Меня разбудила песня, которую пела в винограднике польская девушка.

Майлз ушел, оставив после себя вмятину на подушке и мужской запах на простынях. Я села и обхватила руками колени, размышляя, какой неожиданный оборот приняла моя жизнь. В комнате было еще темно, лишь длинные узкие полоски света лежали на полу — солнце пробивалось сквозь жалюзи. Я слышала воркование голубей и шум пресса вдалеке.

Я открыла окна и посмотрела на бледно-красный ландшафт, на кипарисы и качающиеся на ветру сосны. Майлз ставил ведра на прицеп. Я несколько мгновений наблюдала за ним, думая, как страстно и почти благоговейно он занимался со мной любовью, какое наслаждение доставляло ему мое тело. Под окном росло фиговое дерево, сидевшие на нем голуби клевали перезревший фиолетово-коричневый плод.

Я умылась, оделась, заправила кровать и пошла вниз. В утреннем свете казалось, что чучело медведя улыбается, а не скалит зубы.

Я пересекла холл и вошла в кухню. В конце невероятно длинного стола сидели Рокси и Сесиль.

— Bonjour, Фиби, — тепло сказала Сесиль.

— Bonjour, Сесиль. Привет, Роксана.

Рокси подняла выщипанную в салоне красоты бровь.

— Вы все еще здесь?

— Да, — спокойно ответила я. — Не хотелось возвращаться в Авиньон в темноте.

— Et vous avez bien dormi? — понимающе улыбнулась Сесиль.

— Très bien. Merci.

Сесиль передала мне тарелку с круассанами и печеньем.

— Хотите чашечку кофе?

— С удовольствием. — Пока Сесиль наливала кофе из кофейника с ситечком, я оглядела большую кухню, пол которой был выложен терракотовой плиткой. Повсюду висели гирлянды чеснока и горького перца, а на полках стояли старые медные сковородки. — Как тут хорошо — у вас удивительный дом, Сесиль.

— Спасибо. Надеюсь, вы приедете к нам еще.

— Значит, вы сейчас уезжаете? — спросила Роксана, намазывая на хлеб толстый слой масла. Ее голос звучал безучастно, но враждебность по отношению ко мне была очевидна.

— Уеду после завтрака. — Я повернулась к Сесиль. — Мне нужно в Иль-сюр-ла-Сорж.

— C'est pas trop loin, — сказала она. — Доберетесь туда за час.

Я кивнула. Я уже бывала там, но подъезжала к городу с другой стороны. Придется изучить дорогу.

Пока мы с Сесиль болтали на смеси французского и английского, на кухне появился хорошенький черный котенок. Я позвала его, и, к моему удивлению, он прыгнул мне на колени и свернулся клубочком, громко мурлыча.

— Это Мину, — пояснила Сесиль, а я тем временем гладила котенка по голове. — Кажется, вы ему понравились. — Я заметила, что она смотрит на мою правую руку. — Quelle jolie bague, — восхитилась хозяйка. — Ваше кольцо прекрасно!

— Спасибо. Оно принадлежало моей бабушке.

Роксана отодвинула стул и встала. Потом взяла персик из вазы с фруктами, подбросила его правой рукой и ловко поймала.

— Тебе хватило petit déjeuner? — спросила Сесиль.

— Да, — ответила Рокси. — Увидимся позже.

— Меня здесь не будет, — сказала я. — Но надеюсь еще встретиться с тобой.

Роксана молча вышла из комнаты, и повисло неловкое молчание — Сесиль почувствовала ее пренебрежение ко мне.

— Roxanne est tres belle, — заметила она.

— Да, она прекрасна.

— Miles l'adore.

— Конечно, — согласилась я и пожала плечами: — Elle est sa fille.

— Oui, — вздохнула Сесиль. — Mais elle est aussi… comment dire? Son talon d'Achille.

Я сделала вид, что занимаюсь котенком, который неожиданно перевернулся на спину, подставив мне животик. Затем допила кофе и посмотрела на часы.

— Мне пора, Сесиль. Mais merci bien pour votre hospitalité. — Я сняла с колен котенка и хотела было поставить тарелку и чашку в посудомоечную машину, но Сесиль опередила меня и проводила до входной двери.

— Au revoir, Фиби, — сказала она, когда мы вышли на солнечный свет. — Желаю вам хорошо провести время в Провансе. — И расцеловала в обе щеки. — И еще я желаю вам, — она посмотрела на сидящую на солнцепеке Роксану, — …счастья.

По дороге к машине я подумала, что Сесиль не стоило этого говорить. Рокси может быть строптивой, эгоистичной и требовательной, но разве не все подростки такие? В любом случае я познакомилась с Майлзом совсем недавно, и счастье тут ни при чем. Но он мне нравится. Очень нравится…

Прикрыв глаза от солнца, я смотрела на виноградник в поисках Майлза и тут увидела, как он идет ко мне, слегка встревоженный, словно я собираюсь сбежать. Мне нравилось в нем это сочетание изысканности и уязвимости.

— Ты же ведь еще не уезжаешь, правда? — спросил он, подходя ближе.

— Уезжаю. Но… спасибо тебе… за все.

Майлз улыбнулся и поднес к губам мою руку — с таким видом, что у меня сжалось сердце.

— Ты поняла, как добраться до Иль-сюр-ла-Соржа? — кивнул он на карту, лежавшую на капоте.

— Да. Это довольно просто. Так что…

Я села за руль. И тут послышалось серебристое арпеджио в исполнении черного дрозда. Я улыбнулась, вспомнив вино.

Майлз наклонился и поцеловал меня через открытое окно.

— Увидимся в Лондоне. По крайней мере я очень на это надеюсь.

Я сжала его руку и поцеловала еще раз.

— Обязательно увидимся.

* * *

Чудесная дорога на Иль-сюр-ла-Сорж, пустынная и солнечная, шла мимо вишневых садов и виноградников, а ее золотистые обочины были малиновыми от маков. Я думала о Майлзе, о его невероятной привлекательности. Мои губы чуть припухли от его поцелуев.

Я припарковалась на краю симпатичного городка, стоявшего на реке, и пошла по многолюдному рынку. Здесь продавали лавандовое мыло, бутылочки с оливковым маслом, острую салями, прованские лоскутные одеяла и пляжные корзины терракотового, желтого и зеленого цветов. Атмосфера была деловой и шумной.

— Vingt euros!

— Merci, monsieur.

— Les prix sont bas, non?

— Je vous en prie.

Потом я перешла речку по маленькому деревянному мосту. В верхней части города было спокойнее, покупатели внимательно разглядывали антиквариат и безделушки. Я остановилась у лотка, на котором лежали старое седло, пара красных боксерских перчаток, бутылка с большим кораблем внутри, несколько альбомов с марками и кипа журналов сороковых годов. Я просмотрела их: на обложках кадры высадки в Нормандии, бойцы Сопротивления с союзными войсками и празднование конца оккупации Прованса. Надпись гласила: L'ENTRÉE DES TROUPES ALLIÉES. LA PROVENCE LIBÉRÉE DU JOUG ALLEMAND.

Я принялась за дело, ради которого приехала, и стала осматривать винтажную одежду, выбирая перкалевые рубашки, цветастые платья и вышитые блузки. Все это находилось в прекрасном состоянии. Часы на церкви пробили три. Пора было возвращаться. Я представила, как Майлз все еще работает на винограднике — помогает собирать остатки урожая. А вечером состоится вечеринка для сборщиков винограда.

Я положила пакеты в багажник и села в машину, открыв все окна, дабы выветрить духоту. Дорога до Авиньона казалась достаточно прямой, но скоро я поняла, что пропустила нужный поворот: ехала не на юг, как должна была, а на север. И развернуться было совершенно негде. Хуже того, за мной выстроилась длиннющая очередь из машин. И мне ничего не оставалось, кроме как поехать в деревушку под названием Рошемар.

Я посмотрела в зеркало заднего вида. Машина позади меня была так близко, что я различала глаза водителя и вздрагивала от его раздраженных гудков. Отчаянно пытаясь избавиться от него, я резко свернула направо, на узкую улочку, и наконец-то вздохнула с облегчением. Примерно через полмили предо мной вдруг открылась большая красивая площадь. По одну ее сторону находилось несколько маленьких магазинчиков и бар со столиками на улице, стоящими в тени платанов. На противоположной стороне возвышалась впечатляющего вида церковь. Проезжая мимо, я посмотрела на ее дверь, и меня внезапно охватила дрожь.

Я словно услышала голос миссис Белл: «Я выросла в большой деревне, расположенной в трех милях от центра города. Это было сонное местечко, где узкие улочки вели к широкой площади, обсаженной платанами, по периметру которой расположилось несколько магазинов и неплохой бар…

Я остановилась перед boulangerie, вышла из машины и направилась к церкви, а в ушах по-прежнему звучал голос миссис Белл.

— На северной стороне площади стояла церковь, над дверью которой было выведено большими буквами «Liberté, Égalité, Fraternité»…

Сердце мое колотилось. Я изучила надпись, выбитую в камне большими римскими буквами, повернулась и посмотрела на площадь. Здесь выросла миссис Белл. В этом не было никаких сомнений. Вот она, церковь. Вот бар под названием «Мистраль» — теперь я видела его вывеску, — где она была тем вечером. И неожиданно мне подумалось, что старик, сидевший там с кружкой пива, вполне может оказаться Жан-Люком Омажем. Ему явно за восемьдесят — вполне подходящий возраст. Пока я стояла и смотрела, он допил пиво, надел берет и медленно пошел по площади, тяжело опираясь на трость.

Я вернулась к машине и поехала дальше. Дома теперь стояли реже, и я видела небольшие виноградники, маленькие сады и железную дорогу.

«Деревня располагалась на краю жилого массива, рядом проходила железная дорога. У моего отца неподалеку от дома был маленький виноградник…»

Я въехала на придорожную стоянку и представила Терезу и Моник, идущих через эти поля, сады и виноградники. Я видела Моник, прячущуюся в амбаре. Темные кипарисы казались мне осуждающими перстами, указывающими в небо. Я поехала дальше. Здесь, на самом краю деревни, стояло несколько новых домов, но четыре других дома были гораздо более старыми. Я остановилась у последнего из них и вышла из машины.

Перед этим домом находился очаровательный садик с горшками розовой и белой герани. Был здесь также старый колодец, и — над дверью — овальная табличка с изображением головы льва. Я стояла и представляла себе этот дом семьдесят лет назад, когда его испуганных жителей уводили прочь.

Неожиданно я уловила за жалюзи какое-то движение — слабая тень, ничего больше, — но почему-то по коже побежали мурашки. Немного поколебавшись, я вернулась к машине, мой пульс просто зашкаливало.

Я села на водительское сиденье и стала смотреть на дом в зеркало заднего вида, а затем, вцепившись дрожащими руками в руль, уехала прочь.

В центре деревни мое сердцебиение пришло в норму. Я была рада, что судьба занесла меня в Рошемар, но время поджимало. В поисках дороги я свернула налево, на маленькую узкую улочку. В конце ее я остановилась и открыла окно. Здесь был скромный военный мемориал. «Aux Morts Glorieux», — значилось черными буквами на стройной колонне из белого мрамора. На ней были также высечены имена погибших в Первую и Вторую мировые войны, которые я уже слышала: Карон, Дидье, Мариньи и Паже. Затем я вздрогнула, словно знала его лично. 1954. Indochine. J-L Aumage.

«Миссис Белл, наверное, знает об этом, — думала я во вторник, забирая из дома купленную у нее одежду, чтобы отвезти в магазин. — Она, должно быть, бывала в Рошемаре, и не раз».

Я повесила на плечики ее клетчатый костюм от Пьера Кардена и, проводя по нему щеткой, гадала, что она почувствовала при этом известии.

Потом я хотела было развесить вечернюю одежду миссис Белл, но вспомнила, что большая ее часть по-прежнему у Бэл. Я прикинула, когда смогу забрать ее, но тут зазвенел дверной колокольчик, и вошли две школьницы. Они рассматривали одежду, а я тем временем надевала на манекен зеленое замшевое пальто от Джин Мюир. Застегивая его, я смотрела на последнее бальное платье, висящее на стене, и гадала, кто его купит.

— Прошу прощения. — Я повернулась. Девушки того же возраста, что и Рокси — возможно, немного моложе, — стояли у прилавка.

— Чем могу помочь?

— Ну… — Одна из них, смуглянка с темными волосами до плеч, держала в руке бумажник из змеиной кожи, взятый из корзинки с другими бумажниками и кошельками. — Меня интересует вот это.

— Это вещь конца шестидесятых, — объяснила я. — Кажется, он стоит восемь фунтов.

— Да. Здесь написано. Но…

«Собирается торговаться», — устало подумала я.

— В нем есть потайное отделение. Вот. — Девушка оттянула кожу, и обнажилась скрытая «молния». — Вы ведь не знали об этом, верно?

— Верно, не знала, — спокойно сказала я. — Я купила бумажники на аукционе и всего лишь протерла их, прежде чем положить в корзину.

Девушка расстегнула «молнию».

— Посмотрите. — Внутри лежала пачка банкнот. Она протянула мне бумажник, и я достала их.

— Восемьдесят фунтов, — удивилась я и вспомнила, как Джинни Джоунс с «Радио-Лондон» спрашивала, находила ли я деньги в выставленных на продажу вещах. Мне захотелось позвонить ей и рассказать о таком случае.

— Я подумала, что должна поставить вас в известность, — произнесла девушка.

— Это очень честно с вашей стороны. — Я взяла две двадцатифунтовые купюры и протянула ей: — Возьмите.

— Я не имела в виду… — покраснела она.

— Знаю, но будьте добры — это самое маленькое, что я могу для вас сделать.

— Ну… Спасибо, — обрадовалась девушка и, взяв деньги, протянула одну из купюр своей подруге: — Возьми, Сара…

Та отрицательно покачала головой.

— Это ты их нашла, Кэти, а не я. Но нам пора — осталось мало времени.

— Вам нужно что-то конкретное? — поинтересовалась я.

Девушки объяснили, что ищут платья для бала, организуемого в помощь Фонду борьбы с лейкемией у подростков.

— Он состоится в Музее естествознания, — объяснила Кэти. Значит, это то самое мероприятие, на которое собирается Рокси. — Там будет тысяча девушек, и нам бы очень хотелось выделиться из толпы. Но боюсь, у нас не слишком много денег, — смущенно улыбнулась она.

— Ну… просто оглядитесь вокруг. Здесь есть весьма примечательные платья пятидесятых годов — скажем, вот это. — Я сняла с крючка вешалку с сатиновым платьем без рукавов и полуабстрактным рисунком из кубов и окружностей. — Оно стоит восемьдесят фунтов.

— Очень необычное, — заметила Сара.

— Это платье от Хоррокс — они шили прекрасные хлопчатобумажные наряды в конце сороковых и в пятидесятые. А узор принадлежит Эдуардо Паолоцци. — Девушки кивнули, и взгляд Кэти устремился на желтое бальное платье.

— Сколько оно стоит? — Я назвала цену. — О, слишком дорого. В смысле для меня, — поспешно добавила она. — Но уверена, его обязательно купят, потому что оно просто… сказочное.

— Тебе придется выиграть в лотерею, — сказала Сара, глядя на него. — Или найти работу по субботам — за нее хорошо платят.

— Да уж, — ответила Кэти. — Я продаю в «Косткаттерс» товаров всего на сорок пять фунтов в день, так что мне потребуется работать… два месяца, чтобы купить это платье, а к тому времени бал останется в далеком прошлом.

— Ну, у тебя уже есть сорок фунтов, — напомнила Сара, — так что осталось заработать всего двести тридцать пять. Померяй его.

Кэти пожала плечами.

— Зачем?

— Я думаю, оно тебе подойдет.

— Я все равно не смогу его купить.

— Померяйте, — предложила я. — Просто ради забавы — кроме того, мне интересно, как смотрится одежда на покупателях.

Кэти снова взглянула на платье.

— О'кей.

Я сняла его со стены и повесила в примерочной. Кэти вошла в нее и появилась перед нами пару минут спустя.

— Ты выглядишь как… подсолнечник, — улыбнулась Сара.

— Оно вам идет, — согласилась я. Кэти тем временем смотрела на себя в зеркало. — Желтый не всем к лицу, но у вас подходящий цвет кожи.

— Только тебе придется запихать что-то в бюстгальтер, — заметила Сара, когда подруга поправляла лиф.

Кэти повернулась к ней, не скрывая разочарования.

— Ты говоришь так, словно я собираюсь его купить, но я не в состоянии сделать этого.

— А мама не может помочь? — спросила Сара.

Кэти отрицательно покачала головой.

— У нее сейчас плохо с деньгами. Может, мне поработать по вечерам? — задумчиво произнесла она и, положив руки на талию, повертелась перед зеркалом, так что нижние юбки тихо зашелестели.

— Ты можешь стать няней, — предложила Сара. — Я получаю пять фунтов в час за то, что сижу с соседскими детьми. Уложу их спать, и принимаюсь за домашнее задание.

— Неплохая идея, — пробормотала Кэти, стоя на цыпочках и оглядывая себя. — Можно повесить объявление в магазине игрушек или у входа в «Косткаттерс», если на то пошло. В любом случае было здорово посмотреть на себя в таком платье. — Она несколько мгновений глядела в зеркало, словно пытаясь запечатлеть свой очаровательный образ. Затем со вздохом сожаления задернула занавеску.

— Было бы желание, а выход всегда найдется, — убежденно сказала Сара.

— Да, — согласилась Кэти. — Но к тому времени как я накоплю денег, его, по закону подлости, кто-нибудь купит. — Спустя минуту она вышла из примерочной и скорбно посмотрела на свой серый школьный блейзер и юбку. — Я чувствую себя Золушкой после бала.

— Я буду держать за тебя кулаки в ожидании феи-крестной, — пообещала Сара. — На какое время вы можете оставлять вещи? — повернулась она ко мне.

— Обычно не больше чем на неделю. Я бы и хотела придержать его на более долгий срок, но…

— Мы понимаем. — Кэти подхватила свой рюкзак. — Ведь я могу никогда не прийти за ним. — Она посмотрела на часы. — Без четверти два. Нам придется бежать. Мисс Дойл приходит в ярость, если мы опаздываем. В любом случае, — улыбнулась она мне, — спасибо.

Когда девушки уходили, вернулась Анни.

— Какие милые, — сказала она.

— Просто очаровательные. — И я рассказала ей о честности Кэти.

— Я поражена.

— Она запала на желтое бальное платье, — объяснила я. — Я бы с удовольствием придержала его, до тех пор пока она не накопит денег, но…

— Это рискованно, — согласилась Анни. — Вы можете упустить покупательницу.

— Верно… но как прошло прослушивание? — тревожно поинтересовалась я.

Анни сняла жакет.

— Безнадежно. Там была куча народу, включая его жену.

— Ну… скрестим пальцы, — покривила я душой. — Но разве ваш агент не может обеспечить вам работу?

Анни запустила пальцы в короткие светлые волосы.

— У меня нет агента. Последний из них оказался совершенно бесполезным, я уволила его, а заполучить нового не могу — ведь я нигде не играю. Поэтому просто рассылаю свое резюме, и время от времени меня приглашают на прослушивания. — Она стала протирать прилавок. — Больше всего в актерской профессии мне не нравится невозможность контролировать ситуацию. Невыносимо сидеть и ждать, когда тебе наконец позвонит какой-нибудь режиссер. Лучше уж написать что-то самой.

— Вы говорили, что любите писать.

— Да. Мне бы хотелось найти сюжет, подходящий для моноспектакля. Я бы поставила его для себя и сама бы за все отвечала. — Я вспомнила историю миссис Белл, но проблема заключалась в том, что финал был слишком печальным, чтобы эта история могла заинтересовать Анни.

Мой телефон звякнул, я посмотрела на экран и почувствовала, что краснею от удовольствия. Майлз приглашал меня в субботу в театр. Я ответила ему и сказала Анни, что направляюсь в Парагон.

— Вы снова встречаетесь с миссис Белл?

— Просто на чашечку чаю.

— Она ваша новая лучшая подруга, — тепло произнесла Анни. — Надеюсь, когда я состарюсь, ко мне тоже будет время от времени заходить какая-нибудь милая молодая женщина.

— Ничего, что я напросилась к вам? — улыбнулась я миссис Белл двадцатью минутами позже.

— Ну что вы! — улыбнулась она, впуская меня. — Я так рада вас видеть.

— Как ваше здоровье, миссис Белл? — Она похудела за эту неделю, лицо еще больше сморщилось.

— Я… хорошо, спасибо. Ну, не слишком уж хорошо… — Ее голос ослаб. — Но я люблю сидеть и читать или просто смотреть в окно. Меня навещают две подруги. Моя помощница Паола приходит два раза в неделю по утрам, а в четверг приедет племянница и останется у меня на три дня. Теперь я жалею, что у меня нет детей, — сказала миссис Белл, когда я шла за ней в кухню. — Но я была очень несчастлива — аист отказался прилететь ко мне. Хотя в наши времена женщинам помогают, — вздохнула она, открывая буфет. «Действительно, помогают, — подумала я, — но это не всегда срабатывает». Я вспомнила женщину, купившую розовое платье. — Печально, но мои яичники обеспечили мне только рак, — добавила миссис Белл, доставая молочник. — Ужасно подло с их стороны. Если вы будете так добры взять поднос…

— Я только что вернулась из Авиньона, — сказала я несколькими минутами позже, разливая чай.

Миссис Белл серьезно кивнула.

— Поездка была удачной?

— Поскольку я купила немало хороших вещей, то да. — Я подала ей чашку. — Я также была в Папском замке. — И рассказала ей о Майлзе.

Она пила чай, держа чашку обеими руками.

— Звучит очень романтично.

— Ну… далеко не во всех отношениях. — Я упомянула о поведении Роксаны.

— Значит, вы были в Папском замке.

Я улыбнулась.

— Да, но Роксана очень требовательна, и это еще мягко сказано.

— Вам придется нелегко, — рассудительно заметила миссис Белл.

— Да уж. — Я подумала о враждебности Рокси. — Но похоже, Майлзу… я нравлюсь.

— Еще бы — он же не сумасшедший.

— Спасибо… Но я рассказываю вам все это потому, что на обратном пути из Авиньона заблудилась и очутилась в Рошемаре.

Миссис Белл подалась вперед.

— ?..

— Вы не сказали мне, как называется ваша деревня.

— Нет. Предпочла не делать этого — а вам не было особой нужды знать.

— Понимаю. Но я узнала ее по вашему описанию. Увидела в баре на площади старика и даже подумала, что это мог быть Жан-Люк Омаж…

— Нет, — перебила меня миссис Белл, ставя чашку на стол. — Нет-нет, — покачала она головой. — Жан-Люк погиб в Индокитае.

— Я видела военный мемориал.

— Его убили в сражении под Дьенбьенфу. Он помогал спастись вьетнамской женщине. — Я удивленно посмотрела на миссис Белл. — Да, это странно, — тихо сказала она. — Иногда я думаю, что этот благородный поступок можно объяснить чувством вины, вызванным его действиями десятью годами раньше. Кто знает? — Миссис Белл посмотрела на окно и тихо повторила: — Кто знает?.. — Неожиданно она встала со стула, и лицо ее слегка дрогнуло. — Простите, Фиби. Я хочу кое-что показать вам.

Миссис Белл вышла из комнаты и направилась в спальню. Послышался скрип выдвигаемого ящика. Через пару минут она вернулась с большим коричневым конвертом в руках, его края обтрепались и пожелтели. Миссис Белл села, открыла конверт и достала большую фотографию. Она несколько минут пытливо вглядывалась в нее, а потом сделала знак, чтобы я подвинулась ближе.

На черно-белом снимке была примерно сотня девочек и мальчиков, старательно позирующих или откровенно скучающих; кто-то склонил голову набок, кто-то щурился от яркого солнечного света. Дети постарше смирно стояли позади, младшие сидели скрестив ноги. Волосы мальчиков были расчесаны на пробор, многие девочки вплели в косы ленты.

— Фотографию сделали в мае сорок второго года, — сказала миссис Белл. — В то время в школе было около ста двадцати учеников.

— А где вы? — вгляделась я в море лиц.

Миссис Белл показала на девочку в третьем ряду с высоким лбом, полными губами и каштановыми волосами до плеч, мягкими волнами обрамлявшими лицо. Затем ее палец переместился, и теперь указывал на девочку, стоящую слева, — у нее были коротко подстриженные черные волосы, высокие скулы и темные глаза, глядевшие дружелюбно, но несколько настороженно.

— А это Моник.

— Ее взгляд тревожен.

— Да. Ее беспокойство вызвано страхом разоблачения, — вздохнула миссис Белл. — Бедная девочка.

— А где он?

Миссис Белл показала на высокого мальчика в середине заднего ряда. Я смотрела на его правильные черты и пшеничные волосы и понимала подростковую влюбленность миссис Белл.

— Забавно, — пробормотала она, — но когда я думала о Жан-Люке, то всегда с горечью представляла, будто он доживет до старости и мирно умрет в своей постели, окруженный детьми и внуками. А ему было двадцать шесть, когда его убили, далеко от дома, в хаосе сражения, храбро помогавшего незнакомке. Марсель прислал мне вырезку из газеты, где говорилось, что он помог вьетнамской женщине, которая выжила и назвала его героем. По крайней мере для нее он был им.

Миссис Белл опустила фотографию.

— Я часто размышляла, почему Жан-Люк так поступил с Моник. Он, конечно, был очень молод, но это его не оправдывает. Он благоговел перед своим отцом, хотя, к несчастью, Рене Омаж совсем не герой. И возможно, он в какой-то степени обижался на Моник, потому что она отвергла его — старалась держаться подальше с самыми лучшими намерениями.

— Но Жан-Люк мог не иметь ни малейшего представления об истинной судьбе Моник, — тихо сказала я.

— Да, ведь никто ничего не знал до последнего времени. А тем, кто знал и рассказывал, просто не верили — люди считали их безумцами. Если только… — пробормотала миссис Белл, покачивая головой. — Но факт остается фактом: Жан-Люк поступил ужасно, как и многие другие в те времена. Хотя героев тоже было немало, — добавила она. — Скажем, семья Антиньяк. Они, как выяснилось, укрывали у себя дома четверых детей, и все пережили войну. У нас было много храбрых людей, таких как Антиньяки, и я часто думаю о них. — Она убрала фотографию в конверт.

— Миссис Белл, — осторожно начала я, — я нашла дом Моник. — Миссис Белл вздрогнула. — Простите, — огорчилась я. — Мне не хотелось вас расстраивать. Но я узнала его по колодцу и голове льва над входной дверью.

— Прошло шестьдесят пять лет с тех пор, как я видела этот дом в последний раз, — прошептала миссис Белл. — Я, конечно, бывала в Рошемаре, но никогда не приближалась к нему — не смогла бы этого вынести. А после смерти родителей в семидесятых Марсель переехал в Лион, и моя связь с деревней оборвалась.

Я помешала чай.

— Все было очень странно, миссис Белл, потому что, стоя там, я уловила за жалюзи какое-то движение, всего лишь легкую тень, но испытала… шок. И почувствовала…

— Что вы почувствовали? — насторожилась Миссис Белл.

— Не вполне уверена — и не могу этого объяснить. Но я не осмелилась подойти к двери, постучать и узнать…

— Что? — резко спросила миссис Белл, и ее тон очень удивил меня. — Что вы могли узнать? — продолжила она требовательно.

— Ну…

— Что вы могли разузнать такого, Фиби, чего я сама не знаю? — Бледно-голубые глаза миссис Белл засверкали. — Моник и ее семья погибли в сорок третьем.

Я выдержала ее взгляд, стараясь оставаться спокойной.

— И вы знаете это наверняка?

Миссис Белл поставила чашку, и та слегка звякнула о блюдце.

— Когда война кончилась, я наводила о них справки, хотя и страшилась узнать правду. Я искала их и по французским, и по немецким именам с помощью Международного Красного Креста. Они нашли запись — и это заняло больше двух лет, — что мать Моник и ее братьев отправили в Дахау в июне сорок третьего; их имена были в списке увезенных туда. Но больше они нигде не упоминались — погибших до отправки на принудительные работы не регистрировали, а женщины с маленькими детьми не могли пережить такое. — У миссис Белл перехватило горло. — Хотя Красный Крест нашел запись об отце Моник. Его отправили на принудительные работы, и через шесть месяцев он умер. Что же касается Моник… — Губы миссис Белл дрожали. — Красный Крест не вышел на ее послевоенный след. Они знали, что перед отправкой в Аушвиц она провела три месяца в Дрэнси. Запись в лагерном журнале — нацисты вели их очень скрупулезно — гласила, что она оказалась там пятого августа сорок третьего года и потом ее отправили в трудовой лагерь. И она, как считают, была там убита или умерла, дата не установлена.

Мой пульс забился чаще.

— Но вы не знаете точно, что именно с ней произошло.

Миссис Белл поерзала на стуле.

— Нет, не знаю, но…

— И вы ее с тех пор не искали?

Миссис Белл покачала головой.

— Я занималась ее поисками три года, и то, что выяснила, убедило меня: Моник нет в живых. Я чувствовала: дальнейшие поиски окажутся тщетными и тяжелыми. Я вышла замуж и переехала в Англию; у меня появился шанс начать жизнь сначала. И я решила, хотя, возможно, это было безжалостно, подвести черту под случившимся: нельзя же вечно терзаться, вечно казнить себя… — Голос миссис Белл снова прервался. — И я не могла говорить об этом с мужем — боялась разочаровать его. И я похоронила историю Моник на многие десятилетия, Фиби, и никому ее не рассказывала. Ни единой душе. Пока не встретила вас.

— Но ведь нет сведений, что Моник умерла в Аушвице, — настаивала я. Сердце громко стучало в моей груди.

Миссис Белл смотрела на меня.

— Это так. Но если она не умерла там, то могла умереть в другом концентрационном лагере или в хаосе января сорок пятого, когда к Германии подошли войска союзников и нацисты гнали заключенных, способных держаться на ногах, в другие немецкие лагеря, — их выжило меньше половины. В те месяцы было перемещено или убито столько народу, что судьба миллионов людей так и не нашла отражения в документах, и я верю: Моник — среди них.

— Но вы этого не знаете… — Я попыталась сглотнуть, но во рту совершенно пересохло.

— Фиби! — Глаза миссис Белл сверкнули. — Моник мертва вот уже более шестидесяти пяти лет. И ее дом, как и одежда, которую вы продаете, начал новую жизнь с новыми владельцами. То, что вы почувствовали, стоя перед ним, иррационально. Вы видели лишь, как в окне мелькнула тень человека, который теперь живет там, а не… не знаю… «Присутствие», о котором вы пытаетесь сказать мне, побуждает вас непонятно к чему! А сейчас… — Ее рука метнулась к груди и затрепетала как раненая птичка. — Я устала.

Я поднялась.

— А мне пора возвращаться. — Я отнесла поднос в кухню и вернулась. — Простите, если я расстроила вас, миссис Белл. Я этого не хотела.

Она с болью выдохнула:

— А вы простите меня за то, что я пришла в такое… состояние. Я знаю, вы хотите мне только хорошего, Фиби, но мне очень больно — особенно сейчас, когда моя жизнь подходит к концу… Я умру, не искупив содеянного.

— Речь идет об ошибке, — мягко поправила я.

— Да. Это была ошибка — ужасная ошибка. — Миссис Белл протянула мне руку, и я взяла ее. Она казалась такой маленькой и легкой. — Но я ценю ваши размышления над моей историей. — Ее пальцы сжали мои.

— Да. Я думаю об этом очень и очень много, миссис Белл.

Она кивнула.

— А я часто думаю о вашей подруге.