Поговорим о третьем поучении аввы Дорофея, которое называется «Поучение о страхе Божием». Мы уже рассуждали о том, что такое свобода. Теперь, беседуя о страхе Божием, попытаемся для начала разобраться, что такое страх сам по себе, потому что страх Божий – категория для мира сего совершенно непонятная.

В Соборном послании святого апостола и евангелиста Иоанна Богослова написано, и авва Дорофей цитирует эти строки: В любви нет страха, но совершенная любовь изгоняет страх, потому что в страхе есть мучение. Боящийся несовершен в любви (1 Ин. 4: 18). Это – великие слова, и тем не менее мы говорим о страхе Божием как об одном из основных понятий духовной жизни, благочестия и аскетики. Как же сосуществуют, с одной стороны, страх Божий, а с другой – Божия любовь, изгоняющая всякий страх? Насколько страх в принципе сопоставим с любовью, верой и надеждой и что делает страх с человеком?

Прежде всего, зададимся вопросом: а чего человек боится больше всего? Смерти, конечно, и даже тот, кого сама по себе смерть вроде бы даже и не страшит, боится тяжкой болезни, инвалидности, физической беспомощности, неопределенности, потери близких, одиночества, нарушения душевной стабильности, резкого изменения житейских обстоятельств.

Для начала сформируем первую группу страхов, относящихся к тому, что принято называть «страхом смерти». Действительно, когда человек боится боли, страданий, темноты или высоты, эти фобии часто связаны именно со страхом перед смертью, потому что, если бы его не было, если бы смерть не стояла перед человеком, рядом с ним, он не отгонял бы мысли о ней в дальние закоулки сознания, не боялся бы, например, темноты. Ведь темнота – это неизвестность того, что может произойти в любую минуту, что может угрожать жизни.

Разумеется, темноты боятся далеко не все, но при этом все-таки стараются не ходить ночами по неосвещенным улицам. Крови тоже многие боятся, даже одного ее вида. И эта боязнь также обусловлена страхом смерти.

Есть и другая группа боязней. Например, человек переживает из-за того, как на него посмотрят в коллективе, он опасается чужого мнения, боится быть осмеянным. Он не уверен в себе, не уверен в своих силах, и причина этому – страх перед чужим мнением. Это же чувство порождает и страх одиночества, и депрессивные состояния, которые периодически посещают почти каждого.

Существует и такой страх, когда человек боится не за себя, а за своих близких, боится потерять их, боится огорчить их и доставить им боль. Мы опасаемся обидеть ближнего, дорожим его любовью и доверием, потому что боимся лишиться радости общения.

Все эти состояния мы определяем словом «страх». На самом деле страх изначально является греховным состоянием души человека, потому что ограничивает его свободу, угнетает и делает агрессивным. Страх заставляет человека ненавидеть других людей, убивает в нем самые возвышенные чувства и уродует его жизнь.

С другой стороны, мы можем поставить вопрос и по-иному: а есть ли какая-нибудь польза от страха? Без сомнения, страх смерти – это страх предупреждающий: не суй пальцы в розетку – убьет! Это – естественный страх, присущий каждому человеку. Лишь бы он не переходил в трусость, внедряясь в нашу природу, поражая и подавляя ее.

При этом боль и страдания могут быть преодолены тоже страхом, но страхом благородным, страхом за других, страхом не за себя.

Как-то довелось мне освящать дом человека, в одиночку воспитывающего сына. Человек не церковный, можно сказать стихийно верующий, он через знакомых попросил меня совершить требу, и я отправился к нему за город. Когда мы с ним пили чай, он принялся рассказывать о своем ребенке, которого очень любит. Парню уже четырнадцать лет; отец им гордится и радуется, что сын не лоботрясничает, а поступил в хороший колледж.

Потом рассказал, как однажды они вместе пошли на конюшню, расположенную неподалеку от дома, поскольку любили вместе кататься на лошадях. Оказалось, что конюхи, уходя домой, забыли посадить на цепь кавказскую овчарку. Подросток шел впереди, и сторожевой пес, едва увидев его, без лая, а просто оскалившись и злобно зарычав, сразу же бросился к нему. Можете представить себе, что такое бросок кавказской овчарки?!

Отец продолжал: «Когда я увидел, что злобный зверь стремительно летит на сына, я так испугался, что сам с диким криком бросился псу навстречу. Собака опешила; она как вкопанная застыла на месте, а потом, поджав хвост, поплелась в свою конуру».

Вот наглядный пример того, как страх за близкого и любимого человека способен победить и начисто пересилить страх перед болью, страданием и даже собственной гибелью. Человек ведь и не думал о том, что ему надо побеждать страх, просто в решающий момент он оказался способным забыть о себе и в результате одержал победу.

Боязнь чужого мнения – это уже страх греховный, свидетельствующий об уязвленной гордыне. К величайшему сожалению и стыду, этот страх тоже присущ всем нам. Он порождает человекоугодие, лицемерие, самооправдание и постоянную ложь. Страх перед чужим мнением лишает человека Божиих даров, и избавление от него и является одной из наших первоочередных задач.

Когда мы начинаем бояться чужого мнения (не прислушиваться к нему, а именно бояться)? Только в одном случае: если постоянно думаем о том, какие мы хорошие, или какие мы несчастные, или какие мы талантливые, или насколько несправедливо мы обижены. Опасение потерять определенный социальный статус может сделать человека лживым, подлым, угодливым.

В обществе такой человек все время старается кем-то казаться: лестно в глазах окружающих выглядеть умным, талантливым, смелым, удачливым (у подростков – «крутым»)! Ну а каким образом человеку, который хочет показаться умным, доказать это другим? Все очень просто – следует высмеять по-настоящему мудрого. Для того чтобы показаться высоким, нужно лишь унизить стоящего рядом. Так проявляет себя наша боязнь чужого мнения, наша зависимость от него.

Вспоминается прекрасная сказка «Волшебник Изумрудного города». Там Страшила хотел казаться умнее, Лев – отважнее, Железный Дровосек – сердечнее. До чего же мы бываем похожи на них в своих устремлениях!

Должен ли человек умный ежечасно доказывать, что он умен? Разумеется, нет! Стоит ли человеку красивому всячески подчеркивать свою привлекательность? Тоже нет! Должен ли человек одаренный твердить всем, насколько он талантлив? Зачем, ведь истинный талант и так очевиден! Если мы постоянно демонстрируем окружающим наличие у себя каких-то невероятных достоинств, значит, сами мы в них не уверены. Следует осознать: если мы стараемся выглядеть в людских глазах кем-то, значит, мы вовсе не таковы. Может быть, лучше найти в себе силы для того, чтобы быть, а не казаться? Стремиться к совершенству, безусловно, нужно, но казаться совершенным – нет! Между прочим, боязнь уронить себя в чужом мнении мешает нам исповедоваться.

Человек должен приложить немало сил для того, чтобы быть, а не казаться. Ему придется постоянно одергивать себя; не вживаться в чужие роли, а сторониться их, не умничать, не стремиться быть не в меру обаятельным или до приторности красивым, – ведь каждый давно уже подобрал себе ту или иную маску, до мелочей отработав рисунок своей игры. Для того чтобы вернуться к себе истинному, нужно набраться мужества и помнить: самое главное для человека – быть самим собой!

Правда, при этом возникает вопрос: а что, если вернувшись к себе, мы не найдем в собственной душе ничего хорошего? Вопрос, безусловно, закономерный, и мы попытаемся ответить на него, когда речь пойдет о смиренномудрии, пока же еще немного поразмышляем о мужестве.

Преподобный Антоний Великий утверждает: «Слезы рождают страх, а страх рождает мужество». На первый взгляд странная, но на самом деле очень глубокая мысль. Я уже привел пример того, как страх породил мужество. А можете ли вы себе представить целомудрие без мужества, честность без мужества или верность без мужества? Это – целомудрие, верность и честность до поры до времени, потому что если добродетель не подкреплена мужеством, то и говорить не о чем…

Основа добродетели – это страх Божий, тот самый страх, который заставляет человека забыть о себе и делает его самим собой. Страх Божий в своем наивысшем проявлении является самой любовью Господней, потому что только любовь помогает человеку преодолеть страх перед обстоятельствами, страх перед другими людьми и даже страх перед смертью. Тот, кто эти страхи из себя не изгнал, будет несовершенен в любви, несовершенен в добродетели.

Авва Дорофей пишет: «Есть два страха: один первоначальный, а другой совершенный и <…> один свойствен <…> начинающим быть благочестивыми, другой же есть [страх] святых совершенных, достигших в меру совершенной любви. <…> Однако невозможно достигнуть совершенного страха иначе, как только первоначальным страхом. Ибо трояким образом, как говорит Василий Великий, можем мы угодить Богу: или благоугождаем Ему, боясь муки, и тогда находимся в состоянии раба; или, ища награды, исполняем повеления Божии ради собственной пользы, и посему уподобляемся наемникам; или делаем добро ради самого добра, и тогда мы находимся в состоянии сына».

Мы же страшимся быть наказанными за грехи сейчас, в этом мире. Порой думаем: вот я сейчас согрешу – и со мной или с моими близкими произойдет что-нибудь дурное, Бог накажет! Но это еще – даже не страх раба: раб Господень боится мук вечных.

Задумаемся о страхе перед вечными муками, потому что состояние, в котором мы в большинстве своем пребываем, не позволяет нам называть себя сынами Божиими, хотя Господь нас и считает Своими детьми.

Для того чтобы возник новоначальный страх, человек должен воспитать в себе мужество и научиться принимать в земной жизни наказания и скорби со смирением и благодарностью. Слово «наказание» по-церковнославянски означает «научение». Это – наука любви, которой нас учит Бог. Господь говорит: Кого Я люблю, тех обличаю и наказываю (Откр. 3:19).

Человеческое мужество заключается именно в том, чтобы принять от Бога испытания и не бояться их, потому что если Господь каким-то образом открывает Себя для нас, проявляет Себя в нашей жизни – это значит, Он возвращает нас на верный путь, ведет ко спасению. Постепенно нам открывается горькая истина: вместо Христа мы в вечной жизни можем встретиться со всеми ужасными грехами, нами содеянными, а Спасителя с нами не будет! И вот это уже по-настоящему страшно! Но страх этот приходит к человеку лишь после того, как он по-настоящему осознает, что Господь благ, а вечная жизнь – реальность, доступная каждому.

Здесь стоит поразмышлять о том, что такое рай и что такое ад. Господь говорит нам: Царствие Божие внутрь вас есть (Лк. 17: 21), а раз так, то нетрудно догадаться, что и преисподняя вполне может оказаться на глубине наших душ. К великому сожалению, мы с вами куда чаще сталкиваемся с силами зла, чем приобщаемся Царствию Небесному, и, что еще хуже, это становится для нас привычным и перестает ужасать – вот насколько может окаменеть человеческое сердце!

Прихожане часто спрашивают: «Как можно отмолить умершего человека? Возможно ли уже за гробом благотворно воздействовать на его душу?» Но раз Церковь молится за усопших – значит, у нее есть такая возможность! До тех пор, пока не совершилось второе пришествие и не состоялся Страшный суд, человек еще может измениться, его воля еще способна определиться каким-то образом. Впрочем, человек волен отвергать молитвы даже в аду…

Страх наемника – лишь вторая степень обретения страха Божия, но и до нее еще надо дорасти.

Авва Дорофей объясняет, что наемником называют человека, который уже не боится вечных мук, но знает, что за добродетели Господь награждает нас блаженством и благодатью, и трудится для Бога ради награды духовной, ради Царствия Небесного.

Третья степень страха Божия – это состояние сыновства, при котором человек трудится для Бога не из-за страха перед муками и не ради награды, а только из-за одной сыновней любви. Святитель Димитрий Ростовский [6] так сказал об этом в своей молитве: «Господи, если за все мои бесчисленные согрешения Ты пошлешь меня в ад, то и там я не перестану любить Тебя».

Схожие настроения мы встречаем и у Мейстера Экхарта [7] , с трудами которого полезно ознакомиться всем: «Один великий проповедник рассказал <…> следующую историю: был однажды человек (о нем можно прочесть в писаниях святых), целых восемь лет просивший у Бога послать ему человека, который мог бы указать ему путь к правде. Однажды, когда его охватило особенно сильное желание найти такого человека, был ему голос от Бога, который сказал: «Ступай к церкви, там найдешь человека, который укажет тебе путь к правде». Ион пошел; и увидал бедного человека с ногами, израненными и покрытыми грязью, вся одежда его не стоила трех грошей.

Он поклонился ему и сказал: «Да пошлет тебе Бог доброе утро», а тот возразил: «У меня никогда не было худого утра!» Он сказал: «Да пошлет тебе Бог счастья! Почему ты так отвечаешь мне?» Тот возразил: «Никогда не было у меня несчастья». И опять он сказал: «Ради блаженства твоего скажи, почему ты мне так отвечаешь?» Тот возразил: «Я никогда не был не блаженным». Тогда он сказал: «Да пошлет тебе Бог спасенье! Разъясни мне свои слова, потому что я не могу этого понять».

Тот молвил: «Хорошо. Ты мне сказал: да пошлет мне Бог доброе утро, а я возразил: у меня никогда не было плохого утра. Случится мне голодать, я хвалю Бога; терплю ли скорбь или позор, я хвалю Бога, и потому у меня никогда не было плохого утра. Когда ты сказал: да пошлет мне Бог счастья, я возразил, что у меня никогда не было несчастья. Ибо, что бы ни послал или ни назначил мне Бог, будь то радость или страдание, кислое или сладкое, я все принимал от Бога как наилучшее, – поэтому никогда не было у меня несчастья. Ты сказал: ради блаженства моего, тогда я заметил: я никогда не был не блаженным, потому что всецело отдал свою волю воле Божией. Чего хочет Бог, того хочу и я, потому никогда я не был не блаженным, ибо только и хотел одного – Божией воли».

«Ну, милый человек, а если б Бог захотел бросить тебя в ад, что бы ты тогда сказал?» Тот отвечал: «Меня! бросить в ад? Посмотрел бы я, как бы Он это сделал! Но даже и тогда, даже если б Он и бросил меня в ад, у меня нашлись бы две руки, которыми я бы ухватился за Него. Одна – это истинное смирение, и им я обвился бы вокруг Него; моя другая рука – любовь, и ею я обхватил бы Его».

Потом он сказал еще: «Я хочу лучше быть в аду с Богом, чем в Царствии Небесном без Него».

Блаженный Августин [8] советовал: «Люби Бога и делай что хочешь». Это – абсолютная, полная свобода, достигнув которой человек нисколько не боится ада, но служит Господу из одной сыновней любви. В этом и состоит истинная цель христианской жизни. Каждому из нас Господь даровал возможность называть Его Отцом, и поэтому если мы не ставим перед собой столь высокой цели, то я даже не представляю, каким образом мы можем спастись.

Страх наемника – это переживания человека, испытавшего на себе глубочайшее духовное воздействие благодати Божией, хотя это – все еще первоначальный страх. Вспомните притчу о блудном сыне: он возвращается домой и в раскаянии говорит отцу: Отче! я согрешил против неба и пред тобою и уже недостоин называться сыном твоим (Лк. 15: 21) и уже собирался проситься в число наемников, которые избыточествуют хлебом (Лк. 15: 17), но отец не дал ему завершить эту фразу. Он говорит своим рабам: Принесите лучшую одежду и оденьте его, и дайте перстень на руку его и обувь на ноги; и приведите откормленного теленка, и заколите; станем есть и веселиться! Ибо этот сын мой был мертв и ожил, пропадал и нашелся (Лк. 15: 22–24). Отец предпочитает вернуть пусть и недостойного сына, нежели приобрести даже добросовестного наемника.

В значительной степени страх зависит от характера человека, но следует помнить, что характер может породить и бесстрашие. А мужество и бесстрашие – суть вещи совершенно разные; часто бесстрашие является лишь следствием страха перед чужим мнением, потому что бесстрашный человек вынужден постоянно доказывать окружающим свое бесстрашие. Если ударят его по одной щеке, другую он ни за что не подставит: только мужественный человек способен на такой поступок.

Мужество воспитывается в семье и в Церкви. Совесть – основа для ее воспитания; в совести кроются начатки мужества. Они заложены в словах: Верный в малом и во многом верен, а неверный в малом неверен и во многом (Лк. 16: 10). Мужество начинается с «верности в малом» и продолжается как действие совести в человеке. Позже оно проявляется как смирение, потому что между мужеством и смирением в какой-то момент можно поставить знак равенства: мужество становится смирением, а смирение – мужеством не бояться признаться себе, кто ты такой на самом деле, увидеть себя в истинном свете. Это связано с покаянием, с преодолением себя, с духовной борьбой. Каждому из нас Господь предоставляет возможность проявить мужество, исходя из наших сил, в том числе дает нам и видение наших грехов.

Часто, готовясь к Святому Причастию, мы перечисляем огромное количество разных грехов и записываем на бумажке все то, о чем идет речь в книжках, посвященных исповеди, так сказать, на всякий случай: дескать, во всем грешен, а значит, мог совершить и то и се, и пятое и десятое… А стоит ли так исповедоваться, стоит ли приучать себя к такому подходу к исповеди? Мы боимся, что если не обо всех грехах напишем, то Господь не все их нам и простит, а если не простит, то как же мы будем причащаться – то, с грехами?

Такие представления о покаянии кажутся мне совершенно неверными. Трудно предположить, что человек может исповедаться настолько полно, чтобы стать по-настоящему достойным Причастия. Нет такой возможности: Господь по Своему милосердию открывает нам наши грехи не одномоментно, потому что если бы Он сразу показал нам все наше недостоинство, показал, какие мы есть на самом деле, мы бы просто умерли от отчаяния, мы не справились бы с этим, у нас не хватило бы мужества продолжать жить. Поэтому Господь открывает нам наши грехи по мере нашей решимости бороться с ними, по мере нашей возможности эти грехи победить. Огромное количество наших грехов мы пока и осмыслить не можем; Господь по милосердию Своему пока с нас за них не взыскивает, даруя нам путь жизни для того, чтобы мы постепенно очищались. Лишь по мере нашего духовного возрастания, по мере укрепления нашего духовного мужества Господь открывает нам бездну нашей греховности. Потому-то все святые и считали себя величайшими грешниками: у них было великое мужество видеть себя по-настоящему.

Порой духовнику открывается в человеческой душе нечто такое, чего прихожанин пока еще не в силах в себе увидеть, хотя уже и может с этим справиться. В этом и состоит смысл духовного руководства: священник помогает своим духовным чадам в их борьбе с грехами.

Мне часто задают вопросы, касающиеся публичной исповеди. Дело в том, что сама практика этого таинства складывалась в течение многих веков, претерпев значительную эволюцию. Первоначально покаяние не было исповедью, а представляло собой публичное объявление грехов. Иудеи приходили к Иоанну Крестителю, объявляли ему свои грехи, и он их крестил в знак того, что грехи им отпускаются. Первые христиане открывали грехи перед апостолами.

В ранней Церкви люди не исповедовались перед Причастием, потому что, стяжав дух сокрушения, исповедовали свои грехи непосредственно Господу. Но если христианину случалось впасть в смертный грех, например предаться блуду или отречься от Христа, его отлучали от Церкви. Общины в те времена были немноголюдными, о проступке становилось известно всем, и человек открывал свои грехи епископу и всей общине. Епископ налагал епитимью, и согрешивший проходил покаяние.

Покаяние осуществлялось так: в первое время кающийся должен был стоять снаружи, у входа в храм, и просить у всех прощения; потом мог сделаться «припадающим» – стоя на коленях, совершать земные поклоны; позже впускался в храм в качестве оглашенного, то есть присутствовал на литургии до слов: «Изыдите, оглашенные!»; потом мог участвовать в литургии, но не принимал Причастия до тех пор, пока его покаяние не принималось.

Когда в III веке зарождалось монашество и появились великие старцы, вошло в правило открытие монахами помыслов своему старцу. Это открытие помыслов и стало носить характер исповеди. Тогда и миряне начали приходить в монастыри и открывать старцам свой внутренний мир, а старцы духовно руководили ими. Принимавшие такие исповеди люди, как правило, не обладали священническим саном, потому что подвизавшиеся в монастырях обычно не принимали священства. Многие монахи-священники скрывали свой сан и отказывались служить литургию по глубочайшему смирению. Впоследствии сложилась практика назначения епископами специальных священников, наделенных правом принимать исповедь, существующая и по сей день.