТРА! Но Ленка потащила меня домой.

В среду, еще не войдя в класс, я заметила соседа. Он сидел на прежнем месте, поставив локти на стол, и так упорно не смотрел на дверь, что я улыбнулась. Он просто ЖЕЛАЛ, чтобы я снова села рядом!

Я сделала вид, что не видела этого, подошла, а сосед посмотрел в мою сторону так, будто только очнулся от глубоких мыслей. Весь урок он сидел молча, я ничего другого и не ждала. Потом села к нему и на математику, хотела отучить себя от страха. Вчера не могла вовремя позвонить Саше и потеряла целый день. Была уже СРЕДА, а мы с ним не только не целовались, еще не встретились!

Мое ПЕРВОЕ свидание, а я опоздала на двадцать минут. Когда промерзлый автобус открыл двери на Речном, на остановке никого не было.

— Наверное, он внутри! — Ленка пришла на помощь.

— Наверное… — но в этот момент я уже распрощалась с последней надеждой когда-нибудь еще увидеть Сашу в жизни.

Мы направились к зданию, по дороге я взглянула на прохожего. Так, обычный какой-то парень в дубленке. Он тоже посмотрел на меня, пошел мимо. Я почему-то еще раз на него взглянула. Нет, он никого не напоминал. Просто был без шапки, и уши от мороза у него покраснели.

Черт возьми! Это же он!

— Вы совсем обалдели! Мы уже замерзли! — Саша подошел, улыбаясь.

От счастья я расплылась в улыбке и забыла обо всем на свете, даже не обратив внимание на слово «мы!»

Он ждал меня!!! На морозе! И без шапки! Не только уши, но и щеки у Саши краснели яркими пятнами. Мороз был не меньше двадцати.

Подошел его друг. Я видела его летом. Взглянула и отвернулась, не поздоровавшись. Друг равнодушно встал с Сашей рядом.

— Познакомь с человеком, — сказал Саша.

С кем? Я искренне удивилась. Ведь это он должен нас знакомить.

— А… — вспомнила про Ленку. — Это Лена.

— Саша, — он прижал одну руку к груди и поклонился.

О, Боже! Идеальный! Я почти растаяла на месте.

У входа Саша галантно открыл дверь перед нами, пропуская нас внутрь, так же, как делал летом его отец.

Ах! На сто процентов у Ленки парни не такие! Я завидовала самой себе.

У витрины с дисками он остановился и, не отрывая глаз от названий, стал говорить со мной:

— Тебя убить мало! — на лице у него проскакивали какие-то расчеты, что мне жутко нравилось, я смотрела на него, не отрываясь. — Вам нужно быть пунктуальными девочками и не опаздывать, а то бедных парней замучили.

Мне все в нем нравилось, кроме того, что он слишком высокий. Я чувствовала себя неуютно и все пыталась найти какое-то возвышение, чтобы хоть немного сравнять наш рост.

— Девушки всегда опаздывают! — капризно заявила я, хотя это полное вранье, я никогда не опаздывала, и на этот раз задержалась только из-за Ленки.

— Но не до такой же степени! — Саша якобы возмущался, улыбался, но не отрывал взгляда от витрины.

Каждый раз, когда возникала пауза, я со страхом думала, что еще спросить, что сказать. Вот сейчас он выберет диски, и что мы будем делать?

— Ты что, на улице меня не узнал?

— Я думал, у тебя волосы черные.

Я демонстративно поднесла прядь своих волос к глазам, типа определяю, черные они или нет.

Посмотрела. А теперь, что делать?

Тогда потянула у него перчатку, которую он зажимал локтем. Она была огромная! Я просунула в нее руку и не соприкоснулась со стенками. Вынула.

— Не жмет? — отреагировал Саша.

— Не-а.

— Думаю, это пойдет, — он наконец-то оторвался от витрины и взглянул на меня. Я только этого и ждала! Ответила до-о-олгим взглядом. Снизу вверх, это должно быть красиво! Затем молча протянула ему деньги. Саша смущенно улыбнулся и купил диск.

— Саша такой джентльмен, — восхитилась Ленка, когда мы уже были на улице.

Какой же он джентльмен! Подумала про себя. Идет как будто не со мной!

Саша носился с другом позади. Игры куплены, встреча состоялась, оставалась только дорога до остановки, да и ту он со мной не общался. Ленка свернула.

— Куда вы идете? — крикнул нам Саша, мы обернулись.

Раскрасневшийся от бега и мороза, он улыбался, хлопал своими огромными перчатками и был очень красивым.

— Нам надо, — неопределенно ответила Ленка, хотя я не помнила, куда нам надо.

— А вы? — спросила я.

— А мы вас провожаем! — ответил Саша.

— Да уж, провожаете! — неожиданно вырвалось у меня. — Идете на другой стороне улицы!

И отвернулась.

Тут Саша подбежал и… обнял нас сзади. Вернее, положил руки на наши с Ленкой плечи, подержал несколько секунд и снял. Но этого хватило, чтобы я замерла и перестала дышать. Через мгновение рядом с нами Саши уже не было.

Во мне зрело глубокое неудовлетворение, не хватало взглядов, жестов, любых доказательств, что Саша ко мне хоть что-нибудь испытывает. Получалось, это просто покупка дисков, а не свидание. Даже когда он находился рядом, мне его уже не хватало.

— Его можно позвать на дискотеку, — предложила Ленка.

Я не стала долго думать и обернулась:

— Саша! — он в это время пытался запихать друга в сугроб. — А ты обещал на дискотеку сходить!

Друг воспользовался паузой, выполз из сугроба, отряхнулся и посмотрел в нашу сторону, ничего не выражая.

— Что, сейчас? Днем? — улыбнулся Саша.

— Нет, в субботу.

— Ну, так… ты позвони… потом… — неопределенно ответил он, хотя заметила, ему стало приятно.

Но этого МАЛО! ПРИЯТНО? Приятно, что его пригласила девушка, да еще при свидетелях, но ничего не означало, что Саша обрадовался шансу встретиться со МНОЙ!

— Хотите сюда? — предложил он, когда мы проходили мимо клуба «Русь».

— А мы сюда и идем! — хором ответили мы с Ленкой.

— Хм… — многозначительно произнес он и… снова убежал.

— Пусть лучше в «Релакс» тебя зовет, — усмехнулась Ленка. — Но у него денег не хватит.

— Саша! — еще раз позвала я. — А пойдем в «Релакс»!

Понятия не имела, что это такое.

— Ничего себе захотела! — отреагировал он, а потом добавил небрежно. — В воскресенье я иду с парнями в бар. Пошли!

— Я в воскресенье уезжаю, — жестко поставила его перед фактом.

— Жалко, — невозмутимо произнес Саша.

Мы дошли до здания, остановились.

— Ну, тогда пока, — сказал он.

— Пока, — взглянула на него.

Только тогда в его глазах на мгновение промелькнула грусть. На секунду Саша сделался потерянным. Но только на секунду…

— А мне понравился Саша, — говорила Ленка, когда мы шли уже одни. — Он симпатичный и вовсе не скромный, как ты говоришь. Я себе его не таким представляла.

— Он скромный. И действует только тогда, когда сама сделаю первый шаг.

В мыслях я так и эдак прокручивала его взгляд. Да, это служило доказательством, Саша что-то испытывал. Но этого МАЛО!!!

— Но он же пригласил тебя в бар, — возразила Ленка. — Ты бы не ехала в воскресенье, а пошла с ним.

Я не считала, что единственное слово «пошли», которое произнес Саша, тянуло на целое приглашение. Тем более, он туда УЖЕ собирался.

— Я подумаю.

— А мои мальчики не такие симпатичные… — вздохнула Ленка.

Ну, это естественно. Это же МОЙ Саша!

* * *

— Девчонки, а вы не хотите сплавать на глубину? — предложил Антон мне и Гале.

— Хотим! — ответила я за двоих и воодушевилась.

Мой энтузиазм прошел уже через пять минут. Антон и Рома держались от нас на расстоянии, говорили о чем-то неинтересном, а в итоге Антон вообще лег на спину и долго-долго лицезрел безоблачное небо. Да, его сходство с князем Андреем просто поразительно: и внешность, и манеры, и поведение!

— Ну, давай, князь Антон, скажи еще: «Всё пустое, всё обман, кроме этого бесконечного неба. Ничего нет, кроме его. Но и того даже нет, кроме тишины и успокоения». А я драйва хочу, эмоций! Пригласил поплавать — общайся, зовешь сочинять стихи — говори. Чего ты мне демонстрируешь? Ты вообще видел, что Гера за мной бегает? Кажется, нет. Кроме себя, ты ничего не замечаешь!

Я перевернулась в воде и взяла курс к берегу. Плевать, что Антон об этом подумал, а так же плевать, вежливо ли поступаю или нет. Там, у берега, кто-то притащил надувной матрас, и весь отряд запрыгивал на него. Визг, хохот. Я тоже туда хотела, в кучу веселья!

Подплывая ближе, я заметила, что Наташка умудрилась заползти на середину матраса, а Никита и Громов стаскивали ее за ноги. Мне захотелось быть на ее месте.

— Тащи-тащи, — вдруг услышала голос Геры, и ревность больно кольнула меня.

Он СМЕЯЛСЯ! Легко и непринужденно! БЕЗ МЕНЯ!

Я прибавила скорости, чтобы скорее добраться до этого чертова матраса. Слава богу, Гера не трогал Наташку, и вокруг него не обнаружилось ни одной девчонки. Я подплыла сзади, подпрыгнула и, зацепившись руками за противоположный край матраса, прикоснулась будто бы случайно к нему плечом. И рассмеялась! Гера машинально повернулся, посмотреть, кто это, но даже глядя в другую сторону, я почувствовала, он УЗНАЛ! Всю естественность как рукой сняло, смех зазвучал по-другому, натянуто и напряженно.

Гера не отстранился, наоборот, замер, будто притянутый ко мне магнитом. Я тоже не отодвигалась и рассматривала наши руки с крупными каплями воды, стараясь понять, ЧТО ЭТО?

Через пару минут окружающие стали от нас отстраняться: переходить на другую сторону, отворачиваться, отодвигаться. Я заметила, как парню, стоящему рядом со мной, вдруг стало крайне неловко, да и на лицах остальных то и дело появлялись натянутые улыбки. Само собой, на нашу с Герой территорию никто не покушался, смех зазвучал реже, бурное веселье сходило на нет. Я отпустила матрас и поплыла прочь, решив не портить людям веселье.

По дороге в корпус я ждала, когда Гера подбежит. И вот несколько нагоняющих шагов, и он поравнялся со мной. Гера нес одежду на левом плече, правая рука свисала. Наши пальцы случайно соприкоснулись, и он вдруг легко взял мою руку в свою. Перед глазами поплыло. Я мотнула головой, чтобы волосы упали на лицо и скрыли меня, ибо в тот момент я не была уверена, что могу контролировать выражаемые эмоции.

— А ты не обиделся, когда я вчера сбежала? — почти у самого корпуса я решилась задать вопрос.

Гера бросил на меня внимательный взгляд:

— Нет. А где ты была?

Я сконфузилась.

— Я искал тебя, — сказал Гера. Я вздрогнула, он не должен так говорить. — Обошел всю территорию и два раза заглядывал в корпус. Но тебя не было.

Я не верила своим ушам. Нет! Он не должен был так делать. Плюнуть, пойти приглашать других — это нормально. Убеждать себя, что есть куча интересов и развлечений, — это тоже нормально. Ненормально идти искать, а потом еще СКАЗАТЬ об этом!

* * *

Вот в ШОДе, например, парни вели себя нормально. На осенней сессии я однажды пришла в школу рано и заняла первую парту у окна, будучи уверенной, что сосед, когда придет, тоже сядет сюда. И даже подвинулась к оконной батарее, чтобы ему было удобней. Но когда он появился, то вроде сначала направился в мою сторону, я посмотрела на него, как бы приглашая, ведь это прикольно занимать друг другу парты, сидеть вместе на каждом занятии, и он было уже занес ногу, но вдруг резко передумал и рванул дальше.

Так обидно! Но самое ужасное, что я его ЖДАЛА! И он это видел. Получалось, будто отверг!

— А что ты о себе возомнила? — я так и читала его мысли. — Садилась со мной? Ха! Это еще не значит, что и я должен!

Это я потом обнаружила, что сзади парта свободна, а при таком обстоятельстве ни один нормальный парень не сядет с девчонкой.

* * *

Мы подошли к воротам.

— А когда у тебя день рождения? — спросила у Геры

— 16 февраля.

— Я тебя на четыре дня старше!

— Ой! — Гера почему-то отреагировал зло. — Какая большая ДЕВОЧКА!

Почему «девочка»?

* * *

А вообще мой сосед по физике был немного странным. Хотя я никогда четко не видела его лица, определяла лишь по синей джинсовке, темным волосам, профилю и рукам… ну, и по тому, что сидел рядом.

На математике однажды оказалось так много народу, что приходилось садиться по трое. Я умудрилась найти себе парту и заметила его.

Ха! А куда теперь от меня денешься?

Сосед направился ко мне, но потом хлобысь и… пропустил вперед девушку.

У него есть девушка? Я почему-то испытала острое разочарование и грустно отвернулась к окну.

Во время перерыва мысль остаться с ними и невольно слушать, о чем они говорят, показалось очень неприятной, поэтому я встала и уставилась в куда-то стену поверх голов, ожидая, когда они меня заметят и пропустят. Сосед глянул в мою сторону, но потом почему-то замер, словно боялся поднять глаза, но, так как я спокойно смотрела только вперед, решился, проскользнул взглядом до подбородка, на нем передохнул м рванул до глаз, и только потом торопливо встал.

Я заметила лишь, что он не особо привлекательный, а таких я относила к числу «серой массы». Вот есть люди, на которых хочешь, не хочешь, обратишь внимание всегда и везде, а некоторых не заметишь. Мой сосед относился ко вторым.

* * *

В столовой я закончила с обедом и понесла поднос к мойке, Гера обогнал меня, почти задел локтем. Потом поставил поднос и заново чуть не сбил меня с ног.

Чего ты изображаешь? Я подумала, что он решил продемонстрировать спешку.

Спокойно и не торопясь, я избавилась от своего подноса, развернулась и направилась к выходу, представляя, что Гера сейчас где-то уже на пол пути к корпусу. Скучно. Но у двери, когда я к ней приблизилась, стоявший около нее человек зачем-то сделал шаг в мою сторону, словно собирался перегородить мне проход. Я взглянула с недоумением.

Гера? Он смотрел на меня и улыбался. Так ты же ушел?

Его взгляд светился нежностью. Я поняла, что все это время он наблюдал за мной, а я не знала.

Нежностью?

Нет. Чем-то большим! Гера глядел на меня… ЛЮБЯЩЕ. И это было настолько странно, что я опустила глаза, не зная, как реагировать.

Почему «любяще»? Мы только три дня знакомы! Может, этого достаточно, чтобы влюбиться, но ПОЛЮБИТЬ? Я не понимала, как за такой короткий срок Гера мог поставить себе конкретную цель и больше не сомневаться, что эта цель — правильная.

* * *

В субботу сосед по физике обнаружился за первой партой у окна. Заметив это, я целенаправленно пошла к нему. Страх? Вечером мне предстояла дискотека с Сашей, и я должна была учиться избавляться от страха. А как это лучше делать, если не идти прямо к тому, кто тебя игнорирует.

Что хочешь обо мне думай! Я остановилась прямо у парты соседа.

Он поднялся, пропустил. Я еще хотела понаглеть, посмотреть ему прямо в глаза: «А ты же не можешь!», поздороваться, но только скромно проскользнула и села на место.

Нам раздали результаты самостоятельной, моя оценка оказалась ниже некуда: четыре балла из десяти. Очень захотелось узнать, сколько же получил сосед, но по его позе определить это не получалось. Я вытянула шею, заглянула через его руку, которую он держал на парте, оценки не видно. Сосед не мог не заметить моего интереса, но даже не взглянул на меня, сидел словно приросший к месту с о-о-очень серьезным видом.

Тогда я решила узнать его фамилию, обычно ее пишут на первой странице. Приподнялась со стула и, совсем не скрываясь, заглянула к нему в листок, но фамилии тоже не нашла, шумно и разочарованно села на место. Сосед категорически не замечал моих движений. Ха! Словно это могло бы меня остановить. Я поставила себе цель добиться от него хоть какой-нибудь реакции. Развернулась спиной к батарее, уперлась в нее локтем для пущей наглости, и прямо уставилась на него.

Теперь ты, наконец-то, на меня посмотришь?

Но сосед развернулся в противоположную сторону, чтобы лучше слушать преподавателя, и оставил мне для осмотра только висок и ухо.

— Все великие открытия люди делали в возрасте до двадцати пяти лет, — в это время преподаватель сошел с кафедры и остановился у первой парты в среднем ряду. У соседа появилась прекрасная возможность вообще ко мне не поворачиваться.

— Как это? — возразил кто-то из класса. — Нобелевские премии получали далеко не в юном возрасте.

— Да! — сказал преподаватель. — Но! Саму идею вырабатывали только до двадцати пяти! После занимались разработкой, доведением, анализом, но больше не могли придумать ничего нового и гениального. Так что времени у вас не так много!

До двадцати пяти мне оставалось девять лет и три месяца.

Да. Действительно, немного. Но в области физики мне точно ничего не светит.

Может, в группе кто-то уже сделал своё гениальное открытие, но в профиль сосед был очень даже симпатичным. Я рассмотрела в нем все, что было доступно. Его короткие волосы красиво вились, создавали плавную линию ото лба к шее. Сосед сидел очень прямо и всё время теребил командирские часы с металлическим браслетом. Этот браслет, руки, кусочек рубашки, выглядывающий из-под джинсовки, я изучила вдоль и поперек, но, как ни старалась, сосед не взглянул на меня.

Ну, ничего его не берет!

* * *

— На сердце хлопоты любовные… — гадала мне Ленка, выкладывая на стол по карте. — Под сердцем хлопоты деловые…. Ты забыла дом родной…

Это уж точно! За неделю забыла не только о доме, но и вся прошлая жизнь казалась несуществующей.

— Надеешься на дружбу… — тут я затаила дыхание. — А ждет дорога в дом…

— Куда? — переспросила я Ленку.

— Дом тут в значении какого-то здания.

А-а… Тогда дискотека…

— Какой-то неприятный человек и еще… черненький парень. Но его значение не определено.

Неприятный человек? Черненький парень? Кто это?

В субботу вечером я не сводила глаз с циферблата. Дискотека начиналась в шесть, было почти пять, а Ленки еще не было дома. Наконец-то она заявилась и крикнула с порога:

— Собирайся! Мы идем на дискотеку!

— Нужно позвонить Саше!

Мы мигом спустились на третий этаж, постучали к кому-то, ближайший телефон был только здесь:

— Василий Михайлович! Можно мы от вас позвоним? — скороговоркой выдала Ленка и, как только дверь открылась, шмыгнула внутрь.

В узком коридоре пожилой человек прошаркал в комнату, Ленка уже протягивала мне телефон.

— У меня дела, я не могу их отложить, — ответил Саша. — В шесть часов одна малышня, пошли лучше на ночную.

— На ночную меня не пустят, — я обдумывая слова «дела» и «малышня».

— Ну, значит, в другой раз.

В другой раз??? Он совсем не понимал, что мне важна ЭТА неделя! Я ждала ее ТРИ МЕСЯЦА! Мое лицо, видимо, говорило больше, чем я предполагала, потому что Ленка выхватила трубку.

— Саша. Если ты не пойдешь, она обидится!

На такое у меня бы и духу не хватило! Кто я, чтобы он реагировал на мои обиды? Он что-то отвечал, Ленка слушала, затем протянула трубку обратно, я взяла ее машинально, не понимая, что происходит.

— Ты там умерла что ли? — услышала Сашу.

И только тогда очнулась как от удара, вдруг обнаружив себя в коридоре у незнакомого старика названивающей парню с уговорами встретиться.

— Да… Умерла, — ответила жестко и положила трубку.

Не очень запомнилось, что было дальше. Рядом как-то оказались Виталик, Ленкин парень, и Дёся, его друг. Мы все куда-то бежали. Куда бежали и зачем? Но бежать — это просто! Передвигай ноги! Чувствуй тело! Живи секундой! Запрыгнули в автобус. Держись за поручень, старайся не упасть! Иней покрывал стекла, изо рта шел пар. Я глядела на Виталика, он тяжело дышал, улыбалась ему, смутно осознавая, что автобус, спешка, пар — все это уже когда-то было, но когда было и с кем?

Потом Ленка держала меня за руку и тащила вперед. Мы опять бежали. Рядом снова видела Виталика, и снова глядела на него, думая, до чего же он реальный. Он — реальный и ночной город с фонарями, хотя их не должно быть. Казалось, моя жизнь свернула куда-то не туда, но, как молоко из прорвавшегося пакета, ее поток уже не остановить.

— Жизнь продолжается? — с удивлением спросила себя, когда охранники поставили мне на руку печать и пропустили внутрь. Это и была дискотека, куда я так стремилась попасть. И попала.

С момента, когда положила трубку, я старалась делать только две вещи: оттягивать осмысление случившегося и контролировать свое лицо. Я улыбалась шуткам, вовремя реагировала на слова. На полу прыгали разноцветные зайчики, и мне казалось, что у меня больше нет будущего, только одно странное и до жути реальное настоящее.

О ком мне теперь думать?

Те, кто находились на дискотеке, действительно, были младше нас, лет двенадцать-тринадцать. Я ощущала страшный стыд. Стыд, стыд, стыд… Мысли крутились все по кругу: Почему он не пошел? У каждого человека могут быть дела… Но он мог сказать по-другому! Он тебе ничего не должен! Я постоянно оборачивалась на дверь, не совсем понимая, что делаю. Потом догадалась: я жду его.

Но он не мог прийти. Если бы пришел, я бы вычеркнула из памяти случившееся. Как прийти? Одному? Да туда, где малышня? Ради кого? Меня? А разве я не просто знакомая?

Я ощущала вакуум и ощущение нереальности происходящего, словно это не со мной, словно это меня не касается, и от чего не имеет смысла обращать внимание, потом всё вернется и станет как прежде: хороший Саша, мысли о нем.

Танцевала с Дёсей, смотрела на него и улыбалась: так надо — кому-то улыбаться и с кем-то танцевать.

— А я пишу стихи, — делился он.

— Да?

— Да. Это очень легко. Главное, найти рифму.

— Да… это главное…

И он рассказывал, а я ободряюще смеялась, задавала вопросы, а потом снова оборачивалась на дверь.

Ты все еще надеешься? Но это только в фильмах герой появляется в последние минуты спасает героиню, вынося ее на руках.

— Это моя любимая песня, — сказал Дёся.

— М-м-м? — не поняла я.

— «Отель Калифорния».

Я прислушалась. Да, она была у меня на диске «Romantiс Collection».

— А у тебя какая?

— А у меня нет.

— Так не бывает.

Я подумала, но ничего не вспомнила.

— Не знаю, — пожала плечами. — У меня нет.

Потом мы молчали, и я вслушивалась в слова песни.

Я разглядывала разноцветные лучи, бегающие по залу. Они прыгали, исчезали, появлялись снова, я поражалась их зыбкости, недолговечности. Что-то вертелось в мыслях, что-то важное, то, что необходимо понять, пока оно еще здесь, пока не ускользнуло…

Сейчас я танцую здесь и на что-то смотрю. Я пыталась уцепиться и проанализировать. Завтра — буду дома. Но дом как будто не существовал. Да и ничего не существовало. Я вспоминала прошедшую неделю, но в ней невозможно было что-то изменить. Да, ладно, в неделе, в этом дне. Что я сделала не так? Что мне делать дальше? Или нет, позволено ли мне что-то делать дальше, ведь я словно заперта в этом отрезке времени, который длится сейчас, как в сарае. Да, в нем можно делать все, что угодно, и, может, даже наслаждаться этой свободой, но только не выходя за его пределы.

Но что я могу сделать на этой ненужной дискотеке, с этим случайным другом парня моей сестры. В то-то и дело, что ВСЕ! Потому что, нет разницы.

После танца Дёся почему-то отошел к стене и сел на корточки.

— Что случилось? — подбежала ко мне Ленка. — Что ты ему сказала?

— Ничего.

Она с тем же вопросом направилась к нему. Дёся замотал головой, показывая, что все в порядке. Через какое-то время достал маркер и на обрывке билетов начал что-то выводить.

— Читай! — подошел он после и вальяжно протянул листок.

Я посмотрела на жирные, кривые и непонятные буквы, а потом на Дёсю.

— Ты читай! — повторил он.

Я покачала головой. Тогда он, наклонившись к моему уху, постарался перекричать музыку:

Он, что тоже уловил это ощущение зыбкой реальности?

Я улыбнулась. Одна не останусь, мысленно сказала Саше, но Дёся задрал подбородок и усмехнулся:

— Приедешь домой и будешь хвастаться: «Вот у меня парень был, он стихи написал!»

Я перестала улыбаться. Потом расхохоталась. Громко. Я больше не собиралась ловиться на том, что у кого-то ко мне могут возникнуть глубокие чувства. Их нет! Вообще!

* * *

Вечером в лагере устроили концерт на летней сцене. Выступали какие-то дети, пели песни. Гера сначала усадил меня на первый ряд, но сказали, это места для малышей, тогда увел подальше, но там огромные колонки оглушали нас.

Я вдруг почувствовала тоску, столь сильную тоску и одиночество, что прямо срывайся с места и беги. Но куда?

Куда бежать! Я заперта!

Пару раз оглядывалась, смотрела на темноту под деревьями. Бродить там одной, смотреть на черные ветки, разглядывать дорожки в свете фонарей. НЕВОЗМОЖНО! И не потому невозможно, что со стороны покажется странно, не потому, что обратят внимание, или Гера с Владимиром Николаевичем пойдут искать, а потому, что я ЗНАЛА: там, среди деревьев, ждет еще большая тоска. Там, среди деревьев наблюдателей нет! Мне не куда бежать.

Потом, уже на дискотеке, немного отлегло. Гера пригласил меня танцевать, я положила руку ему на плечо, и подумала, что с ним все же приятнее. Так зачем ломиться в дверь, которая, может, не существует? Скорее всего! Уверена! Не существует!

Я узнала ту же песню. Нет. Может, я не испытываю особой радости или счастья, но разве это не есть настоящая жизнь? В настоящей жизни нет места бурным эмоциям. Эмоции — это удел мечтаний. И теперь я точно знаю, что кажущаяся пустота окружающего — это нормальное явление, в жизни не обязательно каждую секунду испытывать чувства. Они, скорее всего, вообще не нужны.

Я посмотрела на Геру и снова отметила, что он хотя бы высокий. «Высокий — значит, красивый», — вспомнила свою прежнюю убежденность. И есть еще кое что приятное: завтра, с утра, мне не придется испытывать стыд. Я смогла удержаться, я не сбежала! Я была в рамках, и действовала соответствующе! А то, что страдала? Так это колонки визжали уж больно противно! Разве нет?

 

Глава 6

— Саша — не твой парень, — убеждала мама уже дома. — Он еще маленький мальчик, и не знает, как вести себя с девушками.

— Он не маленький! — я скорчила гримасу, но мама настаивала:

— Ровесники вас младше на три года, он просто испугался.

— Трусость — самый страшный порок! — я дергалась при одной мысли: «Он НЕ ПОШЕЛ! КАК? Как он мог не пойти? Вот кто этот „неприятный человек!“»

— А в школе на тебя кто-то обращал внимание?

— Нет.

— Так уж и нет?

— Ну, блин. Сидела с каким-то парнем, а он на меня ноль внимания.

«Черненький парень, но его значение… не определено». Я улыбнулась.

— Значит, не ноль внимания! — улыбку тут же заметила мама.

— Хорошо, в одно время мне показалось, будто он неравнодушен. Но, показалось.

— Значит, всё-таки показалось?

— Господи! Да он в конце с девушкой был! Какая разница?!

Времени думать не было, в школе нагрузили по полной: сделать уроки, порешать олимпиады, написать сочинения, выучить стихи, так еще и занятия с репетиторами. Но даже с такой нагрузкой я замечала за собой, что, как только видела в толпе фигуру, похожую на Сашину, или прическу, или хоть что-нибудь как у него, в голове тут же резко возникало: «Саша!». Секунда, и снова все возвращалось на места.

Однажды, зайдя в кабинет информатики, услышала чей-то голос с ЕГО интонацией. Ток по спине пробежал!

Ничего не понимаю! Я спокойна вроде и по ночам не плачу. А тут сердце останавливается при звуке даже не его голоса!

Наступил декабрь, а вместе с ним морозы. Возникло ощущение, что зима длится вечно, и не было ни весны, ни лета, ничего не было.

— Ты влюбилась в Сашу? — однажды спросила мама, но вопрос звучал как утверждение.

— Нет, — я спокойно покачала головой. — Просто холодно, от этого и вид такой.

— Ты по нему страдаешь, — продолжила мама, словно и не слышала моего ответа.

— Я о нем даже не думаю.

Я никак не могла для себя определить: «А что делать дальше?» Могу ли обидеться, могу ли высказать все, что думаю? Могу ли разозлиться, рассчитывая на извинения? Его действия были в рамках: он не смог пойти! Не за что извиняться! Мало ли что я себе надумала. Это всего лишь… МОИ проблемы.

— Саша… — повторила мама, будто прочитала мои мысли. — А любит ли он тебя?

Я вскинула на нее глаза.

— Ведь ты его любишь!

Это как удар ниже пояса: «Люблю?» Я скорчила какую-то гримасу, не находя слов, чтобы отрицать, но мама не стала дальше мучить и ушла.

Я люблю??? ЛЮБЛЮ??? Нет-нет-нет! Разве я не скрупулезно вытаскивала наружу каждое свое чувство, чтобы не проворонить это? Разве я не отдавала себе отчета? Когда успела? И что значит, ЛЮБЛЮ?

«Если ты его любишь, то мне тебя жалко!» — я догадывалась, что Саша не попросит прощения, не извинится. Если я хочу продолжения, это МНЕ делать шаг навстречу, МНЕ искать выход, потому что он — «маленький мальчик»!

Да ничего я не хочу! Я вообще ничего не хочу!!! Нет, хочу! Я хочу того парня, с которым сидела на физике!

* * *

Гера, с какой стороны на него ни посмотри, очень странный парень. Утром, когда весь отряд ждал открытия столовой, Гера стоял от меня в нескольких метрах, делая вид, что не замечает — смотрел в противоположную сторону. Но затем приблизился, опять же рассматривая что-то вдали, потом еще, но так, чтобы оказаться сзади, далее подошел практически вплотную, ни слова не говоря. И, наконец-то, словно проиграв в неравной борьбе, сдавшись на милость победителя, обнял двумя руками, притянул с такой страстью, что у меня на секунду помутилось в голове. И замер!

Я старалась не шевелиться. Казалось, от Геры исходила настолько сильная энергия, что чувствовала ее далеко не только я, но и весь отряд в целом. Она исходила от него волнами и захватывала все больше и больше пространства. Окружающие стали концентрироваться на произносимых словах, словно забывая их значения, и незаметно отворачиваться.

Что это? Главное, с чего?

На пляж с Герой мы шли вместе, с нами Рома. Гера держал меня за руку и разговаривал с Ромой уверенно, взвешенно и на равных. Это в поезде Рома был старше, теперь, казалось, наоборот. Мне это нравилось, я мило командовала мальчиками, а они готовы были исполнить любое мое желание. Только Гера все же иногда реагировал несколько странно.

— Давайте сплаваем на глубину? — предложила им, они с готовностью согласились. — А ты спасешь меня, если буду тонуть? — обратилась напрямую к Гере, конечно же, шуткой. Он вместо нормального ответа, стал чересчур серьезным:

— Спасу.

Когда мы поплыли обратно, я устала, отчего спросила мальчиков, могут ли они достать дна. Хотелось, чтобы какое-то расстояние Гера меня на себе протранспортировал. Мальчики послушно начали искали дно, продвигаясь ближе к берегу, нашли:

— Тут можем. Нам по горло.

Я подплыла к Гере, обхватила его двумя руками за шею, но он отчего-то напрягся, посерьезнел и уставился вдаль, словно собираясь меня игнорировать.

Я что, так тебе неприятна? Ожидала совсем другой реакции, хотя бы радости…

Но в остальном с мальчиками было удивительно хорошо! Они выталкивали меня вдвоем из воды, я, как с трамплина, прыгала в воду. Еще мы делали друг другу подножки, топили. Весело!

Гера тянул меня к берегу за руки, я рассматривала треугольный след, который оставляло мое тело, словно я катер. «Лучше и быть не может! Море! Юг! Красота!», и вдруг до меня долетели слова песни, очень странной песни. И зачем ее включили на пляже?

Вот уж вечно людям неймется. На море, в жару, и вдруг включать песню про январь! Уму непостижимо!

Гера вел себя странно и на занятиях. Он весь день был со мной, не отходил просто, а как позвали на математику, так он сел в самый дальный угол и всем видом оттуда демонстрировал, лишь бы я не садилась с ним. Да я и не могла! У меня не было очков!

А вот у Громов очки были. И такие еще огромные и страшные.

— Ого! Громов! — тут же заметили девчонки. — Да ты в очках!

— И что? — Громов кинул им с вызовом. Это был совсем другой Громов!

Я подумала, что мне здесь неприятно: Гера спрятался, Громов стал надменным, а остальные чересчур умными и заносчивыми, а когда я еще не смогла разглядеть пример с доски, переписать его в тетрадь, а уж тем более решить, поняла, что ноги моей здесь больше не будет.

После обеда нас переселяли в новый корпус, комнаты выделили по пять человек, блондинки позвали меня и Галю, и, когда мы уже заселились, разложили вещи, я обратила вниманию на странную вещь. Над моей кроватью, которая досталась совершенно случайно, было выцарапано имя «Гера». Я не поверила глазам, такое совпадение маловероятно. Но, присмотревшись, увидела, что имя высечено давно, глубоко и пережило не один слой краски. Других имен на стене не было, да и вообще надписей. Я почувствовала укол, неприятное тревожное чувство, чувство, которое я уже испытывала когда-то…

— Значит… судьба, — сказала про себя и вспомнила. — Три тринадцать…

Когда впервые встретила Сашу и, вернувшись в общежитие, заметила номер комнаты. Я не знала, как это все совмещается, но…

* * *

Было сложно, я не могла избавиться от мыслей о нем. В школе ходила как в тумане. Когда подруги болтали и не требовали моего участия, я моментально мысленно переносилась в город, я жила там. Саша… Представляла, как гуляла бы с ним, на этот раз снег, аллеи, мороз…

«Я поцелую тебя на морозе…» — играть на пианино эту песню научила меня Ленка, я даже исполнила ее для подружек, Валька сказала «ништяк».

— Нина Петровна говорит, что сейчас все в кого-то влюбляются, — мама периодически делала попытки отвлечь меня. — То одна не такая, то с другой что-то не то. И все поголовно погружены в себя.

У нее не очень-то выходило. Стоило остаться наедине с собой, например, по дороге в школу и обратно, я тут же впадала в странное состояние, в котором не вполне отождествляла себя с окружающим. Я забывала, где нахожусь. Выдумывала истории с его участием, которые не могли произойти в жизни, зато были настолько яркими, что приходилось контролировать себя, чтобы не начать улыбаться и разговаривать вслух.

Я никак не могла определиться, какой Саша на самом деле. Он разделялся на двух человек. Один — тонкий и чувствительный, второй — холодный и злой. Боялась, что буду говорить с первым, а ответит второй. Боялась, что первого совсем нет… У мамы на это был один ответ:

— Пора забыть Сашу.

Будто я робот. Столько думала и вдруг забыть?

* * *

Парни стали называть Геру «Джо», имя ему шло, звучало намного круче чем «Жора». Я заметила, что Антон не являлся больше лидером, все парни теперь смотрели на ДЖО и за ним оставляли последнее слово. От этого Гера выглядел старше, выше, мощнее. Парни его уважали, но казалось, не последнюю роль в этом играю я. И не от того, что у Геры девушка, а у других парней девушки нет, а оттого, что девушка — именно я.

Никита тоже сошелся с Ирочкой, (я видела их пару раз вместе), но на рынок Никита шел с Громовым, а значит, со мной, Герой, Антоном и Ромой, а соседки — одни.

— Эй! — окликнула меня Наташка, когда ребята остановились у бочки с вином. — Смотри, чтобы тебя не споили!

Они завидовали! Я обернулась к девчонкам с самой наивной и ласковой улыбкой, на которую была способна, хотелось снять с них неприязнь. Но, оборачиваясь, вдруг заметила, что Громов, который стоял до этого равнодушно, вдруг жадно взглянул на меня, словно желал схватить с моего лица новое выражение. Секунда, и он уже снова равнодушно смотрел в другую сторону.

Гера на тихом часе позвал меня есть арбуз. Войдя в его комнату, я заметила, что там все парни из отряда: сразу у двери на кровати лежал Антон, посредине на полу рядом у табуретки с возвышающимся на ней арбузом на корточках сидели Громов, Рома и Никита. Подальше на кроватях Грин, Олег, Петя, Леша и остальные, имен которых не знала. Я почувствовала, что в каждом возникло напряжение от моего появления. Но Гера не стал ничего замечать, уверенно провел меня в комнату и усадил на кровать.

— Так, не понял, кто резать будет? — Громов тут же от меня отвернулся и крикнул назад, будто кто-то мог его не услышать, а Антон как лежал на кровати, так и остался лежать, закинув руки за голову. Он всем видом источал холод и неприятие, и это я тоже относила на свой счет. Казалось, здесь меня все ненавидят.

— Ты и режь, — ответил кто-то Громову. — Или вон, Никитос!

— Да рэперу нельзя доверять… — так же, не замечая меня, орал Громов. — Пол— арбуза за раз схавает!

— Тогда сам режь!

— Я вам порежу! Роман, давай ты!

Рома, вооружившись ножом, срезал вершину и первый красный ломоть протянул мне.

— Первый — даме! — улыбнулся.

Я посмотрела на Рому с благодарностью, наконец-то кто-то показал, что рад мне. Гера не в счет. Он сидел рядом и, хотя лица я не видела, по ощущению, светился гордостью и превосходством.

Постепенно парни расслабились, начали смеяться, шутить. Но не Антон. Он лежал до последнего, потом сел и, не поднимая глаз, не улыбаясь, не разговаривая, начал есть. Даже потерял свою привлекательность.

Вечером мы снова купилась с Герой и Ромой. Мы обсыхали, сидя на полотенцах, вдруг я снова услышала ту странную песню. Она задевала во мне какие-то струны, какие-то очень глубокие и непонятные. Я прислушалась к словам:

Я помнила, после тяжелых ноября и декабря, перед самой поездкой в город, перед январской сессией в ШОДе, приснился Саша. Он знал, что приеду. Тем утром я проснулась от странного ощущения тепла.

Во сне мы были в школе, какие-то его друзья, знакомые, потом все пропали, и с Сашей мы оказались в аллее с кленовыми листьями. Она неизвестно где начиналась и неизвестно где кончалась, но кроме нас там никого не было. Яркий, но мягкий солнечный свет, много желтого цвета. Сначала мы шли молча, рядом, не касаясь друг друга. Потом резко остановились и обнялись. И так молча остались стоять, прижимаясь друг к другу и боясь шелохнуться. Я чувствовала, что нам ничего не было нужно, только стоять, обниматься и чувствовать друг друга.

Нужно обязательно дослушать песню до конца! Но так, чтобы никто не видел моего лица. Меня никогда не покидало ощущение, что все постоянно рассматривают меня, отчего постоянно приходилось контролировать выражение. Я поднялась с полотенца и подошла к морю, где уже никто не мог смотреть на мое лицо.

Я чувствовала спиной взгляды Геры и Ромы: «А она не обиделась?»

— Нет! Не обиделась! — всем телом демонстрировала беззаботность, но все же присела и незаметно прикоснулась к воде рукой.

Я искала в словах смысл.

Во сне мы стояли долго, я обнимала Сашу за талию, потом расцепила руки, чтобы переложить их на шею. Саша испугался, что близость мне неприятна, хотел отстраниться, но я не дала ему это сделать. Приподнявшись на цыпочках, сцепила пальцы за его шеей, и он снова прижал к себе. Я щурила глаза от мягкого солнца, я видела лучики, проникающие сквозь ресницы, я чувствовала тепло.

Какая хрень!

Я встала и решительно отвернулась от моря. Нет во мне романтизма. Уже нет.

Мы провели с Герой весь день, но при этом он не сказал, что будет диджеем. Я узнала об этом случайно, шла к ужину и услышала, как Маша говорит Насте:

— Рома и Джо сегодня будут вести дискотеку. Ты знала?

Почему об этом не знала Я?

Всю дискотеку Гера был занят, но я и не ожидала другого, под хиты выходила с Галей, остальное время сидела на перилах. В один момент Рома объявил в микрофон:

— Белый танец. Дамы приглашают кавалеров.

Я как сидела, так и осталась сидеть, но Галя толкнула меня в бок:

— Иди и пригласи Джо.

— Зачем? — удивленно спросила ее.

В ответ Галя вскинула брови и еще раз категорично повторила:

— Ты обязана его пригласить!

— Это еще почему?

Галя посмотрела на меня как на идиотку:

— Ему будет приятно.

— Я не знаю, где он.

— Ой, да ладно! Нужно пойти во-o-o-oн туда! — Галя показала в сторону диджейки и столкнула меня с перил.

Я сделала несколько шагов, но вдруг напал СТРАХ! Страх настолько чудовищный, что его причину не могла определить. Вдруг показалось невозможным пройти весь танцпол, подняться по ступенькам и…

А может, он занят? А может, я ему не нужна?

Смотрела на приближающуюся дверь диджейки и чувствовала, как ноги подкашиваются, каждый шаг давался с большим трудом, и вот уже казалось, что сейчас опущусь на корточки от бессилия, прямо здесь среди танцующих… и больше не смогу двинуться… так и буду сидеть… Дикий страх… я даже не хотела этого представлять… Резко вдруг вспомнился Саша, вернее, сон…

* * *

Мы обнимались, на этот раз в каком-то парке. Там не было кленовых листьев и, кажется, вообще ничего не было, даже времени года. Ни зима, ни лето. Обнимались снова молча, снова так, будто не могли друг от друга оторваться.

— Я отлучусь ненадолго, — сказал Саша, а я осталась ждать.

— Саша! — позвала его, когда услышала чьи-то шаги, обернулась, но то был незнакомец.

— Что ты тут делаешь? — спросил незнакомец властно.

— У меня свидание, — ответила ему, но… засомневалась, ведь Саши рядом не было.

— Знаем, какие у вас свидания, — пренебрежительно ответил незнакомец и подхватил меня за локоть, собираясь куда-то вести.

— У меня свидание! — с силой вырвалась. — И я не пойду!

Он покосился на меня, словно я сама не знаю, что говорю: «Какое свидание? С кем?» Я снова засомневалась.

Нет! Саша есть! Я попыталась убедить себя из последних сил. Он был еще несколько минут назад! Он реален! Но потом снова сомнения. Как можно не верить тому, что видишь?

Я уже почти дала себя увести, как прибежал Саша. Бросилась к нему, он обнял радостно, удивленно:

— Я же только на пять минут уходил?

Не выпуская его из рук, я обернулась к незнакомцу:

— Я же говорила, у меня свидание! — демонстрируя Сашу в качестве доказательства.

Но незнакомец равнодушно пожал плечами, изображая, что не имеет ко мне никакого отношения: «И с чего ей вдруг пришло в голову мне чего-то доказывать?»

Мы обнимались долго, но я больше не могла избавиться от страха. Саши было до невозможности мало, даже в тот момент, когда я его чувствовала. Мы направились к дороге, шел нескончаемый поток машин. Мы разомкнулись, смотрели на автомобили, ловя момент перебежать на другую сторону. Раз, момент появился, я нырнула между машинами, считая, что Саша сделает так же, но, оказавшись на другой стороне, обнаружила, что его нет. И не было. Всё ложь. Его никогда не было. И мы не обнимались. Затем длилась серая, будничная жизнь, я что-то делала, куда-то ходила, но всегда точно знала — его не было.

* * *

Мимо шел Антон. Я схватила его, желая зацепиться за него, как за реальность, выбраться из ужаса мыслей…

— Пойдем танцевать!

Антон остановился, холодно положил руку на мою талию и отстранился так, что между нами поместился бы один, а то и два человека. Но все это было не важно, я понимала, если бы не Антон, я бы не справилась. Но с чем бы не справилась, и что было бы потом, если бы не справилась… Нет, я не желала об этом даже думать. Холодность Антона — ерунда по сравнению с этим…

Мы сделали несколько оборотов, и вдруг среди танцующих я заметила Геру. Он танцевал с какой-то девчонкой. Меня пронзила ревность. Еще поворот. Теперь незаметно я разворачивала Антона так, чтобы разглядеть Геру. Его спина была ссутулена, но на ту, с которой танцевал, он даже не смотрел.

Гера ВИДЕЛ меня с Антоном! Боже! Это надо же так испортить! Главное, не объяснить!

Танец кончился, я отошла от Антона, который за все время не сказал мне ни слова, и поплелась к Гале, предвкушая, как она будет ругаться. Та посмотрела на меня возмущенно, всем видом требуя объяснений.

— Не здесь! — ответила ей и потащила с дискотеки.

Как можно объяснить, что Антон здесь ни при чем? Как это вообще можно объяснить?

Сели на качели возле корпуса. Внутри бурлило столько чувств, я не могла остановиться ни на одном из них.

— Почему ты это сделала? — наехала Галя.

— Не знаю, — ответила честно. — Я потерялась. Антон шел навстречу, я пригласила.

Галя, видя мою растерянность, сменила гнев на милость:

— Джо искал тебя.

Я замерла. Меня никто и никогда не искал!

— Он подошел к тому месту, где мы сидели, — продолжила Галя. — И спросил. Но словно не у меня спросил, а у себя: «Где она?» Затем обернулся и увидел, как ты танцуешь с Антоном! У него было ТАКОЕ лицо! Такое!!! СТРАШНО смотреть!

Я сразу представила это «страшно» и поняла, что Гера не простит меня. «Меня никто никогда не прощал!»

— Ну, вот! Теперь и ты расстроилась! — Галя начала меня уже жалеть, заунывно зазвучала песня из «Титаника».

Вдруг Гера прошел мимо нас. Он не знал, что мы здесь, иначе бы выбрал себе другую дорогу. Ему было больно, он старался ничем не выдать себя, спокойно пройти, но что-то в его плечах, в том, как сидела на них черная рубашка, указывало на боль.

— Всё! Кажется, ты сейчас заплачешь! — сказала Галя, а я взглянула на нее удивленно, не понимая, почему она так выразилась. — У вас еще всё наладится! Вы помиритесь!

Помиримся? Повторила про себя. Это невозможно. Мне и меньшего не прощали. Он не подойдет больше.

— На вас все засматриваются! — утешала Галя. — И девчонки, и парни. Все! Вы обязательно помиритесь!

Засматриваются? От этого стало еще хуже. Засматриваются. И так глупо все испортить.

Я резко выпрямилась.

Нет, я не смирюсь! Надо объяснить! Поговорить! Но как? Неважно!

— Галя! — твердо я произнесла вслух. — Сходи к нему, скажи, что я хочу с ним поговорить.

— Нет! — Галя резко изменилась в лице, да так, что в ее глазах отразился ужас. — Не пойду!

Она боится его? Но почему-то это не удивило, Галя никогда не называла Геру «лапочкой».

— Тогда скажи Роме! — тот как раз появился на крыльце, Галя посмотрела на него и согласилась:

— С Ромой я поговорю.

Не прошло и минуты, как Гера вышел на крыльцо, вернее, радостно выбежал. Но это почему-то не обрадовало. Странно, три минуты назад, я желала вернуть Геру во что бы то ни стало, а теперь его фигура на фоне желтых окон раздражала. Может, оттого, что излучала самодовольство, может, от чего-то другого. В общем, я отвернулась.

— С кем это ты мне изменяешь? — еще не дойдя до качелей, спросил Гера, но голос его показался мне противным.

Изменяешь? Я твоя что ли?

Перспектива быть с Герой уже не вдохновляла. Противоречия в собственных желаниях, резкая их смена вызывали тошноту где-то далеко внутри, но я не желала об этом думать.

Хотя? Может, стоило подождать денек? Хоть не раздражал бы так!

— Я пошла тебя искать… — начала свое оправдание. — И… не нашла…

Звучало как-то по-идиотски! Гера не успел ответить, как подошел Рома и… стал оправдывать ЕГО!

— Джо ни в чем не виноват! — начал Рома. — Было столько работы! Неразбериха полная. Кассеты, песни! Джо не мог уйти!

Так они решили, что я в отместку Антона пригласила? Я засмеялась.

Рома воспринял мой смех как примирение:

— Надеюсь, ты его простишь!

Возникла пауза. Я опустила глаза, и Рома подумал, что ему лучше уйти.

— Пойдем, погуляем! — шепнул мне на ухо Гера, и я поняла, что сейчас мы пойдем целоваться.

Он повел меня к старому корпусу, туда еще никто не заселился, в окнах не горел свет. Я села на качели, стараясь осознать, что это и будет место моего первого поцелуя. Не зимой, и не в кленовых листьях. Тщательно осмотрела ветки плакучей ивы, железные балки качелей, краску сидений, собственные ноги, которые подогнула под себя. Вдохнула запах моря, ощутила ветер. Посмотрела на фонари. Они горели белым.

А там фонари розовые…

Гера сел рядом, немного на расстоянии. Ветер был сильным, по моим плечам побежали мурашки, я поежилась, Гера обнял меня за плечи, прижал к себе. Я отвернулась.

Значит, первый поцелуй не будет принадлежать Саше? Что-то жалобно во мне спросило.

Да ему вообще мало что будет принадлежать! Ответила я зло.

Я знала, не сегодня, так завтра, не завтра, так послезавтра, но невозможно встречаться с парнем и не целоваться с ним.

Так каким же будет его первое действие? Повернет мою голову? Как он найдет мои губы? Ты столько об этом мечтала! Значит, мечты всё же исполняются? Но не с теми, о ком мечтаешь…

* * *

В начале января, приехав на сессию, я вошла в Сашину комнату, поздоровалась и остановилась около стола, чувствуя, что никаких извинений по поводу дискотеки не дождусь.

— Ну, и как погуляли? — спросил Саша, развалившись в кресле.

— Нормально! — ответила холодно, упорно глядя в стол.

— Малолетки не доставали?

Я подняла взгляд на полки, пытаясь сдерживаться:

Два месяца! Два месяца я чувствовала стыд! Что пошла туда, где «малолетки». А теперь ты издеваешься? Да пошел ты!

Медленно развернулась и, подняв подбородок, твердо и властно посмотрела Саше в глаза:

— Чтобы я, — взяла долгую паузу.

— С тобой.

— Куда-нибудь.

— Пошла…

Если я могла убить взглядом, то сделала бы это не раздумывая. Во мне больше силы, чем в тебе!

Бедный Саша! Вспоминала себя прежнюю. Ему нельзя говорить про мальчиков! Он же так на все реагирует! Он же ревнует! Его надо оберегать! Я больше не собиралась оберегать!

Саша пытался держать взгляд, но я знала, что сильнее, и он не может мне противостоять.

Теперь уже точно не будет ни встреч, ни объятий, ни поцелуев… Ну, и плевать.

Саша ничего не ответил. Я опустила взгляд и отвернулась.

* * *

— Ты сегодня даже новую юбку надела, — Гера вдруг прервал молчание.

Не поняла!

— Ну, да… — осторожно спросила его. — И что?

Она мне не идет? Опять что-то во мне не так?

— Да ничего… — ретировался Гера, но романтичность обстановки как рукой сняло.

Я прогнала в голове еще раз его слова и интонацию, пытаясь определить, что же не так с юбкой, и догадалась, что это Комплимент!!!

Отличное начало! Именно так и надо искать подход к девушке: спросить про юбку! Я тихо засмеялась, но так, чтобы Гера заметил.

Боже, как мне хорошо! Одинаково будет хорошо, если Гера поцелует меня и если нет. Поцелует — буду знать, как это. Не поцелует, значит, влюбится еще больше, так как завтра весь день будет думать только об этом.

Во мне играло злорадство. Вот, как быть в моей шкуре! И время уходит, и обстоятельства не складываются.

Догадывалась, что Гера хочет поцеловать меня «случайно», когда лицо «вдруг» окажется так близко, что ему придется лишь наклониться. То есть поцеловать, когда я сама создам для этого условия.

А я не создам! И поцелуй случайно не произойдет! Решайся сам! Я не буду тебе помогать! И отвернула голову еще дальше.

Гера не шевелился. Я считывала его бессилие, и мне становилось почему-то приятно.

Всё, что тебе остается, я представляла его чувства. Это чувствовать, как время уходит! Думаешь о завтрашнем дне, надеешься и боишься, что и завтра будет то же самое — ожидание. А у меня больше нет завтра, и мне все равно!

— Пойдем, — сказал Гера.

Я кивнула головой и послушно поднялась.

Это ты следишь за временем! Это ты чего-то хочешь! А мне не надо! Хорошо, когда больше ничего не надо, ничего не хотеть и не ждать!

* * *

— Ну, и как ты встретил Новый год?

Мой голос почти нейтрален. Гнев прошел. Я взяла со стола карандаш и села на кровать. Не смотрела на Сашу.

— Гулял с девушкой, — ответил он.

Я замерла, ожидая свою реакцию. Ни внутренне, ни внешне она не проявилась, обрадовалась.

— Ну, и как? — усмехнулась, разглядывая карандаш. Удивительно, почему-то ни разу не приходила в голову мысль, что Саша может с кем-то гулять.

— Хорошо, — сказал он равнодушно.

Такой карандаш был у меня раньше, пластмассовый, а не деревянный, немного гнулся.

В Новый год… Я гуляла с Валькой и другой одноклассницей на стадионе, проходила около елки, «кто-то» вылетел из толпы и чмокнул меня в щеку.

— С Новым годом! — поздравил «кто-то» и исчез.

Почему Саша может сообщить, что с кем-то гулял, а я нет? Но было глупо произносить «я тоже» и рассказывать с упоением, что этот «кто-то» затем нашелся и сидел рядом до шести утра. Прошедшее казалось давним событием, а ведь прошло только четыре дня.

Я смотрела на карандаш, слегка сгибала его и не могла понять, ЧТО считать недавним, ЧТО важным…

— Он не ломается, — заметил Саша.

Я посмотрела на него в упор:

Конечно! Ты у нас такой респектабельный! У тебя даже карандаши особенные! Только у меня такой уже БЫЛ!

И, не отводя от Саши глаз, демонстративно взялась за концы карандаша и с треском разломила.

— Ломается! — вскинула брови и протянула Саше две половинки.

Он взял их и, не глядя, бросил в урну. Попал. Мы смотрели друг на друга с вызовом, с ненавистью. И мне хотелось хохотать.

— Как прошла встреча? — спросила мама уже после.

— Я сломала ему карандаш, — ответила твердо, решительно шагая по улице. Казалось, что наеду на любого, кто только посмеет мне что-то сказать. Желала этого! — Но он взамен забрал у меня ручку, так что теперь у него еще одна память обо мне!

— Поругались?

— Нет. С чего? Я сказала ему только одну фразу.

— Ну, и правильно! — почему-то поддержала мама. Она вечно боялась, что я не могу за себя постоять. Глупая. — Так ты к нему еще пойдешь?

— Конечно, пойду! — удивилась вопросу. — Если вы с тетей Тоней договорились, что я буду заниматься. Значит, буду заниматься!

Мама посмотрела на меня с уважением.

 

Глава 7

На следующее утро на пляже я не обнаружила Геры. Искупалась, огляделась кругом, но его не было, хотя Владимир Николаевич постоянно повторял, что нам нельзя отлучаться из отряда. От отсутствия Геры мне стало тоскливо, мысли всякие полезли в голову, не слишком ли жестко с ним обращалась. Парни погнались в море за девчонками: Громов, Никита. Наташка и Ирочка завизжали, а мне стало еще хуже. С огромной скоростью внутри стала образовываться пустота, и она требовала немедленного появления Геры. Или кого-нибудь, кто бы мог его заменить.

Я села у воды в надежде, что тоска пройдет. Не тут-то было, она только увеличилась! Да еще так, что, казалось, все замечали, как мне плохо.

Из-за чего мне плохо?

Стала мысленно звать Геру. Приди, пожалуйста, приди!

Я понимала, что никто другой ко мне подойти не сможет. Из-за Геры для других парней я превратилась в трансформатор с табличкой «Не подходи! Убьет!» Я почувствовала, что нуждаюсь в Гере, но это испугало: если нуждаюсь, значит, снова беззащитна, значит, снова влюбляюсь, и, значит, мне скоро снова будет больно. А я не хочу боли! Саша принес ее столько!

Саша. Захотелось защититься хотя бы им, попытаться вызвать в памяти его образ, но… не получилось.

Саша?

Я написала на песке «Lost Paradise», но и тут ничего не отозвалось.

Ты прошел? Я избавилась? Все кончено?

* * *

Саша… На следующее утро после встречи с ним, я сидела с мамой в актовом зале ШОДа и ждала начала собрания.

— Ты мне своего Громова покажешь? — мама хотела знать в лицо всех парней, которых я только упоминала.

— Покажу. Пока что-то не видно…

— А сосед есть?

— Я его не особо запомнила, но вроде тоже нет, — оглянулась удостовериться и заметила Громова в дверях.

Он был с каким-то другом, прошел в зал и… сел прямо передо мной на первый ряд.

— Громов светленький, — шепнула я на ухо маме, через некоторое время она наклонилась ко мне:

— Он симпатичный.

Я взглянула на нее гневно. ШОД — это не то место, где можно обсуждать мальчиков! Мама сделала вид, что не заметила, снова ко мне наклонилась и шепнула:

— А второй совершенно некрасивый.

Мне понравилось, что мама оценила Громова. В зеленой стильной толстовке, с наушниками от плеера, он крутился на месте и болтал с другом.

Я уставилась на Громова, почему-то стало наплевать, замечает он это или нет. Вернее, мне хотелось, чтобы он заметил. Но Громов, когда оборачивался, всегда искал кого-то сзади и на меня внимание не обращал.

Собрание не начиналось, третий раз ставили «Позови меня с собой!»

— О! Пугачеву раскручивают! — комментировал Громов, и я снова и снова слушала:

…Где разбитые мечты обретают снова силу высоты.

А потом песня звучала и на рынке, куда ходили с мамой после занятий, и на остановках, и вообще, куда бы я ни пошла.

Вечером Саша почти не разговаривал со мной, на все мои редкие вопросы о программах отвечал холодно и официально. Ни разу не улыбнулся. В итоге я перестала спрашивать и впала в бездумье.

— Что скажешь? — Саша иногда прерывал молчание.

— Что спросишь? — отвечала ему без эмоций.

— Это тебе же надо заниматься, не мне! — зло подчеркивал, а я не реагировала.

Это последняя сессия, больше не было поводов приезжать к нему город. Вплоть до следующего года.

Мы уезжали с мамой, из киоска на улице снова пела Пугачева: «Позови меня с собой… Я отправлюсь за тобой… Я приду туда, где ты… Обретают снова силу высоты…» Почему-то казалось, что песня обо мне… причем из каждого динамика в каждой точке города… поется о МОИХ чувствах.

Почти каждый день я ездила к нему в холодном автобусе, бездумно рассматривала стекла, покрытые инеем. Это составляло смысл всего дня. Саша злился. Злился и молчал. Пошел меня провожать, я попросила открыть дверь подъезда, он пнул ее ногой, демонстрируя, что ради меня руки использовать не собирается. А я не обиделась.

Я шла по улице рядом с ним, он держал дистанцию, подчеркивая, что я ему безразлична, а я при этом думала, что мы впервые идем по улице одни, и хорошо бы, дорога не кончалась. Потом натыкалась глазами на оттаявший канализационный люк, он означал ровно половину пути.

И почему из всего дня у меня только три минуты настоящей жизни?

На остановке меня встречала Ленка со своим парнем, после чего мы ехали домой, гуляли, сидели в подъезде, пили чай.

— Дёся тебя ждал, — почему-то говорила Ленка. — Он постоянно спрашивал, когда ты приедешь.

Но ничего такого в Дёсе я не замечала. При встрече он сказал «Привет!», отошел в сторону и после только подкалывал меня и пошло шутил.

— Сколько часов в день ты гуляешь? — спрашивал он.

Мне было стыдно признаться, что я не гуляю, а сижу дома и делаю уроки.

— Часа три… — соврала.

— Часа три?! — Дёся хохотал. — Я гуляю ЦЕЛЫЙ день!

Еще он говорил, что я странно держу чашку, и смеялся. Еще, что странно хожу, и всегда приговаривал:

— Одаренный ребенок!

Если я возмущалась, он хохотал еще больше:

— Ты прикольная, когда злишься!

Я не злилась.

В ШОДе ни с кем не разговаривала, надевала с утра маску «у меня все хорошо» и старалась ходить с ней целый день. Нашла себе ориентир — парня, который был на каждом занятии, запомнила, как одет, и ходила туда, куда шел он, чтобы не перепутать группу.

На математике смотрела на Громова. Просто так. А что он обо мне подумает? На физике выходила из класса во время перерыва и стояла у окна. Нравилось, что никто не замечал, никто не трогал. Я лишь следила, чтобы лицо не отражало эмоций, для которых нет видимой причины:

У меня все хорошо… Нельзя смотреть в одну точку. Нельзя плакать.

Иногда казалось, что меня на самом деле никто не видит, я бестелесна. Сижу на математике, думаю, что место занимаю, а выйду перед классом, и все будут смотреть сквозь. Я пугалась при этих мыслях и начинала искать доказательства своего существования: мягкая ткань с ровными строчками курточки показывала, что мое тело хотя бы материально и здесь присутствует.

Я видела, как медленно, словно кусочки мозаики, осыпаются мои мечты.

Только заходя в Сашину комнату, я чувствовала облегчение. Везде плохо, а тут хорошо. «Я пришла…» — говорила самой себе и ощущала, что в комнате все особенное: мебель, стены, воздух. Дух… И неважно, что сам Саша думал по этому поводу. Обижаешься? Обижайся. Не разговариваешь? Не разговаривай. Главное, ты есть. Но он, казалось, делал все, чтобы лишить меня и этого.

В один из вечеров я забыла о времени, глянула на часы: уже как пять минут назад должна быть на остановке. Посмотрела на Сашу, сказала, что пора идти, выбежала в коридор, быстро оделась, а он не торопился. Долго был в комнате, вышел без свитера и завернул в зал.

Нашел время издеваться. Ты же не мне делаешь плохо!

Через полминуты вышел, ни слова не говоря, вернулся в комнату. Потом появился его отец, надел пальто, и я поняла, что Саша не пойдет меня провожать. Он мне и «до свидания» не скажет.

— А почему Саша не пошел? — спросила его отца на улице, мой голос звучал нейтрально.

— Он сказал, что у него дела.

— Вы бы не беспокоились. Я могу сама дойти. Меня встречают.

— Ничего страшного.

— Я могу и сама дойти! — сказала еще через несколько метров, но дядя Саша сделал вид, что не слышал. Показалось, он поставил себе цель обязательно проводить меня до остановки.

В ШОДе, да и везде, я испытывала только одно желание — вылить все в дневник, описать, понять. Но времени не было, никто не оставлял меня одну. На физике это желание стало перехлестывать через край. Я поняла, что все равно не вникаю в формулы, бездумно переписываю их с доски, поэтому достала тетрадь и застрочила. С каждой строчкой становилось легче.

— Диагонали ромба, корень из двух… — иногда я поднимала голову и с умным видом смотрела на преподавателя.

Да-да, я все понимаю!

Иногда я боялась, что он меня спросит:

— А что вы, девушка, пишете? Вам неинтересно, что я говорю?

Я мысленно отвечала ему заранее. Мне интересно, что Вы говорите, но у меня нет выхода!

Мне было стыдно за дневник. Когда наступила перемена, я поняла, что, наверное, многие заметили, что занималась чем-то не тем. А чем? Писала сочинение? Что могла писать?

Группа галдела. Я чувствовала себя белой вороной.

Нет, я нормальная! Развернулась спиной к окну, а лицом к группе, чтобы хоть как-то слиться с ней.

Сзади сидели два парня, заметила их краем глаза, рассказывали друг другу анекдоты. Иногда слова долетали до меня, я начинала невольно улыбаться. Вдруг один меня окликнул:

— Эй!

Мне не понравилось это слово «Эй!», я насторожилась и посмотрела на него. Парень наклонился чуть вперед, налегая на парту, и, может, от этого, но показался каким-то непропорциональным и жутко некрасивым.

— Сколько сейчас время? — спросил он и странно, неприятно улыбнулся.

Я почувствовала, что его интересует вовсе не время. А потом ощутила какую-то издевку! Будто он реально собирался надо мной прикалываться. Но я здесь беззащитна, за меня не кому заступиться, даже друзей нет…

* * *

Стоять!

«Я у тебя время спрашивал,» — сказал Гера, а я не могла вспомнить! Вся зимняя сессия оставила впечатление, что у меня никто ничего не спрашивал! ТАК ЭТО БЫЛ ГЕРА??? Так это он «время спрашивал?»

От осознания этого тут же захотелось вскочить и найти Геру: «Я тебя вспомнила! Вспомнила!»

* * *

— Двадцать минут одиннадцатого, — я посмотрела на часы и, секунду подождав, не задаст ли парень еще вопрос, с опаской отвернулась. Что-то было неприятное в его улыбке.

* * *

Это был Гера??? И я не запомнила его, потому что испугалась! Потому что он улыбался зло!

Но это был именно он! Его усмешка! Именно его!

Я начала вспоминать дальше. Меня передернуло от его усмешки в поезде, когда он кормил меня шоколадкой, и в море, когда неожиданно выплыл. Его усмешка всегда вызывало во мне чувство опасности, будто он всякий раз собирается надо мной издеваться.

Я снова напрягла память. События начали выстраиваться совершенно по другой линии.

Стоп. А до вопроса? До этого странного «времени». Я повернулась на «Эй!», посмотрела на него, и первое, что пришло мне в голову: «Я ему нравлюсь!»

Оба на! Я прочитала это сразу! А потом уже появилась усмешка, мой испуг, и вопрос стерся из памяти.

Вот где причинно-следственные связи!!! У странного отношения Геры есть ПРЕДЫСТОРИЯ? Конечно, же есть!

«Я РЕШИЛ, что время у тебя спрошу!» Вот это «решил»! Чтобы обратиться ко мне ему нужно было РЕШИТЬСЯ!!!

* * *

На зимней сессии больше ничего не было. Только однажды вечером позвонила тетя Тоня:

— Мы сегодня не сможем тебя принять, у нас гости, извини, пожалуйста, — сказала она ласково.

На помощь тут же пришла Ленка:

— Тогда мы пойдем на дискотеку!

Это не очень радовало, на дискотеке пришлось все время общаться с Дёсей.

— Ты нравишься Дёсе, — говорила Ленка, а я не особо-то видела, он все время меня подкалывал. — А зачем, ты думаешь, он приезжает каждый день?

Я терпела его из последних сил, но иногда срывалась:

— Ты понимаешь, что весь вечер говоришь мне одни гадости? — спрашивал Дёся.

— Да? — я удивилась, припомнила свои последние слова: «Не хочешь со мной танцевать, я тем более не хочу!», «Можешь идти на все четыре стороны прямо сейчас!», «Терпеть тебя не могу», «Достал». — Ну, да!

— С тобой трудно! Ты мне ни одного нормального слова еще сказала!

— С чего ты взял, что заслуживаешь?

Дёся замолкал на время, но потом начинал атаку заново.

— Я тоже хочу! — Дёся намекал на целующихся Ленку и Виталика.

— Обойдешься!

— А мне хочется!

— Обойдешься! — и старалась прибить его одним взглядом. Если попытаешься, убью на месте!

* * *

Наконец-то Владимир Николаевич дал команду собираться с пляжа. Я оделась быстрее всех, подбежала к навесу. И тут появился Гера. Он бежал с Ромой к отряду со стороны лагеря.

— Мы только что закончили, — запыхавшись, доложили они Владимиру Николаевичу. — К дискотеке много чего нужно было…

Я смотрела на деревянный столб и не понимала, отчего такое простое объяснение не могло прийти в голову. Тоска внутри унималась, становилось легче. Гера обошел Рому и остановился напротив меня. Я подняла на него глаза, а они… А они меня выдали, из них словно выскочило что-то: «Я скучала! Скучала. Где ты был?»

Гера смотрел на меня тоже странно: «Я не хотел тебя оставлять…», его взгляд светился нежностью, она проникала в меня каким-то странным серо-голубым светом.

Я опустила глаза, между нами скамейка, мы начали ее обходить. Встретились. Он взял меня за руку, и я почувствовала себя счастливой.

У меня больше нет защиты… но, может, это и к лучшему…

На занятия в лагере я больше не ходила. Сколько бы ни упрашивала Галя, убеждая, что на физике очень интересно, я категорически отказывалась. Тихий час — это единственное время, когда можно писать.

— А Вы с Джо давно встречаетесь? — где-то после обеда спросили отрядные девчонки.

— Нет, — ответила настороженно. Я только к ним подошла, скромно, незаметно, но поняла, что не поменяла тему разговора, а… продолжила ее.

— Как? — вдруг воскликнула Ксюша. — Я всем говорила, что вы вместе ходили в ШОДе и вместе приехали!

— Нет, мы не были вместе в ШОДе, мы только здесь познакомились.

— Как? Я вас ВСЕГДА видела вместе! То ты стоишь одна, то он один, то вы ВМЕСТЕ стоите!

Это стало для меня шоком. Я улыбнулась девчонкам, но потом еще долго думала: «Где я была? И почему ничего не помню!»

Сколько бы ни напрягала память, с зимней сессии хорошо помнился только Громов. Я на него смотрела. Не знаю зачем! Он был шумный, веселый, отвлекал на себя внимание. Однажды села за ним и весь урок разглядывала. На перемене он прислонился к стене, повернувшись ко мне боком и внимательно стал изучать что-то впереди, смотрел куда-то надменно и сосредоточенно. А я рассматривала его и вдруг заметила, что зрачок Громова неподвижен.

Он не видит на что смотрит! Он смотрит на меня! Улыбка стала расползаться по лицу, я поставила локоть и закрыла ее ладонью. Но Геру я не помнила, кроме того момента, ничего.

Гера почти не покидал меня, а, если когда и покидал, стоило мне только мысленно позвать его, как он тут же оказывался рядом.

В море парни играли в догонялки:

— Сифа! Сифа! — кричали они.

Гера «сифой» был редко, если «сифа» приближался, Гера нырял под воду и держался за мои ноги.

— Джо! Ты трус! — кричали ему ребята. — За девчонкой прятаться нельзя!

— Его надо поймать! — командовал Громов. — Это дело принципиальное! Надо взять в плен ЕЕ!

И сказал двум ребятам схватить меня, те подошли, как охранники, крепко взяли меня за запястья. Я подумала, что Громов никогда бы не прикоснулся ко мне сам.

— Джо! Если ты сейчас же не вернешься, — кричал он. — Мы будем окунать ее в воду! И Джо! Заметь! Скорость будет увеличиваться!

Командовать Громов умел, мальчики окунули меня один раз, но я взглянула на них недовольно, они ослабили хватку и больше топить не решались. Гера поплыл меня «спасать», Громов ему навстречу. Встретились где-то посредине и так долго выясняли отношения, что забыли об игре. Мальчики, державшие меня за руки, почувствовали неловкость. Стоило сделать лишь малое усилие освободиться, и они тут же отошли от меня, будто испугавшись.

— Значит, ты целовалась? — спросила я вечером Галю, собираясь на концерт. — Ну, и как? Приятно?

Она пожала плечами:

— Непривычно.

— Что значит, непривычно?

— Мокро.

— И всё?

Я догадывалась, что после дискотеки так или иначе с Герой будем целоваться. Но сначала отряд шел на концерт, и мне хотелось одеться очень, очень, очень красиво. Спустилась с крыльца, Гера ждал, взглянул и… обалдел. Потерялся, засомневался. А имеет ли право вообще ко мне подходить? Это польстило.

Концерт проходил в городке, вне лагеря, мы ожидали начала, Гера стоял сзади меня на ступеньку выше, обнимал двумя руками, а весь отряд старался на нас не смотреть.

В зал Гера провел меня галантно, опустил кресло. Я чувствовала себя Королевой между ним и Ромой. Сзади нас уселись Громов, Никита и Грин, остальной отряд — через несколько рядов. Обернувшись поискать Галю, я столкнулась с взглядом Громова. Он нагло смотрел прямо мне в глаза.

Что, Громов, осмелел что ли? Ответила ему тем же, нашла Галю и отвернулась. Гера с Ромой должны были уйти пораньше.

Возвращаясь с концерта с Галей, я оторопела, когда подбежала Маша и выпалила, широко улыбаясь:

— Вы с Джо мне очень нравитесь!

— Да? — я вскинула брови. — Я очень рада…

— Вы подходите друг к другу. Такая красивая пара!

От счастья меня заклинило. Красивая пара!!! Это надо же!

— Ты только скажи ему, чтобы рубашку весил на спинку кровати! А то мятая больно.

— Хорошо, — я чуть не провалилась со стыда, но поняла, что Гере этого никогда не скажу.

На дискотеке он выходил на каждый медленный танец, приглашал меня. Настоящая идиллия!

— Подождешь меня? — сказал он во время последнего танца, я кивнула головой.

Мне нравилось его ждать. Стоять у перил и знать спокойно и точно, что он вернется. Гера сбежал по ступеням, подошел ко мне, легко взял за руку и повел на залив. Сердце застучало сильнее. Я посмотрела на небо: ПОЛНОЛУНИЕ.

Шабаш ведьм.

— А почему вы заканчиваете дискотеку «Титаником»? — осторожно спросила Геру, когда мы остановились в темноте за корпусом.

Потому что романтично?

— Так… — Гера ответил с такой интонацией, будто вся романтика — бред полный.

Ага, потому что нам, безмозглым девочкам, это нравится! Закончила его мысль и вскипела. Гера все испортил.

Сейчас я тебе такую романтику устрою, всю жизнь помнить будешь…

Рассмеялась, вырвалась из его объятий, побежала вперед и оглянулась через плечо. Луна ярко освещала залив.

«Когда луна станет полной…» — вспомнила и усмехнулась.

— Куда ты? — весело спросил Гера, поспевая за мной, он не почувствовал, что сделал мне больно.

Снова засмеялась. Когда-то мечтала, что Саша приедет ко мне, мы будем гулять по поселку между старыми домами, я буду вести его куда-то, а он не будет знать, не будет ориентироваться, и вот так же я рассмеюсь и оглянусь через плечо.

Я протиснулась между прутьями ограждения, перешагнула через камни и остановилась на бетонной плите у воды.

— Когда это ты здесь была? — удивленно спросил Гера, следуя за мной.

Мечта воплощалась в жизнь. Смешно…. Видимо, мечты всегда воплощаются, правда, не с теми, о ком мечтаешь.

Гера обнял меня за плечи, стало приятно, злость прошла. Мы смотрели куда-то на линию горизонта, где загорался и гас маяк.

Как же мы поцелуемся? Наверное, здесь не очень удобно: плиты, камни. Я вернулась за ограждение, прошла дальше по берегу, оказалось, что здесь много спусков к воде. Подошла к одному из них. Ступеньки. Села на корточки, чтобы посмотреть на воду, но свет от луны сюда практически не доходил. Вода была темной.

Гера тоже присел, снова обхватил меня руками и прижал к себе.

Сейчас он меня поцелует… Я испугалась и вжалась лбом в его плечо.

Гера позвал меня по имени, но его голос сорвался в конце.

— Что? — спросила я, будто ничего не поняла.

Он не ответил.

Ветер становился сильнее. Я поднялась со ступенек, холодный поток охватывал все мое тело и почти срывал рубашку с Геры, заставляя ее громко трепетать. Гера снова обнял меня, а я опять опустилась на корточки, будто упала, Гера, не отрываясь, последовал за мной. Показалось, что так уже происходило раньше, я падала, а кто-то, обнимая, падал вместе со мной, хотя этого никогда не было.

— Почему ты отворачиваешься? — прошептал Гера на выдохе, но его интонация передала совсем иное.

Ты же… любишь меня!

Мне захотелось спрятаться, скрыться от Геры, от того, КАК звучит его голос.

Разве можно НАСТОЛЬКО? Разве можно так СИЛЬНО?

Мы сидели еще долго.

— Уже поздно. Надо в корпус, — сказал Гера уже спокойно. Я послушно поднялась.

Он взял меня за руку и повел к дороге. Снова дул холодный ветер. Гера был отстранен.

— Стой! — вдруг резко он развернулся, обнял меня, сильно прижал к себе и замер. Потом наклонился и поцеловал мое плечо. Затем снова и снова. Он покрывал губами всю поверхность моих плеч и шеи, а я не верила, что это происходит со мной.

Гера был как струна, в каждой мышце его тела чувствовалось напряжение, он прижимал меня все сильнее и стремился к губам. Я уворачивалась.

«Не целуй меня! Не целуй! Пожалуйста!» — повторяла про себя, но не была уверена, что требовала именно этого.

Вдруг что-то влажное прикоснулось к моим губами, я вздрогнула всем телом и отскочила. Как громом пораженная, я смотрела себе под ноги, не зная, ни что дальше делать, ни что сказать.

Гера больше не настаивал, взял меня за руку и повел к корпусу.

Но он пришел ночью. Он, Громов, Никита и Рома. Девчонки проснулись, захихикали, все стали о чем-то болтать, а Гера сел ко мне на кровать и сразу же (я только успела приподняться и прислониться спиной к стене) стал целовать мою шею.

— Джо! А чем вы там занимаетесь? — спросил Громов.

Он сидел на кровати Гали, прямо напротив нас. Его я еще видела, остальных Гера мне загораживал.

— Ничем! — ответил Гера.

— Оставь их! — сказала Ирочка. — Им вообще нужно выделить отдельную комнату.

— Нет, а всё же!!! — не унимался Громов. — Чего ты там делаешь?

— Ничего я не делаю! — Гера целовал мою мочку уха, щеку и настойчиво пробивался дальше к губам.

Я пожалела, что прислонилась к стене, а не к спинке кровати, места для маневров было слишком мало и отклоняться некуда. Гера задел мои губы, я отклонила голову, он настойчиво пододвинулся ближе, оставляя мне еще меньше пространства, снова прикоснулся к губам, я опять отклонилась, но дальше была стена, и Гера поцеловал меня: нежно прижался губами, потом еще и еще, я не отвечала, он продолжал целовать, пока я не сдалась.

Я обняла его, на Гере не было рубашки, руками почувствовала напряжение в его теле, и разомкнула губы. Мне становилось приятно, мне нравилось проводить руками по его спине, плечам, отвечать ему. Мы не отрывались друг от друга, нас никто ни о чем не спрашивал, и сколько длилось это, я не знала.

— Джо. Пошли уже, — это был снова Громов, он стоял в дверях, остальные парни, видимо, ушли.

— Сейчас, — Гера кинул ему, но мы продолжили целоваться.

— Ты идешь?

— Щас!

Он мягко прикоснулся к к моим губам, но я притянула Геру к себе и продлила поцелуй.

— Я пошел? — спросил он нежно и снова ласково поцеловал на прощание.

Громов дождался.

 

Глава 8

Приехав домой после зимней сессии, я повесила картинку над столом: серый котенок, опутанный розовыми нитками.

— «От Шурика!!!», — прочитала мама.

Я усмехнулась. Это было в последний день, Саша размяк, и я попросила распечатать мне какую-нибудь картинку на память.

— Только напиши что-нибудь, — сказала ему, и он написал, но не спросил что.

— Котенок так похож на Сашу, — прокомментировала мама. — Такой же серый, грустный и невыразительный! А розовыми нитками опутан, как тобой.

— Никем он не опутан. Здесь даже имя не его.

Это после пришла тетя Тоня, восхитилась, какая красивая картинка, дядя Саша принес газету, чтобы я не помяла по дороге, и вдруг тетя Тоня сказала:

— Странно, но Саша не любит, когда его называют Шуриком.

Я не прощу тебя за январь.

Провожать пошел он.

— Почему ты не ходил в прошлый раз? — спросила его на улице.

— Я чужих девушек не провожаю.

Ответа я не поняла и до самой остановки думала, что Саша имел в виду. «Какая чужая девушка? В прошлый раз меня встречали Ленка и Виталик. И что? Решил: Виталик — мой парень? Что за бред?»

Саша всем видом продолжал демонстрировать, как я для него ничего не значу. На остановке моей сестры с парнем не оказалось, Саша кивнул в сторону павильона, предлагая проверить там и тут же, не дожидаясь ответа, направился туда, дверь, конечно, передо мной не открывал. Потом, никого не обнаружив, вышел на улицу.

— Они должны скоро приехать, — сказала ему, но ответом он меня не удостоил.

Его отношение унижало, но я старалась не подавать виду.

— Ты чего шапку не надел? Мороз минут тридцать.

— Ничего, — отрезал Саша.

— Уши у тебя уже красные.

— Отогреются.

Я переминалась с ноги на ногу.

— Чего ты качаешься?

Грубо…

Я считала, что мне будет плохо, когда приеду домой. Но неожиданно нахлынуло счастье. Оно было таким полным, безграничным, поднималось волнами откуда-то изнутри, но, главное, не имело никакой причины!

Я попрощалась с Сашей, считала, что он гуляет с девчонками напропалую, раз в Новый год встречался с кем-то. А он стал сниться. Это удивляло. Иногда мельком, между прочим, а иногда ярко и образно. То мы с ним боролись, хотя это больше походило на объятия, то встречались в каких-то учреждениях, то он демонстрировал мне свою девушку, которая отчего-то была некрасивой, а я наоборот. А однажды совсем ярко увидела, как он приехал с отцом ко мне домой. Я показывала свою комнату, пианино, говорила, что закончила музыкальную школу, дядя Саша одобрительно кивал, потом вышел. И тут Саша спросил меня: «Зачем ты все это делаешь?» Я поняла, что он говорит о занятиях, олимпиадах, но настоящий смысл доходил постепенно: «Зачем ты делаешь мне больно?»

Вина вдруг охватила меня. Не зная, что делать, я резко опустилась на пол, а Саша последовал за мной, будто тоже упал, и, оказавшись на полу, прислонился щекой к моей щеке. Я подумала, это случайно, отстранилась, но он не отпустил. Мы так и сидели на полу, прижавшись друг к другу, не шевелясь.

Это был самый сладкий сон за все время, когда Саша снился. И хотя в реальности я больше ни на что не надеялась, сон давал удивительное ощущение, и я хранила его.

Потом еще: я сижу на коленях около дивана, моя голова лежит на сидении, Саша рядом, долго смотрит на меня, затем тихо наклоняется и целует легким прикосновением. Я закрываю глаза, он еще раз целует, смотрит, не отрываясь, а я боюсь взглянуть на него, боюсь оттолкнуть, боюсь, что не справлюсь со своими чувствами.

Затем мы лежим, Саша на диване, а я прямо на нем, всей спиной чувствую тепло. Мы молчим, он меня обнимает, а я боюсь, что это скоро закончится. Слишком боюсь, не шевелюсь и считаю секунды счастья, зная, что в следующий раз это может не произойти.

Но самое странное, что, проснувшись однажды от такого сна, я обнаружила тепло, но не свое, а чужое. Я лежала на спине, и в тех местах, где могла с ним соприкасаться, тепло чувствовалось сильнее, пока не растаяло.

Зря переживала, что не увижу Сашу еще год. Снова выиграла олимпиаду, и уже в феврале поехала в город. Олимпиада как раз выпадала на мой день рождения.

Саша вышел не сразу. С мамой, тетей Тоней и его отцом мы сидели на кухне, пили чай, когда Саша соизволил появиться. Он вошел в двери с зачесанными назад мокрыми волосами, словно новый русский, крутой и надменный.

Но я была готова, спокойно повернулась к нему, поприветствовала улыбкой и далее уважительно продолжила слушать тетю Тоню. Он сел напротив.

Я знала, что сегодня хороша: волосы были завиты в мелкие волны, желтый цвет модной толстовки делал лицо ярче.

— Клеопатра, — прокомментировала тетя Тоня, и Саша… проиграл.

Наедине он начал мне втирать про какую-то девушку из Интернета, что общается с ней каждую ночь, и живет-то она в Австралии.

Значит, в реале у тебя девушки нет! Я выслушивала Сашу, улыбаясь, а его вид показывал, что ему и не нужно.

Продемонстрировал свой альбом, на этот раз полностью забитый фотографиями девушек и Саши на фоне их. В комнате был полумрак, я сидела на кровати, он в кресле, горела настольная лампа. Саша не отводил взгляда от моего лица.

Ты — мой! Гипнотизировала его, глядя снизу вверх и периодически томно опуская и поднимая ресницы. Полнолуние… Шабаш ведьм!

Мне нравилась эта фраза из «Мастера и Маргариты», почему-то всегда, когда наступало полнолуние, я ее повторяла. Я пыталась проникнуть взглядом куда-то в самую глубину Сашиного подсознания, представляла, как привязываю его к себе вкруговую, а он смотрел на меня, смотрел, и что-то в его взгляде походило на слово «обожание».

Нас надолго не оставляли наедине, уже через 10 минут позвали праздновать.

— Сколько тебе сегодня стукнуло? — спросил дядя Саша.

— Шестнадцать, — я заметила, что Саша в это время дернулся, сделав вид «мне пятнадцать, но это ничего не значит!»

Дядя Саша вручил мне подарок: тяжелую, красивую ручку, покрытую белой эмалью, я обрадовалась. Всем налили шампанского, и я начала пьянеть.

Мое сознание улетало в какие-то дали от счастья, триумфа, радости, улыбка становилась все шире, свободней. Саша сидел как на иголках, старался не смотреть на меня, но не мог, от этого мне становилось еще приятней, я взглядывала на него, а он не выдерживал.

— Это тебя! — зазвонил телефон, и вдруг дядя Саша протянул трубку МНЕ.

Мне?

— Где ты ходишь? — услышала я Дашку, она и Люба тоже приехали на олимпиаду (Люба — по химии, Дашка — по географии). — Тут уже ВСЕ собрались! Отмечать твой день рождения! А тебя нет! Знаешь сколько нас? Двенадцать человек!!!

Двенадцать человек? Я пыталась представить. Да такого в жизни НЕ БЫВАЕТ!

— Без меня не начинайте! — ответила Дашке с полным восторгом!

Если Саша вначале зашел как крутой новый русский, теперь сидел как мелкий пятнадцатилетний пацан, да еще с племянником на руках. Я поднялась из-за стола, ощущая свободу, легкость, думая только о двенадцати и предстоящем веселье. В первые в жизни мне захотелось БЫСТРЕЕ уйти из Сашиного дома.

Мама потом сказала, что в тот момент ей стало Сашу жалко, но я этого не видела:

— Ты поднялась из-за стола настолько непринужденно, легко и красиво, что лицо Саши стало потерянным: «Как? Она снова уезжает?»

Я приходила к ним и на следующий день, но нас не оставляли наедине, плюс Саша постоянно выбегал в подъезд разговаривать с друзьями. Только когда уходила, на пороге обернулась, хотя не делала так раньше, а Саша в то же время выбежал из комнаты, мы столкнулись взглядами. Мгновение. Я никогда не видела его таким. Дверь закрылась.

Это… С этим не шутят… Я не могла прийти в себя.

Все игра! ЭТО настоящее!

Но не было никакой причины, чтобы возвращаться назад. Я вышла с мамой из подъезда, понимая, что для Саши я призрак, появляющийся на минуту и пропадающий навечно туда, откуда не достать.

* * *

Гера с утра был счастлив. Он не выпускал меня из рук, чувствовал себя крутым, уверенным, отчего даже начал петь песни:

Ни слуха, ни голоса у Геры не было, но речитатив давался на ура.

Гера пользовался популярностью, раздобыл у кого-то черные очки, в которых сильно напоминал в американского полицейского, но они ему шли. Девчонки окликали его со всех сторон: «Джо! Прекращай петь!», — но всеобщее внимание его только подначивало.

Из моря он выносил меня на руках. Я откидывала голову назад, чтобы волосы свобдно спадали. «Вы красивая пара!» — вспоминала слова Маши. — «На вас засматриваются!» — слова Гали, и знала, что в этот момент на нас глядели ВСЕ! Гере тоже нравилось выставлять себя напоказ.

В обед я потащила Галю фотографироваться, мне не терпелось запечатлеть место первого поцелуя. В каком бы шоке ни находилась, когда Гера пытался меня поцеловать, место я запомнила точно. Особенно листья кустарника, который находился за ним, и тополь.

— Ты уверена, что хочешь здесь? — спросила Галя, не понимая, зачем для фотографии я выбрала такое странное место.

— Здесь!

Может, еще листик на память сорвать? Но решила, не стоит.

— И как тебе целоваться с парнем? — Галя выдала наконец-то интересующий ее вопрос.

Приятно? Я задумалась, но ничего не смогла ответить, единственное физическое чувство, которое осталось после ночи, так это то, что болела челюсть.

Потом на меня напала и Ирочка:

— А чем это вы вчера занимались? — хитро начала допытываться.

— Ничем.

— Ой, да ладно… Ну, скажи.

— Да ничем мы не занимались. А вы чем с Никитой?

— Мы поцеловались пару раз.

Пару раз…

— Да ладно мы! У вас то что было?

Я уходила от ответа, пока Юлька не сделала Ирке замечание:

— Да отстань ты от нее, не задавай глупых вопросов!

Но Ирочка не успокаивалась:

— Давай меняться! Я тебе Никиту, а ты мне Джо!

Я опешила. Если даже Ирочка хотела быть на моем месте, что говорить о других?

— Как вы расставаться-то будете? — она переживала за нас больше, чем за себя.

— Не волнуйся. Как-нибудь расстанемся.

Пожалуй, это единственное, к чему я привыкла.

Но вопрос о расставании все же заставил задуматься. Захотелось романтики. Например, подарить Гере что-то на память, какую-то деталь, фенечку, которую бы носила, не снимая, всю смену. Но у меня ничего такого не было…

— Слушай! — вдруг обратила внимание на Галину тонкую полоску из бисера. — А подари мне!

Галя без вопросов сняла браслетик, а я поняла, он — то, что нужно. Темно-синие бусинки, сплетенные в незамысловатый узор, красиво оттеняли загар, который уже стал на мне проявляться. Я догадывалась, что если буду носить браслет, начиная с этого дня и до конца смены, он хорошо отпечатается где-то в памяти Геры.

Какое сегодня число? Вдруг вспомнила о самом главном. 7 августа. Поцелуй когда произошел? Шестого? Нет, это был не поцелуй, просто легкое прикосновение… Поцелуй был ночью, наверняка, уже седьмого.

Мне очень хотелось, чтобы именно седьмого, но ПОЧЕМУ признаваться себе не желала. Все было слишком хорошо, чтобы впутывать сюда еще кого-то. 7 августа, ровно год назад, я ехала в машине по городу, смотрела на пролетающие деревья, чувствовала необыкновенное счастье и повторяла за звучавшей песней: «It’s so wonderful, wonderful life». Машину покачивало на неровностях будто в такт. Хотелось, чтобы это было как-то связано с текущим. Например, раз, и откинуть весь год с его разочарованием, болью и тоской. И только счастье, и только wonderful life.

Мы с Герой лежали на песке, напротив друг друга. Я давно заметила, что он не любит смотреть мне в глаза и, обнимая, старается оказаться сзади, чтобы избежать зрительного контакта. Не знаю, какая причина было у него, но меня это устраивало, потому что тоже не могла смотреть ему в глаза. Даже просто смотреть на Геру иногда становилось для меня испытанием. Внезапно могли нахлынуть приступы неприятия, а я не хотела, чтобы он их замечал.

Находясь напротив друг друга, мы оба изображали, что спим, якобы невозможно держать глаза открытыми при таком слепящем солнце. Используя свои мокрые волосы, чтобы скрыть лицо, я иногда поглядывала на Геру, стараясь к нему привыкнуть. Да, это странно! При условии, что весь лагерь балдел от нашей пары, я не знала, с кем нахожусь. Я только знала, что к нему привязалась. И теперь, если он уйдет, мне будет плохо. Боялась, что однажды произойдет сдвиг в Гериной голове и он больше не будет настолько занят мной.

Вдруг показалось, что это уже произошло. Я почувствовала страх и немедленно захотела найти доказательства обратного.

Нет, Гера не может меня так быстро разлюбить!

Я положила руку на песок между нами, и Гера тут же отреагировал, приподнялся на локте и стал засыпать мою кисть песком.

Слава богу, все по-прежнему!

Когда рука скрылась под горкой песка, я пошевелила указательным пальцем, высовывая его наружу. Гера снова тщательно засыпал палец, я снова пошевелила, он снова засыпал. Решила не трогать больше его творение, а Гера нашел камень и поставил его в изголовье.

Что-о-о? Уже похоронил меня? Я возмутилась до глубины души, взглянула на него гневно и скинула камень.

Так Гера установил его вновь! Еще зарыл поглубже, чтобы не сваливался. Я приподнялась, свободной рукой выкинула камень подальше. Гера усмехнулся, покрутил головой, нашел еще три и установил в ряд.

Не знаю, сколько мы могли этим заниматься, но к морю побежали пацаны, Гера вскочил и посмотрел на меня:

— Пойдешь купаться?

Вернее, он глядел не на меня, а словно на воздух за сантиметр от моих глаз, будто этим пространством мог защититься.

Не, меня не обманешь! У тебя все по-старому!

Ближе к вечеру я почувствовала себя плохо и, вернувшись после дискотеки в комнату, поняла, что заболеваю. Гера пришел за мной и сел рядом.

— Пойдем на лавочке посидим, — шепнул на ухо.

В комнате была только Галя. Представив холодный ветер, который обязательно будет дуть, я ответила вслух:

— Я болею.

Гера задумался, потом еще раз наклонился к моему уху и спросил еще тише:

— Что значит, «я болею».

Я вскипела. Ты о чем там подумал? Что у меня критически дни? И я тебе вот так просто об этом сказала?

— У меня болит горло. Голова. Шея. И спина, — перечислила я жестко.

— И это всё? — Гера усмехнулся.

— Этого достаточно, — ответила я зло, уставившись в пол.

Гера промолчал, подождал секунды три, резко встал и вышел.

Мне стало легче.

— Зачем ты с ним так жестоко? — накинулась сразу Галя.

— А что я сделала?

— Ты его прогнала!

Прогнала?

— Переживет.

 

Глава 9

С утра Гера не ждал меня, как обычно после завтрака. Не придала этому значения, но на планерку он заявился с видом, что меня не знает. Встал подальше, холодный и сосредоточенный.

Ого! Да ты обиделся! Подумала я не без удовольствия. А выдержишь долго?

Вид Геры изображал, что долго.

Повестка дня — «Мисс отряда». Ирочка, Наташка и Юлька согласились участвовать в конкурсе, а я отказалась, хотя вожатая, Ольга Николаевна, предлагала мне лично.

— Почему ты отказываешься? — спрашивала она, а я только пожимала плечами. Наверное, просто лень. Разучивать песни, репетировать, чтобы потом ходить по сцене и с кем-то соревноваться, да еще в чем, в красоте, — какой кошмар! Другие девчонки из отряда тоже спрашивали, мне льстило, но я ни в какую не соглашалась.

Владимир Николаевич обсуждал песни, танцы, блондинки их должны выучить и представить, а я сидела и думала: «Боже мой! Какой день! Я освобождена не только от Геры, но и от репетиций!»

— Ты точно не будешь участвовать? — спросила еще раз Ольга Николаевна и после моего мягкого «нет» обратилась к Гере:

— Тебе задание: уговори ее участвовать в конкурсе!

Гера тут всеми силами души старался меня забыть, уже практически решил бросить и такого вопроса явно не ожидал. Возмутился до глубины души, взглянул на Ольгу Николаевну с выражением: «А какое она имеет ко мне отношение?», чуть не повернулся в мою сторону, но вовремя спохватился и не нашел, что ответить.

Ольга Николаевна в это время уже отвернулась и снова спросила меня:

— Почему ты не хочешь участвовать?

Я смутилась, но вдруг на помощь пришел Рома.

— Она не хочет показывать свою красоту всем, — сказал он.

Ошарашенная, я посмотрела на него, пытаясь понять, что он имел в виду. Какую красоту?

Помнила, что-то подобное говорил Дёся, но я никогда не обращала на это внимание.

— А ты знаешь, что ты красивая, — однажды спросил он, я решила, что это очередной прикол. Я не считала себя красивой, может, в какие-то моменты для каких-то людей, но «красота» — слишком большое понятие. В тот момент с Дёсей я думала: если была бы красивой, может, Саша вел себя по-другому.

* * *

Я часто видела его во сне после олимпиады. Он снова приезжал ко мне, чинил компьютер, первый раз объясняя что-то высокомерным тоном, второй — на следующий день — чуть помягче:

— Я вчера не успел кое-что доделать, пришел сейчас, — Саша холодно оправдывался, стоя у меня в коридоре. Он был таким высоким, что приходилось смотреть снизу вверх, задирая голову.

Он все время злился, все время игнорировал меня. В одном сне сидел за столиком, но отдельно. Кто-то стал ко мне подкатывать, Саша вскочил, пошел разбираться.

— Успокойся, — сказала ему, увела.

В другом — держал за руку, куда-то вел, но делал вид, что ничего не испытывает, хотя руку не отпускал. Когда мы пришли, он сел за компьютер и больше демонстративно не обращал на меня внимания.

* * *

На пляже Гера тоже меня игнорировал. Девчонки из отряда, заметив это, начали подбегать:

— Вы что поссорились? Поссорились? Из-за чего?

Я устала отвечать, что не знаю. Для меня правда выглядела так: Гера не разговаривал, потому что вечером я не пошла сидеть с ним на лавочке, а не пошла, потому что плохо себя чувствовала. Я не могу болеть?

Гера играл в пляжный волейбол вместе с другими парнями и некоторыми девчонками, я рассматривала играющих и вдруг впервые заметила, что Гера, оказывается, лучше ВСЕХ! И Антон, и лапочка-Никита уступали ему по телосложению и отточенности движений. Никита — тощий, Антон лучше смотрелся в одежде, Громов слегка полноват, Грин — длинный, Рома сутулился, а остальных и смотреть нечего.

Я решила, стоит последовать советам девчонок и выяснить, что же произошло. После моря подождала Геру у корпуса, поймала его за руку, отодвинула в сторону и спросила:

— Ты что, на меня обиделся? — правда, мой голос прозвучал как наезд.

— С чего ты взяла? — Гера ответил не лучше.

С чего я взяла?

Я возмутилась! Резко развернулась и ушла.

С чего взяла? Да больно ты мне нужен! Я сделала попытку? Сделала! Подошла? Подошла! Остальное — твои проблемы!

Гера игнорировал меня и в обед, и после тихого часа, и на рынке, и снова на море. Ходил крутым, громко смеялся и тем самым раздражал меня очень сильно. Но ближе к вечеру я случайно заметила его на заливе. Сидела с Галей на качелях у корпуса, отвела взгляд и увидела Геру. Он стоял один к нам спиной, положив руки на поручни, смотрел на море. Уверенности, крутости, как днем, уже не было, наоборот, появилось сомнение и что-то еще. Он не мог найти ответа.

Он похож на меня… Вдруг почувствовала расположение, вспомнив, что в сомнениях, в смешанных чувствах я стремилась к морю.

Объявили общий сбор в холле, отряд должен выступать сегодня на летней сцене, петь песню. Гера отделился от всех и сел на маленький стул.

— Петь будем сразу после планерки, — объяснял Владимир Николаевич. — Под мелодию «Что такое осень?» Записываем слова: «Что такое „Солнечный“ сегодня — это утром ранняя зарядка».

Владимир Николаевич диктовал нам куплеты, отражающие нашу лагерную жизнь:

— Что такое «Солнечный» сегодня — это вновь занятия за партой, это дискотека вместе в Джорджем и Романом, строем часто ходим на базары.

Я посмотрела на Геру, его упоминали в отрядной песне — это же здорово! Но Гере безразлично, он смотрел себе под ноги, ссутулился, ему было плохо.

— Что такое «Солнечный» сегодня, — продолжал Владимир Николаевич. — Это море теплое донельзя, это тихий час, в который нам не спится, и любви прекрасные мгновенья.

Я поняла, что речь о нас. Все поняли. Весь отряд. Но Гере стало еще хуже. Казалось, он уже не видел, не слышал, не ощущал и даже не понимал, как выглядит. Сидел, держал руки между коленями, низко опустив голову. Крайнее смятение

— Все же видят, что тебе плохо! — мысленно спрашивала его. — Почему ты не можешь НАСТОЛЬКО не скрывать свои чувства!

За день, наверное, каждая в отряде спросила у меня: «Почему вы поссорились?» Я отвечала им, что пыталась мириться, но он ни в какую. Они взяли с меня обещание, что я попробую еще раз, я сказала: «После планерки». Глядя на Геру, я понимала, это необходимо!

Слова мы записали, сразу отправились к сцене, я притормозила у выхода и, когда Гера, не замечая этого, приблизился, легонько оттолкнула его назад:

— Стой! Нам надо поговорить!

Гера улыбнулся и просиял. Никогда ранее я не видела столь истинного счастья, освобождения и радости. Гера ничего не ответил, взял меня за руку и повел к сцене. Я была в шоке, улыбалась. Перед нами расступались, переглядывались меж собой:

— И любви прекрасные мгновения! — Олег, глядя на нас, сказал Машке, та сверкала зубами и в умилении складывала руки.

На сцене отряд пел песню, Гера держал меня за руку, я считывала с листка слова.

Наверное, это и есть пик настоящего счастья? Но если это пик… то дальше… под откос?

Становилось страшно.

* * *

— Может, сказать тете Тоне, что ты влюблена в Сашу? — спросила мама.

— НИ ЗА ЧТО! Значит, так! Мы приедем только на одну ночь. Заберем принтер и утром уедем. Мне надоело его игнорирование: я прихожу, он выделывался, времени не остается — выбегает.

На самом деле я рисовала, что именно эту ночь мы проведем вместе. Скажем, что будем выходить в Интернет. И всю ночь в темноте при свете монитора!!! Наедине!

Мы приехали в десять. Но тетя Тоня почти с порога объявила, что Саша уходит в одиннадцать на дискотеку и до пяти утра. Я почувствовала, как будет сложно пережить следующий час. Улыбаться, изображать, что все хорошо.

Принтер, который Сашины родители по маминой просьбе купили для меня, стоял на столе. Дядя Саша начал объяснять про картриджи, драйвера, сопла… Я держала улыбку, вникала и старалась не замечать, как Саша в это время собирается.

Ему подарили какой-то прибамбас, он зацепил его за пояс, что-то нажимал, читал сообщения, улыбался. Мое нахождение в комнате теперь даже не игнорировалось, ТЕРПЕЛОСЬ: «Ну, побудет она здесь какое-то время, это же ненадолго!»

Все, что я пыталась делать, это отсрочить осмысление происходящего, сохранить лицо. Но Саша и так все понимал и всем видом демонстрировал, что он крутой мальчик, ходит на «ночные», а мое время — это время «отстоя».

— Может, ты не пойдешь? — спросила его тетя Тоня как-то безвольно. — Ну, или хотя бы пейджер оставь.

Он посмотрел на нее с иронией, его ничто не заставило бы здесь остаться.

— Зачем к себе столько внимания привлекать? Опасно же! — тетя Тоня сказала ему, потом повернулась к маме и стала жаловаться, то бывали случаи на дискотеках, кого-то избивали, что-то отбирали.

Саша усмехнулся и покинул комнату. До последней минуты не верила, что он это сделает.

Ну, и дура! Восьмое марта же! Такого шанса унизить меня Саша бы не упустит!

Я не спала ночью. Ждала его возвращения. Не хотела ждать, но ждала. Не знаю, который был час, еще не рассвело, ключи в дверях зазвенели, зажегся в коридоре свет, Саша снял ботинки, прошел в комнату, и свет погас.

— С Восьмым марта! — в ДК кто-то притянул меня к себе и поцеловал в щеку. Пьяный.

ДК — это Дом Культуры, там проводились дискотеки, но не для школьников, для всех. Раньше я говорила, что ноги моей там не будет, потому что плохо, грязно и противно. Да, противно… Дым, перегар, алкоголь, пот, но к этому можно привыкнуть. Главное, это РЕАЛЬНОСТЬ!

Леся, подружка из прошлого класса, поймала меня и повела с кем-то знакомить.

— Его зовут Свист, — почти захлебываясь, рассказывала, как давно я ему нравлюсь, и это напомнило список Леси в девятом классе: Конь, Пень, Змей, Газ и Малыш.

Во весь левый глаз у Свиста красовался ярко-синий фингал. Посмотрев на меня, он произнес что-то невнятное, не совсем членораздельное и явно неадекватное.

Еще меня кто-то приглашал. С равнодушным и надменным видом он спросил, где я учусь, я ответила: в школе.

— Плохо, наверное, учишься. Тебе, наверное, лень…

В его словах не было ни тени сомнения:

— Да.

Валька, новая подруга из «элитного класса», еле стояла на ногах: пьяная, глаза стеклянные, рот открыт. Люба похлопала ее по щекам, чтобы та пришла в себя. Пришла, посмотрела на меня и сказала:

— О, Рихуль! Что ты тут делаешь?

У всех знакомых, которые встречались в ДК, в глазах было то же удивление: что я здесь делаю.

Тима, который поцеловал меня в щеку, поймал Любу и Дашку, положил руки им на плечи. Голова его болталась.

Зачем они его держат?

Но они были довольны. — Тима — идиот, а Люба и Дашка служат ему подпорками. Ведь он обратил на них ВНИМАНИЕ!

Тима крутил головой то влево, то вправо, почему-то не желая посмотреть прямо. Я стояла перед ним.

Отчего же ты не смотришь? Разве ты чего-то боишься?

Кристина, еще одна из «элитного», одевала свою подругу, тоже из нашего класса, и подруга была так пьяна, что не знала, как выглядит: вся ее тушь находилась не на ресницах, а под ними.

— Застегни меня… — еле слышно пробормотала она, Кристина прислонила ее к стенке, нашла замок куртки и виновато посмотрела на меня.

— Не извиняйся… — ответила ей глазами. — Я теперь ВСЁ принимаю.

Зря потом мама пыталась говорить о Саше трагическим голосом. Мне не было больно.

* * *

Гера посвятил мне песню на дискотеке.

— Песня для… из первого отряда! — сказал он в микрофон.

Девчонки завизжали, захлопали в ладоши, окружили меня со всех сторон. Гера вышел из диджейской будки, перед ним расступались, аплодировали… Обнял одной рукой меня за талию…

Я старалась угадать песню. Оказалось, «Лишь о тебе мечтая» . Романтично! Но меня почему-то передернуло.

Я никогда не поверю, что ты так думаешь. Никогда! Что это? «Я не хочу чтобы видела ты, как я тихонько плачу?» Гера, ты не тот, кто плачет! «Губы твои вытрут слезы мои, я не могу иначе?» Это что, песня для сопливых девочек? Я НЕ ВЕРЮ!

После он не отпустил мою руку, повел в диджейку. Дискотека закончилась, ребята заносили с улицы большие колонки, у Геры тоже были какие-то обязанности. Я постаралась найти себе место, где никому не мешала бы, вышла на улицу.

— Лови! — вдруг окликнул Громов и кинул мне под ноги кабель.

Я подобрала и вопросительно посмотрела на Громова, но он сделался серьезным, отвернулся и начал командовать Никите, что нужно делать. Остальные тоже ходили туда-сюда с видом, что нет ничего важнее их занятий. Тогда снова вернулась в диджейку. Гера суетился, но был радостным, что я здесь. Я подыгрывала: была растеряна, держала в руке кабель и протянула ему, когда подошел. Гера улыбнулся, взял и положил на стол. Его переполняла нежность.

Мы вышли, но, спускаясь по ступенькам, я спиной почувствовала чей-то взгляд, кто-то рассматривал меня пристально. Пыталась скинуть это ощущение, но пока мы не скрылись за деревьями, оно не покидало.

На заливе Гера обнял меня, как всегда, со спины. Так ему было легче, но и мне тоже. Я запрокинула голову, положив ему на плечо, смотрела в небо. Черное-черное! И звезд миллион.

— Найди мне Малую медведицу! — попросила его.

Гера отчего-то смутился.

— Не занимайся ерундой! — сказал, как отрезал. — И не ищи ничего.

Я напряглась.

— Может, ее здесь вообще не видно, — добавил он уже помягче. Но поздно, внутри у меня уже все вскипело.

Что, звезды для тебя не подходят? Бред собачий? Да я не верю в романтику настолько давно, что тебе и не снилось!

— Может, ты еще «Южный Крест» станешь здесь искать? — проговорила с издевкой, подчеркивая каждое слово, и громко расхохоталась, «Южный крест» — это созвездие в южном полушарии, которое знала из книг Жюля Верна.

Если пытаешься выставить меня дурой, не на ту напал! Я продолжала хохотать, хватаясь за живот и загибаясь от изнеможения.

— Не смейся, — попросил Гера, осознавая полное поражение.

* * *

После Восьмого марта одна мысль о Саше — и в меня словно вонзали нож. Если случайно упоминала о нем в дневнике, рука сразу пыталась перескочить на другое, я ощущала отвращение, тошноту, гнев, меня трясло, и, если пыталась улыбнуться, мышцы лица не слушались. Даже его имени не могла произнести.

* * *

Я повернулась лицом к Гере и стала рассматривать пуговицы на его рубашке, дергала их и крутила:

— А ты знаешь кто ты? — спросила его.

— И кто же?

— Ты — гад! — сообщила радостно и оттолкнула в шутку.

Если Саша — сволочь, то Геру нужно назвать как-то по-другому, «гад» — вовсе неплохое определение.

Гера рассмеялся, притянул меня обратно.

— Тогда ты — коза!

— Что-о-о?

— Ну, ладно, козочка. Строптивая козочка.

Странно, никто не называл меня строптивой. В школе с подругами я считалась милой, способной ужиться с кем угодно.

— Да я вообще ангел! — потом подумала и добавила. — На метле…

 

Глава 10

— Любить… но кого же?.. — на истории я написала Дашке записку, она прочитала и дописала:

— На время — не стоит труда.

— А вечно любить невозможно… — ответила ей, и после записками мы стали обмениваться чаще.

Имя Саши я не произносила даже про себя. Мама звонила им, я пряталась в комнате, закрыв все двери и включив музыку на полную мощность, чтобы не слышать ни слова. Перехватывало горло, сердце проваливалось в желудок, при этом почему-то бешено начинала представлять, как раскованно танцую на Сашиных глазах с кем-то другим, желая сделать Саше больно.

Ненавижу! Ненавижу! И не могу простить.

После звонка мама пришла в комнату и сказала:

— Тетя Тоня жаловалась, что Саша чуть ли не на колы стал учиться, — я напрягала все силы, создавая преграду между собой и этой информацией. — Ставится вопрос об его отчислении!

— Его не отчислят, — отрезала я.

Это было бы слишком хорошо для меня.

— А дядя Саша, — продолжала мама. — Купил какую-то дорогую штуку к его компьютеру, не запомнила какую… И еще они собираются в Арабские Эмираты.

Меня трясло от ненависти.

Я желала действий, тусовки, громкой музыки, смеха, ни о чем не думать. Никаких чувств.

«Уважаимые родители не верьте нечему что скажет учитель. Все это ниправда!» — было написано на парте в кабинете математики, подпись: ТК.

— Кто это писал? — спросила у девчонок.

— Тима, наверное, у них скоро родительское собрание.

Я исправила ошибки и дописала: «ТК, ты русский плохо знаешь. Р». Но тут он объявился сам.

— Тима! Тима! — закричали девчонки. — В твоем послании нашли ошибки!

— Я русский вообще не знаю, — Тима засмеялся, подошел, девчонки его окружили.

И тут Валька, обратилась ко мне:

— Рихуль, подай рюкзак! — Тима удивленно посмотрела на нее, затем на меня:

— Как она тебя назвала? — его голос звучал осторожно, не так, как с другими.

— Рихуль, — ответила ему мягко, но посмотрев прямо в глаза.

— Или Хурель, — влезла Люба.

— Нет. Рихуль, — поправила её, не отводя взгляда.

Глаза у него голубые-голубые, а у меня черные-черные. И только через несколько секунд опустила взгляд.

— Я лучше пойду, — Тима, всегда такой беззаботный, вдруг смутился.

— Твой Тима — идиот! — возмущалась мама. — Я видела его сегодня! Зачем с таким связываться?

— И бабник к тому же…

Я замечала странную особенность: точность снов. Прямо по датам. Если видела Тиму или знала, что он видел меня, в снах был Тима. Если в школу приходил Паша, то снился Паша, причем факт, что он приходил, я могла узнать на несколько дней позже. А иногда во сне появлялся ОН.

От НЕГО всегда шло сильное тепло. И на этот раз. Мы сидели рядом на моем диване, было жарко. Получалось, что он опять приехал. Мы обнимались, но в шутку, по-дружески, доказывая друг другу, что между нами нет любви.

— Кто это? — вынула из его нагрудного кармана фотографию девушки.

— Я сюда на свидание приезжал! — ответил Саша, смеясь, но непонятно.

Мне стало больно, я тоже рассмеялась и изобразила, что хочу порвать фото.

— Отдай, — потянулся Саша, а я вдруг поцеловала его. Вернее, попыталась поцеловать, но попала в нос. Еще сильнее расхохоталась.

— Семь двоек! — математичка подняла палец вверх. — Семь двоек! У господина Тимофея! Семь двоек! За четверть!!! Так он еще собирается поступать в университет! И с математикой связано! А у его брата президентская премия!

Математичка была взвинчена и продолжала возмущаться на нашем уроке. Я же думала о том, что означают цифры, пытаясь найди закономерность в датах снов и точках активности, которую проявлял ко мне Тима.

1 января, 8 марта, 11 марта, 2 апреля… Но закономерности не было.

— Её тоже зовут Саша, — однажды мама приехала из города. — Они одноклассники. Тетя Тоня хвасталась, что он водил ее в пиццерию.

Саша нашел себе девушку.

— Я спросила у него, — рассказывала мама. — Почему он раньше с ней не гулял. Он ответил: «Была занята!» До него она ходила много с кем. Он считает, что быть с ней престижно.

Ненависть перетекала в презрение, презрение в ненависть. Я поставила себе запрет на мысли о нем.

К маю в школе организовали концерт, на сцене я узнала Колю, с которым танцевала на выпускном девятого класса. Удивительно, но он пел ту же песню, под которую танцевали:

Он не любит тебя нисколечко, у него таких сколько хочешь,

Отчего же ты твердишь, девчоночка: «Он хороший. Он хороший».

Потом Коля запел про девушку с карими глазами, которую он потерял, но никак не может забыть. Я вжалась в кресло. Наверное, это была случайность.

— Ты пользуешься успехом! — стали говорить мне одноклассницы, а Кристина попросила не уводить ее парня.

— Кого?

Оказывается в ДК я танцевала с ним три раза, но не заметила.

— Твое лицо трудно забыть, — сказала Кристина.

И снова сны… Он полулежал на кровати, я сидела у него в ногах. Нас оставили одних, но часто заходили в его комнату. Саша дал мне свои фотографии и смотрел, как я их рассматриваю. Я, будто нечаянно, иногда прикасалась к нему.

— Почему ты на меня смотришь? — наконец спросила его.

— Красивая, вот и смотрю, — ответил он грубо.

Меня пронзило до самого основания. Нет, вовсе не грубость. Я резко отвернулась, понимая, что не могу совладать с чувствами. Каждая мелочь, каждое его слово приобретало особое значение. Я встала с кровати, чтобы он не видел моего расстроенного и почему-то решительного лица.

* * *

После ссоры и примирения на следующий день с Герой мы почти не расставались. На рынке он купил мне кулончик в виде сердечка. Я попросила. Девчонки были в таком восторге, что на каждую мелочь (кулончик, фенечку, браслетик) спрашивали, не Гера ли это подарил. Я устала говорить «нет».

А потом в летнем кафе, где отряд собирался после рынка, попробовав у Пети вкусное мороженое, я отправила за ним Геру далеко-далеко. И он сходил. Затем угощала этим мороженым всех девчонок направо и налево, не очень-то обращая на Геру внимания, плюс демонстрировала новый кулон.

— Правильно, так с ними и надо! — комментировала Настя.

После обеда, когда стояла невыносимая жара, мы сидели с Герой на качелях и наблюдали, как отряд играет в волейбол. К нам притопал малыш, года два от роду, с бутылкой колы. Мне, конечно, сразу захотелось пить.

— Иди сюда, — позвала малыша.

Он откликнулся, направился в мою сторону, я встала с качелей, присела перед ним и нежно попросила:

— Можно попью из твоей бутылки?

Малыш сразу протянул ее мне. В этот момент я почувствовала Герин неодобрительный взгляд. Я отпила, малыш побрел дальше, следуя своей собственной хаотичной траектории.

— Парень! Парень! — Гера вдруг сам решил позвать его. — Поди сюда!

Но мальчик будто его не слышал. Гера даже встал с качелей, остановился прямо перед малышом:

— Как тебя зовут?

Но мальчик обошел его, словно неодушевленный предмет, так и не отреагировав на зов.

А меня он увидит! И пытаясь это доказать, снова села на корточки перед малышом:

— Еще дашь?

Не дожидаясь его ответа, я потянулась к коле, почти коснулась бутылки, как малыш вдруг наклонил голову и… поцеловал мне руку.

Я опешила, замерла и затем даже дернулась назад. Показалось, что поцелуй был вовсе не малыша. Кого-то в его теле! Он целовал меня с восхищением! Нет! Не руку типа матери и так далее. А руку Королевы!

Не в состоянии объяснить себе это, я вернулась к Гере на качели и поджала под себя ноги. Ощущение было столь сильным.

Вечером на дискотеке Гера включил мою любимую песню, до этого спрашивал, какая мне нравится, а я не могла вспомнить.

— Там что-то ломается.

— ?

— Ну, там есть слово «crash», — по-другому объяснить не могла, но однажды песня заиграла по радио, и я ему сказала.

Он молча поставил ее на дискотеке, пригласил меня танцевать и ничего не сказал. Я узнала песню не сразу, хотя она была на диске «Romantic Collection», который я заслушала до дыр. Гере понадобилось не только запомнить ее, но еще и найти… Я посмотрела на него, когда он осторожно ответил мне взглядом, улыбнулась с благодарностью.

Мне хотелось танцевать по-особенному. Я отпустила себя и позволила телу самому диктовать движения. Гера удивился, почувствовав силу в моем теле, я вела его и легко поворачивала. Он пытался угадать логику моих движений, но я не знала ее сама, переступала туда, куда хотелось переступать, чувствуя ритм, просто слушая, куда он движет.

Я как-то пыталась танцевать в ДК так, как хочется, но буквально через минуту была прижата к стенке.

— Ты что, постоять не можешь? — кто-то зло завис надо мной.

— Могу.

— Ты что, боишься меня?

— Боюсь.

Кристина потом увела меня в другой конец зала и отругала:

— Ты бы поскромней танцевала, а то опять пристанут.

ПОСКРОМНЕЙ? В ДК половина была пьяной вдрызг, девки лезли к парням целоваться, орали матом, а я… нескромно танцевала?

Гера оказался не очень-то поворотливым, он все пытался узнать какие-то движения, например, те, которые разучивают на дурацких школьных репетициях, перехватывал инициативу, но все это было не то…

Мелодия все нарастала, нарастала, и во время кульминации, я вскинула голову. Гера глянул на меня, испугавшись, что смотрю на него, а я вдруг увидела себя его глазами. Оказывается, я смотрела в никуда, но очень пристально, и сосредоточенно к чему-то прислушивалась.

Меня интересовал один вопрос, но я боялась задать его Гере, была ли у него до меня девушка?

Перед отбоем мы, как всегда, стояли на заливе, этот вопрос так и рвался наружу. За Геру я отвечала себе то так, то эдак: он умеет целоваться — значит, да. А, может, и нет, как Галя, попробовал с кем-то и все.

Я боялась одного, если была, он мог ее любить. А значит, для меня было уже мало места. В наших гороскопах написано: «Они запомнят первую любовь навсегда. Можете не сомневаться». Хотелось, чтобы он МЕНЯ запомнил! И желательно НАВСЕГДА.

 

Глава 11

Проснувшись следующим утром, я почувствовала усталость от мысли, что еще один день придется провести с Герой. Вместе в столовую, из столовой, на пляж, с пляжа, ы море, на рынке, сегодня, завтра, послезавтра и так до конца смены я буду все время только с ним.

Сначала я старалась не обращать внимание на образовавшуюся тяжесть, но день так и начался: Гера ждал меня в столовой и после столовой, шли вместе на пляж и вместе купались, вместе вышли на берег, и, когда он еще сел рядом со мной, обняв, я поняла, что не выдерживаю.

Показалось, что даже начинаю терять сознание. Может, не буквально. Я видела, что меня окружает, слышала разговоры, только ничего не могла воспринять. Я ничего не чувствовала!

Тихонько освободилась от объятий Геры, подумав, может, это он так влияет, что это его прикосновения и постоянное присутствие отбирают мою энергию? Села чуть дальше, Гера не придал этому значения, разговаривая с другими парнями, но, освободившись, я не почувствовала облегчения. Показалось, теперь меня забивают их разговоры. Пыталась прислушаться, найти что-то интересное, может, включиться в разговор, но без толку. Они делились какой-то информацией, которая мне казалась пустой.

Отвернулась к морю. Все, о чем я мечтала, исполнено. Я поехала с ШОДом на море, у меня появился собственный парень, любовь…

— Как водичка? — Громов прокричал блондинкам.

— Хорошая!

— А срань? — и тут Громов вместе с Никитой оглушительно проорали себе же в ответ. — А срань плоха-а-а-а-а-ая!

Я засмеялась. Блондинки пробежали мимо парней, треснули их по головам, те вскочили и помчались догонять. Я поймала себя на мысли, что завидую. Так странно! Когда весь отряд, каждая девчонка, знала, завидовали мне, я желала чего-то иного.

Так начинался стих, который когда-то нравился.

Чего же я хочу? Мама говорила, что я бы разочаровалась в Саше, если бы он был со мной.

* * *

На Сашу я злилась до конца учебного года, но, когда настали летние каникулы, и мы приехали на дачу, на меня напали мечты. Вперемежку с фантазиями и воспоминаниями они вдруг наполнили странным счастьем, я лежала на кровати и не могла понять, откуда же оно, решила, что во всем виноват деревянный потолок: когда-то впитав счастливые мечты, теперь он был вечно запрограммирован на их отдачу. Я забыла, на что злилась, обижалась, за что ненавидела. Помнила лишь минуты, когда в августе прошлого года он сидел в своем красном кресле, я напротив, мы слушали музыку и не могли не улыбаться.

Я вдруг поняла, что три месяца запрещала себе о нем думать, забивала мыслями о других, но теперь трех месяцев словно не существовало. Ну, и пусть он гуляет с кем хочет! Какая мне разница, та, или эта. Ну, похвастается перед парнями, почувствует себя крутым.

Вдруг страшно захотелось пойти в лес на поляну. Вступив на тропинку, ведущую к ней, я почувствовала, что возвращаются уже не просто воспоминания, а МЫСЛИ прошлогодней давности: как Саша приедет в поселок, как мы придем именно сюда, и много-много вариантов этого события. От воспоминаний, прежних представлений я вдруг испытала РАДОСТЬ! Легла на траву, долго смотрела в небо и думала, что если бы кто-то увидел меня сейчас, решил, что сошла с ума.

Вечером мама спросила:

— Ну? Что опять о Саше думала?

За секунду вся радость спала. Да, думала! Разозлилась про себя. И что? Я постоянно о ком-то думаю!

Мама желала вытащить из меня последние остатки влюбленности, да и я себе говорила, что думать о нем нельзя. Так что? Если я от этого счастлива?

— Не думала я ни о ком! — ответила обиженно и ушла.

Я чувствовала, что от этого НЕЛЬЗЯ избавляться. Если избавлюсь, что-то потеряю. Потом пришла кошка, которая тоже была прошлым летом. Странно, ни осенью, ни зимой я о ней ни разу не вспомнила, но кошка не забыла меня, подошла, стала ласкаться, а затем и снова сопровождать везде, куда бы ни пошла.

— Кто же ты такая? — почему-то не покидал меня вопрос. Что-то в этой кошке было не так. На ум приходил только рассказ, прочитанный в детстве, когда умерший человек, возвращался домой в образе кошки.

Но у меня-то никто не умирал…

* * *

С Герой мы еще раз искупались, вышли на берег, я легла на свое полотенце, а он было собрался рядом, как я резко почувствовала, что мне ПЛОХО!

Господи! Когда ж ты от меня отстанешь? Не выдержала, взглянула на него с этими мыслями, и, возможно, так выразительно, что Гера посерьезнел, замер, а затем поднялся и ушел. Куда, я даже не посмотрела, испытав невероятное облегчение. Будущее не особо интересовало: что выйдет из этого, будем ли дальше разговаривать или ссориться. Окружало только настоящее, и в нем я испытывала наслаждение, будто снова могу дышать. Теперь я слышала звуки моря, закрытыми глазами чувствовала целое небо над собой. Я снова жила!

 

Глава 12

— Почему в лагере ты не ходила на занятия? — в тридцатый раз спросила мама.

Шел уже сентябрь, на даче мы собирали смородину.

— Не ходила.

— Я для чего тебя туда отправляла? Заниматься физикой и математикой!

Но мама не злилась. После приезда я три дня без устали рассказывала ей про лагерь, и она должна была понимать, что там… не до математики.

Рассказывая, я входила в подробности, вспоминая всё новые и новые нюансы, да так, что иногда ощущала: я не знаю, где нахожусь. Будто еще там, в лагере. Закрывая глаза, я «видела»: вот, руку протяни, тут наш корпус, залив, закат, сухая трава, песок, всё в деталях. Открывая, замечала листья смородины, пожелтевшие, увядшие. Четкие прожилки на них говорили, уже…ОСЕНЬ.

Как осень? Я не понимала, ведь, уезжая в лагерь, была на сто процентов уверена, осени не будет. Причем никогда! Я ехала В ЛЕТО, и оно обязано длиться вечно. Но листья смородины поражали своей реальностью и… абсолютной ненужностью.

— Эй! — иногда мама отвлекала меня. — У тебя глаза, как та смородина!

— В смысле?

— Они тусклые… Не могу объяснить, словно не отражают, как обычно, а наоборот, поглощают свет… Всё поглощают… И зрачки расширяются, расширяются… А потом из черноты откуда-то уже смотрят… Это ненормальный взгляд… Сумасшедшего…

Я пыталась прийти в себя, скинуть, как морок, воспоминания. Только что-то в них было не так… но что, не могла нащупать.

— Ты забыла Сашу? — мама, конечно, интересовалась моей «любовью», вернее, ее благополучным разрешением.

Я задумалась.

— В один момент он пропал. Как-то решила о нем подумать, а потом обнаружила, что ничего не помню. Вернее, как бы помню все, но в этом чего-то не хватает. Как будто его не существовало или… в общем… странное ощущение. Хотя так оно и есть, особо нечего вспоминать.

— А что ты чувствуешь к Гере? — спросила мама.

— Не знаю, — ответила ей честно. — Он для меня как два разных человека, одного из которых я терпеть не могу, а к другому, не понять, что чувствую.

Первого сентября я пошла в школу. Парты, кабинеты, астры.

— Это последний год… Потом будете скучать! — доносилось со всех сторон, но мне почему-то казалось, что по школе я скучать не буду.

Кто-то проникался духом выпускного класса, кто-то видел особый смысл в белых бантах и фартуках, но меня это не интересовало. Воспоминания о лагере то и дело одолевали меня, иногда наполняли счастьем, иногда заставляли трястись от злости, дергаться. Они были столь навязчивы, что я не знала, что с ними делать. В памяти находилось все больше и больше деталей, многие моменты сопоставлялись и виделись четче. Например, Гера часто злился на меня. Однажды отрядом мы поехали в город на заказанном для нас маленьком автобусе. Мест не хватало, я села к Гере на колени, рядом Галя, и была счастлива, что самая привилегированная! А как же! Еду с собственным парнем и лучшей подругой одновременно! Прядь Гериной челки плотно окручена разноцветными нитками, впервые это увидела и поняла, что постарался кто-то из девчонок.

— Что это? — спросила его.

Гера изобразил: «Ничего особенного» и занервничал. Он не переносил мой взгляд и страстно желал, чтобы я отвернулась к окну и прекратила его разглядывать. Но я же, заигрывая, наоборот продолжила рассматривать плетение тщательнее, да еще и перебирать руками.

— Что ты делаешь? — спросил Гера, еле сдерживая свою нервозность.

— Издеваюсь, — я пошутила.

— Ты и умеешь только издеваться! — кинул он зло и отвернулся сам.

Но мне почему-то фраза польстила, я усмехнулась, фраза мне понравилась.

Гера хотел власти надо мной и всеми силами старался ее добиться: поставить меня на место, как-то задеть. Иногда у него очень даже получалось. Например, мы вышли из автобуса, я заметила, что он в кроссовках. Все парни ходили в сланцах даже на дискотеку, и так надоел их затрапезный вид, что я, подчеркивая свое уважение к Гере, сказала:

— О! Ты даже носки надел! — может, получилось, не очень, потому что он опять зло отреагировал.

— Кроссовки без носков не носят! — как отрезал.

Конечно, я почувствовала себя дурой, вспомнив, что на каблуках пришла на пляж! К тому же была не уверена: если бы сама надела кроссовки, то с носками или без?

Я попросила нести свою кофту, Гера взял ее, но недовольно возмутился:

— Зачем ты вообще ее взяла?

— Я думала, будет холодно…

Гера изобразил на лице: «Как вообще здесь может быть холодно!», и, конечно, я снова почувствовала себя дурой. Но всё это мелочи, потому что по-крупному Гера не мог со мной справиться. Я чувствовала это, он это знал. Его тянуло ко мне какой-то неведомой силой, и он бесился, что ничего не может сделать, а я этим пользуюсь.

В террариуме, куда мы с отрядом направились, я перебегала от одного стенда к другому, не заботясь о нем, а он следовал за мной, как привязанный. У аквариума с невзрачными рыбками я остановилась:

— Пираньи, — прочитала на табличке, Гера тоже заинтересовался.

— Они мне палец откусят, если руку опущу?

— Не знаю, — ответила ему, не думая, что он будет совершать эксперименты, но Гера опустил палец в воду.

Мне это жутко не понравилось. А вдруг, правда, тяпнут. Само ожидание, очень противно, как в фильмах ужасов, боишься не когда уже режут, а вот-вот начнут. Я нахмурилась и посмотрела недовольно на Геру. Он опустил палец еще ниже. Я выразила недовольство сильнее, снова взглянула на Геру, а он ликовал! Еще бы! Нашелся повод, где я не на высоте! Я нервничаю!!!

— Прекрати! — сказала ему, Гера рассмеялся, радуясь.

И хотя я немного подыгрывала, на самом деле было неприятно, хотелось самой уже вытащить Герину руку, но это, конечно, доставило бы ему еще большее удовольствие. И я воспользовалось тем, чего он победить не может, — отсутствием меня. Отбежала от аквариума и считала секунды, когда он снова окажется рядом. Он подошел как ни в чем не бывало, а около крокодильчиков попросил его сфотографировать.

А! Запечатлеть момент триумфа! Я догадалась, когда Гера снова опустил палец в воду к маленьким крокодилам, просто светясь от счастья.

Он часто раздражал, но в то же время его отношение ко мне безумно нравилось. Иногда в одном движении из него выливалось столько страсти, что мне оставалось замереть и думать, неужели это никто не видит. У памятника, мы фотографировались отрядом, дурачились, потом Гера попросил снять нас вдвоем и притянул меня к себе с такой… силой…

Но это замечали и завидовали. Если бы только девчонки… Вожатая!!! Ольга Николаевна. Мы ходили с ней и еще с одним парнем, вчетвером, за кассетами. Заблудились, устали, сели на лавочку. Мальчики пошли узнавать, в какую сторону нам идти, а я осталась с Ольгой Николаевной. И ее первый вопрос был о Гере:

— Вы давно встречаетесь?

— Нет, мы только здесь познакомились, — ответила ей точно так же, как и девчонкам.

Она подумала немного, а потом произнесла с легкой завистью в голосе:

— Он к тебе так относится…

Скорее даже не с завистью, а с желанием выведать какую-то тайну. Что я СДЕЛАЛА? И сожалением, что это выведать невозможно.

Всё это было настолько необычно: собственный парень, его чувства, авторитет у девчонок, лето, море, юг. Иногда я не узнавала себя, но… именно Герино отношение, я словно бы об этом… знала. Задолго, год или больше до Геры, но я мечтала о подобной страсти, именно о таком к себе отношении. И в Гере я больше узнавала это, чем наблюдала впервые. Он был словно воплощение каких-то старых, давно забытых «заказов».

Мы возвращались обратно, ехали в том же автобусе, слова Ольги Николаевны не выходили из головы. Хотелось поговорить с Герой, но не о каких-то пустяках, а душевно.

— Я тебя вспомнила! — попыталась начать разговор, последние несколько дней только тем и занималась, что рылась в памяти, пытаясь восстановить образ того парня, сидевшего сзади меня и наклонившегося вперед, чтобы ко мне обратиться. — Я помню, когда ты время спрашивал!

Гера прореагировал странно, вместо того, чтобы обрадоваться и начать совместно вспоминать детали, сделал вид, что ему неинтересно. Он пожал плечами и больше ничего не сказал. Я решила сделать еще одну попытку вывести его на разговор:

— А ты еще кого-нибудь помнишь, кроме меня?

— Не особо! — Гера ответил «особо» подчеркнуто равнодушно. — Громова помню… Еще нескольких.

— Громова и я помню! — невольно усмехнулась, во время отрядного фотографирования, Громов «случайно» оказался рядом со мной и Герой, и изображал, что меня не видит.

Гера молчал, не поддерживая разговор. И вдруг на мгновение показалось, что я видела Геру в ШОДе не только один раз. Парень, сидевший сзади, он был в синей джинсовке. И мой сосед, кто сидел со мной на физике, кто на осенней сессии не обращал на меня внимания, а я специально, на зло, к нему садилась.

— Ты носил синюю джинсовку тогда?

— Угу, — Гера отвечал очень неохотно.

— И цвет такой темный, да? Не просто синий, а темно-синий… — я покрутилась по сторонам, чтобы найти пример.

— Угу.

— А ты, случайно. Со мной на физике… не сидел?

Нет! Тут же ответила себе, поняв, что сморозила ерунду. Гера не мог быть моим соседом, и не мог со мной сидеть на физике. Тот был маленький, невзрачный, какой-то второсортный. На Геру точно не походил.

— Сидел.

???

Да ладно!!! От удивления я выпалила первое, что пришло в голову:

— Так, значит, это ты был тем мальчиком, который сидел со мной и изображал, что сидит один?

Гера напрягся и зло произнес:

— Что, я базарить с тобой должен? — и отвернулся к окну, показывая, что разговор закончен.

Почему базарить? Не поняла я. И снова стало неприятно.

— А это не он был у директора? — спросила мама, прервав мои воспоминания.

— У какого директора?

— Когда мы в первый день пришли в ШОД, сразу отправились к директору, чтобы найти тебя в списках. Там были не только мы, но еще и мальчик с какой-то девочкой. Мальчик как-то обращал на себя внимание, такой активный, деловой…

Я начала припоминать. Действительно, в кабинете тогда села на диван ожидать своей очереди, парня особо не разглядывала, но в память врезалось, как он бойко что-то выяснял у директора. И еще то, что я ему понравилась, хотя в чем-то конкретном обвинить его не могла. Но тогда я быстро выкинула это из головы, решив, что он — первая ласточка моих будущих побед. Он не был высок, плюс худоват и темноволос. Да и одет слишком просто.

— Это он и был! — подтвердила маме.

Какого черта! Получается, что Гера — тот, кого я ПЕРВЫМ увидела в ШОДе? Первым?

— Он как-то обращал на себя внимание! — смеялась мама. — Еще с ним девочка была, но невзрачная. Он явно выделывался не перед ней.

— Теперь понятно, почему сосед обрадовался, когда села к нему на физике. Я сделала это потому, что нужна была первая парта, у соседа тогда заметила улыбку, слишком радостную и связанную со мной, но решила, что показалось. Я не узнала! А затем садилась к нему снова и снова почти на каждом уроке и при любом удобном случае! Нормально! Но джинсовка, ухо и шея — это всё, по чему его определяла! А потом в поезде мне даже в голову не пришло, что этот высокий парень, который на меня так странно смотрит, оказывается, мой сосед. Я еще добивалась, чтобы он в ШОДе посмотрел на меня! В тетрадь заглядывала, на месте крутилась. Но он не смотрел! Решила, что его ничего не берет! Вот это НЕ БЕРЁТ!!

— А на зимней сессии, ты говорила, соседа не было?

— Я поискала пару раз глазами, заметила похожего, но он не проявил ко мне интереса, и я подумала, это не сосед, а если и сосед, то уже не важно. На зимней сессии я была в таком состоянии, что серьезно боялась выпасть из времени, перепутать кабинеты, оказаться не в той группе и даже не заметить этого. Ходила следом за кем-то, кто был на каждом занятии… Стоп!!!! На зимней сессии я использовала Геру в качестве семафора! Я по нему определяла свою группу!!! И даже не помнила этого! Точно! Я искала его по темно-синему цвету! Он не был для меня человеком, искала только ТЕМНО-СИНИЙ цвет. Значит, смотрела на него! А он видел! И что-то там себе думал! И еще стоял со мной у окна, когда чуть не плакала… И на вокзале, когда поехали в лагерь… Господи! Я не могла отвести взгляд от парня с багажом! А это тоже был он!!! По непонятной причине голова сама поворачивалась. В какой-то момент даже смотрела на него безотрывно, потому что считала, он не может обращать на меня внимание. В школе Гера казался маленьким, а на вокзале парень был взрослым, лет восемнадцать или девятнадцать. А я еще радовалась этому! Вот, смотрю на парня и не стесняюсь, потому что мы как два параллельных мира, никогда не соприкоснемся и слава богу… Что за странные мысли, и почему я его не узнавала? А потом на вокзале он еще прошел мимо меня по странной траектории. И опять же, это был другой человек, уже мой ровесник. Почему я всегда воспринимала его как разных людей? В поезде чей-то навязчивый взгляд в спину. Я не знала о его существовании, но чувствовала. Когда останавливалась в проходе, аж спину жгло.

В связи с этим открытием я перелистала все дневники за десятый класс, надеясь найти хоть какие-то следы Геры. О Гере была единственная запись.

«Никто мне не нужен! — писала я, когда обиделась на Сашу. — Нет, нужен! Хочу того парня, с которым сидела на физике!»

И что? Среди всех этих мечтаний и размышлений о Саше. Вот именно эту случайную фразу нужно было исполнить???

Но, самое интересное, 25 июня, то есть чуть больше месяца до поездки в лагерь, я записала сон. Я редко фиксировала сны о людях, которых не знала в жизни, но этот был настолько ярким:

«Сегодня всю ночь снился очень длинный и странный сон, будто у меня есть парень. Но в жизни такого не знаю. Вначале шла какая-то чушь. А потом сформировался какой-то парень, темноволосый, высокий, который всегда был рядом со мной и ни на шаг не отходил. Ничего не делал, не обнимал, не целовал, только не оставлял меня одну, но при этом был напряжен и немного груб. Я не обращала внимание на грубость, при этом удивлялась, а что он от меня хочет? Мы сидели как-то в кафе, ко мне подошли три крутые девчонки. Я стала разговаривать с ними, подшучивая над собой, в итоге, им понравилась. Когда они ушли, я поняла, что со стороны с этим парнем мы смотримся как пара.

— Иногда так разговариваю с людьми, — объяснила ему свое поведение. — Это такая метода!

Но парень изобразил, что ему неинтересно! Из-за чего я почувствовала себя неуютно.

Он был очень странным: немногословным и нежно-грубым. Будто постоянно боролся с самим собой: хотел обращаться со мной нежно, но самолюбие, желание показать себя крутым, делало его каким-то дерганым. Я была ему жизненно необходима. Как воздух. Он меня не отпускал. Мы шли по улице под руку, навстречу какие-то парни. При виде их я постаралась освободиться, ускорила шаг, не очень желая, чтобы нас видели вместе. Но он тут же нагнал меня и страстно схватил руку повыше локтя. Как тисками. Словно ему ничего не было нужно, кроме того, чтобы я была рядом, прикасаться ко мне. Когда проснулась, еще несколько минут не могла понять, сон ли это или на самом деле…»

Прочитав запись, я глубоко задумалась. Это же полное описание Геры! Но ДО ЛАГЕРЯ. Я бы подумала, что это подстава, какой-то обман, чья-то злая шутка. Но запись была сделана моей рукой и шла неразрывно с событиями того периода. Единственно, она отличалась цветом, была написана оранжевой гелевой ручкой. Нет, не для того, чтобы как-то выделить, а просто под рукой другой не было. От этого трудно читалась и нечасто попадалась мне на глаза.

Почему 25 июня? Пыталась размышлять я. Никаких событий…

Пролистала дневник дальше в поисках ответа. Примерно в это же время пришло подтверждение, что я поеду в лагерь. Но ведь его мог получить и Гера. И что? Представил… МЕНЯ?

Через неделю были готовы фотографии из лагеря. Гера вышел неплохо, я тоже. Принесла снимки в школу, чтобы показать Дашке и Любе, но пришлось показывать всем, даже «б» классу.

— Ничего такой, — прокомментировала Олеся, что звучало серьезным комплиментом Гере, и только Дашка, дура, заметив Никиту, заявила, что я не того кадрила.

— Чего ты понимаешь!!! — поставила ее на место и, видимо, так хорошо, что Дашка затем у меня выпросила фотографию, где я с Герой у памятника.

— Зачем тебе? — спросила ее чисто риторически, хотя понимала, что для всех это СИМВОЛ. Гера на фото, так прижимал меня к себе, чуть наклонившись в мою сторону, что чувствовался порыв, невероятная страсть! Плюс сам памятник подчеркивал ее — фигура мужчины из гранита напряженно держала развевающийся флаг.

Люба и Дашка решили однозначно, что Гера в меня влюбился. Причем с их слов: «ПО-НАСТОЯЩЕМУ!!!» И так были уверены, что пытались мне доказывать.

— Тебе повезло в любви! — говорила не без зависти Люба, а я усмехалась и думала про себя:

Да уж, повезло! Одного любила я — он оказался сволочью, другой меня — и я для него стерва. Никто никого не простит, никто никому не верит. И это называется ВЕЗЕНИЕМ!

У меня же фотографии вызывали противоречивые чувства. Иногда я дергалась, глядя на них, чувствуя ненависть и раздражение, отчего кулон, который подарил Гера, вернее, который у него выпросила, отдала Дашке, но иногда приходило счастье, сильное до такой степени, что, казалось, скоро выльется через край.

Одно из самых любимых моих воспоминаний, которое заставляло меня вскочить с дивана, включить музыку и танцевать, танцевать, танцевать, представляя, было то, как Гера лечил мне ухо. Мы вернулись из поездки в город, и после обеда я почувствовала резкую боль в ухе. Тогда я сидела в комнате на кровати, спустив ноги на пол. Галя — напротив, я зажимала ухо, переживая приступы резкой боли. В таком виде Гера и застал меня, когда зашел в комнату.

— Что? Ухо стреляет? — догадался он почему-то сразу.

Я пролепетала что-то нечленораздельное, тут же ощутив, будто через ухо со всего размаха в меня воткнули толстенную иглу, да еще с шипами.

— Ща вернусь, — Гера сказал и вышел, а через какое-то время вернулся с пузырьком спирта и ватой.

Я взглянула на это с недоверием. Но Гера уже накручивал вату на спичку и обмакивал в спирт.

— Ложись, — скомандовал он, садясь на мою кровать, имея в виду, что я должна лечь головой к нему на колени.

Я так и сделала, освободила ухо от волос и почувствовала жжение спирта, а через некоторое время приятное тепло. Ухо стало стрелять реже.

В это время Галя успела смыться, а может, сказала и блондинкам, чтобы не заходили, но в течение всего тихого часа, нас с Герой никто не беспокоил и даже не заглядывал. Я просто лежала щекой на его коленях и радовалась, что такое произошло в моей жизни.

Когда шея затекла и требовала немедленной смены положения, я, закрыв глаза, перевернулась на спину, чувствуя, как мое лицо обнажено под его взглядом, как сейчас видно каждую неровность кожи, каждый недостаток, прыщик или пятнышко от него. Было боязно, но скоро напряжение спало, и я позволяла себе даже немного морщиться, когда ухо давало о себе знать.

Гера тоже изображал, что спит, он прислонился к стене и закрыл глаза. Чуть разомкнула ресницы я проверила это. И тут же их захлопнула. В таком виде он мне не понравился. А через некоторое время вдруг ощутила на губах что-то влажное. От неожиданности вздрогнула всем телом и резко отвернулась. Потом подумала, что это глупо, вернула голову на место, еще плотнее закрыв глаза. Гера прикоснулся ко мне губами снова, я чуть разомкнула рот, он нежно поцеловал еще раз и отстранился. Это был самый прекрасный момент, и мне хотелось, чтобы он длился вечно. Кстати, ухо с тех пор больше никогда не болело.

Но на следующий день было уже не так, Гера пропадал почти все время на репетициях «Мисс отряда», я ждала, когда этот дурацкий конкурс пройдет. Вечером на сцену вышли Наташка, Юлька и Ирка в белых бальных платьях, я впервые пожалела, что не участвую. Ибо ВСЕ смотрели на них! Смотрели с восхищением! На них! Не на меня! Даже Гера умчался щелкать их на фотоаппарат, забыв о моем существовании.

Победительницей выбрали Наташку, надели на голову диадему, и она стояла, широко и счастливо улыбаясь. Я ощущала себя в толпе серой и невзрачной мышью. А Гера! Гера стоял в очереди, чтобы сфотографироваться с ней, с Мисс отряда! На мой, кстати, фотоаппарат. Он даже не пришел, когда началась заключительная песня.

— Друзья! Встаньте! Возьмитесь за руки! — объявил ведущий, а мне было некого взять.

Только Громов оказался в нескольких метрах, и тогда подошла к нему, чтобы хоть кого-то взять «за руку». К тому времени он уже вскочил с ногами на скамейку, потому что «встаньте» у него обозначало именно это. Я тоже последовала его примеру, на каблуках забралась на скамейку, вставая с ним рядом.

Громов повернулся ко мне, вернее, демонстративно опустил голову вниз:

— Ты такая маленькая! — произнес он то ли удивленно, то ли… нежно.

Я подумала, что «мечты» сбываются, но в какой-то странной, только в им одним известной последовательности. Громов слишком часто участвовал в моих фантазиях, но не в качестве моего парня, а… почему-то встречающего на остановке, куда провожал Саша. Эта фантазия в десятом классе была столько раз проиграна в воображении, что при виде Громова я не могла не вспоминать об этом. И каждый раз одно и тоже: вместо Дёси на остановке меня встречает Громов с каким-то его другом. Снова и снова.

Я протянула Громову ладонь, он взял ее и поднял вверх. Через какое-то время подошел Гера, встал с другой стороны и тоже взял мою руку. И это тоже… То ли прошлая фантазия, то ли предчувствие будущего, я не знала, что это было, но ловила запах черной, сладкой ночи, звуки музыки, и, боже, счастье!

На дискотеке Гера подошел приглашать меня танцевать так равнодушно, словно ни на минуту не сомневался в моем согласии. Приглашать, танцевать со мной стало рутиной. Конечно, мы же это делаем каждый день, что тут интересного? Стало обидно, но я все же согласилась. Перетерпела один танец, второй. А на «Титаник», последний танец, Гера подошел ко мне с лицом уже не просто равнодушным, а с таким, что я — ОБЫДЕННОСТЬ!

Я не знала, как реагировать, внутри собиралась злость, обида, все же согласилась, но когда Гера спросил:

— Подождешь меня в корпусе? — опять же равнодушно, ни капли не сомневаясь, что подожду, то вместо ответа сняла его руки со своей талии, развернулась и ушла.

Я — не обыденность!

Не собиралась даже ждать его, схватила Галю и почти до самого отбоя болтала с ней в беседке. Медленно, но злость на Геру отступала, да и сам он тоже. Говорила почти все время я, и иногда то, что саму удивляло. Так не думала… а оно звучало как-то умно, глубоко и… странно.

Галя слушала, открыв рот, периодически восхищаясь, что многое из того, о чем я говорила, она слышала впервые, а о некотором никогда не задумывалась. Да я, собственно, тоже, но это шло из меня САМО. Галя утверждала, что у меня на ВСЁ свое мнение, что я ВСЕГДА смотрю на вещи под каким-то особым углом. Но, самое главное, она спросила меня:

— А ты в курсе, что утром и вечером ты как два разных человека?

Я не знала.

— Днем ты беззаботная. Очень простая. Смеешься, тянешь меня куда-то. А вечером ДРУГАЯ! Другая, понимаешь? Как ДРУГОЙ человек! Совершенно с тобой не связанный! Такой рассудительнный, степенный. Говорит, как лекции читает. Не ты!

У меня раздвоение личности?

 

Глава 13

На следующий день мы с Герой не разговаривали. У него появилось много занятий, отчего с утра до вечера он пропадал в диджейке.

— Почему вы ссоритесь? — снова спросил кто-то из девчонок. — Он в тебе души не чает, и все это видят.

— Я не вижу, — ответила ей и после обеда сняла кулон, подаренный Герой.

Кулон мне не нравился: металлическое сердечко с наклеенной бумажкой, блестками и надписью «love» отдавали фальшью. Я купила себе новый, тот который понравился сразу, в виде глаза. Гера был прав, «глаз» действительно обозначал «что-то». Мне вспомнилось, как в детстве, будучи совсем маленькой, рассматривая в шифоньере свой силуэт, я поднесла руки к голове.

— Я бог, — сказала маме.

— Кто ты?

— Бог.

Имела ввиду, что руки, сомкнутые кольцом над головой, походили на нимб, а если их опустить на макушку и отвезти локти в сторону, то образовывался глаз, где центром, зрачком, служила голова. Мама, конечно, не поняла, а мне запомнилось. Это потом в каком-то словаре нашлось, что глаз когда-то служил изображением бога и означал мистическое знание.

Я быстро нашла кулон на рынке и, не раздумывая, купила его.

Ни утром, ни после обеда Гера со мной не разговаривал, а перед полдником к нам приперся Громов и нагло встал около двери.

— Громов, дай зеркало, ты рядом стоишь! — попросила у него Ирочка.

— Я вместо зеркала! — ответил ей Громов.

— Ну, подай! — Ирочка заигрывала.

Я представила, как было бы здорово, если бы она поверила, что он зеркало и стала бы смотреться в него. Как менялось бы выражение ее лица, как она бы прихорашивалась, рассматривая себя в новых ракурсах. У меня бы, наверное, получилось неплохо. Но Ирочка продолжала требовать зеркало и хихикать.

Потом Наташка захотела выйти из комнаты, отчего сказала Громову:

— Отойди от двери!

— Я вместо двери!

Представила, если он вместо двери, то его нужно открывать… Что бы сделала на месте Наташки? Взяла бы его руку, изобразила, что рука — это ручка, попыталась повернуть ее и открыть дверь. Главное, делать это на полном серьезе. Но Наташка требовала от него только отойти, ничего интересного.

Наконец, все собрались в столовую, Громов пропустил Наташку, затем Галю, Ирочку, Юльку. Я была последней и уже представляла, как сейчас начнется: «Я вместо пола, потолка, коридора!»

— Пропустишь? — подошла к Громову, посмотрела ему в глаза, но он взглянул на меня так, что я аж почувствовала: МЫ НАЕДИНЕ! И не только ЭТО, отчего отпрянула назад и уставилась в пол, сразу вспомнив о Гере. В глазах Громова было что-то неуправляемое, что-то находящееся на самой грани. Еще секунда, и он бы бросился на меня.

Я молча ждала, уставившись в пол, пока Громов, тоже молча, не отошел в сторону. Вышла.

* * *

Шел уже октябрь, прошел месяц после лагеря и оставался еще один до поездки в город, в ШОД, на сессию. А я все думала и думала, вспоминала и вспоминала. Иногда воспоминания захватывали так, что ощущала, будто нахожусь НЕ ЗДЕСЬ. Видела всё вокруг: например, дорогу в школу, дома, деревья, палисадники, траву, небо, но видела непривычно. Не воспринимала! Они были словно нарисованные декорации из фанеры: толкни и развалятся. Я шла и читала Ахматову, которую заставляли учить по программе:

Я чувствовала, как иное пространство будто затягивает, еще немного и перестану ощущать землю под ногами. Какая-то старушка, проходя мимо, вдруг протянула и выставила ладонь в мою сторону. Я быстрее пошла вперед, стараясь не акцентировать свое внимание на произошедшем. Поскорее вернуться в реальность, зацепиться в ней за что-то конкретное! Но смутно осознавала, что одной реальности мне уже мало.

Почти каждую ночь видела сны, в основном Геру, иногда Громова и всех понемногу. Нравилось и смотреть сны, и записывать. Они окрашивали день более тонкими, чувственными красками по сравнению с тем, когда снов не было. Жизнь моя шла обычно, и в ней ничего не происходило, только школа, уроки и элитный класс.

Самый странный сон, который запомнился, как мы летели с Герой над болотами, над верхушками деревьев. Гера держал меня в объятиях, и так мы летели, просто, без каких-либо приспособлений. Кажется, мы направлялись обратно, в лагерь, где уже никого не было, кроме осени и поникших деревьев. Но так как Гера обнимал меня со спины, я не всегда была уверена, что это он. Иногда казалось, что Саша.

Я даже начала пересматривать «Титаник». Оказалось, что Гера походил на жениха Роуз, а Саша, конечно, на Ди Каприо. Бросила. Кто-кто, а уж Саша-то точно с тонущего корабля бы меня не спас! Да и я — не Роуз! Хотя, ведь и она! Горе-то какое — любовь умерла! А ведь пережила! Пережила! Да еще вон сколько после него-то!!!

* * *

В тот день на дискотеке Гера все же пригласил меня на танец, после которого мы пошли на залив. Стояли там молча рядом, смотрели на горизонт, на маяк. Я понимала, что нам необходимо начать общаться, но как это сделать и что сказать? Когда по радио включили песню, которую Гера посвящал мне на дискотеке, решила зацепиться за нее.

— Я когда-то ревела, когда ее слушала, — сказала вслух и тут же поняла, это не то.

Никогда не ревела. Да и слово-то какое? Ревела! Я даже не плакала! Употребила такой глагол, чтобы Гере стало понятней! Ведь легче начинать общение с иронии к своему прошлому. Он бы спросил «Почему?», или «С чего у тебя возникло столько негативных эмоций?», или еще, на что можно ответить, но Гера промолчал. Да так, что я почувствовала себя дурой. Не только дурой, но еще и безмозглой идиоткой, которая именно «ревет» над глупыми песнями и выдумывает несуществующие чувства.

— Ну, ты настоящий Водолей, — тогда решила исправить положение, имея в виду, что он непонятный, нелогичный, и все то, что было написано в гороскопе по моему знаку.

— Хм, — усмехнулся Гера. — И ты веришь в подобную чушь?

Сколько высокомерия!

— Да нет, — почувствовала себя бессильной и постаралась поскорее разубедить Геру, что ни в какие в гороскопы не верю. Но стыд еще сильнее навалился на мое сознание, теперь я была не только ревущей над глупыми песнями дурой, но и дурой, верящей в гороскопы.

Во что бы я ни верила, что бы ни чувствовала, — всё являлось глупостью, но самое отвратительное, что одна часть меня с этим соглашалась, как всегда соглашалась с дядей Сашей. Как только приезжала к ним в гости, одного его присутствия хватало, чтобы начать испытывать стыд за чтение художественной литературы, стихи и олимпиады по-русскому. «То, в чем нет логики и финансовой выгоды, — то является бесполезным!» Дядя Саша никогда не произносил этого вслух, но я его всегда прекрасно слышала. Я не была уверена, что Гера делал что-то полезное, но вид у него был именно такой. Он отрицал духовность, тонкие чувства, разговоры по душам, любовь, единство, отбрасывая всё это за ненадобностью.

Гера через какое-то время начал о чем-то болтать. Я не особо слушала, стараясь осмыслить свои чувства.

— М-м-м… ты, наверное, очень умный… — отвечала ему.

— Да, у меня очень большой мозг.

— Очень-очень?

— Литров двести.

— М-м-м…

— Ты хоть знаешь, что такое двести литров? — Гера грубо усмехнулся, я очнулась и подумала, что да, не знаю, не имею ни малейшего представления.

— Это целая бочка! — произнес он надменно, будто точно говорил с дурой, не знающей даже элементарного.

Дальше мы только молчали. Я смотрела на красный маяк, который то загорался, то гас.

Зачем тогда мы здесь стоим? Зачем смотрим на горизонт? Это же бесполезно и бессмысленно?

Когда-то хотела, чтобы Гера признался в любви вслух, словами, но теперь понимала, что он этого уже не сделает, отчего пыталась вспомнить Ахматову, стихотворение, которое мне нравилось:

 

Глава 14

В начале ноября я, Дашка и Люба приехали в город, в ШОД, на сессию. Люба и Дашка зимой участвовали в областных олимпиадах, поэтому теперь тоже имели право учиться в ШОДе. Мы приехали вечером, они заселились в общежитие, а я остановилась у сестры Ленки и тёти Кати. Снега вечером не было, а утром выпал… «Вспоминай же, мой ангел, меня, вспоминай хоть до первого снега…» — это первое, о чем подумала, выйдя из дома. Снег лежал плотными шапками на тротуарах, деревьях, в палисадниках. Это действительно был первый снег в этом году, но он напоминал прошлый, когда мечтала гулять с Сашей по парку с осенними листьями, но не было ни листьев, ни прогулок. Так что снег говорил мне, что надеяться не на что. Дашка и Люба, с которыми договорилась идти вместе, болтали о чем-то своем, смеялись, но я их не слушала, ибо даже ног под собой не чувствовала. Да девчонки, скорее всего, тоже волновались, но они не знали, куда шли, а я знала. Знала, КТО там будет! Но как встретит после лагеря-то?

Сырой черный асфальт, белый снег и мое новое красное пальто, сочетание контрастов, настраивали на войну. ВОЙНУ! Но ничего другого я не ждала. Приучена. Я пыталась черпать силу в этих цветах и вспоминала то, что учили из Серебряного века:

* * *

Ко второй половине смены Гера вел себя отвратительно, пытался использовать меня, но так, чтобы не перегнуть палку, и чтобы я оставалась с ним. Во всяком случае до того момента, пока он этого хочет. Например, он практически не общался со мной днем, лишь приглашал на последний танец, шел на залив и там стоял до отбоя, молча и не обнимая. При этом распоряжался моим фотоаппаратом как своим, да так, что я никогда не знала, ни где фотик, ни что на него снимается. Кадров с каждым днем оставалось всё меньше, но там была точно не я.

Однажды на пляже Гера громко спросил у окружающих, оглядываясь по сторонам:

— А где мой фотоаппарат? — в его голосе звучала такая уверенность, будто это именно ЕГО фотоаппарат, а не мой. Да и вообще, кто я такая, он толком и не знает.

— Ты хочешь сказать МОЙ фотоаппарат? — спросила у него жестко, а Гера только усмехнулся, чего это я злюсь.

Да, я злилась, но уговаривала себя, что это мелочи, на которые не стоит обращать внимание. Отчего-то, как только Гера соизволял общаться со мной, например, на пляже, обстреливая ракушками, я думала: «Вот оно! Всё в порядке! Мы вместе! Нам хорошо! Прочь глупые мысли!» Но ненадолго. Вскоре Гера переключался на маленькую Катю, которой было всего тринадцать, и играл с ней в догонялки, бегая именно так, чтобы обязательно обдать меня песком. Хотелось встать и наорать на него, а затем на Катю. Но нельзя! Нельзя показывать ревность! Это же мелочи!

Его жестокость иногда зашкаливала, он мог за руки возить меня по песку, в чем далеко не чувствовалось нежности, а потом с Никитой раскачать и бросить в море. Именно БРОСИТЬ, чтобы затем уйти и не оглянуться. И хотя внешне это казалось веселой игрой, веселости там не было ни на грош. Но я продолжала делать вид, что это так и надо, что не замечаю грубости, смеялась.

Хотя, надо отдать должное, Гера всегда четко знал, когда нужно остановиться и сделать мне что-то приятное. Например, купить пирожок, когда жутко хочется есть, а по пляжу проносят благоухание «с мясом и картошкой». Конечно, в тот же момент он становился хорошим. Я чувствовала, но…

Эх… Продаться за пирожок!

* * *

С Любой и Дашкой мы подошли к зданию школы. Большое крыльцо… Я все боялась, вот-вот и кто-то окликнет, но никого из знакомых не было. Зашли внутрь. Огромная толпа старшеклассников, но я никого не узнавала.

— Давайте, постоим здесь… — предложила девчонкам остановиться недалеко от выхода, а они уже притихли и как-то пододвинулись ко мне ближе, рассматривая толпу городских подростков и чувствуя себя неуютно. Я примерно знала мысли, которые роились в их голове, что они из «деревни», не похожи на здешних, не так одеты, да еще много чего, еле осознаваемого. Всё это уже проходила. Но мое сердце съеживалась от ожидания: «А если он… не приедет?» Я старалась не особо смотреть на окружающих, но как-то нечаянно обернулась и заметила его. Гера в коричневой кожаной куртке стоял ко мне спиной рядом с какими-то девчонками, сидящими в креслах, и разговаривал.

«Ненавижу!» — первое, что пронеслось в мыслях, я дернулась и отвернулась. «Его поза! Уверенная, невозмутимая! Какое право он вообще имеет говорить С ДРУГИМИ! Небось еще демонстрирует! Конечно! Подошел, но не ко мне, к другим! А тебя я не знаю!!!»

Как назло, Дашку в это время дернуло спросить:

— А где Джо? Показалось, что сказала она это довольно громко. Я не хотела показывать Гере, что знаю о его присутствии, что ВООБЩЕ ЕГО ЗНАЮ, поэтому шикнула на Дашку и показала глазами. Так она, зараза, еще голову вытянула, чтобы получше рассмотреть. Слава богу, Гера отошел от каких-то девчонок и направился куда-то дальше по вестибюлю.

— Он странный! — выпалила Дашка. — Что… за походка? И он… некрасивый! Захотелось урыть ее на месте.

— А это не твои знакомые, к которым он подходил? — спросила Люба

— Нет. Они бы меня узнали, — но обернулась.

Это была Галя! Она сидела прямо напротив меня с Ксюшей и еще кем-то. Сидела за два метра и меня не узнавала.

— Вы совсем офигели! — я рассмеялась и встала перед Галей в позу. — Меня! Меня и не замечать!

Галя просияла, тут же встала и раскинула руки:

— Ты давно тут?

— Ты что, не видишь меня, да?

— Да мы тебя, вообще, ИЩЕМ! Весь зал перерыли! Ты где была? Даже Джо подходил, интересовался, где ты есть…

Я сделала вид, что про Джо не услышала, но от сердца отлегло: «Значит, он не демонстрировал мне девчонок… Он искал меня…»

— Мы боялись, что ты можешь не приехать! — Галька продолжала радостно восхищаться.

Я познакомила Дашку и Любу с Галей и Ксюшей, затем Гера показался вновь. На этот раз он шел по направлению к выходу вместе с Никитой.

— Никей! — крикнула я Никите, чувствуя себе уверенной и красивой. Красное пальто с черным воротом и шарфом должны были ярко оттенять лицо, делая меня элегантнее и старше. Плюс Гера должен был заметить, что окликнула я НЕ ЕГО! Никита растянулся в улыбке и рэперской походкой направился к нам. Вязаная шапка, натянутая на самые глаза, джинсы, неизвестно на чем держащиеся, и люминесцентная курточка. Крутой и смазливый! Я аж спиной почувствовала, как Дашка прибалдела: «Такие люди да сами к нам подходят!»

Гера шел за Никитой, по сравнению с которым казался невзрачным и намного ниже ростом. В нем больше не читалось той крутости, которая была в лагере. А я улыбалась. Счастливо и широко.

— Где ты пропадаешь? — возмутился Никита, обращаясь ко мне. — Тебя ИЩУТ!

Дашка была уже в полном ауте: «Мало того подошел САМ, так еще ИЩЕТ!»

Я рассмеялась и легко взглянула на скромно подошедшего Геру.

— Привет, — сказала ему, но уже без улыбки.

— Привет, — тихо повторил он, добавляя мое имя.

Оно прозвучало бархатно, голос выдал его, а глаза… засветились непередаваемым счастьем просто от того, что я приехала. Конечно, за один такой взгляд я была готова его простить.

Но… все же одного нежного взгляда мало, по сравнению с тем, что он ДЕЛАЛ в лагере.

Никита, Гера, я, девчонки, все направились на улицу.

Я вышла на крыльцо, и на меня немедленно обрушились восклицания, взгляды, внимание:

— Где ты была? Как ты здесь оказалась? Мы тебя искали! Откуда-то множество людей обступило меня со всех сторон. Почти весь отряд, пришли даже Ирка, Наташка и Юлька, хотя отношения к ШОДу не имели. Грин, Петя, Олег, Настя, Машка, другие девчонки из отряда — все окружали меня, смеялись и лезли обниматься. Подвалил даже Громов с сигаретой:

— Откуда ты вышла? — закричал он прямо на ухо. — Тебя тут всё ждут! Два раза вестибюль обыскивали!

Моему счастью не было предела! Улыбка растянулась настолько широко, что скулы заболели от напряжения. Я забыла про все на свете, ошарашенная собственным триумфом. И только когда со всеми переобнималась и с толпой направилась к воротам Кирхи, где было собрание, вспомнила о Дашке и Любе.

Наверное, они завидовали, глядя на все это с крыльца. Завидовали и мечтали, чтобы однажды их тоже ТАК встречали. Галя вцепилась в мой локоть и всем говорила, что теперь никому меня не отдаст. Я периодически оборачивалась к Любе и Дашке, шедшим сзади, чтобы они не чувствовали себя слишком одинокими, но только в дверях вспомнила о Гере.

Ого! Да я забыла о нем напрочь! То «Вспоминай же, мой ангел, меня», то вдруг забыть! Нет. Я не демонстрировала ему счастье, не злорадствовала: смотри, как приветствуют! Даже не представляла, где он находился! Забыть???

В Кирхе, сняв пальто, я направилась в зал искать места. Гера, Громов и Никита сидели в одном ряду.

— Садись к нам! — окликнул Никита. Я согласилась, и мы с девчонками расположились в том же ряду. Гера у прохода, затем Громов, Никита, я, Галька, Дашка, Люба. Я подумала о Дашке и Любе, без меня бы они ютились где-то на периферии, а тут попадали в самый центр!

— Приветствуем вас в новом учебном году! — началась официальная часть.

Я слушала вполуха и жалела, что Гера находится за два человека, его плохо видно.

Теперь-то узнавала бывшего соседа по физике. Та же самая синяя джинсовка, те же часы с металлическим ремешком! Даже теребил он их, казалось, так же.

И он снова не был моим героем. Что ты хотела в нем видеть? Силу, страсть!

— Удачи вам в новом году! А сейчас концерт органной музыки! Впервые я слышала орган вживую, и мне понравилось. Звуки были настолько глубоко-насыщенно-помпезными, что в голову под стать им полезли образы. Например, Гера сел рядом и не сводил с меня глаз! Нет, больше! Он просил у меня прощения! А я говорила, что не переношу его на дух! Самое то! В итоге замахнулась дать ему пощечину, он перехватил мою руку и страстно прижал к себе. Я вырывалась… И всё происходило здесь, на красной дорожке между рядами. Нам свистели и аплодировали…

— Когда это шняга кончится! — Громов откинулся на спинку в изнеможении.

М-да… Никого из них не хватило бы и на половину такого представления…

Занятия проходили в тот же день. Я села на четвертую парту, а на первую — Гера с Громовым. Я думала, хочу ли быть с ним? Его спина и дурацкая джинсовка раздражали, а голос вообще предпочитала не слышать, глухой и какой-то срывающийся. Да и в лагере его поведение всегда оставляло желать лучшего, он то отстранялся, не разговаривал со мной днями, то как ни в чем не бывало садился рядом.

— Ну, что? Прошло охлаждение? — спросила я в один такой момент, он посмотрел на меня как-то странно, но ничего не сказал.

Я не желала ему показывать, что эмоционально зависима от его действий, часто искала причину в себе, старалась поговорить, даже о чем-нибудь простом:

— А почему ты не куришь? — однажды спросила, когда возвращались с пляжа. Он мог бы объяснить свои убеждения, я свои, могли найти что-то общее. Гера не курил, я тоже, а Громов, Никита, Наташка и Ирка — курили.

— Я что, дурак что ли? — все, что сделал Гера, так это обрубил, и дурой опять почувствовала себя я. Все это неприятно вспоминать и возвращаться тоже никакого смысла.

На перемене все столпились у моей парты, делились друг с другом фотографиями из лагеря. Гера тоже подошел. Я попросила у Стаса фотки, где есть я, Громов попросил у меня, где есть он. Стояла полная суета и неразбериха, в которой никто не мог разобраться, где и чьи фотографии. Гера отложил снимок с памятником и почему-то две фотографии, где только одна я.

— Я возьму это? — спросил он вслух, даже не зная, к кому обращается. Я кивнула, он взял фото себе и ушел за свою парту.

Я не поняла, почему он взял меня. Его логика иногда совсем не поддавалась объяснению. В лагере у меня было две пленки по 36 кадров, почему-то перед самым отъездом Гера вдруг обменялся со мной пленками, отдал ту, которая снималась в начале смены, а сам забрал себе последнюю.

— Ты привез пленку? — спросила у него.

— А… Нет. Забыл.

Это меня расстроило, мама и без того постоянно выражала недовольство, что на половине кадров первой пленки только он, а второй так вообще нет.

— Привези завтра. Но «завтра», во вторник, он тоже почему-то не отдал, хотя сидел рядом со мной. Я задала тот же вопрос в среду, Гера сделал вид, только что вспомнил, порылся в пакете и отдал.

— А ты принесла?

— Ой, нет. Забыла, — передразнила его, откуда-то зная, что он больше не спросит.

В среду должна была ехать к Саше после занятий, у выхода из школы случайно столкнулась с Герой, его взгляд был обеспокоен. В автобусе поняла почему: разглядывала на просвет пленку, и на последних кадрах была… Марина. Стало понятно, почему он «забывал» и почему в конце лагеря обменялся

В конце смены Гера умудрялся встречаться со мной и с ней одновременно. Даже сфотографировал сначала меня у залива, а потом, следующим кадром, Марину и на том же месте. Она была вожатой у другого отряда. Я почти ее не знала.

Противно.

Доехать до Саши очень просто: выйти на вокзале, повернуть налево, пройти по дорожке в арку, несколько домов и… пришла. С марта месяца не была там, отчего окружающее казалось знакомым и незнакомым. Я искала люк, который означал ровно половину дороги. Это было в прошлом январе. Но люк не попадался, потом нашелся какой-то, но вроде не тот. Всё изменилось. Дверь подъезда показалась другой. Четвертый этаж. Я поднялась пешком.

На Сашиной площадке оказались две девушки. К нему? Или к соседям? Они посторонились, заметив меня, пропустили, и, когда я нажимала на звонок, с интересом разглядывали. Вроде они понимали, к кому я иду, отчего терпеливо молчали, перекидываясь чем-то незначащим, чтобы потом вдоволь обсудить меня.

Каждый приход к Саше требовал огромной силы. Я никогда не знала, чем это обернется, отчего готовилась ко всему. Случайно ли присутствие девчонок? Или результат его изощренного ума: «Смотри, я как пользуюсь популярностью!»

Я ничему не удивлялась. Заткнуть их за пояс, даже не поворачивая головы, не составило особого труда. В них не было ни лоска, ни крутости, ни уверенности в себе, но они не были уродинами. Еще бы! Саша не смог бы себе такого позволить.

Дверь открыл его отец, в коридоре уже стояла тетя Тоня, говорила спасибо за гостинцы, которые я привезла от мамы. Саша, конечно, вышел не сразу. Я снимала пальто и думала, как же это привычно и в то же время по-другому.

Он появился, я смотрела в это время на тетю Тоню, но угла обзора хватило, чтобы заметить: он подстригся.

Ну, зачем!!!

Из-за стижки его волосы потеряли золотистый оттенок, исчезла вьющаяся челка, спадающая на лоб, но Саша считал, что так выглядит круче и взрослее.

— Он увлекся Линдой! — сказал его отец, провожая меня в комнату, где указал на плакат с черной вороной. То ли осуждал, то ли восхищался. Линда тут же звучала фоном:

…Мы как один, мы никому не верим!..

— А здесь, — дядя Саша указал на коллаж, сделанный аж на шести альбомных листах. — Тут у нас Саша на войне!

То была фотография Саши, где он держал автомат и куда-то целился. Коллаж сделан качественно. Когда его родители закончили экскурс в его жизнь и вышли из комнаты, я повернулась к Саше.

— Ну? Что у тебя нового?

Он сидел в красном кресле и при моем вопросе заложил руки за голову, а я стояла перед ним, спокойно и уверенно. Хороша?

Знала, что хороша. Свитер с белой загогулиной в виде знака бесконечности, делал мою фигуру более привлекательно, как песочные часы.

— Живем, — ответил Саша.

Я улыбнулась.

— Ты подстригся!

Он улыбнулся тоже.

И, боже, на что я стала способной! Я подошла и опустила руку на его голову.

— Колючие, — прокомментировала и еще раз потрогала. Саша взял прядь моих волос и пропустил сквозь пальцы.

— Не колючие.

— Брысь с кресла!

Потом показывала ему фотографии из лагеря. Конечно, их поубавилось после раздачи, но главные остались.

— Это твой бойфренд? — Саша указал на Геру.

— Да, — ответила спокойно.

Открытая дверь раздражала. Она всегда раздражала, в прошлые разы тоже. Я всякий раз чувствовала напряжение, будто кто-то на нас посмотрит: «А чем-то вы занимаетесь?»

А тут раз, протянула руку и закрыла дверь. Удивилась самой себе. Как смогла? Дверь все равно через несколько минут открылась. На пороге стоял дядя Саша и протягивал мне картриджи для принтера.

— Вот. Держи. И сдача.

А дверь за собой не закрыл! Несколько секунд я раздумывала, хватит ли снова смелости, но Саша вдруг сам протянул руку и толкнул дверь. Как и я… невзначай. Потом мы закрывали ее вновь и вновь, потому что от нас вечно кому-то что-то требовалось.

И это называется, у тебя есть девушка?

— Показывай! — потребовала его фотографии. Он достал. Саша забрался на березу. Потом он не один. Симпатичная. Выше меня. В каком-то музее русского зодчества рядом стоят на крыльце. Не могу сказать, что красавица.

— Почему ты ее не бросишь? — совсем свободно вырвалось из меня, мне было все равно, что Саша об этом подумает.

Я чувствовала себя свободной, раскрепощенной. Взяла листочек из стопки, полтора года назад рисовала на таком же, тогда изобразила его и кота. А тут раз: две кривые линии и получилось сердечко:

«Любимому Санечке! — написала внутри, на „Сашечку“, как его называла, все же не решилась. — Не забывай меня!»

Торжественно вручила, засмеялась, вскочила с кресла и убежала к окну.

А знаешь, что это значит? Я больше не люблю тебя! Если бы любила, никогда бы не смогла! Я свободна! Я стояла у окна и говорила, повторяла все это ему молча!

И он, наверное, понимал. Его взгляд становился грустней и грустней. Я жала ему руку по любому поводу, поздравляя со всякой фигней, после трясла своей, изображая, что он сжал ее слишком сильно, и мне больно. Невинно и искренне смотрела в глаза, болтала, вела себя странно, хотя собственно, для него как всегда, — какой-то вихрь несвязанных эмоций, часто мне самой непонятных. Чувствовала при этом легкость и то, что мне хорошо.

Я не хотела уходить. Мы пробыли вместе три с половиной часа, а когда ушла, его фраза не выходила из головы:

— Да ты приезжаешь-то раз в полгода!

Даже не так, мне нравилось вспоминать это более детально: он стоял у компьютера и смотрел в монитор, а я у окна.

— В какой программе ты это делал? — спрашивала о коллаже с автоматом.

— В Corel Photo-Point.

— Запишешь мне в следующий раз?

— Когда? Ты приезжаешь-то раз в полгода!

И его голос прозвучал как-то странно, словно с надрывом. Совсем чуть-чуть.

Больше… Восемь месяцев…

В четверг я опоздала на занятия, отчего скромно опустила глаза, входя в аудиторию. Попыталась проскользнуть незамеченной, но не тут-то было. Я вдруг почувствовала ВСЕ ВЗГЛЯДЫ на себе. Да так, что увидела собственный румянец на щеках, волосы, перекинутые на одну сторону, и знак бесконечности на груди. Я шмыгнула за парту, кажется, к тому же самому парню, с которым сидела вчера, и снова почувствовала, как аудитория ему позавидовала. К слову, в нашей группе были почти одни парни, большинства из них не было в лагере, поэтому я их не знала. А из девчонок только Настя и Маша, которая с широкой белозубой улыбкой. Но мне казалось, на них мало обращали внимание.

В конце тетради всю физику я рисовала сердечко такое же, как подарила Саше. Старалась понять… Внутри так же написала: «Любимому Санечке!»

Потом дала себе зарок вырвать этот листок, чтобы не пронюхала Дашка. Она и без того вытворяла неприятные вещи, например, увидев ручку, подаренную на мой день рождения дядей Сашей, каждый раз отбегала, поднимала руки, делала большие глаза и восторгалась:

— О, драгоценная ручка!

Ручка не была такой уж драгоценной, хотя да, писала я ей только по торжественным случаям, брала на сессии в ШОД и никому не давала, чтобы не потерялась. Сейчас рисовала именно ей.

Я думала, думала, рисовала, обрисовывала, еще вписала в сердечко «I love you», вдруг кто-нибудь заглянет ко мне в тетрадь и задастся вопросом, а кто же такой «Санечка».

Изрисовала всю страничку цветочками, написала «Lost Paradise», мешался только ромб. Он появился, когда начала писать какую-то формулу. Ромб портил всю картину. Решила его тоже как-то задействовать. Что можно сделать из ромба? Капюшон. Кто носит капюшон? Смерть. И нарисовала ее с косой и горящими глазами.

Странно, я никогда не рисовала смерть. Но получилась она очень неплохо! В полном восторге от своего шедевра подписала «death», зачеркнула крест на крест, рядом «love» и «Любовь побеждает все!» Я сама не знала, что это было: игра, шутка… Хрень в общем.

Вернувшись с сессии, я сидела на диване и слушала музыку. Неделя, проведенная в городе, казалась коротким сном, и теперь, будто проснувшись, я испытывала неистребимую грусть, только неизвестно почему.

Мама думала из-за Геры. Прислушавшись к ее словам, я взяла фотографию, где мы с ним у памятника, и долго-долго ее разглядывала, а потом зачем-то положила рядом картинку с котом, год назад подаренную Сашей. Каким-то неведомым образом они сочетались.

Что-то вертелось в голове. Вот-вот пойму. Оно ускользало, я все смотрела и смотрела.

— Надо забыть Геру! — успела посоветовать мама.

Я не стала ей напоминать, что год назад она так же говорила о Саше.

 

Глава 15

Следующие два месяца (ноябрь и декабрь) я видела Геру во сне каждую ночь, иногда сны были яркие, иногда не очень, но КАЖДУЮ НОЧЬ в том или ином виде он присутствовал.

Например, снилось, что я приехала к нему в гости, он показывал свою комнату: кровать, письменный стол. Там был еще кто-то местный, стоял около стола и с интересом разглядывал меня: «Значит, это именно та девушка, в которую Джо влюбился?» Я прошла мимо этого человека к стене, на которой висели фотографии, приклеенные на скотч, без рамок, было интересно, кто там, и каково было удивление, когда на них была… Я!

Мои фотографии висят у Геры на стене?

В то же время кто-то из местных подошел к кровати и стал разглаживать рукой покрывало, а затем глянул на меня хитро и спросил:

— Так хорошо? — он намекал на близость.

Вообще-то с Герой в лагере мы целовались не один раз, а три и все по ночам. Это были страстные поцелуи прямо в моей кровати, пока все остальные спали. Наверное, он думал об этом, а снилось мне.

В лагере было так: второй раз Гера пришел опять вместе с Никитой и Громовым (Никита к Ирочке, а Громов просто так) и сначала сидел молча. Я слегка дотронулась до Геры, он наклонился, мы стали целоваться, и через некоторое время вся холодность его прошла. Он напрягся, тяжело задышал. Поглаживая его по спине и рукам, я чувствовала его мышцы. Мы целовались долго, пока моя челюсть снова не заболела, я отстранилась и подставила под его поцелуи шею. Он исцеловал все, а потом слегка спустил лямку на моей майке и оголил грудь. Я вздрогнула, но не пыталась поднять лямку, мы находились под одеялом, нас никто не видел. Гера нежно целовал мою грудь, наслаждаясь.

Мы расстались, лишь когда под одеяло стал попадать свет, еще раз поцеловались, откинули его, и свет заставил нас прищуриться. Только тогда он ушел, в 5:21 утра, я специально посмотрела на часы, а Никита с Иркой просто дрыхли.

Или еще: снилось, что с Герой мы снова вместе, счастливы, окружающие восхищаются нашей парой, почти так же, как в лагере. Но во сне развитие действия было другое, мы пришли теперь уже ко мне домой, обнимались, я радовалась, хотя иногда он становился мне противен. Вдруг появилась какая-то девушка, сначала подумала, что просто знакомая, но Гера стал целовать ее прямо при мне. Это была его новая девушка, а меня он бросил. Но мне стало не больно, а только неприятно, что все вокруг начнут злорадствовать и шептаться за моей спиной. Это тоже были события из лагеря, и, как я полагала, Гера тоже об этом думал. Но потом началось нечто странное, я отвернулась к окну, чтобы не смотреть на них целующихся и заметила, что в небе облака складывались в рисунок, который подарил мне Саша, — в кота. Один в один. Вот серая мордочка, вот нитки, которым он обмотан.

— Посмотрите! — удивленная, я крикнула Гере и девушке, боясь, что рисунок исчезнет. Но тут Гера сам обратился в кота и побежал к выходу. Значение непонятно.

Я никак не могла определиться в своих чувствах к Гере. На сессии была уверена, что ничего не испытываю, но дома воспоминания вновь захватывали меня и навязывали чуть ли не любовь. Я не верила в нее, отчего казалось, что лагерь — ненастоящие воспоминание, подделка, в которой Гера — не Гера, и мое отношение к нему вывернуто наизнанку. Хотелось написать события по порядку, чтобы наконец дойти до сути и понять, в чем подвох. Даже стала это делать: закончила первый день в лагере, второй, но продолжать оказалось невероятно трудно.

* * *

В лагере не совсем достойное поведение Геры давало почему-то обратный эффект — я становилась сильнее.

— Почему ты не можешь смотреть мне в глаза? — однажды прямо спросила у него.

— С чего ты взяла? — Гера хмыкнул, изображая, что к реальности мое наблюдение не имеет никакого отношения, но я уже не велась.

— Так посмотри.

Он не смог, только четче всмотрелся вдаль и сделал вид, то ли не слышал вопроса, то ли у него есть более важные заботы, в общем, не определился. Я рассмеялась, и настроение резко поднялось. А вместе с настроением еще… что-то. Словно поток энергии изнутри устремился ввысь и расправил мои плечи, сделал другим выражение лица.

Я вышла после этого на крыльцо, там маленькая Катя примеряла оранжевые заколочки с другими девчонками, заметив меня (Катя явно была ко мне не равнодушна), осмотрела внимательно и спросила:

— Что в тебе изменилось? Причесалась как-то по-другому?

Я усмехнулась, она продолжала с интересом меня разглядывать:

— Вроде ничего, но ты стала… красивой.

— Симпатичные у тебя заколочки! — улыбнувшись, ответила я.

— Давай тебе примерим! — она тут же подхватила их и аж с придыханием протянула.

Я взяла с улыбкой, прицепила на волосы, посмотрела на себя в стеклянную дверь.

— Тебе идет! — Катя ловила каждое мое движение, не только ловила, но и запоминала. Я хотела уже снять и вернуть ей заколки, но она остановила:

— Иди так! — продолжала рассматривать меня с восторгом. — Я тебе дарю!

Так странно, чтобы кто-то из девчонок мне что-то дарил? И почему? За то, что красива???

Ощущая себя еще более уверенной и неотразимой, я вошла в холл, где должна быть планерка, и увидела реакцию Никиты. Сначала взглянул машинально, машинально же отвернулся, а затем снова уставился на меня. Никита — мальчик симпатичный и избалованный, поэтому давно выработал методу смотреть не переставая, наблюдая, как другой проходит все этапы от игнорирования его взгляда до смущения. Девчонки краснели, отворачивались, а он наблюдал. То же самое он попытался сделать и со мной, не тут-то было, я тоже уставилась на него и тоже не отводила взгляда.

Зашел Гера, заметил, проследовал в конец холла и лег там на пол, закинув руки за голову. Я, не глядя, чувствовала, как он злится. Весь сделался гордым, неприступным, пренебрежительным и изо всех сил старался сделать вид, что ничего не случилось.

Ничего не случилось? Яусмехнулась, встала и подошла.

Гера не реагировал, лежал и смотрел в потолок, будто меня нет.

Легонько пнула его, не подаст ли признаков жизни.

Не подал.

Тогда занесла ногу над его грудью в знак своей полной победы, а он резко схватил меня за другую лодыжку:

«Если поставишь, я дерну, и ты упадешь,» — смотрел он на меня.

«Не дернешь!» — смотрела на него и медленно опускала ногу.

Он дернул. Я испугалась, что упаду и будет больно, но приземлилась на пятую точку и почти ничего не почувствовала. Только очень удивилась.

Кто-то обернулся. Я ощутила, что сижу на полу и мое лицо выражает не злость, не испуг, а странный восторг! Гера же тут же вскочил на ноги и быстро вышел из холла.

Наверное, блондинки или другие девчонки на моем месте, стали бы возмущаться: «Как! Он причинил мне боль!» Заплакали бы, позвали бы кого-то в свидетели, а я улыбалась: его сущность вырисовывалась четче. Пока в лагере — твори, что хочешь, но потом никогда к тебе не вернусь!

На пляже снова слегка провоцировала его, и то жестокость, то желание одержать надо мной вверх во что бы то ни стало почти захлестывали Геру, он еле сдерживался, чтобы не сжать мою руку, не толкнуть посильнее или каким-то другом образом не причинить мне боль. С каждой секундой я находила всё больше доказательств, чтобы никогда в жизни не быть с ним.

Возможно, Гера вел себя не лучшим образом не только со мной. Он разругался с Ромой, а Рома казался тем человеком, с которым вообще невозможно ругаться. Краем уха слышала, Рома возмущался, что Гера обнаглел и скинул всю работу на него. Отчего-то я была склонна Роме верить.

Вечером дискотеку вел Антон, а Гера и тут преуспел — ушел с Громовым, Никитой и еще несколькими парнями в город на шашлыки. Девчонки обиделись, что их не позвали, решили объявить бойкот и меня попросили:

— Ты, пожалуйста, тоже не разговаривай с Джо, хорошо?

— Хорошо.

Они, наверное, не догадывались, это самое легкое, о чем меня можно попросить. Мы с ним вообще не разговаривали.

Парни вернулись во время медляка, как раз я танцевала с девчонками в кругу. Гера тут же подвалил ко мне с веселой улыбочкой: еще бы, медляк, а я без него не танцую!

— Девчонки сказали объявить тебе бойкот! — я засмеялась.

— Ну, и объявляй, — кинул он грубо и ушел.

О, да! Завтрашний день я представляла полностью: буду снова в игноре. В то же время осознание этого наградило меня еще большим ощущением свободы. Включили песню, которая мне нравилась, и я, больше не боясь быть не такой, как все, вышла в центр круга, и, по капле отпуская себя, позволила телу самому, без моего участия, улавливать смысл, ритм и музыку.

Я танцевала и ощущала, что на меня смотрят. Смотрят все с восхищением. Пытаясь найти этому доказательства, обернулась и заметила у перил мальчика, невысокого, худого, которого никогда не видела раньше. Недавно в наш лагерь приехал отряд из Москвы, решила, что он оттуда. Мальчик смотрел на меня, а я чувствовала его восхищение, освобожденное от желания обладать. Я была для него иной: недоступной, совершенной и прекрасной.

Песня кончилась, я вернулась на свое место и встала рядом с ним. Когда зазвучала следующая, мальчик даже не пошевелился пригласить меня.

— Пойдем, потанцуем! — сказала ему сама.

Он действительно оказался худеньким и не выше меня ростом. Шортики, рубашечка. Но искренность, удивление и неверие в происходящее даже меня заряжали каким-то восторгом.

— Сегодня море теплое было, да? — попытался он завести разговор.

— Да.

— А Владимир Николаевич интересную песню для концерта придумал, да?

— Да…

Лицо мое вытянулось. Он не был из отряда москвичей. Он из НАШЕГО отряда, но я никогда, НИКОГДА не видела его ранее! Это ж настолько надо быть незаметным???

Самое интересное, я и после ни разу его не замечала. Ни на пляже, ни в столовой, ни на рынке — нигде! Но на следующий вечер, когда мальчик оказался у тех же перил, он попытался сам меня пригласить.

— Пойдем… потанцуем! — взглянул с таким невообразимо сильным чувством, перемешанным со слабостью, надеждой, страхом, что не иначе как любовью, я это и назвать не могла.

Стало ужасно не по себе, я согласилась и танцевала с ним молча, не понимая, чем вызвала столь бурные чувства. Неужели только тем, что заметила его? И что это за сила такая? И что мне с ней делать?

Гера, помню, смотрел на нас с помоста диджейки, терпеливо ожидая, когда закончится танец. Он не ревновал, а наоборот, чувствуя собственное превосходство, был великодушен.

 

Глава 16

Какими бы долгими не показались два месяца, но они прошли. Предстояла зимняя сессия в ШОДе.

В лагере, кстати, никто не считал меня умной, еще бы, я не ходила на занятия, не была активисткой, не блистала в конкурсах по интеллекту, но мне нравилось быть такой. Наша вожатая, Ольга Николаевна, однажды решила поинтересоваться у Гали про Школу одаренных детей:

— И что, вы учитесь на каникулах? — спросила.

— Да, — ответила ей Галя. — Мы ездим на сессии, нам читают лекции, у каждого два предмета, математика — общий, остальные по профилю: химия, физика, география, биология.

— А после сессии нам присылают домашнюю работу, и мы ее выполняем, — я тоже включилась в разговор.

Надо было видеть реакцию вожатой! Ольга Николаевна резко повернулась ко мне на пятках и воскликнула:

— И ЧТО? ТЫ ТОЖЕ?

Ее лицо отражало такое изумление! Она и представить себе не могла, что я из одаренных, ибо моя внешность, мое поведение никак этому не соответствовали. Мне нравилось разрушать их стереотипы. Но для поступления в университет, куда нас готовили, нужно быть не просто умным, а гениальным, остальные отсеивались. Гениальной я не была. ШОД мне нравился просто так.

Приехав на сессию, я села за третью парту и посмотрела на Геру. Он снова не был таким, как в лагере. Там он был сильным и привлекательным, а здесь тусклым, незаметным, каким-то среднестатистическим, не вызывающим ничего положительного. Я задавалась вопросом, откуда же эти навязчивые воспоминания, словно бы не относящиеся к Гере конкретно, и что за путаница в моей голове?

Я часто вспоминала, как однажды в лагере ко мне подбежала Настя, подруга вечно улыбающейся Маши, и сообщила:

— Джо сегодня на планерке на тебя ТАК смотрел! Прямо не сводил глаз!

Потом то же самое подтвердила маленькая Катя.

Получалось, что он ТАК смотрел на меня в тот момент на планерке, когда я сидела, прислонившись спиной к дереву, и ни о чем не думала. Главное, о нем. До этого мы мы поссорились, отчего целый день, я знала, он демонстративно будет не обращать на меня внимания. Я хотела отстраниться от этого.

Владимир Николаевич планировал мероприятия, выбирал желающих, меня не трогал, так как я все время отказывалась. Я разглядывала муравьев, солнечные пятна на руках, разную мелочь, и в какой-то момент почувствовала освобождение. Словно прорыв! Я вдруг ощутила, и это сложно описать, что никакой проблемы нет. Представляете! Несколько дней я мучилась над вопросом, что происходит у нас с Герой, пыталась понять его поведение, много думала. А тут, раз, и все ушло так далеко. Я испытала радость!

В тот момент, сколько бы ни пыталась вспомнить уже после, я не чувствовала, чтобы Гера смотрел. Казалось, меня вообще никто не видит. Я пыталась уловить, осознать и понять это освобождение, но планерка кончилась, и ощущение развеялось.

Так что же видел Гера, когда меня рассматривал? Что было на моем лице?

Занятия прошли, и я поехала к Саше. Около его квартиры девушек не оказалось, я посчитала это хорошим знаком и расслабилась. А зря! Тетя Тоня, открыв дверь и пропустив меня внутрь, сказала, что он не один.

Хоть раз в жизни сюда можно прийти безоружной?

Казалось, кто-то или что-то снова и снова создавал такие условия, чтобы испытать меня на прочность. Выдержу ли на этот раз?

Я вошла в его комнату, готовая сразить всех и вся, кто только попытается рыпнуться.

Тетя Тоня шла следом. Девушка оказалась крашеной блондинкой несколько выше меня, с длинными прямыми волосами и челкой. Симпатичная, насколько, не знала. Знала лишь, что ей не уступаю, я — сильнее.

— Это Саша, — представила ее тетя Тоня, а потом назвала меня. Я с достоинством улыбнулась.

Тетя Тоня засмеялась, что ее уже тошнит от этого имени: куда ни плюнь, везде Саши. Но эта тема уже обсуждалась весной, а так же прошлой зимой и позапрошлым летом.

— Она приезжает в школу на каникулах, — объяснила про меня тетя Тоня.

— И где же ты учишься? — спросила меня девушка.

— Я учусь в Школе одаренных детей, — ответила ей, впервые в жизни не скрывая этого факта и не боясь задеть!

— И чем же ты так одарена?

Задела!

А раз задела, то отвела глаза и изобразила скромность.

Зря, потом тетя Тоня рассказывала маме, что мы встретились «как соперницы», а при том вопросе я смутилась, считай, отступила.

— Я не отступила, — объяснила маме. — К тому моменту я сделала уже всё!

Девушка в скором времени догадалась, что она здесь лишняя. Еще бы! Мое нахождение более обосновано, чем ее, я почти член семьи. Она повернулась к Саше и тихо сказала: «Проводи меня». В ее голосе чувствовалась слабость и неуверенность. Больше она меня не интересовала.

Во вторник снова нужно было ехать к Саше, он должен был записать программы на диски. Так что сразу после занятий я вышла на крыльцо ШОДа, уже настроенная на битву. Аж самой казалось, будто снесу всех, кто только окажется у меня на пути, настолько сила перла. Громов курил с пацанами в углу крыльца и, заметив меня, оглянулся, а затем вдруг бросил сигарету и подбежал с каким-то глупым вопросом. Я посмотрела на него, не собираясь, конечно, отвечать, а вид у Громова был несколько ошарашенный.

Саша был один. Тётя Тоня проводила меня в комнату (когда он удосуживался встречать меня сам?), и осталась на какое-то время. У Саши играла «Агата Кристи»:

— Мне не нравится эта песня, — поморщилась тетя Тоня, я усмехнулась.

На полу лежали гантели и, как только тетя Тоня вышла, я подбежала к ним.

— Твои? — не без иронии спросила Сашу.

— Мои, — попыталась их поднять, оказались очень тяжелыми.

— Ты, что качаешься? — переспросила его с сомнением, потому что Саша и спорт всегда казались вещами несовместимыми.

— Угу.

— Да, ладно! Покажи!

Он молча взял гантель и, сидя на кресле, невозмутимо согнул руку в локте.

— Раз, — я не утерпела.

Он продолжил, пришлось считать до тридцати. Произнося цифры вслух, я заметила, что мой голос становится всё серьезнее и грустнее. В какой-то момент я ощутила тягу к Саше, вдруг резко представив, как было бы хорошо, если мы обнимались, но затем выкинула это из головы, расплатилась за диски и сказала, что пора.

В коридоре я одевалась, слушая тетю Тоню, затем открыла дверь и оглянулась на прощание. Саша в этот момент уже сделал шаг по направлению к своей комнате, но вдруг замедлился, обернулся и посмотрел мне прямо в глаза. Тетя Тоня не могла видеть его лица, может, поэтому он не скрывался. В них была глубокая печаль.

Самое странное, что в среду я немыслимо заскучала по Гере, его не было в ШОДе во вторник, не пришел он и на следующий день. Я страшно боялась, что больше его не увижу, и не могла себе объяснить, как человек, который в понедельник меня совсем не интересовал, исчезнув, в среду практически заставил страдать. Я дала себе обещание, как только он появится, дать ему шанс снова сблизиться со мной, но переживать эти дни было безумно тоскливо.

В четверг Гера пришел.

Не долго думая, на физике я села к нему за парту. Весь урок сидели молча. На математике к Гере присоединился Громов, занял мое место. Ха! Будто это меня остановит! Я спокойно подошла к Гере и сказала:

— Подвинься! — в группе было много народу, поэтому часто сидели по трое.

Гера что-то спросил, усмехаясь.

— Что? — я не разобрала.

— Ничего, — Гера подвинулся.

Я села рядом, но его вопрос не давал покоя, наконец, удалось восстановить услышанные звуки в связное предложение. Он спрашивал: «Больше сесть некуда?» Я была рада, что не услышала вопроса, не пришлось реагировать.

Зато Громов был в восторге! Гера сидел между нами, но это не мешало Громову приставать ко мне с большим энтузиазмом. Десять раз спросил, на какой улице я живу, так и эдак коверкал фамилию. Громовское неравнодушие бросалось в глаза, и спрятать его под маской разгильдяйства он уже не мог. Наверное, даже Гера заметил. Но я была верна своим планам, и вечером, на лагерной встрече, которую организовывал Владимир Николаевич в своем кабинете, надеялась с Герой сойтись. Для этого были все условия.

В лагере, я помнила, когда мы не разговаривали друг с другом, Галя называла нас идиотами.

— Вы идиоты! — однажды сказала она в столовой, когда все ели арбуз.

Я посмотрела на нее. Почему идиоты?

— На вас без смеха нельзя смотреть! То один на другого посмотрит, глаза отведет, а потом другой на первого. И так все время!

Я надеялась, что на лагерной встрече будет множество поводов, чтобы Гера подошел ко мне, а потом проводил до дома, но он на ней не появился.

Галя не смогла прийти тоже, Маши с Настей не было, зато Громов притащил Никиту, появился Рома, уже студент, Грин, остальные. Я сначала ждала Геру, но когда все расселись, а Владимир Николаевич взял гитару, я поняла, он не придет.

— Это дискотека вместе с Джорджем и Романом, и любви прекрасные мгновенья, — запел отрядную песню Владимир Николаевич, и стало совсем грустно.

Встреча была для лагерных, но на нее пришел почему-то тот, кто с нами в лагере не был. Парень учился в группе по физике, я запомнила его, потому что он нравился Маше. Как-то сидела с ней и Настей за партой, и всю перемену она толкала нас обернуться назад и посмотреть на него.

— Какой симпатичный! Обалдеть! — она просто не могла усидеть на месте и во всю строила планы, как с ним познакомиться.

Я не заметила в парне ничего особенного, только когда он наклонился взять рюкзак, его светлая челка свесилась вниз, это движение показалось столь знакомым. Еще бы! Такие же волосы и прическа были у Саши.

Ну, вот, подумала я на встрече. Не одной мне не везет. Если бы Маша пришла сюда, она смогла бы с ним познакомиться.

Никита взял гитару и запел «Бременских музыкантов», наших:

Эту песню мы орали в лагере до одури множество раз, наизусть слова знали все.

Не знал только новенький парень, мне вдруг захотелось посмотреть, как он реагирует, а заодно и на его челку. Такая же она или нет? Он сидел справа от меня через Грина, я улучила момент и посмотрела на него. Но челку разглядеть не удалось, потому что парень в этот же момент взглянул на меня.

Случайно?

Я уже наверняка знала, что нет. Он ПОЙМАЛ мой взгляд.

Какое-то безумие! А ему-то КОГДА успела понравится?

Я вспоминала слова Маши, что он очень симпатичный. Тянуло посмотреть еще раз.

Но ведь он обязательно посмотрит на меня. Или не обязательно?

Взглянула. Он тоже. Челку снова не удалось рассмотреть, но что-то симпатичное в нём было.

Песни кончились, ребята полезли к Владимиру Николаевичу спрашивать что-то по физике, математике. Он задал им встречный вопрос, но почему-то никто не ответил.

— Пи пополам, — сказала я вслух, но тихо-тихо, вдруг не так, а Владимир Николаевич уставился на меня изумленно. Он ожидал услышать правильный ответ от кого угодно, но только не от меня. Я скромно уткнула взгляд в парту, польщенная, что смогла произвести впечатление.

В течение вечера я еще несколько раз встречались глазами с новеньким парнем, отчего была уверена, что он проводит меня, ну, или хотя бы выйдем вместе, а он первым, когда встреча закончилась, надел куртку и ушел. Я была разочарована, который год мечтала гулять с кем-то по городу, а все насмарку. Ни Саши, ни Геры, и даже этот новенький… вдруг чего-то испугался.

В пятницу на занятиях Гера всё же появился. Меня так интересовал вопрос, по какой причине он пропустил лагерную встречу, что на перемене я подошла к нему и спросила в лоб:

— Почему ты вчера не пришел?

Гера был польщен.

— У меня автобус, — ответил он с радостью в голосе.

Автобус??

Это была настолько приземленно-мелочная причина, что сначала в нее я не могла поверить.

Автобус…

Гера ждал еще вопроса, я же задумчиво смотрела в стену и в памяти всплывал новенький со светлой челкой, по которому сохла Маша.

Интересно, ты уже понял, что меня потерял? Мысленно спросила у Геры и отошла.

Мне нравилось производить впечатление, я поняла это ещё в лагере.

Гера, желая одержать надо мной верх, часто изображал, что я ему больше не интересна, а мне нравилось доказывать обратное. Противостояние с каждым днем делало меня сильнее и сбрасывало оковы, хотя бы той же скромности. Я больше не стеснялась своей походки, как в школе, не сомневалась в выборе одежды и становилась словно бы эталоном.

На той же дискотеке я танцевала уже не где-то на задворках, стараясь быть незамеченной, как в начале смены, а прямо в центре круга, причем круга не нашего отряда, а отряда москвичей. Одна девчонка оттуда со мной даже познакомилась, и то, как она говорила, указывало, что я для нее — авторитет!

Я отдавалась вся этим танцам, ритму музыки, чувствуя небывалую энергию то ли от себя, то ли от взглядов окружающих. Мои движения, я это ощущала, становились все более сложными, плавными и… сексуальными. Возможно, иногда слишком сексуальными.

Вечером в пятницу в ШОДе объявили дискотеку, Дашка в восторге кричала «сейчас мы зажгём», а мне зажигать не хотелось. Я так и не определила ту грань, где начиналось «слишком». Громов уселся на корточки рядом со стеной вместе с Грином и словно бы приготовился к «шоу», я это почувствовала, он желал наблюдать за мной. В лагере я не знала, как танцевала, но сейчас Громовская реакция заставляла меня только слегка передвигать ноги.

— А ты на какой улице живешь? — Громов, окликнув меня, задал в двадцатый раз тот же вопрос.

— На Коммунальной, — ответил за меня Грин, пока смотрела на Громова возмущенно, для этого Громов и спрашивал.

Гера неожиданно появился, хотя его автобусы никто не отменял, занял удобную позицию, чтобы в случае медляка быстро пригласить меня, его повадки изучила еще в лагере. Народу прибывало все больше, многие выходили в круг танцевать, показался и новенький мальчик, он неплохо двигался.

Врубили хит. Народ еще больше оживился, почти все, кто стоял, вышли танцевать, а новенький вдруг начал прыгать на руки, задирая ноги вверх, демонстрируя нехилую ловкость и умение. У него неплохо получалось, движения отточенные, уверенные, ему зааплодировали, освободили больше места. Мне же казалось, что он это делает ради меня. И волосы… Они красиво свешивались, когда новенький оказывался вниз головой, а потом снова взбрыкивали и падали, рассыпаясь, в привычный пробор посредине.

Зазвучали первые ноты медленной мелодии, Гера сделал шаг в мою сторону, но новенький, сам того не зная, уже опередил его, подошел и спросил:

— Можно пригласить?

Гера замер, а вместе с ним замерли я, Громов и Грин, которые так же сидели на корточках. Время словно поставили на паузу, шевелились только глаза Грина и Громова, они переводили взгляд поочередно с Геры на парня, с парня на меня и затем снова с меня на Геру. Шоу они все же дождались и теперь гадали, кого я выберу. Может, какую-то долю секунды я и сомневалась насчет Геры, но в следующую откинула колебания и сказала:

— Да.

Парень улыбнулся, а я ему, вдруг осознав, что он мне нравится, и, еще больше убеждаясь в этом, рассматривала вблизи его светлые, слегка вьющиеся волосы золотистого оттенка.

— Костик, — представился он, я назвала свое имя и попыталась сдержать и без того уже широкую улыбку счастья.

Мне хотелось пощадить чувства Геры, который в отместку уже пригласил Любу, но, танцуя с ней, не видел ее. Я знала, что будет дальше: Гера пойдет отплясывать, что есть духу, демонстрируя себя и свою крутость. Неинтересно.

— Проводишь меня домой?

— Конечно, — Костик ответил с радостью.

— Сейчас!

Не дожидаясь даже конца песни, я рванула к раздевалке и там одевалась с бешеной скоростью, желая выбежать из школы как можно быстрее, пока никто не успеть понять, что ушли мы вместе, пока этого не мог понять Гера. Костик едва поспевал за мной, но, наконец, дверь, толкнула ее, и дневной свет ударил мне в лицо. Все! Можно дышать спокойно!

— А я уже знаю, где ты живешь, — засмеялся Костик, я посмотрела на него, он так же мне нравился. — На Коммунальной.

Я усмехнулась:

— Из-за Громова это все узнали, да?

— Он, кстати, мой одноклассник.

Я вскинула брови, почувствовав некое совпадение, но в чем именно, не успела сообразить, так как Костик уже предложил:

— Возьми меня под руку.

На улице было скользко, я тут же согласилась, обхватила его руку и направилась гулять по городу с явным чувством, что мечты-то ИСПОЛНЯЮТСЯ!

Мы пришли в парк. Снежные аллеи, пар изо рта. Странное ощущение совпадения не покидало меня. Потом появился пони, запряженный в сани.

— Хотите прокатиться?

— Давай? — предложил Костик, я согласилась.

Чувство усугублялось, мы сделали несколько кругов по парку: зима, мороз, ветки деревьев белые от инея, ничего из этого со мной в жизни не было, а казалось, было.

Костик проводил меня до подъезда, у двери замялся.

— Пошли, — я открыла дверь и, поднимаясь к Ленке на третий этаж, ощущала все прошлые свои желания, связанные именно с этим подъездом. Как сидели в прошлом году с Дёсей, Ленкой и Виталиком, как я мечтала о Саше.

Я остановилась около окна в пролете между этажами и повернулась к Костику. Он догадался. Приблизился и поцеловал. Я почувствовала легкую щетинку на его подбородке, усмехнулась, отстранилась и провела по ней пальцем.

— Пока, — улыбнулась ему.

— Пока.

Оказавшись в квартире, не раздеваясь и пользуясь тем, что никого нет, прямо в шубе прислонилась к двери и съехала вниз на корточки. И сидела так долго, словно пьяная, улыбаясь самой себе.

Черт возьми! Вдруг меня осенило. Так вот откуда пони!!!

И только затем!

Я не знала, как между собой связывались одноклассник Громова, пони и пар изо рта, но это приносило невероятное счастье.

В субботу, как только я вошла в кабинет, Костик сразу же вскочил:

— Садись со мной.

Он был за третьей партой, впереди Громов. Я улыбнулась смущенно и быстро прошла к Костику. Сразу же напала неловкость, но я пересилила ее и взглянула на Костика: светлые глаза, светлые ресницы, челка, спадающая на лоб и тонкая кожа. Всё это… приносило мне невероятное удовольствие… Костик, почувствовав мой взгляд, посмотрел на меня, а я удивилась, что не отвела глаза, и улыбнулась.

Мы сидим за одной партой… одной партой… и светлые волосы…

Затем я отвела глаза в сторону и увидела Геру, он сидел на первой парте в среднем ряду. Я пожалела, что посмотрела на него и зареклась в ту сторону больше не глядеть.

Громов обернулся к нам и нагло меня оглядел.

— Что? — спросила его бровями, Громов в свою очередь обратился не ко мне, а к Костику.

— Ты был сегодня на завтраке? — зачем-то спросил у него.

— Нет, — спокойно ответил Костик. — А ты?

Громов тянул с ответом, но не отворачивался. Взял ручку у Костика, осмотрел, отдал, потянулся за моей, я инстинктивно дернулась, чтобы не отдавать ее, это была та, моя любимая ручка, и случайно коснулась руки Громова. А он как будто этого и добивался.

После занятий мы снова ходили по городу, пришли в подъезд, остановились у окна, целовались.

— Я побрился, — сказал Костик.

— Я заметила, — усмехнулась, притянула к себе и поцеловала чувственно, Костик обалдел.

— Почему ты в четверг оказался с нами?

— Ребята позвали, я пошел. Но рад, что там оказался. Когда там увидел тебя, очень обрадовался.

— Но ты не подошел.

— Не сумел, но когда ты взглянула на меня, я представил твои губы на своих…

— ДА???

— Еще я у Грина спрашивал, как тебя зовут.

— Как спрашивал?

— Так и спрашивал: «Слушай, Володь, как ее зовут?» Он ответил, и я сразу про себя повторил. Ты мне еще в десятом классе понравилась.

Потом Костик провожал меня на поезд. Дашка и Люба стояли в стороне, пока мы целовались.

— Держи, — подал он кассету. — Это мелодичный рэп. Послушай, может, понравится.

Еще он стоял у окна вагона, пока поезд не тронулся.

— Ты хоть знаешь, что с твоим Джо было, когда ты сбежала? — мы поехали, Костик исчез из виду, и Люба оторвала меня от окна.

— Что?

— Он сел, так и сидел, почти неподвижно, пока дискотека не кончилась. Может, и дольше, но мы ушли.

Я легко представила это: Гера с опущенной головой смотрит в пол и никого не замечает.

Мимо проплывал дом Саши, я всегда провожала его глазами, когда отъезжала от города.

Куда он делся? Подумала о Гере. уда он делся из моего сознания, как только Костик пошел провожать?

В школе мы учили Гиппиус, она была как нельзя кстати:

Я была счастлива. Приехала домой и написала на компьютере «Костик», включила им подаренную кассету, послушала… выключила. Поставила Romantic Collection: «It’s so wonderful, wonderful life!»

Я закинула руки за голову и смотрела в потолок. Папа зашел в комнату и заметил надпись на экране, я уже успела добавить к ней объем и применить эффекты.

— Костик! — усмехнулся он.

А радости во мне было столько, что скрыть не удавалось.

 

Глава 17

Через неделю после приезда из города пришло от Костика письмо:

«Ты знаешь, сперва, когда мы только познакомились, ты мне очень нравилась… Затем не знал — люблю или нет, а сейчас уверен: Я ТЕБЯ ЛЮБЛЮ!!!»

Еще он написал формулу, которую долго выводил.

Сердце, заданное функцией.

Казалось бы, что ещё нужно? Признание в любви, счастье, взаимность, но… вскоре на меня снова стали нападать странные мысли и воспоминания. Я могла думать о Костике, о том, как целовались в подъезде, а потом переключиться на купание с Герой и в деталях вспомнить, как он выносил меня на руках, и затем снова переключиться на дискотеку с Костиком.

Казалось, для меня нет разницы, о ком вспоминать, все сливались в одного человека. Я не знала, что происходит.

Может, не к тому ушла?

Заметила, стоит включить песню, связанную с тем или иным событием, и возникали не только эти двое, а вообще ВСЕ!!!

Если начать сначала, то Пашечка неплохо проигрывался под «Мальчик хочет в Тамбов», песня звучала на выпускном в девятом классе. Для Коли существовала — «Я знаю, я тебя теряю» «Белого орла», он стоял и смотрел на меня, когда я решалась, идти с его ансамблем или нет. Тима в десятом — это «Я люблю тебя, Дима», Гера — «Титаник», которым заканчивались все дискотеки в лагере, Саша — «Позови меня с собой» и, конечно, «Wonderful life». Для Костика тоже что-то формировалось из его мелодичного рэпа.

Этот хаос добавлялся еще снами! Кого только в них не видела? Кто-то с физики, с кем с рядом сидела, мальчик из лагеря, которого приглашала танцевать, Никита, Антон, все вышеперечисленные и, конечно, Громов, который теперь целовал меня практически в каждом сне.

По снам с Громовым можно было записывать отличные сюжеты: кто-то в ШОДе ко мне пристает, я убегаю в расстроенных чувствах и сталкиваюсь с ним, тут же оказываемся в пустом классе, где он начинает меня целовать. Или в поезде едем из лагеря, он на верхней полке, я подхожу, кладу руки на матрас, и мы снова целуемся. Много-много различных ситуаций, где так или иначе он подходит ко мне или я к нему.

Костик просил написать о моем внутреннем мире. Я растерялась. Разве можно сознаться, что внутри меня присутствуют все, кто только может, и то, о чем думаю вечером, с утра обычно считаю бредом. Я не могу найти свою константу, и вся его математика кажется слишком простой по сравнению с этим.

В то время подошли олимпиады, я снова получила в районе первое место по русскому, но этого было явно недостаточно. Информатика — вот, о чем грезила последние два года, поехать в область по информатике!!! Мне повезло, в нашем районе компьютеры у людей были распространены еще мало, а значит, сильных конкурентов не было, удалось победить.

— И что ты выберешь? — спросила мама, ибо в город я могла ехать только по одному предмету.

— На русском я уже была!

— Но у тебя же мало шансов.

— Зачем мне шансы? Сам факт!!! Саша узнает, что я по информатике, да еще в его городе! Не по какому-то русскому или литературе, которые они с отцом презирают, а по информатике! По его ЛЮБИМОЙ информатике! Как такое можно упустить?

Мама усмехнулась, но согласилась.

— О, весна без конца и без краю, — зачитала я Блока наизусть, которого нам задали по литературе. — Без конца и без краю мечта! Узнаю тебя, жизнь! Принимаю! И приветствую звоном щита!

Мама почему-то задумалась, а потом спросила:

— А при чем тут щит? Принимаю тебя, жизнь, и приветствую «звоном щита»? Какая-то перекличка со «Словом о полку Игореве?».

— Правда не понимаешь? — я удивилась.

— Правда! А ты понимаешь?

— Но тут все ясно! Представь! Я приезжаю к Саше, он «встречает меня у порога». Думаешь, прямо такой радостный? Ага! Холодный и зажатый! «…с неразгаданным именем бога на холодных и сжатых губах…» Затем: «Перед этой враждующей встречей» — а к этой встрече надо готовиться, «Никогда я не брошу щита… Никогда не откроешь ты плечи…» Я тоже защиту не снимаю. «Но над нами — хмельная мечта!» Представь дальше, зашла я такая в комнату, стою напротив него:

— Я, — восхитилась мама. — Столько раз читала, сколько преподавала, никогда до ЭТОГО додуматься не могла! А ты на пальцах объяснила!

Мне тоже жутко понравилось, и, воодушевленная своей расшифровкой Блока, я примчалась в комнату, чтобы продлить душевный подъем с помощью музыки и фантазий, полезла за диском «Romantic Collection», но вдруг обратила внимание на обложку, на девушку, нарисованную на ней. Длинные волосы, кольчуга, на плечах доспехи, она одна стоит на поле боя, в руке топор, в другой отрубленная голова. Она стоит опустошенная, в ее глазах ни боли, ни радости. Она всех победила. Она воин.

Она — это я? И пришло в голову, что, может, не просто так меня продолжают терзать воспоминания о лагере. Может, там тоже… неразгаданное «на холодных и сжатых губах?»

Например, сила чувств Геры?

К концу смены он хоть и старался избегать меня, но когда мы мирились, то усаживал меня к себе на колени, словно сдаваясь, одной рукой обхватывал за талию, другой брал ладонь и… замирал. Скрывал лицо за моей спиной, но сам испытывал нечто такое, что, казалось, больше его самого. Мы могли сидеть так целый час, молча и почти не шевелясь, а уровень его чувств не падал. Ему не становилось скучно!

В один из подобных моментов в лагере я решилась и рассмотрела его лицо. Гера тогда задумался и не обратил на меня внимание, и всё оно оказалось покрыто мелкими шрамами, оставшимися от царапин, ссадин или еще от каких-то ранений.

Это ж сколько нужно драться, чтобы заиметь столько царапин? Я решила, что моя характеристика, данная Гере еще в начале смены, что Гера — Воин, верна

— У тебя столько шрамов, — произнесла я задумчиво вслух, а Гера тут же, поморщившись, но молча, пересадил меня на скамейку.

 

Глава 18

Олимпиада. Снова город, февраль и снова день рождения. Примерно об этом я подумала, когда наша орава высыпалась из вагона. Дашка, Люба, Грин и еще куча ребят из района под руководством моей мамы.

Костик ждал меня на перроне. Подошел, улыбнулся, взял за руку и… не понравился. Вроде в нем всё было то же самое: одежда, лицо, кожа, волосы, но вдруг бросились в глаза большой утиный нос и некрасивая линия рта. Я расстроилась, опустила взгляд, чтобы не подать вида, Дашка с Любой завидовали, меня встречали, но почему-то это уже не радовало.

Общежитие. Костик следовал за мной, мы долго стояли в коридоре, ожидая заселения, молчали, как появился Громов. Я удивилась, здесь не было никого, с кем бы он близко общался. Громов проследовал мимо, подошел к Грину. В лагере я не замечала такой уж сильной между ними дружбы. Какое-то время болтал, потом повернулся и увидел Костика.

— Что ты здесь делаешь? — Громов реально удивился.

Костик вместо ответа изобразил на лице что-то наподобие «отстань», Громов посмотрел на меня и понял, что с Костиком мы вместе. Реакции не последовало.

Странно, ещё несколько дней назад, да и почти каждую ночь в течение месяца, я видела Громова во сне, как он ухаживал, как рьяно искал контакт со мной. Сны были настолько навязчивы! Теперь же видела их полное несоответствие реальности! Громову нет до меня дела! Я поняла, что устала. От запутанности, от навязчивых мыслей, странных видений, какой-то внутренней неразберихи и полной невозможности избавиться от всего этого.

Заселились. Нам с девчонками на троих досталась одна комната. Люба, Дашка тут же забежали, Костик направился за ними, а мама задержала меня в коридоре:

— Ты поедешь сейчас со мной к Саше?

Я подумала.

— Нет.

Даже если бы не было Костика, что мне там делать?

— Ему что-нибудь передать?

Еще раз подумала.

— Ничего.

Мама ушла, девчонки вскоре вышли, мы с Костиком остались наедине.

— Ты меня любишь? — сел он на корточки передо мной и попытался заглянуть в глаза, гладил мои колени.

— Люблю, — ответила и… наврала.

— Я тебя тоже… — Костик сказал это печально, задумался и посмотрел в окно.

Я посмотрела тоже. Фонарь, снег и слегка розовый свет. Стало как-то невыносимо тоскливо.

— Сними шубу? — попросил Костик.

— Зачем? — ответила ему. — Холодно.

Костик молчал.

— Ладно, — сказала. — Расстегну.

Стянула с себя шарф, слегка распахнула шубу, в комнате было холодно, никак не могла нагреться. Костик взял меня за руки и слегка потянул.

— Иди ко мне!

— Нет, лучше ты ко мне! — я решила откинуть мысли и просто наслаждаться моментом, отчего увлекла его на кровать. Волосы Костика свесились надо мной, я улыбнулась, глядя на них, а он, глядя на меня, радостно тоже.

Мы целовались, перекатывались на кровати, и я удивлялась своей изобретательности в ласках, но так же понимала, они лишь от того, что мне скучно. Жутко скучно и хочется сбежать, а некуда.

— Я люблю тебя, — произнес Костик восторженно, когда, прислонив к стене, я как-то особенно страстно его поцеловала. Захотелось рассмеяться. Я ни на секунду не поверила Костику, но сдержалась, улыбнулась…

На следующее утро я была жутко злая. В столовой, где завтракали участники олимпиад, мама раздавала задания нашей группе, что-то выясняла, командовала и тем самым еще больше раздражала. Когда же обратилась ко мне, я не выдержала, вскипела, ответила что-то грубо и рванула что есть духу из столовой и тут же врезалась в Геру, чуть не сбив его с ног.

От неожиданности я посмотрела ему в глаза, и реакция удивила меня саму: я сощурилась и почти вслух произнесла: «Ненавижу!», — а затем взглядом словно оттолкнула его: «Не стой у меня на пути!» Гера отшатнулся в сторону, я пронеслась дальше.

Я совсем не ожидала его увидеть, скорее всего, он приехал на олимпиаду по физике, как и Грин.

Всех участников собрали в актовом зале. Я села у прохода и, когда Гера появился, вжалась в кресло, чтобы он не заметил. Он же, как специально, видимо, заметив, прошел и занял место в моем же ряду, только с другой стороны прохода.

Что ты меня преследуешь? Рассердилась на него.

Я была уверена, что Гера сделал это назло, желая помозолить глаза и продемонстрировать, как хорошо без меня обходится. Когда объявили русский и участников вызвали на сцену, Гера начал подпрыгивать, сидя в кресле, пытаясь кого-то на сцене разглядеть.

Что ты выделываешься? И что ты демонстрируешь? Мысленно спрашивала его, наблюдая, как тот вытягивает шею, приподнимается на локтях, соскальзывает и снова пытается кого-то высмотреть. Что? Кто-то тебя интересует больше меня? Это песня уже достала!

И тут дошло, что он МНОЙ интересуется и МЕНЯ выглядывает. Гера не знал, что я приехала на информатику, и искал среди участников по русскому, а я сидела рядом и наблюдала за ним… Та упертость, с которой он пытался меня найти, вдруг поразила, я еще сильнее вжалась в кресло, не понимая, ЗАЧЕМ?

Ведь все давно кончено.

На областной по информатике я оказалась единственной девушкой. Наконец-то попав туда, куда стремилась, я увидела, что происходящее здесь абсолютно неинтересно. Чуть порешала, понабирала код и выдала заранее неверное решение, чтобы остальные три с половиной часа спокойно думать, о чем хочется. Я думала о Гере.

Это странно, процеловавшись весь вечер с Костиком, наутро его совсем не помнить, даже об этом не думать, а вспоминать один день в лагере, где-то в конце смены.

Мы сидели с Герой за столиком в летнем кафе с кучей винограда, который купили на рынке, и ждали отряд, чтобы вернуться в лагерь. Через три дня смена заканчивалась, и очень хотелось сказать ему, что я уеду. После окончания школы уеду очень далеко и скорее навсегда.

Я уеду, Гера… Крутилось на языке, но вслух произнести не получалось. Мы все уедем. Слишком хорошо представляла его ответ и дальнейший диалог. Нет, не сейчас. Потом, после школы. Уезжай. Гера бы только пожал плечами.

Ветки плюща спускались откуда-то с потолка и нависали прямо над столиком, теплый ветер покачивал их, солнце проникало сквозь и освещало все пятнами. Было настолько хорошо и уютно, что никакого «потом», казалось, не будет. Только здесь, только сейчас, только этот плющ и это солнце.

— Кто твои родители? — почему-то решила спросить у Геры.

— Мать врач, — ответил он. — Отец военный.

Я нахмурилась:

— В смысле, военный?

— Полковник.

Напряглась. Затем посмотрела на Геру, будто видела впервые. Перед глазами возник дядя Саша с его респектабельностью, и казалось, вот-вот найду в Гере те черты, которых раньше не замечала.

— Он на пенсии? — показалось мне важным уточнить.

— Нет, работает.

— А если бы не работал, должен быть на пенсии? — я упорствовала, стараясь найти точки соприкосновения.

— Он работает по контракту, — Гера отвечал радостно, не видя подвоха, ему льстило, что я интересуюсь. — А так, да, должен быть на пенсии.

Я сделала вид, что все понятно, но едва поборола в себе резкое желание вскочить и убежать как можно дальше. Я смотрела на дорогу, и она манила каким-то выходом, а так же невозможностью по ней пойти. Всю меня трясло, и откуда-то изнутри поднималась злость и ненависть.

Нихрена я не тебе не скажу! В итоге решила насчет Геры. Я пропаду, а ты не будешь знать, куда. И не будешь знать, где. И ты будешь! Будешь! Всю жизнь будешь искать меня! Понимаешь? Всю жизнь меня будешь помнить!

Потом мы шли вдвоем до лагеря, смеялись, оказались на заливе, Гера обнял меня, и мы стояли, глядя на горизонт. Мне хотелось сделать ему больно, потому что, казалось, что в его объятиях уже нет той страсти, как раньше.

— Везет же мне на сыновей полковников, — сказала я вслух и рассмеялась, Гера рассмеялся тоже, немного неестественно, но спокойно.

В тот момент я считала, что мы из одного теста. Мы — воины. В шлемах и латах. Очень сильные и умные. Слишком умные, чтобы верить, что счастье существует.

— Время вышло! — объявил кто-то из молодых преподавателей. — Заканчиваем.

Проверяя мою работу на компьютере (я сидела рядом), они сначала с интересом вникали в код, потом засомневались, сказали «так-так» и в итоге рассмеялись:

— Это же наоборот!

Ой! Да ладно! Съехидничала про себя. Будто я не знала!

Они принялись объяснять мне мою ошибку, да еще тоном, чтобы мотала на ус. Но это говорил один, а второй молодой преподаватель молчал, а потом вдруг предложил первому:

— А давай за это больше баллов поставим! — видимо, я когда-то уже успела ему понравиться.

— Это неправильно! — ответил первый.

— Давай! Это же самое оригинальное решение! — настаивал второй, но лишних баллов мне все же не дали.

Был день моего рождения, исполнялось семнадцать лет. Вечером в общежитие пришел Костик:

— Отвернись и закрой глаза, — сказала он и затем что-то надел мне на шею. — Нравится?

Я посмотрела. Это был кулон.

— Твой камень, — объяснил Костик.

Я справилась с разочарованием и нарисовала на лице что-то наподобие радости.

— Нравится, — поцеловала Костика, пока тот не заметил.

Потом прибежала Галя, вытащила меня в коридор.

— Я только на секундочку, спешу-спешу-спешу! С днем рождения! Прикольная у тебя штучка!

— Это Костик подарил.

Галя усмехнулась:

— Ты их коллекционируешь?

Я взглянула на нее и задумалась, в лагере кулон дарил Гера.

Затем, еще через какое-то время, ворвались в комнату Грин и Громов, прибежали Дашка, Люба. Все они собирались праздновать мой день рождения.

— Сейчас твоя мама принесет торт! — сказала Дашка, а Громов переспросил:

— Мама?

— Мама, — подтвердил Грин, и, пока рассказывал, что мама руководитель группы по олимпиаде в нашем районе, я смотрела в окно и ничего не чувствовала.

Мама появилась с тортом на пороге, и Громов уставился на нее, а когда она ушла, то нарочито халявно, нагло и отвратительно начал жрать торт. Он прикладывал все усилия, чтобы проявить больше грубости, сказать больше гадости и поменьше того, что могло мне понравиться. Он защищался.

— Вы там постарайтесь! — говорил Громов тосты об олимпиаде. — Займите первые! Кто из наших может? Грин, точно!

— Еще Галя, — добавила Люба. — Она по химии хороша.

— А ты по какому? — Громов спросил у Любы

— Тоже по химии.

— А еще кто? Ну, она по-русскому… — он махнул в мою сторону.

— Я по информатике.

— ПО ЧЕМУ? — Громову пришлось снова удивиться и снова на меня уставиться, но на этот раз он быстрее собрался с силами и сказал. — А, ты ничего не займешь…

Я почувствовала укол, но так же заметила, что прежнего желания побеждать во что бы то ни стало слова Громова не вызвали.

Костик на минуту вышел, Громов спросил у Грина:

— А на физике Джо был?

— Был, — нехотя ответил Грин и глазами показал в мою сторону.

— Да ей пофиг до Джо! — ответил Громов с такой уверенностью, что и сама готова была поверить.

Но тогда, к чему эти воспоминания?

Все ушли, мы остались с Костиком наедине. Слушали музыку по радио, целовались, валялись на кровати. В один момент после того, как долго смотрел мне в глаза, Костик сказал:

— Я в тебя влюбляюсь все больше и больше… — он выглядел как пьяный. — В твоих глазах можно утонуть…

Я мягко улыбнулась, но подумала, как это банально и совершенно мне неинтересно:

В моих глазах нельзя утонуть, это твердое тело, причем гораздо меньшее по объему утопляемого объекта.

Костик лежал на спине, открытый и зачарованный, и мне показалось, что вот он идеальный момент, когда можно легко проникнуть куда-то вглубь, в душу, и привязать к себе, как делала это с Сашей, а потом с Герой. Но… пожалела.

Еще мы танцевали, и я клала голову Костику на плечо, чтобы тот не замечал моего выражения лица и того, что все мне безразлично.

На второй день олимпиады преподаватели проверяли мое задание, и на их лицах играла ухмылка «что она выдаст на этот раз?». Но ухмылка в скором времени сменилась недоумением, потом серьезностью и, наконец, вопросом, обращенным то ли ко мне, то ли друг к другу:

— Но это же правильно? А задача сложнее…

Так что, может, первого места я не заняла, но на вручении удостоилась книги с благодарственным письмом: «За самое оригинальное решение задачи номер один!» Книга была странная и вовсе не по информатике: «Жизнь и творчество. Густав Климт». Я подумала, что однозначно постарался один из преподавателей. Книги в качестве приза мне не полагалось.

На вокзале, когда мы собирались ехать обратно, мама была очень зла. Грина привели железнодорожники, собираясь сдать его в милицию за то, что тот пописал на пути. Железнодорожники были очень разъярены.

Грин сам сделать это не мог, его подначивал Громов.

— Что вы пили? — допытывалась у Грина мама.

— Пиво! — отвечал Грин, но еле стоял на ногах.

— Какое пиво!!!

Громов и здесь постарался. Грин занял первое место по физике, разве не повод отметить?

Мы сидели с Костиком, он смотрел на меня, не отрываясь, взгляд грустный, а я смотрела в зал.

— Ты любишь меня? — спрашивал Костик.

— Люблю.

— Я напишу тебе.

— Напиши.

— Все, собираемся! На поезд! — скомандовала мама.

— Так еще не объявили посадку! — и тут влез Громов.

Мама отмахнулась от него и снова всем скомандовала:

— Так, все встали и пошли!

Да, Громов! Это тебе не Владимир Николаевич! Тут разговор короткий. Усмехнулась про себя.

Грина почти затаскивали.

— Он хороший мальчик! — убеждала мама милицию. — Первое место в области занял!

Вроде как-то уговорила.

— Ляг и спи! — указала ему на полку. — И чтоб ни звука!

Костик целовал меня на прощание, еще долго не отпускал руку, стоял у окна.

Господи, ну, когда же мы тронемся! Я еле выдерживала. Потом махал мне след, немножко пробежался. Со вздохом облегчения я забралась на верхнюю полку, напротив уже спящего Грина, и уставилась в окно, хотя там из-за темноты ничего не было видно.

Люба пришла и остановилась в проходе. С прошлого года она была в Грина влюблена, но он не особо, как она ни старалась, обращал на нее внимание. Теперь она стояла, разглядывала его, жалкого и пьяного, морально избитого моей мамой и свернувшегося калачиком, с видом, что в эту самую секунду происходит развенчание ее мечты и падение надежды.

Переигрываешь. Я посмотрела на Любу и снова отвернулась к окну, Люба с таким видом могла стоять еще минут десять.

По дороге Грина вырвало, рвота с запахом крепкого алкоголя полилась прямо на стол. Мама растолкала его, притащила ему тряпку, заставила убирать. Я не смотрела. Грин и без того не простит себе подобного позора, а, следовательно, больше не будет ни с кем разговаривать. Я смотрела в окно… и где-то там в белом снеге и синей темноте находились на все ответы.

Ночью приснился Саша. Мама говорила, он расстроился, когда не увидел меня. Тетя Тоня объясняла это тем, что Саша поругался с девушкой, но мама однозначно была убеждена, что не только из-за этого.

— Он вышел на кухню, — рассказывала она. — Такой крутой, вальяжный, респектабельный. Копия отца. А потом сидел как обычный пацан, только печальный. «Что ей передать?» — я похвасталась, что ты приехала на информатику, хотя русский выиграла тоже. Саша ответил: «Удачи». И потом весь вечер ходил каким-то серым.

Во сне я была у него. И не только у него! Вместе с ним! Мы ночевали в одной кровати. Не знаю, как мы оба поместились, но одной рукой он обнимал меня за талию, и мы лежали так долго-долго. Конечно, Саша изображал, что по чистой случайности положил на меня руку. Я желала, чтобы он меня поцеловал, но он не решался, а я не осмеливалась.

Странно, но проснувшись, я еще чувствовала тепло, как будто была с ним на самом деле.

 

Глава 19

Период олимпиад всё не кончался, пришлось съездить ещё на литературу, но не в область, а в район заочно. Во время перерыва я вышла в коридор развеяться и осмотреть достопримечательности местной школы, как сразу кто-то окликнул:

— Девчонка! Девчонка!

Шпана. Я вернулась в кабинет, но на следующем перерыве (не сидеть же в классе!) уже не просто окликнули, а перекрыли дорогу:

— Скажи свой номер телефона! — парень выставил руки, загородив проход, но так как он был один и симпатичный, я сказала номер ради интереса. Сколько же он сможет со мной проговорить?

Он позвонил вечером и представился Серегой.

— Ты мне понравилась! — сразу перешел он к делу. — Я на тебя давно внимание обратил. Когда ты ещё раз приедешь?

— Я не приеду, — спокойно сказала ему, а он:

— Приезжай на Восьмое марта!

Серёга отказов не принимал.

Общаться с ним было легко, главное, безопасно. Он жил за тридцать километров от меня, поэтому завтра не мог вдруг так сразу оказаться на пороге.

— Сколько тебе лет? — спросила его.

— Семнадцать.

— О, да ты меня старше! — у меня был какой-то пунктик по этому поводу.

— А, то! — Серёга самодовольства не сдерживал.

— И сколько у тебя было девушек?

Тут он замялся и сказал:

— Не скажу! Ты обо мне плохо подумаешь.

— А, может, я о тебе уже плохо думаю, — призналась ему честно.

— Семнадцать.

— По одной на каждый год, что ли? — я засмеялась, и Серёга засмеялся тоже, а потом пустился в разглагольствования, что вообще-то из семнадцати никого не любил и считает, что любви и нет вовсе. Он подкупал своей искренностью.

— У меня уже есть парень, — на всякий случай его предупредила. — Мы с тобой только общаемся.

Серёга на удивление легко согласился, скорее потому, что не взял в голову.

— Я буду стараться тебе понравиться, — ответил он. — И фотографию пришлю, чтобы ты подумала.

— Да ты, наверное, неотразим.

— Ну…

Серега стал звонить мне по три раза в день. Общаться с ним оказалось лучше, чем с девчонками, легко и просто. Он рассказал про своих подруг, я про своих парней.

— Сколько у тебя их было?

— Два, — сказала и задумалась, почему не учла Сашу?

— Мой опыт больше, чем твой! — не упустил возможность похвастаться Серега.

— Зачем мне опыт? — риторически спросила у него, а он задумался:

— И правда… А мне зачем?

Странно, я рассказала ему про дневники, стихи, да и вообще, про то, о чём бы даже заикнуться побоялась тому же Гере, Саше, даже Костику, а в ответ Серега говорил, что я ему нравлюсь и он считает меня «два в одном».

— Шампунь что ли?

— Нет. Может, даже больше, чем два в одном. Ты красивая, классная и… не зануда.

Мне нравилось просто говорить, при чем не важно, как Серега это воспринимал. Казалось, когда я говорю, то начинаю что-то понимать, становлюсь к чему-то ближе. Но о Саше я Серёге не говорила, только о Гере или о Костике.

— Чем он тебе нравился? — спрашивал Серёга о Гере.

— Хорошо ухаживал. В начале.

— Я бы тоже за тобой ухаживал! Да попробуй! Ты вон где!

Я не обращала внимания на Серёгины намеки и на вечные упрашивания приехать. Говорить! Откровенно! Вот что важно! Хотя иногда меня тяготила вина, будто изменяю Костику, ведь с каждым днем, я чувствовала, что Серега оказывается всё ближе к грани влюбленности, но, казалась, смогу прекратить это вовремя.

Однажды я получила от Сереги письмо с фотографией. Он оказался ничего, смазливый: светлые волосы, но пепельного оттенка, без золота.

— Что ты написал на обороте? — я возмутилась.

— А что написал? От Сергея!

— Что ты ЕЩЁ написал!

— Ну… «Ведь ты же знаешь, как я тебя люблю, надеюсь, ты скажешь „да“».

Я была зла.

— Чего ты хранишь верность своему парню? Чем он лучше меня?

— Не звони мне больше.

Без Сереги было немного скучно, я не знала, куда себя деть. Он помогал избавиться от навязчивых воспоминаний, а с его отсутствием они нападали на меня все больше. Гера не выходил из головы, и это было настолько странно, ведь в реальности он меня даже не привлекал.

Я вспоминала, что в лагере хотела сохранить с ним отношения, и даже завязала нитку на запястье с желанием «не расставаться». Девчонки утверждали, что если проносить нитку семь дней, то желание обязательно сбудется.

Я не смогла сохранить ее даже полдня. Гера подошел ко мне вечером, сел напротив на скамейку и спросил:

— Что это? — имея в виду нитку, в его голосе чувствовалось напряжение и злость, но я не знала почему!

— Ничего.

В нем всё бурлило, и реально чувствовалось желание меня задеть. Гера просто ненавидел меня!

— Если ничего, тогда я порву, — сказал он с вызовом.

— Не порвешь, — ответила спокойно.

Гера усмехнулся, но взял мое запястье, поддел нитку пальцем и… разорвал.

Это же было на тебя желание! Я страшно разозлилась и возмущенно посмотрела Гере в глаза, а он не отвел взгляда, как обычно, а собрал все силы и стал глядеть на меня прямо.

«Ха! — как будто говорил он. — Я могу смотреть! И столько, сколько пожелаю!»

«Ха! — в свою очередь еле сдержала я улыбку. — Это именно то, что нужно! Смотри мне в глаза!»

Сколько времени перед зеркалом я создавала разных выражений, разных эмоций! И теперь имела возможность показать их все?!

Я даже еще не вошла в раж, еще не смогла убрать улыбку, которая предательски все больше расползалась, как Гера уже не выдержал, резко встал и ушел. Я хохотала.

Всё же его реакция была не ясна. Почему он изначально пришел злой? Почему после того, как мы спокойно провели день вместе, на следующий он готов был убить меня? Решила спросить прямо. Улучила момент, взяла его за руку и повела к заливу.

— Я не понимаю тебя, — призналась, ожидая, что это смягчит Геру, но он, немного подумав, небрежно бросил:

— Строй догадки.

От неожиданности я уставилась на горизонт и замерла: «Разве можно бить, если выставлен белый флаг? Я только и делаю, что строю догадки!»

Гера, казалось, наслаждался победой, поэтому добавил, будто совершая контрольный выстрел:

— Думай, как хочешь, — затем развернулся, небрежно оперся спиной о перила, посмотрел куда-то поверх деревьев, изображая, что есть дела гораздо важнее, чем торчание тут со мной…

Я ждала подступающую к горлу ярость, злость, но почему-то только спокойно подумала. Нет. Первая фраза круче.

Потом убрала руки с перил и пошла, ощущая какое-то ватное спокойствие. Гера тоже, но, конечно, в другую сторону. Почему я не могла сказать, хотя бы самой себе, что он последняя сволочь и все кончено?

Воспоминания крутились, перекидываясь с начала в конец, из конца в начало, от эпизода к эпизоду в полном хаосе и неразберихе, навязывая мне странные мысли и чувства. Но во всем этом было столько энергии, которая каждый раз заставляла меня подниматься с дивана, включать музыку и… танцевать, погружаясь в какой-то совершенно иной мир.

Гера продолжал сниться, может, не каждый день, но всё ещё… насыщенно, ярко и образно. Один раз видела, как почему-то сильно тянуло к нему, но я была с Костиком. В комнате, отделенной от Геры лишь прозрачным стеклом, с Костиком мы целовались и кувыркались на диване, но при этом я продолжала видеть, как Гера ждет меня, сидит, немного ссутулившись. Потом к нему подошел Грин:

— Не жди, — сказал Грин. — Она никогда не вернется.

 

Глава 20

В конце апреля — итоговые экзамены в ШОДе. С девчонками я снова ехала в город, но каждый раз, когда там появлялась, то думала об одном и том же: почему в 15 лет, в январе, мне казалось, что это последний раз, а вон их сколько… приездов…

На вокзале нас встречал не только Костик, но ещё почему-то Громов с Никитой. Что делал там Громов (Никита, конечно же, с ним), оставалось для меня загадкой, с нами не было даже Грина. Но, самое интересное, это каким-то образом тоже переплеталось с моей давней мечтой: остановка, до которой провожает Саша, и Громов с каким-то другом меня встречает.

Костик подстригся. Это здорово меня расстроило, больше не было той замечательной золотистой челки с пробором посредине, я старалась не подавать виду, но Костик, чувствуя напряжение, спросил:

— Я сменил прическу. Тебе нравится?

— Нравится, — ответила я.

Я знала, что высоких баллов не наберу и вряд ли поступлю туда, куда все стремились, но так же знала, что не наберет их и Гера. Почему-то казалось, что он не умней меня. Кстати, положительных чувств он снова не вызвал, когда видела его на общих собраниях. Это еще больше расширило пропасть внутри меня, ибо реальность полностью не соответствовала тем странным представлениям и снам, которые нападали на меня в одиночестве.

— Сначала сказали твою фамилию, а потом мою! — заметил и сообщил радостно мне Костик, когда объявляли результаты по математике.

— О, это знак свыше! — прокомментировала Дашка, а я же только улыбнулась, ощущая, что внутри, помимо пропасти, начинает разрастаться еще и какой-то блок, который не дает мне вообще что-либо чувствовать.

В общежитии у девчонок собиралось много друзей. Как и в лагере, было много смеха и веселья, но я не могла принять в этом участия, блок внутри меня сковывал все движения и даже, кажется, выражение лица.

Я не могла доверять своим чувствам, каждый раз они оказывались ложными, но чему могла доверять?

Мы фотографировались общей кучей, сзади кто-то встал. Не оборачиваясь, я вдруг ощутила, что этот человек испытывает ко мне очень сильные чувства, я могла бы назвать их «любовью», если бы терпела это слово. В каком-то напряжении, в задержанном дыхании, в чем-то неуловимом любовь читалось наверняка. Но… являлась ли она правдой? Может, мое воображение? Как только затвор щелкнул, я отошла от человека, не зная, был ли это тот мальчик, с которым танцевала в лагере, или кто-то еще. Я теряла почву под ногами.

Единственное, к чему не оставалась равнодушной, так это к поцелуям в подъезде. Я приводила Костика в пролет между этажами и ощущала странную сладость, целуясь именно в этом месте. Но только до того момента, пока вдруг не ощутила, что на самом деле, мне все равно с кем целоваться, и это… ненастоящее…

— Почему ты погрустнела? — спросил Костик.

Я не ответила, потому что не знала, что сказать. Пропасть внутри разрасталась и начинала уже пугать, скоро совсем меня захватит. В тот момент я почти физически ощутила ее прикосновения.

Я подарила Костику карандашный рисунок: я, он, и именно этот подъезд с маленьким окном. Я нарисована спиной, у него — длинная челка, только лица нет.

— Я не умею рисовать лица, — объяснила Костику, а он растрогался, взглянул на меня влюбленно, и я поняла, что абсолютно далека от мира нежных эмоций, что даже не могу их принять.

Для чего меня сделали Воином? Зачем нужна эта… Сила?

Один день на сессии выдался солнечным, с Костиком мы вышли на набережную, находящуюся прямо за зданием ШОДа, и там стояли под лучами солнца, обнимаясь и слушая крики рабочих на кораблях, по-весеннему было тепло и приятно. Но вдруг я ощутила себя не там, не на этой набережной, а в лагере. Тень Костика напомнила тень Геры, солнце над рекой — солнце над южным морем, шум, запах воды… Снова напало наваждение, я считала, что оно властвует надо мной лишь в одиночестве, а тут и присутствие Костика ему не помешало. Костик ещё запел:

— В солнечный день я на прогулку выхожу… — это была песня Геры, которой в лагере он доставал всех. — Не испытывая жажды, я за имиджем слежу.

— И подруга моя, — продолжила я речетатив Костика. — Фору даст любой красотке. Ее чувства крепки, как настоящие колготки.

* * *

Это произошло за три дня до конца смены, Наташка где-то в обед подошла ко мне и спросила:

— Что у вас с Жорой?

Меня удивил ее вопрос, обычно она мало мной интересовалась.

— Не знаю, — честно ей ответила. Он не разговаривал со мной и на пляже избегал, а на закате вдруг подошел как ни в чем не бывало и попросил:

— Давай тебя сфотографирую.

Я обрадовалась и тут же захотела найти Наташку, как бы между прочим дать понять, что с Герой у нас все хорошо, он фотографировал меня на память. Но на дискотеке мы не танцевали, впервые за всю смену он не пригласил меня на «Титаник», я развернулась и ушла. Ночью девчонки гуляли, из балконной двери Никита вытащил гвозди, поэтому они пробрались к заливу от воспитателей тайком, но Гера меня не звал.

С утра мы уже готовились к отъезду, собирали вещи, что-то стирали с Галей в прачечной. Я не знала, что делать дальше, было очень грустно. Какая-то уборщица начала к нам приставать, давая советы по стирке, а мне же очень хотелось вспомнить Ахматову.

За приоткрытой дверью прачечной виднелись желто-зеленые, яркие, освещенные теплым солнцем листья.

— А что порошка у вас нет? — интересовалась уборщица.

— Нет, — ответила Галя.

— Ой, туалетным мылом-то плохо стирать. Чего мама-то не побеспокоилась?

— Не знаю, забыла, наверно, — Галя отвечала вежливо, это еще сильнее заставляло уборщицу находить странные темы для соболезнования.

— Плохо без порошка-то.

— Да ничего, мы так постираем.

— Может, я вам дам? Порошок— то?

Блин! Да есть у меня порошок!!!

Мне хотелось, чтобы все поскорее кончилось, раз — и уже дома, но в столовой ни с того ни с сего на меня еще наехала аристократка Юлька.

— Почему ты на меня смотришь? — она сидела за столом напротив меня, прямо перед окном.

— Я на тебя смотрю?

— Ты на меня постоянно смотришь.

— Ты сидишь напротив, — объяснила ей спокойно. — За тобой окно. Я гляжу в него.

— Нет, ты смотришь на меня! Ты постоянно меня разглядываешь! В общем, смотри куда-то в другое место! — Юлька нервничала.

— Хорошо, не буду смотреть.

Я подумала, что могла бы ей ответить: «Не нравится — пересядь! Не хочешь пересаживаться — терпи, но не указывай мне, что делать!» и сразу стать у нее врагом номер один, а если еще немного поднапрячься и разжечь конфликт до основания, то можно и за волосы друг друга потаскать и отряд на два фронта разделить: кто за меня, а кто за Юльку, но почему-то это было неинтересно. Я старалась больше в Юлькину сторону не смотреть.

После обеда Галю кто-то попросил помочь, она позвала меня с собой, путь лежал через площадь, и, проходя по ней, я обернулась на наших парней, сидящих на лавочке около диджейки. Четверо или пятеро, они все почему-то напряженно глядели на меня. Я обернулась еще раз. Тощий и высокий Грин хорошо выделялся среди остальных, его взгляд был тоже тревожен и внимателен, будто я играла какую-то важную роль. Потом заметила Геру. Он единственный, кто не глядел на меня, а сидел, наклонившись, заглядывая кому-то в лицо.

!!!

Он заглядывал в лицо какой-то девушке, попросту «клеил» ее. Дальше пройти по площади нужно очень спокойно, чтобы не выдать ни напряжения, ни чувств. Я ощущала, как «зрители» ловят каждое мое движение и задаются вопросом, знала ли я раньше.

Я не знала. Я дура! Можно было догадаться! Его поведение, Наташкины слова: «А что у вас с Жорой». Гера гулял со мной и с ней одновременно! И об этом знали уже все!

Таинственная просьба к Гале местных вожатых «помочь», оказалась просьбой тупо почистить картошку. Даже и не просьбой, а попыткой эксплуатации, ибо нас без всяких вопросов сразу посадили в круг к работникам столовой, вручили ножи и дали таз для очисток.

Теперь здесь мое место?

Во мне все горело, гордость, ярость, боль! Они рассчитывали, что, оказавшись здесь с картошкой в руках и тазиком под ногами, мы не сможем уйти так сразу, ибо, как выражалась Галя, «неудобно».

Я почистила три картошки и поняла. Нифига! Никто не может эксплуатировать меня, а тем более безнаказанно обманывать! Я, наклонившись к Гале, шепнула ей на ухо:

— Пойдем, — но, так как Галя чересчур честная, соврала. — В туалет.

И потащила ее оттуда волоком, понимая, что вот-вот и Галя опомнится.

— Мы же еще вернемся? — спрашивала она, а я не отвечала. — Неудобно как-то.

И только, когда мы были уже на расстоянии, где не смогла сработать Галина совесть, я сказала:

— Мы не вернемся.

* * *

Почему я помнила это? Что здесь такого, о чем должна была помнить? Ответы на вопросы я не находила. Костик пришел домой к тете Кате, смотрел Дашкин альбом и вдруг наткнулся на фотографию, где я с Герой у памятника.

— Это… Джо? — спросил он.

— Да, ответила я спокойно, понимая, что на фото слишком видна страсть и сильные чувства Геры. Костик сделал вид, что перевел глаза на следующий снимок, но сам незаметно смотрел на этот.

— Ты любишь меня? — спросил он в подъезде, когда прощались.

Сказать «да» язык не поворачивался.

— Угу, — выдавила из себя.

— Что-то плохо верится, — странно, но на глазах у него были слезы.

Я боялась только одного, вернусь домой, останусь одна и уже точно не смогу справиться с наваждениями. Так и произошло. Любая мелочь, дезодорант с тем же запахом или чипсы, которые ели там, — все возвращало в лагерь.

* * *

Вечером того дня, когда увидела Геру с Мариной (потом узнала ее имя), я танцевала с полной отдачей. Казалось, не было силы, которая могла сдержать меня в танце.

Через какое-то время напротив встал один из вожатых, кажется, он был физруком, но так как физкультурой я не занималась, не могла утверждать точно. Его нахождение читалось однозначно: он тут не просто так. Танцевал он раскованно (не сравнить с нашими пацанами), а затем начал повторять мои движения.

— Как это у тебя получается? — пытался он провести руки по той же траектории, что и я.

— Не знаю, — это получалось само собой.

Потом он пригласил меня на медляк, Герочка в это время танцевал со свой пассией, и тут я уже не топталась на месте, а заняла собой половину танцпола, управляя и направляя движения физрука. Мною двигало что-то, и безумно нравилось полностью подчиняться этой неукротимой и мощной энергии.

Во время энергичных мелодий образовался большой круг, в нем я вышла в центр. Со временем ко мне добавились люди и образовался круг малый, состоящий из тех, кто тоже хотел выделиться. Он включал в себя, конечно же, физрука, Громова и Геру, плюс еще нескольких из других отрядов. Но даже в малом круге я снова оказалась в центре, а там было место только для одного человека.

Гера смотрел на меня, я это видела, ловил выражения лица, но ничего, кроме счастья, близкого к экстазу, заметить не мог. Так оно и было. Он тоже отплясывал, что есть духу, но все же… беспросветно проигрывал.

После дискотеки мы всем отрядом сидели у костра и пели песни, ожидая времени, когда можно пойти на пляж встречать рассвет. Я была в кругу, а Гера на скамейке со своей девушкой. Гитару брали поочередно то Никита, то Владимир Николаевич, пока последний не запел «Дым сигарет с ментолом».

«А я нашел другую, хоть не люблю, но целую, — подпевал весь отряд, и, наверное, у каждого возникали одни и те же ассоциации. — Но когда я ее обнимаю, все равно о тебе вспоминаю».

Я думала, не хочет ли Гера заткнуть уши, ведь, казалось, весь мир встал против него.

Потом была ещё песня… и вдруг она что-то до боли напомнила. Точно!!! Именно она играла в машине у водителя, который подобрал нас с мамой по дороге, когда я впервые выехала на олимпиаду в далеком 9-ом классе. Тогда я искала смысл во всем, в чем только можно: в словах песни, в сугробах снега, в руках водителя на руле, в речах мамы, которая говорила какую-то чушь про одаренных детей. Тогда я пыталась найти что-то важное и чувствовала, как оно уже витает в воздухе. Фиксировать! Да! Я реально так думала. Запоминать. С самого-самого начала! Я чувствовала, что это очень важно, не упустить начало! Может, только не знала для чего.

Я подняла руку вверх, почувствовав, как легко стало от воспоминания, от этой знакомой мелодии. Фиксировать! С самого начала! Еще раз повторила про себя и поиграла кистью в такт.

Я больше не боюсь быть непохожей и не боюсь выражать себя!

И вдруг захотелось рассмеяться настолько ощутила свободу. И, кажется, так и сделала, подняв обе руки вверх достаточно высоко и отпустив их двигаться по собственной воле.

В тот момент Геру «протащило» мимо костра (именно «протащило», потому что встал он, кажется, не по собственной воле). Он оглянулся на мое действие, а во мне не возникло стыда! Впервые я не контролировала то, что шло изнутри, и не боялась.

На пляже, куда мы пришли позже, оказалось так холодно, что я щелкала зубами и прыгала на месте, чтобы хоть как-то согреться.

— Дрожишь? — подошел физрук. — Давай обниму, будет теплее.

Я не собиралась ничего демонстрировать Гере, но странное дело, физрук, чтобы меня согреть, предложил сесть на тот единственный плед, на котором Гера уже сидел с вожатой, и не только сел, а еще и прислонился к Гере спиной.

— Марина, — Гера говорил громко. — Тебе не надоело трястись?

Он повторял это так часто, словно боялся, что я не услышу. Физрук тоже задавал мне вопросы, но тихо, а я еще тише отвечала.

Не пытайся со мной бороться. Мысленно отвечала я Гере. У меня сам черт за спиной…

 

Глава 21

22 мая планировался выпускной в ШОДе, но буквально за два дня до поездки я получила письмо от Костика, в котором он говорил, что мы расстались: «Не нужно оглядываться на прошлое! Оглянись вокруг, мир прекрасен! Ты молода!» — и дальнейшее нагромождение фраз и мыслей.

Ну, конечно, я молода! Мне же семнадцать! Я поняла, что после выпускного поеду к Саше, все же хочу его видеть.

С Любой и Дашкой мы приехали в город, но на вокзале вдруг появился Костик. Моя первая мысль: О! Передумал! Сейчас будет просить прощения за столь необдуманный душевный порыв. Я улыбнулась, сделала несколько шагов ему навстречу, но Костик… вдруг направился мимо, словно не узнал, и… к Дашке.

В одно мгновение я была уверена, что он меня действительно не узнал, оглянулась: Костик стоял около Дашки, изображая, будто ее ждал всю свою жизнь и теперь безмерно счастлив.

— Подожди, — окрикнула меня Дашка, когда я уже направилась к выходу. — Он мне письмо написал…

Я чуть повернула голову в Дашкину сторону, в ее интонации было столько упоения собой, что ничего ей не сказала и пошла дальше.

Я знала, что будет завтра, эти двое начнут изображать любовь и демонстрировать ее на каждом шагу лично мне. Не хотелось долго предоставлять им такую возможность, отчего решение поехать к Саше только укрепилось. И причина есть! Я уезжаю! Слишком далеко и надолго.

— Сашу положили в больницу, — ответила тётя Тоня на мой телефонный звонок.

В больницу?

Я привыкла, что к нему всё время «закрыто». Но я уже больше ничего не хочу: ни встречаться, ни целоваться, ни ходить где-то по осенним аллеям! Но почему меня даже на порог не пускают? Даже попрощаться?

Было больно. Черное бархатное платье, модные туфли на платформе:

— Ну, как? — спросила у Ленки.

— Круто! — подняла она большой палец, понимая, что я нуждаюсь в ее поддержке.

До ШОДа я шла пешком, кончились теплые дни, вскрывались северные реки и несли с собой холод и ветер. Было одиноко и обидно до слез, я знала, что меня так не оставят, что снова придется собирать все силы и выстаивать, выстаивать, выстаивать…

Я поднималась к ШОДу по широким ступеням, как кто-то окликнул меня из группы девчонок, стоящей неподалеку. Я испугалась, что это Люба и Дашка, да еще, может, во главе с Костиком, но, слава богу, это оказалась Галя, я вздохнула с облегчением, ибо с ней не так страшно.

— Тебе идет! — оглядела Галя меня со всех сторон, оценивая платье, по грустно-восхищенным взглядам ее подруг я поняла, что это правда, и почувствовала себя уверенней.

— Зал пока еще не открыли, — продолжала Галя, я оглядывалась по сторонам, ожидая появления Дашки и Костика. — Так что можно погулять здесь или сходить навести марафет.

— Марафет, — выбрала я, и Галя потащила меня за угол.

Я укреплялась в себе больше и больше, раскрепощалась и готовилась к сражению.

— А вот и Жорочка! — Галя неожиданно остановила меня прямо перед каким-то парнем, сидящим на сиденьях у стены.

Гера?!!

Кого угодно ожидала увидеть, только не его! Почему-то на сто процентов была уверена, что на выпускной Гера не придет. В жизни бы сама не подошла! А тут стояла прямо перед ним, не зная, ни что сказать, ни как выпутаться.

— Привет, — выдавила из себя, но… звука не получилось! А, может, и получилось, да только я не услышала этого.

Мои губы шевелились просто так? Или все же со звуком? — смотрела я на Геру растерянно, не в состоянии определиться, повторять привет или нет. Рука автоматически схватилась за горло.

Гера тоже смотрел на меня, но как на привидение! Если я еще пыталась придать этой встрече хоть какие-то рамки здравомыслия, он же просто сидел как громом пораженный.

Я очнулась и потащила Галю обратно, забыв, что изначально мы направлялись совсем в другую сторону. Герин взгляд так и продолжал стоять у меня перед глазами. Казалась… нет, это читалось наверняка… словно он ещё… любит…

Но думать об этом было некогда, Дашка появилась в дверях, с ней Люба и Костик.

Ну, что, стойкий оловянный солдатик, выстаивай!

Громов заметил, внимательно посмотрел на Костика с Дашкой, потом перевел вопросительный взгляд на меня. Я же широко улыбнулась и, подняв глаза в потолок, пожала плечами.

— На, подержи! — Дашка еще имела наглость сунуть в руки мне плащ, я опешила. Дашка поправляла туфлю и даже не замечала ни моего молчания, ни моего вида, словно на самом деле считала, если я не ругаюсь и не злюсь, значит, не обижаюсь? Поправила туфлю, выхватила плащ и побежала дальше. Громов заметил.

Грамоты вручали каждому, вызывали по фамилиям. Я держалась хорошо: вышла, улыбнулась, взяла.

— Не расходитесь! Будет еще неофициальная часть, — предупредили нас, и мы вышли с Галей на улицу.

— Ты уезжаешь! — говорила она жалобно и держала меня за руки.

— «Не пройдет и полгода, — я рассмеялась. — Как я появлюсь, чтобы снова уйти на полгода».

— Это Высоцкий?

— Да.

— Почитаешь?

Я начала читать ей Высоцкого, глядя на корабли и белые льдины.

— А дальше?

— Что такое «сжигать корабли?» — Галя плакала и утирала слезы.

— Тоже самое, что и мосты, — объяснила я. — Сожгли — и нельзя вернуться обратно. Но мосты сжигают, чтобы до вас не добрались, а корабли… Вы сожгли и сами больше не можете вернуться.

Потом начались конкурсы, терпеть их не могла, но на этот раз стоять у стенки не было позволено: Костик занял их все вместе с Дашкой, они обнимались… вернее, Дашка изображала из себя недотрогу, а Костик следовал за ней, словно она — единственная любовь его жизни.

Сказали выбрать себе партнера для участия, я оглядела зал и вдруг заметила, что все, ВСЕ… на меня смотрят и, более того, у каждого словно замирает сердце при мысли, что выберу его. Единственный, у кого не замирало, это Вадик. Он полгода таскался за Дашкой в надежде, что та ответит ему взаимностью, поэтому сейчас тоже нуждался в поддержке.

— Пошли! — сказала я Вадику и протянула руку.

У нас неплохо получалось, мы изображали пантомиму под какую-то песню, танцевали на газете, каждый раз сворачивая ее вдвое, но я продолжала замечать всеобщее ко мне внимание, и нет, не потому что была у всех на виду, на виду были и другие пары, я наблюдала словно бы… восхищение…

В один момент я почувствовала, как чего-то не хватает. Хотела отмахнуться от ощущения, но оно усиливалось и заставляло разбираться. Я оглядела зал в поиска ответа и заметила, что Геры нет. Осмотрела ещё раз, но его действительно не было. Пустота и безразличие вдруг охватили меня, я почувствовала ненужность происходящего, и это тем более странно, что с момента встречи с Герой, я о нем ни разу не вспомнила.

Под конец пришли Рома и Антон. Антон в лагере напускал на себя столько холода, а теперь рассыпался в комплиментах.

Антон. Смотрела на него. Я что, все это время тебе… нравилась?

Но и это казалось ненужным, я четко ощущала обреченность, и, когда Антон нарисовал мне схему, как добраться до его общежития в Москве: метро, электричка, пешком, свернуть, найти, я точно знала, что это никогда не произойдет. Ведь даже при условии, что это осилю, и на электричку сяду, и общежитие найду, в тот счастливый миг моего прибытия… Антона не окажется на месте. Я ведь и до Саши не могла добраться, а он… не так далеко.

— Громов! — позвала я. — Пошли сфотографируемся. На память.

Громов словно кол проглотил и тоже, как Антон в лагере, напустил столько холода, натягивая попеременно то маску надменности, то равнодушия.

На вокзал меня провожала целая орава, половину из которой я не знала вовсе. Люба и Дашка собирались ехать на следующий день, мне же было невыносимо оставаться в этом городе. Костик с Дашкой приперлись и на вокзал. Казалось бы, если так любите друг друга, будьте наедине! Гуляйте по городу, встречайте рассветы, наслаждайтесь белыми ночами! Зачем я вам? Но они стояли у окна вагона до самого отхода поезда, заставляя меня не расслабляться и выдерживать всё до конца.

Я держалась из последних сил, стараясь, чтобы глаза не выглядели грустными, но, кажется, это не особо получалась, и сколько бы ни улыбалась, ни смеялась над чужими шутками, Громов все равно их видел.

Поезд тронулся, парни пробежались по перрону, потом исчезли. Я смотрела в окно, чувствуя, что вот-вот заплачу, окружающие подумают, это из-за прощания с друзьями, а я… а я не знала почему.

* * *

Гера… На следующее утро после встречи рассвета он подошел ко мне как ни в чем не бывало и попросил обменяться пленками. Ту, первую, которая у него, он отдаст мне, а последнюю заберет себе.

«Мы же цивилизованные люди, — словно бы говорил он. — Из-за того, что расстались, не будем строить друг другу козни».

Да, Гера, не будем. Мы все сделаем так, как тебе выгодно.

Удивительно, но на пляже, куда отряд направился после, не оказалось ни Марины, ни физрука. Я сидела одна, смотрела на море, а Гера смотрел на меня.

А ты в курсе, что я тебя не прощу? Разговаривала с ним молча. Ты понимаешь, что такое «никогда»?

Потом поднялась, направляясь плавать, зашла в море и вдруг по радио услышала «Wonderful life».

Я вдруг ощутила себя не на пляже, хотя и на нем тоже, а одновременно где-то ещё… Чувство было настолько сильным, но при этом непостижимым, что описать его могла только как двоякий образ: ощущаю себя здесь через себя и одновременно вижу будто бы сверху… Я видела своими глазами море, пляж, мелкие волны, набегающие на ракушки и песок, и тут же… словно подернутое пеленой, слегка нечеткое ТО ЖЕ САМОЕ… только откуда-то не из этого времени.

Вечность?

Если бы вам удалось однажды уловить ощущение вечности, вы бы поняли, как она предстает. Словно наложенные друг на друга фотографии, сделанные с разницей в секунду, повторяющиеся в целом, но имеющие разные контуры. Я видела размытие этих контуров.

Чей этот взгляд из вечности? И тоже… будто бы мой.

Гера продолжал смотреть на меня, замечая странные изменения в лице. Я вышла из моря, села на берегу и поняла, что нашла то, что искала. Вспоминая самое начало, как садилась в поезд, как не узнала Геру, его ухаживания, охлаждения и, наконец, кульминация, развязка, я видела, что это настоящий роман, история с четким началом и концом, которую суждено написать.

Ощущение восторга, безграничного счастья, наполненности. Хотелось вскочить и побежать в корпус записывать роман, пока воспоминания ещё живы. Я еле сдерживала себя, ощущая, что глаза мои горят иным светом.

* * *

Шесть часов на поезде, и я дома. Было уже утро, когда приехала. Добравшись до подушки, я уткнулась в нее и заплакала. Всегда казалось, плакать наедине с собой — крайне глупо, ведь и без слез осознаешь, что происходит, а значит, не нуждаешься во внешних проявлениях, но слезы текли сами собой, а я до сих пор не понимала их причины. Разве больно от того, что Костик с Дашкой? Разве не переживала вещи и похуже?

Спать не получалось, хотела занять себя — не помогало. Стоило отвлечься на секунду, и слезы текли с новой силой. Кто бы знал, что их может быть так много?

Днем позвонила Сереге:

— Где твой парень? — легко спросил он.

— Он меня бросил, — так же легко ответила я.

— Он придурок?

— Нет… — я задумалась, что Костик никак не может быть придурком, он же из одаренных.

— А, по-моему, придурок, раз бросил такую девушку.

Стало приятно.

— А ты что делал?

— Ну, встречался ещё с одной, — покаялся Серега. — Ничего не получилось.

Мы снова болтали, становилось легче, боль уходила куда-то за задний план, хотя периодически просила Серегу подождать, уходила в другую комнату, где выливала накопившиеся слезы.

— Так ты посмотрела мою фотографию? — вернулся Серега к тому, на чем закончил два месяца назад.

— Посмотрела. Крутой… Так, значит, у тебя все-таки висят плакаты в комнате.

— Какие плакаты? А-а-а… Это я из журналов вырвал. А что?

— Просто… Почему-то всегда казалось, что у парней висят плакаты с… э-э-э… рок-музыкантами.

С Любой и Дашкой я больше не разговаривала. В понедельник в школу они заявились злые, якобы тащили цветы из города на Последний звонок и устали, ещё хотели мне вину навязать, будто не помогала. Я им не ответила, отошла в сторону и, несмотря на попытки Любы возобновить отношения, до самого окончания школы не говорила.

Папа спрашивал маму, зачем столько времени я сижу на телефоне, да еще не понять с кем. Мама отвечала:

— Он лечит ей душу.

И я тоже задавалась вопросом. Почему мне душу ШПАНА лечит?

Каждый день Серега признавался мне в новых грехах. Он наглый: недавно расписывал стены, поймали с маркером в руках, так вывернулся, сказав, что не он. Он спорит с учителями: всегда доказывает свою правоту, а одну «училку» аж довел до истерики. Он драчливый, за что его прозвали «мелким терминатором», потому что никому спуску не дает. Каждое такое признание Серега заканчивал глубокомысленным изречением:

— Ну, а я? Что я могу сказать? Ответ: я могу промолчать.

«Лечение» происходило странно, с одной стороны, мне становилось легче, с другой, я начинала испытывать раздражение. Серёга утверждал, что понимает меня лучше всех на свете, что мы практически одно и то же, вернее, я гораздо проще.

— То, что ты любишь быть одна, это вполне понятно! — говорил он. — Меня, вот, к примеру, вообще никто не знает, хотя друзей хватает. Ведь, в самом деле, кто может догадаться, кто я такой, что у меня внутри и вообще, о чем я думаю.

Иногда слушать Серегу было пыткой, я клала трубку на колени, ожидая окончания его монологов, лишь изредка прикладывая ее к уху, чтобы понять, о чем речь:

— …Мужик, который нас возил, оказался прикольным челом, ездил по городу под сто, я подумал, тоже так хочу…

Рано…

— … мы вылезали из своих комнат и доставали весь пятый этаж, а, может, и не только пятый. Пацаны называли меня…

Рано…

— … Да, я тебя удивил, но кто-то сказал, что я удивительный человек или удивляющий…

— … И чего я такой хороший стал: у меня плохое настроение, а никому не хочется в морду дать…

— … Чем больше говорю с тобой по телефону, тем больше хочу тебя увидеть, ты для меня как родная. Вообще, кажется, что мы друг друга можем понять с полуслова.

Я до того обнаглела, что стала читать ему стихи. Да какие! Серебряный век! Ахматова, Цветаева, Гиппиус, Блок, Бродский… Не заморачивалась, понимает Серега или нет…

Серёга, в ответ, тоже читал мне стихи, но собственного сочинения:

В школе прошел Последний звонок, учеба закончилась, и я поехала на дачу, готовиться к экзаменам. Там всё было по-прежнему: печка, деревянный потолок, солнце, встающее в перпендикуляр к стене ровно в девять утра, кровать и большие окна. Я проснулась в блаженстве, видимо, потому что в пятнадцать лет обдумала там столько счастливых мыслей, что, казалось, до сих пор потолки и стены продолжали их излучать.

Весь день я ждала кошку как символ лета, обычно она появлялась словно из ниоткуда, а тут… не пришла. Не то чтобы это сильно расстроило, я поднялась на второй этаж и, обложившись учебниками и билетами по предстоящему экзамену, вдруг вспомнила, что снилось ночью. Громов! На том же выпускном в ШОДе, только во сне он был не холодным, как там, а весь полный еле скрываемой нежности. Интересовался, куда уезжаю, просил адрес и вытаскивал из моего нагрудного кармана солнечные очки, чтобы иметь возможность ко мне прикоснуться. Я усмехнулась… Но мысли уже перенеслись к настоящему выпускному… к Дашке, Костику, тому же Громову, Антону… и затем… к Гере…

Его взгляд был настолько выразителен! Будто он меня еще любит… Но стоп! Почему у МЕНЯ пропал голос? Такого НИКОГДА не случалось!

Память переходила на более ранние моменты. Олимпиада… Я четко помнила, как Гера подпрыгивал на кресле в актовом зале, чтобы увидеть меня на сцене, его настойчивость поражала, а до этого, в январе, Люба сообщила, что он, как только я ушла с Костиком, сел где-то у стены и не сходил с места, не шевелясь и никого не замечая. Вдруг чувства охватили меня, я ощутила что-то сильное… слишком сильное!!!

Боже! Что это получается? Все это время любила ЕГО??? ПРАВДА? Я посмотрела на разложенные учебники. Но чтобы увидеть его СНОВА, мне нужно сначала сдать экзамены ЗДЕСЬ, потом поступить в институт ТАМ, проучиться полгода, сдать сессию и только ПОСЛЕ!.. Что это за издевательство? Раньше нельзя было догадаться? Это же не раньше февраля! А сейчас — май!

В этом заново рожденном чувстве к Гере было что-то странное, словно наваждение, но, по сравнению с предыдущими разами, усилившееся в десяток, нет, в сотню раз! Я не очень верила в него, ведь все наваждения ранее, сколь сильными бы ни были, проходили, хотя возвращались вновь. Я не знала, чему верить, нормальной жизни или им, но когда они властвовали надо мной, то убеждали, что любовь эта настоящая, и я ОБЯЗАТЕЛЬНО должна вернуться…

Мысли снова перенеслись в лагерь, когда до отъезда оставалось часа три, а у Геры находились обе мои фотопленки. Может, я и оставила все, как есть, но признаться маме, что фотографий не будет, ибо пленки у того мальчика, который меня бросил… Я решительно шла по коридору к комнате, где жил Гера, настраивая себя, что найду его, где бы он ни был, пусть даже с Мариной.

Как только я подняла руку, чтобы постучать, дверь резко открылась сама, это Гера собирался выйти из комнаты в тот же самый момент. От неожиданности мы уставились друг на друга, но во мне пропала всякая решительность, а из его глаз заструилась невероятная нежность… Я никогда не видела столько ее в Гере просто от того, что он на меня смотрит. Но Гера начал вспоминать… Не знаю, что вставало перед его глазами, но по мере того, как мысли возвращались в реальность, его лицо становилась всё холоднее и жестче. Я почти видела стену, которая поднималась и закрывала настоящего Геру, я почти ощущала ее, холодную, каменную и слишком плотную, чтобы за нее пробиться.

— Дай мне, пожалуйста, пленку, — выдавила из себя.

— Ах… да, — Гера ответил, уже полностью придя в себя, развернулся и направился внутрь комнаты.

Странно, но только в этот момент я заметила, что его кровать расположена так же, как и моя. Гера сел на корточки, вытащил из-под кровати сумку, начал искать, я же стояла рядом и думала, что знаю о его настоящих чувствах, но знание это абсолютно бесполезно, ибо то, что Гера чувствует, не меняет его действий.

Он отдал мне пленку, я сказала «спасибо» и направилась обратно по коридору, все еще не в силах понять: если настоящие чувства бесполезны, то тогда ЧТО заменяет НАСТОЯЩЕЕ?

Дальше мы ехали на вокзал, наш отряд и вожатые. Физрука тоже захватили с собой, хоть тот и оказался босиком. Мы стояли в ожидании поезда: Гера с Мариной, я с физруком, а посредине Громов. Смеялись, шутили…

— Целуются… — прокомментировал физрук, взглянув на Геру, который на прощание, якобы в порыве нежности и страсти, целовал Марину. — А мы будем?

— Будем.

Я вздрогнула, когда почувствовала его губы, но физрук не отпустил меня, как Гера, только сжал ещё сильнее. Я возненавидела Геру. Из-за тебя приходится целоваться, с кем не хочу!!!

Я зашла в вагон со стойким ощущением грязи. Меня тошнило на самом деле! Нашла Галю и протянула ей фенечку из темно-синего бисера, которую не снимала всю смену, желая в последний момент для романтики подарить Гере.

— Это тебе! На память! — сказала ей.

— Так она же изначально была моей! — Галя рассмеялась, но взяла.

— Зато так ты будешь помнить меня дольше!

 

Глава 22

Школа закончена, я сдала экзамены, пережила выпускной и затем, уже в другом городе, поступила в университет. На это ушла половина лета, оставшуюся же часть я то скучала, то боролась с наваждениями, требующими от меня слишком многого, например, писать. Я садилась за роман, но он задавливал своей громадой, я ощущала себя будто перед скалой, которую зачем-то мне поручили поднять, но ни средств, ни инструментов не дали. Я не против, я согласна! Но, описав совсем немного, чувствовала, как силы заканчивались, наваждения уходили, и я жила спокойно несколько дней. Наваждения возвращались вновь, события прошлогодней давности начинали маячить перед глазами, будто происходили вчера, они заслоняли собой реальность, да так, что иногда становилось страшно, не сойду ли с ума.

Если добавить сны, то картина становилась ещё полнее. Например, я увидела Галю во сне, а потом, через некоторые время, получила от нее письмо, сверила даты и… они совпадали моя запись о сне в дневнике и штамп почты. Я понимала, что могу видеть мысли людей во сне, но это же… ни в какие ворота!!!

Во сне приходили многие, часто Гера, Громов, редко остальные, а один раз кто-то, кого никак не могла узнать. Он так и спросил:

— Ты не узнаешь меня?

Я смущенно улыбнулась. Он был высокий, светлые волосы, челка, пробор посредине. Мы шли рядом, но отчего-то около больницы, и очень хотелось с ним целоваться.

Потом поезд, а в нем радиация, авария, шум, паника, я выжила, остальные — не знаю, скорее, всего нет. И через много лет снова вернулась на это место. Остов поезда еще находился там, полуразвалившийся, поросший травой и мелким кустарником, я вошла в какую-то оставшуюся часть от вагона, и вдруг обнаружила того же мальчика. Все эти годы он был там.

Я ждала сентября, начала учебы.

Где-то через неделю после Первого сентября, может, больше, позвонила мама:

— Как ты себя чувствуешь? — спросила она встревоженно.

— Нормально я себя чувствую. Чего ты спрашиваешь?

— Тётя Тоня звонила… — мама немного запнулась. — У Саши рак, четвертая стадия. Надежды нет.

— Когда? Когда об этом узнали?

— Весной. Саша пошел на флюорографию, до этого всегда отлынивал, после снимка его отправили в онкологию. Опухоль около сердца, она сильно разрослась. Он ничего не чувствовал, только стал покашливать, видимо, опухоль стала давить на легкие. Летом сделали операцию, но пошли метастазы… по всем органам.

Когда я видела его в последний раз? Я стала тщательно вспоминать. В январе. В мае… уже не пустили

— Саша умрет, — продолжала мама. — Болезнь неизлечима. Он лежал в трех клиниках, дальнейшие операции бесполезны. Ему делают химиотерапию, и у него больше нет волос.

Самое странное, сколь печальным ни было известие, оно не особо меня тронуло. Да, я немного поплакала, походила по комнате в темноте, пытаясь осмыслить, представить, понять, отыскала ручку, подаренную Сашей на шестнадцатилетие, заметила, что чернила потекли, впитались в эмаль, отчего ей невозможно больше пользоваться, но и это не тронуло, не испугало. Я думала, что-то отразится в снах, придут какие-то символы, переживания, но на следующее утро сны оказались совершенно обычны, ни тени грусти или чего-то такого, отразившего бы Сашину болезнь. Я погуляла с утра, но на небе ни облачка, пошла на пары, и, оказавшись среди людей в институте, больше не могла навязывать себе грусть. Нет, мне было жалко Сашу, я не хотела, чтобы он умирал.

Приснился он только в октябре, после того, как мама позвонила им. Саша поднял трубку, и, как мама рассказывала, голос у него был бодрый, но скорее потому, что родители не всё говорили ему о его болезни. Во сне я находилась у него в комнате, но почему-то с одной из своих подруг периода класса девятого.

— Как тебе Саша? — спрашивала у нее, волосы у Саши короткие, но все же были.

— От него несет лекарствами, — ответила та, морща нос.

— Ты же знаешь, что с ним!

Потом мы остались с ним наедине, и вдруг снова нахлынуло чувство, что я пришла именно туда, где НУЖНО быть. Я рассматривала его комнату, обстановку и наслаждалась.

— Записать тебе что-нибудь на компакт-диск? — спрашивал Саша, по-старому думая, что я прихожу сюда только по делу, я мотала головой. Мы долго были вместе, а когда пришла пора уходить, вдруг начали целоваться, стоя прямо посреди комнаты. Саша держал меня в объятиях и повторял снова и снова:

— Обязательно возвращайся. Обязательно!

Только тогда меня что-то пробило, утром я плакала, пытаясь взять в толк, как Саша может умереть, но все равно в этом ощущалась какая-то заслонка. Я не понимала, что на самом деле чувствую, ведь о чем бы ни писала в дневниках, все казалось фальшью. Я могла убиваться о его болезни, но не верила в свои страдания, не верила так же и в свое равнодушие, ни во что не верила.

Периодически наваждения о лагере продолжали наступать на меня, заставляя думать о Гере, навязывая любовь к нему и завораживая счастливыми воспоминаниями. Не в силах справиться с этим эмоционально, я снова бралась за тетрадь, и она начинала отражать то, что совсем не было в моих обычных мыслях. Я терялась.

Саша обручился в церкви со своей девушкой, мама ездила к ним в ноябре, а в декабре у него отказали ноги. Я снова его видела, снова его комната и много солнечного света, стояли и обнимались молча, боясь шелохнуться и отпугнуть друг друга.

Дни проходили, в январе, перед экзаменами, выделили около недели на подготовку, но вместо того, чтобы учить, первые четыре дня я непрерывно писала, но нет, не о Саше, а о том, как ехала в лагерь, о Гере, о его ухаживаниях и первом поцелуе. Домашние думали, что переписываю лекции, я не пыталась их разубеждать, но писала, писала, писала. Одна тетрадь кончилась, взяла другую, а потом, когда прервалось, пошла учить высшую математику.

Меня гоняли на экзамене, но я ответила на весь билет, а так же на все вопросы курса, решила все задачи. Преподаватель глянул на огромное количество «н» в журнале, но все же вывел мне «пять».

Потом сдавали философию, я тоже все выучила и отвечала прямо по учебнику:

— Платон говорил, есть мир «Идей», это мир истинного бытия, а есть мир «Вещей» — то, что нас окружает. Мир Вещей представляет собой слепок мира Идей и является вторичным. Человек находится одновременно в двух мирах, и с миром «идей» его связывает бессмертная душа, а она лишь на время представлена в каком-либо теле.

Странно, я ничего не придумала от себя, но преподаватель по философии вдруг сказал:

— У Вас есть задатки…

Я вернулась домой.

— Саша не встает и не хочет никого видеть, тебе не надо к ним, — говорила мама. — У него страшные боли, постоянно требует наркотиков. Он уже ничего не ест. До этого помогала водка с маслом, так он отказался ее пить. Сказал: «Я лучше проживу короткую жизнь, но яркую, чем всю жизнь прозябать инвалидом!»

Я все же поехала в город, в поезде убеждала себя, что непременно, ОБЯЗАТЕЛЬНО нужно найти Геру. Рассматривала фотопленку из лагеря, строя планы, как приеду к нему. Это не просто, помимо безумного страха, который испытывала, лишь представив встречу, преградой служило то, что Гера не жил в городе, где-то рядом.

Ничего! Убеждала себя. Нужно просто спросить у кого-то. Найти маршрутку!

Но когда приехала, сам воздух города как будто сказал, что Геру искать не только не нужно, более того, НЕЛЬЗЯ! И был так убедителен, что вызвал во мне что-то наподобие ужаса: «Беги от него! Беги! И так беги, чтобы он тебя сам не нашел!» Я послушалась.

Позвонила Громову:

— Привет, Макс. Это… — представилась, но Громов был равнодушен и как-то особо холоден:

— Извини, я не могу с тобой встретиться.

Поэтому нашла Любу и вместе с ней посетила Костика. Посидели полчаса в подъезде на корточках, и только затем перед самым отъездом одна направилась к Сашиному дому.

Я искала тот канализационный люк, который означал «ровно половину пути» от его подъезда до остановки. Люк оказался почему-то в стороне, не там, где я предполагала, а может, это не тот люк. Добралась до подъезда, посмотрела в окна, во двор выходил зал, Сашина же комната находилась с другой стороны, посмотрела и сказала тихо:

— Здравствуй, Саша. А я пришла…

Еще постояла, затем обогнула дом, стараясь найти окно именно его комнаты, но там уже совсем ничего не чувствовала.

В Москве, возвращаясь, на вокзале вдруг столкнулась с Грином.

— О! А ты, что тут делаешь? — спросил он.

— Еду, — но так как меня встречал дедушка, долгого разговора не получилось.

Я больше не хотела писать дневник и на протяжении двух недель не делала этого, ибо больше не желала иметь память. Когда приснился Саша, почему-то полностью здоровым и славшим мне письма, я тоже не стала записывать, решив, что это лишь обрывки моих собственных воспоминаний вперемешку с фантазиями. Я не видела смысла ни в чем, ни в снах, ни тем более в романе. О чем он? О том, как я ездила в лагерь? О том, как встречалась с Герой, а потом рассталась? Банальная история… Но Саша пришел во сне и на следующее утро снова здоровым, радостным, счастливым и на этот раз уже стремившимся ко мне приехать, тогда сон записала.

Примерно через неделю позвонила мама, был уже март.

— Саша умер, — сказала она.

— Когда? — спросила я нейтрально, она ответила:

— 22 февраля. Завтра девятый день. Смерти его уже ждали, он два месяца лежал, не вставая, начались пролежни. Последние две недели почти не приходил в сознание, а если приходил, то спрашивал: «Где я?» Умер ночью, очень тихо. Он в зале лежал в последнее время.

22 февраля. Повторила про себя и тут же вспомнила те сны. Сразу побежала к дневнику? Когда, когда он снился? Запись была от 24 февраля.

Но это второй сон! А первый, значит,… 23… Когда он уже умер??? Так это… ОН… приходил?

Запись была слишком скудной, я пыталась вспомнить сама: здоровый, красивый, счастливый, радостный, он просто излучал свободу и счастье. И было много писем, очень много.

Я больше не надеялась его увидеть во сне, но он пришел еще раз, прямо на следующую ночь. Не помню, где мы находились, какой-то компьютер и диван, на которым мы лежали, обнявшись. Было холодно, а в его объятиях тепло. Нас освещал только свет от монитора. Иногда Саша меня целовал легким прикосновением в губы, отчего становилось очень приятно, спокойно и легко. Только одно меня терзало, что Саша скоро уйдет, он всегда уходил в такие моменты в снах, то по делам, то куда-то еще. Я лежала, ждала и, наконец, решилась спросить его прямо, ибо легче быть подготовленным, чем страдать от неожиданности.

— А тебе… не нужно куда-нибудь? Уходить? — спросила осторожно.

Саша покачал головой и мягко ответил:

— Нет. Я теперь никуда не спешу.

Дневник

13 марта. Приснился Гера, как будто спрашивал, зачем я его опять вызвала, зачем побеспокоила.

4 апреля. Пришло письмо от Любы: «Я передала от тебя привет Джо, но он как-то странно прореагировал, даже не могу объяснить как. Я его спросила: „Может, тебе адрес дать?“ Он подумал и сказал: „Хорошо, я потом найду тебя и спрошу“. И разошлись. Он ничего больше не спрашивал, хотя мы видимся периодически».

Что было во сне? Поезда, мы вместе, я говорю, что его люблю, мы не хотим расставаться, а потом: «Зачем? Зачем ты меня тревожишь? Зачем я опять тебе сдался?»

10 апреля. Вчера и сегодня писала роман. Счастье и другой взгляд на мир. Даже жизнь моя приобретает смысл.

28 апреля. Сегодня звучала песня «Незаконченный роман». Вспомнила Геру и одновременно Сашу. Странно.

29 апреля. Ничего не понимаю. Постоянно хочется дописать роман. Значит, что-то в нем есть, значит, что-то было в этом лагере?

30 апреля. Если ты так помнишь Геру, чего ты ничем не пожертвовала, чтобы быть с ним? Почему ты не осталась в том городе? Странные вопросы.

12 мая. Когда вспоминаю, что Саша умер, не могу понять этого слова. Что значит «умер»? Как это произошло? Приснилось, что Гера тоже умер, а кто-то, словно привидение, был со мной в военной форме. Я их то боялась, то хотела их защиты.

13 мая. Лежала на диване и думала, что хочу вернуться в тот город летом. Написать Гере записку и встретиться на набережной.

16 мая. Я могла бы съездить туда летом. Надеть красивое платье и пойти на набережную. Гулять, смотреть на корабли. Не грустить, не вспоминать, не страстно хотеть его встретить, не мечтать о прошлом и не ходить по старым адресам. Просто смотреть на воду. Куда я улетаю? Реальность отрезвляет.

20 мая. Не хочу писать. Хочется забыться и уснуть.

21 мая. Мама прислала письмо. После уроков зашел Пашечка. Его забирают в армию в пограничные войска. Закончил ПТУ с тремя тройками, спросил обо мне. «Он же был в тебя влюблен с 3-го класса, видно, что и сейчас неравнодушен…»

9 июня. Приснились Гера и Громов. Приятно, что они еще есть, не канули в прошлое. Два раза на остановке видела парня, похожего на Геру. Фигура, посадка головы, прическа, и то же отношение к нему: не могу смотреть и отворачиваюсь. Ничего не понимаю.

12 июня. Под утро приснился Гера. Мы с ним помирились, ходили вместе, обнимались, такие веселые, счастливые. Я почти проснулась, но досматривалал сон.

21 июня. Во сне за мной ухаживали два человека. Гера это видел, улыбался, потом ушел. Сколько времени прошло… Я настроилась, что снится он мне не может, и даже во сне не верю, что он там есть.

25 июня. Хватит. Я не могу возвращаться назад. Надоело мечтать. Купи себе новую одежду, чувствуй себя красивой. Забудь прошлое. Вчера была счастлива — сдала экзамен. Встретилась с новым парнем и почувствовала тупик.

30 июня. Опять Гера. Резко и отчетливо. Все вернулось. Что-то важное, главное. Оно не подходит под реальность.

6 июля. Мои мысли слишком ужасны, чтобы их записывать.

8 сентября. Бегаю все время. Почти не бываю дома, обвешиваю себя всевозможными делами, чтобы было над чем поломать голову: как решить, достать, успеть, купить, поступить на курсы, взять доклад. Новый парень может всегда помочь убить лишнее время, а следовательно, и мысли.

21 сентября. Я не хочу туда возвращаться ни сейчас и никогда. Только начала обретать спокойствие.

22 сентября. Может, сейчас совершенно пустой период, но мне нравится. Теперь у меня все просто, как дважды два. Я знаю, что хочу. Я выбиваюсь из колеи, думая о том. Поэтому не хочу ничего вспоминать, не хочу читать прошлые дневники.

10 ноября. Звонила мама, приглашала домой на каникулы. Не поеду.

13 ноября. Записалась в школу бизнеса.

5 декабря. Сегодня общалась с Герой — моей первой или второй любовью, точно и не определить. Ну и что, что в реальности его звали по-другому, для меня он был Герой. Тот же быстрый взгляд, сдержанно-серьезный характер и выражение лица. Будто опять была в ШОДе.

4 января. Как экзамены, меня тянет писать, будто другого времени нет. Села за роман. Вроде ничего, получается. Нужно учить вышку.

12 января. Не знаю почему, но приснился Саша. Саша, ты же умер, ты не можешь сниться! Мы были как брат с сестрой, но он нередко обнимал меня и целовал. Не было чувства как раньше в снах — бесконечного счастья, но то, что он единственный и то, что никто, кроме него, не нужен, было. Почему? Годовщина только через полтора месяца. Это не точка. Мне нужно самой приехать в их дом, там что-то есть для меня. Без этого нельзя всё забыть.

22 января. Редко беру дневник. Взрослею. Нет таких переживаний, как когда-то. Мысль о том, что когда-нибудь придется найти Геру, тревожит. С одной стороны, боюсь не осуществить, с другой, боюсь чего-то другого. Я чувствую цель, но не понимаю ее. Чувствую силу и не понимаю.

28 января. Писала роман. Мне нравится это делать. Но стало как-то беспокойно на душе. Вспомнила песню, которую слушала перед лагерем из Romantic Collection: «And still I stand this very day цith a burning wish to fly away. I’m still looking, Looking for the summer». [41]

5 марта. Я думала, что Саша больше никогда не будет сниться. Неделю назад была годовщина, он приходил 2 марта, ровно через год, как я узнала о его смерти. Мой роман не продвигается. Застрял в начале. Вроде, и хочу дописать, а сяду и руки опускаются. Это в мыслях просто. На самом деле он такой длинный, необъяснимый и непонятный.

3 июня. Научилась набирать текст вслепую. Выиграла конкурс «Мисс май». Дали премию.

15 июня. Опять во сне приходил Саша. Школа, мы хотели уединиться, но все классы были заняты, не получилось.

26 июня. Вчера позвонила Люба. Неожиданно. Возникло радостное ощущение, что тот Город продолжает существовать! Он реален! А значит, значит БУДЕТ продолжение.

12 октября. У меня дурацкая мечта — попасть на обложку. Но так как я уже была на обложке, теперь важно, чтобы ее увидели не только здесь.

4 декабря. Зря я когда-то стремилась к реальности. Она пуста. Мне не хватает самой себя. Хочется остановить время и хоть что-то запомнить. Боюсь, проснусь завтра, а мне уже сорок.

6 декабря. Мне всегда говорили: «Жизнь — коротка, не успеешь оглянуться…» Я верила, а она ползет как черепаха… Мне кажется, что моя настоящая жизнь уместилась в три года: отрочество в пятнадцать, в шестнадцать молодость, в семнадцать зрелость, а в восемнадцать — старость… Сейчас я где-то за порогом смерти. Что мне делать с оставшимся временем? Я не против прожить жизнь, как все. Только давайте, чтобы это поскорее закончилось.

25 декабря. Живу так, будто меня никто не видит, и каждый раз удивляюсь, когда меня замечают, но я их — нет.

— Моя мама носила твое фото экстрасенсу, — сказал мой новый парень.

Я усмехнулась про себя. Ну, и дура же, твоя мама!

— И что он?

— Он сказал, что ты меня не любишь.

— О! Я тебе и так это могла сказать. Без экстрасенса.

Надулся.

— Как он это определил? — спросила мягче.

— Мама носила твое фото, — обиженно смотрел в сторону. — Тот посмотрел и засмеялся: «Нет, вашего сына она не любит. Она любит того, кто остался в ее прошлом».

— Какое фото? — я насторожилась.

— Которое на столе.

Подошла. За стеклом находилась моя фотография, сделанная в лагере у тополя. Я помнила, что фотографировалась там специально, чтобы запечатлеть место Первого поцелуя. Это было 7 августа.

— А кого именно люблю, не сказал?

— Нет.

— Жаль.

Памяти Саши Б.

(27.07.1982 — 22.02.2000)

2010–2015