В палату зашла медсестра с приборами для процедур. Она откинула с Саши одеяло, обнажила спеленутый бинтами живот, повернула фотографа на бок, как полено, протерла ваткой ягодицу и легким, натренированным шлепком всадила в мякоть иголку шприца. Александр даже не вздрогнул от укола — он крепко заснул.

— Как вы думаете, его состояние не ухудшилось? — встревожилась я.

— Нет, он в норме. — Девица с нежностью посмотрела на Санчо, укрыла его и, пощупав лоб, погладила по волосам. — Температурка держится, но как вы хотели? Ранения серьезные: пришлось удалить часть кишечника и желчный пузырь. Такой чудесный парень!.. Весь шитый — перешитый, а совсем не ноет, не жалуется. Едва пришел в сознание, как попросился из реанимации в общую палату, потому что не пожелал чувствовать себя инвалидом. Он обязательно выкарабкается! — пообещала медсестра. — Он — настоящий мужчина!

Я приняла трепетное отношение медсестры за свидетельство того, что Анисимов пользуется успехом у женского пола, и меня задело. Мне захотелось прогнать девушку, сказать ей: сделала дело — и гуляй смело, нечего охаживать чужих парней!.. Вместо этого я сухо уточнила:

— Вы колете Александру антибиотики?

— И антибиотики, и обезболивающие препараты, — мягким, воркующим голосом подтвердила девушка и выскользнула из палаты.

Отсутствовала она недолго — принесла для меня белый халат и уродливые тапочки без задников.

— Наденьте, пожалуйста, у нас все же хирургия, требуется стерильность…

Халатик был микроскопического размера, он затрещал на мне по швам и не застегнулся. Я возмутилась:

— Издеваетесь, да?

— Что вы? Это мой халат, а другого просто нет, — оправдалась худосочная медсестра. — Не снимайте, прошу вас, иначе попадет от лечащего врача!.. Я так рада, что вы можете поухаживать за Анисимовым, — младшего медперсонала не хватает, а Сашенька нуждается в постоянном присмотре… Если что — нибудь понадобится, обращайтесь, я скоро закончу процедуры и буду на посту.

Она вымыла руки, надломила ампулу, наполнила новый шприц и направилась к другой койке, держа на изготовку свое колющее орудие производства и проспиртованную ватку. Я осмотрелась. Всего в палате было шесть кроватей. Одна из них пустовала — можно было прилечь, но мне от усталости было страшно пошевелиться. Я так и осталась сидеть на стуле, только голову пристроила на краешек подушки рядом с Сашиной головой и моментально задремала. Рассчитывала поспать пять минут, но, когда пробудилась, окна со стороны улицы занавесила густая мгла. Тело занемело от неудобной позы, стало чужим, щеку я отлежала, а во рту ощущался противный, гнилой вкус простуженного горла.

— Девушка, у вас телефончик звонил, а вы и не чуяли, — сообщил Сашин сосед по палате — мужчина средних лет. Обе ноги его висели на вытяжке, прикрепленные за металлические спицы. На эти железяки даже смотреть было больно.

— Ничего страшного, кому надо, тот дозвонится, — недовольно пробурчала я, потягиваясь до хруста и разминая затекшую спину.

Потом достала мобильник из сумочки и отключила его ко всем чертям: никого не хотела слышать, ни о чем не мечтала, кроме как выспаться!.. Но как только я решила осуществить свое заветное желание и устроиться на свободной койке, безногий пациент попросил подать ему утку.

Нет, младшему медперсоналу второй больницы скорой медицинской помощи определенно не позавидуешь! Я их долю успела прочувствовать на своей шкуре, как только всех недееспособных обитателей палаты резко потянуло в туалет: кого по — большому, кого по — маленькому. Вонь поднялась до потолка, и раскрытая форточка от нее не спасала. Потом наступило время ужина, и я разнесла по постелям тарелки со слипшейся лапшой и стаканы с жидким чаем. Один Александр Анисимов не просил ни есть, ни пить, пребывая в беспамятстве. Его лицо, покрывшееся бисеринками пота, раскалилось точно камень на солнцепеке.

Ласковая медсестра вновь явилась делать уколы. Она подсказала мне, что Сашу нужно протереть влажной салфеткой и положить холодный компресс на лоб. Я намочила вафельное полотенце, но протирать оказалось нечего: торс папарацци почти полностью скрывали бинты. Сквозь повязки кое — где просочился йод, выступила кровь, и Саша напоминал распластанную черепаху в пятнистом, желто — коричневом панцире, впавшую в зимнюю спячку. Мой друг ни на какие внешние сигналы не откликался, и от его беспомощности ныло сердце. Сердце ныло, а желудок требовал корма, и я позарилась на безвкусную больничную лапшу, в которую повара пожалели добавить даже соли, не говоря уже про масло. Уписывала я ее с таким удовольствием, будто это были ресторанные спагетти с изысканным соусом из спелых томатов, ароматного базилика и других приправ.

В тот момент, когда я полностью набила рот лапшой, в палату заглянул Ткач в наброшенном на плечи голубом халате и просиял мне неискренней улыбкой изменника. Я поперхнулась от неожиданности и возмущения и раскашлялась сильно, до слез.

— Вот ты где прячешься, Юленька, мое солнце! — Андрей Казимирович деликатно похлопал меня по спине между лопаток и как ни в чем не бывало стал рассказывать: — Приезжал к вам в офис, да не застал тебя. Илочка объяснила, что на планерке ты присутствовала, а в обед скрылась в неизвестном направлении.

— Зачем ты меня выслеживал? — тихо спросила я.

— Я не выслеживал. — Ткач простодушно округлил глаза. — Я позвонил, а ты не отвечаешь и сама не звонишь. Ну, думаю, кроме как в больнице моей Юленьке больше негде находиться!.. Заехал в универсам, взял кое — что и поспешил сюда.

Он выгрузил на тумбочку бутылки с гранатовым соком и минералкой, ананас, гроздь бананов, крупные красные яблоки, обернутые прозрачной пленкой, и еще несколько пакетиков и свертков. Получилась целая пирамида. Я тупо взирала на нее, все еще держа перед собой тарелку с остатками лапши, хотя потребность в еде у меня отпала, как хвост у ящерицы. Я размышляла, с чего начать разоблачение неверного, но этот неверный наклонился над Сашей и взъерошил его русый чубчик:

— Как ты, парень, поправляешься?

«Парень» вмиг распахнул веки и настороженно буркнул, обращаясь ко мне:

— Кто это?

— А-а! — махнула я рукой, будто речь шла о ком — то незначительном. — Это жених моей начальницы Илоны Карловны.

Физиономия Андрея вытянулась, челюсть отвисла, но я не стала объяснять, кто меня информировал о его амурных похождениях. Александр нелюбезно буркнул:

— А чего он приперся?

— Ну-у, пришел тебя навестить, — мрачно изрекла я, стараясь соблюсти приличия.

— На фиг нужно, — высказал свое мнение Анисимов и недоуменно насупился.

— Юленька, зачем ты вводишь Сашу в заблуждение? — осмелел Андрей и присел на постель в ногах у больного, словно больше не мог стоять.

— Это я‑то ввожу в заблуждение?! — взорвалась я. — Нет, дорогой, это ты водишь всех нас за нос! Обещал жениться на Илонке, а ночь провел со мной! — с запальчивостью глупца выложила я карты на стол.

Суженый Илоны Карловны открыл рот, а Сашка напрягся и приподнял голову:

— Когда этот крендель успел провести с тобой ночь, а, Юленция? Как это понимать? — заинтересовался папарацци. — Чем вы занимались?

— Лежи, Отелло! — придавила я его плечи к постели.

— Мы занимались любовью! — строптиво вскинулся Ткач, и его заявление заставило Сашу приподняться уже всем корпусом.

Мужчины уставились друг на друга, как хищники, готовящиеся к прыжку, к схватке не на жизнь, а на смерть. Но их силы были не равны — бедняга папарацци со стоном рухнул на подушку и выругался.

— И-эх, бабы, бабы, какие же вы все шалавы! — оживился пациент с переломанными ногами и обратился к Андрею: — Слышь, мужик? Она, твоя Юлька — то, прибежала к Саньке, аж запыхалась, и просит: женись на мне, браток, все одно никто больше не берет! А ему до женитьбы ли теперь, сам посуди?.. Баламутка, выходит, и тебе дала…

Вот она — черная людская неблагодарность!.. Как — то слишком быстро лежачий ябедник позабыл про то, как я безропотно подавала ему утку. Между тем в палате назрела немая сцена: Андрей побледнел, потом покраснел — и стремглав вылетел вон, не потрудившись закрыть за собой дверь. Меня настигло раскаяние: если Ткач так обостренно реагирует, ревнует, значит, я ему не безразлична?.. Может быть, я ошиблась, причислив Андрея к пособникам Крымова? Не давая себе труда ответить на звенящие в моей голове вопросы, я выбежала в коридор и, заметив удаляющуюся Андрюшину спину, закричала:

— Андрюша, Андрюшенька, погоди!

Он обернулся — красный, несчастный, с подрагивающими губами. Ни дать ни взять детсадовец, у которого сверстники отобрали любимый игрушечный вездеход.

— Что ты хочешь?

— Путаница вышла… — попыталась объяснить я.

— Потому что не надо лгать! — воскликнул он, оскорбленно нахмурив светлые брови, от чего все его лицо с заостренными скулами и вздернутым носом перекосилось. Повел по — мальчишески худенькими, узкими, немужественными плечами. И я вдруг поняла, что гордость и оскорбленность имеют одинаковое внешнее выражение: они проявляются в излишней, по — гусиному выпяченной грудной клетке и полыхающем, но абсолютно безоружном взгляде.

— Андрюша, — взмолилась я, не зная, как ему помочь. — Но ведь это ты лжешь, это ты вводишь в заблуждение и меня, и Каркушу!

— Какую Каркушу? — удивился он.

— Илону Карловну, какую еще?!

— Это возмутительно! Как тебе не совестно, Юлия, обзывать достойную женщину Каркушей? — укоризненно покачал он своим неповзрослевшим, хлипким подбородком и воскликнул: — При чем тут Илонка? Мы с ней — деловые партнеры и давние друзья, а ты для меня… Я скучал, я извелся, непрерывно думая о тебе, я едва дождался вечера, я готов был все тебе простить…

— Не за что меня прощать! Я перед тобой ни в чем не виновата!

Наши крики взбудоражили всю больницу: в коридоре сгрудились пациенты, которые были способны передвигаться, медсестры, хирурги и пожилая нянечка. Молодой, симпатичный врач с бородкой решил уточнить:

— Девушка, это не вы сегодня в тихий час бучу подняли? Я собирался охранника вызывать, а Лиза за вас заступилась.

Лизой звали ту самую сердечную медсестру, нахваливавшую Сашу и снабдившую меня халатом. Она подошла к доктору и стала меня оправдывать:

— Алексей Анатольевич, не сердитесь на нее, она за всей палатой ухаживала, и больному Анисимову от присутствия Юли стало лучше.

— Больному Анисимову, как я погляжу, вообще лучше всех! Тоже мне, последний герой, — сыронизировал Андрей, который никак не мог отойти от обиды.

Я дотронулась до его руки и ощутила тепло. Между нами побежали токи, и воинственный блондин мгновенно сдался. Он обнял меня за плечо и спросил:

— Останешься здесь, сестра милосердия или, может быть, пойдем?

— Пойдем, — кротко кивнула я, потому что мужчинам нравятся кроткие, покладистые женщины.

Медсестра заверила, что будет следить за Александром, и предупредила, что утром ее дежурство закончится. Я безответственно пообещала вернуться утром и принять вахту у постели изрезанного Санчо, хотя понятия не имела о том, что меня ждет через несколько минут, а не то что через несколько часов. Мысли мои были заняты Андреем.

Мы спустились в гардероб. Мой галантный спутник подал мне шубку. Потом он застегнул ее на все крючки, поправил шарфик и отложной воротничок. Распахнул передо мной дверь, пропуская вперед — во двор, занесенный снегом.

— Куда мы поедем? — спросила я, дойдя до знакомого фордика.

— Куда скажешь, дорогая! — горячо откликнулся Ткач. Судя по интонации, настроение его изменилось, и я поддалась романтическому порыву.

— Мне все равно, лишь бы быть с тобой! — воскликнула я.

— Тогда поедем ужинать ко мне домой, — решил Ткач. — Мама сегодня постряпала пирог с брусникой и яблоками, приготовила настоящий польский бигос. Ты наверняка голодна, солнышко.

— Вовсе нет, — скромно опустила я глаза. — Больше пирожков я хочу тебя…

Я потянулась к смутившемуся Андрею и выпросила у него примирительный поцелуй — головокружительно долгий и страстный. В машине мы наговорили друг другу восхитительной белиберды. Он называл меня баламуткой, я его — длинноухим слоненком. Я щекотала его, заставляя хихикать и расставаться с панцирем закоснелой взрослой серьезности. Я и сама хихикала, радуясь, что всяческие подозрения развеялись, сомнения отпали; мы снова стали влюбленными, свободными, как пестики и тычинки, как сорняки, которые растут сами по себе, — и никто им не указ. В блаженном состоянии мне подумалось: ну и пусть Андрей Казимирович Ткач делал предложение Илоне Карловне, чего не бывает? Заблуждался человек, погорячился! Пусть возьмет свое предложение обратно, потому что мне он нужнее…

Пока мы обнимались, щекотались и дурачились, снег полностью залепил ветровое стекло, а салон «форда» прогрелся, как парилка. Андрюша взял специальный скребок, метелочку, выбрался наружу и стал счищать снежок с кузова. Я тоже вышла, решив проветриться, точнее, покурить на свежем воздухе. В последние сутки из — за воспаленного горла я почти не травила себя никотином, поэтому сейчас, после первых затяжек, голова закружилась пуще, чем от поцелуя, и тело как — то обмякло, ослабло. Я привалилась к очищенному капоту, задрала лицо вверх, к небу, из которого беспрерывно сыпались белые хлопья. Как они только помещаются в тучах в таком невероятном количестве?..

Андрей закончил снегоуборочные работы, достал телефон. Мне было отлично слышно, как почтительно и нежно он общается со своей матерью. Сойти с ума от ревности!

— Мусенька, родная, как ты себя чувствуешь?.. О, ну конечно… да… понимаю. Извини, но ты не будешь возражать, если я приеду к ужину с Юлией?.. Да, с той самой девушкой… Нет, сегодня она трезвая… Мамуленька, накрой, пожалуйста, стол на троих, посуду я сам помою, я обещаю… Нет — нет, особенно не хлопочи… Да, я буду скоро, мы с Юлей уже едем.

Ткач гиперболизировал. Никуда мы не ехали. Мы стояли по разные стороны машины. От его сюсюканья с Мамашей мне было противнее, чем от сигаретного дыма. Господи, мужику далеко за тридцать, и в таком возрасте он на все спрашивает разрешения у матери?! Удивительно, как он минувшей ночью не соизволил позвонить ей из моей постели. Вот бы был прикол: «Мамочка, ничего, если я тут одну девушку поимею?..» Хуже всего, что эта мамочка видела меня в худшем свете: настоящей клоунессой в дурацком колпаке.

— Юля, сколько можно курить?! — осуждающе насупился Андрей и протянул руку, словно намеревался вырвать у меня сигарету.

Мне пришлось оградительно выставить вперед ладонь:

— Не трожь!

— Но это отвратительная привычка! — взвился он и стал читать мне нотацию: — Как ты не понимаешь, Юлия: курение сокращает жизнь, а я хочу, чтобы ты была здоровой и жила долго. Выходит, тебе сигареты дороже меня?

— Нет, мне… мне… — я задумалась, как мне лучше объяснить, — дорога моя независимость. Как это по — польски? Незалежность, вот как! Позволь, я сама решу, курить мне или не курить!

Он опять обиделся, отвернулся, встал в позу, скрестил руки на груди. Что за капризное создание?.. Надо было принимать меры к примирению, и я сказала, что жажду подарить его уважаемой маме какие — нибудь необычные экзотические, прекрасные, как она сама, цветы.

— Замечательная идея, — оценил Андрюша и сел за руль успокоенный. — Я знаю салон в центре, там всегда большой выбор цветов. Юленька, достань, пожалуйста, из бардачка жвачку, от тебя пахнет табаком, маме это не понравится…

Я стерпела: послушно зажевала сигарету подушечкой «Аэроволн» и побрызгала вокруг себя туалетной водой «Зеленый чай». Всегда ношу с собой в сумочке флакончик от Элизабет Арденн, потому что «Зеленый чай» — не мой любимый аромат. Мне не жалко опрыскивать им даже сортиры в общественных местах. Например, в офисе или в больнице. Туалетную воду я выиграла, заполнив анкету в каком — то женском журнале, то ли в Cosmo, то ли в Elle, и вода оказалась долгоиграющей, практически бесконечной. Никак не заканчивается!.. Вообще, если вдуматься, меня окружала туча ненужных вещей, которые я выиграла или приобрела со скидкой. На кухне пылились два миксера, мерный стаканчик, уродливые рекламные кружки, фартук и прихватки с надписью «Клуб хозяек «Магги» — я к ним ни разу не притронулась, поскольку не имею привычки готовить. В кладовке валялись целых три пляжных сумки «Таити». Стыдно признаться, но ради них я литрами дула «Аква минерале» и складывала крышечки, затем долго и упорно искала пункт выдачи призов, но сумками ни разу не воспользовалась. Да это и не реально: ходить с тремя холщовыми сумками одновременно!.. Но такой у меня характер — не могу остановиться! Иду в хозяйственный магазин за средством для мытья посуды, намереваясь купить «Фэйри», а беру «Досю», потому что «Дося» продается с подарком — губкой. И стиральные порошки приобретаю, если на упаковке написано: «10 % бесплатно», хотя прекрасно понимаю, что по качеству они уступают тем, на которых ничего не написано. Самый смешной прокол получился с сигаретами: мне нужен был супертонкий, облегченный «Вог», но в тот день для покупателей «Петра I» устроили лотерею. Кто брал три пачки, тот… Нет, он не получал водокачку, но имел право вытянуть билетик. Я выиграла… стыдно признаться… целлофановый пакет с эмблемой торговой марки стоимостью три рубля в базарный день. Впрочем, если бы я выиграла майку или бейсболку с той же кондовой эмблемой, это бы ничего не изменило. Носить подобное фуфло — еще более крутая шизофрения, чем таскаться с тремя пляжными сумками под осенним дождем. Главное, что те дико крепкие сигареты сама я курить не могла, да и всучить их кому — нибудь из знакомых оказалось проблематично — никто не польстился. Выручил меня слесарь — сантехник, приходивший чинить кран в мойке… Еще был случай: мы с мамой отправились в ГУМ «Россия» за новыми губными помадами. Перепробовали дюжину образцов. Я остановилась на Max factor, потому что к нему в придачу давали разовый, пробный гель для душа. А мама купила себе классную помаду и сильно надо мной потешалась: «Дался тебе этот гель, Юлечка? Ты ему так обрадовалась, будто озолотилась, аж порозовела от удовольствия! А помада заурядная, к тому же далеко не дешевая…» Конечно, мама была права: никакие дисконты и презенты мне впрок не шли. Думаю, все эти лотереи и розыгрыши — ловушка для одиноких, не очень счастливых людей. Когда они выигрывают пустяк, у них создается иллюзия, будто удача не окончательно отвернулась от них. Так и со мной: имей я мужа и ребенка, разве бы я стала тратить энергию на собирание крышек и оберток? Нет, конечно! Я бы варила обеды, супы и кашки, стирала, водила малыша на прогулку, читала ему книжки и строила бы вместе с ним дома из кубиков. А если бы у меня было двое детей? О, да я была бы просто спасена! Дух бы перевести не успевала, не то что коллекционировать хлам…

— Жюли, о чем ты задумалась, дорогая? — спросил Ткач.

— О том, что у меня тоже есть мама, и она будет рада, если мы с тобой придем к ней в гости, — сообщила я и подумала, что моя мама гораздо больше обрадовалась бы, если бы мы с Андрюшей родили двоих детей. Ведь ей уже целых сорок шесть лет, а в этом возрасте нет ничего более естественного, чем нянчить внуков… Хотя бы одного… мальчика… или девочку…

— Ну, это как — нибудь в следующий раз, — рассеянно пообещал Андрей, глядя на битком забитую машинами дорогу.

Фордик успел выбраться из больничного двора и теперь дрейфовал на ужасно узкой улице имени Бориса Богаткова — дергался, скользил и замирал. В салоне стало нечем дышать от халявного «Зеленого чая», подогретого печкой, и я опустила стекло со своей стороны. Воспользовалась паузой и решила позвонить с сотика маме. Пусть Ткач не думает, что он самый нежный и заботливый сын на свете. Другие тоже способны испытывать любовь к своим родителям… Я сказала как можно теплее:

— Здравствуй, мамочка, дорогая моя! Чем вы с папочкой занимаетесь?

— Чем занимаемся?.. Да ничем особенным, — откликнулась мама. — Сидим на диване и пытаемся разгадать кроссворд. Кстати, ты не знаешь, как звали возлюбленную Геракла? Четыре буквы.

— Кажется, Гера. Или Леда, — брякнула я наугад, поскольку никогда не отличалась знанием древнегреческой мифологии, и свернула разговор в другое русло: — Так приятно сидеть на диване в теплой квартире в непогоду, да ведь, мамулечка?

— Угу, приятно. А ты разве не дома, ребенок?

— Я — нет! У меня на сегодняшний вечер грандиозные планы, — вздохнула я. — Как раз сейчас я еду на званый ужин к маме моего друга, — с гордостью отчиталась я и подставила щеку ветерку и легким, ласковым снежинкам, залетевшим в окно автомобиля.

— Ты едешь к матери Александра? — с надеждой уточнила мама.

— Нет, его зовут Андрей, и ты его пока не знаешь…

— Ох, опять новый, — не одобрила она. — Ты совсем закружилась с женихами, дочка! Почему бы не остановиться на Саше? Он надежный, добродушный. Конечно, не блещет интеллектом и манерами, но, если его развивать…

— Александр лежит в больнице, он… э — э — э… снова подрался.

— Снова подрался?! Ну, это уже переходит всякие границы! — насторожилась мама. — Надо же, как обманчива внешность: с виду увалень, тюлень тюленем, а постоянно дерется. У него какая — то нездоровая агрессивность!

— Совершенно нездоровая, — согласилась я с ее мнением.

— Да, я еще заметила, что Александр не равнодушен к алкоголю.

— К сожалению, — скорбным тоном подтвердила я.

— А Андрей не пьет? Сколько ему лет? Кто он по профессии?

— Мамочка, мне не совсем удобно говорить… Мы застряли в пробке, сидим в машине вдвоем. — Я намеренно сделала упор на последнем слове, а мама сделала соответствующие выводы:

— Ах, вдвоем и у него есть машина?! Значит, он не бедный, не пьяница и не дебошир. Что ж, уже… обнадеживает.

— Он вам обязательно понравится, — пообещала я, торопясь распрощаться. Трафик — то мне оплачивать!.. — Счастливо, мамуль. Папе — привет. До скорого!

— Все — таки ты, Юленька, неисправимая лгунья, — улыбнулся Ткач. — Всех вводишь в заблуждение!

— Не будь занудой, Андрюша! Я не лгунья, просто меня иногда тянет приукрасить, немного сгладить действительность. Это примерно такой же фокус, как с оптикой. Грубая, корявая реальность нуждается в корректировке. Знаешь, как рассуждали древние мудрецы?

— Как? — заинтересовался он.

— «Ложь во спасение правде равносильна», вот!.. Кажется, это латинское изречение. Ну, не суть важно.

В дорожной пробке образовался просвет, и Ткач, воспользовавшись им, нажал на сцепление. Тормоза надсадно скрипнули, и этот звук вызвал у меня неожиданную ассоциацию.

— Понимаешь, жизнь — настолько ржавая штука, что ее надо постоянно чем — то смазывать, чтобы она катилась дальше. Вот как детали машины мажут маслом… Одни смазывают свою жизнь водкой или наркотиками, другие — карьерой и преумножением благосостояния, третьи — разными увлечениями, хобби, азартными играми и прочими самообманами. А на самом деле лучшая смазка для жизни — это любовь.

— Наверное, ты права, — без всякой убежденности в голосе согласился со мной замороченный человек, вынужденный следить за дорогой. Он опять выжал тормоз, поскольку впереди «форда» еле колебался широкий, неуклюжий, раздолбанный троллейбус, объехать который не представлялось возможности.

— Не понимаю, зачем они нужны, эти троллейбусы? — возмутилась я. — Какой идиот ими пользуется?! Кажется, пешком дойти быстрее, чем трястись в таких розвальнях. — Выпустив раздражение, я сразу вспомнила одного идиота, точнее, идиотку, которая еще днем добиралась до больницы троллейбусом.

Я посмотрела сквозь ветровое стекло на пассажиров — заложников тихохода. На хорошо освещенной задней площадке было столпотворение. Лиц с моим зрением было не разобрать, зато цвет одежды я отчетливо разглядела, заметив знакомый зловещий коричневый ватник и трикотажную шапку. Я возбужденно дернула спутника за рукав:

— Смотри, Андрюша, это же тот самый дворник, который прирезал Сашу!

— Какой дворник?.. — непонимающе уставился на меня Андрей. — Юленька, ты о чем?!

Ну, разумеется, Ткач ничего не знал о подозреваемом дворнике — самозванце, ведь показания милиционерам я давала до его приезда, а после нам было не до разговоров о посторонних!.. Андрей повел машину дальше, а я горячей скороговоркой выложила все, что знала о коричневой телогрейке, караулившей меня под прикрытием метлы и выслеживавшей папарацци.

— С чего ты взяла, что это именно тот самый мужчина? — удивился Ткач. — По — моему, на нем не телогрейка, а обыкновенная непромокаемая куртка, а в подобных черных шапках ходит полгорода, — заспорил со мной Андрей.

— Нет, я чувствую — это мой дворник! — объявила я.

— А я чувствую, Юля, что тебя посетили галлюцинации!.. — попытался охладить меня Андрей. — Не думай, я не осуждаю, я понимаю: ты пережила сильные стрессы, ты еще не оправилась от простуды, но во всем надо знать меру!..

Троллейбус как вкопанный замер перед светофором, наш автомобиль тоже остановился. Я еще раз посмотрела на незнакомца и закричала не своим голосом:

— Выпусти меня скорее! Его надо схватить!

— Я тебя и не держу, хватай, — с подчеркнутым спокойствием предложил Андрей, но потом тоже разнервничался: — Давай гоняйся за миражами!.. Только каким способом ты надеешься схватить этого мнимого дворника? Нокаутируешь его? Ты что, такая сильная? Ты — самбистка или дзюдоистка? Или, может, мастер спорта по вольной борьбе?

— Не издевайся! Как ты не понимаешь?! — возмутилась я. — Пусть я не мастер спорта, а вот ты точно — трус и ренегат, ты — оппортунист! — Не найдя других доводов, я распахнула дверцу «форда» и ступила одной ногой в лужу на проезжей части шоссе. В тот самый миг светофор зажег зеленый свет, и троллейбус, раскочегарившись, тронулся. Пришлось вернуть мою мокрую ногу обратно и остаться там, где я сидела.

Благоразумный Ткач, против моих ожиданий не оскорбившийся на «труса и ренегата», тем временем предложил:

— Позвони следователю или в дежурную часть, сообщи маршрут движения и номер троллейбуса, пусть они вышлют группу захвата. Каждый должен заниматься своим делом. Мы с тобой, как мирные люди, поедем ужинать, а милиция пусть ловит криминальных элементов. Иначе за что мы платим налоги?!

— Они не успеют! Вдруг он выйдет на ближайшей остановке? — опять заволновалась я.

— Звони, наказанье ты мое! Никуда он не денется! — успокоил меня Андрей.

Сотик, как назло, заклинило: он не желал разблокировываться. А может, на счете не осталось денег? Я уж не помню, когда в последний раз вносила абонентскую плату за телефон… Андрей протянул мне свой Siemens, но, пока я искала визитку Арнольда Леонидовича Левина, несколько драгоценных минут было потеряно. Троллейбус за это время успел притормозить дважды: возле очередного светофора и остановки. Я с тревогой проследила за теми, кто из него вышел: несколько подростков, две женщины и обтерханный мужичок, нисколько не похожий на моего соглядатая. И все же коричневый ватник исчез с задней площадки. Скорее всего, переместился в глубь салона или сел на освободившееся сиденье. Когда я набрала номер, проклятый следователь, естественно, не ответил: время перевалило за восемь часов вечера, и он не обязан был торчать на работе. Я прождала долгих одиннадцать гудков и, сбрасывая вызов, воскликнула в сердцах:

— Твою мать!

— Не трогай мою маму, — возмутился Андрей.

— Да мне и в голову не приходила конкретно твоя мать! — отрезала я.

— Все равно, не ругайся, ты же девушка, а не…

— А не шалава, — подсказала я, не спуская глаз с троллейбуса.

— Юля, иногда твое поведение меня не просто поражает, но шокирует и настораживает! — деликатно проговорил Андрей. — Ты переменчива, как…

— Как вода, — опять влезла я в его речь со спонтанно возникшими подсказками. Меня несло, будто я хватила коньяка и заполировала его пивом, как это однажды случилось со мной в компании Алины Гладковой. Во всяком случае, состояние у меня было не как после безобидного молока, которое обожал Грин… Адреналин подстегивал мое воображение, и я продуцировала образы. — Я тебе расскажу, Андрюшенька, почему жизнь ржавая! Потому что повсюду — вода, и она постоянно меняет состояние, цвет и запах. Нет ничего хуже холодной равнодушной воды, похожей на тебя! А я — другая, я — вода горячая!.. Как ты не понимаешь, Андрей? Преступника необходимо остановить!

— О-о, — вздохнул он. — Кажется, у нас были другие планы… Более интересные, чем погоня за мифическими преступниками… Ты же плохо видишь, Юлия, ты сама не уверена, что человек в троллейбусе — тот самый дворник! — не желало понять меня это остужающее весь мир устройство. — Не хочу более ничего слышать об убийцах и фотографах, хватит! Мы едем за цветами. Тебе надо исправить то первое негативное впечатление, которое ты произвела на мою маму…

— Плевать на твою маму! — перебила его я. — Она никуда не денется, а он сейчас скроется, и ищи — свищи…

— Ах, вот как? Выясняется, что тебе наплевать на мою маму! Да как ты смеешь?! — задохнулся от негодования Андрей и остановил машину, прижав ее к бордюру.

— Спасибо! — выпалила я, выбралась из салона и потрусила следом за троллейбусом.

Быстро убедилась, что сильно преувеличила возможности пешеходов — они ничуть не мобильнее троллейбусов. Бежала, передвигая ноги с предельной скоростью, но не могла не то что догнать колымагу на колесиках, а хотя бы приблизиться к ней. Я запыхалась, задохнулась, высунула язык, как овчарка в жаркий день, а дистанция между мной и дворником неуклонно удлинялась.

— Ну, что я тебе говорил? Пора бросать курить и переходить на здоровый образ жизни! Ты, моя дорогая, не спортсменка! — язвил Ткач, высунувшись из окна «форда», который полз рядом со мной в замедленном темпе.

— Ты и сам не спортсмен! — огрызнулась я, не желая расписываться в полном поражении.

— Садись, строптивица, так и быть, довезу! — открыл дверцу машины Ткач.

Сопя, словно лесной вепрь, я загрузилась на сиденье, стянула с головы косынку, расстегнула шубу и глубоко задышала, стараясь унять заполошное сердцебиение. Преследуемый троллейбус тем временем вновь притормозил — из распахнутых задних дверей вывалилась горстка людей: тетки, дядьки, старики и дети — все, кто угодно, кроме коричневой телогрейки. Вняв совету Андрея, я позвонила по 02:

— Срочно задержите опасного преступника! Он едет в троллейбусе восьмого маршрута, без особых примет, одет как дворник!

— Ты думаешь, что ты говоришь? — перебил меня Ткач.

На другом конце провода ответили примерно то же самое. Я стала объяснять, что дворник подозревается в покушении на убийство Александра Анисимова. Но бесстрастный голос дежурного заверил, что ориентировок на такового к ним не поступало.

— Как же так? — ошарашенно спросила я.

— Скорее всего, уголовное дело еще не завели, — ответил мне мрачный мент.

Чем они там занимаются, в этой милиции?.. Я готова была рвать на себе волосы — запустила в них пальцы, с силой потянула пряди и вскрикнула от боли. Недовольный Андрей заметил:

— Юленька, успокойся, моя девочка, моя ненаглядная фрекен Жюли… нельзя же так…

Он притянул меня к себе, норовя поцеловать, но я вырвалась:

— Только так и можно, если хочешь чего — то добиться! Давай обгоним эту посудину, посмотрим, кто выйдет на следующей остановке!

Затея оказалась тщетной: когда мы обгоняли забрызганный жидкой грязью оранжевый троллейбус, никого хотя бы отдаленно похожего на лжедворника в черной шапке в окнах я не приметила. На очередной остановке, уже возле научной библиотеки, вскочила на подножку, пробежалась по опустевшему салону и наткнулась на кондукторшу.

— Платите за проезд! — непреклонно заявила она.

— Сколько? — растерялась я, забыв все на свете, не то что цены.

— Шесть рублей.

Я протянула полтинник. И, не дожидаясь сдачи, выпрыгнула из захлопывающейся передней двери. Бросилась к черному «форду»:

— Ну все, приплыли! Как я и предполагала, дворник смылся!

— Хвала Деве Марии, — вздохнул Ткач. — Он тебе просто померещился, Юленька.

— Легко тебе говорить — померещился! — возразила я. — Ты не знаешь, что это такое — жить в непрерывном страхе, бояться заходить в собственную квартиру, подозревать всех… — чуть не расплакалась я и зажала нос в горсти.

— Все я понимаю, не расстраивайся, милая. Доверься мне, — улыбнулся Ткач. — Пока я рядом, никто тебя не тронет, не обидит. Хоть ты и считаешь меня трусом, но постоять за любимую девушку я способен. — Андрей пригладил мои растрепанные волосы, но прикосновение его руки не принесло мне утешения и не сняло тревоги. Он действительно меня не понимал… Глянул на часы и охнул: — Иезус, уже девять! Мы безбожно опаздываем!.. Как лучше поступить, Юля: едем за цветами — или сразу к маме?

— Разумеется, за цветами! Разве можно явиться с пустыми руками к столь почтенной женщине, матери моего любимого мужчины?! — удивилась я.

Ткач не уловил сарказма в моем голосе. Домчал до цветника, размещавшегося в подвале жилого дома; кстати, подвалы с недавних пор вызывают у меня приступы клаустрофобии… Распахнул дверцу, подал руку, помог выбраться из ласковых сетей комфортного кресла.

За прилавком скучала одинокая немолодая продавщица, вопреки влажной духоте облаченная в стеганый жилет. В такую жилетку не поплачешься — у нее водоотталкивающее покрытие. Да и деловитость Андрея исключала всякую задушевность. Он напористо спросил:

— Что у вас есть необычного и экстраординарного?

— Вот глицинии, большая редкость для конца октября, — сообщила серенькая продавщица, придвигая пластиковую бадейку с такими же невзрачными, как она сама, абсолютно невыразительными цветами.

Мне немедленно вспомнилась мечтательная песня Новеллы Матвеевой: «Ласково цветет глициния, она нежнее инея. А где — то есть земля Глициния и город Кенгуру». Я тихонько запела:

— «Это далеко, но все же я туда приеду тоже. Это далеко, но что же, что там будет без меня?»

— Юля, что ты бормочешь? — одернул меня Ткач, который, похоже, уже не рад был, что связался с юродивой.

— Я не бормочу, а пою. — Прибавив громкость, я упрямо продолжила: — «Пальмы без меня засохнут, розы без меня заглохнут, птицы без меня замолкнут. Как же это — без меня?»

— С ума сойти! — делано вздохнул бесчувственный Андрей Казимирович.

— Вы желаете пальмовую ветвь? — Продавщица тоже проявила непонятливость. — У нас есть пальмовая, но она и вправду малость засохшая.

— Она не желает ветвь! Она желает живые, свежие цветы! — вышел из себя Ткач и зверским голосом изрек: — Юлия, не отвлекайся на песни! Мама заждалась! Тебе нравятся глицинии или нет?!

Мне, если честно, все стало безразлично, даже честность, по статусу более приличествующая беднякам, нежели ложь.

— Цветы хорошие, надо брать, — кивнула я и сделала попытку кое — что объяснить маменькиному сынку. — Понимаешь, Андрюша, песня про глицинии — это иносказание. Поэтесса смотрит на цветок и видит за ним целую несуществующую страну и город, где без нее все заглохнет. Это такая высокая нота соучастия, сопричастности миру, всему сущему…

— Юля! — одернул меня непробиваемый поляк, зачерствевший, как коржик, выпеченный сто дней назад. И махнул цветочнице: — Упакуйте нам пять штук. Сделайте красиво!

— А зелень, аранжировочную зелень желаете? — насела на него непромокаемая продавщица.

— Зелень? Аранжировочную? — бестолково переспросил взвинченный Ткач и рявкнул: — Безусловно, желаем!

Женщина вытянула из бадейки пять колокольчиков, добавила к ним две веточки аспарагуса и, обернув пучок целлофаном, перевязала его синей ленточкой:

— С вас пятьсот рублей, я сделала скидку десять процентов, а то бы получилось пятьсот пятьдесят…

Андрей полез за бумажником, но я его опередила:

— Пожалуйста! — кинула на прилавок скомканные купюры, выданные нашей доброй бухгалтершей Ольгой Михайловной на ее страх и риск.

— Возьмите сдачу, мне лишнего не нужно, — Цветочница тем же небрежным манером вернула излишек.

Не понимаю, что со мной творилось?! Вроде шла с цветами в руках, в сопровождении далеко не худшего из мужчин… Глицинии пахли тонко, деликатно. Воспитанный спутник благородно поддерживал меня под локоток, всячески демонстрируя свою приязнь. А с неба сыпался снег, как манна небесная, как обещание вечной, нескончаемой благодати. Но все это вдруг показалось ненужным, тщетным, фальшивым. Я бросила букет на переднее сиденье «форда» и опрометью припустилась бежать в глубь квартала, в лабиринт высотных домов, среди которых легко затеряться…