Выходные выдались трудными и в эмоциональном плане принесли немало боли. Жена несколько раз плакала, порой запершись в ванной и открыв воду. А потом выходила с красным лицом и опухшими глазами. Сын был необычно спокоен, бо́льшую часть времени тренировался в бассейне или тусовался с друзьями. Проводить время с нами ему не хотелось.

Что же до меня, то я, по примеру жены, переборол свой страх, положил его в коробку и поставил на полку. Моего сына никто не изнасиловал, и без конца думать о том, что это могло случиться, было бесполезной тратой мысленной энергии. Все свое внимание я сосредоточил на том, что могло нести для него угрозу.

Время, которое я потратил на перезагрузку мозгов, пошло на пользу. К тому моменту, когда в понедельник ко мне на прием пришел Шон Логан, я уже обдумал следующий аспект своего плана.

Шон застрял у той красной двери. Несмотря на то что мы с головой ушли в этот процесс, к нему больше не вернулось ни одно воспоминание. Разочарование постепенно уходило, и я стал свыкаться с мыслью о провале. Шон находился совсем рядом с эпицентром взрыва. Но принял его на себя его товарищ, Гектор Валансия. Дознаватели сообщили, что он стоял, склонившись над самодельным взрывным устройством, будто пытаясь его разглядеть. Но ведь Шон потерял сознание. И вполне возможно, что воспоминания о взрыве вообще не запечатлелись в его памяти.

Порог кабинета он переступил с улыбкой на лице и выглядел при этом необычно спокойным.

– Как вы себя чувствуете? Как прошли выходные? – спросил я.

Шон сел и хлопнул себя по коленкам.

Отлично, док. Просто замечательно.

– Рад слышать. О чем-нибудь особенном не хотите рассказать?

Не знаю. Погода налаживается.

– Да. Снег наконец сошел, правда? В этом году он подзадержался.

Так оно и есть. В субботу температура поднялась до шестидесяти градусов. В небе сияло солнышко, и я повез сына на бейсбольный матч команды «Бриджпорт Блюфиш». Пожалуй, возьму его и на игры Мировой серии, парень так разгорячился.

– Звучит здорово. А Тэмми?

Держится. Вы же знаете.

– Как насчет ваших приступов агрессии? Были?

Нет. Ни одного. Лекарства, похоже, все же принесли результат.

– Дело не только в медицинских препаратах, Шон. В таком режиме вы живете уже больше года. Это результат проделанной вами работы.

Шон был самым скромным и непритязательным парнем из всех, кого я когда-либо знал. Несмотря на достигнутый нами прогресс в деле восстановления его памяти, он выбивался из сил, чтобы контролировать свое поведение, укрощать эмоции, ставшие его «призраками», и гнать их взашей, пока он не разнес в доме еще одну стену. Он никогда не бил ни жену, ни сына. Перед тем как пойти на это, сначала пустил бы себе пулю в лоб. Но оказаться рядом с ним, когда он терял голову, когда бой выигрывали призраки, было ужасно.

Шон пожал плечами и уткнулся взглядом в ковер.

– Надо признать, вы добились значительных успехов. Как по-вашему, что вам помогло?

Ответ я знал. Мне было интересно, произнесет ли его он.

Не знаю.

– Не могли бы вы, к примеру, описать, что чувствовали во время того бейсбольного матча? Раньше вам доводилось лишь следить за передвижениями игроков и притворяться, что вы испытываете от этого удовольствие. Просто чтобы сын не чувствовал себя отвергнутым. А как было в эту субботу?

Совсем по-другому. Там был один момент. Раннеры нашей команды заняли первую, вторую и третью базы. Я толкнул сына локтем и сказал: «Вот оно, старина! Наши раннеры на первых трех базах!» У него широко распахнулись глаза… он вскочил, схватился за поручень и принялся орать: «Давай! Давай!» Я в этот момент крикнул что-то вроде «Да, дружище! Так их, давай!». Думаю, сынишка совершенно не понимал, что происходит. Он посмотрел на меня, его переполнял восторг, и он… просто не мог себя сдерживать, будто был готов вот-вот лопнуть от радости…

Голос парня дрогнул.

– Все в порядке, Шон, – сказал я.

Вооружившись моим разрешением, он всхлипнул. Всего пару раз, имейте в виду.

Ох… извините, док. Я лишь… меня просто переполняют чувства. Они все еще живут у меня внутри.

– Отлично, Шон. Ощущения такого рода прекрасны. Я знаю, мы потратили много времени на то, чтобы вы распрощались с «чужими» для вас эмоциями. Но чувство радости вам принадлежит. И вы имеете на него полное право.

Ох, док. Будь она неладна, эта чертова жизнь.

– Итак, Филипп стал прыгать от радости. Что же было потом?

На лице Шона расплылась улыбка – от уха до уха:

Ох, док… погодите минутку… потом… он сказал… «Папочка! Как же я тебя люблю!»

По щекам Шона скатились еще две слезинки. Я протянул ему бумажную салфетку. Видеть это было восхитительно.

Несмотря на трудные выходные и изъян, поселившийся в моей душе, вид этого крупного, сильного человека, полностью раздавленного любовью своего ребенка, меня крайне взволновал.

– Шон, – сказал я, – то, что вы сейчас испытываете, прекрасно. Это чувство – любовь к сыну.

Знаете, я вам так благодарен. Так благодарен, черт возьми. Крохотный мальчонка, маленький комочек жизни, обретающийся в этом безумном мире… и мне каким-то образом удалось наполнить его сердце радостью. Просто свозив в Бриджпорт и купив хот-дог.

– Не только! Неужели вы не понимаете? Он почувствовал вашу любовь, ваше желание быть с ним и от этого обрадовался! Ощутил связь. В этом сумасшедшем мире его любит большой, сильный человек, поэтому он может чувствовать себя в безопасности. Теперь он знает, что у него будет дом – не стены и окна, а дом в сердце другого живого существа. Это и называется быть человеком!

Шон как-то странно на меня посмотрел, и я понял, что позволил себе разволноваться больше обычного. Чтобы овладеть собой, сделал вдох. Мои нервы были истрепаны, своим поведением я выдавал себя с головой.

– Вспоминая об этом, вы испытывали в душе эмоции. Теперь вам понятно, как тесно связаны человеческая память и чувства? – Я переключал скорости быстро и с восхитительной точностью.

Тут вы правы. Прошу прощения, что не обратил на это внимания. Вот дерьмо. Знаете, док, я никогда не плачу. Никогда.

– А теперь представьте, что вы испытываете очень яркое чувство, но понятия не имеете, чем оно вызвано.

Шон засмеялся:

Да. Скорее всего, я подумал бы, что влюбился в вас или что-то в этом роде. Правильно, док?

Я тоже улыбнулся:

– Так оно и есть. А если не в меня, то в какую-нибудь незнакомку на улице. В любом случае вы пребывали бы в большом затруднении.

Ага, дошло. Это был бы очередной мой призрак, они вечно шляются где-то поблизости.

– Полагаю, каждый из нас имеет право на малую толику спонтанной радости. Может, поработаем немного над восстановлением памяти?

Да, давайте.

Я встал, подошел к столу и взял ноутбук. Для работы мы с Шоном всегда воссоздавали обстановку того дня.

– Отлично. Но сначала позвольте спросить, придете ли вы на этой неделе на занятия группы?

Я внимательно наблюдал за его лицом. Там он встречался с Дженни. После того, как девушка стала членом группы, ни он, ни она не пропустили ни единого занятия.

Конечно, приду.

Ответ прозвучал подозрительно небрежно.

Я догадывался, что они сближались все больше и больше. Разумеется, здесь можно было бы сослаться на эффективность моей работы, но чрезмерные изменения в настроении Шона и Дженни никак не согласовались с прогрессом либо его отсутствием, в деле восстановления памяти. Я спрашивал Дженни об этом. Боюсь, даже слишком часто. Она стала задаваться вопросом о том, не делают ли они чего-нибудь плохого. В ее голосе явственно слышались сомнения.

Нет, ничего плохого в этом не было. Да и как могло быть, если я помогал им обоим? Но от обмена смсками и общения по скайпу они перешли к кофе и долгим прогулкам. Шон работал не каждый день. Дженни в школу не ходила. Она садилась на велосипед, направлялась в Фейрвью, там они встречались и ехали на машине туда, где их никто не знал. Шарлотта думала, что она ходит по магазинам или встречается с подругами. В последнее время она обожала, когда Дженни куда-нибудь уходила. Говорила мне, что дочь, отправляясь в город, выглядела абсолютно счастливой и что в таких случаях она за нее никогда не беспокоилась. Через пару часов девушка всегда возвращалась домой.

Дженни призналась мне в этих тайных свиданиях, и я посчитал своим долгом никому о них не рассказывать. Только вот Шону было двадцать пять, а Дженни шестнадцать. Дома его ждала жена. Передо мной стояла одна из тех дилемм, которые болтаются где-то на периферии сознания, будто маленькие трещинки в потолке. Среди жизненной суеты вы о них забываете. Но спустя какое-то время они вновь напоминают о себе, и в голову тут же приходит мысль, не изменилось ли что в худшую сторону. Может, проблему пора бы уже решить? Я не допущу, чтобы их отношения приобрели сексуальный характер. И не позволю потолку свалиться им на головы. Но откуда нам знать, когда эти трещинки его обрушат? За штукатуркой ведь не видно.

Шон почувствовал любовь к сыну благодаря отношениям с Дженни. Их объединяло уникальное явление – понимание, выходящее далеко за рамки сочувствия, с которым каждый из нас сталкивается в жизни. И в рамках этого понимания между ними возникла связь, которая дала Дженни дом, то есть место, где она чувствовала себя в безопасности, а Шона наделила силой.

Когда Шон, раздираемый яростью, звонил посреди ночи Дженни, сжимая кулаки, она понимала его чувства. Ей не надо было ничего ему говорить. Только слушать. То же самое и с ней. Еще до того, как к ней вернулись воспоминания о том фрагменте изнасилования, она рассказала мне, как чувствует себя рядом с Шоном:

Я думаю о нем целыми часами. Закрываю глаза и представляю, как мы сидим в ресторане или гуляем у озера. Вижу его лицо и перебираю в уме все, что хочу ему сказать. Будто репетирую спектакль или что-то в этом роде. Я не могу думать ни об уроках, которые задал учитель, ни о том, что меня просила сделать мать, вообще ни о чем. Представляю, как беру все отрицательные эмоции и бросаю их в мусорную корзину, в огромный черный пластиковый мешок. Одну за одной – жжение в животе, бешеное биение сердца, страх по поводу и без повода, ощущение, что все совсем не такое, как кажется, дезориентация – словом, все то, что мы с вами здесь обсуждали и что довело меня до такого сумасшествия, что я даже попыталась покончить с собой. Я бросаю все это в мешок, кладу его на велосипед, вижу машину Шона, он выходит, в следующую секунду хватает мешок, запихивает его в багажник, и все время, которое мы проводим вместе, его попросту нет. Он исчезает! На самом деле! Мы можем говорить о всякой ерунде, я могу всю дорогу плакать, Шон может рассказывать о том, что его так разозлило на прошедшей неделе – это не имеет ровным счетом никакого значения, потому что мешок с мусором заперт в багажнике.

– А что происходит, когда вы возвращаетесь в город, он паркует машину и ты открываешь замок велосипеда? Он отдает этот мешок с мусором обратно? – спросил я ее. Обычно я знаю ответы на свои вопросы. Но не в этот раз.

Нет, не отдает. Он бы никогда этого не сделал. Но мусор накапливается снова и снова.

– Прости, Дженни. Наверное, очень трудно осознавать, что мусор никуда не денется, когда Шон увозит его с собой.

Но все обстоит именно так, я знаю, что через неделю или десять дней я смогу дать ему новый мешок и на какое-то время от него избавиться. И когда плохие эмоции ко мне возвращаются, я просто представляю, как бросаю их в пластиковый мешок. Еще и еще. Я просто заполняю мешок под завязку, сажусь на велосипед и везу его Шону.

Я брать у Дженни мешок с мусором не могу. Как и родители, друзья или другие члены группы. Только Шон. Представляете себе такую силу?

Шон свой мешок с мусором Дженни не отдает. Я его об этом не спрашивал, как и о Дженни в целом – не надо обременять этого достойного молодого человека дополнительным чувством вины. Но знаю, что Шон никогда не испытал бы радости, перекладывая свою ношу на плечи других. Его радость – это возможность забирать мусор у Дженни. Она дает ему мешок, и у него появляется причина, основание для того, чтобы каждое утро вставать с постели. Повод бороться дальше. Повод жить.

Да, Шон любил сына. Я не знаю, любил ли он жену или же оставался с ней единственно из чувства долга. Они не прожили ни одного спокойного, мирного дня. Но несмотря на это, Филиппа парень любил, и это чувство в его душе высвободили отношения с Дженни. Он нашел червоточину в чувстве вины и слабое звено в строю своих призраков. Сила, которой девушка его наделила, была им не по зубам. Это могущество стало своеобразным невидимым силовым полем, которое окутало его любовь и встало на ее защиту. Именно оно принесло Шону ощущение безопасности, благодаря которому он перестал таить свои теплые чувства к ребенку.

Я недоволен, потому как сваливаю в одну кучу слишком много метафор. Как же отчаянно я стараюсь вам все объяснить.

Как бы там ни было, мы, по меньшей мере, должны единодушно признать, что их объединял очень специфический жизненный опыт.

Проблема вот в чем: он мужчина, она женщина – да, юная, но все-таки женщина. Когда между двумя людьми устанавливается столь мощная связь, они готовы идти хоть на край света. А край света для мужчины и женщины подразумевает секс. Не «иногда» и не «может быть». Всегда.

Я сел за стол, разделявший меня с Шоном. Движения мои были медлительны. Телефон зазвонил на пять минут позже, чем я просил утром.

– Прошу прощения, Шон. Я должен ответить. Подождете?

Да, док, все в порядке, – сказал он.

Я взял трубку, перешел в небольшую комнатенку между кабинетом и ванной, и прикрыл дверь – не до конца.

– Детектив Парсонс, спасибо, что перезвонили, – сказал я, стоя у самой двери и говоря достаточно громко.

Без проблем. Вы сказали, что я должен кое к кому присмотреться. Это связано с Дженни? Она вспомнила что-то еще?

– Что-то в этом роде. Но сначала выслушайте меня. Это должно остаться между нами. Вы меня поняли? Когда я вам скажу, вы и сами в этом убедитесь.

Я весь внимание, Алан. Что случилось?

Сердце чуть не выпрыгивало из груди. Я чувствовал себя гадко. Утром Шон наполнил мою душу таким счастьем. Я услышал о его чувствах к Филиппу, увидел его слезы и чуть сам не прослезился. На меня снизошло ощущение святости и чистоты. А теперь я собирался сделать следующий шаг на избранном мной дьявольском пути.

Шон воплощал собой свет, я тьму. Он служил символом добра, я – зла. Он был чист, я – испачкан и мерзок.

Я проглотил эту горькую пилюлю и двинулся дальше. Ребенок с коробком спичек. Одну из них теперь предстоит зажечь.

Алан, вы меня слышите? Кто тот человек, к которому я должен присмотреться?

И тогда я сказал. Просто произнес. Причем достаточно громко для того, чтобы меня услышал Шон.

– Боб Салливан.