В тот вечер Ханна спросила, как его дела с Элайзой. Они сидели в креслах у окна. Нейт ответил не сразу.

С Элайзой он познакомился три года назад, на корпоративной вечеринке. Она пришла туда с главным редактором того самого Очень-Важного-Журнала. Нейт спросил о ней своего друга Эндрю. Эндрю сказал, что она – новая ассистентка главного редактора.

Потом босс ушел, а Элайза осталась. Нейт пропустил два или три стаканчика вина. Она стояла возле столика с закусками, перед маленькой фруктовой горкой.

– Привет, я – Нейт.

Она положила в рот красную виноградину и лениво, почти сонно, представилась:

– Элайза.

Несколько минут она отвечала на вопросы, но его настойчивость, похоже, немного ее смутила. В конце концов, Элайза спросила, чем занимается он.

Нейт ответил, что работает критиком в онлайновом журнале. Она поинтересовалась, в каком. Он ответил.

Элайза прошлась по нему взглядом. Нейт поправил воротничок голубой рубашки и заметил, что шнурок на одной туфле развязался, причем не просто ослаб, а растрепался так, будто он только что вырвал ногу из стального капкана. Коричневый, с полосками от шнурков язычок вывалился и свесился набок. Нейт наступил на него другой ногой и слегка покачнулся, как разбалансированный кебаб.

Элайза рассказала, что недавно получила степень магистра компоративной литературы в Сорбонне, а до этого училась в Университете Брауна. Работать в издательстве ей еще не приходилось. Вообще-то, она хотела бы писать. Выпить как-нибудь кофе? С удовольствием. Да, и поговорить об издательстве.

За кофе последовал обед, потом они любовались закатом с Бруклинского моста, потом была вечеринка у одного приятеля по Гарварду, работающего теперь в хедж-фонде и живущего в триплексе в Верхнем Уэст-сайде, и субботний вечер в Бруклинском музее. На Нейта его новая знакомая произвела самое сильное впечатление.

В разговоре она легко ссылалась на работы стареющих интеллектуалов, сотрудничающих с «Нью-йоркским книжным обозрением». Многосложные имена восточноевропейских режиссеров-авангардистов слетали с ее языка без малейших затруднений. Нейт знал – по крайней мере, понаслышке, – книги ее отца-профессора. К этому времени он уже имел опыт общения с самыми разными редакторами. На их фоне Элайза выглядела другой – необычайно серьезной и хорошо информированной для своих лет. К тому же она была так привлекательна!

Нейт, которого Джейсон с трудом убедил не носить брюки со складками, понимал, что Элайза выделяется даже на фоне самых модно одевающихся молодых женщин Бруклина. Она знала, где что купить, в каких магазинах цены ниже и что можно брать в «Таргете» (пластмассовые контейнеры, колготки и зубные щетки). Теоретически Нейт презирал «символы буржуазного статуса», но втайне гордился легким дуновением шика. Она не только производила впечатление успешной и популярной девушки, но и была ею, не прилагая к тому заметных усилий. Первый класс, высшее качество! В издательском мире Элайза занимала примерно то же место, что Эми Перельман в школе и лучшие подружки Уилла Макдорманда в Гарварде, и, бесспорно, была «желанным объектом».

Ровная в общении, озабоченная, даже слегка угрюмая, она часто разговаривала с раздражающим, ангедонистическим равнодушием и нередко выглядела скучающей.

Эта ее грань – постоянное неудовольствие – была для Нейта чем-то вроде вызова, и когда ему удавалось рассмешить ее, поднять ей настроение или просто вывести из апатии, он чувствовал себя едва ли не героем.

Тогда он еще не получил заказ на книгу. Рецензии и обзоры книжного рынка обеспечивали регулярным доходом, но назвать этот доход скромным, принимая в расчет стоимость жизни в Нью-Йорке, было бы преувеличением, граничащим с ложью. Чтобы как-то сводить концы с концами, приходилось хвататься за любые возможности приработка, включая корректуру. Он работал один, в своей грязной квартире, обходясь порой без душа, сморкаясь, за отсутствием салфеток, в туалетную бумагу. Дешевую туалетную бумагу. (Однажды, будучи в гостях в Нью-Хейвене у приятеля по колледжу Питера, Нейт тайком оторвал от рулона несколько квадратиков и, сложив, спрятал в нагрудный карман рубашки. Потом подождал, пока у стойки соберутся несколько знакомых, и раздал каждому по квадратику. «Вы только пощупайте. И этим, самой тонкой в мире шкуркой, старина Нейт вытирает свою задницу? Вот и говори после этого о нелюбви к себе».)

Медицинской страховки у него не было несколько лет. По прошествии какого-то времени Нейт уже принимал как само собой разумеющееся, что он грязный, опустившийся маргинал, чье благополучие не очень-то важно для общества. А вот благополучие Элайзы ценилось очень высоко – ею самой, ее родителями, хозяевами журнала, которые заботились о ее глазах, зубах и психике и щедро оплачивали соответствующие расходы. Казалось, сама вселенная обслуживает Элайзу: питейные заведения – бесплатной выпивкой, традиционно грубые таксисты – вежливым обращением, гранды журнального бизнеса, не удосуживающиеся отвечать на емейлы Нейта, – завидными предложениями.

Нейт еще спал, когда Элайза, очаровательная и ухоженная, проплывала мимо охранников в вестибюле небоскреба, расположенного в центре Манхэттена, поднималась в свой офис в скоростном лифте и садилась за стол, над которым красовалась табличка с ее именем. Там она отвечала на звонки и успокаивала нервных авторов, уверяя, что ее босс вот-вот им перезвонит. Сопровождала Важных Лиц в большой угловой офис. Сидела на редакционных совещаниях и даже, когда к ней обращались, выступала со своими предложениями относительно содержания очередного номера. Но по большей части она занималась административной работой. Тем не менее это было началом карьеры. Элайза делала все, чтобы не опуститься, не стать маргиналом, как Нейт, сидевший дома в трусах, валявшийся на сальных от пота простынях, ломавший голову над такими вопросами, как, например, стоит ли ему обратиться за налоговыми льготами, предоставляемыми получателям заработной платы и жалованья, или это будет неправильно, потому что такие льготы предназначены для людей по-настоящему бедных и уж никак не для выпускников Гарварда, уклоняющихся от постоянной работы ради того, чтобы потворствовать личным интеллектуальным амбициям…

Встречая Элайзу в конце рабочего дня, Нейт чувствовал себя так, словно вырвался из подземного мира морлоков. С ней и к нему в ресторанах относились иначе. Мужчины окидывали его оценивающими взглядами. Официанты и метрдотели переходили на почтительный тон. Даже в кругу друзей и знакомых его акции пошли вверх.

С учетом всего тот факт, что Элайза не была уж очень хорошей подружкой, значения не имел. Его желания, если они не совпадали с ее, она воспринимала как прихоти извращенца и стойко игнорировала. Здоровым исключением считался только дорогой ресторан – его страсть к барбекю она называла «омерзительной». «Может, лучше в какую-нибудь местную забегаловку?» «Об этом не может быть и речи!» После того или иного светского мероприятия Элайза с удовольствием представляла ему список своих критических замечаний, полагая, по-видимому, что все его промахи так или иначе отражаются в первую очередь, на ней. Когда на одном приеме Нейт позволил себе не слишком удачную шутку, Элайза устроила ему настоящую головомойку за то, что он поставил ее в неудобное положение. Упреки посыпались сразу же, как только они свернули за угол, едва отойдя от облицованного коричневым песчаником особняка, в котором провели вечер. «Почему ты решил, что это будет смешно?» Пришлось признаться, что он и сам не знал толком – почему; в ответ на реплику одного из гостей насчет того, что мы живем в эру тревоги, заметил, что всегда думал, будто мы живем в эру Водолея. Что шутка не удалась, он понял сразу, едва слова слетели с языка. Элайзу объяснение не устроило. Она придерживалась того мнения, что он обязан ей и потому должен стать кем-то, кого она могла бы уважать. А это предусматривало и воздержание от скверных шуточек. Предполагалось также, что Нейт должен быть нежным, но не чересчур, делать комплименты, не слишком при этом усердствуя, демонстрировать, не перегибая палку, сообразительность и ум…

Когда ее обходили или обманывали, когда о ней отзывались не лучшим образом, Элайза выходила из себя от бешенства. Судя по всему, во всем Нью-Йорке только она одна отличалась хорошими манерами, остальные вели себя по-свински, особенно по отношению к ней, хотя уж кто-кто, а она такого хамства определенно не заслуживала, потому что – и это было новостью для Нейта – «ни к кому не питала недобрых чувств». Элайза негодовала, когда Нейт отказывался всецело разделить возмущение по адресу того или иного коллеги, отпустившего за ланчем комментарий, вполне невинный – на взгляд Нейта и непростительно колкий – по ее мнению. Предположить, что она просто неверно истолковала реплику или, что еще хуже, реагирует на пустяк излишне эмоционально, было равносильно оскорблению!

Какое-либо представление о справедливости отсутствовало у нее напрочь. Иногда, раздраженный ее опозданием на свидание или откровенным равнодушием к тому, о чем он говорил и что считал нужным, Нейт инстинктивно оценивал свою досаду, пытаясь решить для себя, насколько она обоснованна или справедлива при данных обстоятельствах. (Может быть, она просто не понимает, как важно для него то, что говорит? Может быть, он сам выразился недостаточно ясно?) Элайза, со своей стороны, твердо стояла на том, что ее эмоциональные реакции оправданны, а моральные оценки непогрешимы. Его же самокритика воспринималась как слабость, пользоваться которой надлежало безо всякого стеснения. «Нет, – утверждала она. – Ты действительно изъяснялся недостаточно ясно». Единственной другой серьезной подружкой Нейта была Кристен – особа, что ни говори, чрезвычайно справедливая и без предубеждений. Элайза же порой ставила его в тупик, но довольно долгое время ее ограничения большой роли не играли. Нейт воспитывался на Старом Завете и не ждал от своего бога благоразумия и милосердия. Наедине с собой он, может быть, и ворчал, недовольный ее требованиями, может быть, пытался урезонить ее или умаслить, но само присутствие Элайзы в его жизни, его постели, ее красота (иногда просто глядя на нее, он испытывал неодолимое желание коснуться ее шелковистых волос или идеального кукольного личика), муки и радости от нахождения рядом с ней – все это стало для него жизненно важным.

Хотя Элайза была умна – и разбиралась в вещах, в которых положено разбираться людям утонченным, – Нейт довольно быстро понял, что ее писания часто бывают напыщенными и неуклюжими. Ее идеи напоминали натужные попытки достичь глубины академических творений. В ее любви к интеллектуализму и, что еще важнее, к интеллектуалам вроде Нейта было что-то хрупкое, непрочное. Поначалу ее страсть ошеломила его, но со временем стало ясно, что эта увлеченность – лишь форма достижения успеха, весьма специализированная форма, но не более того. Задолго до того, как он созрел до решения завязать с ней – задолго до того, как эта мысль зародилась у него в голове, – Нейт стал складывать иной, отличающийся от первоначального и не столь комплиментарный ее образ. У нее был, например, прекрасный вкус – она воспринимала, впитывала все, что считалось интеллектуально модным. Ей, в частности, нравился Звево, она находила в нем великое множество добродетелей, но произошло это только после того, как она поняла, что Звево высоко ценится в определенных кругах. Только после того, как ее отец, профессор, или ее босс, Очень Важный Редактор, вознес хвалу Звево. Наряду с этим, восставая против «мужского литературного истеблишмента», Элайза отстаивала значимость какого-нибудь слезливого, пусть и продиктованного благими намерениями, обывательского романа о девочке и ее матери, или девочке и ее лучшем друге, или девочке и чернокожей женщине, помогавшей воспитывать ее, которые вместе сражались с хищниками-мужчинами и социальной несправедливостью и в конечном итоге познавали искупительную силу любви. Вот такие книги нравились ей по-настоящему, понял через некоторое время Нейт. Звево, престарелые интеллектуалы из «Нью-йоркского книжного обозрения» – все это, как оказалось, было шоу, пусть даже и шоу, устраиваемое ею как для себя, так и для других.

Нейт хотел, чтобы Элайза ради себя самой осознала, что не быть высоколобым интеллектуалом – нормально. Что она была бы куда счастливее в журнале другого направления: менее консервативном, возможно, одном из тех онлайновых, которые ориентировались на умных, независимых женщин, где ей не приходилось бы скрывать свои предпочтения и где на первый план вышли бы освобожденные от необходимости занимать определенную позицию ее вербальный талант и умение делать краткие и точные обзоры. (Элайза всегда облекала свою критику Нейта в самые умные и образные выражения.) Но нет, высшее мнение таких людей, как ее отец и ее босс, всегда значило для нее слишком много. Ей приходилось делать то, что ценили они, а не то, что было ценно для нее. Глядя на ситуацию под этим углом, Нейт не мог не сочувствовать женщине, красивой и умной, которая отчаянно пыталась изменить себя, пусть ненамного, но все же – переделать себя.

Здесь же крылся и ответ на вопрос, сбивавший его с толку поначалу: почему Элайза с ним? На тот момент, как Нейт понял позже, ее патологически влекли не деньги, статус или симпатичная внешность, а литературный и интеллектуальный потенциал. Нейт обладал многими из тех умственных качеств, что и ее отец и босс. И как бы Элайза ни критиковала его манеры, одежду и привычки, вера в его ум оставалась неизменно прочной.

В некоторых отношениях она влияла на него положительно: заставляла ходить на спектакли, концерты и в галереи, посещать популярные рестораны в не самых популярных уголках города. Прежде он ограничивался баром в своем квартале. Однако, оглядываясь назад, Нейт признавал, что даже в свои лучшие моменты, даже когда они шли рука об руку от метро к пиццерии в некогда итальянском квартале в глубинке Бруклина, даже когда сидели вместе, попивая горячее какао на каменной скамейке возле Клойстерса, глядя на базальтовые утесы парка «Пэлисейдс» по другую сторону Гудзона, даже тогда он, на каком-то уровне сознания, пополнял каталог несоответствий для будущих ссылок. К тому времени, когда они встречались месяцев семь или восемь, Элайза стала постоянной темой в разговорах Нейта с друзьями. «Это нормально, когда подруга устраивает скандал, если ты планируешь пятничный вечер, не проконсультировавшись с ней? – спрашивал он. – И как понимать, если каждый раз, когда она высказывает мнение о ком-то, у меня возникает чувство, что на самом деле все ровно наоборот?»

Они пробыли вместе около года, прежде чем недовольство таки перевесило то, что – любовь? потребность? увлечение? – связывало его с ней. «Дружба, едва перестав крепнуть, сразу начинает хиреть», – сказала безнравственная мадам Мерль, и Нейт был вполне с ней согласен. В один прекрасный день он обнаружил, что чары Эйлин ослабли. Он спокойно наблюдал, как она изливает на него свою злость, и не испытывал тревожного, приходившего помимо его воли желания сделать все возможное для скорейшего примирения.

Поначалу Нейт действовал мягко – отказывался от предлагаемых ею выходов, оставался дома, когда ему этого хотелось, а однажды даже спланировал провести уик-энд с Джейсоном и Марком, не испросив заранее ее мнения. Никак не отреагировав на ее раздражение, он ждал возвращения прежнего, ставшего уже привычным беспокойства. Оно не вернулось. Элайза быстро уловила перемену, проявив что-то подобное тому чутью, которое помогает животным чувствовать приближающуюся бурю. Она заметно смягчилась, стала любезнее, услужливее. Вместо модного, упоминавшегося в обозрении «Таймс» ресторана предложила ресторан-барбекю. Сдержала досаду, когда Нейт, сославшись на занятость, сказал, что не поедет с ней к ее родителям, пригласившим их на неделю в летний домик. Она чаще спала с ним и даже купила кружевное белье, пояс и коротенькую ночную сорочку с пушистыми помпончиками на груди. Тоненькая, хрупкая, Элайза выглядела в этом наряде столь же трогательной, сколь и соблазнительной. «Это ты для меня?» – удивился Нейт, когда она подошла к нему в красно-черном корсете, вызывающем в памяти наряды проституток из романов Золя. Ему всегда нравилось заниматься с ней сексом. С самого начала ее индифферентность, присущая ей отстраненность, утомительная озабоченность в сочетании с энергией его влечения придавали акту ощущение состязания; волна победоносного удовлетворения, подобного которому еще не было в его эротической практике, захватывала Нейта каждый раз, когда она вскрикивала под ним. И эти случаи становились все более частыми.

Но секс был исключением; прежняя страсть уже не вернулась. То, что больше всего беспокоило его в Элайзе – эгоизм, придирчивость, требовательность, – исчезало, но его безразличие и даже отвращение к ней перевешивали все прочие эмоции.

Потом он порвал ахиллово сухожилие и пару недель оставался у Элайзы, потому что в ее доме было меньше ступенек. Она вела себя образцово: приносила вещи из его квартиры, готовила для него, предвосхищала почти все его потребности. Нейт вернулся к себе сразу же, как только смог. Находясь у Элайзы, он чувствовал себя кем-то вроде преступника, укрывшегося у своей жертвы. Всякий романтический интерес пропал к тому времени полностью. Ее достоинства и недостатки Нейт оценивал спокойно и бесстрастно. Даже секс, этот блаженный второй медовый месяц, сошел на нет. Все острее сознавая, как изменились его чувства к ней, Нейт не мог отделаться от ощущения, что попросту использует Элайзу, берет что-то обманом и притворством. Он перестал спать с ней.

Когда разрыв наконец случился, Элайза расстроилась даже сильнее, чем можно было ожидать. Он притворно посочувствовал; что-то шевельнулось лишь, когда у нее хлынули слезы. А в душе даже позлорадствовал: «Ну, и что ты теперь обо мне думаешь? Помнишь, как испоганила тот уик-энд, который мы провели у моих родителей? Они же такие «шумные», что у тебя даже голова от них разболелась. И поговорить с ними было не о чем». Тем не менее он ничего не сказал. Знал, что даже если Элайза извинится, пообещает измениться, это ничего уже не решит.

Она позвонила на следующее утро. Была очень расстроена. Он пообещал встретиться с ней через несколько дней, выпить кофе. Она немного успокоилась. При встрече Нейт снова сказал, что ему очень жаль, но теперь уже поздно. Нет, он не знает, как и почему, дело не в ней, просто ему нужно сосредоточиться, поработать над книгой. Может быть, он не создан для отношений. Может быть, это с ним что-то не так. Он говорил и говорил, избегая лишь правды, состоявшей в том, что со временем она открылась ему – избалованной привилегиями и неинтересной.

– Просто… – Элайза поставила чашечку и посмотрела на него блестящими от слез глазами. – Я никогда раньше по-настоящему не любила. Думала, вот оно и случилось.

В нем что-то дрогнуло. Разве в пору очарования ею, когда ему даже не верилось, что она выбрала именно его, разве не он сделал все, чтобы она почувствовала себя любимой? Тогда-то он думал только о том, как бы удержать ее.

С другой стороны, разве не так бывает со всеми? Он ведь не обманывал ее умышленно с какой-то тайной целью.

В тот день они решили остаться друзьями. Но уже скоро Нейт пожалел о данном обещании. Едва ли не при каждой встрече Элайза поднимала тему их отношений, говоря, что ей нужно кое-что прояснить. Когда разговор складывался не так, как ей хотелось бы, – а хотела она, похоже, чтобы он признал, что совершил ошибку, порвав с ней, – она снова расстраивалась. Плакала, жаловалась, обвиняла, задавала вопросы, на которые невозможно ответить, – делала все, чтобы он прочувствовал свою вину и покаялся. «Ты же не думаешь, что я недостаточно умна? И как мне теперь доверять мужчинам после того, как я доверилась тебе? После того как ты заставил меня довериться тебе?» Слушая упреки, Нейт напоминал себе, сколь мало сочувствия видел с ее стороны в те времена, когда в их паре ведущей была она.

Однако по прошествии некоторого времени в нем стало крепнуть новое чувство. Как ни убеждал себя Нейт, что не совершил ничего плохого, по крайней мере, по тем стандартам, по которым жили все его знакомые (и уж, во всяком случае, это она вела себя недостойно, не желая мириться с очевидным и устраивая истерики!), на каком-то интуитивном уровне проклюнулось чувство вины. Шумный, в духе Фолкнера, внутренний голос требовал рассматривать отношения в строго моралистических терминах. «Тебя влекло к Элайзе, – внушал голос, – потому что она красивая, стильная, потому что у нее блестящая родословная и известный отец, а ты сам – недоумок и лузер, всегда завидовавший таким, как она или Эми Перельман, красивым и пользовавшимся популярностью, и обладавшим, как тебе казалось, чем-то, чего никогда не было у тебя, чем-то, что невозможно постичь и обрести одним только умом, какой-то особой магией и благородством, невыразимой мудростью жизни и сопутствующим этой мудрости доступом к неведомым наслаждениям». В отличие от Кристен, с которой он ощущал настоящее родство душ, Элайза виделась ему лакомым, но запретным кусочком, пробуждавшим честолюбивые желания. Потом же, как пес, обнюхав незнакомый предмет и сочтя его неинтересным, он просто потрусил дальше, увлекаемый другими приманками. Вот только для Элайзы его эксперимент не прошел безболезненно. Возможно, в ее привязанности и не было ничего такого уж странного, как представлялось ему поначалу. До него Элайза встречалась с парнями, которых выбирала только лишь потому, что они обладали привлекательной внешностью и обращались с нею далеко не лучшим образом. Хотя Нейт и не мог соперничать с ними по внешним данным, он, очевидно, задел какую-то ее струнку, потому что не только был для нее лучшим бойфрендом, но и представлялся ей более желанным в плане профессиональных перспектив, чем предшествовавшие ему широкоплечие социопаты. А поскольку свои притязания на мирское восхищение Элайза небезосновательно расценивала выше, чем притязания самого Нейта, то понятно, что и на его преданность она полагалась с большей уверенностью.

И если сейчас она выглядела постыдно жалкой в своем унижении и беспричинной злости, не соответствовало ли это всему тому, что он знал о ней и раньше? Ее испортили красота и богатство; ей недоставало внутренних ресурсов; она по-детски капризничала и упрямилась, когда что-то шло не по ее сценарию. Все это он знал практически с самой первой их встречи. А если знал, но все равно хотел, то имел ли он право бросать ее теперь по той лишь причине, что у него пропал интерес к тому, что еще она могла предложить? Да, имел, тут и сомневаться не приходилось, но и легче от такого рассуждения не становилось.

В большинстве случаев Нейту удавалось унять этот звучащий в голове голос фундаменталистского проповедника. Верить ему не следовало – он все упрощал, он призывал возвыситься, он наделял его высшей, богоподобной властью над другими, подразумевая, без достаточных на то оснований, что он умнее и сильнее Элайзы и, следовательно, единолично ответствен за все случившееся между ними. Тем не менее его отношение к ней менялось, теплело и проникалось сочувствием. Нейт всегда мог, в качестве самооправдания, составить список ее недостатков (она поверхностна; ее озабоченности, даже недовольства – мелки и ограниченны; ее плохо скрываемая гордыня, уверенность в принадлежности ее семьи к высшему классу – вульгарна; она склонна к приобретательству – только нужны ей не деньги, а статус и «подходящий» партнер, альфа-самец), но что, если начистоту, это все значило? Не самая, может быть, восхитительная и великодушная – она все же была личностью. И у нее, если уколоть, тоже шла кровь. Нейт, конечно, не купился на рассчитанные на публику заявления о нанесенном ей невозместимом ущербе – в конце концов, они встречались только полтора года и даже не жили вместе, – но все же признавал, что обидел ее крепко. Он обещал себе постараться, постараться по-настоящему, быть добрее к ней и по возможности помогать. И хотя ему представлялось, что лучше всего было бы разойтись, уйти из жизни друг друга, он обещал Элайзе, что «никогда ее не бросит».

Но и тут Нейт облажался. Не раз и не два общение превращалось в пытку, особенно когда Элайза заводила свою любимую – или его нелюбимую – тему: их отношения и сопутствующие им физические раны. Он не торопился отвечать на ее звонки. Худшим во всем этом было то, что он спал с ней и после разрыва, причем не раз и не два, убеждая себя, что ничего такого тут нет, что она «понимает» ситуацию. Пьяный, одинокий, возбужденный, он, чувствуя еще теплящееся ностальгическое влечение, исхитрялся в какой-то момент не замечать очевидного: ему нужен не столько секс, сколько сеанс отдохновения в лучах ее крепнущего чувства. (Элайза как будто забывала, что когда они были вместе, это она считала его неудачником.) В любом случае, как ему представлялось, она действительно понимала ситуацию лучше. Может быть, она никогда и не допускала, что эти отступления приведут к чему-то большему, чем секс. Элайза не покончила с ним окончательно, но и он не сделал для этого всего, что мог. По крайней мере, Нейт остановился, то есть они перестали спать вместе и сошлись на том, что больше делать это не будут.

Что, конечно, не помешало ей прийти к нему в ту ночь, когда он остался у нее после вечеринки. Она сказала, что несчастна. По большей части – не из-за него. Жизнь для нее изменилась с их первой встречи. Оставаться на должности помощника три с половиной года – это слишком долго, даже если ты помощник главного редактора Очень-Важного-Журнала. Ее попытки написать что-то для журнала ни к чему хорошему не привели. Ее работы принимались редакторами без особого энтузиазма и перерабатывались до такой степени, что это не могло не задевать. Нейт успокаивал Элайзу, говоря, что такое в порядке вещей, что большинство ее сверстников начинают с журналов меньшего калибра, что подъем на высокий уровень занимает немало времени, и ему самому пришлось пройти этим путем, когда он начинал в двадцать с небольшим. Но у нее ситуация была другая: во всем, за что бы она ни бралась, успех приходил к ней быстро. Она оказалась эмоционально не готовой к неудаче. Не умея смотреть со стороны, через призму юмора и скромности, Элайза воспринимала крах ожиданий чересчур болезненно. Она еще крепче держалась за свою работу, хотя порой и называла ее унизительной, и полностью полагалась на престиж журнала и босса – только чтобы сознавать и собственную важность, а следовательно, и безопасность.

Оставаясь красивой, Элайза уже не выглядела столь свежо, как в ту пору, когда они познакомились и она еще только осваивалась в новом городе, взрослой жизни и на литературной сцене, когда только-только попала в огромный мир новым, никому не известным предметом потребления, чей приятный вид обеспечил теплый, восторженный прием. Со временем те самые качества, что привлекли его к ней, ее неоспоримый шик начали блекнуть. Она стала всего лишь еще одной из тех симпатичных, несчастных одиночек, которых можно встретить на определенного рода вечеринках, где они жалуются на работу и партнеров. Элайзу также знали как его «бывшую», что соответствовало действительности, но было не совсем справедливо. По крайней мере, его не называли снисходительно ее «бывшим».

Нейт потер затылок.

– Так как же у тебя дела с Элайзой? – спросила Ханна.

Сидя в кресле напротив, она доброжелательно улыбнулась в ожидании ответа. Ханна рассказала о своем бывшем, но Нейту объяснить отношения с Элайзой было не так просто. В этой истории хватало такого, что не давало повода для гордости. К тому же Ханна знала Элайзу. Разглашать некоторые, далеко не лестные факты, касающиеся одной женщины, другой – той, с которой он спал теперь, – было бы не очень благородно. А еще Нейт ощутил вдруг накатившую усталость.

– Мы встречались какое-то время, – он поднялся, как бы подавая сигнал, что готов переместиться в спальню. – Не сложилось. Теперь мы друзья. Вот, наверно, и все.