Следующим утром я отправила Синди в Беверли-Хиллз платье от Баленсиаги, гадая, какой из ее клиенток оно достанется, затем, волнуясь, поехала в Кидбрук. В моей сумочке лежало три фотографии. Первая была сделана, когда нам с Эммой исполнилось по десять лет, на пляже в Лайм-Реджисе, куда папа взял нас на поиски окаменелостей. На снимке Эмма держала раковину большого аммонита, которую нашла сама и бережно хранила. Помню, мы категорически отказывались верить моему отцу, что этой раковине около двухсот миллионов лет. Вторая карточка запечатлела выпускной бал Эммы в Королевском колледже искусств. На третьем фото мы стояли рядом в ее последний день рождения. На Эмме была необычная шляпа, она сама ее сделала, — зеленый соломенный «колокол» с накрахмаленной шелковой розой, «растущей» из него. «Мне нравится, — сказала она с притворным удивлением, глядя на себя в зеркало. — В этой шляпе меня похоронят!»

Я нажала кнопку звонка на двери Вэл. Открыв ее, она огорченно сообщила, что рассыпала черный перец-горошек.

— Какая неприятность, — сказала я, вспомнив с приступом острой боли ужин у Эммы. — Он теперь везде, верно?

— О, я расстроилась по другому поводу, — объяснила Вэл. — Рассыпать перец — к несчастью.

Я посмотрела на нее.

— Почему?

— Это обычно предвещает конец близкой дружбы. — Я почувствовала, как по спине пробежала дрожь. — Поэтому мне придется следить, что я говорю Мэг, не так ли? — добавила она. — А теперь… — Вэл кивнула на мой чемодан. — Что ты мне принесла? — Я, потрясенная ее словами, показала шесть платьев и три костюма, купленные у миссис Белл. — Здесь требуется совсем небольшой ремонт, — сообщила она, рассмотрев их. — О-о, мне нравится это платье от Оззи Кларка. Представляю, как какая-нибудь женщина идет в нем по Кингс-роуд в шестьдесят пятом году. — Вэл вывернула платье наизнанку. — Порвана подкладка? Оставляй мне это, Фиби. Я позвоню, когда все будет готово.

— Спасибо. А сейчас, — изобразила я притворную живость, — я просто… зайду в соседнюю квартиру.

— Удачи! — ободряюще улыбнулась мне Вэл.

Нажимая на звонок Мэгги, я чувствовала, как сильно бьется мое сердце.

— Входите, милая, — крикнула Мэг. — Я в гостиной.

Я пошла по коридору на запах «Мажи нуар», смешанный с застоявшимся сигаретным дымом, и, обнаружив хозяйку перед маленьким квадратным столиком, огляделась. Ничто не указывало на практиковавшиеся здесь обряды. В комнате не было ни абажуров с бахромой, ни хрустальных шаров. На столе не лежали карты Таро в ожидании, когда их начнут тасовать. Только диван и два кресла, плазменный телевизор, резной дубовый буфет и каминная полка с невероятно большой фарфоровой куклой с блестящими темными локонами и бессмысленным лицом.

— Если вы надеялись увидеть круг с буквами и блюдцем, то вас ждет разочарование, — скучным голосом сказала Мэг. Она словно читала мои мысли, и я сочла это добрым знаком. — Я не занимаюсь чепухой вроде «возьмитесь за руки и ждите, пока погаснет свет». Нет. Я просто свяжу вас с теми, кого вы любите. Смотрите на меня как на оператора связи.

— Мэг… — Меня внезапно охватила тревога. — Я чувствую себя немного… обеспокоенной. Я хочу сказать, не думаете ли вы, что это несколько нечестиво, ну… взывать к мертвым? — Особенно в гостиной, неожиданно пришло мне в голову.

— Нет, — ответила Мэг. — Ведь на самом деле они не мертвы, понятно? А просто пребывают где-то еще, но, — она подняла палец, — с ними можно вступить в контакт. А теперь, Фиби, начнем. — Мэг выжидательно посмотрела на меня и кивнула на мою сумочку.

— О. Простите. — Я полезла за кошельком.

— Сначала дело, а удовольствие потом, — заявила Мэг. — Спасибо. — Она взяла у меня пятьдесят фунтов и засунула их в вырез топа. Я представила, как деньги постепенно нагреваются, а потом подумала, что еще она хранит там. Дырокол? Записную книжку? Маленькую собачку?

Мэг положила ладони на стол и прижала пальцы к столешнице, словно готовилась к путешествию. Ее искусственные ногти были такими длинными, что заворачивались на кончиках словно маленькие турецкие сабли.

— Итак… вы потеряли кого-то, — начала она.

— Да. — Я решила, что не стану показывать Мэг фотографии и рассказывать об Эмме.

— Вы кого-то потеряли, — повторила она. — Кого-то любимого.

— Да. — Я почувствовала знакомое напряжение в горле.

— Очень любимого.

— Да, — повторила я.

— Близкого друга, заменявшего вам целый мир.

Я кивнула, стараясь не заплакать.

Мэг закрыла глаза и стала глубоко, с легким шумом дышать носом.

— И что вы хотите передать другу?..

Я была застигнута врасплох, поскольку не собиралась пока ничего говорить. На мгновение зажмурилась и подумала, что больше всего хочу сказать Эмме, как сильно виновата перед ней, как я скучаю — это похоже на постоянную боль в сердце. И под конец добавить, что возмущена ее поступком.

Я посмотрела на Мэг и вдруг страшно разволновалась.

— Я… не могу ничего придумать прямо сейчас.

— Хорошо, милая, но… — Мэг сделала театральную паузу. — Ваш друг хочет что-то сообщить вам.

— Что? — слабо произнесла я.

— Это очень важно.

— Скажите мне что… — Мое сердце билось как сумасшедшее. — Пожалуйста.

— Ну…

— Скажите мне.

Мэг глубоко вздохнула:

— Он говорит…

Я моргнула:

— Это не «он».

Мэг открыла глаза и посмотрела на меня в полном ошеломлении.

— Не «он»?

— Нет.

— Вы уверены?

— Конечно, уверена.

— Это странно — потому что до меня дошло имя Роберт. — Она уставилась на меня. — Оно звучит очень настойчиво.

— Но я не знаю никакого Роберта.

— А как насчет Роба? — Я отрицательно покачала головой. Мэг наклонила голову к плечу. — Боб?

— Нет.

— А имя Дэвид вам о чем-то говорит?

— Мэгги, речь идет о женщине.

Она прищурилась и посмотрела на меня сквозь фальшивые ресницы.

— Ну конечно, — разумно рассудила она. — Я так и думала… — Снова закрыла глаза, шумно вдыхая. — О'кей. Я чувствую ее. Она проходит через… Я свяжу вас спустя мгновение. — Я почти ожидала услышать сигнал «ждите ответа».

— И какое имя пришло вам в голову? — спросила я.

Мэг сжала пальцами виски.

— Я пока не могу ответить на этот вопрос, но ощущаю сильную связь с заграницей.

— С заграницей? — обрадовалась я. — Верно. А что это за связь?

— Ну, ваша подруга очень любила… ездить за границу. Верно?

— Да-а. — Как и почти все люди. — Мэг, просто чтобы удостовериться, что вы связались с нужным человеком, скажите мне, с какой страной у моей подруги существовала особенно сильная связь — она была там за три недели, до того как…

— Умерла? Я отвечу на ваш вопрос. — Мэг снова закрыла глаза. Ярко-синяя подводка на ее веках собралась в уголках глаз. — Теперь я слышу — громко и ясно. — Она зажала уши и сердито посмотрела в потолок. — Я слышу тебя, милая! Нет необходимости так кричать. — Мэг перевела взгляд на меня. — Страна, с которой у вашей подруги существует особая связь, это… Южная… — Я задержала дыхание. — …Америка.

У меня вырвался стон.

— Нет. Она никогда там не была. Хотя всегда этого хотела, — добавила я.

Мэг тупо уставилась на меня.

— Ну… вот… поэтому я так и решила. Ваша подруга хотела поехать туда, но не сделала этого… и теперь эта мысль привязалась к ней. — Мэг почесала нос. — Теперь ваша подруга… которую звали… — Она закрыла глаза, продолжая шумно дышать носом. — Надин. — Открыла один глаз и посмотрела на меня. — Лиза?

— Эмма, — слабо сказала я.

— Эмма! — воскликнула Мэг. — Ну конечно. Теперь… Эмма была очень разумным, серьезным человеком, верно?

— Нет, — ответила я. Дело совершенно безнадежное. — Эмма была вовсе не такой, а сильной и немного наивной — даже чуть-чуть… нервной. Хотя казалась забавной и смешливой, у нее часто бывало плохое настроение. Она была также непредсказуемой — могла совершать… опрометчивые поступки. — Я с горечью подумала о последнем из них. — Но вы скажете мне, чем она занималась? Нужно удостовериться, что это та самая Эмма.

Мэг снова закрыла глаза, потом широко распахнула.

— Я вижу шляпу… — Я почувствовала эйфорию, смешанную с ужасом. — Черную шляпу, — продолжала Мэгги.

— Какой она формы? — спросила я с бьющимся сердцем.

Мэг зажмурилась.

— Она плоская и… четырехугольная… с длинной черной кисточкой.

Я упала духом.

— Вы описываете академическую шапочку.

Мэг улыбнулась.

— Верно, потому что Эмма была учительницей, разве не так?

— Нет.

— Ну… значит, она надевала такую шапочку на выпускную церемонию. Может, я видела именно этот момент. — Глаза Мэг снова сузились, она немного приподняла голову, словно пытаясь сосредоточиться на чем-то, исчезающем за горизонтом.

— Нет, — раздражилась я. — Эмма училась в Королевском колледже искусств.

— Я так и думала, что она имеет отношение к искусству, — обрадовалась Мэг. — И оказалась права. — Она понурилась и снова закрыла глаза, будто вознося молитву. Послышался телефонный звонок. Что это за мелодия? Ну да. «Дух в небе». Звуки доносились с груди Мэг. — Извините, — сказала она, доставая из-за пазухи сначала пачку «Силк кат», а затем мобильный. — Привет! Понятно… Вы не можете… Все в порядке. Спасибо, что дали мне знать. — Она захлопнула телефон и снова сунула его себе за пазуху, изящно протолкнув средним пальцем. — Вам повезло, — сообщила она. — Визит в двенадцать только что отменили — мы можем продолжить.

Я встала:

— Спасибо, Мэг, но не стоит.

«Так мне и надо, раз я решилась на столь сомнительное предприятие», — думала я по дороге в Блэк-хит. Я была не в своем уме, когда замышляла это. А что, если бы Мэг установила связь с Эммой? Шок мог привести меня к нервному срыву. Хорошо, что Мэг оказалась шарлатанкой. Мое негодование утихло и уступило место облегчению.

Я припарковалась, зашла домой, чтобы разгрузить стиральную машину и положить в нее новую порцию одежды, а затем отправилась в магазин. К этому времени я проголодалась и решила быстро перекусить в кафе «Мун дейзи». Села за столик на улице, и Пиппа, владелица кафе, познакомившая меня с Вэл, принесла мне «Таймс». Я лениво просмотрела новости в стране, затем изучила страницы, посвященные заграничным событиям, после чего прочитала материал о Лондонской неделе моды. Обратившись к деловым страницам, вдруг наткнулась на фото Гая. Под ним шла подпись: «Птица высокого полета». Когда я читала статью о нем, у меня пересохло во рту. Гай Харрап… тридцать шесть лет… «Френдз провидент»… Основал «Этикс»… поддерживает компании, не имеющие негативного влияния на окружающую среду… чистые технологии… Не использует детский труд… защищает животных… заботится о здоровье и безопасности людей.

Я почувствовала дурноту. Гай не обеспечил здоровье и безопасность Эммы, не так ли? «Сама знаешь, она склонна все преувеличивать, Фиби. Возможно, она просто жаждет внимания». Он вовсе не был таким «хорошим парнем», как ему думается.

Я посмотрела на омлет, принесенный Пиппой, с неожиданным отвращением. Зазвонил мобильный. Это мама.

— Как дела, Фиби?

— Все в порядке, — солгала я, дрожащей рукой закрывая газету, дабы не видеть Гая. — А у тебя?

— У меня тоже все хорошо, — беспечно отозвалась она. — Хорошо, хорошо, хорошо. Я совершенно… несчастна, дорогая. — Я поняла, что она пытается сдержать подступающие слезы.

— Что случилось, мама?

— Ну, я сегодня в Лэдброук-Гроув — надо было принести Джону нужные ему рисунки, — и… — Я услышала, как она всхлипнула. — Меня расстроило, что я оказалась так близко от того места, где твой отец живет теперь с… ней… и… и…

— Бедная мама. Просто… попытайся не думать об этом. Смотри в будущее.

— Да, ты права, дорогая, — шмыгнула она носом. — Хорошо. И я только что нашла удивительного нового… — я надеялась, она скажет «мужчину», — врача. — Сердце мое упало. — Он делает безоперационное омоложение, или фраксель. При помощи лазера. Это исключительно научный метод. Он оборачивает процесс старения вспять.

— Правда?

— Вот смотри — у меня здесь рекламная брошюра. — Я услышала шелест глянцевой бумаги. — Удаляет старые эпидермальные и пигментированные клетки. И поэтапно восстанавливает лицо пациента, словно реставрирует картину. Единственный недостаток, — добавила мама, — заключается в том, что это приводит к сильному шелушению.

— Тогда держи наготове пылесос.

— И нужно по меньшей мере шесть сеансов.

— Стоимостью?..

Я услышала, как она задержала дыхание.

— Три тысячи фунтов. Но разница между фотографиями «до» и «после» поразительная.

— Это потому, что на фотографиях «после» женщины улыбаются и накрашены.

— Подожди, пока тебе не исполнится шестьдесят, — простонала мама. — Сама будешь всем этим пользоваться и тем, что они еще придумают к тому времени.

— Я не стану заниматься ничем подобным, — возразила я. — Я не боюсь прошлого, мама, а ценю его. Вот почему я люблю свое дело.

— Не надо относиться к этому по-ханжески, — обиделась она. — А теперь расскажи мне о себе.

Я решила не говорить маме о медиуме. Сказала, что в конце месяца поеду во Францию; затем, следуя внезапному импульсу, проговорилась о Майлзе. Я не собиралась этого делать, но потом решила немного развеселить ее.

— Звучит многообещающе, — заметила мама, выслушав его описание. — Шестнадцатилетняя дочь? — задумчиво произнесла она. — Ну, ты будешь прекрасной мачехой и родишь своих детей. Значит, он разведен?.. Вдовец? Прекрасно… А сколько ему лет?.. А. Понятно. С другой стороны, — добавила она повеселевшим голосом — похоже, прониклась положительной стороной ситуации, — это означает, что он немолод и не обременен проблемами. О Боже! Джон машет мне. Я пойду, дорогая.

— Выше нос, мама. — Хотя, если подумать, пусть лучше все части ее головы остаются на своих местах.

Два часа после обеда я принимала товар, звонила дилерам, просматривала сайты аукционов и отмечала те из них, на которые хочу пойти. Затем, без десяти четыре, надела жакет и отправилась в Парагон.

Миссис Белл открыла мне дверь сверху, и я поднялась на третий этаж, стуча каблуками по каменным ступеням.

— А, Фиби! Я так рада снова вас видеть. Входите.

— Простите, что забыла шляпы, миссис Белл. — На столике в холле лежал буклет о медсестрах из центра «Макмиллан», помогающего больным раком.

— Ничего страшного. Я приготовлю чай — присаживайтесь.

Я прошла в гостиную и встала у окна, глядя на сад. Он был пуст, лишь маленький мальчик в серых шортах и рубашке пинал ногами листья, выискивая каштаны.

Появилась миссис Белл с подносом, но на этот раз согласилась, когда я предложила отнести его к столу.

— У меня уже не такие сильные руки, как прежде. Тело начинает постепенно изменять мне. Первый месяц, очевидно, я буду чувствовать себя неплохо, а потом… все хуже и хуже.

— Мне очень… жаль, — беспомощно сказала я.

— Такова моя участь. — Она пожала плечами. — И тут уж ничего не поделаешь — остается лишь с благодарностью принимать каждый момент того недолгого времени, которое мне осталось.

— А как вам медсестра?

Миссис Белл вздохнула.

— Приятная и организованная женщина, о такой можно только мечтать. Сказала, что я смогу оставаться здесь, пока… — Она запнулась. — Мне бы не хотелось в больницу.

— Конечно.

Мы сидели и молча пили чай. Миссис Белл явно не собиралась продолжать свою историю. По какой-то причине она решила не делать этого. Возможно, сожалела, что открылась мне. Она поставила чашку и откинула со лба прядь волос.

— Шляпная коробка все еще в спальне, Фиби. Идите и заберите ее. — Я так и поступила, но, поднимая ее, услышала голос миссис Белл: — И не будете ли вы так добры взять синее пальто?

Мой пульс забился сильнее, я подошла к гардеробу, достала пальто, принесла в гостиную и отдала миссис Белл.

Она положила его на колено и погладила лацкан.

— Итак, — тихо сказала она, — на чем я остановилась?

Я поставила шляпную коробку возле ног.

— Вы… рассказали мне, что нашли свою подругу — Моник — в амбаре и она пробыла там десять дней. — Миссис Белл медленно кивнула. — Вы принесли ей еды…

— Да, — пробормотала она. — Я принесла ей еды, а затем обещала принести это пальто.

— Верно. — Казалось, будто миссис Белл старается вовлечь меня в свою историю.

Она посмотрела в окно, и на нее вновь нахлынули воспоминания.

— Помню, я была так счастлива, собираясь помочь Моник. Но я не помогла ей, — тихо добавила она. — Я предала ее… — Она на мгновение сжала губы, а потом я услышала вздох. — Я должна была прийти к Моник в конце дня. Я думала о том, что сделаю для своей подруги…

Миссис Белл помолчала.

— После обеда я отправилась в boulangerie за своим пайком хлеба. Мне пришлось стоять в очереди около часа, слушая пересуды о тех, кто покупает вещи на marché noir. Наконец я получила свою половину багета, а на обратном пути увидела Жан-Люка, сидевшего в одиночестве у бара «Мистраль». К моему удивлению, он посмотрел не мимо, как обычно, а на меня. Затем, что еще удивительнее, жестом пригласил меня присоединиться к нему. От волнения я едва могла говорить. Он купил мне стакан яблочного сока, который я потягивала, пока он пил пиво. Меня переполняли радость и волнение — я сидела в лучах апрельского солнца с божественно красивым мальчиком, о чем так долго мечтала.

По радио в баре передавали песню Фрэнка Синатры «Ночь и день» — она была очень популярна в то время. Внезапно я подумала о Моник, проводившей в амбаре все дни и ночи, и поняла, что должна идти — прямо сейчас. Но официант принес Жан-Люку еще пива, и он спросил, пробовала ли я его когда-нибудь. «Конечно, нет, — ответила я, — ведь мне только четырнадцать». Он рассмеялся и сказал, что самое время попробовать. И протянул мне свой «Кроненбург». Мне все это вновь показалось таким романтичным, ведь потребление алкоголя было строго ограничено. Я сделала маленький глоток, затем еще и еще — пиво мне совсем не понравилось, но я притворилась, будто это не так. День угасал. Мне следовало немедленно уйти. Но голова моя кружилась, было почти темно, и я, к своему стыду, поняла, что не смогу этим вечером оказаться в амбаре. Поэтому решила отправиться туда на заре — разница составит всего несколько часов, успокаивала я себя.

Миссис Белл по-прежнему гладила пальто, покачивая его, словно баюкала.

— Жан-Люк сказал, что проводит меня домой. Было так романтично идти по площади в сумерках, мимо церкви, под первыми, сияющими в вечернем небе звездами. Я поняла: ночь будет ясной и холодной. — Пальцы миссис Белл рассеянно искали пуговицы пальто. — Меня переполняло чувство вины перед Моник, но в голове была странная пустота. И неожиданно мне подумалось, что Жан-Люк может помочь ей. Ведь его отец был жандармом, а власти, должно быть, допустили ошибку. И… подойдя к нашему дому… — Руки миссис Белл вцепились в пальто, костяшки пальцев побелели. — Я рассказала Жан-Люку о Моник… Рассказала, как нашла ее в старом амбаре. Жан-Люк разволновался, и я даже, помню, почувствовала легкий укол ревности, вспомнив, каким нежным жестом он поправил шарфик Моник. В любом случае… — Миссис Белл сглотнула. — Он спросил меня, где находится амбар, и я описала это место. — Она покачала головой. — Жан-Люк немного помолчал, а потом сказал, что слышал о детях, прячущихся в подобных местах и даже в домах других людей. «Это сложная ситуация для всех них», — добавил он, и мы попрощались.

Мои родители слушали по радио какую-то музыкальную передачу и не заметили, как я проскользнула в дом и поднялась по лестнице. Меня мучила жажда, я выпила воды и легла в кровать. На моем стуле в свете луны лежало синее пальто… — Миссис Белл подняла его и прижала к груди. — На следующее утро я проснулась не с первыми лучами солнца, как намеревалась, а гораздо позже. Я чувствовала себя ужасно, поскольку не сдержала данное Моник слово. Но утешалась мыслью, что скоро окажусь в амбаре и отдам ей свое замечательное пальто. А это существенная жертва, напомнила я себе. Моник сможет спать по ночам, все будет хорошо — и, возможно, Жан-Люк действительно ей поможет.

Тут миссис Белл мрачно улыбнулась.

— Я чувствовала себя виноватой и потому упаковала в корзину побольше еды, надеясь, что мама не заметит пропажи, и направилась к амбару.

«Моник», — прошептала я, сняв пальто. Ответа не было. Тут я увидела ее одеяло и опять позвала, но ответом мне был только щебет стрижей, летавших под крышей. У меня в желудке словно образовалась дыра, разраставшаяся по всему телу. Я прошла в заднюю часть амбара и там, за сеном, на полу, где Моник в тот раз спала, увидела рассыпанные по соломе стеклянные бусины.

Миссис Белл вцепилась в пальто.

— Я не могла понять, куда подевалась Моник. Пошла к ручью, но ее и там не было. Я продолжала надеяться, что она неожиданно вернется и я отдам ей пальто — она нуждалась в нем. — Миссис Белл непроизвольно протянула пальто мне, но снова уронила его себе на колени. — Я пробыла там часа два, наступило время обеда, мои родители могли рассердиться, и я ушла. Когда я вернулась домой, родители увидели, в каком я отчаянии, и спросили, в чем причина. Я солгала, будто страдаю из-за мальчика, который мне нравится, — Жан-Люка Омажа, а он не обращает на меня внимания. «Жан-Люк Омаж! — воскликнул отец. — Сын Рене Омажа? Яблоко от яблони недалеко падает. Не трать на него время, моя девочка, для тебя найдется кто-нибудь получше».

Глаза миссис Белл сверкали от негодования.

— Мне захотелось ударить папу за его отвратительные слова. Он не знал того, что знала я, — Жан-Люк согласился помочь Моник. А может быть, уже и помог. Может, он уже повел ее на поиски родителей и брата. Я была уверена: он сделает все необходимое, — и с надеждой в сердце побежала к его дому. Но его мать сказала, что он уехал в Марсель и вернется только на следующий день.

Вечером я опять пошла в амбар, но Моник по-прежнему не было. Становилось холодно, однако я не могла заставить себя надеть пальто, поскольку считала: теперь оно принадлежит моей подруге. Вернувшись домой, я сразу пошла в свою комнату. У меня под кроватью была оторвана половица, и под ней я прятала свои секретные вещи. Я решила хранить там пальто до тех пор, пока не смогу отдать его Моник. Но сначала надо было завернуть его в газету, дабы не испачкать. Я нашла экземпляр «Провансаль», которую читал отец, и, когда развернула ее, мне на глаза попалась одна статья. В ней говорилось об «успешном аресте» «иностранцев» и других «лиц, не имеющих гражданства» в Авиньоне, Карпантре, Оранже и Ниме, девятнадцатого и двадцатого апреля. Этот «успех» был достигнут благодаря штампам на продуктовых карточках евреев. — Миссис Белл посмотрела на меня. — Теперь я знала, что случилось с семьей Моник. В статье говорилось о поездах, отправлявшихся на север, полных «евреев-иностранцев» и «других чужеземцев». Спрятав пальто, я спустилась вниз, мое сердце трепыхалось в груди.

На следующий день я побежала к дому Жан-Люка и постучала в дверь. К моей радости, он вышел, и я взволнованно спросила, смог ли он помочь Моник. Он рассмеялся и сказал: «Да, и теперь все в порядке». Чувствуя дурноту, я поинтересовалась, о чем это он. Он промолчал, тогда я сказала, что за Моник надо присматривать. Жан-Люк ответил: «За ней обязательно присмотрят, как и за другими ее сорта». Я потребовала от него ответа, где она сейчас, и он заявил, что помог своему отцу отвезти ее в тюрьму Святого Пьера в Марселе и при первой возможности ее посадят на поезд, идущий в Дрэнси. Я знала, Дрэнси — это лагерь для интернированных на границе Парижа. Но, — добавила миссис Белл, — я понятия не имела, что оттуда евреев отправляли дальше на восток — в Аушвиц, Бухенвальд и Дахау. — Ее глаза слабо мерцали. — Потом, когда Жан-Люк захлопнул дверь, до меня дошла вся чудовищность ситуации.

Я приникла к стене и прошептала: «Что же я наделала?» Я пыталась помочь подруге, но вместо этого, из-за моей крайней наивности и глупости, ее нашли и отправили в… — Губы миссис Белл задрожали, и я увидела, как две слезы упали на пальто, оставив на нем темные пятна. — Я слышала свист поезда вдалеке и думала, что Моник, быть может, сейчас в нем; мне хотелось побежать к железной дороге и остановить его… — Она взяла протянутую мной салфетку и прижала к глазам. — Потом, после войны, когда мы узнали о подлинных судьбах евреев, я впала… — голос миссис Белл прервался, — в безумие. Каждый день, без исключения, я представляла себе суровые испытания, выпавшие на долю моей подруги Моник Ришелье, урожденной Моники Рихтер. Я мучилась, зная, что она погибла — в бог знает каком адском месте, — претерпев невыносимые муки. И все из-за меня. — Миссис Белл опять ударила себя в грудь. — Я не простила себя, и никогда не прощу. — У меня от напряжения болело горло, и причина этого была не только в миссис Белл, но и во мне. — Что же касается пальто… — она сжала в руке салфетку, — то я прятала его под полом, невзирая на яростные требования матери найти. Но я не обращала на них внимания — это было пальто Моник. Я страстно желала отдать его ей — помочь надеть и застегнуть пуговицы. — Она вертела в пальцах одну из этих пуговиц. — И мне очень хотелось вернуть Моник вот это… — Она сунула руку в карман и достала ожерелье. Бусины заиграли на солнце. Миссис Белл пропустила их через пальцы и прижала ожерелье к щеке. — Я мечтала однажды отдать Моник пальто и ожерелье, и — можете поверить? — мечтаю об этом до сих пор. — Она безрадостно улыбнулась. — Вам, наверное, все это кажется странным, Фиби?

— Нет, — покачала головой я.

— Я прятала пальто до сорок восьмого года, когда, как уже говорила, покинула Авиньон ради новой жизни здесь, в Лондоне, — и эта жизнь была далека от тех событий. В ней я не могла столкнуться на улице с Жан-Люком Омажем, или с его отцом, или пройти мимо дома, где жила Моник и ее семья: мне было невыносимо смотреть на этот дом, ведь я знала, что они никогда туда не вернутся. — Миссис Белл тяжело вздохнула. — Но, даже переехав в Лондон, я взяла пальто с собой, все еще надеясь однажды выполнить свое обещание, данное подруге, — и это было безумием, поскольку к тому времени я узнала, что в последний раз Моник видели пятого августа сорок третьего года, когда ее привезли в Аушвиц. — Миссис Белл часто заморгала. — Но я все же хранила пальто все эти годы. Это моя… моя… — Она посмотрела на меня. — Какое слово я пытаюсь вспомнить?

— Епитимья, — подсказала я.

— Епитимья, — кивнула миссис Белл. — Конечно. — Она убрала ожерелье в карман и заключила: — Такова история этого маленького синего пальто. — Она встала. — Теперь я хочу убрать его. Спасибо, что выслушали меня, Фиби. Вы понятия не имеете, как помогли мне. Все эти годы я жаждала рассказать эту историю хоть одному человеку, надеялась, что он не просто не осудит меня, но и… поймет. — Она посмотрела мне в глаза. — Вы понимаете меня, Фиби? Понимаете, почему я сделала то, что сделала? Почему до сих пор страдаю?

— Да, миссис Белл, — тихо сказала я. — Лучше, чем вы думаете.

Миссис Белл прошла в спальню, и я слышала, как закрылась дверца гардероба, затем она вернулась и села, ее лицо не выражало никаких эмоций.

— Но, — подалась я к ней, — почему вы не рассказали эту историю своему мужу? Из ваших слов ясно, что вы любили его.

Миссис Белл кивнула:

— Очень любила. Но именно поэтому и не смела открыться. Я ужасно боялась, что он станет относиться ко мне иначе и даже начнет презирать.

— За что? Вы были девочкой, которая пыталась поступить хорошо, но все получилось…

— …неправильно, — закончила за меня миссис Белл. — Я сделала самое плохое из того, что можно было сделать. Конечно, это не намеренное предательство. Как сказала Моник, я не понимала. Я была очень молода и часто пыталась успокоить себя этой мыслью…

— Вы всего лишь ошиблись в человеке, — тихо сказала я.

— Но мне от этого не легче, потому что эта ошибка стоила жизни моей подруге. — Она вдохнула и медленно выдохнула. — И это так трудно вынести.

Я взяла шляпную коробку и поставила себе на колени.

— Я… понимаю вас — слишком хорошо. Вы словно пошатываетесь под тяжестью огромного камня в руках, и никто, кроме вас, не может его нести, и некуда положить… — В комнате воцарилось молчание. Я слышала слабое гудение огня.

— Фиби, — спросила миссис Белл, — а что случилось с вашей подругой? С Эммой?

Я разглядывала маленькие букетики на шляпной коробке; рисунок был полуабстрактным, но я различала тюльпаны и колокольчики.

— Вы сказали, она болела…

Я кивнула, прислушиваясь к тиканью дорожных часов.

— Это началось почти год назад, в октябре.

— Тогда Эмма заболела?

Я отрицательно покачала головой:

— Нет, я говорю о событиях, предшествовавших этому и в каком-то смысле ставших причиной случившегося. — И я рассказала миссис Белл о Гае.

— Эмме, должно быть, было больно.

Я кивнула.

— И я не понимала насколько. Она уверяла, что все с ней будет хорошо, но очень страдала.

— И вы чувствуете свою вину?

Во рту у меня пересохло.

— Да. Мы с Эммой дружили почти двадцать пять лет. Но когда я стала встречаться с Гаем, ее почти ежедневные звонки… прекратились, а если я пыталась позвонить, она либо не перезванивала мне, либо держалась отстраненно. Она просто выпала из жизни.

— Но ваши отношения с Гаем продолжались?

— Да, видите ли, мы ничего не могли с этим поделать — были влюблены друг в друга. С точки зрения Гая, мы не совершили ничего плохого. Не наша вина, говорил он, если Эмма приняла его дружбу за что-то еще. Говорил, что со временем она успокоится. И добавил как-то, что, будь она настоящей подругой, примирилась бы с ситуацией и порадовалась за меня.

Миссис Белл кивнула.

— Вы считаете, в этом есть толика правды?

— Да, конечно. Но когда страдаешь, легче сказать, чем сделать. А Эмма страдала очень и очень сильно, но это стало ясно только потом.

— И что же она сделала?

— После Рождества мы с Гаем поехали кататься на лыжах. В канун Нового года поужинали и выпили шампанского. И когда Гай протянул мне бокал, я увидела: в нем что-то лежит.

— А, — догадалась миссис Белл, — кольцо.

Я кивнула.

— Прекрасный бриллиант. Я обрадовалась и удивилась — ведь мы были знакомы всего три месяца. Я приняла его, и мы поцеловались, но меня мучил вопрос, как воспримет Эмма нашу помолвку. Это выяснилось довольно скоро, поскольку на следующее утро, к моему удивлению, она позвонила пожелать мне счастливого Нового года. Мы немного поболтали, и она спросила, где я нахожусь. Я сказала, что в Валь-д'Изере. Она спросила, с Гаем ли я, и я ответила утвердительно. А затем выпалила, что мы обручились. И тут наступило… гробовое молчание.

— La pauvre fille, — пробормотала миссис Белл.

— Затем тонким дрожащим голосом Эмма пожелала нам счастья. Я ответила, что хочу повидаться с ней и позвоню, как только приеду.

— Значит, вы пытались поддерживать с ней отношения?

— Да. Думала, что, привыкнув видеть Гая со мной, она станет смотреть на него иначе. Я также верила, что она скоро влюбится в кого-то еще и наша дружба войдет в прежнюю колею.

— Но этого не произошло.

— Нет. — Я пропустила через пальцы ленту, которой была перевязана шляпная коробка.

— Она испытывала сильные чувства к Гаю и убедила себя, что их дружба выльется в нечто большее, если только… он…

— Но он влюбился в вас.

Я кивнула.

— Шестого января я вернулась в Лондон и позвонила Эмме, но она не взяла трубку. Не ответила и по мобильному. Я посылала ей сообщения и электронные письма — все безрезультатно. Ее ассистентка Шин была в отъезде и ничем не могла мне помочь. Тогда я позвонила маме Эммы, Дафне. Она сказала, что Эмма три дня назад решила поехать в Южную Африку навестить друзей, и там, где она находится — в Трансваале, — мобильные принимают плохо. Дафна спросила, все ли у Эммы в порядке — в последнее время она казалась очень расстроенной, но не говорила почему. Я притворилась, будто не знаю, в чем дело. Дафна добавила, что у Эммы иногда бывает плохое настроение и нужно просто переждать такие моменты. Чувствуя себя законченной лицемеркой, я согласилась.

— Вы получали известия от Эммы, когда она была в Южной Африке?

— Нет. Но знала, что в третью неделю января она вернулась, поскольку пришел ответ на приглашение в честь нашей с Гаем помолвки. Вечеринка должна была состояться в следующую субботу. Она выражала свое сожаление.

— Это, должно быть, причинило вам боль.

— Да, — пробормотала я. — Не могу передать, какую сильную. Затем настал День святого Валентина… — Я помолчала. — Гай заказал столик в кафе «Блюберд», неподалеку от его квартиры в Челси. И мы как раз собирались выходить, как вдруг позвонила Эмма — впервые с Нового года. Ее голос показался мне немного странным — словно ей не хватает воздуха, — и я спросила, все ли с ней в порядке. Она ответила, что чувствует себя «ужасно». Она едва говорила, словно болела гриппом. Я спросила, принимает ли она лекарства, и Эмма ответила, что выпила парацетамол. Ей «так плохо», добавила она, и «хочется умереть». Я встревожилась и сказала, что навещу ее. И услышала шепот Эммы: «Правда? Ты придешь, Фиби? Пожалуйста, приходи». Я пообещала быть у нее через полчаса.

Закрыв телефон, я увидела, как сильно расстроен Гай. «Я заказал прекрасный праздничный ужин и желаю им насладиться», — сказал он. Кроме того, Гай не верил, будто Эмме действительно очень плохо. «Ты же знаешь, как она склонна все преувеличивать, — заявил он. — Наверное, просто ищет внимания». Я настаивала, что у Эммы действительно больной голос и сейчас многие болеют гриппом. «Я хорошо знаю Эмму, и у нее скорее всего просто сильная простуда», — ответил Гай. И добавил, что моя реакция неадекватна из-за неуместного чувства вины — мол, это Эмма должна чувствовать себя виноватой. Она три месяца дулась и даже не пришла на помолвку. Я собиралась ехать к ней немедленно, ведь Эмма легкоранимый человек, с которым надо обращаться осторожно. Гай ответил, что устал от этой «сумасшедшей модистки», как он ее называл. «Мы идем ужинать», — сказал он и надел пальто.

Интуиция подсказывала мне, что я должна ехать к Эмме, но мне была невыносима мысль о ссоре с Гаем. Помню, я стояла, теребила обручальное кольцо и говорила: «Я просто не знаю, что делать…» Затем, в качестве компромисса, Гай предложил поужинать, а по возвращении позвонить Эмме. Поскольку мы уходили ненадолго, я согласилась. И мы пошли в «Блюберд», и говорили о свадьбе, которая должна была состояться в феврале. Так странно теперь думать об этом…

— Вы сильно печалитесь?

Я посмотрела на миссис Белл.

— Это странно, но я… почти ничего не чувствую… А когда в половине одиннадцатого мы вернулись в квартиру Гая, я позвонила Эмме. Услышав мой голос, она заплакала. Жалела, что огорчила нас с Гаем и была плохой подругой. «Тебе не о чем беспокоиться, я тебя не оставлю», — ответила я. — На глаза навернулись слезы. — «Сегодня ночью, Фиби?» — прошептала Эмма. «Сегодня ночью», — повторила я и посмотрела на Гая, но он покачал головой, изображая пьяного за рулем. Я поняла, что действительно перебрала спиртного, и сказала Эмме… Я сказала ей… что приду утром. — Я помолчала. — Сначала Эмма ничего не ответила, потом я услышала ее голос: «…Теперь спать». И сказала: «Да, иди спать — я приеду к тебе рано утром. Хороших тебе снов, Эм».

Я посмотрела на шляпную коробку. Тюльпаны и колокольчики расплывались перед глазами.

— Я проснулась в шесть с каким-то странным чувством. Хотела позвонить Эмме, но решила не будить и поехала в Мэрилбоун. Припарковавшись возле дома на Ноттингэм-стрит, который она снимала, я достала из тайника запасной ключ и вошла. Дом выглядел очень запущенным. На коврике лежала груда почты. Кухонная раковина была забита грязной посудой.

Я впервые оказалась у Эммы после того рокового ужина. Стоя там, я вспомнила смятение, которое почувствовала, когда Эмма познакомила нас с Гаем, и эйфорию, охватившую меня после его звонка. «Наша дружба прошла тяжкие испытания, но теперь все будет хорошо», — подумала я. В гостиной тоже был страшный беспорядок: на диване лежали полотенца, а корзину для бумаг переполняли использованные салфетки и пустые бутылки из-под воды. Эмме явно нездоровилось. Я поднялась по узкой лестнице мимо фотографий моделей в ее очаровательных шляпах и остановилась у двери в спальню. Там было тихо, и я, помню, почувствовала облегчение: значит, Эмма спит, а это для нее самое хорошее.

Я открыла дверь и вошла. Подойдя к кровати, я поняла, что не слышу ее дыхания. Но она умела его задерживать, поскольку была хорошей пловчихой. Когда мы были детьми, она пугала меня — падала и переставала дышать. Но зачем ей делать это сейчас, ведь нам по тридцать три года? У меня в голове внезапно зазвучала мелодия, которую она играла в школе, — «Грезы». «Она спит», — подумала я и тихо позвала: «Эмма!»

Она не двигалась. «Эмма, — продолжала шептать я, — проснись. — Она не шевелилась. — Проснись, Эмма! — Мое сердце забилось. — Пожалуйста, мне надо узнать, как ты себя чувствуешь. Ну давай же, Эм. — Она молчала. — Эмма, будь так добра, проснись», — молила я, охваченная паникой. Я дважды хлопнула в ладоши у нее над головой. И вспомнила, как однажды мы играли в прятки и она изобразила мертвую столь убедительно, что я решила, будто так оно и есть, и буквально обезумела, а потом Эмма вскочила на ноги и расхохоталась. Я была расстроена, сердита и наконец заплакала.

Я почти ожидала, что сейчас Эмма тоже вскочит, расхохочется и крикнет: «Я одурачила тебя, Фиби! Ты думала, что я умерла, верно?», но вспомнила: Эмма дала клятву никогда больше так не поступать. Однако она по-прежнему не двигалась. «Не надо так обращаться со мной, Эмма, — простонала я. — Пожалуйста!» И коснулась ее… — Я смотрела на шляпную коробку и видела люпины, или это была наперстянка? — Я отбросила одеяло. Эмма лежала на боку, в джинсах и футболке, ее глаза были приоткрыты, она словно смотрела перед собой. Кожа стала серой. Пальцы сжимали телефон.

Я вскрикнула и схватила свой мобильный. Моя рука так сильно дрожала, что я никак не могла набрать цифру «девять», и пришлось повторить попытку три или четыре раза. На полу я увидела баночку от парацетамола и подняла ее — она была пуста. Я слышала, как женщина спрашивает по телефону, какая мне требуется служба. Я тяжело дышала и едва могла говорить, но сумела вымолвить, что моей подруге необходима медицинская помощь, срочно, и они должны выслать машину немедленно… — Я попыталась сглотнуть. — Но я уже знала… что Эм… что Эмма…

На шляпную коробку упала слеза.

— О, Фиби, — донесся до меня шепот миссис Белл.

Я подняла голову и посмотрела в окно.

— Потом мне сказали, что она умерла за три часа до моего приезда.

Я несколько мгновений молчала, по-прежнему держа на коленях шляпную коробку и пропуская бледно-зеленую ленточку между пальцами.

— Но как ужасно сделать такое, — тихо произнесла миссис Белл. — Как ни велика печаль… совершить…

Я посмотрела на нее.

— Но это было не так — хотя поначалу создалось именно такое впечатление. Какое-то время никто не понимал, что на самом деле случилось с Эммой… что заставило ее… — Лицо миссис Белл расплывалось у меня перед глазами. Я опустила голову.

— Мне так жаль, Фиби. Вам слишком тяжело рассказывать об этом.

— Да. Потому что я виновата во всем.

— Не ваша вина, что Гай полюбил вас, а не Эмму.

— Но я знала, как сильно он ей нравился. Наверняка многие сочли бы, что мне не стоило завязывать с ним отношения, памятуя об этом.

— Но это могло оказаться вашим шансом найти свою любовь.

— Именно так я себе и говорила. Что могу никогда больше не испытать подобных чувств. И утешала себя тем, что Эмма забудет Гая и влюбится в кого-то еще, ведь именно так всегда и получалось. Но на этот раз дело обстояло иначе. — Я вздохнула. — И я могу понять, как убивала ее мысль о нашей близости, ведь она надеялась быть с ним.

— Вы не можете винить себя в том, что ее надежды не оправдались, Фиби.

— Нет. Но могу и виню себя, что не приехала к ней ночью, когда все мои инстинкты призывали меня к этому.

— Ну… — Миссис Белл покачала головой. — Возможно, это не возымело бы никакого действия.

— Мой врач тоже так думала. Она сказала, что к тому времени Эмма впала бы в кому, из которой никогда… — Я судорожно ловила ртом воздух. — Я так и не узнаю этого. Но продолжаю верить, что если бы приехала, когда она позвонила мне в первый раз, а не двенадцатью часами позже, то Эмма была бы жива.

Я поставила коробку на пол и подошла к окну.

— Вот почему вы почувствовали сходство со мной, миссис Белл. У нас обеих были подруги, которые ждали нашего прихода.