Как сильно раскалывается голова! Такой боли я еще никогда не ощущал, даже после того злополучного ранения в 1997 году на таджикско-афганской границе, которая поставила крест на моей юношеской мечте сделать военную карьеру в десантуре. В результате мне пришлось поступить в медицинский и после влачить полунищую жизнь средненького хирурга.

Да, что ж это такое? Новая волна головной боли накатилась на меня, чуть не лишив сознания. Я, не выдержав, застонал.

— Вождь!!! Ты очнулся?! О-о-о, Тенгри и святые духи предков услышали мои молитвы!

Невероятная странность обращения заставила вынырнуть меня обратно из потери сознания.

Не, ну ладно «вождь», кто-то из моих горе-собутыльников мог и по пьяни «кстати может поэтому у меня и голова болит» поиздеваться надо мной, назвав «вождь». Но воззвание к Тенгри?!

Конечно, я читал о культе моих далеких предков, вере в Великое Синее Небо — Отца всех кочевников Тенгри и Богиню-Матерь Умай. Но, вероятнее всего, среди моего окружения можно было бы услышать «Слава Аллаху» или «Слава Богу».

— Вождь!

Меня начали трясти за плечи так, что я снова застонал от накатившейся боли.

— Прости, вождь! Отец ранен, он умирает. Твоя мать погибла. ханьцы изрубили ее. Внешняя стена пала, она горит. Теперь ты нас должен вести в бой.

Какой отец, какая мать? Они двадцать лет как ушли в мир иной. Тут я почувствовал едкий дым. Мысль о пожаре заставила меня открыть глаза и вскочить.

Увиденное ошарашило меня. Конечно же, горит! Все вокруг горело! Действительно, и стена горела! Какие-то люди с длинными палками (да это копья!), луками и накинутыми за спину колчанами стрел, бежали от нее в мою сторону. Вернее, под меня. Я стоял в башне над аркой ворот. Слева и справа от башни были распложены крепостные стены.

За убегающими людьми, в обвалившийся пролом стены, ворвалась огромная толпа, размахивая копьями и мечами, протыкая и рубя не успевших убежать. Нет, они и не собирались убегать. Они пытались задержать волну нападающих. Но их просто смели в десятки раз превосходящие числом бойцы и затем бросились за остальными в мою сторону.

Но тут, большой отряд, вышедший из-за ворот, быстро и без суеты построился в несколько шеренг, бросив навстречу противнику короткие копья и сомкнув щиты, встретил толпу атакующих.

«Да это же легионеры!!!» — мысль как-то сама собой пронеслась в моей голове.

Толпа обрушилась на стену сомкнутых щитов и отшатнулась, оставив лежать перед легионерами десятки тел, большинство из которых кричало от боли и пыталось отползти подальше.

Но строй легионеров под рев сотен глоток «Барра» двинулся по телам вопящих раненных к толпе, не спеша рубя их своими короткими мечами. В это же время со стен в сторону ворвавшихся воинов полетели стрелы, которые попадая, создавали широкие прорехи среди атакующих.

Толпа не выдержала и побежала назад к пролому стены. Легионеры по команде офицера в шлеме, покрытом красным гребнем, враз остановились, мгновенно перестроились в колонну и вошли обратно в ворота, которые за ними тут же закрылись.

Сказать, что я был просто ошеломлен, — это ничего не сказать. Десятки, а может и сотни мыслей о вариантах происходящего молниеносно прилетали и также молниеносно разбивались о невероятную действительность. Так, я предположил, что являюсь участником какого-то уж очень реального реалити-шоу. Но сотни изрубленных и горящих трупов, крики все еще молящих о помощи раненых, которым никто не спешил оказывать помощь, уж как-то вообще ничего не объясняли. Предположение о том, что я псих и у меня глюки… Может я переиграл и шизанулся в своих компьютерных стратегиях?

Я сел, обхватив голову руками, которые сразу стали липкими. Посмотрел на них — они были в полузасохшей крови. Может я сплю, и мне просто надо ущипнуть себя или надавать самому себе пощечин? Но мне и без этого было плохо.

Стал вспоминать, кто я вообще, надеясь, что это как-то объяснит все. Мне сорок два года, родился 19 мая 1976 года в Алматы, зовут меня Жангир. Через год после школы служил в разведывательной роте десантно-штурмовой бригады. Живу один в старенькой двушке хрущевской постройки, оставшейся мне от родителей. Сейчас я врач-хирург, специализирующийся в основном на аппендицитах и обрезаниях, так как большего мне не доверяют. Вот и все, вспомнить-то больше нечего. Почему-то вспомнил, что ставка у меня за «піштірген» — тридцать баксов.

Хотя все это не то, надо вспомнить, что было у меня последним. Так, был я в Таразе, поехал туда к служаку на свадьбу его сына. На гулянке возле реки Талас видел мавзолей святого. Там у подножья скалы была пещера, куда я и заглянул. После? А после ничего, не помню. Служак тогда еще говорил, что это место сакральное и является средоточием мощного энергетического поля.

— Коке, тебя отец зовет, — отвлек меня от моих мыслей чей-то детский голос.

Передо мной стоял пацан лет восьми-девяти, одетый в куртку и штаны из толстой кожи. На куртке были нашиты железные пластины. Несмотря на свой малый возраст, у него на широком поясе, который был украшен изображениями оленей, барсов и еще каких-то животных, сделанных из желтого металла, висел длиннющий нож, ну, или короткий меч, это как посмотреть, за спиной в колчане помещались лук и с десяток стрел.

— Коке, тебя отец зовет, — повторил он и потянул за рукав.

— Богра, прошу тебя, пойдем, — сказал человек, которого я уже слышал. Я посмотрел на него… Да-а-а уж, впечатлил. В армии у меня был «дед», один вид которого всех ужасал и погоняло у него было соответствующее «Ужас». Но по сравнению с этим, тот был просто миленьким, мохнатым щеночком. Огромный, под два метра ростом, с широченными плечами, которые казались еще больше из-за одетых на нем кожаных доспехов. В руке он держал огромный палаш с изгибом. Лицо у него было светлое, но покрытое несколькими резаными шрамами и большим ожогом на левой стороне. Верхняя губа, опять-таки из-за ожога, была вздернута вверх, оголяя клык и четыре белых крепких зуба. Глаза у него были большие и голубые, хотя в контрасте это делало его еще ужаснее. На голову надета кожаная остроконечная шапка с нашитыми на нее железными бляхами, которая едва прикрывала его высокий лоб. Из-под шлема торчала густая копна рыжих волос.

— Пойдем, — и он осторожно помог мне встать, развернулся и широкими шагами стал спускаться по кирпичной лестнице, ведущей с башни. За ним побежал пацан.

Слегка пошатываясь, я побрел за ними, думая, что может там чего узнаю. Когда спустился, они уже сидели на лошадях. Подойдя к свободной, легко вскочил в седло, практически не помогая себе руками. Мы, проехав метров тридцать, приблизились к примыкающей к стене башне, построенной из крупных каменных блоков. Я легко сошел с коня. Оба моих спутника уже стояли на ногах и озадаченно, с некоторым беспокойством, поглядывали на меня. Подумалось зачем ехать такое короткое расстояние, когда можно спокойно его пройти. Но тут пришла еще одна мысль: я живую лошадь-то видел пару раз, не говоря уж о том, что никогда не ездил верхом. А всадник я, кажется, теперь прекрасный, судя по тому, как взлетел в седло ну и как потом спустился. Да и поводья, вроде как, не держал, пока ехал.

Я оглянулся и увидел большую площадь, тянувшуюся слева от ворот, в надвратной башне которого я только, что находился, метров на триста-четыреста в глубь до большого, пятнадцати метровой высоты здания с небольшими, вертикально-прямоугольными оконцами. Вершину здания вместо привычной мне крыши покрывали боевые зубцы, на подобии тех, которые были на крепостных стенах. «Центральная цитадель», — машинально прикинул я.

На площади находилось огромное количество палаток и вооруженных людей, многие из которых смотрели на меня. Вдоль стен, через каждые пять метров, стояли большие казаны, в которых, что-то варилось.

— Коке, — меня снова настойчиво потянул за рукав пацан. Я молча вошел за ним в проход башни, затем, поднявшись по узкой лестнице, оказался в темном помещении, где на полу, покрытом в несколько слоев кошмой, лежал мужчина в чешуйчатых доспехах. На груди, на массивной цепи находилась большая подвеска в виде головы волка. На его лице, где должен быть нос, зияла дыра, соединяясь со ртом, откуда при каждом выдохе пузырилась кровь. Рядом сидела пожилая женщина, которая вытирала небольшими кусками материи кровь с лица раненного.

«Что же они его сюда притащили? Где врачи? Он же умрет с такой раной», — подумал я.

Пацан подбежал к нему, сев рядом с женщиной, сообщил:

— Аже, мы пришли.

Та обернулась ко мне и требовательно махнула рукой, чтобы и я сел рядом с ними.

Я подошел и сел у ног мужика. Ужас остался снаружи. Женщина как-то странно посмотрела на меня, хотела что-то сказать, но, заметив еще не высохшую кровь на голове, передумала и, молча, жестом указала на место напротив нее у головы лежащего. Я пересел.

И тут мужчина, посмотрев на меня, попытался сесть, ему помог подбежавший из-за моей спины воин, которого я до этого в полумраке не заметил.

Он, сев, еще раз взглянул на меня, снял с шеи цепь и протянул её мне. Я машинально взял, при этом заметил, как он испытующе посмотрел на меня. Хотел что-то сказать, но вместо слов у него вырвался стон, снова запузырилась кровь и воин осторожно опустил его.

— Теперь ты великий хан, — сказала женщина, — и ты должен отомстить за смерть своего отца. Ты должен убить Кокана и весь его шакалий выводок и только после того, как я выпью вино из чаши его черепа, ты станешь настоящим каганом гуннов, властелином Великой степи от восхода и до заката. Теперь иди, тебя ждут твои войны! А я провожу сына в последний путь, к Тенгри.

Я встал и медленно поплелся обратно к лестнице, по пути обдумывая происходящее. До этого момента все было как в тумане, как-то расплывчато и нереально.

Нет, как раз-таки все было очень реально, но мозг мой воспринимал все заторможено.

И только сейчас до меня начало доходить, что я «попал». Причем попал во всех смыслах. Попал потому, что надо кого-то убить, а я не хотел никого убивать. Попал потому, что, скорее всего, меня скоро самого грохнут, судя по тому сражению. Мы — да, пришло осознание того, что теперь «мы» это, те кто находится внутри крепости, то есть осажденные — проигрываем. Враги уже сожгли как минимум одну стену обороны, а «главнокомандующий» обороной, судя по всему, вот он, лежит при смерти. Самое главное, я понял, что попал куда-то не туда, где «по науке» я должен находиться в 2018 году. И, опять-таки, попал я в прошлое, во времена гуннов. Но как? Сейчас это не самое главное, решил я, потом можно будет разобраться. Сейчас самое главное выжить, а для этого сначала надо узнать, где это я, кто я и что вообще вокруг происходит.

То, что я уже вождь гуннов понятно. Ужас назвал меня вождем, старушка после того как мне отдали подвеску, кстати, она была из чистого золота и, видимо, является атрибутикой царской власти, назвала великим ханом. Нужно в первую очередь выяснить, где я нахожусь географически, что эта за битва, примерно какой год, немного больше о себе, то есть о бывшем владельце этого тела и все это нужно узнать по-тихому, а то еще заподозрят неладное, ну и прирежут потом, так, на всякий случай. А после «отплясывать» по обстоятельствам.

Я вышел снова на площадь. Передо мной в метрах трех от меня изогнутым полукругом стояли воины, среди которых было немало женщин. Все их взгляды были обращены ко мне. Впереди всех стоял Ужас. Он, увидев золотую цепь с подвеской волка в моих руках, подошел ко мне, вскинув вверх мою руку, стал выкрикивать:

— Богра хан! Богра хан! Богра хан! — за ним начали повторять все присутствующие в сотни или даже тысячи голосов, причем кричали даже со стен.

И я… А что я? Я упал в обморок. А что? Для меня это в данной ситуации было лучше всего. Ведь по всем известным мне правилам я должен был выступить с речью перед «электоратом». А что я мог бы сказать им? Что мы всех победим и всех убьем, а потом? Короче, с отключкой мне повезло. Сам бы я не смог так сыграть, даже если бы и додумался до этого.

Очнулся я в комнате, в проемы все тех же, к моему разочарованию, бойниц на мое лицо ярко светило солнце. Под бойницами, прислонившись к стене, сидел Ужас и накладывал перья на стрелы. Перед ним лежали две большие кучи, одна с наложенными на стрелы перьями, другая без.

— Что, очнулся? — сказал он, — ты, что там выдумал? Перед всеми сознание потерял. Ладно, не переживай. Я сослался на твою рану на голове, сказал, что много крови потерял. Хотя какая это рана, так, царапина, — бросил он раздраженно.

Я так не считал, голова продолжала болеть, хотя намного меньше. Я сел, оглянулся и обнаружил, что нахожусь в небольшой комнате без мебели, хотя на стенах между бойницами висели цветные гобелены с изображениями птиц и цветов. У стены стоял сундук, на котором аккуратно была сложена какая-то одежда и поставлен остроконечный шлем. Но тут, рядом с сундуком, увидел овальный кусок начищенного красного металла. Да это зеркало! От удивления я на четвереньках, быстро перебирая ногами и руками, пополз к нему, не обращая внимания на Ужаса, который озадачено начал наблюдать за мной, отложив незаконченную стрелу.

В зеркале, увидел немного искривлённое отражение подростка, лет тринадцати-четырнадцати, со слегка раскосыми, но большими и удивленными голубыми глазами. Прямой, некрупный нос и полные губы четко выделялись на загорелом и худощавом лице. Голова была обмотана синей шелковой тканью. Я начал трогать свое лицо, нос губы. «Да, это я», — убедился я, после того как отражение сделало тоже самое.

— Богра, ты же не с верблюда на голову упал, а так, стрела ханьца застряла у тебя в шлеме, — засмеялся Ужас, — ведешь себя, будто девоной стал.

Я обернулся к нему. Он взял небольшой бурдюк и начал пить из него большими глотками.

— Ты кто? — спросил я.

От неожиданности Ужас прыснул белой жидкостью, капли которого почти долетели до меня, и он сильно закашлялся. В комнате запахло кумысом. Я действительно не знал, что делать и, спросив его, пошел ва-банк. Надежда, что не прогадаю, была, ведь он единственный человек, который все время после моего «попадания сюда» находился рядом, первый признал меня ханом, при этом свободно фамильярничает со мной. Значит он близкий, или, в крайнем случае, очень доверенный мне человек. А мне нужно было срочно получить максимум информации обо всем.

— Не понял, — сказал он, откашлявшись.

— Я не помню, кто ты, не помню, что здесь происходит. Наверное, после ранения в голову я потерял память. Только ты не говори это никому, — закончил я.

Он смотрел на меня недоверчиво, но услышав последнюю фразу, впал в некоторый ступор. Позднее я понял, что именно это фраза заставила его осознать и тогда принять факт «потери памяти», а может даже спасла меня, ведь никому не нужен прямо перед битвой полоумный командующий. А сказав «не говори никому», я выразил сомнение не только в его надежности, верности как в человеке, так как он был моим, то бишь Богра учителем, наставником, советником, телохранителем и родным дядей по матери.

— Расскажи мне все, может я и вспомню, — соврал я.

— Меня зовут Буюк, — начал он после некоторого раздумья. — Я из правящего у усуней рода дуглат и поставлен твоей матерью охранять тебя, а также учить воинскому искусству и грамоте.

Его рассказ длился около часа, но при этом он сумел уложить в него практически все, начиная от внутриполитического расклада и международных отношений гуннов, до лично моих друзей и врагов, родственных и союзных отношений.

Из всего этого я понял, что зовут меня Богра, оставшийся в живых законный наследник Шоже кагана, прямой потомок основателя империи гуннов Моде кагана, который был из рода синего волка. Шоже боролся за верховную власть среди гуннов со своим сводным братом Коканом, но проиграл ему, потому что последнего поддержали китайцы.

Да и конфликт начался в единой некогда державе гуннов, как рассказал Буюк, из-за коварства китайцев.

Так, их император Лю Ши предложил Шоже взять в жены свою дочь, китайскую принцессу Ля Цзень. Взамен попросил только признать верховенство Китая над всем народом гуннов. Любвеобильный Шоже взял бы, возможно, принцессу четвертой женой, но не на таких условиях. Поэтому отправил ответ: «Пусть де Лю Ши сам женится на своей дочери, потому как гунны никогда и никому не покорялись и никогда не будут. А на свадьбу он придет со всеми родственниками и близкими друзьями, то есть с двумястами тысячами всадников и каждый из них будет ждать ценных подарков лично от Лю Ши, так как гунны очень «дорогие гости».

Император, естественно обиделся и выдал свою дочь за Кокана. Она уговорила его поднять восстание против Шоже и самому стать каганом гуннов. Десять лет назад Шоже разбил армию Кокана, но его самого пощадил, так как считал, что потомки Великого Моде не должны проливать кровь друг друга. Эта доброта Шоже погубила его. Кокан бежал в Китай и вернулся оттуда с трехсоттысячной армией ханьцев, к которой присоединились его сторонники среди гуннов и теперь уже разбили армию Шоже.

Шоже бежал сюда, на земли канглы. Убегая, он разбил заслон, высланный усунями по приказу Лю Ши, потом сделал данниками Согдиану и приаральские племена аланов, кочевавшие на севере этого озера. Заключил союз с племенами канглы и Парфией. Парфяне выслали ему в помощь пленных римлян, а взамен Шоже обещал им, что после того, как разберется с китайцами, атакуем тохаров, которые обосновались на берегу реки Окс, захватив города Греко-Бактрийского царства и уже много десятилетий угрожавших парфянцам.

Канглы были вассальным народом по отношению к гуннам. Но в нынешней ситуации, думаю, сюзерен из нас был, мягко говоря, никакой. Хотя канглы обещали поддержать нас, так как мать Шоже, зовут ее Тураки-хатун, а значит теперь моя бабуля, старшая дочь вождя этого племени.

— Да, и после этой ханьской стрелы ты держишься на лошади хуже старой беременной ханьки, — продолжал он краткий курс ввода меня в настоящую действительность.

«Как?» — подумал я. Вроде бы ничего так проехал сегодня. Хотя откуда у меня навыки езды, я ведь никогда не умел ездить верхом. Вернее, мое сознание в прежнем теле не ездило. Ну, а тут, скорее всего, остались рефлексы старого хозяина, хотя видимо сильно заторможенные новым. Вспомнил, как озадаченно смотрели при моей езде на меня Буюк и тот пацан. Он, как оказалось, мой сводный брат от другой матери, которую тоже сегодня убили ханьцы при обороне внешней стены. Зовут его Тегын.

Кстати, от прежнего владельца тела мне достались не только рефлексы и великолепное мышечное развитие, не смотря на юношеский возраст, но и знание языка гуннов, который был похож на современный казахский. Наверное, это как при полной амнезии, ничего про себя и окружающих не помнишь, но понимаешь язык, на котором все время говорил, как держать вилку, спускать воду в унитаз, ну и тому подобное.

— Ханьцы осадили нас в этом каменном мешке три дня назад. Усуни провели их солдат незаметно мимо наших дозоров, мы не ожидали их так скоро, не успели подготовиться, — закончил он с горечью.

— А почему мы враждуем с усунями, ведь ты тоже усунь, тем более из правящего рода? — поинтересовался я.

— Сейчас у них ханом сидит Фули, ставленник императора Лю Ши. Его окружение дуглаты из сторонников союза с империей Хань. Сторонники гуннов и противники подчинению Лю Ши убиты или бежали к канглы и сюда к нам.

— А что это за город?

— Этот город построили согдийцы год назад по приказу твоего отца. Они и сейчас здесь достраивают то, что не успели. Отец твой считал, чтобы успешно противостоять Хань, ему нужны были города, много городов. Опираясь на эти города, он хотел принудить Лю Ши к покорности, вернуть власть над всеми гуннами и править степью, а потом завоевать Парфию, чтобы свободно торговать с Римом. Но, загнав нас сюда, он погубил всех нас. Мы задохнемся в этой каменной могиле еще до того, как ханьцы ворвутся сюда. Это было самой его большой ошибкой, еще большей, чем его дурацкое благородство по отношению к Кокану. Ведь крылья кочевников — это кони, а коням нужна степь, там мы непобедимы! — заключил он возмущенно.

— А сколько ханьцев, как они вооружены и состав их войска? И что имеем мы? — перебил я Ужаса, пропустив его возмущения.

Он с одобрением посмотрел на меня и ответил:

— Армию ханьцев возглавляет генерал Чен Тан. С собой он привел три тысячи тяжеловооруженных всадников и десять тысяч конных лучников, все на великолепных лошадях маргианской породы, которые им продали саки. Есть еще семь тысяч пеших щитоносцев с копьями, три тумена легких копейщиков и шесть тысяч солдат вооруженных самострелами.

«Значит, их почти шестьдесят тысяч», — прикинул я.

— Нас три тысячи гуннов из числа «бешеных», которые остались от гвардии твоего отца, две тысячи воинов канглы, двести моих усуней и тысячу вооруженных гуннок.

— А сколько римлян? — «значит у нас дела совсем плохи, что вооружают женщин».

— Ты про тех рабов, которых прислали нам дахи? Да если бы они были хорошими воинами, то не попали бы в плен…

— Ты думаешь, что они в воинском деле хуже наших женщин?

— Конечно! Все те женщины, которые сегодня утром погибли и той тысяче, которой еще предстоит умереть, хорошо владеют луком, есть которые не хуже многих «бешеных», а некоторые даже лучше, с расстояния в триста шагов попадают бегущей лисе в глаз. Такой была твоя покойная мать, — печально вздохнул он.

— Но сегодня они отбили атаку ханьцев у ворот — возразил я.

— Их пятнадцать сотен. И ты прав, они стойкие воины в ближнем бою, но в степи в них ханьцы быстро понатыкают стрел из своих самострелов еще до того, как они дойдут до врага. Они бьют даже дальше наших лучших стрелков. Мы и потеряли внешнюю стену из-за того, что ханьцы под прикрытием самострелов подошли к стене и смогли поджечь ее. Наши, даже лучшие стрелки, не могут сравниться с ними по дальности стрельбы.

«Мда-а, — подумал я, — дела у нас действительно совершенно плохи. Нас почти в семь раз меньше, чем китайцев. И что же теперь делать?»

Я встал и направился к единственной двери комнаты.

— Пойдем! — резко на автомате сказал я Ужасу и произнес я это как-то властно, с не терпящей возражения интонацией. Ага, рефлексы бывшего хозяина в действии.

— Постой, — остановил меня Ужас. — Ты сапоги не наденешь? — и показал глазами на пару коричневых «бутсов», лежащих на полу.

Я посмотрел на свои ноги — и действительно был не обут. Взял сапоги — они приятно пахли выделанной кожей — одев их, к удивлению, обнаружил, что обувь плотно облегала мои ноги, при этом она была очень удобна при ходьбе.

Я на всякий случай осмотрел себя. На мне были черные кожаные штаны и шелковая рубаха синего цвета с расшитыми на ней красными драконами.

«Штаны отечественного, гуннского производства, а рубашка, видимо, импортная, из Китая», — подумал я.

— А защитное снаряжение у меня есть?

— Конечно, — ответил мне Ужас, — и оно у тебя самое лучшее. Лучше, чем у саков, да и дахов тоже.

Глупый вопрос, я же принц, а теперь уже и хан самого воинственного народа в мире.

Он подошел к сундуку, при этом качнул головой, приглашая меня подойти. Через десять минут, разглядывая себя в зеркале, видел воина, экипированного не хуже средневекового рыцаря. Я был защищен одетой на мягкую, но довольно плотную кожаную рубаху полнорукавной кольчугой двойного плетения, спускающейся до половины бедра. Поверх кольчуги, в качестве дополнительной защиты, был одет войлочный панцирь с нашитыми на нее железными прямоугольными пластинами, защищающими грудь и спину. Такой доспех позже назовут куячным. Руки от локтя до кистей поверх кольчуги были защищены толстыми кожаными нарукавниками с широкими металлическими бляшками. Бедра и ноги также были защищены поножами. На широком, без всяких украшений поясе висел меч и большой нож, тоже в простых ножнах. На голову надет бронзовый литой шлем с кольчужной бармицей, хорошо защищающей шею. В завершении всего Ужас торжественно надел на меня ту самую золотую цепь с подвеской волка, а затем подал колчан со стрелами и лук длинной примерно в сто пятьдесят сантиметров.

Я закинул колчан за спину. Лук был классический, сложносоставной, который использовали кочевники со времен саков до периода активного использования огнестрельного оружия. Сделан он был из нескольких сортов дерева, костей животных, сухожилий и бычьего рога. Взяв его в руки, я интуитивно почувствовал, что этот лук был произведением искусства, технически совершенным и изготовлен лучшим мастером. Лук этот отличался от других также используемых гуннами, как знаменитый самурайский меч Хондзё Масамунэ от промышленно выкованных Японией во время Второй Мировой войны для своих офицеров.

Я хорошо знал в ходе изучаемой мной истории Древнего мира, что каждый воин гунн мог изготовить себе в течение нескольких недель хороший композитный лук. Но создать совершенный, могли только настоящие мастера с огромными знаниями, невероятным терпением и, конечно же, талантом. Такой лук при должном умении стрелял бронебойными стрелами и пробивал воина в доспехах с расстояния в пятьсот метров.

Я отметил, что все это вооружение почти не стесняло моих движений, было легче и удобней той экипировки, которую я таскал при маршбросках в десантуре. Хотя, опять-таки может все дело в том, что нынешнее тело было более привыкшим к запредельным нагрузкам, чем мое предыдущее.

Ужас, с видимым удовольствием и гордостью на лице посмотрев на меня, сказал:

— Теперь можно идти. Хан должен одним своим видом внушать уважение и вселять уверенность в сердца своих и страх в чужих воинов. Внизу тебя ждет военный совет, все тысячники и сотники признали тебя ханом и готовы идти за тобой. Завтра битва и нужно выслушать их.

«Этого еще мне не хватало, — запаниковал я. — Что я с ними буду обсуждать?».

— Не бойся, это наша последняя война, вожди примут твое решение, да и я тебя поддержу, — сказал он, увидев мое замешательство.

Мы вышли в узкий коридор, по обеим сторонам которого находились небольшие комнаты с бойницами в стенах. Дойдя до винтовой деревянной лестницы, мы спустились по моим расчетам с уровня четвертого этажа и вышли в просторный зал, где вокруг огромного дастархана располагались на войлочных коврах около пятидесяти человек, которые шумно выражали одобрение игре пожилого человека на музыкальном инструменте похожей и по форме, и по звучанию на домбру.

Музыкант, увидев меня, приветствовал легким поклоном головы, при этом продолжая динамично играть музыку, похожую на эпическое сказание битвы, от которой даже у меня, окончательно растерянного, кровь начинала вскипать в жилах.

Ужас шепнул мне в ухо, чтобы я прошел на единственное свободное место. Сам он расположился напротив меня, между двух воинов, которые быстро потеснились, освобождая ему место.

Когда я подошел к указанному мне месту, ко мне подбежали две девчушки. Позже я узнал, что они были сестренками Богра. Взяв с рук лук, отцепив меч с ножнами, сняв с головы шлем и со спины колчан, девчушки меня посадили. Когда мой взгляд упал на еду, то я почувствовал, что голоден. Дастархан был заполнен мясными блюдами, которые были разложены на деревянной и, как мне показалось, серебряной и золотой посуде, но я бы побоялся есть, опасаясь выдать себя, ведь кто знает, как должен вести себя хан за столом среди своих подданных. Но меня выручили рефлексы прежнего хозяина и сестренки. Одна подала мне блюдо, с которого я, ловко освободив свой нож от ножен, срезал большой кусок мяса, а другая протянула мне чашку с кумысом. Мясо я быстро отправил себе в рот и практически мгновенно осушил чашку.

Я оглядел собравшихся, все были сурового вида мужчины, большинство из них среднего возраста: тридцати, сорока лет, одетые в доспехи разного типа: чешуйчатые, пластинчатые, в куячные. Но ни у кого не было кольчуги. Справа и слева от меня сидели два старца похожие друг на друга. Хотя какие они старцы! Так я их назвал из-за того, что оба были лысые, с седыми, похожими на козлиные, редкими бородами. Но это было единственное их сходство со стариками. Оба были огромные, широкоплечие, с широкой дугообразной грудью. Под рукавами их кожаных курток угадывались железные бицепсы.

«И что мне говорить этим, несомненно опытным, прошедшим наверняка десятки битв воинам?» — размышлял с тревогой я.

«Да и ладно, — решил отбросить все тревожны мысли, пустить ситуацию на самотек, — будь, что будет, авось пронесет. Ужас еще обещал подстраховать. Ну, а пока надо хорошенько поесть».

Поев, я обнаружил, что захмелел от выпитого кумыса и почувствовал стеснение во всем теле.

«Зачем надо было надевать доспехи во время еды? — размышлял я. — Хотя Ужас сказал, что это военный совет, а еда — это, видимо так, приятное с полезным».

В зал в сопровождении двух довольно симпатичных девушек вошла Тураки-хатун. Музыкант тут же остановил свою игру, а все присутствующие затихли.

«Ага, вот тут кто по-настоящему правит балом», — решил я.

Но «моя» бабка, пройдя в конец комнаты, скромно села за спинами сидящих и уставилась в пол.

Ужас став с места объявил:

— Сегодня утром мы потеряли внешнюю стену, каган Шоже смертельно ранен, завтра с утра ханьцы пойдут на решительный штурм. Нужно решить, как нам выступить в бой.

Тут сидящий от меня слева «старец», встав, сообщил:

— Мы кочевники и привыкли сражаться верхом. Без коня мы на половину слабее, даже если будем находиться на стенах. Считаю, что завтра, еще до того как ханьцы начнут атаку, выйти за стены и напасть на них всеми имеющимися у нас силами.

Практически все присутствующие одобрительно загудели, молчали только Ужас, и «старец» сидевший слева. Но он встал и продолжил:

— Завтра, так или иначе, мы погибнем: ханьцев шесть туменов, нас только шесть тысяч.

«Видимо он не посчитал легионеров», — отметил я про себя.

— Выйдя за стену мы погибнем, но погибнем в бою, будучи гуннами, смело смотря вперед и несясь на врага. Оставшись под защитой стен, мы уподобимся тем же ханьцам и все равно погибнем, но тогда нам стыдно будет предстать перед нашими предками. Нужно выпустить первыми воинов Рима, на которых ханьцы отправят своих стрелков, а в это время мы под твоим командованием атакуем их основные силы, — обратился он ко мне.

«Это чего? Я что всех поведу в последний бой? — я оглядел присутствующих. Все смотрели на меня с ожиданием, кроме «моей» бабки, которая продолжала сидеть, опустив вниз голову, — Вы, что хотите, чтобы я одобрил этот самоубийственный план? Да ни за, что!»

— Хорошо, — хрипло выдавил я.

Я почему-то побоялся сказать нет. Тогда пришлось бы выдвигать альтернативный план, которого у меня не было и быть не могло.

— Хорошо, — четче повторил я.

Все одобрительно зашумели, но Тураки-хатун, услышав меня, встрепенулась и внимательно посмотрела на меня.

Кажется, она меня заподозрила. Спалила мой «треснувший» голос. Надо по-быстрому свалить с этого совещания, пока она окончательно не вывела меня на чистую воду.

Я встал и сказал:

— Завтра в бой. Всем тщательно подготовиться. Нужно забрать с собой как можно больше врагов, — и направился к большой двери, окованной железом. Ничего умнее я в тот момент придумать не смог. Все воины, включая Ужаса, встав, склонились передо мной в легком поклоне.

Ко мне подбежали «сестренки», подав «отобранное» у меня ими оружие и шлем.

Выйдя за дверь, оказался на уже знакомой мне площади. Впереди находились «родные» мне ворота с надвратной башней. Повернул направо и, пройдя метров пятьдесят после окончания передней стены цитадели, решил обойти ее. Пройдя еще столько же, подошел к противоположной от ворот стене. За стеной была река, на другой стороне которой никого не было. Я взглянул на небо, солнце уже клонилось к закату.

«Может свалить отсюда ночью, по-тихому, переплыв реку? — подумал я. — А потом куда пойду? Это не вариант. Нужно выжить и выжить любой ценой, но выжить так, чтобы потом, если и не получится возвратиться в свое время, то жить долго и счастливо».

Поднявшись на ближайшую башню, я осмотрел крепость. Она была неплохой. Стены крепости в отличие от внешних были каменными, высотой до пяти-шести метров и расположены равными длинами со всех сторон, примерно по пятьсот метров. С трех сторон находились ворота. Над стенами, помимо угловых и надвратных, через каждые пятьдесят метров возвышались башни.

По бокам и позади центральной цитадели располагались небольшие дома и еще над многими недостроенными продолжали трудиться люди. Видимо, это согдийцы. Воины-кочевники лениво посматривают на них.

Я повернул в обратную сторону и увидел за остатками внешней деревянной стены, находящейся в двухстах метров от каменной, лагерь со многими тысячами палаток. Собравшись с мыслями, начал вспоминать: что-то там было про историю кочевников? Уж историю Древнего мира я в школьные годы изучал с большим интересом.

В 40 году до н. э. вождь гуннов Чжи-Чжи, бежав от своего брата, построил на берегу реки Талас город Таласо, который через пару лет после основания авантюрный, но решительный и талантливый китайский военноначальник Чен Тан, чтобы выслужиться, своевольно собрав шестидесятитысячную армию, похерил. Раненного царя обезглавил, а его семью, включая сына, «то бишь теперь меня» и всех защитников числом в несколько тысяч, приказал казнить.

А за несколько лет до этого легионеры Красса потерпели сокрушительное поражение парфянам в битве при Каррах. Двенадцать тысяч римлян попало в плен. И вот этих легионеров, числом в несколько когорт, парфянцы вроде отправили в помощь гуннам.

Я посмотрел назад: вот река, в крепости лежит раненый хан Шоже (видимо, по-китайски Чжи-Чжи), вот внизу легионеры ножи точат, вон огромный лагерь китайцев. Осталось только погибнуть от их рук. Да и завтра вылазка, решение о которой принято сегодня на военном совете. Так и случилось в истории. Первыми из-за стен вышли легионеры, которых китайцы, посмеявшись, почти всех расстреляли еще до того, как они до них добежали. Конницу гуннов приняла на копья тяжелая пехота, а потом уж захватили почти беззащитную крепость.

Не, ну надо же было так попасть. Вот же не пруха. Не ну переместиться в какое-то более спокойное время, ведь можно же было! Кто там меня сюда отправил? Хотя, когда в степи было спокойно? Вся история моей страны вплоть до почти середины XX века — это сплошные войны, междоусобицы и голод. Причем междоусобицы гораздо кровопролитнее, чем войны с сопредельными государствами. Придя в земледельческую страну, кочевники никогда не ставили целью уничтожить ее. Да грабили, убивали тех, кто сопротивлялся, насиловали, уводили с собой пару тысяч рабов, но основную часть граждан иностранной державы оставляли живыми и города неразрушенными. Чтобы через пару лет, было куда возвращаться. Это как стричь шерсть с овцы. Да, неприятно для овцы, но ведь осталась живой, а шерсть через некоторое время снова отрастет. А вот родственные кочевые племена и роды старались уничтожать под корень с особой жестокостью. Потому как знали, что в суровых условиях степи сегодняшний победитель, завтра, после гибельного джута мог оказаться слабее побежденного и тогда месть не заставит себя ждать. По этой причине и случились известные великие переселения народов — саков, этих же гуннов, венгров, кыпчаков. Кочевники, чтобы выжить, бежали с насиженных мест под давлением других номадов.

— Завтра штурм, — услышал я за своей спиной.

Я обернулся и там стояло живое воплощение классического римского центуриона из фильма «Орел девятого легиона». Это тот самый офицер, командовавший отрядом в бою у ворот крепости. Крепкий мужчина лет пятидесяти, с загорелым и обветренным лицом, на котором вертикально от лба к верхней губе пролегал шрам, делая его еще мужественней в моих уже привыкающих к такому зрелищу глазах.

— Завтра штурм, скиф, — повторил он, — и это будет наша последняя битва, — сказал центурион на языке гуннов.

Ну да, крышка нам, кому как не мне, рожденному почти через две тысячи лет, знать про это. Но вслух сказал, хотел блеснуть своим владением «мертвого языка», который я упорно учил в ХХ веке и владел им, по моим соображениям, свободно.

— Как зовут тебя, римлянин?

На его лице отразилось такое удивление, которое могло бы быть у меня, обратись ко мне в алматинском зоопарке обезьяна: «Мужик есть закурить?».

Но затем он ответил:

— Я римский гражданин и патриций Гай Эмилий Лепид, центурион седьмой когорты третьего италийского легиона, сформированного триумвиром Марком Лицинием Крассом.

— Почему ты ответил на моем языке, я ведь понимаю твой? — спросил я.

— Ты говоришь на языке римлян хуже грязных фракийцев и поэтому не понял бы меня, — при этом в его взгляде, позе, в голосе, да во всем выражалось столько высокомерия. Ну да, а как же, обезьяна-варвар, хоть и говорит на человеческом языке. И мне нестерпимо захотелось сказать ему в ответ какую-нибудь гадость.

— Ты вступил в легионы Красса новобранцем?

— Нет, я был латиклавием легиона под командованием Гнея Корнелия Лентула Клодиана — бросил он, даже не соизволив объяснить, что значит эта должность «латиклавий».

Ого, подумал я. Насколько помню, это была вторая по старшинству должность в легионе после легата, командующего легионом, и назначалась она римским Сенатом, а позднее даже императором. А, ну да, что-ж здесь удивительного, он же патриций — золотой мальчик, был. Был, но почему он сейчас центурион? За столько лет еще до плена он должен был стать минимум командующим легионом, а то и легионами какой-нибудь богатой провинции, где-нибудь в Азии или Испании.

— Не по вине ли того самого «грязного фракийца» по имени Спартак, ты сейчас только центурион далеко не самой первой когорты?

Самой престижной в римских легионах была должность центуриона первой когорты и так далее по порядку. Ну, а уж о Спартаке мое поколение знало точно. Еще в четвертом классе школы учителя с коммунистическим энтузиазмом нам рассказывали о классовой борьбе рабов против их угнетателей римлян. А Спартак разбил легион его командира Гнея Корнелия и не его одного.

В глазах центуриона появилась боль, казалось он даже поник, хотя продолжал стоять, широко расправив плечи. Затем боль сменилась удивлением, и он задумчиво посмотрел в мою сторону.

— Прости меня, принц, за мое высокомерие. Долгие годы бедствий так ничему и не научили меня. Но прошу, удовлетвори мое любопытство. Откуда юноше, прожившему только тринадцать лет, известно о восстании рабов далекого Рима? Откуда тебе известна иерархия римских легионов. Кто научил тебя говорить на моем языке? Ты ведь приехал к отцу только несколько дней назад, и я не видел, что бы ты общался с моими легионерами? Да даже если бы я и не увидел твоих бесед с ними, уверен, никто из них не рассказал бы о позорном восстании Спартака.

Ага, значит мне точно тринадцать лет. Это уже информация. Ну, а откуда же я приехал и почему прямо перед осадой? Я бы своего сына, будь он у меня, отправил, куда подальше от таких событий.

Но вслух сказал, только начавшую формироваться в моей голове идею:

— Мне многое ведомо, Гай Эмилий.

Ну, а почему бы и нет, ведь и в мое время толпы людей ходят к гадалкам, чтобы узнать свое будущее. Ну а здесь, в прошлом, так сказать, сам Бог велел предсказывать. И можно попытаться воодушевить воинов. А хороший дух у солдат, как показывали результаты многих битв в известной мне истории, это уже половина победы, а иногда и вся.

— На мне печать Великого Синего Неба, Отца нашего Тенгри. И он мне показывает многое. Я вижу не только настоящее Рима, но и его будущее.

— И что же там происходит? — услышал я с явной иронией.

— Сейчас у тебя на родине бушует гражданская война. Гай Юлий Цезарь, объявивший себя императором, убит.

— Как убит? — прошептал он.

А ну как же, вспомнил я. Он ведь собирался воевать с парфянцами, чтобы вернуть аквилы семи легионов Красса и восстановить честь Рима, ну и двенадцать тысяч пленных заодно, с одним из которых я сейчас и беседую. Думаю, что пленным римлянам стало как-то известно об этом. А я разрушил его надежды.

— Убит толпой нобилей во главе с Марком Юнием Брутом четыре года назад, пятнадцатого марта. Следующим диктатором станет Гай Октавий Фурий. Сейчас он только триумвир. Кстати, один из триумвиров Марк Эмилий Лепид — твой брат, — сказал я, надеясь, что попаду в точку. Хотя был почти уверен в этом.

— Младший брат. Он мой младший брат, — ответил он задумчиво.

— Вот так вот, — продолжил я, — и я уверен, что завтрашний бой не последний. У нас еще впереди много битв!

Тут я увидел несколько легионеров и молодых кочевников, слышавших мою беседу с центурионом и смотревших на меня с надеждой. Среди них был «мой» братишка Тегын.

Посмотрев на них, я подумал: «Я должен выжить, и теперь, наверное, должен спасти их! Надо отменить завтрашнюю вылазку. Что же придумать?» — мучительно размышлял я.