Глава 41

Нью-Йорк, сентябрь

В конце сентября Нью-Йорк радовал чудесными вечерами.

Теплый, ласковый ветерок разносил аппетитные запахи из раскрытых окон и дверей многочисленных баров и закусочных. Здесь я обрел покой, в котором так нуждался после разлуки с Бодиль Нильссон, убийства Юханны Эклунд и того ужасного дня, когда получил пакет с ее сережкой.

Я сразу узнал череп. Я заметил его еще на автозаправке в Сведале. Смерть – привычная тема молодежных аксессуаров, такие штучки нередко приводили меня в восторг. Однако не помню, чтобы я говорил об этом Юханне.

Серьга принадлежала ей, я понял это, стоило цепочке выскользнуть из конверта. И что мне с ней делать?

Сохранить на память? Такой сувенир показался мне слишком зловещим.

Отослать Эве Монссон? Но как я объясню, почему убийца прислал сережку именно мне?

Оставалось выбросить.

Минуту спустя я стоял на улице возле мусорного бака с надписью «Биг баг», какие часто встречаются на стокгольмских тротуарах.

Я протянул руку, чтобы выбросить серьгу, но испугался: вдруг кто-нибудь заметит, вытащит «черепок» и подарит его, скажем, подружке. После этого мне останется лишь дождаться звонка от Эвы Монссон, которая, увидев на ком-нибудь сережку, наведет справки и захочет узнать, с какой стати я вышвырнул в мусорный бак столь важную улику.

Я прошел еще немного и скормил сережку канализационному колодцу.

У меня редко возникала необходимость ездить в Нью-Йорк, но сейчас было бы кстати освежить кое-какие связи в тамошнем мире БДСМ. Я надеялся, что у нас с «экзекутором» обнаружатся общие знакомые.

Именно это привело меня в бар «Джей-Джи мелон», что находился на Третьей авеню, неподалеку от ее пересечения с Семьдесят четвертой улицей, на встречу с Харриет Тэтчер. Я знал Харриет с тех пор, как она, совсем молодой певицей, приехала в Голливуд из техасского Сан-Анджело в составе кантри-панк-группы «Fucking Horses».

Тогда ее звали Сара Ли Перкинс, и она, как и коллектив в целом, тут же с головой ушла в работу. Однако одного энтузиазма для успеха оказалось мало. И когда концерты, случавшиеся все реже, прекратились вообще, а двое участников группы решили, что героин веселее музыки, Сара взяла псевдоним Типпи Темптейшн и открыла БДСМ-салон на бульваре Сан-Висенте в Западном Голливуде. Аренда помещения обходилась недешево, однако и оставалось достаточно. Поэтому в Сан-Анджело Сара не вернулась даже после того, как особняк, где располагалось заведение, снесли, освобождая место для нового торгового центра.

Одно время она считалась «свитч» – попеременно становилась то доминантом, то сабмиссивом. Однако потом кто-то решил, что роль доминанта подходит ей больше. Псевдоним Харриет Тэтчер был ее гениальным изобретением, отсылающим сразу к двум знаковым фигурам: Харриет Марвуд – героине скандального романа Джеймса Дженнингса – и «железной леди» Маргарет Тэтчер. Я видел фотографии Харриет Тэтчер в Интернете. Эта дама в узкой юбке, с горящими глазами и с тугим узлом белых волос на затылке, сжимающая в кулаке трость или массажную щетку для волос, способна ввергнуть в состояние благоговейного трепета не только неопытного школяра.

Харриет жила на Семнадцатой улице, неподалеку от ее пересечения с Шестой авеню. В мансардном помещении, которое она занимала, была комната с хорошей звукоизоляцией и лакированным деревянным полом, как в гимнастическом зале. Там Харриет работала. В комнате стояли скамьи, на которых она порола клиентов, и разные приспособления с цепями. У Харриет была страничка в Сети, однако новых людей она пускала сюда крайне редко.

Один тип появлялся у Харриет четыре раза в год и платил ей четыре тысячи пятьсот долларов за сеанс. За час работы с ним Харриет зарабатывала, как шведская медсестра за месяц, притом что и аренда мансарды, и реквизит стоили немало.

– Он директор банка, из Бостона, – рассказывала она. – Женат, есть дети, если не врет. Сценарий изобрел сам. Я кричу на него, он раздевается. Потом – четыре-пять ударов, не больше. Легкие деньги. Он сам за собой подтирает. Надевает миленький желтый передничек, берет тряпку и становится на колени.

В Нью-Йорке я обычно останавливался у Харриет. Сам не понимаю, что нас связывало. Мы вспоминали ее кантри-прошлое. Харриет была мила и остроумна, но БДСМ она интересовалась лишь постольку, поскольку зарабатывала им на жизнь. В этом – наше главное отличие. Я никогда не смотрел на БДСМ как на работу.

После очередного сеанса Харриет переоделась, преобразившись до неузнаваемости. Она распустила волнистые волосы, платье нежного горчичного оттенка в голубой цветочек сидело на ней великолепно. Цвет помады гармонировал с красным пояском, на плечи была наброшена легкая светлая кофта. Харриет походила на девочку-подростка. Верилось с трудом, что эта женщина заставляет взрослых мужчин скулить и ползать перед ней на коленях.

Она пила «Космополитен». Я заказал мартини и «Хайнекен».

Из ящичка рядом с туалетной дверью доносилась песня «Роллинг стоунз», развешенные по стенам картинки с изображениями арбузов придавали залу уютный вид. Мы взяли чили и чизбургеры. Харриет добавила в тарелку каплю табаско и посмотрела на меня:

– Помнишь то место на Третьей авеню?

– Я помню много мест на Третьей авеню, – заметил я. – Какое ты имеешь в виду?

– Между Семнадцатой и Восемнадцатой улицей, – уточнила она. – Входишь – и начинается лестница. Там еще джаз-клуб, не помню, как называется. Из-под пола доносится музыка.

Я кивнул барменше с короткими белыми волосами, чтобы она принесла еще выпить. В прошлый раз, помнится, она была брюнеткой. На вид дама старше меня.

– Они звонили мне много раз, я отказывалась, – продолжала Харриет. – Во-первых, потому, что привыкла получать деньги вперед, во-вторых, они мне не нравятся. У них ужасно грязно, не то что в Лос-Анджелесе. Поэтому я и открыла свое дело…

– Не понимаю, о чем ты, – перебил я.

– Джаз-клуб называется «Fat Tuesday’s», я вспомнила. Они как-то связаны с Новым Орлеаном. Несколько лет назад у них появился странный клиент, который приходит с собственной тростью.

В памяти всплыл мой гитарный футляр. С некоторых пор я с ним расстался – слишком много вопросов вызывал он у окружающих.

– Он был из Швеции, – прервала мои размышления Харриет.

– Что? – Я прекратил жевать и уставился на нее.

Она кивнула:

– Точно. Лично я никогда не встречалась с ним, но они его побаивались. В нашем деле ведь… всегда стараешься, чтобы и клиент получил свое, и… чтобы все прошло как можно безболезненнее. Волей-неволей со временем становишься хорошей актрисой. Но этот не играл. Хотел, чтобы все было по-настоящему. Обычно придумывают кодовое слово, его нужно сказать, когда становится больно. Этот ставил условие: никаких кодовых слов. Он платил за это, и, надо сказать, неплохо.

Барменша поставила передо мной новую бутылку и налила в бокал мартини.

– Наклонитесь к нему, – посоветовала она. – Если попробуете поднять, расплескаете.

Я послушался. Иногда и со мной такое бывает.

– Большинство играло, – продолжала Харриет. – Одни изображали послушных школяров, другие строгих директрис. Но шведу это было неинтересно. Он хотел пороть, причинять боль. Владелец заведения – я никогда его не любила – приводил ему одну и ту же девушку. Только она и могла с ним ладить… Сейчас вспомню, как ее зовут…

– А ты уверена, что говоришь о моем «экзекуторе»?

– Разве таких много? – усмехнулась Харриет.

– И он точно из Швеции?

– Абсолютно. Он живая легенда.

Мы проехали на метро до Двадцать третьей улицы, дальше шли пешком. В доме Харриет когда-то находилась швейная фабрика. Кроме зала с хорошей звукоизоляцией, в квартире имелась открытая кухня, спальня и просторная гостиная с арочными окнами.

Меблировка была скромная. Харриет практиковала дзен и не хотела загромождать помещение лишними вещами. Репродукция картины Энди Уорхола на стене, маленький винный шкафчик на кухне. В спальне ничего, кроме кровати и ночного столика. Как-то я подарил Харриет афишу фильма «Секретарша», где Мэгги Джилленхол ползала по полу с набитым бумагой ртом. Харриет пришпилила ее кнопками, даже не вставив в рамку.

Харриет сварила нам по чашке кофе, мне налила кальвадоса, себе достала из холодильника самокрутку с травкой.

– Придешь завтра на праздник? – спросила она.

Праздники Харриет пользовались популярностью. На них встречались единомышленники со всех концов США, чтобы пить, общаться и стегать друг друга. Если только «общаться» и «стегать» не одно и то же в представлении людей этого круга.

– Не знаю, я сам по себе, – уклонился я.

Харриет замолчала, задумалась.

– А я его понимаю. – Она захватила пинцетом то, что осталось от самокрутки, для последней затяжки.

– Кого? – не понял я.

– Шведа. Я тоже приходила бы туда только со своей тростью. Их инструменты никуда не годятся.

Роджера Топмсона я считал своим ментором и учителем, хотя одно время он платил мне за истории, которые я сочинял для его газеты «Секс».

Не так давно он заимел пермобиль.

Что ж, заимел и заимел. В США просто так ничего никому не дают, но медицинской страховки Роджера Томпсона на пермобиль хватило, когда в результате осложнений ему, диабетику, ампутировали левую ногу.

Внешне Роджер нисколько не походил на диабетика, и это лишний раз подтверждало, что с некоторых пор «сахарная» болезнь косила всех без разбора. Высокий и сухопарый, Роджер являл собой тип чистопородного английского джентльмена. В восемьдесят лет он был полон жизни, как никто. Он предстал передо мной на своем пермобиле в классическом фетровом хомбурге, темно-синем жакете с золотыми пуговицами и серых брюках, из-под которых виднелись белые носки и лоферы с кисточками. Роджер носил пышные усы. Широкая щель между передними зубами придавала ему сходство с актером Терри-Томасом, это отмечали все, кто еще помнил старого английского комика.

Жена Роджера умерла пятнадцать лет назад, и он остался один в квартире возле Центрального парка на Пятой авеню. Там мы и прогуливались, привлекая внимание публики, толпящейся у подножия величественной лестницы Метрополитен-музея.

– Вот как надо ездить, Харри! – кричал Роджер, управляясь с рулем трехколесного «мини-кроссера», который действительно мчал на удивление быстро.

– Hold on to your hats! – кричал он туристам, хотя шляпа имелась лишь у него.

Я едва за ним поспевал, держась за подлокотник его машины.

Мы въехали на холм возле паркового озера.

– Ловко, – похвалил я и плюхнулся на скамью.

Кто-то играл с дистанционно управляемой яхтой. Темнокожие бонны выгуливали детей из богатого Верхнего Манхэттена.

Я знал этот парк задолго до того, как он стал «американским тиволи» для фермеров из Бруакюллы – тех, что прогуливались сейчас по Таймс-сквер в шортах, кроксах, с рюкзаками и в кепках со шведским флагом. В те времена появляться здесь было небезопасно. Зато витало ощущение реальности, ныне утраченное, – чувство того, что anything goes, что-то происходит. Когда у меня закончились деньги, я обратился к Роджеру. Он работал редактором бесплатной газеты «Секс», где размещали рекламу бордели, эскорт-девушки и БДСМ-салоны. Статей печаталось не так много, но они оплачивались.

Уж на что я считал себя мастером порнобеллетристики, но до уровня Роджера Томпсона мне было далеко. Сейчас «книжные ящики» на Сорок второй улице ликвидировали, потому что желающих – или умеющих? – читать осталось не много. Однако Роджер по-прежнему преподавал литературу в Колумбийском университете – именно так он и попал в Нью-Йорк – и писал короткую прозу на известную тему. И в свои восемьдесят мог изобразить наказание тростью с присущей только ему страстью и изяществом, даже если речь шла о наказании секретарши, допустившей ошибку в важном деловом письме.

Я уже давно не покупаю такие книги, но в Швеции часто скучал по Роджеру Томпсону. При этом оставался одним из тех, кому Роджер время от времени посылал свои шедевры. Я принадлежал к его избранному кругу, насчитывавшему шестьдесят четыре человека по всему миру.

Свои рассказы Роджер печатал на желтоватой разлинованной бумаге формата А4, пользуясь старой пишущей машинкой, по ее клавишам бил так же сильно, как и Арне Йонссон. Действие его произведений разворачивалось в сороковые – пятидесятые, самое позднее шестидесятые годы. Именно в этом времени Роджер нашел женский идеал, современные дамы его не интересовали.

Думаю, как писатель он надолго опередил свою эпоху, предупредив, в частности, многие идеи романа «Пятьдесят оттенков серого».

У меня в кармане зашевелился мобильник.

– Ее зовут Бренда Фарр! Фарр! – закричала в трубку Харриет Тэтчер. – Не знаю только, псевдоним это или настоящее имя.

– Ту самую…

– …которая обслуживала шведа. Здоровенного буйвола, по их словам.

– И где эта Бренда сейчас?

– Без понятия. Ищи ее в «Уголке Джимми», это бар на Сорок четвертой улице. Обычно она сидит там у входа слева. Каждый вечер, как мне сказали.

Стоило мне завершить разговор с Харриет, как подал голос Роджер:

– Обратись к своей знакомой из полиции. Сам ты ничего не раскроешь – так бывает только в книжках.

Я успел посвятить Роджера в свои дела и даже не лгал, пусть и не открыл ему всей правды.

– А ты сам никогда не заходил слишком далеко? Нет, я не имею в виду убийство, но… – Я замолчал, оборвав фразу на полуслове.

На мгновение Роджер задумался.

– Разве в фантазиях, но это совсем другое, – ответил он. – Одно дело – заниматься вымышленными извращенцами и совсем другое – иметь с ними дело в действительности.

– Что его заводит? – недоумевал я.

– Не знаю, – пожал плечами Роджер. – Думаю, секс здесь ни при чем. Скорее всего, бедняга болен.

– И это говоришь ты?

Роджер расхохотался:

– Так что, у нее дома действительно оказался пожарный шлем?

Я кивнул.

– Если секс ни при чем, с какой стати ему было связываться с женщиной, которая хранит в квартире пожарный шлем? – возразил я.

– Вероятно, между ними было соглашение, – предположил Роджер. – Но потом он отступил от него и поступил так, как ему хотелось.

– Да, но зачем убивать? Ее, девушку из Польши и Юханну с бензозаправки? Раньше он такого не делал.

– Не знаю. Пусть твоя знакомая из полиции этим занимается, заодно и поищет, не пропадали ли другие женщины на ее участке.

Это была хорошая идея. Я удивился, как она не пришла мне в голову.

– По словам Харриет, он бывал в Нью-Йорке, но здесь его недолюбливают.

– Если, конечно, это он.

– Я убеждаюсь в том все больше. У меня странное ощущение, будто он связан со мной, словно есть что-то внутри меня, до чего я не могу докопаться.

Роджер спросил, смотрел ли я датский сериал «Правительство», и, когда я кивнул, поинтересовался, помню ли я сцену, где актриса Биргитте Йорг Соренсен вылезает из постели, на мгновение демонстрируя зрителям голый зад. Он всегда подмечал подобные моменты.

– Тебе восемьдесят, – засмеялся я. – Твое дело сидеть на скамейке и кормить голубей.

Роджер расхохотался так, что несколько любопытных голубей, разгуливавших со склоненной набок головкой, вспорхнули и испуганно захлопали крыльями.

Вечером мы подъехали к безликому шестиэтажному зданию неподалеку от тоннеля Холланда в юго-западной части Манхэттена. Из уважения к Роджеру Томпсону и его пермобилю нас пропустили в начало очереди. День выдался теплый, хотя со стороны Гудзона дул сильный ветер, вырывал из рук собравшихся газеты и пластиковые кофейные чашки.

Харриет удалось продать сто сорок три билета по сотне долларов каждый, так что БДСМ-вечер стал сенсацией, не успев начаться.

По пандусу для инвалидов Роджер направил свой пермобиль, или «мини-кроссер», если вам так угодно, в темное подвальное помещение, принадлежавшее солидному БДСМ-клубу. Обстановка – странная мебель непонятного предназначения, высокие стеариновые свечи, стенные украшения, каких не встретишь в обычном доме, – вполне соответствовала профилю заведения. Остальную часть здания занимали офисы и художественные галереи. В гардеробе гостям раздавали беджики со словами «dom» или «sub».

Я, как и Роджер, выбрал «dom» и прикрепил ламинированную табличку на лацкан пиджака. Сдать в гардероб головные уборы мы отказались: мужчина в шляпе внушает больше уважения.

Роджер получил от Харриет по четыре винных и пивных билета. В холодильнике за барной стойкой громоздились бутылки с «Хайнекеном», на полу стояли галлоны с красным и белым вином. Роджер попросил красного, и девушка, чье тело было словно обтянуто черным нейлоновым чулком, протянула ему пластиковый стаканчик. Пригубив, мой приятель скорчил такую гримасу, что я заказал себе пива.

Зал быстро заполнялся. Большинство гостей знали друг друга, другие же испуганно жались к стенам. Мужчин было больше. И на удивление много пожилых. Принято считать, что все связанное с сексом – привилегия молодежи.

Роджер разъезжал между гостями с загадочной улыбкой на лице. Харриет шествовала как королева: в обтягивающем костюме, с пристегнутой к поясу плеткой. В руке она сжимала блестящую трость. На ее беджике гордо красовалось «dom», как будто кто-то в этом сомневался.

Мужчина за шестьдесят с пивным брюшком шлепал свою не менее тучную ровесницу, погружая пальцы в ее дрожащие белые ягодицы.

Я вышел в коридор. Отовсюду доносились звуки ударов, шлепки, свист рассекающих воздух розог. Вернувшись в бар, я обнаружил десяток женщин, сидевших в ряд на стульях. На их коленях лежал мужчина, которого они протаскивали из одного конца ряда в другой и отчаянно шлепали по голому заду. Это называлось «паровоз».

Другой мужчина, лет сорока, стегал плетью семидесятилетнюю старуху и громко на нее кричал. Платье истязуемой было задрано до талии, трусы спущены на лодыжки. В глаза бросался красный, как пожарная машина, зад.

Я оглянулся на Роджера и увидел у него на колене молодую девушку. «Hold on to your hat!» – закричал мой приятель, задирая ей платье. Но здесь, как и возле Метрополитен-музея, шляпа была только у него.

Мужчина с дружелюбными глазами в костюме охотника из джунглей: пробковом шлеме, штанах до колен, резиновых сапогах и форменной куртке – разглядывал Харриет через монокль, в котором его глаз выглядел большим, как блюдце. Длинноволосый тридцатилетний парень в джинсах и куртке «Нью-Йорк рейнджерс» робко озирался по сторонам. Глотнув из бутылки «Хайнекена», он скорчил гримасу, словно страдал желудочными коликами.

И все эти люди, кроме меня, Роджера и Харриет, разумеется, словно выехали на кемпинг в пятницу вечером. Разумеется, я слышал и о «скромном обаянии буржуазии», и о ее сомнительных развлечениях. Лично я не участвовал, но читал в книгах и интервью режиссера Романа Полански и актрисы Лиз Хёрли о вечеринках, где после кофе гости стегали друг друга плетками. При этом тот, кому завязывали глаза, должен был догадаться, кто его ударил.

Но на вечере Харриет Тэтчер ничто не напоминало о режиссере Романе Полански. Гости прибыли сюда не на лимузинах с личными шоферами, а на автобусах или кемпинговых автомобилях. И попивали не марочное вино из Австралии и Калифорнии, а теплую тошнотворную жидкость из пластиковых стаканов.

Я уже бывал на подобных представлениях, с Харриет и Роджером и без них, и никогда не встречал ничего интересного. Сам не знаю, чем каждый раз соблазнялся.

Это как с танцами.

В моем представлении танец – красивое, чувственное, сексуальное действо. Так оно и есть, наверное, где-нибудь в Буэнос-Айресе, но в Швеции танцы больше напоминают разминку в гимнастическом зале.

Не понимаю, чего искали люди, собравшиеся в тот вечер в подвале серого офисного здания на юго-западе Манхэттена. Лично у меня не возникло желания даже поговорить с кем-нибудь об этом. Я понятия не имел, зачем сюда явился. Но оставался собой, и это единственное, что меня радовало. Я взял вторую бутылку «Хайнекена» и задумался, как бы улизнуть, не обидев Харриет.

Роджер чувствовал себя как дома. Отыскав его глазами в толпе, я увидел у него на коленях уже другую молодую женщину.

Я осторожно двигался к выходу вдоль барной стойки, и вдруг кто-то ударил меня кулаком в бок. Обернувшись, я увидел даму с коротко стриженными темно-каштановыми волосами. В прямом платье мини апельсинового цвета, белых гольфах и такого же цвета туфлях с черными носками, она походила на французскую или итальянскую кинозвезду пятидесятых годов. Голову женщина обвязала прозрачной шалью в горошек. На ее беджике стояло «sub».

– Я наводила справки, ты, похоже, умеешь обращаться с непослушными девочками, – улыбнулась дама, и ее большие карие глаза озорно засверкали.

Она была само очарование.

– Я…

– Не сомневаюсь.

Что-то в ней напоминало Ульрику Пальмгрен. Женщина привстала на цыпочки и прошептала мне в левое ухо:

– Ты представить себе не можешь, какой я бываю непослушной.

Это прозвучало как приглашение на танец, но я не испытывал желания танцевать, тем более публично.

И все-таки улыбнулся.

Вышло глупо, я это понимал. Но «звезда пятидесятых» произвела на меня впечатление.

– Или ты не мужчина?

– Кто автор этого диалога? – спросил в свою очередь я.

– Это не диалог, я серьезно. – Она провела рукой по моему бедру. – Похоже, ты рад меня видеть.

Она говорила точь-в-точь как Бодиль Нильссон на плоту в Шельдервикене.

Я прокашлялся:

– Но Харриет не любит, когда…

– …когда? – подхватила она.

Ее рука неуклонно двигалась к цели.

– Я как раз собирался уходить. Это не моя компания.

– Зачем же пришел?

– Чтобы помочь другу-инвалиду. У него пермобиль. Или «мини-кроссер».

Я собирался объяснить ей, в чем состоит разница между пермобилем и «мини-кроссером», когда она опять привстала на цыпочки. Я ожидал, что она снова шепнет мне что-то на ухо, но вместо этого «звезда» вцепилась зубами в мою мочку.

– Черт! – выругался я по-шведски и потер ухо.

Ее глаза стали еще больше.

– Видишь, какой я могу быть, – сказала она.

– Мне больно.

– Какого наказания я заслуживаю?

От нее исходил свежий, дурманящий запах. У меня закружилась голова.

– Не здесь, – прошептал я.

– Почему? Ты трусишь?

– Это же зоопарк.

– Тем лучше.

Она направилась к барной стойке. Я как завороженный наблюдал за ней.

Вернувшись со стаканом, «звезда» притянула меня к себе за пояс и вылила вино мне в штаны.

– О’кей, – кивнул я.

Взял у нее пластиковый стакан, поставил ногу на стул и положил даму на колено. Кто-то тут же вложил мне в руку деревянную лопатку, которая со свистом рассекала воздух, пока я шлепал «звезду» по ягодицам.

Осталась ли она довольна? Я не знаю.

Я передвигался как в тумане и уже плохо контролировал свои действия.

Мне аплодировали. «Звезда» встала и потерла себе зад.

В этот момент зазвонил мой мобильник. Я принял вызов, даже не взглянув на дисплей.

– Алло.

– Это я.

Я понял.

– Я узнал, – ответил я.

– Чем занимаешься? – поинтересовалась Бодиль Нильссон.

– Да так, ничего особенного.

– Но ты запыхался.

– Нет-нет… ничего такого.

– Где ты?

– В баре.

– В полночь?

Это в Швеции полночь, здесь часы показывали половину десятого.

– Важный деловой разговор, – бросил я «звезде».

– Я живу в отеле «Бауэри», – отозвалась она, все еще потирая зад.

Я направился к лестнице и вышел на улицу.

– Сейчас тебя слышно лучше, – сказал я в трубку. – Продолжай.

– С кем ты говорил? Почему по-английски и зачем врал о «деловом разговоре»?

– Я в Нью-Йорке, – объяснил я. – И здесь еще не поздно.

– И что ты там делаешь?

– Так, ничего.

– Звучит странно, ты не находишь?

– Странно, что ты звонишь мне в такое время. Зачем?

– Не могу уснуть. Хочу слышать твой голос.

Хотел ли я также слышать ее?

– Ты дома?

– Мм…

Вино все еще стекало у меня по ноге. Я выругался.

– Ты чего?

– Да вот, стою на улице. Мерзну, – соврал я.

На самом деле снаружи было теплее, чем несколько часов назад, когда мы с Роджером причаливали к входу. И ветер прекратился.

– Может, я не вовремя? Кто живет в отеле «Бауэри»? Я про него читала.

– Не бери в голову, – оборвал ее я.

– Ты не один? У тебя… свидание?

Она рассмеялась, и мне захотелось рассмешить ее еще больше, чтобы слушать и слушать этот смех.

– Я не на свидании, – успокоил я. – Я здесь с хорошим другом.

– А что за бар, может, я его знаю?

Я огляделся, но никаких вывесок поблизости не было.

– Обыкновенный бар… Называется «Холланд», – придумал я, увидев вывеску тоннеля Холланда.

– Это на Амстердам-авеню? – уточнила Бодиль.

– Нет, совсем не там.

– Я пошутила. – (Я хмыкнул.) – Прости, не хотела мешать. Прогуливайся со своим другом и той, которая живет в отеле «Бауэри». Глупо было тебя об этом расспрашивать.

– Абсолютно не глупо, я…

– Спокойной ночи, была рада тебя слышать.

Она завершила разговор.

Что мне было делать, перезванивать? Одна ли она дома? Я боялся разбудить Майю.

Будь я склонен к такого рода выражениям, сказал бы, что меня раздирали противоречивые чувства.

Три свободных такси проехали мимо меня, хотя я стоял посреди улицы с поднятой рукой. Неудивительно. Какой таксист подберет мужчину на пустынной Седьмой авеню, с деревянной лопаткой в руках, беджиком «dom» на лацкане пиджака и в облитых красным вином брюках?

Наконец один рискнул. Он остановился поодаль, как будто все еще сомневался. Я сел в машину. Небритый водитель слушал по радио репортаж с бейсбольного мачта. «Янки» продули, я так и не понял кому. Мужчина был маленький, снаружи почти не виден из-за руля. За ухом торчала сигарета без фильтра.

– Наблюешь в салоне – штраф пятьсот долларов, – предупредил он.

Это прозвучало как вызов.

Уходя, я оставил на заднем сиденье деревянную лопатку. Будем считать, что в качестве чаевых.

 

Глава 42

Нью-Йорк, сентябрь

Я вернулся в квартиру Харриет Тэтчер, принял душ и занялся костюмом.

Рубашка, джинсы и кальсоны были заляпаны вином. Неудивительно, что таксист принял меня за пьяного. Даже левый носок вонял алкоголем.

Как вывести пятна? Харриет в таких случаях обращалась к маленькой китаянке, которая держала химчистку на Семнадцатой улице. Она, конечно, справилась бы и с брюками, и с кальсонами, и с носками. А вот с рубашкой – вряд ли. Может, присыпать пятна солью?

Я вычистил карманы, надел футболку и шорты и полез в холодильник за «травкой» Харриет. Курил я лишь в особых случаях, и сейчас был именно такой.

Я налил себе бокал кальвадоса, сел за письменный стол Харриет и включил ноутбук. Только теперь я понял, почему марихуану применяют в медицинских целях. Прокашлявшись после первых затяжек, я почувствовал, как по телу разливается приятное тепло, способное успокоить любую боль, как душевную, так и физическую. Я блаженствовал, попивая кальвадос, и не понимал, что же со мной произошло. Как я мог до такой степени утратить контроль над собой, что публично отшлепал женщину по голому заду? Я даже не знал, как ее зовут. Впрочем, имя можно выяснить у Харриет.

И надо же Бодиль позвонить именно в этот момент, она ведь не объявлялась несколько месяцев!

До сих пор моя жизнь лежала передо мной как на ладони. Теперь я не понимал, во что влип.

Но пока я сидел с самокруткой во рту, стараясь удерживать дым в себе как можно дольше, сознание постепенно прояснялось, словно внутри меня распутывался клубок.

Дело в ее трусиках. Белых, почти прозрачных, с рисунком из цветочков и листьев – я разглядел, хотя и торопился. Я уже встречал такие… и смутно помню лицо… Вероятно, причиной тому была «травка» Харриет, но мне вдруг показалось, что я видел Юстину Каспршик и раньше, до того как обнаружил ее мертвой в постели Томми Санделля.

Я подсел к компьютеру. Нашел фотографию Юстины, которую присылала мне Эва Монссон, инспектор криминальной полиции из Мальмё. Я не знал, при каких обстоятельствах сделали этот снимок, но на нем Юстина выглядела гораздо лучше, чем в гостинице. Вероятно, большинство людей выглядят до смерти лучше, чем после.

На черно-белой фотографии Юстина смотрела в камеру открыто и доверительно, вероятно к фотографу относилась с теплом. Быть может, любила его (или ее). Темные волосы до плеч несколько взъерошены, на накрашенных губах застыла призывная улыбка. Кем бы ни был фотограф, он допустил маленькую оплошность, не заметив пятна помады на переднем зубе Юстины.

Сам не знаю, что заставило меня в тот вечер еще раз залезть в виртуальное БДСМ-болото. Я заходил на знакомые сайты, вспоминал то, что уже видел много лет назад. Все они работали по одной схеме: ролик на десять – двадцать секунд, приглашающий на главную страницу, потом регистрация, оплата и доступ ко всем фильмам.

Хотя к каким фильмам? Если раньше фильмом называлось содержимое полуторачасовой видеокассеты, то здесь речь шла о длящихся пять, максимум пятнадцать минут эпизодах, и все это можно скачать на компьютер, айфон или айпод.

Я сразу отмел раздел с мужским сабмиссивом и женским доминантом. Оставались «школьницы» от сорока до пятидесяти лет, в форме, с косичками и хвостиками, элегантные секретарши и подобные им жертвы офисного произвола и юные красотки, словно только что с Малибу-Бич, которые, не стесняясь, говорили в камеру о своих потребностях.

Декорации также не поражали разнообразием. Дело происходило или в английской гостиной, с фарфоровыми уточками на полках, или в калифорнийском особняке, где один шкаф или стол стоил целое состояние. Были здесь и открытые кухни, с кувшинами для воды и собачьей миской на полу, и современные офисы, и школьные классы с картой Швеции на стене и сборно-разборными столами из «Икеи». Мне показалось, я узнал комнату отеля в Майами, где когда-то жил, – с потолочными вентиляторами, диванами и знакомой расцветкой постельного белья. В одном фильме в окне мелькнул двухэтажный английский автобус, какие курсируют в Юстон-стейшн. Героями были хорошо одетые представительные мужчины, изображавшие строгих директоров, или неряшливые парни в спортивных костюмах, которые тоже хотели казаться крутыми. Мне взгрустнулось.

Действие большинства фильмов разворачивалось в домашних и школьных интерьерах. Иногда в тюрьме. Ее директор до смешного напоминал нового партийного начальника Йеспера Грёнберга. Попалось и несколько «восточных» историй, экранизированных с размахом. Но роскошные декорации и дорогие костюмы казались не более чем расточительством, поскольку в конце концов все сводилось к нескольким ударам плетью или палкой. До секса не доходило ни разу.

Я бездумно просматривал ролик за роликом и ждал чего-нибудь, что зацепит: мелькнувшее знакомое лицо, трусы, трость, голые ягодицы. После двух часов двадцати минут просмотра, двух самокруток с «травкой» и двух бокалов кальвадоса я напал на то, что искал.

Я хорошо запомнил этот ролик. На женщине был огромный парик и очки с толстенными дужками, какие я лично не осмелился бы выставить на продажу даже на бензозаправке в глухой китайской провинции.

Сайт назывался «Naughty tails». В двенадцатисекундном трейлере демонстрировалось лицо женщины, ее трусы и удар тростью по оголенной заднице. Я достал кредитку, залогинился, заплатил двадцать четыре доллара и девяносто пять центов и получил месячное членство в «Naughty tails».

Теперь я мог смотреть не только рекламные ролики, но и фильмы. На иных сайтах их было больше сотни, но на этом – всего тридцать четыре, и почти все – более чем двухлетней давности.

Вначале на экране появился текст, заверяющий, что всем участникам съемок больше восемнадцати.

Их, собственно, было двое: мужчина и женщина. Она возлежала на диване и выглядела испуганной. Он вошел в комнату и принялся на нее кричать.

Герои общались на той разновидности английского, которую Карл-Хенрик Сванберг выдает за язык Шекспира. Интересно, не сам ли актер сочинил этот диалог?

– You think come home late and have alcohol, to smell alcohol, – закричала женщина.

– Where you get alcohol? – возмутился мужчина. – Don’t sit there to lie because then gets worse. Now you will get cane, you learn good lesson. Get up and bare bottom.

И не только текст был ужасен. Актер декламировал его со шведским акцентом, которым так гордится премьер-министр Ингвар Карлссон. Кроме того, непонятно, зачем мужчине было выходить за тростью, если она стояла тут же, прислоненная к дивану.

Стоило ему пригрозить женщине, как та выпучила глаза и прикрыла ладонью рот, словно в старом немом фильме. Я отмотал назад, в то место, где она, сняв короткую юбку, спустила трусы и сверкнула голыми ягодицами.

Вот она наклонилась, оперлась руками о стул.

Получила шесть ударов.

Звук был не высшего качества, но позволял оценить их силу. На коже несчастной остались отчетливые красные полосы. Первые два удара оператор показал сзади, следующие два – спереди и последние – снова сзади. Женщина пыхтела, но и только. До конца фильма, длившегося семь минут и сорок девять секунд, она не издала ни единого другого звука.

Я перемотал назад, поймал ее лицо крупным планом и кликнул на «паузу». Потом развернул фотографию Юстины Каспршик, которую прислала мне Эва Монссон, и расположил рядом оба изображения. Ни парик с висячими лохмами, напоминающими занавески в таиландском баре, ни очки, больше подходящие героине фильма ужасов, не могли скрыть очевидного факта: на меня смотрели две Юстины Каспршик.

Мне захотелось закричать или позвонить кому-нибудь, но я не знал, с кем могу поделиться открытием. Поэтому, сделав несколько кругов по комнате, снова сел к ноутбуку и перемотал на начало.

На этот раз я сосредоточился на мужчине. Я заметил, что он ни разу не показал зрителю лица. В кадре мелькала то его нога, то спина, то трость в руке.

На нем был костюм, начищенные туфли и, насколько я успел разглядеть, темный однотонный галстук. Прежде чем взять трость, мужчина снял пиджак и закатал рукава белой рубахи. Его предплечья были волосатыми, ладонь больше походила на медвежью лапу. Я почти не сомневался, что вижу перед собой главного создателя этого почти восьмиминутного шедевра.

Я поставил ленту с начала, останавливаясь почти на каждом кадре. Если действие остальных фильмов происходило в самых темных уголках России, США, Венгрии, Чехии или Японии, то здесь угадывалась типично шведская среда. Дощатый лакированный пол имитировал обстановку старого деревенского дома. На темном диване лежала белая подушка с вышитым оленем на берегу озера. Стол и стулья выглядели действительно натурально, но диван точь-в-точь походил на те, что продаются в «Икее». На столе стоял подсвечник с двумя наполовину догоревшими свечами: зеленой и белой. Вообще в помещении было довольно светло из-за единственного зарешеченного окна, за которым виднелся лес.

Когда камера смотрела мужчине в спину, на стене обнаружилась картина, изображавшая собаку возле конуры. На подоконнике заряжался мобильник, рядом я разглядел японского кота с качающейся из стороны в сторону лапой.

Вопреки распространенному мнению эти коты не приветствуют, а подзывают зрителя к себе. Именно так истолковывается в Японии их жест. Я знал об этом, потому что когда-то писал в газету заметку о японских котах.

Кот стоял мордой к окну, словно не хотел видеть разыгрывавшейся за его спиной драмы. На оконных рамах я заметил старомодные железные крючки.

Когда оператор сосредоточился на лице женщины, на заднем плане появилась застеленная кровать с мятым светлым покрывалом. На полу лежали яркие деревенские половики. В окне за деревьями я скорее вообразил, чем увидел фрагмент другого, большего дома.

Фильм удостоился одного-единственного комментария: «Nice ass good caning but wtf they get the wig?»

Закономерный вопрос.

Именно его и задала Харриет Тэтчер, когда вернулась с праздника.

За весь день она не выпила ни капли алкоголя, но, сменив обтягивающее рабочее платье на пижамные брюки и футболку с Джонни Сандерсом, откупорила бутылку белого вина и налила себе полный стакан.

Полулежа на кухонной скамье, Харриет сообщила, что на вечер пришли двести девять человек, одни только сборы за вход составили две тысячи девятьсот долларов. Плюс доходы с вина и пива, которое досталось Харриет почти даром.

– Куда ты убежал? – недоумевала она. – Тебя спрашивали, ты ведь стал героем дня!

– Ну… я ушел…

– Да, я тебя видела.

– Кто та женщина? – спросил я.

– Понятия не имею, никогда не встречалась с ней раньше. Она исчезла незадолго после тебя, так что но́мера на бис не получилось. Я слышала, она из Канады. Единственное, что могу сказать: завтра утром она наверняка будет завтракать стоя.

– А с Роджером все в порядке?

– Да. Не знаю, видел ли ты женщину, хорошо одетую, лет сорока с небольшим, она проводила его домой.

Я рассеянно кивнул.

– Чем ты здесь занимаешься? – полюбопытствовала Харриет.

– Смотрю фильм.

Я перемотал на начало специально для нее.

– Какого дьявола она нацепила этот парик? – первым делом возмутилась Харриет. И спустя минуту добавила: – А на каком языке они говорят?

– Они считают, что на английском.

– Бьет хорошо, ничего не скажешь, – похвалила Харриет, просмотрев сцену порки. – Не так хорошо, как я, тем не менее… Ему следовало бы объяснить, что сила удара в запястье…. Здесь как в хоккее… не важно, сколько мускулов наросло на плечах.

– Откуда ты знаешь про хоккей? – удивился я.

– Был один клиент. – Харриет сдвинулась на другой конец кухонной скамьи и глотнула вина. – А чей это шедевр, позволь спросить? Не думаю, что Ингмара Бергмана.

Она сказала «Ингемара Бергмана», как и все американцы.

– Фильм называется «Ханна», если я правильно понял. В главных ролях польская проститутка Юстина Каспршик и ее убийца.

Некоторое время мы молчали.

– Он играл в НХЛ? – спросил я.

– Кто?

– Твой клиент?

– Да.

– И в какой команде?

– Не помню.

Другого ответа я и не ожидал.

 

Глава 43

Нью-Йорк, сентябрь

А на следующий день солнце скрылось, и вечер получился типично нью-йоркский: с серым небом, нависшим над городом, как промокшее насквозь одеяло. Дождь за окном стоял стеной, скрывая крыши окрестных домов.

Я включил ноутбук.

Вернер Локстрём из Ваггерюда прислал мне ссылку. Он интересовался:

У тебя, случайно, нет знакомых в Капстадене? Не думаю, что ты понимаешь африкаанс, поэтому во вложенном файле – английский перевод.

P. S. Продается хорошо.

«VROU GESLAAN NA AAND UIT» – гласил заголовок на африкаанс.

Текст был проиллюстрирован фотографией женщины, Анли ван Яарсфельд, двадцати четырех лет. О том, что с ней случилось, я понял уже из английского перевода заголовка: «Woman spanked after night out».

В статье говорилось, что Анли ван Яарсфельд возвращалась из паба после празднования дня рождения подруги, когда к ней на улице подошел незнакомый мужчина. Он потащил девушку на безлюдную детскую площадку, посадил на скамейку и отшлепал.

Почерк «экзекутора», зачем-то переместившегося за границу.

Анли ван Яарсфельд выпила – «рюмку виски и несколько кружек пива», – однако не была пьяна, что подтверждали многие. Все произошло так быстро, что она не успела ни толком испугаться, ни позвать на помощь. Когда Анли опомнилась, ей оставалось лишь проводить глазами удаляющуюся широкую спину истязателя. Это был крупный мужчина – единственное, что она могла сказать. И несмотря на внушительные размеры, передвигался довольно быстро.

В полицию девушка обратилась лишь спустя сутки.

– Я не знала, считается ли случившееся преступлением. И потом, я стыдилась, – объяснила она свою медлительность журналисту.

Сексуальных домогательств со стороны мужчины не наблюдалось, если не считать таковыми спущенные трусы и саму экзекуцию. Он как будто за что-то наказал жертву. Но за что – этого не могла сказать ни Анли, ни полиция.

Допросы приятелей Анли ван Яарсфельд также ничего не дали. В тот вечер в баре собралось много публики. Люди праздновали, отдыхали. Никто не обратил внимания на крупного, сильного мужчину, за которым охотилась полиция.

Когда Анли вышла с игровой площадки, улица опустела. Девушке послышался звук отъезжавшего автомобиля, но наверняка она сказать затруднялась. За все проведенное с ней время мужчина не произнес ни слова.

До того как Юханну Эклунд нашли мертвой в салоне припаркованного близ Стурупа автомобиля, Эва Монссон высказала предположение, что других убийств не последует. Однако я уже тогда знал, что «экзекутор» не остановится добровольно.

Я чувствовал его почти как самого себя.

Сейчас я раздумывал, стоит ли сообщать Эве Монссон о случившемся в Капстадене. К тому времени я совершенно запутался в том, что я говорил, чего не говорил, и в конце концов решил подождать. Неразумно лишний раз наводить на себя подозрения такого проницательного следователя, как Эва Монссон.

Я ограничился открыткой с изображением двух конных полицейских в Центральном парке.

Между тем Харриет Тэтчер упаковала в сумочку массажную щетку для волос. Она собиралась в отель «Cтандарт», на этот раз на встречу с женщиной. Клиентка Харриет уже второй раз приезжала в Нью-Йорк из Дании.

Я отнес ноутбук в машину и поехал к Роджеру Томпсону. Приятеля застал в радостном настроении. Роджер на все лады расхваливал женщину, которая любезно согласилась остаться у него на ночь и была «неповторимо игрива и своенравна».

Он поставил чайник. Его «мини-кроссер» стоял в прихожей. По квартире Роджер передвигался, опираясь на прогулочную трость.

Мы расположились за складным столом на кухне. Роджер достал кекс, две чашки и, задумчиво покручивая усы, уставился в монитор.

– Я думаю… Нет, уверен на девяносто девять и девять десятых процента, что этот мужчина и есть убийца, – сообщил я, когда фильм закончился. – В отношении женщины убежден на все сто.

– У него хорошая практика, – заметил Роджер.

– И это все, что ты можешь сказать?

– Разумеется, мы оба лучше – я и Харриет, – но и он весьма неплох, – продолжал Роджер. – Удары прямые и равные по силе. Правда, пятый немножечко наискось… Она тоже держится профессионально: стоит спокойно, не вздрагивает, не корчится.

Он наморщил лоб. Я глотнул чая.

– А ты уверен, что он говорит по-английски? – спросил Роджер.

– Полагаю, да, шведская здесь только интонация.

– Поговори со своей знакомой из полиции, пошли ей фильм.

Я попытался как можно доходчивее растолковать ему щекотливость своего положения. Сказал, что слишком долго утаивал правду и поэтому мне будет трудно объяснить Эве, как у меня оказался этот фильм.

– Я вынужден вести собственное расследование, – сделал вывод я.

Роджер подлил чая и себе, и мне. Это был натуральный напиток, без ароматизаторов и добавок.

– Можешь прокрутить еще раз? – попросил он.

– Тебе понравилось?

– Не то чтобы… Говоришь, она из Польши?

– Из Быдгоща.

– Из Быдж…

– Не важно. Я не уверен, что произношу это правильно.

– Я хочу разглядеть одну вещь. Перемотай, пожалуйста, на то место, где он берет в руку трость. В замедленном темпе, если можно на этом компьютере.

Я покачал головой:

– Если хочешь, буду останавливать на каждом кадре.

– Отлично.

Роджер наклонился и вперился глазами в монитор.

Когда я нажал на «паузу», он даже привстал на стуле:

– Это трость не для дилетантов. В секс-шопах полно мусора, но эта настоящая. Думаю, он приобрел ее у специалиста, где-нибудь в Великобритании.

– Откуда ты знаешь?

– Знаю, – уверенно кивнул Роджер. – Жаль, что нельзя сделать звук лучше.

Я пристально посмотрел на Роджера.

– Тебе нравится бейсбол? – спросил он.

Я пожал плечами.

– А я влюбился в него сразу, как приехал в США. Он немного похож на крикет. Известно ли тебе, что направление полета мяча можно определить по звуку удара о клюшку?

– Но какое это имеет отношение…

– То же касается качества трости. Мне достаточно слышать свист, с каким она рассекает воздух, чтобы понять: трость рассчитана не на любителя.

– О’кей, – кивнул я.

– И еще…

– Что?

– Не ты ли говорил, что он повсюду появляется со своим инструментом?

– Именно.

– Тогда он использовал ее не один раз. Есть ли в Швеции БДСМ-салоны?

– То есть места, где можно продемонстрировать свою трость? – уточнил я.

– Да, или так…

Недолго думая, я кивнул.

– Тогда их стоит проверить, и не только в Швеции. В Дании, Германии, Англии… Убежден, он везде таскает ее с собой. Такой инструмент не игрушка.

Я сидел в баре «Уголок Джимми» с бутылкой «Хайнекена».

За окном шел дождь. Стоило очередному посетителю задержаться в дверях дольше, чем следовало, и промозглый ветер проникал в зал, словно непогода выжидала момент.

Влажность усиливала запахи – застарелого пива, мокрой одежды и парфюмерии, казавшейся дешевой, даже если на самом деле она была дорогой.

Я шел под зонтом, но вымок с головы до пят и ругал себя последними словами за то, что пренебрег водоотталкивающим спреем.

Сейчас не принято курить в общественных местах, но готов поклясться, стены и мебель этого зала насквозь пропитались дымом многих и многих тысяч сигарет, который проявлялся от влажности.

«Уголок Джимми» располагался на Сорок четвертой улице, неподалеку от Таймс-сквер. Рядом находилось заведение фастфуда под названием «Вирджилс реал барбекю». Сейчас большинство подобных кафе рассчитано на туристов и офисный планктон – так называемый простой люд, – и выглядят они совершенно одинаково. Однако интерьеры «Уголка Джимми» оставались верны старому стилю.

Бар представлял собой вытянутое, наподобие коридора, помещение со стойкой, стены которого украшали вырезки из газет на тему бокса и афиши с портретами боксеров. Я с удовлетворением узнал Роя-Джонса-младшего, видел его на ринге несколько раз. Этот спортсмен сразу мне понравился, и я очень радовался его серебряной медали на Олимпиаде в Сеуле в 1988 году.

Насколько помню, ему не засчитали победу в финальном поединке с представителем Южной Кореи – вопиющая несправедливость и самый крупный скандал чемпионата, после обвинения Бена Джонсона в использовании допинга. Рой-Джонс-младший перешел в разряд профессионалов и скоро снискал себе славу лучшего боксера мира.

Однако никакой Бренды Фарр не наблюдалось.

Места возле двери занимала пара, отдыхавшая после работы. Перед обоими стояло по бокалу мартини, но мужчина и женщина видели только друг друга. Они целовались, правая рука мужчины шарила у женщины между ног. Он был в костюме, при галстуке. Она – в строгом платье, с шарфиком, конечно же, от «Шанель».

Мне показалось, что между собой персонал общался по-русски.

Когда я спускался к Пятой авеню, дождь усилился. Все такси разъехались, поэтому я пошел до Таймс-сквер пешком. Здесь находилось кафе «Эн-дэ-труа», одно время считавшееся богемным. Потреты рок-звезд, киноактеров, политиков до сих пор висели на стенах. Теперь все это было малоинтересно, как и остальное на Таймс-сквер.

Я занял столик у окна, заказал стейк и позвонил Арне Йонссону, не задумываясь, который час в Швеции.

– Так уж обязательно будить старого человека посреди ночи? – пробурчал Арне.

– Вы уже легли?

– Можно сказать и так.

– Вы спали?

– Черт возьми, я имею на это право! Чего ты хочешь?

Я рассказал ему о фильме, добавил, что мог бы послать его Арне, будь у него компьютер или мобильный телефон, но я и без того убежден, что женщина в парике и очках – Юстина Каспршик. Потом сообщил ему о случае в Южной Африке, доказывающем, что «экзекутор» не угомонился.

– Я хотел бы попросить вас об одной услуге, – начал я. – Не могли бы вы навести справки о женщинах, которые пропали без вести в Андерслёве или где-нибудь поблизости? Даже если это произошло несколько десятков лет назад. И потом… нет ли у вас знакомых в секс-клубах?

– В Андерслёве есть бордель, – отвечал Арне. – Вагончик на пустыре, возле железной дороги. Там, я слышал, работают русские женщины.

– Меня интересует другое. БДСМ, то есть специфический секс, а не обыкновенный, ванильный.

– Ванильный?

– Да, он так называется.

– Хорошо, я спрошу, – пообещал Арне. – А теперь можно я посплю?

Официант принес заказ, и я пожелал Арне спокойной ночи.

Я предупреждал, чтобы они не пережарили, но стейк оказался сухим и пах горелым. Покончив с ним, я просидел еще некоторое время с бокалом красного вина, после чего расплатился и поскакал наискосок через Сорок четвертую улицу в «Уголок Джимми». Короткой пробежки под дождем хватило, чтобы насквозь промочить ботинки и брюки до колен.

Попивая «Хайнекен», я поглядывал на дверь. Вскоре мужчина с краю барной стойки выпустил из объятий женщину, небрежно бросил перед барменом кучу разноцветных купюр и одним глотком выпил то, что оставалось в бокале. Его подруга в последний раз пригубила вино, мужчина подобрал валявшийся на полу портфель, и оба направились к выходу. У двери влюбленные задержались, достали зонт, в который вцепились одновременно, пытаясь раскрыть.

И это у них получилось.

– Дверь! – крикнул кто-то из зала, и в баре появилась Бренда Фарр.

Я сразу ее узнал. Вошедшая заняла место, на котором только что сидела женщина с элегантным шарфом. Первым делом она влила в себя оставшееся в бокале вино и испуганно огляделась. Перекинувшись несколькими фразами с барменшей, насколько я понял – о погоде, женщина скинула с себя прозрачный дождевик с надписью «Нью-Йорк таймс», отряхнулась и кивнула: «Как обычно».

Я вскочил, подошел к даме и спросил разрешения сесть рядом. Сказал, что за «как обычно» сегодня плачу я.

– И что вам надо? – удивилась она.

Возможно, когда-то она была мила и красива, однако много воды утекло с тех пор. Время не пощадило мою собеседницу, выглядела она потасканной и старой. В ее глазах читалось не любопытство, а беспокойство и даже страх.

Как и все в этом баре, ее одежда, кожа и волосы насквозь пропитались запахом табачного дыма.

На ней была футболка с надписью «Манхэттен» и слишком тесные, поношенные джинсы.

– Вы Бренда Фарр? – спросил я.

– И?..

– У нас есть общие знакомые, – объяснил я. – Это они рассказали, где вас найти.

– У меня давно уже нет знакомых.

Ее язык заплетался, как у пьяной. А когда она улыбнулась барменше, поставившей на стойку бокал «маркерс-марк», я увидел, что у Бренды недостает нескольких верхних зубов.

Я не сомневался, что она наркоманка: тому свидетельством и специфический запах, и плохая кожа, и нервное ерзанье Бренды на стуле. Впрочем, происхождение запаха я определить затруднялся.

– Хочу показать вам одну вещь, – начал я.

– Угости и показывай что хочешь, – отозвалась Бренда.

Я в общих чертах изложил суть дела и упомянул Харриет Тэтчер, которая говорила мне, что Бренда Фарр обслуживала шведа в салоне на Третьей авеню.

– Хочу, чтобы ты посмотрела фильм и сказала, не этот ли человек играет в нем главную роль.

Бренда повернулась ко мне и прищурилась:

– Так как, говоришь, тебя зовут?

– Я не говорил, но зовут меня Харри Свенссон, – представился я. – Я тоже из Швеции.

– И тоже повсюду возишь с собой трость?

Я покачал головой.

– Это было давно, – вздохнула Бренда.

– Но ты ничего не забыла?

– Такое забудешь! – Она выпила остатки бурбона и вопросительно уставилась на бокал. Я заказал еще. – Зачем тебе это? – поинтересовалась она.

– Я журналист, точнее, был журналистом и оказался замешан в одной неприятной истории с этим типом.

Она прикрыла правый глаз и уставилась на меня левым:

– А ты, часом, не коп? Я не имею дел с копами.

– Я тоже не имею дел с копами, – успокоил я, включил айфон и протянул ей наушники.

Первые кадры заставили Бренду рассмеяться – так я узнал, что зубов у нее недоставало не только сверху.

Я помог Бренде справиться с наушниками и положил айфон ей на колени.

– Зачем ей этот дурацкий парик? – спросила она слишком громко, как свойственно людям в наушниках.

Когда фильм закончился, я заказал еще выпивку и отобрал наушники. Похоже, она совсем не умела с ними обращаться.

– Что скажешь? – спросил я.

– О чем?

– Мужчина в фильме – это не швед?

– Не знаю, может быть.

– Ты говоришь странно. Разве ты его не узнала?

Она тряхнула головой:

– Если это и он, то… при мне он ни разу не произнес ни слова. Только знаками показывал, что делать… Или нет, один раз все-таки заговорил: «Я преподам тебе хороший урок…» – Она наморщила лоб. – Даже не так. «Я тебя научу…» Что-то вроде того. Он говорил медленно, запинался, будто с трудом вспоминал слова или у него проблемы с речью.

– Как и в фильме, – кивнул я.

– Говоришь, он кого-то убил?

– Трех женщин как минимум. В том числе и героиню фильма.

– Я бы умерла от стыда, если бы на меня напялили такой парик, – рассеянно отозвалась Бренда.

– А ты точно знаешь, что он из Швеции?

– Нет, но так говорили. Я ни о чем его не спрашивала. Он был не особенно болтлив… Договаривался с Томми… или как там его звали.

– Кто такой Томми?

– Хозяин салона на Третьей авеню, ирландец. Они заранее обо всем договаривались. Швед хорошо платил, даже если Томми… – она закатила глаза, – как там его фамилия…

– Не важно, – перебил я. – Расскажи о шведе.

– Здоровый бык. Как в фильме Паттон…

– Джордж С. Скотт, – подсказал я.

– Да. Большой, широкоплечий. Острижен под ёжик. Костюм дорогой, но сидел плохо. – Бренда замолчала, с головой ушла в воспоминания. – Не знаю, как я выжила… Это было ужасно… Он приходил трижды. В последний раз я получила двенадцать ударов. Помню точно, потому что считала вслух, за это он платил отдельно. «Неужели так больно?» – спросил он. «Да», – ответила я, и он сказал: «Хорошо». Больше мы не разговаривали. – Бренда наклонилась ко мне и заискивающе улыбнулась. – А можно «космо»? Дамы пьют «космополитен», я смотрела «Секс в большом городе».

Я едва понял, о чем она лопочет беззубым ртом, тем не менее заказал ей «космополитен», а себе еще «Хайнекена». Барменша укоряюще покачала головой.

Взгляд Бренды помутился, но языком она еще ворочала.

– Хочешь знать, не этот ли человек играет в фильме? – Она пригубила «космополитен».

– Да.

– Я уверена на девяносто процентов.

– Почему не на сто?

– Хм… Если поднести к моему виску пистолет… А знаешь, как я его узнала?

– Как?

– По ботинкам.

– По ботинкам?

– Они у него всегда были начищены. Посмотри фильм. Поэтому я и вспомнила Джорджа С. Скотта. Он же генерал или что-то типа… Я стояла наклонившись и, если не жмурилась от боли, видела перед собой чертовы ботинки. Думала, что он военный: у них ботинки всегда начищены. По крайней мере, у тех, кого я знала…

Она схватилась за бокал, и я поддержал ее под локоть, чтобы «космополитен» не расплескался, прежде чем она донесет его до рта.

– Как его звали? – спросил я.

– Мы не спрашивали, разве когда приглашали клиента домой. Все они были Джоны. Все устраивал Томми. Я понятия не имею, сколько он оставлял себе. Бульшую часть, наверное, но и я получала свое.

Она поднесла указательный палец правой руки к носу.

– Не знаешь, где сейчас Томми? – спросил я.

Бренда пожала плечами:

– Слышала, его убили. Застрелили. Но точно сказать не могу. Пришли русские и вытеснили ирландцев. Ирландцы были крутые, но русские хуже.

Ботинки… Ботинки… Кто мне еще говорил про них? Бодиль? Я вроде спрашивал ее про ботинки. И этот «ежик»…

– Спасибо, Бренда. – Я поднялся со стула.

Первым делом меня обдало прохладным душем, поскольку на улице дул ветер, а я не раскрыл вовремя зонтик. В театре только что закончился спектакль, у входа толпились люди. О такси глупо даже мечтать, тем более в такой дождь. Я сжал зубы и побрел к дому Харриет Тэтчер, которую застал возлежащей на коричневом диване в полосатых пижамных брюках и футболке с Джонни Сандерсом. Харриет смотрела очередную серию «Секса в большом городе». Я не заметил, чтобы кто-нибудь из дам на экране пил «космополитен».

Харриет курила «травку».

– Как датчанка? – спросил я.

– Замечательно. Ты бывал в «Стандарте»?

– Нет.

– Зря. Отличные виды на Хай-Лайн и Гудзон. Люди специально снимают там номера и трахаются на балконах. На виду у всех. Ты не знал? – (Я покачал головой.) – Я велела ей завести руки за голову и полчаса продержала носом к окну, – продолжала Харриет. – Решила, что ей понравится.

– Кто она?

– Лет тридцать пять, хорошо одета. Дорого. Вчера была на Уолл-стрит. Она предупредила эсэмэской, за что я должна наказать ее – за кражу денег.

– Не исключено, что ей действительно приходилось этим заниматься, – предположил я.

Харриет пожала плечами:

– Она заплатила тысячу двести долларов вперед и еще триста дала на чай. Я позволила себе шопинг. Видел дорогие магазины в Митпэкинге? Я пообедала в «Скарпетте» и выпила два бокала шампанского.

Я достал мобильник, где хранил записи, и сел к столу.

Это Мария Ханссон из Билльдаля, что близ Гётеборга, говорила о начищенных ботинках. Она же предположила, что у мужчины был «ежик», хотя он не снимал шляпы. Она приняла его не за военного, а за полицейского, что в данном случае одно и то же. И Джимми, английский бармен из «Руки епископа», утверждал, что пальто на «экзекуторе» сидело «как-то не так».

И всем женщинам, в том числе последней, из Капстадена, он на разные лады талдычил одно и то же: что хочет преподать им урок. Вероятно, для него это было важно. Настолько, что перед Брендой Фарр он произнес эту фразу по-английски, хотя и с трудом, как она заметила.

Располагая некоторыми сведениями об убийце, я все еще понятия не имел, как распорядиться этой информацией. Как его зовут и где он живет, также до сих пор не известно.

Я словно видел перед собой размытое изображение, лишенный лица силуэт.