Джек возвращается домой с двумя сумками продуктов. Мы с Уильямом ждем его почти час. Уильям бежит к отцу и прижимает его к двери. Джек ставит сумки и наклоняется.

— Я тобой горжусь, — говорит он, а Уильям разражается слезами. Джек не обращает внимания на плач. — Школа этической культуры — отличное место.

— Я не поступил в Колледжиэйт! — кричит Уильям.

— Уилл, детка, это не важно. В Школе этической культуры тебе очень понравится. У тебя будет уйма друзей. И я больше не желаю слышать ни слова о школах. Ладно? Это вообще не важно, Уилл. Ты поступил в прекрасную школу, и точка.

Джек выпрямляется и поднимает сына на руки. Другой рукой он пытается подхватить пакеты, но я их быстро забираю.

— Что это?

— Мне не хочется сегодня заказывать ужин, — отвечает он. — Я собираюсь приготовить киббе.

Джек идет на кухню и сажает Уильяма на стул.

— Уилл, ты поможешь мне готовить киббе? Такое, как готовит бабушка?

— Ты будешь готовить? — уточняю я, идя за ним с пакетами.

— Конечно.

— С каких это пор ты умеешь делать киббе?

— Я тысячу раз видел, как его готовит мама. Думаю, справлюсь.

Джек начинает вынимать покупки. Кладет на стол кусок мяса, завернутый в бумагу, упаковку кедровых орехов, ставит бутылку с оливковым маслом. Оно органическое, произведено в Калифорнии и стоит тридцать два доллара.

— Наблюдать за тем, как готовит другой, и готовить самому — это разные вещи, — замечаю я.

— Ты всего один раз наблюдала, как моя мать готовит киббе, и научилась делать это сама.

— Потому что я умею готовить. А ты — нет.

— И я умею.

— Яичница — это не готовка. И спагетти с магазинным песто — тоже.

Джек хлопает по столу пучком петрушки, отчего маленькие веточки летят во все стороны. Уильям смотрит на нас широко раскрытыми глазами.

— Черт возьми, Эмилия, — говорит Джек. — Мне неохота давиться дурацкой китайской стряпней. Я не хочу тайского салата из закусочной. Я приготовлю чертов киббе, даже если мне придется три часа висеть на чертовом телефоне и выслушивать чертовы мамины инструкции.

— Давай помогу. — Я разворачиваю мясо и кладу его в миску. Затем погружаю руку в холодные недра фарша и сжимаю кулак. Фарш лезет между пальцев, и тут я вспоминаю, что забыла вымыть руки.

— Прости, — говорит Джек.

— Нет, это ты меня прости.

— Ты забыла помыть руки, — замечает Уильям.

Нарезая лук, я думаю о матери Джека, Тмиме. До рождения Изабель она была любезна со мной, но сдержанна, даже чопорна. На свадьбе у нее было такое вытянутое, скорбное лицо, что моя бабушка подошла утешить ее, решив, что Тмима загрустила по своему покойному мужу и вспомнила себя в юности. Тмима покачала головой и сказала: «Там, откуда я родом, люди не разводятся».

Бабушка не могла поверить в то, что моя свекровь оплакивает уход шиксы Каролины.

— Но зато Эмилия еврейка, — настаивала она.

Тмима качала головой и твердила:

— Никто. Никогда. Муж должен взять вторую жену, вместо того чтобы разводиться. Как делают арабы. Иногда так бывает. А теперь… эти молодые… они разводятся, даже не подумав о бедных детях.

Бабушка фыркнула и отошла. Что можно сказать женщине, которая предпочитает видеть своего сына многоженцем, нежели законным супругом, хоть и женатым во второй раз?

Я изо всех сил старалась покорить сердце свекрови. Когда она готовила блюда из цветной капусты и цыпленка, я внимательно наблюдала за ней, а затем, по глупости, подавала на стол то же самое, когда свекровь навещала нас. Я слишком поздно поняла, что Тмиме неприятны мои вторжения в ее кулинарное царство. Когда до меня дошло, я позвонила и упросила свекровь прислать любимого сладкого печенья Джека, заявив, что никак не могу его испечь, невзирая на все старания. По правде говоря, печенье у меня получается лучше, чем у Тмимы, потому что я кладу в тесто не маргарин, а масло. Ее печенье крошится во рту, а мое — тает. Еще она кладет в начинку слишком много миндаля.

Как выяснилось, чтобы заслужить любовь свекрови, нужно было потерять дочь. После смерти Изабель Тмима все бросила. В буквальном смысле. Сестра Джека сказала, что мать отшвырнула выбивалку для ковров, ушла в спальню, собрала чемодан и взяла такси до аэропорта. Приехав к нам, она вошла в квартиру и заключила меня в свои мягкие, рыхлые, пахнущие корицей объятия. Тмима обнимала меня, пока я плакала от боли и угрызений совести, и твердила:

— Знаю, дочка. Знаю. Когда мы жили в Сирии, я видела, как моя маленькая сестренка умерла от дифтерита. А до того как у меня родился Джек, я успела потерять ребенка, который появился на свет слишком рано. Я знаю, что это такое — лишиться маленького.

— Ты потеряла ребенка? — спросил Джек. — Я не знал. Ты не рассказывала.

— Ты многого не знаешь, — ответила Тмима. Она подошла утешить сына лишь после того, как я выплакалась.

— Я охотно приготовлю тебе киббе, — говорю я теперь. — Прости, что уже давно ничего не готовила.

— Ничего страшного, детка. Не то чтобы это было твоей работой.

— Эмилия вообще не работает, — замечает Уильям.

— Я взяла отпуск на работе, — объясняю я, поджаривая фарш с луком. Джек забыл патоку и сумах. Сомневаюсь, что он вообще об этом помнил. Сомневаюсь, что он знает об их существовании.

— А я возьму отпуск на кухне, — говорит Уильям и хохочет. Он слезает со стула и убегает. Я слышу, как он радостно вопит в коридоре.

— Ну, сегодня была настоящая драма, — говорю я.

— Она забила ему голову разговорами о школе, — отзывается Джек. Он достает из шкафа бутылку вина и два бокала.

— Твоя бывшая жена просто ненормальная.

— Я беспокоюсь за Уильяма. Очень. Ему как будто ничего не важно, кроме поступления в Колледжиэйт.

— Не волнуйся, с ним все будет в порядке. Лучше беспокойся о Каролине. Она попадет в психушку. Ее отвезут в клинику Бельвью. Наверное, там есть специальная палата для родителей, чьи дети не смогли поступить в школу их мечты.

Джек протягивает мне вино и отпивает из своего бокала, над верхней губой остаются алые «усы». Я отхлебываю и перекатываю вино во рту. Мне невыносим вкус алкоголя. Я пью, только когда хочу напиться пьяной. Приглушить эмоции или хотя бы воспоминание о них.

— Она думает, от этого многое зависит, — вздыхает Джек.

Я жарю кедровые орехи на маленькой сковороде, переворачиваю их, пока они не становятся коричневыми. Потом вытаскиваю кухонный комбайн. Он весь в пыли. Снимая фартук с крючка, на котором он висел месяцами, так что даже на лямке остался залом, я говорю:

— Что зависит от подготовительного класса? Попадет ли Уильям в Гарвард? Не волнуйся. Он вообще может пропустить колледж и сразу писать исследование по ядерной физике.

Джек допивает вино и заново наполняет бокал. Протягивает мне бутылку, но я качаю головой.

— Каролина беременна, — говорит он. — Беспокоится, что второй ребенок будет не таким умным, как Уильям. Она всегда думала, что Уильям — ее козырь, а теперь, видите ли, придется довольствоваться Школой этической культуры и Филдстоном.

Я тянусь за сковородой, на которой шипят лук и мясо. Прихватка падает на пол, и я хватаюсь за раскаленную рукоять. Я визжу, бегу к раковине, подставляю обожженную ладонь под холодную воду и плачу.

— Господи! — Джек наклоняется надо мной. — Детка, покажи руку. Как бы не пришлось ехать в больницу. Дайка посмотрю.

Он берет меня за руку, ожидая увидеть пузырь. На ладони всего лишь красное пятно. Джек снова сует мою ладонь под воду.

— Лучше подержи ее под краном, — говорит он.

— Она беременна? Как? — всхлипываю я. Я провожу под носом тыльной стороной здоровой ладони и вытираю сопли о джинсы. — Она даже не замужем. Ей сорок три года! Как она может забеременеть?!

— Ей сорок два. И летом она с кем-то встречалась.

— Нет. Уильям бы нам сказал. Он не умеет хранить секреты.

Я знаю, что умеет. Он прекрасно хранит мои тайны.

— Уильям не знает о ребенке. Она собирается сказать ему, когда будет на третьем месяце.

— Какой у нее срок? Два месяца? Два с половиной?

Джек выключает воду и вытирает мою руку полотенцем.

— Тебе-то какая разница? Почти три месяца. По словам Каролины, когда мы потеряли Изабель, она поняла, что хочет еще одного ребенка. И сразу забеременела.

Я вырываю руку.

— Она забеременела из-за Изабель? Твоя бывшая жена забеременела из-за того, что моя дочь умерла? — Я уже кричу, мой голос разносится по всей кухне и эхом отскакивает от висящих на крючках кастрюль.

— Не нужно из-за этого психовать, Эмилия! — орет Джек. — Если кто и должен переживать, так это я. Но я не собираюсь этого делать. Не собираюсь! По-моему, хорошо, что она забеременела. Очень хорошо! Каролина сказала, что огорчена нашей потерей. Она тронута тем, как я любил Изабель, как сильно переживал. И поняла, что в жизни ей недостает именно такой любви. Тебе должно быть приятно. Мне, например, приятно.

— Врешь! Тебе неприятно. Ты ревнуешь и злишься, точно так же как я.

— Нет. Мне приятно, что Изабель умерла не напрасно.

— Изабель умерла не ради того, чтобы Каролина могла родить еще одного ребенка! Ах ты чертов сукин сын, моя дочь умерла не ради этого! Это не повод!

Я выбегаю из кухни, мимо Уильяма, который стоит в коридоре, стиснув кулаки и прижав их к щекам. Я хватаю пальто, надеваю сапоги, выскакиваю за дверь и жму кнопку лифта. Но он поднимается слишком медленно, и я бегом спускаюсь по лестнице, в полумрак февральского вечера.