С вечера воскресенья мы с Джеком общаемся на пониженных тонах, будто каждый разговор — это прогулка по льду, слишком тонкому для того, чтобы выдержать вес нашего раскаяния. Мы не говорим об Уильяме, о Гарлем-Меер, о том, как близки мы были к тому, чтобы сказать друг другу немыслимое. Ходим на цыпочках, преувеличенно заботимся о каждом слове, каждом жесте, словно двое сумасшедших, обитающих в весьма уютной клинике с тремя спальнями. Даже отказ от второй чашки кофе настолько меня удручает, что я, совершенно опустошенная, на два часа заваливаюсь поспать ради восстановления сил, когда Джек уходит на работу. Один из плюсов того, что Джек — компаньон фирмы, заключается в возможности приехать домой в десять-одиннадцать часов вечера, так что по крайней мере мы избавлены от нестерпимо куртуазных совместных ужинов.

Утром Джек просыпается рано и стоит надо мной, изящный и красивый, в темно-сером костюме и розовой рубашке. Волосы мокрые после душа, свежевыбритые щеки благоухают лосьоном.

— Ты не спишь?

— Нет.

— Хорошо спала?

— Да, очень хорошо.

— Вечером у меня слушание, так что я не смогу забрать Уильяма из сада.

— Ничего страшного.

— Или ты хочешь, чтобы я позвонил Каролине и попросил Соню посидеть с ним, пока не освобожусь?

— Не нужно, я его заберу.

— Уверена?

— Да.

— Никаких проблем, если…

— Я сказала, что заберу его, — резко отвечаю я. Правило вежливости нарушено, и я тут же съеживаюсь.

Джек наклоняется и стирает с мыска сверкающего кожаного ботинка невидимую ворсинку. Обращаясь к ботинку, он спрашивает:

— И чем вы будете заниматься?

— Не знаю. Наверное, швырну его в пруд. Если пруд замерз, то в озеро.

Он выпрямляется. Никакой улыбки.

— Конечно, я привезу его домой, — вздыхаю я. — Накормлю безлактозным ужином и буду играть с ним в «Лего» или в динозавров, пока ты не вернешься.

— Можешь взять фильм в прокате.

— Не хочу. Не забывай, ему не разрешают смотреть телевизор. Все будет в порядке.

— Если ты так считаешь…

— Я уверена. Все будет в порядке.

Джек кивает. Он застегивает пиджак, потом расстегивает его.

— Я подумал об этом мероприятии в парке… О Марше памяти.

— Да?

Я вообще об этом не думала.

— Ты все еще хочешь пойти? — спрашивает Джек и тут же продолжает: — Думаю, нам всем следует принять участие. Втроем. Это будет для нас небесполезно. Мы пойдем туда вместе.

— Хорошо, — отвечаю я.

Он наклоняется и замирает, его губы — совсем близко от моего лица. Я сокращаю расстояние. Мы целуемся впервые после случившегося на Гарлем-Меер, впервые после ссоры. Это самый обычный поцелуй, не слишком нежный или страстный, но знакомый и уверенный.

— Увидимся вечером, — говорит Джек.

— Не беспокойся, все будет в порядке.

Разумеется, нет. Когда Уильям видит меня в коридоре возле Алой комнаты, он хмурится, склоняет голову набок и, судя по всему, оценивает ситуацию и свои возможности. А потом говорит:

— Я не поеду с тобой.

— Сегодня среда, Уильям. По средам ты едешь к нам.

— Не сегодня.

— Но сегодня среда.

— Нет, Эмилия. — Уильям решительно качает головой. — Я не поеду с тобой. Никогда. Ты бросила меня в озеро.

— Я тебя не бросала. Ты поскользнулся. Мы оба поскользнулись. Это произошло случайно. Такое бывает. Надевай пальто.

— Нет! — кричит Уильям.

Из Алой комнаты выглядывает Шарлин, чье внимание привлек необычайно громкий крик.

— Используй внутренний голос, Уильям, — намекает она.

— Скажи Эмилии, что я не поеду с ней, — требует он, бежит к двери, ныряет у воспитательницы под рукой и скрывается в комнате.

— О Господи… — бормочу я и иду следом.

Две-три няни сочувственно улыбаются. Они-то знают, каково общаться с непослушным ребенком, которого нельзя наказать, но за чье поведение ты тем не менее отвечаешь. Матери, напротив, качают головами или бросают в мою сторону неодобрительные взгляды. Кто я такая, чтобы навязывать свое оскорбительное присутствие маленькому мальчику, которому нужна только мама. Настоящая мама, чье место никоим образом нельзя было занимать…

— Прошу прощения, — говорю я Шарлин, заходя в комнату. — Идем, Уильям. Нам пора.

— У мальчика был трудный день, Эмилия, — отвечает воспитательница. — Он пытался осмыслить то, что случилось в парке на выходных.

Я уже не восхищаюсь Шарлин. Она идиотка. Ей вообще нельзя доверять маленьких детей.

— Там нечего осмыслять. Он поскользнулся и упал, у него промокли ноги. Ничего особенного.

— Мне кажется, для Уильяма все гораздо серьезнее. Ему трудно чувствовать себя в безопасности с вами. Безопасность и защищенность очень важны для детей, особенно для тех, чье ощущение стабильности окружающего мира поколеблено разводом родителей или иной психологической травмой.

Шарлин сидит рядом с Уильямом. Он снял с полки огромную энциклопедию динозавров и читает, слюнявя палец и демонстративно переворачивая страницы. Я стою над ними, переминаясь с ноги на ногу. Мне жарко в пальто.

— Уильям, — обращаюсь я к нему. — Прости за Гарлем-Меер. Мне очень жаль, что ты промок, правда. Я просто хотела показать тебе эту часть парка. Гарлем-Меер — одно из моих любимых мест, и я хотела с тобой поделиться. Я надеялась, что тебе тоже понравится.

Уильям морщится и заслоняется книжкой.

— Уильям, — настаиваю я. — Если ты сейчас пойдешь со мной, я обязательно куплю тебе «Таинственный сад». Ты сможешь доказать, что эта книжка не слишком сложна для тебя. А еще мы купим остальные книжки про Лилу. Ведь у нас есть только «Дом на Восемьдесят восьмой улице».

Шарлин осторожно кладет руку поверх страницы.

— Уильям, ты готов ехать домой с Эмилией?

— Нет, — отвечает он.

— Ты скоро будешь готов?

— Нет.

Она убирает руку.

— Думаю, лучше позвонить Джеку или Каролине, — подводит итог Шарлин. — Не хотелось бы его принуждать, особенно когда он чувствует себя таким уязвимым.

Уильям уязвим не более сланцевых утесов над Гарлем-Меер.

— Прекрасно, — отвечаю я. — Я позвоню Джеку.

Джека, впрочем, нет в кабинете. И он не берет мобильник. Мэрилин говорит, что Джек на слушании и освободится только в пять.

— Уильям не может остаться здесь до вечера, — замечает Шарлин.

— Мы едем домой, — заявляю я.

— Нет! — орет Уильям.

— Боюсь, у нас нет выбора, — твердо чеканит Шарлин. — Я позвоню Каролине.

— Разумеется, — киваю я. — Почему бы и нет? Еще не все разлетелось в пух и прах. У меня даже сохранилось немного собственного достоинства. Позвоните Каролине и давайте скорее покончим с тем, что осталось.

— Эмилия, дело не в вас, а в Уильяме.

— Несомненно.

Я жду Каролину. Вовсе не потому, что мазохистка и заслуживаю мучений, которые она, несомненно, мне причинит. Но сегодня среда, а в среду Уильямом занимается Джек. Я не могу просто уехать и оставить мальчика в руках врага без малейшего сопротивления. Пусть Джек знает, что я боролась до последнего.

Каролина врывается в Алую комнату, точно ангел мщения или орлица, которая защищает своего птенца. Она вся блестит и сияет — блестящие волосы, блестящие губы, гладкая кожа, длинные стройные ноги, длинное кашемировое пальто. Я чувствую, как рядом с ней становлюсь маленькой и толстой. Через минуту я вообще превращусь в хоббита.

Каролина прижимает Уильяма к плоской груди и причитает:

— Уильям, милый. Ты в порядке? Бедный малыш. Испугался?

Шарлин, кажется, смущена столь бурными проявлениями абсолютно неуместной материнской тревоги.

— Все в порядке, Каролина. Просто на этой неделе у него были некоторые проблемы, вот и все.

«Конечно, предательница, теперь проявляй сочувствие», — думаю я.

— Уильям, милый, тебе вовсе не обязательно сегодня ехать к папе, — продолжает Каролина. — Соня ждет в коридоре. Ты едешь домой.

— Сегодня среда, — напоминаю я, будто дело только в этом.

Можно подумать, Уильям просто перепутал день. Как будто он не знал дней недели наизусть уже в полуторагодовалом возрасте.

Каролина злобно смотрит на меня. Она поднимает Уильяма и выводит, я иду следом. По пути к двери миную стенд с рисунками и немедленно замечаю рисунок Уильяма — он заклеен до середины. Я смотрю на него, пытаясь в подробностях разглядеть чуть заметного ангелочка. У малютки курчавые волосы, и она улыбается. Крылья хорошо прорисованы и украшены причудливыми завитушками, сердечками и даже почему-то знаками доллара. Из моей дочери получился чудесный ангел, Уильям постарался на славу.

— Разве не прелесть? — спрашивает Шарлин.

— Да, — отвечаю я и выхожу.

Когда двери моего лифта открываются, я вижу, что Каролина с Уильямом обогнали меня всего на пару шагов. Я проклинаю дурацкие лифты в детском саду на Девяносто второй улице, собираюсь с духом и иду за ними по пятам. Каролина протягивает Соне детскую подушку и крепко держит Уильяма за руку.

— Здравствуй, Соня, — говорю я.

Она кивает:

— Здравствуйте, Эмилия.

— Ну ты даешь, — обращается ко мне Каролина.

— Что?

— Ну и нервы у тебя, черт возьми. Попытаться силой забрать мальчика после того, что ты с ним сделала… Это ненормально. Ты больная, ты это понимаешь?!

В коридоре полно людей — посетителей тренажерного зала, пожилых женщин, идущих в социальный центр, родителей, детей постарше, которые посещают здесь внешкольные занятия… Каролина говорит негромко, но слышно, так что назревает скандал.

— Я ничего такого не делала с Уильямом. Это была случайность. Мы поскользнулись, и он немного промок. Черт возьми, он угодил ногой в воду, а не в кислоту!

— Да как ты посмела? — Каролина делает шаг вперед и приближает свое красивое лицо к моему. Глаза у нее бледно-голубые, даже белки — с голубоватым оттенком, точно снятое молоко.

— Что я посмела? — Я слегка отступаю.

— Ты повела его в Гарлем! — шипит она. — И даже не надейся, что я не знаю про каток! Ты вывела его на лед без шлема! Твое счастье, что он не убился!

Я вздыхаю. Уильям меня выдал.

— А что вы имеете против того, чтобы ваш ребенок побывал в Гарлеме?

Женщина, которая вмешалась в наш разговор, ростом не выше полутора метров. Она горбата и держит трость, точно меч. Голос у нее низкий и хриплый, даже слишком, для такого хрупкого, птичьего тела.

— Вы сказали «Гарлем» таким тоном, будто это что-то ужасное. Вам не стыдно, леди?

Каролина отскакивает от меня и с открытым ртом смотрит на мою престарелую защитницу.

Старуха продолжает, и ее обращенное к нам лицо напоминает сморщенную луну:

— Я много раз ходила в Гарлем на танцы, слушать музыку или ужинать. Одна или с подругами. У нас не было денег на такси, и мы шли домой пешком. Всю дорогу. И никто нас пальцем не тронул. Так что подумайте дважды, прежде чем критиковать Гарлем. И вот еще что… — Она воздевает скрюченный палец, но из-за малого роста устремляет его не в лицо, а в живот Каролине. — Страховку вы небось ей не оплачиваете — этой девушке, на которую сейчас кричите? И в пенсионный фонд денег не кладете. А как насчет сверхурочных? Вместо того чтобы ругать няню, которая показала вашему ребенку город во всей красе, вы бы лучше подумали о собственном поведении. Нечего вести себя как зажравшаяся кошка!

— Она не моя няня, — жалобно возражает Каролина. — Она жена моего мужа. И я бы попросила вас не лезть не в свое дело.

— Это мое дело, дружочек. Детей воспитывают всем миром. Тебе бы прочесть эту книжку. Так вот, я и есть мир, девочка, нравится это тебе или нет. — Старуха опирается на палку и бредет прочь.

— Я не только жена Джека, — говорю я. — Я еще и мачеха Уильяма.

— И что? — спрашивает Каролина. — Это ничего не значит. У тебя нет никаких прав на моего сына. Никаких. Никаких, понимаешь? И если ты еще раз причинишь ему вред, если бросишь его в озеро или отведешь в Гарлем, или на каток, или хотя бы в Центральный парк, я подам на тебя в суд за жестокое обращение с ребенком.

Я замечаю, что Каролина не упомянула мороженое. Видимо, Уильям кое-что сохранил в тайне.

Каролина так придвигается ко мне, что ее длинный каштановый волос, повинуясь законам статического электричества, тянется ко мне и касается моей губы.

— Держись подальше от моего сына. — Она брызжет слюной мне в лицо.

— Каролина, — негромко зовет Соня. — Доктор Соул. Каролина… — Она легонько тянет ее за руку, отрывая от меня. — Только не перед мальчиком.

Соня указывает на Уильяма, чья рука зажата в крепкой хватке Каролины. Он стоит, отклонившись всем телом назад, словно катается на водных лыжах. Он смотрит вниз, и я вижу, как на пол летит слезинка, за ней другая. Уильям плачет — молча, без движений. Его тело не вздрагивает от рыданий, оно напряжено, как проволока. Мать тянет его за руку, а слезы срываются на грязный каменный пол коридора.

Соня обнимает Каролину и отводит в сторону, потом ослабляет ее хватку и сама берет Уильяма за руку. Как ни странно, Каролина позволяет себя увести, подчиняется спокойной силе этой молодой женщины. Она отходит, а потом вдруг несется через весь коридор к входной двери, оставляя нас троих стоять тесной группкой в вестибюле.

— Спасибо, — говорю я.

Соня кивает, подбирает детскую подушку, которую Каролина бросила на пол, и ведет Уильяма к выходу. Я иду следом и вижу, как они лавируют между клумбами. Каролина нетерпеливо ждет, уперевшись рукой в бедро. Я останавливаюсь возле дверей, подальше, и вижу, как Каролина ловит такси. Ей везет куда больше, чем мне, даже с проклятой детской подушкой. Она открывает дверцу и пускает вперед Соню, которая лезет в салон и закрепляет подушку. Уильям забирается в машину, и Соня пристегивает его, проверив ремни на прочность. Каролина наклоняется и что-то говорит водителю, а потом захлопывает дверцы и поднимает руку, чтобы остановить второе такси.