Генерал Чен Тан сидел за столом в просторном шатре и мрачно смотрел на разложенную карту города, названного им Таласо по имени реки, на берегу которого он стоял. Его посещали горькие мысли: «Я, вельможа из древнего царского рода Инь, нахожусь в этой богом забытой пустыне, перед ничтожным городом этих ху».

Да и городом нельзя было его назвать, любая даже самая захудалая деревня в Срединной Империи намного больше. Хотя эти рабы с Сутэ построили на удивление хорошую крепость. Надо будет забрать их с собой, кода я уничтожу этих ху и привезу голову Чжи-Чжи в Чанъань ко двору императора Лю Ши, и он простит меня», — мысленно продолжал Чен Тан.

Мысли его невольно перенеслись в прошлое: «Все началось с этой ненормальной Ля Цзень. Я ошибся, связавшись с ней. Эта дура рассказала о моих планах жениться на ней, своей служанке, а та донесла «Оку» императора. В результате она замужем за Хуханье и находится в дымной, вонючей кибитке шаньюя хуннов. А я вместо того, чтобы занимать должность военного советника Лю Ши, сослан служить на границу. И сейчас нахожусь у стен этого проклятого города за десять тысяч ли от столицы.

Но как взять эту крепость? Лучники кочевников бьют с дьявольской меткостью, а преимущество в дальности моих арбалетчиков и тяжелых пехотинцев сводится к нулю из-за взятой сегодня стены. Между внешней стеной и стеной крепости всего двести метров. А с такого расстояния даже дети ху попадают из лука в глаз солдатам империи. Нет, крепость я, без сомнения, возьму. Но какой ценой? Да и времени у меня мало. Кангюи скоро могут прислать помощь. Хотя Чжи-Чжи сам облегчил мне задачу, убив свою жену из их племени. Так, что помощь если и будет, то небольшая. Но в любом случае, так далеко на запад армия императора еще не доходила. Мы находимся в центре враждебных или полувраждебных племен. Во всем виноват этот жирный наместник, который отправил жалобу ко двору императора, из-за чего должна была прибыть инспекция из столицы. Если бы не его трусость, я бы смог собрать втрое больше солдат и гораздо лучше снабдить и обучить их. С такой армией я бы не то, что ху, но юэчжей уничтожил, прошелся бы по Аньси до самых границ Дациня. Тогда сам Лю Ши не смог бы отказать мне, и он вынужден был бы выдать замуж самому прославленному полководцу поднебесной одну из своих дочерей. Ну, а потом, всякое может быть. Император вдруг умрет, а армия поддержит своего лучшего генерала».

— Генерал! — прервал его мысли вошедший в шатер офицер — к нам из города прибыли перебежчики. Назвались жителями Сутэ и сказали, что у них для тебя есть важное сообщение.

— Заводи их, — сказал Чен Тан в радостном предчувствии.

Спустя некоторое время в шатер втолкнули двух человек со связанными руками, которые не дожидаясь того, что их поставят на колени сами плюхнулись ниц перед Чен Таном. Генерал, не посмотрев на них, без всякого приветствия спросил на языке гуннов:

— Что вы должны сообщить мне, рабы?

Один из согдийцев поднял голову с пола, но при этом оставался на коленях.

— Господин! — воскликнул он, — в городе находится тысячи согдийцев, и мы готовы поднять восстание против гуннов. Взамен мы просим только сохранить наши жизни и дать нам возможность вернуться на родину.

Чен Тан внутренне обрадовано содрогаясь, но ничем не выражая своих эмоций, не торопясь, нарочито лениво, добавив иронии в голосе, ответил:

— Ну и зачем нам это? Завтра непобедимые воины сына неба и без того возьмут город. Или вы собираетесь истребить всех хуннов в городе?

— Нет, у нас на это не хватит сил. Но мы можем этой ночью убить стражу и открыть ворота для ваших победоносных воинов. Тогда вы ворветесь в город, захватите его, не потеряв жизни ни одного солдата, и приобретете славу величайшего военачальника.

Чен Тан, повернувшись к ним, пронзительно посмотрев на них, от чего говоривший согдиец поежился, спросил:

— И как вы этого добьетесь?

— Мы с моим братом были сардарами у царя Согдианы. Среди согдийцев, находящихся в городе, есть много бывших воинов. Ворота ночью охраняют двадцать пеших гуннов, часовые стоят только на башнях. Ночью все остальные гунны будут отдыхать и готовиться к завтрашней битве. Поэтому мы сможем незаметно убить малочисленную стражу, затем открыть ворота за три часа до рассвета. Но времени будет мало. Стража меняется каждый час. И ворота мы не сможем удерживать долго. Поэтому мы просим вас быстрее прийти к нам на помощь после того, как мы дадим сигнал от ворот, начертив факелом знак солнца, — сказав это, он снова плюхнулся ниц.

Генерал, долго смотрел на них и размышлял. Нет, то, что раб с Сутэ говорит правду, он не сомневался. За долгое время жизни среди дворцовых интриганов он научился разбираться в людях и с точностью определял, когда его старались обмануть. А этот умолял и умолял отчаянно. Конечно, есть с чего отчаяться. Быть рабом у ху не просто, тем более рожденному свободным. А солдаты Срединной Империи их последняя надежда. Если они не помогут нам, то погибнут или, в лучшем случае, останутся уже нашими рабами.

* * *

Фарух, дождавшись сумерек, полз вдоль реки, скрываясь за прибрежными камышами к стене крепости, откуда он через прорытый узкий ход собирался вернуться к своим соплеменникам и сообщить им радостную весть, которая, наконец-то, освободит их. В возбуждении он не заметил, как добрался до стены и вполз в проход под стеной. С другой стороны стены ему уже помогли и втащили за руки в дом, где собралось около сотни согдийских рабов.

— Где Фархад? — первым делом спросил самый пожилой из них.

— Ака, его оставил генерал ханьцев у себя. Сказал, передать, что он принимает наше предложение хватит меня одного. Обещал отпустить его завтра, после того, как он расправится с гуннами.

— А нас он отпустит?

— Конечно! — закивал головой Фарух — Еще он даст каждому согдийцу коня, оружие и по пять горстей серебряных монет из кладовых гуннов.

Все присутствующие тихо зашумели.

— Тш-ш-ш, — зашипел пожилой, — рассказывай дальше.

— Я, как вы и поручили, сказал им, что сегодня за три часа до рассвета мы откроем ворота и подадим знак солнца горящим факелом. Они ворвутся в город еще до того, как проснется очередной караул.

— Хорошо, что ты убедил его напасть именно сегодня ночью. Завтра эти порождения зла собираются на свою скорую гибель сами атаковать ханьцев и тогда наша помощь будет им не нужна. Чен Тан возьмет город голыми руками.

Сейчас всем сотникам идти к своим отрядам, и быть готовыми скоро выступить, — приказал он.

* * *

Генерал Чен Тан сидел на жеребце в полной темноте в трех ли от внешней стены и внимательно смотрел в сторону осажденного им города. До рассвета оставалось чуть больше трех часов. За спиной тихо выстраивалась латная конница. Копыта лошадей были обмотаны войлоком. За конницей вставали в ровные шеренги его лучшая пехота — семь тысяч тяжеловооруженных щитоносцев. Конные лучники были высланы защищать фланги изготовленной к атаке частей.

«Навряд ли они смогут незаметно пробраться через мои дозоры, выставленные на стенах и в округе. Ну, а кангюи, по донесениям разведки, находятся в двух дневных переходах», — размышлял Чен Тан.

«Но береженного бог бережет, не хочу, чтобы какая-то случайность украла у меня столь блестящую победу. Так, что я мог упустить?» — перепроверил он себя.

«Охранять лагерь я оставил эту скотину, моего наместника, во главе оставшейся части армии. Даже в случае неожиданного нападения на лагерь с другой стороны, арбалетчики остановят врага, ну, а копейщики потом добьют его. Этот наместник хоть и трус, но не дурак и понимает, что бежать ему в случае поражения некуда, и потому будет сражаться до конца».

Чен Тан оглянулся, взглянув на лагерь. По всей его территории продолжали, как обычно, гореть тысячи костров, хорошо освещая воинские шатры, но при этом, не демаскируя приготовившихся к битве солдат. Удовлетворенно кивнув, он снова с нетерпением уставился на стену. Через некоторое время вдоль стены горизонтально пролетела горящая стрела, которая упав, сразу же потухла. Это был сигнал его солдата, наблюдавшего с захваченной стены города за крепостью, о том, что часовые на башнях обезврежены.

«Теперь осталось дождаться, когда откроют ворота», — подумал он и с нетерпением начал теребить висевший слева щит. Чен Тан переживал, что рабы с Суте не справятся со стражей у ворот и тогда ему придется штурмовать стены крепости. А его популярность в войске, итак недовольном этим походом далеко на запад, в центр страны кочевых народов и утомленное напрасным ночным бдением, может упасть до критического уровня. Ему нужна была быстрая победа с минимальными потерями. Для его далеко идущих планов нужна была популярность в армии. Поэтому он и решил самому возглавить сегодняшнюю ночную атаку на ворота. Он с удовольствием представил, как обрастет легендами при дворе императора Лю Ши, бой, в котором он лично принял участие, первым ворвавшись в крепость ужасных ху и самолично обезглавив шаньюя хуннов Чжи-Чжи.

— Генерал! — отвлек его от мыслей стоявший рядом офицер, показывая на горящую стрелу, пущенную вверх.

— Ну, наконец! — воскликнул Чен Тан и повернул коня к строю кавалерии.

— Солдаты! — громко обратился он, — сегодня погибнут наши извечные враги, опустошавшие на протяжении многих веков города и села Поднебесной. Наши деды, отцы, матери, братья и сестры будут отомщены сегодня. И это случится благодаря вам, солдаты! Мы вернемся победителями из крайних земель, населенных полчищами варваров, куда еще не ступала нога ни одного воина империи. И мы станем величайшими героями за всю историю нашей страны! Нас ждет победа!

Строй взревел в тысячи голосов. Смысла скрываться уже не было.

Конница, с зажжёнными факелами ринулась в заготовленные ранее проломы стен. За ним быстрым маршем двинулась пехота.

Чен Тан скакал в первом ряду конницы и не слышал шума боя, который по его расчетам уже должны были вести ху с рабами из Сутэ.

«Эти варвары даже не знают, что за ними пришла смерть», — презрительно подумал он, уже «влетая» в распахнутые ворота. По обеим сторонам он заметил несколько сотен согдийцев, вооруженных странными длинными копьями. Проскакав до середины городской площади, впереди он увидел солдат с большими щитами, выстроившихся в строй подобно рыбьей чешуе. Он резко остановился и посмотрел назад. За ним в ворота вливалась его конница, заполняя площадь.

Чен Тан озадачено посмотрел по сторонам. Везде была непроницаемая темнота. «Что это за воины и где ху?» — подумал он. Ну да ладно, мы в городе, уже ничто не в силах нас остановить!» — и он, прирожденный воин и полководец, отбросив все сомнения перед предстоящей битвой, ринулся на врага, увлекая за собой лавину всадников.

* * *

«Я должен выжить, и теперь, наверное, должен спасти их! Надо отменить завтрашнюю вылазку. Что же придумать?» — мучительно размышлял я. Уже начинало темнеть.

— Мы обнаружили перебежчика! — обратился он ко мне.

— Какого перебежчика? — спросил Лошан, опередив меня.

— Это раб из согдийцев. Мы увидели его, когда он возвращался со стороны лагеря ханьцев к дому рабов у восточной стены.

— Взять и казнить его и всех согдийцев в этом доме, — крикнул Лошан.

Гунн, мельком взглянув на меня уже развернулся, чтобы покинуть нас и исполнить его поручение.

— Нет, — остановил я его. — Ты узнаешь этого согдийца?

— Да, я его знаю, — ответил он, тут же повернувшись.

— Лошан, возьмешь тысячу воинов и перекроешь все дома согдийцев, — приказал я ему.

Он, зло посмотрев на меня, бегом спустился по лестнице, ведущей со стены, исполнять мое поручение.

— Ты обнаружил согдийца? — обратился я к гунну. У меня начала формироваться кое-какая догадка по поводу этого перебежчика.

— Да.

— Как зовут тебя?

— Мой хан, меня зовут Угэ, сын Тумара.

— Его отец был десятником «бешеных». Он отправил свой десяток и своего сына в крепость, а сам остался задержать ханьцев при прорыве стены, — сообщил Ужас. — Он один убил трех их пехотинцев, прежде чем сам погиб.

— Десятника назначили? — спросил я.

— Еще нет, в суматохе забыли, — сказал один из стоявших на стене пожилых кочевников, — Угэ из моей сотни.

— Какой он воин?

— Лучший в десятке!

— Угэ! Возьмешь свой десяток и приведешь ко мне перебежчика, — сказал я ему.

Гунн, прижав правый кулак к сердцу, поклонился и, резко развернувшись, тоже бегом спустился со стены.

— Пойдем, Буюк, — обратился я к Ужасу.

Мы молча, доехали до цитадели, войдя в зал, в котором недавно прошел военный совет. Дастархан уже был убран и в комнате никого не было. Я прошел в середину зала и сел на кошму. Ужас, пройдя за мной, уселся рядом и, гневно посмотрев на меня, спросил:

— Ты почему позволил себя оскорбить Лошану?

— Не понял?

— Лошан прилюдно оскорбил тебя, пустив стрелы лучше, чем ты!

— Ну, он, наверное, и владеет луком лучше, чем я, — в замешательстве ответил я Ужасу.

— Нет, ты лучше его во всем, во владении мечом, луком, копьем…

— Ну, да ладно. Попал он в этот раз дальше, чем я, ничего страшного же не случилось.

— Пойми, ты хан! Никто не должен быть лучше тебя никогда. Никогда! Да даже если он лучше, то ты не должен допускать такой ситуации, в которой он мог бы прилюдно показать это. Такой хан не будет властелином гуннов и не проживет долго. Запомни это!

— Он вроде беспрекословно побежал исполнять мой приказ? — попытался оправдаться я.

— Конечно! Не исполни он приказа признанного хана, он немедленно был бы казнен.

Тут в комнату вошли Угэ с двумя воинами, которые втолкнули перед собой, а затем швырнули на пол двух одетых в простые полотняные халаты согдийцев. Я посмотрел на них, оба были похожи на европейцев моего времени. У обоих, один молодого, другой пожилого возраста были изможденные лица, в глазах сквозило отчаяние, но губы были сжаты с непоказной решимостью. Мне стало их очень жаль. В это время один из гуннов, сев у очага, раздув костер, начал калить на нем ножи. Угэ с другим гунном принялись срывать с согдийцев одежду. Они даже не сопротивлялись.

«Что, они пытать их собрались?» — подумал я. Меня передернуло от мысли, что я буду не только непосредственным участником, а вообще, судя по всему, инициатором пыток. Но это было, так сказать, только конфетки. На самом деле ужаснейшая новость ждала меня еще чуть позже.

— Оставьте их, — крикнул я.

Оба гунна тут же остановились.

— Как зовут вас? — обратился я к ним.

Оба согдийца молчали, продолжая лежать на полу. Гунны резко подняли их, поставив передо мной на колени, при этом несколько раз четко «отработали» им по почкам.

Я не успел ничего сказать. Все произошло для меня неожиданно, быстро и отлаженно. Видимо здесь так происходит довольно часто.

Пожилой согдиец застонав, ответил:

— Меня зовут Парман, это мой племянник Фарух.

Я посмотрел на Угэ.

— Кто из них бегал к китайцам? — спросил я у него.

— Фарух, — ответил он.

— Зачем ты привел старика?

— Он сказал, что он их старейшина и за все отвечает он.

Я, кивнув, выражая этим одобрение Угэ, обратился к Парману.

— Скажи мне, старик, о чем вы договаривались с ханьцами?

Парман промолчал. Угэ ударом профессионального боксера от бедра въехал левым кулаком в ухо старика, отчего Пармана бросило на другого согдийца и оба упали на пол. Я снова не успел среагировать и это начало меня раздражать.

— Угэ, и ты! — негромко сказал я ему и второму гунну, — без моего приказа больше их не бить.

— Да, мой хан, — в один голос ответили они и снова поставили их передо мной на колени.

— Слушай, Парман! Я все равно узнаю то, что я хочу услышать. Разница только в том, что я узнаю это от Фаруха после того, как он, — я показал на гунна, калящего на костре ножи, — отрежет все, что можно отрезать твоему племяннику для того, что бы он дольше жил под пытками. А после того как умрет Фарух, он все равно начнет отрезать все тебе, несмотря на то, что мне уже все известно. Конечно, не просто так, а ради смеха, ну и для сноровки в будущем.

Я посмотрел на согдийцев, оба уставились в пол, опустив головы.

— Ты думаешь у нас нет будущего и завтра ханьцы всех нас перебьют? Здесь я могу с тобой поспорить, потому что мы не раз били превосходящих числом ханьцев, и не раз еще будем их бить. Не веришь? А поверишь тому, что все согдийцы в течение часа будут казнены?

Согдийцы продолжали молчать.

Я несколько секунд молча смотрел на них, а затем, вздохнув, продолжил.

— Парман, все равно ваши планы не исполнятся. Что вы хотели? Напасть ночью на стражу и открыть ворота? — сказал я наугад, даже не предполагая, что могу быть прав.

Фарух едва заметно дернулся. Я не заметил этого. Ужас все это время лениво наблюдая за нами и, легонько ударяя по своим сапогам камчой, недоумевая, зачем это я церемонюсь с рабами, мгновенно «заценил» реакцию молодого согдийца и сказал:

— Вы думаете, как мы узнали, что Фарух бегал в лагерь врага? Сегодня отец всех кочевников Тенгри внял просьбам святых духов наших предков и отметил особым вниманием нашего нового хана. Он показывает ему будущее. И это Он довел до нас то, что ты послал Фаруха договориться с Чен Таном взамен на свободу, открыть армии Хань ворота.

— Тогда почему же он не покажет ему все остальное? — мрачно ответил Парман.

— Кому нужны недоумки в своей армии? Ведь все мы умрем сегодня или завтра, или через много лет. Пополним небесную конницу Тенгри. Это испытание! Он учит нас, как учим мы своих детей военному искусству, и только подсказывает нам, а всего остального мы должны добиться сами, — закончил Ужас и продолжил лениво хлестать по сапогам камчой.

— Послушай, Парман, — повторил я, — ты ведь понял, что независимо от того, скажешь все остальное или скроешь, вашим планам уже не суждено осуществиться. Вы все сегодня умрете. Но я хочу с тобой договориться, и тогда у вас будет шанс не только выжить, но и получить свободу. Я обещаю это тебе своим словом хана гуннов и призываю в свидетели святых духов предков, чтобы они довели до Тенгри мою клятву.

Все с удивлением смотрели на меня. У согдийцев в глазах появилась еще и надежда.

* * *

Я стоял в «родной» мне башне в полной темноте и с усилием всматривался в сторону лагеря китайцев. Но никаких движений я не видел. Все было тихо и спокойно. В лагере горели тысячи костров, мимо которых время от времени ровным шагом проходили небольшие часовые отряды.

«Почему они не готовятся к атаке? Неужели они передумали или не поверили в возможность согдийцев уничтожить стражу и открыть ворота? Или среди нас есть предатель, который предупредил их? — тревожные мысли пролетали десятками в моей голове и снова возвращались. — Если они сегодня ночью не атакуют, вожди будут в ярости, — подумал я, — они и так еле-еле приняли предложенный мною план на военном совете».

Военный совет я собрал сразу же после беседы с Парманом. Вожди ворча, будто про себя, но так, что бы я их услышал, ругали Шоже, загнавшего их всех в этот каменный мешок, который теперь станет для них общей могилой и меня, еще более превзошедшего своего отца в тупости: «Нет, чтобы нормально умереть днем, под Великим синим небом, когда их последний бой увидят все их предки и сам Тенгри, он собирается убить всех ночью».

Тогда меня поддержал Ужас, командир легионеров и те двое «старцев», сидящих на военном совете слева и справа от меня. Это были братья близнецы по имени Иргек и Ирек, тоже прямые потомки Моде, но только из младшей ветви. С ними остальные вожди не решились спорить.

Я посмотрел на стены. Слева и справа от меня под бойницами, чтобы их не заметили раньше времени китайцы, сидели две тысячи воинов канглы. Две тысячи конных гуннов расположились в темноте равными частями вдоль левой и правой стены на площади крепости. Оставшуюся тысячу гуннов и тысячу гуннок я поставил на стенах над конницей. Двести усуней под командованием Ужаса приняли пост в центральной цитадели у амбразур и на крыше вдоль бойниц. Тысяча легионеров, которых я вооружил длинными копьями, захваченных, как я узнал, у племени аланов, стояли ровными шеренгами перед цитаделью напротив центральных ворот. По двести пятьдесят легионеров, в накинутых поверх доспехов согдийских халатах, расположились по обеим сторонам ворот.

Я, предполагая наблюдение со стороны китайцев, приказал, чтобы гунны сымитировали ликвидацию часовых на башнях. К моему удивлению, и напрасному опасению о низкой дисциплине, воины-кочевники четко, слаженно и очень тихо выполняли все команды, затем притаились под бойницами на стенах и на площади.

Я молился. Впервые за всю свою жизнь или, точнее будет сказать существование, я молился. Молился неосознанно, ни к кому не обращаясь за помощью. Молил, что бы все получилось так, как я задумал.

Ворота тихо открылись. Легионер в одежде согдийца, выбежавший за ворота, замахал горящим факелом и тут же со стороны внешней стены вверх взлетела горящая стрела. Через минуту со стороны лагеря раздался дружный рев и загорелись сотни факелов, а затем я услышал приглушённый топот тысяч копыт и ног, после чего через проломы внешней стены к воротам уверенно на полном скаку устремилась китайская конница.

Мое сердце, к моему удивлению, билось ровно, в обморок я вроде как не собирался падать, мысли и мои движения стали быстрыми и четкими.

Конники быстро входили в ворота. За ними уже выстраивалась пехота. Я ждал. И пропустив всю конницу, по моей команде, на первых врывающихся пехотинцев обрушились большие куски камней и огромные бревна, погребая под собой людей и создавая большой завал перед воротами.

Китайская конница, не обращая внимания на шум позади, обрушилась на легионеров, которые едва успели подобрать с земли копья и выставить их вперед. За несколько секунд до этого, с цитадели в сторону китайцев одновременно полетели двести стрел, сбивая всадников и убивая лошадей. Это их не остановило. По еще живым людям и лошадям, не останавливаясь, прошли следующие ряды конницы. Однако необходимые мгновения для того, чтобы поднять с земли и выставить перед собой длинные копья легионерами были получены. Следующая шеренга всадников, насадив своих коней на копья, создала перед рядами легионеров кучу подергивающихся тел.

Но я недооценил решимость и мастерство китайских воинов. Первый ворвавшийся в город всадник врубился в ряды легионеров, чудом избежав их копий, оказался почти в середине строя, рубя вокруг себя римлян. За ним, в созданную им борозду вклинились остальные, постепенно расширяя ее и уничтожая все больше и больше врагов. Длинные копья легионеров стали бесполезными в данной ситуации. Еще немного и ровные шеренги римлян развалятся.

Но тут, с обеих сторон, в китайскую конницу врубились гунны, которыми командовали «старцы» Иргек и Ирек. Гунны были всадниками намного лучше ханьцев и потому легко выбивали своих врагов из седел в бою на мечах и копьях.

Тут китайцы сообразили, что попали в ловушку и попытались развернуться обратно к воротам. Но у закрытых ворот стояли, выставив копья вперед, пятьсот легионеров. Развить темп для прорыва строя легионеров китайская конница в создавшейся тесноте уже не могла. Потому римляне под единый клич «барра», сами, двинулись навстречу китайцам, замыкая их окружение. С цитадели по китайским всадникам усуни начали стрелять горящими стрелами, которые попав в солдат, хорошо освещали еще живых. Китайцы, к их чести, несмотря ни на что не запаниковали, а продолжали яростно защищаться. Но они, будучи окруженными, не могли использовать всю мощь своей латной конницы и быстро теряли бойцов сотнями.

В это время за другой стороной стены тяжелая китайская пехота под ливнем стрел сумела расчистить завал перед запертыми воротами и, подобрав самое большое бревно, безуспешно пыталась пробиться.

К моему изумлению, несколько тысяч пехотинцев даже не потушив факелы, растерянно, за исключением тех, кто пытался сломать ворота, стояли перед стенами, беспомощно прикрываясь щитами от стрел, которые посылали в их сторону со стен тысячами воины канглы. Щиты в создавшемся исключительно плохом для китайцев положении были слабой защитой для них. С такого небольшого расстояния и почти в упор, все стрелы кочевников находили цель, попадая в голову, ноги, корпус, пробивали щиты насквозь, зачастую с их владельцами. Китайцы несли огромные и бесполезные потери.

«Вроде все складывается в нашу пользу», — подумал я.

* * *

— Гоподин, господин! — В шатер Ши Даня, наместника приграничной с усунями провинции Гансю, вбежал командующий тяжелой пехотой и, упав на колени, сообщил:

— Господин, генерал Чен Тан попал в ловушку, он в крепости со всей конницей, за ними хунны закрыли ворота. Мы не можем их сломать и оказать ему помощь. У нас нет осадных орудий для правильного штурма. Проклятые ху уничтожают лучших солдат империи безнаказанно. Я прошу вас послать нам в помощь всех арбалетчиков и, хотя бы, часть копейщиков с лестницами.

Ши Дань, услышав донесение командира пехоты, вскочил и в панике закричал:

— Я знал, что этот бешенный пес Тан ведет нас на погибель в эти Богом забытые степи. Что он из себя возомнил? Я отговаривал его от всего этого. Пусть он сам теперь выпутывается из того дерьма, в который сам же себя и загнал.

— Господин, нет времени сейчас рассуждать об этом, нужно быстро переправить туда войска. Скоро будет поздно.

— Как я отправлю туда оставшиеся лучшие части? Кто остановит кангюев, если они нападут после того, как я отдам…

— Господин! — перебил Ши Даня офицер, — император будет в ярости, когда узнает, что лучшие его солдаты так бездарно погибли. Несомненно, в этом виноват Чен Тан! Но, что он решит, когда Сын Неба узнает, что мы в простом страхе перед кангюями, бросили в отчаянном положении десять тысяч воинов Поднебесной? Да и кангюи по донесениям разведки в двухдневных переходах отсюда.

Ши Дань услышав неприкрытый намек на то, что его отказ командиру тяжелой пехоты будет обжалован перед самим императором, испугался еще больше.

— Хорошо, — согласился он. — Бери всех арбалетчиков и десять тысяч копейщиков. Отправь гонца, чтобы кавалерия стянула все свои силы для охраны лагеря.

* * *

«Вроде все складывается в нашу пользу», — подумал я. Но тут увидел множество передвигающихся теней на внешней стене. В проломы стены бежали копейщики, держа десятки лестниц.

— Тысяче Хоболая стрелять по копейщикам! Тысяче Нарана стрелять по людям на стене! Угэ, передай мой приказ, направить сюда с западной и восточной стен пять сотен гуннов.

Десятник, услышав меня, коротко скомандовал другому гунну и оба побежали от башни по разные стороны стены.

Тут на меня с силой бросило воина канглы. Его насквозь пробила огромная стрела, которая могла пробить и меня не будь на мне доспехов и не защити мою тушку своим телом этот умирающий на моих руках воин.

— На внешней стене самострельщики. Это они стреляют по нам! — доложил Наран.

«Дело принимает дурной оборот. Рано радовался, вот и сглазил я ситуацию», — начал я пенять на себя, аккуратно положив на пол молодого канглы.

Но все было не так уж плохо. Канглы прекрасные стрелки, хорошо ориентировались в ночи, высматривая силуэты на стенах, почти всегда без промаха разили их. Китайским стрелкам приходилось намного хуже. Они, в отличие от гуннов, не были защищены бойницами и стреляли по стенам крепости почти вслепую. Попадание в стоящего передо мной канглы было случайностью.

Штурмующих пехотинцев также поражали с большой легкостью и точностью. Солдаты не успевали заменить погибших товарищей, державших лестницы. Поэтому длинные и тяжелые лестницы часто ронялись, тем самым еще более замедляя их приближение к стене крепости. Бывало и такое, что за несколько секунд были расстреляны все два десятка пехотинцев, несущих лестницу.

Тут раздался душераздирающий вой. «Казалось, что в темноте одновременно завыли сотни голодных призраков, которые хотели выпить души сражающихся», — так рассказывали позже пленные китайцы. Это гунны, которых я позвал, пустили свои стрелы с приделанными к ним специальными свистульками, которые и испускали этот звук в полете. Они продолжали стрелять с потрясающей быстротой и точностью. Так, что вой продолжал звучать в темноте и забирать жизни китайских солдат.

Нервы некоторых ханьцев не выдержали, и они в ужасе побежали назад к проломам стен. Паника стала быстро распространяться на рядом стоящих, и вскоре все китайские пехотинцы бежали, давя друг друга. Кочевники продолжали поливать их стрелами в спины, внося еще большую сумятицу и панику. Арбалетчики пытались как-то прикрыть отступающих, стреляя по нашим позициям. Но большой эффективности они не достигли.

«Сейчас бы преследовать их кавалерией», — я посмотрел на площадь крепости. Там все еще продолжался бой. Китайцы дрались с отчаянием обреченных. Хотя по всему было видно, что скоро и здесь закончится сражение. Уже превосходящие силы конных гуннов смешались с китайской кавалерией, легко поражая сопротивляющихся. Легионеры продолжали тыкать копьями в тех, до кого могли дотянуться.

Я спустился с башни на стену. Все гунны и канглы при встрече со мной прикладывали правую руку к сердцу и склоняли голову передо мной. Уже начинало светать. Солнце осветило город. Зрелище было подавляющим. Тысячи мертвых и еще живых тел устилали пространство между стенами. Туда, открыв ворота, уже выбежали гунны, среди которых было много женщин. Поняв, зачем они вышшли за стены, меня это ужаснуло. Кочевники уверенно и не спеша снимали скальпы с мертвых, а иногда еще и с живых вражеских воинов. Меня начало тошнить, несмотря на то, что я был хирургом. Чтобы сдержаться, я отвернулся и увидел, что на площади происходит тоже самое. Меня вырвало.

— Каган, — обратились ко мне, отвлекая меня от моего «занятия» Иргек и Ирек, — сдались двести ханьцев. У нас около пятисот раненых. Большинство не доживет и до полудня. Среди тяжелораненых Чен Тан.

Я резко посмотрев на них, сказал:

— Пленных не убивать, запереть под сильной охраной в домах согдийцев, которых вчера убили. И отведите меня к Чен Тану.

* * *

Генерал Чен Тан был без сознания. Он лежал среди сотен других раненых на земле в пыли площади. Беглый осмотр показал, что его грудь, ноги и руки были в глубоких порезах. Раны хоть и выглядели ужасающе, но были не смертельно опасны. Если остановить кровь, зашить раны и, если в раны не попадет инфекция, то скоро он пойдет на поправку. Сейчас меня больше всего волновала огромная гематома на макушке головы, от которой он очевидно и находится в глубокой отключке. Здесь я осмотрел его внимательнее, проверил нет ли переломов черепа, цел ли позвоночник. Вроде все было в норме. Зрачки хоть и были разной величины и свидетельствовали о возможной серьезной травме мозга, но здесь я ничего поделать не мог. В этой пыли, без инструментов, не говоря уже о предварительной диагностике, и речи не могло быть о трепанации.

Посмотрев вокруг, я приказал соорудить из досок стол и положить его на него, а также принести несколько ведер чистой кипяченой воды и тряпок. Пока все это готовилось, я снял с Чен Тана доспехи и срезал одежду. Раны продолжали сильно кровоточить.

Я тщательно промыл руки в принесенной мне почти кипящей воде. Затем обработал раны генерала, очищая их от грязи белоснежными тряпками, предварительно обмочив их в кипяченой воде. Наложил швы бронзовой иголкой и шелковыми нитками, перевязав раны, я уложил его на правый бок, повернув лицо к земле.

Я снова оглянулся, зрелище, с точки зрения профессионального врача, было, удручающим. Раненые гунны и римляне, сами зашивали себе раны грязными руками и накладывали перевязку. Тяжелораненым оказывали помощь, как я узнал позже, шаманы, знахари и воины, которые осмотрев раненых, в большинстве случаев добивали их. Оставшимся оказывали такую антисанитарную помощь, что я был уверен: гангрены и заражения крови будут у всех у них. Но тем не менее за моими манипуляциями наблюдали некоторые знахари и многие воины. Я подозвал знахарей.

— Вы видели, как я его лечил? — спросил я у них, показывая на генерала.

Знахари дружно закивали.

— Вы все запомнили?

Они снова синхронно закивали.

— Теперь идите оказывать помощь точно также другим, обязательно помойте руки и чистите раны чистой материей, смоченной в кипяченой воде.

Сказав это, пошел дальше оказывать врачебную помощь другим раненым. Все-таки я давал клятву Гиппократа.

В конце дня я стоял на башне и смотрел на степь. Ко мне подошел один из знахарей.

— Великий хан, сегодня благодаря тебе выживут многие раненые воины, — сказал он и поклонился мне.

— Сейчас бы еще хотя бы простейший антибиотик, пенициллин, тогда бы выжили все, — сказал я.

Знахарь недоуменно посмотрел на меня, но добавил: «Чен Тан пришел в себя. Будет жить. Сейчас пытается понять, что случилось».

Я отвернулся, погружаясь в свои мысли: «Да, пенициллин бы не помешал. Может попробовать его изобрести. Да поначалу хотя бы госпиталь какой-никакой создать, где соблюдались бы простейшие санитарные нормы. А потом может и университет медицинский. Преподавателями поставить этих знахарей. Зря я их ругал, многие из них весьма толковые врачеватели, особенно костоправы».

Вспомнил, как ловко они вправляли вывихи и собирали раздробленные кости под кожей только на ощупь, руками.

«Вот если они начнут делиться своим опытом с другими и получать новые знания на практике, а этого здесь хватает, и если я научу тому, что знаю, то глядишь лет так через двести здесь будет прорыв в медицине. Если конечно до этого город не разрушат, а жителей не убьет какой-нибудь очередной китайский генерал или племенной вождь кочевников. Ну да ладно, это потом, если повезет. Сейчас бы разобраться с армией, которой еще осталось много».

Внезапно я почувствовал себя сильно уставшим.

Я спустился со стены, за мной шел десяток Угэ с ним во главе. Его и его десяток я назначил своими личными телохранителями. На площади до сих пор стоял густой запах смерти, крови, выпотрошенных человеческих внутренностей. Часть гуннов, изловив оставшихся в живых лошадей китайской кавалерии, расставляли их по находящимся вдоль стен конюшням. Другая часть стаскивала с мертвых доспехи, подбирала их оружие. Пленных китайцев под конвоем вели римляне за цитадель в сторону реки.

Все встречающиеся по пути кочевники продолжали приветствовать меня. Следующими я встретил Гая Эмилия и еще нескольких римских офицеров, которые сказав: «Аve princeps», — вытянули правую руку вперед.

— Блестящая победа, царь! — сказал Гай Эмилий. — Мы никогда еще не участвовали в подобном победоносном для нас сражении. На моей памяти из всех великих полководцев только заклятый враг Рима Ганибал обладал такой изумительной способностью придумывать всякого рода военные хитрости.

— Это ты про того карфагенца, который со своим измученным переходом через холодные Альпы войском разбил двукратно превосходящую числом армию римлян? — ответил я.

Центурион, слегка помрачнев, все же рассмеялся.

— Царь, сколько же ты еще будешь напоминать мне про мое неосторожное высказывание по отношению к Спартаку?

— Больше не буду. Сегодняшняя победа, это и ваша победа! — обратился я к центурионам, — вы первыми приняли на себя удар лучшей части вражеской армии. Вы, главные виновники сегодняшней победы и передайте это своим легионерам, — закончил я и пошел в сторону цитадели, не замечая, как восторженно посмотрели на меня римляне.

По пути ко мне подошел Ужас.

— Ты куда идешь? — спросил он.

— К себе в покои, спать.

— Что, устал? — спросил он с сочувствием.

— Да.

Тут его глаза загорелись от ярости, и он зашипел.

— А кто будет принимать доклады о потерях, кто будет решать об организации дальнейшей обороны, кто, наконец, проведет обязательный после боя военный совет?

— А без меня нельзя? — ляпнул я и, предупреждая взрыв его возмущения, поспешил сказать — Да я пошутил. Я как раз шел в цитадель для этого, хотел за тобой послать, чтобы ты собрал вождей и центурионов позвал тоже.

«Назвался груздем, полезай в кузов», — подумал я, вздохнув. Хотя по доброй воле я никем не назывался. Да опять-таки, кто у меня спрашивает? Вон Ужас прямо наехал на меня, чтобы я добросовестно исполнял обязанности хана.

Через час вокруг дастархана собрались вожди и трое римлян. Я сидел также на почетном месте между Иргеком и Иреком. Совет прошел на удивление легко, все больше ели, пили и громко восхваляли меня как полководца, несмотря на то, что буквально вчера они меня также активно называли болваном. Потому мой дальнейший план приняли без особого колебания и споров.

Доклад сотников был очень обнадеживающим. Все воины были воодушевлены победой, и никто не сомневался, что если не сегодня и завтра, то послезавтра они уничтожат остатки армии врага. Все были уверены, что молодому хану покровительствует Тенгри. Моя беседа с Гаем, как я и рассчитывал, получила распространение, обрастая, как это положено, новыми мистическими подробностями.

Китайцы помимо латной кавалерии, лишились почти всей тяжелой пехоты. Больше трех тысяч потеряли отряды легких копейщиков. Были потери и среди арбалетчиков. По моим подсчетам, сегодня ночью было уничтожено почти четверть китайской армии. И эта четверть была ее лучшей частью.

Наши потери были сравнительно небольшими. Легионеры, принявшие на себя основной удар, потеряли меньше двух сотен, среди потерь были и мертвые, и раненые. Гунны, атаковавшие китайцев на площади, потеряли чуть больше трехсот всадников. Канглы потеряли только сотню. Среди усуней, гуннов и женщин, находившихся на стенах, потерь не было.

На совете, представили прибывшего сегодня посланника от хана канглы, который сообщил, что в одном дне конного перехода от крепости находится их десятитысячная конница, готовая сразиться с армией врага, вторгшейся на нашу землю.

Вожди снова предложили выйти за стены и напасть на лагерь китайцев.

Я вспомнил, что одной из основных причин поражения кочевников в известной мне истории являлась несогласованность действий гуннов и канглы. Еще я вспомнил, что у Чен Тана перед нападением на гуннов в армии была только половина профессиональных воинов из числа регулярной пограничной стражи. А другая половина — ополченцы, набранные из крестьян, проживающих в приграничной провинции. Лучшую часть регулярной армии мы уничтожили, и у меня появились некоторые мысли по поводу ведения дальнейших боевых действий. Потому я отверг предложение вождей, заявив:

— Наши воины воодушевлены сегодняшней победой, ханьцы же, напротив, потеряли присутствие духа и потому победа возможна. Но вспомним, что у врага осталось еще почти пять туменов войска. Среди них несколько тысяч самострельщиков и один тумен конных лучников. Да, победить их теперь стало возможно. Я говорю, возможно! Сегодня мы потеряли убитыми триста воинов и еще триста ранены, многие из них, если и выживут, то больше никогда не смогут держать оружие. Даже если мы и победим при помощи канглы, то потеряем в десять раз больше воинов. Тогда с кем мы останемся? Следующий враг возьмет нас уже с голыми руками. И вот, что я предлагаю…