#i_001.jpg

Хочу выразить искреннюю благодарность Диане за восхитительно проведенное время в Мексике, в «Каса Луна», где она позволила мне остановиться, Карен Годбуа и Сьюзен Маккинни за рассказ о Сан-Мигеле, Джин Розенблю за информацию о жизни и географии Лос-Анджелеса, Кларе Хэннен за чтение книги и комментарии, Кэтлин Колдуэл за всестороннюю поддержку, Софи, Зику, Иде-Роз за то, что позволили мне закончить работу. Спасибо Миношу Кэннделу и труду доктора Эрика Кэнндела о восстановлении памяти. Все ошибки и заблуждения целиком и полностью принадлежат мне.

Особую признательность хочу выразить Мэри Эванс и Натали Розенштейн за внимание к моей работы. И, как всегда, спасибо Майклу за то, что он сделал все это возможным.

 

Глава 1

— Не будь таким занудой, Питер, — крикнула я вдогонку мужу, когда он вышел открыть дверь. — Все любят завтрак-на-обед. Он бодрит.

Наши дети, рыжеволосая пятилетняя дочь Руби и младший сын Исаак закивали, чавкая с явным удовольствием. Утром эти же хлопья размокшей кашицей остались бы на дне тарелок. Детей так легко обмануть, подменив понятие. Завтрак-на-обед. Пижамы в школу. Шоколадный сироп на зубные щетки. Возможно, последнее уже чересчур, но не думайте, что я этого не учла. Все, что угодно, лишь бы заставить их чистить зубы.

— В последний раз я серьезно отношусь к твоему предложению готовить, — сказал Питер, вернувшись на кухню вместе с моей лучшей подругой Стэйси. Стэйси одна из тех женщин, которые рождены для того, чтобы нам, остальным, казалось, будто мы появились на несколько часов позже, и теперь должны всю жизнь их догонять. Она — агент суперзвезд в самом крупном агентстве актеров и моделей. Ее сын — математик-вундеркинд и отличный футболист, побеждающий во всех играх штата. Я даже не знаю, где они постоянно пропадают — на футбольных матчах или на олимпиадах по математике. Они — это Зэкери и его няня. Стэйси слишком занята, чтобы автобусом ездить в Стоктон на полуфинал по алгебре или футболу.

Плюс ко всему, Стэйси — самая красивая моя подруга. Хотя ее очарование не совсем от природы. Она волшебница в плане создания блестящего образа. Ее прической занимается мастер, прилетающий из Лондона каждые шесть недель, ее косметику делают вручную из мочи слепых парижских монахинь. Или что-то в этом роде. Во всяком случае, привозят из Франции, и тюбик губной помады стоит дороже моих туфель. А я люблю дорогие туфли. С годами я привыкла к пугающей красоте Стэйси. Я даже научилась смеяться над собственной неуверенностью. Я смирилась с тем, что стать идеалом мне не под силу. Да я счастлива, если удается до полудня почистить зубы. О макияже и говорить нечего, а феном я пользовалась только для того, чтобы подсушить скверную сыпь от памперсов. Не мою, Исаака. Стыдно признаться, но я не переживаю из-за того, что брак Стэйси, увы, находится в вечном состоянии полураспада — ее муж испытывает слабость к высоким двадцатидвухлетним блондинкам. К женщинам, похожим на Стэйси, когда они только познакомились. Мой брак, хотя и не был никогда колыбелью романтики, абсолютно стабилен. Мы с Питером любим друг друга, мы научились прощать друг другу промахи и ошибки. Ну, кроме готовки.

— Это настоящие бриллианты? — спросила я.

Стэйси вопросительно посмотрела на меня. Конечно, настоящие. У Стэйси контракт с Гарри Уинстоном. Она уговаривает звездных клиентов надевать поделки своих знакомых ювелиров на вручение «Оскара», «Эмми» или других подобных наград, а те в благодарность увешивают ее драгоценными камнями. Как-то я видела на Стэйси ожерелье из редкого черного тайского жемчуга стоимостью в десятки тысяч долларов. А на обед в честь президента университета она надела ожерелье с такими увесистыми рубинами, что казалось, у нее переломится шея. Ей даже удалось отхватить серьги с бриллиантами в десять карат к премьере какого-то дурацкого фильма. И тем не менее, я до этого никогда не видела ее столь великолепной.

— Это диадема? — поинтересовалась я.

Руби оторвалась от тарелки и взглянула на блестящую корону на голове моей старой подруги. Затем спрыгнула со стула и выскочила из комнаты. Чудной ребенок, эта девчонка.

Стэйси посмотрела на меня и пристукнула ногой в остроносой туфельке-шпильке.

— Это лента для волос, — произнесла она.

— Лента с бриллиантами?

— Да, лента с бриллиантами.

— А что, такие сейчас носят?

— Сейчас и пижамы носят. Спрашивается, почему?

Я эффектным жестом указала на тарелку с кашей быстрого приготовления:

— Завтрак-на-обед!

Потом взглянула на ее ярко-оранжевое, до пят, платье из тафты, и плотней закуталась в свой изношенный байковый халат, проклиная себя за то, что не потрудилась поискать пояс и подвязалась старым галстуком Питера.

— Чего ты так нарядилась?

— А ты подумай, — проговорила Стэйси сквозь зубы.

— Вы с Энди хотите повторить брачную клятву… в Вегасе?

— Нет.

— Ну… Сегодня вручение «Оскара» и ты собираешься на вечеринку Ярмарки Тщеславия?

— Не то.

— Ты — сказочная принцесса! — вдруг сказал Исаак.

Стэйси улыбнулась ему и посмотрела на меня:

— Нет.

Тут я охнула, меня переполнило столь знакомое ощущение умственного озарения:

— Ты идешь на благотворительный прием в помощь лечению рака груди, куда приглашала меня в прошлом месяце. И напоминала мне об этом дна дня назад, когда мы занимались йогой.

— Угадала, — ответила Стэйси.

Я слабо улыбнулась:

— Видимо, кашу доесть не удастся.

Роясь в шкафу и пытаясь найти что-нибудь, хоть отдаленно напоминающее вечернее платье, я ругала свою дырявую память.

— Клянусь, ты здесь совсем не при чем, — я высунула голову из шкафа и постаралась улыбнуться подруге. Она стояла посреди моей неприбранной спальни, словно Золушка на грязной кухне после того, как фея нарядила ее перед поездкой в карете-тыкве.

— Знаю.

— На прошлой неделе я почти довезла Руби до школы, когда вспомнила, что попутно могла бы забросить вещи в химчистку, а не ехать специально. Как тебе это?

Я держала в руках креповое светло-зеленое платье, которое надевала год назад на тринадцатилетие сына своей двоюродной сестры Марси. Стэйси покачала головой, и я снова погрузилась в недра своего бедного гардероба. Дело не в том, что вещей мало. Наоборот, полки ломятся от одежды. Проблема в том, что на меня ничего не налезает. Двое детей и отсутствие занятий спортом сделали мое когда-то стройное тело воспоминанием прошлого. Далекого прошлого.

— А вчера мне пришлось три раза бегать в магазин, потому что я постоянно что-нибудь забывала. А это? — я помахала платьем.

— Подойдет.

— Во всем виноваты дети, — я втиснула себя в вечернее платье, которое надевала в последний раз задолго до рождения Исаака.

Если бы не факт, что тем же недугом страдали все знакомые мне женщины, я сочла бы себя больной. Почему вынашивание ребенка затуманивает мозги прежде умной женщины? Мы были компетентными специалистами, которые управляют компаниями, справляются с кризисом, нанимают и увольняют людей, а теперь влачим существование в старом белье, торчащем из брюк. Или так только у меня? Может, остальные мамаши запросто успевают возить детей в школу, класть им с собой завтрак, водить на уроки фортепьяно, в воскресную школу, к врачу, в секцию карате и на футбол, посещать родительские собрания, менять памперсы, инструктировать нянь? И делают это с той же самоуверенностью, с какой выступали на защите диплома. Может, у меня одной в гостиной высятся горы грязного белья, а к подошве прилипла туалетная бумага.

Я приколола к платью большую брошь и надела туфли с серебряными пряжками и каблуком в семь сантиметров, которые были мне впору еще до того, как я родила двоих детей и стала носить обувь на полразмера больше. Эти туфли слишком красивы, чтобы их выбросить.

— Нормально? — спросила я Стэйси, исполнив неуклюжий пируэт.

— Прическа? Макияж? — бросила она.

— Ладно, ладно.

Я отправилась в ванную и намалевала ярко-красную улыбку на потрескавшихся губах. Немного туши, и я готова. Но волосы просто безнадежны. Я набросила на плечи полотенце и сунула голову под кран. Затем опрокинула на влажные волосы почти целую бутылку геля, зализала их назад, и, надеюсь, ностальгия по восьмидесятым сделала меня похожей на Джоан Джетт.

— Я готова, — сказала я, выходя из ванной.

Тут в комнату вошла Руби, держа руки за спиной.

— Мамочка, я ее нашла.

— Что ты нашла, милая?

— Свою корону принцессы!

Она гордо протянула мне серебряную пластмассовую диадему. Большая часть краски облезла, с одной стороны диадема была сильно пожевана.

— О! Она определенно завершит мой наряд.

— Теперь у тебя тоже есть корона, как у тети Стэйси. Надень ее! — приказала дочь.

— Это не корона, — сказала Стэйси, — это лента для волос с бриллиантами.

И тактично покраснела.

— Я уже сделала прическу, милая, так что надену корону потом, хорошо? — сказала я Руби.

Ее глаза наполнились слезами, а пухлая нижняя губа задрожала.

— Ладно, надену сейчас! — я водрузила диадему на голову. — Она чудесная!

— Не снимай, — улыбнулась Руби.

— Знаешь, почему мы дружим? — спросила я, вытащив из волос пластмассовые зубья диадемы и пытаясь защелкнуть ремень безопасности, пока Стэйси выезжала со двора.

— Потому что знаем друг друга лучше, чем кто бы то ни было, включая наших мужей, — ответила она.

— Нет. Потому что рядом со мной ты такая красивая.

Она улыбнулась, и, дотянувшись, ущипнула меня за щеку.

— Ты прекрасно выглядишь, Джулиет. Только приколи брошку так, чтобы получше закрыть это пятно.

 

Глава 2

Мы опоздали на церемонию больше, чем считалось модным. Другие женщины за столом Стэйси, все ее коллеги по Международному агентству актеров и моделей, уже понемногу ели салат из рэдиччио и инжира. Я обратила внимание, что почти все они откладывали в сторону сыр горгонзола. Интересно, можно ли забрать их сыр себе на тарелку?

Мы извинились и сели за стол. Стэйси опытным взглядом окинула толпу. Ежегодный прием «Женщины за исцеление», спонсируемый Лигой движения против рака груди, давал возможность дамам из Голливуда делать добро, красуясь в своих нарядах, и не беспокоиться о поисках бородатого спутника в шикарном смокинге от Армани. Платья были великолепны, а сделки внушительны. Голливудом заправляет компания старых друзей, и не так часто женщинам выпадает шанс подписать договор на миллиарды долларов. Этот прием — одно из немногих мероприятий, на котором девушка-руководитель может привлечь внимание директора киностудии, и при этом ее не смеряют надменным мужским взглядом, или где женщина с энным количеством денег может вложить их в сценарий, не доверяя наличные несговорчивому продюсеру-покровителю. Так как я не принадлежу к этой тусовке, если не считать того, что я жена посредственного сценариста, не было никакого смысла идти на прием. Когда Стэйси пригласила меня сходить с ней на «Теток за сиськи», как она говорила, я обрадовалась возможности посмотреть на то, что умеют делать звезды лучше всего — сверкать.

— Мияке. Армани. Мияке. Валентино. Мияке. О боже — Версаче, — сказала Стэйси, указывая наманикюренным пальцем на платья, скользящие мимо нашего стола.

— А твое? — спросила я.

— Донна Каран.

— А мое?

— Дальний угол твоего шкафа, приблизительно 1993 год. Нет, подожди, 1992.

— Ну ты молодец, — сказала я.

Я закончила с восхитительным жареным на гриле тунцом под соусом сальса из манго и кориандра и принялась изучать комнату. Освещение было приглушенным, в честь аккуратно подтянутых скул и гладких лбов. Пластическая хирургия лучше смотрится в мягком свете. Столы были уставлены светло-зеленым фарфором, что сочеталось с обоями и хорошо подходило к позолоченным стульям. Белые лилии и туберозы рассыпаны по центру каждого стола. В целом тембр голосов выше, чем обычно — нет баса, чтобы разбавить звон женского сопрано. Заметно было отсутствие звона приборов. Мне показалось, что я здесь единственная женщина, которая что-то ест.

За столиком впереди я увидела свою подругу Лили Грин. Она наклонилась вперед, подперев изящной рукой идеальный острый подбородок Ее рот был приоткрыт в нежной очаровательной улыбке, и, если бы я не знала ее так хорошо, то решила бы, что она очень увлечена приятной беседой со своими соседками. Правда была в том, что она скучала, как случается всегда на подобных мероприятиях. В отличие от других кинозвезд, Лили с большим удовольствием провела бы вечер, играя в «Эрудит» со своими детьми, чем развлекаясь в блеске Голливуда. Но она была неизменно вежлива, и хотя не принадлежала к людям, которые терпят дураков или принимают участие в пустом трепе, очень не любила задевать чужие чувства.

Лили заметила мой взгляд и махнула мне. Я помахала в ответ. Стэйси посмотрела на меня.

— Ты когда-нибудь познакомишь нас? — спросила она.

— С кем? С Лили?

Я изобразила невинность, но знала, что интересует Стэйси — клиент. Я познакомилась с Лили Грин, когда она дебютировала в одном из кровавых фильмов Питера. Мой муж зарабатывает на жизнь написанием сценариев, интересных подросткам и, в принципе, больше никому. Там в главных ролях каннибалы и мумии, сверхъестественные серийные убийцы и жаждущие крови вампиры. Лили сыграла милую юную жертву, которая превратилась в зомби-убийцу. Несмотря на то, что мой муж написал для нее роль, мы подружились. Она получила «Оскар» за свой следующий фильм, и из актриски второсортных картин превратилась в настоящую звезду. Наши отношения остались прежними, но я должна заметить, что теперь чувствую себя несколько неловко рядом с ней. Сейчас ее окружает свита менеджеров, журналистов и помощников, и хотя она осталась прежней скромной женщиной, которая каждую среду возит Руби вместе со своими дочерьми на уроки верховой езды, потому что однажды Руби сказала, что любит лошадей, все равно не знаю, как вести себя с ней. Возможно, это все из-за моих неприятных подозрений по поводу собственных поступков. Я подруга Лили, потому что она мне нравится и у нас много общего, или потому что приятно дружить со звездой? Честное слово, я не могла ответить на этот вопрос.

— Познакомь нас, — сказала Стэйси, уже практически встав со стула.

— Хорошо, — ответила я, — только пообещай, что не будешь набиваться ей в агенты.

Стэйси оскорбилась, но я знала, о чем говорю.

Лили побрила голову для своей последней роли в претендующей на «Оскар» сказке об умственно отсталой женщине с раком груди, и волосы только начали отрастать. Пожалуй, стриженый череп подчеркивал ее почти светящуюся красоту. Рядом с ней Стэйси, которая всегда выглядела такой безупречной, такой идеальной, казалась бледной подделкой. После того как мы с Лили соприкоснулись щеками, изображая поцелуй, я потрогала ее голову.

— Какой пушистый ежик, — сказала я, и она засмеялась, правда, показалось, не так весело, как обычно. Вот, что мне нравится в Лили больше всего — она неизменно смеется над моими шутками. Питер говорит, что мне понравится всякий, кто считает меня остроумной, и это, наверное, так Но он ошибается в том, что только поэтому я вышла за него замуж. Не менее важно было то, что и он меня смешил.

Я представила Стэйси, и Лили вежливо пожала ей руку.

— И что ты тут делаешь? — спросила я. — Ты же терпеть не можешь вечеринки.

Она пожала плечами.

— Лили сегодня награждают, — сказала Стэйси. — Ты разве не видела программу?

— Награждают? — спросила я.

— За смерть на экране от рака груди, — сказала Лили. — Думаю, они просто не смогли найти настоящую больную женщину, которая смогла бы подняться на сцену.

— Вы блестяще играли, — сказала Стэйси. — Люди станут более сознательными и осторожными. Конечно же, вы заслужили награду.

— Возможно, — сказала Лили, но это прозвучало так, будто сама она в это не верит. Я вынуждена была с ней согласиться. Оглядевшись, я изумилась тому, как много женщин тайно борются со страшным заболеванием, которое Лили только играла. Разве они не заслужили гораздо большего признания, чем она? Ведь когда кинокамеры заканчивали работать, она шла домой. А их этот рок не покинет никогда.

— А чем ты занимаешься, Джулиет? — спросила Лили. — До сих пор раскрываешь убийства?

Я улыбнулась. Мне было неудобно.

— Не убийства.

И переменила позу: ноги начали болеть в тесных туфлях.

Она вопросительно подняла бровь.

— Ну давай, расскажи ей, — сказала Стэйси, толкая меня в бок локтем. — Джулиет теперь частный сыщик!

Я покраснела. Я все-таки еще немного стеснялась своей новой работы. Не то чтобы она мне не нравилась — наоборот, я просто влюбилась в эту работу. Я в итоге уступила просьбам своего старого друга Эла Хоки, с которым познакомилась, когда была федеральным общественным защитником, а он следователем. Мы вместе вели очень много дел, и остались друзьями, даже когда я уволилась, чтобы сидеть дома с детьми. Эл открыл контору частного сыска и предложил присоединиться к нему. Новое положение «работающей мамы» привлекало меня, и вместе с тем было смешно, что моя закоренелая привычка совать нос в чужие дела превращается в профессию.

— Правда? Детектив? — спросила Лили.

— Следователь. Пока еще нет лицензии. И у меня неполный рабочий день, — сказала я.

К моменту, когда Эл предложил мне работу, я потихоньку сходила с ума. Есть женщины, которые умело и счастливо переживают превращение из полноценного участника производственного процесса в маму-домоседку. Я встречала таких в парке. Они делятся методами лепки из пластилина и выращивают на заднем дворе натуральные продукты для детского питания. Меня проще заставить съесть пластилин, чем что-то из него вылепить. И если честно, я не помню, когда в последний раз подавала на стол овощи, вынимая их не из морозилки, если не считать соленых огурцов. Не поймите меня превратно. Я безумно люблю своих малышей, и это иногда меня пугает. Я люблю их чумазые мордашки и маленькие пальчики на ногах. Я люблю их до глупости забавные и пронзительно верные замечания, люблю, как они запутывают ручонки у меня в волосах, когда я ложусь с ними вздремнуть. Но перспектива проводить с ними целый день наполняет меня ужасом. Развлекать двух человек, суммированное внимание которых длится три минуты, в течение четырнадцатичасового дня — задача, по сравнению с которой сизифов труд кажется детской игрой в шарики. Полдня я жаждала нанять няню и отправить свою скучающую, неудовлетворенную, быстро расширяющуюся задницу заниматься снова работой юриста. А вторую половину дня я убеждала себя, что есть смысл находиться с детьми день за днем, час за часом, забирая их от друзей на уроки фортепьяно, перестирывая бесконечные горы маленьких вещей и из последних сил цепляясь за рассудок. Мне показалось, что предложение Эла делает возможным и быть с детьми, и выполнять работу, которая не подразумевает контактов с малышами и грязным домом.

Сначала меня жестоко лишили иллюзий о том, что работа на полдня — это пустячное дело, пока дети находятся в школе. Мне никак не удавалось поработать больше, чем сорок пять минут в день. После того как я отвозила Руби и Исаака в две разные школы и выполняла все, без чего нашей семье существовать совершенно невозможно, у меня оставалось достаточно времени, чтобы сделать два телефонных звонка или написать половину письма, и я должна была уже вновь ехать их забирать. До сих пор Эл был необыкновенно терпелив к моему вопиющему отсутствию, хотя и называл меня своим партнером-невидимкой.

Лили сощурила глаза и наклонилась вперед:

— Какую работу ты делаешь?

— В основном по защите обвиняемых, — сказала я. — Адвокаты нанимают нас расследовать их дела. Фотографировать места преступления, находить свидетелей — такого рода задачи. Еще мы выполняли работу по смягчению смертной казни.

— Как это? — перебила Стэйси. — Как ты смягчишь газовую камеру?

— Мы ищем все, что может помочь адвокату убедить суд, что казнь подзащитного будет несправедлива. Например, что в детстве с ним плохо обращались или что он очень хорошо относился к своей бабушке. В таком роде.

Лили встала и схватила меня за руку. Ее лицо пылало, на верхней губе выступили капельки пота.

— Мне нужно с тобой поговорить, — тихо сказала она.

— Ну ладно, — ответила я, ошеломленная ее горячностью.

Лили быстро оглянулась и встретилась взглядом со Стэйси. Она закусила губу.

— Наедине, — пробормотала она.

Стэйси подняла бровь и сдержанно улыбнулась.

— Я жду тебя за нашим столом, Джулиет, — сказала она. — Приятно было познакомиться, миссис Грин.

Но Лили уже тащила меня через зал. Я спотыкалась, делая все возможное, чтобы не казалось, будто меня принуждают против воли.

— Лили, помедленнее, — сказала я. — Я еле иду в этих туфлях.

Лили отпустила мою руку.

— Извини, — сказала она.

Мы вышли из зала в коридор. Находились мы на третьем этаже отеля в чем-то вроде мезонина, откуда открывался вид на пышное фойе. Вестибюль был пуст, только у дверей женского туалета стояла небольшая очередь. Невысокая толстуха в обтягивающем платье с агрессивным узором посмотрела на нас. Она широко раскрыла глаза и локтем толкнула в бок женщину, стоящую за ней. По очереди пошла волна, и через несколько секунд все либо смотрели на Лили, либо старательно отводили взгляд. Внезапно я ощутила, на что похожа жизнь Лили. Эти женщины работают в мире кино, но даже они не способны воспринимать ее нормально. А что тогда творится на улице?

— Сюда, — сказала Лили, открывая дверь в пустую комнату и вталкивая меня туда. Это был еще один зал, но поменьше. Из груды стульев у стены она вытащила два и жестом пригласила меня сесть.

Я присела на краешек продавленного бархатного сидения и потыкала пальцем в такую же портьеру, украшавшую стену.

— Столько сиреневого цвета я последний раз видела на бар-мицва моего двоюродного брата Дара в ресторане «Леонардо» на Грейт-Нек.

— Что?

— Не обращай внимания… Что случилось, Лили? Все нормально? С тобой все в порядке?

— Мне нужно сказать тебе кое-что, — произнесла она, нервно теребя шелковую юбку.

Я съежилась — она сейчас порвет тонкую ткань. Скорее всего, платье стоит больше, чем месячная аренда моего дома. Так волноваться — совсем не в духе Лили. Она уравновешенный человек, всегда излучала спокойную уверенность, свойственную очень красивым, преуспевающим женщинам, даже если бы ее карьера началась и закончилась фильмами, в которых ее прекрасную грудь пожирают кровожадные монстры.

— Конечно, только не рви свое великолепное платье, ладно?

Лили отпустила юбку и сжала руки, будто только так могла удержаться.

— Я хочу тебя нанять, — сказала она.

Я удивленно заморгала:

— Для чего? У нас нет опыта ведения гражданских дел. Не то, чтобы мы не справились с ними, просто не занимались этим. Пока что.

Артур, бывший муж Лили, при разводе забрал кругленькую сумму денег, и я предположила, что она собирается вернуть некоторую их часть.

Лили провела рукой по своей стриженой голове и оглядела комнату, словно искала папарацци и журналистов, собирающих сплетни.

— Это не гражданское дело. Это уголовное преступление.

Я прислонилась к спинке стула и посмотрела на нее. Она так стиснула руки, что суставы пальцев побелели.

— Никто не должен об этом знать, Джулиет.

— Я же юрист, Лили. Все, что ты мне скажешь, останется между нами.

Я подождала.

Казалось, некоторое время она набиралась смелости. Потом кивнула и взглянула на меня:

— Я хочу нанять тебя помочь мне в деле, за которое грозит смертная казнь.

Я не смогла удержаться и открыла рот:

— Убийство? Кто? Что это за дело?

Лили опять помолчала, затем, наконец, произнесла:

— Юпитер Джонс.

Я ощутила прилив, стесняюсь сказать, некоего энтузиазма. Изнасилование и убийство Хло Джонс, юной супруги Его Высокопреподобия Полариса Джонса, основателя и главы Церкви Космологического Единения, повергло весь Лос-Анджелес в состояние шока. Миссис Джонс обнаружили изнасилованной и убитой в своем доме в Сан-Марино. Некоторое время Южная Калифорния пребывала в ужасе и была убеждена в том, что в городе обосновалось новое семейство Мэнсонов. Кинозвезды тайно разъезжались по домам в Аспен и Нью-Йорк. Один чокнутый евангелист, выступая в теленовостях, настаивал, что Бог так наказал нас за гедонизм, царящий в городе, шеф полиции обвинял городской совет в ограничении проверок по расовому признаку, а недавно избранный и ненавидящий иностранцев мэр утверждал, что ответственность лежит на нелегальных иммигрантах, стекающихся в город. Когда за преступление был арестован Юпитер Джонс, сначала все облегченно вздохнули, а затем вновь возбужденно заговорили о том, что обвиняемый — пасынок жертвы.

Я наклонилась вперед:

— А какое ты имеешь отношение к Юпитеру Джонсу?

Лили закусила нижнюю губу и, прищурив глаза, посмотрела на меня, будто оценивая, насколько мне можно доверять. Затем сообщила:

— Он мой брат.

Я открыла рот — так на карикатурах изображают удивление или попавшего на крючок окуня с большим ртом.

— Что?

— Мой сводный брат, — сказала она, сцепив руки.

— Как же получилось, что газетчики упустили этот факт?

В «Нэшнл Инкуайрер» с удовольствием напечатали бы такую новость. Я бы сама придумала заголовок «Раковая кинозвезда — сестра убийцы матери».

— Я плачу большие деньги, чтобы подобные вещи не попадали на страницы газет. К тому же, моя мать и Поларис были вместе много лет назад, когда мы с Юпитером были совсем маленькие.

Теперь я оказалась совсем сбита с толку.

— Твоя мать? Твоя мать была женой Полариса Джонса?

Беверли Грин, мать Лили — первая женщина-спикер законодательного собрания Калифорнии. Этот заголовок я тоже могла бы написать. «Политический центр власти: связь с культовым лидером новой эры».

— Не моя мама. То есть, не Беверли. Беверли — моя приемная мать. Моя настоящая мать была женой Полариса Джонса. Очень много лет назад.

— Твоя настоящая мать? Кто она? Где она? — спросила я, положив руку поверх сплетенных пальцев Лили.

— Она умерла… Когда мне было пять лет. Я ее совсем не помню. Тогда мы жили в Мексике — моя мать, я и Поларис. Но тогда он не был Поларисом. Его звали Арти. Юпитер тоже жил с нами. И еще другие люди.

Я вопросительно подняла брови. Она пожала плечами:

— Наверное, это было что-то вроде коммуны. После смерти моей настоящей матери мы все переехали сюда. Я жила с отцом и мамой — в смысле, с приемной. Часто виделась с Арти и Юпитером, когда была помладше. Когда Арти стал Поларисом, и Церковь Космологического Единения превратилась в такой крупный центр, мои родители с ним уже не общались. Мать к тому времени выбрали в Наблюдательный Совет, и, полагаю, она посчитала, что связь с церковными фанатиками будет не в ее пользу.

Это вполне понятно. Кто не знает о церкви Полариса Джонса? Некоторые районы города увешаны темно-синими щитами, на которых нарисованы серебряные звезды, благодушный лик Полариса и суровое предупреждение, что наши инопланетные предки наблюдают за каждым шагом и читают наши мысли. Никогда не могла понять, как людей можно завлечь такой очевидно нелепой трактовкой бытия, хотя нельзя сказать, что я много знала о ней. Зато я знала, что у церкви есть некое большое общежитие в Пасадене, где последователи тратят тысячи долларов на занятия, за которые им дают баллы, чтобы достичь Первичной Бесконечности. Публичное разоблачение тайных финансовых операций в одной из газет, казалось, никак не повлияло на популярность Церкви. Думаю, даже саентологи озаботились тем, что тысячи искателей просветления пренебрегли их центром в Голливуде и устремились в Пасадену.

— Я не понимаю, Лили. Почему ты хочешь меня нанять? Что ты хочешь, чтобы я сделала?

Она крепко сжала мои руки:

— Я хочу, чтобы ты помогла Юпитеру. Его обвиняют в убийстве, а мне невыносимо представить, что он приговорен к смерти. Я не очень хорошо помню Мексику и свою мать, но помню Юпитера. Ни я, ни он не говорили по-испански, поэтому мы были единственными друзьями друг у друга. Он младше меня где-то на два года. Мы все делали вместе. Даже спали в одной кровати. Если честно, когда умерла моя мать, и я стала жить с отцом, я скучала по Юпитеру так же, как и по ней.

— Он знает, что ты пытаешься помочь ему?

Она кивнула:

— Он позвонил мне из тюрьмы сразу после ареста. Арти — Поларис — не хочет разговаривать с ним. Это и понятно, но у Юпитера нет своих денег. Он жил с Поларисом и Хло. Я наняла адвокатов и плачу им, но это тайна. Никто не знает, кроме них, Юпитера и меня. А теперь и тебя.

— Кого ты наняла?

— Рауля Вассермана.

Я присвистнула. Этого знаменитого адвоката я видела только однажды, когда мы представляли ходатайства перед одним и тем же судьей. Он проплыл по залу суда как пчелиная матка, окруженная роем деловитых маленьких пчел. В руках у него ничего не было, потому что, как я позже заметила, его портфель несла одна из рабочих пчел. Другая держала его мобильный телефон. Ростом Вассерман был около двух метров, а то и больше. Питер рассказывал, что в свое время Вассерман был одним из лучших евреев-баскетболистов, когда-либо игравших в Национальной баскетбольной лиге, хотя претендентов на этот титул не очень много. У него были густые черные волосы, высокий лоб и тихий голос, который, тем не менее, громко отдавался в зале с высокими потолками. Даже судья с большим почтением отнесся к адвокату Вассерману, поставив его ходатайство первым в реестре дел, назначенных к слушанию, а во время его устного доклада улыбался и кивал. Бедный прокурор, который имел несчастье приводить доводы от имени правительства, казалось, потерпел поражение еще до того, как начал говорить, и судье понадобилось всего несколько минут, чтобы исключить все улики, о которых говорил Вассерман, из дела. Легенда и его окружение покинули зал, оставив у всех остальных адвокатов ощущение собственной некомпетентности. Все наши ходатайства в этот день были отклонены.

— Ради бога, если ты заполучила его, зачем тебе я? Я уверена, что у него есть свои сыщики, которые уже занимаются этим делом.

Она сильнее сжала мою руку.

— Может быть. Скорее всего. Я знаю, что он лучший. Но не доверяю ему. Он… Я не знаю… Скользкий. Мне нужно, чтобы кто-то следил, правильно ли он все делает. Ты моя подруга, Джулиет. Я знаю, что могу тебе доверять.

Я погладила ее руку, пытаясь потихоньку высвободить свои уже ноющие пальцы.

— Я твоя подруга, Лили. И именно поэтому я не должна работать по делу твоего брата. Может произойти конфликт интересов.

— Почему?

— Потому что я буду его следователем — членом его команды — но твоей подругой. Ты разве не понимаешь, как это будет странно?

— Нет. Если я могу нанять ему адвокатов и платить им, почему я не могу нанять тебя и тебе платить? Я не буду просить тебя отчитываться и так далее. Я только хочу, чтобы ты работала вместе с его защитой. Хочу точно знать, что кто-то из них посвятит себя Юпитеру. И сделает это не просто из-за денег или громкого скандала.

Я покраснела. Волнение, которое я почувствовала, когда услышала имя Юпитера Джонса, конечно же, вызвано скандальностью дела. Любой адвокат, защищающий преступников, мечтает о том, чтобы заполучить крупную рыбу какое-нибудь громкое дело, которое в итоге попадет на телевидение. А я все еще оставалась в душе таким адвокатом. То же самое, что быть иудеем или католиком. Ты рождаешься в определенной религии, и ты обречен, даже если и прекратил ходить на службы. Я очень хотела заняться этим делом. Но правильно ли это? Этично ли представлять подругу или брата подруги? Хочу ли я посвятить этой работе много часов, которые наверняка потребуются?

— Пожалуйста, Джулиет. Ты нужна мне. Очень нужна.

Лили всегда помогала мне, даже когда я просила ее об услугах, которые казались совершенно невыполнимыми. И она осталась моей подругой даже после того, как стала знаменитой. Это что-то значит, ведь так? Хотя кого я пытаюсь обмануть? Когда с ее губ слетели слова «Юпитер Джонс», я попалась на крючок.

— Я поговорю со своим партнером, — сказала я. — Если он согласится, и если Вассерман не будет против, мы возьмемся за это дело.

Лили бросилась мне на шею.

— Большое тебе спасибо.

Я обняла ее в ответ.

— Не благодари заранее. Давай посмотрим, что скажут Эл и Вассерман.

— О боже! — воскликнула она, вскакивая на ноги. — Мое награждение!

Мы вбежали в банкетный зал как раз тогда, когда Лили должна была подниматься на подиум за хрустальной фигуркой Тиффани, изображавшей обнаженный торс женщины с одной грудью (неужели только мне одной показалось, что это абсолютная безвкусица?), и произносить в меру веселую и проникновенно трогательную речь о надежде, которую дают выздоровевшие от рака женщины всем остальным. Лили оказалась непревзойденным профессионалом. Никто бы не подумал, видя ее на сцене, такую красивую, почти светящуюся, что лишь минуту назад она, бледная и испуганная, молила меня о помощи.

 

Глава 3

Я такая же боевая мамаша, как и другие, но я просто не могу одеть, накормить и проводить детей утром в школу, если стою на коленях перед унитазом и меня рвет. На следующее утро, после того как я слопала сыр горгонзола и превосходного тунца, пришлось разбудить мужа, чтобы он помог мне совместить пищевое отравление и доставку детей в школу. Питер работает ночью. Каждый вечер, когда мы укладываем детей спать, он берет термос с крепким кофе, идет в кабинет и вместе с группой поддержки из зомби и каннибалов сидит там до утра. Затем с трудом добирается до постели и отключается до полудня. В то утро, однако, его разбудили раньше обычного чудесные звуки — я звала на помощь и одновременно пыталась вызвать рвоту.

Даже пальцы на его ногах казались уставшими. Это была единственная часть тела, которую я видела, так как лежала на холодном кафеле в ванной.

— Что случилось? — спросил он хрипло, еле слышно. Затем прочистил горло. Звук кашля вновь вызвал у меня приступы рвоты, и я склонилась над унитазом.

— Тебя тошнит? — спросил он.

— Нет. Я просто чищу унитаз. Лицом.

— Хорошо. Что мне сделать?

Я махнула рукой в направлении комнаты Руби и Исаака.

Через полчаса, когда мне в конце концов удалось ополоснуть лицо водой и на полусогнутых ногах выйти из ванной, я обнаружила, что дети сидят перед телевизором и едят хот-доги. На них шорты и футболки, волосы торчат во все стороны.

— Хот-доги? — спросила я мужа.

Он пожал плечами и сказал:

— Обед-на-завтрак.

— Шорты? Посреди зимы?

— Так их же не убедишь. Когда замерзнут, то поймут, что надо слушать папу, если он предлагает надеть теплые вещи.

— А волосы?

— Руби сказала, что сегодня в школе «День непричесанных».

— Неужели Конгресс объявил «День непричесанных» национальным праздником, пока я была в ванной? Они ходят в разные школы. Как у них обоих может быть «День непричесанных»?

Я пошла в детскую, вытащила из ящика две пары теплых штанов и натянула их на своих извивающихся отпрысков. Вытерла измазанные кетчупом лица и принялась расчесывать их спутанные волосы. С кудрями Руби я не справилась и просто убрала рыжую копну под бейсбольную кепку. Потом отправилась на кухню. Вдруг очень захотелось есть. Я порылась в холодильнике и в итоге выбрала шоколадный пудинг, который купила детям на обед в школу.

— Ты что, дорогая? — сказал Питер.

— Что? — пробормотала я с полным ртом пудинга.

— Разве тебе можно есть? Тебя же тошнит.

— Я умираю с голоду.

— Вряд ли можно это есть, когда пищевое отравление или болит желудок Как насчет бульона?

Бульон? Бульон!

— Я ужасно хочу есть! — настойчиво повторила я, и мы посмотрели друг на друга.

— О боже, — сказал муж.

— Нет. Это невозможно.

— Тебя тошнит. И ты хочешь есть. В одно и то же время.

— Это невозможно. Во всем виновата вчерашняя рыба. Не сомневаюсь, что в Беверли-Хиллз сегодня утром полным-полно блюющих директоров киностудий.

Он покачал головой:

— Но ты голодна.

— Послушай, такого не могло со мной случиться. Это невозможно, и все тут, — сказала я и позвала детей садиться в машину, чтобы ехать в школу.

— Это же пудинг для обеда! — завопил Исаак, заходя на кухню.

— Не беспокойся, я положил парочку в твою сумку, — сказал Питер.

— Но мама ест его сейчас! Утром! — он стоял подбоченясь, всем своим видом выражая негодование, что недавно вошло у него в привычку.

— Дурак ты, Исаак. Это же обед-на-завтрак, забыл? — сказала Руби, возмущенно вытаращив глаза. — Он такой тупой!

— Прекрати обзываться! — прикрикнула я, облизывая ложку, затем засунула палец в пластиковый стаканчик и выскребла остатки пудинга.

— Но это пудинг для обеда в школе, — возразил Исаак, — а не на обед вообще.

— Господи боже мой, — раздраженно бросил Питер и поплелся в спальню.

Я иногда забываю, что он не в курсе нашей ежедневной утренней перебранки. К обеду, когда заканчиваются уроки, и детей не нужно никуда выпроваживать, их ссоры превращаются в нытье, с которым легче справиться.

Руби целый день жаловалась на Джекоба, мальчика из ее класса, который дразнит девочек Во мне уже поднялась буря справедливого материнского негодования, но после описания, как Джекоб тренирует пауков, чтобы они нападали на девочек и как один из пауков так сильно укусил ее подружку Малику, что пришлось удалить глаз, я опомнилась.

— Милая, когда врешь, люди перестают тебе верить, — сказала я, стараясь, чтобы мои слова прозвучали наставительно, а не раздраженно.

— Я не вру.

— Перестань, Руби.

— Я не вру. Я сочиняю.

Я фыркнула и уже собралась отругать дочь, как вдруг меня осенило. А не тем же самым занимается ее отец, зарабатывая на жизнь? Вешает лапшу на уши? Через какое-то время я сказала:

— Тогда предупреждай нас, когда сочиняешь.

Я посмотрела в зеркало и увидела, как она делает Исааку большие глаза. Он улыбнулся. Исаак думает, что Руби — Господь Бог. Он верит всему, что она скажет, любит, все, что любит она, и делает все, что она ему говорит. Несколько месяцев назад я наблюдала душераздирающую сцену, когда Исаак героически отказался смотреть «Ключи Синявки», после того как Руби сообщила ему, что это передача для малышни. Он и сейчас играет с плюшевым щенком, но только когда главнокомандующий не находится рядом и не насмехается над ним.

Высадив детей, я поехала по шоссе к гаражу Эла, месту временной дислокации нашего офиса, которое стало подозрительно постоянным. Я застала Эла за старым железным столом. Он чистил ружье. Расстелил розовое кухонное полотенце на поцарапанной и испещренной дырками поверхности стола и положил старинное ружье. Он полировал медное дуло и смотрел на него с такой любовью, будто это фотография одной из его дочерей.

— Ты нарочно это делаешь?

— Что?

— Играешь с оружием, когда я прихожу. Клянусь, ты делаешь это, потому что знаешь, что я его ненавижу.

— Мисс Эпплбаум, — букву «с» он прошипел особо выразительно, — мир не крутится вокруг вас. Готов вам сообщить, что я только что получил его по почте. Это кремневое ружье морских офицеров девятнадцатого века. Посмотри на этот штык, который крепится под дулом.

— Здорово, — сказала я. — Держу пари, ты отдал за него кучу денег.

Эл заговорщицки кивнул и посмотрел через плечо на дверь, ведущую в дом.

— Говори тише. Жанель думает, что это копия.

— Очень сомневаюсь, — сказала я, и, как по заказу, в дверях появилась жена Эла, красивая приятная женщина, в руках она держала блюдо с булочками.

— Привет, Джулиет. Я вам испекла булочек. С черникой, — она поставила блюдо на стол и взъерошила мужу остатки волос.

Стороннему наблюдателю могло показаться, что Эл и Жанель — самые непохожие люди в мире. И правда, много ли членов вооруженного народного ополчения выбрали в жены чернокожую женщину? Эл утверждал, что в стране есть и другие подразделения с цветными ополченцами, но мне было трудно в это поверить. Эл и Жанель женаты почти сорок лет. У них две дочери, которые унаследовали красоту матери и политические взгляды отца. Одна из них агент ФБР, а другая изучает юриспруденцию, надеясь стать прокурором.

— Новая игрушка, — сказала Жанель, беря в руки ружье и с восхищением глядя на гравированный затвор и деревянную рукоятку. Сложно было понять выражение ее лица.

— Это копия.

— Да, безупречное мастерство, — она улыбнулась мужу и поднялась на ступеньки, ведущие в дом. — Не перетрудитесь.

— Да уж, перетрудишься тут, — проворчал Эл. Месяц выдался не из лучших. Работы с трудом хватало, чтобы занять Эла, а я целую неделю не могла выставить заказчику счет. А если я не выставлю счет, то не получу денег, и меня не особо радовала мысль бесплатного просиживания в Вестминстере в гараже у Эла.

— Возможно, для нас есть работа, — сказала я и рассказала Элу о предложении Лили.

— Убийство Хло Джонс, — сказал он, потирая руки. — Это дело высокого уровня. Нас заметят. Появится работа.

— Лили как раз и думала, что мы возьмемся за это не ради известности. Она считает, что мы будем помогать ее брату, а не стараться получить новое дело.

— Мы можем помогать и ее брату, и самим себе одновременно, — ответил Эл.

— Тебе не кажется, что это конфликт интересов? Моя дружба с Лили?

Он нахмурился:

— Пусть решит клиент. Мы спросим парня, не против ли он. Потом спросим адвоката. Если же они оба согласятся, мы возьмемся за это дело.

Я не ответила. Мне было не до того — я мчалась в ванную.

— Что с тобой? — крикнул он вслед.

— Тухлая рыба! — простонала я, с грохотом несясь через кухню. Успела.

 

Глава 4

На следующий день мне не стало лучше, но Эл договорился о свидании с Юпитером Джонсом в окружной тюрьме. Нас должен был встретить один из помощников Рауля Вассермана. Оказалось, что Вассерман готов включить нас в число своих сотрудников. Полагаю, телефонный звонок Лили с предупреждением, что он будет уволен, если не согласится взять нас, повлиял на его решение.

Как на грех, мы должны были встретиться у ворот тюрьмы в девять утра, а я не могла привезти Исаака в школу раньше, чем к 8.45. Я опоздала почти на пятнадцать минут и, окончательно измотанная, вбежала в здание тюрьмы. Эл беседовал с адвокатессой из офиса Вассермана. Разрез элегантной черной юбки обнажал очень стройную и очень сексуальную ногу. При виде ее великолепных изящных туфель с открытой пяткой и высоким каблуком я с трудом удержалась, чтобы не спросить, где и за сколько она их купила. Я люблю непрактичные и красивые туфли. Так как ноги — единственная часть тела, к которой у меня нет никаких претензий, они должны периодически награждаться парой Маноло или Джимми Чу.

Молодая адвокатесса оценивающе разглядывала меня, и я неловко оправила свитер, закрывая пояс юбки, который я застегивала булавкой, потому что пуговица давно оторвалась. Но зато на мне была миленькие туфли-лодочки от Стюарта Вайцмана. Я выставила вперед ногу, чтобы их было видно.

— Меня зовут Джулиет Эпплбаум, — сказала я, протягивая руку.

— Валери Слоун. Вы опоздали.

Я заставила себя улыбнуться.

— Не думаю, что Юпитер будет в претензии. Ведь он никуда не может уйти.

— У меня назначена еще одна встреча на 10.30, — сказала она.

Эл незаметно положил мне на плечо ладонь, призывая к спокойствию. Я сбросила его руку и мрачно улыбнулась высокомерной адвокатессе:

— Что ж, тогда поторопимся.

Юпитер Джонс выглядел гораздо моложе своих тридцати лет. Он так низко склонил голову над столом, будто пытался сделать свое долговязое тело как можно менее привлекательным. У него были сухие искусанные губы, он рассеянно обдирал с них тонкие пленочки кожи и бросал на стол. Я почувствовала, как тошнота подкатывает к горлу, и постаралась ее унять. Молодая адвокатесса представила нас, и он едва заметно кивнул.

— Я подруга Лили, — произнесла я, и он, наконец, поднял на меня глаза. — А это Эл Хоки.

Эл кивнул, когда Юпитер бросил на него настороженный взгляд.

— Лили хочет, чтобы мы поработали над вашим делом вместе с командой следователей.

Он что-то пробормотал.

— Простите? — переспросила я.

— Вы можете вытащить меня отсюда? — тихо спросил он.

— Мистер Вассерман делает все возможное, мистер Джонс, — сказала мисс Слоун. — Мы собираемся подать апелляцию по поводу отказа выдачи вас под залог. Вы же знаете. Мистер Вассерман написал об этом вам в письме.

Юпитер кивнул и наклонил голову. Я видела, как он содрал еще одну тонкую полоску кожи с губы. Нервно лизнул выступившее пятнышко крови. Я раздраженно взглянула на адвокатессу. Почему некоторые юристы не способны научиться разговаривать со своими клиентами? Они так упиваются собственной важностью, так уверены в себе, что воспринимают человека, для которого работают, как несведущего ребенка, которого нужно поучать? Боюсь, что у меня самой было такое же отношение, когда я стала работать федеральным защитником. Я была исполнена благих намерений, с энтузиазмом исполняла роль защитника неимущих. В итоге банковский грабитель Малкольм Уотерайт научил меня относиться к своим клиентам как к нормальным людям, таким же, как я сама. Это был мужчина средних лет, принимавший наркотики. Я обсудила с ним его заявление на суде и в конце концов убедила признать свою вину. Конечно, выбор оставался за ним, но я доказала ему, что знаю лучше и что альтернативы нет. По правде говоря, так оно и было. Против него накопились горы свидетельских показаний, и мы проиграли бы процесс — а признание вины смягчает наказание. Мы готовили письмо судье с просьбой вынести наименее строгий приговор, какой возможен в его случае, когда Малкольм поставил меня на место. Я спросила о его образовании, и он сказал, что у него диплом по английской литературе, причем того же маленького колледжа в Новой Англии, который заканчивала я. Я была ошеломлена. Хотя никогда и не призналась бы, но всегда чувствовала, что мои клиенты — люди совсем другой породы, если так можно выразиться. Люди другого класса, другого общества, с другим уровнем интеллекта. Я уставилась на Малкольма и осознала, что должна благодарить Бога и отсутствие наркотической зависимости за свое нынешнее положение. Я никогда больше не разговаривала так со своими клиентами, даже с такими, как Юпитер Джонс, которого обвиняли в преступлении, которое, на мой взгляд, более чем омерзительно.

— Что с вами, Юпитер? — спросила я. — Вас кто-то обижает?

Он не ответил, продолжая жевать губы. Могу представить, что ему приходится переживать в тюрьме. Насильников там очень не любят. Больше издеваются разве что над теми, кого обвиняют в изнасиловании детей. А тем, кто, подобно брату Лили, на вид слабые и испуганные, особенно несладко.

— Юпитер, расскажите мне, что происходит. Если вам угрожает опасность, мистер Вассерман может подать срочное прошение об освобождении под залог или, на худой конец, договориться, чтобы вас поместили в отдельную камеру из соображений безопасности.

Он быстро замотал головой:

— Я не хочу в карцер.

С заключенными, которые находятся в опасности, и заключенными, которые сами представляют опасность, обращаются одинаково. Их помещают в изолятор, крохотную камеру, где они в одиночестве проводят практически целые дни. По этой причине жертвы часто соглашаются находиться вместе с другими и смиряются с постоянными нападками.

— Я же сказала вам. Мистер Вассерман уже передал заявление с просьбой об освобождении вас под залог, — с укором произнесла Валери.

Мы с Элом переглянулись, и он сделал несколько пометок в желтом блокноте, который захватил с собой. Нашей первой задачей будет выяснить, какие попытки предпринимает Вассерман, чтобы вызволить Юпитера из тюрьмы раньше, чем тот умрет или случится что-нибудь похуже.

Я попросила Юпитера рассказать о происшедшем, напомнив, что по закону мы, как и другие адвокаты, работаем с клиентом конфиденциально. Все, что он расскажет нам, останется в тайне.

— Давайте начнем с того дня, когда погибла Хло. Вы ее видели тогда?

Нам с Элом пришлось перегнуться через стол, чтобы расслышать низкий монотонный голос Юпитера и его рассказ о том дне, когда убили его мачеху. Тот день начался, как и все остальные. Он поздно проснулся, где-то около полудня. В доме никого уже не было. Отец уехал предположительно в свой центр в Пасадене, где проводил большую часть времени.

— Где находится ваша комната? — спросила я.

— На первом этаже. У меня там спальня, ванная и что-то вроде кабинета или комнаты отдыха. Я там работаю.

— А какая у вас работа?

Он пожал плечами:

— Я делаю компьютерные игры. По крайней мере, пытаюсь. Продал одну игру несколько лет назад, но на рынок ее так и не выпустили. Я работаю над другой. И немного пишу. В основном, научную фантастику.

Я кивнула:

— Итак, вы проснулись около полудня, и что дальше?

— Рут, домработница, всегда оставляет мне завтрак Я взял тарелку и чашку с кофе и пошел в бассейн.

— Позавтракали у бассейна?

— Да.

— И что делали потом?

— Не знаю. Проплыл несколько раз, кажется. Почитал газету. Может быть, вздремнул.

— Вздремнули? Но вы ведь только что проснулись.

Он опять пожал плечами:

— Я устал.

Эл неодобрительно поджал губы. Я знала, о чем он думает. Каков лентяй, валяется в постели до полудня. Я сама с трудом удерживалась, чтобы не думать так.

— Где-то в это время домой вернулась Хло?

Юпитер кивнул.

— Она вышла к бассейну?

Он опять кивнул:

— Мы немного посидели там. Позагорали. Ну, понятно.

Не совсем. Как бы я ни загорала, моя кожа всегда была белая, как брюшко трески.

— А потом?

— В трупе жертвы обнаружили сперму мистера Джонса. Судя по анализу ДНК, — слишком громко для такой маленькой комнаты сказала Валери. Мы с Юпитером вздрогнули. Эл продолжал делать пометки.

— Так что, — сказала я, — может, расскажете подробнее?

Он не ответил.

— Давайте, Юпитер. Я знаю, что трудно. Но об этом надо поговорить.

Он опустил голову и пожал плечами.

— У вас были интимные отношения с жертвой в день убийства?

Это был первый вопрос, который задал Эл, и в голосе его звучала интонация бывшего полицейского, каковым он и являлся. Карьера Эла в Голливудском отделении полиции Лос-Анджелеса закончилась, когда обколовшийся придурок, два часа назад вышедший из тюрьмы, выстрелил Элу в живот из пистолета 38-го калибра. Эл всегда говорит, что он очень рад отставке, и ранение оказалось удобным оправданием, чтобы досрочно получать пенсию, но я знаю, что рана было гораздо тяжелее, чем он говорил. Только серьезное препятствие могло заставить его уйти с любимой работы.

Юпитер съежился на стуле. Он жевал губы, будто жвачку, его кадык ходил вверх-вниз.

— Да, — прошептал наконец он.

Столько усилий, чтобы сказать такое короткое слово.

— Мы будем доказывать, что это был секс по взаимному согласию, — сказала Валери.

Ну что ей стоит притвориться, будто она ему верит?

— Вы не могли бы рассказать нам о том, где… занимались сексом? — спросила я, подавляя стеснительность, которая всегда возникала при обсуждении с клиентами таких подробностей. Однажды моим подзащитным был банковский грабитель-трансвестит. Я была слишком молода и наивна, поэтому смутилась. Сейчас я с удовольствием послала бы этому парню фотографию Исаака в розовой балетной пачке, которую сын так любит надевать.

— У меня в комнате, — сказал Юпитер.

— Вы имели половой контакт с жертвой в первый раз? — отрывисто спросил Эл. Я толкнула его под столом.

— Что? — огрызнулся он.

— Юпитер, у вас был роман с Хло? — спросила я.

Тот кивнул:

— Я первый познакомился с ней. И представил ее отцу.

— Правда?

— Угу, — казалось, он немного расслабился и сел ровнее. — Мы вместе ходили в реабилитационный центр.

— Вы познакомились с Хло в реабилитационном центре?

Он кивнул.

— Почему вы туда попали? — спросила я, стараясь говорить как можно мягче и беспристрастней.

Это легко. Я не презираю людей за то, что они употребляют наркотики. Зависимость от наркотиков — это болезнь, а не моральное извращение. И потом, если бы я презирала наркоманов, мне нужно было бы начать с собственного мужа. Будучи подростком, он курил коноплю. Что еще могло вдохновить его на создание ужастиков?

— Из-за кокаина. И она тоже.

— В каком реабилитационном центре вы были?

— В Центре реабилитации и самореализации в Оджае.

Я не слышала о таком, возможно потому, что все мои клиенты находились в центрах, где применялась программа «Медикэйд», или где лечили бесплатно. Возникло чувство, что Юпитер прошел лечение в совсем другом центре.

— Меня вытащила Хло, понимаете? — сказал Юпитер. Он говорил быстро, но звук уходил в стол, к тому же он дергал руками губы. — Мы все прошли вместе. Все шаги. Мы помогали друг другу. Мы были как партнеры.

— Ваши отношения продолжались после выздоровления? — спросила я.

— Я думал, что продолжатся. Уехал на две недели раньше нее. Я ждал. Вернулся в Оджай, чтобы ее забрать. Я даже привез ее домой. Ей некуда было идти.

— И там она познакомилась с твоим отцом?

— Да.

Кровь прилила к его лицу. В первый раз Юпитер не выглядел испуганным и сломанным. Он был зол. Очень зол.

— И что произошло?

— А как вы считаете? Она глянула на дом, на машины, на него. Она разбиралась, что к чему.

С этими словами он сорвал еще один кусочек кожи с нижней губы, и оттуда хлынула кровь. Он с удивлением посмотрел на свои окровавленные пальцы. Я закрыла глаза и сглотнула, стараясь подавить тошноту. Эл и Валери смотрели на Юпитера — Эл с нездоровым любопытством, Валери с такой гримасой омерзения, что это выглядело комично. Я порылась в кармане и вынула пачку детских салфеток. Вытащила одну и протянула Юпитеру:

— Прижмите посильнее.

— Спасибо, — прошептал он и вздрогнул, приложив к губам холодную мокрую ткань.

— То есть Хло порвала с вами, когда познакомилась с отцом, — предположила я.

— Ей не пришлось этого делать. Я видел, что происходит. И уехал.

Он убрал салфетку ото рта и посмотрел на нее. Салфетка была измазана бурой кровью. Он оглянулся, будто искал, куда ее положить. Затем осторожно свернул и сунул в рукав.

— Куда вы уехали?

— В Мексику. На несколько месяцев. А когда вернулся, они уже поженились.

Я кивнула. Потом вспомнила, с чего начался этот разговор:

— Но вы с ней спали до момента убийства.

Он улыбнулся, вернее, ухмыльнулся:

— Мой старик, сами понимаете, не молод. А Хло не та девочка, которой этого не нужно, если вы понимаете, о чем я.

В его голосе прозвучало самодовольство, будто воспоминание о недостатках отца на фоне своих предполагаемых достоинств делало его сильным и менее уязвимым.

Валери сморщила нос от явного отвращения. Правда была в том, что мне тоже хотелось это сделать, но я лучше себя контролировала. Я потратила уйму времени, чтобы научиться не показывать эмоции клиентам. А некоторые из них вытворяли вещи и похуже, чем секс с собственной мачехой.

— А что же вы. Юпитер? — спросила я. — Почему вы это делали?

Он пожал плечами.

— Юпитер, почему вы продолжали с ней отношения после того, как она предпочла вам отца?

Он молча покачал головой:

— Я не знаю.

В первый раз с момента, как мы сели за стол, он посмотрел мне в глаза.

— Может, любил? — произнес он с вопросительной интонацией, будто спрашивая меня, в этом ли причина.

— Вы убили Хло? — спросила я тихо.

— Не отвечайте на вопрос! — почти закричала Валери. — Нам нет необходимости знать ответ.

Существует две категории адвокатов: одни хотят знать правду, другие желают оставаться в неведении по поводу деяний подзащитного. Мне пришлось побывать в обеих ипостасях. Иногда знание того, что клиент виновен, может серьезно повлиять на ход дела. Адвокат не имеет права склонять к лжесвидетельству Поэтому, если я знаю, что мой клиент совершил преступление, я не могу позволить ему заявить на суде, что он невиновен. Я никогда не задавала таким клиентам этот вопрос. Не хотела, чтобы они лгали мне, или чтобы признавали вину, таким образом ограничивая свои возможности. Тем не менее, были некоторые случаи, подобно этому, когда я желала знать правду. Валери определенно принадлежала к другой категории: она была адвокатом, который считает, что клиент всегда виновен, и поэтому не хотела, чтобы об этом говорили вслух.

— Выйдите, Валери, — тихо сказала я.

— Простите? — в ее голосе звучала явная неприязнь.

— Если вы не хотите слышать ответ на этот вопрос, выйдите.

— Я не выйду! Я собираюсь позвонить мистеру Вассерману, как только…

— Я не убивал ее, — громко и решительно перебил Юпитер. — Я любил ее. Я никогда бы не смог причинить ей боль.

Мы все помолчали некоторое время, затем я наклонилась вперед и положила ладонь на его руку:

— У меня последний вопрос, Юпитер. Вы с Хло больше не употребляли наркотики?

Он бросил быстрый взгляд на Валери:

— Нет. Мы больше этого не делали.

Юпитер Джонс оказался плохим лжецом.

Мы не разговаривали с Валери, пока складывали сумки, прощались с Юпитером и ждали охранников, чтобы они вывели нас из комнаты свиданий. Эл взглянул на меня только один раз, в ответ я округлила глаза. Когда мы наконец вышли в холл, я обернулась к Валери, чтобы поделиться с ней своими соображениями и большим опытом, и обнаружила, что смотрю на ее обтянутую Диором спину, удалявшуюся к туалету. Я последовала за ней — по крайней мере, там она точно не избежит хорошей головомойки, которую заслужила. Зайдя в туалет, я услышала, как ее рвет в кабинке. Тут же к горлу опять подкатила тошнота, я хлопнула дверью соседней кабинки и склонилась над унитазом, отчаянно стараясь ни к чему не прикасаться, пока из меня выходят остатки завтрака. Одному богу известно, какие ужасные микробы таятся в туалете окружной тюрьмы.

Когда я вышла, то увидела, что она промывает рот средством для полоскания из маленькой бутылочки. Я моргнула, пораженная тем, что существуют люди, настолько хорошо подготовленные к подобным неожиданностям. Она протянула мне бутылочку, и я улыбнулась, благодаря ее за неожиданную щедрость. А готова была назвать ее бесчувственной тупицей.

— Боже, терпеть этого не могу, — произнесла она.

— Я тоже. Как сказала бы моя пятилетняя дочь, гадко до ужаса.

— То есть у вас не первый? Не могу понять, почему это называют утренней тошнотой. Это круглосуточная тошнота! Я беременна всего восемь недель, и честное слово, дольше не выдержу. А у вас какой срок?

Беременна? Она что, с ума сошла? Я не беременна, тут и речи быть не может.

— Я просто съела несвежую рыбу.

— Ой, простите. Я просто подумала… Не то, чтобы вы казались беременной… Я хочу сказать, что вы…

Она замолчала, так и не выговорив это слово. Толстая.

Я взглянула в зеркало. Конечно, я полновата, но не до такой степени, чтобы казаться беременной. Но вопрос, от которого я уходила целый день, который не позволила задать Питеру, теперь неизбежно всплыл. Беременна ли я?

Я напрягла память, пытаясь вспомнить, когда мы с Питером в последний раз занимались любовью. Двое детей, изнуряющая работа Питера и мои жалкие попытки сделать карьеру в перерыве между транспортировкой детей в школу и к друзьям сделали нашу сексуальную жизнь не такой энергичной, как прежде. Не поймите меня неправильно — мы и сейчас выкраиваем время друг для друга, но не так часто, и это не так запоминается, как в бездетной молодости. Вдруг я вспомнила ужин в итальянском ресторанчике неподалеку от дома, бутылку кьянти и пустую упаковку презервативов.

— Поздравляю, — сказала я.

Валери улыбнулась и приложила руку к животу:

— Спасибо. Надеюсь, вам полегчает.

— Я тоже надеюсь, — я снова посмотрела в зеркало.

У меня округлилось лицо? Появились прыщи? Я поправилась в талии? Я незаметно пощупала грудь. Она ноет? Я поморщилась. Да, ноет. Тут живот опять скрутило, но теперь это была не тошнота.

 

Глава 5

— Нам нужен дом побольше, — сказала я Питеру.

Мы сидели на кухне и раскладывали продукты.

— Зачем? Ребятам неплохо в одной комнате. Восемь пачек макарон с сыром?

Я скорчила гримасу.

— Ненавижу ходить с ними в магазин! Каждый раз они набивают тележку всякой ерундой! — Я потрясла пачкой вегетарианских чипсов. — А вот эту дрянь я вообще запретила покупать!

— Она хуже этого? — Питер держал в руке упаковку йогуртов, к каждому прилагалось цветное драже в пакетике из фольги. — Йогурт не всегда бывает полезным.

Я швырнула в него рулоном бумажных полотенец.

— Перестань. Не нравится, что я покупаю, ходи в магазин сам. И попробуй сам убедить детей, что изюм в соевом шоколаде — это лакомство.

Он улыбнулся, но мне улыбаться совсем не хотелось.

— Нам нужен дом побольше, — снова произнесла я и вышла, оставив его распаковывать остальное.

Я отправилась в гостиную, где дети с открытыми ртами смотрели телевизор, посадила Исаака себе на колени и ткнулась носом ему в шею. Он рассеянно поцеловал меня и больно вонзил свои маленькие ножки мне в бедро. Я поморщилась и закрыла глаза. Так устала. А ведь пообещала Элу, что после обеда мы будем опрашивать свидетелей по делу Джонса. Я отыграла себе свободный от родительских забот день, съездив рано утром с детьми в магазин, пока Питер сладко посапывал под одеялом. Обычно по субботам он вставал не поздно, так что был у меня в долгу.

Я подремала несколько секунд, затем заставила себя подняться с дивана, сбросив Исаака на пол к сестре.

— Мама! — позвал он.

— Что, зайка?

— Ты мой самый лучший друг.

Я легонько пихнула его носком в попку:

— Спасибо, малыш. Вы втроем тоже мои лучшие друзья.

— Я, Руби и папа?

— Руби, папа и я, — поправила сестра.

Мой маленький грамотей. Как-то я услышала, что на предложение няни вздремнуть она ответила: «Приляг, а не приляжь». Даже странно, почему эта няня больше к нам не приходит?

Я сунула записную книжку и диктофон в огромную, битком набитую кожаную сумку и перекинула ее через плечо.

— Вернусь к ужину, — крикнула я Питеру, с топотом сбегая по лестнице к машине.

— Ты забыла купить кофе! Купи по дороге домой! — крикнул он мне вслед, и спустя мгновение я услышала: — Я тебя люблю!

Вот так всегда бывает, когда у вас двое детей — о любви всегда вспоминают во вторую очередь. Выезжая из квартала, я набрала по мобильному домашний номер.

— Знаешь что, дорогой? — произнесла я, услышав его голос.

— Что?

— Давай сегодня вечером сходим куда-нибудь. Не поищешь няню?

— Зачем? Ты что-то придумала?

— Да ничего особенного. Просто хочется побыть с тобой наедине. Я соскучилась.

— Я тоже соскучился. Я найду няню.

— Я люблю тебя, Питер.

— Я тоже тебя люблю, лапуля.

С чувством, что я хоть как-то постаралась, чтобы наш брак не превратился в сделку, посвященную только воспитанию детей, я проехала через город на шоссе, ведущее в Пасадену. Мы с Элом договорились встретиться напротив дома Полариса Джонса. Поларис с большой неохотой согласился поговорить с нами, но только в субботу, единственный день, когда он не работал в церкви и не проповедовал перед телевизионными камерами. ЦКЕ принадлежала собственная кабельная сеть, и каждое воскресенье снимались проповеди на неделю.

Я чудом вышла из дома пораньше, и оставалось достаточно времени, чтобы зайти в магазин и купить фунт любимого кофе Питера. Возвращаясь к машине, я прошла мимо аптеки и остановилась. Стоят ли спокойные нервы двадцати долларов? Я стояла на улице и созерцала стройную женскую ногу на рекламном плакате. Конечно, деньги лучше бы потратить на антицеллюлитный крем. И почему они такие дорогие? Потому что в мире полно перепуганных женщин, вроде меня, готовых тратить деньги, лишь бы себя успокоить. В итоге я зашла внутрь и купила тест на беременность, хоть и не была уверена, что он мне нужен. Прикинув, что этот месяц не последний, когда меня может мучить ложная тревога, я купила двойную упаковку.

Я ехала по извилистым улицам Сан-Марино, с высокими заборами и замысловатыми воротами по обеим сторонам, и гадала, будет ли доход каждого живущего в этом дорогом и престижном районе выше валового национального продукта многих стран Центральной Америки. Я увидела, что Эл припарковался напротив бледно-розовой громады средиземноморской виллы Полариса. Опершись на свой четырехдверный поглотитель бензина, он смотрел на дом. Его волосы были напомажены и зачесаны назад, что делалось в исключительных случаях и для исключительных клиентов. Из машины я могла разглядеть дорожки от расчески. Могу поклясться, я уже чувствовала приторный цитрусовый запах туалетной воды. Если он, как обычно, вылил на себя «Брут», то я не гарантирую, что во время интервью мой обед не попросится наружу.

— Это дом или свадебный торт? — сказала я, припарковав машину и подойдя к Элу. Сделала пробный вдох и выдохнула с облегчением. Лимонный гель на волосах — это да, но к счастью, нет резкого запаха дешевого одеколона.

— Как ты думаешь, сколько? Три, четыре миллиона? Больше? — спросил Эл.

Я пожала плечами:

— Без понятия. Ситуация на рынке недвижимости вгоняет меня в кому.

— Почему? Вы покупаете дом?

— Когда-нибудь.

Нам придется это сделать, если я действительно беременна. Пятерым будет сложно тесниться в двухкомнатной квартире. Но это последнее, что хотелось обсуждать с Элом. Я даже сейчас не выполняю своей доли работы в нашем бизнесе. Представить страшно, какой выйдет из меня замечательный партнер с новорожденным на руках! Я постаралась выкинуть эту мысль из головы. Я не беременна. Это невозможно. У меня просто нет на это времени.

Мы прошлись к парадному входу по дорожке, которая вилась через японский сад камней размером в каких-то полгектара. Кто-то граблями начертил витиеватые узоры на мелком желтом песке. Я подавила желание написать свои инициалы между камнями.

Как сказал позже Эл, Поларис Джонс вооружился адвокатами до зубов. По полной программе. Один из них, в синем костюме, встретил нас у двери, а двое других ожидали на террасе, где нас принял Его Высокопреподобие.

Солнце лилось в длинную узкую комнату сквозь стеклянные стены. Огромные, ярко раскрашенные горшки с папоротником украшали углы комнаты, а по стене рядами спускались слегка эротичные трубчатые орхидеи. На высоком белом плетеном стуле сидел человек в тунике — длинном белом одеянии, искусно вышитом блестящей голубой нитью. Я никогда не видела Полариса, ни вживую, ни по телевизору, но его портрет красовался на рекламных щитах церкви, развешанных по всему городу, из чего я сделала вывод, что рубище Иисуса — его обычная рабочая одежда. У него был высокий лоб, длинные редкие волосы, и казалось, что густые черные брови должны обязательно слиться где-то в центре над птичьим носом. На ногах — кожаные сандалеты «Биркенсток», длинные ногти отполированы до блеска. Вторые пальцы обеих ног украшали золотые ремешки с крошечными бриллиантами. Я постаралась отвести глаза от этих изнеженных ног — вид когтей снова вызвал тошноту. Я просто терпеть не могу длинные ногти на ногах. И никогда не могла терпеть. Сколько их ни полируй, длинные ногти на огрубевших стопах все равно будут похожи на когти.

Помимо трех адвокатов, чье присутствие на нашей встрече Поларис счел необходимым, в комнате находились еще два человека, одетые в упрощенный вариант его туники. У одного — ухоженная белоснежная бородка, другой чисто выбрит. По виду подбородка Эла я поняла, что он изо всех сил старается не засмеяться.

Нам предложили напитки, и я с удовольствием потягивала газированную воду с лимоном. Вкус лимона сдерживал тошноту. Эл перелистнул блокнот и кивнул мне. Я открыла рот, чтобы спросить Полариса, как же он женился на подружке своего сына, но вдруг поняла, что мне срочно нужно в туалет. Я извинилась и, к неудовольствию Эла и смущению остальных, вышла в холл. Один из помощников в тунике указал на небольшую уборную. Я закрыла за собой дверь и огляделась с недоумением. В ванной стояла тумбочка с раковиной с золотым краном и бело-золотое кресло, а унитаза не было. После нескольких минут растерянности я поняла, что сидение кресла и есть искусно скрытый унитаз. Я расстегнула брюки и бросила взгляд на сумку. Это не займет больше минуты, убеждала я себя.

Гибкости мне не хватило, и я забрызгала всю руку. С сидением королевского унитаза было что-то не так, не спасла даже дурацкая подставка для ног. Так что я не по своей вине уронила пластиковую палочку в унитаз. Запасному тесту не суждено дождаться следующего месяца. Теперь я ухватила палочку крепко, будто тисками. Спустя несколько минут я опустилась на трон-унитаз. Ну почему две розовые полоски не исчезают? Как это могло случиться? Питер настолько измотан работой, что с трудом помнит, как меня зовут. Как ему это удалось?

Я встряхнулась и поднялась на ноги. Нельзя же сидеть в ванной Полариса целый день и раздумывать о своей незапланированной беременности. Я абсолютно уверена, что если бы существовала настольная книга детектива, там бы строго запрещалось разбрасывать личные вещи в ванной у свидетеля. Нужно вытащить из унитаза тест на беременность. За то время, пока Исаак увлекался смыванием предметов, я стала специалистом по извлечению оттуда всякой всячины. Я благополучно достала из своего унитаза паровозик, зубную щетку, несметное число голов Барби, носки, половину яблока, шесть солдатиков в полной экипировке, лопаточку, машинку и массу других вещей, которые невозможно вспомнить, поэтому шарить с засученными рукавами в унитазе у Полариса не казалось таким уж неприятным занятием.

Мягко говоря, я думала совсем о другом, когда вернулась на террасу. Виновато улыбнулась Элу и вытащила из сумки диктофон.

— Хороший туалет, — сказала я. — Вы не будете возражать, если я запишу разговор? У меня ужасная память. Двое детей.

Трое. Трое детей, спаси господи.

Один из адвокатов предостерегающе положил руку на плечо Полариса:

— Сейчас нам бы хотелось просто поговорить. Если мы посчитаем, что официальная беседа не вредит интересам нашего клиента, мы ее организуем. Естественно, в присутствии мистера Вассермана.

Конечно. Не с такими второсортными сыщиками, как мы. Я вздохнула и отложила диктофон. Надеюсь, Эл запишет лучше, чем я.

— Я бы хотела поблагодарить вас, мистер Джонс, — начала я.

— Его Высокопреподобие, — перебил бритый служитель ЦКЕ. Я обернулась к нему, и он кивнул. Затем подобострастно улыбнулся своему боссу.

— Правильное обращение «Его Высокопреподобие», — сказал он. Поларис величественно склонил голову. Правильное? Почему меня совсем не удивляет, что у этих людей в халатах существует свой этикет, который мы должны соблюдать?

— Хорошо. Высокопреподобный Джонс.

— Поларис, — сказал помощник.

Его луноподобное лицо все еще кривила блаженная улыбка.

— Простите?

— Его Высокопреподобие Поларис, — сказал он.

— Ну, хорошо, — я слышала, как Эл раздраженно фыркнул, очень стараясь, чтобы его не услышали. — Спасибо, Ваше Высокопреподобие Поларис, что вы нашли время для разговора с нами. Мы бы хотели выразить соболезнования в связи с трагической гибелью вашей жены и с тем, что в этом подозревают вашего сына.

Поларис одарил нас царственным кивком. До сих пор он не проронил ни слова.

— Бесспорно, ваши помощники уже сообщили, что адвокат вашего сына, Рауль Вассерман, привлек нас к расследованию этого дела и изучению жизни Юпитера, чтобы отыскать те факторы в его прошлом или настоящем, которые могут смягчить смертную казнь.

По-моему, я становилась все более официальной перед этими церковниками в халатах и с кольцами на пальцах ног. Пока я объясняла Поларису, в чем состоят наши обязанности, я постаралась его изучить. Он сидел очень спокойно и смотрел куда-то поверх моей головы, как будто его заботы находились на гораздо более тонком уровне. А может, я слишком придираюсь. В конце концов, он потерял жену и, фактически, сына при страшных обстоятельствах.

— Правильно ли я поняла, что вы еще не определились, будете ли поддерживать смертную казнь для вашего сына, если его признают виновным? — спросила я.

Поларис оторвался от созерцания потолка, будто это ему стоило огромных усилий.

— Вне всякого сомнения, мой сын виноват в убийстве жены, — сказал он суровым и звучным голосом.

Я не смогла сдержаться и изумленно уставилась на него. Тон голоса может быть и соответствовал тону Его Высокопреподобия, но произношение — чистейшей воды Брайтон Бич. Я не слышала такого четкого бруклинского акцента с тех пор, как мы играли с Бубой в бридж в доме престарелых.

— Что же касается смертной казни… — он замолчал и пожал плечами.

Я ждала продолжения, пытаясь переварить, что лидер религиозного культа нового века родом из Бруклина, но заговорил его последователь с луноподобным лицом.

— Земным существам не дано права решать, когда другие должны покинуть этот мир, только наши астральные Учителя обладают такой властью, — сказал он и умолк под взглядом Полариса.

На выручку своему неосмотрительному соратнику пришел второй помощник.

— Но в данной ситуации обстоятельства несколько иные, — сказал он.

Адвокатам совсем не хотелось, чтобы мы с Элом стали свидетелями разлада между руководителями ЦКЕ, и они потребовали, чтобы вопросы касались только жизни Юпитера и его отношений с отцом. Меня это устраивало. Какое мне дело до отношения ЦКЕ к смертной казни. Я хотела одного — получить информацию о детстве, жизни и личности Юпитера, чтобы Вассерман мог аргументировать прошение о смягчении смертной казни. Я решила оставить вопросы о любовном треугольнике — Юпитер, его отец и Хло — на потом и попросила Полариса рассказать о детстве сына.

— Если вы хотите понять, почему сын избрал этот путь, причины его личной трагедии и несчастья, которое он принес мне, следует поговорить о его матери, — сказал Поларис.

Формальная манера его речи нелепо контрастировала с бруклинским акцентом. Речь Гарварда и Йеля в устах студента йешивы. Но как ни странно, говорил он очень мягко, голос не был резким и неприятным.

По словам Полариса, мать Юпитера была в ответе за поведение сына, за наркоманию, за все остальное, в том числе и за убийство мачехи.

— Мне нужно было бежать от этой бесстыжей, когда я нашел ее спящей на полу своего дома в Топанге, — сказал он.

— В Топанге?

Он пожал плечами:

— В поисках просветления я побывал в разных местах.

Каньон Топанга — это дорога, которая проходит через горы Санта-Моника, из долины к Тихому океану, немного севернее Малибу. В 60–70 годы Топанга была психоделическим раем. Женщины, нагие под тонкими газовыми платьями, нянчили младенцев на автостоянке у магазина, бородатые мужчины регулировали движение по звукам мелодий, играющих в голове, коммуны выращивали марихуану на продажу, правда, чаще всего выкуривали ее сами, не успевая продать.

— Чем вы там занимались? — спросила я.

— Дела Его Высокопреподобия вряд ли имеют отношение к его сыну, — сказал один из адвокатов.

Я могла бы возразить, что имеют, и очень большое, но мы все знали, что нам с Элом милостиво позволили прибыть сюда — Поларис мог вообще с нами не разговаривать. Если он не хочет отвечать на вопросы о своей жизни, я не могу его заставлять.

— Юпитер родился, когда вы с его матерью жили в Топанге? — спросила я.

Поларис повернулся и посмотрел прямо на меня — впервые, как я внезапно осознала. У него были черные пронизывающие глаза. Он едва кивнул, но во взгляде ощущалась скрытая сила. Несмотря на свой нелепый акцент, тунику, кольца на пальцах ног и сомнительные астрологические атрибуты культа, Поларис обладал неким магнетизмом. У меня возникло жуткое, но не сказать, чтобы неприятное чувство, что этот взгляд устремлен в меня. Что он смотрит мне в душу. Я никогда не испытывала такого прежде. Я не только чувствовала, что нахожусь в центре его внимания, я понимала, что он становится центром моего.

Я стряхнула это ощущение, напомнив себе, что я здесь для расследования, а не для того, чтобы обратиться в идиотскую веру, и продолжила расспросы.

— Что же такого было в матери Юпитера, что повлияло на его… поступки? Она была в чем-то странной?

— Странной? — он слабо улыбнулся и опять стал смотреть на потолок. Я облегченно вздохнула.

— Особенно странным это не назовешь, но Роберта была наркоманкой широкого профиля. Можно сказать, это было ее призвание в жизни.

Жаргон никак не вязался с его высокопарной речью, и кажется, эти слова он произнес не случайно. Но неважно, он дал нам полезную информацию. Если зависимость матери от наркотиков оказалась для Юпитера «бомбой замедленного действия», мы могли бы заявить, что он был столь же жертвой, сколь и мучителем, и заслужил смягчения участи.

Я взглянула на Эла, который быстро писал в блокноте, поджав губы. Мой партнер не одобряет употребление наркотиков ни в каком виде. Признает лишь алкоголь. Он считает эту склонность признаком слабости. Одно из его любимых оскорблений — «обкуренный». С другой стороны, он решительно против криминализации наркотиков. Эл — убежденный борец за свободу, и не может смириться с тем, что правительство диктует людям, как жить. Он испытывает только отвращение к политикам, средствам массовой информации и людям, которые не считают пистолет своим лучшим другом и не понимают, что у человека есть право быть невежественным и тупым. Тем не менее, он превозмог это неприятие в отношении меня. Не поймите превратно, он не скрывает своего презрения к моему трусливому либерализму, просто любит меня и такую. Возможно, Эл считает, что сможет меня переубедить, и когда-нибудь я тоже превращусь в борца за свободу с ружьем наперевес.

— У Юпитера выявляли умственные нарушения или что-то подобное, явившееся результатом наркомании его матери? — спросила я.

Поларис опять устремил на меня свой лучистый проницательный взгляд. Я пришла в полное замешательство.

— Мой сын необыкновенно умный молодой человек. Гений, если хотите. Его коэффициент интеллекта больше 170. Он болен духовно, а не умственно.

Тоже неплохо. Надо выяснить, как влияют наркотики на плод в утробе матери и его последующее душевное развитие. Может, удастся найти что-нибудь интересное. Совсем не помешает, если у Юпитера нарушения в этой области.

— Насколько я поняла, вы никогда не были женаты на матери Юпитера? — спросила я Полариса.

Он засмеялся так, как смеются в Бруклине. Громко и резко захохотал.

— Еще не хватало, — заявил он, и его помощники в халатах вздрогнули.

— Но у вас был общий ребенок?

Он кивнул и указал пальцем в сторону одного из благочестивых служителей, который поспешил прочь. Я удивленным взглядом проводила его удалявшуюся спину, но никто не потрудился объяснить, куда он ушел.

— Мы с Робертой отдались минутному порыву, и в результате появился Юпитер. Я, наверное, не вспомнил бы даже имени этой женщины, если бы через девять месяцев не родился Юпитер.

Я не знала, как бы потактичнее сформулировать, поэтому спросила напрямую:

— Вы уверены, что Юпитер ваш сын?

Он опять кивнул и сделал глубокий вдох.

— Когда он был младенцем, я сделал тест на отцовство, и повторил его в конце семидесятых, когда изобрели тест на антиген лейкоцитов. В те времена это было на грани искусства. И оба теста дали положительный результат. Пятнадцать лет назад я хотел проверить еще раз, когда стали практиковать анализ ДНК, на всякий случай, но Юпитер был против. Ему исполнилось уже больше восемнадцати, и я не мог его заставить, — Поларис повернулся к адвокатам: — Сейчас мы можем снова поднять этот вопрос, пока он под стражей.

— Если вы хотите, я поговорю с прокурором, — ответил тот, который постарше, и многозначительно посмотрел в мою сторону: — Думаю, лучше обсудить это позже, наедине.

Поларис кивнул:

— Да.

— Я так понимаю, Юпитер вырос с вами, — предположила я.

В этот момент в комнату вернулся служитель, который вышел по знаку Полариса. Он держал в руках маленький деревянный поднос с железным чайником и одной маленькой черной чашкой.

— Спасибо, Альдебаран, — сказал Поларис.

Помощник налил в чашку чай и подал Поларису.

— Вы пьете зеленый чай? — вопросил меня Его Высокопреподобие.

— Иногда, — сказала я.

Мой старый тренер Бобби Кац был большим любителем зеленого чая.

— Это тонизирующий напиток с замечательными целебными свойствами, он ниспослан нам с небес. Наукой доказано, что при его употреблении уменьшается процент раковых заболеваний. Еще он успокаивает. Рекомендую.

Я с удовольствием бы выпила успокоительного, хотя всегда считала, что чай растет на кустах, а не падает с небес.

— Я попробую. Мы говорили о Юпитере, о том, что он рос с вами, а не с матерью.

— Роберта забросила мальчика. Поэтому, а также из-за плохой наследственности, он стал таким. Она уехала в Индию, когда он был совсем крошкой. Вроде паломничества, хотя я думаю, она хотела изменить сознание, а не искала трансцендентности. Она так и не вернулась. Или, возможно, вернулась, но не к своему ребенку. Помню, кто-то говорил, что она стала третьей или четвертой женой нефтяного магната из Саудовской Аравии, но это, наверное, только слух.

Он сделал маленький глоток и нахмурился.

— Альдебаран, насколько ты знаешь, если чай настаивается более сорока пяти секунд, он приобретает довольно неприятный, горький вкус.

— Я прошу прощения, Ваше Высокопреподобие Поларис. Мне заварить по-новому? — спросил Альдебаран и обеспокоено поджал губы.

— Нет, не нужно. Я выпью этот. Просто запомни на будущее, — Поларис мягко улыбнулся помощнику, тот покраснел и несмело улыбнулся в ответ, его лицо выражало почти восторг.

— Конечно, конечно, я запомню.

Если он в своем раболепии склонится еще ниже, то на его подбородке отпечатается ковер.

— Значит, Юпитер жил с вами? — продолжила я.

— Да.

— А где это было? В Топанге?

— Некоторое время в общине в Топанге. Потом в Мексике.

— В Мексике? — переспросила я, сделав вид, что ничего не знаю об этом.

— Именно. После того как Роберта сбежала, я познакомился в общине с одной девушкой. Замечательной девушкой.

В его голосе зазвучали нежные нотки, а глаза, клянусь вам, наполнились слезами.

— На этой девушке я женился, когда она меня выбрала. Вместе мы переехали в Мексику.

— Почему вы переехали в Мексику?

Он засмеялся:

— А почему бы и нет? Мы свободные души. Мы выбирали путь по зову ветра. Группа людей двигалась в Сан-Мигель-Альенде, и мы решили к ним присоединиться.

— Вы взяли с собой Юпитера?

— Конечно. И маленькую Лили, дочку Труди-Энн.

— И все вчетвером отправились в Мексику, — подсказала я.

— Да. Сан-Мигель — замечательное место. Настоящее единение с Божественным, — казалось, Поларис наслаждался воспоминаниями, почти погружался в них. — Мы жили в старинном колониальном доме, который снимали всего за сто долларов. Думаю, он бы понравился Хло. Я раньше не думал об этом. Она была страстной поклонницей мексиканского искусства и мебели. У моей жены был прекрасный вкус. — Он обвел рукой комнату: — Она сама все обставила.

Я оглядела солнечную комнату и одобрительно промычала. Преклоняюсь перед всяким, кто способен вырастить дома хотя бы одно растение, не говоря уже о целой террасе. Я даже букет роз до вазы не способна донести свежим.

— Да, Хло бы полюбила Сан-Мигель, — сказал Поларис. — Время юности, свободы, открытий и безответственности, — он улыбнулся бородатому помощнику в тунике.

Тот улыбнулся в ответ и поднял брови.

Поларис обернулся ко мне:

— Мы были очень молоды, Труди-Энн и я. Мы жили на деньги, которые изредка переводили родители, и этого хватало на наши скромные нужды и выпивку в местном баре «Ла Кукарача». Владелец бара дон Чучо всегда первым знал, когда на почту приходили чеки из дома. В то время это было очень модное место. Все попадали в Сан-Мигель и в «Ла Кукарачу», рано или поздно.

— Все? — спросила я.

Он взглянул на меня, и я почему-то покраснела. Почему — не знаю. Что же в нем такого?

— Все. Там были завсегдатаями битники. Нил Кэссиди умер после особенно бурной пьянки. Еще в 1968 году, до того как мы приехали, всему составу мюзикла «Волосы» обрили головы в местной полиции. Не помню почему, но история была известной.

— А Юпитер? Что он и его сводная сестра… — Я сделала вид, что ищу в записях ее имя, — …Лили, делали в Сан-Мигель? Они ходили в школу?

Он пожал плечами:

— Дети еще не доросли до школы. Когда мы приехали туда, Юпитеру было не больше двух лет, а Лили старше всего года на два. Они были предоставлены самим себе. Такая сельская идиллия.

Я попыталась представить, как мои малыши, Руби и Исаак, резвятся с какими-то посторонними людьми, в то время как мы с Питером выпиваем с Нилом Кэссиди и труппой мюзикла «Волосы». У меня не получилось. Точно так же я не смогла представить, что маленьким Юпитеру и Лили нравилось играть самим по себе. Я много раз убеждалась, что дети менее прогрессивны во взглядах, чем священник баптистской церкви, который во время молитвы держит в руках змею. Дети любят порядок. Они любят режим. Они стремятся быть похожими на всех остальных, и хотят, чтобы родители соответствовали воображаемому идеалу — были домовитыми приземленными людьми. Видели бы вы лицо Руби в те редкие разы, когда я надеваю юбку вместо обычных джинсов. Она улыбается так широко, что у меня начинают болеть щеки при взгляде на нее, и начинает закреплять у меня условный рефлекс. Довольно обидно. «Мама, как ты красиво оделась! Ты замечательно выглядишь». Однажды она даже заявила, что я похожа на «настоящую женщину». Согласно классификации полов этого третейского судьи ростом в один метр, джинсы в дамский гардероб не входят.

— Когда вы вернулись в Штаты? — спросила я.

— Мы пробыли в Мексике чуть больше года. Юпитеру исполнилось три или четыре, когда мы вернулись.

— А почему вы вернулись? — Краем глаза я заметила, что одежды бородатого помощника шевельнулись. Я посмотрела на него. Он сидел спокойно, лицо не выражало никаких эмоций.

Поларис посмотрел на свои руки и аккуратно поправил толстое золотое кольцо, чтобы огромный бриллиант оказался ровно посередине.

— Мы вернулись домой после того, как Труди-Энн совершила переход, — его голос стал еще мягче, чем прежде.

— Совершила переход?

— Умерла, — вмешался бородатый помощник.

— Отчего она умерла? — спросил Эл.

Это были первые его слова за все время, и все присутствующие повернулись к нему. Он перестал писать в блокнот и вопросительно поднял брови, ожидая ответа.

— Произошел несчастный случай, — сказал Поларис.

— Какой несчастный случай? Автомобильная авария? — поинтересовалась я.

Он помолчал некоторое время и произнес:

— Что-то вроде этого.

Затем посмотрел на солнечные часы в центре комнаты. Я уверена, что вряд ли он мог что-то разглядеть.

— Уже поздно. Боюсь, мне нужно еще закончить некоторые дела.

Он взглянул на адвокатов, и те мгновенно подобрались.

— Мы почти не поговорили о Юпитере, — заявила я, не дав им возможности прервать нашу беседу. — Мне нужно ознакомиться с историей его болезни, понять его психическое состояние. Как он учился в школе. Какие у него были трудности до этого трагического происшествия. Мне бы хотелось услышать о том периоде, когда он принимал наркотики и о его выздоровлении. И, конечно же, нужно поговорить о его и ваших отношениях с Хло. Вся эта информация очень важна для судебного заседания по делу Юпитера.

Поларис взглянул на адвокатов. Тот, который уже с нами говорил, произнес:

— Я подготовлю список врачей, учителей и друзей. Вы можете пообщаться с ними, и если сочтете следующую нашу встречу необходимой, мы рассмотрим такую возможность.

— Никто не знает Юпитера лучше, чем отец, — сказала я. — Его Высокопреподобие может знать то, о чем остальные и представления не имеют.

Адвокат захлопнул портфель и встал:

— Тогда вы можете изложить ваши вопросы в письменной форме и передать их мне. А я сообщу вам ответ Его Высокопреподобия Полариса. Всего хорошего.

С этими словами Альдебаран и другой мужчина в тунике стали выпроваживать меня и Эла за дверь. Я отстранилась и протянула руку Поларису:

— Мы очень соболезнуем вам, Ваше Высокопреподобие Поларис. Я надеюсь, мы вас ничем не задели. Вы же знаете, что наша работа — помочь вашему сыну.

Он посмотрел на меня некоторое время и горько улыбнулся:

— Простите, но я не буду желать вам успеха.

 

Глава 6

— «Что-то вроде этого»… Разве это ответ? Она или погибла в автокатастрофе, или не погибла, — сказала я.

— Да уж, — пробормотал Эл. Он сидел в водительском кресле и постукивал пальцами по рулю. Я стояла снаружи у окна машины и вглядывалась в его лицо. У Эла огромный спортивный джип, а так как я ростом всего полтора метра, то достаю как раз до окна.

— Как ты думаешь?

— Я думаю, нужно узнать, как откинулась старушка Труди-Энн.

— Эл, — сказала я, — не забывай, что Лили моя подруга. И ты говоришь о ее погибшей матери.

— Ну ладно. Я бы хотел узнать, как ее мать отправилась на тот свет.

— И как ты собираешься расследовать смерть тридцатилетней давности?

Он пожал плечами.

— Понятия не имею.

— Я поговорю с Лили. Посмотрим, что она знает об этом.

— Хорошая мысль. Кстати, с чего это ты так неровно дышишь в присутствии Преподобного?

— Что?

— Еще пять минут в этом доме, и тебе было бы можно балахон шить.

— О чем это ты? — я изобразила негодование, хотя знала, что напрасно. В Поларисе действительно что-то есть.

— Ты глаз не могла отвести от этого чудака.

— Что за чушь!

— Неужели?

Я открыла рот, чтобы продолжать отстаивать свою невиновность, но потом вздохнула:

— Ты не заметил? Он… я даже не знаю… он подчиняет.

Эл пожал плечами.

— Я не восприимчив к таким вещам. Возможно, потому что я мужчина.

Я нахмурилась.

— Тут ничего сексуального. Совсем. Просто… просто на него трудно не смотреть. То есть, когда он смотрит, — я тряхнула головой, сердясь, что не получается выразить ощущение словами. — Ладно. Я думаю, что следующим пунктом нашей программы должен стать реабилитационный центр. Там мы узнаем о зависимости Юпитера. Тяжело ли ему было избавиться. Ну и все такое. Уверена, мы найдем по крайней мере одного врача, который согласится свидетельствовать в его защиту.

— Вот, об этом я и думаю, — сказал Эл. — Когда мы можем отправиться в этот Центр реабилитации и самопогружения? В понедельник?

— Центр реабилитации и самореализации. Да, наверное, в понедельник. Я напишу директору о нашем приезде. Заброшу детей в школу, и поедем.

Вдруг я вспомнила о своем открытии на унитазном троне у Полариса. Но ничего не сказала. Мне самой было трудно поверить, а уж сказать партнеру… Представляю, как повлияет беременность на мою трудоспособность. А когда родится ребенок, я стану абсолютно бесполезной. Это ужасно. Только я начала получать что-то от жизни — и на тебе.

После ухода Эла я некоторое время посидела в машине, размышляя, как лучше поступить: смалодушничать и рассказать все мужу по телефону, или дома, глядя в глаза. Тут рот опять наполнился слюной. Я открыла дверцу, наклонилась, и меня вырвало прямо на ухоженную улицу Сан-Марино. Замечательно. Сперва пришлось засунуть руки по локоть в унитаз Полариса, а теперь мне нужно либо найти шланг для полива, либо оставить восхитительную визитную карточку на тротуаре перед его домом. Мобильный зазвонил, когда я вытирала пот со лба.

— Не заезжай домой! — сказал Питер, едва я ответила.

— Почему?

— Потому что я нашел няню, но ее мама не разрешает ей остаться после восьми. Жди меня в ресторане «Без вина» через полчаса.

— А кто няня?

— Соседская Бетани.

— Питер! Бетани ведь только двенадцать лет!

— Нет, ей только исполнилось четырнадцать. Ты бы видела — за последние несколько месяцев она порядочно выросла. Стала похожа на Памелу Андерсон.

Так вот чем он занимается, пока я вожу детей в школу. Разглядывает соседских девочек.

— Я упустила тот раздел у Берри Бразелтона, где он говорит о том, что няню нужно подбирать по размеру груди.

— Джулиет, дай сказать. Она подходит нам. Ее мама находится в соседнем доме. Езжай в ресторан. Я уже не помню, когда последний раз мы проводили вечер без детей. Давай развлечемся, черт побери!

Ну и ладно. Уютный маленький ресторанчик в Голливуде — самое подходящее место, чтобы сказать мужу о грядущих колоссальных переменах в нашей жизни. Очередных. Я решительно захлопнула дверцу, не глядя на безобразие, оставшееся напротив дома Полариса. В конце концов, перегниет.

На обратном пути я позвонила Лили. Помощница соединила с ее мобильным телефоном.

— Привет, Джулиет! — Лили пыталась перекричать автостраду. У нее на трассе движение было более оживленным.

— Привет. Слушай, ужасно не хочется спрашивать об этом по телефону, но ты можешь мне сказать, как умерла твоя мать?

В трубке раздавался только шум машин и треск на линии.

— Лили! Ты еще здесь?

— Да, — ответила она. — Произошел несчастный случай.

Это мы уже знаем. Странно, почему Лили использует те же общие слова для описания смерти матери, что и ее отчим?

— Какой несчастный случай? — опять я слышала в трубке только шум машин. — Лили!

— Я здесь, Джулиет. Извини. Не могу говорить об этом. Все слишком… больно.

— Но…

— Нет. Я не могу, — и она отключилась.

Всю оставшуюся дорогу к ресторану я размышляла, почему Лили и Поларис не хотят говорить о смерти матери Лили. Что-то случилось в Мексике, но что? И может ли это иметь отношение к убийству Хло Джонс? Но у меня и своих проблем полно, так что я выбросила из головы мысли о матери Лили. Я приехала в ресторан раньше, чем Питер, села за столик на веранде под фонарем и стала набирать вес, нервно поедая хлеб. Я намазывала масло толстым слоем на хрустящую корку — там же кальций, значит можно! — и рассматривала ресторан. Очевидно, мы с Питером — единственные придурки в Лос-Анджелесе, которые ужинают в полшестого. Я хмуро подсчитывала, сколько должно еще пройти лет, прежде чем нам не нужно будет просить няню сидеть с детьми, чтобы провести вечер вдвоем. К тому времени мы успеем состариться и прослывем ранними пташками, ужинающими при дневном свете.

Увидев, что новый оранжевый «БМВ» Питера притормозил на стоянке, я вытащила тест на беременность из сумки и положила ему на тарелку.

Питер взлетел по ступенькам и поцеловал меня.

— Свидание! — счастливо произнес он и обнял меня за талию.

Я улыбнулась в ответ, несмотря на все свое волнение, и тоже обняла его. Он плюхнулся на стул и потянулся за стаканом с водой. Улыбка исчезла с его лица, когда он взглянул на тарелку.

— Сюрприз, — тихо сказала я и попыталась улыбнуться.

Мне было непонятно выражение его серых глаз. Он молчал.

— Неожиданно, правда? — спросила я.

Он слегка кивнул и осторожно взял в руки тест.

— На мою тарелку…

— Что?

— Ты положила его на мою тарелку, — Питер протянул мне полоску. — Он же весь в моче.

— Да. Точно. Извини, — я убрала тест в сумку.

— Ты собираешься его хранить? — сказал он.

— Я же сохранила два предыдущих.

— Хм.

— Что значит «хм»?

— Ничего. Просто «хм».

У меня в глазах защипало и стало горячо. Я готова была вот-вот заплакать.

— Как я понимаю, это для тебя плохая новость.

— Нет, нет, не в этом дело. Просто это… неожиданно, — он потер подбородок и громко вздохнул.

— Не издевайся, — я отломила еще один кусок булки и резкими движениями размазала масло.

— Я к тому, что нужно заниматься сексом, чтобы забеременеть.

Я взглянула на него.

— Что ты имеешь в виду?

Он усмехнулся.

— Ничего. Просто мы же не постоянно это делаем.

— Видимо, вполне достаточно.

Я уставилась в меню и сделала вид, что читаю.

— Ну что ты, любимая?

Я не обращала внимания, продолжая изучать меню.

— Черт возьми, что такое испанский артишок? И почему он есть в каждом проклятом меню города?

— Джулиет, дорогая, посмотри на меня.

Я не посмотрела.

Вдруг он встал, обошел вокруг стола, опустился на колени и обнял меня. Я не пошевелилась — все еще не могла простить, что он колебался, как и я. Но буквально через секунду уронила голову ему на грудь и спрятала лицо в складках старой фланелевой рубашки, которую он не удосужился переодеть. И разревелась.

— Неужели ты не рада? — спросил Питер. — Я рад. Давай будем радоваться.

— Ты не рад, — прорыдала я. Находись в ресторане еще кто-нибудь, ему было бы на что поглядеть.

Питер убрал волосы от моего заплаканного лица и поцеловал меня:

— Я счастлив. Просто это неожиданно. Но я счастлив. Честно. А ты?

— Не знаю, — ответила я, вытирая нос о его плечо. — Ты же спишь в этой рубашке…

Мы с Питером договорились подождать, пока беременность не станет заметной, и потом сказать детям. Он попытался меня убедить, что всех остальных тоже не нужно посвящать, но прекрасно знал, что это гиблое дело, даже если я соглашусь. В силу характера я не способна молчать о таких вещах. Знаю, насколько нелепо выглядит частный сыщик, который не может хранить секреты. Но чтобы хоть как-то оправдаться, скажу, что я никогда не обманывала доверие клиента. Я крайне несдержанна только в отношении интимных деталей собственной жизни. Мой многострадальный муж узнал об этой маленькой проблеме в довольно пикантной ситуации. Мы с ним встречались буквально несколько недель, когда Стэйси приехала по делам в Нью-Йорк. Одна из ее клиенток выступала в ужасной постановке на Бродвее (актрисам из бывших моделей никогда, повторяю, никогда не нужно пытаться играть серьезные роли. Надеюсь, что есть такой федеральный закон, а если нет, то его необходимо принять), и Стэйси уговорила нас посмотреть пьесу. После спектакля она пригласила нас на ужин в благодарность за то, что мы были единственными людьми в театре, которые в антракте не бросились к выходу. За десертом она похвалила Питера за его сексуальные таланты. Сказала примерно следующее: «Джулиет говорит, ты самый лучший любовник, который у нее был». Сначала Питер покраснел, потом позеленел, потом пнул меня под столом.

— Дорогой, — пропела Стэйси моему красному, как рак, бойфренду, — привыкай. Мы с Джулией рассказываем друг другу все. Абсолютно все.

Думаю, поначалу Питер опрометчиво считал, что только Стэйси, лучшая подруга, знает все подробности моей интимной жизни, но когда он в аптеке стал свидетелем моей беседы о болезненной менструации с женщиной из очереди (она посоветовала мне пить малиновый чай, действительно чудесное средство), ему пришлось смириться с суровой действительностью. Я жуткое трепло. Не успев предложить пока сохранить все в тайне, Питер уже знал, что я собираюсь рассказать о беременности маме и всем подругам.

— А если у тебя будет выкидыш? Тебе хочется потом всех обзванивать и говорить, что ты уже не беременна?

— Ты давно меня знаешь? — спросила я мужа. — Если будет выкидыш, я сяду на телефон и расскажу об этом каждой своей подруге. Нельзя получить эмоциональную поддержку, пока не впустишь людей в свою жизнь.

Он поднял руки, сдаваясь:

— Но только не Руби и Исааку, ладно?

— Конечно, нет, — сказала я, прикидывая, сколько времени пройдет, прежде чем я проговорюсь им. Руби возьмет и спросит, почему я постоянно торчу в ванной и меня тошнит.

 

Глава 7

На следующее утро мы с Элом встретились на стоянке у детского сада Исаака. Нам предстояла почти двухчасовая поездка на север в Оджай, а я опоздала. Когда Эл подъехал, я пыталась натянуть ботинки сыну.

— Помочь? — спросил Эл, выпрыгивая из машины.

— Нет, — я стиснула зубы, заталкивая непослушную ногу в кед.

— Не та нога, Джулиет, — заметил Эл.

Я покачала головой и бросила на него сердитый взгляд:

— Знаю.

Я впихнула ногу в ботинок и застегнула на «липучку».

— Больно! — завопил сын.

— Конечно, больно, — согласился Эл. — Если не на ту ногу.

Я схватила обожаемую Исааком корзинку для завтрака с Барби, доставшуюся по наследству от сестры, и протянула руки:

— Иди ко мне, малыш!

— Джулиет, ты оба ботинка надела не на ту ногу, — опять начал Эл.

Я подняла ноги Исаака и поболтала ими:

— Только один. У него два левых ботинка.

Эл засмеялся и неодобрительно покачал головой:

— Ты позволила ребенку выйти из дома в двух левых ботинках?

Я скорчила рожу:

— Конечно нет. Я велела ему надеть кеды. И он надел. Разные. Оба левых.

— И ты не заметила?

Я знала, о чем он думает. Жанель никогда бы не допустила такую оплошность. Когда его дочери были маленькими, Жанель следила за тем, чтоб они были всегда правильно одеты, обуты и вооружены.

Я пожала плечами:

— Руби закатила истерику по поводу своей прически. Я плохо их перевязала. Опять. Потому что, очевидно, я самая плохая мать в детском саду. Или, может, в истории всех детских садов вместе взятых. В любом случае, к тому моменту, когда она перестала вопить, мне очень хотелось поскорее выйти из дома. На ботинки я обратила внимание только сейчас.

— Я не хочу надевать два левых ботинка, — заныл Исаак.

Я чмокнула его в пухлую щечку — единственную часть тела, которая до сих пор оставалась младенчески нежной.

— Не плачь, милый, мы сходим посмотрим, может, у воспитателей есть лишняя пара ботинок, которую можно поносить денек.

После того как я сдала Исаака воспитателям, положила завтрак в его шкафчик, помогла ему надеть зеленые китайские босоножки в цветочек и вернулась, Эл уже заводил машину.

— Давай двигаться, — сказал он, — иначе не успеем после разговора с врачами заехать в Санта-Барбару за мексиканскими лепешками.

Обожаю Эла за его энциклопедическую память на все мексиканские закусочные, китайские ресторанчики, бистро и кафе в Южной Калифорнии. Этот человек может отдать жизнь за фаст-фуд, но только за самые необычные виды. Если нет других вариантов, он может обойтись двойным гамбургером с горчицей, но по-настоящему счастливым будет только во вьетнамском подвальном ресторанчике на востоке Лос-Анджелеса, потягивая, скажем, суп фо из пластмассовой чашки. Когда мы вместе работали в Федеральном бюро общественных защитников, то всегда планировали выездные расследования в обеденное время. Мы фотографировали помещение банка, который, по мнению обвинения, ограбил наш клиент, беседовали с одним-двумя служащими и возвращались в офис с подбородками, блестящими от жирных кубинских сэндвичей. Я могла бы догадаться, что Эл планирует посетить лучшую мексиканскую закусочную Южной Калифорнии. Но будет неприятно, если придется из-за этого на час отклониться от нашего маршрута.

По пути мы разговаривали о реакции Лили на вопрос о смерти матери.

— Определенно, странно, — произнес Эл. — Возможно, это было убийство?

Затем выругался в сторону проезжающей мимо машины:

— Видела эту дуру?

— Кого? Восьмидесятилетнюю старуху в «мерседесе» с дизельным мотором? Видела.

— Старая кляча кого-нибудь изувечит, если будет так плестись в левом ряду!

— Она выполняет ограничение скорости, Эл. Может, смерть матери Лили и не имеет отношения к делу, но ты сам говорил, что в расследовании преступлений совпадений не бывает. У нас есть преступление и еще одна подозрительная смерть тридцатилетней давности. Вполне естественно предположить, что они связаны.

Эл погрозил кулаком другой машине.

— Почему несчастный случай, о котором не захотела говорить Лили, — подозрительная смерть?

— Подозрительно, что никто не хочет об этом говорить. И будь добр, прекрати ругаться! Тебе не приходилось слышать об убийствах на шоссе? Ты хочешь, чтобы меня пристрелили?

Он округлил глаза:

— Давай сперва поломаем голову над тем, за что нам платят. Будем собирать доказательства для смягчения приговора. А если останется время, разберемся с мексиканской историей.

Я неохотно сдалась и устроилась на сидении так, чтобы меня не было видно разъяренным водителям, огрызающимся на эмоциональные телодвижения Эла.

Оджайский Центр реабилитации и самореализации расположен в горах за городом, в честь которого получил свое название. Оджай — бывшая фермерская община, которая превратилась в поселение художников. Мы с Элом петляли по маленьким улочкам, мимо вывесок студий и галерей и палаток со свежим деревенским сыром. К великой досаде Эла я опустила окно, нарушив герметичность его внедорожника с кондиционером. Дорога спускалась и поднималась по холмам, поросшим бурой травой и кустарником. Я вдохнула воздух, пахнущий сухой травой и навозом, и, что удивительно при такой удаленности от побережья, в нем отчетливо ощущался привкус соли и моря.

Неприметный деревянный знак, который мы чуть не пропустили, указывал на электронные ворота, преграждавшие путь к реабилитационному центру. Эл притормозил у ворот и, чересчур далеко высунувшись из окна, потянулся к кнопке микрофона.

— Хорошо, что у тебя есть живот для равновесия, — сказала я. — А то вывалился бы.

Он хмыкнул и опустился на сиденье:

— Очень смешно. Директор ждет нас в главном здании.

Ворота медленно отворились. Мы въехали внутрь и с полмили двигались по ослепительно белому гравию, в тени растущих по обе стороны тополей. За деревьями, между кактусами и суккулентами вились дорожки. Повсюду на скамейках из красного дерева сидели люди, подставляя лица солнцу. Какая-то женщина лениво покачивалась на деревянных качелях, закрепленных на ветке высокого дуба. Дорога оканчивалась круглой площадкой перед загородным домом с толстыми отштукатуренными стенами терракотового цвета; с крыши спускалась ярко красная бугенвиллия. По бокам тяжелых дубовых дверей, распахнутых навстречу свежему воздуху, стояли большие яркие горшки с геранью и настурцией. В солнечном пятне у дверного проема лежал рыжий кот.

— Неплохое местечко, — сказал Эл, припарковавшись у здания.

— Да уж, на психушку не тянет, — заметила я.

Я вспомнила все реабилитационные центры, в которых долгие годы посещала клиентов, мрачную обстановку, которая еще больше бросалась в глаза при жалких попытках что-то украсить: решетки на окнах, спрятанные под яркими синтетическими занавесками, узкие детские кроватки с покрывалами, когда-то красивыми, но выцветшими и блеклыми после многочисленных стирок. Двор, если таковой имелся, не был зеленой лужайкой с качелями и скамейками, а представлял собой асфальтовую площадку с пятнами зеленых насаждений, за которыми пациенты ухаживали самостоятельно, что входило в длинный список их обязанностей. Хотя садоводство и уборка предполагались в качестве терапии, меня никогда не покидало подозрение, что это не что иное, как нехватка бюджетных средств. Я соскочила на землю и огляделась, щурясь от блеска белого гравия, отражающего солнечный свет.

— Почему мне кажется, что здесь избавиться от наркотической зависимости гораздо легче, чем в любом из государственных отстойников, куда попадают наши клиенты? — призадумался Эл.

— Не знаю, — ответила я. — Смотри: что происходит, когда ты становишься трезвеником-язвеником? Тебя отправляют домой! Я бы продолжала колоться, только чтобы побыть здесь подольше.

Здание наполняла приятная прохлада. Стены украшали репродукции Гогена и Диего Риверы. Я понадеялась, что это хотя бы не подлинники. Тщательно изучила нижний угол портрета дамы с обнаженным бюстом, одетой в зеленую юбку. Подписи не увидела и вздохнула с облегчением. Это было бы уже слишком.

— Чем могу быть полезна? — произнес мягкий голос. Я обернулась и увидела рядом с Элом молодую женщину. У нее были длинные светлые волосы, прихваченные за торчащими ушами. Она стояла спиной к солнцу, и уши горели в его лучах, словно маленькие розовые фонарики, почти такие же розовые, как и ее кашемировый свитер. Она мило улыбнулась.

— У нас назначена встреча с доктором Блэкмором, — сказал Эл.

— Да-да. Мистер Хоки и миссис Эпплбаум? — мы кивнули. — Я помощница доктора Блэкмора. Меня зовут Молли Вестон.

Мы обменялись рукопожатиями.

— Он ждет вас на террасе.

Мы последовали за ней через холл, напоминавший гостиную, с мягкими стульями, встроенными полками, книгами в мягких обложках, и большим камином. Перед камином на ковре растянулся подросток, подложив под голову кипу книг; то тут, то там группами сидели люди, что-то обсуждали или читали. Все они были слегка взъерошены, будто только что проснулись или не успели посмотреть на себя в зеркало, когда одевались. Они выглядели либо очень худыми и изможденными, либо толстыми, будто питались только пончиками и картошкой фри. Несколько человек посмотрели на нас, когда мы проходили мимо, и я приветливо улыбнулась. Только один улыбнулся в ответ — мужчина лет тридцати с длинными спутанными волосами и клочковатой бородой. Он показался мне знакомым, и я подумала, что мы могли вместе учиться в колледже. Буквально через секунду я вспомнила, где видела его лицо — на обложке диска, который непрерывно в течение месяца или двух крутил Питер несколько лет назад. Должно быть, на моем лице отразилась догадка, потому что он моргнул, уныло пожал плечами и вновь погрузился в книгу.

Риз Блэкмор сидел за кованым столом на выложенной плитами террасе, которая походила на бассейн. Прекраснее волос, чем у него, я в жизни не видела — белые, как мел, длинные, ниспадающие на воротник Они сияли на солнце, а кожа переливалась ровным, медово-бронзовым загаром, который можно получить только при свете кварцевых ламп солярия.

— Хотите что-нибудь выпить? — предложил доктор, когда мы сели к нему за стол. — Чай? Или чай-латте с соевым молоком?

— Я буду кофе без молока, — сказал Эл.

— А вы, миссис Эпплбаум? — поинтересовалась Молли.

— А я попробую чай-латте. Только у вас есть обыкновенное молоко? Коровье?

— Обезжиренное?

Это что, намек на то, что с беременностью я поправилась?

— Да, спасибо, доктор Блэкмор, — начала я.

— Пожалуйста, называйте меня Риз, — его голос был таким же ровным и гладким, как и кожа.

— Вы получили утром по факсу разрешение Юпитера Джонса?

Мы попросили Юпитера подписать бумагу, позволявшую врачам ознакомить нас, как адвокатов, с историей его болезни. Иначе, согласно правилам врачебной этики, разговор не состоялся бы.

— Да, получил. Как Юпитер? Невыносимо думать, что он в тюрьме. Он не из тех, кто умеет себя защитить.

Я кивнула:

— Ему сейчас нелегко. Но адвокат прилагает все усилия, чтобы вытащить его.

Я объяснила доктору нашу роль и попросила немного рассказать о своем заведении и о том, как Юпитер стал его пациентом.

— Во-первых, мы не называем их пациентами. Они — люди, проживающие здесь, или клиенты. Хотя, конечно, задача медицинского центра — излечить зависимость, но мы считаем, что это больше, чем лечебница. Сюда искалеченный человек может прийти, отдохнуть и постараться исцелиться в окружении людей, занятых тем же самым. Наша система построена на групповой терапии, на групповой мотивации. Каждый обитатель одновременно пациент, который лечит свое заболевание и, в самом прямом смысле, врач, помогающий остальным бороться с недугом.

Я аккуратно и незаметно наступила Элу на ногу, не позволяя ему испустить вздох, полный раздражения, которое, без сомнения, вызвали в нем слова доктора. Эл с сочувствием относился только к тем «искалеченным людям», чьи раны кровоточили и их можно было перевязать.

— У вас замечательный центр, — похвалила я.

— Им помогает природа. Поначалу многие даже не замечают того, что вокруг. Потом, через некоторое время, они уже способны обращать внимание не только на отчаянную потребность изменить сознание. Тогда они начинают смотреть на природу, позволяют себе насладиться красотой, можно сказать, переживают естественное наркотическое опьянение.

— Превосходно, — сказал Эл, и я услышала легкое презрение в его голосе, надеюсь, только потому, что очень хорошо его знаю.

Я не была с ним согласна. Да, речь доктора такая же липкая, как нефть из танкера «Эксон-Валдес», но его слова вполне разумны. Когда я работала федеральным защитником, почти все мои клиенты были наркоманами. Их жизнь сосредотачивалась на очередном кайфе — где они смогут его получить и как достать деньги. Они не совершали преступлений под воздействием наркотиков, они совершали преступления, чтобы оказаться под воздействием наркотиков. Я часто думала, что произойдет, если дать каждому наркоману его зелье. Им не нужно будет воровать, чтобы потакать своей зависимости, они будут знать, где взять следующую дозу — неожиданно у них окажется уйма времени, чтобы подумать о чем-то еще, например, куда катится их жизнь. Могу поспорить, хотя бы кто-то захочет ее изменить, и в какой-то момент появится повод, чтобы окончательно порвать с наркотиками.

В любом случае, я прекрасно представляла, что, оказавшись в Оджай, пациенты не в состоянии были даже заметить великолепие центра. Я понимала, что когда они прекращают тратить время и энергию на погоню за кайфом, их сознание может уловить невидимую прежде красоту, и даже наслаждаться ею.

— Сколько стоит пребывание здесь? — спросил Эл.

— В общем, недешево, — ответил доктор, и в его улыбке скользнула легкая тень самодовольства. — В среднем семь тысяч долларов в неделю.

Эл присвистнул.

— Да, я знаю, — продолжал Блэкмор. — Сумма кажется огромной, но могу заверить, что мы не получаем от этого большой доход. Чтобы программа работала, нужно целое состояние, а парк, — он обвел рукой, — вернее, его содержание, обходится и того дороже. Но мы очень стараемся, чтобы наша клиника была доступна не только богатым. В тех случаях, когда мы понимаем, что человеку может помочь пребывание здесь, но он не может себе этого позволить, мы идем на определенные уступки. А так как я считаю, что все врачи несут гражданскую ответственность, то у нас всегда находится определенное число людей, за которых платит штат. Обычно их направляют по заключению суда. Но в целом наши клиенты — преуспевающие люди, многие из них довольно известны. У нас доброжелательная атмосфера, полная анонимность, и им не приходится жертвовать привычным комфортом.

Я скользнула взглядом по террасе и стала рассматривать бассейн. Его форма была неровной, а вода темной, почти как в пруду или маленьком озере. С одной стороны над камнями и растениями струился водопад, с другой — низкой каменной кладкой был огорожен небольшой участок, от которого поднимался пар. Один или два человека расслаблялись в горячей воде, другие лежали в деревянных шезлонгах под полосатыми зонтами. Загорелый мужчина в белой футболке и шортах раздавал стаканы с водой и полотенца. Нет. Никому в центре не пришлось пожертвовать домашним уютом.

— В какое время здесь был Юпитер Джонс? — спросила я.

— Юпитер прибыл сюда почти четыре года назад. Девяностодневная программа должна была помочь ему избавиться от кокаиновой зависимости. Он прошел лечение и еще на два месяца стал участником нашей амбулаторной программы в Санта-Монике.

— У вас есть амбулаторное лечение?

— Да. Большинство наших клиентов из Лос-Анджелеса. Мы проводим лечение в группах и индивидуально, чтобы помочь им справиться с переходом к обычной жизни. Это очень опасное время для наркоманов. Значительно легче воздерживаться от наркотиков, когда окружающие их не принимают, в месте, где их сложно найти. Многие оказываются в тяжелом положении, когда возвращаются домой, в прежнюю обстановку, семью, к прежним друзьям, туда, где они приобрели пагубные привычки. Мы помогаем им устроиться так, чтобы возврата к наркотикам не было.

— И Юпитер проходил это лечение?

— Да, несколько месяцев.

— Этого времени достаточно?

— Что вы имеете в виду?

— По вашему мнению, три месяца — это оптимальный срок для амбулаторного лечения?

— Нельзя дать однозначный ответ. Разным людям нужно разное время. Все зависит от человека.

— А в среднем?

Было видно, что ему неуютно.

— Думаю, немного больше. Где-то полгода или год. Но каждый клиент индивидуален.

Эл хмыкнул, и на этот раз я согласилась с тем, что он не произнес вслух. Я была готова поспорить, что Юпитер Джонс завершил курс совсем не потому, что так успешно шел по пути к выздоровлению.

Мы намеревались попросить доктора Блэкмора свидетельствовать в пользу Юпитера на обвинительном заседании суда. Он должен был описать присяжным борьбу Юпитера с наркотической зависимостью. Но если Юпитер слишком рано прекратил лечение, то показания доктора скорее навредят, чем принесут пользу. Даже если это и не стало бы доказательством, доктор Блэкмор — тот свидетель, который не оставит присяжных равнодушными. Ровный загар, ухоженные волосы, приятный выговор. Все это должно отвлечь внимание присяжных. Хуже, если прокурор решит, что для подготовки перекрестного допроса доктора ему нужно отправить в клинику детектива, тогда у нас возникнут серьезные неприятности. Я не сомневалась, что присяжные вряд ли будут симпатизировать человеку, чье пребывание в реабилитационном центре сопровождалось неусыпным вниманием санитаров даже у бассейна.

Я сделала пометку, что надо обсудить с Вассерманом все плюсы и минусы привлечения Блэкмора как свидетеля, и произнесла:

— Юпитер рассказал нам, что познакомился здесь со своей будущей мачехой. Собственно, он и представил ее своему отцу.

Доктор сурово взглянул на меня, как если бы я была его пациенткой, которая заговорила без разрешения.

— Правила конфиденциальности не позволяют мне обсуждать с вами никого, кроме Юпитера, — он посмотрел на часы. — О господи, у меня же встреча с пациентом, к которой я обязательно должен подготовиться, — он поднялся. — Молли! Проводи мистера Хоки и миссис Эпплбаум.

Молли вышла на террасу и неловко остановилась у стола, будто ожидая указаний.

— Хло Джонс умерла, — произнес Эл, и его отрывистый голос заставил доктора еле заметно вздрогнуть. — Какой смысл теперь хранить тайну?

Я удивилась. Обычно Эл не так резок со свидетелями и никогда не нервничает из-за них. Видимо, доктор действительно вывел его из себя.

— Здесь находится много людей, чьи наследники предполагают, что мы будем соблюдать секретность и после их смерти, мистер Хоки, — ответил доктор.

— Конечно, мы это понимаем, — постаралась я успокоить его.

Плохой полицейский — это одно, но настраивать против себя потенциального свидетеля никуда не годится.

— Анонимность — необходимое условие вашей программы.

— Именно так А сейчас прошу меня извинить, — и Риз Блэкмор направился к выходу.

— Доктор Блэкмор, — окликнула я, но он даже не обернулся.

— Мы можем получить судебный ордер, — сказал Эл.

Доктор резко остановился и повернулся к нам. Его рот подергивался, ему стоило явных усилий сохранять спокойствие. Я кивнула Элу и надела фуражку хорошего полицейского.

— Эл! Этого совершенно не нужно, — возразила я. — Доктор Блэкмор, мой партнер только хотел сказать, что мы вправе получить предписание для сбора материалов, которые помогут в работе защиты. И естественно, мы хотим этого избежать так же, как и вы. Понимаете, мне совсем не улыбается тратить дни и даже недели в Оджай, тщательно исследуя папки, кассеты и личные бумаги. Можете себе представить, сколько это работы?

Даже хороший полицейский иногда может напугать. Доктор побледнел и приобрел цвет своей прически. Я мило улыбнулась и продолжила:

— Мы имеем моральные обязательства перед Юпитером точно так же, как и врачи перед пациентом. Я думаю, вы понимаете. Если бы вы смогли немного рассказать о его отношениях с Хло, мы бы избежали всех этих бюрократических формальностей.

Он бросил взгляд на часы и опустился на стул:

— Могу уделить вам еще две минуты.

— Прекрасно. Огромное вам спасибо, доктор Блэкмор. Итак, мы закончили на том, как познакомились Юпитер и Хло. Они были здесь вместе?

— Да.

— Чем страдала Хло?

— Насколько я помню, зависимостью от кокаина. Чтобы сказать точно, нужно проверить записи. Кокаин, может, еще и героин.

— Вы можете мне позвонить, когда проверите информацию, — сказала я. — Вы не знаете, как Хло смогла позволить себе это лечение? Кто за нее заплатил?

Доктор посмотрел на Молли.

— Она попала в нашу специальную программу, — сообщила та. — Есть спонсоры, которые дают так называемую стипендию для тех, кому лечение может помочь, но у кого нет на это средств.

Как же так случилось, что ни один из моих бездомных, сидящих на героине клиентов не слышал о такой программе?

— Как ей удалось получить эту стипендию? Она писала какое-то заявление?

— Один из наших спонсоров порекомендовал ее для участия в программе. Если хотите, я проверю ее папку, — предложила Молли и вздрогнула под неодобрительным взглядом доктора Блэкмора. — Но вообще-то эта информация конфиденциальна, — произнесла она.

— Мы знаем, что Юпитер и Хло были очень близкими друзьями. Возможно, больше, чем друзьями, — заявила я.

Доктор решительно покачал головой:

— Если вы имеете в виду сексуальные отношения, то могу вас уверить, что это невозможно. Лечение, которое проходят здесь клиенты, включает в себя погружение в прошлое и поиск травмы, после которой они стали принимать наркотики. Они становятся хрупкими и ранимыми. Слишком опасны любые физические отношения. Я категорически запрещаю такое поведение.

А моя мама категорически запрещала заниматься сексом на заднем сидении припаркованной машины.

— Может быть, они нарушили запрет, — предположила я.

Блэкмор фыркнул:

— Не может быть. Что ж, беседа наша уже затянулась. Я охотно помогу Юпитеру, но не за счет разглашения конфиденциальной информации о других клиентах. Пожалуйста, можете получить ваш ордер, если хотите узнать что-нибудь о Хло Джонс или о ком-то еще, кроме Юпитера.

Он поднялся и направился к выходу.

Я вопросительно посмотрела на Эла — он незаметно подмигнул мне. Я повернулась к Молли. Та нервно заправляла волосы за уши.

— Кажется, я вывела его из себя, — вздохнула я.

Она нахмурилась:

— Боюсь, Риз не может адекватно судить обо всем. Думаю, он переживает, что это все плохо отразится на клинике. Возможно, теперь люди несколько раз подумают, прежде чем приехать сюда.

— Вы так считаете?

Молли пожала плечами:

— Я не знаю. Точно знаю, что случившееся не имеет никакого отношения к центру. Но, видимо, проблема в том, что они проходили лечение одновременно и успешно выполнили программу. Особенно если учесть, что оба опять принимали наркотики, когда все произошло.

Эл оторвался от своих записей, а я вопросительно подняла брови:

— Они опять принимали наркотики?

Молли залилась краской и быстро оглянулась, будто желая удостовериться, что рядом нет никого, кто может сообщить доктору Блэкмору о ее опрометчивом поступке. Затем она наклонилась ко мне и заговорила быстро и тихо:

— О Юпитере точно не могу сказать, но были такие разговоры. А Хло опять пристрастилась к кокаину. Хотя, может, и не прекращала. Во всяком случае, она проходила интенсивную терапию незадолго до того, как ее убили, и когда здесь появилась, то была не в себе.

— Из-за наркотиков? — спросил Эл.

Молли кивнула:

— Кокаин.

— Вы уверены? — спросила я.

— Уверена? Нет, но я всегда точно определяю, когда кто-то под кайфом.

— Да уж, здесь этому можно научиться.

Молли печально улыбнулась:

— Это верно.

— Когда Хло появилась здесь во второй раз?

Она откинулась в кресле, немного успокоившись:

— Не могу сказать точно. Где-то за пару месяцев до того, как умерла.

— А что такое интенсивная терапия?

— Часто у клиентов нет времени на девяностодневную программу, и даже двадцать восемь дней для них слишком долго. Риз не жалеет своего времени. Для некоторых клиентов он проводит интенсивную терапию, если видит, что они готовы взяться за старое, либо уже это сделали.

— Сколько времени Хло пробыла здесь во второй раз?

— Всего несколько дней. Призналась мне, что все, кроме мужа думают, будто она поехала в Биг-Сур заниматься йогой. Было бы просто ужасно, если бы кто-то из последователей Церкви узнал, что она снова начала принимать наркотики. Думаю, вы знаете, что ЦКЕ категорически запрещает наркотики. Если бы все открылось, общественность бы страшно возмутилась. Как с бедным Юпитером. Вся ЦКЕ встала на уши, когда узнали о том, что он употребляет кокаин. Если Его Высокопреподобие не может свое чадо уберечь от наркотиков, как он может помочь кому-то другому?

То ли мне почудилось, то ли она усмехнулась, когда говорила о ЦКЕ.

— Что вы думаете по поводу их заявлений? Они действительно могут лечить наркотическую зависимость?

Молли фыркнула и, прикрыв ладонью рот, сказала:

— Они очень хорошие наши клиенты.

— Но вы не ответили на мой вопрос.

Она опять огляделась и покачала головой:

— Ну, смотрите. Если они могли бы лечить от наркотической зависимости своей астрологической дребеденью, зачем мы им нужны? У нас есть некая договоренность с ЦКЕ — мы берем на лечение тех прихожан, которые в этом нуждаются. Треть наших пациентов — члены ЦКЕ. Риз лечит их, а не Поларис Джонс.

Я кивнула.

— Риз и все вы, — нет ничего плохого в том, чтобы немного польстить даме. — Но Хло не хотела, чтобы в ЦКЕ знали о том, что она второй раз попала в центр. То есть она зарегистрировалась анонимно?

— Здесь все находятся анонимно. Но она просила нас не распространяться об этом.

— И терапия не помогла?

Молли покачала головой:

— На этот раз все прошло успешно.

— Что значит на этот раз? Вы хотите сказать, что в предыдущий раз все было иначе?

Молли прикусила губу:

— Послушайте, я рассказываю вам все это только потому, что она мертва, и потому, что хочу помочь Юпитеру. Я не могу поверить, что он убил ее. Я знаю, что он виновен, судя по анализу ДНК Но я уверена, что на то было достаточно причин.

— Простите? — переспросила я.

— Хло была чудовищем. Натуральной стервой. И умела манипулировать людьми как никто. Впервые она попала сюда благодаря тому, что смогла убедить одного парня заплатить за ее лечение. Вот так и жила — находила мужчин, которые платили за нее. А потом, когда попала сюда, познакомилась с Юпитером, поняла, кто он, и решила заполучить его. Он уже выздоравливал, когда появилась Хло, и все пошло насмарку. Он почти разобрался в своих отношениях с отцом и освободился от дурной наследственности матери. Когда Хло вонзила в него свои коготки, лечению пришел конец. Прежним он больше не стал. Никогда. Бедный Юпитер.

Глаза Молли наполнились слезами, и она стерла их рукой.

— Вы тесно общались с Юпитером?

Она кивнула:

— Я была его консультантом. К каждому пациенту прикрепляется консультант. Вроде опекуна. Тот, кто сам прошел программу и тренинг для персонала. Я была таким человеком для Юпитера.

— Вы прошли программу?

Молли производила впечатление разумного, серьезного и здорового человека. С трудом верилось, что она когда-то употребляла наркотики.

— Да. Впервые я попала сюда примерно семь лет назад.

Она наморщила лоб и оглядела террасу, будто удивляясь, что до сих пор находится здесь, после стольких лет. Затем повернулась ко мне и пожала плечами:

— Из-за героина.

— Героина?

Я была шокирована. Мои знакомые героинщики были истощенными людьми с ввалившимися глазами. У них не было блестящих светлых волос и стройного тела. И они не носили розовые кашемировые свитера.

Молли грустно улыбнулась:

— Да, знаю. Я не похожа на наркоманку. И никто из девочек в колледже не был похож. Но мы все принимали наркотики. Нет, мы не кололись. Это казалось слишком вульгарным. Мы вдыхали наркотик. Думали, что так безопаснее, но мы ошибались. Кончилось тем, что я заболела. Оказывается, можно заразиться гепатитом С через пипетку. Когда я вышла из больницы, родители определили меня сюда. И больше я это место не покидала. Сначала была пациентом, затем консультантом. Потом получила степень магистра, и теперь я помощница доктора Риза.

В ее голосе звучали нотки гордости.

— Насколько я вижу, у вас все хорошо, — произнесла я.

Она улыбнулась.

— Риз разработал замечательную программу. Она помогает, если ей следовать, — нежность и теплоту, с которой она произнесла имя своего начальника, не заметить было невозможно.

— Вы рассказывали нам о Хло, — напомнил Эл таким мягким голосом, которого я и не ожидала, зная его отношение к наркоманам, пусть и излечившимся.

Молли глубоко вздохнула и покачала головой.

— Хло совсем вскружила ему голову. Он проводил с ней все время. Они вместе спали — несмотря на запрет. Я надеялась, что когда-нибудь они расстанутся, и это все закончится, но, конечно, этого не произошло. В последний день ее пребывания здесь он приехал, чтобы увезти ее. Вы знали это? — я кивнула. — Он забрал ее и повез к себе домой. А дальше мы узнали из «Лос-Анджелес Таймс», что Поларис Джонс женится на Хло Пакульски на стадионе «Голливуд-Боул». Там были тысячи последователей Церкви, мэр с двумя церковными священниками руководили церемонией. Мне было так жаль Юпитера. Он ее очень любил. Она не заслужила этого ни капли, но он любил ее.

Не удивлюсь, если Молли испытывала к Юпитеру те же чувства, что он к Хло.

— Юпитер был единственным человеком, с которым Хло спала? — спросила я.

Молли изумилась.

— Конечно. Но разве этого мало? — она взглянула на часы на руке и нахмурилась. — Думаю, будет лучше, если я вас провожу. Мне нужно вернуться к работе.

Я порылась в сумочке и вытащила свою визитку.

— Позвоните мне, если что-нибудь вспомните, хорошо? — я многозначительно посмотрела на нее.

Она быстро кивнула, сунула карточку в карман и быстро пошла по двору, приглашая нас следовать за ней.

 

Глава 8

К нашей обоюдной досаде, ни у Эла, ни у меня не осталось времени, чтобы заехать в «Ла Суперику» в Санта-Барбаре. По пути в Оджай в магазине здорового питания мы купили пару не самых свежих бутербродов с индейкой и понеслись по шоссе, катастрофически опаздывая в детский сад за Исааком. Я изо всех сил старалась заглушить тошноту, набивая рот маисовыми чипсами из огромного пакета.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил Эл.

— М-м-м? — промычала я с набитым ртом.

— Неважно выглядишь.

Я покраснела:

— Все нормально. Просто мне нужно что-нибудь съесть.

И вновь отправила в рот полную пригоршню чипсов.

Он швырнул недоеденный бутерброд на панель инструментов:

— Съесть? Мне кажется, если ты проглотишь это дерьмо, тебе станет гораздо хуже.

Я сделала большой глоток молока, чтобы протолкнуть чипсы.

— А почему ты пьешь молоко?

Я опять покраснела:

— Просто так. Это кальций. Женщинам нужен кальций. Я не хочу умереть горбатой.

Эл удивленно посмотрел на меня. Он притормозил, потому что машин на дороге стало больше. Я почувствовала, как мой желудок протестует против изменения скорости. Запихнула в рот еще одну порцию чипсов.

— Ты плохо выглядишь. Точно все нормально? — настаивал он.

— Конечно, все нормально. Я прекрасно себя чувствую, — огрызнулась я.

Энн поднял руку, сдаваясь:

— Ладно, ладно, не заводись.

— Извини. Со мной все хорошо. А что может случиться?

— Что ты меня-то спрашиваешь? Может, мне остановиться?

— Нет, не хочу. Это из-за машины. Меня тошнит от резкого торможения. У твоего тарантаса не самый плавный ход.

— То есть это я во всем виноват?

Я засмеялась:

— Да, это ты виноват, Эл. Ты во всем виноват. Слушай, а что ты думаешь об этом центре?

— Ну, Молли неравнодушна к Юпитеру, это точно.

— Да уж. Ты думаешь, она спала с Юпитером прежде, чем появилась Хло?

Эл сдвинул брови и на некоторое время задумался. Затем неторопливо произнес:

— Вряд ли. Она не стала бы нарушать запрет.

— Может быть. Если не считать того, что она нарушила тайну неразглашения информации.

Он кивнул:

— Да, я думал об этом. Но ведь девушка мертва.

— Верно. Итак, мы не считаем, что Молли спала с Юпитером. Сойдемся на том, что она была в него влюблена?

Он опять кивнул:

— Ну, похоже на то. И немного в босса.

— Может быть, — с сомнением сказала я, приподняв бровь. — А может, она им просто восхищается. Следует ли брать в расчет ее мнение о Хло?

Эл нахмурился:

— Я ей верю. Эта Хло напоминает червивое яблоко. Вышла за отца своего парня! Может, нам взять Молли свидетелем? Пусть даст показания о ее поведении. В защиту Юпитера, и, возможно, против Хло, если Вассерман придумает, как сделать, чтобы обвинение не выступило с протестом.

— Не знаю. Нет, свидетелем она будет удачным. Присяжные любят блондинок Но боюсь, что от ее показаний будет больше вреда, чем пользы.

— Почему?

— Молли неравнодушна к Юпитеру и не выносит Хло, это очевидно. Ее можно обвинить в предвзятом отношении. Хуже того, она знает, насколько Хло взбудоражила Юпитера. Она же говорила, что Хло помешала его лечению, что он ее любил, и пришел в полное отчаяние, когда она вышла за его отца. Вот тебе и мотив для убийства.

— Мысль правильная. А доктор?

Я пожала плечами:

— Не знаю, подойдет ли. Он должен дать показания, что программа Юпитеру помогла. И к тому же присяжным может не слишком понравиться клиника. Очень уж роскошная.

— Мерзость какая. Они должны потеть за решеткой, а не в горячей ванне.

— Ради Бога, Эл. Наркомания — это болезнь.

— Да, конечно. Покажи мне онкологическую больницу, хоть отдаленно напоминающую этот центр.

Мы пререкались всю дорогу до Лос-Анджелеса, пока Эл не высадил меня у детского сада Исаака. Я позвонила туда, когда стало ясно, что мы опоздаем, и попросила оставить Исаака в вечерней группе. Позвонила и Питеру, который согласился пораньше уехать с совещания на студии и забрать Руби. Когда я вошла, Исаак сидел за столом, приклеивал макароны к листку цветной бумаги и болтал с двумя другими малышами.

— Мама! — он вскочил со стула и подбоченился. — Ты опоздала! Все из младшей группы уже ушли домой, и я остался со старшей. А я не из старшей!

— Знаю, милый, извини, — я взяла его на руки. — Не страшно ведь, если ты один день побудешь в старшей группе?

Он чмокнул меня в щеку и потерся носом о мой нос:

— Ладно, мамуля. Только на полдник им давали яблоки, а ими совсем не наешься. Поэтому я хочу булочку. Или мороженое.

— Посмотрим, зайка, — я крепко прижала его к себе.

От младенца остались только пухлые щечки и нежная шейка. Во всем остальном он стал маленьким мальчиком: тонкие ноги, острые локти и костлявые коленки. Ямочки с кулачков исчезли, а теплый детский аромат почти полностью сменился запахом щенков, песка и содержимого карманов. Через каких-то несколько месяцев этот мальчишка уже не будет моим малышом. Он зашагает в мир, его вытеснит другой круглый и мягкий карапуз. Как хочется, чтобы он остался со мной подольше. Я прильнула к сыну, и во мне поднялась буря протеста против того, что скоро это кончится. В один прекрасный день Исаак перестанет обвивать меня руками и ногами, прекратит целовать и прижиматься. Он станет слишком большим, слишком застенчивым, чтобы выражать свою любовь так открыто. Я с ужасом ожидала, как он отвернется. Трагедия в том, что если вы хорошие родители, ваша любовь обречена превратиться в безответную страсть. Я всегда буду любить Исаака, как сейчас, а вот ему придется найти другие объекты обожания. Я подумала о своей маме, о том, что хотя продолжаю любить ее с отцом, главным в моей жизни, центром Вселенной стала моя маленькая семья: Руби, Исаак, Питер. Когда-нибудь Исаак почувствует то же самое. Он не перестанет любить меня и отца, но главными для него станут его жена и дети. Я крепче прижала сына к себе, стараясь сохранить в памяти это ощущение. Вдохнула запах его волос, ткнулась губами в шелковистую кожу на шейке и заставила себя запомнить запах Исаака на тот день, когда он будет принадлежать мне только в памяти.

На следующее утро я позвонила врачу, чтобы договориться о первом осмотре по поводу беременности. На мое счастье, в последний момент кто-то отменил консультацию, и меня согласились принять до обеда. Если я правильно рассчитала, мне удастся отвезти Исаака в Лос-Фелис в детский сад, по дороге завезти Руби в школу, успеть в другой конец города к врачу в офис у «Синайского Кедра» и вернуться в центр, чтобы поймать Эла в тюрьме и еще раз поговорить с Юпитером. Придется три раза ездить через весь город, но если не будет пробок, то нормально. Спросите любого жителя Лос-Анджелеса, сколько времени нужно, чтобы добраться туда-то, и в ста процентах случаев вам ответят — двадцать минут. По необъяснимому сочетанию противоречий и в силу оптимизма автолюбителей все места Лос-Анджелеса оказываются в двадцати минутах езды друг от друга. Конечно, если нет пробок. Иначе эти двадцать минут нужно умножить на десять, но и тогда вы все еще будете сидеть в машине и задаваться вечным вопросом: стоит ли рискнуть и поехать не по автостраде, а через город?

Я хорошо продумала маршрут. Петляла по переулкам, слетала с «лежачих полицейских» как с трамплина, и не успели волосы высохнуть после душа, как я уже лежала, задрав колени, в гинекологическом кресле. Доктор подтвердил то, что я знала и так. Я беременна. Семь недель и плюс пять килограммов. Прямая дорожка к тому, чтобы стать коровой.

В регистратуре я записалась к врачу на три месяца вперед и получила пакет с витаминами для беременных, талонами на покупку лосьона для рук и проспектами компаний, производящих детское питание. Реклама убеждала, что, конечно же, нет ничего лучше материнского молока, но они в любой момент готовы облегчить мою жизнь, обеспечив ребенка своим сбалансированным искусственным молоком. Я взяла пакет, размышляя, выбросить его в мусорку прямо здесь или через несколько месяцев, после того как он проваляется в машине.

— Первенец? — раздался голос за спиной. Обернувшись, я увидела женщину, высокую, с острым животиком, какие обычно бывают у очень стройных беременных леди.

Я покачала головой:

— Третий.

Ее глаза расширились, улыбка померкла.

— Боже мой, — она отвернулась от меня, будто моя плодовитость была заразной.

Потом я не раз сталкивалась с такой реакцией. Первая беременность — это прелестно, по мнению окружающих. Вторая беременность менее интересна, но все-таки допустима. Когда же вы в третий раз хотите воспроизвести свой генетический материал, люди меньше всего склонны к одобрению. Они либо шокированы, либо осуждают вас, а иногда даже относятся с неприязнью. Время от времени какая-нибудь многодетная мамаша с сочувствием улыбнется вам. Честно говоря, это меня пугает больше всего. Похожее чувство родства испытывают два незнакомых человека, которые узнали, что они носят одинаково неудобную униформу или страдают от одной страшной болезни. Горькое осознание той же тяжкой доли. Вот что угадывается за улыбкой женщины, смотрящей на тебя из окна мини-фургона, забитого бутылочками с детским питанием.

Я ехала от доктора, представляя, как бегаю за тремя детьми, занимаюсь сразу тремя разными делами и стираю за всеми троими. Няня. Мне определенно нужна няня. К окружной тюрьме я подъехала в полном смятении чувств. Все собиралась объявить Элу о своей беременности, но никак не могла выбрать подходящий момент. Очень сложно говорить на такую тему, когда проходишь через нескончаемый поток металлических детекторов, паспортный контроль и проверку сумок — при входе в комнату свиданий этого процесса не избежать. Я уже решилась было признаться, пока мы сидели и ждали, когда приведут Юпитера, но Эл негодовал по поводу негласного указа приглушать в эфире голоса оппозиционеров, и я не могла вставить ни словечка.

— Думаешь, сайты, критикующие мнения либеральных СМИ, случайно так медленно грузятся? — Он вытащил из кармана записную книжку. — Это все «Америка-Онлайн» с «Тайм-Уорнером». У них в руках весь Интернет. Они решают, кому какую скорость давать. Рассчитывают на то, что все будут нервничать, ожидая, когда же на мониторе появится правда. Они думают, американцы так нетерпеливы, что им проще перейти на другой сайт, где сплошное вранье и недомолвки, чем подождать. Толпа лучше будет заглатывать брехню из кормушки «Си-эн-эн», чем потратит минуту, чтобы узнать правду. Но только не я, девочка. Нет. Я терпеливый человек Я готов ждать второго пришествия, чтобы получить достоверную информацию из мешанины СМИ.

— Может, тебе поменять провайдера? — предложила я.

Он взглянул на меня, явно сожалея, что я неспособна понять, как меня дурят. Пустился было рассуждать о том, что угроза мирового терроризма на самом деле уловка СМИ для загребания денег, но тут привели Юпитера. Он кивнул нам и сел за стол. Выглядел он спокойнее, чем в прошлый раз. Не жевал губы и не слишком волновался.

— Как ваши дела?

Он пожал плечами:

— Кажется, лучше. Я работаю. В прачечной. Работа жуткая — там печь, ты все время на ногах, постоянно наклоняешься и поднимаешь огромные вонючие тюки грязных простыней и одежды. Но это не страшно. По крайней мере я далеко от других. Не сижу дома и не жду, когда кто-нибудь придет и накинется на меня.

Я так и не смогла привыкнуть к тому, что заключенные называют свою камеру домом. В этом есть что-то печальное. Попытка сымитировать нормальную жизнь еще больше подчеркивает, насколько сужен их мир. Тем не менее, хорошо, что Юпитер стал употреблять тюремные словечки. Это означает, что он свыкся со своим положением и думает, как удержаться на плаву в ядовитых водах. Это лучше, чем утонуть.

— Юпитер, мне нужно кое-что спросить. Вы помните, что произошло с матерью Лили? В смысле, как она умерла?

Юпитер безучастно посмотрел на меня:

— То есть?

— Я слышала, что она погибла в Мексике, ваш отец упомянул несчастный случай. Я подумала, может вы помните, как было дело.

Он пожал плечами и уставился на свои руки:

— Я был совсем маленьким.

Я наклонилась вперед, готовясь надавить на него:

— Вам было два или три года, верно?

Он опять пожал плечами и принялся жевать губу:

— Да.

Я подумала об Исааке. Ему сейчас примерно столько же, сколько тогда было Юпитеру. Очень трудно поверить, что он не запомнит, если что-то со мной случится. Юпитер помнит. Наверняка. Почему он не хочет говорить об этом? Почему никто не может нам рассказать о смерти матери Лили?

— Ну же, Юпитер, — нетерпеливо сказала я. — Мы не сможем помочь, если вы не будете откровенны. Что случилось в Мексике?

Он тревожно посмотрел на меня, лицо исказила гримаса, а зубы снова вонзились в губу:

— Лили что-нибудь говорила вам?

— Что произошло в Мексике? — повторила я.

— Я не знаю, — ответил он, и в его голосе послышалась паническая нотка, будто у ребенка.

Давлением я ничего не добилась. Может, будет больше толку, если притвориться, что я ему верю?

— Вы никогда не разговаривали об этом с отцом? — мягко спросила я.

Он покачал головой:

— Мы ни о чем не разговаривали с отцом. Только о том, какое я ничтожество.

Около минуты никто из нас не проронил ни слова. Затем Эл сказал:

— Юпитер, мы ездили в Оджай. В реабилитационный центр, где вы познакомились с Хло.

— Как там доктор Блэкмор? — спросил Юпитер.

— Хорошо, — ответила я. — Молли передает тебе привет.

Услышав ее имя, он просиял.

— Вы ей нравитесь, — продолжала я.

— Она замечательная. Если бы я прислушался к ней четыре года назад, ничего этого не произошло бы.

— И кажется, она не особенно любила Хло.

Юпитер грустно улыбнулся:

— Молли видела ее насквозь. Она пыталась предупредить меня, но я ее не слушал.

— Вы знали, что Хло была в центре несколько месяцев назад?

— Да.

— Ваш отец знал, что она снова стала употреблять наркотики?

Он печально кивнул:

— Отец застал ее в ванной, когда она нюхала кокаин. Я думал, он убьет ее.

Некоторое время мы молча смотрели друг на друга, когда до нас дошло, что он сказал.

— Так и подумали? — спросила я.

Юпитер помолчал, будто размышляя над моим вопросом:

— Нет. Нет, вряд ли. То есть, вряд ли отец мог убить ее. Он любил Хло. Очень любил. Не могу поверить, чтобы он мог зайти так далеко.

— А как далеко он зашел? Разозлился?

Он хмыкнул:

— Можно сказать так. Он ударил ее по губам. Это значит разозлился, верно?

— Ударил?

Юпитер кивнул:

— Да.

— Это было впервые?

— Не знаю, — произнес он. — Может быть. Может, и нет. Он же такой человек, понимаете… Разве может такой притягательный человек быть жестоким?

— Вас он когда-нибудь бил?

Он округлил глаза:

— Да постоянно. Постоянно.

Жестокое обращение с ребенком — чрезвычайно полезное обстоятельство для смягчения дела. Оно не играет особой роли в случае, если присяжные намерены даровать обвиняемому жизнь, но если нужно вытащить его, оно может стать спасительной соломинкой.

— Вы когда-нибудь обращались в больницу? — спросила я, затаив дыхание и надеясь на записи в истории болезни.

Он покачал головой, и я разочарованно вздохнула. Затем пристально взглянула на него. Это удачная выдумка, чтобы бросить тень на отца, или правда? Как тут поймешь?

— Что случилось после того, как он ударил Хло? — спросила я.

— Отец выгнал ее. Вот тогда она и вернулась в центр.

— Для него это было нормально? Вышвырнуть ее за дверь?

— Да. Видели бы вы, как он рассвирепел, когда узнал, что я наркоман. Да и остальные тоже чуть с ума не сошли.

— Кто остальные?

— Члены Церкви. Они собрали грандиозное совещание, чтобы решить, что со мной делать. Можете себе представить? Сын Его Высокопреподобия — наркоман! Они никогда с этим не смирились бы.

— Почему нет? То есть я понимаю, что члены Церкви категорически против наркотиков, но неужели последователи вашего отца не понимают? В их глазах он мог бы стать более земным.

— Им не нужно, чтобы он был земным. Он должен быть ближе к Богу, чем они. Не только потому, что ЦКЕ против наркотиков. Отец считается целителем. Он излечивает людей от наркотической зависимости. Гомосексуализма. Депрессии и всего остального. Вы оплачиваете программу и выздоравливаете. Они это гарантируют. Если Поларис не смог вылечить собственного сына, какой смысл другим людям платить ему за лечение?

— Я что-то не поняла. Как может ЦКЕ вообще гарантировать исцеление?

Он пожал плечами.

— Если вам не удалось вылечиться, значит, сами виноваты. Вы недостаточно чисты. Вы недостаточно потрудились для этого. Бог увидел, что вы лжете ему. Приложите больше усилий. Еще раз посетите занятия. Еще раз заплатите деньги. Со временем вы вылечитесь.

— Прихожане узнали о вас?

— Только когда я вылечился. Тогда отец и другие священники вписали этот успех в историю Церкви. Считалось, что я выздоровел благодаря Церкви, а не трехмесячному пребыванию в клинике.

— А Хло?

— То же самое. Хло стала рекламой. Поларис взял ее за руки, привел к Господу, и она преобразилась.

— И если бы выяснилось, что она не излечилась, все бы возмутились?

— Именно.

— И он утаил это от Церкви?

— Да.

— Опять я чего-то не понимаю. Почему он забрал ее домой? Чтобы не узнали в Церкви?

Юпитер покачал головой:

— Не знаю, почему. Никогда не думал, что отец позволит Хло вернуться. Он выгонял ее с ненавистью. Но спустя несколько дней она вернулась. И взялась за старое.

— Что вы хотите сказать? Принимала наркотики?

— Еще больше, чем раньше.

— А вы, Юпитер? Тоже стали принимать наркотики? — спросила я.

Он снова принялся жевать губу. Затем почти незаметно кивнул.

— Кокаин?

— Да, — прошептал он.

— И как долго?

Он дернул плечом.

— Как долго? — настаивала я.

— Я никогда и не прекращал, — признался он. — Мы оба не прекращали.

Я уставилась на него:

— Вообще?

— Да.

— Вы стали принимать наркотики, как только выписались?

— Практически. Я не делал этого, пока ждал Хло, пока не забрал ее из центра.

— Пока вы ее не забрали?

Он вздохнул.

Я откинулась на спинку стула и подняла руки.

— Минутку. Вы хотите сказать, что Хло стала принимать наркотики в тот же день, как вышла из клиники?

Юпитер опять пожал плечами:

— Здесь нет ничего удивительного, понимаете?

Оказывается, Хло попросила приготовить ей дозу кокаина, когда он приехал забирать ее в Оджай. Они разделили ее на приборной доске, вдохнули наркотик и в Сан-Марино ехали под кайфом. Их отношения, которые, видимо, не шли дальше кокаина и секса, ненадолго прекратились, пока он жил в Мексике и приходил в себя после того, как Хло сменила его на отца. Когда он вернулся, все возобновилось. Однако на этот раз иначе. Юпитер удовлетворял ее потребность в наркотиках, потому что будучи женой и партнером Полариса в делах церкви, Хло не могла самостоятельно доставать наркотики. Взамен она удовлетворяла потребность Юпитера — в ней. Секс за наркотики. Так продолжалось почти четыре года. Затем Хло умерла, а Юпитер стал складывать грязное белье в окружной тюрьме Лос-Анджелеса.

Я взглянула на Эла. Его губы скривились в презрительной усмешке. Юпитер подтвердил все его наихудшие предположения о наркоманах. Я знала, что он с самого начала считает Юпитера лжецом и слабаком. А мне было жаль Юпитера, пока еще жаль. Я не считала его слабым, просто болезнь оказалась сильнее. Тем не менее, я забыла, что доверять наркоману опрометчиво. Теперь буду помнить.

 

Глава 9

— Какова вероятность, что прокурор узнает кровавые подробности отношений нашего клиента и его мачехи? — спросил Эл.

Я протянула ему салфетку, и он вытер жир с подбородка. Откусил огромный кусок французского сэндвича и что-то пробормотал.

— Ничего не поняла, — выдавила я, изо всех сил стараясь, чтобы не было заметно, как меня тошнит. Я отщипнула от своей подмокшей булки. Ужасно, если из-за этой беременности мне перестанет нравиться есть «У Филиппа». После встречи с Юпитером мы остановились в центре, пообедать в кафе. Мы с Элом считаем, что единственный способ выветрить мерзкий тюремный запах из волос и одежды, — это окунуться в еще более резкий аромат. Как, например, запах ростбифа с острым соусом.

— Я говорю, ты салат с макаронами будешь?

Я двинула тарелку через узкий исцарапанный деревянный стол. Эл отправил в рот вилку салата, затем туда же последовало свекольно-красное маринованное яйцо. Некоторое время я смотрела, как он жует, потом вскочила и помчалась по опилкам, лавируя между госслужащими в мешковатых костюмах, строителями в грязных комбинезонах и увернувшись от случайного политика, одетого с иголочки. Я обогнула модель поезда и предстала перед дверью женского туалета очень вовремя. Мне очень повезло, что не было очереди. В этом заведении очереди редки. Соотношение посетителей-мужчин и женщин здесь четыре к одному. В этот раз я оказалась единственной особой женского пола, кроме официанток в накрахмаленных платьях и маленьких белых чепчиках.

Освободившись от того куска французского сэндвича, который мне удалось проглотить, я захотела печеного яблока и стала в очередь. Когда я положила деньги на металлическое блюдце, протянутое официанткой (женщина, которая готовит сэндвичи «У Филиппа», никогда не трогает этими же руками грязные банкноты), то почувствовала ее изучающий взгляд.

— Какой у вас срок? — спросила она.

Официантка выглядела так, как выглядят все женщины за прилавком — беглянка из пятидесятых. Голубоватые волосы связаны в пучок и убраны под белый кружевной чепец. Губы накрашены чуть дальше контура, на веках тени цвета морской волны. Такой макияж я в последнее время замечаю у тинэйджеров в магазинах на Мелроуз-авеню. Сомневаюсь, что официантка следует ироничному стилю ретро-шик, как эти подростки.

— Семь недель, — ответила я. — Как вы догадались, что я беременна?

— Я видела, как вы торопились в туалет. Еще несколько недель, и все пройдет.

— Будем надеяться, — я взяла яблоко и вернулась к Элу.

— Что с тобой? — спросил он.

— Я беременна.

Он застыл, не донеся кусок сэндвича до рта:

— Правда?

— Да.

Эл впихнул сэндвич в рот, прожевал два раза и проглотил:

— Поздравляю.

Мы помолчали некоторое время, я откусила яблоко, которое по вкусу было больше похоже на сахар с расплавленным маслом. Отдала остатки Элу, и он быстро его прикончил.

— И какие у тебя планы?

— То есть?

— Как долго ты собираешься работать?

— Столько, сколько смогу.

Он несколько обеспокоено кивнул.

— Прости меня, Эл. Правда. Плохой из меня партнер. Я всегда опаздываю. Даже половины времени не отрабатываю. Не представляю, как буду справляться еще с одним ребенком в дополнение ко всем остальным делам. Я пойму тебя, если ты захочешь меня уволить. Так что не волнуйся.

Он покачал головой:

— Я не могу тебя уволить.

Я подняла голову:

— Почему?

— Ты не работаешь на меня. Мы партнеры. Я не могу тебя уволить.

— Ну, я пойму тебя, если ты не захочешь больше быть моим партнером.

Он вздохнул и засунул в рот еще одно малиновое яйцо. Целиком. С чавканьем прожевал и звучно проглотил. Я усилием воли заставила свой желудок успокоиться.

— Это меня не волнует, — заявил он.

— В смысле? — переспросила я, сбитая с толку.

— Твой рабочий график меня не беспокоит. Если ты не заметила, у нас дел как раз по полдня на каждого. Когда у тебя родится ребенок, какое-то время поработаешь дома. За компьютером. Ну или как-то так Я об этом не волнуюсь. Мы справимся.

У меня гора с плеч свалилась. Я была абсолютно уверена, что Эл бросит меня и найдет того, чей график не будет зависеть от необходимости возить детей в школу и к друзьям. По правде говоря, я не понимала, почему он этого не сделал. Что бы он ни говорил, я знала, что ему нелегко со мной и моим расписанием. Но я не хочу слишком напрягать его. Я люблю свою работу, и дала себе клятву стать более собранной. Я буду хорошим компаньоном, чтобы хоть как-то уменьшить водоворот дел, куда мы с моей хрупкой карьерой частного детектива попадем с рождением ребенка.

— Спасибо тебе, Эл. Обещаю, что справлюсь. Буду работать дома или как-нибудь еще. И у нас еще целых полгода свободы. Я буду очень активно работать.

— Именно этого я и боюсь, — перебил Эл.

— Чего?

— Послушай, Джулиет, я не хочу, чтобы повторилось та история, когда ты носила Исаака.

Я заверила его, что не собираюсь снова попадать под пули. Приходить в себя одновременно после кесарева сечения и огнестрельного ранения даже для меня как-то чересчур. Эл фыркнул.

— Нет, правда. Я буду осторожна.

Он покачал головой:

— Поверю, когда увижу.

Чтобы не спорить, я решила ответить на вопрос, заданный перед моей спринтерской пробежкой:

— Если Юпитер не расскажет прокурору о своей наркотическо-эротической сделке с Хло, абсолютно не представляю, как это может стать известно присяжным.

— Если только она кому-нибудь не рассказала..

— Это точно.

— Ты думаешь, это он? — спросил Эл.

— Убил?

Эл кивнул.

Пусть Юпитер и лгал, что не принимает наркотики, я все же странным образом была убеждена в его невиновности. Может, из-за Лили, а может, из упрямства. Не то, чтобы у меня безотказное чутье истины — просто я не считала, что он способен на такое.

— Юпитер говорит, что не убивал. А после того, что он рассказал о Поларисе, я ставлю на отца, а не на сына. Как ты думаешь?

Эл пожал плечами.

— Это если сын говорит правду.

Ничего необычного в том, что мы с Элом так долго не обсуждали вопрос виновности нашего клиента. Работая в федеральной защите, мы научились избегать эту тему. Эл быстро раздражался, видя мою склонность допускать, что наши подзащитные не совершали преступления. Он ошибался: я не была наивной. Я так же, как и он, хорошо знала, что наши клиенты чаще были виноваты. Я просто свято верила, что если я единственный человек, работающий на их стороне, то обязана им поверить. Поэтому если клиент рассказывал, будто думал, что в черном пакете доставляет одноглазому Темному Ангелу по имени Змей полкило муки, а не отборного афганского героина, я ему верила. Или, по крайней мере, допускала. Я не была настолько циничной, чтобы утром защищать человека перед присяжными, а в обед заявлять коллегам, что все не так.

— Ты же видел Полариса. Неужели он не кажется тебе более подозрительным? — спросила я.

Эл поднял брови:

— Я не из тех, кого он… как ты сказала? Подчиняет?

Я залилась краской:

— Я же не сказала, что он хороший и так далее. Просто он обладает какой-то… не знаю… силой, что ли. Но это не в пользу его невиновности или вины Юпитера.

Эл неодобрительно засопел:

— А как насчет положительного анализа на ДНК у Юпитера?

— Секс по обоюдному согласию.

Эл покачал головой:

— В любом случае, вряд ли это существенно. Мы не занимаемся сбором доказательств для обвинения. Только для смягчения наказания. Каковы дальнейшие действия?

— Мы не должны сообщить Вассерману о том, что уже сделали?

— А этим, моя дорогая, займешься ты, — сказал он, вставая.

— Я? Почему?

— Потому что ты адвокат. Ты знаешь как правильно разговаривать. Я поехал в офис.

Он не обратил внимания на мою усмешку по поводу столь громкого названия для его гаража.

— Я себе дело найду. Твоя подруга Лили может и купается в деньгах, но вряд ли ей понравится выписывать нам двойные счета.

— Наверное, ты прав, — сказала я. — Лили считает свои деньги, а с докладом и один справится.

 

Глава 10

— Я не люблю покупать вещи с тобой. Я люблю ходить в магазин с папой, — заявила Руби, когда я убрала медно-рыжие кудри дочери с расшитого блестками воротника ее рубашки.

— А почему тебе не нравится ходить со мной? — я постаралась, чтобы мой голос звучал как можно безразличнее, но на самом деле ее слова меня задели.

Это было наше личное время. Время, когда я откладывала все дела ради Руби согласно советам во всех родительских пособиях. Предполагалось, что она должна ценить эти мгновения, когда мое внимание принадлежит ей одной. По заверениям педиатров и психологов, которые, судя по всему, считают своим долгом вызывать чувство вины у занятых мамаш вроде меня, личное время сблизит нас навеки.

— Потому что папа никогда не смотрит на цены.

Неудивительно, что нам никак не удается накопить денег на покупку собственного дома. Мой любимый муж тратит весь свой заработок на крохотные джинсы-клеш с вышивкой на попе и кремовые туфельки с каблучком.

— Понимаешь, Руби, иногда приятно смотреть на цены. Разве не здорово купить вещь со скидкой?

Руби посмотрела на меня со смесью жалости и презрения и с негодованием пнула груду рубашек с начесом и коротких юбок, которые я сняла с вешалок в зале:

— Это дошколячья одежда. А в школе носят джинсы. И кофточки с пупком, вот такие.

Она показала зеленый клочок ткани, который каким-то образом ей удалось пронести в примерочную.

— Кофточки с пупком?

— Ну такие, когда пупок видно.

Неужели мамы других девочек позволяют, чтобы их дочери ходили в школу как нимфетки из «Роковых детишек», которые поют под фонограмму?

Я взглянула на ценник и охнула:

— Я не буду платить сорок долларов за полкофточки.

— Ничего. Папа будет.

— Нет, не будет.

Личное время. Какая радость.

— Слушай, Руби, — сказала я, фальшиво улыбаясь. — Давай пообедаем?

К концу обеда мы с Руби снова были друзьями. Возможно потому, что я не возражала против ее выбора — картошки-фри и шоколадного коктейля. Более того, я взяла то же самое. В первые три месяца я стараюсь потреблять как можно больше жиров и сахара. Это единственное, от чего меня не тошнит.

У Руби не было занятий, потому что в школе проводились курсы повышения квалификации, или родительские собрания, или конференция для учителей, которые дирекция школы организовала специально, чтобы разрушить мою надежду на нормальный рабочий день. Я еще могу позволить себе потратить утро на экипировку проститутки из Лас-Вегаса в миниатюре, но у меня задание появиться после обеда у Рауля Вассермана, чтобы сообщить ему свежие новости по нашему расследованию, и поэтому нужно подготовиться. Мне ни разу не удалось найти хорошую няню после той попытки, закончившейся трагически, поэтому я хотела уговорить Питера, чтобы он отложил свою встречу во второй половине дня. Он напомнил, что директора студии не очень одобряют отмену дел в последний момент, а услышав предложение взять Руби с собой, задохнулся от ужаса. Поинтересовался, действительно ли я считаю, что он должен напоминать людям, которые платят деньги, о своем возрасте, демонстрируя им такую взрослую дочь. Питер испытывал панический страх, что ему на пятки наступают молодые сценаристы, которые хотят украсть его идеи и получить его место. Судя но тому, как в Голливуде продвигают молодежь, когда девятнадцатилетние выпускники киношкол получают миллионные заказы, в то время как пятидесятилетние обладатели «Оскаров» не могут найти работу, составляя шпаргалки телеведущим, его паранойя не была беспочвенной.

Эл работал для нового клиента над расследованием мошенничества: курьерская компания была убеждена, что ее сотрудники, которые не выходят на работу по причине нетрудоспособности, на самом деле прогульщики. Ближайшие несколько дней он должен провести с фотоаппаратом, наблюдая за дородными мужчинами и женщинами в ожидании, что кто-то из них поднимет тяжелую коробку, займется виндсерфингом или будет кувыркаться на лужайке. В любом случае, встреча с Вассерманом лежала на мне. Это самое малое, что я могу сделать, так как через семь месяцев стану еще более призрачным партнером, чем сейчас.

Итак, Руби отправилась со мной. Я положила в сумку гелевые ручки, черную бумагу для рисования, плеер с двухчасовой записью рассказов и кучу жевательных мармеладок, которых хватило бы на целый класс. Я не обратила внимания на удивленный взгляд девушки в приемной и убрала пару глянцевых журналов со столика перед дверью Вассермана. Все вещи Руби я выложила на стол и всунула трубочку в пакетик с соком.

— Ну все, моя радость. Вернусь через полчаса. Когда большая стрелка будет на шести, — я показала на витиеватые часы над столом.

— А если я захочу в туалет?

— Спроси вот эту милую девушку. Она покажет, куда идти.

Я улыбнулась секретарше, платиновой блондинке с короткими торчащими волосами и кислым лицом. Серебряная цепочка соединяла колечко в носу с таким же колечком над бровью. Не глядя на меня, она открыла пудреницу и стала изучать в зеркальце свой готический макияж. Она отвела в сторону цепочку и убрала незаметную крупицу из уголка глаза длинным ногтем с серебристым черепком поверх черного лака.

— Вам нетрудно будет показать моей дочери, где туалет, если она спросит? — спросила я.

Секретарша пожала плечами и что-то промычала в телефонную трубку.

— Господин Вассерман ждет вас, — сообщила она.

— Ладно, Руби. Я скоро вернусь. Веди себя хорошо.

Руби кивнула и надела наушники. Вытащила лист черной бумаги и начала рисовать флуоресцентной ручкой. Скрестив пальцы и надеясь на лучшее, я пошла по длинному коридору, куда указала секретарь.

Спартанский стиль кабинета Рауля Вассермана контрастировал с восточными коврами и мебелью под старину в приемной. Огромный полированный металлический стол был абсолютно пуст, если не считать телефона, который больше походил на пульт управления летательным аппаратом. Вассерман указал на кресло с металлической спинкой и подлокотниками, и у меня вырвался вздох облегчения, что я оставила Руби в обществе юной леди с пирсингом. Могу представить, как быстро она расправилась бы с белыми кожаными сидениями с помощью фломастеров.

Вассерман сел рядом со мной, устроив свое долговязое тело в кресле, которое скорее напоминало сачок с металлической сеткой. Когда он наклонился, его колени оказались на одном уровне с плечами. Сомневаюсь, что так удобно, но благодаря его атлетической грации казалось, будто естественнее позы не бывает.

— Итак, госпожа Эпплбаум, вы — подруга Лили Грин.

— Да, вы правы.

Он откинулся на спинку кресла, положив руки на свои торчащие колени:

— Обычно я не позволяю своим клиентам указывать мне, каких детективов нанимать.

Я почувствовала, как на лбу выступила крошечная капля пота. А чего я ожидала? Конечно, он будет возмущаться, что его заставили нанять меня.

— Я понимаю, у вас есть основания быть недовольным просьбой Лили. Ведь, скорее всего, у вас есть детективы, с которыми вы привыкли работать.

Он поднял брови:

— У меня есть три детектива, которые работают полный рабочий день.

Это большая компания. Обычно адвокаты нанимают независимых детективов для работы над определенным делом. Но что тут удивительного? Вассерман — самый известный адвокат в городе или даже в штате. Конечно, у него достаточно работы, чтобы держать трех служащих на полной ставке.

— Господин Вассерман, позвольте вас заверить — мы с партнером понимаем, что работаем на вас. Лили чувствует себя спокойнее, зная, что подруга занимается защитой ее брата, но дружба не имеет никакого отношения к тому, как я работаю. Наша задача — собрать информацию, которая поможет при вынесении приговора.

Он оценивающе взглянул на меня, и у меня сложилось впечатление, что ему понравилась моя речь.

— Спасибо, госпожа Эпплбаум. Я все понял.

— Пожалуйста, называйте меня Джулиет.

Вассерман впервые улыбнулся, широко и дружески. Неожиданно он стал похож на симпатичного игрока баскетбольной команды, которым, судя по всему, и был, а не на крутого адвоката, который, признаюсь, пугал меня.

— Все дело в том, — продолжал он, — что у нас много дел, и сотрудники полностью загружены работой. Я благодарен вам за помощь. Мы готовились к судебному разбирательству, но когда Лили сообщила свои пожелания, сбор информации для смягчения наказания еще не проводили. Ваше участие освободит моих детективов для другой работы.

Я откинулась в кресле и успокоилась. Надо же, как я, оказывается, нервничала.

— Моя сотрудница сказала, что вы тоже когда-то работали адвокатом.

Когда-то? А что, теперь уже нет? Я всегда считала, что если однажды перешагнул черту, то до конца дней останешься юристом. То же самое, что быть евреем. Или католиком. Можете сменить веру, попробовать себя в другой профессии, но в глубине души вы останетесь членом клана.

— Я работала федеральным защитником.

— Вам не понравилась работа юриста?

— Нет, дело в другом. Я ушла с работы, потому что у меня родилась дочь.

— А, — протянул он и кивнул с той снисходительностью, которая мне так хорошо знакома — постоянный лейтмотив киношных тусовок, благодаря которому я терпеть не могу Голливуд. До того как уйти с работы, я кормила всех байками о своей жизни среди банковских грабителей и бандитов. Сценарии, которыми располагали продюсеры и агенты, не шли с ними ни в какое сравнение, моими историями интересовались даже директора студий и писатели — не один пытался использовать их в качестве идей для фильма. Когда в комнату входила даже самая посредственная актриса, я видела, что говорю в пустоту, но по крайней мере среди околокиношных тусовщиков я держала марку. Однако, когда я сменила зал суда на кухню и пеленки, меня стали избегать. Но хуже всего я чувствовала себя, когда высокомерная дама, снизошедшая до разговора со мной только потому, что очень хотела привлечь Питера в свой проект, заявила: «О, у вас малыш! Какая прелесть! Жаль, что у меня такие амбиции и успехи. Наверное, так хорошо, когда для полного счастья хватает играть весь день с детьми». Я смотрела на нее, разинув рот, думая, как бы так съязвить, но меня хватило только на фразу: «Это не только игры и забавы». Дама снисходительно улыбнулась, будто хотела сказать, что для таких, как она, возиться с малышами означает упускать свои возможности и не развивать таланты, то, вне всякого сомнения, для таких, как я, в этом и заключается счастье. И уж совсем расстраивало то, что я смогла бы носить ее черную мини-юбку разве что в качестве гамаши.

Улыбка Вассермана вызвала во мне бурю неприятных эмоций, и я съежилась, понимая, что покраснела до корней волос. Когда же я перестану так болезненно реагировать на то, что мне приходится сидеть с детьми? Почему недостаточно самой понимать, что я квалифицированный и грамотный человек, который принял разумное и достойное решение? Почему нужно всем это доказывать? Неуверенность, которая теперь кажется неотъемлемой чертой моего характера, не была такой очевидной до тех пор, пока я не ушла с работы, где приходилось ежедневно демонстрировать свои профессиональные навыки и опыт. Когда я стала мамашей-домохозяйкой, у меня исчезла всякая уверенность в себе. Возможно, из-за опасений, что я не смогу стать хорошей матерью, ведь в своих юридических способностях я никогда не сомневалась.

Напомнив себе, что я хороший адвокат и способный следователь, я вернула себе некоторую долю уверенности. Я принялась рассказывать, что мы узнали о жизни Юпитера. В предыдущую ночь мне удалось рано уложить детей спать, и я смогла напечатать записи своих разговоров с Поларисом, доктором Блэкмором и Молли Вестон. Я вкратце изложила эти сведения и протянула Вассерману стопку отчетов. Он их бегло пролистал а когда переворачивал последнюю страницу, я увидела, что к ней что-то приклеилось. Хлопья. Иначе продемонстрировать уровень своего профессионализма я не могла. Я наклонилась вперед и счистила с бумаги остатки завтрака Исаака. Вассерман нахмурился, я пробормотала: «Хлопья» и показала крохотную кукурузную лепешку. Затем, не найдя, куда ее выбросить, поднесла ко рту. Вассерман еще больше нахмурился, я опять покраснела и сунула ее в карман.

Мы поговорили некоторое время о расследовании, и мне удалось исправить плохое впечатление, предоставив точную характеристику каждого потенциального свидетеля, чьи показания можно было использовать для смягчения вины. После чего спросила:

— Уже известно, когда будет слушание дела?

— Думаю, месяца через два. Если вообще будет.

— Если? Юпитер может признать вину?

Адвокат откинулся назад, насколько это было возможно в кресле-гамаке:

— Всегда существует такая вероятность.

Юпитер настойчиво доказывал мне свою невиновность, но я знала, что он, тем не менее, может и признать свою вину. В сущности, все признают вину, особенно если обвинение предоставит весомые доказательства. Тот факт, что Юпитер отрицает свою причастность к преступлению, вовсе не означает, что он пойдет на риск проиграть дело, особенно, если это грозит смертной казнью.

— Вы говорили с прокурором о признании вины?

Вассерман покачал головой:

— Я к ним даже не подхожу. Они сами ко мне приходят.

Он не подходит к ним? Я тут же вспомнила, как мне приходилось унижаться перед заместителями прокуроров, умоляя, чтобы признание вины подзащитного сократило ему срок на пару лет. Что бы произошло, если бы я ждала их и никогда не шла сама на полусогнутых? Что стало бы с моими клиентами? Прокуроры обвиняли бы их во всех смертных грехах, не делая даже незначительных уступок, как это происходило после моих слезных прошений?

— Если прокурор и придет к вам первым, он, в лучшем случае, отменит требование смертной казни. Если вообще согласится учитывать признание вины, — заявила я скорее потому, что хотелось дать ему понять — я знаю, о чем идет речь. Вряд ли его интересует мое мнение относительно наших шансов на успех.

— Все может быть. Это зависит от того, насколько серьезным сочтут это дело.

Он опять откинулся в своем гамаке.

— Всплыло что-то новое? — спросила я. Вдруг появилась информация, оправдывающая нашего подзащитного?

— Судья принял наше ходатайство о продолжении расследования, и вчера мы получили информацию о финансовом состоянии жертвы, в том числе и о банковских вкладах.

— И что?

— Есть несколько любопытных фактов.

— Любопытных? Каких?

— За пару месяцев до смерти Хло сделала несколько крупных банковских вкладов.

— Насколько крупных?

— Два депозита по пятьдесят тысяч долларов каждый.

Я присвистнула. Это действительно большая сумма.

— Откуда были чеки?

— Переводы с номерного счета в каком-то латвийском банке.

— Латвийском?

— Это новшество оффшорных банков. Возможно, нам и удастся узнать, кто владелец счета, но это будет очень сложно.

— Есть ли предположения, откуда эти деньги?

— Пока нет. Поларис Джонс утверждает, что ничего не знает о вкладах. Один из моих детективов работает над этим вопросом, но будет лучше, если вы спросите свидетелей о депозитах, раз уж с ними общаетесь. Может, удастся что-нибудь узнать.

— Пожалуйста, — ответила я, радуясь, что он так легко дал мне задание. Вдруг мы с Элом проведем отличную работу, и Вассерман будет восхищен. Может, он снова нас наймет или порекомендует другим адвокатам. Вот это будет настоящее дело! Я обуздала свое разыгравшееся воображение и продолжила:

— Поларис может знать о депозитах больше, чем говорит. Мы всякое о нем слышали.

И я рассказала Вассерману о жестокости Полариса.

— Возможно, мой клиент лжет, — предположил адвокат.

— Может быть, — с сомнением произнесла я.

— Сообщите мне, если что-нибудь удастся узнать, — он опустил руки на колени, собираясь встать.

— А что с выпуском под залог? — спросила я.

Вассерман задержался и, нахмурившись, посмотрел на меня:

— А что с выпуском под залог?

— Вы, наверное, знаете, что Юпитеру не сладко приходится в тюрьме. Планируете ли вы снова ходатайствовать о выпуске под залог?

Вассерман сжал челюсти, и возникло неприятное ощущение, что энтузиазм, появившийся у меня во время беседы, превратился в пшик.

— Наше ходатайство об освобождении Юпитера под залог было отклонено, как и апелляция. Откровенно говоря, я и не ожидал, что дадут положительный ответ. Всем известно, что Юпитер принимал наркотики и уезжал из страны. У него нет жилья, а доходы он может получать только от отца. С обществом у него практически никаких связей нет.

Я кивнула и решила не продолжать эту тему. Но потом вспомнила обгрызенные ногти и искусанные губы Юпитера:

— А как насчет лечения от наркотической зависимости? Может быть, попробовать поместить его в реабилитационный центр?

Вассерман снова нахмурился:

— Я подумаю об этом.

Он демонстративно посмотрел на часы.

— Есть еще кое-что.

Я рассказала ему о смерти матери Лили:

— Она умерла в результате несчастного случая. Поларис отказался рассказать о случившемся, но я попытаюсь выяснить, что произошло.

Вассерман покачал головой:

— Не беспокойтесь. Несчастный случай, произошедший тридцать лет назад, не имеет к этому никакого отношения.

— Он может иметь отношение, — продолжала настаивать я. — Возможно, ее убили.

Он пожал плечами:

— Даже если и так. Юпитер был ребенком, когда это случилось. А Хло еще не родилась. Это не относится к делу. Не тратьте свое время. Или деньги нашего клиента.

Я была готова с ним поспорить, но он поднял руку:

— Пустая трата времени, госпожа Эпплбаум.

— Но это может прояснить мотив убийства Хло!

— Сомневаюсь. Что ж, давайте закончим, так как мне нужно подготовиться к выступлению в суде.

Он непринужденно поднялся со своего кресла-гамака и подождал, пока я пройду. Я собрала вещи, недовольная отказом провести расследование в Мексике, которое могло дать интересную информацию. И вдруг меня осенило, почему он считает это неважным: он уверен в виновности нашего клиента. Ему нужны только улики, вроде банковских вкладов, чтобы запутать ситуацию. Если ему удастся отыскать факты, порочащие Хло, и прокурор забеспокоится, что присяжные не проникнутся к ней сочувствием, Вассерман сможет убедить их помиловать обвиняемого. Юпитер признает себя виновным и получит наказание менее суровое, чем смертная казнь, а Вассерман окажется благородным спасителем, вырвавшим победу из цепких лап смерти.

И возможно, что для Юпитера это самый лучший исход ситуации. В случае, если он убил мачеху. А если он невиновен, то любое наказание слишком жестоко. В эту минуту стало ясно, что, возможно, я — единственный человек, готовый поверить в невиновность Юпитера. Если, конечно, и Лили ему тоже не верит. Я надеялась, что верит, так как она сама ставила подпись на чеках.

Вассерман распахнул передо мной дверь, и когда я вышла в приемную, произнес:

— Я попрошу Валери, чтобы она показала вам банковские документы.

Он умолк, увидев Руби, которая лежала на диване с высунутым языком, свесив голову. Но поразила его, скорее всего, секретарша. Она точно так же лежала на своем столе с открытым ртом. В язык было вдето кольцо. При виде нас она вскочила, а именно скатилась со стола и с грохотом приземлилась, что вызвало у Руби взрыв смеха.

— Мне не с кем было оставить ее дома, — сказала я.

Вассерман ласково улыбнулся дочке, очень удивив меня:

— Не беспокойтесь об этом. У меня своих четверо.

— Четверо?

— Четырехлетние близнецы и две дочери вашего возраста.

— Скорее всего, вам не приходилось брать их с собой на работу.

Он расхохотался:

— Только старшую.

Вассерман указал на табличку над столом секретарши. Я прочитала надпись: «Вассерман, Гаррис, Ротман и Вассерман». Первая фамилия по размеру раза в два больше, чем остальные.

— Сьюзан мой партнер в компании.

Моего возраста и уже партнер. Хоть и в фирме отца — но все-таки.

Руби была очень довольна тем, что повеселилась в обществе секретарши, которая, как оказалось, носила неподходящее имя Тиффани. Судя по всему, тяжкое бремя имени, модного во времена сериала «Династия», и подтолкнуло ее выбрать стиль под панка-скейтбордиста. По пути в кабинет Валери я размышляла, что произойдет, когда Руби вырастет. Она тоже будет грозой металлических детекторов? Или меня ждет что-то похуже? Я попыталась представить менее вызывающий стиль, когда не нужно прокалывать язык. Отрезать кусочки тела — что-то вроде добровольной ампутации подобно западному якудзе? При этой мысли я содрогнулась.

Валери работала за компьютером, когда я постучала в дверь. Она махнула мне рукой, не подняв головы. Я прислонилась к косяку и принялась ждать, когда она закончит печатать, стараясь не слишком откровенно ее разглядывать. Меня восхитила ее прическа. Я один раз пыталась сделать такую же стрижку и теперь считала, что именно с тех пор страдаю боязнью фена и утренней нехваткой времени. Оказалось, требуется много часов, чтобы добиться такой небрежности. Мне бы успеть с утра брюки натянуть, не говоря уже о том, чтобы создать у себя на голове такой аккуратный беспорядок.

В конце концов, Валери подняла голову и заметила, как я рассматриваю ее туфли.

— Пожалуйста, присаживайтесь, — холодно предложила она, и я быстро подняла голову.

Душевность, возникшая между нами в тюремном туалете, куда-то испарилась. Чтобы растопить лед, я улыбнулась и произнесла:

— В общем, все-таки оказалось, что я беременна.

Ее лицо мгновенно преобразилось:

— Правда? — голос неожиданно стал мягким и приветливым. — Какой срок?

— Почти восемь недель. А у вас?

— Девять. Практически столько же.

— Но вы не поправились даже на полкило.

Это был не только корыстный комплимент, предполагавший окончательно ее задобрить.

— Спасибо. Я за этим очень слежу. Каждое утро хожу в спортивный зал и соблюдаю строгую протеиновую диету.

Она старалась не смотреть на мой торчащий живот, но ей это плохо удалось. Сегодня утром я убрала всю одежду, которая застегивалась на пуговицы и кнопки, в дальний угол шкафа. Мою талию обтягивал эластичный трикотаж.

— Мне тоже надо бы, — сказала я. — Но картошка-фри и мороженое — это единственная еда, от которой меня не тошнит.

Валери понимающе вздохнула:

— Ужас, правда? Доктор сказал, что может прописать таблетки от тошноты, но я боюсь, вдруг это повредит ребенку. Я даже кофе не пью.

Я виновато вспомнила бокал красного вина, который позволила себе вчера за ужином. Наверное, вино нужно исключить. Но кофе… Как я смогу жить без кофе?

— Рауль попросил показать вам находки по делу Джонса, — продолжала Валери, выкладывая на стол толстую стопку бумаг. — Здесь нет ничего интересного, за исключением одного. Он рассказал о банковских вкладах?

Я кивнула и пробежала глазами по первым листам.

— Я велела секретарю сделать вам копии.

Я положила бумаги в сумку.

— Хорошо, что вы тоже беременны, — сказала Валери. — Среди знакомых нет ни одной беременной. Я первая из моих подруг. Очень хорошо, что есть с кем поговорить об этом.

И покраснела, будто сама удивилась, что решила мне довериться.

— Я тоже рада. Всегда приятно жаловаться тому, кто действительно сможет понять и посочувствовать, — ответила я искренне.

Мне нравилось разговаривать с другими беременными женщинами или мамами. Если бы я не получала удовольствие от серьезной беседы, что лучше — «Хаггис» или «Памперс», то начала бы сожалеть о безвозвратно потерянной интеллектуальной жизни, но честно говоря, у кого есть силы на такой самоанализ? Я слишком занята обсуждением интимных подробностей о весе, сексуальной жизни и детском стуле с подругами по детской площадке. Одна из прелестей жизни женщины. Единственное, что портит доверительное общение, — это сопернический дух материнства, присущий практически всем женщинам. Ничто так не может испортить девичник, как чей-нибудь рецепт пшеничного печенья без сахара в форме букв.

 

Глава 11

Лили жила в Бенедикт-каньоне, где семья Мэнсонов совершила свои самые громкие преступления. Пышные деревья и прекрасные виллы по обеим сторонам извилистой дороги всегда вызывали во мне дрожь, как будто зло, мгновенно разрушившее покой пасторального каньона, оставило после себя ощутимый след.

Подобно многим кинозвездам, известным настолько, чтобы иметь толпу поклонников и почитателей, Лили жила за массивными электронными воротами. Так как нас не ожидали, охранникам потребовалось некоторое время, чтобы пустить меня и Руби. Когда ворота наконец бесшумно открылись, я двинулась по длинной подъездной аллее к дому, который представлял собой бунгало конструкции «Грин-энд-Грин», которых так много в Калифорнии. Дом был громадный, с большими выступающими стропилами, широкими карнизами и пологой крышей. Несмотря на свои размеры, он выглядел приветливо, возможно, благодаря детским игрушкам и другим вещам, которые лежали на крыльце с колоннами. Руби заснула в машине, я взяла ее на руки и стала подниматься по ступенькам, аккуратно обходя велосипеды, роликовые коньки, самокаты, формочки для песочницы, маленькие грабли и лопатки. Дверь открыла одна из двойняшек Лили.

— Привет, Эмбер, — сказала я.

— Я Джейд, — ответила она. — Руби спит?

— Нет. Ее заколдовала злая волшебница.

Восьмилетняя девочка округлила глаза, давая мне понять, что она уже большая, и не верит таким глупостям.

— Позовите меня, когда она проснется, — сказала Джейд и крикнула через плечо: — Мам! Пришли Джулиет и Руби. Но Руби спит. Я поеду кататься на самокате.

Она надела велосипедный шлем, затянула ремешок и со свистом пронеслась по крыльцу на самокате.

— Где Эмбер? — крикнула я вслед.

— У нее перерыв, — отозвалась девочка, стаскивая самокат со ступенек.

Близнецами достались густые черные волосы и темные глаза от отца, стройная фигура от матери. Они должны были быть красивыми, как Лили и Артур. Но каким-то образом, когда черты матери и отца складывались в генетическом игорном автомате, девочки как-то неудачно повернули ручку. Вздернутый нос, который подчеркивал мальчишеское очарование Лили, выглядел крысиным в сочетании со слабым подбородком Артура. Хуже того, им не достались ни черные глаза Артура, окаймленные густыми ресницами, ни ярко-синие глаза Лили. Обыкновенные карие.

Но это были милые девочки, живые и дружелюбные, как их мама. Они всегда хорошо относились к Руби, приглашали ее играть, хотя она была на несколько лет младше. Даже приняли ее в свой «Клуб драгоценностей», и Руби удачно влилась в их компанию.

Я зашла в дом и увидела Лили, сидевшую у зажженного камина, выложенного булыжником. Приветствие замерло в горле, когда я увидела, что напротив сидит Артур. Они очень некрасиво развелись — их развод больше обсуждался на развлекательных каналах, чем в зале суда. Кипя от ярости, Лили много раз рассказывала о своих некомпетентных адвокатах, которые не смогли обойти законы о собственности, позволявшие Артуру получить половину денег, которые она заработала, снимаясь в фильмах. Некоторое время Лили и Артур даже не разговаривали, и девочек возили из одного дома в другой помощники и водители.

— Привет, Джулиет, — поздоровался Артур.

— Привет, — отчеканила я.

— Рада видеть тебя, Джулиет, — сказала Лили. — Ты не хочешь уложить Руби в детской?

— Нет, положу ее на диван. Я ее скоро разбужу, иначе она всю ночь спать не будет.

— Эмбер через три минуты освободится, — она взглянула на часы. — И с удовольствием поможет тебе разбудить Руби.

Я опустила дочь на мягкий диван, укрытый пледом, она засопела и зарылась головой в подушку.

— Что произошло? — спросила Лили, не скрывая свое удивление при виде меня. Мы были подругами, и я тысячу раз приезжала к ней в гости, но всегда предупреждала. — Что-то не так? С Юпитером ничего не случилось?

— Нет, нет, все нормально, — ответила я, глядя на Артура.

— Я в курсе дела. Лили все рассказала, — сообщил Артур.

Я посмотрела на Лили, та кивнула. Что здесь творится? Почему бывший муж Лили так удобно устроился в ее гостиной, и почему она посвятила его в подробности дела Юпитера? Я сдержала любопытство и сказала:

— Дело не в Юпитере. Хотя имеет к нему отношение. Вассерман нашел некоторую информацию о состоянии банковских счетов Хло. За несколько месяцев до смерти она положила на счет сто тысяч долларов.

Не могу сказать наверняка, но мне показалось, что Лили многозначительно посмотрела на Артура.

— Это большая сумма, — спокойно произнес тот.

— Перевод был сделан с анонимных оффшорных счетов, — продолжала я.

— У них есть какие-нибудь соображения? — спросила Лили.

— Пока нет, — я помолчала. — Ты об этом что-нибудь знаешь?

— Конечно, нет, — быстро ответила она. — Думаю, это связано с ЦКЕ. Не удивлюсь, если у них есть секретные счета по всему миру. Это все большая афера. Я уверена, что у Полариса сотни миллионов долларов.

— Для них сто тысяч — это пустяк, — согласился Артур. — Наверное, это карманные деньги Хло.

Почему они оба так стараются убедить меня, что деньги тут ни при чем? Что им известно? Я посмотрела на Лили, стараясь понять, что происходит за этими чистыми голубыми глазами. Но она блестящая актриса, и я увидела лишь мягкое безразличие.

— Думаю, Вассерман выяснит, были это единичные поступления, или Хло регулярно получала большие суммы с этих счетов, — сказала я и попробовала надавить на нее: — Ты уверена, что ничего не знаешь об этом?

— Естественно, нет, — твердо ответила Лили.

— Как в остальном продвигается расследование? — поинтересовался Артур.

У меня сложилось четкое впечатление, что он хочет сменить тему.

— Двигается потихоньку. Мы разговаривали с Юпитером и один раз встречались с его отцом.

— Откуда вы знаете, какие улики должны предоставить, чтобы отменили сметную казнь? — спросил он.

— Вопрос не в том, что нужно найти нечто особенное. Мы просто собираем информацию, чтобы представить присяжным портрет человека, которого можно пожалеть и понять. Мы хотим, чтобы они побольше узнали о Юпитере, так им будет тяжелее убить его. Нужно, чтобы все присяжные думали, что на месте Юпитера мог оказаться их сын, приняли во внимание его трудное детство и личную трагедию.

Последние слова я произнесла очень тихо. Вспомнила об отце Юпитера, который хотел, чтобы того казнили.

— Что? — спросила Лили. Я быстро подняла голову. — Что такое?

— Ничего, ничего… Я просто подумала кое о чем… Ничего…

Она наклонилась вперед и положила локти на колени. Огонь от камина отразился на ее коротких светлых волосах, и они засияли.

— Ты о Поларисе?

— По правде говоря, я не могу обсуждать с вами подробности, — произнесла я. — Так как я работаю на Вассермана, я тоже обязана сохранять конфиденциальность.

— Но ведь ты говоришь о Поларисе, да? Он не станет тебе помогать.

Она говорила безжизненным голосом, и только на шее подергивалась жилка.

— Это не совсем так, — возразила я. — Он беседовал с нами, но не решил, как отнестись к смертной казни.

Подруга покачала головой.

— Приближенный к Богу. — Она с раздражением отчеканила каждое слово.

— Это имеет значение? — спросил Артур.

Я кивнула:

— Имеет значение заявление потерпевшей стороны. Оно важно для обвинения — иногда прокурор не требует смертной казни, если родственники настаивают. И естественно, это заявление производит впечатление на присяжных. Я не знаю, какое решение примет Поларис. Его помощники по делам Церкви не хотят, чтобы решение пошло вразрез с их позицией осуждения смертной казни. По крайней мере, один из них не хочет.

Лили закрыла лицо руками, Артур обошел ее стул, остановился за спиной и опустил ладони ей на плечи. Она на мгновение коснулась его руки щекой и подняла на него глаза.

— Спасибо, — произнесла она тихо и нежно.

Он сжал ее плечи. Я почувствовала себя неловко оттого, что являюсь свидетельницей интимной сцены, и стала пристально рассматривать пляшущие огоньки в камине.

В это время в гостиную вошла девушка, одетая в брюки цвета хаки и рубашку. Такова униформа работников в доме Лили. А не черные синтетические платья и накрахмаленные фартуке.

— Лили, можно сказать Эмбер, что ее перерыв закончился? — спросила она.

— Конечно, — ответил Артур. — Попросите ее спуститься и попрощаться с отцом.

Он еще раз сжал плечи Лили и вернулся на место. Взял с соседнего стула замшевую куртку и набросил ее.

— Ты уходишь? — спросила Лили.

— Я обещал маме сходить с ней вечером в кино, — сказал он извиняющимся тоном. — Ты хочешь, чтобы я все отменил и поужинал с тобой и девочками?

— Нет, нет. Не надо. Я попрошу Фоуби и Стефани покормить их и уложить спать. Хочу принять ванну с массажем и в восемь часов лечь. Увидимся в субботу, когда я привезу их.

— Давайте позавтракаем все вместе.

— Я согласна.

Она подняла к нему лицо, и он поцеловал ее в губы. Это был быстрый поцелуй, но все равно он не показался обычным дружеским чмоканьем.

К тому времени как Артур попрощался с дочерьми и ушел, Руби проснулась. Когда она увидела, что лежит на незнакомом диване, то сморщила сонное личико, но заплакать не успела, потому что Эмбер и Джейд потащили ее в играть с хомяками. Некоторое время после их ухода мы с Лили молчали. Мне хотелось еще раз спросить ее о деньгах. Ее ответ был логичен, но как-то слишком прост. Хотя сначала нужно узнать, что, черт побери, происходит у нее с бывшим мужем.

— Ты не хочешь рассказать, что тут творится? — спросила я.

Она усмехнулась, забралась с ногами на диван, положив подбородок на колени. Скрестила лодыжки, и ее длинные накрашенные ногти на ногах ткнулись в плед. В Лили все было красиво, включая ноги. Я поджала в туфлях свои неухоженные пальцы и вздохнула:

— Ну и?

— Ты вообще о чем? — переспросила Лили, скромно прикусив губу.

Я вытаращила глаза:

— Об Артуре, тебе и совместном завтраке.

Она опять чуть улыбнулась:

— Я бы сама хотела знать.

Я подняла бровь.

Она прижала колени к животу:

— В последнее время очень многое изменилось между нами. Я не могу объяснить. Мы почти целый год избегали друг друга. А потом в один прекрасный день месяца четыре назад он сам привез детей, а не прислал их с няней. Мы проговорили несколько часов. С тех пор мы проводим много времени вместе. Общаемся с детьми. Или даже без них.

— Ты ходишь на свидания к Артуру?

Она засмеялась:

— Можно и так сказать.

Я еле сдержалась, чтобы не сказать слова, готовые сорваться у меня с губ. Что-нибудь типа: «Ты в своем уме?» или «Не забывай, что этот парень хотел прикарманить все твои деньги» или «Артур — придурочный урод, который хорошо относится только к своей маме, и то потому, что хочет получить наследство».

— Это замечательно, — заявила я. — Послушай, Лили, а вот что касается банковских вкладов…

— Банковских вкладов? — она сколупнула кусочек отслоившегося лака с кукольного ногтя.

— Вкладов на банковский счет Хло.

— М-м-м… А что такое?

Я наклонилась вперед, чтобы попасть в ее поле зрения и отвлечь от столь внимательного изучения маникюра:

— Ты точно ничего не знаешь о них?

— Конечно, нет, — она выпрямилась и взглянула на меня. — К чему ты клонишь, Джулиет? Ты хочешь сказать, что я имею какое-то отношение к этим вкладам?

Может быть.

— Нет, нет. Естественно нет.

— Прекрасно, потому что очень не хочется думать, что ты меня подозреваешь. Ведь я наняла тебя, потому что ты моя подруга. Потому что я знаю, что могу тебе доверять.

Ее глаза были широко открыты, мальчишеское лицо изображало обиду, но все равно в голосе звучала легкая ирония.

Я решила не напоминать о том, что у меня моральные обязательства перед ее братом, а не перед ней, независимо от того, кто оплачивает мои чеки. Вместо этого перевела разговор на другую тему, также не очень приятную для нее:

— Ты можешь мне доверять. Конечно, можешь. Я бы хотела узнать больше о смерти твоей матери. Что еще ты помнишь?

— Я не буду говорить об этом, Джулиет. Для меня это слишком больно.

Я вздохнула:

— Точно? Я к тому, что это поможет связать все детали. Возможно, для Юпитера эти воспоминания тоже болезненные. Можно использовать это как один из аргументов для смягчения его вины.

Она покачала головой:

— Я не могу. Просто не могу.

Я перестала настаивать. Мы завершили беседу пустым разговором о школах — как близнецам нравится их эксклюзивный частный пансион, где голливудская элита искупает свою гражданскую вину перед обществом, поддерживая исключительно щедрую программу, по которой в классе одинаковое количество мест отдается белым детям богатых родителей, неграм и латиноамериканцам из нищих кварталов. Руби ходила в государственную школу недалеко от нашего дома. Это была приятная небольшая школа с хорошими учителями. В ней всего пять классов, и я прекрасно понимала, что в недалеком будущем нас также ждет частная школа. Скорее всего, нам не удастся попасть в школу, где учатся близнецы. Мы не относимся ни к очень известным, ни к очень бедным.

Через какое-то время симпатичная няня в брюках хаки привела девочек на ужин. Я не разрешила Руби остаться на ужин с близнецами — «Но у них шоколадный торт на десерт!» — и потащила ее в машину, чтобы через двадцать минут быть дома.

Руби продолжала хныкать, когда мы повернули на нашу улицу. Один раз я уже разрешила ей поспать, но в машине особо не выспишься, и я собиралась сразу уложить ее в постель. Подъезжая к нашему двору я повернула голову и собралась сказать, чтобы она замолчала. Вновь посмотрев на дорогу, я охнула. Резко надавила на тормоз, едва не задев черную спортивную машину, которая была припаркована носом к забору моего дома и загораживала дорогу. Ремень безопасности больно вонзился в шею и грудь, и я громко вскрикнула.

— Ты не ударилась, детка? — завопила я, останавливая машину. Отстегнула свой ремень, обернулась и дотронулась до Руби, удостовериться, что с ней все в порядке.

— Меня задушил ремень! — возмущенно заявила та.

— Где болит? — я нервно ощупала ее руки и плечи.

— Ничего не болит. Не люблю, когда меня душат.

Я еще раз ощупала ее, убеждая себя, что с ней ничего не случилось, и сказала:

— Подожди здесь.

Я выпрыгнула из машины и устремилась к припаркованному «ягуару», посмотреть, кто это перегородил мне дорогу. В нашем квартале нельзя ставить машины где попало. Я уже наклонилась, чтобы списать номер и сообщить в полицию, как стекло в окне опустилось, и мое возмущение сменилось удивлением.

Из окна смотрел бывший муж Лили, опираясь локтем на раму.

— Привет.

Его тихий голос больше походил на мурлыканье.

— Артур, ты с ума сошел? Ты чего остановился посреди дороги? Я чуть в тебя не въехала!

Он улыбнулся, и я ощутила, как по шее мурашки пробежали. Неожиданно он открыл дверь. Я сделала шаг назад и уперлась в передний бампер своей машины.

— У меня Руби на заднем сидении, — зачем-то сказала я. Он знал, что она там.

— Нам нужно поговорить.

Артур подошел и нажал мне на плечо. Я села на капот. Он убрал руку и сел рядом. Я сглотнула.

— Может, в дом зайдем? — предложила я, стараясь, чтобы голос звучал приветливо и дружелюбно. Взглянула на Руби. Хоть бы она сидела спокойно.

— Давай поговорим здесь.

Он говорил ровным и спокойным голосом, но по какой-то причине меня это напугало больше, чем если бы он кричал. Я плохо знала Артура. Они с Питером ходили на пару футбольных матчей, но я всегда проводила время с Лили наедине или с девочками. По правде говоря, не могу вспомнить, когда я воспринимала Артура и Лили как мужа и жену, кроме тех нескольких раз, когда он сопровождал ее на вечеринках. Их брак грозил закончиться разводом почти с того самого момента, как мы познакомились, хотя и продлился еще немного, прежде чем они об этом объявили. Артур всегда был любезен со мной. Лили, жалуясь на него, никогда не обвиняла его в жестокости. Почему же тогда я так нервничаю?

— Сейчас очень рано темнеет, — сказал Артур, оперся на локти и посмотрел в небо.

Я взглянула на него. Я что, сижу на капоте, чтобы трепаться о ерунде?

— Чего ты хочешь, Артур? Почему ты здесь?

Он не обернулся ко мне и продолжал смотреть в ночное небо.

— Твоя работа заключается в том, чтобы Юпитера не приговорили к смертной казни, так?

— Так.

— Тебе нужно найти свидетелей, которые подтвердят, что у него было трудное детство, что он был хорошим мальчиком и тому подобное?

— В общем да. Почему ты спрашиваешь? Мы все обсудили у Лили дома час назад.

Он улыбнулся, и сейчас на его лице читалась легкая угроза:

— Знаешь, тебе нужно просто заниматься своими делами.

— Что-что? — я отпрянула и уставилась на него.

— Делать свою работу. Разговаривать с людьми о Юпитере. О том, какой трудной была у него жизнь. О том, как его бросила мать. И так далее.

— Я это и делаю, Артур, — я было слезла с капота, но он протянул руку и удержал меня.

— Да. Занимайся только своими делами. Ничего больше касаться не нужно.

Его пальцы слегка сдавили мою руку. Я стряхнула их и встала.

— Чего — больше? — спросила я, открывая дверцу машины.

— Во всяком случае, не нужно посвящать в это Лили.

Это меня остановило. Я замерла, наполовину открыв дверцу, и взглянула на него:

— Что?

— Ты слышала, что я сказал. Не нужно рассказывать Лили. Про банковские счета и так далее.

— Лили наняла меня расследовать это дело. Что я и делаю — расследую.

— Лили твоя подруга. Ты знаешь, что она не в курсе дела. Не нужно влезать в ее жизнь.

— Я не влезаю в ее жизнь. Я расследую дело.

Он улыбнулся:

— Замечательно. Значит, мы хотим одного и того же. Ты не полезешь в ее жизнь. И не будешь ее больше беспокоить.

— Что значит беспокоить?

— Лили и Юпитер очень дружили в детстве, и поэтому для нее все это сложно. Ты знаешь, что из-за ее нервов врач прописал ей антидепрессанты?

Я покачала головой.

— Она принимает снотворное, потому что со дня убийства очень плохо спит. Не хочу, чтобы ты расстраивала ее еще больше. Просто делай свою работу и не трогай ее.

Я еще раз захлопнула дверь, чтобы Руби не слышала разговор:

— Ты к чему это вообще, Артур? Такое чувство, будто ты что-то скрываешь. Будто угрожаешь мне.

Он спрыгнул с машины:

— Конечно, нет. Почему ты так подумала? Я совсем не собирался тебе угрожать. Просто хотел рассказать, насколько больно твоей подруге.

Артур открыл дверцу своей машины и сел. Затем снова высунулся из окна:

— Я знаю, ты никогда не сделаешь Лили больно. Я верю тебе. Передавай привет Питеру.

С этими словами он тронулся с места. Некоторое время я смотрела ему вслед, потом встряхнулась и забралась в машину.

— Почему папа Эмбер и Джейд стоял посреди нашей дороги? — спросила Руби.

— Он просто хотел поздороваться, — сказала я, подъехав к гаражу.

Я вылезла из машины и расстегнула ремень безопасности Руби. Затем обняла и крепко прижала ее к себе. Она стала отпихивать меня.

— Не бойся, — прошептала я.

Она откинула голову и сердито посмотрела на меня.

— Я не боюсь! — пренебрежительно заявила дочь.

Я снова обняла ее. Может, она и не боится, зато испугалась я.

Пришлось долго объяснять Питеру, почему я так разнервничалась из-за Артура. Муж согласился, что его появление в доме Лили очень странно, но посчитал, что я слишком тороплюсь с выводами.

— Наверное, он просто беспокоится о Лили. Она принимает все слишком близко к сердцу, и Артур не хочет, чтобы она лишний раз дергалась, — сказал Питер.

Мы сидели на диване, наслаждаясь редкими минутами, когда мы вместе — дети уже спят, и он еще не сел работать.

— Лили не из тех хрупких созданий, которых нужно защищать. Во всяком случае, раньше Артур никогда не беспокоился о ней. Скорее, наоборот. Это она постоянно о нем заботилась.

Питер пожал плечами.

— Что? — спросила я.

— Вряд ли о нем. Скорее боялась, как бы он чего не выкинул.

Я кивнула:

— Может, и так. Но тем не менее. Что я должна думать, когда он караулит меня у дома, будто мафиози из «Клана Сопрано»?

Питер покачал головой.

— Ну что? — спросила я снова, уже раздражаясь.

— Может быть, он изменился. Ты сама сказала, что они вроде как помирились. Возможно, он старается для нее что-то сделать.

— Например, потерроризировать ее друзей?

Питер ткнул меня в бок пальцем ноги:

— Тебя потерроризируешь… Не устраивай трагедию.

Я сбросила его ногу с колен:

— Он ждал меня около дома в темноте. Велел прекратить расследование. Мне показалось, что он хотел меня напугать. И что в итоге? Ему это удалось. Я напугана.

Питер наклонился и обнял меня.

— Не бойся, — пробормотал он голосом мультяшного кролика Багса Банни, уткнулся мне в волосы и хихикнул.

Я отпихнула его и встала:

— Потрясающе. У вас что, братство мужской солидарности? Почему тебе все равно?

Кажется, я произнесла это более резко, чем хотела.

Питер снова сел и покачал головой:

— Извини, дорогая. Это потому, что я знаю Артура чуть лучше, чем ты. Он просто пытается произвести впечатление на Лили и изображает из себя мачо.

Я направилась на кухню, чтобы позвонить Элу, в полной уверенности, что поведение Артура ему покажется таким же подозрительным. Я забыла, что он склонен к дискриминации по половому признаку.

— При чем тут мои гормоны? — заорала я.

— Они сейчас раздерганы. И поэтому ты так болезненно реагируешь.

— Болезненно реагирую? Я не понимаю. Вы с Питером постоянно талдычили мне, чтобы я была осторожной. Черт, ты даже хотел, чтобы я носила пистолет! А сейчас говоришь, что я болезненно на все реагирую!

Я швырнула трубку на рычаг.

Он перезвонил почти сразу.

— Извини, — покаялась я.

— Ничего, — ответил Эл. — Я же говорю — гормоны.

Я сжала зубы и промолчала.

— Ладно, давай так: я попрошу моего приятеля пошарить в базе данных, нет ли на нем чего-нибудь. Тебе станет от этого легче?

— Станет.

Неужели я принимаю все близко к сердцу? Обычно меня трудно напугать. Один из моих недостатков — я вообще мало чего боюсь.

— Ты бы ванну приняла, — предложил Эл.

— Что?

— Так всегда поступает Жанель, когда расстроена.

В его голосе слышалась явная снисходительность, и я еле удержалась, чтобы снова не бросить трубку.

— И потом, если это правда тебя так беспокоит, позвони своей Лили и спроси, с чего это ее бывший так себя ведет.

Неплохая мысль. Я решила, что завтра с утра в первую очередь так и сделаю. И приняла ванну, но не по совету Эла. Я думала о ванне с тех пор, как об этом сказала Лили. Жаль только, что у меня в штате нет массажиста. А если даже ванна и успокоила меня, все равно Элу об этом знать незачем.

Я оставалась в безмятежном состоянии до следующего дня. Рано проснулась, чувствуя себя как-то необычно. Встала, оделась в темноте и села посмаковать чашечку кофе перед тем, как разбудить детей. Затем меня посетило некое ощущение, которое можно назвать материнским, но, скорее всего, оно исходило из моих стремлений. Это случилось, когда я аккуратно выливала тесто в форму Микки-Мауса и делала ему глаза из шоколадных чипсов. На меня снизошло нечто странное. Не то, чтобы ощущение, скорее, его отсутствие — я не была уставшей. Впервые за долгое время я почувствовала себя отдохнувшей. Я улыбнулась, сама удивляясь происходящему. Нужно насладиться этим ощущением, долго так продолжаться не будет. Очень скоро по ночам я каждые пятнадцать минут буду вставать в туалет и ходить вперевалку, как утка. А когда появится ребенок, то станет еще хуже. Если он будет таким же, как остальные, меня можно будет изучать как особь, живущую без сна.

Впервые дети не вывели меня из себя, пока одевались и собирались в школу. Словно охотничьи собаки, они повели носами, почуяв блины. Со скоростью молнии оделись, застегнули на липучку мокасины, уселись за кухонный стол и вымазали вареньем физиономии.

Исаак мгновенно проглотил своего Микки-Мауса, затем обошел вокруг стола и уткнулся головой мне в живот.

— Мама, — позвал он.

— Что, зайка?

— Ты очень красивая в этой пижаме.

Я взглянула на свою футболку и красные брюки-капри:

— Это не пижама, детка. Это обычная одежда.

Он окинул меня критическим взглядом:

— Все равно, ты красивая.

Я поцеловала его в макушку. Девяносто девять дней из ста каждое утро дети только и делают, что пререкаются и изводят друг друга и меня. А потом, когда у меня практически не остается сил, они снова заряжают мои батарейки и наполняют энергией, чтобы я могла и дальше крутиться в колесе жизни.

— Ты тоже у меня прелесть, — ответила я сыну.

Когда дети позавтракали и сели смотреть телевизор, я взяла телефон. Помощница Лили не сразу поняла, чего я хочу, но в итоге подруга подошла. Когда я поведала, какой разговор произошел у меня накануне вечером с Артуром, на другом конце трубки повисла гробовая тишина.

— Лили, ты меня слышишь?

— Да. Да, я слышу. Извини. Артур просто волнуется обо мне. Ты же знаешь, как на меня действует эта ситуация. Он просто принимает все близко к сердцу. Извини.

— Тебе не нужно извиняться. Только…

Я умолкла.

— Что? — спросила она.

Как я могу сказать Лили, что считаю ее бывшего мужа трусливым ничтожеством и хочу, чтобы она порвала с ним раз и навсегда?

— Он не производит впечатление самого сильного человека в мире, — пробормотала я, запинаясь.

Она вздохнула:

— Мне пора идти, Джулиет. У меня съемка в журнале «Стиль» через пятнадцать минут, а я еще не накрасилась.

Я развезла детей и поехала в Пасадену, в резиденцию Церкви. Я не знала, получится ли встретиться с Поларисом, не договариваясь заранее, но даже если меня и не допустят в святая святых, не помешает немного там осмотреться.

Я как можно быстрее свернула с оживленного шоссе и поехала по улочкам в менее примечательных уголках Пасадены. В Лос-Анджелесе есть много районов, которые выглядят точно так же — длинные прямые проспекты с галереями магазинов по сторонам. Мешанина из вьетнамских забегаловок, гватемальской почтовой службы и мексиканских туристических компаний. Телеграфные столбы и светофоры сплошь увешаны объявлениями наподобие «Эрнесто Акоста, кандидат на должность судьи главного суда первой инстанции, Рут Таганс, кандидат на должность городского советника, чтобы проголосовать „против“ наберите 6, „за“ — 113». Я любила эти уродливые районы города точно так же или даже больше, чем кварталы пышных особняков с искусственными лужайками или извилистые каньоны, за склоны которых цепляются непрочные домишки, бросая дерзкий вызов богам землетрясений и оползней. Сумасшедшая смесь утонченной элегантности и ветхой тесноты, прекрасной природы и городской грязи — это и есть Лос-Анджелес. Вот почему все, кто любит этот город, защищают его от нападок клеветников. Во всех городах бедность соседствует с богатством, но здесь мы, по крайней мере, не притворяемся.

Резиденция Церкви располагалась на широком бульваре с роскошными домами за высоким металлическим забором. Я съехала на обочину, размышляя, что бы такое придумать, чтобы охранник на проходной меня пропустил. В это время я увидела, как к проходной с той стороны забора мчится «БМВ» черного цвета. Водитель притормозил только у будки, где охранник в спешке поднимал шлагбаум. Раздался скрежет, поскольку машина рванулась вперед, не дождавшись, пока шлагбаум полностью поднимется. Шлагбаум царапнул по крыше, охранник выскочил из будки, возмущенно размахивая руками и крича что-то вслед удаляющемуся автомобилю. «БМВ» несся вниз по улице, и, сама не зная, зачем, я устремилась за ним. Мне удалось рассмотреть красное и рассерженное лицо водителя. Им оказалась Лили.

Лили сама помогла мне. Она остановилась у первого же кафе. Я последовала за ней на стоянку и припарковалась подальше. Сползла вниз на сидении и поправила зеркало заднего вида, чтобы хорошо ее рассмотреть. Через секунду дверца водителя распахнулась. Лили выбралась из машины, теперь очень бледная, и направилась к кафе. Я сидела, постукивая по рулю пальцами, и пыталась сообразить, что делать. Меня одолевали противоречивые желания. Я хотела выскочить из машины и утешить подругу. Но вместе с тем в душе шевелился червь сомнения, и я не могла не думать, с чего это Лили ездила к Поларису, почему она так расстроена, и какое отношение все это имеет к убийству Хло Джонс. В конце концов, я пошла за ней. Войдя в кафе, я увидела, что она стоит у бара и ждет кофе. Заметив меня, она побледнела еще больше.

— Привет, — сказала я, подходя к ней.

— Привет.

— Сядем, поговорим?

Она кивнула и пошла к столику, спрятанному за высокими растениями.

Я сделала свой заказ и подождала несколько минут, пока принесут латте.

— Семь семьдесят пять, — сказала девушка за барной стойкой, протягивая мне две чашки.

Я уставилась на нее:

— За чашку кофе?

Она округлила глаза:

— За две порции латте. Вам и вашей подруге.

Лили всучила мне чек. Опять. Когда мы с Лили ходили куда-нибудь посидеть, платила неизменно я. Не потому, что она скупая. Корзинка с булочками, сыром и вином, которую моя подруга присылает каждое Рождество, стоит, наверное, столько же, сколько месяц детского сада Исаака. Я думаю, что Лили, как и все кинозвезды, не сталкивается с такими бытовыми мелочами, как плата за кофе. Всегда находился тот, кто брал на себя эту обязанность — директор студии, талантливый менеджер, личный помощник. Маленькая пухлая подруга.

Я размешала сахар, от души насыпала в чашку шоколада, чтобы компенсировать отсутствие кофеина, и подсела к Лили за столик.

— Как ты нашла меня? — спросила она, когда я подвинула ей чашку. — Ты что, следила за мной?

Говорила она совсем не раздраженно, наоборот, как-то вяло и без эмоций.

— Можно сказать и так. Хотя не совсем. Я уже подъехала к Церкви, когда твоя машина на бешеной скорости выехала оттуда. Я поехала за тобой.

Она кивнула и вздохнула. Ее плечи слегка вздрогнули.

— Что случилось, Лили? Что ты там делала?

— Я хотела увидеть его.

— Зачем?

Лили дрожащими руками поднесла чашку ко рту, сделала маленький глоток и слизнула с губ пену:

— Чтобы убедить его помочь Юпитеру.

— И что он сказал?

— Он вышвырнул меня. Вернее, не он, сам он трус. За него это делают тупицы в банных халатах.

В ее голосе слышались едва уловимые нотки юношеской дерзости, которая всегда была ее козырной картой.

— Как тебе вообще туда удалось проехать? Разве охранник тебя не остановил?

— Он попросил мой автограф.

Было видно, что она совсем не рада тому, с какой легкостью слава открывает замки и запоры, скорее наоборот. Лили, конечно, злилась на охранника, но больше на себя, за то, что воспользовалась этой ситуацией.

— Чем ты собиралась убеждать Полариса?

— Я могла бы сказать, почему Юпитер убил его жену.

В этот момент я как раз отпила из чашки, и кофе обжег мне рот. Я проглотила напиток и аккуратно поставила чашку на стол.

— И почему? — спросила я.

Силы покинули ее, и она изменилась в лице:

— Юпитер сделал это из-за меня. Я во всем виновата. Он умрет из-за меня.

Она заплакала, все ее тело тряслось от беззвучных рыданий. Каждый раз, видя на экране ее голубые глаза, полные слез, я завидовала ее способности так мило плакать. Оказывается, когда Лили Грин плачет в реальной жизни, ее лицо становится измученным, красным и некрасивым, как у всех. Она закрылась руками. Я потянулась через стол и погладила ежик коротких волос Лили, затем поставила стул рядом и обняла ее. Она прижалась ко мне, продолжая плакать. Я была очень рада, что цветы скрывают нас от остальных посетителей кафе. Лили не хватало только прочитать в «Муви-лайн» статью о своей истерике в кофейне в Пасадене.

Наконец она подняла голову, громко шмыгнула носом и утерлась рукой.

— Все нормально, — прошептала она.

Я кивнула:

— Ну а теперь расскажи мне, что происходит.

Лили прерывисто задышала:

— Юпитер убил Хло, чтобы защитить меня.

— Защитить тебя?

— Это я выписывала Хло чеки. Она шантажировала меня.

Хотя в глубине души я со страхом ожидала такого поворота, все равно это известие оказалось неожиданным. Я откинулась на стуле и уставилась на подругу:

— Почему? Почему она шантажировала тебя?

Лили горько засмеялась:

— Почему? Потому что она была подлая маленькая стерва.

— Я не об этом.

— Я знаю.

— Чем она шантажировала тебя, Лили? — спросила я практически шепотом.

Глаза Лили снова наполнились слезами, и она судорожно вздохнула.

— Хло пригрозила, что если я не заплачу ей, она расскажет газетчикам, будто это я убила свою мать.

 

Глава 12

Питер впервые не стад возражать, когда я позвонила и попросила забрать детей из школы. Должно быть он услышал что-то в моем голосе — далекое эхо выстрела, раздавшегося в Сан-Мигель-Альенде тридцать лет назад.

Опустив голову и уставившись в стол, Лили сжимала чашку руками так, будто пыталась согреть уже остывший кофе, и рассказала, как она в пятилетнем возрасте нашла пистолет в спальне матери.

— Я помню очень смутно, все как в тумане, — говорила она. — Мы с Юпитером играли во дворе нашего дома в Сан-Мигель. Там был фонтан, и мы кидали туда листья. Юпитер не доставал до края, поэтому я брала его подмышки и поднимала, чтобы он мог бросить листья и посмотреть, как они плывут по воде. Я помню, что для нас листья были корабликами. Мы сажали на них муравьев — наших моряков. Но у нас не получалось усадить муравьев, не раздавив их, — Лили слабо улыбнулась. — В общем, в фонтане плавали листья с мертвыми раздавленными муравьями.

Она встряхнула головой, будто напоминая себе, что детские воспоминания не имеют отношения к делу.

— Как бы то ни было, многие годы я помнила только листья и фонтан, а потом крик. Я не знаю, кто кричал. Наверное, кто-то из прислуги. Скорее всего. Это были мои самые ясные воспоминания. Долгое время я не помнила, что входила в ее комнату, брала пистолет или стреляла. Я полностью подавила все это. Я помнила только листья, фонтан и ее… ее…

— Ее тело? — прошептала я.

— Даже не тело. Ее платье. На ней было длинное белое платье. А может, ночная рубашка. Или такое деревенское платье, — Лили говорила каким-то отсутствующим голосом и рассеянно смотрела сквозь предметы. — Я помню, что платье было белое. И красное. Везде красное, — она вздрогнула. — Фонтан и ее белое платье в крови. Я отчетливо помнила только это.

— Ты подавила все остальное? — спросила я.

Она кивнула:

— Прошли годы психотерапии, прежде чем я начала вспоминать, что произошло в той комнате.

— Из-за травмы?

Лили чуть наклонилась ко мне:

— Через некоторое время после случившегося, я впала в какое-то оцепенение. Меня переполняло чувство вины. Я ни с кем не разговаривала и почти не ела. Потом мне стало лучше, но только потому, что я все стерла из своей памяти. Но мне повезло. У меня был очень хороший врач. На протяжении многих лет он помогал мне воссоздать в памяти тот день. С его помощью я вспомнила, как играла с пистолетом, и как он выстрелил. И как она умерла.

— А Хло? — спросила я. — Она каким тут боком?

— Около четырех месяцев назад она позвонила. Я никогда не встречалась с ней раньше, но она позвонила по моему личному телефону и сказала секретарю, что она жена моего отчима. Я оказалась рядом и взяла трубку. А Хло взяла и прямо все сказала. Она знает о том, что я застрелила свою мать, и если я не хочу, чтобы об этом узнали остальные, я должна за это хорошо заплатить. Так и сказала «хорошо заплатить».

Теперь понятно, почему Артур так беспокоился о Лили. Он не хотел, чтобы я выяснила, что у нее был мотив для убийства Хло Джонс.

— Откуда Хло узнала о том, что произошло с твоей матерью?

— Понятия не имею. Юпитер клялся, что он не говорил. Скорее всего, Поларис. Больше ведь некому. Сегодня я поехала к нему, хотела сказать, что он во всем виноват. Если бы он все не разболтал, она бы не шантажировала меня, и я бы не обратилась к Юпитеру за помощью. И Хло бы не умерла.

— Ты заплатила Хло, да?

— Да.

— Но почему, Лили? Почему ты так боялась, что кто-нибудь узнает? Это же был несчастный случай. Ты была совсем маленькой. Никто бы тебя ни в чем не винил.

Она покачала головой.

— Меня бы стали воспринимать, как ненормальную. Актриса, убившая свою мать. Вот что стали бы думать обо мне. Женщине, которой за тридцать, довольно трудно получить роль в этом чертовом городе. Думаешь, что начальник актерского отдела захочет иметь дело со мной? Есть сотни других актрис, у кого за плечами нет такого ужасного прошлого.

— Но ты получила «Оскара»!

— Каждый год двоим женщинам вручают «Оскар». Двоим в год, Джулиет. По меньшей мере еще шесть номинируются каждый год. И ни одна из них не убивала свою мать.

Трудно было с этим спорить. Я знала, как много пришлось ей работать, чтобы вырваться из второсортных фильмов, с которых начиналась карьера. Я знала также, насколько она честолюбива. Это больше всего меня поражало.

— Как тебе удавалось передать деньги, чтобы никто не узнал? — поинтересовалась я. — Финансисты там, менеджеры? Они не заметили исчезновения такой большой суммы?

— Управляющая моими делами конечно заметила бы. Мне пришлось сказать ей.

— Ты сказала ей?

— Ну да. Я сказала, что меня шантажируют, но не уточнила, в чем дело. Сказала, что нужно заплатить одному человеку, и что я не хочу обращаться в полицию. Ей это не понравилось, но она сняла для меня деньги. — Лили горько усмехнулась. — Скорее всего, решила, что это какая-то душераздирающая любовная история.

— Что было после того, как ты дала Хло деньги?

— Она потребовала еще сто тысяч, а я не могла их дать. То есть, конечно, они у меня были, но я поняла, что это никогда не прекратится, и я превращусь в дойную корову. Поэтому отказала.

— Но она не пошла к газетчикам?

Лили покачала головой:

— Не успела. Когда она позвонила и потребовала денег, я перезвонила Юпитеру и сказала, что Хло узнала о моей матери. Спросила, не проговорился ли он. Он поклялся, что нет.

— Юпитер знал, что случилось?

— Конечно. Он это видел.

Я не удивлялась, когда он лгал мне. Все подзащитные врут, и оправдания их лжи куда слабее. Мне было интересно другое — Юпитер солгал, чтобы защитить Лили или чтобы защитить себя?

— Я попросила Юпитера помочь, — продолжала Лили. — Я подумала, раз он так хорошо знает Хло, он может сообщить что-то полезное. И тогда я смогла бы… в свою очередь шантажировать ее.

— И что? Он придумал, как тебе помочь?

— Вроде того. Он рассказал мне об их отношениях. Если Поларис узнает, что она спит с ним, он вышвырнет ее за дверь. А она этого, конечно, не захочет. Ведь у Полариса десятки миллионов.

— Тогда зачем вообще она стала тебя шантажировать? Если у него столько денег?

— Юпитер сказал, она получала строго определенную сумму. Не больше, чем он сам. А это практически ничего.

— Но если бы они развелись, ему бы пришлось отдать ей половину. По крайней мере, половину того, что он заработал, пока они были женаты.

Лили покачала головой:

— Его люди заставили ее подписать брачный контракт. Юпитер сказал. Она почти ничего не получила бы.

Я кивнула. В этом случае все понятно. И вдруг меня осенило:

— А как же Юпитер? Ведь его Поларис тоже мог вышвырнуть?

Лили кивнула, и слезы снова потекли по ее лицу:

— Да. Но брат сказал, что ему все равно. Что я для него важнее. Я бы стала ему помогать, если бы Поларис разорвал с ним отношения. Он мой младший брат — единственный, кто у меня есть. Я бы стала заботиться о нем.

Я погладила ее по спине, и она тяжело вздохнула.

— Так что же случилось? Ты пригрозила ей?

Лили вытерла кулаком слезы:

— Нет, он сам это сделал. Собирался пригрозить ей, что расскажет все Поларису, если она не отстанет от меня. Но по-моему, все пошло как-то совсем не так. А потом я узнала, что она умерла.

— Юпитер убил ее?

Она пожала плечами:

— Получается, да. Мне даже в голову не приходило, что он способен на подобный поступок. До сих пор не верится. Могу только предположить, что он пытался убедить ее перестать меня шантажировать, она сопротивлялась, и ситуация накалилась. Юпитер ни за что бы не стал причинять ей боль. Он не такой человек.

Мне Юпитер тоже не казался способным на умышленное убийство, но на самом деле ни я, ни Лили не знали наверняка, что он за человек.

Лили допила кофе. Я посмотрела на свою чашку. Почти полная. Сделав маленький глоток, я скривилась от теплой горечи. В этот момент рядом визгливо заверещали:

— О господи! Это она! Это Лили Грин!

Я обернулась и в угрожающей близости от нас увидела невысокую женщину. Она ловко обогнула растения и ринулась к нашему столику:

— Это Лили Грин! Это Лили Грин!

Я взглянула на Лили. Ее лицо ничего не выражало. Женщина затормозила у нашего столика. На бедрах болтались бирюзовые брюки, сверху — топ, открывающий живот. Она была очень худая, и дряблая кожа вокруг пупка с пирсингом выдавала ее возраст.

Лили изобразила свою знаменитую открытую улыбку и сказала:

— Привет.

— О господи! Боже мой! Ваши волосы! Что стало с вашими великолепными волосами?

Лили не ответила, только подняла брови. Женщина не обратила на это внимания.

— Я ваша поклонница, Лили. Смотрю все ваши фильмы. До одного. Даже этот непонятный иностранный фильм.

— Спасибо, — ответила Лили. — Рада познакомиться. Я бы с удовольствием осталась поболтать, но моя подруга спешит.

Она слегка толкнула меня под столом ногой и встала.

Я вскочила, стараясь приклеить на лицо улыбку:

— Верно! Нам нужно забрать детей.

— О господи! Вы сами возите детей! Как и писали в журнале «Пипл». Это восхитительно!

Мы быстро ретировались к стоянке.

— Где твоя машина? — спросила Лили.

Я указала на свой чумазый драндулет.

— Ты можешь меня отвезти?

— Зачем? Ведь твоя машина вот…

Я подняла руку, но она успела перехватить ее прежде, чем я указала на машину.

— Не надо. Не хочу, чтобы она знала, какая машина моя. Давай на твоей поедем?

— Хорошо.

Мы быстро двинулись к моему «универсалу», и я открыла для нее дверь. Попыталась убрать с пассажирского сидения всякий хлам, но она нетерпеливо отодвинула меня в сторону, села в машину и захлопнула дверцу. Я обошла автомобиль и тоже села. Затем взглянула на нее. Она откинулась на спинку и закрыла глаза, лицо опять стало бледным и отрешенным.

— Поезжай.

— Ладно.

— Я не параноик, — сказала Лили. — Просто если она увидит номер моей машины, то сможет узнать мой адрес.

Я выехала со стоянки и влилась в поток автомобилей.

— Лили, может, ты не замечала, но почти на каждом перекрестке Лос-Анджелеса можно купить адреса телезвезд.

Она пожала плечами:

— Мне плохо от одной мысли, что эта женщина что-нибудь обо мне узнает. Даже то, какая у меня машина.

— Как ты отвезешь ее домой?

— Кто-нибудь заберет.

Я вздохнула, пытаясь представить жизнь, когда в вашем распоряжении есть тот, кто всегда может съездить за машиной, которую вы бросили у первого попавшегося магазина в Пасадене. Но в этой же самой жизни к вам пристают незнакомцы в кафе. Я подумала, какую цену платит моя подруга за уединение, и какую цену должен заплатить Юпитер. Я глубоко вздохнула. В жизни Лили нет ничего, чему я позавидовала бы. Абсолютно ничего.

— Я говорила с Артуром, — вдруг произнесла Лили.

— И? — я постаралась говорить равнодушно.

— Сначала он отрицал, что ездил к твоему дому.

— Что? — прошипела я.

— Не беспокойся. Я сказала ему, что верю тебе, — успокоила она.

— Ты так сказала? — я немного успокоилась, но все равно меня корежило.

— Да. И он сознался, но сказал, что хотел защитить меня.

— А — я не нашлась, что ответить.

— Прости, Джулиет.

— Все нормально.

Некоторое время мы сидели в полной тишине, которая начала давить, и стало неуютно. Наконец, больше для того, чтобы завести разговор, я спросила:

— Так как же все случилось у вас с матерью в Мексике?

— Сейчас расскажу, — пообещала Лили.

Она сняла туфли и подняла ноги, положив подбородок на колени.

Ее мать и отец выросли вместе в Лаббоке, штат Техас, где земля такая сухая, что цветы энтузиазма шестидесятых завяли и погибли еще до того, как смогли превратиться в нечто более значимое, чем макраме и марихуана. Когда восемнадцатилетняя Труди-Энн Натт поняла, что беременна, ее бойфренд согласился остаться с ней только при одном условии — если они пожертвуют гонкой за лидером и школьным футболом во имя автобусов «фольксваген» и общей ванны. Они автостопом доехали до Лос-Анджелеса, и Лили родилась в коммуне каньона Топанга. Там же Арти Джонс жил со своей подругой, которая позже родила Юпитера и оставила его на сомнительное попечение отца.

— Я очень мало помню о жизни в Топанге. Мне было всего пять лет, когда мы с мамой уехали оттуда. Мой отец работал в саду — это я помню. Он выращивал такие высокие растения, — Лили мрачно усмехнулась. — Наверное, коноплю. Я помню, как мы с мамой спали на матрасе. Без отца. Полагаю, старина Рэймонд находил другие постели. Тогда это было в порядке вещей. Люди укладывались в кровать с первым встречным. Ну, знаешь — свободная любовь шестидесятых.

Лили задумалась и нахмурилась:

— Но вряд ли маме это нравилось. Я помню, что иногда по ночам она плакала.

Я вспомнила о том, что недавно читала в рубрике светской хроники. Под заголовком «Когда хозяйки нет дома» напечатали фотографию Рэймонда за ужином с молоденькой телевизионной актрисой в модном ресторане, где собирается голливудская молодежь. Беверли, мачеха Лили, была на каком-то политическом заседании в Гондурасе, по-моему. Видимо, Рэймонд не изменился.

— Так вот почему она ушла к Поларису. Потому что твой отец спал со всеми подряд?

Лили кивнула:

— Скорее всего. В какой-то момент он просто исчез. Я не знаю, что произошло. У меня просто больше нет о нем воспоминаний того времени.

— А твоя мачеха? Она тогда была там?

Лили улыбнулась:

— Я точно не знаю, когда они с отцом сошлись, но, скорее всего, тогда или чуть позже. Думаю, тоже встретились в коммуне. Не помню, потому что тогда я была очень привязана к матери, а не к отцу.

— Но сейчас вы близки с мачехой, да?

— Очень. Я отношусь к ней, как к родной матери. Ну, ты знаешь. Многие люди даже не в курсе, что она мне не родная.

— А Поларис? Как он появился на горизонте?

Лили скривилась:

— Я даже помню, как он начал спать в той же комнате, что и мы. А потом мы всей кучей уехали в Мексику.

— Кто переехал вместе с тобой?

Она наморщила лоб.

— Мама и Поларис. Конечно, в то время его звали Арти. И еще несколько взрослых. Я их, правда, совсем не помню. Они недолго пробыли с нами. Хотя я помню одну ночь, — Лили замолчала, стараясь ухватить обрывок воспоминания. — Они все сидели вокруг стола, накрытого белой скатертью. В комнате было темно, но я помню, что скатерть как бы светилась голубым светом. Это было очень странно. Как могла скатерть светиться?

— Может, там была ультрафиолетовая лампа?

Она улыбнулась:

— Должно быть так! А еще на столе была коробка из-под обуви. Я это тоже помню. Но мне не разрешали ее трогать. Я помню, что говорил Арти. Он сказал, что в коробке грибы, но нам с Юпитером нельзя их трогать, потому что это специальные волшебные грибы.

Я засмеялась:

— Психоделические грибы?

Она кивнула:

— Видимо, да. А ты удивляешься, почему я такая неврастеничка. Мои родители ловили глюки от грибов, пока я играла под столом.

Лили умолкла, вспомнив о еще одной причине своего невроза.

— Я вовсе не считаю, что ты неврастеничка. И никогда не считала. Наоборот, ты мне всегда казалась совершенно разумной и невероятно милой. А если учесть, через что тебе пришлось в жизни пройти, ты образец психического здоровья.

В ее глазах, обрамленных черными пушистыми ресницами, резко контрастировавшими с ежиком светлых волос, задрожали слезы.

— Я актриса, Джулиет. Это все театр. Я просто хорошая актриса.

 

Глава 13

Трудно себе представить, чтобы чье-то воспитание отличалось от воспитания Лили больше, чем мое. Мои родители решили создать семью, когда им уже было за сорок. Родителям Лили не исполнилось и двадцати, когда она появилась на свет. Лили шалила вместе с другими полуголыми детьми коммуны в Каньоне Топанга и Мексике. А я? Смотрела «Семейку Брэди» в Нью-Джерси. Тем не менее, политические симпатии наших родителей скорее совпадали, чем расходились. Мои совершили нелегкий переход от социализма к демократии еще в пятидесятых и всегда были активными пацифистами. Они могли встретить Рэймонда и Труди-Энн на антивоенном митинге, но внешний вид моей мамы поверг бы мать Лили в шок. Солидная еврейская пенсионерка с химической завивкой, в кардигане с бумажной салфеткой в рукаве и огромной сумкой, набитой вязаньем, коробками с изюмом и старыми журналами «Раскол» и «Комментарий».

Я себе и представить не могла, что значит иметь родителей, которые, подобно родителям Лили, ратуют за свободную любовь и принимают наркотики. Пока мама не посоветовала покурить травку.

— Что ты сказала? — переспросила я, думая, что ослышалась.

— Я все изучила. Она поможет, точно говорю.

— Мам. Подожди. Ты хочешь, чтобы я покурила запрещенный наркотик, дабы избавиться от утренней тошноты?

— Ой, я тебя умоляю. Что ты паникуешь? Это не наркотик, это лекарство. Поэтому ее и называют лекарственной марихуаной.

Я перенесла телефон на диван и опустилась на подушки. Такой разговор нужно вести сидя. Я проснулась на рассвете следующего дня после встречи с Лили и провела долгих полчаса в привычной уже позе — на коленях перед унитазом. Было рановато, чтобы беспокоить подруг, поэтому я позвонила маме за два часовых пояса от дома, чтобы поплакаться, как мне паршиво.

— Это незаконно, — сказала я.

— Законно. Если по рецепту. Помнишь тетю Марсий Файнман из Сан-Франциско?

Я не помнила — потребовался бы правительственный грант, чтобы разобраться в нагромождениях друзей и родственников моей мамы, а также во всех их болезнях.

— Конечно, — ответила я.

— В общем, у нее был рак. Бедняжка. Сплошь одни опухоли. Они один за другим пожирали ее внутренние органы.

Я поморщилась. Когда речь заходила о болезнях, мама употребляла яркие эпитеты.

— Из-за химиотерапии ее все время тошнило, и она, бедняжка, ничего не могла проглотить. Ей грозило умереть раньше от голода, чем от рака. И врач прописал марихуану. Это изменило ее жизнь. Нет, конечно, несчастная все равно умрет в конце концов, но, по крайней мере, она могла есть! Стала членом клуба. Приходит туда, ест шоколадные пирожные и чувствует себя в тысячу раз лучше.

— М-м-м. Пирожные…

Я поразмыслила, не замесить ли тесто, но решила, что меня вырвет еще при виде сырого яйца.

— Нет, мама, можешь считать меня сумасшедшей, но когда принимали закон о разрешении марихуаны в лечебных целях, вряд ли думали, что курить траву будет беременная женщина.

— А почему нет? — мама начала раздражаться. — Это самое безвредное лекарство! Китайские акушерки применяют его уже много веков!

— Мам, где ты все это узнала?

— Господи боже мой! Ты меня за дуру держишь? В Интернете!

Я рассмеялась:

— Нет, я тебя за дуру не держу, и очень признательна, что ты избороздила ради меня мировую сеть, но траву курить не буду. Мам, ты же в курсе, сколько нравоучений я выслушиваю из-за кофе. Думаешь, гинеколог разрешит мне покурить марихуану?

— Послушай, раз ты такая умная. Знаешь, сколько людей умирает каждый год от тайленола? — она не стала дожидаться ответа, хотя мне и нечего было сказать. — Больше двух тысяч. А сколько людей умерло от марихуаны? Ни одного. Никто. Ноль. Хотя делай, что хочешь. Сиди девять месяцев перед унитазом. Только мне не жалуйся.

— Не буду.

Я повысила голос, чтобы перекричать ее. Не сомневаюсь, что потом она скажет, будто я первая начала. Так случалось всегда.

— Поцелуй от меня внуков, — рявкнула она.

— Хорошо, — прокричала я в ответ.

— Позвони завтра.

— Ладно! — я бросила трубку.

— Кто это был? — услышала я тонкий голосок.

Обернувшись, я увидела в дверях Исаака. У него было заспанное лицо, а пижама на одной ноге задралась до коленки. Пелеринка Бэтмана отклеилась на плечах и болталась на спине, зацепившись липучкой.

— Малыш, — позвала я. — Иди ко мне.

Он прыгнул на диван и уткнулся мне в бок Я вздрогнула, почувствовав, как его маленькие ножки упираются мне в живот. Я поправила пелеринку и поцеловала его в макушку.

— Кто это был, мама?

— Бабушка.

— Почему ты всегда кричишь на нее?

— Я не кричу!

— Кричишь.

Я на секунду задумалась.

— Ну, потому что она кричит на меня.

— А ты говори словами, мама.

— Хорошо, малыш. Я буду говорить.

Он тесно прижался ко мне, и я отстранилась:

— Осторожно с моим животиком, зайка.

— Из-за ребенка? — спросил он.

Я выпрямилась и посмотрела на него:

— Откуда ты знаешь о ребенке?

— Мне Руби сказала.

— А Руби откуда знает?

Исаак пожал плечами. Он не сомневался, что Руби знает все. Я взяла его на руки, отнесла в спальню к сестре, положила на кровать Руби и стала ее будить:

— Руби, проснись.

Она закрылась подушкой.

— Проснись, Руби. Пора в школу.

Руби села, протирая глаза. Когда она совсем проснулась, я спросила:

— Откуда ты знаешь, что у меня будет ребенок?

— Потому что ты потолстела и тебя рвет.

— Но откуда ты знаешь, почему?

Она снова потерла глаза:

— Так было, когда у тебя в животе сидел Исаак.

— Ты помнишь? Но откуда? Тебе ведь было всего два года?

Дочь пожала плечами:

— Я все помню, мама.

Я села на кровать и обняла обоих:

— Ну, и что вы думаете по поводу нового малыша?

Исаак посмотрел на сестру, будто ожидая указания, как ему отреагировать в такой ситуации. Руби наморщила лоб и призадумалась.

— Мы не против, — сказала она.

Исаак кивнул.

Я облегченно вздохнула и еще крепче прижала детей. И не могла не сравнить свою дочь с Лили. Настолько ли совершенна память Руби? Воспоминания Лили путаны и туманны, хотя, конечно, это результат того кошмара, который ей пришлось пережить. Но память — странная штука. Останутся ли воспоминания Руби такими же четкими или со временем сотрутся? И мне в голову пришла ужасная мысль. Если случится так, что я сейчас умру, останется ли в памяти Руби что-нибудь, кроме платья, которое я ношу…

 

Глава 14

Эл приехал из Вестминстера на встречу в курьерскую компанию, которая наняла его следить за сотрудниками. Мы договорились позавтракать вместе, после того как я завезу детей в школу. Я пообещала проконсультировать его о подводных камнях в законе о выплатах компенсаций работникам и вечером потратила около часа, чтобы разобраться в этом вопросе. Многие думают, что юрист — это кладезь законов, правил и дел, которые хранятся у него в памяти. Миф. Самое главное, и, пожалуй, единственное, чему учат на юридическом факультете — знать, где искать ответ на тот или иной правовой вопрос. И если честно, этого вполне достаточно. Иногда юрист вообще ничего не знает, а просто является хорошим следователем.

Мы с Элом разговаривали о переходе ответственности к страховой компании, незаконном уходе с работы, законе о минимальной пенсии и на другие занимательные темы, которые хорошо идут вместе с крекерами и кетчупом. Затем, когда все было съедено, я поведала о Лили и ее матери. Когда я закончила, Эл с чашкой кофе в руках тяжело откинулся на стуле. Покачал головой и спросил:

— Ты поедешь к Вассерману?

Вопрос на миллион. Поделиться ли этой информацией с адвокатом Юпитера? Я точно знала, как использовала бы рассказ Лили, если бы представляла интересы Юпитера в суде. Я бы попыталась отвлечь внимание от клиента. Доказала, что в жизни Хло имелся человек, у которого был мотив убить ее, человек, чье будущее зависело от ее пожизненного молчания: Лили Грин. Я бы вызвала в суд телезвезду и убедила присяжных, что именно ее палец нажал на курок И даже тот факт, что Лили моя подруга, не разубедил бы меня.

— Я должна сказать ему, — произнесла я.

Эл кивнул.

— Хотя совершенно не хочется.

Он опять кивнул и поинтересовался:

— И что ты думаешь? Может, ее рук дело?

Я отодвинула тарелку, вдруг ощутив, что наелась:

— Честно говоря, я просто не представляю, что она могла сделать это. Я вообще не могу представить, что она способна кого-то убить.

— Но тогда кто?

— Лили думает, что когда Юпитер пригрозил Хло, все и случилось. Ситуация вышла из-под контроля, и кончилось тем, что он ее убил.

Эл пожал плечами:

— Это вполне возможно.

Он поднял руку, подзывая официантку. Мы помолчали, пока она разливала кофе. Я отодвинула чашку, так как уже выпила свою порцию кофе на сегодня.

Когда официантка отошла подальше, я продолжила:

— Маловероятно, что Лили убила. Она не убийца. Она амбициозная и волевая, но в то же время скромная и чуткая. У нее удивительное чувство юмора. Она не убийца.

— Убийца.

— Что?

— Ведь она убийца. Она убила свою мать.

— Пистолет выстрелил случайно, когда ей было пять лет. Как можно называть ее убийцей?

Он поднял брови.

— А что? — бросила я. — Ты, как и я, не веришь, что пятилетняя девочка может застрелить человека. Если на то пошло, ее родители сами виноваты, что оставили пистолет без присмотра.

— А может, это не несчастный случай.

— Что?

— Может, это не несчастный случай. Возможно, она умышленно выстрелила в свою мать. И поэтому так боится вспоминать об этом.

Я протянула руку через стол за чашкой, которую только что отодвинула. Отпила глоток Почувствовав, что успокоилась и уже не сорвусь на крик, я сказала:

— Дети в пять лет не стреляют в своих родителей умышленно. Во-первых, они просто не умеют. И даже, если пистолет выстрелил не сам, даже, если она нажала курок, ребенок в ее возрасте не понимает, что делает. У него нет ничего, что хотя бы отдалено можно назвать «виновной волей», а значит, его невозможно обвинить в убийстве. Ребенок даже не понимает, что такое смерть.

— Я не говорю, что ее нужно привлечь к суду, или что она осознавала свои действия. Я хочу сказать, что, возможно, она не просто играла. Может, она хотела выстрелить, и боялась, что Хло расскажет именно об этом.

Я решительно покачала головой:

— Все равно не могу представить, что Лили способна убить. Сам-то ты представляешь?

— Ну естественно.

— В смысле?

— В смысле, представляю. Люди способны на многое, чтобы защитить себя. Лили Грин не исключение.

Вот, что делает с человеком работа в полиции. На секунду мне стало жаль его. Ужасно, годы работы полицейским сделали его циничным, готовым поверить, что все люди такие эгоисты. Я передернулась от внезапно пришедшей в голову мысли. Возможно, опыт Эла не ослепляет, а помогает ему увидеть главное: всем людям присуща жестокость. Может, у меня неправильное восприятие. Может, моя вера в то, что большинство людей просто не способны убить, наивна.

Я заставила себя допустить возможность того, что Лили убила Хло. Попыталась представить, как все было. Но не смогла. Не получалось.

— Даже если Лили и способна на убийство, она бы не стала делать это сама. Она бы наняла кого-нибудь, — заявила я.

Мы посмотрели друг на друга, обдумывая эту вероятность.

— То есть, думаешь, она кого-то наняла? — спросил Эл.

— Нет! Я не это хотела сказать. Если она и правда хотела смерти Хло, то скорее наняла бы кого-нибудь. Но вряд ли она так поступила.

— Но это возможно, ведь так?

Я не ответила. В этом не было необходимости.

Вдруг меня осенило:

— Это мог сделать Артур!

Эл кивнул:

— Может быть. Между прочим, за ним ничего нет.

— Правда?

Какое разочарование. Как было бы удобно, окажись у него криминальное прошлое.

— Итак, ты едешь к Вассерману, — сказал Эл.

— Да. Но не прямо сейчас. Я собираюсь еще немного в этом покопаться, посмотрим, что удастся выяснить. Может, и не придется ничего рассказывать.

Мы оба знали, насколько это проблематично. Если есть малейшая вероятность того, что Лили совершила убийство, сама или наняв кого-то, я должна предупредить адвоката Юпитера. Даже если все произошло так, как сказала Лили — что она обратилась к Юпитеру за помощью, а он убил Хло лишь для того, чтобы защитить ее, я все равно обязана сообщить Вассерману всю известную мне информацию. Взаимоотношения Юпитера и Лили, его действия по просьбе Лили очень важны для построения теории защиты. Присяжные вряд ли будут настаивать на смертной казни для убийцы, которым двигали благородные побуждения. Тот факт, что он занимался сексом с жертвой прежде, чем убить ее, несколько очернял Юпитера-рыцаря и делал его отрицательным героем, но это проблема Вассермана, а не моя.

— Немного покопаться где? — спросил Эл.

— В биографии Полариса. И Юпитера. Также буду продолжать обыкновенное расследование. Выясню подробности плохого обращения с ним в детстве, поговорю с учителями младших классов, со старыми друзьями. Не помешает также поговорить со знакомыми Хло. Никогда не знаешь, как все обернется.

Эл встал, кряхтя по-стариковски.

— Везет тебе. А я пошел отсиживать задницу, зарабатывая геморрой с этим расследованием, которое обещает быть очень длинным и нудным, — он громко втянул воздух сквозь зубы и покачал головой. — Может, нам сменить отношение к бракоразводным процессам? Они гораздо интереснее, чем эта хренотень с жуликами-рабочими.

Я улыбнулась:

— Тоже рискованно. Не ты ли мне говорил, что самые опасные вызовы полиции — вызовы по поводу семейных конфликтов?

Он хмыкнул:

— Это правда. Я всегда утверждал, что сильнее всего тебя ненавидят люди, которые должны любить.

На этой оптимистической ноте Эл направился к кассе с чеком, проигнорировав мою попытку заплатить самой за свой обед.

 

Глава 15

В это утро мне совсем не хотелось тащиться в окружную тюрьму. Там невыносимый запах. Даже в холле стоит слабый аромат дезинфицирующих средств, смешанный с чем-то сырым и гадким — потом или чем-то похуже. При этой мысли меня начало мутить. Я решила, что буду спасать Юпитера в другой день, и позвонила в офис Полариса, но не смогла продвинуться дальше секретарши. Или секретарши секретарши. В любом случае, побеседовать с Поларисом Джонсом по телефону не удалось. В конце концов, после двадцати минут бесполезного разговора с его энергичными помощницами, которым казалось абсолютно невероятным предположение, что я достойна беседы с Его Высокопреподобием, мое терпение лопнуло.

— Послушайте, — сказала я последней секретарше, которая отказала мне в разговоре с Поларисом. — Передайте Его Высокопреподобию, что мне нужно поговорить с ним о трагической смерти Труди-Энн.

— Перешедшую жену Его Высокопреподобия звали Хло.

Опять это слово. Перешедшую откуда куда? Навряд ли из тела в изъеденный червями прах.

— Вы просто передайте ему мои слова.

Я дала номер своего телефона. Сообщила, что босс наверняка немедленно свяжется со мной, как только узнает, о чем будет разговор. Ожидая звонка, я заглянула в супермаркет и нагрузила тележку продуктами, которые, говорят, могут ослабить тошноту — имбирное печенье, японский соленый имбирь, лимоны, цитрусовые леденцы, травяные средства от морской болезни, дыня, лимонад, картофельные чипсы и пара браслетов, которые тоже должны помочь от морской болезни. Я застегивала браслеты, нюхала лимон и сосала леденцы, когда зазвонил телефон.

— Это Канопус Голдблюм, — сказали в трубке.

— Простите?

— Преподобный Канопус из Церкви Космологического Единения. Мы виделись, когда вы беседовали с Его Высокопреподобием Поларисом.

Бородач, тот ассистент, что поспокойнее.

— Да, конечно. Я пыталась дозвониться до Полариса… Его Высокопреподобия Полариса…

— Сейчас он недоступен, — ответил Канопус любезным, почти елейным тоном. — Но я могу помочь вам. Насколько я понял, у вас есть вопросы касательно первой миссис Джонс?

— Да. Я хочу поговорить с ним о том, как она умерла.

— Я смогу уделить вам время, миссис Эпплбаум.

— Вы знаете что-нибудь о ее смерти?

— Конечно. Я довольно хорошо знал Труди-Энн. Фактически, жил в их доме в Сан-Мигеле, когда она совершила переход на другой астральный план.

Въезд в подземную автостоянку ЦКЕ оказался настолько незаметным, что с улицы его практически не было видно. Стоянку заполняли самые дорогие машины, которые я когда-либо видела. Я поставила свой покоритель дорог между золотым «бентли» и чем-то серебристым с крыльями, которое, казалось, уже переместилось на следующий астральный план. Пытаясь протиснуться, я ударилась своим массивным задом в дверцу серебристой машины, и пришлось покидать автостоянку под завывания сигнализации, которая больше всего напоминала престарелое сопрано «Плача Дайдо».

Прямо со стоянки я поднялась на лифте в основное здание, и оказалось очень сложно поверить, что внутри это тот самый довоенный особняк, который виден снаружи. В интерьере не было и следа от Тары. Вместо искусной лепнины и широкой деревянной лестницы, которая должна украшать холл, я увидела огромный, почти пустой зал, похожий на съемочную площадку последних серий «Звездного пути» — тех, что подороже. Серебристо-белые стены словно искрились. Пол был выложен из белого мрамора, отполированного до блеска. Вместо лестницы на второй этаж вели два эскалатора. Темно-синий потолок усеивали светящиеся звезды, и тяжелая модель солнечной системы как бы уменьшала размер помещения. Система вращалась, каждое небесное тело двигалось со своей скоростью. Некоторые маленькие спутники крутились так быстро, что их было почти невозможно различить. В дальнем углу зала три женщины в белых платьях разговаривали по телефону, сидя за длинной металлической стойкой, которая, казалось, была подвешена в воздухе. Рассмотрев стойку более внимательно, я поняла, что такой эффект создает стеклянная нижняя часть.

Я перестала разглядывать планеты и направилась к стойке. Остановившись напротив одной из женщин, я стала ждать, пока она закончит разговор. Женщина улыбнулась и показала мне палец, давая понять, что через минуту освободится. Ногти были накрашены светящимся серебристым лаком. Я посмотрела на двух других секретарш. Их ногти оказались такого же цвета, головы украшали серебристые сетки для волос, в макияже также присутствовал легкий блеск.

— Добро пожаловать в Церковь Космологического Единения. Чем могу помочь? — спросила одна из девушек, любезно улыбаясь.

— У меня назначена встреча с Канопусом Голдблюмом.

— Да, конечно, миссис Эпплбаум. Преподобный Канопус ожидает вас, — в ее голосе прозвучал легкий укор за то, что я не добавила к имени почетное обращение. — Его помощница встретит вас на втором этаже, — она указала на эскалатор.

Другая девушка в таком же платье и с серебристой сеточкой на волосах ждала меня наверху. Я последовала за ней через коридор с блестящим полом из белого мрамора мимо закрытых голубых дверей. Стены такие же серебристо-белые, как и в холле, потолок так же усеян тысячами тысяч мигающих огоньков. Мерцающий свет, отражающийся от всех блестящих поверхностей — это прекрасно, но от него начала болеть голова, и я подивилась, как персонал ЦКЕ его переносит.

Окна в кабинете Канопуса закрывали полотняные шторы, свет был приглушен, стены обиты красным деревом. Я села на простой дубовый стул напротив массивного дубового стола, куда указала помощница. Мебель «Артс-энд-Крафтс» резко контрастировала с космическим убранством за дверью кабинета Канопуса. Интересно, его оформили так для официальных приемов, или же Канопус тоже плохо себя чувствовал в непрерывном блеске коридоров и залов?

Помощница стояла по стойке «смирно» у стола, и мы молчали. Через несколько минут дверь слева от стола открылась, и зашел человек, которого я помнила с первой встречи с Поларисом. Он был чуть выше среднего роста, с острым носом и коротко стриженными седыми волосами, борода же сияла белизной. С серыми глазами и в белом балахоне он походил на черно-белую фотографию самого себя. Он вытирал руки маленьким желтым полотенцем, которое на фоне его белой фигуры казалось бликом солнечного света. Затем передал полотенце помощнице, и она понесла его к выходу с такой аккуратностью, будто оно не махровое, а фарфоровое. Канопус опустился в высокое президентское кресло из кожи и дерева, положил локти на подлокотники и скрестил руки на животе:

— Скажите мне, миссис Эпплбаум, что вы хотите узнать о Труди-Энн?

Я оценивающе посмотрела на него, прикидывая, что он знает о ее смерти. Чтобы не ляпнуть ничего лишнего, я просто села напротив него и сказала:

— Я рассматриваю возможность, что ее смерть может пролить свет на недавние трагические события.

— Вот как, — он слегка стукнул сплетенными пальцами по губам. — Можно спросить, почему? Какое отношение имеет смерть, произошедшая тридцать лет назад, к… как вы сказали? «Недавним трагическим событиям»?

Было отчетливо слышно, что он взял эту фразу в кавычки. Он что, не считает смерть Хло трагической?

— Не знаю. Я надеялась, что Его Высокопреподобие Джонс поможет выяснить это.

— Его Высокопреподобие слишком сильно переживает по поводу гибели этой жены, чтобы думать о смерти предыдущей.

Некоторое время я сидела в замешательстве, пытаясь понять, что ему известно и как заставить его заговорить об этом. Я решила сыграть дурочку:

— Как умерла Труди-Энн?

— Разве вы не знаете? — он растянул тонкие губы в улыбке.

Я промолчала, продолжая почтительно смотреть на него.

— Конечно, знаете, — продолжил он. — Ее застрелила маленькая девочка, Лили. Вы же знаете Лили Грин. Помимо всего прочего, она оплачивает ваш счет. Любопытно, вам так не кажется? Знаменитая Лили Грин дает деньги на защиту убийцы Юпитера Джонса. Вы же хорошие подруги с Лили, ведь так? Через вашего мужа Питера Уайета. Он написал сценарий к этому ужасному фильму о каннибалах, который сделал Лили звездой. Кошмарные вещи пишет ваш муж Но полагаю, он зарабатывает на обучение ваших детей.

Выяснить все это не представляло большого труда. В пресс-китах к фильмам Питера указаны его биографические данные касательно семейного положения. Прошлое Лили как второсортной актрисы также всем известно. Нужно было только провести небольшое расследование, чтобы соединить факты воедино. Что же касается платы адвокатам Юпитера, непонятно, откуда он узнал. Возможно, сама Лили что-то сказала, когда приезжала поговорить с Поларисом. А возможно, Канопус просто сопоставил два факта. Он знает, что у Юпитера денег нет, и что Вассерман дорогой адвокат. В одном я не сомневалась — он дал понять, как глубоко осведомлен, для того чтобы напугать меня. И будь я честной сама с собой, я бы признала, что ему это удалось. Но у меня есть великий талант — талант отрицать.

— Что вы делали в Сан-Мигеле в шестидесятые годы, мистер Голдблюм? — спросила я.

— Пожалуйста, называйте меня Канопус. Или Преподобный Канопус, если желаете. А чем мы все занимались в шестидесятые? Принимали психоделики, — он замолчал, будто ожидая, что я оценю его шутку. — Тогда Сан-Мигель был заполнен молодыми ищущими американцами. Сейчас там, наверное, много пожилых американских пенсионеров. Интересно знать, что они искали? Тем не менее, наша группа прибыла в Мексику из Каньона Топанга. Что было дальше, вам рассказывал Поларис.

— И вы были там, когда умерла Труди-Энн?

Его надменная улыбка слегка потускнела.

— Да, — сказал он.

— Что вы можете рассказать о ее смерти?

— Немногим больше того, что вы уже знаете. Маленькая девочка играла в спальне Труди-Энн и Полариса. Отыскала пистолет, и, когда зашла ее мать, случайно выстрелила. Труди-Энн скончалась на месте.

— Почему в спальне Полариса и Труди-Энн был пистолет?

Канопус откинулся на кресле и покачал головой.

— Техасцы, — печально сказал он.

— Простите?

— Труди-Энн жила вдали от дома. Когда ее отец узнал, что дочь находится в Мексике, где царит беззаконие, он сделал то, что на его месте сделал бы любой техасец. Прислал ей пистолет.

— Что произошло после смерти Труди-Энн? Полиция расследовала убийство?

— Они задали несколько вопросов. Разговаривали с прислугой и с Поларисом. Может, говорили еще с кем-нибудь из обитателей дома, но я не уверен. Мне вопросов не задавали, и я не сомневаюсь, что Лили тоже. Не потому, что боялись добавить себе работы. Девочка практически сразу же будто лишилась сознания. Неделями не разговаривала, — он замолчал и щелкнул себя пальцем по губе. — Насколько я помню. Полиция даже тело не забрала. Его забрали те, кто занимается похоронами. Труди-Энн похоронили там же, в Сан-Мигеле. В первый после ее смерти День всех Святых мы приходили на кладбище. Принесли еду, цветы и посидели у могилы. В Мексике такой обычай. Но этот первый раз оказался последним. Что-то вроде последнего «прости» коммуне. Большинство к тому времени уже разъехалось по домам. Оставшиеся уехали немногим позже.

— Почему?

— Почему уехали? После смерти Труди-Энн веселья уже не было.

Я удивилась сарказму в его голосе. Трагическая смерть матери и жены не казалась мне поводом для шутки, особенно в устах служителя церкви.

— Как Поларис отреагировал на смерть жены? — спросила я.

Канопус качнулся вперед на стуле и положил руки на стол:

— Он был опустошен и беспокоился за девочку. Я помню, как на похоронах он держал ее на руках. Она была такая странная. Бледная и молчаливая. Ошеломленная. Только прижималась к нему. Именно тогда я понял, что он необычный человек Что духовно отличается от остальных. Тогда, в тяжелейшую для него минуту, он думал об этой бедной малышке.

Я поразилась тому, какой же человек этот Канопус. Почему для него необычно, что Поларис успокаивал дочь жены во время похорон. Разве это не обязанность родителей? Любая женщина сделала бы то же самое.

— Что произошло с ней? С Лили?

— Как я уже сказал, она будто погрузилась в бессознательное состояние. Перестала есть, перестала разговаривать. Поларис сутками сидел у ее кровати, кормил с ложки, менял одежду, когда она ее пачкала. Он полностью посвятил себя ребенку. Мы собирались несколько раз, чтобы решить, что делать, как помочь ей. Некоторые пытались убедить Полариса притвориться, что ничего не произошло. Рассказать ей другую историю о смерти Труди-Энн. Ведь казалось, что девочка ничего не помнит. Полагаю, в какой-то момент он тоже об этом думал. Отец одной из девушек работал психологом в Штатах. Поларис позвонил ему, чтобы спросить, как быть с Лили, как ей помочь. Доктор сказал, что ложь не принесет никакой пользы. Даже если мы сможем убедить ее, что она не убивала свою мать, что Труди-Энн умерла в результате другого несчастного случая, где-то в глубине сознания она всегда будет знать правду. Это правда будет мучить ее, а травма проявится как-нибудь по-другому.

— И что же сделал Поларис?

— Стало понятно, что в Сан-Мигеле Лили лучше не станет. Она нуждалась в интенсивном лечении, а там такое невозможно. В то время это был заурядный городишко на севере Мексики. Поларис отправил Лили в Штаты к отцу. Вы должны понять, насколько тяжело ему далось это решение. Он был для нее больше, чем просто отчим. Когда Поларис и Труди-Энн стали жить вместе, он занял пустую нишу в жизни Лили. Рэймонд не уделял ей никакого внимания вообще. Поларис заменил ей отца. Отправить ее к отцу было для него очень болезненно. Он взял с Рэймонда обещание, что тот будет лечить девочку. Думаю, что Поларис даже дал на это денег. Не то, чтобы у него тогда было много денег. Но все свои сбережения он отправил Рэймонду заплатить за лечение Лили. Это было абсолютно правильное решение. В итоге она вышла из своего бессознательного состояния. Все остальное — история. Оскароносная история.

— Если Поларис был так привязан к ней, почему не стал с ней общаться, когда вернулся в США?

— Он пытался. Он всегда был осведомлен о ее состоянии, через Рэймонда. Вернувшись домой, он навестил ее. Привез Юпитера повидаться с ней — дети очень дружили. Но потом стало очевидным, что его присутствие только напоминает ей о трагедии. Рэймонд и Беверли к тому времени поженились и ради Лили попросили Полариса не приходить. Он, собственно, так и поступил. Изредка они с Юпитером навещали ее, но не часто. Потерять свое место в жизни ребенка было для Полариса ужасной катастрофой. Но он сделал это ради девочки, чтобы уберечь ее сознание от повторения трагедии.

Я попыталась представить этого напыщенного чудака, восседающего на плетеном кресле в своих одеждах и перстнях на пальцах ног, играющего человеческими судьбами, в роли нежно любящего отца. Трудно, но возможно. Даже самые экстравагантные, эгоцентричные, жестокие люди могут любить своих детей, особенно если дети любят их. Когда они маленькие, ранимые, и само их существование зависит от вас, так легко посвящать себя им. Когда они вырастают и начинают жить своей жизнью, вот тогда любовь к ним становится непростой задачей.

— Несомненно, к тому времени у Полариса было много дел, — сказал Канопус. — На его попечении уже появилась целая паства, а не одна маленькая девочка.

— Как это произошло? — спросила я. — Как появилась ЦКЕ?

Канопус улыбнулся.

— То есть как коммуна из Сан-Мигеля превратилась вот в это? — он обвел рукой комнату, подразумевая всю территорию Церкви и ее владения.

— Именно так.

— Это случилось вскоре после смерти Труди-Энн и отправки Лили в Штаты. Поларис очень проникся мексиканским похоронным обрядом и празднованием Дня всех Святых. Мексиканцы относятся к смерти как к части жизни. Это просто некий переход, перемещение, которое всем нам предстоит. Он начал изучать цивилизации майя и ацтеков, его вдохновили учения их шаманов о царстве Духа. Рождение — это выход из царства Духа. А смерть — это возвращение назад. Когда Поларис погрузился в эти учения, он прозрел.

Сразу видно, что Канопус рассказывал историю создания Церкви много раз — это было похоже на ритуал. Он даже говорить старался также звучно, как и его босс, хотя и без бруклинского акцента, глядя в потолок и положив ладони на стол.

— Однажды ночью Поларис взобрался на вершину горы неподалеку от Сан-Мигеля. Лег на спину и стал смотреть в ночное небо. Вдруг со звезд прямо ему в глаза ударил серебряный луч света. Это был взгляд наших Отцов из царства Духа в космической Вселенной.

Я смотрела на него, удивляясь, что человек, который показался умным и несколько циничным, верит в эту чушь. Его лиц было совершенно серьезным, но мне как-то не верилось. Или в голосе звучала ирония?

— Отцы смотрели на нашу землю, — продолжал Канопус, — и увидели на склоне горы истинного проводника. После тысячелетних поисков они нашли человека, который может принести правду людям. Луч света направил небесные знания прямо в мозг Полариса. В одно мгновение ему была дана вековая мудрость. Так родилась Церковь Космологического Единения.

Или Канопус действительно верит в эту духовную чепуху, которая сделала их очень богатыми, или он очень искусный жулик. Я решила, что пора спускаться с небес на землю.

— Вы не знаете, Хло была в курсе, от чего умерла Труди-Энн? О том, какую роль сыграла в этом Лили? Поларис не рассказывал ей?

— Нет, — уверенно ответил Канопус. — Он никогда ей этого не говорил. Мы все поклялись кровью сохранить это происшествие в тайне. Поларис разрезал ладонь и приложил свою руку к ране каждого, кто был тогда в доме. Он никогда не нарушил бы обет, даже связав себя узами брака.

Я удивленно взглянула на священника:

— Я что-то не очень понимаю. Если вы поклялись, то почему рассказали мне все это?

Он пожал плечами и откинулся на кресле:

— Вы уже знали историю в общих чертах. Важно, чтобы вы понимали правду.

Я кивнула. У меня оставался только один вопрос:

— Преподобный Канопус, это правда, что у Полариса бывали случаи проявления жестокости? Мне говорили, что он был груб с Юпитером и по крайней мере один раз ударил свою жену.

Канопус покачал головой:

— Это самое нелепое заявление, которое я когда-либо слышал. Отказ от применения насильственных методов — один из главных принципов ЦКЕ. Если у вас больше вопросов нет, то…

Он позвонил в колокольчик, и вошла его верная помощница, чтобы препроводить меня назад к машине.

 

Глава 16

На следующее утро мне любезно позвонил Вассерман. Судья дал согласие на то, чтобы Юпитера поместили в клинику. Он будет выпущен из тюрьмы и пройдет обследование в реабилитационном центре.

— Именно ваша настойчивость вдохновила меня добиться его освобождения, — признался Вассерман. — Сообщите ему хорошие новости.

Я помчалась к зданию тюрьмы, как только отвезла детей в школу. Надзиратели не разрешили взять в комнату для посетителей пол-лимона, несмотря на все мои мольбы и угрозы, что меня стошнит прямо на стол. Я уже собралась сдаться и запереть несчастный лимон в шкафчике для вещей, где уже лежали сотовый, сумочка и пакет с конфетками от приступов тошноты. В этот момент к стойке пропусков приблизилась женщина-охранник.

— В чем дело? — поинтересовалась она.

Женщина показалась мне знакомой; потом я вспомнила, что она работала надзирателем в то время, когда я была федеральным защитником. Хотя большую часть времени я проводила в федеральной тюрьме, в те дни я посещала окружную тюрьму достаточно часто, чтобы познакомиться с большинством охранников. Я знала, кто из них заставит меня стоять и ждать на пропускном пункте только потому, что ему не нравятся федеральные защитники. Я знала, кто из них защелкнет наручники на моем клиенте так, чтобы ему было больно. А еще я знала, кто из них пожелает мне удачного дня или разрешит заключенному побыть еще минутку с семьей. Я помнила, что эта женщина была именно такой.

— Она пытается пронести еду в комнату для посетителей, — сказал охранник, не желавший пропускать меня. В руке он держал пакетик с моим лимоном.

Женщина-охранник была небольшого роста, ненамного выше меня, полная. Форма туго обтягивала необъятную грудь, волосы пострижены коротко, а кожа темная, как орех. Она улыбнулась, разогнав сгустившиеся надо мной тучи:

— Утренняя тошнота?

Я кивнула:

— Я читала о лимоне, когда была беременна. Мне никогда не помогало.

— Я подумала, лимон поможет мне вынести здешний запах. Он просто ужасен для беременных.

— Мне ли не знать. У меня пятеро, и каждый раз я чувствовала себя отвратительно. Вы думаете, в комнате для посетителей плохо пахнет? Вам стоит побывать в блоке охраны, когда заключенные засоряют туалеты, и все содержимое канализации выливается в коридор. Кажется, что лучше умереть.

— Вы знаете, я, наверное, воздержусь, — простонала я.

— Можете взять с собой лимон. Он особо не поможет, но если вам легче от этого, то берите.

Она оказалась права. Лимон ни капельки не помог. Я сдерживала рвотные позывы, набив полный рот имбирной жвачкой, которую Питер купил в китайском магазинчике.

Юпитер попытался улыбнуться, увидев меня. На миг в этом несчастном заключенном я увидела того милого юношу, которым он был прежде. Я улыбнулась в ответ:

— Я принесла вам хорошие новости.

У него расширились глаза и задрожали губы.

— Меня выпустят под залог? — прошептал он.

— Да.

Он рассмеялся, в глазах стояли слезы.

— Подождите. Сначала вам придется пройти обследование в наркологическом реабилитационном центре.

— Это не страшно. Там гораздо лучше, чем здесь. Я хочу туда. Можно вернуться в клинику в Оджай? Мне разрешат?

— Не знаю. В смысле, суд может посчитать, что это слишком далеко. Вам нужно быть в Пасадене для дачи показаний.

— Это не проблема. По крайней мере, я так думаю.

Он схватил мою руку и сжал ее. Я подскочила от неожиданности. Впервые он дотронулся до меня, если не считать рукопожатия. Я дружески похлопала его по запястью:

— Я поговорю с Вассерманом. Может быть, вашу просьбу выполнят. Посмотрим. А сейчас нам нужно время, чтобы оформить ваше освобождение и получить подтверждение из реабилитационного центра.

Юпитер сник Он уронил мою руку:

— Долго?

— Может быть неделю.

Он вздохнул:

— Хорошо. Неделю я переживу.

— А сейчас надо поработать.

Вместе с Юпитером мы составили список всех преподавателей, считавших его хорошим студентом, всех близких людей, которые считали его порядочным человеком. Мы перебрали все его прежние работы — от билетера в студенческом кинотеатре или тренера в серфинг-клубе во время поездок на побережье до разработчика компьютерных игр. В итоге я была уверена, что в моем арсенале имена всех, кто может сказать о нем доброе слово. Я собрала все бумаги и сложила их в портфель. Юпитер приподнялся со стула, но я жестом велела ему сесть:

— Мы должны поговорить еще об одной вещи.

Он сел на место и вопросительно посмотрел на меня.

— Лили рассказала, чем занималась Хло. О шантаже. И о том, что просила вас о помощи.

Юпитер затих. Его волнение выдавали дрожащие пальцы, которыми он постукивал по столу. Внезапно он сжал кулаки и сунул руки между колен.

— Можете не говорить. Я вхожу в состав защиты, и все ваши слова останутся между нами. В то же время, у меня есть определенные обязательства. Вассерман наверняка говорил об этом, но я повторюсь. Адвокат является должностным лицом в суде. Мы не имеем права представлять в суде заведомые лжесвидетельства. Скажем, если вы признаетесь, что убили Хло… — он открыл рот, чтобы возразить, но я подняла руку. — Это чисто гипотетически. Если вы сделаете подобное признание, возможности защиты будут ограничены. Если вы решите давать показания, Вассерман не сможет утверждать, будто вы невиновны. Адвокат имеет право представлять в суд показания, в которые не верит сам. Но ему запрещено представлять лжесвидетельство. Итак, если вы заявите Вассерману или мне, что вы убийца, у вас не будет возможности давать показания о своей невиновности. Ясно?

Юпитер кивнул.

— Итак, что бы вы могли рассказать о случившемся между вами с Хло?

Он пожевал губу.

— Я не убивал ее. И собираюсь сказать это присяжным. Не убивал, — он взглянул на меня. — Это не связано с вашим предупреждением. Это правда. Я не убивал ее.

Он смотрел мне в глаза.

— Она шантажировала Лили?

— Да. То есть, по словам Лили. Я уверен, это правда. Она не стала бы мне лгать.

— Почему вы говорили, будто не знаете, как умерла Труди-Энн?

Он покраснел:

— Потому что… вы понимаете… Из-за Лили.

— Но вы знаете об этом.

— Да.

— Вы видели, как Лили застрелила свою мать?

— Нет. Кажется, я тогда искал Лили. Я был в коридоре, когда все началось. Видел что-то, очень похожее на кровь. И все кричали.

Он замолчал.

— Еще что-нибудь помните?

— Нет, не очень. Я был маленьким. Я многого не помню из жизни в Мексике. Хотя Лили помню. Я очень любил ее.

— Ты все еще любишь ее?

— Да. Она моя сестра, вы знаете об этом? Пусть наши родители давно не живут вместе. Она моя сестра. И всегда ей останется.

— Вы говорило с Хло о шантаже?

— Пытался. Когда мы лежали у бассейна. Я велел ей прекратить шантажировать Лили, но она заявила, что я не в своем уме, и рассмеялась мне в лицо.

— И что случилось потом?

Юпитер замолчал, его шея от смущения покрылась красными пятнами.

— Потом она… она встала и пошла в мою спальню.

— И вы пошли за ней?

Он кивнул.

— Чтобы заняться любовью?

— Да.

— Вы говорили о Лили после того, как… закончили?

— Нет. Было как-то неправильно продолжать этот разговор. Ну, пока мы лежали. Я обещал Лили, что заставлю Хло прекратить. Но не мог собраться с силами, чтобы сказать об этом в постели. Я думал, что потом с ней поговорю.

— И поговорили?

— Нет. Ее убили прежде, чем я смог снова ее увидеть.

Я поверила ему.

Против воли. Так хотелось верить, что Юпитер убил Хло в припадке гнева, когда та отказалась прекратить шантаж. Хотелось, чтобы убийство произошло именно так. Вассерман мог бы доказать, что убийство совершено в состоянии аффекта или под влиянием провокации. Особо тяжкие преступления, или преступления первой степени, совершаются умышленно. Если доказать, что убийство непредумышленно, то есть является преступлением второй степени, можно избежать смертной казни. Таким образом защита сможет указать на расчетливое поведение Хло, ее презрение к закону и отсутствие какого-либо понимания норм общественной морали. Я хотела, чтобы Юпитер был виновен. Виновен в непредумышленном убийстве, потому что иная развязка этой истории невыносима для меня. Рассудок отказывался принимать мысль о том, что моя подруга Лили виновна в убийстве. Я поверила Юпитеру. Да помогут мне небеса, я поверила в то, что Юпитер Джонс невиновен.

 

Глава 17

Вернувшись домой после обеда, я обнаружила у себя на кухне сидевшую на столе Лили и моего мужа, лежавшего на полу у ее ног.

— Я вам не мешаю? — спросила я как можно беспечнее, хотя на душе заскребли кошки.

— Он тут так и лежал, — рассмеялась Лили.

Я внимательно посмотрела на нее. Может ли она быть убийцей? Я отбросила эти дурацкие мысли. Нет, конечно же. Она моя подруга. Я бы чувствовала, если бы она была способна на убийство. Ведь так?

Я присела на корточки рядом с Питером:

— Что с тобой, дорогой?

— Спина отказала, — проскулил он.

— Где дети?

— Я привезла с собой Патрика, парнишку, который присматривает за моей малышней, — сказала Лили. — Он повел их в кафе на Ла Бри напоить коктейлем.

— Замечательно, — я убрала волосы со лба Питера, он поморщился. — Тебе что-нибудь нужно?

Он застонал.

— Питер рассказал о малыше. Поздравляю.

Я еле сдержалась, чтобы не пнуть своего распростертого на полу мужа. Только я имею право рассказывать друзьям о своей беременности. И даже если Лили считается его подругой, она все равно моя клиентка.

— Спасибо.

— Я просто восхищаюсь вами, ребята. У вас уже трое будет, — продолжала она. — Я бы не смогла.

— И мы тоже, — снова простонал Питер.

На этот раз я его пнула, но легонько, кончиком туфли. Он взвыл.

— Мы справимся.

— Откуда ты знаешь? — он приподнялся на локтях. — Мы с двумя-то не можем. За последние полгода нам с тобой удалось всего раз побыть вдвоем. Мы вечно несемся куда-то и все равно ничего не успеваем и везде опаздываем. Сколько раз нас штрафовали в подготовительной школе за то, что мы поздно забираем Исаака? А про деньги я вообще молчу. Ты получаешь крохи. Кто знает, дадут ли мне еще один фильм после этого. У нас нет ни времени, ни средств, чтобы поднять на ноги двоих, не говоря уже о третьем! — с этими словами он опять растекся по полу.

Я уставилась на него, чувствуя предательское покалывание в глазах. Вот-вот расплачусь.

— Ты предлагаешь избавиться от ребенка? Сделать аборт? — прошептала я.

— Да нет же, — простонал он. — Я сорвался. Могу я хоть раз сорваться, а?

— У меня у самой сил нет.

Я испытывала непреодолимое желание напомнить ему, что моя карьера полетит в тартарары, моя жизнь разладится. У него-то все будет гладенько, он будет продолжать работать и в свободное время заниматься детьми. Естественно, основная часть семейного дохода на нем, но вот все остальное лежит на моих плечах.

— Я тоже порядочно вымотана, — сказала Лили. — Это не связано с вашим малышом, естественно. Слишком много всего навалилось. Вся эта история.

Я бросила взгляд на Питера.

— Я ему все рассказала, — сказала она.

Надеюсь, ему удалось сделать вид, будто он ничего не знает. Лили наверняка догадывалась, что я доверяю мужу профессиональные тайны, хотя фактически должна держать их в секрете и от него.

— Я пришла поплакаться тебе в жилетку. Питер очень помог своими советами. В частности, по поводу Артура.

— Помог прямо с пола? — я указала на него.

— В этой позе на меня снизошло невероятное просветление, — ответил мой муж.

— Приятно слышать.

— Питер посоветовал некоторое время держаться подальше от Артура, и от Юпитера, и от всех этих событий. Разобраться в своих мыслях.

Я кивнула:

— Я получила предложение от рекламного агентства в Японии. Питер советует принять его. Взять с собой девочек и уехать из города на пару недель.

Великолепно. Теперь мой муж дает инструктаж, как покинуть страну подозреваемым в деле об убийстве, которое я веду.

Лили соскочила со стола.

— Я сейчас заберу детей и поеду домой. Я завезу ваших по пути. Завтра, если все получится, мы сядем в самолет, — она наклонилась и поцеловала Питера в щеку. — Спасибо, милый. Ты хороший друг.

Он улыбнулся и вновь простонал.

Я проводила Лили до двери и вернулась на кухню. Питер стоял перед открытым холодильником, изучая его содержимое.

— Как спина?

Он наклонился назад, упершись ладонями в поясницу:

— Лучше. Я есть хочу.

Я вздохнула:

— Ты хочешь поговорить о ребенке?

Он покачал головой:

— Как-нибудь справимся.

— Ну да, — сказала я.

Справимся ли?

 

Глава 18

Следующие две недели я работала со списками, которые мы с Юпитером составили. Разъезжала по городу, расспрашивая учителей и лидеров бойскаутов, соседей и дальних родственников. Беседовала с членами ЦКЕ, чьих детей нянчил Юпитер, будучи подростком. Я даже отыскала двух отчаянных серферов, которых Юпитер учил кататься на волнах в Мексике. Говорила с его поручителем из Общества Анонимных Наркоманов и с его врачом. Я сосредоточилась на создании досье для Юпитера и приложила все усилия, чтобы отогнать подозрения насчет Лили. Слава богу, мы с ней больше не виделись. Она, как и обещала, улетела в Японию на съемку рекламных роликов пива «Сантори».

Вассерман добился освобождения Юпитера и перевода его в реабилитационный центр в Оджай. Это облегчило мне жизнь. Все вопросы и другую информацию касательно его дела мы обсуждали с ним по телефону. Теперь я могла расслабиться, зная, что после разговора со мной его встречает персонал у бассейна, а не здоровенные зэки, ищущие себе подружку.

Каждые несколько дней я подготавливала толстый пакет свидетельских показаний для Вассермана и завозила их к нему в офис вместе с записями своих интервью. Я никогда не видела его самого. Мы с Валери сравнивали наши растущие животы и отекшие лодыжки. Я наплевала на мое обязательство рассказать адвокатам Юпитера те факты, которые узнала о Лили. Однако, в конце концов, чувство вины взяло верх.

Я сидела в кабинете Валери, слушая ее мучительно подробный рассказ о размерах иглы, которой проткнули ее живот во время последнего акушерского осмотра. И тут Вассерман просунул голову в дверь.

— Скажу честно, эта штуковина оказалась размером с термометр для мяса. На Ричарда было страшно смотреть, он чуть не упал в обморок Он испугался даже больше, чем я, — рассказывала Валери.

— Дамы, что обсуждаем? — спросил Вассерман.

— Один тест, — пробормотала Валери, вспыхнув от смущения. — Это тест на выявление генетических отклонений. Как пункция плодного пузыря, только его нужно раньше делать.

— Сегодня эта процедура предстоит мне, — объяснила я, — и ваша коллега сделала все от нее зависящее, чтобы напутать меня.

— А, понятно, — кивнул он, — О своем, о женском…

Лицо Валери пошло красными пятнами, и я представила, что за мысли мелькают в ее голове. Какую гору сверхурочной работы надо выполнить ей, чтобы напомнить боссу, что она — компетентный специалист? Уголовное право — сугубо мужское поле деятельности. Именно в этой области можно встретить самых агрессивных мужчин, тех, кому нужно доказывать свой профессионализм. Именно здесь гораздо больше «динозавров» — юристов, которые предпочитают видеть в женщине стенографистку, нежели коллегу. Женщина-адвокат должна работать вдвое больше, чтобы доказать, что она не менее тверда, непреклонна и беспощадна, чем окружающие ее мужчины. Беременность добавляет еще больше трудностей. Тяжело быть «своей» в команде мужиков, когда твой живот выпирает на два фута, десны кровоточат, а размер бюстгальтера обозначается буквой, находящейся где-то в середине алфавита.

— Вообще то, мы с Валери рассматривали новую зацепку в деле Джонса, — сказала я. На лице Валери появилось недоуменное выражение.

— Новая зацепка? — Вассерман прошел в комнату. — Какая новая зацепка?

Он сел на край стола Валери.

Я глубоко вздохнула и рассказала о Лили. Напомнила ему обстоятельства смерти Труди-Энн. Я не стала вдаваться в подробности, но мы оба помнили наш разговор, когда он сказал мне, что убийство тридцатилетней давности не имеет ничего общего с доказательством вины или невиновности нашего клиента. Пока я описывала шантаж Хло, он молчал, придвинувшись к Валери, а она в это время делала пометки в желтом блокноте.

— Все записала? — спросил Вассерман, когда она закончила.

— Вроде да.

Он начал ходить по офису взад-вперед:

— Нам нужно быть очень осторожными с этой информацией.

— Мы можем использовать ее, чтобы доказать непредумышленное убийство, — сказала Валери. — Он пришел убедить Хло прекратить шантаж. Они поругались, и он ее убил.

Вассерман пожал плечами.

— Честно говоря, версия убийства на сексуальной почве мне больше нравилась. Они занимаются любовью, он умоляет ее бросить отца, она отказывается, он убивает ее. Убийство на почве страсти. Используя версию о шантаже, обвинению не составит труда доказать, что он решил ее убить, чтобы помочь сводной сестре. И в этом случае секс работает против нас. Присяжные отнесутся предвзято к обвиняемому, который переспал со своей жертвой, прежде чем убить ее. Если мы доказываем, что он любил ее, и что ее отказ вызвал у него внезапный приступ гнева, это одно. Если мы сообщим присяжным, что она была шантажисткой, и сначала он переспал с ней, а затем убил, пытаясь убедить оставить свою знаменитую сестру в покое… — Вассерман отрицательно покачал головой. — Мне это не нравится. Это нам не поможет.

— А я думаю, что поможет, — сказала я.

Он удивленно посмотрел на меня. Я продолжила:

— Это может помочь, если вы будете доказывать не просто убийство второй степени. Вы можете использовать эту информацию в защиту невиновности.

Вассерман прекратил ходить по комнате.

— Невиновности? — спросил он. Сама мысль о том, что клиент может оказаться невиновен, была ему ненавистна.

— Да. Юпитер твердит, что не совершал убийства. Все эти заявления о шантаже наводят на мысль о том, что кто-то другой убил ее.

Он недоверчиво уставился на меня:

— А разве Лили Грин не ваша подруга? Вы всерьез полагаете, что я предъявлю ей обвинение в том, что она убила Хло?

— Да, Лили моя подруга. А Юпитер — мой клиент. Я не думаю, что вы непременно повесите убийство на Лили. Любой, кому не безразлична Лили, мог это сделать. Муж, менеджер, агент, родители. В любом случае, у вас нет необходимости искать подозреваемого. Вы можете предъявить суду присяжных целую толпу потенциальных убийц.

Мы хорошо понимали, что на суд присяжных лучше вынести понятную и правдивую историю. Именно в этом случае требуется конкретный подозреваемый. Но вряд ли Вассерман убедит присяжных, что убийство совершила Лили. Мне на ум пришло еще кое-что.

— Может быть, Лили была не единственной, кого шантажировала Хло. Могли пострадать и другие люди. Один из которых мог убить ее.

Вассерман снова присел на край стола Валери. По выражению его лица я поняла, что мои возможные сценарии действий не убедили его. Он все еще считал, что Юпитер виновен, и, если на то пошло, моя информация укрепила его мнение. В то же время он хороший адвокат. Ответственный и внимательный человек. Он не мог отмахнуться от моих слов, сочтя информацию бесполезной в лучшем случае или вредной в худшем. Даже если так считал. Обязательства перед клиентом требовали от него большего.

— Вы хотите расследовать это? Историю миссис Грин и возможность наличия других потенциальных жертв шантажа? — спросил он.

— Конечно.

Он замолчал и посмотрел на меня:

— Бесплатно?

Я сглотнула комок в горле. Эл убьет меня.

— Сомневаюсь, что ваша подруга будет платить нам за то, чтобы мы рассматривали ее в качестве убийцы, — продолжил Вассерман.

Он прав. Совсем неэтично привлекать Лили к следствию.

— Бесплатно, — согласилась я, вздохнув.

 

Глава 19

Мне пришлось поторопиться, чтобы вовремя успеть к врачу. Когда я была беременна Руби, Питер сопровождал меня практически на каждый осмотр. Держал за руку, когда меня осматривали и брали кровь на анализ. С восхищением смотрел на экран, когда мне делали УЗИ. Писал конспекты на занятиях по подготовке к родам. Когда я была беременна во второй раз, он приходил со мной на УЗИ и несколько раз посещал со мной занятия перед родами. Правда, забывал о конспектах. В этот раз у меня было чувство, что придется умолять его посидеть со мной у врача. По дороге я позвонила ему на мобильный.

— Встреть меня у клиники через 10 минут, — сказала я, как только он поднял трубку.

— Что-то не так? — обеспокоено спросил он.

— Нет, нет. Все нормально. Просто ты мне нужен.

— Дорогая, — простонал он. — Не возражаешь, если я пропущу этот осмотр? У меня гора работы на сегодня.

— Возражаю, — я посмотрела на часы. Одиннадцать сорок пять. — Ты должен быть там через пятнадцать минут.

— Радость моя, ты прекрасно справишься без меня. Ты делала это тысячу раз.

— Не тысячу, — я нажала педаль газа, и машина рванула вперед. Я резко затормозила, чуть не врезавшись в вишнево-красный «БМВ», остановившийся на светофоре. — У меня сегодня генетический тест. В меня воткнут гигантскую иглу. Ты мне нужен.

— Хорошо, хорошо. Только я еще не одет.

Конечно же, он не одет. Не помню, когда последний раз Питер вылезал из банного халата до полудня. Нет, он не лентяй. Вкалывает каждую ночь. С самого начала нашего знакомства. Но мысль о том, что он бродит в пижаме целый день, всегда меня раздражала. Может, потому, что с таким графиком работы он практически всегда имеет возможность выспаться, в отличие от меня. А мое вечное материнское недосыпание только усугубится с появлением нового малыша.

У Питера ушел почти час, чтобы добраться до клиники. Когда он ворвался в дверь, я все еще сидела в комнате ожидания, потихоньку закипая. Прежде чем я успела спустить на него собак, он сгреб меня в объятия.

— Прости-прости-прости, — Питер смачно чмокнул меня и плюхнулся рядом. — Я за дверь, а тут звонит Минди Макс.

Я заглушила вспышку ревности. Я ощущала ее всякий раз, когда муж упоминал об этой прекрасной блондинке-продюсере, одно время занимавшей все его внимание.

— Ничего страшного, — ответила я упавшим голосом. — Они опаздывают. Как обычно.

Он еще раз меня поцеловал, и я расплылась в улыбке.

К моему облегчению, сестра вызвала нас до того, как я наслушалась о грандиозном проекте, который Мудрейшая Минди предлагала Питеру, о том, какая она умная, и так далее. Мы прошли в заднюю часть кабинета, в комнату с медицинским оборудованием. Процедуру проводил не мой врач, а отдельный специалист. Сестра велела раздеться. Я по возможности задрапировала крошечным бумажным полотенцем свой выпирающий живот. Пока я решала, которая часть моего тела выглядит поприличнее, вошел доктор. Было трудно поверить, что этот человек прожил достаточно, чтобы стать профессионалом в своей области, а не в катании, например, на велосипеде без добавочных колес. Если бы не лысина, я дала бы ему лет девять. Когда это я успела постареть настолько, чтобы мои врачи были моложе меня?

— Какой у вас срок? — буркнул врач, перелистывая мою карту. — Нежелательно проводить эту процедуру после тринадцати недель.

Внимательное обращение с пациентом явно не входило в его обязанности.

— Мой срок — десять с половиной недель.

— М-м-м… — он с сомнением оглядел мой живот.

— Я просто толстая.

— Ты не толстая. Ты беременна, — сказал Питер.

В эту беременность он сказал такое впервые. Если пойдет так же, как и в прошлые беременности, скоро это станет мантрой.

— Что ж, ультразвук покажет нам возраст малыша, — доктор отодвинул Питера и сел на стул рядом с кушеткой. Он выдавил гель мне на живот, я дернулась, ощутив неприятный холод. — Я не смогу провести диагностику, если вы будете тут скакать.

Питер открыл было рот, чтобы возмутиться беспардонностью доктора, но я взглядом остановила его. Однако решила пожаловаться врачу на этого грубияна. Не желаю видеть его во время родов. Я уже собиралась попросить доктора перестать тыкать меня слишком сильно, как вдруг он повернул прикрепленный к кушетке монитор так, чтобы мы могли видеть.

— Вот ваш малыш.

Мы с Питером изумленно уставились на экран. Мы видели обоих наших детей на УЗИ, когда те были в утробе. Либо технологии далеко ушли вперед, либо поблекли наши воспоминания. Все видно так четко! Крошечный малыш похож на маленькую свернувшуюся креветку, и все его тельце целиком видно на экране. Его голова все еще была похожа на лампочку, но мы видели глазки, ротик, носик крючочком. Пока мы смотрели, он пихнул меня ручкой и толкнул ножкой. Улыбаясь, я взглянула на мужа. Он тоже широко улыбался.

— Смотри, — сказал Питер, — она машет нам.

— Она?

— Да, это девочка, — сказал Питер.

— На данной стадии невозможно определить пол, — отрывисто сказал доктор, но мы не обратили на него внимания.

— Здравствуй, доченька, — сказала я, по моим щекам текли слезы. Впервые за много дней я не думала о Юпитере и Лили. Только о моей маленькой прекрасной крошке. И ее отце.

Доктор отвернул монитор, и наш малыш уплыл из поля зрения. Мы с Питером взглянули друг на друга, и я увидела, что он тоже плачет. Муж улыбнулся и поцеловал меня в лоб.

— Расположение вашей матки не позволяет провести данную процедуру, — обрадовал меня врач. — Придется сделать отверстие в брюшной полости.

Это действительно оказалось очень больно. Я провела остаток дня в постели. Питер был очень внимателен. Постоянно готовил мне чай, а когда понял, что мои страдания этим не облегчить, отправился куда-то, взяв с собой детей. Они вернулись через час, нагруженные шоколадными батончиками, горячей помадкой и взбитыми сливками. В эту ночь я уснула в компании Руби и Исаака, свернувшихся калачиком рядом со мной. Наши лица были вымазаны шоколадом, и снились нам младенцы, машущие ручкой.

 

Глава 20

После целого дня, проведенного в кровати, я вернулась к расследованию, решив заняться Хло. Я начала с человека, знавшего о Хло практически все. Человека, не закрывающего глаза на ее недостатки, если можно судить по мне, и чрезмерно преувеличивающего ее достоинства — матери. Она жила в Лагуна Бич, маленьком городке в округе Оранж, около часа езды к югу от центра. Я не знала, чего ожидать от матери такого отталкивающего субъекта. Но опасения не подтвердились. На пороге маленького голубого коттеджа, укрытого бугенвиллиями и тенью большого дерева авокадо меня встретила приятная женщина со светлыми седеющими волосами.

Ванда Пакульски была красавицей с пухлыми губами и большими голубыми глазами, без следа косметики на лице. У рта я заметила несколько морщинок, но с трудом верилось, что у нее дочь двадцати с лишним лет. Крупные сильные кисти рук, ногти коротко подстрижены. Волосы убраны с широкого лба и перехвачены бирюзовой заколкой, которые продаются в сувенирных лавках в индейских резервациях. Ванда была босиком, в потертых джинсах, и я с трудом оторвала взгляд от ошеломляюще большой груди, выпирающей под оксфордской рубашкой. Я заставила себя оглядеть комнату, оформленную в юго-западном стиле. На стенах висели маленькие цветочные натюрморты. Автор писал эти работы определенно под влиянием Джорджии О'Киф.

— Это ваши картины? — я указала на стены.

— Да. У меня сейчас цветочная стадия.

— Они прелестны, — искренне похвалила я.

Чудесные картинки, мягкие приятные оттенки, все цветы четко прорисованы.

— Слишком прелестны, — заметила она, критически оглядывая холсты. — Вам не кажется, что они немного похожи на открытки? Хотя людям нравится. Скупают их как сумасшедшие. Пойдемте на кухню. Я сварила кофе.

— Что вы, не стоит беспокоиться, — я последовала за ней через гостиную в маленькую светлую кухню.

Она засуетилась, наливая кофе и выкладывая на тарелку несколько кексов:

— Никакого беспокойства.

— Я благодарна, что вы согласились пообщаться со мной. Это очень великодушно с вашей стороны, учитывая, что я представляю интересы Юпитера.

Ванда остановилась и взглянула на меня. В голубых глазах не было слез, но она казалась невероятно печальной.

— Вы наверно сочтете меня ненормальной, учитывая то, что случилось с дочерью, но я всегда любила Юпитера. Он очень хорошо относился к Хло. Я так его жалела, когда Хло вышла замуж за Полариса.

— Но сейчас вы скорее всего разгневаны.

— Да, конечно. Но при этом мне его жаль, ничего не могу поделать. Он сказал что-нибудь? Объяснил, зачем поступил так?

Я прикинула, что из конфиденциальной информации можно ей рассказать. Юпитер публично отрицал свою вину. Это подойдет.

— Юпитер говорит, что он невиновен в убийстве Хло.

Она вздохнула:

— Да. Я читала об этом в газетах. Как вы думаете, это правда? Он невиновен?

— Я думаю, да, — ответила я. — И потом, он мой клиент.

Она кивнула:

— Мне было очень трудно поверить в то, что он убийца. У меня и мысли нет, что он мог причинить ей вред. Он всегда любил ее. Всегда.

Я не стала говорить, что думаю по этому поводу. От любви до ненависти один шаг.

— Если это не он, значит, убийца моей дочери все еще на свободе, — голос Ванды задрожал.

— Да, — ответила я тихо.

— Но полиция его не ищет.

Нет.

— А вы?

Я замолчала. Ищу ли я убийцу Хло? Если Юпитер утверждает, что невиновен, тогда наилучшим доказательством было бы найти настоящего убийцу Хло. Я выкинула из головы мысль о том, что Лили моя подруга.

— Я пытаюсь помочь Юпитеру. Всем, чем могу.

Ванда кивнула:

— Давайте выйдем в сад.

Она поставила на поднос чашки и тарелки и провела меня через заднюю дверь в чудесный крошечный садик. Опустила поднос на стальной столик и пригласила меня сесть на один из стульчиков. Повсюду были цветы. Мы сидели в тени беседки, окруженной розами. Сладкий запах жимолости наполнял воздух. Кирпичные дорожки были усыпаны лепестками глицинии, словно пурпурным конфетти. Клумбы вдоль дома представляли собой мешанину розового и фиолетового: фуксий и фиалок, будто кто-то бросил горсть семян диких цветов. Все выглядело очаровательно.

— Хло выросла в этом доме? — спросила я, удивляясь, как человек, родившийся в таком чудесном месте, смог пойти по кривой дорожке.

— Вовсе нет, — печально улыбнувшись, ответила Ванда. — Когда Хло была маленькой, я едва ли могла позволить себе подобное. И сейчас, в общем то, не могу. Дочь помогла мне купить этот дом. Вернее, Поларис помог. Он был очень щедр ко мне.

— Это он купил вам дом?

— Когда они с Хло только поженились, он дал мне денег под проценты. Вернее, передал их с ней.

— Вы с Поларисом в дружеских отношениях?

Она отрицательно покачала головой, и что-то в ее лице заставило меня подумать, что мой следующий вопрос не будет для нее большим потрясением.

— Бывали случаи, чтобы Поларис… ну… плохо обращался с Хло? Он когда-нибудь бил ее?

Ванда нахмурилась:

— Нет. Нет, вряд ли. Хло никогда не рассказывала о таком. Хотя, знаете, могла и скрыть это. Хло старалась не рассказывать о своих проблемах, чтобы не расстраивать меня. Вы что-то обнаружили? Он бил ее?

— Юпитер сказал, что да.

Ванда печально улыбнулась:

— Но ведь он может лгать, не так ли? Чтобы спасти себя.

Я кивнула, удивляясь про себя, вдруг это правда.

Ванда придвинула тарелку с кексами поближе ко мне. Я взяла один. Под зубами захрустела сладкая румяная корочка и аромат ежевики наполнил мой рот.

— О боже, потрясающе вкусно.

— У меня много талантов, — на ее лице заиграла саркастически-гордая улыбка. — Вот, съешьте еще.

Взяв еще кекс, я спросила:

— Где вы жили, когда Хло была маленькой?

— Везде понемногу, по большей части в Лос-Анджелесе. Из-за работы я много путешествовала. Когда Хло была маленькой, то ездила со мной. Когда она пошла в школу, мне приходилось оставлять. Она жила в Лос-Анджелесе, пока я находилась в дороге.

— Чем вы занимались?

— Я танцевала экзотические танцы в стриптизе. Выступала под псевдонимом Сладкая Вишня.

Ванда рассказывала это таким бесстрастным голосом, как будто зарабатывать на жизнь, раздеваясь, столь же обычное дело, как работать стюардессой или водителем. А может, показалось. Не мне об этом судить. Во всяком случае, это объясняло размер ее груди.

— Вы достаточно молодо выглядите для мамы Хло.

— Потому что я родила ее в шестнадцать. Мы как бы росли вместе.

Она проглотила комок в горле и отвернулась от меня. Мы посидели в тишине, пока она собиралась с силами. Мне нравилась Ванда Пакульски. Открытая, дружелюбная и ничуть не озлобленная, несмотря на то, что умерла ее единственная дочь. Просто хорошая женщина. Не хотелось заставлять ее рассказывать. Не хотелось ее печалить, задавать неприятные вопросы, которые я была вынуждена задать, чтобы выяснить, кого еще шантажировала Хло.

— Я слишком рано родила ее. Наверно поэтому она выросла таким сложным человеком.

— Сложным?

— С Хло было тяжело ладить. Причиной всему то, что все детство она моталась со мной из клуба в клуб или жила с родственниками, пока я была в отъезде. Моя бедная крошка. Она никогда не ходила в одну и ту же школу больше года, а потом вообще бросила учебу.

— Трудно вам приходилось.

— Да, но ведь я должна была позаботиться о ней. Уберечь ее. Все это произошло по моей вине.

Ванда отчеканила эти слова так твердо, будто ставила меня перед фактом, не давая заглянуть ей в душу. Но ее выдавали влажные глаза и дрожащие губы.

— В чем ваша вина?

— Во всем, что с ней случилось. Что она бросила школу. Наркотики. И ее смерть. Я знаю, это не оправдание, но когда Хло была маленькой, мне честно казалось, что я все делаю для нее. Я старалась. Когда она родилась, я жила на пособие. Это было ужасно. Когда я начала танцевать, я стала получать столько денег, сколько мне не платили ни на одной другой работе. Я не могла остановиться и бросить это занятие. Поймите правильно, я не вижу ничего аморального в этой работе. Я никогда не делала того, за что мне было бы стыдно. Просто поездки. Приходилось оставлять ее надолго. Я обещала себе, что потанцую еще год, но мне все время предлагали хорошие деньги. Я начала сниматься в кино, потом уже невозможно было уйти из шоу-бизнеса. Ничем другим я заниматься не умела, — она покачала головой, явно осуждая себя. — Большую часть денег я тратила на кокаин. Бедняжка Хло пристрастилась из-за меня.

Я не знаю, была ли Ванда в ответе за недостатки Хло. Будь у девочки нормальная семья, уютный дом в тихом городке, Хло могла бы вырасти совершенно другим человеком. Окончить школу, поступить в колледж, стать членом «Врачи за Мир» и сделать карьеру нейрохирурга. Или же могла скатиться, вылетев из школы и став наркоманкой. Множество детей из разных семей заканчивают так Невозможно узнать, всему ли виной детство или что-то в ней самой. Одно можно сказать с уверенностью: всю жизнь Ванда будет чувствовать свою вину. Таковы матери.

— У вас есть дети, миссис Эпплбаум? — спросила Ванда.

— Зовите меня просто Джулиет. Да, у меня двое.

— У вас есть их фотографии?

Я подняла брови:

— Вы действительно хотите на них посмотреть?

— С удовольствием.

Я вытащила из сумочки парочку снимков Руби и Исаака:

— Годовалой давности. Все время забываю положить в сумку более свежие снимки.

Она разглядывала Руби, сидящую верхом на пони, и Исаака, который выглядывал из-под мыльной шапки пузырей в ванной. Потом нежно провела пальцем по личикам детей.

— Какое чудо, — ее голос слегка дрогнул.

— Спасибо.

Она проглотила комок, сморгнула слезы и спросила ясным голосом:

— А больше вы не планируете?

— Одного уже точно да, — я положила руку на живот.

— Вы беременны! Поздравляю!

— Спасибо. Спасибо большое.

Ванда вернула мне фотографии:

— Что еще рассказать вам о Хло?

— Самое важное, — это узнать, кто, кроме Юпитера, мог желать вреда вашей дочери. Упоминала ли она о своих врагах?

Ванда на мгновение закрыла глаза. Затем произнесла:

— Вероятно, были женщины, жены, которые недолюбливали Хло.

— Жены?

— Жены мужчин, с которыми Хло встречалась. У дочери было много мужчин, прежде чем она встретила Полариса. Большинство из них старше нее. Повзрослев, она начала танцевать стриптиз. Знала менеджеров лучших клубов через меня, поэтому ей было несложно туда попасть. Она назвала себя Вишенка.

Итак, жена священника оказалась стриптизершей. Почему я не слышала об этом раньше? Поларис должен это знать. Он был в достаточно хороших отношениях с Вандой. Настолько, что даже купил ей дом. И она, в общем-то, не скрывала своего прошлого.

— Знал ли Поларис о том, что Хло была… танцовщицей?

С моего языка чуть не сорвалось слово «стриптизерша». Я вовремя остановилась.

— Конечно. Они все знали. Это было частью чудесного исцеления. Ну, вы понимаете, блудница, спасенная Богом и Церковью от наркотиков и сексуальных извращений. Им нравилась вся эта чушь.

— А что насчет вас? Они пытались спасти вас?

Ванда рассмеялась:

— К тому времени я уже перестала танцевать. Хотя, скорее всего, они бы попытались.

— Когда вы бросили танцевать?

— Незадолго до того, как начала Хло. Однажды мы выступали с ней в одном и том же клубе, и я поняла, что для меня все кончилось. Увидев ее на сцене, я задумалась о своей жизни. Не то, чтобы я считаю экзотические танцы чем-то аморальным, — добавила Ванда торопливо. — Что здесь такого? Для девушки это отличный способ зарабатывать на жизнь. Деньги большие, ты сама хозяйка своей жизни. Так и есть, — заметила она, увидев, что я нахмурилась. — Ты танцуешь тогда, когда сама хочешь, и там, где хочешь. Сама решаешь, на что можно пойти. Даже в приватных танцах все решает девушка. Мужчинам запрещается даже трогать нас.

Ванда указала на тарелку с кексами, я замотала головой. Потом, подумав, взяла еще один. Она чуть улыбнулась.

С набитым ртом я спросила:

— Если вам нравилось танцевать, и если вы считали это отличным способом заработать, тогда почему танец Хло заставил вас все бросить?

— Я почувствовала себя неловко. Если моя дочь уже настолько взрослая, что сама танцует, значит, мне пора уходить. Да и вообще, я уже достаточно повидала в жизни. Я собиралась бросить свои гастроли. Это очень выматывает. А когда я порвала с этой работой, мне не составило труда отказаться от наркотиков. Словно они перестали быть нужны. С тех пор как я ушла из стриптиза, я иногда лишь выпиваю стаканчик вина.

— Хло нравилось танцевать? Она была счастлива?

Легкая печальная улыбка тронула губы Ванды.

— Моей дочери было трудно стать счастливой. Она любила деньги, это я могу точно сказать. А еще ей нравилось внимание. Она была красива, и ей льстило, что люди восхищаются ее красотой. Что мужчины ее любят. Я уверена, ей нравилась власть.

— Власть?

— Власть над мужчинами. Чтобы они хотели ее, шли бы на все ради того, чтобы заполучить ее. Даже оставляли своих жен.

— И действительно ради нее бросали жен?

— Я не знаю. Наверное, некоторые да. Даже если не бросали, они им изменяли.

— Почему Хло перестала танцевать? Из-за Полариса?

Ванда пожала плечами:

— Полагаю, да. Один из поклонников устроил ее в этот модный реабилитационный центр в Оджай. Там она познакомилась с Юпитером. Тот представил ее Поларису. Не знаю, вернулась бы она в стриптиз, если бы не вышла за него замуж Скорее всего, да. Это тяжело бросить. Как еще необразованная девушка может заработать пару тысяч баксов за ночь?

— Вы знаете, кто из ее клиентов оплачивал пребывание в реабилитационном центре?

— Никто не оплачивал. Доктор, заведующий центром, принял ее бесплатно.

— Доктор Риз Блэкмор оформил Хло на бесплатное лечение? Почему?

— Я уже сказала. Он был одним из ее клиентов. Может, влюбился. Все они влюблялись.

Я обомлела и уставилась на Ванду, не донеся до рта чашку с кофе. Блэкмор спал с Хло! Тут можно предположить и другой ход событий. Будучи в клинике, Хло начала отношения с Юпитером. Может, ее измена настолько взбесила Риза, что он убил ее? Но тогда зачем так долго ждал, чтобы осуществить возмездие? Определенно следует копнуть поглубже в этой истории с реабилитационным центром. А пока необходимо извлечь максимум пользы из Ванды.

— Вы могли бы немного рассказать об отношениях Хло с мужем? Поларис был щедр? Он не отказывал ей в деньгах?

Ванда отпила кофе:

— Ей хорошо жилось с ним. Он покупал все, что она хотела. Дорогую одежду, драгоценности, машину. И все в этом роде. Стоило лишь попросить. В самом начале, как я уже говорила, он дал денег для меня.

— А у нее были свои деньги? Постоянный источник дохода? Например, пособие? Или всегда приходилось просить, когда ей что-то было нужно?

— Именно это угнетало Хло. Вряд ли она стеснялась просить у него деньги. Хло просила бы о подарках независимо от того, сколько денег у нее самой. Но она хотела иметь свои деньги. Рассказывала мне, как ее бесит, что он знает, на что она потратила каждый цент. Иногда, когда они ссорились, ей было сложнее получить то, чего она хотела.

— Что вы имеете в виду? — я наклонилась вперед.

Ванда покраснела, сожалея о сказанном:

— Ничего. Зря я это сказала.

— Пожалуйста, Ванда, — я протянула руку. — Мне нужно знать правду, какой бы незначительной она вам не казалась. Это поможет понять, что же на самом деле произошло с вашей дочерью.

Ванда нахмурилась, затем кивнула:

— Я расскажу. Только, пожалуйста, не поймите меня превратно. У Хло и Полариса был тяжелый период в отношениях. Все люди проходят через это. Особенно, когда между ними большая разница в возрасте. Я думаю, это естественно.

— Конечно, — сказала я ободряюще.

— В эти периоды Поларис переставал давать денег. Хло чувствовала себя… нищей. Ну, вы понимаете. У нее ведь не было работы. Ей было тяжело.

— Как вы думаете, Хло пыталась заполучить деньги другим способом?

— Например?

Я замолчала. Не хотелось ранить чувства Ванды, оскорбляя память ее дочери. Но это единственный способ добыть нужную информацию.

— Шантаж Как вы думаете, возможно ли, чтобы Хло пыталась шантажировать людей?

Ванда не рассердилась. Просто откинулась на спинку стула и посмотрела на розы над головой, обдумывая вопрос:

— Возможно. Я точно не знаю. А она что, шантажировала кого-то? Именно поэтому вы спросили?

Я не ответила ей прямо:

— Она была способна на такое?

Ванда поставила чашку на блюдце и вздохнула:

— Может быть. Как я уже сказала, моя дочь была сложным человеком.

— Перед ее смертью вам не показалось, что у нее больше денег, чем обычно?

Ванда нахмурилась:

— По правде говоря, да. Я знаю, потому что она давала их мне. Хотя я и не просила. Она была в курсе, что я коплю деньги на место в галерее в центре города. Однажды, за три месяца до смерти, она объявилась, не позвонив. Застала меня врасплох. Я приготовила ей ланч. Она дала мне чек на сумму в 25 тысяч долларов. Заявила, что на эти деньги я смогу купить часть галереи. А потом, неделю спустя, позвонила и сказала, чтобы я не беспокоилась о своей закладной. Она сама все заплатит за меня.

Впервые за то время, пока я сидела в гостях у Ванды, она расплакалась:

— Я-то решила, что она получила деньги от Полариса. Оказывается, она шантажировала кого-то? Ох, в этом вся Хло. Сделала такую гадость, а потом одарила меня деньгами. Такая жестокая и заботливая одновременно.

 

Глава 21

На следующее утро я собиралась отправиться в Оджай и расспросить Блэкмора о его отношениях с Хло. Но вместо этого пришлось поехать к Лили. Один из ее помощников позвонил на рассвете и сообщил, что Лили вернулась из Японии и сможет втиснуть меня в свой график, если мне удастся приехать к десяти утра. Я завезла детей в школу и приехала раньше. Помощник Лили провел меня в комнату для завтрака. Стол был накрыт на четверых. На столе стоял нежно-голубой фаянсовый сервиз, и были разложены хрустящие белые салфетки. В вазе того же цвета торчал огромный букет благоухающих роз персикового цвета. Стеклянный кувшин со свежевыжатым апельсиновым соком влажно поблескивал в середине стола. Из кофейника шел пар.

— Наливайте себе сок и кофе. Повар подаст завтрак через минуту, — сказал помощник. — Как только Лили с матерью закончат занятия йогой.

В этом расследовании меня хорошо кормили. Это делало беременность в некотором роде приятным состоянием.

— Беверли здесь?

— Они с мистером Грином приехали из Сакраменто пару дней назад. Их дом в Лос-Анджелесе ремонтируют, поэтому они остановились здесь.

Я прочла уже почти половину «Лос-Анджелес Таймс», когда появился отец Лили. Он неуклюже ввалился в комнату в велосипедных ботинках, держа под мышкой шлем. Черные велосипедные лосины обтягивали его мускулистые ноги, а лайкровая футболка с французскими логотипами плотно облегала грудь и плечи, оставляя обнаженными рельефные бицепсы и загорелые руки. Его волосы были так коротко подстрижены, что невозможно определить их цвет, а в одно ухо он вдел маленькую золотую сережку. Разгоряченный и взмокший, он выглядел моложе своих лет, но его лицо было каким-то натянутым, будто разглаженным, и я не могла не усомниться, натуральна ли его молодость.

Улыбнувшись, он поприветствовал меня:

— Доброе утро.

— Здравствуйте.

— Пить хочется, — он выпил залпом полный стакан апельсинового сока и вытер рот тыльной стороной ладони. — Я помню вас. Мы встречались на вечеринке после развода Лили.

Когда развод окончательно завершился, Лили закатила большую вечеринку, где щеголяла в перекрашенном в черный цвет свадебном платье от Веры Вонг за девятнадцать тысяч долларов. Интересно, что она собирается делать с теми фотографиями, если всерьез хочет возобновить отношения с Артуром.

— Как дела в Сакраменто? Штат Калифорния все еще платежеспособен?

— Боюсь, вам придется спросить об этом мою жену. Я в основном слежу за политикой и наукой.

— Получается, что вы сейчас отошли от дел?

— Да, — кивнул он.

— А чем вы занимались? — Я смутно помнила, как пару лет назад Лили рассказывала, что ее отец ушел из политики. Учитывая, что в прошлом он жил в коммунах и выращивал марихуану, я представляла себе, чем он мог заниматься.

— Я был лоббистом в нескольких компаниях по защите окружающей среды. В основном это были общественные группы по борьбе с экорасизмом.

— Ах да.

Теперь я вспомнила, что читала о кампании, развернутой Рэймондом против правительства. Он хотел добиться выделения финансов для очистки общественных учреждений от вредного грибка.

Рэймонд выдвинул стул из-за стола и сел:

— Выборы Беверли положили конец моей карьере. Тяжело быть лоббистом и одновременно мужем спикера Ассамблеи.

Мне показалось, или в его голосе действительно прозвучала горечь?

— Мой последний проект был связан с заводом по утилизации отходов в Ричмонде. Мы оставили в дураках богатеньких белых юристов и докторов из Уолнат-Крик. И богатых белых либералов из Беркли тоже.

Мне вдруг стало неловко. В конце концов, я и сама белый юрист, и по сравнению с рабочим классом, то есть большинством населения Ричмонда, мрачного городка севернее Окленда, я считаюсь богатой. Хотя, с другой стороны, Рэймонда тоже нельзя назвать бедным.

Лили с мачехой спасли меня от подписания внушительного чека на пожертвования, дабы смягчить вину перед обществом. Они вошли в комнату, обе в черной одежде, в полуботинках и лайкровых штанах для занятий йогой. На Лили был топ с изображением Ганеши, индийского бога с головой слона. Наряд Беверли был проще — черный топ с вышитым санскритским символом «Ом».

— Как Япония? — спросила я Лили, когда она обняла меня, а мать сдержанно пожала мне руку.

— Хорошо, что выбрались из Лос-Анджелеса. Хотя и устали. В следующий раз я возьму с собой Сарасвати. В Токио нет ни одного учителя йоги.

— Сарасвати замечательная, — Беверли потянулась. — Не помню, когда я последний раз так уставала на тренировке. Честно говоря, впервые не болит шея.

Беверли была небольшого роста и крепкого телосложения, с копной равномерно окрашенных коричневых волос. Несколько широкоплеча для своей фигуры и полновата в талии. Но полнота не портила ее. Вероятно, в детстве она была коротенькой и толстой, но в зрелом возрасте приобрела определенную привлекательность. Казалась сильной и решительной. И была именно такой.

Рэймонд поднялся со стула и ухватил жену за плечи.

— Все ее напряжение накапливается здесь, — сказал он.

Беверли резко сбросила его руки. Я с удивлением заметила, что у нее ходят желваки. Она скрежетала зубами. Рэймонд тяжело сел обратно, чуть заметно покраснев. Очевидно, не все так гладко в этом браке. Это просто ссора, или же между ними назревает нечто более серьезное? Я вспомнила, как в газетах писали об интрижке Рэймонда с одной актрисой. Может быть, он теперь расплачивается?

Горничная, одетая в форменную рубашку, внесла на плече огромный поднос с едой. Она поставила на стол тарелки с разрезанными фруктами, корзиночки с лепешками и кексами и накрытое крышкой блюдо. Лили подняла крышку и объявила:

— Белая фритатта с яйцами.

Мы подождали, пока Лили наполнит свою тарелку. Затем все остальные положили себе. Было любопытно наблюдать, что даже родители Лили обращаются с ней как с кинозвездой. Сомневаюсь, что ей бы оказывали подобное почтение, будь она косметологом.

Я потягивала кофе, жевала манго и ореховые лепешки с клюквой и почти забыла, что мои подозрения насчет виновности Лили возросли. Она была такой непосредственной, постоянно шутила, монотонно гудела, пародируя своего инструктора по йоге, подтрунивала над родителями за поддержку идей «левых». Я просто не могла себе представить, как она могла хладнокровно застрелить Хло или заказать ее убийство. Но я также не могла представить, как маленькая девочка стреляет в свою мать, так что, может быть, все дело в моем скудном воображении.

Через какое-то время Рэймонд спросил:

— Ну что, Лили, появились еще какие-то соображения насчет того бизнес-плана, который я показывал тебе? Этот общественно-юридический денежный фонд — хорошая идея.

— Извини, пап. Мои финансовые агенты его забраковали.

— Но…

— Она сказала «нет», Рэймонд, — оборвала Беверли. — Оставь ее в покое.

Ее резкий тон разрушил нашу дружескую беседу. Все замолчали. В конце концов, Лили сняла напряжение, рассказав о попытке Эмбер и Джейд приручить змею. С радостью отвлекшись, мы веселились гораздо больше, чем заслуживала история.

Когда от завтрака осталась кучка крошек и скомканных салфеток, я собралась с силами, чтобы рассказать о расследовании. Меня вынудила Беверли.

— Лили призналась нам, что вы помогаете Юпитеру. Что именно вы делаете?

В политической среде Сакраменто Беверли имела репутацию прямолинейного политика, ей верили, потому что она действительно говорила правду. Именно поэтому, даже несмотря на «левые» политические взгляды, по правде говоря, крайне «левые», у нее было много друзей и союзников по обе стороны баррикад. Даже республиканцы знали, что у Беверли Грин слова не расходятся с делом. Если она дала обещание, то не нарушит его. Если пересматривает свою позицию, то честно и официально заявляет, что заблуждалась. Лили переняла чувство юмора у своей мачехи. Беверли была известна своим колким остроумием, смягченным настоящей теплотой и заботой равно к друзьям и к незнакомцам.

Я вкратце описала процесс смягчения следствия.

— Несмотря на то, что репутация жертвы не имеет прямого отношения к делу, при определенных обстоятельствах… — я запнулась.

Я не знала, что им известно.

— Вы можете говорить свободно, Джулиет, — подбодрила Беверли. — Лили нам все рассказала.

Я взглянула на Лили, та кивнула. Я продолжила:

— Я думаю, тот факт, что Хло шантажировала Лили, может быть полезен защите.

Лили застыла, не успев поднести чашку с кофе к губам.

— Ты рассказала Вассерману? — прошептала она.

— Прости, Лили. Я должна была это сделать.

Беверли обняла падчерицу:

— Он собирается сказать присяжным о Лили? О том, что произошло в Мексике?

Трясущимися руками Лили поставила чашку обратно на стол, звякнув блюдцем. Отец обнял ее с другой стороны. Так они сидели втроем напротив меня, обнявшись.

— Это просто недопустимо, — произнес Рэймонд.

— Они могут и не возбудить процесс, — я сама с трудом в это верила. — Возможно, что обвинение, услышав версию о шантаже, решит смягчить приговор Юпитера.

В это я тоже не верила. В этом случае, вероятно, рассмотрят шантаж как очевидный мотив для предумышленного убийства. От защиты будет зависеть доказательство того, что Юпитер либо невиновен, либо не хотел убивать, но сделал это в состоянии аффекта.

— Ты ведь сама не веришь в это, так ведь? Ты думаешь, что они возбудят процесс, — сказала Лили тихим упавшим голосом. Ее глаза утратили блеск, лицо потускнело, и выступили скулы. Впервые я подумала, что она, так же как и отец, пользовалась пластической хирургией, дабы сохранить молодость.

— Я не знаю, Лили. Может быть, процесс будет, может, нет.

— А если да, тогда вся история всплывет. В суде. И в газетах.

— Возможно.

— Это просто недопустимо, — повторил Рэймонд, крепче обнимая дочь. — Вы не понимаете, через что пришлось пройти Лили, как тяжело ей было пережить кошмар после смерти матери. Это просто… просто опустошит ее.

Беверли повернулась ко мне:

— Джулиет, вы подруга Лили. Я надеюсь, что вы сделаете все возможное, чтобы предотвратить ее разоблачение в газетах. Вам ведь можно доверять, не так ли?

Я хотела ответить «да». Доказать им свою верность и преданность. Но не могла.

— Я вхожу в состав защиты Юпитера. У меня есть определенные моральные обязательства перед ним. Несмотря на это, я постараюсь сделать все, чтобы защитить Лили.

Беверли кратко кивнула. Она знала — большего я не могу предложить. Повернулась к Лили:

— Детка, я тоже очень не хочу, чтобы эта история получила огласку. Мы все эти годы так старались защитить твою репутацию. Но ты не должна позволить сломать себя. Придется нелегко. Твоя карьера, бесспорно, пострадает. Но ты сильная женщина. Ты достигла прекрасных результатов в терапии. Если по какой-либо причине мы не сможем сохранить все в тайне от прессы, ты справишься. Мы будем с тобой, и ты справишься.

— Да, мама, — прошептала Лили.

— Юпитер говорит, что он невиновен, — произнесла я. — Если кто-то другой убил Хло, тогда все это не будет иметь отношения к делу.

Я не стала договаривать мысль, которую они наверняка поняли. Если Юпитер не убивал, а у Лили был мотив, она неизбежно попадала под подозрение.

— Если не он, тогда кто же? — спросил Рэймонд. — Кто по-вашему мог убить ее?

— Может быть, Лили не единственная, кого шантажировала Хло. Возможно, у нее был целый список жертв. Я делаю все возможное, чтобы получить больше информации. Беседовала с ее матерью. Я планирую разыскать ее друзей и знакомых. Если убийца кто-то из них, я найду его.

На самом деле, настолько уверенной я не была, но Лили выглядела такой несчастной, такой потерянной. Захотелось утешить ее.

Беверли еще раз ободряюще сжала плечи Лили, потом отпустила. Налила себе кофе и посмотрела на меня.

— Итак, Джулиет. Скажите, чем мы можем помочь?

Я смущенно улыбнулась:

— Давайте расставим все точки. Не могли бы вы рассказать, где были в день убийства Хло?

Рэймонд злобно зашипел.

Беверли прервала всплеск его эмоций:

— Какое это было число?

Я назвала дату.

— Минуту, — она встала из-за стола и тут же вернулась, держа в руках электронный ежедневник. Просмотрела свои записи, потыкав в меню маленькой указкой.

— С полудня до двух я была в отеле «Фермонт» в Сан-Франциско на официальном обеде Демократической Женской Ассоциации Северной Калифорнии. Мы выехали из Сакраменто около половины одиннадцатого, насколько я помню. После обеда встречи тет-а-тет со спонсорами мероприятия. Они закончились около семи, и мы вернулись в Сакраменто к половине девятого. Пообедали в машине.

— Кто — мы? — спросила я.

— Я и мои помощники. Они всегда со мной. Кроме тех моментов, когда мне нужно в туалет или ванную. Даже если бы я очень хотела избавиться от этой ужасной девчонки, я бы физически не смогла слетать из Сан-Франциско в Лос-Анджелес, убить Хло, и вернуться, выдав все это за поход в туалет.

Я записала информацию и посмотрела на Рэймонда. Тот пожал плечами:

— У меня нет ни малейшего представления, где я был в тот день. То есть, я находился в доме в Сакраменто. Возможно, уехал кататься на велосипеде. Я обычно этим занимаюсь.

— Вы ведете календарь, чтобы мне проверить эту информацию?

Он покачал головой:

— Я не очень забочусь об этом. Беверли ведет календарь, а у меня сейчас настолько мало встреч, что мне не составляет труда их запомнить, и нет нужды записывать.

Мы неловко посмотрели друг на друга. Они все, так же как и я, хотели, чтобы у Рэймонда на тот день было алиби. Я решила продолжить:

— Важно знать, каким образом Хло узнала о несчастном случае в Сан-Мигеле. Мне кажется, Поларис был источником информации.

Беверли и Рэймонд переглянулись.

— Почему вы так думаете? — спросила Беверли. — Вы что-то слышали об этом?

Я прищурилась. Они что-то скрывают от меня?

— Нет, но вероятнее всего, он ей рассказал.

— Сомневаюсь, — сказала Беверли.

— Почему нет?

— Потому что он поклялся. Что бы мы ни думали о Церкви Космического Единения, Поларис — религиозный человек Он не нарушит свой обет.

Я скептически подняла брови, но не стала говорить, насколько я доверяю чужим клятвам.

— Кто еще знал об убийстве?

— Вы имеете в виду, кроме нас и Полариса? — спросил Рэймонд.

Я кивнула.

— Наши соседи, жившие тогда в этом доме. Зет Голдблюм, например.

— Зет Голдблюм? Вы имеете в виду Канопуса? Помощника Полариса?

Беверли округлила глаза:

— Что за имена у этих людей! Да, Канопуса. Тогда его звали Зет Голдблюм из Парсипанни, Нью-Джерси.

— Кто еще?

— Китти Форест и Анжела Вильямс, — сказала Беверли. — Тоже там были. Но они вряд ли.

— Почему нет?

— Обе умерли. Китти — от рака груди около десяти лет назад, а Анжела погибла в автокатастрофе спустя несколько лет после того, как мы уехали из Сан-Мигеля. У Анжелы остался сын. Ему было всего несколько месяцев, когда произошло убийство. Когда погибла мать, ему было три года.

— Кто еще жил в том доме?

— Больше никого, — сказал Рэймонд.

— Это неправда, — перебила Лили.

Мы все посмотрели на нее. Это были ее первые слова за все время.

— Там были еще люди.

— Кто? — спросила Беверли с тревогой в голосе.

— Горничные. Горничные знали.

— Конечно, — сказала Беверли, — но они не могли рассказать Хло. Ведь так?

Лили пожала плечами.

Перевернув в блокноте страницу, я спросила:

— Как их звали?

Лили уставилась в потолок, будто ответ на мой вопрос был нацарапан там.

— М-м-м… Хуана, по-моему. Да, Хуана. Так ее звали. Она присматривала за нами с Юпитером. И еще кто-то. Повар и мужчина, который следил за садом. Но я не помню их имен. Они там не очень часто бывали.

Я была разочарована. В то же время маловероятно, что Хло могла встретить горничную из Сан-Мигель-Альенде, которая знала тайну Полариса. Слишком нереальное совпадение.

— А полиция? — спросила я.

Рэймонд кивнул:

— Конечно, они все знали. Но Поларис как-то все уладил. Точно не знаю, как Может быть, откупился. Помню, они пытались допросить Лили, но девочка не могла с ними разговаривать. Она вообще не говорила, пока не перебралась к нам сюда.

— Психиатр! — воскликнула я.

Все посмотрели на меня, смущенные моим воодушевлением.

— Лили проходила курс терапии, так?

— Столько лет, что и вспоминать не хочу, — сказала Лили.

— Тогда твой врач должен быть в курсе.

Лили кивнула:

— Конечно, он знал. Но не сказал бы ей. Это конфиденциально. Доктор Блэкмор никогда бы не сделал этого.

Я почувствовала прилив адреналина. Сердце забилось быстрее. Я попыталась не выдать своего волнения в голосе:

— Доктор Риз Блэкмор?

Лили кивнула:

— Ты знаешь его? Он наблюдал меня с детства и до свадьбы.

— Тот самый Риз Блэкмор, управляющий Центром реабилитации и самореализации в Оджай?

— Да, это он. Он специалист по восстановлению памяти, один из первопроходцев в этой области. Еще он лечит от алкогольной и наркотической зависимости. Говорит, что все это взаимосвязано. Люди с подавленными воспоминаниями часто пытаются избавиться от них при помощи алкоголя и наркотиков.

Я уставилась на Лили:

— Что же ты раньше мне не сказала?

— Что? — спросила она растерянно.

— Что твой психиатр знал Хло.

Она подняла брови:

— А разве я не сказала? Когда мы говорили о Юпитере? Я же говорила, что у нас с Юпитером один психиатр. Естественно, Юпитер познакомился с Хло в Оджай.

Прищурившись, я произнесла ровным тоном:

— Блэкмор был клиентом Хло.

— Клиентом? — удивилась Лили.

— Она была стриптизершей и, возможно, проституткой высокого класса. Он был ее клиентом. Вот почему он поместил ее в клинику.

— Я не могу в это поверить, — сказала со злостью Лили.

— Об этом рассказала мать Хло.

Рэймонд спросил:

— Вы серьезно? Мать Хло рассказала, что ее дочь была проституткой?

— Экзотической танцовщицей, у которой было несколько частных клиентов.

Лили чуть слышно простонала.

— Он знал о тебе и твоей матери. У него была связь с Хло.

Она снова простонала.

— Как Юпитер попал в клинику?

— Я уверена, Поларис послал его туда, — сказала Беверли. — Мы все знакомы очень давно. Риз был членом первой коммуны в каньоне Топанга. Вот почему мы отправили Лили к нему в клинику. Потому что он был нашим другом. Она была одной из его первых пациенток. Именно по этой причине он начал проводить исследования в области восстановления памяти, — ее голос звучал тихо и испуганно.

— Он был вместе с Поларисом в Сан-Мигеле?

Беверли отрицательно покачала головой:

— Нет. К тому времени как распалась коммуна, он учился в аспирантуре на отделении клинической психологии.

Рэймонд перебил ее:

— Я не могу поверить, что Риз проболтался Хло. Этот человек известен во всем мире своими исследованиями в области наркологии и восстановления памяти. Ради бога, он спас жизнь Лили. Он никогда бы не нарушил конфиденциальность информации.

— Нет. Нет, это не он, — Лили трясла головой. Она преодолела первый шок, и ее голос звенел как сталь. — Отец прав. Доктор Блэкмор никогда бы не сделал этого. Никогда. Должно быть, она все узнала от кого-то еще. От Полариса. И я не верю, что доктор мог спать с ней. Он — человек другого склада.

В отличие от Лили, я не страдала искажением реальности. Я могла ясно представить себе, что этот сморчок-доктор спит с проституткой, а потом натаскивает ее на шантаж одного из своих пациентов. Мой муж целыми днями бредил ужастиками, но моя работа требовала от меня знать настоящее зло, на которое способны человеческие существа.

— Откуда ты знаешь, что мать Хло сказала правду? Или, может, ты неправильно ее поняла.

Я вздохнула про себя:

— Прежде, чем действовать, я проверю информацию, хорошо?

Лили кивнула, успокаиваясь. Конечно, я позвоню Ванде еще раз, чтобы удовлетворить Лили. Но в то же время я готова расследовать версию о Ризе Блэкморе невзирая на чувства подруги.

— Если ты права, и доктор Блэкмор не был источником информации, тогда мы снова возвращаемся в квадрат один. Надо составить список всех, кто знал о происшествии в Сан-Мигеле, — я перевернула еще страничку в блокноте и начала писать. — Вы трое. И доктор Блэкмор. Поларис и Канопус. Хуана и остальные. Юпитер, конечно же. Можете вспомнить кого-нибудь еще?

Лили отрицательно покачала головой, потом внезапно остановилась.

— Ну, этот человек вряд ли проболтался, — пробормотала она.

— Кто?

— Он не мог бы ничего рассказать, — она повторилась, ее голос дрожал, выдавая сомнения.

— Кто? — спросила я еще раз.

— Артур. Артур знал. Он всегда знал.

Я посмотрела на Лили и ее родителей. Беверли побледнела. Рэймонд сидел с каменным лицом. Он выглядел мрачным и очень рассерженным.

Некоторое время мы молчали. Интересно, мы все думали об одном и том же? Кто из близких людей Лили, кому она доверяла и кого любила, предал ее? Бывший муж, отец ее дочерей, с которым она начала восстанавливать отношения? Психиатр, вернувший к жизни сломленную молчаливую девочку? Друг ее детства, почти брат? Ради нее я надеялась, что источником информации был Поларис. Несмотря на это, они все настаивали на обратном. Я не могла не думать о том, что даже клятвы на крови теряют свою силу, когда мужчина лежит в постели с девушкой вдвое младше него.

В конце концов, когда тишина стала невыносимой, я сказала Лили:

— Если ты не против, расскажи еще о том, что произошло в Мексике. Я знаю, тебе это больно, можешь не рассказывать. Просто это поможет в расследовании.

Лили рассеянно провела рукой по волосам. Они уже отросли сантиметров на пять и мягко завивались на голове. Романтические кудряшки обрамляли ее изящные уши, похожие на раковины. Даже с коротко стриженными волосами и лицом, исполненным тревоги и печали, Лили оставалась неземной красавицей.

— Я расскажу. Именно благодаря доктору Блэкмору я могу сейчас это сделать. Как я уже говорила тебе, я начала посещать его клинику, как только вернулась домой из Мексики.

Я повернулась к Беверли и Рэймонду:

— Вы отправили Лили к Ризу Блэкмору, потому что знали его?

Рэймонд сказал:

— Мы с Поларисом пришли к соглашению, что для Лили будет лучше, если никто не узнает о происшествии. Мы доверяли Ризу. Он жил вместе с нами в Топанге. Мы все хорошо знали друг друга. По логике мы выбрали его.

— И он был единственный, кого мы могли себе позволить, — вмешалась Беверли.

— Он удивительный, — возразила Лили мачехе. — Он спас мне жизнь.

— Сколько времени прошло, прежде чем ты снова заговорила?

Лили пожала плечами:

— Много. Сначала мы просто тихо сидели в его кабинете. Иногда он играл, а я наблюдала за ним. Ну, знаешь, в настольные игры или куклы. У него была куча Барби.

Беверли тряхнула головой:

— Мне это не нравилось. Я никогда не разрешала Лили играть с Барби. Пыталась убедить его отказаться от этой методики. Но он не послушался.

Я и сама терпеть не могу Барби. Несколько лет я не давала Руби играть с ними. А когда, наконец, поддалась на ее уговоры, то постаралась убедить ее, что гораздо интереснее отрезать куклам волосы и разрисовывать татуировками, чем играть в свадьбу Барби и Кена.

— И хорошо, что он тебя не послушал, — сказала Лили. — Именно Барби помогли мне. Спустя пару недель после того, как я стала каждый день ходить к доктору Блэкмору, я снова начала разговаривать. Я не помнила, что случилось с мамой. По-моему, я рассказывала. Я помнила, как играла в фонтане с Юпитером, а потом кто-то закричал. И платье. Белое платье… — она запнулась.

— Мы говорили об этом. И о том, как твоя память начала постепенно восстанавливаться, — подсказала я.

— Игра в Барби помогла мне вспомнить. Но не сразу. Память медленно возвращалась ко мне. В течение многих лет. Мы играли с Барби и инсценировали произошедшее. Там была одна кукла, которая всегда исполняла роль моей мамы. Барби Малибу. Я всегда думала, что моя мама была похожа на нее.

Рэймонд подавил смешок, потом снова посерьезнел:

— Прошу прощения. Труди-Энн в самом деле была похожа на Барби Малибу. Высокая блондинка с великолепным загаром.

— Она все время лежала на солнце и загорала, — добавила Беверли. — Когда я впервые увидела ее, она лежала на крыше трейлера, припаркованного во дворе дома в Топанге.

Интересно, смогла бы я вспоминать бывших подружек Питера с таким спокойствием. Вероятно, нет. Может, поэтому я никогда не жила в коммуне и не исповедовала мир, счастье и свободную любовь.

Легкая улыбка скользнула по губам Лили, смягчая напряжение и волнение.

— Моя мама была Барби Малибу, а я была капитаном, — улыбка медленно гасла. — Мы разыгрывали день, когда она умерла. Сначала я почти не могла вспомнить. Доктор Блэкмор время от времени задавал вопросы. Например, «Где ты стояла?» или «Во что мама была одета?». Это было забавно, но когда я отвлекалась, именно тогда что-то и вспоминала. Разглядывала плакаты в его кабинете, вместо того чтобы играть в куклы, и он спрашивал меня, где я стояла, и я сразу же вспоминала — в углу между кроватью и стеной. Годы шли, и все больше и больше деталей всплывало в моей памяти. В конце концов, когда мне исполнилось где-то двенадцать, я все отчетливо вспомнила. Я помню, как держала пистолет, помню грохот выстрела. Самый громкий звук, который я когда-либо слышала. Помню мамино лицо. Как будто она удивилась. И опечалилась. Самый печальный взгляд на свете. Все ее белое платье было в крови, ее кровь была на мне. Мои руки были мокрыми и липкими от крови. Я кричала, умоляла ее очнуться. Но она не просыпалась. Просто лежала, не шевелясь. И все мои руки были в ее крови.

Ошеломленные, мы молчали. Вдруг в дверь влетела горничная с кофейником. Остановилась, взглянула на нас и покраснела. Потом безмолвно подняла в воздух кофейник, предлагая еще кофе. Лили кивнула, и горничная, наполнив наши чашки, стремительно выскочила за дверь. Несколько минут было слышно только, как позвякивают о тонкие фарфоровые края чашек маленькие ложки. Я не могла оторвать взгляд от белого водоворота сливок в моей чашке. Я пыталась избавиться от образа мертвой матери Лили. И не могла. Впечатление было слишком сильным. Еще ужаснее было то, что мое воображение подправило картину. Вместо искаженного мукой и болью лица Лили я видела личико своей дочки.

— Ты храбрая женщина, Лили, — нарушила тишину Беверли. — И ты была храброй девочкой. Ты снова и снова смотришь правде в лицо. Я горжусь твоим мужеством. И всегда гордилась.

Лили положила голову ей на плечо.

— Спасибо, мама, — и посмотрела на меня. — Ты не спросила меня об Артуре.

— Нет.

— Ты не хочешь знать, что у нас сейчас с ним?

— Хочешь рассказать? — я с беспокойством напомнила себе, что бывает с людьми, которые говорят друзьям гадости о любимых. Они теряют друзей.

— Питер был прав. Стоило уехать, как я прозрела. Я хотела, чтобы у нас все получилось, ради девочек, ради меня. Но после того, как он приезжал к тебе… И солгал об этом… Он не изменился.

Я кивнула.

— Я сказала ему, что все кончено. Мы останемся друзьями, ради Эмбер и Джейд, но вместе нам уже не быть.

— Что он ответил?

Лили пожала плечами, проведя рукой по своим коротким волосам:

— Заплакал.

Рэймонд с отвращением фыркнул, я удивленно подняла брови:

— Правда?

Лили печально улыбнулась:

— Артур всегда был хорошим актером. Проблема в том, чтобы отличить настоящие слезы от наигранных.

— А как ты думаешь, в этот раз было по-настоящему? — спросила я, не обращая внимание на фырканье Рэймонда.

Лили снова пожала плечами:

— Кто знает. Сейчас это уже не важно, ведь так?

— И ты правда думаешь, что он ничего не рассказывал Хло?

— Да. Я знаю Артура и знаю, что на это он не способен.

Уезжая от Лили, я прокручивала в уме эту запутанную и угнетающую историю. И еще я удивлялась своей способности отделять одно от другого. Лили — подозреваемая в убийстве Хло. Может быть, подозреваемая номер один. В то же время я вела себя так, будто моя подруга абсолютно невиновна. Я надеялась, что так оно и есть. Я желала, чтобы убийцей оказался кто-то другой. Поларис. Артур. Я бы предпочла считать убийцами их, а не Лили.

 

Глава 22

На следующий день на первый план вылезли мои материнские обязанности. Когда позавчера Исаак пришел из школы домой, к его рюкзаку была приколота записка. Витиеватым почерком, со смайликами и ошибками учительница начальной школы извещала меня о том, что я игнорирую обязанности члена родительского комитета, поэтому меня ожидают завтра в школе. Записка была написана в стиле жизнерадостного ультиматума, и я ощутила волнение, как в детстве, когда меня саму вызывали к директору. Далее в записке предупреждали быть готовой к выявлению вшей. Я решила, что это какая-то опечатка, поэтому опешила, когда мисс Моргенштерн выдала мне расческу и резиновые перчатки.

— Обычно гниды любят прятаться в волосах вокруг ушей или на шее, — радостно пропела она, снисходительно улыбаясь.

Сначала я уставилась на расческу с нарисованной испуганной вошью, потом на учительницу.

— Гниды? — мой голос задрожал.

— Детишки вшей, — пояснила она. — Ищите яйца, или самих маленьких зубастиков. Я бы на вашем месте начала с Мэдисона. И Колби. Эти двое чешутся всю неделю.

С каких это пор вши стали обязательной частью школьной программы? Когда я была маленькой, ни у кого из нас не было вшей. По крайней мере, у детей, живших в пригороде Нью-Джерси. Может быть, у детей из Нью-Йорка волосы кишели мелкими ползучими тварями, у тех самых детей, кого во сне кусали крысы. Но только не у нас, малышей, катавшихся на велосипедах вдоль аккуратно подстриженных газонов. И вот я здесь, среди нашампуненных и благоухающих Трэвисов, Хантеров, Джексонов, Сэди и Максов, ищу насекомых. Мне было безумно интересно, неужели мисс Моргенштерн специально завербовала меня, потому что по работе я занимаюсь примерно тем же, но в мире людей.

Моя утренняя тошнота и сама мысль о паразитах в волосах моего взлелеянного мальчика и ватаги его избалованных друзей заставила меня вести поиски очень основательно. Я расчесывала детям головы, приподнимая волосы прядь за прядью, в ужасе ожидая увидеть вошь, которая шевелит лапками и откладывает яйца. Я расплетала косички Фионы, когда зазвонил сотовый.

— Газеты нет под рукой? — спросил Эл.

— Ой, нет.

— Ясно, — буркнул он.

— Все так плохо?

— Плохо.

— Прочти заголовок.

Он откашлялся:

— «Что брат, что сестра».

— Хорошо, поняла. Я тебе перезвоню, — я все еще держала Фиону за голову. Отпустив девочку, я подошла к мисс Моргенштерн.

— Извините, — я передала ей расческу. — Мне нужно идти.

Она попыталась возразить, но я замотала головой:

— Это очень срочно.

Учительница надула губки, затем снова расправила их в обычную улыбку:

— Мы будем ждать вас в следующем месяце.

Я кивнула и нашла Исаака. Он сидел в игрушечном домике. На нем были сиреневые туфли на высоком каблуке и шлем с рогами, как у викинга. Я поцеловала его на прощание.

Мобильник зазвонил еще раз, когда я стояла в магазине с пухлой пачкой газет «Дейли Инкуайрер», которую взяла со стеллажа. Это была Лили. В истерике.

— Ты видела? — кричала она. — Они знают все!

Все!

— Я знаю, — пробормотала я в трубку.

Я взглянула на фотографию на первой странице. Должно быть, этот снимок сделали сразу после того, как Лили побрила голову для фильма. Ее хрупкий череп заполнял практически всю страницу. Ее поймали без обычной широкой и дружелюбной улыбки, с необычно хмурым видом. Газетенка сделала свою работу. Статья подробно описывала обстоятельства смерти Труди-Энн, и какую роль сыграла в этом Лили. В статье было все — отношения ее матери с Поларисом, их жизнь в коммуне Топанги. Там была фотография доктора Блэкмора, он прикрывался рукой, отказываясь от интервью. Рядом напечатали заметку, детально освещавшую его теорию восстановления памяти после психологической травмы у ребенка. Они даже включили в номер описания его исследований, опубликованных ранее. Там он анализировал случай пациентки, которую называл «девочкой Икс». Девочка Икс случайно убила мать и бессознательно заглушила все воспоминания. Пройдя интенсивный курс психотерапии с доктором Блэкмором, она восстановила память, в результате чего стала эмоционально устойчивой личностью, не испытывавшей нужды в наркотиках, чтобы справиться с эмоциональной болью. Газета оставляла за читателем право сделать вывод о том, кто была эта девочка Икс.

В газете также давался полный обзор убийства Хло Джонс, хотя Лили не обвиняли. При этом складывалось впечатление, что трагичное прошлое Лили и гибель Хло не просто совпадения.

История жизни Лили, ее проблемы и трудности были рассказаны во всех деталях. А как же иначе? Артур постарался и рассказал газетчикам все, что знал.

— Я убью его! — кричала Лили.

— Пожалуйста, не говори этого вслух, Лили.

Я кинула на прилавок мелочь и вышла из магазина. Села в машину и закрыла дверь. Спрятавшись от посторонних ушей, я попыталась успокоить ее.

— Все будет в порядке.

— Как? Каким образом все будет в порядке? — она больше не кричала. Рыдания лишили ее сил.

— Помни, что сказала Беверли, — прошептала я. — Будет тяжело, но ты справишься. Ты выдержишь. Честно.

Лили зарыдала еще сильнее. Я пролистала газету. Она была щедро напичкана снимками Артура, несчастного мужа неадекватной женщины. В конце номера поместили фото Беверли перед зданием департамента. Успокаивая плачущую Лили, я пробежала глазами параграф под снимком. Беверли и Рэймонд стойко пережили все события. Согласно газете, они были заботливыми и любящими родителями, которые приняли агрессивную бедняжку и сумели помочь ей. Лили будет рада, что хоть их пощадили.

— Хочешь, я приеду?

Лили икнула:

— Нет. Я хочу, чтобы ты поговорила с Артуром. Выясни, сколько ему заплатили. Я хочу знать, за сколько продал меня этот сукин сын.

— Это имеет значение? — я старалась говорить как можно мягче.

В ее голосе зазвучали стальные нотки.

— Да. Имеет. Для меня. Ты можешь сделать это для меня, Джулиет? Можешь?

Не нужно обижаться на нее. Лили расстроена, зла на Артура, на газеты, на весь мир. Она не хотела меня обидеть.

— Да, конечно, могу.

 

Глава 23

Эл ждал меня у дома Артура, супермодной громадины, возвышавшейся над соседями в сомнительном районе Бичвуд-каньон.

— Будет забавно, — проговорил он, когда мы поднимались к главному входу.

Трудно понять, говорил он с сарказмом или нет.

К моему удивлению, Артур открыл дверь.

— Кого я вижу, — он улыбнулся неприятно и натянуто.

Темные волосы лезли ему на глаза, щеки и шею покрывала небритая щетина. Приоткрыв дверь, он придерживал ее рукой.

— Можно войти? — вежливо осведомилась я.

— Нет. Не стоит, — ответил он.

Эл сделал шаг вперед:

— Сэр, мы зададим вам несколько вопросов, если вы не возражаете.

Он говорил как полицейский — учтиво и с легкой угрозой. Артур стал пунцовым и вцепился руками в дверь.

Так мы некоторое время стояли друг против друга. Потом я сказала:

— Лили хочет знать, сколько тебе заплатили.

Я говорила очень мягко, почти дружелюбно. Он помолчал, затем пожал плечами:

— Мне, собственно, все равно, что она думает. Пятьсот тысяч.

Я подняла брови:

— Ого.

Артур самодовольно ухмыльнулся, смущение как рукой сняло. Как будто упоминание о такой крупной сумме придало ему уверенности.

— И это не все, — сказал он.

Мы с Элом ждали.

— У меня контракт на написание книги, — Артур сделал эффектную паузу. — Один миллион шестьсот тысяч баксов. Только на продажу в США.

— Ты собираешься писать книгу?

— О нашей жизни с Лили. Каково жить с такими людьми. У которых такое прошлое.

Эл сделал еще шаг:

— И вы обговорили это с вашими адвокатами, верно ли?

Я кивнула:

— Тебе следует это сделать. Существуют законы об ответственности за распространение клеветы. Ты же понимаешь.

— Идите к черту, — он захлопнул дверь перед нашим носом.

Эл пожал плечами, развернулся и начал спускаться. Я последовала за ним.

— Ее адвокаты подадут на него в суд. Постараются получить судебный запрет, — сказала я.

— Думаешь, им удастся?

Я покачала головой:

— Наверное, нет. Он имеет право писать об их жизни. И вообще о чем хочет, если не станет обвинять ее в том, чего она не совершала. И исковое заявление можно подать только в случае клеветы.

— В этом-то и вопрос, верно?

Я кивнула. Да, это вопрос. Артур по меньшей мере намекнет, что Лили причастна к смерти Хло. Это будет клеветой или нет?

Я набрала номер Лили на мобильнике. Телефон звонил и звонил, но никто не брал трубку. Видимо, она его выключила.

— Самое ужасное то, что теперь ясно — это не он, — вздохнула я.

— Не он убил?

— И не он шантажировал.

Эл кивнул:

— Он побоялся бы, что его разоблачат, и не стал бы рисковать.

— Вот именно.

— Ну, и куда теперь? — спросил Эл.

— К Вассерману, — ответила я. — А что нам остается?

Адвокат сидел у себя в кабинете. На его обычно безупречном столе были разбросаны копии «Дэйли Инкуайрер».

— Эл Хоки, я полагаю, — произнес Вассерман. Сильная рука Эла исчезла в огромной ладони адвоката.

— Читали? — я указала на газеты.

Он кивнул:

— Завтра об этом напишут все. Им не понравится, что «Инкуайрер» опередила их, и они постараются украсить историю новыми подробностями.

Я вздохнула:

— Как вы собираетесь этим воспользоваться?

— Мы не станем утверждать, будто ничего не было. А ее выставили в невыгодном свете. И наша задача — постараться убедить присяжных, что она действовала одна, а наш клиент ни в чем не участвовал.

— То есть вы на этом будете строить защиту? Что виновата Лили? — спросила я, хотя уже знала, что именно так и будет.

— Да.

— То есть я не смогу больше получать от нее деньги.

Он покачал головой:

— Все, что теперь нужно моей фирме — это новое дело ради общественного блага. Что касается вас обоих, вы тоже не станете продолжать работу. Вы также не сможете брать у нее деньги, и я абсолютно уверен, не захотите работать бесплатно. Не говоря уже о некоторой нравственной дилемме.

Я кивнула. Мне и самой все было предельно ясно. Эл вздохнул.

Вассерман встал:

— Постарайтесь предоставить мне последний отчет как можно скорее.

Мы с Элом ушли в отвратительном настроении. Остановились на парковке, облокотясь на его машину.

— Еще один платежеспособный клиент к чертям, — пробурчал Эл. На этот раз вздохнула я. — Вот что я тебе скажу. Я собираюсь и дальше следить за своими прогульщиками. А ты делай то, что планировала.

— Это что?

— Ищи другого подозреваемого. Кого-нибудь, кроме Лили Грин.

Он прекрасно меня знал. Мы попрощались. Оставался еще час до окончания уроков — времени не хватало ни на поездку к Лили, ни домой. Я отправилась в кафе напротив школы Исаака и нашла свободное место среди нескольких десятков молодых людей, усердно печатавших на своих ноутбуках. Кафе Лос-Анджелеса забиты жаждущими славы сценаристами, колдующими над очередным «Чайнатауном» или «Гражданином Кейном». Что-то подсказывало мне, что большинство из них вряд ли переплюнут даже такой шедевр, как «Каникулы каннибала», созданный моим мужем.

Я удобно устроилась с чашкой кофе без кофеина, кусочком торта размером с мою голову и мобильным телефоном. Я не представляла, что делать дальше. Разве что обнюхивать все кусты и пытаться найти кого-нибудь, кто мог быть причастен к убийству Хло. За неимением лучшего я решила выполнить обещание, данное Лили и разобраться в истории матери Хло. По телефону Ванда Пакульски говорила с придыханием, более заметным, чем в реальности, и я не удивлюсь, если в ее обязанности входил и секс по телефону.

— Надеюсь, я вас не отвлекаю, — сказала я.

— Нет, совсем нет. Я сажала маленький японский клен. Для Хло. Когда он немного подрастет, я поставлю под ним скамейку. Это же будет замечательно, правда?

Несмотря на трудное детство Хло, мать ее очень любила и тяжело переживала смерть дочери.

— Будет очень красиво, — согласилась я.

— Чем могу служить, Джулиет?

— Я просто хочу удостовериться. Вы точно знаете, что у Риза Блэкмора были сексуальные отношения с Хло, и он помог ей попасть в реабилитационный центр?

— Насколько я знаю, да. Мне об этом говорила Хло. Он был ее клиентом и заплатил за нее, чтобы она попала в клинику. В этом центре к ней очень хорошо относились. У нее появились хорошие друзья. Вы знаете, я бы никогда не подумала, что Хло окажется в реабилитационном центре.

— Почему?

— До того как попасть в клинику, она не желала признавать, что у нее проблемы. Когда я бросила свой бизнес и наркотики, то попыталась убедить ее не принимать кокаин и крэк. Но она не послушалась. Заявила, что это нелепо, что принимает совсем немного, и что я не должна лезть в ее жизнь. А потом однажды позвонила и сообщила, что легла в клинику.

— Она сказала вам, почему?

Ванда помолчала.

— Нет. Не совсем. Сказала только, что собирается изменить свою жизнь, и Оджай будет первым шагом.

Интересно, в планы Хло входила только борьба с наркотической зависимостью, или у нее на уме были и другие цели?

— Вы читали газету, Ванда? «Дейли Инкуайрер»?

Она не читала, и пришла в ужас от моего рассказа:

— Так вот кого шантажировала Хло! Лили Грин!

— Да.

— Даже не знаю… — она замолчала.

— Что? — спросила я.

— В общем… Я не помню точно. Незадолго до смерти, когда Хло приезжала ко мне… Когда дала денег на галерею… Она говорила что-то.

— Что? Что она говорила? — я едва сдерживала волнение.

— Будто знает что-то о людях, чего они сами о себе не знают. Насколько это захватывает. Я решила, что она говорит о Поларисе. Об их браке и всем остальном. Я ответила ей, что мне сложно понять, потому что у меня никогда не было мужа, но зато я помню некоторые моменты из ее детства, о которых она забыла.

— А что она ответила? — я старалась говорить спокойно, но голос все равно дрожал.

Ванда вздохнула:

— Я точно не помню. По-моему, засмеялась. Мы стали говорить о моих планах по поводу галереи. Тогда меня это очень волновало.

После разговора я стала рассеянно пощипывать торт. Видимо, Хло говорила о Лили. Откуда она могла знать о поступке Лили, если сама Лили толком не знала? Оставив от торта одно воспоминание, я взглянула на часы. Все равно оставался почти час до того, как можно будет забрать Исаака из школы и отвезти Руби в другой конец города на музыку. Я огляделась и увидела в углу вывеску «Доступ в Интернет, 10 долларов в час». Прекрасный способ убить время.

Я отдала скучающей женщине за стойкой десять долларов и села за симпатичный оранжевый компьютер в углу. Открыла «Гугл» и набрала полное название «Центр реабилитации и самореализации в Оджай». Первая ссылка вела на сайт самого центра. Сайт оказался великолепен. Предлагался виртуальный трехмерный тур по центру, благодарственные отзывы излечившихся и длинная статья доктора Блэкмора, объяснявшего связь между подавлением воспоминаний о травматических событиях и самолечением. Меня привлекла теория Блэкмора. Конечно же нельзя назвать совпадением тот факт, что часто, хотя и не всегда, наркоманами являются люди, пережившие травму или горе. Пример этому — судьбы многих моих подзащитных-наркоманов. Я вполне допускаю, что человек принимает наркотики, чтобы облегчить свою боль. Мне, ничего не смыслящей в наркотиках, всегда казалось, что физические симптомы сопровождаются серьезными эмоциональными нарушениями. Гипотеза доктора Блэкмора о том, что корень проблемы — это подавление воспоминаний о травме, имела для меня больше смысла, чем любое другое объяснение.

Следующий час я провела в сети, читая все подряд о докторе Блэкморе и его центре. Как и говорила Лили, ее доктор был признанным лидером в этой области в масштабе всей страны. Написал более тридцати статей о связи между подавлением воспоминаний и наркотической зависимостью. Соавтором порядка дюжины последних являлась его помощница, Молли Вестон. В отличие от большинства теоретиков, которые в своих исследованиях делали акцент на подавлении воспоминаний о сексуальных домогательствах в детстве, Блэкмор описывал широкий спектр травм, воспоминания о которых обычно стараются подавить — включая смерть родителей или серьезный вред, причиненный им. Я нашла статьи о девочке Икс и переслала их на свой адрес, чтобы прочитать в свободное время. Затем потратила некоторое время, чтобы найти информацию о финансировании центра. Из своего посещения клиники я вынесла, что большинство клиентов платят сами или являются участниками щедрых страховых программ. Однако вскоре обнаружила, что доктор Блэкмор лечит много неимущих пациентов, чтобы позволить центру получить приличный куш государственных средств. Одним из преимуществ Интернета для следователей являются документы, которые находятся в свободном доступе, хотя чтобы получить их, требуется заполнить кучу разных форм и запастись гигантским терпением. Просматривая документы бюджетного управления Калифорнии, я обнаружила множество ссылок на центр в Оджай. Например, Национальное собрание Калифорнии единодушно одобрило, что спикер Беверли Грин включила центр в список государственных и частных организаций, которые предоставляют наиболее эффективное лечение от наркомании. Это давало центру право на специальное государственное финансирование. Судя по всему, Беверли была очень признательна доктору Блэкмору за ту работу, которую он провел с Лили.

Потребовалось чуть больше времени, чтобы найти еще один крупный источник финансирования центра. В конце концов, на странице с указанием всех обладателей грантов на лечение я обнаружила список благотворительных деяний ЦКЕ. За двадцатипятилетнюю историю существования центра в Оджай клиника получила почти десять миллионов долларов от церкви Полариса.

Я откинулась на стуле и присвистнула. В основном центр Риза Блэкмора финансировался ЦКЕ и штатом Калифорния. И Поларис, и Беверли одинаково щедры к Ризу Блэкмору. Что же двигало ими — благодарность? Или для этого есть менее благородная причина? Может, он угрожал разоблачить Лили, а они старались сохранить тайну? Они перечисляли деньги в оджайский центр потому, что восхищались работой доктора, или чтобы он молчал? И какое отношение это все имеет к убийству Хло Джонс?

Я стала листать предыдущие страницы, опасаясь что-то пропустить. На этот раз мой взгляд зацепился за нечто новое. Изначально я не стала открывать сайт, потому что это была чья-то домашняя страница. На странице помещался обыкновенный текст со множеством опечаток Он назывался «История Стефани», написанный от имени ее матери.

Милая девочка Стефани, будучи подростком, оступилась. Несмотря на заботу и внимание, писала ее мама, Стефани подсела на героин. После передозировки, которая чуть не убила ее, девушка попала в реабилитационный центр в Оджай. И именно здесь, по мнению матери, случилось самое худшее. Далее страница была почти полностью посвящена обвинениям в адрес доктора Блэкмора, что он внушил девушке ложные воспоминания о якобы плохом обращении с ней в детстве.

Автор статьи настаивала, что доктор Блэкмор убедил Стефани, будто в детстве к ней приставал отец. Во время терапии и после она подробно рассказывала об актах насилия с его стороны, приводивших в ужас слушателей. В итоге на основании ее слов отца привлекли к суду за многократное изнасилование и совращение малолетних. Мать Стефани, не сомневаясь в своей памяти и в невиновности своего мужа, находилась с ним рядом и свидетельствовала в его пользу. Его оправдали, но семья разрушилась. Через несколько лет к облегчению матери девушка отказалась от своего обвинения, назвав себя жертвой «синдрома ложных воспоминаний».

Я бросилась искать информацию о «синдроме ложных воспоминаний» и нашла много интересного. Всемирная сеть стала полем битвы между приверженцами теории о восстановленной памяти и теми, кто верит в существование «синдрома ложных воспоминаний». Такие случаи, как у Лили, когда причиной травм памяти явилась смерть родителя, были довольно редки. В основном споры велись по поводу воспоминаний о сексуальном насилии в детстве.

Защитники теории о подавленных воспоминаниях считали, что дети, подвергавшиеся насилию со стороны людей, контакта с которыми не могли избежать, часто страдали от так называемой «выборочной амнезии», помогавшей справиться с травмой. Позднее, когда психологическое выздоровление больше не зависело от подавления травматических воспоминаний, они начинали воскрешать в памяти эти события. Благодаря такой теории появилась масса лекарей-самоучек, групп поддержки, книг «Помоги себе сам», начали заводить уголовные дела тридцати или сорокалетней давности. Набрав в «Гугле» «восстановленная память», я нашла несколько серьезных статей, написанных лауреатами Нобелевской премии, где подавленные воспоминания извлекали безотказным научным методом. Другие сайты призывали людей, страдающих беспокойствами и бессонницей, отнести свое недомогание к подавленным воспоминаниям о сексуальном насилии родителей. Гигантское количество сайтов было посвящено невероятному размаху сатанинского движения, ратовавшего за сексуальное насилие, издевательства и убийства детей.

Когда я набрала в окошке «синдром ложной памяти» и нажала «поиск», то обнаружила примерно столько же ссылок. Некоторые сайты описывали работу теоретиков, проводивших клинические исследования, в которых успешно внушали пациенту ложные воспоминания, используя технику гипноза, наркотики, наведенные образы, записи и даже простое повторение — те методы, которые врачи используют для обнаружения подавленных воспоминаний. В завершение авторы исследований утверждали, что сама попытка обнаружить подавленные воспоминания вызывает внушение ложных фактов. А когда человек «вспоминает» то, чего не было — эти воспоминания невозможно отделить от реальных событий. Приверженцы теории «синдрома ложных воспоминаний» формировали свои группы поддержки и предлагали помощь родителям и членам семей, которых в результате ложных воспоминаний ошибочно обвинили в сексуальном насилии.

О сексуальном насилии можно много спорить и приходить к разным выводам. С одной стороны, существует преступник, которого следует привлечь к уголовной ответственности и который заинтересован в том, чтобы поставить такие воспоминания под сомнения. С другой стороны, это обвинение очень сложно опровергнуть, особенно если события произошли в далеком прошлом. Но Лили не страдала от сексуального насилия. Ее травма была совсем иной. Я засомневалась в том, что подавленные воспоминания возникают в других случаях, при других травмах. Я набрала слова «жертва холокоста» и «подавленные воспоминания». И попала в точку. Существовал целый совет по исследованию феномена подавленных воспоминаний, особенно у детей, переживших концлагерь. Многие дети вообще не помнили пережитого ужаса, либо помнили кусками. Начиная вспоминать те события, они, подобно жертвам сексуального насилия, часто страдали от гиперреалистичных воспоминаний, с чересчур сильными эмоциональными и даже физическими переживаниями.

Затем я набрала несколько терминов, которые использовали теоретики, описывавшие «синдром ложных воспоминаний», рядом с фамилией Блэкмора. Оказалось, что доктор очень активно дискутировал о восстановленных и ложных воспоминаниях, яростно отстаивая свою теорию в печати. Тем не менее, когда идея «синдрома ложных воспоминаний» стала широко известна, и прессу потрясли отказы жертв от своих заявлений, лечение наркотической зависимости таким методом стало менее популярно. Заявления пациентов Блэкмора о внушении воспоминаний также причинили урон его бизнесу. Я нашла статьи, описывавшие историю упадка самой известной клиники в Калифорнии.

В итоге я наткнулась на небольшую заметку в «Пасадена Юнион Трибьюн» о том, что ЦКЕ прекращает совместную работу с центром в Оджай и открывает собственные реабилитационные центры.

Вдруг чей-то голос вернул меня к реальной жизни.

— Ваше время истекло.

— Простите? — вздрогнув, переспросила я.

Я посмотрела в лицо девушки, которой заплатила десять долларов. Она продолжала скучать, но теперь еще недовольно хмурила брови.

— Ваше время истекло. А у нас очередь.

— Извините.

Я встала из-за стола, и вдруг меня осенило.

— Который час? — спросила я.

— Двадцать минут второго.

Меня оштрафуют. Опять. Я опоздала на целых полчаса и тридцать долларов, когда с грохотом въехала на стоянку у школы Исаака. И знаете что? Оказывается, мисс Моргенштерн не всегда улыбается.

На мое счастье Исаак уснул в машине, и у меня было время обдумать прочитанное. Сторонники теории восстановленной памяти, особенно те, кто рассуждал об особой биологии памяти, убедили меня, что воспоминания, связанные с сильным эмоциональным потрясением, могут сохраняться не в той части мозга, где находится информация о простых событиях. Таким образом, о них просто могут забыть и вспомнить при определенных обстоятельствах. Это подтверждало изучение жертв Холокоста и воспоминаний взрослых людей о сексуальном насилии, произошедшем с ними в детстве. В то же время я посочувствовала и пострадавшим от «синдрома ложных воспоминаний». Другие случаи восстановленной памяти казались вымыслом. К тому же я не могла переварить заявление, что по сельской местности в центре Америки валяются трупы детишек, принесенных в жертву на сатанинских ритуалах, и неважно, сколько людей «помнят» об этом насилии.

А что же Лили и ее восстановленные воспоминания об убийстве матери, о которых сегодня трубит желтая пресса, а завтра утром напишут еще и серьезные газеты? Лили не помнила о том, как выстрелила в мать, пока не прошла долгое лечение, восстанавливая события в игре с куклами Барби. Все, кто был в курсе ее проблемы, считали, что она ничего не может вспомнить из-за психологической травмы. Но может быть, все иначе. Возможно, маленькая Лили не могла вспомнить, как стреляла в мать потому, что она этого не делала. Возможно, ее убил кто-то другой, а затем убедил всех в виновности Лили, заставив ее всю жизнь мучиться от того, чего она не совершала.

Когда я добралась домой и включила Исааку телевизор, то снова позвонила Лили. Я хотела поговорить о ее воспоминаниях и поразмыслить над вероятностью того, что она стала жертвой «синдрома ложных воспоминаний». Ее помощница ответила, что Лили «недоступна» даже для меня. Несмотря на сообщения, которые я оставляла несколько раз, она так и не перезвонила.

Я была готова в ярости разбить телефон, когда почувствовала, что руки Питера массируют мне шею.

— Отдохни, любимая, — предложил он.

— Сейчас, — огрызнулась я, и мне тут же стало за себя стыдно.

— Ого! — он поднял вверх руки. — Что случилось?

— Извини пожалуйста. Меня просто все это очень напрягает, — я махнула рукой на кипу газет.

— А обед не поможет? — он скользнул руками по моей талии и положил их на живот. — Проглота надо покормить.

Питер всегда давал чудесные прозвища нашим малышам. Я прильнула щекой к его руке:

— Да, обед поможет.

— Что-нибудь желаешь? Что-то особенное?

Я страстно желала, чтобы хоть час в блестящей, но несколько дурной голове мужа не появлялось никаких безумных идей. Однако я не возражала против двойного гамбургера и хорошо приготовленной картошки-фри.

Взяв сэндвичи, мы отправились в парк через дорогу. Дети слопали свои бутерброды и помчались кататься с горки. Мы с Питером сели на траву так, чтобы нам было их видно, и начали разговор.

— То есть, ты хочешь сказать, что восстановленные воспоминания Лили могут оказаться ложными.

Я убрала его руку от своего пакетика с картошкой.

— Кыш. Я ем за двоих, забыл? — Я откусила гамбургер и с полным ртом продолжила: — В общем, да. Конечно, в случае такой травмы, как смерть матери, возможно подавление воспоминаний. С другой стороны, в воспоминаниях о сексуальном насилии должно быть что-то особенное. Отчего-то. Может, потому что насилие происходит много раз, и ребенок не может его избежать.

Я проглотила последний кусочек своего гамбургера и покосилась на его сэндвич.

— Не наелась? — спросил Питер.

Мне показалось, что он смотрит на мой живот.

— Я беременна, — ответила я в свою защиту.

Он протянул мне остатки детских бутербродов:

— Значит, надо есть. Итак, какие виды воспоминаний могут быть подавлены?

— Воспоминания о травмирующих событиях подавляются из чувства самосохранения. То есть, должно производиться насилие, которого ребенок не может избежать физически. Поэтому он старается избежать его психологически.

— Ты думаешь, что воспоминания Лили именно такие?

Я пожала плечами:

— Не знаю. Смерть матери — серьезная эмоциональная травма. Однако это не насилие, которое повторяется много раз. Но с другой стороны, отсутствие матери можно назвать и длительной травмой. Возможно, это то же самое.

— А есть ли какой-нибудь тест, который показывает, внушенные ли это воспоминания?

— Нет. Определить, которые воспоминания ложные, невозможно. После того как их внушили, человек воспринимает их как реальные.

— И как же ты собираешься узнать, на самом деле она стреляла в мать или вспоминает то, чего не было?

— Нужны еще доказательства. Может ли кто-то другой подтвердить версию, которую вспоминает Лили? Она была в комнате одна с матерью, поэтому найти убедительные доказательства совсем непросто. Но все-таки стоит попробовать.

В этот момент мы услышали крик ужаса. Бросились на детскую площадку и увидели Руби, которая одной рукой прикрывала рот, а дрожащим пальцем другой показывала на брата, который сидел в углу на корточках, с выражением глубокой сосредоточенности на лице.

— Он какает! — прошептала она. — Он какает в штаны!

Исаак немного смутился.

— О боже, Исаак! Ты правда это делаешь?

— Нет, — спокойно произнес он.

— Слава богу!

— Уже нет. Я все сделал.

— Зайка! Но почему? Ты же большой мальчик! Почему ты не попросил меня или папу отвести тебя в туалет?

Я взяла его на руки и почувствовала очень неприятный запах.

— Я был очень занят, — сказал он.

— Чем же?

— Каканьем.

— Фу! — закричала Руби. — Фу, фу, фу!

Может быть, моя дочь подавит ужасные воспоминания о том, как ее брат наложил в штаны на городской площадке. Точно знаю, что я с удовольствием забыла бы весь процесс мытья после этого.

 

Глава 24

Как и ожидалось, на следующий день о Лили писали все серьезные газеты. Она по-прежнему не отвечала на мои звонки, и, расстроенная, я решила поехать в Оджай. Мой долг сообщить Юпитеру, что мы больше официально не занимаемся его делом, был хорошим прикрытием для необходимого разговора с доктором Блэкмором.

Впервые в жизни мне повезло — пробок не было, и вскоре я, до упора открыв окно и вдыхая соленый воздух, двигалась по шоссе вдоль южного побережья. Мне стало так хорошо, что я ужасно захотела есть и остановилась выпить финикового коктейля. Это южнокалифорнийское лакомство на вкус такое же мягкое, как и на слух — ликер из сладких спелых фиников. Я расслабилась на некоторое время, потягивая прохладный напиток и рассматривая серферов, которые покачивались на волнах, как тюлени, забравшиеся на льдину понежиться в лучах солнца. Вдалеке морская зыбь угрожающе превращалась в серьезный бурун. Серферы принялись яростно грести, и когда волна подхватила их, они, вскочив на ноги, заскользили по белоголовому гребню. Один за другим они скрывались в морской пене, и в конце концов остался последний. Одинокая покорительница моря изгибалась и ловко балансировала, с непроизвольной грацией приближаясь на волне к берегу. Темный костюм не смог скрыть выпуклости в районе бедер и груди, когда волна вынесла ее на мелководье, и она умело спрыгнула с доски, тряхнув длинными светлыми волосами. В такие моменты мне становится совершенно ясно, почему я живу в Калифорнии.

Я выбросила чашку в урну и села за руль. В это мгновение зазвонил мобильный. Это был Питер.

— Джулиет! На автоответчике было сообщение от доктора, когда я проснулся.

Прошло две недели с тех пор, как я сдала тест на выявление генетических отклонений. Я была так занята работой над делом, что даже не заметила этого.

— О боже. Что он говорит?

— Подожди. Я сейчас дам тебе послушать.

Некоторое время в телефоне слышалось одно жужжание, затем прозвучал резкий сигнал автоответчика. Довольно официальный голос сказал в нос:

— Беспокоят из клиники акушерства и гинекологии Санта-Моники. Результат вашего генетического теста положительный, — затем повисла пауза. Вдруг голос стал человечным и добрым: — Поздравляем!

Питер опять взял трубку:

— С ней все нормально!

— Откуда ты знаешь, что это она?

— Знаю.

— А я хочу знать наверняка. Позвони прямо сейчас.

— А они мне скажут? Может, тебе лучше позвонить самой?

После пустых пререканий мы решили воспользоваться функцией конференции в телефоне. Секретарша переключила звонок на медсестру, которая с радостью согласилась посмотреть мою папку. Пока мы ждали, Питер снова и снова повторял, что будет девочка, а я напоминала ему, что совершенно не важно, какого пола ребенок, главное, что здоровый. Наконец в разговор включилась медсестра.

— Вы уверены, что хотите знать? — спросила она.

— Да! — закричали мы одновременно.

— Это девочка!

Честно говоря, я совсем не задумывалась, кого хочу — мальчика или девочку. Я была бы счастлива и тому, и другому. Но неожиданная возможность представить, как в моем животе растет крохотная дочка, наполнила меня неописуемым блаженством. Я понимаю желание до последнего не знать пол ребенка — волнующий сюрприз, романтика неизвестного. Но мне всегда нравилось знать заранее, я хотела знать, кто будет, потому что только тогда начинала представлять настоящего ребенка, а не бесформенный иллюзорный комочек Сейчас я видела рыжеволосое существо, розовощекое и прелестное, с моими зелеными глазами и пухлыми губами отца. И дай бог, не с таким характером, как у старшей сестры.

Медсестра еще раз поздравила нас и повесила трубку. Я сразу же перезвонила Питеру.

— Видишь, я же говорил, — сказал он.

— Я люблю тебя, — ответила я.

— Я тоже. Приезжай скорее домой, ладно?

Его слова вернули меня к делам, и хотя радость никуда не исчезла, она заняла свое место в том уголке мозга, который был свободен от новостей о смертях и трагедиях. Мне кажется, именно так и происходит в жизни многих людей — постоянная борьба рождения и смерти, счастья и отчаяния. Мои две обязанности — матери и следователя — ярко отражали это противостояние.

Мне с большим трудом удалось въехать во двор Центра. Дорога была запружена фургонами со спутниковыми антеннами на крышах, везде сновали журналисты, которые пили кофе и периодически пытались пробраться за ворота. На их пути стояла непреодолимая преграда в виде полицейской машины и в лице двух полицейских округа Вентура. Мне понадобилось двадцать минут, чтобы убедить их позвонить в центр и назвать мое имя, и еще пять, чтобы они согласились пропустить меня. Однако доктора Блэкмора там не оказалось. По словам Молли, он поехал искать убежища в доме своего друга в Малибу, а ее оставил здесь разруливать все дела. Скорее всего, мы разминулась с ним на шоссе.

Я решила воспользоваться этой ситуацией. Вряд ли бы мне удалось разговорить доктора, но я была уверена, что смогу выудить что-нибудь из его помощницы.

Молли предложила мне чай на террасе.

— Какой кошмар, — сказала она, передавая чашку. — Бедный Юпитер. Он очень старается продолжать свое лечение, но вы же представляете — это настолько выбивает из колеи.

— Не сомневаюсь, — согласилась я. — А вас всех это не шокировало? Вы знали Лили?

Молли покачала головой:

— Я не знакома с ней. Но, конечно, я в курсе ее проблемы, потому что работаю с Ризом. Мы очень тесно связаны.

Я кивнула.

— Она, должно быть, так страдает, что все стало известно.

— И для центра это тоже очень плохо, — сказала я.

Молли нахмурилась:

— Почему вы так говорите? Наоборот, это подтверждает нашу теорию. Подавленные воспоминания провоцируют серьезный эмоциональный и психологический стресс. Случай с Лили еще больше подчеркивает важность восстановления памяти.

Я наморщила лоб:

— Возможно.

Если не считать, что ее воспоминания являются неоспоримым мотивом для убийства Хло Джонс.

— Я увольняюсь, — сообщила она. — Через несколько месяцев. До начала осеннего набора.

— Правда? — я удивилась. — Так неожиданно? Я помню, вы рассказывали мне, что уже давно здесь.

— Семь лет. Я больше нигде не работала после того, как выздоровела.

Я ободряюще улыбнулась ей:

— У вас все будет хорошо.

— Да, я чувствую себя вполне уверенно.

— Чем собираетесь заниматься?

Она пожала плечами:

— Риз договорился, что я буду преподавать в колледже в Санта-Аните. На кафедре психологии. Введение в психологию и семинары по наркомании и восстановлению памяти. Там хотели, чтобы преподавал он, но доктор убедил их, что я лучший кандидат на эту должность.

— Это замечательно! — порадовалась я. — Видимо, доктор Блэкмор уверен в ваших силах.

— Он прекрасный человек На самом деле. Вы знаете, что он назвал меня соавтором тринадцати своих статей? Вы не представляете, насколько это редко. Он мог бы просто поблагодарить меня где-нибудь в предисловии. Нам обоим будет очень трудно, когда я уволюсь. Я была бы рада продолжать заниматься с ним наукой.

Вдруг она вспомнила о цели моего визита:

— У Юпитера через полчаса закончатся занятия в группе.

— Прекрасно. Я бы хотела поговорить с ним.

— Я думаю, что разоблачение Лили усложнит задачу обвинения.

Я кивнула:

— Вещи принимают интересный оборот. Молли, я буду признательна вам, если вы немного расскажете о докторе Блэкморе и Хло.

Она нервно прикусила губу:

— О чем, например?

— Вы знаете, какие отношения их связывали? К примеру, вам известно, что именно он помог Хло оказаться здесь?

— Почему вы так думаете?

— Мать Хло рассказала, что ее дочь не платила за лечение в центре. Знаете ли вы, по какой причине?

Я не была готова рассказать Молли больше. Пока.

— Вам рассказала об этом ее мать?

Я кивнула.

— Как она себя чувствует?

— Мать Хло? Можно сказать, нормально, учитывая случившееся. Они были очень близки. Ванде будет тяжело без нее.

Молли печально покачала головой:

— Мне так стыдно. Никогда не думала, что у Хло вообще были родители, хотя, конечно, были. Нужно хотя бы выразить ей соболезнования. Как бы я ни относилась к Хло, ее родители очень горюют сейчас.

— Только мама, и позвонить еще не поздно, — произнесла я. — Наверняка она будет признательна вам. Она очень переживает о Хло.

Молли с надеждой посмотрела на меня:

— Вы так думаете?

— Уверена. Так почему Хло не платила за свое лечение?

Некоторое время Молли молчала. Затем произнесла:

— Извините. Я правда не могу говорить об этом.

Я наклонилась вперед и решительно сказала:

— Послушайте, Молли. Рано или поздно все выяснится. Самое трудное — убедить адвокатов Юпитера получить ордер. У них будет доступ ко всем материалам, и они заставят вас дать показания под присягой. Если вы расскажете мне, мы сможем оставить все, как есть. А вы поможете Юпитеру.

Она нервно сцепила руки на коленях:

— Я сделаю для него все, что в моих силах. Это действительно так Но я хочу, чтобы вы поняли — Риз замечательный человек Я была наркоманкой, когда попала сюда, а теперь я абсолютно здорова. Я ему многим обязана.

— Вы себе многим обязаны. Это ваше достижение.

— Но без его помощи ничего бы не вышло. Он меня многому научил. Помог понять, почему я начала употреблять героин. Помог вспомнить, что делал со мной отец, когда я была маленькой.

Нет, на эту тему я не буду говорить. И нужно остановить ее до того, как она решит, что обязана доктору по гроб жизни.

— То есть доктор Блэкмор заплатил за лечение Хло?

— Не совсем так То есть я не знаю, как проводился платеж, но вряд ли кто-нибудь другой платил за нее. Однажды она появилась, и Риз велел зарегистрировать ее как специального пациента и не беспокоиться с заполнением бумаг.

— То есть она попала сюда бесплатно?

— Да.

— Доктор Блэкмор что-нибудь говорил вам об их отношениях?

— Ничего, — тихо сказала Молли.

Она совсем не удивилась вопросу с конкретным подтекстом.

— Вы никогда не подозревали их? Не думали, что их могли связывать… м-м-м… романтические отношения?

Я не могла сообщить молодой женщине, что врач и начальник, которого она боготворила, платил юным особам за то, что они с ним спали.

— Это же нелепо. Сама Хло могла так себя вести. Я практически силком отрывала ее от доктора и тащила в комнату. Но, во-первых, Риз никогда бы не сделал этого. А во-вторых, очень скоро стало ясно, что у Хло на уме другое.

— Что именно?

— То, что случилось с Юпитером, конечно.

— Вы имеете в виду их отношения? — спросила я.

— Через пару дней стало ясно, что между Юпитером и Хло что-то происходит. Они все делали вместе. Однажды на групповом занятии она даже массировала ему ступни. Это очень бросалось в глаза.

Молли сердито нахмурилась, снова выдавая свои чувства к молодому человеку.

— Вы говорили об этом доктору Блэкмору?

— Говорила. Сказала, что если они еще не спят, то это обязательно скоро случится. Юпитер не был готов к таким отношениям. Они отвлекали его от лечения. Попросту мешали. А также это было против правил.

— Доктор Блэкмор заставил их разорвать отношения?

Она недовольно повела носом:

— Пытался. Он вызвал их к себе, и, наверное, они обещали все прекратить. Сначала мне так казалось. Но в любом случае, Юпитер завершил курс лечения, и теперь ясно, что произошло.

— То есть они продолжали в том же духе?

— Очевидно, да.

Сын Полариса Джонса, непомерно богатого религиозного лидера, мог показаться прекрасной добычей стриптизерше, страдающей от наркомании. Я могла понять, почему Хло закрутила отношения с Юпитером и могла также представить, что, осознав его зависимость от отца, она переключилась на истинную дойную корову — Полариса. Но что бы ни говорила помощница Блэкмора, я была уверена, что Хло спала с Блэкмором, удачливым доктором, который сходил по ней с ума. Но почему ей понадобилось заняться поисками другого объекта?

— У клиники большие финансовые проблемы? — спросила я.

Молли удивленно посмотрела на меня:

— Нет, дела идут хорошо.

— Даже после споров вокруг «синдрома ложных воспоминаний»?

Она вздохнула.

— Да. Конечно, поначалу это причинило нам ущерб. Восстановление памяти — одно из ключевых этапов лечебного процесса в нашем центре. У нас даже есть девиз: «Нельзя излечиться, не вылечив память».

— Люди перестали приходить в клинику, потому что не были согласны с вашей теорией?

— Какое-то время. Вы должны понять, существует много противников восстановления памяти. Люди подавляют воспоминания только по одной причине — им больно. Восстановить воспоминания и пережить еще раз травму очень болезненно. Человек готов снова прочувствовать эту боль только если остальное еще хуже.

— В каком смысле?

— Например, когда пристрастие к наркотикам может убить его. А убрать наркотики из жизни человека нельзя потому, что они лишь вершина айсберга.

— То есть движение за теорию о ложной памяти повлияло на центр?

— Да, но на очень небольшой срок И это было так давно.

— Но разве у вас не было много клиентов из ЦКЕ? Я читала, что они грозились забрать из клиники своих прихожан и денежные вложения.

Молли нахмурилась:

— Какая нелепость! Они высказывали идею открыть свою собственную клинику, и это доставило бы нам много проблем. Но то, что мы делаем здесь, невозможно ни с чем сравнить. Думаю, они ограничились тем, что провели небольшое исследование и поняли, насколько огромный пласт работы им нужно перелопатить, чтобы попытаться предоставить похожие услуги.

Я бы не сказала, что читала в Интернете только о витавшей в воздухе идее. У меня сложилось впечатление, что у них был разработан серьезный план по организации клиники ЦКЕ. Несогласие ЦКЕ с теорией восстановленной памяти совпало с моментом, когда Блэкмор начал терять деньги из-за подозрений своих клиентов. А что, если Хло не предавала своего покровителя? Что, если ее связь с сыном духовного лидера ЦКЕ была целиком идеей Блэкмора? Он познакомил ее с Юпитером в то время, когда будущее клиники было поставлено под сомнение. Потом она выходит замуж за Полариса и отношения Блэкмора и ЦКЕ восстановлены. Может быть, именно Хло убедила Полариса продолжить финансирование клиники Риза.

Даже если и так, я все же не могла понять, какое отношение это имеет к шантажу Лили. И я совершенно не представляла, кто мог убить Хло.

Молли оставила меня наедине с этими мыслями и отправилась сообщить Юпитеру, что я его жду. С трудом верилось, что человек, который шел навстречу по террасе, тот же самый, кто сжимался в комок за столом в комнате свиданий окружной тюрьмы. Расправив плечи и выпрямившись, он стал казаться выше сантиметров на пятнадцать. Кожа утратила тюремную бледность и блестела от золотистого загара, которого я безуспешно пыталась добиться. Чистые волосы были аккуратно разложены на пробор.

Он сел на стул, откинулся на спинку и улыбнулся. Я улыбнулась в ответ:

— Вы рады, что вырвались оттуда?

Юпитер кивнул:

— Да. Это вовремя произошло. Очень вовремя. Еще неделя, и я мог… ну не знаю. Что-нибудь сделать.

Я сдвинула брови. Конечно, Юпитер понимал: если его признают виновным, придется вернуться в тюрьму. Но радость от свободы, даже за тяжелыми воротами оджайского центра, была настолько велика, что подавила тревогу за будущее.

— Столько гадостей о Лили, — проговорил он. — В газетах и вообще.

— Да.

— Она не убивала Хло. Я в этом уверен.

— Я знаю, — согласилась я, желая быть столь же уверенной.

— Это моя ошибка. Я всем принес зло. Хло была ядовитым чудовищем. Я отравил всех, когда привел ее в нашу жизнь.

Я ничего не могла сказать, чтобы успокоить его. Вместо этого глубоко вздохнула и произнесла:

— Юпитер, мы с Элом больше не сможем заниматься твоим делом. Будет неэтично продолжать брать деньги у Лили, поскольку она под подозрением.

— Вассерман сказал, что будет защищать меня бесплатно, — сказал Юпитер.

— Знаю. Я бы тоже хотела продолжать работу. Но это больше, чем вопрос денег.

Я объяснила Юпитеру, что наша дружба с Лили сослужит плохую службу, если я буду представлять его в суде, так как теперь их интересы могут столкнуться, и Лили окажется удобной мишенью как для защиты, так и для обвинения. Говоря все это, я поняла, что давно должна была отказаться от работы, еще когда возникло слабое подозрение, что Лили каким-то образом причастна к делу. Однако это уже в прошлом. А вот сейчас мне нужно поступить правильно.

Юпитер не обрадовался, но сказал, что понимает меня. Я протянула ему руку, и он крепко пожал ее. Задержал мою ладонь в своей и произнес:

— Лили не убивала Хло. Вы должны помочь ей доказать это.

Я бы очень хотела, чтобы у меня получилось.

 

Глава 25

Нужно было повидаться с Лили. Я вновь позвонила ее помощнице и сказала, что собираюсь съездить с детьми на пляж в Малибу, который она очень любила, надеясь, что подруга присоединится к нашей компании. Я запихнула Руби и Исаака в машину, собрала в сумку игрушки для пляжа, полотенца и сменную одежду. Туман толстым покрывалом стелился по берегу, украшая пляж холодными узорами и полностью скрывая океан. Я закуталась в свитер и надела теплую шапку, пока ждала Лили, но Руби и Исааку холод был нипочем. Они сбросили туфли и носки, закатали джинсы и бегали у воды, визжа, когда волна касалась их ног.

Когда я была уже готова смириться с тем, что Лили не приедет, откуда ни возьмись на пляже появились Эмбер и Джейд, выкрикивая имя Руби и завывая, как привидения. Лили опустилась рядом со мной на старое покрывало, которое я постелила на песок. Она приехала инкогнито, в надвинутой на лоб бейсболке и в огромных солнечных очках, скрывающих за круглыми стеклами ее прославленные голубые глаза.

— Привет, — сказала она.

— Привет.

Лили указала на молодого человека, который последовал за двойняшками к воде:

— Я взяла с собой Патрика. Он присмотрит за детьми, и мы сможем поговорить.

Патрик наклонился к Исааку и взъерошил ему волосы. Было видно, как он достал летающую тарелку из голубого рюкзака на плече. Через минуту все четверо стояли в кругу и бросали тарелку друг другу. Так можно и привыкнуть. Гораздо легче радоваться общению с детьми, когда с ними играет кто-нибудь другой. Интересно, чувствовала бы я себя виноватой на месте Лили? Не думала бы, что бегать с ними по песку нужно мне самой, а не веселой юной няньке? Может быть. А может, и нет. В конце концов, я не возилась с детьми до прихода Лили и ее семейства. Я ежилась на песке, наблюдая, как веселятся Руби и Исаак, ни капельки не чувствуя вины, что предоставила их самим себе. В любом случае, вряд ли мне придется рассуждать о вреде и пользе излишней родительской заботы. Я не смогу себе этого позволить, и даже если Питер достигнет высот в карьере сценариста, и мы перейдем на другой экономический уровень, гораздо вероятнее, что я останусь неорганизованной и найму целую команду нянек.

Мы с Лили некоторое время молча наблюдали за детьми. Я сняла туфли, села на край подстилки и зарыла пальцы ног в холодный песок. Лили стала набрасывать песок мне на ноги, закапывая их.

— О, — сказала я, шевеля ногами. — Пальцы — как эскимо.

— Как ты себя чувствуешь? — спросила она.

— Лучше.

— Это хорошо.

— А ты?

— Лучше, — ответила Лили с улыбкой.

Я улыбнулась в ответ:

— Замечательно. Знаешь, что? У меня будет дочка.

Она опять улыбнулась:

— Поздравляю. Девочки — это здорово.

— Точно.

Мы опять помолчали, глядя, как наши девочки возятся в песке.

— С тобой правда все нормально, Лили?

Она кивнула, затем покачала головой:

— Не знаю. То есть, мне так кажется. Беверли говорит, что нужно лечь на дно и подождать, пока все стихнет.

— Наверное, это все, что ты можешь сделать. Прокурор не вызывал тебя?

— Мои адвокаты разговаривали с ним. Ты же знаешь, я не сделала Хло ничего плохого. Пусть они думают, что и когда сказать окружному прокурору. Нет никаких доказательств моей причастности к преступлению.

— Конечно, нет, — согласилась я.

Хотя они, несомненно, есть. Деньги, переведенные на счет Хло. Просьба, чтобы Юпитер поговорил с ней. Все это можно расценить, как косвенные улики против Лили.

— А твои родители? — спросила я. — Как они? Я почувствовала некоторое напряжение, когда обедала у тебя.

Лили фыркнула:

— Напряжение? Это мягко сказано.

Я подняла брови.

— Лишние волнения не идут им на пользу. С ними такого давно не происходило. С тех пор, как отцу пришлось уйти на пенсию, когда маму назначили спикером. Я думаю, он просто не знает, куда себя деть, а когда ему скучно…

— То что? Что он делает, когда скучает?

— Он ищет себе какое-нибудь развлечение. Молоденькое и симпатичное.

— У него роман?

Лили горько засмеялась:

— Роман? Не меньше десяти. Или пятнадцати. Отец всегда был таким. Я рассказывала тебе о коммуне в Топанге.

— И ты всегда знала о его романах?

— Мы знали. Я и мама. То есть, Беверли. Хотя моя родная мать тоже знала. Тогда их было еще больше. Это же дети шестидесятых, не забывай. Свободная любовь и тому подобное. Наверное, отец считал, что если он все нам рассказывает, значит, не делает ничего плохого.

— А у Беверли есть любовники?

— У мамы? Нет. И никогда не было. Она не такая. Она любит только отца. Или любила.

— То есть?

— По-моему, она устала от него. Сейчас это мешает ее политической карьере. Унижает ее, и я боюсь, она решит положить всему конец.

— Думаешь, они могут развестись?

Лили тяжело вздохнула.

— Господи, надеюсь, что нет. Но кто знает. После очередного его загула она сказала, что дает ему последний шанс. Посмотрим, что произойдет. Но он не выдержит. У него никогда не получалось, — она печально поджала губы. — Не могу больше об этом. Слишком угнетает. Расскажи лучше, что с расследованием. Хотя бы взбодрюсь.

Я отряхнула ноги:

— С расследованием… Ты же понимаешь, что мы не можем больше работать в защите Юпитера.

— Я так и думала.

— Но я хочу поговорить с тобой кое о чем. Я немного изучила вопрос подавленных воспоминаний.

Лили перестала улыбаться:

— Правда?

Я кивнула:

— Ты слышала когда-нибудь о «синдроме ложных воспоминаний»?

Она молчала. Я ждала. Наконец она сказала:

— Несколько лет назад я говорила об этом с доктором Блэкмором. Я прочитала статью в «Лос-Анджелес Таймс». Можешь себе представить, что я чувствовала. Я сразу же позвонила ему, и мы провели внеплановый сеанс. И не один.

— Что он сказал?

— Он сказал, что теория ложных воспоминаний довольно шаткая. Никто не доказал, что таковые вообще существует.

Я удержалась, чтобы не напомнить ей, что то же самое касается и теории восстановленной памяти.

— Он уверен, что мои воспоминания точные, — продолжала она.

— А ты уверена?

Она не ответила.

— Лили, ты уверена, что убила свою мать?

Ее плечи задрожали. Я сначала подумала, что она плачет, но ее глаза оставались сухими. Она дрожала так, будто прохладный морской бриз превратился в ледяной штормовой ветер. Я обняла ее. Плечи были острыми, как у птички, и я почувствовала, как они вонзились мне в руку.

— Лили…

— Я была уверена. Я так долго знала об этом. Всю жизнь. Я — девочка, которая застрелила свою мать, и которой удалось спустя годы лечения спасти свою жизнь. Вот кто я. Девочка Икс. Так меня назвал доктор Блэкмор, знаешь? Он описывал мой случай в журналах по психологии.

— Знаю. Я читала некоторые статьи.

— Когда я прочитала о ложных воспоминаниях, меня охватила паника. Это кажется ненормальным, но когда доктор Блэкмор убедил меня, что так все и было, я ему поверила. Что я действительно убила ее. Я столько добилась в жизни для того, чтобы примириться с той ситуацией. Если все неправда, какой тогда смысл? Кем бы я стала?

Я крепче прижала к себе ее худенькое тельце. Я понимала, как ужасно для Лили представить, что та правда, на которой построена вся ее жизнь, травма, от которой она все время пыталась излечиться, никогда не существовала. Но ведь гораздо хуже жить с чувством вины. Разве избавление от вины не освободит ее от боли?

Но если считать, что воспоминания ошибочны, что она не убивала, возникает другое ужасное предположение. Лили молчала после смерти матери, не взяла на себя ответственность за чудовищное преступление. Другой человек обвинил ее — Поларис Джонс. Человек, который сидел у ее кровати и заботился о ней. Он боролся с ее заболеванием или сам был виноват в нем? Я представила жуткий образ отчима, нашептывающего лживые слова на ухо несчастной молчаливой девочке.

Лишь по одной причине Поларис мог обвинить Лили в смерти Труди-Энн: чтобы отвести подозрения от себя.

Лили выпрямилась и вытерла глаза тыльной стороной ладони. Я убрала с ее лба короткие кудри.

— Ужасно представить, что ты всю жизнь прожила во лжи. Но разве не хуже продолжать верить в ложь? — мягко спросила я.

Она глубоко вздохнула и почти незаметно кивнула.

— Я думаю, нам надо выяснить, что на самом деле произошло в Мексике, — сказала я.

— Но как?

Неожиданно я поняла, что надо сделать.

— А что, если мы поедем туда? Я смогу проверить архивы в полиции, разыскать всех, кто может что-нибудь знать. Поговорю с детективами, которые расследовали ее смерть, с теми, кто работал тогда в доме. С горничными, садовниками, еще с кем-нибудь.

Лили посмотрела на меня, ее глаза наполнились слезами.

— Ты сделаешь это для меня?

— Конечно, — ответила я.

— И у тебя нет никаких подозрений… — она замолчала.

Я засыпала песком ее ноги:

— Нет.

— Ты не думаешь, что я убила Хло?

— Нет. Я знаю, что ты на это не способна.

Я наивная и преданная, и не могу поверить, что моя подруга — убийца.

 

Глава 26

Сообщить мужу, что я улетаю в Мексику, оставляю его на несколько дней с детьми и ему придется возить их в школу, оказалось на удивление легко. Ситуацию осложнило только одно, — он собрался ехать со мной.

— Кто оплачивает поездку?

— Ну… Мы сами. Я не могу потребовать деньги с Лили. Это неэтично.

Питер кивнул:

— Когда мы в последний раз ездили в отпуск без детей?

— Никогда, — ответила я.

Мы уложили малышей пораньше и валялись на диване. Дети провели целый день на пляже. После пляжа они всегда становились спокойными и послушными. Исаак чуть не заснул прямо за ужином, уткнувшись лицом в тарелку со спагетти и перемазавшись маслом. Я вытерла его и уложила в кровать, поцеловав в пухлую щеку. Руби после длительных протестов и криков о том, что она совсем не устала, заснула около половины седьмого.

— Точно! — заявил Питер. — Никогда. И вскоре с этим станет еще сложнее. — Муж положил руку на мой вздувшийся живот, надеясь почувствовать толчки, которые станут заметными только через несколько недель. — Черт возьми, если платить мне, то я еду. Это будет здорово! Только мы вдвоем. Никого больше. Представь, как романтично!

Я удивленно подняла брови:

— Я еду не отдыхать, Питер. Я еду просмотреть полицейские архивы и поговорить со свидетелями. Вот зачем я еду. У меня не будет времени на романтику.

Он наклонился и легко поцеловал меня в губы:

— Время для романтики найдется всегда.

Замечательно, если мужу нравится беременная жена, но нужно учесть, что первые несколько месяцев беременности секс меня интересует меньше всего. Кажется, в конце концов, я преодолела первый период, когда тошнит по утрам, и перестала чувствовать себя ворсинкой на шляпе, прибитой каплей дождя, но пока не ощущала прилива сил и сексуальной активности, сопровождающих второй триместр беременности. Кроме того, нужно работать.

Я вздохнула:

— Позвоню маме. Надеюсь, она сможет прилететь и присмотреть за детьми.

Мама смогла, хотя поездка долго была под вопросом. Она купила билеты на лекцию по истории Еврейского театра на 92-й улице в Нью-Йорке. Пришлось выбирать, чего ей хочется больше — увидеть любимых внуков или послушать воспоминания еврейских драматических актеров о старых добрых временах на Второй Авеню. Мы победили, но только потому, что ей удалось обменять билет на другой — на лекцию по еврейскому феминизму третьей волны, которая состоится в следующем месяце.

Через неделю после разговора с Лили на пляже мы с Питером стояли во внутреннем дворике «Каса Луна», гостиницы в центре мексиканского города Сан-Мигель-Альенде.

— Я же говорил, что это будет романтично, — сказал Питер.

Вдоль стен внутреннего двора росли бугенвиллии. По бокам кованой металлической двери нашей комнаты стояли ярко раскрашенные горшки с еще более чудесными цветами. Мы бросили вещи прямо на огромную кровать под прозрачным пологом. Владелица гостиницы, улыбчивая американка по имени Диана, которая двадцать четыре года назад приехала в Сан-Мигель отдыхать и с тех пор так и не уехала, встретила нас букетом маргариток и корзиной домашних маисовых лепешек с острым зеленым соусом, от которого во рту сразу стало жечь так, будто там содрали всю кожу. Рядом со скамейкой, на которую мы присели, развалилась пушистая собачка, отчаянно вилявшая хвостом прямо перед столом с едой.

— Замечательно, — сказала я. — Но не забывай, что мы приехали не развлекаться. Мы должны работать.

Питер густо намазал соус на лепешку и отправил ее в рот. В ту же секунду из глаз у него брызнули слезы, и он хлебнул ледяной воды. Придя в себя, он сказал:

— Сегодня вечером мы все равно ничего не сделаем. Уже почти стемнело. Давай расслабимся, прогуляемся по городу и поищем какое-нибудь уютное заведение, где можно поужинать. Обещаю, что завтра с утра мы займемся делом.

Я неохотно согласилась. Мы вооружились картой и путеводителем, которыми снабдила нас гостеприимная хозяйка, и отправились изучать окрестности.

Сан-Мигель был колониальным городом, выглядевшим так, как выглядели города лет сто назад, за исключением того, что улицы были запружены машинами, везде стояли телефонные будки, вдоль мощеных дорог тянулось огромное количество проводов, а многочисленные прохожие разговаривали по мобильным телефонам. Мы шли по узкому тротуару мимо высоких стен и резных деревянных дверей. Единственным признаком жизни в этих старых домах был собачий лай.

Мы остановились на углу оживленной улицы, пропуская машины, чтобы перейти дорогу. Мимо прошествовал старик в красной расшитой жилетке, он вел осла, который тащил расшатанную деревянную повозку. За ним проехал ярко разрисованный автобус, украшенный огнями и мишурой. Прямо перед нами притормозил «шевроле-сабурбан» с техасскими номерами, благодаря чему мы смогли перебежать на другую сторону. В знак благодарности я помахала светловолосой женщине за рулем. В машине я заметила кудрявых детишек, и ни один из них не был пристегнут ремнем безопасности.

Постепенно темнело, и лучи заходящего солнца окрашивали стены домов розовым и оранжевым. Великолепное зрелище, словно на открытке или на картине в художественной галерее.

Мы остановились на большой площади, которая называлась Хардин. Диана сказала, что здесь много хороших ресторанчиков. Мы уселись на скамейку в центре площади, неподалеку от фонаря, и принялись рассматривать прохожих. Разносчики продавали газеты, газировку, воздушные шары и странные металлические игрушки, будто вырезанные из банок от кока-колы. Смуглый мальчик, волочивший большой деревянный ящик, предложил Питеру купить крем для обуви. Я указала на кроссовки мужа, но дала мальчику монетку. Он улыбнулся в знак благодарности, сверкнув нечищеными зубами. Внезапно раздался звон, и мы с Питером повернулись в сторону большой каменной церкви. Секунду или две колокол гудел, потом пробил шесть часов.

Я положила голову Питеру на плечо.

— Несложно догадаться, зачем они пришли, — сказал он.

Мы посмотрели на толпу, в основном состоявшую из пожилых американцев в теннисных туфлях. В руках они держали английские газеты и романы. Попадались мужчины с волосами, собранными в «конский хвост», и женщины в прозрачных блузках — настоящая инкарнация сан-мигельских хиппи. Только большинству этих гринго явно было бы уютнее на Ривьере, чем в Вудстоке.

Мы поужинали энчиладой с пивом в маленьком уютном ресторанчике и поздно вечером вернулись в отель. Похолодало, и как только мы добрались до комнаты, то сразу же забрались под теплые ватные одеяла и заснули, переплетясь руками и ногами, не обращая внимания на звон колоколов, периодически врывавшийся в тишину ночи. На рассвете нас разбудил петух.

Подвыпивший сторож сообщил, что завтрак только через три часа, поэтому мы решили прогуляться по кладбищу, с которого я собиралась начать расследование. Мы прошли по пыльным, тихим, слабо освещенным восходящим солнцем улицам. Собаки, пролаявшие всю ночь, видимо, устали. Машин не было, и в воздухе не висел вчерашний смог, от которого хотелось чихать и кашлять. Дул легкий свежий ветерок Порой приходилось огибать людей, спавших под яркими покрывалами у порогов. Когда мы шли мимо телемагазина, я заметила, как за нами наблюдает смуглый малыш, высунувшийся из-под груды одеял. Я наклонилась, и на меня уставились два больших, круглых, будто шоколадные медали, глаза. Ребенок лежал между родителями, зажатый с боков. У него были красные обветренные от холода щеки, рот кривился, губки вытягивались, словно он тянулся к груди. Он уже давно проснулся, но лежал молча. Я едва подавила острое желание вытащить его из объятий матери и увезти с собой, подальше от этого колониального города, где голодные и тощие индейцы ночуют прямо на улицах, а днем пытаются продать самодельные куклы богатым европейским туристам. Питер наклонился и засунул в складки одеяла под щекой у младенца пачку купюр. Ребенок тихо запищал, мать вытащила руку из-под одеяла и притянула малыша к себе. Он закрыл глаза, и мы отправились дальше.

Мы прошли под белой аркой входа на кладбище и остановились, разглядывая пестрое разнообразие крестов, скульптур ангелов, склепов, могил и мемориальных досок Все вместе это напоминало стеганое одеяло. Трава практически не росла. Ряды могил тесно прижимались друг к другу. На многих вместо плит стояли простые кресты, другие же были украшены статуэтками ангелов, обелисками и дорогими памятниками. Некоторые походили на маленькие домики, с прямоугольными надгробиями и резными железными заборчиками.

— Мы никогда не найдем здесь ее могилу, — сказал Питер.

Я молча направилась вдоль длинного ряда, который начинался у ворот и уходил в глубину кладбища. Какое-то время мы шли, читая имена. Вдруг я резко остановилась. За белой оградой одной из могил у креста лежал пластмассовый череп. Из глазниц торчали увядшие гвоздики.

— Что за черт, — пробормотала я и подошла ближе.

— Где? — спросил Питер.

Я показала на череп.

— Ого, — он наклонился и прочитал надпись. — «Descansa en Paz, Lucia Mendiola». Ей было девятнадцать. Смотри! Здесь еще ее ребенок!

Я вытерла слезы, и мы пошли дальше вдоль рядов до самой стены, напоминавшей шкаф в детском саду. Только вместо одежды и рисунков «Я и моя мама» и «Чудовище, поедающее стегозавра» в ячейках находились кучки тонких высохших костей.

Я поежилась. С моей американской чувствительностью, мне это показалось отвратительным, но потом я вспомнила рассказ Канопуса о том, как в Мексике отмечают праздник смерти. Поскольку здесь считается, что смерть — это не конец, а всего лишь переход на новый уровень в жизненном цикле, то черепа и кости не символ ужаса, а просто фрагменты телесной жизни, брошенные за ненадобностью.

Мы бродили по кладбищу два часа, и уже почти отчаялись, когда подошли к отдаленному участку, отгороженному стеной и запертыми воротами. Через стену виднелись ряды могил, гораздо более ухоженные, чем в основной части кладбища. Надгробия выполнены не столь художественно, как на могилах местных жителей. Здесь были кресты и даже несколько Звезд Давида, но почти не оказалось плачущих ангелов и ни одной статуи Иисуса с вытянутыми в мольбе руками. На надгробии у стены мы смогли прочитать имя — Ирвинг Силвермен. Мистер Ирвинг Силвермен родился в Польше 18 июля 1914 года и умер здесь, в городе Сан-Мигель, зимой 1977 года.

Мы с Питером посмотрели друг на друга, и он молча сцепил руки в замок Я поставила туда ногу, и он подсадил меня. Затем перелез через стену сам, и мы продолжили путь по этому участку кладбища. Похоже, здесь хоронили только иностранцев.

Мы очень быстро нашли то, что искали.

Могила Труди-Энн оказалась простой и скромной. На большом, слегка потрескавшемся камне выбито ее имя, дата рождения и смерти. Надпись немного стерлась. Могила не огорожена, никаких украшений. Она выглядела именно тем, чем являлась — заброшенной могилой женщины, чьи дети и муж давно ее покинули.

Несколько минут мы молча рассматривали надгробие. Затем я поковырялась в земле и отыскала гладкий круглый камень. Протерла его о штаны и аккуратно водрузила на надгробие. Закрыв глаза, я постаралась вспомнить слова кадиша, еврейской поминальной молитвы. Я произнесла ее про себя, пропуская отрывки, которые не смогла вспомнить. Мы перелезли обратно через стену, и могила матери Лили опять стала забытой.

После завтрака мы с Питером отправились в местный полицейский участок, находившийся на площади напротив церкви. Охраннику у дверей на вид было не больше двенадцати лет. Он так старался стоять прямо, не сгибаясь под тяжестью винтовки размером с него самого, что забыл спросить, кто мы и что нам нужно. Вдоль стены холла располагалась конторка, за которой одиноко сидела угрюмая женщина-полицейский с розовой помадой на губах и родимым пятном такого же цвета на щеке.

Стараясь говорить по-испански как можно лучше, раскатывая «р» и выкашливая «х», я объяснила цель своего визита. Я учила испанский два месяца на интенсивных курсах в Гватемале до того, как поступила на юридический факультет. У меня богатый словарный запас на тему продуктов питания, поскольку я вместе с учителем каждый день подолгу сидела в местном кафе, поедая пирожные и спрягая глаголы. Мне удалось объяснить, что я частный детектив из Соединенных Штатов, собираю сведения об одной американке, которая умерла в Сан-Мигеле тридцать лет назад. Женщина злобно смотрела на меня и молчала. Вдруг она хрюкнула, повернулась и вышла в дверь позади конторки. Я повернулась к Питеру и подняла брови.

— Да, нам это очень помогло, — сказал он.

— Очень.

— Что будем делать?

— Не представляю.

Мы немного подождали, и когда я уже отчаялась и хотела сказать Питеру, что мы можем спокойно провести остаток дня, поедая лепешки и посещая церкви и художественные галереи, женщина вернулась с мужчиной в полицейской форме. Выглядел он лет на двадцать старше и был сантиметров на тридцать ниже, чем женщина. У него были большие усы, и он хмурил брови. Повернувшись к Питеру, на очень правильном английском, но с ужасным акцентом, мужчина произнес:

— Я капитан полиции, начальник этого участка. Насколько я понял, вы частный детектив, расследующий преступление. Чем могу помочь?

— На самом деле, частный детектив — это я, — вмешалась я и протянула ему руку для пожатия. — Джулиет Эпплбаум. А это мой муж Питер Уайет. Он мне помогает.

Глаза капитана расширились, но я не обратила внимания на его замешательство и снова объяснила, что расследую убийство в Лос-Анджелесе, и есть основания полагать, что существует связь между этим убийством и трагической смертью, произошедшей в Сан-Мигеле в 1972 году. Я не стала уточнять, что у меня больше нет клиента, а когда был, он обвинялся в убийстве. Я подумала, что в Мексике, как и в Америке, у полицейских нет времени общаться с подсудимыми и их представителями. К счастью, капитан не спросил, чьи интересы я представляю.

— О, — сказал он. — Тысяча девятьсот семьдесят второй. Вам не повезло.

— Простите, почему? — спросила я.

— Был пожар.

— Пожар, — повторила я, теряя надежду.

— Пожар в этом участке. В семьдесят девятом. Все сгорело. Папки. Бумаги. Все наши записи. Ничего не осталось.

— Совсем ничего? — жалобно уточнила я.

— Увы! Ничего.

— Может, вы помните этот случай? — спросила я. — Молодую американку застрелили в ее доме.

— Да, конечно. Я был тогда молод. Очень молод. Новичок в полиции. Но я помню случай, когда грин… когда американку застрелила ее собственная дочь. Трагический случай. Но неудивительный.

— Неудивительный, — я повторяла за ним, как попугай.

— Конечно, неудивительный. Эти оппи способны на все. Абсолютно на все. Мы не удивились, узнав, что они дают своим детям оружие.

— Оппи? — переспросила я.

Питер прошептал мне в ухо:

— Он имеет в виду хиппи.

— О, да. Хиппи.

— Я именно это и говорю. — Капитан ощетинился. — Иппи. Американские иппи-наркоманы.

— А вы не помните, кто расследовал тот случай?

— Конечно, помню.

Я подождала. Он молчал.

— Вы можете назвать его имя? — спросила я.

Он с силой выдохнул воздух, усы всколыхнулись.

— Как вы думаете поступить с этой информацией?

— Просто хочу с ним побеседовать. Возможно, он сумеет вспомнить что-то важное. Я понимаю, что прошло много времени. Но вдруг?

— Хм.

— Я задам ему несколько вопросов. Это должно пролить свет на некоторые события.

— Вряд ли он сумеет вам помочь.

— Может и нет, прошло много времени. Но хотелось бы попробовать.

— Возможно, он занят. Вы знаете, что сейчас время очень дорого.

Теперь, я, кажется, начинала понимать.

— Конечно. Конечно, время дорого. Я обязательно компенсирую ему затраты времени.

— Все другие посетители платят и за мое время тоже.

— Другие?

— Из газет.

Я не удивилась, что до меня здесь побывали журналисты. Я не знала, радоваться или печалиться, что газеты не сделали никаких существенных выводов из своих мексиканских расследований. С одной стороны, с меня снималась ответственность за соблюдение тайны Лили. С другой стороны, я надеялась найти что-то новое, что поможет ее оправдать. Если они не смогли ничего обнаружить, это резко сокращало мои шансы на успех.

Капитан смотрел на меня с вежливым ожиданием.

— Конечно, ваше время я тоже компенсирую, — я полезла за бумажником, но он остановил меня жестом и взглянул на свою коллегу. Она смотрела в сторону, делая вид, будто происходящее совершенно ее не интересует. Убедившись, что она ему не помешает, он произнес: — Сумма в сто долларов будет приемлемой в данном случае.

— Конечно, вполне подходящая цена, — сказала я, фальшиво улыбаясь, и протянула ему деньги.

Он также фальшиво улыбнулся в ответ.

— Человека, которого вы ищете, зовут Эдуардо Кордова. Я дам его адрес и предупрежу его о том, что вы просите аудиенции.

Просим аудиенции?

— Большое спасибо, — поблагодарила я. — Как вас зовут, сэр? На кого мне сослаться при визите к нему?

— Капитан Эдуардо Кордова.

— Нет, как зовут вас?

— Так и зовут. Человек, которого вы ищете, мой отец.

 

Глава 27

Эдуардо Кордова-старший, крупный мужчина с огромным животом, сидел в старом кресле в своем саду. Подтяжки на его брюках походили на веревки, которыми крепят воздушный шар к корзине. На голове у него красовалась грязная поношенная панама, а усы были точь-в-точь, как у сына, только седые и испачканные кофе, который он пил, когда мы подошли.

— Садитесь, друзья, — сказал он, указывая на два деревянных стула около бледно-розовой глиняной стены дома.

Мы перенесли стулья поближе к хозяину дома и сели. В дверях нас встретила очень полная молодая женщина в старом хлопковом платье и заляпанном переднике. Пока она вела нас через дом в сад, я обратила внимание на мебель в комнатах. Резное дерево. Когда мы расположились на стульях, женщина удалилась, но вскоре вернулась с большим стеклянным кувшином и налила каждому по стакану холодного лимонада. Мы поблагодарили ее, она покраснела и ушла в дом. Старые мужские шлепанцы со стоптанными задниками обнажали потрескавшиеся пятки.

Мы жадно посмотрели на стаканы. В Сан-Мигеле не жарко, но воздух сухой и пыльный.

Кордова-старший, в отличие от сына, не говорил по-английски, поэтому мне пришлось вести беседу на испанском.

— Сэр, мы хотели бы знать все, что вы можете вспомнить о смерти американки Труди-Энн Натт.

Он кивнул, но ничего не ответил.

Я подождала минуту. Он вежливо улыбнулся, совсем как сын. Я достала из сумки бумажник и вытащила оттуда стодолларовую купюру, одну из тех, что мне выдали в банке перед отъездом из Лос-Анджелеса, и протянула ему. Он внимательно изучил купюру на свет, одобрительно кивнул и проговорил:

— Я скажу вам то, что сказал американским журналистам. Женщину убила ее дочь. Ужасный несчастный случай.

— Что это был за несчастный случай?

— Выстрел. Девочка выстрелила.

— Вы расследовали это дело? — спросила я.

Он хмыкнул, снял шляпу и стал ею обмахиваться.

— Вы можете припомнить, что увидели, когда вошли?

— Сеньор сидел во внутреннем дворе на камне. У него на коленях сидела маленькая девочка. Он рассказал нам, что произошло.

— В ее присутствии?

— Конечно. Она сидела у него на коленях, — он рассердился, что я его перебила. — Девочка обнимала сеньора за шею. Мы не могли увести ее оттуда, поэтому пришлось разговаривать с ней там. Я задавал вопросы, но она не отвечала. Отказывалась говорить. В течение всего разговора она не сказала ни слова. Вскоре после этого случая они отослали девочку домой в Штаты. Поэтому у нас больше не было возможности задавать ей вопросы.

— Сеньор отослал ее без вашего разрешения? — спросила я.

Он пожал плечами:

— Разрешение? Ему не требовалось разрешение. Девочка не была под арестом. В один прекрасный день она уехала, и на этом все закончилось.

Я спросила еще о том, как это выглядело, о положении тела, свидетелях. Но он больше ничего не помнил или не хотел вспоминать.

Наконец я поинтересовалась:

— Сеньор Кордова, как вы считаете, возможно ли, чтобы преступление совершил кто-то другой, а потом свалил все на ребенка?

— Нет, — жестко сказал он, и махнул рукой, словно отметая эту идею.

В общем и целом он не сказал мне ничего нового. Но одно ясно: настоящего расследования не проводили. День или два полиция опрашивала жильцов, а затем дело просто закрыли, расценив это как несчастный случай.

Когда мы уже собирались уходить, я задала Кордове последний вопрос: как звали мексиканку, работавшую в доме. Он выглядел сбитым с толку, поднял одну бровь, выпятил нижнюю губу и после долгого размышления произнес:

— Кажется, у них работала Хуана, дочь Филиппа Акоста. Если в доме и были другие слуги, то я этого не помню.

— А где найти Хуану Акоста?

Он пожал плечами и покачал головой, затем поднялся с кресла, которое громко заскрипело, ушел в глубь двора и скрылся в доме. Беседа стоимостью в сто долларов окончена.

— У Хуаны магазин на рынке, — сказал мягкий голос по-испански.

Я повернулась и увидела ту полную молодую женщину.

— Вы ее знаете? — спросила я.

— Она продает платья на центральном рынке. Нарядные платья. Праздничные платья. И все такое. Она там практически целыми днями. Ее палатка самая большая. Вы ее сразу увидите.

Я улыбнулась ей. Вдруг мне пришла в голову мысль.

— А вы говорили об этом другим американцам? Репортерам?

Она покачала головой:

— Они о ней не спрашивали.

Я достала еще одну стодолларовую купюру и сунула ее женщине в руку. Она посмотрела на деньги и порозовела.

— Матерь Божья, — пробормотала она, затем схватила мою руку и поцеловала ее. Очевидно, сеньор Кордова плохо ей платил.

— Итак, что же там произошло? — спросил Питер, когда мы вышли на улицу. Он почти не понимал по-испански; точно так же можно было говорить с черепахами. Поэтому я пересказала нашу беседу с Кордовой-старшим.

— Это не очень помогло, — сказал он.

— Да. Но я узнала, как звали девушку, которая у них работала.

Мы решили поехать прямо на рынок Остался один день, глупо было терять время.

— Довольно роскошный дом для полицейского, тебе не показалось? — спросила я Питера, когда мы ехали в такси.

Мы прошли как минимум через пять комнат розового дома, и впечатление сложилось вполне определенное. Каждая комната обставлена отнюдь не дешевой мебелью.

— Когда ты с ним разговаривала, я смотрел в раскрытую дверь дома. Мне показалось, что я видел огромный экран телевизора. Может, он из состоятельной семьи, — сказал Питер.

— Это довольно сильно социально расслоенное общество. Я не думаю, что человек из семьи, которая может позволить себе такой роскошный дом, станет полицейским.

— Может, ему хорошо платили.

— Сомневаюсь. Думаю, мои сто долларов — не первая взятка в его карьере. Кто знает, может, он их получил целую кучу от Полариса Джонса.

В этот момент мы подъехали к рынку. Я заплатила таксисту, и мы пошли вдоль рядов палаток, заполненных всяческими туристическими мелочами — маленькими куклами в традиционных местных нарядах, пепельницами и горшками, раскрашенными в яркие цвета, серьгами, ожерельями из бисера. Я остановилась около одной палатки, разглядывая маленьких зеленых черепашек с раскрашенными головами. И не устояла. Я купила по одной такой черепашке Руби и Исааку.

Мы прошли вглубь рынка, мимо палаток с джинсами, майками, ручками и фломастерами, яркими плетеными сумками, изображениями осликов и прекрасных гваделупских девушек. Одна из этих палаток сильно отличалась от остальных. Она была раза в два больше, товары не висели на веревках и не валялись на прилавке, как в остальных палатках. В аккуратных прозрачных шкафах висели красивые платья из тонких тканей, украшенные бисером и блестками. Прилавки тоже стеклянные, в них лежали ряды белых перчаток, ленточек для волос, шляпки, украшенные искусственными цветами и бисером. Я потрогала белое платье на безголовом манекене в дальнем углу магазина. Жесткий блестящий нейлон. Готова поспорить, что натуральных тканей здесь нет.

— Чем я могу вам помочь? — сказали по-английски с сильным акцентом.

Из глубины палатки вышла женщина небольшого роста. В отличие от окружающего великолепия, ее одежда была очень скромной — простая черная юбка и голубая блузка с отделанным тонкой тесьмой воротником. На шее женщины висела мерная лента, из тугого узла волос торчал карандаш. От уголков глаз у нее разбегались мелкие морщинки, говорившие о том, что большую часть своих пятидесяти с лишним лет жизни она улыбалась. Сейчас она улыбалась нам.

— Вы говорите по-английски? — спросила я.

— Да, конечно, — ответила она, — Вы хотите что-то купить для себя или для своей дочери?

Я посмотрела на красивые платья, которые бы очень понравились Руби.

— Сколько стоит платье для причастия? — поинтересовалась я.

— На какой размер?

— Для шестилетней девочки.

Женщина потянула за серебряную цепочку на шее, и из недр ее декольте появилась связка ключей. Она открыла один из стеклянных шкафов и достала четыре маленьких облака тонкой ткани и лент. Лиф одного из платьев, белого с кремовым отливом, таким насыщенным, что казался почти розовым, был расшит перламутром, а рукава собраны в виде маленьких фонариков. Руби Уайет при виде этого платья будет визжать во всю силу своих легких.

— Вот это, — показала я.

Она посмотрела на ценник, свисавший с рукава, и назвала цену в песо, что, как я с удивлением поняла, равнялось менее, чем сорока долларам.

— Мы берем! — я полезла в сумку за деньгами.

Женщина аккуратно сложила платье в черную коробку, уложив кольца кринолина на самое дно, затем взяла с прилавка пару перчаток и диадему.

— Это прилагается к платью.

— Ух ты! — покачал головой Питер. — Боюсь, Руби сойдет с ума.

— У вас только одна дочь? — спросила женщина.

— И сын, — ответила я.

— Сколько ему лет?

— Около четырех.

— Минутку.

Она вышла из магазинчика, прошла вдоль торгового ряда, скрылась в другой палатке в самом его конце и вскоре вернулась с еще одной черной коробкой. В коробке лежал маленький национальный костюмчик, белый с голубой окантовкой. Сомбреро расшито перламутром, таким же, как на платье.

— Сколько стоит? — спросила я.

— Столько же.

— Мы берем.

Я отдала деньги, и, когда она передавала мне костюм для Исаака, спросила:

— Вас зовут Хуана Акоста?

— Де Суарес, — улыбнулась она.

— Простите?

— Хуана Акоста де Суарес. Моего мужа звали Анхель Суарес. Он умер в прошлом году.

— Мне очень жаль, — сказала я.

Она пожала плечами:

— Он был хорошим человеком, мой Анхель, но у меня нет детей, поэтому я одинока.

— Мне очень жаль.

— Это жизнь, — вздохнула она. — Откуда вы знаете мое имя?

Я набрала в грудь побольше воздуха:

— Я подруга Лили Грин. Вы помните ее? Тридцать назад?

Хуана как раз расправляла рукава на платьях в витринах. Руки ее застыли. Она посмотрела на меня, и лицо ее смягчилось.

— Лили? Лилита? Вы ее знаете?

— Да.

— Это она, да? Кинозвезда? Та, что с белыми волосами?

— Да, это она.

— Я знала, что это Лилита. Не только из-за имени. Она не изменилась с детства. Mi pequenita Лили, ай-ай-ай. Лилита. Как у нее дела? Она меня помнит?

— У нее все хорошо, — сказала я. — Все хорошо.

— Она послала вас сюда, чтобы найти меня?

— Не совсем. О вас я узнала от Эдуардо Кордовы.

— Из полиции? — Ее глаза сузились.

— От отца, не от сына, — уточнила я.

— Почему он назвал вам мое имя?

— Я спросила, кто работал у них в доме. Хуана, мне нужна ваша помощь. Лили может попасть в беду. Я стараюсь выяснить, что произошло с ее матерью, и надеюсь, что это ей поможет.

— Бедняжка. Бедная сеньора Труди, — пробормотала Хуана по-испански.

Когда я упомянула имя Лили, Питер потихоньку пошел к выходу, поняв, что Хуана предпочтет разговаривать со мной наедине. Он поймал мой взгляд и подмигнул мне через плечо. Я кивнула, и он удалился, оставив нас одних.

— Вы были там, когда ее убили? — спросила я.

Она вдохнула полной грудью и оперлась локтями на прилавок.

— Да, я была там.

— Вы знаете, что случилось?

— Сказали, что Лилита играла с пистолетом и застрелила мать.

— Это правда?

Она нахмурилась:

— Вы хотите помочь Лилите, так ведь?

Я кивнула:

— Мы подруги. Пожалуйста, расскажите мне, как все было. Это важно для спасения Лили.

— Это было давно. Много-много лет назад. Тридцать лет!

— Хуана, — мягко проговорила я. — Лили прожила всю жизнь, уверенная, что убила свою мать. Представляете, как тяжело жить с такой мыслью? Как вы думаете, имеет она право знать, кто это сделал на самом деле?

Хуана потерла рукой лоб. Затем коротко кивнула:

— Да.

— Как вы считаете, что случилось в той комнате?

— Я не знаю. Одно я знаю точно: Лилита не убивала сеньору Труди. Она не могла ее убить. Я не верю в это. Я никогда в это не верила.

— Почему?

— Она быть около фонтана, играла с маленьким мальчиком. С Хупе, — она так и произнесла: «Хупе». — Я стирала вещи на крыше, и слышала голоса около воды. Я слышала их прямо перед тем, как раздался выстрел. Я слышала, Хупе спросил: «Ты куда?», и затем раздался выстрел.

Лили тоже помнила, как играла с Хупе у фонтана.

— Вы уверены? Уверены, что она была еще в саду, когда вы услышали выстрел?

— Да, думаю, что это было так Хупе спросил: «Ты куда?», и через несколько секунд я услышала выстрел. Только одна минута. У нее не было времени зайти в комнату, найти пистолет и убить мать.

Я наклонилась ближе. Все интереснее и интереснее.

— Расскажите все, что вы помните о том дне. Все, даже очень мелкие подробности.

Как я и ожидала, память у Хуаны была не блестящей, тем более, прошло столько лет. Она мало что смогла припомнить о том утре, когда была убита Труди-Энн. Хотя она помнила, как готовила детям завтрак и подавала его в саду. Она принесла еду и ушла стирать, оставив детей одних.

— Вы ушли на крышу?

— Да. Я стирала на крыше. Там есть раковина и веревки, чтобы сушить белье. Я слышала голоса детей, а когда подходила к краю, то видела их.

Хуана стирала простыни и слушала радио. Она была уверена, что среди звуков музыки слышала голоса детей. Когда раздался выстрел, она бросила простыню, которую стирала, и побежала вниз по ступеням. В саду никого не оказалось. Она вбежала в дом, в комнату Труди-Энн.

— Что вы увидели?

Хуана задрожала и прижала руки к груди:

— Хупе плакал в прихожей. Я пробежала мимо него в дверь.

— Подождите. Юпитер был там? Он видел, что произошло?

Юпитер клялся, что не знает, как умерла Труди-Энн. Может, это и правда. Может, он был слишком мал и не помнил этого. Но я сомневалась. Такие воспоминания слишком болезненны, они не забываются… если их не подавить. И знаете что? Я больше не сомневалась.

— Я думаю, Хупе ничего не видел. Он плакал от шума. У него не было времени что-нибудь увидеть.

Возможно.

— Что вы увидели, когда зашли в комнату? — спросила я.

— Лилиту. Она кричала: «Мама, мама!». Ее руки красные. Все в крови.

— Кто еще был там?

— Сеньор Арти.

— Он был в комнате, когда вы вошли?

Она подняла бровь:

— Да.

— Что он делал?

— Он прижимал Лилиту к себе. Она его отталкивала. Пыталась добраться к матери. Но он ее не пускал.

— Вы видели тело?

Теперь Хуана уже плакала, крупные слезы катились по лицу, оставляя полосы на ее макияже. Она вытерла нос рукой.

— Верхняя половина ее тела была на кровати, а ноги на полу. Ее белое платье было все красное здесь, — Хуана показала на грудь. — Очень красное. Ее… Как вы это называете, ночная сорочка? То, в чем спят ночью? Она была очень мокрая от крови, я видела формы ее тела, ее груди, — она судорожно вздохнула, и я испугалась, что ей станет плохо. Но она только резко вздохнула. — Я забрала девочку из комнаты. Я помню, что очень злилась. Ее отец не делал ничего. Ничего.

— Что вы имеете ввиду? Вы сказали, что Арти держал ее.

— Не сеньор Арти. Я сказала вам, что он ее держал. Ее отец, Рэймонд. И его женщина. Они просто стояли и смотрели на нас. Они ничего не делали.

У меня было такое чувство, как будто меня ударили в живот.

— Рэймонд и Беверли были там?

— Конечно. Они стояли в комнате, когда я зашла туда.

— Рэймонд и Беверли были в Мексике, в той комнате, когда умерла Труди-Энн?

— Да, конечно, — нетерпеливо произнесла Хуана. — Они приехали как раз перед тем, как это случилось. Они сказали, что будут жить все вместе. Все. Но после этого они забрали Лилиту и уехали в Америку.

Я пыталась осознать услышанное. Рэймонд и Беверли сказали, что были в Лос-Анджелесе, когда умерла Труди-Энн. Правильно? Я пыталась вспомнить. Они когда-нибудь говорили о том, что их не было в Мексике, когда убили Труди-Энн? Я не помнила этого, но зато помнила, что они заставили меня считать, что их не было в Сан-Мигеле. И что хуже всего, они заставили поверить в это Лили. Почему?

— Хуана, кто убил Труди-Энн? Если Лили этого не делала, кто это сделал? Это мог сделать Арти? Или Рэймонд? Или Беверли?

Она покачала головой:

— Я не знаю. Я не знаю, кто ее убил. Но я знаю, что это не моя Лилита. Она была в саду. С Хупе. Я слышала ее голос, когда стирала.

— У Рэймонда и Беверли были причины убить Труди-Энн?

— Сеньор Рэймонд никогда бы не выстрелил в нее. Я думаю, он любил ее. Я видела, как он смотрел на нее. Сеньора Труди была очень красивой. Я думаю, он любил ее.

— Почему? Почему вы так думаете? Они были вместе один раз, а потом разорвали отношения, после рождения Лили. И она жила с Арти, ведь так? Между ними что-нибудь происходило?

Глаза Хуаны сузились.

— Я ничего не знаю, но думаю, что да. Я видела сеньору Труди, когда приехал сеньор Рэймонд. Она его искала. Она носила белую ночную сорочку, когда он был там. Под ней можно видеть тело, и я видела, что он смотрел.

— Как вы думаете, у них мог быть роман?

— Они все это делали в этом доме. Они спали одну ночь с одним, другую с другим. Сеньор Арти сказал мне, что он на правильном пути. Все должны любить друг друга. Но я думаю, что он был несчастлив. Я думаю, что он не хотел, чтобы сеньора Труди была с сеньором Рэймондом.

— Но Труди и Рэймонд были вместе?

— Да. Я думаю, что да. Я меняла постели. И я думаю, они были вместе. Это вина сеньора Рэймонда, что она умерла, — она решительно тряхнула головой.

— Почему? Почему он виноват? Если он не убивал ее?

— Он дал ей пистолет. Он привез пистолет из Техаса, от ее папы.

— Подождите. Рэймонд дал Труди-Энн пистолет? Зачем?

Она пожала плечами:

— Сеньора Труди сказала, что отец просил его передать ей пистолет. Но сеньор Рэймонд принес пистолет в дом. Поэтому он виноват, что прекрасная сеньора умерла.

Я кивнула. Не уверена, что согласна с логикой Хуаны, но, учитывая, как я отношусь к пистолетам, не стала опровергать ее слова.

— А Беверли? Беверли не возражала, что ее муж спит с бывшей женой?

— Сеньора Беверли говорила, что все счастливы, и все хорошо. Но я слышала иногда ее разговоры с сеньором Рэймондом. Она кричала на него. Она не была счастливой.

— Она убила Труди-Энн?

— Да. Я говорила полицейским. Я говорила Эдуардо Кордове: «Лилита не убивала свою маму». Он сказал мне, что я ошиблась. Лилита, как вы это называете… преступна.

— Виновна.

— Да, виновна.

— И он даже не провел расследование? Даже не попытался выяснить правду?

Она снова тряхнула головой:

— Эдуардо Кордова — это Эдуардо Кордова.

— Что вы имеете в виду?

Она наклонилась ко мне:

— У него слишком много денет, у сеньора Кордовы. Для полицейского.

— Да, — прошептала я в ответ.

— Он делает то, за что ему платят.

— Вы думаете, ему заплатили, чтобы он сказал, что Лили убила свою мать?

— Я ничего не знаю, — Хуана пожала плечами. — Я знаю только, что Лилита была в саду, играла с водой в фонтане. Я знаю только это.

Неожиданно она стукнула кулаком по прилавку. Я подскочила.

— Кто я, чтобы говорить это? — бросила она резко. — Кто я такая, чтобы говорить, что Эдуардо Кордова — недостойный человек?

Я нахмурилась, не понимая, к чему это.

— Где я взяла деньги на эту палатку? Тридцать лет назад, уезжая, сеньор Арти дал мне денег. Он сказал, это за все, что я сделала. Он дал мне две тысячи долларов. Это очень большие деньги для Мексики. Я открыла эту палатку и жила очень хорошо. Он дал мне денег, теперь у меня хорошая жизнь.

Я думаю, то же самое можно сказать и про некоторых других людей.

 

Глава 28

Питер удивился, что я собралась вылететь домой раньше времени, но понял, что дело не терпит отлагательств. Присутствие в Мексике Беверли и Рэймонда во время убийства Труди-Энн меняло все. Я не знала, о чем это говорит, но должна была вернуться домой и выяснить.

Я позвонила маме из Далласа, где мы пересаживались с самолета на самолет, и она согласилась встретить нас в аэропорту в Лос-Анджелесе. Заволновалась, узнав, что мы прилетаем раньше срока.

Я не скучала по своим детям до тех пор, пока не сошла с самолета. И кто я после этого? Я почти не думала о них в Мексике. Мысли о детях отвлекали бы от работы — даже мысли об Исааке, который ни разу не оставался без матери дольше, чем на несколько часов. Кажется, я обвиняла себя в безответственности, но, когда самолет подлетал к аэропорту в Лос-Анджелесе, уже подпрыгивала на сиденье от нетерпения.

Я проигнорировала предупреждение и отстегнула ремень задолго до того, как самолет остановился. Когда дверь открыли, рюкзак уже висел у меня за спиной, и я подталкивала Питера к выходу. К сожалению, перед нами оказалась чрезвычайно медлительная женщина. Я простонала в нетерпении и зашептала Питеру в ухо:

— Протиснись, черт побери, и она подвинется.

— Джулиет, женщина на костылях, остынь.

Я закатила глаза, переминаясь с ноги на ногу. Когда мы наконец вышли из самолета, я схватила Питера за руку и протащила мимо женщины с костылями — думаю, что после этого она навсегда пересела в инвалидную коляску. Мы пробежали по проходу и влетели в здание аэропорта. Конечно же, нас доставили к самому дальнему выходу, и казалось, что мы выйдем не раньше, чем через несколько часов, поэтому под конец я уже мчалась. Дети стояли прямо посреди зала, мешая всем, и показывали друг другу пальцами на проходящих пассажиров. Я окликнула их как можно громче. Они отвлеклись от своих пререканий, увидели, что я бегу к ним, и ринулись сквозь толпу, пробежав в запретную зону. Завыла сирена, и охранник рванулся к нам. Руби и Исаак бросились в мои объятия, и, глубоко дыша, я уткнулась в мягкие влажные шейки. Они пахли как всегда. Как теплые влажные щенки. Как мои дети.

— Я так скучала, — пробормотала я. Это правда. Последние несколько часов я действительно страшно по ним скучала. Просто невыносимо скучала.

Исаак взял меня руками за лицо, чмокнул в губы, голосом, полным любви и вожделения, произнес:

— Мама!

Я улыбнулась своему мальчику:

— Что, мой хороший?

— Что ты мне привезла?

 

Глава 29

Как я ни стремилась увидеть Лили, рассказать все, что узнала в Мексике, и выступить против ее родителей, я не могла оставить детей. Весь день и вечер они просидели на мне, как будто не могли жить иначе. Они мгновенно надели свои мексиканские наряды и выглядели, как знатные вельможи тех времен, когда Калифорния была частью Мексики. Потребовалось несколько часов, чтобы уложить их в постель, и мы смогли это сделать, только пообещав, что они не пойдут завтра в школу. Запросто. Ведь завтра воскресенье.

Несмотря на позднее время, я позвонила Элу и рассказала о своей поездке.

— Она не убивала, — сообщила я, зажав телефон щекой и одновременно выкладывая вещи из сумки, проверяя, нет ли на них пятен, и вешая в шкаф.

— Но она помнит, что сделала это, — возразил он.

— Ты меня слушал? Ложные воспоминания! Воспоминания, которые ей внушили!

— Хорошо, хорошо, может быть. Тогда кто это сделал? Отчим? Отец?

— Или мачеха.

— Ну не знаю. — В его голосе слышалось сомнение.

— Почему нет? — спросила я, нюхая подмышки блузки, про которую не помнила, надевала или нет. Поморщилась и бросила ее в корзину.

— Когда убивают из пистолета — это мужское преступление.

Я даже не спорила. Меня раздражала дискриминация по половому признаку, но не хотелось отстаивать право женщины на выстрел.

— Ты хочешь поехать со мной к Лили?

— Лучше не надо, — сказал он. — Но не предпринимай ничего против Полариса и ее родителей. Я не хочу, чтобы ты рисковала в своем положении.

Я вздохнула, но возражать не стала. Положив трубку, я поставила пустую сумку в шкаф.

— Как дела у Эла? — спросила мама.

Она лежала на моей кровати, опираясь на локоть, и наблюдала, как я распаковываю вещи. Моя мать принадлежит к тому типу маленьких худеньких женщин, которые с возрастом становятся все более и более миниатюрными. Когда ей исполнится девяносто лет, ее будет видно только в микроскоп. Эта ее особенность вызывала во мне некоторую обиду. Я набирала и сбрасывала одни и те же 10–15 фунтов несколько раз, а мама носила специальный корсет, чтобы придать себе немножко веса. Я всегда считала, что она сжигает свои калории чрезмерно активной деятельностью. Слово «многозадачность» изобрели специально для нее. Когда я была ребенком, она готовила обед, пылесосила дом, получала инструкции по телефону от своего босса и выпытывала у меня, где я была прошлой ночью. И все это одновременно. Возможно, сейчас я впервые видела ее в неподвижном состоянии. Общение с детьми оказалось для нее гораздо более трудным, чем она предполагала.

— Нормально. Он был бы довольнее, если бы наша работа лучше оплачивалась, — ответила я.

— Ты хочешь, чтобы я обменяла билет и улетела домой раньше?

— Что? Конечно, нет. Останься. Мне нравится, что ты у нас в гостях.

Я не лгала. Когда мы не ссорились, я ужасно по ней скучала. Я всегда по ней скучала. Я никогда раньше не могла представить, что буду жить в тысячах километров от родителей. И знала, что она очень скучает по внукам.

— Я навела порядок на твоем столе, пока тебя не было.

— Что?

— Такой был бардак.

— Мама! Это мои личные папки! Как ты можешь в них копаться?

— Что тут такого? Я навела порядок и у тебя в компьютере.

— Что? — пронзительно завопила я.

— Твой рабочий стол был в ужасном состоянии. Я его почистила. И разложила все твои письма в папки.

Я молча на нее смотрела.

— Ты читала мои электронные письма?

— Ровно настолько, чтобы понять, в какую папку их класть.

— Поразительно. У Питера на столе ты тоже прибралась?

— Конечно, нет. Хотя я просмотрела контракт, который он бросил на обеденном столе. Ты, может быть, захочешь сама на него взглянуть. По-моему, он хочет заключить мошенническую сделку.

У меня отвисла челюсть.

— А что? — спросила она. — Я сорок лет была секретарем юриста. Думаешь, я ничего не понимаю в контрактах?

— Мам, от тебя с ума сойти можно.

Она посмотрела на меня поверх очков:

— А от кого же у тебя живой характер, детка?

 

Глава 30

На следующее утро, когда я сообщила детям, что мне нужно уехать, нижняя губа Исаака задрожала. Со страдальческим завыванием он перелез через стол с завтраком и крепко схватил меня за талию, будто детеныш лемура.

— Я скоро, зайчик. Вернусь к обеду, — я скрестила пальцы, надеясь, что не лгу.

Ответом были приглушенные рыдания и подрагивающие плечи.

— У тебя же есть папа, малыш, — сказал Питер. — Давай, мы с тобой и Руби поедем на пирс Санта-Моники?

Ответа не последовало.

Я посмотрела на Питера. Он пожал плечами.

— О господи, — вздохнула мама. — Вы их разбаловали, — она обошла меня и посмотрела на Исаака. — Хватит капризничать, Исаак. Маме нужно работать.

— Мама все время работает! — завопил сын и вцепился в меня еще более неистово. — Она уходит на работу и не хочет побыть со мной!

Я знала, что он манипулирует. И что по сравнению с матерями, работающими по-настоящему, я провожу огромное количество времени со своими детьми. Знала, что он не верит, будто я люблю свою работу больше, чем его. И я также знала, что не выдержу.

— Ладно, Исаак. Поедешь со мной. Поиграешь с Эмбер и Джейд, пока я разговариваю с их мамой.

Руби подняла голову от тарелки с кашей:

— Ты едешь в гости к Эмбер и Джейд? Я тоже хочу!

— Минуточку, — вмешался Питер. — Что, никто не хочет поиграть со мной?

Мама, негодуя от нашей слабости перед детьми, топнула ногой, пробормотав что-то невнятное об отпрысках, садящихся на шею родителям, о чем те потом горько сожалеют. С помощью большого количества уловок, начиная от пирса Санта-Моники и заканчивая покупкой нарядов, Питер сумел уговорить Руби остаться с ним.

Когда мы закончили переговоры и добрались до дома Лили, то увидели, что Эмбер и Джейд катаются на самокатах под присмотром не одной, а двух нянь. Я оставила Исаака на их попечение, велев надеть шлем, прежде чем он сядет на какое-нибудь колесное средство. Мои дети унаследовали от меня природную грацию, и к третьему дню рождения Исаака мы уже получили перелом руки, переломы двух пальцев и расщепление кости в подбородке. Не хотелось опять ехать в больницу.

Я вошла через парадную дверь и позвала Лили.

— Она за домом, возле бассейна, — ответил чей-то голос. Я поблагодарила невидимого слугу и пошла через дом к задней двери. Лили лежала в шезлонге у бассейна, накрывшись кашемировой шалью. От нагретой воды поднимался пар и окутывал ее прозрачной дымкой. Я настроила себя на разговор, ради которого пришла, и приблизилась к ней по дорожке из бледно-голубых камней.

— Джулиет! — воскликнула она, увидев меня. — Ты вернулась? Что-нибудь выяснила? Расскажи мне.

Я присела на край шезлонга и взяла ее за руку:

— Я многое узнала, Лили. Отыскала Хуану, женщину, которая за тобой присматривала в детстве.

— Хуана, — мягко сказала Лили, и ее глаза затуманились. — Кажется, я помню ее. Она завязывала мне волосы ленточкой. И у нее были очень грубые руки, красные и обветренные.

— Она рассказала про день, когда умерла твоя мать.

Лили посмотрела мне в глаза с ожиданием и страхом:

— Что? Она рассказала, что случилось?

— Она не видела, кто выстрелил.

— Жаль, — Лили разочарованно вздохнула.

— Но она все слышала. Она стирала на крыше и слышала, как ты играла с Юпитером у фонтана. Она слышала вас, когда раздался выстрел. Вы все еще играли у фонтана в саду.

Лили посмотрела на меня:

— Я играла у фонтана.

Это был не вопрос.

— Хуана прибежала в комнату твоей матери, но ты попала туда раньше. Она увидела там тебя с Поларисом. Ты подбежала к матери и пыталась поднять ее. Поэтому твои руки были в крови. Ты трясла ее, или схватила, или что-то в этом роде. Хуана видела, как Поларис пытался оттащить тебя от матери.

— Поларис? Он пытался оттащить меня? Он убил мою мать? — Лили глотала воздух широко открытым ртом.

Я продолжала:

— Я выяснила не только это, Лили. Мне очень жаль, что я должна тебе это сказать. Рэймонд и Беверли были в комнате, когда Хуана туда вошла.

У нее на лице отразилось непонимание:

— Что? Что? Они были в Сан-Мигеле? В комнате моей матери?

— Да, — произнес голос у меня за спиной. Я повернулась и увидела Беверли. С нее стекала вода, от кожи валил пар. Голос ее был жестким, но ноги дрожали. Она взяла полотенце из кучи на краю шезлонга, где я сидела, и завернулась в него. Вторым полотенцем Беверли обернула голову, а третье набросила на плечи, и только после этого продолжила.

— Да, мы действительно были там. Мы были в Сан-Мигеле, когда убили Труди-Энн.

Она присела на край шезлонга Лили и положила руку ей на колено. Лили отшатнулась, и Беверли спрятала руку под свое полотенце.

— Я позову Рэймонда, — сказала она. — И мы тебе все расскажем.

Она встала и пошла в дом. Лили зажмурилась и закрыла руками лицо.

— Мне очень жаль… — и тут мне пришло в голову, что Беверли отправилась на поиски Рэймонда, чтобы согласовать их версии случившегося. — Сейчас вернусь.

Я побежала к дому, прошла через кухню, промчалась к задней лестнице, и чуть не упала на Исаака. Он сидел на нижней ступеньке и плакал, а одна из нянь пыталась смазать ему коленку перекисью водорода.

— Мама! — закричал он. — Я ударился!

Я посмотрела на него и поняла, что не смогу перехватить Беверли прежде, чем она поговорит с Рэймондом. Застонав про себя, я присела на ступеньку.

— Давай посмотрим наше бо-бо, дорогой.

— Он очень сильно ободрал колено, — сказала няня.

— Я вижу. — Я взяла у нее ватный тампон, обработала ссадину, потом тщательно залепила ее пластырем, который мне подала няня.

— Теперь все в порядке, — я поцеловала Исаака в щеку. — Ты уже готов опять пойти в сад играть с близнецами?

Он кивнул:

— Но я буду кататься на скутере, потому что я ранен.

Я посмотрела на няню, она кивнула.

— Хорошо, катайся на скутере, детка, только осторожно. Хорошо?

Мое внимание привлекли голоса на кухне. Я закончила разговаривать с сыном как раз в тот момент, когда Беверли и Рэймонд уже выходили через заднюю дверь, и пошла с ними к бассейну. Беверли снова села на шезлонг Лили, а Рэймонд передвинул второй шезлонг и устроился на нем. Я встала с другой стороны от Лили, оказавшись в их маленьком кольце.

— Мне жаль, что ты узнаешь об этом таким образом, — сказал Рэймонд.

— Что вы делали в Мексике? — мой голос звучал так грубо и резко, что я сама удивилась.

Рэймонд проигнорировал мой вопрос:

— Лили, дорогая…

— Отвечай, папа, — Лили резко отодвинулась от мачехи. — Уйди с моего шезлонга.

Беверли быстро встала.

— Может, сядем там? — я показала на стол с четырьмя стульями на другой стороне бассейна.

— Очень хорошо, — Лили поднялась с шезлонга, быстро пошла к столу, убрала закрытый зонт из центра стола и бросила его на землю, как раз в тот момент, когда к столу подошли мы с Рэймондом и Беверли. Раздался резкий металлический звук.

Мы расселись на металлических стульях, и я снова задала свой вопрос, стараясь говорить тихо и спокойно.

— Что вы делали в Мексике?

— Мы приехали за несколько месяцев до этого, когда община Топанги неожиданно развалилась, — ответил Рэймонд. — Нам больше некуда было податься, а несколько знакомых уже переехали в Сан-Мигель. Не только Труди-Энн и Арти. Многие.

— Почему вы не сказали Лили, что были там, когда убили ее мать?

— Мы никому никогда этого не говорили. Мы сразу же вернулись в Соединенные Штаты.

— Почему? — спросила я.

— Почти все вернулись, — сказал он.

— Мы боялись, — прошептала Беверли. — Никто из нас не знал, на что способна мексиканская полиция. А вдруг нас обвинили бы в том, что мы держали в доме оружие? Мы боялись, что нас арестуют.

— Рэймонд, почему вы привезли Труди-Энн пистолет? — поинтересовалась я.

Он открыл рот и уставился на меня.

— Это был подарок ее отца, — резко сказала Беверли.

— Подарок? — переспросила я.

— Рэймонд и Труди-Энн приехали из Техаса. Техасцы любят оружие, — решительно проговорила она.

— Что произошло? — вмешалась Лили. — Что случилось с моей матерью?

Беверли перегнулась через стол и накрыла руку Лили своей. Теперь Лили ей это позволила.

— Мы с Рэймондом были у себя, напротив комнаты твоей матери, когда услышали выстрел. Мы вбежали и увидели ее. Поларис вынимал пистолет из твоей руки и пытался оттащить тебя от нее.

— Другие свидетели рассказывают не так, — жестко сказала я.

— Какие свидетели? — спросил Рэймонд.

— Хуана, — прошептала Лили. — Хуана говорит, что я была в саду с Юпитером.

— Ты была, дорогая, — ответила Беверли, сжимая пальцы Лили. — А затем ты, должно быть, вошла в дом. Ты держала пистолет, когда мы вошли.

Я прикусила губу. Я знала, что она лжет, но все, что у меня имелось — это слова Хуаны. Не так уж много.

— Но вы не видели, что я это сделала, — сказала Лили. — Может, это сделал Поларис. Может, он это сделал. Он был там, когда вы вбежали, так? Вы сказали, что она был там.

Беверли мягко покачала головой:

— Мне очень жаль. Я бы хотела, чтобы это было правдой. Чтобы это был кто угодно, только не ты. Поларис забирал у тебя из рук пистолет, когда мы туда вбежали. А ты была… ты была…

— Ты вся была в ее крови. — сказал Рэймонд, мягкость его голоса не соответствовала жестокости слов. — Это был несчастный случай, Лили. Ты не хотела этого делать, но ты застрелила свою мать. Все было так, как ты это помнишь.

Лили заплакала.

— Даже если все правда, это не объясняет, почему вы солгали, будто вас там не было, — вставила я.

— Я тебе сказала, — Беверли обращалась не ко мне, а к Лили. — Мы боялись. Мы вернулись в Лос-Анджелес и все для тебя подготовили. Поларис прислал тебя немного позднее. Ты не разговаривала, а потом, после того, как с тобой позанимался Риз, стало ясно, что ты ничего не помнишь об этом случае. Ты даже не помнила, что мы там были. И Риз почему-то не знал, что мы были в Мексике. Он уехал из коммуны до нас и, скорее всего, считал, что мы все это время находились в Лос-Анджелесе. Мы не стали вас в этом разубеждать. И всех остальных тоже. Только два человека знали правду — Арти и Зет. И мы знали, что они нас не выдадут. Мы боялись. Мне очень жаль, дорогая. Но мы очень боялись.

Я не поверила ни одному ее слову. Я не верила, что Лили убила свою мать. И не верила, что Беверли и Рэймонд столько лет скрывали правду только из страха быть арестованными за преступление, которого не совершали. А Лили им явно поверила. Может, она слишком их любила, чтобы думать иначе. Может, она тоже боялась. Неважно почему, вопреки всем подозрительным обстоятельствам, но Лили поверила в их невиновность. Я смотрела, как она сжимает одной рукой руку мачехи, а другой — руку отца.

— А Хло знала о вас? — спросила Лили.

— Что? — Рэймонд наклонился вперед.

Лили сильнее сжала его руку:

— Она что-нибудь сказала, когда вы дали ей деньги? Она знала, что вы были в Мексике, когда это случилось?

— О чем ты? — кровь отхлынула от моего лица.

Лили повернулась ко мне:

— Папа передавал ей деньги за меня. Я не хотела с ней встречаться. И я не хотела посылать никого из своих подчиненных. Папа вызвался сделать это.

— Почему ты ничего не сказала мне о том, что Рэймонд передал деньги? — спросила я в ярости.

Лили покачала головой.

— Я боялась, что если вся история всплывет, полиция захочет допросить папу или еще что-нибудь случится. Я беспокоилась за мамины выборы. За ней охотились республиканцы. Кто знает, как бы они использовали эту информацию, — она умоляюще посмотрела на меня. — Даже если ты должна будешь рассказать все адвокатам Юпитера, ты ведь ничего им не скажешь про Беверли и Рэймонда, правда? Мы не можем объявить людям, что они к этому причастны. То, что все знают про меня, уже плохо. Если они узнают, что Беверли была там, если они подумают, что она это скрывала, ее выборы провалятся. Точно провалятся.

Этого я не собиралась обещать. Во что бы ни поверила Лили, я знала, что она не убивала свою мать. И знала, что существует вероятность, что это сделал кто-то из ее родителей. Я только покачала головой.

Лили побледнела.

Я повернулась к Рэймонду:

— Хло знала, что вы были в Мексике, когда убили Труди-Энн?

— Да, — ответила за него Беверли. — Нас она тоже шантажировала.

— Что? — воскликнули мы с Лили одновременно. Я была потрясена. Голос Лили выдавал, что она поняла, что люди, которых она любила больше всего на свете, ее предали. И они действительно ее предали.

— После того как Рэймонд дал ей денег, она ему позвонила. И сказала, что узнала, что мы… мы… — Беверли запнулась, это было для нее нетипично. Она сглотнула и, кажется, взяла себя в руки. — Что мы были там, когда Труди-Энн умерла. Сказала, что выдаст нас, если мы ей не заплатим.

— И вы заплатили? Вы ей заплатили? — спросила я.

Лицо Беверли посерело. Мокрая прядь выбилась из-под полотенца и упала ей на глаз.

— Да. Один раз. Как и Лили.

— Сколько?

— Она запросила сто тысяч, но мне, конечно, негде было взять столько денег, — Беверли поморщилась. — Рэймонд отдал ей около пяти тысяч и сказал, что нужно время, чтобы собрать остальную сумму, — рот Беверли скривился. — Она сказала, что пять тысяч — ничто. Что это не деньги, и лучше нам заплатить остальное как можно скорее. Мы хотели продать дом. Только так мы могли собрать деньги.

— О мама, — Лили обняла Беверли.

Мачеха обняла ее в ответ, похлопывая по спине.

— Все хорошо, Лили. Все хорошо, — жестко сказала Беверли.

Что-то в ее голосе навело меня на мысль, что она часто повторяла эту фразу на протяжении их совместной жизни.

Я молча сидела, размышляя над рассказом Беверли. Меня беспокоила какая-то нестыковка во времени. Хло не пыталась шантажировать Беверли и Рэймонда, пока не получила первую сумму от Лили. Почему она столько ждала? Что случилось после успешной передачи денег, после которой она решила увеличить количество своих жертв? Была ли это эйфория от успеха? Или она узнала о них что-то, только начав шантажировать Лили?

Я посмотрела через стол на Рэймонда. Он сидел, подперев голову руками. Хло угрожала рассказать, какую роль сыграла Лили в смерти своей матери. Потом Лили послала Рэймонда передать ей деньги. И вдруг Хло решила шантажировать не только ее. Есть ли здесь связь? Или Рэймонд невольно поспособствовал продолжению шантажа? Теперь я вспомнила, что Хло сказала своей матери. Она знала о ком-то что-то, чего этот человек сам не знал. Думаю, она говорила о частичных воспоминаниях Лили об убийстве. А если, выясняя обстоятельства, Хло узнала не то, что Лили убила свою мать, а что она этого не делала? Я посмотрела на Рэймонда, жалея, что не могу прочитать правду по его лицу, потом на Беверли. Ее лицо выражало беспокойство за дочь. Она прижимала к груди руку Лили. Интересно, говорила ли Беверли правду? Что Хло узнала о ней? На самом ли деле она угрожала рассказать, что они были в Мексике? Или что-то еще? Я переводила взгляд с Рэймонда на Беверли и обратно. Был ли кто-то из них убийцей?

 

Глава 31

В этом тесном семейном кругу не было места ни мне, ни моим подозрениям. Поэтому я забрала Исаака и ушла. Из машины я позвонила Элу, оставила ему сообщение на голосовой почте, высказав свои подозрения, и попросила перезвонить мне при первой же возможности. А потом поехала к Вассерману. Я не смогла убедить Лили, что ее родители в этом замешаны. Может, я смогу убедить адвокатов, чтобы они строили защиту, не впутывая Лили. В приемной меня поприветствовала Валери. На ней был самый великолепный наряд для беременных — черные брюки до колен открывали длинные стройные ноги, совершенно не изменившиеся от гормональной перестройки организма, черный жакет, немного расклешенный книзу, и тонкая, будто сотканная из паутины, голубая блузка. Она прекрасно облегала ее полную грудь и уже довольно заметный живот. Я засмотрелась на черные ботинки Валери, затем перевела взгляд на свои широкие штаны и футболку. Штаны по бокам уже не застегивались, а футболка задиралась на выпуклом животе. Заметив, что там, где штаны расходятся, проглядывает голое тело, я надела фланелевую рубашку Питера, и носила ее, не застегивая, как жакет. Да, кажется, мне следует пройтись по магазинам.

Валери одарила меня жалостливой улыбкой, что намного лучше того презрительного взгляда, которым она наградила меня, когда увидела впервые. Она подождала, пока я усажу Исаака за стол и дам ему карандаши и бумагу, и провела меня в свой кабинет, где выслушала меня с открытым ртом.

— Черт побери! — воскликнула Валери, когда я закончила рассказ.

Я улыбнулась. Однозначно, я завоевала ее расположение.

— Да.

— Мне нужно поговорить с Вассерманом.

Выяснилось, что босс уехал на лыжный курорт, но взял с собой мобильный телефон. Во время разговора я представляла, как он съезжает с горы, одновременно задавая вопросы.

— Все это может не иметь никакого отношения к убийству Хло, — заметил он, когда мы сообщили обо всем.

— Я не верю в совпадения, — я изложила ему теорию Эла. Эл всегда считал, если кажется, что между двумя событиями есть связь, значит, она действительно есть. В расследовании уголовных преступлений не бывает совпадений. И я начала в это верить. — Я имею в виду, что об этом стоит задуматься. Хло убили, когда она шантажировала двух или трех людей. Это должно быть как-то связано между собой.

— Справа! — вскричал он неожиданно.

— Что? — спросила я.

— Ничего. Слушайте, ничто здесь не доказывает, что ваша подруга не совершала убийства. Или ваш клиент, как будет угодно.

Я растерянно покачала головой:

— Может, и нет, но это усложняет дело, так?

— Слева!

— Что?

— Ничего, — сказал он. — Вот что. Вы опять на окладе. Дайте мне всю необходимую информация для продолжения дела.

— Разве этого недостаточно?

Я знала, что ему ответить. Я выяснила только, что за Хло водилось много грехов, и что ее убийство может быть, а может и не быть связано с убийством тридцатилетней давности, совершенным в Мексике. И что та смерть могла быть, а могла и не быть несчастным случаем. У меня имелось множество предположений и ни одного конкретного доказательства, чтобы убедить прокурора заменить синицу в руке на журавля в небе.

Вассерман хмыкнул:

— Хорошо. А вот и подъемник Знаете, что я думаю… Это мог сделать Высокопреподобный.

— Точно, Рауль. Я как раз тоже об этом подумала, — вмешалась Валери, наклоняясь к микрофону.

Она посмотрела на меня, чтобы увидеть мою реакцию, и покраснела.

— Возможно, это и Поларис, — кивнула я. — Но Беверли и Рэймонд слишком много лгали. Почему мы должны верить, что они не убивали Труди-Энн?

— Я ставлю на Преподобного, — сказал Вассерман. — Попробуйте добыть еще сведений. Посмотрим, что вы еще узнаете о ЦКЕ. Я вернусь через два дня. К этому времени соберите мне все необходимое для продолжения следствия. И следите за временем, теперь я плачу вам из своего кармана. Эй, Майк! Как это смотрится на черном?

Он отключился.

— Да, сэр, — пробормотала я в замолкшую трубку.

 

Глава 32

Его Высокопреподобие фотографировался за стеклянной стеной, через которую были видны ухоженные газоны и низкие, покрытые кровельной дранкой, здания ЦКЕ. Его белоснежную одежду украшали звезды и планеты, вышитые ярко-золотой нитью. Он высоко поднял руки, и рукава соскользнули до плеч, обнажая белые руки, покрытые черными волосами. Он взглянул в нашу сторону, затем посмотрел на Канопуса, который выводил из комнаты фотографа с помощниками. Он закрыл дверь и встал к ней спиной, гладя на меня и своего босса.

К нашему обоюдному удивлению, нам с Элом пришлось приложить некоторые усилия, чтобы уговорить Его Высокопреподобие увидеться с нами. Я позвонила ему по дороге домой от Вассермана, и мы договорились встретиться в резиденции на следующий день. Когда я, наконец, пересеклась с Элом, ввела его в курс дела и рассказала, что теперь мы штатные следователи, он настоял на том, чтобы пойти на интервью со мной.

— Чего хотите? — рявкнул Поларис, и его сильный бруклинский акцент резанул мне слух.

— Задать несколько вопросов о смерти Труди-Энн Натт, — сказал Эл самым вежливым и проникновенным полицейским тоном.

— Меня потрясло, что Лили Грин рассказала вам об этом. Что еще я могу добавить? — от гнева его голос лишился той мягкости, которая так манила, когда мы встретились впервые.

— Расскажите, что вы делали в комнате вашей жены, когда выстрелил пистолет? — проговорила я.

— О чем вы говорите? Меня не было в ее комнате. Я вошел только после выстрела.

— Где вы были?

Он замолчал и посмотрел на меня. Его глаза недоверчиво сузились.

— В другой комнате.

— Я знаю, что Лили не убивала свою мать, — сообщила я.

— О чем это вы? Она ее убила.

— Нет. У меня есть свидетельства очевидцев, которые подтверждают, что она играла в саду и побежала в комнату матери только после выстрела.

— Кто? Кто ваш свидетель?

Я пожала плечами.

Свет в его глазах померк.

— Нет… нет. Они никогда не стали бы разговаривать с вами.

Готова поспорить на все свои деньги, что «они» в данном случае — это Беверли и Рэймонд. Кроме того, в его голосе не было уверенности, что «они» станут молчать.

— Кто прибежал туда первым? — спросила я. — Рэймонд с Беверли или вы?

— Послушайте! — закричал он. — Я не знаю, что эти сукины дети вам рассказали, но я вбежал в комнату последним! Там находились Лили и Беверли с Рэймондом, — неожиданно он крутанулся на каблуках и рявкнул Канопусу. — Выгони их отсюда! Сейчас же!

Канопус отошел от двери и открыл ее:

— Прошу вас.

Его лицо ничего не выражало, будто ярость Полариса — обыденное явление.

Мы с Элом переглянулись. Эл слегка пожал плечами, я кивнула. Мы оба понимали, что Поларис не собирается с нами больше разговаривать. Кое-что нам удалось выяснить, но оставалось то, что от нас продолжали скрывать. Мы вышли в открытую дверь, следом — Канопус.

— Позвольте проводить вас до машины, — вежливо произнес он.

Никто из нас не проронил ни слова, пока мы шли.

— Значит, вам известно, что Беверли и Рэймонд Грин были в Сан-Мигеле, — проговорил он.

— Вы знали? — спросила я.

— Конечно.

Правильно. Он был в доме, когда была убита Труди-Энн.

— Вы знаете, кто убил Труди-Энн, Преподобный Канопус? — спросил Эл.

— Лили Грин убила свою мать, — на губах его играла еле заметная улыбка.

— Вы в это не верите, — заявила я.

— Я в это верил много лет.

— Но сейчас не верите.

Он пожал плечами:

— Знаете, что я сделал бы, если бы представлял интересы Юпитера Джонса?

— Что?

— Я бы поинтересовался, сколько денег Поларис Джонс тратил на свою жену.

Я обратила внимание, что он не употребил уважительное обращение. Неожиданно Поларис перестал быть Высокопреподобным.

— Что вы хотите сказать?

— Я бы выяснил, сколько он давал ей денег. И задался бы вопросом, почему сумма в последние месяцы перед ее смертью сильно превышала то, что она получала раньше. Что она для этого сделала?

— Что она сделала? — мне не нравилась эта игра в кошки-мышки, но выбора не было.

— Возможно, не сделала, а знала то, что заставило мужа пойти на такие меры.

Я не люблю ходить вокруг да около.

— Поларис Джонс убил Труди-Энн? И Хло?

Канопус опять пожал плечами, вместо того, чтобы ответить.

— А знаете, что еще я сделал бы?

— Что?

— Меня бы заинтересовала поддержка, которую оказывает Поларису известный политик. Как вы думаете, почему Беверли Грин всегда так восхваляла ЦКЕ?

— Почему?

Он опять пожал плечами.

— Почему вы мне об этом рассказываете? — полюбопытствовала я.

— Красивое место, не правда ли? — он посмотрел на здание, на зеленые газоны.

— Да.

— Подходящее для активной и серьезной религиозной деятельности.

Я не ответила.

— Которая существует отдельно от лидера, вы не находите?

— Может быть.

— Авраам так и не достиг Земли Обетованной с Детьми Израилевыми, — произнес Канопус, глядя поверх моей головы на небо. — Нужны были новые духовные лидеры, чтобы повести людей домой.

— Правильно, — сказала я. — Например, Бригам Янг.

— Точно. Видимо, в каждой религии наступает момент, когда лидер должен смениться. Поларис Джонс — пророк. Но он также и мужчина. Сложный мужчина со сложным прошлым. Наступило время, когда ЦКЕ должна выйти на новый уровень.

— С руководителем в вашем лице, — сказал Эл.

— Возможно, — улыбнулся он. — Или наши космологические лидеры назначат кого-то еще, и возникнет другой пророк. Кто знает?

Я подняла брови:

— Действительно, кто?

Канопус пожал руки мне и Элу. Пожатие было сильным и уверенным.

— Удачи в расследовании, — сказал он и пошел назад через автостоянку.

Эл кивнул в сторону Преподобного:

— Если найдем доказательства шантажа, мы выиграли.

Если Канопус говорил правду, и Поларис действительно платил за молчание жены, и если мы сможем это доказать, Вассерман получит необходимые доказательства для продления следствия и более пристального внимания к мужу Хло.

Я кивнула:

— Хло дала деньги матери на галерею. Она также спонсировала женский фонд. Помнишь, я нашла эту информацию в Интернете?

Эл достал ключи от машины из кармана своей красной ветровки.

— Черт, — ругнулся он.

— Что?

— Я хотел сегодня закончить другую работу. Ты можешь выяснить вопрос с деньгами без меня?

— Конечно, — я посмотрела на часы и вздохнула. — Пора забирать детей. Как только я доберусь до дома, позвоню в офис Вассермана. Узнаю, может, поступали какие-нибудь запросы в банк, которые никто не отследил. И позвоню матери Хло.

Эл выразительно взглянул на меня.

— Детей из школы, — сказал он, садясь в машину.

 

Глава 33

Из машины я позвонила Питеру и все ему рассказала.

— Вот это да! Хороший день, — сказал он.

— Без шуток Слушай, ты можешь забрать детей из школы вместо меня?

— Вообще-то я уже собирался уходить на встречу.

— Какую?

— Ну… Историческая конференция.

— С кем?

— Ну… С Салли.

— С Джефом Салливаном? — Это был автор сценариев, и он обладал огромным влиянием на моего мужа. — Историческая конференция, ха-ха. Так теперь называется посиделка с пивом и сосисками?

— Нет. Он сказал, что у него есть прекрасная идея для сценария, который мы можем вместе написать.

Я уже была готова сказать мужу все, что думаю о его друзьях-алкоголиках и их прекрасных идеях, когда запищал сигнал второго звонка.

— Подожди немного, — я переключилась на другую линию.

— Джулиет?

Звонила Лили. Она так рыдала, что я почти ничего не понимала.

— Лили! Лили! Потише. Я тебя не понимаю. Что случилось?

На мгновение в трубке воцарилась тишина, потом заговорил другой голос:

— Миссис Эпплбаум? Это Рошель, помощник Лили. Вы можете приехать прямо сейчас? Случилось ужасное.

— Что? Что случилось?

— Кто-то убил мистера Грина.

— Что? Рэймонда? Рэймонд мертв?

— Пожалуйста, приезжайте, миссис Эпплбаум. Как можно быстрее.

— Я приеду через двадцать минут.

Я переключилась снова на мужа и сообщила, что его вечерние планы срываются.

Я мчалась так быстро, как могла, отчаянно выкручивая руль, если кто-то впереди тормозил мое продвижение. Одной рукой набрала номер Эла и прокляла сотовую связь, не соединявшую с ним, хотя он находится в двух милях от меня.

Ворота дома Лили были приоткрыты, и я проехала внутрь. Перед домом стояли три полицейских машины. Я остановилась за ними, захлопнула дверь и бросилась вверх по ступенькам крыльца.

— Дедушка умер, — произнес тоненький голосок, как раз когда я входила в дверь. Я повернулась и увидела две ступни, высовывающиеся из-под крыльца. Я спустилась. Эмбер и Джейд сидели в тени под крыльцом. Они что-то жевали, и мне понадобилось время, чтобы сообразить, что во рту каждого из близнецов были волосы друг дружки.

— Привет, Эмбер. Привет, Джейд, — сказала я.

— Привет, — ответили они в унисон.

— Вам дома страшно, да?

Они кивнули.

— И грустно, я думаю.

— Да, — сказала кто-то из них.

— Может, вы пойдете покатаетесь на велосипедах или скутерах? Это поможет вам успокоиться.

— Нет, — опять произнесли они вместе.

— Может, вы придумаете, чем заняться, чтобы отвлечься? И это поможет вам не бояться?

— Мороженое? — спросила одна из них.

— Великолепно, вылезайте.

Они опять покачали головами.

— Прямо здесь?

— Да.

— Хорошо. Я сейчас пошлю кого-нибудь из нянь за мороженым, хорошо?

— Хорошо.

Я выпрямилась — мне стало тяжело так наклоняться — и вошла в дом. Все собрались в большой гостиной. Сначала я увидела горничных в униформе, стоявших небольшой кучкой. Некоторые девушки плакали. Я подошла и потянула за рукав Патрика, молодого человека, который тогда присматривал за детьми на пляже.

— Привет, — сказала я. — Слушай, Эмбер и Джейд прячутся под крыльцом. Я сказала им, что ты принесешь мороженого.

Патрик непонимающе смотрел на меня.

— Я думаю, их сейчас не надо оставлять одних, — продолжила я. — И они хотят мороженого.

— Да, конечно. Простите, — казалось, он мгновенно пришел в себя.

Он отправился на кухню.

— Может, кто-то из вас побудет с ними до прихода Патрика?

Одна из горничных быстро вышла из дома. Я повернулась к остальным в тот момент, когда один из полицейских как раз подошел, чтобы поздороваться со мной.

— Кто вы? — строго спросил он.

— Я подруга Лили, — ответила я. — Она мне звонила.

Я посмотрела через его плечо и впервые увидела Лили. Она скорчилась на скамейке у камина, опустив лицо на руки. Рядом стояли двое полицейских. Двое других, в штатском, но с безошибочно определяемым официальным видом детективов, тоже находились поблизости. Один опустился на колено, положив на другое блокнот, и что-то записывал. Другой, негр средних лет с такой толстой шеей, что даже расстегнутый воротник рубашки, касалось, туго ее облегал, сидел на краю кожаного стула рядом с камином. В одном ухе у него покачивался золотой крест. Он наклонился и что-то тихо говорил.

Проигнорировав вопрос полицейского, я подошла и присела на корточки рядом с Лили:

— Лили, дорогая…

Она подняла на меня опухшее от слез лицо и схватила меня за руки.

— Кто-то убил папу, — прошептала она.

— Извините, мэм, — сказал жесткий голос. Я повернулась к сидевшему рядом детективу. — Могу я спросить, кто вы? — вежливо осведомился он.

— Подруга Лили, — сказала Беверли, делая мне знак глазами.

— Меня зовут Джулиет Эпплбаум, — представилась я.

— Детектив Уолтер Стейнер, полиция Лос-Анджелеса. Это детектив Роббинс.

Он не потрудился представить людей в форме.

— Что случилось? — спросила я.

— Как раз это мы и пытаемся выяснить, — проговорил детектив.

— Они нашли тело Рэймонда на остановке 101 автобуса, — ответила Беверли. Ее глаза были сухими, но руки дрожали.

— Как он умер? — произнесла я.

— Пулевое ранение, — отозвался детектив Стейнер.

— Вы нашли оружие?

Он помолчал, посмотрел на меня оценивающе, потом сказал:

— Нет.

— Значит, убийца до сих пор вооружен.

— Возможно. — Он повернулся к Беверли. — Мэм, если вы не против, повторите пожалуйста, что случилось сегодня утром.

Сначала я хотела остановить допрос и уговорить Лили позвать адвоката. Я считаю, что любой человек — виновный или нет — не должен разговаривать с полицией без адвоката. Может произойти очень много неожиданных вещей, и слова могут быть интерпретированы по-другому. Здесь слишком много всего, гораздо больше, чем казалось с первого взгляда. Я не хотела, чтобы детектив расспрашивал Лили до того, как она и ее адвокат решат, как и что ей следует рассказывать. С другой стороны, я не хотела давать детективу возможность предположить, будто Лили есть что скрывать. Я решила внимательно слушать, о чем они говорят и прекратить разговор, если они коснутся опасной темы.

— Мы позавтракали. Ему позвонили, и он сказал, что нужно с кем-то встретиться, — сказала Беверли.

— Но он не сообщил, кто ему звонил? — спросил детектив.

— Нет, — она покачала головой. — Он сказал, что ему нужно встретиться с кем-то, у кого есть информация о проекте по заболоченной территории, которым он занимается. Но не сказал, с кем именно.

У меня заболели ноги, и я села на скамейку. Лили все еще держала меня за руки, но опять опустила голову.

— Во сколько он уехал?

— Я же говорила, около девяти, — сказала Беверли. — Лили, около девяти, правильно? — Лили не ответила. — Думаю, около девяти, — повторила Беверли. — Потому что Сарасвати пришла в половине десятого.

— Это преподавательница йоги? — спросил детектив.

— Да, — ответила я.

Он подозрительно на меня посмотрел, вероятно, удивляясь, почему я так много знаю. Я попыталась мило улыбнуться, но он на это не купился.

— Она пришла в половине десятого, полтора часа позанимались, потом мы с Лили приняли душ, а около двенадцати пообедали.

— Вы с мисс Грин? — спросил детектив.

— И персонал.

Беверли указала на троих молодых людей и девушку, стоявших в дальнем углу гостиной. Я их сначала не заметила. Все они говорили по сотовым телефонам.

— И ассистентка Лили.

— А после обеда? — спросил детектив.

— Мне нужно было кое-что сделать, поэтому Лили оставила нас в столовой и ушла.

— Кто-нибудь из вас покидал комнату?

— Нет. Не думаю. Возможно, кто-то выходил в туалет. Я точно не помню. Но мы работали до… до тех пор, как вы не приехали и не рассказали, что случилось.

Беверли замолчала. Лили подняла голову.

— Не смей, — прошептала она.

Все посмотрели на нее.

— Не смей, — повторила она. — Не смей плакать. Не смей делать вид, что тебя трогает его смерть.

— Тише, Лили, — спокойно и твердо произнесла Беверли.

В неожиданно наступившей тишине слышалось только поскрипывание ручки, которой писал детектив.

— Не… — начала Лили снова.

— Хватит, — сказала Беверли.

Лили снова уронила голову на руки.

— А вы, мисс Грин? — спросил детектив, поворачиваясь к Лили. — Что вы делали сегодня после обеда?

Она не ответила, но сильнее сжала мои руки.

— Где вы были после обеда, мисс Грин? — снова спросил детектив.

— Она была со мной, — сказал кто-то.

Все повернулись и увидели помощницу в униформе.

— Она была со мной, — повторила она.

— А вы?..

— Рошель Абернати. Я работаю у Лили. Мы были в ее кабинете. Сначала я сортировала фотографии, а потом мы работали в чате в Интернете. Около часа.

— В чате? — переспросил озадаченный детектив.

— На компьютере. Поклонники пишут вопросы, а Лили на них отвечает.

— И вы были вместе все время?

— Да.

— Есть ли другие люди, которые могут это подтвердить?

— Наверное, няни. И остальные работники. И несколько человек, которые нам звонили.

— Кто?

— Ее агент. Ее менеджер — она звонила дважды.

— Вы были вместе все время? — спросил детектив.

— Да, — сказала Рошель. — Пока вы не приехали.

Внезапно Лили встала:

— Джулиет, мне нужно поговорить с тобой. Сейчас. В моей спальне.

— Боюсь, что мне придется задать вам еще несколько вопросов, мисс Грин, — сказал детектив.

Я поднялась:

— Пойдем к тебе, Лили.

Детектив вытянул руку, чтобы меня остановить:

— Мы должны повторить события сегодняшнего утра.

— Лили, ты хочешь продолжать разговор с этим детективом, или хочешь сначала пригласить своего адвоката?

Она мгновение смотрела на меня без выражения, потом поняла:

— Я хочу позвать адвоката. И больше не скажу ни слова без адвоката.

Беверли тоже встала.

— Правильно. Правильно, — кивнула она.

— И вы хотите позвать адвоката? — спросил детектив.

Беверли подумала секунду. Один из ее помощников, молодой человек в джинсах и свитере, державшийся очень спокойно, несмотря на трагичность ситуации, быстро пересек комнату.

— Я думаю, что все уже дали достаточно показаний. Теперь наступило время оставить семью в ее горе.

— Мне нужно будет допросить всех, кто был сегодня здесь, — ответил детектив, поднимаясь.

— Прекрасно, — сказал помощник. — Это можно сделать завтра в нашем офисе? Вы не возражаете?

Детектив согласился, и, окинув нас недобрым взглядом, достал из кармана карточку.

— Вот номер моего телефона.

Помощник взял карточку и проводил полицейских до двери.

Лили схватила меня за руку, потащила через холл и вверх по лестнице. Когда мы вошли в ее комнату, она захлопнула дверь и повернулась к ней спиной. Я стояла посреди комнаты и смотрела на нее.

— Я помню, — сказала она уверенно. — Я помню все.

— Что?

— Я помню, что произошло.

Вдруг я поняла, о чем она говорит:

— С твоей матерью? Ты помнишь, что случилось с Труди-Энн?

Она кивнула. Ее глаза сверкали, грудь вздымалась и опускалась.

— Я вспомнила, когда услышала о Рэймонде. Одна из девушек пришла, чтобы позвать меня. Когда я вошла в гостиную, Беверли уже разговаривала с полицейскими. Я не слышала, о чем они говорили, пока пересекала комнату, но услышала, что одна из ассистенток плачет, зажимая руками рот. Один из помощников спрашивал полицейского: «Вы уверены? Вы уверены, что это он?» Я побежала. Думаю, я закричала: «Что случилось, что случилось?» Девушка ответила: «Кто-то застрелил Рэймонда. Кто-то застрелил Рэймонда». Потом я посмотрела на мать, на Беверли. Она стояла абсолютно спокойно, а затем упала. Просто рухнула, как будто ноги ее не держали. И тут я увидела это.

— Что ты увидела?

— Картинку в голове. Очень четкую. Я увидела, что случилось с моей матерью — с моей настоящей матерью.

Дыхание Лили еще участилось. Ее так сильно трясло, что она ударялась о дверь. Я взяла ее за плечи и усадила на кровать. Она села и сразу же повалилась на бок, сжалась в комок Я села рядом и положила руку на ее вздрагивающее плечо.

— Что ты увидела, Лили? Что случилось с Труди-Энн? — нетерпеливо спросила я.

Она спокойно и монотонно заговорила, ее глаза сузились до маленьких щелочек:

— Мы с Юпитером играли в фонтане. Я помню, как он брызнул в меня, и я очень рассердилась. Я вылезла наружу и пошла искать маму, чтобы на него пожаловаться. Я была уже в коридоре, ведущем в ее комнату, когда услышала выстрел. Самый громкий звук на свете. Меня очень испугал шум. Я очень испугалась, побежала в комнату и увидела ее. Она свесилась с кровати. Я подбежала и положила руку ей на грудь. Я думала, там цветок. Красный цветок. Только он увеличивался. И был мокрым. Я держала руку, а красное все разливалось и разливалось по ее ночной сорочке.

— Кто еще был в комнате, Лили? Кто был в комнате, когда ты вбежала?

— Они, — прошептала Лили.

— Кто?

— Рэймонд стоял с другой стороны кровати. Я думаю… думаю, он одевался. Он надевал брюки. Беверли стояла в середине комнаты. Я помню, что пробежала мимо нее, пока бежала к маме.

— Что делала Беверли?

— Стояла с протянутой рукой, вот так, — Лили вытянула одну руку вперед. — В руке она держала пистолет.

— Тихо, Лили, — Мы подскочили. На пороге стояла Беверли. Она как-то смогла открыть дверь. Не знаю, как долго она там стояла.

— Не буду. Я не буду больше молчать, — прошептала Лили.

— Никто тебе не поверит, — холодно проговорила Беверли.

— Поверят, — Лили всхлипнула.

— Не поверят, — покачала головой Беверли. — Твоя память изменчива, как прилив и отлив, глупая девчонка.

Я шагнула к ней, но она предостерегающе вытянула вперед руку.

— Ничего не поможет, — сказала она.

— Думаю, полицейские будут иного мнения, — возразила я. — И избиратели тоже.

Она фыркнула:

— Вы правда считаете, что смерть наркоманки, которая спала, с кем придется и не могла держать свои руки подальше от чужих мужей… что смерть этого отвратительного создания кого-нибудь заинтересует?

Ее лицо вспыхнуло. Тридцать лет спустя она все еще ненавидела женщину, против которой Рэймонд не мог устоять. Беверли тряхнула головой, будто сбрасывая ярость, и опять стала ледяной, что было еще страшнее.

— В любом случае, кому, как вы думаете, поверит полиция? Моей падчерице с ее психическим заболеванием, потерявшей память, или мне? Я скажу полиции, что она просто ошибается. Что память опять подводит ее.

— Я помню… — Лили покачала головой, ее глаза помутнели. — Точно помню…

— Как ты можешь быть уверена в этом, — Беверли засмеялась.

Я обняла Лили:

— Она уверена.

— Да, — снова произнесла Лили, но уверенности в ее голосе поубавилось.

Надо положить этому конец, пока Беверли опять не напустила туман на сознание Лили. Я встала, схватила Беверли за руку и вывела из комнаты.

— Послушайтесь профессионального совета. Позовите адвоката, — сказала я.

Она посмотрела на меня, потом повернулась и быстро пошла вниз.

Я вернулась в спальню Лили. Она снова лежала на кровати, свернувшись клубочком. Я села рядом и начала гладить ее по спине, пытаясь сообразить, что делать. Я не сомневалась, что травма, нанесенная известием о смерти отца, заставила Лили вспомнить, что случилось с ее матерью. Ее воспоминания абсолютно точны, в этом я не сомневалась. Убийца Труди-Энн — Беверли. Но я никогда не смогу это доказать.

Я наблюдала, как ее уверенность испаряется под влиянием грозной мачехи. Беверли будет обвинять кого-нибудь другого, например, Рэймонда, который уже не может себя защитить. Убила ли она и его тоже? Убила ли она Хло? Беверли совершила одно убийство тридцать лет назад, она могла совершить и остальные. Наемный убийца в данном случае — лучшее решение. Почему это кажется неправдоподобным?

Я не сомневалась в эмоциональной способности Беверли заплатить убийце. Как бы ни представляла она себе мораль, двигали ею всегда эгоизм и корысть. Эта женщина не только заставила пятилетнюю девочку поверить, что она застрелила собственную мать, но и заняла место женщины, которую убила, став ее ребенку мачехой. Нет, Беверли не остановится перед убийством, чтобы скрыть свою тайну. Но она никогда не наняла бы незнакомого человека.

Можно легко найти того, кто совершит убийство за вас — на сайте «Солдат удачи» в Интернете, в конце концов. Но Беверли знает, что все шаги в Интернете можно отследить. Она понимает, что невозможно нанять убийцу по Интернету так, чтобы он не узнал, кто его нанял. Я была уверена, что она не доверит свою тайну неизвестному, в котором не уверена.

Это наводит на мысль, что она попросила совершить убийство кого-то, кого хорошо знает. Вероятно. Я подумала о ее помощниках, которые обслуживают офис и выполняют ее приказы. Но помогать спикеру Ассамблеи — не то же самое, что помочь убить ее мужа. Мне не хотелось верить, что кто-то из ее служащих мог это сделать. Может, любовник? Беверли — абсолютно холодная женщина. Был ли у нее любовник? Все это выглядело неправдоподобно. Но если не она убила Хло и Рэймонда, то кто?

Я посмотрела на Лили. К моему изумлению она крепко спала. Я вышла из комнаты и спустилась вниз. В гостиной сидела одна Рошель.

— Где Беверли? — спросила я.

— Спикер и ее ассистент ушли.

Я оглядела тихий пустой дом и подняла брови.

— Дети ужинают в садовом домике с нянями, — сказала она и прикусила губу. — Я надеюсь, что все будет хорошо, но я вызвала охранников.

— Охранников?

— Лили иногда пользуется услугами одной охранной фирмы. Знаете, когда какой-нибудь поклонник припаркуется около дома или что-нибудь в этом роде. В любом случае, я их вызвала.

— Хорошая идея, — согласилась я, садясь рядом с Рошель.

В этот момент в дверь позвонили. Рошель побежала открывать. В дом вошли трое крепких мужчин в синих костюмах. Один постарше — лет сорока-пятидесяти, двое других молодые, вероятно, не старше двадцати пяти лет. Все коротко стриженные и с каменными лицами.

— Огромное спасибо, что так быстро приехали, Дрор, — сказала Рошель. — Джулиет, это Дрор Амитав. Он владелец охранного агентства.

— Личная охрана, — произнес он с сильным израильским акцентом, подозрительно оглядывая меня с ног до головы. — Вы кто? — спросил он.

— Джулиет Эпплбаум, — я протянула руку. — Рада вас здесь видеть.

Я попросила его не впускать в дом никого, даже Беверли. Он глазом не моргнул, только кивал.

Дрор послал одного из молодых людей со мной наверх к Лили. Она все еще спала. Охранник оперся на приоткрытую дверь и встал в коридоре — ноги на ширине плеч, руки в бока. Казалось, он собирается так простоять ближайшие десять, если не двадцать часов.

Я спустилась в гостиную, снова и снова прокручивая все в памяти. Не слишком ли быстро я отбросила версию о наемном убийце? В этот момент в моей сумке, которую я бросила у камина, запищал телефон. Я достала трубку и нажала кнопку «пропущенные звонки». На экране высветился номер матери. Я с трудом удержалась, чтобы не позвонить ей и не попросить совета, или хотя бы просто выплакаться. И тут меня осенило.

Я позвала Рошель, и она вбежала в гостиную.

— Вы находились в комнате, когда Рэймонду позвонили во время завтрака? Перед тем, как он ушел из дома?

Она кивнула.

— Позвонили по одной из линий Лили?

Она покачала головой:

— На сотовый Рэймонда.

— Черт! — я ударила себя кулаком по бедру и вздрогнула.

— Почему?

— Номер. Я хотела определить номер.

— Вы хотите посмотреть на его телефон? — спросила она.

— Что? Он здесь? Он его не взял с собой?

— Нет. Сразу после того, как ему позвонили, разрядился аккумулятор. Я предложила его зарядить. У всех нас телефоны «Нокиа».

Я прошла в ее кабинет, где обнаружилось множество зарядных устройств, некоторые пустые, некоторые с телефонами. Я сняла телефон, на который она указала, и нажала кнопку «принятые вызовы». В 9:11 поступил звонок с десятизначного номера. Я нажала кнопку «соединить» и стала ждать, затаив дыхание. Секунду спустя раздался первый гудок. Второй. Затем кто-то ответил.

— Алло, — сказал тихий голос. Ребенок. Маленькая девочка.

— Алло, — я не хотела, чтобы малышка повесила трубку. — Кто это? — спросила я ласково и дружелюбно.

— Арасли, — ответила она.

— Арасли, твоя мама рядом?

— Нет. Ее нет. Но здесь есть папа.

— Здесь — это где?

— В большом магазине.

В большом магазине? Я хорошо слушала и думала, что могу различить соединение. Это был сотовый телефон?

— Арасли, меня зовут Джулиет, — сказала я по-испански.

— Hola! — весело ответила она.

— Арасли, ты разговариваешь со мной по сотовому телефону папы?

— Нет. По телефону большого магазина. Это очень, очень большой телефон, и он звонил.

Телефон-автомат!

— Ты стоишь снаружи большого магазина? Разговариваешь по телефону-автомату?

— Мы в Таргете! — сказала она. — И я жду «Моего маленького пони». Папа покупает мне «Моего маленького пони», а я сижу и жду.

— Это здорово! Моя дочь Руби тоже хочет «Моего маленького пони».

Голос на том конце провода стал неуверенным и подозрительным.

— Это моя игрушка. Я не буду ей ни с кем делиться.

— Конечно же, нет. Арасли, скажи, пожалуйста, ты знаешь, как называется город, в котором ты живешь?

— Хм… Калифорния?

— Правильно! — ответила я. — А ты знаешь название этого места в Калифорнии?

— Хм… Линкольн-стрит?

Я начала терять надежду.

— Ты можешь вспомнить название города, дорогая?

— Вентура! — воскликнула она.

— Правильно! Ты живешь в Вентуре?

— Да!

— Кто это? — неожиданно спросил грубый голос с мексиканским акцентом.

— Извините, — быстро проговорила я. — Ваша дочь взяла телефонную трубку. Я просто пытаюсь выяснить, где находится телефон с этим номером. Я поняла, что это телефон-автомат, правильно?

— Да, — ответил он с подозрением в голосе.

— И вы находитесь в Вентуре?

— Да, а что?

— Спасибо. Большое спасибо, — ответила я почти шепотом.

Я положила трубку и опустилась на стул. Вентура, Калифорния. Неплохой город, но совсем не тот, куда вам хотелось бы поехать. Если, конечно, вы не едете в Оджай. Спасибо, что есть безответственные отцы и маленькие девочки, отвечающие на звонки. В противном случае я бы никогда не узнала, кто позвонил Рэймонду и чей звонок привел его к смерти.

Своим чудесным излечением Лили Грин была обязана доктору Ризу Блэкмору. Он помог вернуть ее память. Он ее исцелил. И он писал статью за статьей о своем успехе. Он сделал карьеру на исцелении маленькой девочки. Если бы мир узнал правду о том, что не Лили убийца, что она не убивала, его карьере пришел бы конец.

Я снова посмотрела на телефон. Мигал индикатор голосовой почты. Я нажала кнопку и поднесла трубку к уху. Рэймонду пришло два новых сообщения. Одно от Беверли. Она таким холодным голосом спрашивала, где его носит, что мне захотелось надеть свитер. Это могла быть умелая игра, но я расценила это как доказательство ее невиновности. По крайней мере, в этом убийстве.

Я нажала на кнопку «исходящие звонки». В 7:42 был звонок в Оджай. Рэймонд звонил Блэкмору. Блэкмор перезвонил из телефона-автомата, как-то сумел уговорить Рэймонда встретиться и застрелил его. Что-то из сказанного Рэймондом убедило Блэкмора в том, что оставлять его в живых опасно.

Убедить Рэймонда встретиться, скорее всего, не составило труда. Он был напуган — напуган тем, что его могут обвинить в убийстве. Возможно, Рэймонд сам хотел встретиться с Блэкмором и убедиться, что они будут соблюдать тайну друг друга. Я не знаю. Я не знаю, как Блэкмор соблазнил Рэймонда приехать на собственную погибель, но он сделал это.

Я отложила сотовый. Проигнорировав настойчивые вопросы Рошель, я подняла трубку обычного телефона и позвонила Элу. Все еще недоступен. Постом я попыталась застать Валери в офисе Вассермана и чуть не взвыла от отчаяния, когда услышала автоответчик. Я сказала, что Юпитер Джонс невиновен и что я знаю, кто убил Хло. При звуке имени Блэкмора Рошель затаила дыхание.

— Идите и скажите охранникам не впускать его в дом, — сказала я.

— Вы хотите позвонить в полицию?

Правильно. В полицию.

— У вас есть телефон детектива? — спросила я.

— Нет.

Я помнила, что визитку взял помощник Беверли. В справочной мне дали номер коммутатора полиции Лос-Анджелеса. Я соединилась с тремя операторами, чтобы хоть один из них передал сообщение детективу Стейнеру, оставила свое имя и номер Лили. И только положив трубку осознала, что уже несколько часов не звонила домой. Я набрала свой номер и чуть не расколотила телефон, когда услышала автоответчик. Я чувствовала себя как во сне про то, когда пытаешься дозвониться куда-то, но не получается. Я не оставила сообщения. Вместо этого набрала мой код доступа и прослушала все, что было на автоответчике. Одно от Эла, он спрашивал, куда я делась. Я со злости щелкнула зубами. Второе от Ванды.

— Здравствуйте, Джулиет. Этот номер я нашла на визитке, которую вы мне оставили. Ничего, что я звоню вам домой? Не знаю, зачем я вообще звоню. Просто вы попросили меня позвонить, если что-то случится. Мне только что сообщили из реабилитационного центра в Оджай, что там остались какие-то вещи Хло, которые они хотят мне вернуть. Они сказали, что пришлют кого-то с вещами, и я подумала, может, вам будет это интересно. Для вашего расследования. Для Юпитера. Я хочу сказать, что мы все хотим быть уверены, что именно он это сделал. Возможно, что-то поможет вам убедиться… — после этого раздался гудок.

Я с ужасом смотрела на телефон, когда снова набирала номер детектива Стейнера. На этот раз я сказала оператору, что случай экстренный, дала номер своего сотового, положила трубку и повернулась к Рошель.

— Если позвонят из полиции, скажите, чтобы немедленно связались со мной, хорошо?

— А вы куда? — спросила она.

— В Лагуна-Бич.

 

Глава 34

В Лагуна-Бич я должна была приехать раньше Блэкмора. Я не сразу поняла, какое участие принимала в этом Хло. Он убил Рэймонда, теперь он хотел сделать то же самое с Вандой. Я спустилась в Бенедикт-каньон, следя одним глазом за дорогой, а другим — за мобильником. Наконец Эл ответил.

— Ты где? — спросила я.

— В Сан-Диего.

Черт. Ему добираться до Лагуна-Бич на полчаса дольше.

— Что ты там делаешь?

— Преследовал одного из подозреваемых. А что? Что случилось?

Я не стала объяснять, сказав лишь, чтобы он меня ждал у Ванды в Лагуна-Бич. Чтобы понять, какой человек Эл, достаточно сказать, что он не стал задавать мне огромного количества вопросов и требовать дополнительной информации. Только спросил адрес.

— Привези с собой все, что купил сегодня, — сказала я.

Последовала пауза.

— Не езди туда без меня.

Прежде чем я успела ответить, соединение оборвалось и появилась надпись «поиск сети».

Когда я добралась до Лагуна-Бич, уже стемнело. Я свернула на улицу Ванды, размышляя, как бы подобраться бесшумно. Блэкмора можно взять только неожиданно. С другой стороны, что если он спустит курок в те несколько секунд, которые мне понадобятся, чтобы прокрасться к дому?

Просигналив, я подъехала к дому Ванды, подбежала к двери, открыла ее и озадаченно остановилась на пороге. Молли Вестон, ассистентка Блэкмора, стояла в центре плохо освещенной гостиной с громадной пластиковой сумкой в руках. Доктора Блэкмора видно не было.

— Миссис Эпплбаум, — вежливо поздоровалась Молли. — Очень приятно вас видеть. Я приехала, чтобы передать Ванде вещи бедной Хло, — она показала сумку, но не поставила ее на пол.

Я посмотрела на Ванду, которая сидела на диване, сложив руки на коленях, и не поднялась мне навстречу. Ее приветствие было не столь радушным, как в прошлый раз. Она улыбалась, но как-то нервно.

— Доктор Блэкмор приехал с вами? — спросила я.

— Риз? Нет, конечно нет. Боюсь, он слишком занят, — Молли повернулась к Ванде. — Он просил передать вам свои соболезнования.

Я посмотрела на Ванду, и вдруг заметила ее ноги. Босыми ступнями она крепко обхватила ножку дивана. Я никогда раньше не видела побелевших суставов на ногах, но знала, о чем это говорит. Ванда сильно напугана.

— Давайте я помогу вам с вещами, Молли, — я быстро пошла к ней, протягивая руки.

— Нет! — она отшатнулась. — Нет. Нет. Не стоит.

Теперь я заметила, что одной рукой она держит сумку перед собой, а другую прячет за ней.

— Джулиет, извините. Просто вы не очень вовремя, — мягко, но настойчиво проговорила Ванда. — Мне нужно… нужно поговорить с Молли. Разобраться с вещами Хло.

Я подняла бровь и посмотрела на нее. Что происходит?

— Извините, — сказала она. — Увидимся потом. Поцелуйте от меня детей, хорошо?

Она пытается меня спасти. Перед глазами промелькнули лица моих детей. Я вспомнила о ребенке в животе. В меня уже стреляли, когда я была беременна чудесным маленьким мальчиком. Неужели мне повезет и на этот раз? Интересно, далеко ли Эл. Принял ли всерьез детектив Стейнер мое послание? Может, уйти отсюда и вызвать полицию? Но нельзя оставлять человека наедине с убийцей. Просто нельзя.

— Простите, я должна была сначала позвонить. Конечно, вам надо разобраться, — громко произнесла я. — Только сделаю себе в дорогу чаю, хорошо? Можно взять термос? У вас есть, Ванда?

— В шкафу, — она хотела подняться, но я остановила ее. — Нет, нет. Сама справлюсь. Это займет всего минуту. Ты не возражаешь, Молли? И я сейчас же исчезну.

Молли пожала плечами. Я прошла мимо нее на кухню и она повернулась так, чтобы видеть меня. Я бросила на нее взгляд. Она засунула руку поглубже в мягкую пластиковую сумку, пряча пистолет почти полностью. Я увидела только приклад, торчащий из ее кулака, но этого вполне достаточно. Она наставила пистолет на Ванду и я знала, что делать.

Я засуетилась на кухне, с шумом наполняя чайник и зажигая горелку. Улыбнулась Молли, та фальшиво улыбнулась в ответ. Я подошла к шкафу.

— О, перечная мята, — пропела я. — Обожаю чай с мятой. Но не переношу мед. С тех пор, как забеременела. — Я хотела, чтобы Молли знала о моем положении, если сама еще не заметила. Беременная женщина не представляет собой опасности.

— Сделать тебе чаю? — предложила я.

— Нет, спасибо, — сказала Молли.

— А вам, Ванда?

— Нет.

Говорят, если смотреть на чайник он никогда не закипит — это же правило действует, когда на него смотрят две перепуганные женщины и убийца. Показалось, что прошло несколько часов, прежде чем из носика пошел пар.

Я налила кипяток в термос, который отыскала в шкафу, надела крышку и демонстративно ее закрутила. Выходя из кухни, я несла всякую чепуху.

— Вы слышали, как одна женщина подала в суд на «Макдоналдс», потому что кофе был слишком горячим? Слишком горячим! Как будто кофе не должен быть горячим. Люди подают в суд по самым странным поводам. Ладно, я пойду. Этот чай меня спасет.

Я направилась к входной двери, пройдя мимо Молли. Она опять повернулась ко мне, держа пистолет в сумке. Оказавшись на расстоянии вытянутой руки от нее, я выплеснула ей в лицо кипяток из термоса, который на самом деле не закрыла.

Молли с воплем рухнула на пол, уронив сумку. Я выкрутила ей руку и толкнула пистолет по полу в другой конец комнаты. Она скребла руками по лицу, а я села ей на грудь.

— Хватайте его, Ванда!

В этот момент распахнулась дверь, в комнату ворвался Эл и упал на одно колено, держа пистолет наготове.

— Стой! — закричала я, поскольку он целился в Ванду.

Эл остановился и взглянул на меня. Я сидела верхом на Молли, прижав ее руки к полу, и смотрела на нее. Ее сильно покрасневшее лицо приобретало серый трупный оттенок Затем стало опухать. По всему лицу, даже на веках, вздувались волдыри, губы увеличились раз в пять. Она стонала — страшный вой, полный агонии и бессильной злобы.

— Позвони 911, — сказала я.

Эл уже снял трубку.

Меня затошнило. Я поднялась, чтобы не смотреть на обезображенное лицо Молли. Я еще никогда никому не причиняла такого вреда, и пребывала в ужасе от содеянного. Вдруг меня кто-то обнял сзади и прошептал:

— Спасибо. Спасибо, вы спасли мне жизнь.

Я повернулась и опустила голову на мягкую грудь Ванды Пакульски.

Когда врачи перевязали раны Молли и забрали ее, мы с Элом и Вандой расположились у нее на кухне. Впереди допрос в полиции, который может занять всю ночь. Я пила воду, которую налила мне Ванда, и пыталась унять дрожь.

— Очень вовремя, напарник, — буркнул Эл, тяжело облокотившись на стойку.

— Молодец, — промурлыкала я.

Он покачал головой:

— Не я. Ты.

Ванда кивнула:

— Еще чуть-чуть, и она бы меня убила, Джулиет. Так же, как убила мою дочь и того несчастного мужчину, Рэймонда Грина.

Я посмотрела на нее:

— Это Молли вам рассказала?

Она снова кивнула, и поведала, что произошло между ней и Молли.

Молли привезла сумку с вещами, улыбалась и была довольна собой. Когда она вошла в дом, и Ванда закрыла за ней дверь, то полезла в сумку, будто что-то искала, и достала пистолет.

— Сначала я, конечно, застыла на месте, но потом заметила, что у нее дрожат руки, и заговорила с ней, как с испуганным зверьком. Постепенно стала отходить к дверям. Я думала, что если смогу отвлечь ее разговором, то успею открыть дверь и убежать. Не помню, что я говорила. Что-то вроде: «Зачем тебе меня убивать. Кто я такая?». Что-то вроде этого. Тогда она стала рассказывать.

Лицо Ванды скривилось, и на секунду показалось, что она сейчас заплачет.

— Что она рассказала? — спросил кто-то. Мы повернулись и увидели человека в форме, стоявшего в дверях — одного из полицейских, которые приехали с врачами.

Ванда сглотнула, взяла себя в руки и продолжила:

— Она призналась, что убила Хло и Рэймонда Грина, и что не боится убить меня.

Полицейский открыл было рот, но Эл положил ему руку на плечо. Что-то в поведении моего коллеги заставило молодого полицейского замолчать.

Ванда продолжала.

— Кажется, я заплакала, — продолжала Ванда. — Спросила, за что она убила Хло. И Молли ответила, что моя дочь сама виновата. Если бы она сделала то, что велела Молли, ничего бы не случилось. Хло якобы хотела разрушить карьеру доктора Блэкмора, а она, Молли, не могла этого допустить. Только она его называла «мой Риз». Даже «мой дорогой Риз». Сказала, что не могла позволить Хло и Рэймонду навредить ему. О чем она говорила, вы знаете?

Я кивнула, но прежде чем открыла рот, вошел мужчина в голубой форме, отодвинул молодого полицейского и показал нам свой значок.

— Райли, выйди на улицу, — велел он парню. Затем повернулся к нам: — Ну, кто из вас расскажет мне, что здесь произошло?

 

Глава 35

Какая бы трагедия ни приключилась в семье, дети должны быть накормлены, ухожены и одарены вниманием. Я считаю, что это великое благословение. Горе рассматривается через призму их нужд и желания веселиться. На следующее утро я нашла Лили на краю бассейна, болтающей ногами в воде. Она бросала туда разноцветные кольца, а Эмбер и Джейд должны были их ловить. Девочки визжали, ныряя в теплую воду и выскакивая на холодный воздух с победным криком. Красные, розовые и синие кольца красовались у них на руках.

Лили вяло помахала мне. Я поприветствовала девочек, придвинула стул к Лили и села, прикрыв колени свитером для рыбалки, который нашла в шкафу Питера:

— Как ты?

Она пожала плечами и профессиональным жестом побросала кольца в воду:

— Ты привезла Исаака и Руби?

Когда вчера вечером я позвонила Лили, чтобы рассказать о Молли Вестон, она попросила меня приехать на следующий день и привезти детей. Призналась, что не может сейчас играть с близнецами, но детям нужно как-то отвлечься от всего этого.

— Руби и Исаак перед домом, катаются на скутерах, — сказала я.

— Спасибо, что привезла их.

— Не за что. Они с удовольствием поехали. Привести их?

Лили покачала головой:

— Девочки вылезут через пару минут.

Мы сидели рядом, Лили на краю бассейна, я — свернувшись в клубок на стуле. Эмбер и Джейд плескались в воде, и я вытерла брызги со щеки:

— Рассказать тебе, что случилось?

Вечером я толком не передала ей все, и Лили хотела услышать подробности. Она кивнула и вдруг поднялась:

— Не здесь. Не при девочках.

Хотя Лили никого не звала, тут же явилась няня с большими белым полотенцами. Подруга вытерла девочек и отправила их в дом, обещав, что они будут играть с Руби и Исааком. Затем обула белые мокасины и провела меня вглубь сада к каменной скамейке.

— Начни с начала, — попросила она. — Я должна понять все. Как это случилось и почему.

Я кивнула:

— Скорее всего, это началось несколько лет назад, когда Блэкмор пригласил Хло в свою клинику.

Лили задрожала, и я положила ладонь ей на руку:

— Мне точно рассказывать?

— Да, — она глубоко вздохнула. — Я должна знать. Только подожди секунду, хорошо? Все это должен услышать еще один человек. Я сейчас вернусь.

Я кивнула, она встала и ушла в дом.

Через несколько минут Лили вернулась, ведя за собой Юпитера. С одной стороны его волосы торчали, а щека, на которой он спал, была примята.

— Юпитер! — воскликнула я удивленно.

Он опустил голову и мягко улыбнулся.

— Я попросила охранника съездить за ним сразу после твоего звонка. Я не хотела, чтобы он там оставался. Не из-за Молли… — Ее голос сорвался.

— Но Лили, Юпитер освобожден под подписку, — вдруг сообразила я. — Если он выехал с территории, это могут расценить как побег.

— Я попросила Вассермана и доктора Блэкмора, чтобы они позаботились об этом. Они сделают все, как надо. Особенно сейчас, когда Молли арестована. Вассерман сказал, что суд наверняка закроет дело Юпитера. А сейчас он поехал искать для Юпитера новое жилье в Лос-Анджелесе. Вернется после обеда.

Она обвила руками своего единственного брата и нежно на него посмотрела.

— Вы обе спасли мне жизнь, — произнес Юпитер. — Вы и Лили.

Лили покачала головой.

— Нет, дорогой, я не спасала тебя. С тобой все приключилось по моей вине. Прости меня.

Казалось, она сейчас заплачет. Юпитер обнял ее:

— Ты не виновата. Никто не заставлял меня спать с Хло. Это я виноват, а не ты, Лили. Излечение — это принятие на себя ответственности. Как раз этим я и собираюсь заниматься.

Они медленно отстранились и посмотрели друг другу в глаза. Юпитер неуверенно улыбался, Лили улыбалась в ответ. Потом оба сели на скамейку рядом со мной.

— Теперь расскажи нам, что произошло, — попросила Лили.

— Частично вы уже знаете. Блэкмор был одним из клиентов Хло. Думаю, он спал с ней, но также, хотя я и не могу этого доказать, собирался свести ее с тобой, Юпитер, чтобы у нее были связи с ЦКЕ, и это помогло бы его клинике. Хло сменила множество любовников, затем вышла замуж за твоего отца. Это было на руку Блэкмору. Поларис находился в долгу у Блэкмора за то, что тот познакомил его с женой, и ЦКЕ продолжала поставлять клиентов в его клинику. Так продолжалось несколько лет. Вот только Поларис перестал быть доволен своей женой. Может, понял, что она никогда не перестанет принимать наркотики, а может… может, понял, что она никогда не перестанет спать с его сыном. За несколько месяцев до смерти Хло проходила курс интенсивной терапии в клинике. Возможно, ее пристрастие стало чрезмерным. Или Поларис выдвинул ей ультиматум. Я не знаю. Но должно быть, именно в этот момент Молли Вестон рассказала ей о…. о твоей матери.

Услышав имя женщины, убившей отца, Лили вздрогнула. Я обняла ее:

— Ты была знакома с Молли?

— Я знала, кто она такая, — ответила Лили. — О ней рассказывал доктор Блэкмор. Ее имя значится в статьях рядом с его именем. И кажется, однажды я видела ее в клинике. Почему она хотела, чтобы Хло шантажировала меня?

— Она хотела не этого. Ей было нужно, чтобы Хло использовала информацию против Полариса, что та и сделала. Как бы Поларис ни относился к ее изменам и наркомании, он вынужден был с ней оставаться, во избежание разоблачения.

— Но каким образом мои секреты имели к нему отношение? Почему его волновало, что это выплывет наружу? Он знал, что стреляла Беверли? Или думал, что это сделала я?

Я подняла бровь:

— Не знаю, Лили. Вряд ли он знал правду. Скорее всего, он вошел в комнату после того, как это случилось. Может, Беверли сказала ему, что отняла пистолет у тебя. Может, он верил, что это сделала ты. Мы никогда этого не узнаем. Если, конечно, сама Беверли не расскажет. Но как бы то ни было, а Поларис вывез тебя из Мексики без разрешения полиции. И молчал о происшествии все это время. Его репутация религиозного лидера пострадала бы, если бы все это выплыло наружу.

— Но я до сих пор не понимаю, почему Молли заставляла Хло кого-то шантажировать.

— Видимо, она считала, что защищает Блэкмора. Она его любила. Я давно должна была догадаться.

— Он спас ей жизнь, — сказала Лили. — Он спас ее, как и многих других. Спасал их от наркотиков, возвращал к нормальной жизни.

— Но не тебя, Лили. Он не помог тебе вернуться в прошлое. Он внушил то, чего никогда не существовало.

Лили не ответила и я продолжала:

— Блэкмор попытался защитить себя, сведя Хло с Юпитером, но не более того. Он бы не стал отвечать на шантаж Даже, чтобы спасти клинику. Несмотря на все свои недостатки, твой терапевт достойный человек.

Лили кивнула:

— Я знаю.

— Но Молли — это совсем другая история. Хорошо продуманный план. Она могла использовать Хло, чтобы спасти клинику и заодно показать Блэкмору, что женщина, с которой он спит, когда той вздумается, гораздо порочнее, чем кажется. Но Хло оказалась более предприимчивой, чем думала Молли. Она шантажировала Полариса, и также начала шантажировать тебя.

— А я втянула в это своего отца, — голос Лили прервался, и она проглотила комок в горле.

Я положила руки ей на плечи и посмотрела в глаза:

— Ты не виновата, Лили. В том, что случилось с Рэймондом, нет твоей вины.

— Он помог Хло, да? — спросила она.

— Наверное. Он сказал ей правду, Лили. Сказал, что ты не убивала свою мать. А настоящим убийцей была Беверли.

Она вздрогнула.

— Ты не виновата, — повторила я. — Не виновата, что твой отец бросил карьеру, когда его жена стала спикером. Что изменял ей, что боялся остаться без средств к существованию.

Лили уже плакала:

— Если бы я давала ему больше денег, ему не пришлось бы использовать Хло.

Интересно, правда ли это? Я люблю свою подругу, но у нее странные представления о деньгах. Рэймонд знал, что никогда не получит от нее поддержки. Шантаж Хло был для него выходом. Он мог использовать Хло для разрыва с женой. Интересно, что они планировали? Разделить деньги от шантажа пополам?

— Я не понимаю, — сказала Лили, вытирая глаза. — Почему он не боялся, что его самого арестуют?

— Может, считал, что Хло не станет рубить сук, на котором сидит. Или был уверен в своей безопасности. Если бы им все удалось, то карьерам Полариса и Беверли пришел бы конец. Но у твоего отца не было карьеры. Ему нечего было терять. В худшем случае он стал бы соучастником трагедии, произошедшей тридцать лет назад.

— Маму убила Беверли, — прошептала Лили.

— Да, — сказала я.

— Я не убивала…

— Нет.

— Но почему? Почему моя мать… Почему Беверли ее… — Лили прикусила губу. Она не могла понять, почему одна ее мать убила другую. Это оказалось слишком сложно выразить как словами, так и эмоциями.

— Все дело в ревности, наверное. Твоя родная мать и Рэймонд опять начали спать друг с другом. Беверли могла рассказывать байки о свободной любви, но не собиралась делить мужа даже с матерью его ребенка.

— А потом она свалила все на меня, — безжизненно произнесла Лили.

Я кивнула.

— Почему?

— Потому что тебя бы не посадили в тюрьму. А Беверли посадили бы. Она защищала себя, а твой отец, вероятно, чувствовал себя виноватым. В конце концов, он же спал с твоей матерью.

— И я им облегчила жизнь, — горько сказала Лили.

Я не ответила. Что тут ответишь. Мы все знали, что это правда. Лили решила все их проблемы так, как они даже не ожидали, «вспомнив» обстоятельства убийства, которого не совершала.

Вдруг Лили посмотрела на меня, на ее лице отразился ужас:

— Доктор Блэкмор внушил мне эти воспоминания намеренно?

— Нет. Нет. Я уверена, что он работал честно. Просто он ошибся. Катастрофически ошибся.

Лили кивнула. Хоть это утешало.

— Расскажи мне все остальное, — попросила она.

— Рэймонд поведал Хло, как все произошло и та принялась шантажировать Беверли. Затем, скорее всего, она имела глупость рассказать Молли, что все гораздо интереснее — и прибыльнее — чем она предполагала. И это стало причиной ее смерти.

— Почему?

— Потому что доктор построил свою карьеру на теории восстановления памяти. Ты — самый известный случай. Статья о тебе появилась во всех журналах. Если бы выплыло, что ты не убивала свою мать, и что он невольно вложил в твою память ложную информацию, его назвали бы шарлатаном. Или хуже. Молли не могла этого вынести. Во-первых, ее профессиональный успех зависел от него. Все свои исследования и статьи она создавала вместе с ним. Без Блэкмора она всего лишь бывшая наркоманка с дипломом. Молли понимала, что если его карьера рухнет, то она последует за ним. Он прославленный ученый, и Молли могла рассчитывать на хорошую карьеру.

Лили кивнула.

— Она не могла допустить краха. Более того, ее тревожила мысль, что причиной этого краха может стать она сама. И Молли захотела быть уверенной, что эта история никогда не раскроется. Вначале она верила, что Рэймонд и Беверли будут молчать. Рэймонд никогда бы не проболтался, боясь ареста, а Беверли потеряла бы все. Но Хло — это совсем другое. Хло нельзя было доверять. Она не могла бросить наркотики, была шантажисткой. Молли должна была подстраховаться. И убила ее.

Лили вздохнула и обняла брата.

— Я знала, что ты этого не делал. Просто чувствовала, — вот второй луч света в ее жизни.

Я посмотрела ни них, и мне пришло в голову — почему Молли так старательно уверяла меня, что Юпитер невиновен? Хотя уверяла ли? Она рассказывала, что он почти обезумел, что очень любил Хло и был совершенно убит, когда она вышла за его отца. Молли придумала ему мотив, одновременно говоря, что он невиновен.

— Почему она убила моего отца? — голос Лили опять сорвался.

— Видимо, когда я начала копать, Рэймонд испугался, что его участие в шантаже раскроется, и его обвинят в убийстве Хло. Он позвонил в Оджай утром того дня, когда его убили. Сначала я думала, что он звонил Блэкмору, но теперь полагаю, что скорее искал Молли. Скорее всего, знал, что источником информации у Хло была Молли, и хотел убедиться, что она будет молчать. Я не знаю, подозревал ли он ее в убийстве Хло. Думаю, что нет, потому что согласился с ней встретиться. Может, он подозревал Блэкмора, может, тебя, Юпитер, или даже… — Я не закончила.

— Даже меня? — спросила Лили.

— Нет. Нет, — ответила я, хотя, конечно, именно это и хотела сказать. — Может, он подозревал Беверли. Молли ему перезвонила и уговорила встретиться с ней.

— Почему она его убила? — спросила Лили.

— Вероятно, боялась, что он может все выдать. Она избавилась от него так же, как избавилась от Хло.

Вдруг Лили посмотрела на меня и почти сердито поинтересовалась:

— Как, черт возьми, ты все это узнала?

— Вообще-то, я не узнала. Наоборот, ошиблась. Я думала, что преступник — Блэкмор. Молли запаниковала по удачному совпадению. Наверное, вспомнила, что я ей рассказывала о близких отношениях Хло с матерью, и решила подстраховаться окончательно. Ванда позвонила мне, и только это спасло ее от участи, постигшей Хло и твоего отца.

Лили снова заплакала. Не знаю, кого она оплакивала на этот раз — мать, отца, мачеху? Или саму себя? Наконец подруга вытерла слезы краем блузки:

— Что же теперь?

Я вздохнула:

— Ну, как сказал Вассерман, дело Юпитера закроют, хотя от полиции Лос-Анджелеса можно ожидать чего угодно. Они рады иметь синицу в руках, хотя знают, что виновен журавль. Хорошо, что Молли все успела рассказать Ванде, потому что вряд ли она раскается. Но даже если твое дело не закроют, Юпитер, Вассерман докажет твою невиновность.

Юпитер с облегчением вздохнул.

— Я уверена, что до слушания не дойдет, дорогой, — произнесла Лили. — Они закроют дело. Будь уверен.

— Что касается Беверли, не знаю, что и сказать, — продолжала я. — Она уйдет в отставку, скорее всего.

Лили пожала плечами. Вероятно, ее это не волновало.

— Ее наверняка сместят, если она не уйдет сама. Когда начнется расследование… впрочем, это дело давнее. Улики сгорели во время пожара в Сан-Мигеле, большинство свидетелей умерло. Может, я попробую открыть дело еще раз, но не уверена в успехе.

— Расследование не начнется, — грустно сказала Лили.

Я нахмурилась, не понимая, почему она так в этом уверена.

— Кто я такая по сравнению с ней? Мне никто не поверит.

Я промолчала. Вероятно, Лили права. Я не знаю, как работают мексиканские суды, но американский суд никогда не поверит человеку, который столько раз терял и восстанавливал память. Могут помочь показания Хуаны, но кто знает, захочет ли она выступить в суде.

Вдруг Юпитер поднялся:

— Пойду поиграю с детьми, хорошо?

Лили удивленно подняла брови.

— Хочу побыть с ними, пока мне не пришлось вернуться.

Она кивнула, и он поспешил к дому.

— Он просто хотел оставить нас наедине, — сказала она.

Мы сидели рядом. Отец моей подруги мертв, мачеха убила ее мать. Ее собственная карьера может рухнуть — все зависит от того, захотят ли продюсеры и режиссеры иметь дело с ее дурной репутацией. Но зато с любимого сводного брата снимут все обвинения, и она наконец-то узнала, что не убивала свою мать.

Стоила ли игра свеч? Одна Лили может на это ответить.

Вдруг мы услышали крики и топот. Дети бежали к нам через сад, а за ними, хохоча, гнался Юпитер. Тогда я осознала, что впервые слышу, как смеется этот парень. Смеялся он хорошо — весело и жизнерадостно.

— Бежим к нашим мамам, — прокричала одна из близняшек.

Через несколько секунд три девочки окружили нас, залезли к нам на колени. Я поддерживала Руби и близняшку, чтобы девочка уселась и на мамину, и на мою коленку. Исаак притопал последним, пыхтя и отдуваясь. Он бегал медленнее всех. Забрался на лавку рядом со мной и обхватил мою шею руками. Я наклонилась, чтобы вдохнуть его детский запах, и поймала взгляд Лили. Она уткнулась носом в волосы своей дочери, печально улыбнулась и закрыла глаза.

В этом непредсказуемом мире нам остается лишь обнимать своих детей и вдыхать их запах. Вот и все, а если повезет, то больше ничего и не будет нужно.