I

Совершилось погребение и успокоение в земле семян, созрели коренья и клубни, подземные кладовые грызунов наполнились запасами, обучились летать птенцы и собирались в большие стаи для отлета. Степь, завершая великое дело, клонилась ко сну. Но всю ее от Истра до Танаиса прорезала глубокая морщина заботы и гнева. Каждый высохший стебель шелестел о мести, о воздаянии врагу. Филины по ночам призывали к изгнанию чужеземцев, лисицы лаяли на серебряные знамена и на пышно убранных слонов, а галки составляли заговоры против Дария и громко совещались на заре. Степь желтая, выжженная задыхалась в пыли, в горячем воздухе, варилась в красном вареве закатов и грозно сверкала зарницами по ночам.

Упорный враг продолжал, как железом, проводить суровую борозду по ее лицу. Никто еще не заходил так далеко и не бросал вызова скифским просторам. И кому открывались их глубины, кто умел читать в их тайнах, стало известно, что Дарий осужден и приговорен к гибели. Его предостерегали свежие ветры с Меотиды, ему кричали стаи воронов, следовавших за войском. Еще он гнал перед собой скифов, рассчитывая настигнуть и разбить, но уже вся степь знала, что он гонится за призраком. Безумец преследовал безумца.

Бедствие, горчайшее из всех, что были до сих пор, посетило его. Скифы подожгли степь. Весь день тянуло гарью, слезились глаза, скребло под черепом, а к ночи надвинулся огненный ураган. Когда он, дойдя до персов, разорвался надвое и яркими лентами стал обходить лагерь, перед Дарием открылась черная, непроницаемая бездна.

— Через четыре дня ослы и кони падут, колесницы и грузы будут брошены, а потом войско ляжет костьми, — услышал он чью-то взволнованную речь.

Царь потребовал совета у приближенных. Они молчали. Только двое предложили немедленное отступление. Это походило на удар молотом.

Дарий мог вернуться в Сузы только победителем. Мысль о том, что, растеряв половину войска и ни разу не повстречав врага, он возвратится под брань и проклятия черни, под колкие насмешки знати — душила его больше, чем дым пожарища. Он колебался: отрубить ли безумцам носы, уши, вырезать языки или сделать вид, что не слышал их слов?

Тогда заговорил Агелай.

— Нет, царь, отступать можно было до пожара. Теперь поздно. Степь позади нас выгорит на большем пространстве, чем спереди. Скифы пустили огонь в нашу сторону, но того, что лежит у них на пути, они жечь не станут. Продолжая преследовать их, мы скорее достигнем травы, чем обратившись вспять. Ведь враг находится от нас на расстоянии одного-двух дней пути.

— Клянусь, Агелай, если сегодня ты окажешься прав, милость моя пребудет на тебе вечно!

По совету горбуна, выступили, несмотря на ночь. Конница и верблюды сразу же утонули во мраке. Им велено было идти налегке и как можно скорее достигнуть травы. Чтобы ослов и мулов сделать быстроходными, часть ноши с них переложили на боевые колесницы. Полководцы ворчали. Они боялись попасть в засаду. Но, по мнению грека, скифы были далеко в эту ночь и коварства их можно было не опасаться.

Шли в такой тьме, что нельзя было увидеть собственной руки. Люди падали в овраги и ранили себя собственным оружием. Их оставляли умирать. Был случай, когда две толпы, надвинувшись друг на друга и не будучи в силах разойтись, подняли такой шум, что шедший поблизости отряд персов напал на них, приняв за неприятеля. Битву остановили, но раненых опять не подбирали. К утру персы, усталые, ропщущие, брели нестройной ордой и требовали отдыха. Агелай сказал:

— Пусть падают больные и усталые, пусть повозки и мулы остаются в степи — наше спасение в неустанном движении.

После полудня ропот усилился и начальники с трудом погоняли готовых заснуть на ходу людей. Ариарамн приступил к Агелаю с грубой бранью.

— Сумеешь ли, господин, разбудить через два часа уснувшее войско? — спросил его горбун. К вечеру он согласился на отдых.

Новая ночь наступила страшнее первой. Местность пересекало множество оврагов, дно которых персы устлали своими трупами, сломанными повозками, колесницами и издыхающими животными. В ту ночь кони сильно похудели. Увидев наутро их ввалившиеся потные бока, Агелай велел облегчить их ношу. Их часто останавливали для отдыха, но кони выбивались из сил и под конец стали храпеть.

Царская свита робко, невзначай роняла замечания, клонившиеся к погибели Агелая. Царю донесли, что уже половина его колесниц осталась в степи со сломанными дышлами и разбитыми колесами. Потом он услышал, что войско бредет в беспорядке, бросает щиты и при встрече с врагом не в силах будет сопротивляться. Пришло известие о падеже коней. Прекрасные питомцы Элама оставались лежать с оскаленными зубами на обгорелой земле. Когда царь размышлял над этими слухами — в войске началось смятение. Навстречу двигалась серая пелена пыли.

— Измена! Проклятый грек отдал нас в руки врага! Агелая схватили, заковали и Дарий поставил за спиной у него черного нубийца с мечом, чтобы снести голову, как только скифы приблизятся на полет стрелы. Вожди пытались привести войско в порядок, но оно перемешалось настолько, что сделалось кричащим, толкающимся сбродом, от него ничего нельзя было ожидать, кроме бегства при первом же натиске.

Ариарамн разорвал на себе одежды.

Но в приближающейся пыли заметили очертания горбов, пестроту знакомых плащей, позывные сигналы. Это возвращались верблюды, посланные вперед Агелаем. Они сложили свою поклажу и пришли взять новую. Принесли весть, что трава найдена и находится на расстоянии полудня пути.

— Нет, грек, тебе не суждено умереть позорною смертью, — сказал Дарий, — ты кончишь дни на золоте и пурпуре!

 

II

Давно было замечено, что полоса вытоптанной земли, которую оставляли за собой отступавшие скифы, постепенно суживалась. Вначале она была необозрима, потом немногим превосходила ширину Босфора, а незадолго до пожара уменьшилась до ширины Борисфена. Ариарамн объяснял это тем, что скифы перестроились и идут длинной колонной, но Агелай думал другое:

— Мы преследуем не войско, а кучу бродяг.

Теперь, когда прошли полосу смерти, нигде не находили признаков скифского войска. Оно растаяло, растворилось в пространстве, ушло в землю. Некого стало преследовать. Персы были в смущении. Бесцельность продолжения похода, по словам Фарнаспа, стала ясной даже ослам и мулам. Казалось и сам Дарий ждет достойного повода, чтобы остановить дальнейшее продвижение. Но никто не решался сказать слова. Войско попрежнему, шаг за шагом покоряло унылую бесконечную степь.

Ослепительно сверкнула меловая гора, к которой Дария потянуло, как к солнцу. Он приблизился к ней во главе всего двора, окруженный бессмертными. Тогда оказалось, что гора стоит на берегу большой реки, протекавшей внизу, под крутыми склонами. Никто этого не ожидал, даже Агелай. Простершись перед Дарием, он воскликнул:

— Владыка, ты превзошел славою всех царей! Ты сам не знаешь величия своего подвига. Перед тобой Танаис — последняя из скифских рек. Здесь кончаются Скифия и Европа — начинается Азия. Кто достигал этих пределов? Чьи дерзания сравнятся с твоими? Ты победил. Ты прошел Скифию из конца в конец и исполнил всё, что боги вложили в сердце тебе.

Царь благосклонно выслушал горбуна и долго стоял над Танаисом.

С высоты четырех человеческих ростов на него зияла пасть пещеры. К ней прорубили ступени и царь поднялся по меловому склону. Пещеру наполняли кости. Чудовищные ребра и черепа выступали из мрака вперемежку с позвонками, похожими на мельничные жернова. Из невиданных челюстей торчали зубы, как у бороны.

— Что это?

Дария поразили бивни, поднимавшиеся из хаоса остовов. Они напоминали согнутые древесные стволы, истощая мысль в догадках о звере, которому могли принадлежать.

— Это кости чудовищ, выходящих из мрака, окружающего Скифию, — сказал Агелай.

Дарий был бледен. На лбу проступил пот. Он уединился в носилках, а утром приказал начать сооружение стены. Ее строили из глины, песка и извести. Глину месили в больших ямах и из нее делали кирпичи, похожие на громадные блоки. Стена вырастала в несколько сот шагов длиной и в пять человеческих ростов. Когда ее закончили, Дарий велел высечь на ней свое изображение и надпись:

«Милостью Агура-Мазды, Я, Дарий Ахеменид, царь царей, сын Гистаспа, опустил стопы своих ног в пределы солнца и тьмы, в рубежи Европы и Азии. Я смирил Истр, Тирас и Гипанис, покорил Борисфен и попрал все малые скифские реки. Скунку, царя скифов, пленил и заковал в железо. Скифы бежали от моего гнева и ни разу не смели оглянуться и увидеть грозу моего лица. Я прошел все земли царственных скифов, разорил, пленил и сжег земли агафирсов, невров, гелонов, алазонов, борисфенитов. Я обратил в добычу их стада, жен и детей. Я забрал от аримаспов всё золото, похищенное у гриффонов. Я видел счастливых гипербореев и познал их тайны. Путь янтаря и путь золота открылись передо мной. Вся Скифия вытоптана копытами моих коней и наполнена звоном моего оружия. И вот передо мной не стало бегущих врагов. Я дошел до рубежа тьмы и загнал во мрак свирепых чудовищ. Я совершил недоступное смертным. Я утвердил свое могущество на концах вселенной».

 

III

Войско ликовало. Никто не объявлял, что оно идет назад, но все об этом знали. Знали, что в своем движении обойдут выжженное пространство и вытоптанную полосу, лишенную всего живого. Находившиеся в постоянном страхе и тяжелых предчувствиях люди сбрасывали давивший их гнет и поднимали опущенные головы. Воздвижением стены и надписью на ней Дарий заканчивал войну.

Местность пошла неровная, часто попадались холмы и овраги, поросшие кустарником и мелким лесом. Идти стало труднее, но всё преодолевалось с легкостью и воодушевлением. Даже пустынность степи и отсутствие врага, угнетавшие прежде, теперь не пугали. Все уверовали в благополучное возвращение.

Кончалось лето. Тучи, вначале белые, стали свинцоветь. По полю покатились, подпрыгивая, шарообразные веники сухой травы. Их гнало и крутило, как морские волны.

В один из таких ветреных дней увидели всадника, несшего на конце копья что-то темное, похожее на голову. Подлетев к передним рядам, он опустил ношу на землю и поскакал назад, что было силы. Дарию принесли предмет, брошенный скифом. Это был кожаный мешок. В нем лежали мертвые мышь, лягушка и птица, а также пять стрел с зеленоватыми наконечниками, напитанными змеиным ядом. Царь был оскорблен, рассержен и хотел покарать слуг, принесших скифский подарок, но Гобриаз, его тесть, высказал догадку: не послание ли это, заключающее в себе тайный смысл? Тогда Дарий бросил ему мешок и приказал разгадать. Гобриаз смутился, но дал свое толкование.

— Это признание скифами твоей власти над ними, — сказал он. — Они дают тебе землю и воду, свидетельством чему служат мышь и лягушка; они дают своих коней, образ которых представлен птицей, а присоединением стрел полагают на службу тебе свое оружие.

Дарий был доволен.

Воистину, это так!

Но его одолели сомнения. Зачем посланный убежал? И почему такое дело поручено простому гонцу, а не пышному посольству?..

Взгляд его пробежал по окружающим и заметил хмурое лицо Агелая.

— А ты?

Агелай просил не допрашивать, потому что, по его мнению, это послание дерзкое и заключает оскорбительный для царя смысл.

Дарий настаивал. Тогда горбун сказал:

— Тебя предупреждают, что если персы не смогут быть, как мыши, и не спрячутся в землю, если они, как лягушки, не уйдут в воду или, как птицы, не поднимутся в воздух — то все падут от скифских стрел.

Крики негодования заглушили конец речи. Агелая хотели побить на глазах у царя, так что Дарию с трудом удалось восстановить порядок. Он и сам был в страшном гневе, но грек своим умом успел приобрести над ним необычайную власть. Он отпустил его, не сделав ничего худого.

 

IV

Через три дня войско расположилось на ночь перед холмистой грядой, похожей на ящера, уснувшего в степи. В то время, как долина уже подернулась сумраком, возвышенность продолжала светиться медным блеском, разливая тихую торжественность. Гребень холмистой цепи внезапно зашевелился. На нем, как на хребте дракона, выросли клиновидные отростки.

Утомленный дневным переходом, Дарий покоился в закрытых носилках. Чья-то рука дерзко отдернула занавес. Царь обернулся и остался недвижим. По склону возвышенности, как тесто из квашни, густо стекала лава конного войска. Несмотря на дальность расстояния, Дарий различал отдельных всадников, похожих на игрушки из обожженной глины. Видел, как их маленькие лошадки бодро перебирали ногами.

Спускаясь к подножию склона, всадники точно уходили в землю, а сверху, выпираемые неведомой силой, валили новые массы.

Как перед смертью, Дарию припомнилась вся его жизнь. Зачем он тут, в этой глуши? И как это случилось? Страшные молнии прозрения осветили мозг.

Черная рать текла с вершины холмов, не прерываясь ни на минуту, пока с последним лучом заката не потонула в сумерках.

На персидский стан навалилась глыба молчания. Шаги судьбы глухо отдавались в сердцах.

— Не вы ли жаловались на неуловимость врага, на то, что потеряли надежду его увидеть? — говорили предводители, — что же смутились теперь, когда он, наконец, появился? Ликуйте! Теперь он наш! Одна битва и ваши скитания кончатся. Скоро увидите жен и детей.

Полагали, что скифы сразу же покажутся в долине, поэтому все взялись за оружие. Но никто не появлялся.

В шатре Дария толпились полководцы. Когда вошел Агелай, его стали толкать и не допустили до царя.

— В твоей хитрости теперь нет нужды, костлявая лягушка, здесь речь идет о битве и ты не должен оскорблять своим присутствием совета мужей войны.

Наутро, чуть забрезжил рассвет, войско начало строиться с шумом и толкотней. Численность персов, несмотря на потери, была еще столь значительна, что когда Ариарамн выехал перед фронтом, он удивился его протяжению. С правого крыла с трудом можно было различить людей, стоявших на левом. Он особенно порадовался блестящему виду колесниц, столь близких сердцу царя. Сильно уменьшившиеся в числе, они всё еще представляли грозное зрелище. Прикрепленные к колесам стальные косы делали их похожими на птиц, раскинувших сверкающие крылья. Такие же косы, направленные остриями книзу, приделаны были к задним частям колесниц. Что могло устоять против этих изрезывающих в куски и брызжущих стрелами телег? Но и конница выглядела бодро, а за нею вздымалась густая поросль копий воинов, сидевших на верблюдах.

Ариарамн думал увидеть сонмы оборванцев, лишенных воинского обличья, а перед ним стояла рать не хуже той, с которой Кир сокрушал народы, с которой Камбиз завоевал страну пирамид и с которой Дарий уничтожил многочисленных врагов. Он явился к царю со светлым лицом и распространил на всех веру в победу. Волна бодрости, зародившаяся в царском шатре, прокатилась по всему войску.

Полководцы не сомневались, что полчища врага находятся близко, скрытые складками местности. Но время шло. Стоя перед пустынным полем, персы раздумывали: не ложное ли видение послал Ариман, чтобы всколебать их дух? Разгорался простой степной день, не предвещавший никакого события. Тогда, взбешенный молчанием скифов, Дарий велел Мифробарзану с тысячей всадников двинуться к подножию склонов, с которых вчера спустился враг. Мифробарзан не успел исполнить повеления. Гул восклицаний возвестил о появлении скифов.

Припав к гривам лошадок и помахивая чем-то вроде бичей, они мчались, как ветер. Только это было не войско, а кучка в сотню человек. Персы с удивлением следили за их приближением. Не верилось, чтобы ничтожная горсть осмелилась напасть на царское войско. Дальнозоркие парфяне заметили черные точки, прыгавшие перед скифами.

— Зайцы! Зайцы!

Услышав шум, зайцы присели на растоянии двух полетов стрелы от персов, потом сорвались и поскакали в сторону. Скифы с гиком и свистом полетели за ними вдоль персидского строя. Ни щитов, ни копий, только арканы у пояса да в руках длинные ремни с темными шариками на концах, которыми они помахивали в воздухе.

— Это самое диковинное, что мне пришлось видеть за все мои походы, — сказал Мифробарзан. Он хотел начать преследование, но Ариарамн — остановил. Пускать воинов против этой своры?.. Собак на них натравить! Рабов заставить побить их палками!..

Из рядов долетели насмешки и хохот. Какого достойного противника нашел себе царь царей! Теперь понятно, почему мы не видим в глаза неприятеля, ему некогда воевать с нами, он должен охотиться! Поднялось негодование, брань.

Будь проклят этот безумный поход! Ни одно войско в мире не испытало столько унижений. Сегодняшнее — самое горшее.

Тогда, совсем близко, как из-под земли, возникло бесчисленное воинство на конях. Персы узнали в нем вчерашнюю лавину и, как вчера, притихли и затаили дыхание.

Старые воины Дария, бывавшие во многих походах, умели по первому виду врага догадываться об исходе битвы. Неторопливость скифов поселила в них тревогу. Она возросла и охватила всё войско, когда выяснилось, что скифская громада идет против одного только правого крыла персов. Варвары сумели так замаскировать свое движение, что смысл его открылся, когда они были уже у цели и когда большая часть персов почувствовала себя праздными зрителями того, что совершалось на правом крыле.

Там стояли колесницы, готовые предупредить удар встречным нападением, и Ариарамну стоило большого труда сдерживать их порыв. Он хотел подпустить противника на расстояние, удобное для внезапного удара. Но произошло неожиданное. Из скифских рядов вылетели наездники, наводившие трепет своим видом. Усатые, рогатые кони с глазами, обведенными белой, синей и красной красками, походили на драконов. Конники, одетые в бараньи шубы, вывернутые мехом наружу, с огромными башнями на головах, дули в костяные трубочки, производившие сверлящий звук, били в медные котлы, раздирали слух звуком трещоток. На концах длинных шестов и копий пылали пучки травы и тряпок. Лошади, запряженные в колесницы, поднялись на дыбы, потом повернувшись назад, устремились на свою пехоту. Боясь быть смятым, пешее войско выставило копья, и колесницы шумным роем помчались вдоль фронта. Ариарамн бросился наперерез, пытаясь остановить, но был опрокинут и над ним пронеслась вся бряцающая и гремящая армада. Когда она схлынула, от полководца не осталось следа. Гроза сражений, бесстрашный Ариарамн был изрезан на части, растоптан и вдавлен в землю колесами, носившими его когда-то к победе. Выведенные из строя до начала сражения колесницы обнажили пешее войско. На него бешено ринулись скифы. Они мчались с пронзительным визгом, напоминающим вой ветра в трубе, Чтобы выдержать натиск, персы втыкали древки копий в землю, стараясь направить острие в грудь коням. Но скифы, не доходя до линии, круто повернули и поскакали вдоль персидского строя, поливая его дождем стрел. Стреляли с невиданной ловкостью и быстротой. В то время, как четыре стрелы еще висели в воздухе, пятая уже срывалась с тетивы. Персы захлебывались кровью от смертоносного ливня.

За первой волной катилась другая, всё с тем же зловещим воем. Эти потрясали красными древками копий и дротиков, сверкали бронзовыми и золотыми бляхами с изображением зверей, украшавшими седла, уздечки и самую одежду скифов. Персы дрогнули, попятились и щетина их копий, страшная для скифских коней, заколебалось. В следующее мгновенье всё смешалось в водовороте человеческих и конских тел. Навалившись горой, скифы ломали правое крыло царской рати. Полководцев теперь занимала мысль: удастся ли Дарию повернуть свой необозримый строй и ввести в сражение бездействовавшие войска прежде, чем решится участь правого крыла. Приказы царя шли медленно из-за необычайной длины фронта. Не дожидаясь их, отдельные полки стали поступать по собственному усмотрению. Видя катящийся справа скифский вал, пафлагонская конница, сверкая медными пластинами, прикрывавшими грудь, голову и шею коней, сорвалась с места. За ней последовали ассирийцы, парфяне, потом в бой ввязались верблюды. Остальные, кто как мог, спешили к месту сечи.

Персы никогда не знали военного строя, их отряды были просто вооруженными толпами, но у каждой толпы были знамена и предводители, сплачивавшие бойцов во время сражения. Это позволяло хоть немного управлять битвой. Теперь всё смешалось. Валили густой ордой и, сбившись на небольшом пространстве, кричали и толкались, не будучи в состоянии развернуться. Слонов отвели в тыл, боясь, как бы они не потоптали собственное войско. Долгое время нельзя было понять смысла происходящего.

Хотя персы, не выдержав скифского натиска, отступали, но не могли убежать из-за давки и страшного скопления народа. Степнякам не прорубиться было сквозь их толщу. Тогда они отхлынули, как море от берега, и обнажили построившихся в тылу сарматов, одетых в кольчуги и в спущенные на лица железные шлемы с решётками.

Тем временем, с левого крыла шли на помощь персам густые ряды пешего войска, подгоняемого биченосцами. Дарий неистовствовал, требуя, чтобы оно шло быстрее, но ему уже трудно было управлять сражением; лучшие его полководцы погибли. Пали Мифробарзан, Абрак и Адромелах, растоптаны своими же конями Патиагиас и Артапат. Пехота была еще далеко, когда персы, едва успевшие перевести дух от скифского натиска, увидели надвигающуюся стену красных сарматских щитов. За сарматами шли тавры, тореты, гениохи, пешие меланхлены, андрофаги, аорсы и невры. Дарию не видно было сражения, хотя он стоял на высокой колеснице. Он различал только ряды охранявших его бессмертных, похожих на молящихся в огромном храме, глубина которого тонула в жертвенном дыму. Там, как заросли камыша, качались копья. Дарию виделась клубящаяся пылью дорога перед Вавилоном, пестрый базар, давка возле колодца в пустыне. Когда в бой вступили верблюды, это походило на замешательство у городских ворот, неспособных пропустить сразу огромного каравана. Центр битвы угадывался по самому черному клубу пыли. Там о чем-то настойчиво твердили глиняные барабаны, разрывались трубы и воплем ужаса заливались костяные рожки.

Победа не давалась персам. Ее, как каменный колосс, влекомый на постройку храма, не могли сдвинуть с места, несмотря на усилия многих тысяч рабов. Чутьем опытного полководца царь понял, что настал момент казнить несколько военачальников. Но пока он раздумывал, произошло что-то значительное — точно рухнул большой дом, покрыв всё кругом облаком пыли. Царь потребовал узнать, что случилось, но к нему уже бежал Фарнасп с рассеченным лицом.

— Спасайся, великий царь! Всё погибло!

Четыре телохранителя, по знаку царя, тотчас прокололи его копьями. Дарий велел высоко поднять себя, чтобы быть видным войску. Но войска бежали, опрокинутые и распыленные сарматским тараном.

Скифы приближались к месту пребывания царя. Путь им преградила цепь мардиев, моссинеков и фаманейцев, изрубленная в одно мгновение. Тогда открылось свободное пространство и скифы остановились в восхищении. Там, в разноцветных, богато расшитых одеждах, с золотыми обручами на головах и с золотыми яблоками на копьях стояли бессмертные. От них исходил нежный звон. То бряцали маленькие колокольчики, подвешенные к краям щитов. Варвары загляделись на красивое войско и боевой их пыл пропал. Они только постреляли в бессмертных из луков, не причинив им вреда. Тем временем подошла пехота левого крыла.

Но вспыхнувшая с новой силой битва продолжалась не долго. Персы вдруг начали бросать оружие и с искаженными от ужаса лицами бежали, куда попало. На них, зияя запекшимися впадинами глаз, неслась слепая рать Скунки. Равнина покрылась бегущими. Даже те, что не успели вступить в бой и находились далеко в стороне, побежали. Степняками овладела радость истребления. Они наступали плотной массой и прошло много времени, прежде чем смогли развернуться и взять врага в уничтожающий полукруг. Когда это произошло, персидские трупы стали громоздиться горами.

Тогда над долиной пронесся скребущий за душу крик, заглушивший шум битвы. Скифские кони взвились и шарахнулись назад. Шерсть на них поднялась дыбом. Их с трудом обуздали и заставили возобновить погоню. Но только успели настигнуть добычу, кони опять на всем скаку повернули обратно, заслышав ужасный крик.

Ревели ослы. Агелай собрал их вместе и велел нещадно бить палками. Об их рев, как о невидимые скалы, разбивались скифские волны. Тем временем персы достигли обоза и образовали защитный вал из повозок. Сюда, как овцы в загородку, сбегались обезумевшие войска. Натиск степняков прекратился.

 

V

Весь остаток дня и всю ночь в персидском стане копали землю и что-то сооружали. Скифы полагали, что воздвигается земляной вал и были очень веселы, предвкушая легкий конец войны — смерть врага от голода в собственном укреплении. Но когда они наутро саранчей двинулись на вражеский стан, перед ними возникли гигантские башни, насчитывавшие каждая добрую сотню шагов в поперечнике. Их остовы, сколоченные из ломаных копий, оглобель, обломков колесниц, перевитых возжами, обрывками ремней и тряпок, облеплены были землей, глиной, обложены дерном. Над ними кружились птицы, а на одной сидел коршун, пожирая черный кусок печени. Персы ушли и, казалось, унесли с собой убитых. Ни одного трупа, напоминающего о вчерашнем побоище.

Скифы кружились вокруг башен на расстоянии полета стрелы, боясь подойти ближе. Показался Никодем, встреченный громкими криками. Он сверкал копьем, латами, шлемом и взор его светился счастьем вчерашней победы. Многие видели, как он, в самый разгар преследования персов, сошел с коня и, встав на колени, воздел руки к небу. Знали также, что накануне битвы не спал всю ночь, склоненный перед маленькой белой статуей — единственной, оставшейся от всех его богатств. Варвары суеверно чтили его, видя в нем чудесного посланца и вестника побед. Но особенно полюбили за склонность к скифским обычаям. Он научился пить кобылье молоко, ездить по-скифски, припав к луке, даже есть вяленое конское мясо, размягченное под седлом во время езды. Он долго не мог привыкнуть к нему, выплевывая смрадные от пота и грязи куски, но преодолел и это.

Он смело устремился к одной из башен и вошел в тесное, едва заметное отверстие. Темный проход вывел на маленькую площадку в самой середине цирка. От нее горой поднимались трупы, громоздясь вровень с верхом стены. Никодем увидел себя на дне кратера, образованного из мертвых тел. Еще в бытность свою в Сузах видел такие башни молчания, куда персы сносили покойников. Их нельзя было предавать ни земле, ни воде, ни огню, ни воздуху, их пожирали голодные грифы. Никодем с содроганием вспомнил этих больших белоголовых птиц, сотнями сидевших по круглым стенам и умевших в несколько минут оставлять от покойника одни кости. Скифские вороны ограничивались тем, что выклевывали у мертвецов глаза.

В башне стоял запах тлена, туманивший мозг и сжимавший сердце.

Открыв скифам тайну башен, Никодем уговаривал Иданфирса как можно скорее покинуть их и начать преследование неприятеля, но степных воителей не легко было оторвать от диковинного зрелища, каждый хотел побывать внутри.

Полдня прошло, прежде чем двинулись вслед врагу.

Не успел Никодем добиться выступления последних остатков степняков, как пришло известие о новом препятствии. Наткнулись на большие клетки, расставленные в поле. Из них выходили громадные рыжие собаки с дремучими мордами, с гривами. Они зевали, щурились, лениво разбредались по полю. Скифы пришли в восторг, когда одна из них, самая большая, легши на землю, величественно подняла голову. Думая, что их снова загоняют в клетки, звери ворчливо, но покорно вернулись, легли и только, когда скифы подошли совсем близко, стремительно выскочили вон. За долгое странствие они привыкли к своим клеткам и теперь, оттесненные вражеским напором, почувствовали себя бездомными и гонимыми. Нагнув морды до земли, они потрясли степь рычанием.

Никодем помчался, что было силы, но приехав, застал страшную свалку. Навстречу бежали окровавленные, изуродованные люди, лошади с волочившимися по земле внутренностями. Над равниной стоял остервенелый вой. Когда улеглось смятение, открылись мертвые туши львов со множеством вонзившихся в них стрел и копий, а в пыли извивались и стонали скифы.

Только на другой день увидели персидскую громаду. Она оставляла широкий след из сломанных повозок, сдохших коней, мулов и сотен раненых. Персы шли со скоростью, поразившей Никодема и Иданфирса. Они отвезли далеко от дороги царскую трубу и оставили сверкать в степи. Иданфирс не в силах был удержать варваров, устремившихся на блестящий предмет, как бабочки на огонь. Он и сам был очарован чудесным сооружением, рассматривая каждый завиток, каждую выпуклость на трубе. Когда же научились в нее дуть и исторгать громоподобный рокочущий звук — варвары пришли в шумный восторг. Сам царь с наслаждением дул, повергая в смятение своих серых лошадок. Только когда Никодем упал перед ним на колени, умоляя начать преследование, Иданфирс опомнился.

Персов вел Агелай. Дарий, узнав, что его рать спасена от истребления хитроумной выдумкой грека, призвал его и велел всем исполнять его приказания. Горбун уничтожил прежде всего обоз. Медлительных волов зарезал на мясо, большую часть грузов роздал воинам, а из повозок оставил только самые быстроходные. В них запрягли коней.

Агелай знал, что царское войско не годится для битвы, но хотел сохранить за ним способность обороняться на ходу от наседавшего противника.

После случая со львами, скифы стали осторожнее в своих нападениях и в своей стремительности. Когда они снова настигли персов и учинили жестокий нажим, Агелай выпустил слонов, вида которых не выносили степные лошади. В другой раз отпугнул ослиным ревом. В то же время он со страшной скоростью гнал свое войско, не считаясь с потерями. Больные бросались без сожаления, грузы и отбившиеся животные оставлялись в добычу скифам. От его рати, как от камня, пущенного с вершины горы, отлетали осколки, он крошился, но скорость его возрастала с каждым днем. Искусно лавируя и пользуясь всеми средствами, Агелай постоянно держал скифов позади себя, не давая зайти спереди и отрезать путь.

Никодем начал опасаться за успех преследования. Он часто мрачнел при мысли, что враг уйдет от заслуженной кары. Самым сильным препятствием к уничтожению персидского войска были слоны. Против этих движущихся храмин скифы ничего не могли поделать и каждый раз отступали, давая время персам уйти. Их кони боялись одного только трубного звука слонов, похожего на дребезжание костяного рога. Иданфирс пробовал, по совету Никодема, выставлять против слонов пеших копейщиков и медленным отступлением заманивать чудовищ к заранее приготовленным и укрытым ямам. Но Агелай каждый раз проникал в их замыслы и умел во время уклониться от западни. Тогда Никодем вспомнил про Сиберу.

 

VI

Была глухая ночь, когда слоны, прикованные каждый за правую переднюю и левую заднюю ногу к толстым железным крюкам, вбитым в землю, спокойно поводили огромными ушами, улавливавшими тончайшие звуки на несколько фарсангов в окружности. Тьма этой ночи напоминала им лесистую родину. Тот же влажный воздух, ласкавший полости хоботов, те же вздохи и шорохи, доносившиеся издалека.

Тонкий, как писк комара, звук: Тут! Тут! — прорезал темноту.

Звери встрепенулись. Уши задвигались, как паруса.

Далеко в степи трубил призывно и сладко неведомый слон.

Звук повторился. Чудовища стали с шумом втягивать и выпускать воздух. Цепи на ногах беспокойно зазвенели. Спавшие мертвым сном водители не слышали, как тяжелые крюки один за другим вырывались из земли.

Тут! Тут!

Слоны ответили дружным хором. Они с громом устремились в степь, давя по дороге спящих персов. Волочившееся по земле железо сбивало ноги до крови, но звери ничего не замечали, упоенные призывом, доносившимся с полей.

Когда прибыл Агелай, он услышал удаляющийся топот и ликующие трубные звуки. Уходила последняя надежда персов.

Утром хлынули скифы и, хотя горбун по обыкновению обманул их, подняв свое войско задолго до их появления, тем не менее персы потеряли в этот день больше, чем в битве у роковых холмов. Многие из них сами избрали жребий. Когда их разбудили чуть свет, они скрипели зубами, проклинали ненавистного грека и, завернувшись в плащи, снова ложились, невзирая на брань и побои. Они блаженно проспали до солнца, когда были разбужены криками врага, приближавшегося необозримым полукругом. Всё усталое и медлительное было уничтожено в этот день. Кто отставал от войска или оказывался в стороне — становился добычей скифской ярости. Агелай почти не сопротивлялся. Его искусство сводилось к отбору и пожертвованию, в своем войске, самого худшего. Он отводил опасность тем, что выбрасывал на съедение степнякам то одну, то другую кучу измотанных людей. И он выиграл. Скифы утомились избиением раньше, чем у него иссякли запасы бесполезных оборванцев. Натиск прекратился задолго до захода солнца и несколько часов персы шли в полном спокойствии.

 

VII

На привалах грек запрещал зажигать огни, но в эту ночь велел разложить множество костров, охватив ими громадное пространство. Потом облекся в чистую одежду, надел петлю на шею и, придя к царю, простерся в прахе.

Дарий понял.

После длительного молчания он спросил:

— Когда?

— Сегодня, — простонал грек.

Позвали военачальников и сказали, что надо делать.

Пока пешее войско разводило костры и укладывалось спать, коней, верблюдов, мулов выводили на окраину лагеря. Туда же отправили бессмертных. В полночь Дарий бросил свое войско и бежал с тем количеством людей, которое можно было посадить на коней и верблюдов.

Скифы привыкли видеть по утрам опустевшие персидские стоянки и следы поспешного бегства. Но на этот раз, за стелющимся дымом, встал, как видение, причудливый город палаток — тряпичный Вавилон, сверкавший золотом и материями. По мере их приближения, точно корабль из моря, вырастала и проясняла свои очертания Ападана — царский шатер, горевший на солнце драгоценной чешуей. Слышались плач и вопли. Пестрое скопище народа стояло на коленях, с мольбой простирая руки навстречу скифам.

Никодем, предвидевший в это утро последний уничтожающий штурм, был в недоумении и растерянно смотрел, как скифы муравьями рассыпались по лагерю.

Воинов Дария ободрали догола. Серьги из ушей выдирались с мясом, а блестящие браслеты, если их трудно было снять, отрубались вместе с руками. С особенной жадностью набросились на оружие, вступая из-за него в драку друг с другом. Мечи часто пробовали на пленниках, срубая с деловым видом их длинноволосые головы. Из палаток вытаскивали всё, вплоть до мелкого скарба, а потом раздирали в лоскутья и самые палатки. Слух о сушеных плодах и финиках вызвал волнение. Каждый хотел получить хоть кусочек чудесного лакомства и те, которым ничего не досталось, были в отчаянии.

Настоящая давка стояла возле шатров вельмож. Они казались приготовленными к принятию гостей. Мягкие тахты, опахала из павлиньих перьев с золотыми ручками, амфоры с вином, дорогие чаши, яства, разложенные на серебряных блюдах. Но всех превосходил роскошью царский шатер. Он держался на столбах из черного дерева, украшенных слоновой костью, с широкими подножиями, отлитыми из серебра. Из серебра же были крючки, державшие шесты, обложенные золотом, на которых висели завесы и покрывала из виссона, богато украшенные шитьем. На это покрытие возлагалось другое, сшитое из мягких овечьих шкур. Самое верхнее, наружное, состояло из плотной, темно красной ткани, расшитой зверями и крылатыми чудовищами. Ее, как сетью, оплетали золотые шнуры с пышными кистями.

В шатре на золоченых кольцах и жердочках красовались одежды, прыгали обезьяны, кричали павлины и попугаи. Снедь и вина сверкали в сосудах, которых не бывает и на пиру богов. У черных столбов, прикованные, стояли обнаженные наложницы Дария. Одну из них варвар тихонько кольнул мечом в грудь. До каждого предмета скифы дотрагивались робко, со страхом. Но осмотрев всё, — побывав в самых сокровенных уголках Ападаны, они сделались смелее, стали сдирать ткани, подушки, тигровые шкуры и расстилать по полу. Яства со столов сняли, а самые столы выбросили вон. Потом, рассевшись в порядке старшинства и доблести, открыли долгое пиршество.

— Подложи скорей огонь под шатер, сожги этот обман! — умолял Никодем. — Неужели ты не видишь лукавства? Враг бросил эти погремушки, чтобы ты, как ребенок, увлекся и забыл о преследовании.

Иданфирс знал, что эллин говорит правду, но знал также скифов и не решался нарушить их торжество. Уже раздались песни, грохот барабанов и свирели. Стреляли в попугаев и обезьян, потом мишенью стали служить голые рабыни и пленники. Пленников приводили толпами, бросали в них копья. Уцелевшим скручивали руки назад, надевали веревки на шею и длинными вереницами отправляли в глубь степей. Оттуда надвигались кибитки, стада, женщины, старики, дети. Они потрясали кулаками, осыпали персов камнями и бранью.

 

VIII

Оврагами, звериными тропами, пугливо озираясь по сторонам, бежал повелитель мира. Каждая река, через которую переправлялся, брала с него тяжелую дань людьми и конями. Кони от непрерывной езды худели и падали. Вместе с конем обрекался всадник. Даже более выносливые верблюды изнемогали. Их гнали без отдыха, без кормежки. Горбы, вначале упругие и крепкие, стали быстро увядать, повисли тряпками. Худые, как ощипанные птицы, они вызывали содрогание страшными ранами, открывшимися на хребтах. Во время коротких остановок вороны разсклевывали раны до костей, и когда верблюд поворачивал шею, норовили выклевать ему глаза.

Волки, лисицы, степные орлы бежали следом за Дарием, холодный ветер рвал его царскую одежду, а он мчался, поглощенный мыслью — достигнуть Истра прежде, чем покажутся скифы.